21
Алексей Максимович Горький, заново обживаясь на родной земле после Италии, применил испытанный прием: «ушел в люди», т.е. много ездил, наблюдал, встречался с читателями, подолгу расспрашивал и постоянно сравнивал. В молодости он исходил Россию пешком. Теперь его возили, и каждая поездка великого писателя обставлялась как историческое событие. Горький понимал, что видит только казовую сторону. Но все равно, увиденное потрясало. Даже то, что сделано руками заключенных. Преступники замаливали свои грехи не молитвами в поклонах, а трудом. Они возводили новые заводы, строили города, прокладывали каналы, соединяя реки и моря, и этим самым вносили свой вклад в преображение России.
Нет, прежнюю Россию стало не узнать -- нечего и сравнивать.
И все, что было увидено, великий писатель соединял с именем Сталина, с именем Вождя.
Да, России снова повезло!
Год, когда Горький впервые приехал из Италии, вошел в историю как «год великого перелома». Медленно, со скрипом совершался натужный поворот руля махины российского корабля. Магической волшебной палочки нигде не наблюдалось — перемены достигались мучительным трудом, с большими жертвами. Много, слишком много висело на ногах старой России. Новизну зачастую приходилось декретировать, а попросту — насаждать.
На пароходе «Карл Либкнехт» Алексей Максимович проплыл по Волге от родного Нижнего Новгорода до самой Астрахани. Часто сходил на берег. Страна корчилась в муках коллективизации. Ломался вековой уклад, мужик отрывался от сохи и пересаживался на трактор, на комбайн. Примитивное сельское хозяйство поднималось до уровня промышленного производства. Совершалась трудная работа организации деревни на началах неведомой прежде коллективизации.
Горький писал:
«Существует и уже правильно действует единственно непобедимая сила, способная освободить крестьянство из-под тяжкой «власти земли», из рабства природы. Сила эта — разум и воля рабочего класса. На этот класс историей возложена обязанность вырвать всю массу крестьянства из цепких звериных лап частной собственности, уродующей жизнь всех людей... Силища рабочего класса несет крестьянству действительно — и навеки! — освобождение от каторжной жизни».
Мужик, оторванный от своей скудной неурожайной десятины, уверенно, как и пролетарий города, запевал с вызовом всему миру: «Мы наш, мы новый мир построим!»
В Ленинграде, где не стало негодяя Зиновьева, великий писатель встретился с великим ученым И.П. Павловым. Замечательный физиолог, лауреат Нобелевской премии, имел обыкновение задираться, вызывая собеседника на спор. Покорных соглашателей он не выносил. Так он поступил и с Горьким.
Алексей Максимович увидел глубокого старца со скверным характером. В царские времена И.П. Павлов выслужил генеральский чин (персона четвертого класса). Академии и научные общества 132 стран мира избрали русского ученого своим действительным членом. На своем рабочем пиджаке старик небрежно носил ордена св. Владимира и св. Станислава, а также французский орден Почетного легиона.
Старый ученый, создатель учения о высшей нервной деятельности, бравировал независимостью своих суждений. К тому же он понимал, что Горький по возрасту годится ему в сыновья.
— Мозг человеческий, — с напускной сердитостью заговорил он, — воспринимает впечатления и реагирует на них различно. Я ищу причину этого в биологической химии. Вы же — в какой-то, простите, химии социальной. Мне лично такая совершенно не знакома!
Алексей Максимович интуитивно нашел верный тон. Старик жил в своих Колтушках анахоретом. Намолчавшись в одиночестве, он испытывал жгучую потребность в мозговой гимнастике. Ему хотелось поговорить, поспорить, но с человеком, равным хотя бы самому себе. И у двух великих русских затеялось своеобразное фехтование... Под конец они, получив невыразимое удовольствие от разговора, сошлись на том, что в наши дни обессмысленная власть капитала породила рецидивы средневековой дикости и зверства, — оба они имели в виду современный фашизм, этот кровавый и гнусный конец царства капитала.
— Надолго изволили пожаловать? — язвительно осведомился академик.
Горький смиренно ответил, что вроде бы насовсем.
— И прекрасно! — одобрил Павлов. — Дома, дома надо жить!
Дома... Да, надо возвращаться. Обстановка в родном доме изменилась неузнаваемо. Пока еще имелись силы, следовало влезать в хомут и помогать Сталину строить новую Россию.
Уезжая в последний раз в Италию, в 1931 году, Алексей Максимович выступил в «Правде» с предложением создать «Историю фабрик и заводов». Этот почин родил еще одну увлекательную и полезную затею: начать выпуск журнала «Наши достижения».
Автор романа «Мать» считал, что русскому народу есть на что оглянуться и уж, разумеется, найдется, чем и погордиться!
Став негласным наркомом советской культуры, Горький часто принимал Вождя в своем особняке у Никитских ворот. Сначала Иосиф Виссарионович приезжал с друзьями по Политбюро, затем стал заезжать один. Ему нравились спокойные неторопливые беседы у огня камина. Два собеседника разговаривали как бы на равных — без малейших опасений промолвить слово невпопад. Ни тому и ни другому не надо было ничего рассказывать о нищете: оба знали горький хлеб лишений, с этим родились, на этом выросли. Сталина привлекала поддержка Горьким его дерзких планов преобразования села. Такого, как теперь в СССР, не было нигде и никогда. Гордились тем, что кормили хлебом Европу, а у самих от голода вымирали волостями и уездами. Мужика-единоличника пришлось носом совать в выгоду коллективного труда (как некогда в полезность картофеля). Колхозная молодежь впервые узнала вкус занятий спортом, приохотилась к избе-читальне, по деревням запела клубная самодеятельность. Алексей Максимович поверил, что своими глазами увидит колхозных стариков, сидящих на завалинках с книжками в руках.
Изъяны коллективизации? К сожалению, обойтись без этого не удалось. Сказывалась необыкновенность затеваемых перемен, имело место и головотяпство, ретивое усердие обыкновенных дураков. Власть в таких случаях действовала жестоко, отшибая охоту навсегда. (О сознательном вредительстве тогда еще не говорилось в полный голос, но фигура государственного дурака, наделенного властью, уже вставала во весь рост. Дурак, да еще с партбилетом — страшно представить, что он способен натворить!)
Задумчиво уставившись на огонь камина, Иосиф Виссарионович тогда признался, что сельскому населению придется стать единственной колонией страны, — программа индустриализации будет осуществляться исключительно за счет совхозов и колхозов. Денег советской власти брать совершенно негде (не в долги же за границей залезать!). Резерв один-единственный — внутренний: затягивать потуже пояса.
— Ради такого не грех и демократией поступиться, — поддержал Горький.
Демократия... Это слово заставило Сталина завозиться в кресле. Он достал из кармана трубку, выколотил ее в камин. Набивая трубку табаком, он по привычке завесился бровями.
Демократия... Прогрессивная общественность... Демос... Власть и воля народа... Заигранная пластинка демагогов!
В Библии, книге основательной и древней, это модное словечко употребляется трижды. Да, о демократии толковали уже тогда, в библейские времена. Кто не знает о судьбе правоверного Лота с дочерьми? Эти несчастные пытались убежать от разъяренной толпы с кольями и дубинами. Так вот Священное Писание именно эту дикую толпу и называет «демократией» (волей народа). А судьба Иисуса Христа? Когда Понтий Пилат вышел на балкон дворца, он объявил собравшейся толпе, что не нашел на задержанном никакой вины. В ответ толпа взревела: «Распни его, распни!» И Пилату ничего не оставалось, как умыть руки. Воля народа! В третий раз о демократии упоминается снова в связи с судьбой Христа. Когда его вели на казнь и он тащил свой крест, толпа иудейской черни бросала в него камнями, тыкала щепками, таскала его за волосы и плевала ему в лицо. Священное Писание также называет этот произвол толпы демократией.
Нерусское само это слово — демократия. Его затащила с Запада наша не шибко образованная интеллигенция. Россия всегда стояла на соборности. Соборность — это обязательное внимание к мнению других. Это разумный подход к любой проблеме с учетом реального, возможного.
А демократия... Если разобраться, это диктатура не большинства, а меньшинства. А если начистоту — это не что иное, как диктатура подонков.
Не дай нам Бог такой демократии!
О сносе храма Христа Спасителя Москва и шепталась, и шумела.
Иосиф Виссарионович, рассуждая на эту тему, в очередной раз поразил Горького глубиной своего ума и обширностью знаний.
Владимир Святой, приняв христианство и сбросив Перуна в Днепр, переломил историю нашего народа. Вместе с язычеством в прошлое канул едва ли не самый значительный период русичей. Ученьде с какой-то стати считают начало русской государственности с варяжского князя Рюрика. Но это же всего лишь наш вчерашний день! Доказательства? Хотя бы древний документ, известный как «Грамота Александра Македонского». В нем содержатся сведения о царстве братьев Руса и Словена, территория которого простиралась от Адриатического моря до Северного Ледовитого океана. Что мы знаем о том периоде? Да, в сущности, ничего. Темный провал. Наши знания начинаются с подвигов князя Святослава, сокрушившего Хазарский каганат. А если покопаться в летописях поосновательней, то выявится, что держава русов существовала задолго до могущественного Рима!
К христианству, навязанному русичам, Сталин относился с точки зрения тогдашней исторической обстановки. Это была идеология нового государственного образования. Именем Христа эта идеология сплотила племена, постоянно враждовавшие одно с другим и не признававшие власть киевского князя. А интересы выживания в окружении сильных недругов настоятельно требовали единства и сильной руки Вождя, т.е. самодержавия.
Новая идеология породила и великую литературу. «Поучение Владимира Мономаха» впервые отвергло идею личного спасения, а исключительно — общего, соборного. Сто лет спустя Даниил Заточник осудил деление на богачей и бедняков и высказал желание укрепления высшей власти путем культуры, просвещения... Если бы не проклятые монголы! Нашествие степняков прервало спокойную эволюцию Русского государства. И все же христианская Вера помогла нашим предкам пережить унизительное поражение, собраться с силами и на поле Куликовом вновь обрести свою державную мощь!
Значение христианства для русского народа неоспоримо. Пример Спасителя, принявшего смерть на кресте, породил понятие подвига, т.е. самопожертвования во имя общего блага. «Отдать жизнь за друга своя!» Отсюда несгибаемость русских в самых жестоких испытаниях. Недаром наши враги убеждены, что русского недостаточно убить, его надо еще и повалить.
К сожалению, за пролетевшие столетия христианство выродилось совершенно. Причем не только католичество, но и православие. Церковь целиком и полностью перешла на сторону богатых и тем самым предала заветы Спасителя. Эта измена погубила авторитет церкви в глазах народа. Достаточно почитать гневные проповеди нашего русского пророка протопопа Аввакума. Угодничество перед властью заставило верующих видеть в попе обыкновенного чиновника в рясе — в дополнение к исправнику или становому приставу. Потому-то церковь и постигла судьба самодержавия. Ведь кресты с храмов сбрасывали вовсе не евреи, на купола лез крещеный народ.
Храм Христа Спасителя жалко, как памятник истории и архитектуры. Если бы он не возвышался в самом центре столицы! Сейчас Страна Советов обрела совершенно новую Веру, новую Религию: марксизм-ленинизм. И в центре Москвы должен стоять величественный храм новой Веры: грандиозный Дворец Советов.
— Что по-настоящему жалко, — признался Иосиф Виссарионович, — так это Садового кольца. Там же белки прыгали. Недоглядел...
— Мы, большевики, — рассуждал Сталин, расхаживая перед камином, — мы не должны забывать, что русские цари сделали одно большое дело — они сколотили огромное государство от Варшавы до Камчатки. И мы получили это государство в наследство. Так что же — разбазаривать? Продавать? Затевать гешефты? Дескать, на наш век хватит. Нет, эта политика вредная. Подлая, я бы сказал!
Горький напомнил о Портсмутском мире: отдали и Курилы, и половину Сахалина.
Иосиф Виссарионович поморщился:
— Никудышный был царишка. Не на свое место сел. Ему бы отказаться от престола еще в году... в году... Да лет пяток бы поцарствовал и хватит! И для него лучше вышло бы, и для...
Не договорив, он махнул рукой.
— Но посмотрите на аристократию. Это же целый класс управителей. Народ отборный, подготовленный. Главное — с чувством хозяина. Хозяина страны. А это очень важно!
— А князь Курбский? — напомнил Горький.
— В семье не без урода, — отмахнулся Сталин. — И Курбский, и бояре-изменники при Лжедмитрии. Все — так. И — все же! Этот класс чувствовал, что на его плечах лежит страна. Вот это я и называю чувством хозяина... Когда у нас такие вырастут? Чтобы не боялись ни царя, ни Бога, ни дьявола. За дело — на плаху головой! Нет таких пока. Так и смотрят в рот. Даже зло берет. Иногда нарочно скажешь ему: «черное» и он, как попугай: «да, да, дорогой товарищ Сталин, черное».
— Мне кажется, что Серго Орджоникидзе...
— О Серго я не говорю. Артем, Киров, Куйбышев... Но мало, мало. Ах, как мало! Скажешь — сделают. Не скажешь — так все и останется. Что это? Привычка к барину? Необходимость пастуха? А если с пастухом вдруг что-нибудь случится?
Именно в этот вечер Иосиф Виссарионович развил перед писателем свою мечту о клане руководителей, об отборе лучших, самых лучших, своего рода партийном ордене меченосцев, которые не убоялись бы ответственности и могли взвалить на свои плечи руководство огромнейшей страной.
В такие редкие минуты откровений Алексей Максимович с тревогой ощущал удручающую одинокость этого великого человека...
Алексей Максимович считал, что Вождь, как несостоявшийся священник, не только прекрасно знает, но и почитает Книгу Книг — Библию. Он часто в разговоре приводил библейские примеры... К удивлению писателя, Сталин решительно запротестовал насчет почитания Книги Книг.
— Это же всего лишь история еврейского народа. И — только! Весь материал сосредоточен вокруг Палестины. Но вспомните — что такое Палестина? Тогдашнее захолустье. Где история Китая? А Индии? Японии, наконец. Или взять такую, например, страну, как Тибет. Или Корею...
Помедлив, он сообщил: недаром император Николай I запретил издавать Библию в полном объеме, с Ветхим Заветом во главе. Он уже тогда, после восстания декабристов, сообразил, что во всемерном выпячивании Библии имеется скрытый умысел. Иными словами, понимал зловредное влияние сионизма.
Горький напомнил о Петре Великом. Распорядился сначала перелить колокола на пушки, а затем вообще отменил такой важный институт, как патриаршество, т.е. поставил церковь во фрунт, превратив ее в обыкновенный департамент.
Наставив на собеседника трубку, словно пистолет, Иосиф Виссарионович внезапно спросил:
— А вы видите нынче место для священника на строительстве Днепрогэса или Магнитки? А в Красной Армии? А в колхозе? Не знаю, может быть, у меня что-то со зрением, но я — не вижу!.. Ну, разве где-нибудь в больнице, среди умирающих... Не знаю, не знаю...
Так или примерно так протекали неторопливые беседы двух природных плебеев, сделавшихся величайшими людьми современного мира: великого реформатора и великого писателя.
Алексей Максимович все больше подпадал под мощное обаяние Вождя, настоящего кормчего российского корабля. Анри Барбюс, пламенный француз, преданнейший коммунист, с восхищением отзывался о Сталине как о человеке с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата.
В конце 20-х гг. Сталин, как известно, вел упорную борьбу за командные высоты. Потерял свое место во главе Ленинграда фанфаронистый Зиновьев, удалось спровадить за границу велеречивого Троцкого. Атмосфера в партии постепенно очищалась. В промышленности сторонниками Генерального секретаря по-прежнему являлись Орджоникидзе и Куйбышев. Наркомом обороны стал Ворошилов. В идеологии день ото дня росло значение вернувшегося Горького.
Больным местом оставалась Лубянка. После внезапной смерти Дзержинского ведомство внутренних дел возглавил Менжинский, больной и разнообразно развращенный человек. Пользуясь его беспомощностью, власть на Лубянке неторопливо забирал Гершель Ягода.
Идеологии Сталин всегда придавал первостепенное значение. «Сначала было Слово...» Он прочитывал все (или почти все), что печаталось в толстых журналах, хорошо знал театральный репертуар, а новинки советской кинематографии выходили в прокат только после его одобрения — Генеральный секретарь просматривал все кинофильмы.
В годы разгула футуризма, когда из России вынудили уехать старых мастеров кисти (а их картины украшали лучшие музеи страны), хваткие людишки от искусства сумели устроить так, что на открытие выставки отечественных абстракционистов приехал Ленин. Вождя революции сопровождал сам Луначарский. У Ленина зарябило в глазах: квадраты, треугольники, изломанные фигуры с неестественно вывихнутыми руками и ногами. Ленин растерялся. Улучив момент, он негромко спросил наркома просвещения: «Вы что-нибудь понимаете?» Тот мгновенно догадался, что Вождя следует увезти. И оба государственных деятеля покинули выставку.
Сталин прекрасно помнил сказку Андерсена «Голый король». Руководителям страны не годится играть роли дураков! (Сам он очень любил картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Какой колорит, какие подлинно гоголевские типы! При случае, Иосиф Виссарионович на память мог привести наиболее хлесткие казачьи фразы из знаменитого письма).
В годы, пока Горький жил в Италии, распоясавшиеся троцкисты уверенно командовали и в литературе. В 1925 году
им удалось добиться постановления ЦК РКП (б) «О политике партии в области художественной литературы». Сочинили этот документ Бухарин, Луначарский и Лелевич. Партийное постановление чем-то напоминало провалившийся два года назад «Декрет о самой угнетенной нации». Приоритеты на руководящие посты устанавливались почти законодательно. Молоденький Авербах, племянник Свердлова, в 19 лет возглавил журнал «Молодая гвардия». В. Полонский стал главным редактором сразу трех журналов: «Новый мир», «Красная новь», «Печать и Революция».
Непрерывно набирали силу и влияние разнообразные литературные салоны, где создавались писательские авторитеты и сокрушались пусть и талантливые, но совершенно неугодные.
Закрепляя позиции, фельдфебели из РАППа провели в 1928 году Первый Всесоюзный съезд пролетарских писателей. Пустозвоны и демагоги, они сделали упор на «пролетар-ство». Романы, повести, пьесы должны обладать силой прямого действия и убеждать читателя в преимуществах кремлевской власти перед всеми другими властями. Писатель Евгений Замятин, постоянно травимый лелевичами, швон-дерами и кальсонерами, откликнулся сатирическим романом «МЫ». Он изобразил литературный процесс в виде сооружения грандиозного Института Государственных Поэтов и Писателей. Любой сочинитель с удостоверением РАППа в кармане становился государственным человеком со всеми привилегиями и почетом. Предусматривалась даже специальная форма для литераторов с иерархией рангов, званий, постов: мундиры, петлицы, ремни и сапоги. Словом, специальное литературное ведомство на манер Лубянки.
Еще осенью 1929 года, совершив путешествие по Волге и вернувшись в Сорренто, Алексей Максимович, перегруженный впечатлениями от увиденного на родной земле, стал часто писать Сталину о том, что сумел подметить свежим глазом. Новизна, естественно, потрясала. Однако, на взгляд писателя, уже устоявшейся повседневностью стали такие негативные явления, как замаскированное шкурничество, умение щегольнуть р-революционной фразой, лисья ловкость всевозможного «двуногого хлама», «обозной сволочи» (явно из буденновского лексикона!). Словом, следовало в интересах громадного строительства побольше внимания обращать на подбор и выдвижение людей. «Партия, — писал Горький, — все чаще ставит на боевые позиции людей явно бездарных» (письма от 27 и 29 ноября 1929 года).
Сталин обстоятельно отвечал, и между Сорренто и Кремлем наладилась регулярная переписка.
Думается, мысли Горького в известной мере сказались на знаменитом сталинском лозунге: «Кадры решают все!»
В 1930 году Горький поехать в Россию не сумел, и долгим показался ему этот унылый год. Он окончательно понял, что его место там, в СССР, дома.
Началась подготовка к окончательному переезду.