Глава 6

ПАРТИЙНАЯ КАРЬЕРА КОБЫ (ТЮРЬМА И ПОЛИТИКА)

В конце марта 1908 года бакинская полиция проводила очередную облаву в местах, где собирались подозрительные лица. В числе прочих подозрительных был задержан некий Гайос Нижерадзе, при котором нашли нелегальные документы, имеющие отношение к РСДРП. Это привлекло к нему особое внимание полиции, и на первом же допросе следователь сумел установить настоящее имя арестованного — Иосиф Джугашвили. Материала на него как в бакинской, так и в тифлисской охранке накопилось предостаточно, однако большей частью это были догадки и агентурные данные. Однако данные были серьезные, и, пока шло следствие, арестованный находился в Баиловской тюрьме.

Тюрьма была переполнена. Рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1500 заключенных. Иосифа поместили в камеру № 3, считавшуюся большевистской и служившую организационным центром для всех политзаключенных. Обитатели ее жили коммуной, жили дружно, регулярно проводили собрания, диспуты, вели переписку с волей, получали литературу. Это был действительно тюремный университет, и немало случайно попавших в тюрьму людей выходило отсюда профессиональными революционерами.

Воспоминания о тех днях оставил сидевший вместе с Джугашвили эсер Семен Верещак. Издал он их уже после революции, в эмиграции в Париже, и тем ценнее это свидетельство, потому что это свидетельство врага. Сталина часто упрекали в необразованности, в том, что он «университетов не кончал», забывая о том, что он всегда, всю жизнь занимался самообразованием. По количеству прочитанных книг Сталину трудно было найти равных, и, право же, для того чтобы читать и понимать эти книги, ему вовсе не требовался посредник-профессор.

«Среди руководителей собраний и кружков, — вспоминает Верещак, — выделялся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой...» —и дальше: «Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу (чувствуется семинарская школа! — Е.П.). На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался "лучшим знатоком марксизма"29».

В этой тюрьме, как и в прочих, Джугашвили снова был инициатором стычек с администрацией. «Он всегда активно поддерживал зачинщиков. Это делало его в глазах тюремной публики хорошим товарищем. Когда в 1909 году, на первый день Пасхи, 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая, весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы под ударами прикладов, с книжкой в руках»30. Оригинальный способ праздновать Воскресение Христово, не так ли? Это к тому, что и царская Россия отнюдь не была средоточием гуманности. Ну ладно, в полиции и тюрьмах всегда били, бьют и будут бить —но на первый день Пасхи... Это уж слишком!

В тюрьме Иосиф пробыл почти восемь месяцев. В конце концов, так и не сумев доказать ничего, кроме побега из ссылки, его приговорили опять же к ссылке, причем жандармское управление, зная, с кем имеет дело, предложило сослать его на три года в Тобольскую губернию, но решавшее такие вопросы Особое совещание при МВД было более гуманным и выслало всего лишь на двухлетний срок в Вологодскую губернию. У жандармов не было  ни малейших сомнений в том, что он убежит и оттуда, но что поделаешь с гуманистами из Министерства внутренних дел?

Впрочем, он пытался бежать, еще сидя в третьей камере бакинской тюрьмы, и не просто бежать, а организовать побег всей камеры. Заключенные перепилили решетки, связали веревку из простыни. Побег почти состоялся, но подвели товарищи на воле, не подав вовремя сигнала, так что Иосифу Джугашвили пришлось в свой срок занять место в этапной партии в Вологду. В Вятке он задержался, заболев свирепствовавшим среди арестантов возвратным тифом, и лишь в конце февраля прибыл в назначенный местом жительства глухой городишко Сольвычегодск.

Это было одно из излюбленных мест ссылки — иной раз на 1700 местных жителей здесь скапливалось до 500 ссыльных. В 1909 году их было меньше, но все равно общество собралось разнообразное и интересное. Бежать  Иосиф не спешил - он отдыхал от этапа, тем более что одна из женщин его весьма и весьма заинтересовала. Звали ее Стефания Петровская, она была в гражданском браке с другим ссыльным - но что такое гражданский брак? Отбыв свой срок, она отправилась не куда-нибудь, а в Баку, и мы еще встретим ее след в биографии Иосифа Джугашвили.

Итак, он пробыл в Сольвычегодске необычно долго для себя — 119 дней. Отчасти действительно отдыхал, отчасти потому, что для побега требовались деньги. На воле их раздобыть не удалось, и в конце концов нужную сумму собрали среди ссыльных, а во избежание неприятностей изобразили дело так, словно Джугашвили выиграл их в карты. И надо же, как причудливо переплетаются вымысел и быль! Керенский никогда не переодевался для бегства в женское платье, а вот Иосиф Джугашвили бежал под видом крестьянки, переодевшись в сарафан. Небольшого роста, худой, он действительно мог сойти за женщину.

Еще весной он отправил письмо своему старому другу, который теперь жил в Петербурге, С. Я. Аллилуеву, с просьбой сообщить свой точный адрес и место работы. И вот, оставив 24 июня место ссылки, он направился прямым ходом в Петербург.

...Теплым июньским вечером Сергей Яковлевич Аллилуев возвращался домой, и вдруг... Он не поверил глазам своим: навстречу шел Коба. Как оказалось, он появился еще днем, но никого не застал дома — вся семья была в деревне. Отправился к Аллилуеву на работу — там его друга тоже не оказалось. Тогда Коба решил ждать — а что ему, собственно, оставалось? — и долго бродил по улице возле дома. Сергей Яковлевич устроил беглеца в надежном месте, у знакомого дворника, который не раз оказывал социал-демократам подобные услуги. Поскольку дворники состояли на службе у полиции, то место было застраховано от нежелательных визитов.

Как оказалось, в Питер Иосиф приехал не просто так, а по партийному поручению — организовать центральную легальную партийную газету (это, кстати, говорит и о том, что к тому времени его роль в партии была достаточно велика). По этому делу он встречался с членом 3-й Государственной думы Н. Г. Полетаевым. Познакомился он в Петербурге и с В. Л. Швейцер, которая занималась тогда связью всех со всеми, - потом эта женщина и ее муж Сурен Спандарян станут самыми близкими друзьями Кобы во время сибирской ссылки. Проведя несколько собраний, посвященных организации газеты, в начале июля он отправился на родной Кавказ.

По приезде Иосифа резко активизировалась ослабившаяся было деятельность бакинских и тифлисских социал-демократов. В Баку снова стала выходить газета «Красный пролетарий», в Тифлисе была создана Комиссия Красного Креста. Ничего особо интересного в это время не происходило — времена были тихие, «реакционные», без сколько-нибудь серьезных выступлений рабочего класса, зато полиция свирепствовала вовсю, правда, иной раз поражая своим непрофессионализмом. Вот как, например, едва не были арестованы Сталин и Серго Орджоникидзе.

11 октября 1909 года секретный сотрудник охранки по кличке «Фикус» сообщил, что приехал «Алеша» Джапаридзе и находится дома, у жены. Охранка почему-то передоверила арест местным силам: на квартиру явились помощник пристава с двумя городовыми. Дальше события, по воспоминаниям жены Джапаридзе В. Ходжишвили, разворачивались следующим образом: «Моментально сообразив, что арест одновременно трех, очевидно, большевиков был бы большой удачей, помощник пристава решил предварительно получить такое разрешение и пошел созвониться с начальством. Охранять счастливую находку он оставил городовых: одного у парадного, другого у черного хода. Мы стали раздумывать, каким образом дать возможность уйти Сталину и Серго. Ясно было, что надо спровадить одного из городовых. 10 рублей "на расходы" спасли положение: один из городовых был послан за папиросами, а Сталин и Орджоникидзе, воспользовавшись этим, быстро ушли. Каково было бешенство помощника пристава, вернувшегося в нашу квартиру и заставшего только А. Джапаридзе»31. Надо бы добавить, что приставу еще повезло — тот человек, за которым его послали, остался дома, вероятно, чтобы уберечь от неприятностей жену. Как, должно быть, кляли в охранке растяпу пристава и оробевших при виде барской квартиры городовых (о том, что квартира была не бедной, говорит наличие двух ходов — парадного и черного). И поделом, жандармов надо посылать, а не надеяться на полицию!

Что еще было за это время интересного? Разборки по поводу провокаторов. С подачи Кобы пятерых товарищей обвинили в доносительстве. Охранка, получив эту информацию, немало удивилась — у них числился только один из означенных людей. Еще двое обвиненных были темными личностями, работавшими в типографии и сбежавшими в Петербург. Относительно крупной персоной из подозреваемый в стукачестве оказался лишь Николай

Леонтьев, бывший секретарь Союза нефтепромышленных рабочих. О нем запросили Петербург и получили подтверждение: да, провокатор, кличка «Демьян». Леонтьев потребовал гласного партийного суда. Джугашвили отказался, не из-за какой-то хитрости или интриганства, все объяснялось проще — он не имел права называть источник информации, а какой же суд без доказательств? В общем, это дело так и спустили на тормозах, зато решили: если еще кто будет изобличен в провокаторстве, предавать смерти.

Самое живое и деятельное участие Иосифа во всей этой истории свидетельствует, помимо прочего, о том, что в то время он как минимум входил, а скорее руководил сверхсекретными структурами партии на Кавказе — разведкой и контрразведкой. О том же говорит та невероятная история о некоем человеке, будто бы остановившем его на улице и вручившем список социал-демократов, которых охранка планировала в ближайшее время арестовать. Эта история была поведана комитету, но совершенно ясно, что сведения эти Коба получил далеко не от «неизвестного», однако свои источники информации он не раскрывал, а комитет не требовал. И неудивительно: в то время в Тифлисском жандармском управлении у эсдеков был свой человек, и не какой-нибудь писарь, а помощник начальника ротмистр Зайцев, и обидно было бы потерять такого агента из-за банальной утечки информации.

Затем из Питера явился некто Черномазов, якобы от Ленина, и начал «ревизию кадров»: собрав актив, стал спрашивать у каждого имя, фамилию, кличку, какую работу ведет, а также поименный список кружковцев. Когда прошел первый шок, Черномазова с его вопросами послали подальше, а Джугашвили публично обозвал его провокатором, как оно на самом деле и оказалось. Чем еще занимались? Прятали и перепрятывали типографию, проводили бесконечные разборки с меньшевиками, разборки между собой — в общем, нормальная партийная работа в отсутствие революции.

Между тем влияние Джугашвили в партии все больше росло. В январе 1910 года ЦК наконец-то решил создать Русское бюро - ту часть ЦК, которая будет работать в России. А то неудобно уже как-то: русская революция, русская партия, а все руководство сидит в Европе. По этому поводу в Россию приехал В. П. Ногин. В число пяти человек, предлагавшихся им для работы в Русском бюро, вошел и Коба. Так он выдвинулся в число лидеров РСДРП, хотя тогда и не успел занять пост в Русском бюро — в марте он снова был арестован.

...И снова северная глухомань, все тот же Сольвыче-годск, куда его отправили отбывать остаток ссылки — ну и либеральное же было время! Но как изменилась обстановка там за полтора года! Из прежних ссыльных почти никого не осталось, новые жили скучно. Кружки, диспуты, собрания, веселое времяпрепровождение — все в прошлом. Как писала одна из ссыльных: «Живет каждый сам по себе, до других мало дела. Сойдясь, не находят разговоров... Даже совместных развлечений нет, и ссыльные топят тоску в вине». Впрочем, Иосиф, на всю жизнь запомнивший уроки жизни с пьяницей-отцом, такого варианта для себя не допускал. Он умел жить и работать как в коллективе, так и в одиночестве.

Обосновавшись на новом (старом!) месте, он связался с заграницей и вступил в переписку по поводу организации ЦК в России. «По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назовите ее как хотите - "Русской частью Цека" или вспомогательной группой при Цека —это безразлично...» Кажется, его начинают раздражать эти бесконечные эмигрантские теоретические споры и разговоры. В другом письме, товарищу в России, он пишет: «О заграничной "буре в стакане воды", конечно, слышали: блоки Ленина - Плеханова, с одной стороны, и Троцкого - Мартова - Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: "Пусть, мол, лезут на стенку, сколько их душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится". Говорит он уже и о новом побеге. «Я недавно вернулся в ссылку. Кончаю в июле этого года, — пишет он в Москву. - Ильич и К0 зазывают в один из двух центров, не дожидаясь окончания срока. Мне хотелось бы отбыть срок (легальному больше размаха), но если нужда острая, то, конечно, снимусь».

Он на самом деле пытался «сняться», но в этот раз не повезло. Деньги на побег, 70 рублей, перевели для него в Вологду. Джугашвили нелегально приехал туда, однако студент получивший деньги, забрал их себе, так что Иосиф остался без средств и принужден был вернуться обратно. Впрочем, не стоило и «сниматься» — в июне срок ссылки кончался, и он благополучно и вполне легально покинул Сольвычегодск.

Однако покидать север Иосиф не спешил. После Сольвычегодска он на два месяца остался в Вологде. Надо было осмотреться, снестись с ЦК, решить, где работать. Оттуда в редакцию «Рабочей газеты» он пишет: «...не лишне будет, если заранее заявлю, что я хочу работать, но буду работать лишь в Питере или Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет — я в этом уверен — слишком малопроизводительна».32

После окончания ссылки Коба получил очередное «повышение» в своей «карьере». На него возложили функции разъездного агента ЦК. К тому времени осведомление было поставлено отлично, и охранка тут же получила соответствующее донесение. До сих пор Коба был партийным работником местного масштаба, и им занимались тифлисская и бакинская охранка, а теперь он попадал в ведение Департамента полиции. По этому поводу начальник Вологодского жандармского управления придумал «гениальный шаг» — арестовать Джугашвили прямо в Вологде, которая была назначена для него местом жительства, не дожидаясь, пока он снова куда-нибудь сбежит. Но руководство запретило это делать, и не из человеколюбия или законопослушания, а потому что рассчитывало, установив за ним наблюдение, выявить связи ЦК. Наблюдение установили, «наружка» сопроводила Кобу до Петербурга. Там он пробыл недолго и уже 9 сентября был снова задержан, по формальным основаниям, поскольку ему было запрещено появляться в столице. Ему выдали проходное свидетельство и велели возвращаться в Вологду. Иосиф еще несколько дней пробыл в Питере, завершая начатые партийные дела, но потом все-таки отправился на север. К чему все это понадобилось — неизвестно: если не гонят по этапу, то зачем возвращаться? В любом случае, вернулся он ненадолго — 29 февраля 1912 года Иосиф покинул Вологду, будто бы на неделю, а на самом деле и не собираясь обратно. Единственное, что он вынес из этой вологодской ссылки, — заочное знакомство с Молотовым, с которым у них тогда началась переписка.

А пока он перемещался из ссылки на волю и обратно, в Праге состоялась партийная конференция, на которой он был избран членом ЦК и членом Русского бюро (по партийной терминологии, «Исполнительного бюро») с партийным жалованьем 50 рублей в месяц — меньше, чем у квалифицированного рабочего, но, в общем, неплохо. Несмотря на то, что Русское бюро считалось «под» ЦК, реальной власти у его членов было куда больше, чем у сидевших за границей цекистов.

О намечающемся разладе между русской частью партии и ее заграничным руководством, далеким от конкретной работы и конкретных проблем, косвенно говорит письмо Крупской, отправленное Орджоникидзе. «Получила письмо от Ивановича (один из партийных псевдонимов Иосифа - Е. П.), развивает свою точку зрения на положение дел... Видно, что страшно оторван от всего, точно с неба свалился. Если бы не это, его письмо могло бы произвести гнетущее впечатление». А может быть, это не автор письма был «оторван от всего», а эмигранты-политики оторваны от жизни в России? Время было трудное, казалось, дело революции проиграно, так что немудрено было упасть духом. Однако мужества Иосифу не занимать, и, став теперь членом ЦК, он не собирался отсиживаться в ссылке.

Из Вологды он направился в Москву, оттуда в Петербург, потом на Кавказ, и снова Москва и Питер. Но к тому времени охранка и полиция уже относились к эсдекам достаточно серьезно. 12 апреля 1912 года из Департамента полиции в Петербургское охранное отделение пришло письмо: «Вследствие сообщенных Вашему Высокоблагородию начальником Бакинского охранного отделения... сведений о члене центрального комитета Российской социал-демократической партии Иосифе Джугашвили, выбывшем сего апреля из Баку в Петербург, департамент полиции просит Вас уведомить, прибыло ли названное лицо в столицу, присовокупляя, что Джугашвили подлежит аресту и привлечению к переписке (следствию. — Е.П.) в порядке охраны как лицо, принадлежащее к Российской социал-демократической партии».33

А Иосиф в это время сидел в квартире депутата Полетаева и вместе с ним и другими готовил к выпуску первый номер «Правды». Газета, однако, вышла уже без него — квартира депутата находилась под наблюдением полиции, и, выйдя оттуда, он был тут же арестован и выслан Особым совещанием в Нарымский край на три года.

Нарым почему-то считался городом, хотя в нем было полторы сотни домов и чуть больше тысячи жителей. Наверное, потому, что это была Сибирь. Расположенный на берегу Оби, он сообщался с Томском пароходиком, который курсировал раз в неделю. Поселился Иосиф в обычной избе, у небогатого хозяина, который за умеренную плату пускал ссыльных. Семья из девяти человек ютилась в одной проходной комнате, другую половину избы сдавали — ясно, что не от хорошей жизни. Впрочем, Коба пробыл в Нарыме чуть больше месяца — 38 дней. В конце лета он тайком пробрался на пароход, доехал до Томска и оттуда снова отправился в столицу.

Как ему это удалось? Дело в том, что в нарымском крае было целых два бюро содействия побегам — эсеровское и эсдековское. Вероятно, Иосиф и здесь поучаствовал в активизации работы, потому что после его прибытия последовало сразу несколько побегов, в том числе и его. Надо сказать, что в организации побегов был сделан изрядный шаг вперед — эволюционировали не только жандармы, но и революционеры. Так, машинист паровоза А. Аавик вспоминал: «В сентябре 1912 г. я вел товарный поезд от станции Тайга до станции Болотная. На первом разъезде, в 9 верстах от станции Тайга, поезд остановил начальник или дежурный по станции, точно не помню. Через пять минут ко мне подошел начальник разъезда, принес путевку и попросил меня взять с собой одного политического беженца до станции Болотная. Это он сказал мне тихо на ухо. Далее он просил меня передать этого пассажира на станции Болотная следующему машинисту, который должен был вести мой поезд до Новониколаевска (ныне Новосибирск)»34. Он утверждал, что узнал в Сталине того, кого тогда подвозил до Болотной.

В середине сентября Иосиф был уже в Петербурге — но в каком виде! Обросший, в измятой поношенной одежде, стоптанных башмаках — не то полуквалифицированный рабочий, не то вообще бродяга. Вернувшись из Сибири, он пошел по известным ему явкам, но никого там не застал. Все было бы совсем плохо, но — надо же, какое везение! - на Невском он встретил старого знакомого С. И. Кавтарадзе. Связи были восстановлены. Известно, что Иосиф посетил квартиру арестованной Е. Д. Стасовой и забрал там документы, а также кассу ЦК, которую она успела передать брату. Отсюда видно, что человеком он был чрезвычайно серьезным, из тех «серых лошадок», или же «серых кардиналов», что, не засвечиваясь на собраниях и митингах, ведут' конкретную организационную работу и имеют огромную практическую власть.

Той же осенью Иосиф побывал на Кавказе — и, кстати, сразу после его приезда под руководством бежавшего к тому времени из тюрьмы Камо была произведена новая попытка «экспроприации» - правда, неудачная. И тут же он отправился обратно, снова в Петербург, где, опять же сразу после его приезда, началась колоссальная политическая забастовка, связанная с выборами в Думу. «Сразу», конечно, не значит «вследствие этого», но в данном случае это уже приняло вид закона природы.

В ноябре он побывал в Кракове, на совещании рабочих депутатов с Лениным и Зиновьевым, и еще раз ездил туда же накануне нового, 1913 года, чтобы принять участие в работе Краковского совещания партии. Здесь он снова вошел в члены ЦК и в его Русское бюро. Как сообщал Малиновский в Департамент полиции, в Русское бюро вошли Коба, Андрей Уральский (псевдоним Якова Свердлова) и депутаты Петровский и Малиновский, причем руководящую роль в бюро должен был занять Коба, как имевший больший революционный опыт.

Теперь Иосиф стал одним из двух главных людей партии в России. Поскольку с деньгами у большевиков было плохо, то решили, что на партийном содержании в России будет находиться лишь один представитель ЦК. Этим членом ЦК, несмотря на попытку отказаться от зарплаты, стал Коба. Ему было назначено содержание в размере 60 рублей в месяц (что примерно равно месячному заработку среднеквалифицированного рабочего). Так что можно утверждать, что после Краковского совещания Сталин стал во внутрироссийской социал-демократии фигурой номер один.

Из Кракова он отправился в Вену, где познакомился с Бухариным и Троцким, точнее, не познакомился, а... Троцкий сидел в квартире своего единомышленника, сына богатого бакинского мельника Скобелева. Говоря его же словами, они «пили душистый русский чай и рассуждали, конечно же, о низвержении царизма». Вдруг из соседней комнаты вышел человек, молча налил себе чаю и так же молча ушел обратно, демонстративно не принимая участия в болтовне. Ну а что ему оставалось делать, если чесать языком неохота, а чаю хочется... В Вене он работал над статьей «Марксизм и национальный вопрос», по поводу чего писал Малиновскому: «Сижу в Вене и пишу всякую ерунду». Кажется, увлечение марксизмом у него начало проходить...

В Петербург Иосиф вернулся в середине февраля. Положение в городе он сам охарактеризовал как «вакханалию арестов, обысков, облав». По злой иронии судьбы, одним из дел, которым он занимался, была защита доброго имени депутата Малиновского, которого со страниц газеты «Луч» открыто обвинили в сотрудничестве с охранным отделением. А между тем именно Малиновский и выдал его полиции. 10 февраля был арестован Свердлов, 23 февраля, на благотворительном бале-маскараде, на который он неизвестно зачем пошел, — Сталин. Лидирующее положение в Русском бюро ЦК занял Роман Малиновский, провокатор. А Свердлов и Сталин были высланы в Туруханский край, последний — сроком на четыре года.

 

 

Joomla templates by a4joomla