Глава четвертая
...Баиловская тюрьма, где Кобе предстояло провести немало месяцев, была весьма своеобразным узилищем. Администрация еще не успела достаточно ужесточить режим, как это произошло во всех тюрьмах России после поражения революции, да и трудно было сделать это, так как тюрьма оказалась переполненной: рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1 500. Кобу поместили в камеру № 3, где уже содержалось немало знакомых ему товарищей, в том числе и Серго Орджоникидзе. Камера эта считалась большевистской, вокруг нее объединялись все большевики, содержавшиеся в этой тюрьме, да и другие политические заключенные. Жили товарищи по камере коммуной: пища, чай, полученные с воли продукты - все было общим.
Камеру убирали по очереди, так же мыли посуду. Извне заключенные получали литературу, письма; даже письма из-за границы доходили к ним. На общих собраниях заключенные решали вопросы взаимоотношений с администрацией, снабжения, получения легальных журналов и газет, отношений с уголовниками (что было весьма важно, так как "блатные" все время стремились вторгнуться к политическим и навязать им свои "порядки"). Старостой коммуны одно время был Серго Орджоникидзе. Тюремная обстановка накладывает отпечаток на людей, особенно на молодых, берущих пример со старших. Баиловская тюрьма имела огромное влияние на тех, кто попал сюда впервые. Многие молодые рабочие, до того не искушенные в политике, выходили из тюрьмы профессиональными революционерами. По сути дела, тюрьма была пропагандистской и боевой революционной школой. Здесь все время шли споры по самым различным вопросам революционного движения. Как правило, Коба был либо докладчиком, либо оппонентом.
Спустя двадцать лет в газете "Дни", издававшейся в Праге эмигрантами-эсерами, были опубликованы воспоминания Семена Верещака, сидевшего в тюрьме вместе с Кобой. Воспоминания пронизаны злобой как вообще к большевикам, так и в особенности к Кобе.
И все-таки процитируем здесь несколько мест из них.
"Однажды в камере большевиков появился новичок... И когда я спросил, кто этот товарищ, мне таинственно сообщили: "Это ~ Коба"... Среди руководителей собраний и кружков выде- ляся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой..."
Эсера Верещака поражала убежденность Кобы, его обширные познания марксистской теории: "Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу: На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался "лучшим знатоком марксизма".
По свидетельству Верещака, Коба был одним из инициаторов стычек с тюремной администрацией: "Он всегда активно поддерживал зачинщиков... Это делало его в глазах тюремной публики хорошим товарищем. Когда в 1909 году, на первый день Пасхи, 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая, весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы под ударами прикладов, с книжкой в руках". Верещак ошибается в дате этого события - весной 1909 года Кобы не было в Баиловской тюрьме; речь, видимо, о весне 1910 года.
...Коба ждал решения своей судьбы. Жандармы долго разбирались, кто же попал им в руки. Наконец 4 августа начальник Бакинского жандармского управления постановил: "25 марта сего года членами Бакинской сыскной полиции был задержан неизвестный, назвавшийся жителем села Маглаки Кутаисской губернии и уезда Каносом Нижарадзе, у которого при обыске была найдена переписка партийного содержания. Произведенной по сему делу перепиской в порядке охраны выяснено, что Нижарадзе крестьянин Дидо-Лиловского сельского общества Иосиф Виссарионов Джугашвили... был выслан под гласный надзор полиции на три года в Восточную Сибирь, откуда скрылся... Полагал бы Иосифа Виссарионова Джугашвили водворить под надзор полиции в Восточную же Сибирь сроком на три года".
Но высшее начальство было более "милостиво" к Джугашвили: 26 сентября состоялось постановление "особого совещания" о высылке его в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции на два года. Это постановление было утверждено министром внутренних дел 29 сентября, но только 4 ноября бакинский градоначальник отдает приказ о высылке.
9 ноября из ворот Баиловской тюрьмы вышел этап. Товари-щи, зная, что у Кобы нет ни зимней одежды, ни обуви (он оставался все в той же сатиновой рубашке и мягких тапочках), передали ему полушубок, сапоги, кое-что еще из вещей. Не в Первый раз Кобе идти по этапу, и далеко не в последний, но тяжелее, чем в этот раз, ему никогда не было. Революция потерпела поражение, это ясно, и хотя он уверен в конечной по-беде, но кто знает, когда революция разразится вновь и какие испытания суждено ему перенести до той поры? Угнетало его и другое: Екатерина Семеновна умерла, оставив сына, крошечного Яшу. Семья Сванидзе взяла мальчика к себе, но что с ним будет? Нет, никогда в жизни ему не было так тяжело!
Жизнь революционера, тем паче - подпольщика просто - на-просто не оставляла никаких возможностей для радостей семейной жизни. А Коба, выросший в семье, где он был окружен заботой родителей, особенно матери, семейный бьгг любил и ценил. Но не довелось ему, иной жребий избрал он. О его отношениях с первой женой Екатериной неизвестно ровным счетом ничего достоверного, поэтому не станем заниматься гаданиями.
Своего старшего сына Яшу ему почти не приходилось видеть. По сути, мальчик рос без отца, а мать он потерял во младенчестве, почти не помнил ее. Тяжела сиротская доля... Виноватых нет, ибо отец не бражничал и не гулял, а боролся за счастливую судьбу не только своего сыночка, но и всех больших и маленьких в России - всех, кто честно трудился. Вот почему Яков мало знал своего отца и горячей любви к нему не питал. К тому же нрав у него оказался неважный, позже отцу с ним пришлось немало помучиться.
Якова взяли в семью Александра (Алеши) Сванидзе, брата покойной Екатерины, тот был уже членом большевистской партии. Семья нашла средства, и ему довелось учиться в знаменитом Йенском университете, что "в Германии туманной". Сложный он оказался человек. Но о Якове заботились хорошо...
...Путь в Вологду - один из самых коротких: Москва - Бутырка, Ярославская тюрьма, знаменитая среди прочего своими толстыми тюремными решетками, дарованными купцом Демидовым, и - вот она, Вологда, с ее далекими уездами, разбросанными на сотни верст! В губернском городе Кобе не было места - 27 ноября 1909 года пунктом его ссылки был определен Сольвычегодск.
Для свободных людей путь туда не так уж и далек и неприятен: летом - на пароходе от самой Вологды, зимой - по санному пути... Но в том-то и дело, что для этапа этот путь не годился, - ибо такое препровождение ссыльных казалось начальству слишком уж благопристойным. Поэтому и был употреблен кружной путь, насчитывавший более 800 верст, через Вятку. Наиболее утомителен последний перегон: от Котласа, пешком.
В пути Коба заболел возвратным тифом, из Вятской тюрьмы его 8 февраля перевели в губернскую земскую больницу. Чуть поправился - и в путь. С 20 февраля он снова находился вТюрьме.
Позади почти четырехмесячный этап: тысячи верст тряской дороги в арестантском вагоне, томительное ожидание в пересыльных тюрьмах. Неприветлив Север - ветер кружит на дороге колючую снежную пыль, тусклое солнце в хмуром, серо - сизом небе... Как оно не похоже на небо Грузии! Что ожидает ссыльного в этом краю?
Прежде всего ожидала встреча с уездным исправником Ци-вялевым, по прозвищу Береговой Петушок. "...27 февраля 1909 года административно-ссыльный Иосиф Виссарионов Джугашвили, ~ доносил он вологодскому губернатору, - прибыл в гор. Сольвычегодск, где и водворен на жительство с учреждением за ним надзора полиции".
Разговор с Цивилевым был краток. Исправник объявил Кобе уже известные государственные правила о поднадзорных, дополнив их своими собственными.
Ссыльным воспрещалось появляться после десяти вечера на улице.
Ссыльным воспрещалось входить в городской сад и появляться на пристани.
Ссыльным воспрещалось водить знакомства с местным населением, участвовать в любительских спектаклях и появляться на них.
Ссыльным воспрещалось собираться больше чем пятерым...
В завершение исправник (он считал себя незаурядным сыщиком) испытующе оглядел Кобу и добавил:
- У меня церемонии отменены: за первый же проступок будете высланы в глухую деревню. А сейчас вы свободны!
Заранее можно сказать, что запреты Цивилева Коба, как и большинство ссыльных, не исполнял: жить было бы попросту невозможно, если бы придерживаться всех полицейских правил.
Сольвычегодск был маленьким захолустным городком. На отшибе, вдали от железной дороги, в глуши лесов, он казался властям надежным местом для ссылки: после поражения революции на 1 700 жителей здесь временами скапливалось до 500 ссыльных, и вся жизнь городка была пронизана полицейским духом. В лучшем здании - особняка купца Пьянкова постройки XVIII века, двухэтажном, с красивой колоннадой, - находились присутственные места: казначейство, почта, канцелярия Цивилева, тюрьма. Сотни три домишек, дюжина церквей - вот и весь Сольвычегодск.
Первая ссылка Кобы в Сольвычегодске длилась 116 дней, Долгих и теплых летних дней. Видимо, он отдыхал от этапа, перенесенных болезней и только поджидал подходящего момента Для побега. За этот срок Коба успел "отличиться", попасть на заметку к Цивилеву.
Полицейский надзиратель Колотов доносил по начальству:
"...Политические ссыльные, состоящие под гласным надзо-ром полиции в г. Сольвычегодске, - далее следовали фамилии и среди них - Джугашвили, - 11 сего июня около 12 часов ночи имели намерение устроить собрание, имевшее место в лесу близ р. Вычегды в расстоянии от гор. Сольвычегодска в 4 верстах, но достичь желанной ими цели не представилось возможности, так как замеченное их это движение тотчас же полицейскими стражниками было остановлено..."
Усердным стражникам не удалось остановить Кобу, когда он предпринял побег. Не прошло и двух недель, как уже сам Ци-вилев оправдывался: "...Крестьянин Тифлисской губернии и уезда села Тидивиди (исправник от огорчения переврал название села) Иосиф Виссарионов Джугашвили скрылся из места водворения г. Сольвычегодска 24 июня 1909 года".
... Вечером в конце июня Сергей Аллилуев шел с работы домой. К неописуемому изумлению, вдруг - навстречу Коба. Радость, объятия, объяснения. Коба знал адрес Аллилуева в Петербурге, но на квартире никого не застал - вся семья была в деревне. Не найдя Сергея Яковлевича и на работе, стал поджидать его на улице и уже изнемогал от усталости.
Устроил Аллилуев Кобу в очень надежном месте - у Кузьмы Савченко, служившего дворником в кавалергардском полку по Захарьинской улице, напротив Таврического сада. Здесь беглец чуть отдохнул, повидался кое с кем из членов большевистской фракции III Думы, а затем двинулся дальше на юг.
Точной даты возвращения Кобы в Закавказье мы не знаем. Но в сводке Кавказского охранного отделения по городу Баку зафиксированы сведения от 12 июля 1909 года: "...Приехал социал-демократ, известный в организации под кличкой Коба, имя Сосо, работает в настоящее время в Тифлисе". Через 5 дней, 17 июля, в агентурных сведениях Бакинского охранного отделения занесено: "В Баку приехал Коба, известный на Кавказе деятель социал-демократической партии. Приехал он из Сибири, откуда, вероятно, бежал, так как он был выслан в 1908 году... Здесь, конечно, он займет центральное положение и сейчас же приступит к работе".
В середине июля он вернулся в Баку, а 27 июля агент сообщал в бакинскую охранку: "К типографии имеют отношение... Коба, Шаумян, Джапаридзе". Первого же августа 1909 года после годичного перерыва, вышел 6-й номер газеты "Бакинский пролетарий", и в нем - передовая Кобы "Партийный кризис и наши задачи". 27 августа выходит 7-й сразу с тремя статьями Кобы...
В начале сентября Коба отправился в Тифлис, где дела шли далеко не блестяще. 12 сентября его появление отметило и Тифлисское охранное отделение: "Известный социал-демократический работник Коба (Сосо) приехал в Тифлис и возобновил работу в партии. Выясняется личность Кобы". (Выяснить личность Кобы охранке не удается...)
Возвратясь в Баку, он продолжает поединок с охранкой, проведавшей, где находится нелегальная типография. Жандар мы выжидали наиболее удобного момента, но просчитались. Вот что сообщалось в агентурной сводке за 27 сентября: "Кобе стало известно, что жандармское управление собирается арестовать весь Бакинский комитет вместе с типографией, как только в ней будет приступлено к печатанию следующего номера "Пролетариата". После этих слухов типографию решили пе- реместигь, и тогда же ее разобрали ночью и перенесли через в соседний дом. Затем шрифт был частями перевезен в оазные места...
Коба не только спас типографию, но и сумел разоблачить провокаторов и издать листовку, в которой сообщались их имена и приметы.
Слежка продолжалась, провокаторы доносили: "10 октября Алеша (П. Джапаридзе) приехал. Ночевал с Кобой в четверг 8 октября в Балаханах, на промысле Московского товарищества. Коба на днях уезжает в Тифлис на общетифлисскую конференцию... 11 октября. Сегодня или завтра Коба едет в Тифлис для переговоров о технике. Типография остается в разобранном виде в Балаханах. Рабочие интересуются, когда выйдет следующий номер, 8-й, "Пролетария"..."
Охранке очень хотелось установить, кто же такой Коба, где он живет, установить за ним наблюдение. В неуемном рвении сыщики допускали срывы. В том же донесении под 11 октября читаем: "На днях в помещение Союза нефтепромышленных рабочих явился какой-то человек, сказал, что он работает на Би-би-Эйбате, но должен был оттуда уйти и теперь ищет работы в Балаханах, что он партийный товарищ и хорошо знает Кобу, его друга, который должен помочь найти работу. Рассказав все это, мнимый рабочий обратился к Кобе, находившемуся тут же, и спросил его, где он может найти Кобу, где Коба живет теперь. Коба ответил: "не знаю" и ушел".
Несмотря на то что охранка знала о намерении Кобы отправиться в Тифлис и установила пост наблюдения на вокзале, ему удалось обмануть бдительных сыщиков. 18 октября он выехал в Тифлис без "хвоста". Теперь уже тифлисские жандармы из кожи вон лезли, чтобы найти Кобу или хотя бы установить, кто он такой. Они знали, что Коба в Тифлисе, что он должен прочесть реферат на тему "История социал-демократической партии", что он вел переговоры об издании "Тифлисского пролетария" - и только. Даже настоящей фамилии Кобы установить им не удалось. 24 октября начальник Тифлисского жандармского управления доносил: "Бежавший из Сибири Сосо, кличка в организации Коба, является по установке жителем гор. Тифлиса Оганесом Вартановичем Тотомянцем, на каковое имя он имеет паспорт, выданный тифлисским полицмейстером..." Однако где проживает "Оганес Тотомянц", с кем встречается, охранка так и не проведала.
В течение месяца Коба, соблюдая все правила конспирации, жил на квартире бывшего своего товарища Г.Паркадзе на самом краю города, у начала Военно-Грузинской дороги. Перед окнами раскинулись лужайки, поляны, прорезанные глубоким оврагом. Дальше - поля и холмы, предгорья Кавказского хребта.
Днем Коба из дома не выходил. С утра до вечера просиживал он за столом: читал, делал выписки, писал. Никто на кон спиративную квартиру не приходил. Покидал дом Коба только затемно и возвращался глубокой ночью.
Основной целью приезда Кобы была подготовка конференции тифлисских большевиков. Цели этой Коба добился: в начале ноября 1909 года в пригороде Тифлиса - Надировке на квартире одного из рабочих конференция состоялась. Принятые на ней решения носили большевистский характер.
Налажен был и выпуск "Тифлисского пролетария" - 5 января 1910 года на грузинском и русском языках вышел первый номер газеты.
Покинул Тифлис Коба так же незаметно, как и приехал. В донесении Тифлисской охранки от 23 ноября читаем: "Выяснить личность Кобы (Сосо) не удалось. Выезд его из Тифлиса также не замечен".
Бакинские жандармы работали более тонко, у них имелись хорошо замаскированные агенты. Поэтому агентурные сводки из Баку более содержательны:
"12 ноября. Коба на днях приехал из Тифлиса. Относительно постановки работы здесь еще не высказался... Внутреннее наблюдение продолжается...
15 ноября. Коба приехал из Тифлиса и поселился в городе, в Крепости...
24 ноября. В Тифлисе должна выйти собственная газета... под названием "Тифлисский пролетарий"...
29 ноября. Интеллигенты отходят от дела, работников мало... Главными деятелями остались: 1. Коба, взявший на себя работу в Железнодорожном районе, Черногородском, Городском и среди моряков...
11 декабря. Теперь в Балаханах происходит разборка шрифта... Коба каждый день ездит в Балаханы и наблюдает за работой; он написал несколько статей - видимо, готовится к печатанию. Однако квартира еще не снята и станок не собран. Внутреннее наблюдение продолжается. За Кобой - Молочным вновь установлено наружное наблюдение..."
Теперь шпик ходил по пятам за Кобой, и избавиться от него было нелегко. Справедливо сообщение агента о том, что Коба много пишет: в "Социал-демократе" были опубликованы его "Письма с Кавказа". Первое письмо - в № 11 от 13 февраля 1910 года.
С полным знанием обстановки описывал Коба положение на Кавказе, состояние рабочих организаций, партийные дела - в Баку и в Тифлисе. Во втором "Письме", датированном декабрем5 1909 года, Коба давал сокрушительную критику выступлений главы меньшевиков-ликвидаторов на Кавказе - все того же Н. Жордания (псевдоним АН). Разумеется, Жордания выступил с ответом, назвав второе "Письмо" Кобы пасквилем.
...Меж тем поединок между Кобой и жандармами продолжался. Наступала весна, а Кобу, по странной случайности, аре- стовывали чаще всего весной... 24 марта начальник Бакинского охранного отделения доносил: "Упоминаемый в сводках наружного наблюдения под кличкой Молочный, известный в организаций под кличкой Коба - член Бакинского комитета РСДРП, являвшийся самым деятельным партийным работником, занявшим руководящую роль... задержан по моему распоряжению... 23 сего марта".
Далее следовали весьма любопытные детали: "К необходимости задержания Молочного побуждала совершенная невозможность дальнейшего за ним наблюдения, так как все филеры стали ему известны и даже назначенные вновь, приезжающие из Тифлиса, немедленно проваливались, причем Молочный успевал каждый раз обмануть наблюдение, указывал на него и встречавшимся с ним товарищам, чем, конечно, уже явно вредил делу".
Охранка за восемь месяцев слежки так и не узнала, кто скрывался под кличкой Коба. "Проживая всюду без прописки, Молочный имел в минувшем году паспорт на имя Оганеса Вартанова Тотомянца, при задержании его при нем был обнаружен документ (паспортная книжка) на имя жителя сел. Батан Елизаветинской губ. и уезда Закара Крикорьяна Меликьянца, относительно которого он заявил, что документ этот ему не принадлежит и был им куплен в г. Баку. Наконец, задержанный по доставлении в 7 полицейский участок назвался жителем сел. Диди-Лило губ. и уезда Иосифом Виссарионовым Джугашвили..."
И вот снова Баиловская тюрьма, снова долгие месяцы ожидания... Бакинские жандармы, разозленные Молочным, намерены были отправить его из Баку как можно дальше и на максимальный срок. "Что же касается Джугашвили, - писал ротмистр Гелимбатовский, - то ввиду его упорного участия, несмотря на все административного характера взыскания, в деятельности революционных партий, в коих он занимал всегда весьма видное положение, и ввиду двукратного его побега из места административной высылки, благодаря чему он ни одного из принятых в отношении его административных взысканий не отбыл, я полагал бы принять высшую меру взыскания - высылку в самые отдаленные места Сибири на пять лет".
23 сентября Коба этапным порядком отправлен в Сольвыче-годск, где и "водворен" 29 октября.
Вновь перед ним знакомые места: посеревшие от ненастья, низкие крыши городка, тусклая поверхность озера... Улица, на которой он поселился (звалась она Миллионной), одним концом Упиралась в центр городка, другим - выходила на окраину. За-строена улица небольшими деревянными домами, вдоль которых, По северному русскому обычаю, мостовые из толстых досок.
В комнате - крепкие, местного изготовления диван и кресло, кровать, несколько круглых столиков, стулья в простенках, кадки с растениями в углах, печь голландская, вот и все убранство.
Жить ссыльному было нелегко. Поднадзорным, безусловно, воспрещалась служба в казенных и общественных учреждениях, учительская деятельность (частные уроки, школы и прочее),' врачебная и адвокатская деятельность и так далее. Разрешались все виды физического труда, служба частная, письменные и торговые занятия. Но где их взять в захолустном Сольвычегод-ске?
Позже хозяйка так вспоминала о жильце:
"Он был аккуратный, вежливый. Пригляделась я к нему, очень у него изнуренный вид. Это и понятно. До того он сидел в тюрьме и маялся по этапу. И в ссылке не на что было поправиться... Питался очень скудно. Брал у меня крынку молока в пять стаканов - это ему хватало на два дня. К молоку покупал булку. Обедать уходил куда-то к товарищам..."
Коба больше сидел дома: читал, писал, часто до глубокой ночи. Хозяйка слышала, как скрипят половицы у постояльца в комнате: время от времени он ходил из угла в угол и размышлял. Видимо, в ссылке у него сложилась привычка работать по ночам.
У хозяйки было много детей. По временам, когда дети расшалятся, расшумятся, в дверях комнаты появлялся постоялец, останавливался у притолоки и смотрел улыбаясь. Все, кто видел Кобу в подобных случаях, отмечали: он был неизменно ласков с детьми. Немудрено - они напоминали ему, что где-то очень далеко, может быть, так же играет его маленький Яша...
Ссыльный Джугашвили знакомится с товарищами по ссылке, обсуждает с ними положение в стране, переписывается с "волей". И, конечно, думает о побеге. Ему нужен совет, и в канун новогоднего праздника, 31 декабря 1910 года, он пишет в ЦК. Оригинал письма не найден, и содержание его известно по перлюстрационной копии, обнаруженной в делах Вологодского губернского жандармского управления. Письмо это настолько характерно для Кобы, настолько четко определяет его взгляды на положение в партии и настолько ясно свидетельствует о его непреклонной решимости продолжать борьбу, что заслуживает цитирования.
Недвусмысленно определив свое место в борьбе партийных фракций за рубежом, Коба переходит к делам внутри России:
"Главное - организация работы в России. История нашей партии показывает, что вопросы разногласий разрешаются не в прениях, а главным образом в ходе работы, в ходе применения принципов. Поэтому задача дня - организация русской работы вокруг строго определенного принципа... По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской группы), объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назовите ее как хотите - русской частью Цека или вспомогательной группой поя ЦК ~ это безразлично. Но такая группа нужна как воздух, как хлеб. Теперь на местах среди работников царит неизвестность, одиночество, оторванность, у всех руки опускаются. Группа же эта могла бы оживить работу, внести ясность..."
О своем собственном положении Коба писал коротко: Теперь о себе. Мне остается шесть месяцев. По окончании срока я весь к услугам. Если нужда в работниках в самом деле острая, то я могу сняться немедленно... В ссылке имеется порядочная публика, и было бы очень хорошо снабжать ее периодическими нелегальными изданиями..."
Поскольку письмо было перехвачено, жандармам стало известно: в Солъвычегодске образовалась группа социал-демократов, они читают нелегальную литературу и по крайней мере один из них собирается "сняться". К несчастью для охранки, письмо было подписано инициалами К.С., и потребовалась длительная и оживленная переписка, чтобы выяснить, кто же за ними скрывается.
16 февраля 1910 года Вологодское жандармское управление потребовало от исправника Цивилева "усилить наблюдение за Джугашвили и принять меры к воспрепятствованию ему побега...".
Цивилев рад был стараться. Он и до того "присматривал" за ссыльным, теперь же его рвению не было границ, но не было и ощутимых результатов. В пять часов утра 18 марта исправник в сопровождении понятых пожаловал к Кобе с обыском. Рылись в книгах, изучали каждый бумажный клочок, смотрели под кроватью и диваном, в кадках с цветами и в печке... Прислонясь к "голландке" и усмехаясь, наблюдал Коба за возней сыщиков. В протоколе обыска зафиксировано: "В помещении, занимаемом Джугашвили, ничего противоправительственного не обнаружено".
Столь же малоутешительным для Цивилева был и обыск 29 апреля...
Коба хоть и жаловался, что ему "душно без дела", вовсе не бездействовал. Еще в декабре 1910 года он установил связь с Яренской группой ссыльных социал-демократов; к весне 1911 года в Сольвычегодске вместе с И. М. Голубевым и другими товарищами сколотил социал-демократический кружок.
12 мая 1911 года вологодские жандармы доносили в Петербург: "Иосиф Виссарионов Джугашвили (и ссыльные социал-демократы) решили между собой организовать с.-д. группу и Устраивать собрания по нескольку человек в квартирах Голубе-ва, Джугашвили, Шура, а иногда и у Петрова. На собраниях читаются рефераты и обсуждаются вопросы о текущем политическом моменте, о работе Государственной думы... Цель этих собраний - подготовка опытных пропагандистов среди ссыльных..."
Срок ссылки заканчивался, и напоследок Цивилев устроил поднадзорному "прощальный сюрприз": после очередного доноса об участии в незаконных "сборищах" Кобу посадили под арест. 23 июня в три часа дня его отвели в полицейский участок, где он просидел ровно сутки.
А на следующий день, 24 июня, Кобе было выдано "проходное свидетельство" на свободный проезд в Вологду. В приложенном маршрутном листе указывалось, что обладатель свидетельства обязан следовать прямо до Вологды на пароходе и под страхом немедленного возвращения в Сольвычегодск "не имеет права уклоняться от маршрута и останавливаться где бы то ни было". 6 июля Коба навсегда оставил Сольвычегодск.
Ссылка окончена, но куда же ехать? На Кавказе жить воспрещено, в обеих столицах и рабочих центрах - тоже. Прибыв в Вологду, Коба 16 июля подает прошение разрешить ему временно остаться тут. Сделано это было не без умысла: отсюда совсем недалеко до Петербурга. Надо осмотреться, снестись с заграницей.
Охранка установила слежку за Кобой через неделю после его приезда в Вологду. У ворот дома Бобровой по Мало-Козленской улице, где он поселился, с раннего утра до позднего вечера торчал филер и доносил о каждом шаге Кавказца - так вологодские сыщики стали именовать Кобу.
В архивах сохранились своеобразные "дневники", в которых отмечен почти каждый шаг Кобы в эти месяцы, но которые не вскрывают и не могут вскрыть внутреннего значения встреч и отношений Кобы с людьми. Приведем все же хотя бы одно донесение:
"1 августа. Начато наблюдение с 8 ч. 40 м. утра. Окончено в 10 ч. 40 м. вечера.
В 8 ч. 50 м. наблюдаемый из квартиры вышел вместе с неиз вестным человеком, по-видимому, живущим в том же доме Но вожилова, и, дойдя до булочной Синицына на Московской ул., неизвестный зашел в булочную, а Кавказец пошел в гастроно мический магазин Мазалева на Гостинодворской площади, где купил колбасы, и пошел домой, а неизвестный, оставшийся в булочной Синицына, по-видимому, занимается в Банке для внешней торговли. В 3 ч. 20 м. дня Кавказец из квартиры вы шел и пошел, имея при себе книгу, в библиотеку, где пробыл 10 м. ..."
И так - изо дня в день...
...Поздно вечером 8 сентября Сергей Аллилуев, зайдя во двор дома № 16 по Сампсониевскому проспекту, где он жил, сразу же заприметил двух субъектов в котелках - обычном головном уборе сыщиков того времени. Первая мысль: "Ну, видно, начинают следить за мной!" Но на квартире у себя он нашел старых знакомых - Кобу и Сильвестра Тодрия. Обменявшись привет-ствиями, хозяин дома поспешил поделиться тревогой:
- Вы, товарищи, видимо, пришли с "хвостом"! Шпики во дворе.
Коба поначалу посмеивался:
- Черт знает что такое! Наши товарищи становятся пугливее обывателей. Как только зайдешь к кому-нибудь, сразу начинают выглядывать в окно и шепотом спрашивают: "А вы не привели с собой шпиков?"
Но Аллилуев все же предложил посмотреть в окно. Посмотрели: шпик бродил по панели напротив квартиры, второй остался во дворе. Стали обсуждать, как это могло получиться.
Выяснилось, что, приехав в город, Коба, не зная точных адресов, вынужден был бродить по улицам (на вокзале филеры упустили его из виду). Поздним вечером на Невском он встретил старого знакомого Сильвестра Тодрия, возвращавшегося с работы в типографии домой. Тодрия жил неподалеку, но устроить Кобу на ночлег не мог: все ворота и парадные в Петербурге запирались на ночь и бдительно охранялись дворниками, состоявшими непременно в осведомителях охранки. Поэтому отправились в меблированные комнаты "России" на Гончарной улице. Предварительно на вокзале забрали оставленные Кобой вещи. Вот здесь-то их снова и взяли под наблюдение филеры.
В гостинице дело пошло тоже не гладко. Началось с того, что номерной спросил, глядя на Тодрию:
- А вы, господин, не из евреев будете?
- Нет, я грузин, - ответствовал Тодрия, - а мой товарищ русский, только что из провинции.
Коба действительно предъявил паспорт на имя Петра Алексеевича Чижикова (паспорт этот он взял у луганского рабочего-революционера, с которым близко сошелся в Вологде).
Подозрительность номерного объяснялась просто: 1 сентября Д. Богров, по национальности еврей, смертельно ранил в Киеве председателя Совета министров П.А.Столыпина. Были приняты экстраординарные меры к поимке сообщников Богрова, и всем Домовладельцам, содержателям гостиниц были даны указания сообщать о всех подозрительных, в особенности если они смахивают на евреев. Номерной в "России" сообщил о приезде "Чижикова", и с утра 8 сентября наблюдение продолжалось. Видимо, петербургские шпики были опытнее бакинских и вологодских: Коба и Тодрия, поехавшие на квартиру к Аллилуеву, не заметили слежки.
Аллилуев сумел договориться с одним из товарищей - Забелиным, который повел преследуемых в дачное место - в Лес-Ное. В глухой, темной аллее им удалось избавиться от "хвоста" шпики вынуждены были отстать. Переночевав у Забелина, Коба ушел в город. Но в гостинице его ждали. Вечером 9 сен тября 1911 года он находился уже в петербургском доме предварительного заключения.
Охранка достаточно хорошо знала на этот раз, с кем имеет дело, но обыск, как и во время других арестов, не дал улик. Все же намерение Кобы отправиться за границу было подтверждено: "По обыску у него взята записная книжка, в которой оказались записки, озаглавленные: "Вопросы политической экономии", "Заметки по социологии", "Капитал 1-й том", "Русская история" (заметки) и, между прочим, сборник разговорных фраз на немецком языке, что может служить подтверждением правильности агентурных сведений о намерении Джугашвили отправиться за границу..."
Вновь тюрьма, но на этот раз не закавказская, а изощренно-суровая петербургская. Более трех месяцев ожидал Коба решения. Определение было: выслать Джугашвили на три года в избранное им место жительства, кроме столиц и столичных губерний. Коба избрал Вологду, и уже 25 декабря 1911 года он был там.
Потянулись дни ссылки. Торчали филеры у дома, где жил Коба, а в архиве копились донесения: "8 января. Наблюдение начато 10 ч. утра, окончено 8 ч. 40 м. веч. В И ч. 20 м. дня Кавказец из дома вышел и..." И так далее, изо дня в день...
Большевики готовили общепартийную конференцию. Еще в июне 1911 года на совещании социал-демократов в Париже Коба заочно был назначен кандидатом в члены Российской организационной комиссии по созыву конференции. Но ему не пришлось подготавливать конференцию - арест в Петербурге помешал тому.
VI (Пражская) Всероссийская конференция РСДРП состоялась в январе 1912 года. В ЦК вошли: В. И. Ленин, Ф. И. Го-лощекин, Г. Е. Зиновьев, Г. К. Орджоникидзе, С. С. Спандарь-ян, Д. М. Шварцман, Р. В. Малиновский. На пленуме, состоявшемся после конференции, в состав ЦК были кооптированы И. С. Белостоцкий и Коба. Он стал членом Центрального Комитета большевистской партии и оставался им с тех пор непрерывно более сорока лет.
Тогда же для практического руководства партийной работой в России было создано Русское бюро ЦК. Вместе с Г. К. Орджоникидзе, С. С. Спандарьяном, Ф. И. Голощекиным, Е. Д. Стасовой в него вошел Коба.
29 февраля Коба из Вологды исчез "неизвестно куда". Жандармы предполагали, что в "одну из столиц", но ошиблись - он направился в Закавказье.
Здесь же находились в то время Спандарьян и Орджоникидзе. Три члена ЦК объезжали партийные организации, делали доклады, разъясняли решения Пражской конференции. 29 марта в Баку (в Балаханах) Коба провел совещание руководящих работников-большевиков. Была принята резолюция, одобряв- шая решения Пражской конференции и резко критиковавшая меньшевистский Закавказский областной комитет.
1 апреля Коба выехал на север.
С середины декабря 1911 года в Петербурге (сначала ежене-дельно, а потом два и три раза в неделю) выходила болъшевист-кая газета "Звезда", которую издавал член III Государственной Думы, рабочий-большевик Николай Гурьевич Полетаев. Его квартира, как думского депутата, была неприкосновенна для полиции. Вот здесь-то, в своеобразном убежище, и засел Коба. Одна за другой в "Звезде" появляются его статьи: 15 апреля, в № 30 - "Новая полоса", "Либеральные фарисеи", "Беспартийные чудаки", "Жизнь побеждает"; 16 апреля, № 31 -"Они хорошо работают!"; 19 апреля, № 32 - "Тронулась!", "Как они готовятся к выборам"; 22 апреля, № 33 - "Выводы". Статьи подписаны: К. С., К. Салин, К. Солин. До Кобы-Сталнна остался один шаг.
Квартира Полетаева, по сути дела, была явочным центром большевиков. Сюда можно было приходить сравнительно безопасно. Коба, встречаясь с петербургскими большевиками, обсуждал состояние рабочего движения, подготовку к первомайской демонстрации. Но главное - издание массовой ежедневной газеты.
22 апреля (5 мая) 1912 года в свет вышел первый номер "Правды". Он открывался редакционной статьей "Наши цели", написанной Кобой. "Вступая в работу, мы знаем, что путь наш усеян терниями. Достаточно вспомнить "Звезду", перенесшую кучу конфискаций и "при влечений". Но тернии не страшны, если сочувствие рабочих, окружающее теперь "Правду", будет продолжаться и впредь. В этом сочувствии будет черпать она энергию для борьбы!.. Итак, дружнее за работу!"
Днем 22 апреля, когда экземпляры "Правды" поступили в продажу, Коба был арестован на улице. "При аресте он заявил, что определенного места жительства в гор. С.-Петербурге не имеет. При личном обыске у Джугашвили ничего преступного не обнаружено".
На этот раз ждать решения Департамента полиции в петербургской тюрьме пришлось сравнительно недолго: 14 июня последовало распоряжение: "Выслать Иосифа Джугашвили в пределы Нарымского края, Томской губернии... под гласный надзор полиции на три года..." 2 июля Коба был отправлен в На-РЫМСКИЙ край.
Путь не близок: через Самару, Новониколаевск, Томск. Не впервой Кобе ехать в ссылку, все то же: теснота, духота, грязь. Но в глаза бросается, что отношение конвойных к ссыльным по сравнению с 1908 - 1910 годами изменилось. Они охотно заво-Дили беседы с "политическими", прислушивались к спорам, неизбежно возникавшим в вагонах. Даже это указывало: пора реакции прошла.
От станции Тайга до Томска - в арестантском вагоне, два-три дня в томской тюрьме, и 18 июля Коба в сопровождении стражника плывет по Оби на пароходе "Колпашевец" (одном из первых пароходов, курсировавших между Томском и Нарымом). Ехали в третьем классе, стражник не очень следил за Кобой: куда он денется с парохода? А ссыльный приглядывался, присматривался - каков будет обратный путь.
В летнюю пору единственный путь по Нарымскому краю - реки. Здесь они широки, с быстрым течением, текут по болотистой равнине, образуя излучины и петли. С борта парохода смотрит Коба на приволье, просторы Сибири: в этот раз, в отличие от 1904 года, он видел ее летом. Могучая сибирская река катит воды, желтеют песчаные отмели, за ними камыши, осока, блестит вдалеке бутовое озеро. С другого борта - темная зелень тайги, подступившая прямо к обрыву. Дух захватывает, как хорошо! Но еще лучше, конечно, если едешь тут по своей воле...
В Нарыме Коба быстро познакомился с товарищами, огляделся, разузнал, как можно бежать, и не стал мешкать.
1 сентября Коба ухитрился сесть на пароход "Тюмень", и 2 сентября полицейский надзиратель Титков доносил: "Проверяя по обыкновению каждый день свой участок административно -ссыльных в городе Нарыме, сего числа я зашел в дом Алексеевой, где квартирует Джугашвили Иосиф и Надеждин Михаил, из них первого не оказалось дома. Спрошенная мною хозяйка квартиры Алексеева заявила, что Джугашвили сегодняшнюю ночь не ночевал дома и куда отлучился не знает".
12 сентября 1912 года Коба - вновь в столице.
Возвратился он в Петербург в самый разгар избирательной кампании в IV Государственную думу. К выборам готовились в центральных районах города и на рабочих окраинах. 16 сентября должны были состояться выборы уполномоченных на предприятиях.
Коба сразу же по приезде стал заниматься избирательной кампанией. На этот раз ему на несколько недель удалось скрыться от внимания сыщиков и основательно поработать. 4 октября он участвовал в заседании Исполнительной комиссии Петербургского комитета РСДРП, на котором было решено провести однодневную забастовку в связи с отменой выборов уполномоченных на крупнейших заводах города.
Вечером поодиночке, по двое собрались подпольщики за Нарвской заставой, в доме № 5 по Сапожникову переулку, на квартире В. Савинова. Точно в назначенный срок пришел представитель Петербургского комитета, а с ним незнакомец, отрекомендовавшийся Василием. Не вмешиваясь в ход собрания, выслушивал он прения. А были они и горячими, и довольно путаными.
Наконец Василий (то был Коба) взял слово. Он говорил спокойно, медленно, но логично и понятно. Вот что вспоминал В.Савинов :"Мы были буквально пленены простотой и глубиной й речи, ясностью и четкостью его слов. И вместе с тем мы получили блестящий урок партийности, когда Сталин говорил о том, что в вопросе о кандидате не следует поддавать- настроению и первому чувству, а нужно трезво и серьезно обдумать кандидатуру. И уже если высший орган партии в Петербурге - Петербургский комитет - остановится на определенном лице как на будущем делегате Думы, то эту кандидатуру надо всеми силами поддерживать, обеспечить ей победу..."
Собрание кончилось поздно. Коба остался у Савинова ночевать. Хозяин приготовил ему постель, а сам собрался ложиться на полу.
- Вам на работу завтра, - запротестовал гость, - а потому ложитесь на кровати, а мне и на полу будет хорошо. Кроме того, - добавил он, - мне еще надо поработать.
Почти всю ночь "товарищ Василий" просидел за столом, а утром В. Савинову первому Коба прочел "Наказ петербургских рабочих своему рабочему депутату".
"Наказ" был хорошо принят рабочими, и в середине октября 1912 года, посылая Ленину в редакцию "Социал-демократа" текст "Наказа", Коба писал: "Вот вам проект наказа, уже принятый Невским Судостроительным (при выборах уполномоченных), Путиловским (несколько тысяч), Палем и т. д. Мы его составили применительно к легальной прессе, куда он по расчету должен был обязательно попасть...
Ну-с, мы здравствуем и верим в победу!"
Коба, как и весной 1912 года, много работает для "Правды": легальная газета - важнейшее оружие в борьбе с миром капитала. 19 октября в "Правде" напечатана его передовая статья "Воля уполномоченных", 24 октября - "К итогам выборов по рабочей курии Петербурга", 25 октября - "Сегодня выборы"...
Большевики на выборах в Думу одержали победу: во всех шести промышленных губерниях депутатами стали их кандидаты. В конце октября, после выборов, Коба на несколько дней уезжает в Москву. Но здесь он немедленно попадает "под наблюдение", так как Р. Малиновский, избранный в Думу от Москвы, продолжал свою иудину работу. 29 октября начальник Московского охранного отделения сообщал своему коллеге в Петербург: "Коба Джугашвили бежал из Нарымского края, был в Москве, откуда направился в Питер. Близко связан с избранным в Государственную думу рабочим Бадаевым, с коим наме-Рен отправиться к Ленину на совещание. В случае обнаружения наблюдением просьба задержать не сразу, лучше перед отъездом за границу. Указаний и ссылок на Москву не делать ни в коем случае".
Однако арестовать Кобу по его возвращении в Петербург полиции не удалось: он был очень опытным и сильным противником. 9 ноября Петербургское охранное отделение оправдыва- лось перед Департаментом полиции: "Упомянутый в телеграмме... от 23 октября... Коба... прибыл в Петербург 29 минувшего октября, в 1 час 40 минут дня, и был встречен филерами вверенного мне отделения. Посетив непосредственно с вокзала студента С.-Петербургского университета, проживавшего по Пушкинской ул., пообедав с ним в ресторане, Джугашвили на извозчике отправился на Финляндский вокзал и там был утерян..."
Поскольку пребывание Кобы в Петербурге в сентябре - октябре 1912 года явно положительно сказывалось на ходе дела, поскольку ряд вопросов (в частности о финансовом положении "Правды") можно было разрешить только при личной встрече, 21 октября Крупская по поручению Ленина написала письма в Петербург о необходимости приезда Кобы в Краков.
Паспорта у него не было, но это не слишком смущало подпольщика: многолетний опыт подскажет, как действовать на месте. Чувствовал себя Коба уверенно. В поезде с ним произошел характерный случай. Двое соседей по купе вслух читали и обсуждали статьи из какой-то газеты крайне правого толка. Долго терпел Коба, наконец ему надоело, он не выдержал и сказал:
- Зачем такую чепуху читаете? Другие газеты надо читать!
Сказано это было так, что соседи замолчали, испуганно переглянулись, встали разом и ушли из купе...
Переход границы не представил большой трудности для опытного и предприимчивого человека: надо было только знать, что делать и к кому обратиться.
- Очень немногие из тех, - говорил Сталин позднее, - которые оставались в России, были так тесно связаны с русской действительностью, с рабочим движением внутри страны, как Ленин, хотя он находился долго за границей. Всегда, когда я к нему приезжал за границу - в 1906, 1907, 1912, 1913 годах, я видел у него груды писем от практиков в России, и всегда Ленин знал больше, чем те, которые оставались в России. Он всегда считал свое пребывание за границей бременем для себя.
В конце ноября 1912 года Коба возвратился в Петербург.
Но в конце декабря Коба опять уезжает в Краков. Перейти границу на этот раз помог рабочий-сапожник в пограничной деревушке. Все обошлось благополучно.
С 26 декабря 1912 года по 1 января 1913 года Ленин провел " Кракове совещание ЦК РСДРП с партийными работниками. Он выступил с докладом "Революционный подъем, стачки и задачи партии"; были приняты соответствующие решения. Совещание дало партии программу деятельности в условиях подъема революционной борьбы.
Некоторое время после окончания совещания Коба оставался в Кракове, а затем уехал в Вену. Дело в том, что по предложению Ленина он решил написать большую теоретическую статью.
Национальный вопрос, насущный для многих европейских государств" был одним из главных для России той поры.
В январе 1913 года Коба едет в Вену, чтобы поработать в тамошних библиотеках. Затем он возвращается в Краков. Ленин внимательно следил за его работой и писал в феврале М. Горькому: "Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посерьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для "Просвещения" большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы. Мы на это наляжем... У нас и на Кавказе с -д- грузины + армяне + татары + русские работали вместе, в единой с.-д. организации больше десяти лет...."
Статья Кобы "Национальный вопрос и социал-демократия" была напечатана за подписью "К. Сталин" в № 3 - 5 журнала "Просвещение". Ленин позаботился, чтобы она увидела свет, и, узнав, что статью предлагали объявить дискуссионной, возражал: "Конечно, мы абсолютно против. Статья очень хороша... Вопрос боевой, и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи".
Теоретическая работа Кобы была очень обстоятельной, видно было, что автор много перечитал, использовал все, что имелось в марксистской литературе по этой теме, помогло тут и знание немецкого языка. Коба дал глубоко научное и развернутое определение понятия "нация".
Тщательно рассмотрев постановку вопроса в литературе, Коба особенно тщательно разобрал тезис австрийских социал-демократов о так называемой "культурно-национальной автономии", доказал, что на деле эта автономия "есть утонченный вид национализма", и со всей силой своего сарказма обрушился на сторонников этой автономии в России - бундовцев и кавказских националистов.
Убедительнейшим образом разобрав теоретические посылки и практические дела Бунда, Коба заключал: "Дезорганизация рабочего движения, деморализация в рядах социал-демократов ~ вот куда приведет бундовский федерализм". То есть - национализм еврейский.
В середине февраля 1913 года Коба возвращается в Россию. Кончилось его наиболее длительное - шесть недель - пребы-вание за рубежом. Спустя двадцать лет Эмиль Людвиг спросит у Сталина, не считает ли он своим недостатком незнакомство с европейской жизнью. Сталин ответит: "Что касается знакомства с Европой, изучения Европы, то, конечно, те, которые хотели изучать Европу, имели больше возможности сделать это, находясь в Европе. И в этом смысле те из нас, которые не жили Долго за границей, кое-что потеряли. Но пребывание за грани-Цей^вовсе не имеет решающего значения для изучения европейской экономики, техники, кадров рабочего движения, литерату- ры всякого рода, беллетристической или научной. При прочих равных условиях, конечно, легче изучить Европу, побывав там. Но тут минус, который получается у людей, не живших в Европе, не имеет большого значения. Наоборот, я знаю многих товарищей, которые прожили по 20 лет за границей, жили где-нибудь в Шарлоттенбурге или в Латинском квартале, сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее".
Эти слова дорогого стоят. С присущей ему тонкостью Сталин подчеркнул глубокую разницу между теми, кто изучал заграницу в Латинском квартале и там "сидели годами в кафе", и намекнул, что в России имелись другие революционеры, всем этим совсем не избалованные. Придется тут остановиться.
Сторонники Сталина сплотились вокруг него еще при жизни Ленина. Назовем лишь членов ЦК до 1923 года включительно, вот они все поименно, перечисляем их по времени вхождения в "ленинский ЦК": Дзержинский, Орджоникидзе, Калинин, Андреев, Молотов, Ворошилов, Киров, Куйбышев, Микоян, Каганович. Все они отличались изрядной жизненной закалкой, происхождения были самого простого, выросли в семьях, где копейка была на счету, приучены к труду. Даже Куйбышев, родившийся в семье среднего офицера, перепробовал до революции множество занятий, был и рабочим, жил в нужде, и не только в ссылках. Примерно то же можно сказать и о Дзержинском. А уж Андреев, Каганович, Ворошилов, Калинин с детства знали, почем фунт трудового лиха.
Тут есть еще одна примета - пребывание в эмиграции. Из сталинских сподвижников только Дзержинский провел около двух лет за границей да Орджоникидзе перебивался полгода в Германии после очередного побега. И все. Ни они, ни сам Сталин в Латинском квартале не отдыхали. А у Троцкого и его присных - как тут дела?
Радек и Раковский вообще были иностранными подданными и в России объявились после Октября. Сын богатого торговца Иоффе долго жил в эмиграции, а сын богатого промышленника Пятаков еще молодым и без всяких революционных заслуг с началом войны махнул через Японию в Швейцарию, прихватив с собой пожилую супругу Бош (или она его прихватила?). Там супруги мирно пережили мировую бойню, а потом вернулись в Россию устанавливать "диктатуру пролетариата". Ну, а сам Троцкий вообще большую часть жизни провел за границей.
Подчеркнем, что Сталин сделал свой тонкий намек, когда Троцкий был жив и здоров и всячески интриговал против него. Жили-поживали, и неплохо, Радек, Пятаков, Раковский, иные, а также "вечные эмигранты" Бухарин и Зиновьев. Был ли сталинский намек им и другим понятен? Наверняка. Но они не написали об этом.
...Еще в Москве он заметил слежку. На вокзале в Петербурге за ним шел тот же сыщик. Он неотступно следовал за Кобой по улицам, часами стоял в подъездах, когда тот заходил куда-либо.
Близился вечер. Коба продолжал бродить по людным улицам, по Невскому, надеясь, что в толпе филер потеряет его. Но тщетно. Тогда Коба зашел в ресторан Федорова, на Екатерининской улице, довольно долго просидел там. Но, когда около 10 часов вечера он вышел из ресторана, шпик по-прежнему был тут как тут. Теперь Коба быстро шел, почти бежал, по обезлюдевшим улицам и переулкам. Сыщик вроде бы отстал. Коба сел на извозчика и тут же увидел, что на другом лихаче за ним следует филер.
Можно было полагать, что и его извозчик тоже агент охранки: это было заурядным делом. Велев ехать побыстрее, Коба стал выжидать удобного момента. Только на углу Муринского проспекта ему удалось, вывалившись из саней на повороте, зарыться в сугроб. Мимо, вслед за пустыми санями, пронесся лихач с сыщиком... Немногим более недели провел Коба в Петербурге на этот раз. Пришлось ему очень нелегко.
...Большевики устроили концерт, весь сбор от которого должен был поступить в фонд газеты "Правда". Рабочие охотно посещали такие концерты. Ходили сюда и подпольщики: в шумной толпе легко затеряться, встретиться с товарищами, поговорить о делах. Пошел на концерт и Коба. Малиновский предупредил об этом охранку. Коба, сидя за столиком, разговаривал с Бадаевым, когда к нему подошли агенты охранного отделения...
"По личному обыску у арестованного ничего преступного не обнаружено. Квартиру свою указать не пожелал, а равно и на допросе в отделении от дачи показаний отказался..." Все же одна "улика" у охранки была: "При личном же обыске у него был обнаружен самоучитель по немецкому языку, купленный в г. С.-Петербурге в книжном магазине Ясного и озаглавленный "Русский в Германии", в котором были подчеркнуты необходимые в путешествии фразы для разговора и сделаны рукой Джугашвили неразборчивые заметки, касающиеся фракции меньшевиков-ликвидаторов упомянутой партии..."
Арест Кобы был тяжелым ударом для большевиков. "Дорогие Друзья, - писала Н. К. Крупская в Петербург 1 марта 1913 года по получении известия об аресте Кобы. - Только что получили письмо с печальной вестью. Положение таково, что требуется большая твердость и еще большая солидарность". В конце марта Ленин пишет: "У нас аресты тяжкие. Коба взят".
Коба же тем временем сидит в Крестах, а жандармы ведут следствие. Выяснять есть что: на счету Кобы немало революционных дел, а потому и кара должна быть соответствующей. 18 июня 1913 года следует предписание: "Выслать Иосифа Джуга- швили в Туруханский край под гласный надзор полиции на четыре года".
2 июля его по этапу отправили в ссылку.
То была его последняя ссылка.