Глава 11
«ПЯТНАДЦАТЫЙ НАРКОМ»
Да, большевикам на удивление легко удался их переворот. И то сказать, за восемь месяцев у власти либералы сумели довести страну до совершенно феноменального хаоса, в котором уже никто и ничем не управлял. Власть, как перезрелое яблоко, готова была упасть в первые подставленные ладони. И пока другие политические силы предавались дискуссиям, рефлексии и прочим интеллигентским изыскам, большевики, приложив, право же, совсем небольшие усилия по захвату почты, телеграфа и телефона, сорвали яблочко и представили его съезду Советов. Пролетарская революция, о необходимости которой так много говорили большевики, паче всякого чаяния совершилась! И съезд, триумф большевиков на котором стал еще более абсолютным после торжественного ухода с него меньшевиков, бундовцев и правых эсеров, заклеймивших события как «военный переворот» (покажите мне среди новой власти хоть одного военного!), радостно объявил о переходе власти в руки Советов.
Первые шаги были абсолютно логичны. В ту же ночь съезд Советов принял Декрет о мире, предложив воюющим странам заключить перемирие и начать переговоры. Еще одним декретом стал Декрет о земле, по которому навсегда отменялось право частной собственности на землю и она передавалась в общенародную собственность, а также национализировались недра, леса, воды. Осталась «мелочь» — реализовать эти сверхпопулистские декреты, для чего требовалось всего лишь удержать власть и навести в стране порядок. В первое никто не верил, а как совершить второе, никто не имел представления.
Едва получив власть, съезд тут же вручил ее большевикам, сформировав правительство, состоящее сплошь из них одних. Правительство новой власти должно было иметь и новое название — но какое? Как это решалось, вспоминает Троцкий:
«Летучее заседание в углу комнаты.
— Как назвать? — рассуждает вслух Ленин. — Только не министрами — гнусное, истрепанное название.
— Можно бы комиссарами, — предлагаю я... Нельзя ли "народные"?
— Совет народных комиссаров? — подхватывает Ленин. — Это превосходно: ужасно пахнет революцией!».
Председателем Совета Народных Комиссаров, первым в списке, шел Ленин, а последним по счету, пятнадцатым — наркомом по делам национальностей — Сталин. Правда, в этом составе Совнарком просуществовал совсем недолго, поскольку тут же снова начались притихшие было на неделю внутрипартийные разборки. Вскоре часть партийной верхушки во главе с теми же «вечными парламентариями» Зиновьевым и Каменевым потребовала включения в состав правительства представителей от меньшевиков и эсеров. Получив ту реакцию, какой и следовало ожидать — не для того «братьев-социалистов» скидывали, чтобы тут же приглашать обратно, — 17 ноября они, вместе с Рыковым и Милютиным, объявили о своем выходе из состава ЦК, и те же Рыков, Милютин и их сторонники Ногин, Теодорович, Шляпников, Рязанов, Юренев, Ларин вышли из Совнаркома. Взамен туда вошли четверо левых эсеров, справедливо потребовавших, чтобы их также допустили к власти, поскольку революцию они делали вместе с большевиками. Впрочем, все равно властные структуры создавались экспериментальным путем, поскольку большевики не имели никакого опыта управления чем бы то ни было — впрочем, ситуация была настолько уникальна, что едва ли чей-либо опыт им бы и пригодился. Они продвигались шаг за шагом, от одной насущной задачи к другой, и очень быстро трезвели и умнели, утрачивая теории и иллюзии. Уже в марте 1918 года Ленин заявил: «Да, мы увидим международную мировую революцию, но пока это очень хорошая сказка, очень красивая сказка... серьезному революционеру свойственно ли верить в сказки?»
Но несмотря на отсутствие опыта, большевики все-таки не собирались сдаваться. 29 ноября ЦК создал бюро для решения самых важных, не терпящих отлагательства вопросов — партия стала над властью. Тех, что вошли в это бюро, прозванное неофициально «четверкой», и следует считать первыми лицами в партии большевиков, а теперь и во всей стране. Их имена: Ленин, Свердлов, Троцкий, Сталин. Это к вопросу о роли Сталина в революции.
Но в Совнаркоме Сталину достался пятнадцатый по счету (и по значению) наркомат — по делам национальностей (правда, на него по партийной линии тут же навешали кучу других обязанностей). Признанный (и единственный!) теоретик партии по национальному вопросу, он был и единственной подходящей кандидатурой. Хотя, может быть, и не той, что виделась Ленину на этом посту, ибо целью создания этой структуры было, как позднее, уже в 1923 году, написал Ленин (несколько по другому поводу, но эта формула вполне подходит) — «защитить инородцев от истиннорусского держиморды». Сталин, с его явной любовью к русскому народу, не очень-то годился для такой «защиты», лучше было бы назначить в такой наркомат кого-нибудь порусофобистее — но кого? Русского? Были среди русских русофобы, Ильич из них первый, но не для того наркомат создавали, чтобы им командовал «держиморда» из коренной нации. Латыша или поляка? Это уж слишком вызывающе, поляков в России тысячу лет терпеть не могли. Еврея? Тут же скажут, что «жиды воду мутят», хотя в этом случае мутили воду совсем не «жиды». Кто в первую очередь требовал защиты от «держиморды». Если читатель еще сам не догадался, подскажу, какой комитет был создан первым номером. Польский, однако, и, чуть позднее, литовский. Лишь почти два месяца спустя, в январе, появились еше четыре комитета: мусульманский, еврейский и почему-то белорусский и армянский.
Итак, Сталин стал наркомнацем. О том, насколько важным и актуальным в сложившейся ситуации виделось ему порученное направление работы, говорит сама его деятельность на этом посту. В начале ноября ему откомандировали «опытного» аппаратчика Станислава Пестковского, уже успевшего поработать в ВРК, Наркоминделе и Наркомфине и почему-то нигде не прижившегося. Пестковский нашел «своего» комиссара.
«Товарищ Сталин, — спросил он. — Вы народный комиссар по делам национальностей?
— Я.
— А комиссариат у вас есть?
— Нет.
— Ну, так я вам сделаю комиссариат.
— Что вам для этого нужно?
— Пока только мандат на предмет "оказывания содействия"56».
Сталин выдал ему мандат и снова исчез в лабиринтах Смольного, а Пестковский приступил к организации. Он нашел себе помощника, старого приятеля, вдвоем они поставили в одной из комнат столик, что означало учреждение (третий по счету стол в этой комнате), два стула, написали название на большом листе бумаги, затем создатель наркомата снова отправился за комиссаром.
«— Товарищ Сталин, идите смотреть ваш комиссариат.
Невозмутимый Сталин даже не удивился такому быстрому "устройству" и зашагал за мной по коридору, пока мы не пришли в "комиссариат". Здесь я отрекомендовал ему т. Сенюту, назвав его заведующим канцелярией Нар-комнаца. Сталин согласился, окинул взглядом «комиссариат» и издал какой-то неопределенный звук, выражающий не то одобрение, не то недовольство и отправился обратно в кабинет Ильича»57.
И наркомнац зажил собственной загадочной жизнью. Нарком немного уделял внимания своему ведомству — ему было несколько не до того, он был занят самой разнообразной работой. В ноябре — декабре он возглавлял редколлегию «Правды», комитет, контролировавший работу большевистской печати, комитет, отвечающий за отношения с Украиной, не считая участия в обсуждении множества других дел по своему положению члена «четверки». Когда 23 декабря Ленин ушел в короткий отпуск, за себя он оставил, пропустив первых четырнадцать, именно «пятнадцатого наркома».
Теперь Иосиф отнюдь не был весел, как весной. Тот же Пестковский вспоминает, что «в отличие от других партийных руководителей, которые обычно были говорливы и рассказывали захватывающие истории о том, что происходило в партийном комитете, Сталин был мрачен и замкнут». Эйфория революции для него, трезвомыслящего практика, закончилась раньше, чем для других, а состояние дел отнюдь не настраивало на веселый лад.
Эту зиму можно было бы назвать «зимой утраченных иллюзий», когда взявшие власть большевики начали понимать, что теория — одно, а жизнь — совсем другое. Они действительно начали с реализации множества теоретических положений, от отмены смертной казни до права наций на самоопределение, но из большинства их прекрасных идей ничего не вышло. Жизнь брала свое. Смертную казнь вскоре пришлось восстановить, и еще как восстановить, а декларация права наций на самоопределение уже в ближайшие дни обернулась потерей Финляндии, а в перспективе грозила распадом страны, поскольку все «самостийники» по всей бывшей империи подняли головы. (Впрочем, справедливости ради надо сказать, что без оной декларации произошло бы точно то же самое, окраины отделялись не потому, что им «разрешили», а почуяв слабость центральной власти.) Продолжалась война, продолжалась смута, на страну надвигался голод, и прекрасные идеи построения нового общества как-то забылись за повседневными делами — как бы накормить, защитить и усмирить общество существующее.
Никто не верил в то, что большевикам удастся удержать власть (интересно, а сами большевики в это верили?). 4 ноября газета «Новая жизнь» писала: «Без государственного механизма, без аппарата власти вся деятельность нового правительства похожа на машину без приводных ремней: вертеться — вертится, но работы не производит». По сути,так оно и было. Но большевикам терять было нечего, а приобрести они могли целую страну, так что постепенно они начали налаживать и работу «приводных ремней».
Если декрет о земле надо было всего лишь довести до сведения крестьян — а остальное они сделают сами, то с декретом о мире возникли большие проблемы. Для начала, главнокомандующий генерал Духонин отказался подчиниться приказу Совнаркома и начать переговоры с немцами. Армия окончательно вышла из повиновения, и это был конец новой власти, ибо стоит главкому сейчас двинуть войска на Петроград... И тут Ленину пришел в голову совершенно гениальный ход. Совнарком сместил Духонина с поста главнокомандующего, назначив на его место прапорщика (!) Крыленко, и обратился через головы армейского командования всех уровней, непосредственно к солдатам с призывом «взять дело мира в собственные руки», то есть явочным порядком прекратить осточертевшую войну. Да, главнокомандующий недооценил, что за спиной большевиков стоял декрет о мире, и поплатился за это — он был убит собственными солдатами. Этот раунд большевики выиграли: теперь в той мере, в какой армия вообще способна была повиноваться, она повиновалась Совнаркому.
Но, как ни странно, вопрос о мире вызвал раскол и в самой партии. Далеко не все в ней хотели прекращения войны, ведь главная цель — мировая революция — так и не была достигнута. «Левые коммунисты» (еще более левые, чем Ленин) выдвинули идею «революционной войны». При этом логика у них была совершенно убийственная. Конечно, когда есть армия, когда есть силы, то можно вести «революционную» войну и победить в ней — в чем в свое время преуспели Мао, Фидель Кастро и иже с ними. Но если этих сил нет? Все, в том числе и «левые», прекрасно понимали, что с такой армией, какая имелась у тогдашней России, воевать нельзя. Но, как оказалось, у сторонников «революционной войны» и был расчет на то, что Россия потерпит поражение. Начнется немецкая оккупация, и вот тогда-то, познав на собственном опыте, что такое немецкий сапог, русский мужик начнет «священную войну». Дальше, по теоретическим разработкам «левых», партизанские действия оного мужика нанесут оккупантам такой урон, что это вызовет резкое недовольство населения стран-захватчиков и приведет-таки к долгожданной революции по Марксу. А то неудобно как-то все получается в этой нелепой стране, которая ну никак не хочет жить согласно теории. (Это не красивый лозунг, прикрывающий борьбу за власть, как оно обычно бывает в политике, они на самом деле так думали! С идеей мировой революции большевики распрощались лишь к концу 1920-х годов. Впрочем, политики как таковые с тех пор нисколько не поумнели — обсуждалась ведь одно время в перестроечной России на полном серьезе программа «500 дней».)
Ребяческие идеи «левых коммунистов» хотя бы ограничивались дебатами в Смольном. Троцкий тоже исповедовал похожую теорию — «ни мира, ни войны», то есть мира не подписывать и военных действий тоже не вести. Неизвестно почему он был уверен, что немецкие войска крайне революционно настроены, и такая политика вызовет в Германии и Австрии революции. Все бы ничего, но Троцкий был руководителем мирной делегации в Бресте и имел все возможности реализовывать свои теории на практике. В конце концов он все-таки сорвал переговоры, и 18 февраля немецкие войска начали новое наступление.
О роли Сталина в эти дни косвенно говорят телеграммы, посланные в Брест Троцкому. «Мне бы хотелось посоветоваться сначала со Сталиным, прежде чем ответить на Ваш вопрос... Ленин». «Сейчас приехал Сталин, обсудим с ним и сейчас дадим вам совместный ответ. Ленин». «Передайте Троцкому. Просьба назначить перерыв и выехать в Питер. Ленин. Сталин». Это означает, что в те дни он был вторым лицом в государстве — формально вторым.
А кому какие идеи принадлежали, про то только Ленин со Сталиным знают...
...А наркомат по делам национальностей жил себе своей загадочной жизнью. После переезда в Москву он сначала вообще не получил помещения — что косвенно опять же говорит о том значении, которое придавалось его работе. Потом ему предоставили аж целых два дома, а вскоре наркомат оказался разбросанным по всей Москве. Национальностей в России было много, и комиссии плодились, как известные насекомые на коммунальной кухне. Основное время его работники тратили на бесчисленные дискуссии, что буквально сводило наркома с ума, когда он вырывался на некоторое время к своему ведомству. «Все члены коллегии по национальному вопросу стояли в оппозиции к Сталину, нередко оставляя своего народного комиссара в меньшинстве... — вспоминал Пестковский. — В тех случаях, когда в результате наших бесконечных дискуссий на совещаниях запас его терпения истощался, он вдруг исчезал. Делал он это чрезвычайно ловко. Сказав: "Я на минутку", он исчезал из комнаты и прятался в одном из закоулков Смольного и Кремля. Найти его было почти невозможно. Сначала мы его ждали, а потом расходились. Я оставался один в нашем общем кабинете, терпеливо дожидаясь его возвращения. Но не тут-то было. Обычно в такие минуты раздавался телефонный звонок: это Владимир Ильич требовал Сталина. Когда я отвечал, что Сталин исчез, он мне говорил неизменно: "Срочно найти". Задача была нелегкой. Я отправлялся в длинную прогулку по бесконечным коридорам Смольного и Кремля в поисках Сталина. Находил я его в самых неожиданных-местах. Пару раз я застал его на квартире у матроса Т. Воронцова, где Сталин лежал на диване, курил трубку и обдумывал свои тезисы»58. Троцкий разогнал бы такой наркомат в два счета, Сталин же был беспредельно терпим к чужим взглядам, если они не нарушали политику партии. Если же нарушали, то он пускал в ход «тяжелую артиллерию» — обращался за поддержкой в ЦК - и неизменно побеждал.
Вот когда ему пригодились семинарские навыки обращения с текстами. Как он понимал «самоопределение наций»? 12 декабря 1917 года Сталин писал: «Совет Народных Комиссаров ничего не имеет против того, чтобы украинский народ выделился в независимое государство». И тут же: «Генеральный секретариат играет в самоопределение, прикрывая этой игрой свой союз с Калединым и Родзянко». А 15 января 1918 года на III Всероссийском съезде Советов он говорит: «Все указывает на необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс. Принцип самоопределения должен быть средством борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма». Несколько позже он говорит о «добровольном федерализме», на принципах которого в состав Советской России должны войти все части России царской, вплоть до Польши и Финляндии. И вошли — почти все, кроме тех, которых по причине войны не удалось удержать. В общем, тоже «творческий марксизм» или «творческий ленинизм»... Даже если у Ленина и было иное мнение, он предпочел не спорить с наркомнацем, когда тот играл на своем поле.
...Еще о стиле работы Сталина. Воспоминания Иосифа Прута. В ноябре 1920 года он привез из Владикавказа в Москву письмо Сталину. Нашел наркомат, отыскал дверь с табличкой «Нарком». Ни секретаря, ни кого-либо еще не было. В глубине комнаты — вторая дверь. Он постучал и, получив приглашение, вошел. Нарком сидел за столом.
«— У меня к вам письмо от товарища Кирова, — сказал Прут.
Сталин взял письмо, положил, не распечатывая, на стол:
— Когда приехали?
— Два часа назад.
— Где остановились?
— В третьем доме Моссовета.
— Койку получили? -Да.
— Талоны на продовольствие получили?
— Получил, товарищ нарком.
— Чаю хотите?
— Спасибо, я завтракал»59.
Только после этого Сталин распечатал письмо. Запомним этот случай — пригодится.
Наркоматом по делам национальностей правительственная деятельность Сталина не ограничилась. В январе 1919 года он вместе с Дзержинским отправился на Восточный фронт расследовать причины сдачи Перми. То, что они там увидели, заставило Сталина по новому осмыслить работу аппарата власти. Тот уровень расхлябанности, безответственности, бардака, который обнаружился при знакомстве с работой учреждений, как военных, так и гражданских, зашкаливал за все мыслимые ограничители. Официальные донесения не отражали ничего, кроме фантазий их авторов. Тогда у Сталина родилась идея контроля — он предложил штабам армий иметь «внизу» своих агентов, информирующих о реальном положении дел и надзирающих за точным исполнением приказов. Идея получила развитие. 30 марта 1919 года Сталин был утвержден народным комиссаром государственного контроля — еще один наркомат, с которым было совершенно непонятно, что делать. Организации и реорганизации государственного контроля было отдано немало сил в последующие годы. 30 апреля было создано бюро жалоб и заявлений при наркомате. 5 мая нарком уже выступил с докладом об итогах ревизии советских учреждений. Так Сталин напрямую вступил в борьбу с одним из главных врагов советского строя — многоголовой гидрой беспорядка.
Два наркомата на одну голову — не много ли? Вообще-то много, но Сталину не пришлось так уж вплотную заниматься работой в Москве. Основным его рабочим местом в ближайшие годы был не кремлевский кабинет, а штабной вагон где-нибудь на запасном пути прифронтовой станции.