Глава тринадцатая
В предыдущих главах мы почти не касались личной жизни И.В. Сталина, и потому у читателя могло сложиться впечатление, что ее и не существовало. Но это не так: еще со времен гражданской войны у Сталина была семья, и с годами она стала немалой.
Уже упоминалось, что в 1920 году родился сын Василий; в феврале 1926 года появилась Светлана.
Кроме них с отцом жил и Яков.
Сын от первого брака довольно долго оставался в Тифлисе: его воспитывала тетка по матери - Александра Семеновна. По настоянию дяди, Александра Семеновича Сванидзе (партийная кличка - Алеша), Яков поехал в Москву учиться. Мачеха, всего на семь лет старше пасынка, встретила его хорошо, но отец почему-то был недоволен сыном, его учебой, его характером...
Возможно, Сталина раздражало, что его сын, проживший долго в провинциальном Тифлисе и воспитанный в грузинской семье, так далек от дел и образа мыслей отца, так мало имеет общего с ним, сжившимся, полюбившим Россию, даже плохо говорит по-русски. За долгие десятилетия жизни среди русских Сталин в значительной мере утратил характерные черты грузина, полюбил все русское - и людей, и природу, и язык, и песни... Любовь эта пришла к нему после Сибири, где он узнал Россию по-настоящему. О годах ссылки он вспоминал тепло, будто это была занимательная прогулка: рыбная ловля, охота в тайге.
Жизнь в Кремле в новой семье отца, учеба на русском языке нелегко давались Якову Джугашвили. Отец был против его раннего брака, не хотел помогать. Когда брак оказался неудачным, Яков сделал попытку застрелиться, но пуля прошла навылет. И в этом поступке отец увидел доказательство неполноценности сына: человеку его склада даже мысль о самоубийстве была противна. Однако самоубийству суждено было еще раз случиться в семье Сталина...
Яков уехал в Ленинград, стал инженером-электриком. В 1935 году он по настоянию отца поступил в Военно-артиллерийскую академию. Вскоре он снова женился. И снова против воли отца: видимо, не последнюю роль в этом играло то, что невеста - Юлия - была еврейкой.
Из детей Сталин больше всех любил Светлану. С ней он был нежен, баловал, любил играть, звал Сетанкой (так она выговаривала свое имя в детстве), хозяйкой - ему хотелось, чтобы дочь хозяйничала в доме, отдавала приказы. Вот письмо Сталина к дочери на Юг, в Сочи, когда ей было пять-шесть лет. Написано оно крупными, ровными печатными буквами: "
Сетанке-хозяйке.
Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего письма.
Папка".
Лелька - выдуманная идеально-послушная и прилежная девочка, которую Сталин ставил дочери в пример.
А вот письмо от 8 октября 1935 года:
"Хозяюшка! Получил твое письмо и открытку. Это хорошо, что папку не забываешь. Посылаю тебе немного гранатовых яблок. Через несколько дней пошлю мандарины. Ешь, веселись... Васе ничего не посылаю, так как он стал плохо учиться. Погода здесь хорошая. Скучновато только, так как хозяйки нет со мной. Ну, всего хорошего, моя хозяюшка. Целую тебя крепко..."
Через десять дней Сталин писал:
"Здравствуй, хозяюшка!"
Посылаю тебе гранаты, мандарины и засахаренные фрукты. Ешь, веселись, моя хозяюшка! Васе ничего не посылаю, так как он все еще плохо учится и кормит меня обещаниями. Объясни ему, что я не верю в словесные обещания и поверю Васе только тогда, когда он на деле начнет учиться хотя бы на "хорошо". Докладываю тебе, товарищ хозяйка, что был я в Тифлисе один день, побывал у мамы и передал ей от тебя и Васи поклон. Она более или менее здорова и крепко целует вас обоих. Ну, пока все. Целую. Скоро увидимся".
Все письма подписывались одинаково: "Секретаришка Сетанки-хозяйки бедняк И. Сталин". Это была игра, и выдумал ее отец. Дочь же, в тон игры, отдавала приказы, и форма их тоже была выдумана Сталиным:
"21 октября 1934 г.
Тов. И.В. Сталину
секретарю № 1
Приказ № 4
Приказываю тебе взять меня с собой.
Подпись: Сетанка-хозяйка
Печать.
Подпись секретаря № 1: Покоряюсь. И. Сталин".
Василий учился лениво, безобразничал и очень скоро научился использовать особое положение отца в качестве защиты от наказаний в школе. Преподаватели жаловались на дурное поведение Василия. Сталин приходил в ярость, ругал сына при всех, без стеснения и сожаления, но дело от этого лучше не шло. Видя, что домашнее воспитание сыну не впрок, Сталин поместил его в артиллерийскую школу; в 1939 году Василия перевели в Качинскую авиашколу.
Мать Сталина - Екатерина Георгиевна - не захотела покинуть Грузию, хотя сын звал ее. Сталин уважал мать, часто говорил, что она очень умный человек. Характер у нее был суровым, нелегкая жизнь и раннее вдовство еще больше закалили его. Мать была верующей, и сын с невольным восхищением передавал слова матери, сказанные незадолго до смерти:
- А жаль, что ты так и не стал священником!..
В Тифлисе Екатерина Георгиевна жила в старом красивом доме с парком, но занимала в нем темную низкую комнату с маленькими окнами во двор - так ей было привычнее и удобнее. Одевалась она только в черное, как и положено в Грузии, и старалась на людях выглядеть как можно параднее:
- Ведь они все знают, кто мой сын!..
Умерла Екатерина Георгиевна в 1936 году и похоронена в Тбилиси на Давидовой горе, рядом с Грибоедовым.
С 1919 по 1932 год семья Сталина летом, да по временам и зимой, жила в Зубалове, неподалеку от станции Усово. Сосновый лес вокруг усадьбы был наполовину вырублен, остальной расчищен, за ним следили, убирали. Перед самым домом - молоденькая березовая роща, дети собирали там грибы. Сталин не любил просто созерцать природу: большие участки были засажены фруктовыми деревьями, выращивалась клубника, малина, смородина. На небольшой поляне, огороженной сеткой, разводили фазанов, цесарок, индюшек; в маленьком пруду плавали утки. Имелась пасека, две полянки засевали гречихой - для меда.
В Зубалове всегда было людно. Постоянно жили на даче тесть и теща Сталина. Зять обращался с ними очень почтительно, называл по имени-отчеству. Сергей Яковлевич говорил зятю "Иосиф, ты", а Ольга Евгеньевна - "Иосиф, вы".
Постоянными посетителями дома были родственники Сталина по жене: Федор и Павел Аллилуевы, их сестра Анна с мужем. Станиславом Францевичем Реденсом, видным чекистом. Постоянными гостями были Алеша Сванидзе с женой - Марией Анисимовной Короной, происходившей из богатой еврейской семьи.
Подолгу жил на даче Орджоникидзе с женой, часто приезжали Ворошилов, Буденный. Последний нередко привозил гармошку, и тогда пели песни, русские и украинские. Особенно хорошо пели Ворошилов и Буденный. Не отставал и Сталин - голос у него был высоким и чистым, слух отличным. Говорил же он глуховато и низко, негромко. Надежда Сергеевна Аллилуева в пении не участвовала; изредка она очень красиво танцевала лезгинку.
Летом Сталин с женой ездили отдыхать в Сочи. Жили на маленькой даче у Мацесты, Сталин принимал ванны от ревматизма. И здесь отдыхали вместе с товарищами: приезжали А. И. Микоян, К. Е. Ворошилов, В. М. Молотов, А. С. Енукидзе, все с женами и детьми. Устраивались веселые лесные пикники.
На отдыхе Сталин играл в бильярд, кегельбан, городки - во все, что требовало меткого глаза. На охоту не ходил, видимо, достаточно наохотился в Курейке; лишь изредка палил из двустволки в коршуна. Плавать он не умел и загорать на солнце терпеть не мог, предпочитая прогулки по лесу. Часами мог си- деть с гостями за столом и потчевать их по кавказскому обычаю. Сам же ел и пил весьма умеренно.
Столь же умеренным он был и в остальных своих житейских привычках. Одевался просто: полувоенный китель, летом - из коломянки, зимой - шерстяной, брюки штатского образца, заправленные в мягкие шевровые сапоги, почти без каблуков. Позднее, в годы войны, особенно в официальных случаях, часто носил маршальскую форму. Пальто Сталин имел одно, и служило оно ему лет пятнадцать, а крытую оленьим мехом, на беличьей подкладке шубу вместе с ушанкой носил со времен гражданской войны до самой смерти.
В полном соответствии с понятиями хозяина дома одевались жена и дочь. Надежда Сергеевна имела очень скромные наряды. Лишь иногда брат ее, Павел, служивший в Германии военным представителем, присылал сестре заграничное платье, духи, однажды подарил маленький "вальтер"... Сталин терпеть не мог "заграничной роскоши", не переносил запаха духов. От женщины, говаривал он, должно пахнуть свежестью и чистотой. Заграничные вещи вызывали недовольство Сталина и у Светланы, когда она стала старше, он спрашивал:
- Это у тебя заграничное?
- Нет, наше...
Отец буквально расцветал от сознания, что красивая вещь - отечественная.
Позднее, когда он замечал, что от дочери пахло духами, он морщился и ворчал:
- Тоже, надушилась!..
В целом на протяжении 20-х годов, вплоть до конца 1932 года, у Сталина была добрая семейная обстановка: с детьми, женой, близкими, гостями, с домашними праздниками и домашними неурядицами.
В 1931 году Надежде Сергеевне исполнилось всего 30 лет. Она, вместе с Дорой Моисеевной Хазан (женой А. А. Андреева) и Марией Марковной Каганович, училась в Промышленной академии на факультете искусственного волокна. Секретарем партячейки в то время там был Н. С. Хрущев - его партийная работа только начиналась.
Надежду Сергеевну, видимо, угнетало положение "мужней жены" - знамение того времени, когда стремление к самостоятельности достигало по временам у женщин степени болезненности. Ей хотелось занять определенное положение. Очевидно, в конце 20 - начале 30-х годов семейная жизнь разладилась. Жена считала, что Сталин невнимателен, резок, а по временам и груб. В 1926 году, когда дочери было всего полгода, Надежда Сергеевна поссорилась с мужем, взяла детей, няню и уехала в Ленинград, к отцу, с намерением больше не возвращаться, работать и жить самостоятельно. Но повод к ссоре был невелик, обида прошла, к тому же муж позвонил по телефону и изъявил намерение приехать мириться.
- Зачем тебе ехать, - достаточно зло ответила жена, - это будет слишком дорого стоить государству. Я приеду сама.
И возвратилась в Москву.
Осенью 1932 года, когда Надежда Сергеевна заканчивала академию, у нее появился план: уехать к сестре в Харьков (Реденс работал в украинском ГПУ), устроиться там и жить отдельно от мужа. Приехавшей в гости гимназической подруге она жаловалась:
- Все надоело, все опостылело...
- Ну а дети, дети? - спрашивала гостья.
- Всё, и дети тоже...
Пить вино Надежде Сергеевне было нельзя, она знала это, поэтому сама не пила и боялась, когда пьют другие. Сталин впоследствии рассказывал домашним, что, возвратившись однажды с вечеринки в академии, она почувствовала себя очень плохо. Он уложил ее, успокаивал, и Надежда Сергеевна сказала:
- А ты все-таки немножко любишь меня!
Он любил ее, конечно, но по-своему, на свой лад...
Надежда Сергеевна постоянно спорила с мужем, который по кавказскому обыкновению за обедом давал детям хорошего виноградного вина. На упреки Сталин отвечал:
- Разве дело в вине? В Грузии все его пьют. Но мой отец не мог сдержаться, пил его слишком много, я же, как видишь, не пью... Дело в человеке.
Однако привычка к вину сказалась на внуке Виссариона Джугашвили - Василии.
Разлад в семье, несомненно, был..Но беда пришла неожиданно: на праздничном банкете в честь пятнадцатой годовщины Октября Надежда Сергеевна вина не пила. Муж крикнул ей грубовато:
- Эй, ты - пей!
На что жена ответила:
- Я тебе не эй! - встала и ушла из-за стола. Никто не придал ссоре серьезного значения.
Полина Сергеевна Жемчужина (Молотова), чтобы не оставлять Надежду Сергеевну одну, пошла с ней погулять, они несколько раз обошли вокруг Кремлевского дворца. Когда, как показалось, Надежда Сергеевна успокоилась, отправились домой. Утром же нашли ее у кровати, в луже крови. В руке - маленький "вальтер", звук выстрела не был слышен...
Сталин спал всегда у себя в кабинете в другом конце квартиры или в маленькой комнате с телефоном. В эту ночь Сталин возвратился с банкета поздно и еще спал. Домашние, обнаружившие несчастье, разбудили его. По свидетельству окружающих. Сталин был потрясен, не понимал, как жена решилась на такой шаг, за что она так наказала его. Обращаясь ко всем, он спрашивал: "Разве я был невнимателен? Разве не любил, не уважал - и как жену, и как человека? Неужели, так важно, что я не мог пойти с ней лишний раз в театр? Неужели это так важно?.."
Это был, несомненно, тяжелый удар, возможно, один из самых тяжелых в жизни Сталина. Он говорил, что не хочет жить, и его боялись оставить одного. Чтобы оценить глубину его переживаний, надо принять во внимание и то, что Надежда Сергеевна оставила, по некоторым данным, письмо. В нем было немало обвинений и упреков, но не личного характера, а скорее, политического. Сталин мог подумать, и, очевидно, подумал, что жена, его друг, человек, которому он доверял больше всего, в чем-то, хоть чуть-чуть, сочувствовала сокрушенным при его руководстве оппозиционерам в партии, таким как Бухарин. Но этого он, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б), не мог, не имел права простить даже жене, это превращало тяжелое, но все-таки личное несчастье в политическое событие. И оно неизбежно и страшно должно было сказаться на судьбе его противников по партии или тех, кого он посчитал бы таковыми: они отняли у него даже жену...
На гражданской панихиде Сталин подошел к гробу, постоял с минуту, вдруг оттолкнул гроб руками и вышел. На похоронах он не был и позднее на могилу жены на Новодевичьем кладбище не ездил. Смерть жены, несомненно, отдалила Сталина, человека и без того замкнутого и несколько отчужденного, от людей - и по характеру, и по занимаемому среди них положению. Отныне он стал совсем одинок - на долгие двадцать лет.
После смерти жены Сталин сменил квартиру - не мог жить на прежнем месте. В Кунцеве стали строить дачу, где Сталин и прожил последние двадцать лет. В Зубалово же продолжали ездить члены семьи и близкие.
На новой квартире, помещавшейся в бельэтаже здания Сената, Сталин бывал редко, приходил только обедать. После обеда, продолжавшегося с шести-семи до одиннадцати-двенадцати вечера, а то и позднее, Сталин садился в машину и уезжал на "ближнюю дачу".
Во время обеда Сталин встречался с детьми, расспрашивал об учебе, проверял отметки, смотрел иногда тетради. У дочери отметки были отличные, и отец этим очень гордился. Василия же нещадно бранил даже и при гостях, постоянно приходивших обедать. Уходя поздно ночью, Сталин всегда заходил поцеловать спящую дочь.
Служебный кабинет Сталина в Кремле был расположен во втором этаже здания Сената, в северном его углу, у Никольской башни. У посвященных место это называлось "уголок". Вход с крытого, старинного крыльца; в вестибюле - проверка документов. По широкой каменной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, и длинному коридору попадали в секретариат.
Прямо перед входом - старинное бюро генерал-лейтенанта В. Н. Власика, начальника личной охраны Сталина. С ним Сталин познакомился еще в Царицыне и очень ему доверял, хотя и распекал временами - за дело. Слева в секретариате - стол помощника А. Н. Поскребышева. Над столом небольшой акварельный портрет Сталина времен гражданской войны в буден-новском шлеме с огромной красной звездой. Справа - стол Л.А. Логинова, помощника Генерального секретаря.
Ожидающих в приемной почти никогда не было: регламент приема соблюдался неукоснительно.
Мимо стола Поскребышева проходили в небольшую комнатку. Здесь дежурные охраны - полковники Горбачев или Кузь-мичев - предлагали сдать оружие тем, кто его имел. В комнате имелась вешалка для верхней одежды членов Политбюро. Двустворчатая дверь с тамбуром вела в кабинет.
Просторная светлая комната, сводчатый потолок, три окна глядят на Кремлевский двор, на Арсенал. Стены снизу, в рост человека, обшиты мореным дубом, мебель старая, темного дерева. Справа при входе - витрина с посмертной маской В. И. Ленина, слева - большие стоячие часы. Ковровая дорожка через весь кабинет ведет к письменному столу. На нем всегда много книг и бумаг, стопка цветных карандашей, остро отточенных. Свои пометки Сталин делал обычно синим карандашом, писал быстро, размашисто, но разборчиво. Читал он без очков. За столом кресло, по левую руку от него столик с разноцветными телефонами. Над столом висела картина: Ленин на трибуне.
На стене слева портреты Маркса и Энгельса, вдоль нее - стол, накрытый зеленым сукном, вокруг него стулья. Место Сталина во главе стола. Между окнами у противоположной стены книжный шкаф (Собрание сочинений В. И. Ленина, Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, Большая Советская Энциклопедия). В другом простенке помещался большой диван, обшитый черной кожей; два таких же кресла - перед письменным столом.
В кабинете светло, Сталин сам поднимал шторы на окнах, включал все люстры, если надо.
Из кабинета дверь вела в следующую комнату, стены которой были увешаны картами, посредине комнаты стоял большой глобус.
Все современники, общавшиеся со Сталиным в 30-х годах и позднее, единодушны: на первый взгляд внешность Сталина не производила впечатления. Чуть ниже среднего роста, пропорционально сложенный человек, одетый очень просто. Цвет лица - серый, без румянца. Волосы черные, с середины 30-х годов в них все больше седины. Глаза карие, взгляд пристальный, даже пронзительный. Смеялся Сталин редко, но юмор и шутку понимал и ценил. Если бывал в хорошем настроении, глаза его казались добрыми, если улыбался - даже ласковыми, но вот если он сердился...
Г. К. Жуков, имевший время приглядеться к Сталину, писал: 'Трудно сказать, какая черта характера преобладала у него. Человек разносторонний и талантливый, И.В. Сталин не был ровным. Он обладал сильной волей, характером скрытным и порывистым.
Обычно спокойный и рассудительный, он временами впадал в острое раздражение. Тогда ему изменяла объективность, он резко менялся на глазах, еще больше бледнел, взгляд становился тяжелым, жестким. Не много я знал смельчаков, которые могли выдержать сталинский гнев и отпарировать удар".
В то же время Жуков свидетельствовал, что Сталин отнюдь не был человеком, перед которым нельзя было ставить острые вопросы, спорить и отстаивать твердо свою точку зрения. О годах войны Жуков вспоминал:
"Очень часто на заседаниях ГКО вспыхивали острые споры, при этом мнения высказывались определенно и резко.
Сталин обычно расхаживал около стола, внимательно слушая споривших. Сам он был немногословен и многословия других не любил, часто останавливал говоривших репликами "Короче!", "Яснее!". Заседания открывал без вводных, вступительных слов. Говорил тихо, свободно, только по существу вопроса. Был лаконичен, формулировал мысли ясно.
Если на заседании ГКО к единому мнению не приходили, тут же создавалась комиссия из представителей крайних сторон, которой и поручалось доложить согласованные предложения. Так бывало, если у И.В. Сталина еще не было своего твердого мнения. Если же Сталин приходил на заседание с готовым решением, то споры либо не возникали, либо быстро затухали, когда он присоединялся к одной стороне".
В обращении с окружающими Сталин всегда был очень вежлив, ко всем обращался на "вы" и "товарищ такой-то". Никогда не употреблял при обращении имени-отчества, не любил, когда это делали другие. Однажды при нем Жданова назвали по имени-отчеству.
- Андрей Александрович? Кто такой? - притворился непонимающим Сталин. - А, товарищ Жданов? Я думал, кто-то другой...
Естественно, что подобных оплошностей провинившийся более не повторял.
Известны только два исключения: по имени и отчеству Сталин называл Маршала Бориса Михайловича Шапошникова, авторитет которого как военачальника был очень велик и к которому Сталин испытывал полное доверие. Второй - Алексей Максимович Горький.
К Сталину все обращались на "вы" и только "товарищ Сталин". "Иосиф Виссарионович" говорили лишь не знавшие этого порядка люди да такие храбрецы, как Чкалов. Здесь также известны два исключения: на "ты" со Сталиным были Молотов и Ворошилов. Последний временами употреблял в обращении к Сталину старую подпольную кличку - Коба...
Все общавшиеся со Сталиным также единогласны: он производил на людей исключительное впечатление, если хотел, мог даже и заворожить, очаровать. Жуков, сам весьма недюжинный человек, вспоминал: "Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения. Свободная манера разговора, способность четко формулировать мысль, природный аналитический ум, большая эрудиция и редкая память даже очень искушенных и значительных людей заставляли во время беседы со Сталиным внутренне собраться и быть начеку... Его поразительная работоспособность, умение быстро схватывать материал позволяли ему просматривать и усваивать за день такое количество самого различного фактологического материала, которое было под силу только незаурядному человеку".
Распорядок дня у Сталина был странным: начинал работу он во второй половине дня и продолжал ее далеко за полночь, иногда и до утра. Работал много: по двенадцать-пятнадцать часов в сутки, а в годы войны - и того больше. К такому распорядку приходилось приспосабливаться и аппарату Центрального Комитета, Совета Народных Комиссаров, наркоматам, основным государственным и планирующим органам. Это, несомненно, изматывало людей.
На совещаниях у Сталина не велось стенограмм. Решения по всем обсуждавшимся вопросам принимались сразу же, но лишь после всестороннего обсуждения и непременного участия специалистов. Мнение их выслушивалось самым внимательным образом и нередко оказывалось решающим. Когда вопрос был очень сложным и требовал дополнительной подготовки, на это давался строго определенный срок: два-три дня, не более.
Многие политические, военные, общегосударственные вопросы обсуждались не только на официальных заседаниях Политбюро ЦК или СНК СССР, но и в неофициальной обстановке - за обедом на квартире Сталина или на его даче. Часто после окончания работы он звал к себе "пообедать" - вернее, поужинать.
- Хватит на сегодня, - говорил Сталин. - Я проголодался. Специально никого не зову, чтобы не считали это официальностью, а кто проголодался - милости прошу!
Разумеется, никто не отказывался.
Как и кабинет, кремлевская квартира выходила окнами на Арсенал. В столовой, слева вдоль стены, помещался огромный старинный резной буфет, в нем посуда, кавказские рога для вина. В центре - накрытый чистейшей скатертью стол, человек на десять-двенадцать. Напротив дверей, между окнами, - тахта, направо у стены книжный шкаф и дверь в другие комнаты.
К приходу хозяина стол, как правило, был накрыт: выставлены приборы, хлеб, водка в графинах, коньяк, сухие вина, пряности, кавказские травы, овощи и грибы. Никаких колбас, ветчин, консервов Сталин не терпел.
Ужин, как здесь, так и на даче, даже при большом количестве гостей, проходил без услуг официантов: они только приносили все и тут же удалялись. Первые блюда в суповницах стояли на отдельном столике, тут же чистые тарелки. Сталин подходил, поднимал крышки, говорил, как бы себе:
- Здесь харчо... А тут уха... Здесь щи... Нальем щей, - наливал и нес тарелку к столу.
Точно так же, выбирая себе блюдо по вкусу, поступали и гости. Через некоторое время приносили набор вторых блюд, и процедура повторялась.
Пили за этим столом умеренно, рюмку-две, и меньше всех - хозяин, хотя он, часто по кавказскому обыкновению, любил потчевать и подливать гостям в рюмки. Сам же пил в основном сухие кавказские вина.
С. М. Штеменко, в годы войны молодой генерал Генштаба, вспоминал, что первое время его смущал запотевший графинчик, из которого Сталин что-то доливал в бокал с сухим вином. По неопытности генерал предположил, что Сталин добавляет в сухое вино для крепости водку. Улучив момент, когда Сталина не было за столом, Штеменко налил себе из графинчика рюмку, после очередного тоста выпил ее и от удивления замер: то была ледяная вода. Сталин заметил оплошность генерала, наклонился к нему и спросил тихонько со злорадством:
- Ну как, крепкая?..
Завершался обед чаем из самовара.
Разговор во время обеда чаще всего был деловым, служил продолжением совещания в кабинете Сталина. Но здесь он принимал более свободный характер, затрагивались самые различные темы: политические, международные, литературные.
Ночевать, независимо от того, когда закончилась работа, Сталин неизменно отправлялся на дачу, чаще всего - на "ближнюю". Ездил он в черном американском "паккарде"; несколько таких машин приобрели до войны. Автомобиль имел бронированный кузов и пуленепробиваемые стекла. Сопровождали "паккард" всегда две машины с охраной.
"Ближняя" дача расположена в черте города, в Кунцево, в лесу. Дом двухэтажный (второй этаж пристроен в 1948 году), от ворот к нему вела асфальтированная дорожка. Прихожая обита светлым дубом, из нее справа - дверь в кабинет, прямо - в большой зал с длинным столом. Мебель и вся обстановка простые. Единственными предметами роскоши были ковер на полу и камин в углу; Сталин всегда любил зимой огонь.
Во втором этаже дачи никогда не жили. Все время Сталин проводил, по существу, в большой комнате. На диване ему стелили постель, рядом на столике - телефоны, обеденный стол завален книгами, газетами, бумагами. Если не было гостей, то тут же, на краю, ему накрывали ужин, обед. В комнате стоял буфет с посудой и медикаментами. Лекарства Сталин выбирал себе сам, врачам не очень-то доверял, единственным авторитетом в этой области для него был академик В. Н. Виноградов, которому Сталин раз-два в год позволял себя осматривать.
Со всех сторон дом окружали террасы - одна застекленная, две открытые. С весны и до осени хозяин жил на террасах; иногда зимой, одевшись потеплее, и спал здесь. Сад вокруг дома - любимое развлечение Сталина. Землю он, правда, не копал, не возделывал ее, лишь иногда брал ножницы и подстригал сухие ветки. Очень любил, чтобы в саду все было ухожено, чтобы цвели и зрели яблони, вишни. В саду, бывшем лесу, но убранном, культивированном, там и сям были разбросаны беседки, с крышами и без них.
Почти ежедневно Сталин встречался со многими людьми, беседы велись на самые различные темы, и собеседники с удивлением отмечали начитанность Сталина. Шел разговор о политике, об искусстве, о других вещах - Сталин часто и всегда к месту приводил подходящие примеры. Обширная память позволяла ему цитировать во время бесед и выступлений, иногда дословно, отрывки из самых разнообразных источников. Наиболее часто он цитировал Салтыкова-Щедрина, Чехова, Гоголя.
В довоенное время Сталин довольно часто ходил в театры - во МХАТ, в Малый и Большой. Пожалуй, больше всего любил он МХАТ: жизненная правда, лежащая в основе творческого метода Станиславского, правда изображения событий и человеческих характеров, свойственная реалистическому искусству, привлекали его. Сталин хорошо знал не только ведущих исполнителей в этом театре, но и дублеров.
В 1929 году после "Царя Федора Иоанновича" в беседе с Л. М. Леонидовым Сталин очень высоко оценил мастерство актеров, в особенности И. М. Москвина, занятого в главной роли. В то же время Сталин подчеркивал, что дает оценки только как зритель, что мнение его - лишь мнение одного из присутствующих в зале.
Он поинтересовался, над чем собирается работать театр. Леонидов ответил, что к постановке готовят "Мертвые души". Сталин подробно расспрашивал, а на прощанье задумчиво произнес:
- А ведь и у нас тоже есть свои Маниловы, Ноздревы, Соба-кевичи...
Часто Сталин смотрел во МХАТе "Любовь Яровую", "Горячее сердце" и прежде всего - "Дни Турбиных". Об отношении Сталина к последней пьесе и ее автору стоит сказать особо. В письме к Билль-Белоцерковскому от 2 февраля 1929 года Станин подчеркивал: недопустимо преследовать и травить творческого работника, который осознал свои ошибки, недопустимо заставлять его уехать за границу. Тут же следовала характеристика пьесы Булгакова:
"Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, - значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь". "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма"1.
Эту свою позицию Сталин подтвердил и на деле. Кто-то из перестраховщиков запретил спектакль. Руководители театра в антракте одного из спектаклей спросили Сталина:
- Действительно ли нельзя играть сейчас "Турбиных"?
- А почему же нельзя? - удивился Сталин. - Я не вижу ничего плохого в том, что у вас идут "Дни Турбиных". В пьесе показан умный и сильный враг. Это хорошо. Мы должны показывать врага таким, каков он есть.
"Дни Турбиных" продолжали идти на сцене МХАТа, и Сталин регулярно посещал именно этот спектакль: он был на нем двадцать восемь раз.
О другой пьесе Булгакова - "Бег" - в том же письме к Билль-Белоцерковскому Сталин отозвался гораздо резче. Он писал, что эта пьеса не есть, конечно, проявление какой-либо "правой" или "левой" опасности (а именно так характеризовали пьесу в печати). "Бег" есть проявление попытки, - писал Сталин, - вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмиграции, - стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. "Бег" в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление" 2.
Оценка очень суровая, и при жизни Сталина "Бег" шел только один раз. Примечательна роль Сталина в дальнейшей судьбе Булгакова. Рапповские критики (о них позже) травили его так, что ныне остается только поражаться их злости и беззастенчивости. Пьес Булгакова театры не брали, он остался без работы и без каких-либо средств к существованию. Тогда он обратился к Сталину; в письме была фраза отчаяния: "Прошу выслать меня за границу..." На следующий день Сталин сам позвонил Булгакову, выслушал его. Отправлено письмо Булгакова 28 марта 1931 года, а с 1 апреля он стал работать в любимом им МХАТе консультантом-режиссером.
В преддверии военной грозы приобретала особое значение важнейшая задача советской литературы - воспитание в народе чувства советского патриотизма. Одно из его проявлений, как известно, - чувство любви и уважения к великому русскому народу, ставшему во главе других народов Советского Союза. Руководители государства, партии всегда решительно пресекали попытки принизить роль русского народа. Такие попытки, чего греха таить, были в литературе и в 20-х, и в начале 30-х годов. Иногда они проявлялись в произведениях известных литераторов, к примеру - Демьяна Бедного.
В стихотворных фельетонах Д. Бедного "Слезай с печки", "Без пощады", "Перерва" необходимая и полезная критика недостатков и жизни и быта советских людей переросла в клевету. ЦК партии в специальном решении указал на это, но Д. Бедный вместо признания совершенно очевидных ошибок обиделся, написал письмо Сталину. Ответ Сталина от 12 декабря 1930 года настолько характерен и ярок, что заслуживает подробного разбора.
"Вы расцениваете решение ЦК как "петлю", как признак того, что "пришел час моей (т. е. Вашей) катастрофы". Почему, на каком основании? Как назвать коммуниста, который, вместо того чтобы вдуматься в существо решения ЦК и исправить свои ошибки, третирует это решение как "петлю"?..
Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о "петле". На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой "зазнайством"? Побольше скоромности, т. Демьян..."
Перечислив стихотворения Д. Бедного, в которых имелись ошибки, и указав на их суть, Сталин продолжал: "Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию. Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР как на очаг освободительной борьбы трудящихся всего мира, признавая в нем единственное свое отечество. Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу, и прежде всего русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих, как признанному своему вождю..."
И Сталин противопоставляет этой позиции точку зрения псевдообличителей: "А вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата, ушли куда-то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из "Домостроя", стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную "Перерву", что "лень" и стремление "сидеть на печке" является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит, и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими. И это называется у вас большевистской критикой! Нет, высокочтимый т. Демьян, это не большевистская критика, а клевета на наш народ, развенчание СССР, развенчание пролетариата СССР, развенчание русского пролетариата..." 3
Еще одна фигура в литературе - М. Хвилевой. О нем и его статьях Сталин писал в 1926 году: "Требования Хвилевого о "немедленной деруссификации пролетариата" на Украине, его мнение о том, что "от русской литературы, от ее стиля украинская поэзия должна убегать как можно скорее", его заявление о том, что "идеи пролетариата нам известны и без московского искусства", его увлечение какой-то мессианской ролью украинской "молодой" интеллигенции, его смешная и немарксистская попытка оторвать культуру от политики, - все это и многое подобное в устах украинского коммуниста звучит теперь (не может не звучать!) более чем странно" 4.
Период с 1929 до начала 1932 года характерен обострением групповой борьбы; рапповцы не только отталкивали, дискредитировали и поносили своих беспартийных собратьев по перу, но и вызывали раскол в рядах писателей. Так, вне "генеральной линии пролетарской литературы", по определению рапповцев, оказался М. Шолохов, не говоря уже о писателях из мелкобуржуазной интеллигенции.
"Правда" не раз выступала против групповщины, насаждавшейся рапповцами, отмечала, что внутри этой писательской организации слабо развита самокритика, процветает подозрительность и недоверие, что руководство РАПП "замазывает" ошибки "своих" людей.
Но руководство РАПП вело себя до предела нагло. К примеру, Л. Авербах после одной критической статьи "Правды" в 1930 году поставил перед секретариатом ЦК ВКП(б) ультиматум: "Или уймите "Правду" и дайте нам работать, или меняйте руководство РАПП". Группировка Л. Авербаха, стремясь достичь положения в литературе, стала объявлять классовым врагом всякого, кто подвергал сомнению ее непогрешимость.
23 апреля 1932 года ЦК ВКП(б) принял постановление "О перестройке литературно-художественных организаций". ЦК партии принял решение ликвидировать РАПП и создать единый Союз советских писателей.
Для рапповских деятелей это означало катастрофу; они пытались игнорировать постановление, первоначально не опубликовали его в соответствующем номере своего журнала "На литературном посту", стали посылать в ЦК заявления. Для разбора заявлений Политбюро создало комиссию из пяти человек (И.В. Сталин, П. П. Постышев и другие). На заседание комиссии были приглашены авторы заявлений: А. Афиногенов, Б. Иллеш, Б. Ясенский, В. Киршон и другие. Бывшие рапповцы, стремясь обеспечить себе во вновь создаваемом Союзе писателей доминирующее положение, предлагали создать в нем автономную секцию пролетарской литературы и навязать писателям измышленный рапповцами "диалектико-материалистический творческий метод".
Заседание длилось шесть или семь часов, прения были бурными: В. Киршон выступал двенадцать-пятнадцать раз, Афиногенов - четырежды... Убеждая упорствующих, раз пятнадцать пришлось выступить и Сталину. Первое свое предложение рапповцы сняли быстро - настолько отрицательной была реакция авторитетных членов комиссии Политбюро, но "диалектико-материалистический метод" отстаивали упорно. К сожалению, на заседании не велось ни стенограммы, ни протокола, и мы не можем судить, кто из членов комиссии впервые дал определение метода социалистического реализма. Фактом остается то, что оно было сформулировано на заседании именно этой комиссии и рапповцы были вынуждены согласиться с ним.
Определение, предложенное комиссией, постепенно стало завоевывать признание у писателей и критиков. Споров было немало, и Горький отстаивал определение социалистического реализма с твердостью.
В его доме на Малой Никитской, 6, и всегда-то собирались писатели, но в эти месяцы 1932 года встречи стали гораздо более частыми. Особо представительным было собрание 26 октября: столовую, библиотеку, кабинет дома заполнили писатели - всего около пятидесяти человек: А. Фадеев, М. Шолохов, Л. Леонов, Ф. Панферов, Ф. Гладков, Вс. Иванов, А. Малышкин, А. Афиногенов, П. Павленко и другие. В девять часов приехали Сталин и другие члены Политбюро. Все перешли в столовую.
Председателем единодушно избрали хозяина дома. Сидя в центре стола, вместе со Сталиным, он начал беседу:
- Сегодня мы собрались, чтобы обсудить вопрос литературы,- сказал он. - Скоро исполнится пятнадцать лет Советской власти... Трудами рабочих и крестьян создано в нашей стране эгромное количество дел... Литература не справляется с тем, чтобы отобразить содеянное...
К сожалению, и это совещание не стенографировалось и ни-из присутствующих не вел записи выступлений. Так распорядился Горький: это было правило, неуклонно соблюдавшееся его доме, чтобы каждый мог говорить свободно, не стесняясь.
Очевидцы утверждают, что скованность, натянутость вскоре исчезли, возникла непринужденная обстановка, и писатели заговорили...
Поначалу речь шла об организационных делах, потом перешли к задачам и целям литературы. Разговор шел начистоту. Все признавали важность, необходимость решения ЦК от 23 апреля.
По временам Сталин вставал из-за стола. По негласному уговору в комнате мог курить только Горький, и вместе с другими курильщиками Сталин стоял в дверях. Характер беседы был таким же, как и всегда в его присутствии: внимательно выслушивая выступающих, он вопросом или короткой репликой направлял беседу в необходимое русло.
Страстный спор вызвала сущность метода социалистического реализма. Мнения были самые различные и не всегда согласные. Высказал свою точку зрения и Сталин. Он упрекал критиков в том, что они не понимают природы писательского труда.
- Писатель черпает материал, краски для своих произведений из конкретной действительности, - говорил Сталин, - а вы подсовываете ему схему. Пусть учится у жизни!
Тут кто-то бросил реплику:
- Но это же эмпиризм!
- Чепуха! - Сталин усмехнулся. - Это слово можно применять к политику, ученому, но не к писателю. Поймите, если писатель честно отразит правду жизни, он непременно придет к марксизму...
Запомнилось присутствующим и определение, данное Сталиным писателям: он назвал их "инженерами человеческих душ".
Беседа затянулась, и разошлись писатели на рассвете.
* * *
Сергей Эйзенштейн и Георгий Александров познакомились с Генеральным секретарем ЦК ВКП(б) 7 ноября 1927 года. Им было известно, что Сталин дал высокую оценку их совместной работе - "Броненосец "Потемкин". А с утра этого праздничного дня режиссеры лихорадочно, не думая ни о чем ином, не замечая окружающих, подчищали смонтированный материал нового фильма - "Октябрь": вечером в Большом театре после торжест- венного заседания предполагался показ этого фильма, посвященного 10-летию Октябрьской революции.
В четыре часа дня в монтажную вошел Сталин. Поздоровавшись с режиссерами так, будто давно их знал, он спросил:
- У вас в картине есть Троцкий?
Первоосновой сценария послужила книга Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир". В ней преувеличивалась роль Троцкого в Октябрьской революции. Эйзенштейн ответил, что Троцкий действительно изображается в кинофильме.
- Покажите эти части...
Сталин был очень серьезен.
Механика не было, ролики крутил Александров, Эйзенштейн сидел в зале со Сталиным. После просмотра нескольких частей Сталин сообщил режиссеру, что троцкистско-зиновьевская оппозиция перешла к открытой борьбе с Советской властью и только что пыталась организовать в Москве и Ленинграде контрдемонстрацию.
- Картину с Троцким сегодня показывать нельзя, - таков был вывод Сталина.
В Большом театре в тот вечер показали только фрагменты фильма, вышел же он на экран в марте 1928 года.
Без преувеличения можно сказать, что вся наша страна, от мала до велика, уже более шестидесяти лет с удовольствием смотрит первую советскую звуковую комедию "Веселые ребята". Трудно это сейчас представить, но перед создателями ее громоздились одно за другим препятствия: картина была еще в работе, а на нее ополчились горе-кинокритики, затем в дело ввязались бывшие деятели РАПП. В "Литературной газете" эту кинокомедию самым серьезным образом противопоставляли "Чапаеву" - уже получившей одобрение зрителей героической эпопее. Тут же была помещена карикатура: Чапаев собственноручно выметает метлой с экрана персонажей "Веселых ребят". Дело дошло до того, что нарком просвещения А. С. Бубнов (кинопромышленность тогда находилась в его ведении) запретил показ готового фильма.
Председателю Главного управления кинофикации Шумяц-кому и режиссеру Александрову посчастливилось показать фильм Горькому. Фильм понравился. Георгий Александров вспоминал впоследствии: "Горький же вскоре после этого организовал показ "Веселых ребят" для членов Политбюро ЦК нашей партии. Тут оторопь нашла на Шумяцкого. Ему показалось, что фильм еще не готов, и он приказал везти только две первые части. На всякий случай, без согласования, я прихватил и остальные части. В напряженном ожидании сидел я в соседней с просмотровым залом комнате.
Через какое-то время слышу:
- Вызывайте Александрова с продолжением. Я поднялся наверх и осторожности ради говорю:
- У меня тут не все готово.
- Ничего, ничего. Показывайте что есть.
Смотрели "Веселых ребят" с явным удовольствием. Смеялись, обменивались репликами. По окончании сеанса все, кто был в просмотровом зале, смолкли, ждали, что скажет Сталин.
- Хорошо! Я будто месяц пробыл в отпуске, - сказал он, и все стали возбужденно вспоминать понравившиеся детали кинокомедии.
Само собой разумеется, что запрет на картину был снят..."
Другой комедийный фильм этого режиссера - "Волга-Волга" - был встречен бурными приветствиями публики и... злой критикой. Сталину же фильм очень нравился, он смотрел его много раз, а в 1942 году послал его в качестве подарка президенту США Рузвельту. После одного приема в честь участников декады украинского искусства Сталин пригласил группу видных деятелей в свой просмотровый зал, сел между В. И. Немировичем-Данченко и Г. В. Александровым.
"По ходу фильма Сталин, - вспоминал Александров. - делясь с нами своим знанием комедии, своими чувствами, обращаясь то ко мне, то к Немировичу-Данченко, полушепотом сообщал: "Сейчас Бывалов скажет: "Примите от этих граждан брак и выдайте им другой". Произнося это, он смеялся, увлеченный игрой Ильинского, хлопал меня по колену. Не ошибусь, если скажу, что он знал наизусть все смешные реплики этой кинокомедии.
Когда на приеме Сталину представили Игоря Владимировича Ильинского, он пошутил:
- Здравствуйте, гражданин Бывалов. Вы бюрократ, и я бюрократ, мы поймем друг друга. Пойдемте побеседуем, - и повел его к столу".
Суждения Сталина о другой картине Александрова (первоначально она именовалась "Золушкой") были гораздо сдержаннее: картина не имела того сатирического запала, который свойствен "Волге-Волге". Явно не соответствовало содержанию и название. На следующий день после встречи со Сталиным режиссеру прислали домой листок, на котором рукой Сталина было набросано, на выбор, двенадцать названий. Александров предпочел "Светлый путь". Этой картине также суждена была долгая жизнь на киноэкране.
Так было не только с картинами Эйзенштейна и Александрова. Не раз получал поддержку у Сталина такой высокоодаренный и сложный художник, как Александр Довженко. В ноябре 1928 года на Пленуме ЦК был продемонстрирован фильм "Арсенал". Общее мнение было положительным. Сталин же сказал:
- Настоящая революционная романтика! Во время работы над "Аэроградом" Довженко столкнулся с непреодолимыми, казалось, осложнениями, грозившими не только картине, но и судьбе режиссера. Это побудило его, как и за несколько лет до того, обратиться к Сталину. Через двадцать два часа после того как Довженко опустил письмо в ящик, он уже находился в кабинете Сталина.
Представив кинорежиссера Ворошилову, Кирову и Молото-ву, Сталин очень доброжелательно выслушал Довженко и попросил его прочесть сценарий "Аэрограда". По окончании руководители партии и правительства сделали замечания, причем Довженко убедился, что интересует их не только содержание сценария, но и чисто профессиональная сторона дела. Сталин расспросил режиссера о Дальнем Востоке, где тот побывал, а затем сказал:
- Могли бы вы показать на карте место, где бы начали строительство города, если бы были не режиссером, а строителем?
Довженко настолько "вошел в тему", что, не колеблясь, ответил утвердительно. Тогда Сталин повел его в маленький кабинет, увешанный картами. Режиссер показал полюбившееся место и объяснил, почему избрал именно его...
Работа над "Аэроградом" продолжалась. В феврале 1935 года, во время церемонии вручения Довженко ордена Ленина, Сталин подал реплику:
- За ним долг - украинский Чапаев!
Речь шла о Николае Щорсе. Довженко выразил согласие поставить о нем фильм, но сначала надо было закончить "Аэроград". В газетах же одна за другой стали появляться статьи о предстоящей постановке "Щорса". Это сказывалось на работе художника, он не мог приступить к новому фильму, не завершив "Аэроград", а потому нервничал. Видимо, это стало известно в Политбюро, и Довженко вызвали к Сталину.
Генеральный секретарь начал беседу с подробных расспросов о работе над "Аэроградом", о творческом самочувствии, о том, достаточно ли помогает Управление воздушными силами при съемках аэропланов. Довженко почувствовал, что помощь ему обеспечена, и успокоился, а Сталин продолжал:
- А теперь я вам скажу, для чего вас вызвал. Когда я говорил вам в прошлый раз о Щорсе, я это сказал в плане совета. Я просто думал о том, что вы примерно будете делать на Украине. Но ни мои слова, ни газетные статьи ни к чему вас не обязывают. Вы - человек свободный. Хотите делать "Щорса" - делайте, но если у вас имеются иные планы - делайте другое. Не стесняйтесь. Я вызвал вас для того, чтобы вы это знали.
Довженко заверил, что с охотой будет работать над "Щорсом".
Дошли до нас воспоминания выдающегося грузинского режиссера М. Чиаурели. Он вспоминал, в частности, что при просмотре "Последнего маскарада" реакция Сталина была бурной. Да это и неудивительно: на экране показывали конец грузин- ских меньшевиков, столь хорошо знакомых Сталину. Когда "дин из героев перед смертью запел песню пахаря - "Оравела", Сталин погрузился в детские впечатления:
- Крестьяне давали мне кувшинчик простокваши и застав- ляли петь во все горло с утра до вечера...
После просмотра зашла беседа о грузинском классике Илье Чавчавадзе, произведения которого некоторое время были в загоне стараниями грузинских "сверхреволюционеров" от литературы.
- Это - ошибка, - заметил Сталин, - история аналогичная с отношением ко Льву Толстому. <...> Не потому ли мы проходим мимо Чавчавадзе, что он из князей?..
* * *
В программах и в методах работы в школе господствовали утвердившиеся с 20-х годов взгляды, имеющие мало общего с нынешними нашими представлениями. Достаточно нескольких примеров. В так называемой "комплексной программе" на 1924 год говорилось: "Нет надобности гнаться за сообщением какой-либо определенной суммы знаний". Столь же настоятельно подчеркивалось, что "не должно быть в школе арифметики и русского языка, как особых предметов", что "никакого особого, изолированного курса природоведения не должно быть" и т. д.. Нетерпимое положение сложилось в преподавании истории: ни о какой "сумме знаний" тут и речи не было. В другой "комплексной программе", от 1929 года, утверждалось, что "особой беды не будет, если дети не усвоят исторические факты и события, которые имели место до Октябрьской революции, в их исторической последовательности". Поэтому, - продолжали авторы этой, с позволения сказать, "программы", - "не вводится ряд крупнейших исторических событий, как, например, японская война, революция 1905 года, чтобы не осложнять (?!) понимание основной сущности дооктябрьского прошлого и послеоктябрьского настоящего".
Тлетворное влияние на положение дел в школе оказывали педологи. Выхватывая клочки превратно понятых, нередко искаженных положений из разных наук (анатомии, физиологии, психологии, психопатологии и др.), сдабривая их ненаучными методами, заимствованными у различных буржуазных психологов, сторонников педологии (Блонский, Залкинд, Моложавый и др.) претендовали на всеобъемлющую роль их "науки" в школе и нанесли ей немалый вред.
Не лишне упомянуть, что чаще всего "сверхреволюционеры" от педагогики в свое время отдали дань все тому же троцкизму.
Особо важное значение для надлежащей постановки преподавания общественных наук в школах и вузах СССР имело постановление СНК и ЦК от 16 мая 1934 года. В нем констатиро- валось, что главным недостатком существовавших тогда учебников истории и самого преподавания был их отвлеченный, схематический характер: "Вместо преподавания гражданской истории в живой занимательной форме, с изложением событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей - учащимся преподносят абстрактные определения общественно-экономических формаций, подменяя, таким образом, связное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами". Постановление имело решающее значение для создания стабильных учебников по истории.
Были созданы группы ученых для составления новых учебников, вскоре они представили и конспекты по истории СССР и новой истории. Однако конспекты эти оказались неудовлетворительными. 8-9 августа 1934 года Сталин, Жданов и Киров написали замечания, в которых оба конспекта были подвергнуты обстоятельному разбору и суровой критике. Особенно неудовлетворительно был составлен конспект по истории СССР, который изобиловал ненаучными, неграмотными определениями, страдал крайней неряшливостью, недопустимой, как подчеркивалось в замечаниях Сталина, Жданова и Кирова, при создании "учебника, где должно быть взвешено каждое слово и каждое определение... Нам нужен такой учебник истории СССР, где бы история Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР - это во-первых, - и где бы история народов СССР не отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории, - это во-вторых". Создание такого учебника было нелегким делом, и удалось оно далеко не сразу. На это потребовались годы и годы.
В 1937 году в СССР побывал известный австрийский писатель Лион Фейхтвангер. Он многое видел, присутствовал на процессе "антисоветского троцкистского центра". Западноевропейский писатель, отнюдь не коммунист, высказал в книге "Москва 1937" весьма здравые и благоприятные суждения как об общем положении в стране, так и о ходе процесса, о справедливости вынесенного им приговора.
Удостоился Фейхтвангер и встречи со Сталиным. Разговор был откровенным.
"На мое замечание о безвкусном, преувеличенном преклонении перед его личностью он пожал плечами, - писал Фейхтвангер. - Он извинял своих крестьян и рабочих тем, что они были слишком заняты другими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и слегка пошутил по поводу сотен тысяч увеличенных до чудовищных размеров портретов человека с усами, - портретов, которые мелькают у него перед глазами во время демонстраций. Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, выставляют его бюсты и портреты-да еще какие! - в местах, к которым они не имеют ника- кого отношения, как, например, на выставке Рембрандта. Тут он становится серьезен. Он высказывает предположение, что это люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его. "Подхалимствующий дурак, - сердито сказал Сталин, - приносит больше вреда, чем сотня врагов". Всю эту шумиху он терпит, заявил он, только потому, что он знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее устроителям, и знает, что все это относится к нему не как к отдельному лицу, а как к представителю течения, утверждающего, что построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем "перманентная революция".
Органы государственной безопасности (ОПТУ, ГПУ, позднее - НКВД) разоблачили немало шпионов и диверсантов, сорвали попытки фашистских и иных империалистических разведок ослабить оборонную мощь СССР. Это имело важные последствия: когда началась война, "пятой колонны", как известно, фашисты, к своей досаде, в СССР не обнаружили. Но в своей деятельности органы госбезопасности (и вина Сталина здесь несомненна) допустили грубые ошибки и произвол, в результате чего пострадали очень многие ни в чем не повинные люди.
Было бы несправедливым утверждать, что Сталин не реагировал на доходившие к нему сигналы о недостатках, ошибках или извращениях политики партии. Известно немало случаев, когда его реакция на такие сигналы была и решительной и быстрой. Один из наиболее убедительных примеров связан с именем М. А. Шолохова.
В Вешенском районе, где всю жизнь работал великий писатель, весной 1933 года сложилась чрезвычайно серьезная обстановка: под видом изъятия излишков хлеба по распоряжению руководства Азово-Черноморского края была проведена конфискация всего зерна, в том числе и выданного авансом на трудодни. Местные коммунисты, указавшие руководителям края на неправильность и недопустимость таких действий, были обвинены в пособничестве кулачеству, исключены из партии и арестованы. Тогда М.А. Шолохов, всегда живший с родным краем одной жизнью, написал в Центральный Комитет беспощадно правдивое, суровое письмо, в котором просил расследовать неправильные действия краевых работников и помочь продовольствием ряду районов, так как там начался голод.
Через несколько дней пришла телеграмма от Сталина: "Письмо получил. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Назовите цифру". После подсчетов необходимого количества продовольствия Шолохов написал еще раз. В ответной телеграмме Сталин информировал, какому району и сколько отправлено хлеба, и добавлял: "Надо было сообщить не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени".
Затем Сталин отправил Шолохову письмо. Содержание его показывает, что Сталин, принявший решительные меры к исправлению положения, все же в какой-то мере склонен был оправдывать происшедшее. Он писал: "Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма - не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили "итальянку" (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию - без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), - этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы, по сути дела, вели "тихую" войну с Советской властью. Войну на измор, дорогой товарищ Шолохов...
Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как Божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали".
На Дон была послана специальная комиссия ЦК, арестованные и осужденные (в том числе к расстрелу) были освобождены, коммунисты восстановлены в партии.
Можно было бы привести и другие решения ЦК ВКП(б) за более позднее время (1936 - 1938 годы), в которых исправлялись ошибки. Но в целом на партийной, государственной, советской работе отрицательно сказывался ошибочный тезис Сталина о том, что по мере продвижения к социализму классовая борьба в нашей стране будет непрерывно обостряться.
Этот тезис во всей полноте был высказан Сталиным на фев-ральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 года. Он говорил, что "чем дольше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных".
На практике тезис этот послужил обоснованием для грубых нарушений социалистической законности и репрессий.
Ответственность за эти нарушения в значительной мере ложится на Сталина - он был облечен огромными полномочиями и мог предотвратить такие беззакония. Возникает вопрос: почему же он этого не сделал? Мы уже говорили о бескомпромиссности и решительности Сталина в борьбе с врагами партии. Говорили и о грубости, даже жесткости Сталина в таких вопросах; ну а жесткость не только по созвучию стоит рядом с жестокостью... Уже упоминалось, что после смерти Н. С. Аллилуевой у Сталина могло сложиться впечатление, что враги партии сумели пробраться даже и в его собственную семью. Когда же 1 декабря 1934 года в Ленинграде был убит С. М. Киров, любимец партии, человек, близкий к Сталину, подозрительность и вместе с ней безжалостность Сталина к "врагам народа" усилилась.
Было бы несправедливым утверждать, что режим бесправия и насилий, воцарившийся на многие десятилетия в бывшей России - Советском Союзе, был результатом действий одного, хотя бы и столь могущественного, человека. Нет, это было следствием колоссального и катастрофического катаклизма в жизни страны, именуемого революцией. Надо сразу же сказать, что люди, оказавшиеся у руля государства с октября 1917 года, заранее, задолго до революции, открыто и многократно утверждали, что в перестройке всего существовавшего в России (а именно так всеобъемлюще мыслили они создание "нового общества") они будут прибегать к насилию и мерам жестокого подавления сопротивления "эксплуататорских классов". Нет, все было определено заранее и задолго до того момента, когда Иосиф Виссарионович Джугашвили, то бишь Сталин, оказался у власти единоличным вершителем судеб страны и ее населения.
Если вы возьмете сочинения В. И. Ленина, то с легкостью обнаружите в них, к примеру, такое понятие как "концентрационные лагеря". Уже летом 1918 года, в июле, "вождь пролетариата" требовал (не просто предлагал, а именно требовал) создания таких лагерей для помещения туда, и без всякого промедления и сожаления, всех не только активно противодействовавших Советской власти, но и тех, кто бы мог в будущем оказать противодействие. Такие лагеря были тогда же созданы, и в них уже в 1918 году оказались тысячи, десятки тысяч людей. Так что инициатором и творцом этого метода подавления "эксплуататорских классов" был отнюдь не Сталин. Вспомните, что "СЛОН" - "Спецлагерь особого назначения" - существовал уже в 1922 году, прежде чем Сталин стал Генсеком.
Не Сталин, отнюдь не он, был создателем и такого "органа", как ВЧК, со всем его репрессивным аппаратом, не Сталин руководил им и давал ему указания - посмотрите все те же сочинения Ленина, равно как и "труды" Троцкого, Зиновьева, Каменева и прочих "старых большевиков". Не Сталин ввел в обыкновение массовые расстрелы и пытки, применявшиеся ВЧК столь широко в годы гражданской войны и не вызывав- шие у революционеров-большевиков никаких серьезных возражений: это было рутинным делом, поскольку оно не затрагивало, пока что, самих "старых большевиков". Опять же не Сталин создал систему всеобщего доносительства - она существовала задолго до того как Ленин рекомендовал Сталина на пост Генсека. Впрочем, обо всем этом читатель должен знать, так как написано по этому поводу очень много. Только надо подчеркнуть: не Сталин создал систему репрессий, воцарившуюся в Советском Союзе; но Сталин, к сожалению, прибегал к ней и со временем все чаще и чаще, так что в итоге с его именем и оказались связаны столь прискорбные обыкновения в нашей жизни.
С течением времени система эта все расширялась и совершенствовалась, пока в эпоху коллективизации не приобрела всеобъемлющего характера. И вот тогда она, неожиданно для власть предержащих, обратились на них самих, вовлекая в кровавую перетасовку самых главных и, казалось, неприкасаемых ранее лиц. Началось это в декабре 1934 года.
1 декабря этого года в Ленинграде, в Смольном, был убит Киров. Отношения секретаря Ленинградского обкома и члена Политбюро Кирова со Сталиным были хорошими, даже дружескими, и на этот счет имеется очень много неоспоримых свидетельств. Позднейшие утверждения (голословные, кстати) уцелевших "старых большевиков" о том, что Сталин якобы испугался, когда на XVII съезде партии за Кирова проголосовало гораздо больше депутатов, чем за самого Сталина, ничем конкретно не доказаны и не выдерживают никакой критики. Не кажутся достоверными и многочисленные версии убийства, сочиненные современными деятелями начиная с Хрущева и в особенности падкими на сенсации литераторами: каждый факт в таких версиях при маломальском стремлении к объективности можно и должно подвергать сомнению и опровержению. Причем характерно, что версия, существующая с декабря 1934 года и выглядящая наиболее достоверной, либо с возмущением арriori отвергается, либо вообще не рассматривается, видимо, именно потому, что она не оставляет никаких сомнений в истинности причин убийства.
Так, Волкогонов с деланным возмущением отрицал, что "за год-полтора до трагедии стали настойчиво распространять грязный слушок о том, что Мильда Драуле, бывшая жена Л. Николаева, находится в "особых отношениях" с Кировым". Но тут же Волкогонов пишет, что в начале следствия Николаев заявил, что "пошел на убийство по соображениям мести, но "вскоре" признал, что "совершил злодеяние по заданию подпольной троцкистско-зиновьевской группы". "Признание" Николаева о троцкистах, полученное при тогдашних методах следствия, думается, можно отвергнуть как полученное под пыткой, а вот разговор о мести по личным мотивам заслуживает рассмотрения более подробного.
Версия о том, что Киров был убит не по наущению троцки-стско-зиновьевских монстров (каковыми они и были, безусловно) и не по воле Сталина, а по чисто житейским мотивам, как достаточно часто бывает в реальной жизни, отвергается, видимо, потому, что подавляющее большинство пишущих по данному сюжету не может признать того факта, что такой человек, как Киров, мог совершить простой житейский проступок - мог "жить" с чужой женой. Но совершенно достоверно известно, что при первых допросах Николаев именно так и говорил: он убил Кирова потому, что тот "жил" с его женой. Кирову в тот момент было сорок восемь лет, это был, как говорится, мужчина в самом соку, а жена его, Мария Маркус - гораздо старше. Что поделаешь, так бывает нередко - мужчина начинает изменять старой, да еще больной жене - есть все основания полагать, что Маркус была психически ненормальной. Кроме того, за Кировым и ранее отмечались отклонения подобного рода - недаром же в Ленинграде тогда шепотом говорили: секретарь обкома очень любил балерин, а потому Мариинский театр именуется Кировским. Хорошо известно, что Николаев ранее принадлежал к зиновьевской оппозиции, за это пострадал, карьера его прервалась, уже полгода он оставался без работы. Вот и представьте: озлобленный жизненными неудачами человек, без работы и средств к существованию, узнает, что жена неверна ему, да еще близка к человеку, имеющему в Ленинграде неограниченную власть, и от этого человека зависит его, Николаева, будущая жизнь. То, что Николаева направляют на работу в Лугу, он резонно истолковывает как желание от него избавиться...
Известно, что Николаев несколько раз пытался объясниться с Кировым, но безуспешно; дважды его задерживают и дважды отпускают. Николаев пытался жаловаться, писал письма - никто, разумеется, не отвечал, да и кто станет защищать Николаева, мелкую сошку в сравнении с секретарем Ленинградского обкома, другом самого Сталина! Вот и приходит Николаев еще раз 1 декабря 1934 года в Смольный (тогда для членов партии доступ в Смольный не был запретным), случайно встречает в коридоре Кирова, вновь пытается объясниться. Киров велит охраннику отойти - кому приятно вести беседу на подобные темы в присутствии посторонних? Как шла беседа - мы никогда не узнаем, но, вероятно, приняла она резкий характер, а у Николаева в кармане револьвер, и в этом нет ничего странного: тогда оружие имелось у многих членов партии. Вот и вынул Николаев револьвер, выстрелил в голову уходящему Кирову, выстрелил - и тут же упал, забился в нервном припадке. Словом, мы уверены: так или примерно так обстояло дело в тот декабрьский вечер. А вот что вышло потом?.. Тут уж в дело вступают другие обстоятельства.
На следующее утро Сталин в сопровождении Ворошилова, Молотова, Жданова, Ягоды, Агранова и других прибыл в Ленинград, чтобы расследовать происшедшее. Но уже 1 декабря датировано постановление ЦИК СССР следующего содержания:
"1. Следственным властям - вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. 2. Судебным органам - не задерживать исполнение приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению. 3. Органам Наркомвнудела - приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров".
На страну обрушилась новая волна репрессий.
За истекшие семнадцать лет после прихода большевиков к власти усилиями широкого слоя руководства партии, а отнюдь не только одного Сталина вошло в обыкновение искать причины происшествий, подобных случившемуся с Кировым, в заговорах "врагов народа", и расправа была жестокой. Так и тут. Л. Николаев и еще тринадцать человек, произвольно выбранных следователями по оговору Николаева, были судимы 28 - 29 декабря и немедленно расстреляны. Мильда Драуле, ее сестра Ольга Драуле и некий Роман Кулинер 9 марта 1935 года были приговорены к расстрелу. Какова уж была вина этих людей - Бог весть, да никто этим и не интересовался.
Но Сталин сим не ограничился. Поскольку у четырнадцати несчастных, проходивших по "делу Николаева", имелись в прошлом кое-какие контакты с Зиновьевым и Каменевым, то Сталин с согласия и одобрения Политбюро решил разделаться со своими политическими противниками. 15 - 16 января 1935 года Зиновьев, Каменев и еще семнадцать их сторонников предстали перед судом в Ленинграде в качестве так называемого "московского центра" и были приговорены к различным срокам тюремного заключения, предварительно повинившись и признавшись в совершении преступлений.
Невозможно в настоящей книге сколько-нибудь подробно рассказать о политических процессах 30-х годов. На эту тему написано очень много, рекомендуем читателям ознакомиться с книгой Р. Конквеста "Большой террор". Только надо принять во внимание, что Конквест при всем своем старании быть (или казаться) объективным отнюдь не всегда достигает этого, хотя бы потому, что, во-первых, во многих случаях западным исследователям просто недоступно понимание происходившего тогда (да и ныне) в России, а во-вторых, многие важнейшие сюжеты - запретная тема для западных журналистов и историков.
Чтобы разделаться с оппозиционерами, Сталин решил судить самых главных из них (из тех, что были в пределах досягаемости) открытыми процессами. Назовем здесь только главные из них. 19 - 22 августа 1936 года состоялся второй процесс над Зиновьевым и Каменевым, но теперь они были объединены с троцкистами - процесс прошел под наименованием "троцкистско-зиновьевского блока", и главные из обвиняемых, как и все последующие, получили "высшую меру наказания" - были приговорены к расстрелу. Затем в январе 1937 года последовал суд над Пятаковым, Радеком, Сокольниковым, в марте 1938 года открылся процесс "правых", среди которых Бухарин, Рыков, Крестинский, Раковский... Свершилось возмездие - на скамье подсудимых оказался обер-палач Ягода (Гершель Иегу-да), а также три врача - Левин, Плетнев и Казаков. Последних трех упоминаем здесь в предвидении того, что произошло в марте 1953 года.
Надо помянуть и о процессе военных - Тухачевского, Яки-ра, Уборевича и прочих (И июня 1937 года), упомянуть хотя бы потому, что процесс этот, по нашему мнению, по своим результатам имел губительные последствия для страны: развернувшееся истребление красных командиров произошло накануне самой страшной войны, которую пришлось вынести народу.
Остановимся на нескольких общих сторонах этих процессов. Сразу же скажем, что, по нашему убеждению, устранение самой верхушки правящего слоя страны, знаменитой "старой гвардии" большевиков, приходится оценивать по особому счету: все эти троцкие-бронштейны, зиновьевы-аппельбаумы, каменевы-розенфельды, ягоды-иегуды и прочие (имя им легион) заслужили то, что получили. Вы можете подумать, что не совсем понятен выбор упомянутых фамилий. Но все дело в том, что мы не выбирали фамилий, выбора у нас практически не было: в ходе революции и гражданской войны весь бывший русский правящий слой был уничтожен, безжалостно и бестрепетно, а место его заняли люди, которые по своему этническому происхождению никакого отношения к русским как к нации не имели и только в целях осторожности иногда брали псевдонимы, звучащие по-русски.
Можно бы написать по данному сюжету обширное исследование, сокрушительное по своей убедительности и неопровержимости, дающее основание утверждать: почти вся правящая верхушка, партийная, государственная, хозяйственная, репрессивная и интеллектуальная, вплоть до середины 30-х годов состояла из лиц одного и того же этнического происхождения. Ограничимся, по недостатку места, лишь одним примером.
В 1934 году было завершено строительство Беломорско-Балтийского канала. Строили его сотни тысяч заключенных и гибли там тысячами, а книгу о канале написали "советские писатели". Ограничимся лишь теми фамилиями, которые не вы- зывают сомнений: Л. Авербах, А. Берзинь, Е. Габрилович, Н. Гарнич, Г. Гаузнер, С. Гехт, С. Диковский, К. Зелинский, В. Катаев, М. Козаков, Д. Мирский, Л. Никулин, В. Перцов, Л. Славин, К. Финн, 3. Хацревин, В. Шкловский, А. Эрлих, Б. Ясенский. Итак, несчастные люди "вкалывали" и гибли, а "творческая интеллигенция" зарабатывала на их мучениях и страданиях.
Дальше - больше. Когда канал был достроен, то 4 августа 1934 года "наиболее отличившиеся работники" получили ордена Ленина. Вот они: 1) Ягода (Иегуда) Генрих Григорьевич - зам. председателя ОГПУ; 2) Коган Лазарь Иосифович - начальник Беломорстроя; 3) Берман Матвей Давидович - начальник Главного управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ; 4) Фирин Семен Григорьевич - начальник Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря и зам. начальника Главного управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ; 5) Рапопорт Яков Давидович - зам. начальника Беломорстроя; 6) Френкель Нафталий Аронович - пом. начальника Беломорстроя; 7) Вержбицкий Константин Андреевич - зам. главного инженера строительства.
Повторяем: мы не выбирали фамилий, именно в таком порядке они опубликованы в книге о канале, вышедшей тогда же, в 1934 году.
На протяжении двадцати предыдущих лет, когда правили в огромной стране и делали в ней что заблагорассудится, они не думали о русском народе, нисколько не жалели тех, кем правили и с кем расправлялись. Именно они, начиная с 1917 года, насаждали тот устрашающий режим, репрессивный аппарат, жертвами которого теперь стали. Двадцать лет подряд они сами или руками своих подчиненных уничтожали сотни тысяч и миллионы людей и ни разу, хотя бы на словах, не помыслили, не усомнились, что имеют право так поступать. Они наслаждались властью и благами, им предоставленными. Так что же, жалеть их, когда вдруг они стали пожинать посеянное? Ведь троц-кие-бронштейны, зиновьевы-агшельбаумы, каменевы-розен-фельды, ягоды-иегуды и т. д.. и т. п. всегда были ВРАГАМИ РУССКОГО НАРОДА!
Право же, можно ли сожалеть о судьбе того же Тухачевского, "военного гения", потерпевшего, кстати, немедленно сокрушительное поражение, как только в августе 1920 года он столкнулся с маломальским сопротивлением в Польше во время авантюристической попытки по приказу Ленина и Троцкого "перенести революцию" в мировое пространство? За что его жалеть? Уж не за ту ли расправу над восставшими тамбовскими мужиками в 1921 году? Ведь надо же знать, что взращенный Троцким "гений" Тухачевский, например, намеревался применить против восставших ядовитые газы, оставшиеся после первой мировой войны, намеревался сделать это против своего же народа, и не использованы эти газы были только потому, что выяснилось - газы могли уничтожить не только мужиков, их жен и детей, прятавшихся от карателей в тамбовских лесах, но и скот - коров и лошадей, а скотина эта для "красного маршала" была несравнимо дороже восставших русских крестьян.
И далее, полтора десятка лет, продолжалась вакханалия. Никто из "старых большевиков" не протестовал, когда репрессивный аппарат, ими же созданный, был обрушен на простых крестьян в годы коллективизации. Примеров можно привести сколько угодно. Так не вернее ли будет сказать, что верхушка "старых большевиков" - была настоящим врагом русского народа? Ибо невольно приходит на память евангельская истина - "каждому да воздается по делам его", а Сталин, разумеется, плоть от плоти и кровь от крови когорты "старых большевиков", для них самих оказался ни чем иным, как Бичом Божиим!
Конечно, при истреблении "старых большевиков" (и здесь мы не можем ни в малейшей степени оправдать Сталина) погибло очень много простых русских людей. Но не правильнее ли будет сказать, что и гибель их - результат предыдущего двадцатилетнего правления этой же самой "старой гвардии"?
О февральско-мартовском Пленуме ЦК кровавого по итогам 1937 года наговорено очень много. В поверхностных описаниях сквозит какой-то мистический ужас. А потому поверхностных, что только с 1992 года стенограмма этого пленума, длившегося дольше, чем все другие пленумы или даже съезды партии, была наконец полностью опубликована. Теперь есть возможность оценить событие объективно. Никакой мистики, разумеется, нет. Все шло обычным, давно заведенным порядком. Более того, поражает непринужденность весьма серьезного разговора, многочисленный обмен репликами, причем не только из президиума. Выступает М. Л. Рухимович, глава химической промышленности страны, большевик с подпольным стажем, член ЦК с 1924 года:
"Начальником штаба тяжелой промышленности оказался негодяй, предатель, злодей Пятаков, который немало навредил. И нам нужно, товарищи хозяйственники, основательно порыться и разобраться, где тайны и в проектах, и в предприятиях, и в цехах, и в агрегатах. (Постышев: Правильно!) Товарищи, замысел был глубокий у них, большой, а у обер-бандита Пятакова были все рычаги.(Сталин: Это теперь-то разобраться, после драки!) Товарищи, сейчас нужно разобраться.(Постышев: Лучше поздно, чем никогда.).
Возьмем химию, порох. Всем известно, что во время войны без пороху воевать невозможно.(Смех. Голос с места: Вот открыл Америку, ай да спасибо.) Казалось бы, все внимание надо было уделить этому делу (Смех.) Это не так весело, как кажется, на деле это очень грустно".
Выступления почти всех ораторов сопровождались замечаниями не только Сталина, который был очень внимателен, но и теми, кто вскоре разделил судьбу Пятакова и самого Рухимови-ча, - часто вмешивались Гамарник, Косиор, Любченко, По-стышев, Чубарь и др. В таких условиях ораторы порой очень выразительно проявлялись (например, ясно виден уровень руководящих талантов Рухимовича).
Мы не можем дать точной цифры людей, пострадавших от репрессий в 30-х годах, точно так же, как и не смогли сделать этого и все исследователи, наши и зарубежные, но многие из них все же претендуют на точные цифры - и безосновательно. Во всяком случае (и это не подлежит сомнению) цифра не может не оставить у любого читателя ощущения ужаса, ибо речь идет о миллионах, многих миллионах наших сограждан. Р. Конквест, наиболее обстоятельный и заслуживающий доверия западный исследователь, полагает, что в 1937 - 1938 годах только по политическим делам было арестовано шесть миллионов человек, а "законно" ликвидированных исчисляет в семьсот тысяч. Заключенных в лагерях Конквест на конец 1939 года определяет в восемь миллионов человек.
А вот настоящие, не мнимые историки, работающие с официальными источниками, ссылающиеся на архивные документы, приводят другие цифры - и они резко отличаются от зарубежных. На 1 марта 1940 года общий контингент заключенных в ГУЛАГе составлял 1 668 200 человек (Военно-исторический журнал. 1991. № 1. С.19), то есть в пять раз меньше того, что пытается нам внушить Конквест, и среди заключенных только 28,7% были осуждены за контрреволюционную деятельность. Уместно напомнить, что в современной прессе о количестве заключенных в настоящее время, в 1995 году, сообщается, что их насчитывается около миллиона. И это в России 1995 года, когда Россия резко уменьшилась в размерах и когда весьма большое число лиц, безусловно заслуживающих тюремного заключения, разгуливает на свободе!
Или еще одна цифра, обнародованная нашими историками совсем недавно: "Число жертв политических репрессий в РККА во второй половине 30-х годов примерно в 10 (в десять!) раз меньше, чем приводимые современными публицистами и исследователями" (Военно-исторический журнал. 1993. № 1. С.59).