Прудникова Е. А.
П 85 Сталин. Второе убийство — СПб.: Издательский Дом «Нева», ML: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2003. — 448 с.
ISBN 5-7654-3007-4
ISBN 5-94847-466-6
Прудникова Е. А.
Сталин. Второе убийство
Книга известного петербургского журналиста Е. Прудниковой представляет собой журналистское расследование, посвященное мифам о Сталине. Совсем другим предстает на страницах книги «вождь всех времен и народов» — бескорыстным романтиком в юности, умным и трезвым прагматиком в зрелом возрасте и просто хорошим человеком. Как это сопоставить с преступлениями режима — коллективизацией, репрессиями, культом личности? Для этого надо отбросить в сторону ярко раскрашенную картинку, которой прикрыли нашу историю творцы мифов, и взглянуть в лицо фактам.
Интереснее всего в этом вранье то,
что оно — вранье от первого и до последнего слова.
М. Булгаков
Сталин недаром учился в семинарии — он хорошо знал человеческую природу. Как-то во время войны он сказал: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее!» И не успел он умереть, как первая часть формулы начала сбываться, и сбывалась она пятьдесят лет. Точно как в басне, лягнуть мертвого льва сбежались все: гиены, шакалы, ослы. В начале 90-х маятник достиг высшей точки и, повинуясь неизбежному закону всемирного тяготения, пошел назад. И ветер истории загудел в ветвях кладбищенских берез.
Практически сразу после рокового 5 марта 1953 года появилась версия о том, что Иосифу Джугашвили помогли уйти из жизни. Ничего удивительного в ней нет, она появляется почти автоматически каждый раз, когда какой-нибудь правитель нашей страны умирает, для исторического разнообразия, своей смертью (если не своей, то возникают легенды о чудесном спасении). Обычно подобные слухи — это разговоры коммунальных кумушек, которым скучно жить, когда все в мире происходит согласно естественным законам. Но каким бы образом Иосиф Джугашвили ни покинул этот мир, про Сталина можно сказать точно: он был убит.
Рассказывают, что однажды, разбираясь с сыном Василием по поводу очередных его художеств, Иосиф Виссарионович спросил: «Ты думаешь, ты — Сталин? Нет! Ты думаешь, я - Сталин? Нет! Это он - Сталин!» — и показал на свой портрет. Так вот: Сталин как историческая фигура и как государственный деятель был умерщвлен, сознательно и с особой жестокостью. Зачем и за что? Почему его так ненавидели пришедшие после? Ответ на этот вопрос надо искать не в смерти, а в жизни. И коль скоро мы говорим о «тайнах великих», то настоящая тайна этого человека не в том, как он умер, а в том, как он жил и что делал — на самом деле, а не в сборниках сказок, именуемых учебниками истории.
Едва ли какое-либо иное время в жизни Российского государства мифологизировано так, как события недавнего прошлого. Тема сталинского периода существования России исследуется пятьдесят лет, и все пятьдесят лет она мечется между мифами. Ибо пока что наша история представляет собой не что иное, как некую богословскую схоластику, набор исторических догм, не просто отличающийся от того, что было на самом деле, но вообще ничего общего с историей не имеющих. Это мифологическое пространство, в котором революцию 1917 года сделали большевики, коллективизация произошла потому, что «так решил пленум», а разгадка событий 1937 года лежит то ли в сталинской паранойе, то ли в сталинском патриотизме. Между тем к реальности Страны Советов, ни то, ни другое, ни третье не имеют ни малейшего отношения.
Если история социалистических времен представляет собой вариации на тему «Краткого курса», несколько видоизменяющиеся в зависимости от «генеральной линии партии», то большая часть «разоблачений», когда добираешься до их источников, восходит либо к Троцкому, либо к Геббельсу. Не в силах разработать что-то свое, пропагандистская машина «оттепели», пользуясь тем, что ни антисталинские работы Троцкого, ни, тем более, геббельсовская пропаганда населению СССР, естественно, не были знакомы, взяла на вооружение их обвинения, построив на них свои «разоблачения культа». За исключением тех случаев, когда они, эти разоблачения, представляют собой фантазии Хрущева, подчиненные одной цели: на правах «очевидца» показать «вождя народов» через замочную скважину, причем как можно более отвратительным в обывательском смысле. Расчет точный: если человек мерзок как личность, он не может быть великим. С этой задачей Никита Сергеевич, будучи по природе своей обывателем, превосходно справляется сам, не нуждаясь ни в Геббельсе, ни в Троцком.
Пример? Берем «цитатник» под названием «Сталин в жизни», ищем, навскидку, фамилию Хрущева, первую попавшуюся цитату из воспоминаний. Повторяю, первую, попавшуюся на глаза. Ага, нашли!
«Каждый раз, приезжая на «Ближнюю дачу», мы перешептывались друг с другом о том, на сколько больше, чем в наш прошлый приезд, стало здесь замков. К воротам были приделаны всевозможные запоры и была воздвигнута баррикада. Вдобавок ко всему, дачу окружали две стены, между которыми находились сторожевые псы. Имелась также электрическая сигнальная система и множество других защитных устройств. В известной степени все это делалось совершенно правильно. Сталин, занимавший столь высокое положение, представлял собой очень заманчивую цель для любого врага советского строя. Тут не было ничего смешного, и принимавшиеся им меры предосторожности казались разумными, хотя любому из нас было бы опасно пытаться подражать ему».
А вот свидетельство А. Рыбина, личного охранника Сталина. «Забор был обыкновенный — из досок. Без всякой колючей проволоки сверху. Правда, высотой в пять метров. А в 1938 году появился второй — внутренний, трехметровой высоты, с прорезями смотровых глазков. Заставили это сделать явные угрозы оппозиции... Никаких железных дверей, кроме военного бомбоубежища, на даче не имелось. Все внутренние двери были сделаны из простого дерева и с половины застеклены... конечно, при необходимости захлопывались на обычный английский замок «линг». Ключи от него всегда находились у коменданта или дежурного офицера. Никакой сверхсложной внутренней системы запоров, которые-де мог открыть лишь сам Сталин при помощи специального электрического устройства, в помещении не существовало. Это очередная байка изощренных сочинителей».
Из сравнения этих двух отрывков видно, что Никита Сергеевич, пардон, врет. И если сравнивать все новые и новые образцы его творчества с воспоминаниями других людей, видно, что он не просто врет, а врет художественно, с упоением, но и с точным знанием психологии обывателя, которому всегда кажется, что от него что-то скрывают, причем скрывают всякую мерзость. На этом стоит вся желтая пресса, и на этом стоят мемуары «разоблачителя» Хрущева. И вот так он врет все время, с утомительным постоянством, даже там, где в этом нет никакой нужды, просто из любви к искусству. А ведь большая часть «Сталиниады» построена именно на хрущевских мемуарах. Представляете себе, чего там наворотили?!
Именно «Сталиниада» определила принцип построения этой книги, которая сначала задумывалась просто как популярная биография «вождя народов». Но как-то раз в ходе работы мне в руки попала эта книга Юрия Борева -капитальный труд, в котором автор некритически собрал байки, анекдоты, некоторые воспоминания о Сталине, то есть, именно тот мусор, который нанесли на его могилу. Сам Борев тут, может быть, и ни при чем, он просто выразитель идей своего времени и своей среды. И все бы ничего, но именно эта среда - диссидентствующая интеллигенция - в годы перестройки завладела средствами массовой информации и стала распространять свою уз-копрослоечную точку зрения, вбивая ее в голову доверчивого населения. А население против телевизора беззащитно.
Иной раз люди удивляются — почему в годы перестройки нашу страну взяли голыми руками. И мало кто возводит происшедшее к XX съезду. А между тем именно хрущевский доклад и был тем ударом, который сломал становой хребет советскому человеку. Очень простая аналогия: допустим, живет себе человек, честный, добропорядочный, из хорошей семьи. И вдруг появляется некто, вроде бы неопровержимо доказывающий, что отец этого человека - убийца, а мать - проститутка. Что будет с ним, узнавшим такую новость? Его спина согнется, голова опустится — приходи и бери голыми руками. Это и было проделано с целым народом.
Тогда, в 50-е годы, как и позднее, в таком аспекте о хрущевском «правдоискательстве» никто не думал, да и сами творцы «разоблачений культа» того, что у них вышло, отнюдь не программировали. Просто после смерти Сталина сменилась власть, только и всего. И, чтобы придать пришедшим к власти пигмеям хоть какой-то вид и вес, надо было принизить их предшественника. А то, что попутно со Сталиным, которого надо было принизить, чтобы возвысился Хрущев и его компания, походя, между делом, отменяли целую эпоху, отменяли жизнь поколения, заодно объявленного либо соучастниками преступления, либо стадом безмозглых баранов, - да кого это волновало? Кого интересует, что чувствуют «массы»?
А эти «массы», между прочим, за пятнадцать лет построили на месте разваленной промышленности новую, сломали хребет Гитлеру, перед которым легли в пыль мощнейшие армии Европы, в кратчайшие сроки восстановили разрушенную войной страну. Но, если надо, ткнем им в лицо «тоталитарный режим», «залитую кровью страну», то ли восемь, то ли восемьдесят миллионов невинно убиенных «честных коммунистов» (ибо крестьянскую тему стали разрабатывать лишь в 90-е годы, до тех пор все правдоискатели интересовались только своими, то есть интеллигентами и коммунистами, «классово чуждые» рабочие и крестьяне их нисколько не занимали.) То, что они объявлены соучастниками преступления, а их подвиги тем самым несуществующими, ибо какие же подвиги могут быть у преступников, повторюсь, никого не волновало.
Так что второе, настоящее убийство Сталина было еще и убийством времени, убийством поколения, а заодно и убийством народа. Согласитесь, что сын достойных родителей ощущает себя в жизни иначе, чем сын убийцы и проститутки, и относятся к нему иначе. И если бы не хрущевская экзекуция, то не дошли бы мы через поколение до жизни такой, при которой каждый заезжий иностранец учит нас жить, а мы ему внимаем, согласно кивая. И будем внимать до тех пор, пока не перестанем ощущать себя детьми убийцы и проститутки, опять же, согласно кивая. В годы перестройки договорились до полного абсурда, начав подсчитывать, сколько и чего вывезли наши из побежденной Германии. Картинную галерею, дескать, поимели. Какой кошмар! А то, что немцы прошли огнем и мечом по нашей земле, — это не считается. Да и вообще, это Сталин хотел весь мир завоевать, как пишет господин Суворов (а его русские читатели, опять же, согласно кивают), а Гитлер, бедненький, только защищался. Так защищался, что до Москвы дошел! Осталось только потребовать от российского правительства пенсиона немецким ветеранам, по примеру того, какой в Германии получают евреи. Они, конечно, молодцы, что сумели эти выплаты организовать. Вот только хотелось бы знать, что думают на том свете сгоревшие в печах Освенцима по поводу гешефта, который сделали на их смерти потомки?
Никита Сергеевич, конечно, обо всем этом не думал. Он просто хотел удержать власть и не казаться при этом ничтожеством себе самому и другим. Средства его не волновали. И не было баснописца, чтобы сказать: «Когда бы от земли могла поднять ты рыло, тебе бы видно было, что эти желуди на мне растут».
И что хуже всего, разрушая, Хрущев и компания ведь ничего не дали взамен. Будь на их месте умные политики, они хотя бы всемерно помогали церкви - но идейно Хрущев так и остался навсегда большевиком-ленинцем, так что ненависть его к церкви была еще более сильной и желудочной, чем ненависть к Сталину. А его собственная команда, идеологи нового режима, его писатели киношники и прочие «инженеры человеческих душ» оказались в идеологическом смысле абсолютно бесплодны. Попытка заменить культ Сталина культом Хрущева с треском провалилась - уж больно карикатурный персонаж уселся в «кресло № 1» Страны Советов. Молодежь, прекрасное поколение «шестидесятников», начав с пропаганды «простой жизни, жизни без надрыва, жизни, как она есть», кончила неприкрытым и бесстыдным культом приобретательства, в которое к зрелому возрасту эта «жизнь как она есть» у них выродилась, поклонением даже не золотому тельцу, а джинсам и сникерсам. Вот уж доподлинно, благими намерениями вымощена дорога сами знаете куда.
Какое-то время еще держались на старых идеологических запасах, на воспоминании о войне, но ведь вечно Днем Победы жить не будешь. Страна, лишенная высокого идеала, за несколько десятилетий сгнила на корню. Во-первых, в ней стало ничего не стыдно. Не стыдно воровать, не стыдно получать незаработанные деньги, не стыдно женщине рекламировать по телевидению прокладки, а мужику презервативы, не стыдно быть проституткой или гомосексуалистом, не стыдно бросать мусор на чистый тротуар и писать в подъездах. Не в том беда, что все это есть, а в том, что - не стыдно. Это все мелкие симптомы, как «звездная сыпь» у сифилитика. Более серьезный симптом, как провалившийся нос, - отсутствие патриотизма, привычка стыдиться своего образа жизни, своей страны как чего-то недоношенно-провинциального. Ну а третья стадия, до которой у нас, слава богу, еще пока дошли не все, хотя и многие, — это прогрессивный паралич совести. Когда я пишу эти строчки, только что окончился так называемый праздник 300-летия Петербурга, на который было ухлопано невероятное количество денег при том, как бедно живет у нас большинство честно работающих людей. Зато пыль в глаза пустили всему миру. И не стыдно отнять у голодного на барские забавы...
И все пошло с 1956 года. Факт тот, что после XX съезда мы жили все бессмысленней и бессмысленней, все грязнее и грязнее. Говорят, «после этого» не всегда значит «вследствие этого». Но ведь не всегда и не значит...
Любой журналист по характеру своей работы является специалистом по обработке массового сознания. Поэтому человеку, достаточно долго проработавшему в СМИ, то, как оболванивалось и оболванивается население России, видно, как рентгенологу скелет. Как ложь, запущенная, допустим, тем же Троцким в ходе политической борьбы со Сталиным, была сначала подана как вдруг открытый шокирующий факт, потом стала предметом обсуждения, пока, наконец, не приобрела статуса общеизвестной истины. Например, то, что Сталин перед самой войной обезглавил армию, лишив страну элиты вооруженных сил, — первым об этом написал именно Троцкий еще в 1937 году, потом подхватил Хрущев, и мы бы так и думали до сих пор, да спасибо тому же Виктору Суворову, который задумался: а чего на самом деле стоил Тухачевский как военачальник? А поскольку он, в отличие от большинства историков, людей глубоко штатских, в военных делах что-то понимает, то таланты «красного маршала» тут же предстали во всем их великолепии. Но это частный случай. А большинство хрущевских агиток, подпитанных перестроечной «разоблачительной волной», так и пребывают в полном здравии. Пример? Пожалуйста. «Черты грубости, коварства, нелояльности, капризности в характере Сталина, а главное — стремление к неограниченному правлению в партии и государстве, неразборчивость в средствах для достижения целей...» — так пишут о Сталине профессиональные, между прочим, историки, доктора исторических наук Г. Арутюнов и Ф. Волков в своей статье «Перед судом истории»1. Да откуда вы все это взяли, господа хорошие! Вы что, со Сталиным вино вместе пили, детей крестили, что вы так прекрасно разбираетесь в его характере? «Ну как же, — ответят мне господа хорошие, — это же общеизвестно, это все знают!» Общеизвестные истины — штука коварная. В свое время «все знали», что Солнце движется вокруг земли, а несогласных с этой истиной, как известно, немножко поджаривали.
Ну да, правильно, это все знают. А откуда знают? Волкогонов сказал? А ему кто? Авторханов? А кто такой Авторханов, он со Сталиным сколько миллиграммов соли съел? А знают вот откуда: эту байку запустил в обращение господин Троцкий, успешно приписавший Сталину черты собственного милейшего характера. Ну как же, я хочу власти, значит, и он хочет, не может не хотеть, да и вообще — как может человек не хотеть власти? А историки, до которых все это дошло уже десятой дорогой, потом эти байки радостно подхватили.
А вот Молотов, который рядом со Сталиным полжизни прошел, одним из его основных качеств называет скромность. Реальные же факты показывают, что он вовсе не стремился к власти как таковой. Что же касается средств, то Сталин был как раз слишком разборчив. Гитлер устроил «ночь длинных ножей» практически сразу, как пришел к власти, и правил, в общем-то, долгое время достаточно спокойно. Если бы гражданскую войну выиграли не красные, а белые, они бы на законных основаниях залили полстраны кровью и... приобрели бы статус спасителей отечества. А если бы Сталин устроил «тридцать седьмой год» году этак в 1924-м, то и у него, и у страны было бы куда меньше проблем. Не было бы сотен тысяч репрессированных, и коллективизация бы обошлась легче, и войну бы куда с меньшими жертвами выиграли... А он все в партийную демократию играл, ну и доигрался до того, что накануне войны страна понесла такие потери, от которых едва оправилась. Но чтобы знать это, мало волкогоновские «зады» повторять, надо интересоваться не только мнением историков, но и историей как таковой.
Опять же общеизвестно, что Сталин довел свою жену до самоубийства. Только не надо этого доказывать женщинам, потому что любая женщина тут же поинтересуется—а что собой представляла жена Сталина? Узнать это нетрудно. И когда узнаешь, то сочувствие как-то улетучивается и вместо него хочется лишь сказать: во влип мужик!
И так во всем, так всегда. Что такое метод журналистского расследования? Это когда ты выслушиваешь все, что тебе говорят по теме, все взаимоисключающие версии и не лезущие никуда факты. Некоторое время мрачно смотришь на этот ворох событий, мнений, выводов, понимая, что разобраться в этой куче невозможно. А потом начинаешь сортировать все это добро, и в конце концов все каким-то невероятным способом выстраивается в непротиворечивую картину. Метод совершенно одинаков, применяется ли он к коммунальной разборке или всемирной истории. Идеальное воплощение метода - мисс Марпл у Агаты Кристи, которая может упорно думать над крошечным не лезущим в общую картину фактиком, пока он наконец не становится на свое место. А обосновавшись на своем месте, может полностью перевернуть всю картину.
Но, по правде сказать, с таким количеством дезинформации сталкиваться в обыденной жизни не приходится. Наша официальная, неофициальная и полуофициальная история представляет собой Сплошное болото, где ни одному слову нельзя просто так верить, каждый факт приходится проверять и перепроверять. И по мере этих проверок и перепроверок вырисовывается картина, которая на поверку оказывается совсем другой. То есть настолько другой, что ничего общего...
Часть первая
ИОСИФ, СЫН САПОЖНИКА БЕСО
Глава 1 ТАЙНА РОЖДЕНИЯ
Из мифологии:
Иосиф Джугашвили родился 21 декабря. Распространенное в персидском ареале поверье гласит: рожденные в этот день — дети зла.
По официальной версии, отец Сталина — сапожник Джугашвили, а по преданию — князь Эгнаташвили, у которого мать Сталина служила экономкой. Любовный треугольник для восточного сознания непереносим. Джугашвили пил. Однажды он протрезвел и прибил Екатерину Георгиевну. После этого за ним пришли какие-то люди, и больше его никто не видел. Говорили, что он кончил свой век в пьяной драке.
По другой версии, Виссарион Джугашвили работал в Тбилиси. Главой цеха сапожников был армянин. Его наложница, молодая грузинка, зачала, и он предложил сапожнику Джугашвили на ней жениться. В качестве приданого Джугашвили получил некоторый капитал и возможность открыть в Гори собственное дело.
Имеется и еще ряд версий. В 1878 — 1879 годах знаменитый путешественник Пржевальский жил в Гори, где, верный своей привычке, вел дневник. В годы правления Сталина из архива Пржевальского исчез весь этот период. Но в расходной книге за 1880-1881 годы по недосмотру цензора остались отметки об отсылке Пржевальским денег матери Сталина на содержание их общего сына Иосифа.
Отцом Сталина был грузинский епископ.
Сталин — прямой наследник династии Романовых. Он зачат Александром II, когда Екатерина Георгиевна убирала в покоях царя во время его посещения Грузии.
...В свое время Агата Кристи устами Эркюля Пуаро сравнивала секс с рекой, вычистившей авгиевы конюшни. Она имела в виду, что интерес публики к сексу гораздо выше интереса к политике да и к любым другим темам, и мощнейшей струей этого интереса можно забить все другие темы. И ведь так оно и есть. История с Клинтоном и Моникой Левински, которой американцы насмешили весь мир, наглядно показывает, что политика президента куда менее интересна народу, чем то, с кем спит президент, — хотя каким образом это может влиять на управление государством? Да никаким. Разве что сексуальная неудовлетворенность ведет к излишней агрессивности, и красотка Моника, может быть, избавила мир от лишней войны...
Только этим, только желанием любыми путями привлечь интерес читателя можно объяснить, что столь огромное внимание уделено на страницах прессы слухам о том, чьим ребенком на самом деле был сын сапожника Бесо Джугашвили Иосиф. Все это, конечно, полная чушь, и мальчик был, вне всякого сомнения, сыном своего отца, коим являлся, как и числился, сапожник Виссарион. Нет никаких оснований сомневаться в супружеской верности его жены Екатерины, кроме старых смутных сплетен, которые, как кто-то тридцать лет спустя припомнил, вроде бы ходили, а может, и не ходили, а просто какая-нибудь баба сказала. Женщине надо быть уж совершеннейшим крокодилом, чтобы про нее языком не трепали, и даже тогда... ну разве что тогда будут трепать языком про мужика — надо же, вокруг столько баб хороших, а он с таким крокодилом связался! И если кому хочется плодить сплетни, то запретить этого, конечно, нельзя, равно как и переубедить сплетников невозможно. Ну хочется им, чтобы этот человек был «зачат в беззаконии и рожден во грехе»! Да еще желательно и в день, когда рождаются Дети зла. Чем страшнее, тем интереснее!
И все же девяносто девять шансов из ста, что Иосиф был сыном Виссариона Джугашвили. Виссарион же по происхождению своему тоже был потомком не монарха и не князя, а зажиточного винодела Вано Джугашвили из села Диди Лило. Отец его торговал вином в городе, старший брат Георгий держал харчевню на дороге, и вся мировая история могла бы пойти по-другому, если бы не обрушившиеся на семью несчастья. Сначала умер отец, не дожив даже до пятидесяти лет, затем какие-то разбойники не разбойники — дело это темное... в общем, брата Георгия убили, а оставшийся наследником всего достояния Виссарион почему-то отправился в Тифлис. Кто его знает, почему, — может быть, долги помешали, а может, и чего иного опасался юноша, но из родного села он уехал. В Тифлисе Виссарион выучился ремеслу сапожника, а когда горийский купец Барамов открыл мастерскую, то в числе других мастеров пригласил и его. Было ему тогда около двадцати лет.
Когда Виссариону исполнилось 24 года, он женился на восемнадцатилетней Екатерине Геладзе (или, как ее называли, Кеке), также крестьянской дочери, круглой сироте, которая жила вместе с двумя братьями у своего дяди в Гори. Первый их сын, Михаил, родился спустя девять месяцев после свадьбы, но, не дожив до года, умер. Не зажился на свете и второй, Георгий, который тоже умер в младенчестве от тифа. «И первого, и второго крестил мой дед, — рассказывал кремлевский охранник Сталина Г. Эгнатошвили. — А когда родился третий ребенок — Иосиф, — Екатерина Георгиевна ему сказала: "Ты, конечно, человек очень добрый, но рука у тебя тяжелая. Так что извини меня, ради бога, Иосифа покрестит Миша"2».
Кстати, и насчет персидского календаря доморощенные астрологи оплошали. На самом деле, согласно записи в метрической книге Успенского собора в Гори, Иосиф родился 6(18) декабря 1878 года. Однако день рождения Сталина празднуется 9(21) декабря 1879 года. В чем же дело?
Досужие исследователи опять же возводят изменение даты рождения к разным сложным психологическим причинам, вплоть до того, что Сталин-де был поклонником магии чисел. Тут можно привести длительное рассуждение В. Похлебкина — не для пользы дела, а просто в качестве примера того, сколь извилистым иной раз бывает путь протекания человеческой мысли.
«У нас будет еще повод поговорить о сталинской склонности к мистике чисел. По грузино-персидскому счету цифра 5 была наделена магическим смыслом. Все, что было кратно 5, должно было приносить счастье, или сбываться...
В 1889 появилось издание "Вепхис Ткаосани" ("Тигровой шкуры "), которому было суждено помочь ему в выборе крепкого псевдонима, ему было в это время ровно 10 лет. (Издателем поэмы был Сталинский, отсюда и Сталин. Это, конечно, притянуто за уши, и "Витязь" еще более притянут за уши — но надо же как-то оправдать теорию "мистических пятерок", а больше ничего знаменательного в этом году не происходило — Е. П.). В 1899 году его исключили из семинарии, и ему исполнилось в это время ровно 20 лет. Следовательно, гораздо правильнее вести отсчет с 1879 г., а не формально с 1878 г. Ибо от 1879 г. его отделяет только несколько дней конца декабрями, если бы не случайность и мать доносила бы его еще неделю, то он и формально, и фактически родился бы в 1879 г. Ведь, когда его спрашивали, сколько ему лет, он считал не формально, а реально... Вот почему он всегда приводил в России только эту дату и решил после 1917 г. окончательно придерживаться ее как реальной, а не "догматической", каким являлся 1878 г. И когда он, вопреки уже принятому им правилу, в 1920 г. указал 1878 г., это было сделано потому, что дата эта указывалась для заграницы, где, как прекрасно знал Сталин, господствовали страшно бюрократические и формальные взгляды и где отход от даты в метриках был бы признан сенсационным. Так вот, чтобы не "раздражать " западных чистоплюев педантичности, Сталин "бросал " им кость " — формальный год своего рождения, а не фактический, каким был 1879 г., ибо только с него недельный младенец начал свою жизнь и только 1879 г. был первым годом его реальной жизни. Здесь снова проявилась жгучая нелюбовь Сталина к формализму, к догматике и его стремление рассматривать все явления под углом здравого смысла и целесообразности. Но объяснять это кому-либо он просто не стал»3.
Да, а еще, кроме нелюбви к догматике, здесь явно прослеживаются симптомы начинающейся шизофрении, (вопрос только, у кого — у исследуемого или у исследователя). Неудивительно, что с такими биографами главу советского государства, одного из самых здравомыслящих людей на свете, стали считать сумасшедшим.
Закрученных объяснений можно придумать множество, как между двумя точками можно провести бесчисленное множество кривых. Но практика жизни показывает, что причины таких вещей чаще всего бывали простыми и чисто бытовыми. Когда в 1920 году Сталин собственноручно заполнял анкету для шведского левого журнала «Фолькетс Дагблад Политикен», то дату рождения он проставил правильную — 1878 год, об этом и Похлебкин говорит. В партийных же документах упорно значится 1879 год — но заполнены эти документы чужой рукой, какой-нибудь секретарь механически переписывал с других бумажек. Сначала некоторые исследователи утверждали, что 1879 год рождения появился в партийных документах после 1917 года. Но, рассматривая фотографии Иосифа Джугашвили, сделанные при его поступлении в тюрьму в 1910 году, отчетливо видишь записанное в данных заключенного: год рождения— 1879-й.
Как такое могло получиться? Очень просто. Скорее всего, этот год рождения значился в том фальшивом паспорте, с которым его взяли в 1910 году, только и всего. Подлинную фамилию в конце концов установили, а с датой рождения никто возиться не стал, какая, собственно, разница, какой там конкретно год? Если бы ему было семнадцать или двадцать лет, то в точном определении возраста был бы смысл, поскольку это могло повлиять на приговор, а тридцатилетнему не все ли равно? Так все и пошло: 1879 год попал в жандармские документы, затем в обычные - надо же было по отбытии ссылки вместо фальшивого паспорта получить нормальный — и так и пошел кочевать из бумаги в бумагу, пока не приобрел официальный статус. А когда ошибка была замечена, оказалось проще смириться с ней, чем исправлять, тем более что революционеры к таким вещам относились легко.
...Но вернемся в Гори. У нового кума рука была легче, чем у прежнего. Мальчику, правда, тоже досталось от жизни — он перенес тиф, в шесть лет болел оспой, но остался жив. Ничего необычного в этом не было — тиф и туберкулез были бичом Закавказья, время от времени вспыхивали эпидемии оспы, а уж дети в те времена мерли как мухи. Моя прабабка, жившая в финской деревне, родила шестнадцать детей — выжило шесть. Примерно то же соотношение было и у Екатерины Джугашвили.
В детстве Иосиф сильно ушиб руку, возникло нагноение в суставе, за ним заражение крови, от которого мальчик едва не умер. Потом всю жизнь левая рука у него плохо сгибалась в локте, а с возрастом начала сохнуть, так что под старость он уже в ней ничего тяжелее трубки держать не мог. Лет в десять-одиннадцать он попал под фаэтон, повредив ногу, так что потом, с возрастом, пришлось носить специальную обувь — но об этом мало кто знал. И вообще мальчик был далеко не крепкого здоровья, ну так не всем же быть здоровяками, разве не так?
Семья снимала комнату в крохотном одноэтажном домике. Позднее в этом домике устроят музей, так что биографы «вождя народов» смогут красочно описывать его детство. «Стол, четыре табуретки, кровать, небольшой буфет с самоваром, настенное зеркало и сундук с семейными пожитками — вот и вся его обстановка. На столе — медная керосиновая лампа. Белье и посуда хранились в открытых стенных шкафах. Винтовая лестница вела в подвальное помещение с очагом. Бесо держал здесь кожу и сапожный инструмент. Из мебели были некрашеная табуретка да колыбель Coco»4.
Тем не менее по местным понятиям родители его были люди не бедные. Каковы были эти понятия? «Среди людей нашего ремесла, — вспоминал помощник Виссариона Давид Гаситашвили, — Бесо жил лучше всех. Масло дома у него было всегда. Продажу вещей он считал позором».5
Однако семейное счастье оказалось недолгим. Виссариону не было еще и тридцати, когда он начал пить, и с тех пор все в семье пошло наперекосяк. Они стали менять место жительства, постоянно кочевали по городу с квартиры на квартиру. Мало того, что отец своим поведением позорил семью, но скоро он перестал приносить домой деньги и появлялся теперь только «разбираться» с женой и «воспитывать» сына. Иосифу было лет десять, когда он во время одной такой сцены бросил в отца ножом, а потом несколько дней прятался у соседей.
По счастью (ибо в том, что пьяница ушел из семьи, для семьи горя нет) — так вот, по счастью, году примерно так в 1890-м Виссарион уехал в Тифлис и оставил их в покое. Правда, предварительно он успел-таки «показать» жене, как большинство пьяниц мечтает, — увез мальчика с собой. Ты, мол, мечтаешь, что твой щенок будет митрополитом? Так вот тебе: я — сапожник, и сын мой будет сапожником, что хочу, то из него и сделаю. Несколько месяцев провел мальчик в Тифлисе, работая на обувной фабрике Адельханова, пока не приехала опомнившаяся мать, потерявшая всякий страх перед мужем, и не увезла его обратно в Гори. Напоследок отец предложил сыну выбор: или мальчик остается с ним, или уезжает с матерью и он, отец, снимает с себя всякую заботу о нем. Тоже мне, нашел чем пугать, много они видели той заботы! Мальчик бестрепетно последовав за матерью, и оба они постарались об отце навсегда забыть. Ни Екатерина, ни Иосиф так Виссариона и не простили. Сын почти никогда не рассказывал об отце, и даже неоднократные просьбы музея в Гори опознать ту единственную фотографию, которая у них была — действительно ли на ней изображен Виссарион, — остались без ответа. Вернувшись домой, Кеке стала всем говорить, что муж ее умер.
Но на самом деле Бесо Джугашвили не умер. Иосиф, когда от него требовали сведений об отце, отвечал, что местонахождение того неизвестно. В 1895 году он писал в заявлении на имя ректора семинарии: «Отец мой уже три года не оказывает мне отцовского попечения в наказание того, что я не по его желанию продолжил образование». Лишь недавно стало известно, что Виссарион дожил почти до 60 лет и умер 7 августа 1909 года в Тифлисе от цирроза печени. Умер он в больнице, куда был доставлен из ночлежного дома, и похоронен на общественный счет. О его могиле ничего не известно, и никто ее не искал.
Теперь мать боролась за жизнь, свою и сына, в одиночку. Екатерина давно, еще до отъезда мужа, вынуждена была работать. Для нее, неграмотной крестьянки, доступным был лишь труд поденщицы, и она мыла полы, стирала белье, пекла хлеб, шила по домам и тем содержала себя и сына. Позднее она выучилась на портниху, тогда стало немного полегче, но все равно тяжело. В 1935 году она вспоминала: «Я работала поденно и воспитывала сына. Трудно было. В маленьком темном домике через крышу протекал дождь и было сыро. Но никогда, никогда я не помню, чтобы сын плохо относился ко мне»6.
Другое дело, что, как пишет Светлана Аллилуева, «он был плохим, невнимательным сыном, как и отцом, и мужем...» Но причина была не в какой-то душевной черствости, а оттого, что на плечах этого человека лежала чудовищно тяжелая ноша, и все мысли и чувства были отданы делу, на долю семьи приходились жалкие остатки... Почему-то, когда речь идет о великом писателе или музыканте, то такое поведение считается оправданным — как же, гений! А великий государственный деятель обязан успевать все.
Обычно сдержанный и немногословный, Сталин редко рассказывал о своем детстве. Светлана, любимая дочь, которой, казалось бы, должно было больше всего доставаться ласки от отца, писала в своей книге: «В музее Сталина в Гори никак не хотели увеличить прекрасную фотографию отца вместе с его матерью при последнем посещении в 1936 году. Они сидят рядом за столом, очевидно, в ее комнате, и она держит руку на его плече, а у него такое счастливое, такое любящее выражение лица, какого я вообще никогда у него не видела!» При этом мать отнюдь не либеральничала с сыном, характер у нее был крутой и непреклонный, мальчику не раз доставалось от нее. Та же Светлана вспоминает, что отец говорил ей: «Как она меня била! Ай-ай, как она меня била!» Хотя, надо сказать, в то время с детьми не церемонились так, как теперь, телесные наказания были очень даже в ходу, и никто не считал их чем-то ужасным. Как-то раз, уже будучи главой государства, Сталин все-таки спросил свою мать: «Почему ты меня часто била?» «Вот ты и вырос хорошим», — ответила та. Подзатыльники не изменили отношения Сталина к матери, но... собственных детей он пальцем не трогал! Хотя кое-кого выпороть бы и не мешало! У Екатерины были свои правила в жизни. Она так и не вышла больше замуж, прожив одинокой, но также и не переехала к сыну, когда тот обосновался в Москве. Рассказывают, что она жила во дворце, что ходила по магазинам, окруженная приживалками и небрежно палкой указывала на деликатесы, — рассказывают, должно быть, те, кто видит свое представление о счастье именно в такой жизни. Та же Светлана вспоминает, что она, действительно, обитала в каком-то старинном дворце с парком, но занимала в нем низкую темную комнатку с маленькими окнами во двор. «Я все удивлялась: почему бабушка так плохо живет? Такую страшную черную железную кровать я вообще видела впервые в жизни». И уж в чем-чем, а в этом можно быть уверенным: не потому, что не было возможности устроиться иначе. Мать Сталина в Грузии могла бы роскошествовать, как царица. Кстати, и сын ее всю жизнь жил, фактически, в одной комнате. Он в детстве не был приучен к роскоши и никогда к ней не стремился, даже тогда, когда мог позволить себе все, что угодно.
Естественно, пьянство и жестокость отца, суровые условия жизни наложили свой отпечаток на характер мальчика. Вот только какой отпечаток? Один сын пьющего отца вырастает пьяницей, другой — трезвенником, один, в подражание ему, злобным и агрессивным, другой, из чувства протеста, добрым и мягким.
Однокашник Сталина по семинарии И. Иремашвили позднее писал: «Незаслуженные страшные побои сделали мальчика столь же суровым и бессердечным, каким был его отец. Поскольку люди, наделенные властью над другими благодаря своей силе или старшинству, представлялись ему похожими на отца, в нем скоро развилось чувство мстительности ко всем, кто мог иметь какую-либо власть над ним. С юности осуществление мстительных замыслов стало для него целью, которой подчинялись все его усилия»7. Но это «психоаналитическое» свидетельство — единственное в таком роде. Остальные, кто знал Иосифа в юности, говорят о нем совсем другое. Иремашвили вообще пишет о Сталине мало хорошего, не зря же его с такой охотой цитирует Троцкий. В юности они с Иосифом были хорошо знакомы, но потом пути их разошлись, Иремашвили оказался в эмиграции. Это надо учитывать, когда пользуешься его свидетельствами. Проигравшие и обиженные далеко не всегда бывают объективны, для этого надо иметь уж очень большое благородство души...
Но и пай-мальчиком Иосиф определенно не был. Он был большой драчун, что, впрочем, поощрялось на Кавказе, где из мальчишек старались воспитывать воинов. Другой его товарищ детства, М. Церадзе, вспоминает: «Любимой игрой Coco был "криви" (коллективный ребячий бокс). Было две команды боксеров — те, кто жили в верхнем городе, и представители нижнего. Мы лупили друг друга беспощадно, и маленький тщедушный Coco был одним из самых ловких драчунов. Он умел неожиданно оказаться сзади сильного противника»8. И действительно, на коллективной ученической фотографии, видно, что Coco был совсем маленьким и худеньким, — зато как прямо и гордо он держался! Когда чувствовал себя правым, он не уступал никому, даже учителю. Как и многие дети бедняков, он рано понял, что только сам может пробить себе дорогу, и с тех пор все силы его были устремлены на то, чтобы учиться.
Какого будущего могла ожидать для своего сына неграмотная крестьянка Екатерина? В то время «светлое будущее» для ребенка из низших слоев общества представлялось в одном из двух видов: или он станет чиновником, или священником. Глубоко верующая мать выбрала для Иосифа вторую стезю.
Гори, хотя населения в нем насчитывалось всего шесть тысяч человек, был образовательным центром уезда. Там имелось шесть учебных заведений: учительская семинария, женская прогимназия, три училища — городское, духовное православное и духовное армянское, а также женское начальное училище. Екатерина добилась того, что сына приняли в духовное училище. Преподавание там велось на русском языке, которого грузинский мальчик, естественно, не знал. По счастью, сыновья домохозяина, обучавшиеся в том же училище, помогли ему, и восприимчивый Coco так овладел русским, что смог поступить сразу во второй приготовительный класс и через год стал полноправным учеником. (Кстати, одной из причин того, что Сталин писал матери мало и очень короткие письма, был именно языковой барьер. Екатерина не умела ни говорить, ни читать по-русски, сын же ее разговорный грузинский язык помнил, а вот письмо за столько лет забыл. Приемный сын Сталина Артем Сергеев рассказывал: «Я помню, как он однажды сидел и синим карандашом писал ей письмо. Одна из родственниц Надежды Сергеевны (Аллилуевой — Е. П.) говорит: "Иосиф, вы грузин, вы пишете матери, конечно, по-грузински?" Знаете, что он ответил: "Какой я теперь грузин, когда собственной матери два часа не могу написать письма. Каждое слово должен вспоминать, как пишется"».)
Однако за учебу надо было платить. Пока отец жил в Гори, он все-таки приносил домой какие-то деньги, хотя бы те, что оставались после походов по кабакам. После окончательного ухода мужа из семьи оказалось, что плата за обучение — 25 рублей в год — для поденщицы непосильна, и мальчика исключили из училища. Было это в конце первого класса, и как раз тогда отец увез сына в Тифлис, так что продолжить обучение тот смог только через год. Но мальчик был очень способным, училищное начальство это заметило, и мать сумела добиться не только бесплатного обучения, но даже того, что ему платили небольшую стипендию — сначала три рубля в месяц, потом, позднее, семь рублей, да еще ему выдавали одежду. Это, конечно, было большое подспорье — но какое унижение!
Все годы обучения Coco неизменно оставался первым учеником — впрочем, это было не так уж и трудно благодаря вниманию и феноменальной памяти. В училище он пользовался авторитетом не только среди учеников, но и среди учителей. Мальчик рано и на всю жизнь пристрастился к чтению (к четырнадцати годам он перечитал, наверное, все книги, которые можно было достать в Гори). Теперь на переменах он редко участвовал в ребячьих играх, а больше сидел в стороне с книжкой, и тогда становился собранным, немногословным, если его спрашивали о чем-то, отделывался междометиями. (Эти свойства — умение концентрироваться и невероятная память — позволили ему постепенно стать одним из образованнейших людей своего времени, при том что формально он ни в каких университетах не обучался.) А так был мальчишка как мальчишка — живой, открытый, хороший товарищ, всегда готовый помочь.
Сын глубоко и горячо верующей матери, Иосиф и сам был в детстве очень верующим. Он выполнял все церковные правила и напоминал о них более легкомысленным товарищам. Потом что-то произошло. Троцкий, ссылаясь на одного из школьных товарищей Иосифа, утверждает, что неверующим он стал в тринадцать лет. Глурджидзе вспоминает... как тринадцатилетний Иосиф сказал ему однажды: "Знаешь, нас обманывают, Бога не существует..." В ответ на изумленный возглас собеседника Иосиф порекомендовал ему прочесть книгу, из которой видно, что "разговоры о Боге - пустая болтовня". "Какая это книга?" — "Дарвин. Обязательно прочти".
Впрочем, Дарвин — это всего лишь ребяческое сомнение, у верующих оно по мере взросления легко разрешается. Человек — не прямая линия, что неизменно придерживается одного направления, человеку свойственно меняться, он знает взлеты и падения, веру и сомнение, утверждение и отрицание. Несомненно, в какие-то периоды жизни Сталин был безбожником, а вот был ли он безбожником всю жизнь — это вопрос. И несмотря даже на формальное безбожие, у него — об этом говорит многое — безусловно было христианское миропонимание: приоритет обязанностей над правами, жизнь, рассматриваемая как служение, как крест. Много лет спустя в письме к матери он напишет: «Долю свою я выдержу», — и, к чести своей, никогда не пытался уйти от ответственности, какой бы неподъемной она ни была. И если Иосиф Джугашвили ушел от Бога в тринадцать лет, увлеченный Дарвином, то это совсем не означает, что он не пришел к нему в пятьдесят. Но даже если это было и так, то об этом, как нетрудно догадаться, в тех условиях он никому не рассказывал...
Глава 2. ЧЕМУ ЕГО НАУЧИЛА СЕМИНАРИЯ
Из мифологии:
Между Февральской и Октябрьской революциями в Петрограде шли митинги и дискуссии. Сталин принимал в них деятельное участие. Однажды он вычитал в книге Сергея Булгакова цитату из Библии и привел ее в споре с меньшевиком Ноем Жордания, приписав Марксу. Жордания стушевался.
-Из какой это работы Маркса?- спросили потом у Сталина.
— Откуда я знаю ? В борьбе все средства хороши!
Самое забавное здесь даже не то, что, по мнению автора этого анекдота, цитату из Библии можно выдать за Маркса. Самое забавное — то, что Сталин будто бы вычитал ее у Сергея Булгакова. Хотя это еще большой вопрос, кто лучше знал Библию: философ Булгаков или Сталин, который пять лет изучал библейские тексты в семинарии, а память у него была абсолютная. Но уж так хочется показать Сталина недоучкой, так хочется...
В царское время семинария была тем, что теперь называют «средним специальным учебным заведением». Сейчас она если и не официально, то в глазах общества имеет статус вуза. Да, набор предметов там несколько специфичен, но что касается методологии, то семинарское образование вооружает человека таким уровнем и такой культурой мышления, как редко какой университет cпособен. Кто не верит, пусть попробует поговорить с рядовым священником и сравнить его интеллектуальный уровень, скажем, с уровнем рядового учителя или инженера с университетским образованием.
Над Сталиным принято иронизировать еще и по причине того, что он де не кончил курса. Конечно. Пять лет в семинарии — это меньше, чем шесть лет в семинарии, но куда больше, чем, скажем, ленинский экстернат в Казанском университете (да и не экстернат тоже, учитывая, что «от сессии до сессии живут студенты весело...»).
...В мае 1894 года Иосиф с отличием окончил училище и поступил в Тифлисскую духовную семинарию. Поступил он достаточно легко, но опять возникла проблема с деньгами. Положение было совершенно отчаянным, потому что платить здесь следовало гораздо больше: уже не 25, а 140 рублей в год (40 собственно за обучение и 100 рублей — за содержание). На казенный кошт принимались лишь сироты или юноши из самых бедных семей и преимущественно духовного звания. Но мать сумела найти в семинарии покровителей, и Иосифу сделали исключение, приняв на казенный счет. Сохранились его заявления с просьбой об оказании материальной помощи: «...прибегаю к стопам Вашего высокопреподобия и прошу покорнейше оказать мне помощь». Вот отличительная черта Иосифа — он никогда не умел с достоинством просить. Ну не давалась ему эта наука! Его прошения из тюрьмы во время арестов — обычное, в общем-то, дело, можно сказать, бытовое — просто неловко читать. Даже находясь в ссылке, в отчаянном положении, он просит товарищей помочь ему деньгами - а он имел, как член ЦК, совершенно неоспоримое право на помощь партии! — так, словно извиняется за причиненное беспокойство. Зато другим помогает, не ожидая просьб: Сергею Аллилуеву, когда тот собрался переезжать со своей большой семьей в Петербург, сам принес деньги и, невзирая на отказ, заставил взять — тебе нужно, у тебя дети. Кстати, это отчасти объясняет одну из «загадок Сталина» — почему он, при том, что был профессиональным революционером и находился на партийном содержании да еще и нередко работал, всегда был так отчаянно беден. Не то что называют бедностью сейчас, а беден абсолютно, до того, что одежду имел только ту, что на нем. Другие революционеры ведь так не нуждались! Куда этот-то девал деньги? Должно быть, туда и девал — помогал товарищам, наверняка помогал матери - если об этом не сохранилось свидетельств, это не значит, что он бросил мать на произвол судьбы.
...Но мы все время отвлекаемся от темы. Итак, Иосифа приняли в семинарию. Это был совсем другой мир, жесткий, холодный, так не похожий на мир детства. Несколько сотен собранных вместе юношей, которые наверняка, как всегда бывает в подобных коллективах, сформировали соответствующее сообщество с делением на «старших» и «младших», и младшим, как бы они ни были горды, приходилось выносить «смазь вселенскую». Казенная жизнь и казенный распорядок дня, постоянный контроль за каждым шагом и, по возможности, за каждой мыслью. «Жизнь в духовной семинарии протекала однообразно и монотонно, - вспоминает товарищ Иосифа по семинарии Доментий Гогохия. — Вставали мы в семь часов утра. Сначала нас заставляли молиться, потом мы пили чай, после звонка шли в класс. Дежурный ученик читал молитву "Царю небесному", и занятия продолжались с перерывами до двух часов дня. В три часа - обед. В пять часов вечера — перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Мы чувствовали себя как в каменном мешке. Нас снова водили на вечернюю молитву, в восемь часов пили чай, затем расходились по классам готовить уроки, а в десять часов — по койкам, спать»9. Но это было еще не все. Если бы Иосиф попал в учебное заведение, в котором царил истинно христианский Дух, дух любви, то этот пылкий юноша, не знавший алчности, не склонный к разгулу, страстно любивший книги и одержимый жаждой справедливости, мог бы стать одним из подвижников церкви. Однако порядки в Тифлисской семинарии были скорее иезуитскими, да и вообще конец 19 века был далеко не лучшим временем для Православной церкви, отнюдь! — и это окончательно оттолкнуло Иосифа, по-юношески гордого и не знавшего компромиссов, от Бога и от стремления к духовной карьере. Единственное, что оставалось неизменным в этом худом, тщедушном парне, — так это гордость и достоинство, и надо же было случиться, чтобы именно они постоянно и ежедневно страдали. Спустя полвека он говорил в интервью Э. Людвигу, отвечая на вопрос, что сделало его марксистом:
«Людвиг. Что вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?
Сталин. Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения.
Людвиг. Но разве вы не признаете положительных качеств иезуитов?
Сталин. Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод — это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство — что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю. Уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики... Что может быть в этом положительного?»
В этих условиях характер Иосифа начал меняться. Куда делся живой и открытый мальчик, каким его знали в Гори? Соученики вспоминают, что вначале он был тихим, застенчивым, предупредительным — но это длилось недолго. Еще вспоминают, что был агрессивным, сильным и умел хорошо драться. Маленького роста, рябой, с больной рукой, непохожий на других, (его не любили за необычные манеры) — он стал бы удобной мишенью для жестокости сотоварищей, если бы не мог защитить себя и при необходимости напасть первым.
Иосиф был замкнутым, жаловаться и показывать, как ему трудно, было не в его характере — как тогда, так и потом. Косвенно догадаться о том, как тяжело ему тогда приходилось, можно по одному штриху. Серго Орджоникидзе позднее вспоминал, что говорили про Иосифа его знакомые того времени: «Коба не понимает шуток. Странный грузин — не понимает шуток. Отвечает кулаками на самые невинные замечания»10. Позднее о нем такого не говорили, наоборот, взрослому Сталину чувство юмора было очень даже свойственно.
Однако вскоре Иосиф полностью адаптировался в новом мире, у него появилось много приятелей. Учился он по-прежнему хорошо, первый класс окончил восьмым по успеваемости, второй — пятым. Но потом появились новые интересы и увлечения, и учеба отошла на второй план. Первым и главным интересом у него и здесь стали книги, хотя доставать их в Тифлисе было и легче, и труднее, чем в Гори. Легче — потому что тут были книжные магазины, была «Дешевая библиотека», читателем которой он стал в 1896 году. Труднее — поскольку любая светская литература была в семинарии запрещена и чтение ее строго наказывалось.
Все больше и больше посторонние книги вытесняли из его сознания и из его распорядка дня (и ночи!) учебные предметы. Успеваемость Иосифа начала снижаться, участились записи в кондуитном журнале о том, что он читал неположенную литературу — романы Гюго и другие книги. За это полагался карцер, так что у него было время обдумать прочитанное.
Впрочем, стремление к знаниям, лежащим вне пределов семинарского курса, свойственно было не одному Иосифу. В семинарии в то время существовал ученический кружок, руководимый Сеидом Девдориани, и осенью 1896 года Иосиф присоединяется к нему. Правда, Ребята занимались изучением вещей совершенно невинных, читали художественную литературу и книги по естественным наукам, все разрешенное цензурой, никакой нелегальщины. Но, с другой стороны, чтение любых светских книг в семинарии запрещалось, так что кружок мог быть только тайным. Но так даже интересней!
Романтически настроенный юноша писал стихи, и писал хорошо. Окончив первый курс семинарии, он, перед тем как уехать на каникулы, пришел в редакцию газеты «Иверия» и показал их Илье Чавчавазде, который, несмотря на крайнюю молодость автора, напечатал пять из них в газете. Несколько позже еще одно появилось в газете «Квали». То, что стихи были хорошими, доказывает их дальнейшая судьба. В 1901 году М. Келенджеридзе, составляя пособие по грузинской словесности, включил в него одно из этих стихотворений наряду с лучшими классическими образцами. Поскольку будущий «отец народов» был тогда еще безвестным молодым человеком, ни о каком низкопоклонстве или культе речи не шло. В 1907 году другое стихотворение из подписанных псевдонимом «Сосело» было приведено в «Грузинской хрестоматии, или Сборнике лучших образцов грузинской словесности» — а ведь их написал шестнадцатилетний юноша! Но поэтический талант Иосифа не получил развития, вскоре его целиком захватило новое дело, которому он впоследствии отдаст всю свою жизнь.
В Грузии с самого момента присоединения к России было развито националистическое движение, но не общественно-политическое. В 1880-х годах в Тифлисе существовала парочка народнических кружков, занимавшаяся просветительской деятельностью. В конце 80-х стали появляться революционные партии. Первыми успели армяне, которых было большинство в многонациональном Тифлисе, — в 1890 году они организовали партию «Дашнакцутюн», что по-армянски значит «Союз». А в 1892 году появились сразу две грузинские революционные организации — «Лига свободы Грузии», лидером которой стал Ной Жордания (кстати, бывший воспитанник Тифлисской духовной семинарии) и «Месаме даси» («Третья группа»), которая попыталась взять под контроль сушествовавшие в городе ученические кружки самообразования, а также наладить доставку нелегальной литературы. Однако у них ничего не вышло, и вскоре только что созданная организация распалась, частью из-за объективных трудностей, но больше из-за того, что члены группы все время приезжали, уезжали, эмигрировали, и организовать мало-мальски регулярную работу было крайне трудно. В 1895 году с попыткой объединить всех революционеров вокруг газеты «Квали» выступил ее редактор Г. Е. Церетели. К тому времени в Тифлисе уже существовали рабочие кружки, объединявшие русских рабочих, в середине 1890-х годов возник и первый грузинский рабочий кружок. А к концу 1897 году все, наконец, объединились. Газета «Квали» стала первым легальным марксистским органом, а лидером новорожденной тифлисской социал-демократии — ее новый редактор Ной Жордания. Но занимались они исключительно созданием рабочих кружков и пропагандой в них своих идей, дальше этого дело пока не шло.
Несмотря на жесткий надзор, тифлисская духовная семинария была рассадником вольнодумства в Закавказье. Из ее стен вышли многие видные революционеры, да и сами эти стены то и дело сотрясались от беспорядков. За несколько лет до того, как Иосиф поступил сюда, семинарист Сильвестр Джибладзе (один из будущих основателей «Месаме даси») ударил ректора за то, что тот назвал грузинский язык «языком для собак», а через год один из бывших семинаристов убил ректора. Как раз перед тем как Coco начал учиться, семинарию в очередной раз потрясли беспорядки, о которых он узнал еще в Гори от своих друзей Ладо Кецховели и Михи Давиташвили. Учащиеся на неделю прекратили занятия и предъявили требования администрации: прекратить обыски и слежку, а также уволить несколько человек из числа особенно нелюбимых учениками наставников. В ответ 87 человек были отчислены (23 из них высланы из Тифлиса), а семинарию закрыли на год, так что занятия возобновились только в 1894 году —как раз в тот год, когда там начал Учиться Иосиф Джугашвили.
Очень скоро Иосиф вышел в лидеры ученического кружка и стал тянуть его в новом, крамольном направлении. Сеид Девдориани задумывал кружок как общеобразовательный, а Джугашвили интересовали общественно-политические науки. В 1898 году Сеид закончил семинарию, поступил в Юрьевский университет и уехал из Гори, после чего Иосиф без особого труда перетянул остальных членов кружка на свои позиции. Но самостоятельно изучать общественные науки ребята не могли, им нужен был наставник. И тут, как по заказу, в Тифлис приехал старый, еще горийский приятель Иосифа Ладо Кецховели. Он был исключен из Тифлисской семинарии после забастовки 1883 года, поступил в киевскую семинарию, но и там «отличился» — у него на квартире была обнаружена нелегальная литература. От преследований полиции Ладо спасла объявленная в 1896 году по случаю коронации Николая Второго амнистия, но из семинарии его, естественно, выгнали, и он снова вернулся в Грузию. В 1897 году он приехал в Тифлис и устроился корректором в типографию (не просто так, а с дальним прицелом, предчувствуя, что скоро молодым противникам режима понадобится типография, и желая приобрести опыт). Ладо быстро связался с молодыми тифлисскими революционерами, которые занимались тогда почти исключительно пропагандистской работой, и осенью 1897 года взял на себя руководство ученическим кружком Тифлисской семинарии. Несмотря на молодость, это был уже настоящий революционер, знакомый, в том числе, и со взглядами Маркса. Так Иосиф Джугашвили нашел ту ниточку, которая привела его к социал-демократам. Для него это было настолько важно, что он впоследствии датировал свое вступление в революционное движение 1897 годом, хотя формально это случилось несколько позднее.
Вскоре Иосиф связался и с единомышленниками вне семинарии. Естественным образом он стал членом того кружка, в который входил Ладо, а вскоре состоялся и его дебют в качестве пропагандиста. Было это в самом начале 1898 года, когда один из его новых знакомых, Сильвестр Джибладзе (тот самый!), привел юношу на занятие кружка железнодорожных рабочих. «Обкатка» прошла успешно, и вскоре Coco (первой партийной кличкой которого стало его имя) уже руководил собственным кружком, составленным из молодых железнодорожников. Причем в его кружок входили не грузинские, а русские рабочие, что говорит о достаточно высоком уровне образования молодого пропагандиста. (Русские и грузинские рабочие занимались отдельно из-за языкового барьера.) К тому времени Иосиф всерьез заинтересовался марксизмом — самого Маркса, правда, еще не читал, поскольку его работ в Тифлисе было не достать, но слышал о нем от новых товарищей и от них же воспринял азы его учения. В 1899 году он даже начал изучать немецкий язык, чтобы прочесть Маркса и Энгельса в оригинале.
Лето 1898 года можно считать поворотной точкой в жизни Иосифа: он стал членом Тифлисской организации РСДРП. Теперь учеба в семинарии стала ему серьезно мешать. Увлечение общественными науками оставляло мало времени для наук божественных, и, что было еще более важно, строгий семинарский надзор не давал Иосифу нормально работать в качестве пропагандиста. Все же еще некоторое время он пытался учиться. Четвертый класс он закончил с одной четверкой (остальные были тройки), уравновешенной двойкой по Священному писанию. С дисциплиной было примерно то же самое. Уже в 1898 году инспектор Дмитрий Абашидзе предложил исключить Иосифа Джугашвили из семинарии, но тогда ректорат его не поддержал, вероятно, надеясь, что строптивый, но способный ученик все-таки одумается и исправится. Но он и не думал исправляться. Годовые оценки в пятом классе у него — исключительно тройки, в том числе и по поведению. Экзамены Иосиф не сдавал и летом 1899 года был отчислен из семинарии.
Впоследствии исследователи из интеллигентов, абсолютизирующие посещение университетских аудиторий, не раз высокомерно называли Сталина недоучкой, что занятно — ибо кто бы и что ни говорил, но духовное образование во все времена было хорошим образованием. Пусть там не присутствовали некоторые предметы, которые изучались в светских учебных заведениях, вроде естественных наук, литературы, иностранных языков. Зато оно давало, например, более глубокое знание истории. Но даже не в этом дело. Семинария дала Иосифу великолепный метод познания мира. Анализ Священного Писания научил его глубоко и полно анализировать прочитанные книги и соотносить их с жизнью, сопоставлять, применять книжное знание к жизни и наоборот, в то время как многие универсанты так навсегда и остались слепыми схоластами. Для человека, приученного читать и понимать библейские тексты, не представляют трудности самые запутанные общественные науки, даже такие, как философия — правда, после Библии философия неинтересна, но это уже совсем другая тема. Должно быть, там же, может быть, даже не замечая этого, он получил ту особую жизненную стойкость, которая всегда отличала Сталина от его товарищей по партии. Наконец, и некоторые специальные умения оказались далеко небесполезны — так, Сталин всегда имел совершенно особые ораторские способности. Он говорил коротко, доходчиво и убедительно, никогда не произносил пламенных речей, как другие ораторы, зато умел убеждать и совершенно великолепно владел аудиторией. Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, что в семинарии Иосиф изучал гомилетику — искусство церковной проповеди, которое потом успешно применял. Правда, совсем в другой области жизни, но зато чрезвычайно продуктивно.
А самое главное — он всю жизнь занимался самообразованием. В тюрьме, в ссылке, в любую свободную минуту на воле Иосиф был всегда с книжкой. Книги — единственное, что он был способен «экспроприировать» даже у товарищей. Когда Сталин уже стал главой государства, то, по одним данным, его норма чтения была 300 страниц в день, по другим — 500 (!). После его смерти осталась громадная библиотека — около 20 тысяч томов, большинство с пометками (!). И это при том, что большая часть сталинской библиотеки пропала во время войны. И не стоит абсолютизировать диплом — столько есть невежд не только с дипломами, но даже и с учеными степенями!
Из мифологии:
Как-то, отдыхая на юге, Сталин пригласил к себе расположившегося в тех же краях Рютина. Тот сказал: «А что я у тебя буду делать ? Нам с тобой не о чем разговаривать. Ты хоть бы на русском Гегеля прочитал!»
Ян Стэн был умен и философски образован. Он по просьбе Сталина стал читать ему персональный курс лекций по философии Гегеля. Сталин многого не понимал и многое путал. На редкость темпераментный для латыша учитель тряс его за лацканы пиджака и в кругу друзей не раз говорил о посредственных теоретических способностях Сталина. Во второй половине 30-х он погиб.
После ареста Стэна Сталин присвоил конфискованную у него при обыске статью по диалектике и включил ее в «Краткий курс истории партии» в качестве четвертой главы.
Академику Митину позвонил Поскребышев:
— Товарищ Митин, считаю необходимым сообщить вам, что товарищ Сталин упомянул вас при обсуждении проблем экспертизы по поступающим в ЦК идеологическим документам: «Он же наш хирахир».
— У Митина задрожали колени. Двое суток они с женой рылись в словарях и энциклопедиях и гадали, что могло значить слово «хирахир». На всякий случай приготовили допровскую (допр — дом предварительного заключения) корзинку со всем необходимым. Отчаявшись, они стали звонить друзьям и знакомым, но никто не знал, что такое «хирахир». Наконец звонке на сороковом какой-то аспирант неуверенно предположил:
— Кажется, в «Фараоне» у Пруса есть герой Хирахор.
— Следующую ночь супруги Митины листали Пруса. Хирахор оказался жрецом — душителем всего нового и передового. «Слава богу!» — обрадовались супруги и легли спать.
Однако начитанность наших академиков ну просто потрясает!
В 1940 году Сталин распорядился создать для массового читателя книги по философским дисциплинам. В Институте философии решили делать хрестоматии высказываний классиков марксизма-ленинизма по разным вопросам.
Сталин посмотрел рукопись и сказал:
— Вы думаете, только вы умные и читаете сочинения классиков, а другие дураки и пусть довольствуются цитатками ?
И издание погорело. Позже идею цитатника осуществил Мао.
Пусть скажут спасибо, что не расформировали их контору и не отправили их всех на стройки коммунизма. Мало того, что главе государства, несмотря на крайнюю занятость, пришлось собственноручно писать философскую главу «Краткого курса», так товарищи философы не способны написать даже элементарную популярную книжку. Зачем тогда вообще кормить все эти институты?
Часть вторая
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПОДПОЛЬНОЙ РАБОТЫ
Глава 3 ФАБРИЧНЫЙ АД НА ЗЕМЛЕ
У каждого времени есть свой «золотой век», о котором ностальгически вздыхают и на светлый образ которого опираются в туманных мечтах о будущем. В нашем времени сказочно прекрасной предстает со страниц красивых журналов и из кадров красивых фильмов «Россия, которую мы потеряли». И кажется диким и безумным соблазном все происшедшее позднее. Как они могли, предки наши, как могли - такую страну! Какие достоевские бесы их попутали? Вот уж доподлинно никаким умом не понять этот проклятый народ, что вечно от добра добра ищет!
Да, конечно, умом Россию не понять, если ум этот воспитан на французских идеях и немецкой философии (впрочем, умом, воспитанным на идеях и философии, не понять никакого народа, в том числе немецкого и французского тоже, но у нас речь не о том). А Россию очень даже можно понять умом, если вооружить этот ум не книжной премудростью, а знанием того, что было на самом деле.
О, золотой век России, прекрасной дворянско-интеллигентской России, той, которую они потеряли, с белоколонными усадьбами, самоваром летним вечером, барышнями в белом, вишневыми садами и пр. Мне несколько лет назад удалось одной фразой излечить своих дочерей от ностальгии по «золотому веку». Я им сказала: «Девочки, с вашим происхождением вам бы не на балах пришлось танцевать, а в лучшем случае на кухне посуду мыть, если повезет, конечно...» Девочки подумали и сказали: «Не хотим!» Такого везения они не желали. Наши с ними предки были из тех десятков миллионов россиян, которые этой России не теряли, они теряли какую-то совсем другую Россию и не особенно, по правде сказать, о ней и жалели.
Конечно, лукавила социалистическая пропаганда, утверждая, что большевики были народной партией, а революция, которую они делали — народной революцией. Небольшая партия социал-демократов в то время была сугубо интеллигентской тусовкой. Собственно «угнетенных и неимущих» в ней присутствовало крайне мало, в основном постольку, поскольку они могли пробиться в высшие учебные заведения. Революция в России (дальнейшие обобщения не входят в задачу этой книги, а вообще можно было бы...) представляла собой исключительно барскую забаву, и не зря трезвый и циничный публицист Иван Солоневич разделил имущий класс на «дворянина с бомбой и дворянина с розгой». Ибо в основе ее лежала идея переустройства общества, а идея — дама утонченная и проживает исключительно в высших слоях, где ей могут достойное обхождение преподать. Даже для того только, чтобы понять писания Маркса, и то требовалось иметь образование, и не какое-нибудь там реальное училище, а желательно университет. И молодые господа, нахватавшись в университетах и революционных кружках передовых идей, таких красивых и таких привлекательных для юных сердец, очертя голову кидались заниматься переустройством мира во имя построения идеального общества — таким, каким его понимали. Понимали по-разному, а соответственно, и переустраивать брались по-разному. Но у всех у них была одна общая черта, которую в свое время замечательно точно сформулировал Достоевский: «все предусмотрели господа социалисты, а натуру человеческую недоучли». Ибо для идеального общества требовались идеальные люди — а где их взять?
Большинство революционеров роднило одно: видя себя благодетелями «униженных и оскорбленных», они, при самых жарких попытках просветить и облагодетельствовать народ, даже не давали себе труда поинтересоваться: а чего хочет сам этот народ? Может быть, у него по поводу устройства общества какие-то иные мысли? Ни один революционер никогда не был гарантирован от истории с «Конституцией — женой царевича Константина»11 , но выводы из подобных историй делались совершенно противоположные здравому смыслу.
В попытках выделки людей нового общества еще в середине XIX века молодые борцы за народное счастье обратились, наконец, лицом к тем, за чье лучшее будущее они боролись, но обратились несколько односторонне, видя в народе тьму египетскую, которую должно осветить и просветить. Началось известное «хождение в народ», которое кончилось ничем, ибо эти люди были чужими тому народу, который просвещали. Они к мужикам со всею душой, а те в ответ: «Чудят, мол, баре с жиру-то...».
И то сказать: среда, которую они выбрали, была крайне неудачной для социальной пропаганды. Крестьянство по самой сути своей всегда было, есть и будет самым консервативным, самым охранительным слоем, менее всего способным быть подвигнутым на какие бы то ни было абстрактные революции. Они все в жизни сворачивают на свой интерес. Елизавета Водовозова в своих воспоминаниях писала, как преломился в народном сознании манифест 1861 года. «Православные христиане, сказываю вам по всей правде, что бумага моя списана с подлинного царского указа-манифеста, — говорил крестьянам странствующий смутьян-«правдолюбец». — Один грамотный паренек указ-манифест скрал, а я в одночасье и списал с него... Будьте без сумления, православные, списал от слова до слова... Выходило так, что усадебная земля, панские хоромы, скотный двор со всем скотом помещику отойдут, ну а окромя эвтого — усе наше: и хорошая, и дурная земля, и весь лес наши; наши и закрома с зерном, ведь мы их нашими горбами набили...». И ни на что другое, кроме земли, скота, леса и прочей грубой материи бытия, мужика не свернешь. Ты ему про Маркса — а он тебе про передел, ты ему про свободу, а в его понимании свобода — это чтобы податей не платить и рекрутов не давать. Неудивительно, что пропаганда идеального справедливого общества всеобщего равенства и прочих высоких социальных материй в такой среде успеха не имела.
Но к концу XIX века появился социальный слой, в котором любая пропаганда смуты была чрезвычайно успешной. Инженер Голгофский в докладе на торгово-промышленном съезде в Нижнем Новгороде с точностью художника этот слой обрисовал: «Проезжая по любой нашей железной дороге и окидывая взглядом публику на станциях, на многих из этих последних невольно обращает на себя ваше внимание группа людей, выделяющихся из обычной станционной публики и носящих на себе какой-то особый отпечаток. Это — люди, одетые на свой особый лад: брюки по-европейски, рубашки цветные навыпуск, поверх рубашки жилетка и неизменный пиджак, на голове — суконная фуражка; затем — это люди по большей части тощие, со слаборазвитой грудью, с бескровным цветом лица, с нервно бегающими глазами, с беспечно ироническим на все взглядом и манерами людей, которым море по колено и нраву которых не препятствуй... Незнакомый с окрестностью места и не зная его этнографии, вы безошибочно заключите, что где-нибудь вблизи есть фабрика...»12
Буквально за последние двадцать-тридцать лет XIX века в России сформировался новый слой общества, совершенно особый, какого раньше не бывало, — тот, что социал-демократы точно и метко прозвали рабочим классом. По официальным данным (которые несколько меньше неофициальных, ибо «черный рынок» труда существовал и тогда), в 1886 г. рабочих в России было 837 тысяч, в 1893 г. - около 1200 тысяч и в 1902 г. - 1700 тысяч человек. Вроде бы не так много — ведь население страны тогда составляло 125 миллионов. Однако новый класс с самого начала вступил с породившим его обществом в отношения особые и своеобразные.
«В нашей промышленности преобладает патриархальный склад отношений между хозяином и работником. Эта патриархальность во многих случаях выражается заботами фабриканта о нуждах рабочих и служащих на его фабрике, в попечениях о сохранении ладу и согласия, в простоте и справедливости во взаимных отношениях. Когда в основе таких отношений лежит закон нравственности и христианского чувства, тогда не приходится прибегать к писаному закону...»
Из секретного циркуляра, разосланного фабричной инспекцией 5 декабря 1895 г.
Сейчас говорят, что рабочие до революции жили хорошо. Иной раз ссылаются и на Хрущева, который в 1930-е годы как-то в порыве откровенности сказал, что-де он, когда был слесарем, жил лучше, чем когда стал секретарем МК. Может статься, и так. Особенно учитывая, что в качестве секретаря МК он был на глазах у Политбюро, а тогдашнее Политбюро партийцам воли по части приобретательства не давало. Еще приводят в подтверждение данные о соотношении цен и зарплат, рассказывают о Путиловcком заводе и Прохоровской мануфактуре, об отцах-фабрикантах и добром царе, который вводил рабочие законы. Да, все это было. Иные рабочие и детей в гимназиях учили, тот же друг Сталина Аллилуев, например, — зарплата позволяла. Но судить об уровне жизни российского рабочего по положению тончайшего слоя квалифицированной «рабочей аристократии» — все равно что судить о жизни СССР 1970-х по коммунистическому городу Москве. Отъедешь от Москвы всего ничего, хотя бы до Рязани — а там уже колбасы нет.
Были и «отцы-фабриканты», один на сотню или же на тысячу — Николай Иванович Путилов еще в 70-е годы XIX века с мастерами здоровался за руку, открыл для рабочих школу, училище, больницу, библиотеку. Да, был Путилов и был Прохоров, но был и Хлудов — о нем и его «отеческом попечении» мы еще расскажем. Но если о 999-ти прочих умолчать, а о Путилове рассказать, то будет доподлинно «золотой век».
Итак, в чем конкретно выражалась забота хозяина о нуждах рабочих в то время, когда рос Иосиф Джугашвили, то есть, в 80-х — начале 90-х годов XIX века? У нас нет данных собственно по Тифлису, но есть данные по другим регионам России, и едва ли в Царстве Польском или в Московской области было хуже, чем в Закавказье, скорее наоборот, ибо на более отсталых окраинах произвол всегда беспредельнее, а эксплуатация беспощаднее, чем в более цивилизованных районах. Приводятся эти данные в книге К. А. Пажитнова «Положение рабочего класса в России», фундаментальном труде, который, в свою очередь, содержит анализ многочисленных отчетов фабричных инспекторов и прочих исследователей и проверяющих.
С чего бы начать? Одной из главных приманок большевиков был лозунг восьмичасового рабочего дня. Каким же он был за тридцать лет до 1917 года? Большая часть относительно крупных фабрик и заводов работала круглосуточно — в самом деле, не для того хозяин дорогие машины покупал, чтобы они по ночам стояли. Естественно, так работали металлурги с их непрерывным циклом, а кроме того, практически все прядильные и ткацкие производства, заводы сахарные, лесопильные, стеклянные, бумажные, пищевые и пр.
На фабриках и заводах с посменной работой естественным и самым распространенным был 12-часовой рабочий день. Иногда этот рабочий день был непрерывным — это удобно для рабочего, но не для фабриканта, потому что к концу смены рабочий уставал, вырабатывал меньше и был менее внимателен, а значит, и продукт шел хуже. Поэтому часто день делился на две смены по 6 часов каждая (то есть, шесть часов работы, шесть отдыха, и снова шесть работы). Товар при этом шел лучше, правда, рабочий при таком режиме «изнашивался» быстрее — но кого это, собственно, волновало! Эти изотрутся — наберем новых, только и всего!
Но и это еще не самый худший вариант. А вот какой порядок был заведен на суконных фабриках. Дневная смена работала 14 часов - с 4.30 утра до 8 вечера, с двумя перерывами: с 8 до 8.30 утра и с 12.30 до 1.30 дня. А ночная смена длилась «всего» 10 часов, но зато с какими извращениями! Во время двух перерывов, положенных для рабочих дневной смены, те, что были в ночную смену, должны были просыпаться и становиться к машинам. То есть они работали с 8 вечера до 4.30 утра, и, кроме того, с 8 до 8.30 утра и с 12.30 до 1.30 дня. А когда же спать? А вот как хочешь, так и высыпайся!
Но 12-часовой рабочий день был, так сказать, базовым вариантом, на достаточно крупных предприятиях, с использованием машин. А на более мелких кустарных заводишках, где не было посменной работы, хозяева эксплуатировали рабочих кто во что горазд. Так, по данным исследователя Янжула, изучавшего Московскую губернию, на 55 из обследованных фабрик рабочий день был 12 часов, на 48 - от 12 до 13 часов, на 34-от 13 до 14 часов, на 9 — от 14 до 15 часов, на двух —15,5 часов и на трех — 18 часов. Как можно работать 18 часов?
«Выше 16 и до 18 часов в сутки (а иногда, хотя трудно поверить, и выше) работа продолжается постоянно на рогожных фабриках и периодически — на ситцевых... а нередко достигает одинаковой высоты рабочее время при сдельной работе на некоторых фарфоровых фабриках.
Из Казанского округа сообщается, что до применения закона 1 июня 1881 г. работа малолетних (до 14 лет! - Е. П.) продолжалась на некоторых льнопрядильных, льноткацких фабриках и кожевенных заводах 13,5 часов, на суконных фабриках- 14-15 часов, в сапожных и шапочных мастерских, а также маслобойнях— 14 часов...
Рогожники г. Рославля, например, встают в час полуночи и работают до 6 часов утра. Затем дается полчаса на завтрак, и работа продолжается до 12 часов. После получасового перерыва для обеда работа возобновляется до 11 часов ночи. А между тем почти половина работающих в рогожных заведениях — малолетние, из коих весьма многие не достигают 10 лет»13. А специально для сторонников теории «дикой России» могу сослаться на рассказ Джека Лондона «Отступник», где подробно описана судьба американского мальчика, который с семи лет работал на текстильной фабрике — правда, не по 18 часов, но, учитывая то, что работа была посменной, уж не меньше двенадцати. Это тот капитализм, в который так мечтают вернуться наши господа либералы.
Предприятий, где продолжительность рабочего дня была более 12 часов, насчитывалось в 1880-е годы около 20%. (Напоминаем, что именно в конце 80-х годов Иосиф начал свою трудовую биографию на небольшой обувной фабрике Адельханова.) И это еще не все. Даже при таком рабочем дне фабриканты практиковали сверхурочные по «производственной необходимости». Так, то время, который рабочий тратил на уборку рабочего места, на чистку и обслуживание машин, в рабочий день не входило и не оплачивалось. А иной раз хозяин воровал у работников время по мелочам - на нескольких прядильных фабриках были обнаружены особые часы, которые в течение недели отставали ровно на час, так что продолжительность трудовой недели получалась на час больше. Рабочие своих часов не имели, и даже если знали о таких фокусах хозяев, то что они могли сделать? Не нравится — пожалуйте за ворота!
В среднем по всем обследованным производствам продолжительность рабочей недели составляла 74 часа (тогда как в Англии и Америке в то время она была 60 часов). Никакого законодательного регулирования продолжительности рабочего дня не существовало - все зависело от того, насколько жажда наживы хозяина перевешивала его совесть.
Точно так же от совести хозяина зависела и выплата заработанных денег. Мы привыкли получать зарплату два раза в месяц, а если дают всего один раз — так это уже вроде бы ущемление прав. А тогда на многих производствах деньги выдавались не каждый месяц, а когда хозяину на ум взбредет. «Взбредало» обычно под большие праздники, а то и вообще два раза в году — на Рождество и на Пасху. Как мы увидим чуть ниже, у такой практики был свой шкурный интерес.
Контора платила рабочим когда хотела, не признавая за собой никаких обязательств, зато рабочий был опутан договором, как сетью. Так, на фабрике Зимина (Московская губерния) за требование расчета раньше срока рабочий лишался полутора рублей за каждый оплачиваемый месяц. На химическом заводе Шлиппе у пожелавших уйти вычитали половину, а на бумагопрядильной фабрике Балина и Макарова «рабочие и мастеровые, поступившие на фабрику с Пасхи, все обязаны жить до октября месяца, а ежели кто не пожелает жить до срока, то лишается всех заработанных денег». Не говоря уже о том, что администрация могла уволить работника когда сама пожелает — за собой она никаких обязательств не признавала. Если это и можно признать «отеческим» отношением, то разве что в духе диких народов: «Мой сын — мое имущество: хочу — продам, хочу — сам съем».
Такой порядок расчета давал фабрикантам еще одну дополнительную, но весьма приятную статью дохода. Поскольку расчет рабочий получал лишь в конце срока найма или как хозяин соизволит, то денег у него не было, а кушать ведь хочется каждый день! И тут на сцену выходили фабричные магазины, где можно было брать продукты в долг под зарплату. Естественно, цены в этих магазинах были на 20—30% (в лучшем случае) выше, чем в городе, а товар завозился самого дурного качества. Монополия-с...
Теперь о заработной плате — ведь человек может работать в любых условиях и не жаловаться, если ему хорошо платят. В 1900 году фабричная инспекция собрала статистику средних зарплат по отраслям. А то у нас любят с цифрами в руках доказывать, что рабочие жили хорошо, — берут высококвалифицированного слесаря или токаря и показывают: вот столько он зарабатывал, а вот столько стоил хлеб... Забывая, что кроме слесарей были ведь еще и чернорабочие.
Итак, в машиностроительном производстве и металлургии рабочие получали в среднем 342 рубля в год. Стало быть, в месяц это выходит 28, 5 рублей. Неплохо. Но обратившись к легкой промышленности, мы видим уже несколько иную картину. Так, обработка хлопка (прядильные и ткацкие мануфактуры) — 180 рублей в год, или 15 в месяц. Обработка льна— 140 рублей в год, или 12 в месяц. Убийственное химическое производство, рабочие на котором до старости не доживали, — 260 рублей в год, или 22 в месяц. По всей обследованной промышленности средняя зарплата составляла 215 рублей в год (18 в месяц). При этом платили неравномерно. Заработок женщины составлял примерно 3/5 от уровня взрослого мужчины. Малолетних детей (до 15 лет) — 1/3. Так что в среднем по промышленности мужчина зарабатывал 20 рублей в месяц, женщина— 12, а ребенок — около семи. Повторяем — это средний заработок. Были больше, бывали и меньше.
Теперь немножко о ценах. Угол, то есть место на койке, в Петербурге стоил 1—2 рубля в месяц, так называемая «каморка» (это не комната, как можно бы подумать, а кусочек комнаты, разгороженной фанерными перегородками, что-то вроде знаменитого общежития из «Двенадцати стульев») стоила 5—6 рублей в месяц. Если рабочие питались артелью, то на еду уходило самое меньшее 6— 7 рублей в месяц на человека, если поодиночке — более семи. Одиночка при среднем заработке мог прожить, но ведь любому человеку свойственно стремиться создать семью — и как прикажете ее кормить на такой заработок? Поневоле дети рабочих с 7—10 лет тоже шли работать. Причем женщины и дети составляли категорию самых низкооплачиваемых рабочих, оттого-то потеря кормильца была уже не горем, а трагедией для всей семьи. Хуже смерти была только инвалидность, когда отец работать не может, а кормить его надо.
Да, кстати, еще штрафы мы забыли! Как вы думаете, за что штрафовали? Во-первых, естественно, за опоздание. Завод Мартына (Харьковский округ): за опоздание на 15 минут вычитается четверть дневного заработка, на 20 минут и более — весь дневной заработок. На писчебумажной фабрике Панченко за час опоздания вычитается как за два дня работы. Но это как бы строго, но понятно. А как вы думаете, за что еще штрафовали? Впрочем, тут современной фантазии не хватит, что бы такое придумать, надо доподлинно быть «отцом» рабочих. Фабрика Пешкова: штраф в один рубль, если рабочий выйдет за ворота (в нерабочее время, ибо выход за ворота фабрики был вообще запрещен!). Мануфактура Алафузова (Казань): от 2 до 5 рублей, если рабочий «прошелся, крадучись, по двору». Другие примеры: 3 рубля за употребление неприличных слов, 15 копеек за нехождение в церковь (в единственный выходной, когда можно поспать!). А еще штрафовали за перелезание через фабричный забор, за охоту в лесу, за то, что соберутся вместе несколько человек, что недостаточно деликатно рабочий поздоровался и пр. На Никольской мануфактуре благодетеля нашего Саввы Морозова штрафы составляли до 40% выдаваемой зарплаты, причем до выхода специального закона 1886 года они взыскивались в пользу хозяина. Надо ли объяснять, как администрация старалась и как преуспевала в самых разнообразных придирках?
Ну, переведем дух и двинемся дальше. Об условиях труда и быта рабочих - отдельный разговор. Об охране труда в то время говорить вообще почти не приходилось — это относилось всецело на христианское чувство хозяина. (Кстати, в случае увечья рабочего он ничем не отвечал: может кинуть пособие, а может прогнать за ворота — и живи, как хочешь).
В Царстве Польском по части условий труда было, пожалуй, самое лучшее положение в Российской империи. И вот что пишет фабричный инспектор Харьковского и Варшавского округов Святловский, который лично осмотрел 1500 (!) предприятий, насчитывающих 125 тыс. рабочих — то есть, в основном, мелких. «Относительно рабочих помещений можно принять за правило следующее положение: если во вновь воздвигаемых фабриках далеко не всегда обращается внимание на требования строительной гигиены, то в старых фабриках и особенно в мелких заведениях эти требования всегда и благополучно игнорируются, и нигде не имеется приспособлений ни для вентиляции, ни для удаления пыли»14. Так, сушильни на махорочных фабриках таковы, что даже привычного рабочего, который пробыл там 15 минут, иной раз вытаскивали в глубоком обмороке. «При входе в сушильню дух захватывает почти в той же мере, как и при входе в помещение химических заводов, где вырабатывается соляная кислота».
Да, кстати, химические заводы — вот где были настоящие фабрики смерти. Московская губерния (относительно цивилизованная): «На химических заводах в подавляющем большинстве случаев воздух отравляется различными вредными газами, парами и пылью. Эти газы, пары и пыль не только вредят рабочим, причиняя более или менее тяжкие болезни от раздражения дыхательных путей и соединительной оболочки глаз и влияя на пищеварительные пути и зубы, но и прямо их отравляют... На зеркальных мелких заводах рабочие страдают от отравления ртутными парами. Это обнаруживается в дрожании рук, в общем упадке питания и дурном запахе изо рта». Кстати, один из таких заводов — по производству свинцовых белил — красочно описан В. А. Гиляровским в очерке «Обреченные».
Фабрики тогдашние мало походили на нынешние, где даже если есть проблемы с вентиляцией, то по крайней мере достаточно самого воздуха. Но исследователи условий труда на кустарных и полукустарных производствах, таких, как табачные, спичечные фабрики и пр., пришли в ужас, когда измерили, сколько воздуха приходится на одного работающего. Получалось иной раз половина, а иной раз и треть кубической сажени (сажень — около 2 метров. Соответственно, кубическая сажень — около 8 куб. метров). При этом единственной вентиляцией зачастую служили открытая дверь и форточка в окне, которую рабочие закрывали по причине сквозняков.
Ну а теперь дадим слово самим фабричным инспекторам. Вот все о тех же несчастных рогожниках (более половины работающих-дети!): «На всех фабриках без исключения мастерские дают на каждого рабочего, или, вернее, живущего, менее принятой нами нормы в 3 куб. сажени, а 2/3 из них дают менее 1 куб. сажени на человека, не считая при том массы воздуха, вытесняемого моча-лой и рогожами. На 7 кожевенных заводах было найдено отопление «по черному» - без труб. Из 1080 фабрик Московской губернии периодическое мытье полов существовало только на трех!»
«Работа в паточной (на сахарных заводах. - Е. П.) положительно вызывает особую, чисто профессиональную болезнь, именно нарывы на ногах. В паточном отделении рабочий все время стоит в патоке босиком, при чем малейшая ссадина или царапина разъедается, и дело доходит до флегмонозных воспалений. Высокая температура и господствующие сквозняки вызывают ревматические заболевания...
...В квасильне, где более всего работают дети от 7 лет, у здорового, но непривыкшего человека через четверть часа разболится до обморока голова от невыносимой вони и сырости, которую издает квасящийся уголь... В косто-пальне дети от 7 лет (которые работают также 12 часов) ходят и распластывают горячую крупку, от которой пыль буквально покрывает их с головы до ног... В прачечной — девочки от 14 лет, совершенно голые, моют грязные от свекловичного сока салфетки в сильно известковой воде, от которой лопается у них кожа на теле...
...К числу наиболее вредных работ на сахарных заводах следует отнести работы с известью, которые состоят в гашении, переноске и разбалтывании извести с водою. Мельчайшие частицы ее носятся в воздухе, покрывают платье и тело рабочих, действуют разрушающим образом на то и другое, разъедают глаза и, несмотря на повязки (российский фабричный «респиратор» — во вредных цехах лица обматывали тряпками. — Е.П.), проникают в легкие и вызывают разного рода легочные страдания...
...Особенно часто плохи на суконных фабриках "мокрые" отделения — это настоящие сырые, промозглые подвалы, а между тем полураздетые работницы постоянно ходят из них в сушильню, где температура доходит до 40° С.
...Существует одна фабрика (Головиной), которая во время работы... ходит ходуном. Для того чтобы попасть в помещение, где установлены чесальные машины, нужно пролезть через входное отверстие, отстоящее от парового двигателя с его движущимися частями не более как вершков на 6 — 7 (около 30 см. — Е. П.); валы расположены на высоте ниже человеческого роста...
...Желудочные скоропреходящие боли (гастралгии) знакомы всем табачным работникам. Это, можно сказать, настоящее профессиональное их заболевание. Вообще нервные страдания (от отравления никотином) так часты на табачных фабриках, что зачастую на вопрос: "Ну, как здоровье?" получается от рабочих ответ: "Да мы все больны, у всех одышка, у всех головная боль"...
...На перчаточной фабрике Простова пахнет не лучше, чем в общественных и при том никогда не дезинфицируемых писсуарах, потому что кожи на этой фабрике вымачиваются в открытых чанах, наполненных полусгнившей мочой. Мочу доставляют, конечно же, сами рабочие, для чего в помещении в нескольких углах находятся особые чаны, ничем не прикрытые. В небольших кожевенных заведениях люди спят и едят в тех же зловонных мастерских, где воздух не лучше, чем в плохом анатомическом театре...»
Эти доклады относятся к началу 80-х годов XIX века. Но может быть, за 20 лет что-нибудь изменилось? Посмотрим. Мы снова на сахарном заводе, и снова слово фабричному инспектору. «Работа на заводе продолжается 12 часов в день, праздников не имеют и работают 30 дней в месяц. Почти во всем заводе температура воздуха страшно высокая. Работают голышом, только покрывают голову бумажным колпаком да вокруг пояса носят короткий фартук. В некоторых отделениях, например в камерах, куда приходится вкатывать тележки, нагруженные металлическими формами, наполненными сахаром, температура доходит до 70 градусов. Этот ад до того изменяет организм, что в казармах, где рабочим приходится жить, они не выносят температуры ниже 30 градусов...» Разница если и есть, то в том, что к тому времени на таких заводах не стало детей. Почему-о том речь впереди...
Особое внимание инспектора обращали на туалеты, или, как тогда говорили, ретирады — на эти заводские заведения трудно было не обратить внимания по причине того, что они сразу же напоминали о себе вездесущим зловонием. «В большинстве случаев это нечто совсем примитивное: какие-то дощатые загородки, общие для обоих полов, часто очень тесные, так что один человек с трудом может пошевелиться в них. На некоторых заводах вовсе не имеется никаких ретирад». В 1882 году доктор Песков, осмотрев 71 промышленное предприятие, лишь на одной Шуйской мануфактуре нашел туалет, более-менее соответствовавший представлениям доктора об отхожем месте, как он пишет, «целесообразное устройство». Но самый замечательный анекдот произошел на печально знаменитой (мы еще к ней вернемся) Хлудовской мануфактуре. Там, когда фабричный инспектор поинтересовался, почему администрация не принимает никаких мер к улучшению ретирад, получил ответ, что это делается намеренно: «С уничтожением миазмов эти места превратились бы в места отдохновений для рабочих, и их пришлось бы выгонять оттуда силой». Каковы же были хлудовские сортиры, если даже привычный ко всему русский работяга мог выносить их вонь лишь самое краткое время!
Что же касается быта — то человек, не знающий, что такое рабочая казарма, вообще не имеет представления о «России, которую мы потеряли». На многих фабриках рабочие пользовались жильем от хозяина. Иной раз это были домики, где семья могла за сносную плату получить комнату и даже кусок земли под огород, но это было настолько редко, что можно и не учитывать. Так, на Обуховском заводе, одном из крупнейших и богатейших в Петербурге, хорошими помещениями пользовались всего 40 семей из 2 тысяч работающих. Хорошими считались казармы завода Максвелла — правда, там не полагалось отдельных помещений даже для семейных, а место на койке стоило 2 руб. 25 коп. А вот, например, кирпичные заводы — они группировались по Шлиссельбургскому тракту. Снова слово фабричным инспекторам — лучше, чем они, не скажешь.
«При всяком заводе имеются рабочие избы, состоящие из помещения для кухни и чердака. Этот последний и служит помещением для рабочих. По обеим сторонам его идут нары, или просто на полу положены доски, заменяющие нары, покрытые грязными рогожами с кое-какой одежонкой в головах.. Полы в рабочих помещениях до того содержатся нечисто, что покрыты слоем грязи на несколько дюймов... Живя в такой грязи, рабочие распложают такое громадное количество блох, клопов и вшей, что, несмотря на большую усталость, иногда после 15-17 часов работы, не могут долго заснуть... Ни на одном кирпичном заводе нет помойной ямы, помои выливаются около рабочих жилищ, тут же сваливаются всевозможные нечистоты, тут же рабочие умываются...»
Теперь о «вольных» жилищах. «На Петербургском тракте квартиры для рабочих устраиваются таким образом. Какая-нибудь женщина снимает у хозяина квартиру, уставит кругом стен дощатые кровати, сколько уместится, и приглашает к себе жильцов, беря с каждого из них по 5 коп. в день, или 1 руб. 50 коп. в месяц. За это рабочий пользуется половиной кровати, водою и даровой стиркой».
А вот подлинная клоака, в окрестности пороховых заводов. «В особенности ужасен подвал дома № 154: пред-ставляя из себя углубление в землю не менее 2 аршин, он постоянно заливается если не водою, то жидкостью из расположенного по соседству отхожего места, так что сгнившие доски, составляющие пол, буквально плавают, несмотря на то что жильцы его усердно занимаются осушкой своей квартиры, ежедневно вычерпывая по нескольку ведер. В таком-то помещении, при содержании 5,33 куб. сажен (при высоте потолка 2 с небольшим метра это комната площадью около 20 кв. м. — Е. П.) убийственного самого по себе воздуха я нашел до 10 жильцов, из которых 6 малолетних». (Это он нашел столько. А сколько во время его визита было на работе? — Е. П.) Что там Достоевский с его «униженными и оскорбленными»? Разве это бедность? Ведь даже нищее семейство Мармеладовых жило хоть и в проходной комнате, но в отдельной, на одну семью, и в доме, а не в подвале — рабочие заводских окраин посчитали бы такие условия царскими!
А теперь, как говорит автор «Положения рабочего класса в России», «запасемся мужеством и заглянем вглубь России». Мужество, действительно, потребуется — даже и читать про такое существование, если вы, конечно, человек с воображением и не из «новых русских», мечтающих о фирме без профсоюза. На большинстве фабрик в глубине России помещения для рабочих подразделялись на две категории: казармы и каморки. Что такое казарма, знает каждый, читавший историю ГУЛАГа, — это обычный барак с нарами, примерно при той же или большей тесноте. Но у зэка по крайней мере было свое отдельное место на нарах, а у рабочего не было — нары, как и цеха, использовались в две смены. Каморки — это тот же барак, но поделенный на отдельные клетушки, — такое жилье предназначается для семейных рабочих. Только не стоит думать, что в комнате помещается по одной семье — обычно по две-три, но иной раз и до семи. Однако даже таких каморок для семей не хватает — что за народ такой, нет, чтобы в поте лица добывать хлеб и на этом успокоиться, а им еще какой-то там личной жизни хочется! Совсем разбаловались!
В ожидании своей очереди на кусок комнаты семейные пары помещаются все в тех же казармах. В этих случаях они отделяют свои места на нарах занавесками. «Иногда фабриканты идут навстречу этому естественному стремлению рабочих и на помосте нар делают дощатые перегородки вышиною в полтора аршина (около метра. — Е. П.), так что на нарах образуется ряд в полном смысле слова стойл на каждую пару». Через некоторое время в ногах такого «жилья» появляется люлька — значит, люди ухитряются еще и заниматься любовью в этом помещении! Воистину, к чему только не приспособится человек...
Наконец, «на большинстве фабрик для многих рабочих, по обыкновению, особых спален не делают». Это значит, что спят рабочие в тех же цехах, где и работают. Ткачи (ручные) спят на станках, столяры — на верстаках, несчастные рогожники — на тех же самых мочалах и рогожах, которые они изготавливают, в тех же сырых и удушливых помещениях. Учитывая, что у рогожников еще и самый длинный в России рабочий день —до 18 часов, то вся жизнь их проходит в этих темных душных цехах. А работают здесь в основном, еще раз напоминаем, женщины и дети.
Интересно, как выглядела фабрика Адельханова, на которую привел отец 11-летнего Иосифа? Какой там был рабочий день, сколько получали и где спали рабочие? Малолеток туда принимали — это понятно. Может быть, причиной того, что Екатерина говорила всем, будто муж ее умер, было то, что она увидела, приехав в Тифлис навестить сына. Нашла она Coco в зловонном бараке или в цеху, где сапожники и работали, и спали, и сказала мужу: «Что ты делаешь, куда ты привел единственного своего ребенка? Знать тебя более не хочу, ты для меня умер!».
Доподлинно любимицей господина Пажитнова была хлудовская мануфактура, та самая, где сортиры не чистили, чтобы рабочие в них не отдыхали. «Служа гнездом всякой заразы, миллионная фабрика Хлудова является в то же время образцом беспощадной эксплуатации народного труда капиталом», так говорится в исследовании земской санитарной комиссии (1880 г.). «Работа на фабрике обставлена крайне неблагоприятными условиями: рабочим приходится вдыхать хлопчатобумажную пыль, находиться под действием удушливой жары и переносить Удушливый запах, распространяющийся из дурно устроенных ретирад. Работа идет днем и ночью, каждому приходится работать 2 смены в сутки, через 6 часов делая перерыв, так что в конце концов рабочий никогда не может выспаться вполне. При фабрике рабочие помещаются в громадном сыром корпусе, разделенном, как гигантский зверинец, на клетки или каморки, грязные, смрадные, пропитанные вонью отхожих мест. Жильцы набиты в этих каморках, как сельди в бочке. Земская комиссия приводит такие факты: каморка в 13 куб. сажен служит помещением во время работы для 17 человек, а в праздники или во время чистки машин — для 35— 40 человек...
Эксплуатация детского труда производилась в широких размерах. Из общего числа рабочих 24,6% составляли дети до 14 лет, 25,6% составляли подростки до 18 лет. Утомление, сопряженное с трудом на фабрике, было так велико, что, по словам земского врача, дети, подвергавшиеся какому-нибудь увечью, засыпали во время операции таким крепким, как бы летаргическим сном, что не нуждались в хлороформе...
23 января 1882 года хлудовская мануфактура загорелась, и от громадного пятиэтажного корпуса остались одни каменные стены. Впрочем, Хлудов не оказался в большом убытке — он получил 1 миллион 700 тысяч руб. одной страховочной суммы, а потерпевшими оказались те же рабочие. После пожара остались семь возов трупов. По распоряжению директора Миленча, рабочие были заперты в горевшем здании, чтобы не разбежались и лучше тушили пожар, а сторожа снаружи даже отгоняли желавших помочь горевшим...
В заключение можно сказать, что чистый доход равнялся 45% в год»15. Маркс, кажется, говорил, что нет такого преступления, на которое не пойдет капиталист ради 500 % прибыли? Право, он слишком хорошо думал о людях!
В биографии того же фабриканта Хлудова есть и такой случай: он сделал пожертвование на поддержание типографии, которая печатала богослужебные книги для раскольников-единоверцев, а затем, вернувшись домой, распорядился в порядке компенсации снизить своим рабочим жалование на 10% — таким было его понимание «христианского чувства».
Есть только одно объяснение тому, что рабочие мирились с таким нечеловеческим существованием, - они были в основном сезонниками, крестьянами, приехавшими в города на заработки. Недаром на многих предприятиях, особенно небольших, окончательный расчет делался «под Пасху» - потому что на все лето рабочие уезжали в деревню. Сто лет спустя многие вахтовики, шабашники и пр. тоже жили если не в таких условиях, то далеко не в самых лучших, и тоже работали по 16 часов, и спокойно выдерживали все это, потому что потом возвращались с деньгами к семьям. Но все изменилось, когда рабочие стали отрываться от деревни, и это существование становилось для них единственным. И когда эта ужасающая жизнь становилась единственной жизнью людей, в их душах начинали созревать гроздья гнева. А как, скажите, должен реагировать человек, когда хозяин жертвует 120 тысяч на типографию, а потом на 10% урезает нищенское жалованье рабочих?
...И неправда, что рабочие начали бунтовать, соблазненные социал-демократами и прочими «интеллигентами». Первые стачки проходили сами по себе, тогда, когда эсдеки не только не нашли еще дорогу в рабочие казармы, но когда и эсдеков-то самих не было.
Вернемся к нашему любимому герою миллионеру Хлудову. После того как он объявил о десятипроцентном понижении жалованья, терпение рабочих лопнуло. Они собрались и потребовали либо расчета, либо отмены сбавки (напомним, что расчет тоже было непросто получить). К толпе вышел хозяйский сын, который в ту пору случился на фабрике, и стал проводить «миротворческую акцию»: с одной стороны, приказал принести орехов и пряников из лавки и стал угощать рабочих, предложив им «погулять», а с другой, тут же послал за урядником. Урядник явился с плетью и начал стегать собравшихся. Возмущенные таким коварством, рабочие урядника избили, после чего были вызваны войска и приехал губернатор. Впрочем, губернатор был человек умный и попытался уладить дело миром, посоветовав Хлудову отменить сбавку. Хозяин согласился было, но тут подоспели солдаты, заняли фабрику, арестовали зачинщиков, и бунт был усмирен. Результат - сбавка стала не 10, а 15%. Из 2200 человек бастующих 800 были отправлены по этапу «на родину», то есть в деревню, а 11 арестовано. Такими были первые стачки. Но рабочие быстро учились науке забастовок.
Начало 80-х годов XIX века было ознаменовано вспышкой стачечного движения, которая принесла результат, и еще какой! Правительство заметило факт существования рабочих. Государственный совет (!) на своем заседании постановил, что «нынешние узаконения о найме рабочих действительно представляют более или менее существенные неудобства». И 1 июня 1882 г. был издан закон, запрещающий принимать на фабрики детей моложе 12 лет. Работа подростков от 12 до 15 лет была ограничена 8 часами с запрещением для них ночных работ. Погодите, а как же в 1890 году одиннадцатилетнего Иосифа Джугашвили приняли на фабрику Адельханова? Терпение, сейчас будет и ответ.
Ну, во-первых, закон законом, а жизнь жизнью. Хозяева не спешили выполнять новые правила, тем более что и контролировать было некому. Фабричные инспектора назначались по одному на округ. А округ - это губерния. В 1885 году на одного инспектора с 1—2 помощниками приходилось в среднем по стране 1295 предприятий. Много тут наконтролируешь?
...А стачки тем временем продолжались, ибо запреты на работу малолетних, как нетрудно догадаться, не решали всех рабочих проблем. В 1885 году состоялась историческая стачка на мануфактуре благодетеля нашего Саввы Морозова в Орехово-Зуеве, в которой принимали участие 7—8 тысяч человек. Эта стачка отличалась значительно большей организованностью во многом благодаря тому, что во главе ее стояли рабочие с политическим опытом — Моисеенко и Волков. С началом стачки незамедлительно были вызваны войска, но они ничего не могли поделать с такой толпой, а стрелять в рабочих не посмели. Все ж таки казаки арестовали 51 человека из рабочих, но товарищи тут же почти всех отбили. А что самое главное, это был уже не просто стихийный крик по одному какому-то конкретному поводу — впервые рабочими был сформулирован и вручен губернатору список требований. В него входили такие пункты, как требование, чтобы штрафы не превышали 5 копеек с заработанного рубля (напоминаем, что на мануфактуре Морозова они доходили до 40%), чтобы хозяин платил за простой по его вине, чтобы условия найма соответствовали закону и т. д.
Стачки возымели действие: уже 3 июня вышел закон... ну конечно же, снова о малолетних! Он воспрещал ночную работу подростков до 17 лет. Но 3 июня 1886 года вышел наконец и закон о найме рабочих —зато тут же, в порядке компенсации, введено тюремное заключение за стачки на срок от 2 до 8 месяцев. Соединенное действие этих двух правовых актов привело к тому, что стачечное движение пошло на убыль. Чем мгновенно воспользовались хозяева: уже в апреле 1980 года была вновь узаконена ночная работа детей, подростков и женщин. Вообще именно вокруг положения детей на производстве шла основная законодательная борьба все это время, именно право их найма отстаивали хозяева, пользуясь любым спадом стачечного движения. Можно себе представить, насколько выгоден был хозяевам труд детей — дешевой и безответной рабочей силы! Работают они почти так же, как взрослые, платить им можно втрое меньше — и никаких стачек! А рабочие так яростно требовали отмены детского труда тоже не из гуманизма - дети сбивали цены на труд до совсем уж неприличного уровня. Вот и весь секрет борьбы вокруг положения малолетних, И никакая доброта правительства тут ни при чем.
1890-е годы вновь ознаменовались подъемом стачечного движения — и снова были изданы некоторые законы в защиту рабочих. Собственно, так все и шло. Ольденбург, автор известного промонархического труда «Царствование Императора Николая II», пишет о законах в защиту малолетних как о добром жесте правительства. Ничего подобного! Каждый такой закон и каждый рубль зарплаты вырывались стачками, которые становились все ожесточеннее. В Лодзинской стачке в 1892 года принимали участие 30 тысяч человек, и закончилась она кровавым столкновением рабочих с войсками. В том же году на заводе Юза на юге России стачечники громили доменные печи и казармы, несколько человек были преданы военному суду и приговорено к смертной казни. В целом с 1895 по 1900 год число стачек ежегодно колебалось в пределах от 120 до 200 (по официальным данным) с числом участников от 30 до 60 тысяч человек. И в наступающем XX веке ничто не обещало успокоения. Рабочие — тоже люди. Они в отличие от крестьян каждодневно — или по крайней мере тогда, когда выползали в город, — видели другую жизнь. И можно себе представить, сколько злобы было накоплено этими людьми за десятилетия их беспросветного существования. Блок сказал про нее «темная злоба, святая злоба». И должен был, непременно должен был настать день, когда морлоки вырвутся из под земли, и день этот будет страшен!
Так что когда в России появились социал-демократы со своим Марксом, пророком рабочего класса, почва, тот русский бунт, на который они могли бы опереться, была уже готова. И в окраинный отсталый Тифлис тоже приходили сведения о стачках и столкновениях с войсками, более того, сюда власти имели обыкновение высылать из центра империи «крамольников», так что и в Тифлисе не было недостатка в революционерах и в работе для них.
Глава 4 НАЧАЛО
Из мифологии:
Старые горийцы рассказывали, что подростком Сталин не расставался с пистолетом. Однажды он вошел в дом, где были только женщины и дети, и потребовал деньги «для революции». Испуганные женщины деньги дали, и Coco «поплыл» в революцию дальше.
С малолетства в душе Иосифа жило стремление к справедливости. Это не допущение биографа, так о нем вспоминали люди, знавшие его с детства. Совсем маленьким он был уверен, что беды и несправедливости существуют на земле постольку, поскольку власть имущие о них не знают, и мечтал быть писарем, чтобы составлять для людей жалобы и прошения. Став чуть постарше, решил, что этого мало и захотел стать волостным начальником, чтобы навести порядок хотя бы в своей волости. И в марксизме он увидел возможность построить не общество равенства, как другие революционеры, а общество справедливости. Справедливость вообще близка сердцу грузина, недаром любимым героем этого народа всегда был благородный разбойник. В честь одного из таких героев Иосиф несколько позже выберет себе партийную кличку. А пока что в партии его называли просто «Coco».
Покончив с учением, Иосиф Джугашвили вовсю окунулся в новую конспиративную жизнь. Правда, не сразу - сначала он отправился домой, в Гори, поскольку в Тифлисе ему некуда было деваться. Однако у матери он нашел такой прием, что прятался от нее за городом, в садах, куда товарищи носили ему еду. Лето он провел в селе Цроми, у священника Монаселидзе, отца его друга Михаила. Там они с Михаилом вовсю «конспирировали», принимали у себя товарищей, строили планы, обсуждали вместе с Ладо Кецховели будущую работу в Тифлисе. В их планы входило создание нелегальной типографии, а может быть, даже организация забастовки - ну хотя бы рабочих конки... Заниматься просветительством в рабочих кружках им давно уже наскучило.
Осенью Иосиф вернулся в Тифлис, безработный и бездомный. Одно время он кочевал по квартирам товарищей, перебиваясь уроками. Помог счастливый случай: старый друг Вано Кецховели, брат Ладо, работавший в Тифлисской физической обсерватории и имевший при ней комнату, пригласил Иосифа разделить с ним казенную квартиру, а вскоре устроил и на работу в ту же обсерваторию — под этим громким именем скрывалась банальная метеорологическая станция. Впрочем, Иосиф был вполне доволен: 25 рублей в месяц, комната - чего еще человеку надо? Кто из рабочих столько зарабатывал?
Потребности его были более чем умеренными. «О личном существовании он меньше всего заботился, — вспоминал его знакомый тех времен Иремашвили. — Он не предъявлял никаких требований к жизни и считал такие требования несовместимыми с социалистическими принципами. Он был достаточно честен, чтобы приносить своей идее личные жертвы». Иремашвили оставил и описание того, как выглядел в те дни Иосиф. «Коба носил каждый день простую русскую блузу с характерным для всех социал-демократов красным галстуком, - вспоминал он. — Зимою он надевал поверх старый коричневый плащ. В качестве головного убора он знал только русский картуз. Хотя Коба покинул семинарию отнюдь не в качестве друга всех молодых семинарских марксистов, все же все они время от времени складывались, чтобы помочь ему в нужде... Его нельзя было видеть иначе, как в этой грязной блузе и нечищеных ботинках. Все, напоминавшее буржуа, он ненавидел»16... Троцкий утверждал, что грязная одежда и нечищеная обувь были в то время отличительным признаком революционеров, особенно в провинции. Впрочем, такой внешний вид мог иметь причиной то, что одежда была дурной и дешевой, да и следить за ней было некому. Лев Давидович, выросший в обеспеченной семье, рано женившийся (и не один раз!) этих проблем не знал.
Теперь у Иосифа было куда больше времени для основной работы, и это тут же принесло свои плоды. Авторитет молодого пропагандиста рос. Сам вышедший из низов, он хорошо понимал рабочих, в отличие от потомственных интеллигентов, у которых было слишком много отвлеченного знания. Да и гомилетику — искусство церковной проповеди — не зря изучал в течение пяти лет. Он был не из тех ораторов, которыми публика заслушивается, как соловьями летним вечером, зато умел излагать свои мысли просто и понятно и тут же показать, какие выводы из изложенного следуют для рабочего класса. О методах его работы говорит обошедший чуть ли не все публикации случай: как-то он заглянул в воскресную школу и поинтересовался, чему там учат рабочих. Один из слушателей ответил: объясняют, как движется Солнце. Тогда Coco, усмехнувшись, сказал: «Слушай! Солнце, не бойся, не собьется с пути. А вот ты учись, как должно двигаться революционное дело и помоги мне устроить маленькую нелегальную типографию»17.
Как он действовал? Приходил на собрание, садился в уголке и молча ждал, когда все выскажутся, а потом, после всех, говорил свою точку зрения, веско и не торопясь — так, как делал это спустя сорок лет на заседаниях Политбюро. С ним мало кто спорил — отчасти из-за манеры держаться, но только отчасти, ибо авторитетным видом рабочих с толку не собьешь. Иосиф обладал ясным и здравым умом и в общем-то в большинстве случаев его правота была очевидной. Если же спор все-таки возникал, то он добивался победы методично и неуклонно.
Между тем разногласия у тифлисских эсдеков были серьезные. Организация по-прежнему занималась в основном просвещением рабочих, и Ладо был этим недоволен, а вслед за ним недовольны Иосиф и другие «радикалы». Ладо упорно требовал перехода к активным действиям, но так в результате ничего и не добился, лишь рассорился с верхушкой организации. И тогда Coco сделал то, чего ему долго не могли простить, — он вынес конфликт на рассмотрение рабочих. За такую самодеятельность у него отобрали кружок, но остановить не смогли — молодые радикалы к тому времени стали совершенно неуправляемыми, и умеренному Ною Жордании с единомышленниками оставалось только бессильно наблюдать за происходящим.
...Наконец-то мечта Ладо Кецховели свершилась: 1 января 1900 года остановилась тифлисская конка. Правда, толку от забастовки оказалось мало, один шум — зато шуму было много. Дирекция, не пожелав разговаривать с рабочими, вызвала полицию, чтобы рассеять скопление народа, однако народ, вопреки чаяниям, «рассеиваться» не пожелал, так что пришлось арестовать зачинщиков. На этот случай у стачечников ничего предусмотрено не было, и забастовка сама собой прекратилась. Они ничего не добились, но лиха беда начало — это был первый случай, пусть еще и робкого, противостояния рабочих и полиции. Тогда же впервые появились и были разбросаны по городу отпечатанные типографским способом прокламации — до сих пор редкие листовки были рукописными. Нелегальную типографию эсдеки пока еще не устроили, и неизвестно, где и как Ладо сумел их отпечатать, — однако сумел. Полиция достаточно быстро дозналась, что именно Кецховели был главным организатором стачки. Ему пришлось перейти на нелегальное положение и уехать из города — Ладо перебрался в Баку.
Тактика Иосифа — апеллировать к массам — приносила свои плоды. Все больше и больше рядовых членов организации склонялось к тому, что надо действовать, а не болтать. Того же мнения придерживались и ссыльные, число которых все росло. И летом 1900 года по городу прокатилась уже целая волна стачек. Одно за другим останавливались предприятия, те, на которых существовали рабочие кружки. Не зря социал-демократы столько лет занимались просвещением рабочих — они заодно готовили себе актив, будущую гвардию революции, которая теперь начала действовать. В начале июля остановилась табачная фабрика Сафарова, в конце — табачная фабрика Бозарджианца, в августе — еще одна табачная фабрика и завод Яралова, обувной завод Адельханова. 1 августа забастовали железнодорожные мастерские — в число требований кроме традиционных экономических входило и требование человеческого обращения (!). Власти реагировали стандартным образом: в город ввели войска, начались увольнения, обыски и аресты. Тем же летом впервые появились печатные листовки — заработала «маленькая нелегальная типография», которую Иосиф тогда противопоставил движению Солнца на его небесных путях.
Но и эта стачка закончилась поражением, за ней последовали массовые увольнения рабочих и аресты организаторов. (В том числе в зону внимания полиции попал и С. Я. Аллилуев — человек, который вскоре станет одним из самых близких друзей Иосифа.) Но это была крупная стачка, очень крупная, и несмотря на ее поражение, организация не была разгромлена, как предрекали меньшевики. Наоборот, получая молодое и активное пополнение, она все больше и больше крепла. Как раз тогда в ней «сменилась власть» — ранее руководство организации состояло сплошь из грузин, а теперь в ней все большую роль стали играть «инородцы». Забастовки продолжались, с каждым разом становясь все более уверенными и ожесточенными.
В России тоже шла активизация революционеров. В декабре в Лейпциге вышел первый номер «Искры», вокруг газеты начали объединяться российские социал-демократы. В связи с этим активизировалась и полиция. Составив список известных ему членов тифлисской организации РСДРП, в марте жандармское управление провело аресты. 21 марта 1901 года жандармы явились и в обсерваторию, где жил тогда Джугашвили. Его самого дома не было, обыск тоже не дал результатов, однако Иосиф воспринял визит полиции как первое предупреждение об опасности и перешел на нелегальное положение. Теперь у него не было своего дома, он жил на конспиративных квартирах, нигде подолгу не задерживаясь. ...После стачек социал-демократия временно «отдыхала», занимаясь относительно мирными делами — подготовкой демонстраций, восстановлением типографии, которую после поражения железнодорожной стачки, испугавшись неизвестно чего, меньшевистское руководство организации РСДРП велело уничтожить.
Типография была восстановлена вовремя, как раз к первомайской демонстрации. Проходила демонстрация примерно так, как описывал это Максим Горький в романе «Мать». Тайно собравшиеся на одном из городских рынков участники быстро построились в колонну, развернули красное знамя, готовые к событиям городовые их тут же повязали, на чем все и закончилось. Зато сразу после этого в городе появилась листовка, которая — впервые — заканчивалась словами: «Долой тиранию! Да здравствует свобода!» Тифлисская организация РСДРП окончательно перешла под контроль радикалов.
Волну арестов и обысков Иосиф пережидал в Гори, после чего вернулся в Тифлис к прерванным делам. Тем же летом у него появился новый друг — молодой гориец, который готовился к поступлению в военное училище и не нашел себе для подготовки других учителей, кроме социал-демократов. Coco поразил его в самое сердце-«Отец бесился, - писала позднее сестра этого юноши, -что вы нашли в этом голодранце Coco? Разве в Гори нет достойных людей? Однако тщетно — Coco притягивал нас к себе как магнит. Что же касается брата, он был им словно околдован»18. И вот, вместо того чтобы стать офицером, молодой человек сделался социал-демократом. Звали его Семен Тер-Петросян. Он плохо знал русский, так, вместо «кому» говорил «камо», за что как-то раз Иосиф прозвал его «Камо». Кличка прижилась, самый отчаянный кавказский боевик получил имя, под которым он войдет в историю.
Странные вещи творились в Тифлисской организации РСДРП на рубеже веков — странные, конечно, в «мифологическом» понимании. Например, два комитета... Г. А. Караджев вспоминает: «В первые годы рабоче-социал-демократического движения и организационного строительства партии в Тифлисе существовал не один, а два комитета. В состав первого входили как "инородцы" социал-демократы, так и грузины, следовательно, он был составлен интернационально. Второй же комитет состоял исключительно из грузин, т. е. по своему составу он был национальным; причем в нем преобладающее влияние имели месамедисты и "квалисты", они же диктовали свою волю остальным членам...»19 Эти два комитета связывали весьма оригинальные отношения. Когда в 1900 году в тифлисской организации РСДРП сменилась власть, и руководство перешло к интернациональному комитету, более левому и склонному к активным действиям, то вce равно ему приходилось по поводу каждого своего решения добиваться санкции национального комитета — и эта санкция не всегда поступала. Причем «инородцы» из числа комитетчиков не были посвящены в тайну «национального собрания», имевшего столь странную власть. На чем же она держалась?
Наиболее вероятный ответ, как всегда, прост. В 1898 году Тифлисская организация РСДРП насчитывала едва ли несколько десятков человек. Партийные взносы составляли 2% заработка, а размер заработков нам известен. Этих денег могло хватить разве что на чай для комитетских собраний да бумагу для протоколов. А в ноябре 1901 года, согласно обнаруженному полицией отчету партийной кассы, в ней находилось около 1500 рублей-то есть пополнялась она явно не за счет членских взносов. Откуда же деньги брались?
И снова легенда — что кавказские социал-демократы снабжались за счет экспроприации. Хотя на самом деле «эксы» были распространены только в 1905—1907 годах, да и было их немного. Другая легенда гласит, что революция делалась на немецкие, французские, английские и вообще заграничные деньги. Нет, пожертвования на русскую революцию из-за границы поступали, и поступали исправно, из самых разных источников. Помогали товарищам по партии европейские социал-демократы. Приходили пожертвования от частных лиц. Известно, что в 1904—1905 годах в революционное движение в России вкладывались японцы, а в 1914—1917 годах — немцы. Но основным источником финансирования были частные пожертвования российских «сочувствующих». Дело в том, что так называемое общество было почти все сплошь демократически настроено и помогало революционерам, как их патриотически настроенные братья по сословию давали деньги на храм.
Л. Б. Красин, писал: «Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивающих ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей, бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков и чиновники государственных учреждений».
Л. Д. Троцкий: «До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная оппозиция глядела тогда лишь как на более смелых революционных демократов».
А. М. Горький: «За время с 1901 по 1917 г. через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело Российской социал-демократической партии. Из них мой личный заработок исчислялся десятками тысяч. А все остальное черпалось из карманов буржуазии»20.
А теперь вернемся в Тифлис. Почему «интернациональный» комитет подчинялся «национальному»? Чем его можно было держать в повиновении? Да конечно же, деньгами. Интеллигенты-месамедисты с их устоявшимися связями в среде «общества» имели возможности добывания денег, каких не имели рабочие и их радикальные вожаки. Кстати, в этом вполне может заключаться причина, почему «националы» были так настроены против забастовок. Потому что забастовки давали в руки «левым» свой, независимый способ получения денег. Во-первых, с началом активных действий уже «интернациональный» комитет засвечивался в качестве революционного движения. А во-вторых, забастовки — прекрасный способ шантажировать предпринимателей: или ты переводишь определенную сумму нашей организации и у тебя на заводе не будет забастовок, а если и будут, то небольшие и нестрашные, либо, пожадничав, получаешь стачку на полную катушку, с многодневной забастовкой, порчей оборудования, жесткими требованиями и пр. Ну кто при таких обстоятельствах не захочет откупиться?
Так, известно, что в Батуме эсдекам помогал, например, директор завода Ротшильда Ф. Гьюн. В Баку организацию щедро финансировали нефтепромышленники. Кассир Бакинского комитета РСДРП И. П. Вацек вспоминал: «Брали мы с управляющих, заместителей и заведующих, вообще с либеральной публики». А С. Я. Аллилуев упоминает как источник средств «несгораемые кассы королей нефти: Гукасова, Манташева, Зубалова, Кокорева, Ротшильда, Нобеля и многих других миллионеров».
Какой в этом смысл для предпринимателей? Двойной (не считая «отступного» организаторам забастовок). Во-первых, на определенном уровне благосостояния промышленнику уже бывает мало «заводов, газет, пароходов» — ему хочется участвовать во власти, хочется статуса парламентария, и он с удовольствием финансирует деятельность любых сил, расшатывающих основы монархии. А во-вторых — конкурентная борьба-с... Оно конечно, все капиталисты — братья по классу, но как не помочь людям, которые собираются устроить забастовку на заводе твоего конкурента? Тем более, если при этом они тебя оставят в покое. И вот уж кого не жалко по итогам семнадцатого года, так это ту самую либеральную буржуазию и интеллигенцию. Потому что получили они прямо по сказке Маршака: «На свою воробьиную голову сам он вызвал и бурю, и гром. И кому бы жаловаться, только не этим...
Так что в основе раскола внутри Тифлисской, а позднее и всей кавказской организации РСДРП лежали отнюдь не политические разногласия (даже если заграничная верхушка партии раскололась по идейным мотивам — хотя и это не есть факт), а борьба за власть, влияние в рабочей среде и в конечном итоге деньги. И Иосиф, как один из лидеров кавказских эсдеков, не мог не иметь отношения к добыванию денег для революции. Однако богаче от этого он не стал...
Напуганные растущих размахом революционного движения, власти проводили арест за арестом, так что вскоре большая часть руководства тифлисских социал-демократов оказалась или в тюрьме, или под надзором полиции. В руководство организацией поневоле выдвигались новые люди, и среди них Coco. 11 ноября 1901 года его официально избрали в состав комитета тифлисской организации РСДРП. Но уже 25 ноября на заседании комитета он не присутствовал — его послали в Батум, поднимать работу в этом промышленном центре Грузии. Тем более что оставаться в Тифлисе Coco было опасно.
Батум, лишь недавно, в 1878 году, отвоеванный у турок, был важным стратегическим пунктом на турецкой границе, крупным промышленным и портовым городом-Через него шел экспорт бакинской нефти, здесь были крупные нефтеперегонные заводы Манташева, братьев Нобелей, Ротшильдов. Так что неудивительно, что тифлисские социал-демократы обратили на него особое внимание.
В Батуме тоже шла революционная работа, хотя менее активная и развитая, чем в Тифлисе, существовали рабочие кружки. Некоторое время жившие здесь тифлисские социал-демократы Г. Франчески и И. Лузин даже перевели на грузинский язык и отпечатали на гектографе «Манифест коммунистической партии» — впрочем, дальше изучения этого манифеста дело так и не пошло, пока летом 1900 года сюда не были высланы участники тифлисских стачек, несколько повысившие тонус организации. Однако активных действий пока не велось, да и остальная работа оставляла желать лучшего — нужен был сильный организатор, а сильный организатор по всем временам — товар редкий. Но вот в Батуме появился Иосиф Джугашвили, и дело пошло.
С чего он начал работу? Рабочий завода Манташева Дементий Вадачкория вспоминал: «Первое рабочее собрание состоялось у меня в комнате. Молодой человек, оказавшийся Сталиным, просил пригласить на это собрание семерых рабочих. За день до назначенного собрания Сталин просил меня показать ему приглашенных товарищей. Он был в доме, стоял у окна, а я прогуливался с приглашенными по очереди по переулочку. Одного из приглашенных Сталин просил не приглашать... В назначенное время, когда все товарищи собрались у меня, пришел Канделаки со Сталиным. Фамилии его никто не знал, это был молодой человек, одетый в черную рубаху, в летнем длинном пальто, в мягкой черной шляпе... В заключение беседы Сталин сказал - вас семь человек, соберите каждый по семи человек у себя на предприятии и передайте им нашу беседу»21. В новогоднюю ночь состоялось первое собрание новой организации, на которое пришло 25 человек.
Новый руководитель времени даром не терял — вслед за организацией ячейки тут же начались и забастовки. Причина первой из них была почти анекдотической: сразу после новогодних праздников на складе досок завода Ротшильда, куда устроили на работу и Coco (но это не значит, что он этот склад поджег, отнюдь!) вспыхнул пожар. После его ликвидации администрация завода, раздавая премии за работу, отметила ими только мастеров и бригадиров, обойдя рабочих. Иосиф недаром работал на этом складе: он тут же организовал забастовку, присовокупив к требованиям равенства по части премий еще и отмену работы в воскресные дни. Надо сказать, что батумские хозяева оказались куда умнее тифлисских: требования рабочих были удовлетворены и конфликт этим и закончился.
Успешной оказалась и забастовка на заводе Манташева, где рабочие требовали введения воскресного отдыха, запрещения ночных работ и вежливого обращения со стороны администрации. Здесь, правда, дирекция сначала заупрямилась, в результате чего, когда через десять дней она все-таки вступила в переговоры, к первоначальным требованиям прибавились новые: оплата забастовочных дней, увеличение зарплаты на 30%, возврат штрафов. Лучше бы они начали переговоры сразу! В общем, администрацию заставили выполнить все требования.
Все получилось и с типографией, организации которой Иосиф посвятил первые месяцы работы. Она располагалась там же, где жил Иосиф. Один из участников предприятия десятилетия спустя вспоминал: «Тесная комнатка, тускло освещенная керосиновой лампой. За маленьким круглым столиком сидит Сталин и пишет. Сбоку от него — типографский станок, у которого возятся наборщики. Шрифт разложен в спичечных и папиросных коробках и на бумажках. Сталин часто передает наборщикам написанное»22.
Техника была более чем убогой. Набирали вручную, вместо наборной кассы использовали спичечные и папиросные коробки. Печать была тоже как при Гутенберге. Чтобы получить оттиск, надо было смазать набор краской, положить сверху лист бумаги и вращать ручку пресса до тех пор, пока лист не прижмется к набору. Потом поднять пресс, вынуть готовый лист и проделать всю операцию заново. Работа была тяжелой, так что приходилось часто меняться. Но все же это была какая-никакая, а типография.
В общем, работа налаживалась. И тут грянул гром — очередное выступление закончилось большой кровью. В конце февраля дирекция завода Ротшильда объявила о намерении провести массовые увольнения (около 40% всех работающих на заводе). Вспыхнула забастовка, но на сей раз требования рабочих были признаны незаконными. Им предложили вернуться на рабочие места, однако они не подчинились, и тогда власти привычно ответили на рабочий протест арестом зачинщиков. Но рабочие, у которых теперь были руководители, вели себя куда более уверенно, чем раньше. У пересыльной тюрьмы, где содержались арестованные, собралась толпа в несколько сот человек, потребовавшая или освободить их товарищей, или арестовать всех. Это — второе — требование и было выполнено, в здание пересылки затолкали всю толпу — пусть посидят, успокоятся, а утром пойдут по домам. Но на следующий день туда же явились остальные рабочие завода, решившие взять тюрьму штурмом и освободить арестованных. Кто-то успел предупредить полицию, и возле здания тюрьмы уже ждали войска. Тем не менее рабочие пошли на штурм, и тут изнутри, услышав шум, вырвались арестованные — их не понадобилось отпускать, они попросту снесли двери пересылки. Оказавшись между двух возбужденных толп, солдаты открыли огонь. Итог дня: 20 раненых, 13 убитых. Это было самое крупное по числу жертв столкновение рабочих с полицией после стачки на Обуховском заводе в Петербурге. Иосиф во время столкновения также находился в толпе.
На следующий день социал-демократы завалили город листовками, в которых уже открыто говорилось: «Долой царское правительство!» Разозлившаяся полиция выследила типографию, которая помещалась в то время в городе. Но на этот раз все кончилось анекдотом. Как рассказывала потом свидетельница событий, ночью в дом, где находилась типография, явилась полиция. «Ночью к Ивлиану Шапатаве явился пристав Чхикваидзе с двумя городовыми. В дверях загородила ему дорогу Деспине Шатапава с дубиной в руках и заявила им: "Дети спят, твое появление и шум могут их разбудить и испугать". Чхикваидзе засмеялся и ушел. Таким образом Деспине Шапатава спасла типографию и товарища Сталина»23. В самом деле, полиция попала в сложное положение — как бы отчитывался пристав о сражении городовых с вооруженной дубиной матерью семейства!
В тот же вечер типографию перевезли в другое место, потом в третье... В конце концов она обрела приют на городском кладбище, в одном из склепов — если это место и было не более надежным, чем остальные, то одно существенное преимущество у него имелось: трудновато было бы полиции арестовать хозяина квартиры, давшего приют революционерам...
Вечером 5 апреля 1902 года на квартире, где в то время жил Иосиф, состоялось собрание рабочих. Не успело оно закончиться, как появились жандармы. В комнате еще стоял запах табачного дыма — хоть топор вешай, в пепельнице полно окурков. От досады на опоздание стражи порядка забрали тех, кого застали, - Иосифа и жившего вместе с ним товарища, а также хозяина квартиры и их гостя, молоденького гимназиста. Последних двоих вскоре выпустили, что же касается Иосифа и его товарища К.Канделаки, то их привлекли к делу о закончившейся столь печально забастовке. Правда, доказательств у полиции не было, а сами арестованные и на первом допросе, и на последующих категорически отрицали свою причастность к этому инциденту. Иосиф утверждал, что в это время его вообще не было в Батуме.
Все бы ничего, но он сам себе напортил. Надо было предупредить родных в Гори, а связи с волей не было - неопытные конспираторы не успели наладить контакты с тюремным замком. 8 апреля он выбросил во двор тюрьмы две записки на грузинском языке с просьбой известить его мать, чтобы она показала, что он всю зиму, до 15 марта, провел в Гори. Записки попали в руки полиции, и экспертиза показала, что писал их Джугашвили.
Около трех месяцев Иосифа содержали в Батуми под стражей, однако бесспорных доказательств его причастности к забастовке у следствия не было. Прокурор Тифлисской судебной палаты в своем заключении писал: «Хотя... в произведенном дознании имеются некоторые указания на то, что Иосиф Джугашвили был причастен к рабочему движению, возбуждал рабочие беспорядки, устраивал сходки и разбрасывал противоправительственные воззвания, — но все эти указания лишь вероятны и допустимы; никаких же точных и определенных фактов по сему предмету дознанием не установлено и указание на участие Джугашвили на сходках и на распространение им по г. Батуму революционных воззваний основывается единственно на предположениях, слухах или возбуждающих сомнение в достоверности подслушанных отрывочных разговорах. При таком положении дела характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме подлежит считать невыясненным»24. Полиция оказалась в трудном положении — на одних агентурных данных следственного дела не построишь. Со своей задачей — посадить опасного революционера — батумские жандармы не справились.
Но параллельно в столице Кавказа велось дело о Тифлисском социал-демократическом кружке, по которому тоже проходил Иосиф Джугашвили. Батумцы снеслись с Тифлисом, и его продолжали содержать в тюрьме уже по новому делу.
Иосиф никогда не был особо крепок здоровьем, а полуголодное детство, полная лишений неустроенная жизнь подпольщика еще больше ослабили его. Бич Кавказа — туберкулез — вплотную подступил к Coco. Осенью его переводят в тюремную больницу. Он пишет прошения, как бы теперь сказали, об изменении меры пресечения, привычно сбиваясь на слог всех тех бесчисленных прошений, которые он за свою жизнь написал. В первом он просит освободить его или хотя бы ускорить ход дела. Не добившись успеха, пишет второе:
«Нижайшее прошение. Все усиливающийся удушливый кашель и беспомощное положение состарившейся матери моей, оставленной мужем вот уже 12 лет и видящей во мне единственную опору в жизни, — заставляет меня второй раз обратиться в канцелярию Главноначаль-ствующего с нижайшей просьбой освобождения из-под ареста под надзор полиции. Умоляю канцелярию Главно-начальствующего не оставить меня без внимания и ответить на мое прошение». Это прошение также осталось без ответа — и семинарский слог не помог.
Но из тюремных отсидок социал-демократы умели извлекать пользу. Тюрьму называли университетом, и заслуженно называли. В отличие от воли, где подпольщики всегда заняты по горло, здесь у них была уйма свободного времени, и они использовали это время для образования: читали книги, устраивали лекции, проводили диспуты. В переполненных камерах опытные пропагандисты вербовали себе сторонников и помощников, и нередко бывало так, что молодой рабочий, случайно заметенный за стачку, выходил из тюрьмы убежденным социал-демократом или эсером. Иосиф и на воле успевал заниматься самообразованием, а в камере он никогда не расставался с книгой.
Социал-демократ Григорий Уратадзе вспоминал, каким тогда был его товарищ по заключению Coco: «На вид он был невзрачный, оспой изрытое лицо делало его вид не особенно опрятным... В тюрьме он носил бороду, длинные волосы, причесанные назад. Походка вкрадчивая, маленькими шагами. Он никогда не смеялся полным открытым ртом, а улыбался только. И размер улыбки зависел от размера эмоции, вызванной в нем тем или иным происшествием, но его улыбка никогда не превращалась в открытый смех полным ртом. Был совершенно невозмутим. Мы прожили вместе в Кутаисской тюрьме более чем полгода, и я ни разу не видел его, чтобы он возмущался, выходил из себя, сердился, кричал, ругался, словом, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии. И голос его в точности соответствовал его «ледяному характеру», каким его считали близко его знавшие»25 .
...Надежды на освобождение, не было, а значит, не было смысла и в хорошем поведении. И Иосиф принялся за старое. Осенью 1903 года он организовывает демонстрацию заключенных в тот день, когда экзарх Грузии, посетивший Батум, захотел осмотреть тюремный замок. После этого его переводят в Кутаиси, и там он в июле 1904 года устраивает бунт заключенных. Гулкие удары в железные тюремные ворота переполошили весь город. Срочно пригнали полк солдат, приехали губернатор, прокурор. Заключенные предъявили требования: построить нары, два раза в месяц устраивать банный день, содержать политических отдельно от уголовных, вежливо обращаться и пр. Требования были удовлетворены, но в отместку администрация согнала зачинщиков забастовки — политзаключенных — а самую худшую камеру.
Между тем в Тифлисе Джугашвили «потеряли». Тифлисское жандармское управление почему-то было уверено, что он выпущен под надзор полиции, и когда наконец-то по его делу было принято решение — высылка в Восточную Сибирь на три года, - его начали усиленно разыскивать, чтобы взять под стражу и отправить на этап. Потом, когда выяснилось, что искомый субъект вроде бы уже арестован, его стали искать по тюрьмам. Полтора месяца искали, еще два месяца готовили к этапу — в общем, к месту ссылки он отправился только в конце ноября, в демисезонном пальто, ботинках и даже без рукавиц. И практически без денег — небольшую сумму выдал отправляемым в этап товарищам комитет РСДРП да батумские рабочие собрали около 10 рублей и немного провизии,
В отличие от многих и многих государственных деятелей всех времен и народов Станин не оставил мемуаров. Его жизненный путь исследователи собирают по крупинкам — по свидетельствам тех, кто что-то от кого-то слышал, где-то прочел, что-то знает. Сам он иной раз рассказывал истории из своей жизни — иногда в кругу друзей, иногда детям. Но не надо забывать, что он был поэт! Этого не было заметно за солидной манерой держаться, но и писание стихов в юности, и приверженность романтике революции, которой он остался верен всю жизнь и от которой большинство его более прозаических товарищей вскоре полностью излечились, и образно-поэтическая речь, и специфический сталинский юмор выдают художественную натуру. А художнику скучно повторять одно и то же несколько раз неизменно. Так, историю своего побега из первой ссылки он сам рассказывал в трех вариантах, и надо учитывать, что в зрелые годы Сталин вполг не излечился от несчастного свойства своей молодости — отсутствия чувства юмора.
...Был в Иркутской губернии уездный город Балаганск, а в 75 верстах от него — селение Новая Уда. Там в числе имевшихся в селе четырех ссыльных и поселился Иосиф Джугашвили — в бедном домике из двух комнат на краю болота, у крестьянки Марфы Литвинцевой. Стояла зима, морозы доходили до минус тридцати градусов, но он все равно не собирался задерживаться в ссылке.
Итак, согласно первому варианту истории о побеге Иосиф, угрожая кинжалом, заставил какого-то крестьянина отвезти его к железнодорожной станции. Это фантастическое полотно в грузинско-романтическом стиле — учитывая, что до ближайшей станции было 120 верст, на протяжении которых ему, по-видимому, приходилось держать кинжал вплотную к горлу мужика, чтобы не получить по голове оглоблей. Другая версия гласит, что опять же некий крестьянин согласился отвезти Иосифа до станции Зима, если на каждой остановке он будет выставлять ему поларшина водки. Что это такое? Как-то он продемонстрировал, что такое «аршин водки» — деревянный аршинчик, который он вплотную уставлял маленькими чарками с водкой. Это уже вариант по Гоголю. И третья версия — беглец сказал кому-то из ямщиков, что хочет подать жалобу на уездного начальника, и тот отвез его до станции — это по жанру; пожалуй что, лубок.
Тесть и друг Сталина Аллилуев, который знал эту историю более досконально, рассказывал, что Иосиф совершил два побега, но первый оказался неудачным — он чуть не замерз, решившись отправиться в тридцатиградусный мороз в своем легком кавказском одеянии, и принужден был вернуться в Новую Уду. Однако на второй раз все получилось. Накануне Крещения, то есть 5 декабря по старому стилю, с расчетом на то, что стражники в честь праздника перепьются и ссыльных проверять не будут, Иосиф отправился в Балаганск. Тамошние ссыльные укрыли его на некоторое время и, поскольку он так и был в пальто и ботинках, дали тулуп, валенки и теплую шапку и отправили дальше, через Ангару к станции Зима. Стражники в праздник хоть и пили, однако контингент проверили, и в тот же день сообщили куда следует, так что к тому моменту, когда Иосиф собрался выехать из Балаганска, приметы беглеца уже были разосланы повсюду. Ему бы не уйти, если бы он направился на Запад, в Россию. Но путь его лежал не на запад, а на восток. Сначала беглец побывал в Иркутске, и только потом поехал на Кавказ, в Тифлис.
В этом побеге много неясного. Самая главная неясность — откуда он взял деньги. Бежать из ссылки — недешевое удовольствие. Одна дорога, даже в третьем классе — а в третьем классе ехать опаснее всего — стоила более 50 рублей. Плюс к тому надо было достать документы, а в дороге еще и чем-то питаться. Должно быть, этим и объясняется то, что он сначала направился в Иркутск, где было много ссыльных и поселенцев, где неизбежно должны были быть и социал-демократы и где можно было рассчитывать достать деньги и документы, а дорога до Иркутска стоила всего около трех рублей. Но откуда у молодого пропагандиста связи, позволяющие найти в совершенно незнакомом сибирском городе товарищей по партии? Об этом можно только гадать. Может быть, товарищи по ссылке поделились знакомствами, а может быть, и из-за границы помогли. К тому времени Иосиф уже не был никому не известным пропагандистом, он был связан с эмиграцией, где имел друзей, и с заграничным руководством РСДРП.
...Примерно в то же время он завел себе новую партийную кличку — Коба, по имени одного из главных героев широко известного в то время романа Казбеги «Отцеубийца». Коба — один из грузинских Робин Гудов. Время действия романа— 1845 год, восстание имама Шамиля, который вступил в бой с русским экспедиционным корпусом, сюжет до крайности прост. Главные герои — трое молодых людей: влюбленные друг в друга Иаго и Нуну и их верный друг Коба. По навету сотрудничающего с русскими односельчанина Гирголы Иаго попадает в тюрьму, а Нуну похищена. Коба освобождает друга и вместе с ним становится разбойником. Друзья помогают крестьянам, сражаются с русскими, но тогда, когда они собираются присоединиться к Шамилю, попадают в западню. В итоге юноша и девушка гибнут, и в живых остается лишь Коба. Последним эпизодом романа становится смерть убитого им предателя.
Иремашвили вспоминает, что Иосиф «хотел бы стать вторым Кобой, борцом и героем, знаменитым, как этот последний. В нем Коба должен был воскреснуть. С этого момента Coco начал именовать себя Кобой и настаивать, чтобы мы именовали его только так. Лицо Coco сияло от гордости и радости, когда мы звали его Кобой»26.
Глава 5
ПАРТИЙНАЯ КАРЬЕРА КОБЫ (БОРЬБА И ПОЛИТИКА)
Уже как бы стало общепризнанным мнением, что возвышение Сталина в партии связано не с конкретной работой, а с умением вести интриги. Но если проследить источник этого мнения, мы придем все к тому же Троцкому, старому и упорному врагу Сталина. Именно Троцкий назвал его «самой выдающейся посредственностью». Ну а потом это мнение уже пошло «в народ» и, оторвавшись от своего источника, стало той истиной, которую «все знают».
Итак, суммируем первые годы партийной работы Иосифа Джугашвили. Он — один из первых профессиональных революционеров в Закавказье, если вообще не первый. Участвовал в организации демонстраций, стачек и работы нелегальной типографии в Тифлисе, затем, уже самостоятельно, поставил на ноги организацию в Батуме. К моменту своего ареста весной 1903 года он имел уже солидный практический опыт и был известным в Грузии деятелем социал-демократической партии.
Теперь посмотрим, как складывалась партийная жизнь его главного оппонента — Троцкого. Начинали они одинаково. В 1897 году Бронштейн, кстати, ровесник Иосифа, вместе с друзьями организовал «Южнорусский рабочий союз» — социал-демократическую организацию, которая, по замыслу, должна была заниматься революционным просвещением рабочих. Основной их деятельностью было печатание и распространение листовок. Но продолжалось это недолго — 28 января 1898 года неопытных революционеров арестовали. Два года, пока шло следствие, их держали в одесской тюрьме, а затем в административном порядке Бронштейн был выслан на четыре года в Сибирь. В августе 1902 года он бежал из ссылки (бросив жену и двух маленьких дочерей — им впоследствии материально помогали родители Бронштейна, которые не могли смириться с тем, что их внучки живут в нищете). А отец семейства отправился прямым ходом в эмиграцию, где занялся журналистской работой, к которой имел несомненные способности, так что известный революционер Кржижановский дат ему прозвище «Перо». Д. Волкогонов пишет о нем язвительно, но точно: «Я не знаю ни одного русского революционера, который бы так много, подробно, красочно говорил о себе... Троцкий замечает, что «никому еще не удавалось написать автобиографию, не говоря о себе». Это верно. Но Троцкий очень много говорил о себе и тогда, когда писал не автобиографию»27 .
Так складывались партийные карьеры Троцкого и Кобы. Слова «карьера» и имя романтического героя, взятое в качестве псевдонима, плохо сочетаются между собой. Еще меньше сочетаются это слово и членство в радикальной партии, хотя ученые — историки, политологи и прочие без малейшего содрогания применяют его даже к тем, кто стоял у самого начала РСДРП. Люди, думающие о карьере, не становятся членами радикальной партии. В целях карьеры идут в партии умеренно-либеральные, которые в перспективе могут иметь хорошее представительство в парламенте, — ну будет же когда-нибудь парламент в России! А еще лучше куда-нибудь в администрацию, в чиновники — с талантами и работоспособностью Иосифа он мог достичь чинов очень высоких. Да что говорить — перед ним расстилалась ровной дорогой церковная карьера. Правда, тут требовалось монашество, так что Иосифа это вряд ли устроило бы — женщин он любил... Но как бы то ни было, радикальная революционная партия — последнее место, куда идут люди, думающие о карьере. Это прибежище романтиков, мечтателей, а то, что большевики получат возможность реализовать свои мечты, ни одна гадалка не рискнула бы предсказать. Да и сам Сталин до последнего момента не верил в то, что это возможно, — до тех пор, наверное, пока сам не занял место у штурвала новой империи.
Когда молодой пропагандист Иосиф Джугашвили отбывал в свою первую ссылку, он был уже далеко не «шестеркой» в большевистской колоде. В том же 1903 году состоялось его заочное знакомство с Лениным. До того Иосиф знал Ленина по «Искре» и давно им восхищался, ему нравилось умение этого человека писать о самых сложных вопросах просто и ясно. Не то незадолго до ареста, не то уже из тюрьмы он послал письмо одному из своих друзей за границей, и результат превзошел все его ожидания.
«Будучи уже в ссылке в Сибири... я получил восторженный ответ моего друга и простое, но глубоко содержательное письмо Ленина, которого, как оказалось, познакомил мой друг с моим письмом. Письмецо Ленина было сравнительно небольшое, но оно давало смелую, бесстрашную критику практики нашей партии и замечательно ясное и сжатое изложение всего плана работы партии на ближайший период. Только Ленин умел писать о самых запутанных вещах так просто и ясно, сжато и смело — когда каждая фраза не говорит, а стреляет...» Это письмо не сохранилось — Иосиф сжег его, о чем потом очень сожалел.
...Ленинское письмо грело душу, тем более что в Грузии у него после побега возникли серьезные проблемы. В Тифлис он приехал в самое неподходящее время — одна за другой шли волны арестов, старые знакомые Иосифа находились кто в ссылке, кто в тюрьме. Появились, правда, некоторые новые знакомства. Один из этих людей впоследствии станет близким другом Иосифа — это тифлисский рабочий-механик С. Я. Аллилуев. С другим отношения будут сложные и кончатся трагически — это Лев Розенфельд, который позднее под псевдонимом Каменев станет одним из руководителей партии большевиков.
Оставаться в Тифлисе, где все еще шли аресты, было слишком опасно, и Иосиф отправился в Батум. Но, как оказалось, в Батуме его не очень-то ждали. Еще в 1903 году в докладе Тифлисского розыскного отделения Департаменту полиции сообщалось, что «деспотизм Джугашвили многих возмутил, и в организации произошел раскол», так что понадобился эмиссар из Тифлиса, чтобы примирить враждующие стороны. Действительно, если было нужно, добиваться своего Сталин умел, и не всем членам социал-демократической вольницы это нравилось.
После ареста Иосифа верх в организации взяли его противники во главе с И. Рамишвили — в будущем он станет меньшевиком. Трудно, правда, понять, чем отличались в то время кавказские большевики от кавказских меньшевиков, учитывая, что большинство этих «теоретиков» едва ли в силах было разобраться в сути политических разногласий между теми и другими. Но это делу не мешало: кавказские социал-демократы тут же с удовольствием разделились на два лагеря и стали оспаривать друг у друга главенство в каждом городке и на каждом заводе.
Итак, пока Иосифа не было, власть в Батумской организации захватили его противники. Узнав о приезде прежнего лидера, комитет постановил: к работе не допускать. Более того, как вспоминает Н. Киртава, у которой остановился Coco: «Рамишвили вызвал меня в комитет и стал кричать: "У тебя остановился Джугашвили?" — "Да", — отвечаю. "Должна прогнать из дома, в противном случае исключим тебя из наших рядов". Надо думать, крепко был обижен Рамишвили, если для того, чтобы выжить противника из города, он применял такие меры.
Иосиф оказался в отчаянном положении. Он перемещался по Батуму с квартиры на квартиру, а председатель комитета преследовал, требовал, чтобы его не укрывали, угрожал ослушникам исключением. Тогда он решил уехать обратно в Тифлис, но для этого нужны были деньги. Несколькими месяцами ранее, когда Иосифа отправляли в ссылку, батумские рабочие устраивали для него складчину, а теперь было не достать каких-то полтора рубля на дорогу — большинство старых товарищей отказывали в помощи. Наконец, знакомый кондуктор довез Иосифа до Тифлиса.
В чем же дело? Большевики, меньшевики... но нельзя же так обращаться со старым товарищем и, в конце концов, с фактическим создателем организации! Да и странно это, не такими уж дисциплинированными партийцами были батумские рабочие. Исключить! Смотри, друг Рамишвили, как бы тебя самого за такие фокусы не исключили!
Ситуация объясняется просто: именно в то время поползли слухи о том, что Джугашвили — провокатор, и, похоже, распространял их Рамишвили. Нужно же ему было как-то оправдать преследование человека, который, по сути, создал организацию — и, ничего не говоря прямо, он пустил слух, что в организации появился провокатор, а ожесточенным преследованием Иосифа как бы указал, кто этот провокатор. Прием не слишком чистоплотный, но эффективный и часто использовавшийся - как тогда, так и значительно позднее, например, в диссидентской среде.
В самом деле, задуматься было о чем. К побегу Иосифа ни тифлисская, ни батумская организация отношения не имели, а сам он совершенно не горел желанием отчитываться перед комитетом, кто устроил ему этот побег, и понять его можно — стукачи были везде. Он расскажет — кто, что и как, эти еще проверять кинутся, дойдет до охранки, и в итоге пострадают помогавшие ему люди. Да и кроме того, его ведь никто ни о чем не спрашивал и не предъявлял никаких обвинений. Просто пустили слух — и все...
В марте 1904 года в Батуме прошли крупные аресты, комитет был фактически разгромлен. Во главе нового комитета стал близкий друг старого товарища Кобы Ладо Кецховели, к тому времени погибшего в тюрьме. Узнав oб этом, Иосиф вернулся в город, рассчитывая наладить отношения с организацией. К нему отнеслись несколько лучше, хотя и ненамного, но столь откровенно, как раньше, больше не преследовали, даже позволяли участвовать в партийных собраниях. Однако его пребывание в городе было недолгим.
К тому времени отношения между большевиками и меньшевиками достигли если и не предельной, то близкой к тому остроты. 1 мая, во время маевки, проходившей на берегу моря, произошла ссора, которую горячие кавказские парни завершили хорошей дракой. Иосиф, естественно, не остался в стороне и был жестоко избит. В Батуме больше оставаться было нельзя, в Тифлисе его тоже не ждали. Снова оказавшись в отчаянном положении, преследуемый страшным словом «провокатор», он уезжает в Гори.
Казалось бы, все кончено, от партийной работы он отлучен, надо переквалифицироваться в учителя. И тогда он решается на последний шаг — апеллировать к вышестоящему органу, благо к тому времени на Кавказе таковой появился. В 1903 году состоялся I съезд кавказских социал-демократов, где было принято решение об образовании Кавказского союза РСДРП, руководящим органом которого стал Союзный комитет. Самым старшим и уважаемым членом комитета был один из основателей грузинской социал-демократии М. Г. Цхакая, находившийся в то время в глубоком подполье.
Разыскав Цхакаю через знакомых, Иосиф обратился к нему с просьбой о свидании. На этой встрече он рассказал все о своей революционной работе, о ситуации в Батуме и попросил помощи, а также предложил свои услуги для работы на комитет. Цхакая дал ему новую партию нелегальной литературе о II съезде партии и посоветовал «отдохнуть», что было не лишним, поскольку, по свидетельству видевших его в то время знакомых, Иосиф выглядел утомленным.
Отдых длился два месяца, во время которых комитет проверял Джугашвили. Только убедившись, что слухи о его провокационной деятельности не подтверждаются, его снова привлекли к работе. Но в Батум он уже не вернулся. В то время резко усилилась деятельность социал-демократов в деревнях и маленьких городках, и Джугашвили отправили на работу в Имеретино-Мингрельский комитет. Так что теперь он уже был деятелем не городского, а губернского масштаба. Но недолго: летом 1904 года, когда после очередной волны арестов большая часть краевого комитета оказалась за решеткой, Цхакая кооптировал в состав комитета Кобу и Каменева. Так Джугашвили стал одним из лидеров социал-демократического движения на Кавказе.
Теперь жизнь его состояла из постоянных разъездов. Тифлис, Баку, потом Кутаисская губерния, где во второй половине 1904 года появилось множество мелких организаций. В то же время в верхах шла острая борьба между большевиками и меньшевиками, и Коба поставил весь свой талант пропагандиста на службу большевикам.
Конец года был чрезвычайно «горячим», рабочий протест явно перешел в какую-то новую фазу и назревали серьезные события. В Баку шла мощнейшая забастовка на нефтяных промыслах, которая длилась три недели и окончилась подписанием первого в истории России коллективного договора между работниками и хозяевами. В Тифлисе, как и по всей стране, либеральная оппозиция выступала с требованием реформ, причем выступления эти проходили в весьма оригинальной форме: в то время всю Россию охватила эпидемия банкетов, на которых принимались петиции с либеральным содержанием. Что бы ни думали по поводу такой формы «протеста» революционеры, но использовали эти банкеты, как и любые прочие скопления людей, для своей пропаганды. Естественно, Иосиф не мог пропустить такую возможность, тем более что он к тому времени был уже достаточно искусным политиком, отточив язык во внутрикомитетских спорах. Но скоро всем стало не до банкетов.
1905 год начался на Кавказе, как и по всей стране, Митингами и демонстрациями. 23 января в Тифлисе состоялась первая массовая демонстрация, окончившаяся грандиозной дракой ее участников с разгонявшими демонстрацию городовыми и казаками. Попутно произошел окончательный «развод» между большевиками и меньшевиками. А в начале января прошла целая волна арестов, в результате которой в Тифлисском комитете в большинстве оказались меньшевики. Тогда большевики проявили «ленинское» понимание партийной дисциплины (ведь известно, что Ильич подчинялся большинству, только если был с ним согласен) — они спрятали партийную библиотеку и кассу, а также типографию, отказавшись подчиниться неугодному им большинству.
Итак, Тифлис был охвачен рабочими выступлениями, в Баку же события приняли иное направление. В начале февраля в центре города армянин убил мусульманина. Мусульмане, не дав себе труда разобраться и найти преступника, просто-напросто прикончили нескольких подвернувшихся под руку армян. К ночи весь город был охвачен взаимной охотой, получившей позднее название армяно-татарской резни (татарами в то время называли вообще всех мусульман). Для усмирения населения пришлось вызывать войска. Естественно, социал-демократы не остались в стороне от событий, они пытались защищать армян, но, что интереснее, под шумок их боевики захватывали оружие и типографский шрифт.
А к весне произошел окончательный раскол в Кавказском союзе, так что образовались два руководящих центра социал-демократии. Борьба большевиков и меньшевиков приняла особо острые формы. В апреле 1905 года Джугашвили писал за границу: «Положение у нас таково. Тифлис почти целиком в руках меньшевиков. Половина Баку и Батума тоже у меньшевиков. Другая половина Баку, часть Тифлиса, весь Елисаветполь, весь Кутаисский район с Чиатурами (марганцепромышленный район, 9—10 тыс. рабочих) и половина Батума у большевиков. Гурия в руках примиренцев, которые решили перейти к меньшевикам. Курс меньшевиков все еще поднимается». Несколько ранее в том же письме он пишет, что людей мало, в два-три раза меньше, чем у меньшевиков, и приходится работать за троих.
А в июне Цхакая, вернувшийся с III съезда РСДРП, рассказал о его решениях: съезд увидел в событиях в стране перспективу свержения монархии, так что следовало заняться подготовкой вооруженного восстания, и молодые социал-демократы с головой окунулись в эту радостную для них работу. Джугашвили руководит созданием в Чиатурах «красных сотен» и одновременно, разъезжая по Грузии, занимается подготовкой всеобщей политической стачки.
Атмосфера тем временем все более накаляется. В Баку снова убивают друг друга армяне и мусульмане, горят нефтепромыслы. В Тифлисе на собрании общественности (!) в ходе столкновения рабочих с казаками и городовыми погибло около 100 человек. Демонстрации следуют за демонстрациями, иной раз завершаясь кровавыми столкновениями. В середине октября большевики, и в их числе Джугашвили, выдвинули лозунг повсеместного создания отрядов самообороны, или «красных партизан». Политический кризис обостряется, и даже большевики и меньшевики на время помирились.
Как известно, в октябре состоялась Всероссийская политическая стачка, завершившаяся подписанием Манифеста 17 октября. Либеральной интеллигенции были дарованы свободы и участие в управлении государством, и она успокоилась, занявшись освоением новых возможностей. Рабочие не получили ничего для себя ощутимого — им-то что с тех свобод? По стране ходила злая эпиграмма:
«Царь испугался, издал манифест:
Мертвым свобода, живых под арест.
Кому бублик, кому дырка от бублика —
Вот вам и республика!»
И хотя стачка вроде бы закончилась, но демонстрации и столкновения с полицией шли по нарастающей — события стремительно выходили из-под контроля, пугая обывателей-либералов. Зато большевики с радостью мчались на гребне революционной волны. Рабочие отряды «красных партизан» создавались повсеместно и открыто, и в их организации не обошлось без Кобы и его верного поклонника Камо.
В декабре в жизни Иосифа произошло важное событие: его избрали делегатом на IV съезд партии, который, по предварительному замыслу, должен был стать объединительным (попытки объединить большевиков и меньшевиков продолжались, с постоянным неуспехом, почти до самого 1917 года). Правда, съезда не получилось, так как многие организации попросту не прислали делегатов — в такое время им было не до заграничных тусовок. Вместо съезда в финском городе Таммерфорсе состоялась партийная конференция, на которой Коба сразу обратил на себя внимание, когда рассказывал о положении дел на Кавказе. По тому, как он владел информацией, как излагал ее, видно было, что это человек серьезный, — и если не формально, то фактически он заявил о себе как о крупном политике. Там же, в Таммерфорсе, он познакомился с Лениным, с которым они, как оказачось. одинаково мыслили и по политическим вопросам, в том числе, например, об отношении к выборам в Государственную думу. Так что там состоялось не просто знакомство: эти двое опознали друг друга в качестве единомышленников и завязали личные связи, которые до конца так и не выявлены. Однако ясно одно: то доверие, которое Ленин оказал Сталину в конце 1917 года, имело под собой серьезное основание.
Вернулся Иосиф как раз к самой кульминации событий: в конце декабря на улицах Тифлиса развернулись настоящие бои рабочих с полицией и войсками. Восстание было подавлено, и тогда тифлисские социал-демократы вступили в новый этап своей деятельности — террористический: они приговорили к смерти начальника штаба Кавказского военного округа генерал-майора Грязнова. В подготовке этого теракта объединились и большевики, и меньшевики, а одним из его организаторов стал Коба. 16 января 1906 года генерал Грязнов был убит.
И в это, самое горячее время Иосиф оказался прикован к конспиративной квартире. С ним произошла какая-то нелепая случайность: не то он упал с конки, не то попал в аварию, а может быть, опять разборки с кем-то, но только он получил раны лица и головы. Жизнь и здоровье его были вне опасности, но в такое время нечего было и думать выходить на улицу с перевязанной головой — первый же жандарм заберет в участок. Во время вынужденного затворничества неугомонный Коба, раздобыв карту Тифлиса, разрабатывай планы вооруженного восстания. Для большей наглядности он использовал... оловянных солдатиков, позаимствовав их у маленького сына хозяина квартиры, к полному восторгу малыша: надо же, дядя играет в солдатики!
А «дядя» играл совсем в другие игры. К огорчению Иосифа, штурм Тифлиса не состоялся, однако боевые дружины все равно создавались, в хозяйстве пригодятся. Трудно сказать, как в такое горячее время он отнесся к заданию комитета поехать на IV съезд партии, но дисциплина дисциплиной, и в начале апреля он выехал в Стокгольм в составе делегации из одиннадцати человек, среди которых был единственным большевиком. Уехал он туда под фамилией «Иванович» — вообще набор партийных псевдонимов Иосифа был достаточно разнообразен. После съезда заехал в Берлин, повидался со старым знакомым Александром Сванидзе и только через два месяца снова появился в Грузии. В Швеции товарищи заставили его купить новый костюм, и в Грузию он вернулся — впервые в жизни! — прилично одетым.
В апреле 1907 года Иосиф снова отправляется за границу, на сей раз в Лондон, где проходил V съезд РСДРП (кстати, тогда он познакомился с Ворошиловым, который впоследствии станет одним из его верных соратников). Съезд был для Иосифа тяжелым. Там, в числе прочих, подавляющим большинством голосов было принято решение о том, что революция пошла на спад и необходимо распустить боевые дружины. Это никоим образом не входило в планы Кобы и, как оказалось, также и в планы Ленина, который тоже голосовав против, оставшись на сей раз в безнадежном меньшинстве (170 голосов за, 35 - против, 52 — воздержались).
Да, первая попытка революции оказалась неудачной.
Для эмигрантов продолжалась прежняя жизнь, что же касается тех, кто работал в России, то у них впереди была полная неизвестность...
Из мифологии:
В 1906 году Сталин привлекался к партийной ответственности за то, что не сдал партии деньги, конфискованные во время одной из экспроприации.
У нас изображают сейчас кавказских большевиков прямо в виде какой-то банды «Черная кошка» — как будто они бегали по Тифлису и направо и налево грабили банки. На самом деле не так уж много у них было вообще «эксов», а с именем Кобы связывается только один.
Незадолго до съезда Иосиф встречался с Лениным наедине. Что они обсуждали, неизвестно, но едва ли без санкции «сверху», хотя бы и неофициальной, он решился на ту операцию, которую предпринял по возвращении. В Тифлис Коба вернулся в самом начале июля и в полном соответствии с решением съезда занялся подготовкой знаменитого «экса» большевиков — нападения на почту, в ходе которого было похищено 250 тысяч рублей.
«Свидетели» будто бы рассказывают, что Коба самолично сидел на крыше и стрелял в охрану фаэтона с почтой. Все это, конечно, полная ерунда — он занимал слишком высокое положение в организации, чтобы самому участвовать в экспроприации. Руководил налетом Камо -Тер-Петросян, тот самый, которому он в свое время давал уроки и вместо офицерского училища привел в партию. Известно, что именно Джугашвили познакомил Камо с чиновником почтово-телеграфного ведомства Григорием Касрадзе, который известил боевиков о точном времени транспортировки денег.
О том, как это было, не рассказывал только ленивый. Наиболее известны свидетельства знаменитого перебежчика Григория Беседовского и писателя Марка Алданова. Беседовский, обладавший неуемной фантазией пишет, что в отряд входили «исключительной красоты» грузинки, чтобы заводить знакомства и выведывать дату перевозки денег, что Коба сам, сидя на крыше дома князя Сумбатова, бросил первый снаряд, что в ходе «экса» было убито и ранено сто человек. Алданов спокойнее и скромнее, и, по-видимому, его версия ближе всего к то.му, что там на самом деле происходило.
13 июня 1907 года в 10.30 утра кассир и счетовод тифлисского отделения Государственного банка получили присланную из Петербурга крупную сумму денег и повезли ее в банк на фаэтоне. За ними следовал еще один фаэтон с двумя охранниками и по бокам — казачий конвой. Денег было около 350 тысяч рублей пятисотрублевыми кредитками. Дальше слово Марку Алданову.
«В центре города, вблизи дворца наместника, когда передние казаки конвоя свернули с Эриванской площади на Сололакскую улицу, с крыши дома князя Сумбатова в поезд был брошен снаряд страшной силы, от разрыва которого разлетелись вдребезги стекла окон на версту в округе. Почти одновременно в конвой с тротуаров полетело еще несколько бомб и какие-то прохожие открыли по нему пальбу из револьверов.
Кассир и счетовод были выброшены из фаэтона первым же снарядом. Лошади бешено понесли уцелевший чудом фаэтон. На другом конце площади высокий «прохожий» ринулся наперерез к мчавшимся лошадям и швырнул им под ноги бомбу. Раздался новый оглушительный взрыв — и все исчезло в облаке дыма. Один из свидетелей видел, однако, что человек в офицерском мундире, проезжавший на рысаке по площади, соскочил с пролетки, бросился к разбитому дымящемуся фаэтону, схватил в нем что-то и умчался, паля наудачу из револьвера по сторонам»28 .
Конечно, и эта версия носит изрядный налет романтичности. Если с крыши в фаэтон бросили бомбу такой силы, что взрывом вышибло все стекла в округе, то неизбежно должно было как минимум контузить и «прохожих», которые, судя по рассказу, были совсем рядом с экипажем. А раз они удержались на ногах и даже открыли стрельбу, значит, взрыв был не так уж и силен. А уж если кони уцелели, то это, наверное, вообще была «шумовая» бомба, не для трупов, а для паники. Что же касается кассира и счетовода, выброшенных из экипажа, который «чудом уцелел», то думается, что они все-таки сообразили, что происходит, и выскочили сами. И зачем нужны в этом деле мощные бомбы, ведь цель была не разнести полгорода и угробить сто человек, а создать суматоху, что совершенно блестяще получилось.
В общем, сам «экс» прошел на пять с плюсом. А вот дальше уже было сложнее. Деньги оказались крупными купюрами, номера которых были тут же переданы во все банки России, а вскоре и за границу. При попытке разменять деньги за границей было задержано несколько большевиков, в том числе и Камо - арестованный в Германии, он притворился сумасшедшим, да так искусно, что ввел в заблуждение всех экспертов. Как вспоминает Крупская, спустя несколько лет оставшиеся деньги были сожжены. Присваивать их — хоть для себя, хоть для партийной кассы — совершенно бессмысленно.
К партийной ответственности Кобу привлекли совсем за другое. Чтобы в случае неудачи не подставлять партию, незадолго до «экса» все его участники вышли из состава местной партийной организации. Но ЦК так просто не обманешь, там прекрасно поняли, что именно произошло и в каких целях. Возмущенный столь наглым попранием решений только что проведенного съезда, ЦК постановил провести партийное расследование этого дела и поручил его Кавказскому областному комитету, где преобладали меньшевики. У тех были свои счеты с большевиками в целом и с Кобой персонально — тем более что и денег им ни копейки не досталось. И областной комитет с удовольствием исключил всех участников «экса» из партии — тем более что они уже сами из нее вышли и оставалось только проштамповать решение.
Из мифологии:
Раз в три месяца по маршруту Новороссийск — Гудауты - Сочи на военной яхте везли деньги для военных и государственных чиновников Закавказья. В Сочи деньги перегружали в карету и в сопровождении сотни казаков переправляли в Тбилиси. Этот путь был хорошо изучен экспроприаторами. В команду яхты ввели своего моториста и штурмана. Кроме команды, на яхте было еще пятнадцать солдат. Во время стоянки в Гудауте к яхте подплыли восемь абреков. Моторист и штурман закрыли тринадцать солдат в кубрике, а двоих часовых выбросили за борт. После этого абреки перебили команду и застрелили моториста и штурмана. Около полутонны золота и серебра перегрузили на баркас, а затем на ожидавшую в Гудауте арбу и повезли в горы. По дороге четыре абрека по приказу старшего застрелили четырех остальных. Поехали дальше, и два абрека убили двух спящих других. Наконец, когда два последних абрека-конвоира утром стали умываться, один из них выстрелил другому в затылок. Осмотревшись по сторонам, он увидел, что все это происходило на глазах пастушонка, забредшего с козой в это глухое место. Стрелявший досадливо прицелился, но потом махнул рукой, сунул наган в карман и погнал лошадей с арбой в горы. Партия никогда не увидела этих денег. Они остались единственному из оставшихся в живых исполнителю экса - Сталину.
Много лет спустя Сталин отдыхал на даче у своего любимца — грузинского актера Хоравы. Проходя по саду, он резко остановился и спросил у садовника:
— Где я тебя видел ?
— Нигде, батоно... — растерялся садовник. Сталин пошел дальше, потом вернулся:
— Где я тебя видел ?
— Нигде, батоно, — повторил садовник.
Сталин расспросил Хораву, откуда у него этот садовник. Хорава рассказал, что он из дальних, глухих мест Грузии. Сталин не вспомнил давнюю историю и не узнал бывшего пастушонка. Садовник же узнал в Сталине абрека.
Ну у людей фантазия работает! Это же надо — сочинить на революционной почве такой гибрид грузинской разбойничьей легенды и пиратского романа! Остается только тщательно изучить архив Сталина в поисках нарисованной симпатическими чернилами карты с указанием места, где «абрек» зарыл полтонны золота и серебра, которыми царское правительство с какого-то перепугу вздумало вместо нормальных денег платить жалованье. Не иначе, он где-то зарыл добычу, поскольку благосостояние его после этого суперэкса нисколько не улучшилось — как имел один костюм, так в нем и ходил.
Что же там на самом деле вышло с катером? После исключения из партии рассчитывать Коба мог разве что на поддержку ЦК, но такие вещи в одну неделю не делаются. А ведь он, кроме прочего, был профессиональным партийным работником, то есть получал от партии деньги на жизнь. В довершение всего он совсем недавно женился и теперь должен был кормить семью — жену и крошечного сына. Оказавшись снова в совершенно отчаянном положении, Иосиф решает перебраться в Баку, где влияние большевиков было более прочным и ему, пусть даже исключенному из партии, но пользующемуся большим авторитетом, можно на что-то рассчитывать. В середине июля он отправляется в Баку, собираясь остаться там надолго — такой вывод можно сделать из того, что Иосиф берет с собой жену и сына. Но «исправляться» он и не думает — вопреки все тому же решению съезда о прекращении вооруженной борьбы, в Баку Коба снова занимается организацией боевой дружины.
Осенью 1907 года жена Иосифа Екатерина умерла. Оставив сына у родственников, он с удвоенной энергией занялся партийными делами — ничего иного в жизни он теперь не имел. В январе 1908 года он снова отправляется за границу — вероятней всего, к Ленину в Швейцарию. Партия по-прежнему находилась в очень тяжелом материальном положении, и боевики эсдеков задумали еще один «экс» — в Баку морем должны были привезти четыре миллиона рублей для Туркестана. Кусочек чрезвычайно лакомый, однако после скандала с налетом на почту едва ли даже такой отчаянный человек, как Коба, решился бы без санкции центра устроить что-то подобное.
Должно быть, эти два сторонника решительных действий сговорились между собой, потому что боевики стали готовиться к налету на катер. Подготовкой и укреплением боевой дружины руководил Коба. Теперь уже прямо наперекор съезду в феврале 1908 года для руководства дружиной был создан штаб самообороны, и Бакинский комитет открыто заявил о его существовании. Боевики остро нуждались в оружии, но Коба и тут нашел выход: связал боевую группу с моряками, и она совершила налет на флотский арсенал. В ходе расследования этого дела бакинская охранка живо интересовалась, кто такой Джугашвили, какую роль он играл в подготовке налета. По-видимому, им было что-то известно о деятельности Кобы, но далеко не все. Тем не менее последовало распоряжение о его аресте. И в конце марта 1908 года он был арестован — попался глупо, во время полицейской облавы. Началась новая полоса в жизни Иосифа — время почти непрерывных тюрем и ссылок. Революция была побеждена, и полиция всерьез принимала меры, чтобы ничто подобное в пределах Российской империи больше не повторилось.
Глава 6
ПАРТИЙНАЯ КАРЬЕРА КОБЫ (ТЮРЬМА И ПОЛИТИКА)
В конце марта 1908 года бакинская полиция проводила очередную облаву в местах, где собирались подозрительные лица. В числе прочих подозрительных был задержан некий Гайос Нижерадзе, при котором нашли нелегальные документы, имеющие отношение к РСДРП. Это привлекло к нему особое внимание полиции, и на первом же допросе следователь сумел установить настоящее имя арестованного — Иосиф Джугашвили. Материала на него как в бакинской, так и в тифлисской охранке накопилось предостаточно, однако большей частью это были догадки и агентурные данные. Однако данные были серьезные, и, пока шло следствие, арестованный находился в Баиловской тюрьме.
Тюрьма была переполнена. Рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1500 заключенных. Иосифа поместили в камеру № 3, считавшуюся большевистской и служившую организационным центром для всех политзаключенных. Обитатели ее жили коммуной, жили дружно, регулярно проводили собрания, диспуты, вели переписку с волей, получали литературу. Это был действительно тюремный университет, и немало случайно попавших в тюрьму людей выходило отсюда профессиональными революционерами.
Воспоминания о тех днях оставил сидевший вместе с Джугашвили эсер Семен Верещак. Издал он их уже после революции, в эмиграции в Париже, и тем ценнее это свидетельство, потому что это свидетельство врага. Сталина часто упрекали в необразованности, в том, что он «университетов не кончал», забывая о том, что он всегда, всю жизнь занимался самообразованием. По количеству прочитанных книг Сталину трудно было найти равных, и, право же, для того чтобы читать и понимать эти книги, ему вовсе не требовался посредник-профессор.
«Среди руководителей собраний и кружков, — вспоминает Верещак, — выделялся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой...» —и дальше: «Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу (чувствуется семинарская школа! — Е.П.). На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался "лучшим знатоком марксизма"29».
В этой тюрьме, как и в прочих, Джугашвили снова был инициатором стычек с администрацией. «Он всегда активно поддерживал зачинщиков. Это делало его в глазах тюремной публики хорошим товарищем. Когда в 1909 году, на первый день Пасхи, 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая, весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы под ударами прикладов, с книжкой в руках»30. Оригинальный способ праздновать Воскресение Христово, не так ли? Это к тому, что и царская Россия отнюдь не была средоточием гуманности. Ну ладно, в полиции и тюрьмах всегда били, бьют и будут бить —но на первый день Пасхи... Это уж слишком!
В тюрьме Иосиф пробыл почти восемь месяцев. В конце концов, так и не сумев доказать ничего, кроме побега из ссылки, его приговорили опять же к ссылке, причем жандармское управление, зная, с кем имеет дело, предложило сослать его на три года в Тобольскую губернию, но решавшее такие вопросы Особое совещание при МВД было более гуманным и выслало всего лишь на двухлетний срок в Вологодскую губернию. У жандармов не было ни малейших сомнений в том, что он убежит и оттуда, но что поделаешь с гуманистами из Министерства внутренних дел?
Впрочем, он пытался бежать, еще сидя в третьей камере бакинской тюрьмы, и не просто бежать, а организовать побег всей камеры. Заключенные перепилили решетки, связали веревку из простыни. Побег почти состоялся, но подвели товарищи на воле, не подав вовремя сигнала, так что Иосифу Джугашвили пришлось в свой срок занять место в этапной партии в Вологду. В Вятке он задержался, заболев свирепствовавшим среди арестантов возвратным тифом, и лишь в конце февраля прибыл в назначенный местом жительства глухой городишко Сольвычегодск.
Это было одно из излюбленных мест ссылки — иной раз на 1700 местных жителей здесь скапливалось до 500 ссыльных. В 1909 году их было меньше, но все равно общество собралось разнообразное и интересное. Бежать Иосиф не спешил - он отдыхал от этапа, тем более что одна из женщин его весьма и весьма заинтересовала. Звали ее Стефания Петровская, она была в гражданском браке с другим ссыльным - но что такое гражданский брак? Отбыв свой срок, она отправилась не куда-нибудь, а в Баку, и мы еще встретим ее след в биографии Иосифа Джугашвили.
Итак, он пробыл в Сольвычегодске необычно долго для себя — 119 дней. Отчасти действительно отдыхал, отчасти потому, что для побега требовались деньги. На воле их раздобыть не удалось, и в конце концов нужную сумму собрали среди ссыльных, а во избежание неприятностей изобразили дело так, словно Джугашвили выиграл их в карты. И надо же, как причудливо переплетаются вымысел и быль! Керенский никогда не переодевался для бегства в женское платье, а вот Иосиф Джугашвили бежал под видом крестьянки, переодевшись в сарафан. Небольшого роста, худой, он действительно мог сойти за женщину.
Еще весной он отправил письмо своему старому другу, который теперь жил в Петербурге, С. Я. Аллилуеву, с просьбой сообщить свой точный адрес и место работы. И вот, оставив 24 июня место ссылки, он направился прямым ходом в Петербург.
...Теплым июньским вечером Сергей Яковлевич Аллилуев возвращался домой, и вдруг... Он не поверил глазам своим: навстречу шел Коба. Как оказалось, он появился еще днем, но никого не застал дома — вся семья была в деревне. Отправился к Аллилуеву на работу — там его друга тоже не оказалось. Тогда Коба решил ждать — а что ему, собственно, оставалось? — и долго бродил по улице возле дома. Сергей Яковлевич устроил беглеца в надежном месте, у знакомого дворника, который не раз оказывал социал-демократам подобные услуги. Поскольку дворники состояли на службе у полиции, то место было застраховано от нежелательных визитов.
Как оказалось, в Питер Иосиф приехал не просто так, а по партийному поручению — организовать центральную легальную партийную газету (это, кстати, говорит и о том, что к тому времени его роль в партии была достаточно велика). По этому делу он встречался с членом 3-й Государственной думы Н. Г. Полетаевым. Познакомился он в Петербурге и с В. Л. Швейцер, которая занималась тогда связью всех со всеми, - потом эта женщина и ее муж Сурен Спандарян станут самыми близкими друзьями Кобы во время сибирской ссылки. Проведя несколько собраний, посвященных организации газеты, в начале июля он отправился на родной Кавказ.
По приезде Иосифа резко активизировалась ослабившаяся было деятельность бакинских и тифлисских социал-демократов. В Баку снова стала выходить газета «Красный пролетарий», в Тифлисе была создана Комиссия Красного Креста. Ничего особо интересного в это время не происходило — времена были тихие, «реакционные», без сколько-нибудь серьезных выступлений рабочего класса, зато полиция свирепствовала вовсю, правда, иной раз поражая своим непрофессионализмом. Вот как, например, едва не были арестованы Сталин и Серго Орджоникидзе.
11 октября 1909 года секретный сотрудник охранки по кличке «Фикус» сообщил, что приехал «Алеша» Джапаридзе и находится дома, у жены. Охранка почему-то передоверила арест местным силам: на квартиру явились помощник пристава с двумя городовыми. Дальше события, по воспоминаниям жены Джапаридзе В. Ходжишвили, разворачивались следующим образом: «Моментально сообразив, что арест одновременно трех, очевидно, большевиков был бы большой удачей, помощник пристава решил предварительно получить такое разрешение и пошел созвониться с начальством. Охранять счастливую находку он оставил городовых: одного у парадного, другого у черного хода. Мы стали раздумывать, каким образом дать возможность уйти Сталину и Серго. Ясно было, что надо спровадить одного из городовых. 10 рублей "на расходы" спасли положение: один из городовых был послан за папиросами, а Сталин и Орджоникидзе, воспользовавшись этим, быстро ушли. Каково было бешенство помощника пристава, вернувшегося в нашу квартиру и заставшего только А. Джапаридзе»31. Надо бы добавить, что приставу еще повезло — тот человек, за которым его послали, остался дома, вероятно, чтобы уберечь от неприятностей жену. Как, должно быть, кляли в охранке растяпу пристава и оробевших при виде барской квартиры городовых (о том, что квартира была не бедной, говорит наличие двух ходов — парадного и черного). И поделом, жандармов надо посылать, а не надеяться на полицию!
Что еще было за это время интересного? Разборки по поводу провокаторов. С подачи Кобы пятерых товарищей обвинили в доносительстве. Охранка, получив эту информацию, немало удивилась — у них числился только один из означенных людей. Еще двое обвиненных были темными личностями, работавшими в типографии и сбежавшими в Петербург. Относительно крупной персоной из подозреваемый в стукачестве оказался лишь Николай
Леонтьев, бывший секретарь Союза нефтепромышленных рабочих. О нем запросили Петербург и получили подтверждение: да, провокатор, кличка «Демьян». Леонтьев потребовал гласного партийного суда. Джугашвили отказался, не из-за какой-то хитрости или интриганства, все объяснялось проще — он не имел права называть источник информации, а какой же суд без доказательств? В общем, это дело так и спустили на тормозах, зато решили: если еще кто будет изобличен в провокаторстве, предавать смерти.
Самое живое и деятельное участие Иосифа во всей этой истории свидетельствует, помимо прочего, о том, что в то время он как минимум входил, а скорее руководил сверхсекретными структурами партии на Кавказе — разведкой и контрразведкой. О том же говорит та невероятная история о некоем человеке, будто бы остановившем его на улице и вручившем список социал-демократов, которых охранка планировала в ближайшее время арестовать. Эта история была поведана комитету, но совершенно ясно, что сведения эти Коба получил далеко не от «неизвестного», однако свои источники информации он не раскрывал, а комитет не требовал. И неудивительно: в то время в Тифлисском жандармском управлении у эсдеков был свой человек, и не какой-нибудь писарь, а помощник начальника ротмистр Зайцев, и обидно было бы потерять такого агента из-за банальной утечки информации.
Затем из Питера явился некто Черномазов, якобы от Ленина, и начал «ревизию кадров»: собрав актив, стал спрашивать у каждого имя, фамилию, кличку, какую работу ведет, а также поименный список кружковцев. Когда прошел первый шок, Черномазова с его вопросами послали подальше, а Джугашвили публично обозвал его провокатором, как оно на самом деле и оказалось. Чем еще занимались? Прятали и перепрятывали типографию, проводили бесконечные разборки с меньшевиками, разборки между собой — в общем, нормальная партийная работа в отсутствие революции.
Между тем влияние Джугашвили в партии все больше росло. В январе 1910 года ЦК наконец-то решил создать Русское бюро - ту часть ЦК, которая будет работать в России. А то неудобно уже как-то: русская революция, русская партия, а все руководство сидит в Европе. По этому поводу в Россию приехал В. П. Ногин. В число пяти человек, предлагавшихся им для работы в Русском бюро, вошел и Коба. Так он выдвинулся в число лидеров РСДРП, хотя тогда и не успел занять пост в Русском бюро — в марте он снова был арестован.
...И снова северная глухомань, все тот же Сольвыче-годск, куда его отправили отбывать остаток ссылки — ну и либеральное же было время! Но как изменилась обстановка там за полтора года! Из прежних ссыльных почти никого не осталось, новые жили скучно. Кружки, диспуты, собрания, веселое времяпрепровождение — все в прошлом. Как писала одна из ссыльных: «Живет каждый сам по себе, до других мало дела. Сойдясь, не находят разговоров... Даже совместных развлечений нет, и ссыльные топят тоску в вине». Впрочем, Иосиф, на всю жизнь запомнивший уроки жизни с пьяницей-отцом, такого варианта для себя не допускал. Он умел жить и работать как в коллективе, так и в одиночестве.
Обосновавшись на новом (старом!) месте, он связался с заграницей и вступил в переписку по поводу организации ЦК в России. «По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назовите ее как хотите - "Русской частью Цека" или вспомогательной группой при Цека —это безразлично...» Кажется, его начинают раздражать эти бесконечные эмигрантские теоретические споры и разговоры. В другом письме, товарищу в России, он пишет: «О заграничной "буре в стакане воды", конечно, слышали: блоки Ленина - Плеханова, с одной стороны, и Троцкого - Мартова - Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: "Пусть, мол, лезут на стенку, сколько их душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится". Говорит он уже и о новом побеге. «Я недавно вернулся в ссылку. Кончаю в июле этого года, — пишет он в Москву. - Ильич и К0 зазывают в один из двух центров, не дожидаясь окончания срока. Мне хотелось бы отбыть срок (легальному больше размаха), но если нужда острая, то, конечно, снимусь».
Он на самом деле пытался «сняться», но в этот раз не повезло. Деньги на побег, 70 рублей, перевели для него в Вологду. Джугашвили нелегально приехал туда, однако студент получивший деньги, забрал их себе, так что Иосиф остался без средств и принужден был вернуться обратно. Впрочем, не стоило и «сниматься» — в июне срок ссылки кончался, и он благополучно и вполне легально покинул Сольвычегодск.
Однако покидать север Иосиф не спешил. После Сольвычегодска он на два месяца остался в Вологде. Надо было осмотреться, снестись с ЦК, решить, где работать. Оттуда в редакцию «Рабочей газеты» он пишет: «...не лишне будет, если заранее заявлю, что я хочу работать, но буду работать лишь в Питере или Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет — я в этом уверен — слишком малопроизводительна».32
После окончания ссылки Коба получил очередное «повышение» в своей «карьере». На него возложили функции разъездного агента ЦК. К тому времени осведомление было поставлено отлично, и охранка тут же получила соответствующее донесение. До сих пор Коба был партийным работником местного масштаба, и им занимались тифлисская и бакинская охранка, а теперь он попадал в ведение Департамента полиции. По этому поводу начальник Вологодского жандармского управления придумал «гениальный шаг» — арестовать Джугашвили прямо в Вологде, которая была назначена для него местом жительства, не дожидаясь, пока он снова куда-нибудь сбежит. Но руководство запретило это делать, и не из человеколюбия или законопослушания, а потому что рассчитывало, установив за ним наблюдение, выявить связи ЦК. Наблюдение установили, «наружка» сопроводила Кобу до Петербурга. Там он пробыл недолго и уже 9 сентября был снова задержан, по формальным основаниям, поскольку ему было запрещено появляться в столице. Ему выдали проходное свидетельство и велели возвращаться в Вологду. Иосиф еще несколько дней пробыл в Питере, завершая начатые партийные дела, но потом все-таки отправился на север. К чему все это понадобилось — неизвестно: если не гонят по этапу, то зачем возвращаться? В любом случае, вернулся он ненадолго — 29 февраля 1912 года Иосиф покинул Вологду, будто бы на неделю, а на самом деле и не собираясь обратно. Единственное, что он вынес из этой вологодской ссылки, — заочное знакомство с Молотовым, с которым у них тогда началась переписка.
А пока он перемещался из ссылки на волю и обратно, в Праге состоялась партийная конференция, на которой он был избран членом ЦК и членом Русского бюро (по партийной терминологии, «Исполнительного бюро») с партийным жалованьем 50 рублей в месяц — меньше, чем у квалифицированного рабочего, но, в общем, неплохо. Несмотря на то, что Русское бюро считалось «под» ЦК, реальной власти у его членов было куда больше, чем у сидевших за границей цекистов.
О намечающемся разладе между русской частью партии и ее заграничным руководством, далеким от конкретной работы и конкретных проблем, косвенно говорит письмо Крупской, отправленное Орджоникидзе. «Получила письмо от Ивановича (один из партийных псевдонимов Иосифа - Е. П.), развивает свою точку зрения на положение дел... Видно, что страшно оторван от всего, точно с неба свалился. Если бы не это, его письмо могло бы произвести гнетущее впечатление». А может быть, это не автор письма был «оторван от всего», а эмигранты-политики оторваны от жизни в России? Время было трудное, казалось, дело революции проиграно, так что немудрено было упасть духом. Однако мужества Иосифу не занимать, и, став теперь членом ЦК, он не собирался отсиживаться в ссылке.
Из Вологды он направился в Москву, оттуда в Петербург, потом на Кавказ, и снова Москва и Питер. Но к тому времени охранка и полиция уже относились к эсдекам достаточно серьезно. 12 апреля 1912 года из Департамента полиции в Петербургское охранное отделение пришло письмо: «Вследствие сообщенных Вашему Высокоблагородию начальником Бакинского охранного отделения... сведений о члене центрального комитета Российской социал-демократической партии Иосифе Джугашвили, выбывшем сего апреля из Баку в Петербург, департамент полиции просит Вас уведомить, прибыло ли названное лицо в столицу, присовокупляя, что Джугашвили подлежит аресту и привлечению к переписке (следствию. — Е.П.) в порядке охраны как лицо, принадлежащее к Российской социал-демократической партии».33
А Иосиф в это время сидел в квартире депутата Полетаева и вместе с ним и другими готовил к выпуску первый номер «Правды». Газета, однако, вышла уже без него — квартира депутата находилась под наблюдением полиции, и, выйдя оттуда, он был тут же арестован и выслан Особым совещанием в Нарымский край на три года.
Нарым почему-то считался городом, хотя в нем было полторы сотни домов и чуть больше тысячи жителей. Наверное, потому, что это была Сибирь. Расположенный на берегу Оби, он сообщался с Томском пароходиком, который курсировал раз в неделю. Поселился Иосиф в обычной избе, у небогатого хозяина, который за умеренную плату пускал ссыльных. Семья из девяти человек ютилась в одной проходной комнате, другую половину избы сдавали — ясно, что не от хорошей жизни. Впрочем, Коба пробыл в Нарыме чуть больше месяца — 38 дней. В конце лета он тайком пробрался на пароход, доехал до Томска и оттуда снова отправился в столицу.
Как ему это удалось? Дело в том, что в нарымском крае было целых два бюро содействия побегам — эсеровское и эсдековское. Вероятно, Иосиф и здесь поучаствовал в активизации работы, потому что после его прибытия последовало сразу несколько побегов, в том числе и его. Надо сказать, что в организации побегов был сделан изрядный шаг вперед — эволюционировали не только жандармы, но и революционеры. Так, машинист паровоза А. Аавик вспоминал: «В сентябре 1912 г. я вел товарный поезд от станции Тайга до станции Болотная. На первом разъезде, в 9 верстах от станции Тайга, поезд остановил начальник или дежурный по станции, точно не помню. Через пять минут ко мне подошел начальник разъезда, принес путевку и попросил меня взять с собой одного политического беженца до станции Болотная. Это он сказал мне тихо на ухо. Далее он просил меня передать этого пассажира на станции Болотная следующему машинисту, который должен был вести мой поезд до Новониколаевска (ныне Новосибирск)»34. Он утверждал, что узнал в Сталине того, кого тогда подвозил до Болотной.
В середине сентября Иосиф был уже в Петербурге — но в каком виде! Обросший, в измятой поношенной одежде, стоптанных башмаках — не то полуквалифицированный рабочий, не то вообще бродяга. Вернувшись из Сибири, он пошел по известным ему явкам, но никого там не застал. Все было бы совсем плохо, но — надо же, какое везение! - на Невском он встретил старого знакомого С. И. Кавтарадзе. Связи были восстановлены. Известно, что Иосиф посетил квартиру арестованной Е. Д. Стасовой и забрал там документы, а также кассу ЦК, которую она успела передать брату. Отсюда видно, что человеком он был чрезвычайно серьезным, из тех «серых лошадок», или же «серых кардиналов», что, не засвечиваясь на собраниях и митингах, ведут' конкретную организационную работу и имеют огромную практическую власть.
Той же осенью Иосиф побывал на Кавказе — и, кстати, сразу после его приезда под руководством бежавшего к тому времени из тюрьмы Камо была произведена новая попытка «экспроприации» - правда, неудачная. И тут же он отправился обратно, снова в Петербург, где, опять же сразу после его приезда, началась колоссальная политическая забастовка, связанная с выборами в Думу. «Сразу», конечно, не значит «вследствие этого», но в данном случае это уже приняло вид закона природы.
В ноябре он побывал в Кракове, на совещании рабочих депутатов с Лениным и Зиновьевым, и еще раз ездил туда же накануне нового, 1913 года, чтобы принять участие в работе Краковского совещания партии. Здесь он снова вошел в члены ЦК и в его Русское бюро. Как сообщал Малиновский в Департамент полиции, в Русское бюро вошли Коба, Андрей Уральский (псевдоним Якова Свердлова) и депутаты Петровский и Малиновский, причем руководящую роль в бюро должен был занять Коба, как имевший больший революционный опыт.
Теперь Иосиф стал одним из двух главных людей партии в России. Поскольку с деньгами у большевиков было плохо, то решили, что на партийном содержании в России будет находиться лишь один представитель ЦК. Этим членом ЦК, несмотря на попытку отказаться от зарплаты, стал Коба. Ему было назначено содержание в размере 60 рублей в месяц (что примерно равно месячному заработку среднеквалифицированного рабочего). Так что можно утверждать, что после Краковского совещания Сталин стал во внутрироссийской социал-демократии фигурой номер один.
Из Кракова он отправился в Вену, где познакомился с Бухариным и Троцким, точнее, не познакомился, а... Троцкий сидел в квартире своего единомышленника, сына богатого бакинского мельника Скобелева. Говоря его же словами, они «пили душистый русский чай и рассуждали, конечно же, о низвержении царизма». Вдруг из соседней комнаты вышел человек, молча налил себе чаю и так же молча ушел обратно, демонстративно не принимая участия в болтовне. Ну а что ему оставалось делать, если чесать языком неохота, а чаю хочется... В Вене он работал над статьей «Марксизм и национальный вопрос», по поводу чего писал Малиновскому: «Сижу в Вене и пишу всякую ерунду». Кажется, увлечение марксизмом у него начало проходить...
В Петербург Иосиф вернулся в середине февраля. Положение в городе он сам охарактеризовал как «вакханалию арестов, обысков, облав». По злой иронии судьбы, одним из дел, которым он занимался, была защита доброго имени депутата Малиновского, которого со страниц газеты «Луч» открыто обвинили в сотрудничестве с охранным отделением. А между тем именно Малиновский и выдал его полиции. 10 февраля был арестован Свердлов, 23 февраля, на благотворительном бале-маскараде, на который он неизвестно зачем пошел, — Сталин. Лидирующее положение в Русском бюро ЦК занял Роман Малиновский, провокатор. А Свердлов и Сталин были высланы в Туруханский край, последний — сроком на четыре года.
Глава 7
ПРАВДА ЛИ, ЧТО СТАЛИН БЫЛ АГЕНТОМ ОХРАНКИ?
В апреле 1956 года —по странному, но заставляющему задуматься совпадению именно в тот год, когда в СССР прошел приснопамятный XX съезд КПСС, американский журнал «Лайф» практически одновременно опубликовал два материала на одну тему. Один из них претендовал на сенсационность, ибо проливал совсем новый свет на «дело командармов», по которому были расстреляны маршал Тухачевский и его товарищи. Другой вроде бы подтверждал первый. А вместе они уводили наивных обывателей в придуманную страну высокоморальных заговорщиков, злодеев-чекистов и страшных тайн, за обладание которыми платили жизнью и на которые так падка публика всего мира.
СТРАШНАЯ ТАЙНА НЕВОЗВРАЩЕНЦА ОРЛОВА
Впервые этот сюжет был обнародован знаменитым невозвращенцем Александром Орловым (Фельдбиным), автором книги «Тайная история сталинских преступлений», в 1956 году. Тогда уже был написан роман Оруэлла «1984», и трепещущая интеллигенция всего мира, перепутав оруэлловский вымысел и советскую явь, готова была проглотить любую чушь, как бестрепетно проглотила она историю о шести (или шестидесяти?!) миллионах погибших в 1937 году и многое другое, как проглотила несколько десятилетий спустя рассказ другого невозвращенца, взявшего себе литературный псевдоним Виктор Суворов, об ужасах тайной могущественной структуры под названием ГРУ. Итак, о чем же поведал Орлов?
«Это сообщение, — писал он — является самым сенсационным и, конечно же, тщательно охраняемым секретом в чудовищной карьере Иосифа Джугашвили, вошедшего в историю под именем Сталина. Эта тайна терзала душу Сталина и обрекала на смерть любого, кого подозревали в проникновении в нее». Что же это за чудовищная тайна? Изнасилованные и зарезанные младенцы, закопанные в подвале? Сговор с дьяволом? Тайное членство в НСДАП?
Оказывается, страшная тайна заключалась в том, что Сталин-де был провокатором, агентом царской охранки. Гора родила мышь!
Но сервирована эта мышь была с таким многозначительным видом и на таком расписном блюде, что окончательно сбитому с толку обывателю и в самом деле казалось, что эта «страшная тайна», будучи кому-то известна, могла что-то в Советской России изменить.
Однако вернемся к самой истории. Согласно рассказу Орлова, в 1936 году он попал в автокатастрофу, получил повреждение позвоночника и вынужден был более месяца провести в клинике в Париже. Там его навестил двоюродный брат Зиновий Кацнельсон, заместитель начальника Украинского НКВД. И вот, навестив брата в клинике, Кацнельсон рассказал ему ужасающую историю. Оказывается, когда Сталин готовил московские процессы, он приказал Ягоде найти компромат на подсудимых, изобличающий их как агентов охранки. Вождь предложил подделать компрометирующие документы, однако Ягода пошел иным путем и послал одного из своих проверенных сотрудников в Ленинград, в архив царской полиции. Далее цитируем Орлова.
«Большое количество документов находилось с первых лет советской власти в одном из помещений, которым пользовался предшественник Ягоды, Менжинский. Теперь они были переданы надежному сотруднику НКВД по фамилии Штейн, который был помощником начальника отдела, готовившего московские процессы.
Однажды Штейн наткнулся на изящную папку, в которой Виссарионов, заместитель директора Департамента полиции, хранил документы, видимо, предназначенные только для его глаз. Листая их, Штейн увидел анкету с прикрепленной к ней фотографией Сталина — тогда еще молодого человека. Он подумал, что ему удалось обнаружить некие реликвии, касающиеся деятельности великого вождя в большевистском подполье.
Штейн уже собрался было бежать к Ягоде с радостным сообщением о ценной исторической находке. Но при повторном осмотре папки у него возникло подозрение. Приподнятое настроение сменилось страхом и ужасом, когда он приступил к чтению. Обширные рукописные докладные и письма были адресованы Виссарионову, почерк же принадлежал диктатору и был хорошо знаком Штейну. Папка действительно прекрасно характеризовала Сталина — агента-провокатора, который неутомимо работал на царскую тайную полицию.
Несколько мучительных дней Штейн прятал папку Виссарионова в своем кабинете. Наконец решение было принято. Он забрал папку и полетел в Киев, чтобы показать ее своему бывшему начальнику по НКВД, который был к тому же его лучшим другом. Это был В. Балицкий. очень влиятельный член ПК Коммунистической партии Советского Союза. Балицкий также руководил НКВД Украины. Мой двоюродный брат Кацнельсон был близким другом Балицкого с первых лет революции, а теперь и его заместителем.
Когда Балицкий изучил обжигающую руки папку, то был потрясен не менее Штейна. Он позвал к себе Зиновия. Они детальнейшим образом исследовали каждый документ в подшивке... Не оставалось и тени сомнения: Иосиф Сталин долгое время был агентом царской тайной полиции и действовал в этом качестве до середины 1913 года».
И затем Орлов более детально расписывает его карьеру в этом качестве, взаимоотношения с провокатором Малиновским и т. д.
Что же они сделали с «ужасной тайной» дальше? Балицкий поделился ею с командующим Украинским военным округом Якиром и с секретарем ЦК компартии Украины. Якир полетел в Москву и рассказал все своему другу Тухачевскому, тот, в свою очередь, заместителю наркома обороны Гамарнику и кое-кому еще. Отсюда и возник «заговор генералов», за который их расстреляли в июне 1937 года.
«Внезапное осознание того, что тиран и убийца, ответственный за нагнетание ужасов, был даже не подлинным революционером, а креатурой ненавистной Охранки (Ненавистной кому? Тухачевскому? Он-то какое отношение имел к дореволюционной деятельности большевиков? — Е.П.) побудило заговорщиков к проведению своей акции. Они решились поставить на карту свою жизнь ради спасения страны и избавления ее от вознесенного на трон агента-провокатора».
Заметим мимоходом, что между делом Орлов развенчивает историю о невинно убиенном Тухачевском, ибо какой же он невинно убиенный, если собирался «избавить страну от диктатора», то есть, говоря грубо и прямо, устроить государственный переворот. Но «избавители» были арестованы и расстреляны вместе со свидетелями, а документы исчезли. Хотя, по версии Орлова, одна из фотокопий могла сохраниться и попасть к советскому правительству как раз накануне XX съезда — и она настолько потрясла чуткую совесть оного правительства, что побудила Хрущева и К° быстро и яростно отмежеваться от предшественников и их преступлений. Но это лишь гипотеза, а на самом деле из всех посвященных в тайну в живых остался лишь Орлов, который двадцать лет спустя передал то, что рассказал ему в парижском госпитале Зиновий Кацнельсон.
Как сказал в 1930 году тот же незабвенный товарищ Сталин, выслушав уличающие Тухачевского показания офицеров Какурина и Троицкого, «это возможно, поскольку это не исключено». Но Тухачевского не тронул, ибо мало ли что «не исключено» — этак всю страну перестрелять можно. С тем же успехом двоюродный брат мог рассказать Орлову, а Орлов передать нам, что Сталин поддерживает контакты с династией марсиан, чтобы сдать им земной шарик под колонию, или вызывает по ночам тень отца Гамлета и посылает на перекрестки шпионить за милиционерами, а Тухачевский, узнав об этом, составил заговор, чтобы не подрывать атеистических убеждений народных масс. И попробуй-ка докажи какому-нибудь шизофренику с бредом преследования или суеверной старушке, что это исключено. А значит, возможно... ...Думаю, на версии Орлова больше задерживаться не стоит. Таких историй любой писатель за бутылкой пива может придумать не один десяток. Поговорим лучше о доказательствах. Самым весомым из них считается так называемое «Письмо Еремина», и, по крайней мере на первый взгляд, от этого свидетельства отмахнуться нельзя.
В том же 1956 году, в самый разгар «холодной войны», жившая в США дочь писателя Льва Толстого Александра, выступив на пресс-конференции, предала гласности этот документ. Написано письмо было 12 июля 1913 года заведующим особым отделом Департамента полиции полковником А. М. Ереминым, который курировал работу по РСДРП, зарегистрировано под номером 2989 и гласило:
«Начальнику Енисейского охранного отделения А. Ф. Железнякову. Совершенно секретно. Лично.
Милостивый государь Алексей Федорович! Административно высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал начальнику Тифлисского ТЖ. Управления ценные агентурные сведения. В 1908 году начальник Бакинского охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного отделения.
Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная.
После избрания Сталина в Центральный комитет партии в г. Прага, Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с Охраной.
Сообщаю, милостивый государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы. Примите уверение в совершенном к Вам почтении. Еремин (только подпись)».
Тогда же, в апреле 1956 года, вышел в свет номер журнала «Лайф», где были опубликованы факсимильная копия этого документа и статья одного из биографов Сталина И. Левина. Согласно этой статье после гражданской войны письмо, находившееся в руках белых, было вывезено в Маньчжурию, затем оно попало в США к профессору М. П. Головачеву, который передал его русским эмифантам, а уже от них его получил Левин. Последний обратился к бывшему жандармскому генералу А. И. Спиридовичу, который подтвердил, что документ подлинный.
Самые первые сомнения рождаются сразу же по прочтении. Почему человек, который был связан с Иосифом Джугашвили аж с 1908 года, называет его новым псевдонимом «Сталин», а не тем основным, под которым он был известен в партии. Значительно позже, уже в 1915 году Ленин, запамятовав настоящую фамилию Иосифа, просил знакомых выяснить фамилию «Кобы», а если бы его спросили, кто такой «Сталин», то еще неизвестно, смог ли бы он ответить.
Далее: в письме не выдержаны самые элементарные правила, известные любому бюрократу. В служебной переписке обязательно указывается должность и чин как того, кому было адресовано письмо, так и того, от кого оно исходило, чего нет в «письме Еремина» (Напоминаем, там не указан чин Железнякова, что же касается отправителя, то ни должности, ни чина, ни даже фамилии - одна подпись).
Другое сомнение возникает из-за самого содержания письма — оно абсолютно ни о чем. Зачем из Петербурга в заштатный Енисейск посылать письмо, содержащее такую информацию? Если бы существовал соответствующий запрос по поводу ссыльного Джугашвили — но тогда письмо должно было начинаться чем-то вроде «В ответ на ваш запрос сообщаю...» Секретных сотрудников охранка берегла и лишний раз не упоминала их имена даже в докладах в Министерство, а тут вдруг в какой-то Енисейск какому-то ротмистру и, повторяю, совершенно непонятно, с какой целью. Но это так, сомнения непрофессионала навскидку. Когда письмо подвергли экспертизе, результаты были куда более интересные.
Естественно, советское правительство не могло оставить такой демарш без внимания, и КГБ тут же предпринял проверку «письма», о чем председатель КГБ генерал Серов докладывал Хрущеву:
«Комитетом госбезопасности произведена проверка этого сообщения и установлено следующее:
ЕРЕМИН с 1910 по июнь 1913 года действительно служил заведующим Особым отделом Департамента полиции, а затем был переведен на службу в Финляндию! Таким образом, дата в приведенном документе из журнала "Лайф" не совпадает на месяц.
Проверен также журнал исходящей корреспонденции Особого отдела департамента полиции за 12 июня 1913 года, по которому документ за № 2988 (номер перепутан, но это дела не меняет. - Е. П.) не отправлялся. Все номера исходящей корреспонденции за июнь месяц 1913 года не четырехзначные, а пяти- и шестизначные (Особый отдел Департамента полиции имел номера, начинавшиеся с 93001.-Е. П.)35.
Документ за подписью ЕРЕМИНА адресован начальнику Енисейского охранного отделения Алексею Федоровичу ЖЕЛЕЗНЯКОВУ.
Проверкой архива в Красноярске установлено, что в списке общего состава чиновников отдельного корпуса жандармов за 1913 год действительно значится ротмистр ЖЕЛЕЗНЯКОВ, но не Алексей, а Владимир Федорович. Причем его должность была не начальник Енисейского охранного отделения, а прикомандированный к енисейскому жандармскому управлению без штатной должности.
Других документов по этому вопросу не обнаружено».
Напоминаем, что это 1956 год и ни малейшей причины обелять Сталина в закрытом докладе начальник КГБ не имел, скорее заказ был обратный. Кстати, из этого доклада видно, что КГБ в то время работали достаточно халтурно (один перепутанный номер документа чего стоит!). А сколько всего они не заметили и не проверили!
Что же это на самом деле за документ? Другой американский журнал, «Est&Quest», в июне все того же 1956 года поместил рассказ исследователя Рышара Враги об истории «письма». Как оказалось, бумага эта в соответствующих кругах хорошо известна. Впервые она появилась на политической сцене в 1934 году. В 1937 году владельцы письма (группа эмигрантов, связанная с «Братством русской правды» в Прибалтике и с «Союзом русских фашистов» на Дальнем Востоке) попытались продать его одновременно германской и японской разведкам. Дотошные японцы тут же провели экспертизу с помощью своих спецслужб и без труда выяснили, что это фальшивка. Немцы обратились за помощью в НТС, откуда получили такой же ответ. В 1938 году письмо пытались продать в Вене, которая в то время была одним из международных «клубов» разведок, а затем в Париже, где его предложили румынской разведке, но там оно тоже никого не заинтересовало. В 1949—1950 годах «письмо Еремина» попытались опубликовать во французской печати, однако неудачно — издание также обратилось за консультацией к специалистам. И лишь в 1956 году на него клюнули непритязательные американцы.
Да, но как же генерал Спиридович, подтвердивший подлинность письма? Текст этого подтверждения был обнаружен в американских архивах. В своем письме 80-летний генерал сначала рассказывает о себе, о своей службе с Зубатовым, потом об Еремине. И лишь в самом конце пишет: «...Не является ли письмо Еремина подложным, поддельным? Нет. И своими недоговорками, и всей своей «конспирацией» оно пропитано тем специальным розыскным «агентурным» духом, который чувствуется в нем и заставляет ему верить. Это трудно объяснить. Но я это чувствую, я ему верю... Этой внутренней правдой письмо и взволновало меня. Я долго не мог успокоиться, прочитав его... Это удивительный документ. Где-то в рассказах кавказцев о Сталине было указано, что его подозревали там, в молодости, в выдаче сотоварищей... Где-то это было...
Но ведь у этой публики из десяти человек — девять в свое время были предателями... Удивляться нечему. (Дальше идет анализ шрифта письма, его мы опускаем. — Е. П.) Но вообще опираться на шрифт и по нему делать какое-либо заключение — дело шаткое. Верить надо содержанию письма, его внутреннему духу. Они категоричны. Сталин предавал своих»36.
Нужны ли тут комментарии?
ГОСПОДИН ВОЛКОВ ВЫЗЫВАЕТ ДУХОВ
Казалось бы, с «письмом Еремина» было покончено раз и навсегда. Но существовала еще одна страна на земном шаре, читательская публика которой с этим документом была незнакома. Эта страна — Россия. Здесь в конце 80-х годов XX века еще раз воскрес этот «фамильный призрак» Сталинианы.
30 марта 1989 года газета «Московская правда» напечатала статью профессора МГИМО доктора исторических наук Ф. Д. Волкова и доктора исторических наук А. Г. Арутюнова «Перед судом истории». В материале говорится, что последний в 1961 году, работая в Центральном государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства (ЦГАОР), обнаружил документ, уличающий Сталина в связях с охранкой. Он утверждает, что «подлинник этого документа хранится в ЦГАОР, в фонде департамента полиции Енисейского губернского жандармского управления» и далее приводит его. Оказалось, что это все то же воистину бессмертное «письмо Еремина».
Дальнейшее цитируем не для того, чтобы продолжать обсуждение подробностей этой сенсации, про которую можно сказать, чуть перефразируя Джека Лондона: «Она всегда была тухлой», а для того, чтобы показать, какие у нас доктора исторических наук.
Какие же имеются замечания в отношении его подлинности?
...Мог ли работник департамента полиции писать начальнику енисейского Охранного отделения о своем агенте, приводя его подлинную фамилию, а не кличку, как это было принято? Вопрос резонный. Но у нас есть на него собственный ответ. Предлагаем для обсуждения. Дело в том, что к 1913 году И. Джугашвили (Сталин), как записано в документе, "стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с охранным отделением". То есть, хотим мы сказать, тем самым отпала надобность в жандармской конспирации (что же это за тайная полиция, если она не только не может заставит «завязавшего» агента работать, но даже не надеется это сделать? — Е.П.)
Во-вторых, в 1913 году начальником енисейского охранного отделения был М. А. Байкалов, а Железняков был его заместителем. Но это противоречие можно объяснить намеренной или ненамеренной ошибкой Еремина, который в бюрократическом рвении «повысил» должность А. Ф. Железнякова. (полковник, заведующим Особым отделом департамента полиции, прогибается перед каким-то ротмистром из Енисейска? О-ля-ля! - Е. П.)37.
И вот эти поистине великие откровения были растиражированы крупной московской газетой. Тут уже и архивариусов задело за живое. ЦГАОР дал по поводу этого «открытия» убийственно язвительный ответ. Мы не будем приводить его целиком - он длинный, - приведем лишь самые «вкусные» выдержки.
«...В статье указывается, что письмо полковника Еремина Г.Арутюнов нашел в "Фонде Департамента полиции Енисейского губернского жандармского управления". Такого архивного фонда в ЦГАОР СССР никогда не было и нет. Следовательно, найти вышеуказанное письмо полковника Еремина в несуществовавшем и несуществующем архивном фонде невозможно.
Просмотр и изучение архивных дел фонда Департамента полиции, которое возглавлял полковник Еремин, показало, что воспроизведенного в статье его письма не было и нет. Каких-либо изъятий в листах дела не обнаружено.
...В июле 1913 года Енисейского Охранного отделения уже не существовало, так как еще в июне была проведена реорганизация в системе политического сыска, в результате которой вместо охранного отделения функционировал Енисейский розыскной пункт. Заведующим Енисейским розыскным пунктом был Железняков Владимир Федорович, а не Алексей Федорович...
...воспроизведенное в статье письмо полковника Еремина датировано 12 июля 1913 года. При изучении архивных дел Департамента полиции установлено, что полковник Еремин в это время уже не являлся заведующим Особым отделом Департамента полиции, так как 11 июня 1913 года был назначен начальником финляндского жандармского управления. Последний циркуляр, который подписан полковником Ереминым, имеет дату 19 июня 1913 года...
...Таким образом, в Центральном государственном архиве Октябрьской революции, высших органов государственной власти и органов государственного управления СССР архивных документов... подтверждающих, что Джугашвили-Сталин являлся агентом царской охранки, не имелось и не имеется»38.
Итак, архив, квалифицировав сей сенсационный документ как письмо, написанное никем, никому и никуда, поставил жирную точку в этом деле. Интересно, когда и где оно воскреснет в следующий раз?
Но если бы господа историки ограничились только «письмом Еремина»! Однако они умеют читать по-английски, поэтому беспрепятственно бухнулись и во вторую ловушку, расставленную журналом «Лайф». Они говорят об «ответственном работнике ОГПУ», посланном в Ленинград искать компромат на фигурантов «московских процессов», о найденном компромате на Сталина, который был передан Балицкому. Узнаете? Ну конечно же, «ужасная история» невозвращенца Орлова, которая на предмет достоверности никогда и никем не рассматривалась, ибо что в ней на сей предмет рассматривать? А вот вывод авторы делают совершенно сногсшибательный. «Сотрудник ОГПУ смог скрыться за рубежом и отдал материалы о Сталине тогдашнему лидеру социал-демократов Гюисмансу. Эти материалы были переданы затем им Хрущеву... Почему же материалы о Сталине не стали полностью достоянием всех членов партии, всего народа?»
И в самом деле - почему? Наверное, опять козни КГБ...
Однако самое замечательное открытие господин Волков сделал в своей изданной в 1992 году книге «Взлет и падение Сталина». Он ссылается на некий разговор Молотова с писателем И. Ф. Стаднюком, которому Молотов будто бы сказал, что Сталин был внедрен в царскую охранку по заданию партии. А замечательно это свидетельство тем, что состоялась данная беседа в 1989 году, когда Молотов уже три года как умер. И как же, простите, Стаднюк с ним беседовал — с помощью вертящегося стола, или автоматического письма, или еще как?
А на самом деле царская охранка относилась к своим секретным сотрудникам трепетно. Тайная агентура подразделялась на секретных сотрудников, осведомителей и «штучников». Осведомители были обычные граждане, работавшие из патриотизма, на общественных началах — дворники, швейцары, официанты и т.п. «Штучники», как следует из их наименования, давали информацию от случая к случаю и получали сдельно. Но настоящая элита агентуры спецслужб — секретные сотрудники. Они были членами революционных организаций, давали регулярную информацию и получали ежемесячное жалованье, кстати, довольно высокое. Рядовые сексоты зарабатывали 30-50 рублей в месяц, более успешные-до 100 рублей, а сотрудник Тифлисской охранки с выразительной кличкой «Дорогой»— 120 рублей. Высокопоставленный же большевик Роман Малиновский обходился казне в 500-700 рублей в месяц - ну да он и стоил того.
Строго говоря, секретные сотрудники были разведчиками правительства в революционном тылу, и взаимоотношения охранки с ними подчинялись строжайшим правилам конспирации. Их берегли как зеницу ока. Сексотов могли знать в лицо только непосредственные кураторы из охранки и их заместители. Также лишь тот человек, с которым сотрудник был связан, мог знать его фамилию, а остальным были известны лишь кличка или номер. Естественно, не практиковалось никаких письменных донесений, вся информация принималась только устно. Даже в отчетах «наверх» фигурировали лишь кличка или номер сексота, но никогда не имя и фамилия — мало ли в какие руки этот отчет попадет. И уж конечно, никаких фотографий!
И если знать эти правила, то очень хорошо видно, что и история Орлова с папкой с донесениями и фото Сталина, и история с письмом Еремина — просто-напросто ерунда.
Глава 8
КУРЕЙСКИЙ ЗАТВОРНИК
Туруханский край был одним из самых диких мест Российской империи. Начинаясь в 400 верстах от Енисейска, он тянулся до самого Ледовитого океана. Огромная, покрытая тайгой, а к северу тундрой территория была практически безлюдна. Лишь по берегам Енисея, на расстоянии 20-40 верст друг от друга, ютились деревушки, называемые здесь станками. Деревушки были невелики — в более обжитых местах они насчитывали дворов двадцать-тридцать, а к северу и вовсе два-три двора. Дорог, кроме реки, никаких: летом добирались по воде, зимой по льду, весной и осенью — никак. Главным начальником над ссыльными здесь был пристав Кибиров, переведенный из Баку — так сказать, весточка с родины.
Полторы недели заняло путешествие из Петербурга в Красноярск, куда ссыльный прибыл 11 июля. Чтобы проделать остальные полторы тысячи километров, потребовался месяц, и лишь 10 августа они прибыли в «столицу» Туруханского края, село Монастырское. Плыли по Енисею -другой дороги, кроме реки, здесь не было, на берегах - кордоны. Не убежишь.
Это время было тяжелым для Иосифа. Революция сошла на нет, и никакого подъема не предвиделось. Если заграничные цекисты предавались привычной для себя виртуально-политической деятельности, которая их вполне удовлетворяла, то практикам, работавшим внутри России, было непросто. Косвенно о душевном состоянии Иосифа можно судить по его фотографиям того времени. Если еще в 1908 году на нас с фото смотрит энергичный, с гордой посадкой головы человек, то два года спустя картина иная: он сутулится, глядит устало, и видно, что поддерживает этого человека только воля. На фото 1912 года лицо отекшее — по-видимому, что-то не в порядке со здоровьем, — а ему ведь нет еще и тридцати пяти лет! Снимки 1908 и 1912 годов разделяет всего четыре года, а по внешности кажется, что прошло лет десять. О его разочаровании в партийном руководстве и общеполитической работе говорят интонации писем — «буря в стакане воды», «занимаюсь всякой ерундой», а настоящей работы нет и не предвидится, и встает во весь рост вопрос: как дальше жить? Заниматься имитацией деятельности и проживать партийные деньги? Что делать?
Отношения со ссыльными тоже не очень-то складывались. Судя по отрывочным, но красноречивым свидетельствам, в маленьком интеллигентском сообществе, сложившемся в Туруханском крае, которое тоже было по психологическому климату далеко не простым, он не нашел взаимопонимания. Все не заладилось с самого начала.
«По неписаному закону принято было, — вспоминает жена ссыльного Захарова, — что каждый вновь прибывший в ссылку товарищ делал сообщение о положении дел в России. От кого же было ждать более интересного, глубокого освещения всего происходящего в далекой, так давно оставленной России, как не от члена большевистского ЦК? Группа ссыльных, среди которых были Я.М.Свердлов и Филипп (Захаров. - Е. П.), работала в это время в селе Монастырском... Туда как раз и должен был прибыть Сталин. Дубровинского (один из ссыльных, знакомый со Сталиным, незадолго до того утонул в Енисее. - Е. П.) уже не было в живых.
Филипп, не склонный по натуре создавать себе кумиров да к тому же слышавший от Дубровинского беспристрастную оценку всех видных тогдашних деятелей революции, без особого восторга ждал приезда Сталина, в противоположность Свердлову, который старался сделать все возможное в тех условиях, чтобы поторжественнее встретить Сталина. Приготовили для него отдельную комнату, из весьма скудных средств припасли кое-какую снедь... Прибыл! Пришел в приготовленную для него комнату и... больше из нее не показывался. Доклад о положении в России он так и не сделал. Свердлов был очень смущен».
Ну, что есть, то есть — Иосиф был человеком резким и, по европейским понятиям, не слишком воспитанным. Если ему люди нравились — то нравились, а если нет, он мог быть и невежливым — но никогда, кстати, не позволял себе открытого хамства, в отличие от того же Троцкого. Он устал с дороги, был угнетен духом и совершенно не склонен ни к какому общению.
Это была самая суровая ссылка в его жизни. Он, конечно, не переставал надеяться на побег, но, будучи опытным подпольщиком, понимал, насколько трудно отсюда бежать. Понимал он и другое — для него, южанина, да еще больного туберкулезом, шансов отбыть ссылку и вернуться живым было не так уж и много. В довершение всего здесь Иосифу пришлось столкнуться с самой настоящей нуждой. Другие ссыльные могли хотя бы заработать физическим трудом, но с его наполовину действующей левой рукой и туберкулезом такой возможности не было. Нет, трудно ему бывало и раньше, но так трудно еще не приходилось никогда.
Биографы Сталина иной раз с удивлением, иной раз со скепсисом отмечают, что это был феноменально бескорыстный человек. В 1990-е годы многие публицисты (не историки!) выискивали свидетельства о том, что это все ложь, маска, что на самом деле он был жаден до денег — ну так хотелось пристегнуть весь мир к собственным убогим представлениям о счастье, — однако свидетельств, кроме откровенных сплетен, не находилось. С самых молодых лет этот человек всегда был беден, причем беден абсолютно, до того, что из вещей имел только то, что на нем надето. Да, он, как профессиональный революционер, находился на содержании партии, и это содержание должно было давать какие-то средства к жизни, но у него почему-то никогда ничего не было — ни дома, ни денег, ни даже лишней одежды. В 1908 году Шаумян писал: «На днях нам сообщили, что Кобу высылают на север и у него нет ни копейки денег, нет пальто и даже платья на нем». Куда он девал те деньги, которые получал от партии или мог заработать? Можно предположить, куда. У него в Гори была мать, которую он безмерно любил. Свидетельств о том, что Коба помогал матери, не сохранилось, но не сохранилось и свидетельств, что он этого не делал. Екатерина Джугашвили, которая была пряма и никого не боялась до такой степени, что в середине 1920-х годов при стечении народа прямо спросила своего сына, нет ли на его руках царской крови, — так вот, она не сказала о сыне ни слова упрека, ни одной жалобы на то, что тот бросил ее и не заботился о ней. Кстати, в 1929 году он пишет матери: «Присылаю тебе сто пятьдесят рублей — больше не сумел». А ведь это пишет глава государства, который мог поселиться сам и ее поселить хоть в Зимнем дворце!
Итак, Иосифа определили на жительство сначала в станок Мироедиха, потом, через две недели, — в Костино. Оттуда он пишет и пишет отчаянные письма с просьбами о помощи. Сразу по прибытии Зиновьеву в Краков: «Я, как видите, в Туруханске. Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля...» Он надеялся, что и эта ссылка будет непродолжительной, как и прежние. Кстати, уже 1 октября ЦК принял решение об организации побега Джугашвили и Свердлова и о выделении на это 100 рублей. Но эти деньги еще надо было доставить в Монастырское — когда-то они придут. И потом, это ведь не на жизнь, а на побег...
10 ноября Иосиф пишет в Петербург своей хорошей знакомой Т. А. Славутинской. «Татьяна Александровна. Как-то совестно писать, но что поделаешь — нужда заставляет. У меня нет ни гроша. И все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока еще доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу, не знаю... Нельзя ли будет растормошить знакомых и раздобыть рублей 20— 30? А то и больше? Это было бы прямо спасение. И чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре (вчера было 33 градуса холода). А дрова не куплены в достаточном количестве, запас в исходе. Я надеюсь, что если захотите, достанете. Итак, за дело, дорогая. А то "кавказец с Калашниковской биржи" того и гляди пропадет...»
Следующее письмо — совершенно потрясающий документ. В промежутке он получил посылку из Петербурга. Можно только догадываться, какие слова содержались в сопроводительном письме, сколько человеческого тепла было в них вложено, потому что обычно сдержанный и как бы извиняющийся за все свои просьбы Иосиф ответил на них таким взрывом эмоций, какого трудно было бы ожидать от этого человека. Итак, 12 ноября он пишет: «Милая, дорогая Татьяна Александровна, получил посылку. Но ведь я не просил у вас нового белья, я просил только своего старого, а Вы еще купили новое, израсходовались, между тем, жаль, денег у Вас очень мало. Я не знаю, как отплатить Вам, дорогая. Милая — милая». Из этого письма, если его правильно понимать, без психологических извращений по поводу угодливой природы тирана, видно только одно — насколько не хватало суровому Кобе простого человеческого участия и как открыто, всей душой он отзывался на любое доброе слово. Да, есть товарищи — но это профессиональные, если хотите, деловые отношения, а тепла-то и недоставало. Недаром позже один из родственников Аллилуевых, той семьи, у которой он нашел приют в Петербурге, скажет: «Они, мне кажется, его жалели...».
Несколько позже он обращается к Малиновскому с отчаянной мольбой: «Здравствуй, друг. Неловко как-то писать тебе, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и на одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 коп. фунт, керосин 15 коп., мясо 18 коп., сахар 25 коп. Нужно молоко, нужны дрова, но... деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии... У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе — и к Петровскому, и к Бадаеву. Моя просьба состоит в том, что если у социал-демократической фракции до сих пор остается "Фонд репрессированных", пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя бы рублей в 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что и его также прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции. Если же нет больше такого фонда, то может быть, вы все сообща выдумаете что-нибудь подходящее. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно — некогда, нет времени, но, черт меня подери, не к кому больше обращаться. А околеть здесь, не написав даже одного письма тебе — не хочется. Дело это надо устроить сегодня же, и деньги переслать по телеграфу. Потому что ждать дальше — значит голодать, а я и так истощен и болен...»39 Обратите внимание на извиняющийся тон письма, автору которого явно неловко затруднять предельно занятых товарищей — а ведь это пишет, по сути, первый по положению в партии из большевиков России. Можно представить себе, каким ушатом возмущения окатил бы товарищей на его месте Троцкий!
В конце ноября в Монастырское, «столицу» Туруханского края, пришли наконец 100 рублей, выделенных ЦК для организации побега. Но присланы эти деньги были на имя Свердлова, и Джугашвили решил, что партия собирается устроить побег только ему одному. Позднее он писал: «Тов. Андрей получил их, но я думаю, что они принадлежат ему и только ему». Почему он так подумал, какие основании у него были полагать, что партии нужен только один из двоих российских членов ЦК? Казалось бы, у него не было оснований для подобной неуверенности в себе, и тем не менее... Впрочем, сын сапожника, самоучка, он должен был чувствовать себя среди интеллигенте -°и верхушки партии чужаком. Косвенным подтверждением, что в то время он отнюдь не был своим для них, даже будучи членом ЦК, могут служить письма Ленина Зиновьеву и Карпинскому, датированные 1915 годом и содержащие совершенно неожиданное поручение: «Большая просьба: узнайте (от Степки или Михи и т. п.) фамилию "Кобы" (Иосиф Дж......? Мы забыли). Очень важно!»
Так что, вероятно, основания для подобной щепетильности по отношению к Свердлову у него были.
В январе Иосиф действительно получил деньги, в общей сложности 135 рублей, но туруханский исправник Кибиров тут же лишил его казенного пособия, как имеющего «другие источники существования».
Запертый на далеком севере, он не упал духом и не начал пить, как рассказывают. У него оставалась еще учеба. Примерно в это время Джугашвили просит некоего Белинского во Франции, члена «Общества интеллектуальной помощи русским ссыльным», прислать ему франко-русский карманный словарь и несколько номеров какой-нибудь английской газеты. Он явно собрался посвятить время ссылки изучению иностранных языков. Кстати, тогда же он совершил единственный в своей жизни «экс» в личных целях: после утонувшего Дубровинского осталась небольшая библиотечка, которую ссыльные хотели обобществить, но Иосиф «экспроприировал» ее в свою пользу и забрал на новое место жительства. Возмущенный Филипп Захаров отправился к нему разбираться, но, по его словам, тот встретил его как царский генерал рядового солдата. Впрочем, Филипп, судя по приведенным воспоминаниям его жены, Сталина не любил и ехал к нему явно не с самым добрым чувством — так что скорее всего просто нарвался на адекватный ответ.
Некоторое время по прибытии Иосиф жил в станке Мироедиха, где было небольшое общество ссыльных, однако вскоре перебрался в деревушку Костино. Неподалеку (относительно!), в селе Селиваниха, отбывал ссылку Свердлов, к которому вскоре присоединился Филипп Голощекин. Затем Кибирову «сверху» пришло сообщение о том, что эти ссыльные готовят побег. Дело в том, что о планах ЦК был полностью информирован депутат Малиновский, который был провокатором и работал на охранку, и, естественно, там все знали о готовящемся побеге. Получив предупреждение, Кибиров перевел Джугашвили и Свердлова на 180 верст севернее, за Полярный круг, в станок Курейка, да еще приставил к ним двоих надзирателей.
СВЕРДЛОВ УЕХАЛ, СТАЛИН ОСТАЛСЯ
В. Ярославцев: «Было, однако, и еще одно занятие, которому он предавался с удовольствием, — вечеринки да выпивки. Но тут Свердлов, с которым он жил в избе Тарасеевых, был ему не товарищ. Уже через некоторое время Яков Михайлович сбежал от него на другую квартиру, а через год добился перевода в село Монастырское, откуда и писал жене, что Джугашвили невыносим, жить с ним невозможно. Анфиса Степановна Тарасеева рассказывала Чебуркину:
— Жили они у нас с Яковом недружно. Иногда сильно ругались. Есиф даже в суп Якову плевал, и тoт есть отказывался»40.
А. Микоян: «Сам Сталин спустя три десятка лет, посмеиваясь, рассказывал членам Политбюро, как они одно время вели общее хозяйство со Свердловым. Чтобы не дежурить по очереди на кухне, он специально делал обед несъедобным...»41.
Н. Хрущев: «Сталин рассказывал: "Мы готовили себе обед сами. Собственно, там и делать-то было нечего, потому что мы не работали, а жили на средства, которые выдавала казна: на три рубля в месяц. Еще партия нам помогала. Главным образом мы промышляли тем, что ловили нельму. Большой специальности для этого не требовалось. На охоту тоже ходили. У меня была собака, я назвал ее Яшкой". Конечно, это было неприятно Свердлову: он Яшка и собака Яшка. "Так вот, — говорил Сталин, — Свердлов, бывало, после обеда моет ложки и тарелки, а я никогда этого не делал. Поем, поставлю тарелки на земляной пол, собака все вылижет, и все чисто. А тот был чистюля". Мы опять переглядывались. Мы сами прошли кто — крестьянскую, кто — рабочую школу и не были изнежены каким-то особым обслуживанием. Но чтобы не помыть ложку, тарелку или чашку, из которой ешь? Нас это удивляло»42.
Ф. Волков: «Угол комнаты, где ютились Сталин и Свердлов, был забит капканами для ловли зверей, рыболовными сетями, другими рыболовными принадлежностями. Чтобы не дежурить по очереди на кухне, Сталин специально делал обед несъедобным. Иногда он отбирал тарелку с супом у Свердлова. Естественно, это вызывало протесты Я. М. Свердлова. К этому присоединялась тяжесть, грубость характера И. Сталина, его нетерпимость к другим. Видимо, они были накалены до такой степени, что Сталин подговорил уголовников-ссыльных организовать покушение на Я. М. Свердлова, и те бросились на него с ножом. Спас ссыльный Борис Иванов. Он, будучи человеком большой силы, во время нападения уголовников на Я. М. Свердлова схватил тяжелую скамью и обрушил ее на головы нападающих. Те в панике бежали»43.
Курейка — совсем крохотное поселение. В то время в нем было 8 домов, в которых проживало 67 человек: 38 мужского и 29 женского пола, то есть по 8—9 человек в избе. Местное население, в основном остяки, занималось охотой и рыболовством, среди них не было ни одного грамотного.
Сначала ссыльные жили в одном доме, что говорит о приличных отношениях между ними. Но вскоре разошлись, да так, что и не общались друг с другом. Что произошло? Не принимать же всерьез утверждения, сделанные неким ссыльным двадцать лет спустя со слов бывшей квартирной хозяйки Сталина, что «Есиф Якову в суп плевал» или что Сталин назвал собаку Яшкой и давал ей вылизывать тарелки. Никита Сергеевич еще много чего порассказал — и то, что Сталин в начале войны неделю с перепугу на даче сидел, и то, что он воевал по глобусу — а они с членами Политбюро все только «переглядывались». Кстати, собаку Сталина звали не Яшка, а Тишка... Что же касается истории с покушением уголовных, которых разогнал чудесной силой мгновенно переместившийся на 200 километров ссыльный Иванов, то ее автор — тот же г-н Волков, который беседовал с духом Молотова. Ну работает человек по сверхъестественным явлениям, специализация у него такая...
Свердлов же писал жене общими словами: «Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы встречались в ссылке. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в Обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда». Это писалось в марте. А в мае — июне пошли уже несколько другие письма: «...что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех мелочах... С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся...». «Со своим товарищем мы не сошлись характерами и почти не видимся, не ходим друг к другу». И затем, опять жене: «Ты же знаешь, родная, в каких гнусных условиях я жил в Курейке. Товарищ, с которым мы были там, оказался в личном отношении таким, что мы не разговаривали и не виделись». Питерский рабочий Борис Иванов, тоже бывший в ссылке в Туруханском крае, вспоминает, что Свердлов говорил ему: «По прибытии в ссылку я поселился в его хижине, но вскоре он не стал с мною разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны...»44
Александр Островский предполагает, что виной всему непривычка избалованного матерью Джугашвили к ведению домашнего хозяйства. Но не стоит забывать, что до этого он много лет жил один, без семьи, и совершенно невероятно, что всегда находился кто-то, кто его обслуживал. Невозможно жить одному и не научиться элементарной домашней работе, а больше ничего там и не требовалось.
В общем, каких только версий не было. Но может быть, все проще? Люди, оказавшиеся рядом в маленькой компании и на долгое время, может быть, и неплохие сами по себе, начинают раздражать друг друга. Свердлов, по его собственному признанию, обладал изрядными «талантами разговорными» и был «сторонником минимального порядка», Иосиф же был молчалив, любил спокойную, сосредоточенную работу, и такой сосед очень легко мог выводить его из себя. Тем более, что и состояние духа у него тогда было далеко не лучшим — оторванный от мира, неуверенный в себе, в том, что он нужен и что его помнят, неуверенный и в завтрашнем дне, потому что всецело зависел от денег, которые было так трудно получать. Кроме того, он был болен, а одно из проявлений туберкулеза — раздражительность. Тут не надо искать каких-то особенных причин, достаточно действительно бытового несходства характеров, раздражительности и вспыльчивости Иосифа, обидчивости Свердлова — и конфликт готов!
Как бы то ни было, они стали жить отдельно, а вскоре Свердлов добился перевода обратно в Монастырское и исчез из Курейки. Нескольких ссыльных уголовников также перевели куда-то. Иосиф остался один. Точнее, с крестьянами и стражником Лалетиным.
Со стражником они тоже «не сошлись характерами». Большой, рыжебородый и бесцеремонный Лалетин раздражал ссыльного безмерно. Однажды тот чуть не избил стражника. Крестьяне — надо думать, к немалому своему удовольствию, оказались свидетелями замечательной сцены: как из избы, где квартировал ссыльный, выскочил испуганный стражник и, махая перед собой шашкой, начал пятиться к Енисею, а на него наступал, сжав кулаки, Иосиф. Оказалось, в тот день он не выходил на улицу, страж порядка решил проверить, дома ли тот, и сделал это как-то особенно бесцеремонно. Надо думать, это было не единственной стычкой, потому что исправник вскоре заменил Лалетина на другого стражника, М. А. Мерзлякова, по собственным словам Кибирова, «чтобы не нажить греха». Новый стражник оказался человеком не вредным, и отношения наладились.
Нормальные отношения сложились и с крестьянами. Иосиф оказался вполне способен вести свое небогатое хозяйство. Денег постоянно не хватало, в 1915 году в письме за границу он уже привычно упоминает: «Спрашиваете о моих финансовых делах. Могу вам сказать, что ни в одной ссылке не приходилось жить так незавидно, как здесь. А почему вы об этом спрашиваете? Не завелись ли у вас случайно денежки и не думаете ли поделиться ими со мной? Клянусь собакой, это было бы как нельзя более кстати».
Но друзьям он писал совсем иное. Во все время ссылки Иосиф переписывался с Аллилуевыми и все время просил не тратить на него денег. «Посылку получил, — пишет он в одном из писем. — Благодарю. Прошу только об одном — не тратиться больше на меня: Вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия — летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, — и я до глупости истосковался по видам природы, хотя бы на бумаге». С редкой щепетильностью он разделяет то, на что имеет право — а как член ЦК он имел бесспорное право на помощь партии, и добрую волю друзей, которые не обязаны помогать. При том, что сам он, когда Аллилуев уезжал с Кавказа в Петербург, помог ему деньгами без всяких просьб с его стороны.
Надо было выживать, и Иосиф стал жить той же жизнью, что и местные. Вскоре он научился ловить рыбу, ходил на промысел, летом на островах строил шалаш, заготовлял рыбу впрок. Зимой у него в проруби всегда стояла снасть. Научился он и охотиться. Ему, как ссыльному, запрещалось пользоваться ружьем, поэтому он шел на хитрость — соседи оставляли ружье в лесу в условленном месте, а Иосиф его оттуда забирал и шел на охоту. Стрелял песца, бил птицу. Это была не блажь, не развлечение горожанина — таким образом он кормился.
Один раз Иосиф чуть было не погиб обычной сибирской смертью — едва не замерз в пургу. Зимой рыбу ловили так: опускали в прорубь снасти, а потом проверяли их. Проруби иной раз делали за несколько верст, обозначая дорогу вешками. И вот как-то раз, проверив снасти, Иосиф перекинул за плечо связку рыбы и пошел домой. Но пока он шел, поднялась пурга, вешек стало не видно. А пурга на севере такая, что даже местный человек, бывало, замерзал в ста метрах от жилья. Бросить рыбу? Нельзя, нечего будет есть, да и не спасет это. И он продолжал идти. А жилья все не было и не было. Неужели заблудился? Тогда все, смерть...
И тут впереди послышались голоса. Иосиф закричал. Но голоса тут же пропали, и он снова идет один. Силы кончаются, но останавливаться нельзя, мороз пробирает до самых костей. И тут, когда уже почти не на что было надеяться, он почувствовал запах дыма, услышал лай собаки — наконец-то деревня!
Войдя в избу, он без сил рухнул на лавку.
— Осип, это ты? — испуганно-настороженно спросил хозяин.
— Конечно, я. Не лешак же!
Ну, лешак — не лешак, но потом выяснилось, что соседи-рыбаки видели его, но приняли за... водяного.
После этой рыбалки Иосиф проспал восемнадцать часов. Но потом оказалось, что все неожиданным образом обернулось к лучшему. Холод и напряжение всех сил оказались целительными — после этой истории туберкулезный процесс в легких прекратился.
Иной раз кажется неоправданной жестокостью то, что в отличие от других ссыльных Иосифа одного оставили отбывать срок в этой заброшенной деревушке. Ведь перевели же отсюда Свердлова, всего лишь попугав несколькими месяцами пребывания в станке. Но и этому можно найти несколько неожиданное объяснение: возможно, Джугашвили о том не просил. Со ссыльными интеллигентами отношения у него были сложными, он явно чувствовал себя среди них чужим. Но в отличие от интеллигентов с крестьянами Иосиф жил дружно, что видно по многим мелочам, хотя бы по тому, что для него прятали ружье в тайге, что подарили собаку... Он участвовал в их застольях, пел песни, совершая «бартерные сделки»: крестьяне перенимали от него революционные песни, а он от них — русские народные. Пел иногда и грузинские, но редко. А дети вообще делали с ним, что хотели. Именно в этой ссылке он впервые по-настоящему узнал русский народ — не интеллигенцию, не рабочих больших городов, а настоящий народ, глубинный, изначальный, узнал и полюбил на всю жизнь, до такой степени, что сам начал считать себя русским. Однажды его сын Василий под большим-большим секретом сказал своему приемному брату Артему: «А ты знаешь, мой папа раньше был грузином...».
ЧТО ТАМ ВЫШЛО С ДЕВУШКОЙ ЛИДОЙ?
Была в Курейке и еще одна проблема, для горячего кавказца — серьезная. Дело в том, что здесь было мало женщин — меньше, чем мужиков, и не было вдовушек, к которым можно ходить по ночам, а за роман с мужней женой в Сибири, с ее простыми нравами, можно и топором по голове получить. И тогда Иосиф, это уже почти достоверно установлено, стал жить с молоденькой крестьянкой Лидой Перепрыгиной, которой было в ту пору 14 лет. Вроде бы у нее было от него двое детей. Первый младенец умер, второй, Александр, остался жив. Уехав из ссылки, Иосиф напрочь забыл и про нее, и про ребенка. Позднее Лида Перепрыгина вышла замуж за крестьянина, который усыновил мальчика. Тот вырос, выучился, участвовал в войне, дослужился до майора, затем работал в Красноярске и умер в 1967 году. На высокое родство он никогда не претендовал.
Иосиф Джугашвили никогда не был аскетом, да и смешно упрекать молодого здорового мужика за связи с женщинами. Но тут речь идет не о женщине, а о молоденькой девушке. В его жизни такое случалось два раза, и оба раза за таким романом следовал законный брак. И даже его второй жене, Наде Аллилуевой, было все-таки не четырнадцать, а семнадцать. То есть, если речь идет о монстре, то все ясно, монстр — он и есть монстр, и если он расстреливал людей миллионами, то почему бы и с девочками не спать. Однако ни до того, ни после того Иосифа в совращении малолетних никто не обвинял. Так что же такое вышло с Лидой Перепрыгиной?
Недавно была рассекречена записка председателя КГБ И. А. Серова, составленная им в 1956 году по поводу «письма Еремина». Сотрудник, посланный в Сибирь, заодно раскопал и присовокупил к своему докладу и историю с Лидой, правда, перепутав в ней все, что можно и доказав, что даже работник органов так изучал историю родной партии, что не знает биографии вождя. «По рассказам гражданки Перелыгиной45, - говорится в записке, - было установлено, что И. В. Сталин, находясь в Курейке, совратил ее в возрасте 14 лет и стал сожительствовать. В связи с этим И. В. Сталин вызывайся к жандарму Лалетину для привлечения к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. Как рассказывала в мае с.г. Перелыгина, у нее примерно в 1913 г. родился ребенок, который умер. В 1914 г. родился второй ребенок, который был назван по имени Александр. По окончании ссылки Сталин уехал. И она была вынуждена выйти замуж за местного крестьянина Давыдова, который и усыновил родившегося мальчика Александра»46.
С одной стороны, вполне убедительный документ - как же, КГБ составлял! С другой — несколько странный в профессиональном отношении. Во-первых, в нем перепутана фамилия крестьянки, с которой, если верить документу, его составитель (не генерал Серов, конечно, но кто-то из его людей) беседовал лично. Кроме того, в нем говорится, что первый ребенок родился в 1913 году —но, извините, Сталин приехал в Курейку лишь весной 1914-го, так что ребенок от него ну никак не мог родиться раньше 1915 года. Конечно, на таежном станке немудрено и год перепутать, но должна же женщина знать, в каком году она сама родилась и сколько ей было лет, когда у нее родился первый ребенок! Не до такой же степени они не наблюдали время! Кроме того, все они были крещеные и должны были иметь метрические свидетельства — и сама Лида, и ее дети, война в тех местах не гуляла, так что выяснить все это было совсем нетрудно. Но сотрудник, конечно же, ничего проверить не соизволил. Вот тебе и всезнающее «министерство правды»!
История эта вообще довольно странная. В таком населенном пункте, как станок Курейка, скрыть что бы то ни было совершенно невозможно — здесь все знают все обо всех. За совращение молоденькой девушки в Сибири тоже можно было и топора отведать, тем более, что у девушки было пятеро братьев. Но Иосиф не женится на Лиде и не требует перевода из Курейки, хотя уж в этом случае пристав поспешил бы убрать его «от греха», - значит, никто от него ничего не требует и ничем не грозит. Напротив, примерно в июне 1914 года он совершенно открыто переходит жить к Перепрыгиным, нисколько не боясь братьев Лиды (отца и матери у них не было, в семье было пятеро братьев и две сестры).
Нет, что-то тут не так. Понятно, генерал Серов, который никогда не принадлежал к числу правдолюбцев, в 1956 году не стал бы интересоваться несообразностями этого дела, хотя можно было бы попытаться установить хотя бы даты рождения Лиды и ее сыновей. Но зачем? Если бы таким образом можно было найти дополнительный компромат на Сталина — тогда другое дело, но зачем искать какие-либо аргументы в его пользу? Социальный заказ был совсем другим.
Есть версия, однако, которая объясняет все. Сталин и Свердлов были не единственными ссыльными в Курейке. Кроме них весной 1914 года там находилось еще несколько уголовников, которым тоже нужны были женщины, а вот уж уголовная публика ни возрастом, ни невинностью никогда не смущалась. Кстати, как раз весной 1914 года в Курейку пожаловал сам пристав Кибиров, главный в Туруханском крае, после чего всех уголовных из станка убрали. Гораздо более вероятно, и по срокам, и по психологическим нюансам, что Лиду совратил как раз один из уголовных, и ее первый ребенок был от него. В таком случае и визит пристава был оправдан, и то, что уголовных срочно убрали из станка, потому что это как раз тот случай, когда топоры очень даже могли пойти в ход. Ну а девушка... в этом случае кавказская мораль уже не признает со стороны мужчины каких-либо обязательств, да и братья-сибиряки не имеют морального права очень уж настойчиво требовать женитьбы.
Что же касается второго ребенка Лиды, то Сталин от него и не отказывался. «Тетки, — вспоминает Светлана Аллилуева, — говорили мне, что во время одной из сибирских ссылок он жил с местной крестьянкой и что где-то теперь живет их сын, получивший небольшое образование и не претендующий на громкое имя»47. От кого Аллилуевы могли знать об этом? Только от одного человека — от самого Сталина.
О том, как была устроена жизнь Иосифа в Курейке, сохранилось свидетельство Веры Швейцер, жены Сурена Спандаряна. Эти люди были самыми близкими его друзьями в туруханской ссылке, и уж они-то никогда не жаловались на «тяжелый характер Кобы». Итак, она пишет: «Тайком от стражников, зимой мы... поехали в Курейку к Сталину. Нужно было разрешить ряд вопросов, связанных с происходившим тогда судом над думской фракцией большевиков и с внутрипартийными делами.
Это были дни, слитые с ночами в одну бесконечную полярную ночь, пронизанную жестокими морозами. Мы мчались на собаках по Енисею без остановки. Мчались под нескончаемый вой волков.
Вот и Курейка... У нас с Иосифом была радостная, теплая встреча. Нашему неожиданному приезду Иосиф был необычайно рад. Он проявил большую заботу о нас. Мы зашли в дом. Небольшая квадратная комната, в одном углу — деревянный топчан, аккуратно покрытый-тонким одеялом, напротив' рыболовные и охотничьи снасти — сети, оселки, крючки. Все это изготовил сам Сталин. Недалеко от окна продолговатый стол, заваленный книгами, над столом висит керосиновая лампа. Посреди комнаты небольшая печка — "буржуйка", с железной трубой, выходящей в сени. В комнате тепло, заботливый хозяин заготовил на зиму много дров. Мы не успели снять с себя теплую полярную одежду, как Иосиф куда-то исчез. Прошло несколько минут, и он снова появился. Иосиф шел от реки и на плечах нес огромного осетра. Сурен поспешил ему навстречу, и они внесли в дом трехпудовую живую рыбу.
— В моей проруби маленькая рыба не ловится, — шутил Сталин, любуясь красавцем-осетром.
Оказывается, этот опытный рыболов всегда держал в Енисее свой самолов (веревка с большим крючком для ловли рыбы). Осетр еле помещался на столе. Сурен и я держали его, а Иосиф ловко потрошил огромную рыбу. За столом завязался разговор.
— Что слышно из России, какие новости? — расспрашивал Сталин.
Сурен рассказывал все, что знал о войне, о работе подпольных организаций, о связи с заграницей. Особенно долго шел разговор о войне. Когда Сурен рассказывал подробности о суде над думской фракцией и о предательстве Каменева, Сталин ответил Сурену:
— Этому человеку нельзя доверять — Каменев способен предать революцию»48. И ведь как в воду глядел!
Время от времени и сам Иосиф приезжал в Монастырское, в гости или же за почтой, и всегда навещал друзей. Но к марту 1916 года Спандаряну, который и так был болен, стало совсем плохо. Он направил депутату Думы Пападжанову письмо с просьбой походатайствовать о его переводе в другое, лучшее по климату место. Назначили медицинское обследование, которое состоялось в мае. Врачи нашли у Спандаряна запущенную форму туберкулеза, и в августе он был освобожден от вечного поселения с разрешением проживать везде, кроме столиц и крупных городов. Ему могли разрешить жительство хоть в Зимнем дворце, это бы ничего не изменило — 11 сентября Сурен Спандарян умер в Красноярске. Судьба ссыльного, от которой сумел уйти Джугашвили, настигла его друга.
Иосиф ничего не знаг о том, что происходит с Суреном. Летом 1916 года он не приезжал в Монастырское. Есть смутные сведения о том, что вроде бы этим летом он пытался бежать, а может быть, речь шла всего лишь о самовольной отлучке — так или иначе, весной и летом он не появлялся в Монастырском, зато его видели в Енисейске. Депутат-большевик Бадаев вспоминал, что однажды власти вызвали Иосифа в Красноярск, а на обратном пути, сумев обмануть бдительность конвоя, он заехал в Енисейск повидаться с жившими там ссыльными. Когда он вернулся, то уже не застал в Монастырском ни Спандаряна, ни Веры Швейцер, и никто ничего не знал об их судьбе. Он писал кому только можно, наводя справки о друзьях. Письмо с извещением о смерти Сурена пришло в Монастырское с опозданием, когда Иосифа там уже не было.
В октябре 1916 года вышло распоряжение правительства о призыве административно-ссыльных на военную службу, что было большой глупостью, ибо революционеры только и мечтали о возможности работать в действующей армии. Правда, в газете «Енисейский край» говорилось, что Департамент полиции исключил часть ссыльных ввиду особой неблагонадежности, но Джугашвили это странным образом не коснулось, и он был включен в список призывников. Получив повестку, он тут же выехал в Монастырское, о чем в одном из писем упоминает Свердлов, которого на войну почему-то не взяли. В середине декабря партию призывников отправили из Монастырского. Зимний путь длиннее летнего, и в Красноярск они прибыли лишь в начале февраля 1917 года.
Только тут обнаружилось, что Иосиф непригоден для военной службы из-за больной руки. А поскольку обратная дорога заняла бы два месяца, а до окончания срока ссылки оставатось всего четыре, то ему разрешили отбыть остаток срока в Ачинске, ибо бежать для него уже явно не имело смысла. На новое место он приехал в 20-х числах февраля, как раз тогда, когда в Петрограде начались рабочие волнения. До победы Февральской революции оставалась неделя.
2 марта Николай II отрекся от престола. В тот же день из столицы в Ачинск ушла телеграмма: «Петроград. Ачинск. Депутату Муранову. Все в руках народа. Солдаты, Временное правительство, президиум. Тюрьмы пусты. Министры арестованы, государыня охраняется нашими. Кронштадт наш, окрестности и Москва примыкают»49 . В тот же день вышло распоряжение об освобождении ссыльных депутатов Государственной думы. 8 марта ссыльные выехали из Ачинска в Петроград, и 12 марта они уже были в столице. А 14 марта вышел номер «Правды», в котором была напечатана статья Иосифа Джугашвили, подписанная одним из его псевдонимов, а именно: «Сталин». Иосиф Джугашвили стал Сталиным и, как оказалось, навсегда.
Именно сибирская ссылка стала переломным моментом для этого человека еще в одном смысле. Светлана Аллилуева вспоминала: «Отец полюбил Россию очень сильно и глубоко, на всю жизнь. Я не знаю ни одного грузина, который настолько бы забыл свои национальные черты и настолько сильно полюбил бы все русское. Еще в Сибири отец полюбил Россию по-настоящему: и людей, и язык, и природу... У него навсегда сохранилась эта любовь».
Часть третья
КАК СТАЛИН СТАЛ ГЛАВОЙ ГОСУДАРСТВА
Глава 9
В ТЕРНОВОМ ВЕНКЕ РЕВОЛЮЦИЙ
Бытует мнение (и широко бытует), что Сталин выдвинулся на главные позиции в партии лишь после 1923 года, с помощью хитроумных аппаратных интриг, а роль его в революции и гражданской войне ничтожна, чуть ли не на уровне мелких поручений. В общем-то, эта версия первоначально тоже пошла от Троцкого: «самая выдающаяся посредственность»—лейтмотив всего, что он писал о Сталине. Подумать только, какое количество мифов восходит именно к этому источнику. Не зря говорят в народе: «Ври, ври, что-нибудь да останется».
Из мифологии:
В 1917 году с целью скомпрометировать большевиков усиленно распространялся слух о том, что, возвращаясь из эмиграции через Германию, Ленин якобы взял у немцев деньги на развитие революционного движения. По расчетам немцев, оно должно было привести к ослаблению воюющей с ними России. Этот слух был очень опасен для Ленина, потому что в обработанном пропагандой обывательском сознании господствовали идеи оборончества. В конце весны 1917 года Ленину стало известно, что газеты Петрограда собираются широко публиковать версию о немецких деньгах. Все нити этой акции оказались в руках председателя Петросовета Николая Чхеидзе. Договориться лидеру большевиков с лидером меньшевиков было почти невозможно. Тогда Ленин остановил свое внимание на Сталине, который мог найти контакт с Чхеидзе по национально-земляческому принципу. И действительно, Сталин сумел уговорить Чхеидзе остановить публикацию. Столь ценная услуга Сталина, а также его приобщенность к информации, которая могла иметь для Ленина неблагоприятные последствия, придали незначительной в глазах людей того времени фигуре некоторый авторитет.
Из свидетельств современников:
«Этот деятель — одна из центральнейших фигур большевистской партии... почему это так, сказать не берусь: влияния сред высоких, далеких от народа, чуждых гласности, безответственных сфер так прихотливы! Но, во всяком случае, по поводу роли Сталина приходится недоумевать. Большевистская партия при низком уровне ее «офицерского корпуса», в массе невежественного и случайного, обладает целым рядом крупнейших фигур и достойных вождей среди «генералитета». Сталин же за время своей скромной деятельности в Исполнительном комитете производил — не на одного меня — впечатление серого пятна, иногда маячившего тускло и бесследно. Больше о нем, собственно, нечего сказать»50.
(Н. Суханов, меньшевик, бывший член Исполкома Петросовета)
Суханов, наверное, прав — учитывая, что такое был тогдашний ЦИК и кто в нем заседал. Это было что-то вроде Законодательного собрания Санкт-Петербурга, и заседали в нем выборные депутаты. Исполнительный комитет, в котором насчитывается больше трехсот депутатов — с ума сойти! Какая работа, кроме митингового крика, возможна в таком органе? Да и вообще политики того времени судили о масштабе фигуры по статьям да ораторским талантам. Грубо говоря, чем громче глотка, тем выше авторитет. Для чего нужен был ЦИК Сталину? Вероятно, для того же, для чего нужно Законодательное собрание Санкт-Петербурга его нынешним депутатам, — для солидности, для депутатского иммунитета, для того, чтобы мешать правительству. Но как можно серьезно относиться к «работе» в этом, с позволения сказать, органе?
Что же касается Суханова, то он как меньшевик и не м
ог знать, чем на самом деле был занят тот или иной человек в партии большевиков. Однако его оценка и другие подобные ей позволили потом всерьез утверждать, что Сталин очень незначительно влиял на события того времени.
Впрочем, кто у нас читал Суханова? Зато многие читали Волкогонова, который утверждал: Сталин в 1917 году оставался в тени, что «было результатом не только его социальной пассивности, но и уготованной ему роли исполнителя, для которой у него были несомненные данные. Сталин был не способен в переломные, бурные месяцы подняться над обыденностью». Красиво сказано, но насколько достоверно? Волкогонов ведь со Сталиным в штабном вагоне водку не пил, чтобы так храбро рассуждать, что он мог, а чего не мог. Да и Суханов тоже не пил — так, встречались иной раз в Совете. (Интересно, кстати, а что понимает г-н Волкогонов под «обыденностью» в жизни профессионального революционера, будничной, обыденной работой которого как раз и является перевод обыденности в «переломное» и «бурное» состояние? Сталин ведь и в спокойное время не штаны на совещаниях просиживал.)
С другой стороны, и «Краткий курс» лукавит, утверждая, что Сталин — ближайший помощник и сподвижник Ленина, что он непосредственно руководит всем делом подготовки восстания. Тут можно процитировать одно из самых известных сталинских высказываний: «Не так все это было...».
В первую очередь все было не так потому, что и «Краткий курс», и все последующие историки, как прокоммунистические, так и демократические, воспитанные все на том же «Кратком курсе», равно давали историю Февральской революции и последовавших за ней событий через видение большевиков, так, словно эта партия была той осью, вокруг которой вертелся мир. «В то время как большевики готовились к дальнейшему развертыванию революции, Временное правительство» делало то-то и то-то, говорит «Краткий курс». А между тем это была маломощная и абсолютно невлиятельная группа, которой посчастливилось сделать несколько верных ходов и приобрести определенное влияние, — при другом раскладе информация о них осталась бы лишь в самых подробных справочниках. А затем, в «момент X», когда все более-менее трезвомыслящие люди растерялись, большевики в силу своей теоретической «отмороженности» ничем не смутились. История разворачивалась вроде бы по их теории (а если не совершенно по ней, так ведь теорию можно и подправить, что и было, кстати, проделано в августе!), и они просто воплотили свои разработки, вот и все! Хотя, конечно, безумная была авантюра, если бы они остановились и задумались, то, пожалуй, испугались бы — но они не останавливались и не задумывались, вот в чем вся штука-то!
Возвращаясь же к товарищу Сталину и его роли в событиях 1917 года и вглядываясь внимательно и непредвзято в эти события, видишь, что самое удивительное — то, что «Краткий курс» не преувеличивает роль этого человека в возвеличении партии большевиков от группки смешных радикалов до владык огромной страны, а наоборот, скорее преуменьшает, прячет его за спину Ленина, между тем как факты говорят о другом...
...Итак, Петроград, начало марта 1917 года, охваченная революционным безумием страна. Митинги, ораторы, бесконечные речи, народ ликует, полная свобода партий, слова, всего, чего угодно — гуляй не хочу! Ну, народ-то — он всегда готов погулять, был бы повод, голому собраться — только подпоясаться. А вот кто оказался не готов к долгожданной революции, так это как раз большевики. Не связанные с масонством, не представленные в кругах высокопоставленных заговорщиков, они оказались чужими на этом празднике жизни, несмотря на то, что еще без малого двадцать лет назад выкинули лозунг свержения самодержавия. Революция оказалась для них внезапной и застала партию в состоянии полного раздрая.
Одни члены ЦК находились за границей, другие — в далекой ссылке. В Петрограде всем руководили трое молодых членов нелегального Русского бюро ЦК - Залуцкий, Молотов и Шляпников. Молотов потом рассказывал о том, как партия большевиков встретила революцию:
«Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким... пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью уж, наверное, 27 числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел — вот тут я его впервые и увидел.
Мы: "Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?"
Он: "Сейчас уже заседает Петроградский совет рабочих депутатов", — говорит, окая.
"А где заседает?"
"В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел".51
Ну мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета — представились ему: "Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании". Он провел нас в президиум...
27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало»52.
Так большевики ворвались в революцию, едва не опоздав к отправлению поезда. Молодые, неопытные политики - Молотову, например, тогда было всего двадцать семь лет! — первые шаги они сделали в точном соответствии с инструкциями своих «швейцарских теоретиков». Предложения большевиков, которые они внесли в Совет, были: не оказывать никакой поддержки Временному правительству (должгожданному «демократическому правительству»!), запретить выпуск газет, не поддерживающих революцию (при только что обретенной свободе слова!). Оба предложения, естественно, не прошли, лишь испортили большевикам репутацию, заставив относиться к ним как к людям несерьезным и «недемократичным». Ленин, правда, потом эту деятельность одобрил...
Но, что было более продуктивно, Молотов сразу же начал налаживать выпуск ранее запрещенной «Правды». В первых номерах газеты бюро опять же требовало свержения «буржуазного» Временного правительства и немедленной передачи власти Советам. Все это — начало марта.
12 марта вернулись первые ссыльные из Сибири — депутат Госдумы Муранов, Сталин, Каменев. Прямо с вокзала Сталин отправился к Аллилуевым, явился к ним - все в том же распадающемся от ветхости костюме, в котором четыре года назад отправился в ссылку, с ручной корзинкой, где помещался весь его багаж. Был необычно для себя словоохотлив, показывал в лицах захлебывающихся от высоких речей станционных ораторов. Аня Аллилуева отметила главную перемену в старом друге их семьи: «Он стал веселый»...
Вернувшихся поначалу встретили настороженно: кто такие, с чем пришли? Сразу допустили в бюро лишь Муранова, Каменеву, припомнив прошлые грехи, отказали. Сталина приняли с совещательным голосом, ссылаясь на «некоторые личные черты», не иначе как пресловутый «сталинский деспотизм», который, как шило в мешке, не утаишь. Очень уж он всегда уверенно и солидно держался. Сталин спорить и возмущаться не стал, а просто начал работать —уже 13 марта вошел в состав редакции «Правды», а 14 марта вышла его первая статья. Если с «теоретическими» работами у него действительно были сложности, не умел он всерьез обсуждать архитектуру воздушных замков, то теперь Сталин был на коне, публикуя статью за статьей по тактическим вопросам революции. (Первая называлась: «О Советах рабочих и солдатских депутатов». Названия некоторых других: «Об условиях победы русской революции», «На пути к министерским портфелям», «О войне», «Землю — крестьянам», «К итогам муниципальных выборов в Петрограде» и т. п.).
Уже через два дня Сталин мягко, но непоколебимо вывел Молотова из состава редакции, взяв газету в свои руки, а 15-го числа вошел в Президиум бюро ЦК —для того чтобы полностью переломить отношение к себе, ему понадобилось всего три дня. И с тех пор до начала апреля он фактически был первым лицом в партии.
Под его влиянием политика газеты изменилась, стала более трезвой и реалистичной. Прекратились смешившие всех призывы к немедленному свержению Временного правительства, замененные нормальным политическим тезисом о «давлении на правительство». В недолгие времена «защиты ленинизма», которые имели место быть в конце 1980-х годов, Сталина обвиняли в том, что он подверг цензуре Ленина. И правильно обвиняли, действительно, подверг — не стал печатать ленинские «Письма из далека», мотивируя это тем, что Ленин находится за границей, ситуации не знает, а после приезда в Россию его взгляды, мол, могут измениться, поэтому лучше подождать... Знал бы это Ильич — он-то был уверен, что каждое его слово является руководящим указанием для соратников! Свою позицию Сталин высказал на Всероссийском совещании большевиков в конце марта, и была она, как и будет в дальнейшем, максимально гибкой и примирительной: «Поскольку Временное правительство закрепляет шаги революции, постольку поддержка, поскольку же оно контрреволюционное — поддержка Временного правительства неприемлема». Позиция была очень разумной, и большинство совещания ее поддержало, но времени на реализацию этого тезиса уже не оставалось — 3 апреля в Петроград приехали Ленин и другие заграничные лидеры большевиков.
Ленин не дал себе труда оглядеться, и взгляды его не изменились — едва сойдя с поезда, он сразу же провозгласил лозунг «Вся власть Советам!». К немедленному свержению Временного правительства он, правда, не призывал, но лишь потому, что в Советах большевики были представлены чрезвычайно слабо и, перейди к Советам власть, его партии достались бы лишь крошки от пирога.
«Разъяснение массам, что Совет рабочих депутатов есть единственно возможная форма революционного правительства и что поэтому нашей задачей, пока это правительство поддается влиянию буржуазии, может явиться лишь терпеливое, систематическое, настойчивое, приспособляющееся особенно к практическим потребностям масс, разъяснение ошибок их тактики. Пока мы в меньшинстве, мы ведем работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Советам рабочих депутатов...» В переводе с политического на общечеловеческий язык это означало, что пока Советы не большевистские, их будут критиковать по всем параметрам, а как только они станут большевистскими — то вся власть Советам! Ничего не скажешь, откровенно!
Левое крыло партии поддержало Ленина, но многие выступили и против него. Критиковал «Апрельские тезисы» и Сталин, однако уже к середине апреля он перешел на ленинскую точку зрения. Действительно ли он изменил свои взгляды? Верится в это слабо, ибо его позиция была куда разумнее ленинской, да и в дальнейшем он постоянно противодействовал Ильичу -только, в отличие от других соратников, в споры не вступал, а просто мягко торпедировал руководящие указания вождя. Скорее всего причин такого «соглашательства» было две. Во-первых, существовало такое понятие, как партийная дисциплина, которую никто не отменял, и не стоило первым лицам в партии подавать остальным дурной пример. А во-вторых и в главных, ленинские тезисы ничего не меняли в повседневной работе. Как сильный практик, Сталин, конечно, не мог не видеть всей авантюрности ленинского плана... но был ли смысл его обсуждать? Партия большевиков была настолько слаба, ее влияние так ничтожно, а перспектива большинства в Советах настолько призрачна, что стоило ли ради шкуры не только неубитого, но даже не выслеженного медведя вносить в партию разногласия, тем более что спорщиков и без того хватало? Кстати, на апрельской конференции был избран новый ЦК, из девяти членов, в который вошел и Сталин.
То есть, даже с учетом вернувшейся эмигрантской верхушки, он входил в первую партийную десятку — вот тебе и «серое пятно».
А тем временем правительство заговорщиков, продержавшись у власти менее двух месяцев, вошло в свой первый кризис. Народ четко и определенно ждал от него шагов по выходу России из опостылевшей всем войны. Вместо этого 18 апреля министр иностранных дел Временного правительства Милюков заявил союзникам о «всенародном стремлении довести мировую войну до решительной победы и намерении Временного правительства вполне соблюдать обязательства, принятые по отношению к нашим союзникам». Несколько дней потребовалось на то, чтобы это заявление дошло до народа и было им осознано. После чего последовал взрыв. Уже 20—21 апреля (3—4 мая) 1917 года состоялась большая антивоенная демонстрация, в которой участвовало не менее 100 тысяч человек. 2 мая 1917 года Милюков и Гучков были выведены из состава правительства. Образовалось новое Временное правительство, коалиционное, в которое наряду с либералами всякого толка вошли и представители наиболее влиятельных левых партий — меньшевиков и эсеров.
А партия большевиков в то время действительно была слишком слабой, чтобы на что-то серьезно влиять. Плеханов, один из отцов русской социал-демократии, зло смеялся над «Апрельскими тезисами», да и не он один смеялся тогда над большевиками: «Аи, моська, знать она сильна!». В марте партия насчитывала всего лишь около 24 тысяч человек по всей стране. Правда, ее численность быстро росла — уже в конце апреля в ней было около 100 тысяч человек, но росли и другие партии, так что, несмотря на численный рост, влияние ее увеличивалось не так уж сильно. В июне на I съезде Советов, где большевики составляли около 10% делегатов (при том, что принадлежали к какой-либо из политических партий около 80% всех делегатов), заявление Ленина о том, что большевистская партия готова взять власть, встретили хохотом, и если в состав ЦИКа было избрано 58 большевиков (18%), то едва ли в этом заслуга Ильича. В числе избранных в ЦИК большевиков был и Сталин, в результате чего он получил депутатскую неприкосновенность, впервые в жизни став недосягаемым для полиции. Но подавляющее большинство Советов по-прежнему шло за эсерами и меньшевиками.
Надо полагать, что в ЦИК Сталин действительно был «серым пятном», ибо его деятельность была сосредоточена где угодно, но только не в Таврическом дворце. Сложная, постоянно меняющаяся ситуация все время ставила множество конкретных вопросов, для решения которых требовались здравый смысл и практический опыт. Пассажиры пломбированного вагона, теоретики, плохо знавшие Россию, этими качествами обладали слабо, и основная организационная и техническая работа ложилась на плечи совсем небольшого круга людей.
В это время большевики сделали несколько правильных ходов. В частности, оставив митинги любителям болтовни, они сосредоточились на работе в профсоюзах и фабрично-заводских комитетах, которые еще в 1909 году Сталин называл «основными бастионами партии». Расчет был точным: фабзавкомы фактически объявляли себя параллельной властью на предприятиях, устанавливали контроль над производством, зарплатой, наймом и увольнением, их авторитет среди рабочих был велик, и, как следствие, росло на заводах и влияние большевиков.
Росло большевистское влияние и в армии, где начали повсеместно создаваться военные организации. Большое влияние имела фронтовая газета «Окопная правда» — тем более что большевики были не связаны никакими правительственными обязательствами и однозначно выступали за выход России из войны, которая давно всем осточертела.
30 мая - 3 июня 1917 года прошла Петроградская конференция фабзавкомов, на которой в отличие от состоявшегося сразу же вслед за ней съезда Советов три четверти делегатов были настроены пробольшевистски.
...Итак, 3 июня открылся I съезд Советов и продолжался три недели —до 24 июня. 18 июня 1917 года у могилы жертв революции большевики провели колоссальную демонстрацию, на которую собралось около 400 тысяч человек. Основным ее лозунгом было «Долой войну!», но были и другие: «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!». Количество собравшихся говорило о резко возросшем влиянии большевиков. Теперь их уже нельзя было не принимать всерьез. Партия росла, она выдвигала популярные лозунги, в том числе антивоенные, и становилась опасна для властей.
По горькой иронии судьбы как раз в этот самый день, 18 июня, на фронте началось наступление. Учитывая состояние армии и ситуацию со снарядами и патронами, можно было не сомневаться в том, что оно провалится. И оно действительно провалилось. Власть, едва опомнившаяся от первого кризиса, вошла в новый виток штопора. Впрочем, можно было попытаться переложить вину с больной головы на не очень больную, что и было незамедлительно сделано — большевиков обвинили в разложении армии. Да, они действительно настойчиво и систематически занимались разложением армии, но не они были первыми в этой работе. Всей их деятельности было далеко до последствий, вызванных знаменитым «Приказом № 1» Временного правительства, которым его автор, популярный адвокат Соколов, начал разложение армии, призвав выбирать комитеты от нижних чинов для контроля за командирами и посеяв семена недоверия к офицерам. Большевики лишь воспользовались плодами его законотворчества. Но не будет же правительство бить себя по голове!
Власти явно пора было принимать меры к этим зарвавшимся радикалам — но нужен был повод, и он не замедлил появиться. В конце июня весть о поражении докатилась до Петрограда. Примерно тогда же Временное правительство решило для некоторой нормализации обстановки в столице расформировать и отправить на фронт несколько пробольшевистски настроенных частей Петроградского гарнизона. Точнее, крайне лево настроенных, ибо трудно сказать, насколько они были большевистскими — параллельно там вели агитацию и братки-анархисты, призывавшие к немедленному свержению правительства. Если Ленина смущало хотя бы отсутствие большинства в Советах, то эту публику не смущало вообще ничего. И когда 3 июля три министра-кадета подали в отставку, в пулеметном полку решили — все, ура, правительство рушится! Пулеметчики мгновенно разослали делегатов в другие части и на заводы и потребовали от РСДРП(б) немедленного выступления — мы вам сочувствуем, так выполняйте наши наказы!
Вот только этого сейчас и не хватало! Точно оценивая свои силы, совещание ЦК, ПК и Военной организации большевиков приняло решение — выступление не поддерживать.(По счастью, в этом совещании не принимал участие Ленин, а то вообще неизвестно, чем бы все кончилось.) Но части-то считаются большевистскими! Значит, именно партия должна как-то разруливать ситуацию, и переговоры с ЦИК, с мятежниками, со всеми на свете были поручены самому трезвому, умеренному и выдержанному дипломату из большевистской верхушки — Сталину. Он должен был одновременно удерживать солдат от стрельбы, не допустить кровопролития со стороны правительства, успокаивать ЦИК, предупреждать провокации... А события выходили из-под контроля — толпа не подчинялась уже и большевикам, она не подчинялась никому. По счастью, удалось переключить выступление с немедленного захвата власти на проведение мирной демонстрации под лозунгом «Вся власть Советам!», в которой приняло участие около полумиллиона человек, — Временное правительство к тому времени изрядно всем надоело. Демонстрация прошла на удивление мирно, кроме случайной стрельбы и небольших провокаций, никаких эксцессов не было — а ведь могли полгорода разнести, представляете себе, что такое пятьсот тысяч возбужденных демонстрантов!
ЦК принял решение о прекращении уличных выступлений, однако это было легче решить, чем сделать — народу понравилось выступать. А тем временем назрел и новый скандал. Одновременно в столицу пришло два сообщения: паническое известие о прорыве фронта немцами и материалы о том, что Ленин получал деньги от германского генерального штаба. Ленину было глубоко безразлично, от кого получать деньги на революцию — от немцев, от чертей, или же от марсиан, — но объясняться по этому поводу было не время и не место. Сталину удалось решить вопрос по-кавказски, то есть с помощью личных связей. Председатель ЦИК меньшевик Чхеидзе был его старым знакомым, и грузин грузину помог — Чхеидзе обзвонил редакции газет и попросил не публиковать компромат на Ленина. Авторитет председателя ЦИК был велик, и маневр почти удался — материал напечатала лишь одна маленькая газетка «Живое слово», которой кто-то поверил, кто-то не поверил, — но скандала не получилось.
Итак, вооруженного выступления не состоялось, скандал с разоблачением тоже провалился, однако для повода хватило и того, что было. 5 июля ЦИК дал министрам-социалистам полномочия «для борьбы с анархией», а также объявил в городе военное положение и организовал военный штаб, в который вошли меньшевики и эсеры. Большевикам, на которых возложили ответственность за беспорядки, были предъявлены довольно жесткие условия — они должны очистить дворец Кшесинской, большевистски настроенному гарнизону Петропавловки следует разоружиться. Сталин снова ведет переговоры — с ЦИК, с гарнизоном, который он уговаривает сдаться без боя, чтобы избежать кровопролития. «Вы сдаетесь не правительству, вы сдаетесь Советам» - этот аргумент убедил матросов, и они сложили оружие. Одновременно ему пришлось сдерживать пыл военного представителя ЦИК эсера Кузьмина, которому тоже очень хотелось активных действий. Если бы военный отряд Советов вступил в бой с гарнизоном и пролилась кровь, это дало бы повод правительству применить к большевикам силу и разгромить партию. А если бы на помощь гарнизону пришли другие антиправительственно настроенные части? В то время у правительства было еще достаточно власти, чтобы вызвать войска с фронта и разом покончить как с Советами, так и с большевиками.
Несмотря на то что инцидент завершился мирно, к партии большевиков принимались жесткие меры. 6 июля был проведен обыск в особняке Кшесинской, устроен погром в типографии «Труд», где печатались большевистские и профсоюзные материалы. В городе было фактически объявлено осадное положение, началось разоружение (или по крайней мере попытки оного) рабочих, солдат, матросов. Были арестованы многие большевистские руководители. 7 июля отдан приказ об аресте Ленина.
Сталин укрыл Ильича в квартире Аллилуевых, где жил в то время. Там, на квартире, разгорелась и знаменитая дискуссия — являться ли Ленину в суд. Ногин, памятуя, должно быть, дореволюционные процессы, предложил пойти в суд и «обличить» там Временное правительство. На что Ленин, которого совсем не тянуло на подвиг самопожертвования, заявил: «Гласного суда не будет», а трезвый реалист Сталин мрачно добавил: «Юнкера до тюрьмы не доведут, убьют по дороге». В итоге решено было отправить Ленина подальше от Петрограда. Сталин собственными руками сбрил знаменитую ленинскую бородку, Ильичу надели на голову кепку, накинули аллилуевское пальто до пят, после чего Сталин и Аллилуев проводили его до вокзала и отправили в Разлив. Можно было вздохнуть свободно: Ильич вне опасности. Кстати, без него и как-то спокойней...
Приказа об аресте Сталина не отдавали, поскольку арестовывать его было не за что — у всех в памяти он остался миротворцем. Можно сказать, что именно благодаря его восточной хитрости партия вышла из июльских событий относительно целой и боеспособной. Более того, обретя ореол гонимой, она стала приобретать все больше сторонников, так что в августе большевиков уже насчитывалось около 240 тысяч — среди новичков, кстати, было немало людей, покинувших ряды других левых партий. Впрочем, «друзья-социалисты» эсеры и меньшевики этого не знали, считая, что большевики разбиты и как политическая сила уничтожены. И никто как-то не стремился их в этом заблуждении разубеждать...
Итак, Ленин и Зиновьев в Разливе, Каменев в тюрьме. Кто остался во главе партии? На VI, подпольном съезде РСДРП(б) с отчетным докладом и докладом о политическом положении в стране, которые по рангу должен был читать лидер, выступил Сталин — вот и судите, кто главный. Рассорившись с ЦИК, большевики сняли лозунг «Вся власть Советам!», отчего ситуация стала совершенно сюрреалистической: долой правительство, но неизвестно в чью пользу. В пользу партии большевиков? А как же Маркс? Еще одной темой дискуссии на съезде стал теоретический вопрос: возможно ли перерастание буржуазной революции в социалистическую и построение социализма в России раньше, чем на Западе? Преображенский, например, предлагал в резолюции о завоевании власти указать, что направить страну по социалистическому пути можно будет только при наличии пролетарской революции на Западе. По этому поводу ему возразил Сталин, попутно открыв новое направление марксизма. «Не исключена возможность, — говорил он, — что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму... Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего». Что-что, а убеждать он умел. Естественно, эти чисто теоретические нюансы не повлияли бы на реальную работу, которая определялась далеко не теориями, но лучше, чтобы никто в момент принятия решения не кричал над ухом: «Это не по Марксу!» А «творческий марксизм» был просто гениальной находкой — он позволял в будущем подвести обоснование подо что угодно.
На том же съезде была утверждена экономическая программа большевиков: конфискация помещичьей земли и национализация всей земли в стране, национализация банков и крупной промышленности, рабочий контроль над производством и распределением. Едва ли кто-либо задумывался над тем, как она будет реализовываться, ибо перспектива взятия власти большевиками всерьез и надолго была такой же призрачной, как и прежде. Но зато эта сверхпопулистская программа позволяла приобрести новых сторонников, особенно в деревне.
И кроме прочего, на съезде в партию вошла небольшая группа так называемых «межрайонцев», сформировавшаяся в 1913 году и состоявшая из меньшевиков и бывших большевиков, в свое время вышедших из партии. По своим взглядам группа занимала промежуточное положение между большевиками и меньшевиками и наконец в августе 1917 года, сделала окончательный выбор. Некоторые члены этой группы впоследствии стали видными большевиками — такие, как Володарский или Урицкий. Лидером «межрайонцев» в ту пору был видный меньшевик Лев Бронштейн, известный под партийным псевдонимом Троцкий.
Между тем выпустившие джинна из бутылки либералы-заговорщики оказались бессильны загнать его обратно. Страна быстро входила во вкус революции, которая повсеместно перерастала в классический русский бунт. Народ развлекался как умел: в городах толпы громили присутственные места, в деревнях крестьяне жгли помещичьи усадьбы. Рабочие больше занимались выяснением отношений с администрацией, чем работой. В довершение «демократизации» Керенский, будучи министром юстиции, провел амнистию — и уголовники, получив мощное подкрепление, терроризировали города, а стихийно возникавшие отряды самозащиты, принимавшие за уголовников всех, кто казался им подозрительным, терроризировали население не хуже «птенцов Керенского», как тут же прозвал амнистированных народ. Фронт разваливался на глазах, солдатики, захватив оружие, повалили по домам — командование ответило военно-полевыми судами и расстрелами. 3 августа главнокомандующий генерал Корнилов потребовал введения смертной казни не только на фронте, но и в тылу — грозный признак надвигающейся военной диктатуры.
Как обычно в смутные времена, началась стремительная инфляция. Объем промышленного производства сократился почти на 40%. Но это еще полбеды, а беда грозила с другой стороны: под угрозой остановки оказался железнодорожный транспорт. Давно пора было наводить в стране порядок — хватит, повеселились! — но именно на это Временное правительство оказалось не способным. Оно все больше напоминало неумелого седока на взбесившейся лошади, вопрос был лишь об одном — когда седок упадет.
Первым в конце августа принялся за «наведение порядка» генерал Корнилов, которого поддерживали имущие слои общества, уставшие от революции, и союзники. Едва ли эти планы можно назвать «заговором», как сейчас принять квалифицировать действия генерала. По крайней мере те, кто взял власть в феврале, были заговорщиками куда в большей степени — не стоит забывать, что Корнилов был, как-никак, главнокомандующим. Тем более что свой план — двинуть войска на Петроград, захватить город и установить военную диктатуру — он предварительно согласовал с Керенским, который, правда, в последний момент предал своего союзника, отмежевавшись от его действий.
25 августа Корнилов двинул на Петроград 3-й конный корпус под командованием генерала Крымова. Этого было явно недостаточно, генерал недооценил противника. Против наступавших были мобилизованы красногвардейцы, члены профсоюзов, приведены в боевую готовность революционные воинские части. На защиту Петрограда прибыло несколько тысяч кронштадтцев. В наступавшие на Петроград войска послали умелых агитаторов. В результате всех этих действий корниловская попытка наведения порядка провалилась. Генерал Крымов застрелился, генералы Корнилов, Деникин и Лукомский были арестованы — правда, вскоре Керенский, верный себе в своей непоследовательности, их освободил.
Наконец-то сбылась и мечта Ленина о большевистских Советах. Впрочем, Советы всю дорогу постепенно большевизировались, поскольку депутатов постоянно переизбирали и на место эсеров и меньшевиков приходили большевики. Но теперь произошел прорыв. 30 августа было разгромлено корниловское выступление, а уже 31 августа Петроградский Совет и 5 сентября Московский переходят на сторону большевиков, по какому поводу снова был возрожден лозунг «Вся власть Советам!».
Мятеж принес еще один неожиданный результат: напуганные «братья-социалисты» из Советов стали освобождать арестованных большевиков и даже возвращать им оружие, позволяли создавать красногвардейские отряды — в конце концов, будущие Корниловы были их общим врагом и в случае военного переворота все качались бы на соседних столбах. В результате большевики не только создали боевые дружины, но и, реализуя опять же сталинские идеи, вощли в союз с левыми эсерами и меньшевиками, благо непримиримый Ленин был в Финляндии.
Правительство, во главе которого теперь стоял Керенский, давно уже никем и ничем не руководило. В сентябре 1917 года английский писатель и по совместительству разведчик Уильям Сомерсет Моэм — кстати, в Петрограде он отнюдь не собирал материал для очередной книги, а выполнял задание английской разведки — писал: «Керенский... произносил бесконечные речи. Был момент, когда возникла опасность того, что немцы двинутся на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все более угрожающей, приближалась зима и не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи»53.
Последней попыткой навести хоть какое-то подобие порядка стало созванное 12 сентября 1917 года Всероссийское демократическое совещание, в котором приняли участие представители социалистических партий, Советов, профсоюзов, земств, торгово-промышленных кругов и воинских частей. Совещанием был избран Предпарламент (Временный совет республики), который рабочие тут же окрестили «предбанником». Но это уже были судороги агонизирующей власти. Страна стремительно катилась к полному хаосу.
...Моэм ошибался — Ленин в то время находился в Гельсингфорсе, бомбардируя ЦК требованиями о немедленном восстании, в обоснование которых приводил совершенно убийственные теоретические аргументы о наличии «объективных и субъективных условий», об «активном большинстве революционных элементов» и даже о начале «военных восстаний» в Германии, которых там и в помине не было. «Условия» и «элементы» были налицо, это все видели, вот только совсем непонятно было, чего эти «элементы» хотят, за кем они пойдут и кого громить будут, так что перед тем как делать революцию, стоило бы сначала этот вопрос выяснить. Наиболее трезвые головы предлагали подождать с захватом власти до съезда Советов, который должен был собраться в конце октября и мог дать новой власти хотя бы видимость легитимности, тогда как Демократическое совещание никогда в жизни не пошло бы на такой шаг. Но Ленин был непреклонен. Он требовал немедленно создать повстанческие отряды, арестовать генеральный штаб и правительство. Демократическое совещание следовало разогнать и арестовать его членов, то есть разом испортить отношения с профсоюзами, земствами, а особенно с армией, поскольку большая часть делегатов была с фронта. Впрочем, доказывать что-либо Ленину было бесполезно, он не слышал никаких аргументов — еще бы, настал его звездный час, пик всей его жизни! И он продолжал настаивать, требовать: «Ждать съезда Советов — игра в формальность, позорная игра в формальность... Ждать — преступление перед революцией».
Большевистская верхушка на сердитые письма Ильича реагировала по-разному. Зиновьев и Каменев злились и спорили с Лениным. Троцкий немедленно выдвинул собственный альтернативный план действий. Сталин же, не вступая в споры, попросту саботировал планы вождя, предложив... передать его директивы на рассмотрение в партийные организации! План гениальный: абсолютно правильный с точки зрения партийной этики и стопроцентно саботажный. Интересно, рискнет кто-либо утверждать, что в то время партией руководил Ленин, а Сталин был его «верным помощником»?
В 1920 году, на праздновании 50-летия Ленина, Сталин не без иронии вспоминал это время: «Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути54, он не боится опасностей и говорит: "Встань и иди прямо к цели". Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда было так действовать, что надо было обойти все преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: "Да, вы, пожалуй, были правы"... Товарищ Ленин не боялся признавать свои ошибки». Трудно сказать, насколько сладко было от таких поздравлений товарищу Ленину...
В общем, пока Ильич не вернулся в Питер, в деле подготовки революции так ничего и не стронулось. Но в октябре, когда он приехал по-прежнему с не изменившимся ни на йоту требованием вооруженного восстания большинство ЦК поддержало его. В самом деле — до открытия съезда остается десять дней, когда же и начинать, как не теперь? 16 октября была принята резолюция о подготовке вооруженного восстания. 19 членов ЦК проголосовали за, четверо воздержались и двое выступили против — Зиновьев и Каменев. Что последовало за этим, хорошо известно. Каменев в знак протеста вышел из состава ЦК, а на следующий день они с Зиновьевым опубликовали в газете «Новая жизнь» письмо к ЦК — фактически печатный донос на большевистскую верхушку, в котором не говорили прямо, но давали понять, какие планы лелеют большевики. Разъяренный Ленин обозвал их штрейкбрехерами, изменниками и предложил исключить из партии. Почему же их не исключили? А потому, что Ильич не нашел поддержки в ЦК, более того, Сталин дал возможность Зиновьеву опубликовать свой материал, направленный против Ленина, в газете «Рабочий путь», которую он редактировал, несмотря на то что был с позицией Зиновьева не согласен. Ну и кто после этого деспот?
Нет, все было далеко не просто. Сталин не мог не видеть, что правы-то Зиновьев с Каменевым - условий для выступления с целью захвата власти не было. Более того, их и быть не могло — объективных условий для взятия власти радикальной партией, ибо радикальные партии создаются не для захвата власти. Это прекрасно понимали меньшевики и эсеры, оттого-то и стремились к коалиционному правительству, понимали это также и старые оппозиционеры Зиновьев и Каменев. Радикальная партия может говорить о власти, может идти к ней, она кормится вокруг стремления к власти - но она никогда ее не берет. Захват власти такой партией не имеет ничего общего с объективностью, это всегда безумная авантюра... но ведь во главе партии большевиков как раз и стоял безумный авантюрист! Достаточно взглянуть на портрет, увидеть этот азартный блеск прищуренных глаз, этот жестокий тонкогубый рот... В американских мультфильмах есть такой любимый персонаж — ученый, готовый уничтожить ради своих экспериментов весь мир. Этот высоколобый теоретик готов был ради экспериментальной проверки своих теорий рискнуть всем — и страной, и собственной жизнью.
Да, но ситуация и требовала от большевиков рискнуть всем. Выбора у них не оставалось. Ясно было, что революция уже перешла все границы, что Россию надо замирять и что это замирение будет кровавым, кто бы его ни |проводил — генерал ли Алексеев с фронтовыми частями, немцы ли или кто-нибудь еще. И в любом случае, большевикам вместе с другими революционными партиями была одна дорога — к стенке. И одна альтернатива: если не хочешь, чтобы тебя замиряли, замиряй сам. Вот этого противники выступления не понимали. Но это прекрасно понимал, не мог не понимать Сталин. Нет, уверенности в успехе не было, но ситуация вынуждала поставить на карту все. И кроме того, Сталин никогда не был политиком-оппозиционером — он, несмотря на всю многолетнюю политическую работу, все-таки оставался Кобой — романтическим героем, беззаветным борцом за царство справедливости, и никогда еще он не был так близко к воплощению своей детской мечты.
Итак, 16 октября был сформирован Военно-революционный комитет, задачей которого стала техническая подготовка восстания. Ленин в него не вошел. Членами ВРК стали Бубнов, Дзержинский, Свердлов, Сталин, Урицкий — все сильные организаторы-практики, и ни одного теоретика.
Временное правительство также принимало свои меры. 19 октября в Петроград были вызваны войска с фронта. По улицам стали разъезжать усиленные патрули. Существовал даже план: за день до открытия II съезда Советов атаковать и занять Смольный, руководящий центр большевиков. Но все получилось не так, как ожидалось. На заседании Петросовета Троцкий в ораторском запале ляпнул о конкретном сроке начала восстания, в результате чего срок перенесли на день, что, кстати, было и удобнее — поставить съезд перед уже совершившимся фактом.
Где же был в это время Сталин? Рано утром 24 октября, в половине шестого утра, юнкера и милиционеры захватили редакцию газеты «Рабочий путь». Они разбили стереотипы, конфисковали готовые номера, опечатали типографию. Вскоре после восьми часов в Смольном собрался ЦК, приняв решение: отправить в типографию охрану и заняться выпуском газеты. Редактора газеты Сталина на этом заседании не было - не дожидаясь постановления, он уже всем этим и так занимался. В 11 часов утра вышел номер газеты. Кстати, тот, кто имеет представление о силе прессы, согласится, что редактор газеты в такое время — один из важнейших постов.
24 октября ночью в Смольный прибыл Ленин. Всю ночь к Смольному подтягивались революционные солдаты, матросы, красногвардейцы. 25 октября (7 ноября) были заняты вокзалы, почта, телеграф, министерства, государственный банк. В тот же день опубликовано обращение большевиков «К гражданам России», в котором говорилось, что Временное правительство низложено и государственная власть перешла в руки Советов. Но все пока что было не совсем так, потому что оставался еще Зимний дворец, в котором сидело теперь уже чисто номинальное правительство. Но Зимний, хотя бы для проформы, надо было взять.
Глава 10
КАК БЫЛ ВЗЯТ ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ
(Отступление, не имеющее отношения к делу)
Соотношение истории писаной и реальной хорошо иллюстрирует один замечательный пример. Большинство читателей, конечно же, помнят знаменитые кадры штурма Зимнего дворца из фильма «Ленин в Октябре». Толпа солдат и матросов кидается на приступ, так красиво распахивает огромные ворота, дисциплинированно рассыпается под аккомпанемент стрельбы по залам и лестницам... в общем, полная иллюзия, что все идет по плану. Но есть и другие свидетельства, и перед вами одно из них.
Федор Другов, анархист, 25 октября 1917 года был в Петрограде и принимал самое активное и непосредственное участие в событиях. Позднее, разочаровавшись в большевизме, он эмигрировал, за границей выпустил свои мемуары, В начале 1990-х годов фрагмент, посвященный Октябрьскому перевороту, перепечатала петербургская анархистская газета «Новый свет». Итак, слово Федору Другову.
«...Я лежал в военном госпитале, когда мне сообщили, что назревают серьезные события. Я, несмотря на протесты врача, выписался и помчался прямо в Смольный, не показавшись даже родным. Там я встретил Марусю Спиридонову, которая мне объяснила все и сообщила, что левые эсеры выступают вместе с большевиками против Временного правительства. Она попросила меня войти в Петроградский Военно-Революционный Комитет (ПВРК), в который большевики не хотели пускать левых эсеров, а меня, анархиста, готовы были терпеть как посредника между двумя крайне левыми партиями. После переговоров с Лениным я был введен в состав ПВРК. Он помещался в двух комнатах верхнего этажа Смольного, в северном конце коридора. Возле него в отдельном помещении находился Ленин, а напротив — военный штаб Антонова. По окончании II Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, принявшего постановление о передаче власти Советам, председатель ПВРК Дзержинский предложил мне поехать к Зимнему дворцу и выяснить положение. Доехав по Невскому до Морской улицы, я сошел с автомобиля и направился пешком.
У Морской и Невского стояло несколько орудий с дулами, направленными в сторону Зимнего. Впереди около арки, сложив ружья в козлы, сгрудилась группа солдат. По их спокойному виду нельзя было судить, что это передовая линия осады. Направляюсь к Александрийскому саду - около улицы Гоголя стояла группа красногвардейцев и реквизировала все проходящие мимо автомобили, сгоняя их к Смольному. В конце Невского двигались одинокие прохожие, некоторые с винтовками и пулеметами. На площади у Исаакиевского собора расположился бивак матросов Второго балтийского экипажа. Такая мирная обстановка меня поразила. В Смольном известно, что Временное правительство решило защищать свою власть, и там уверены, что без штурма Зимнего не обойтись, — а здесь не только нет достаточной осады, кругом дыры, но и те незначительные части, что кое-где стоят, благодушно настроены и не чувствуют боевой обстановки. Я пересек Дворцовую площадь и подошел к группе штатских, среди которых находилось несколько матросов. Узнал нескольких анархистов — разговор шел о Керенском, который якобы идет с казаками на выручку Временному правительству, говорят, юнкера готовят вылазку из Зимнего дворца, вроде бы у них есть несколько броневиков и поэтому надо брать поскорее штурмом дворец. Вся обстановка говорила за то, что они правы. Но кто же будет штурмовать Зимний, если вокруг никого нет? В это время кто-то указал на движущийся быстро через площадь силуэт человека. Никто не придал этому значения. Однако меня заинтересовал этот силуэт, который, судя по всему, вышел из Зимнего. Я предложил его задержать. Каково же было наше удивление, когда мы узнали в нем командующего Петроградским военным округом. Штатское пальто не спасло его, и он был препровожден в ВРК. Когда в толпе узнали, что я член Петроградского ревкома, один анархист позвал меня сходить к баррикадам юнкеров и предложить им сдаться. Я согласился. Махая носовыми платками, мы пошли к баррикаде и влезли на нее. При виде нас юнкера сгрудились к нам. Мой спутник произнес агитационную речь, после чего юнкера плаксивым ребяческим хором загалдели: "Ну мы же не хотим братоубийства. Мы хоть сейчас сдадимся, но кому же, кому мы должны сдаться, скажите?" Мой спутник указал на меня: "Вот член Военно-Революционного Комитета. Он является законным представителем государственной власти". В этот момент из ворот вышел офицер и крикнул: "Господа юнкера! Позор! Вы братаетесь с хамьем. Марш по местам". Но юнкера уже вышли из повиновения. Посыпались жалобы и упреки. Видно было, что Временное правительство уже не пользуется у них авторитетом. И перспектива встретиться с разъяренной народной толпой им не улыбалась. Офицер повернулся на каблуках и быстро ушел. Сейчас же во дворе раздалась команда, и к воротам частыми шагами подошел взвод других юнкеров. "На линию огня, шагом марш!" Новые юнкера рассыпались по бойницам. Старые выстроились и ушли внутрь здания, ворча на офицера. Офицер резко обратился к нам: "А вы кто такие?" Я ответил, что я член ВРК и уполномочен передать предложение о сдаче: "Зимний дворец окружен плотным кольцом, на Неве стоят военные корабли. Положение Временного правительства безнадежно", но офицер грязно выругался и послал нас. И мы, пошли...
Захватив на Невском первую попавшуюся машину, я приехал в Смольный. Обрисовал печальную картину, сложившуюся вокруг Зимнего, Антонову. Антонов, тряся длинной шевелюрой, удивился моему рассказу: "Как? А мне только что сообщили, что Временное правительство сдалось и Зимний плотно оцеплен нашими войсками. Я сейчас же приму меры. Спасибо, товарищ!"
Видя царящий в военном штабе хаос, бестолковщину и благодушное неведение командующего, я, сообщив в ВРК свои сведения, помчался назад к Зимнему, чтобы лично организовать штурм дворца. По дороге я услышал несколько выстрелов. Когда я вернулся к Зимнему, вокруг него царило уже большое оживление. Разношерстные группы гнездились за каждым прикрытием. Это не были организованные отряды, это была обычная революционная толпа, которой никто не руководил, но которая собралась сюда поодиночке со всех концов города, как только раздались первые выстрелы — признак революции. Тут были матросы, рабочие, солдаты и просто неопределенные лица. Это была стихия. Организованные же части продолжали благодушествовать, расположившись бивуаком в стороне. Я взял на себя задачу направить эту стихию на активные действия. Черная ночь, мертвящая тишина, передвигающиеся с места на место тени "стихии" нервировали защитников баррикады. Время от времени они оглашали площадь выстрелами. Для порядка и мы посылали им ответные выстрелы из толпы. Перестрелка создавала некоторую напряженность и революционизировала атмосферу, привлекая с окраин толпы рабочих, желающих принять боевое участие в революции. Из-под арки я перебрался к сложенным штабелям, под прикрытием которых скопилось много стихийников. Эта масса жаждала действа.
Стоило мне только предложить нескольким матросам штурмовать баррикаду, как тотчас же вокруг собралась целая рота добровольцев. Они только и жаждали инициатора, который бы что-нибудь такое затеял. Я взял на себя командование. Объяснил боевую задачу, как нужно себя вести при наступлении, и мы широкой цепью двинулись вперед. Нам удалось дойти уже до середины площади, когда нас выдал предательский свет фонаря на Александрийской колонне. Нас заметили с баррикады и после первого залпа открыли по нам частый огонь. Впившись в мостовую зубами, мы лежали как мертвые. Кто-то из наших товарищей сзади догадался "потушить" фонарь на колонне. И вскоре стрельба юнкеров стала стихать. Не успела еще прекратиться стрельба, как я услышал над своей головой голос неизвестно откуда взявшейся медсестры: "Товарищ, ты жив?!" К счастью, помощь не понадобилась — никаких ран, кроме нескольких разбитых при падении на мостовую коленок и лбов, у наступающих не было. То ли юнкера не умели стрелять, то ли стреляли поверх голов, и это спасло защитников Зимнего от эксцессов толпы. После неудачной попытки атаковать баррикаду я решился приблизиться ко дворцу со стороны Миллионной улицы. Перебежками вдоль стены штаба мы добрались до угла и присоединились к солдатам Павловского полка, укрывавшимся за гранитными статуями Эрмитажа. Взяв с собой группу матросов, я направился для разведки к боковым воротам Зимнего. Подкравшись к воротам, мы увидели ударниц женского батальона и вступили с ними в переговоры.
Оказалось, они сами искали путей войти с нами в контакт. Они нам сообщили, что женский ударный батальон и большая часть юнкеров постановили прекратить защиту группы растерявшихся людей, именующих себя Временным правительством. Они хотели вступить в переговоры с представителями ВРК, которые гарантировали бы им личную безопасность и свободное возвращение. Получив от меня гарантии, делегаты сдающихся частей ушли передавать результат переговоров своим товарищам. Ударницы начали выходить с полным вооружением, складывая винтовки в кучу. Проходя через строй рабочих и красногвардейцев, молодые ударницы бросали задорные, кокетливые взгляды своим бывшим "врагам". Беспечный вид смазливых девчонок, плотно натянутые шаровары которых выдавали соблазнительные формы женского тела, развеселил нашу публику. Посыпались остроты и комплименты. Матросские лапы потянулись к шароварам пошарить, не спрятано ли там оружие. Ударницы не догадывались, в чем дело, и покорно позволяли гладить свои ноги. Другие же догадывались, но нарочно щеголяли своим телом, насмешливо наблюдая за движением матросских рук и как только эти руки переходили границы возможного, так моментально получали шлепок, и пленница со смехом убегала. Растроганный матрос безнадежно вздыхал: "Эх, хороша Маша, да не наша". Солдаты скромнее, тех больше привлекали упругие груди, соблазнительно обрисовывавшиеся под тканью гимнастерок. С простодушной неуклюжестью солдаты пользовались возможностью "полапать" девчонок. Проходя дальше по строю, ударницы, освоившиеся уже с "вражеской" обстановкой, раздавали шлепки налево и направо. Толпа гоготала в блаженном веселии. А в это время в нескольких десятках саженей из-за баррикады трещали выстрелы. Война только началась. За ударницами потянулись юнкера. Наконец вышел последний юнкер и сообщил, что желающих сдаваться пока больше нет, но некоторые части юнкеров колеблются. Офицеры обеспокоены сдачей части юнкеров и ударниц. Много юнкеров арестовано, и им грозит расстрел за измену Временному правительству.
Воспользовавшись путем, которым вышли из Зимнего юнкера, матросня ворвалась во дворец и рассеялась по бесчисленным коридорам и залам дворца. Поднявшись по лестнице наверх, я с группой матросов стал пробираться по залам внутрь. Вперед мы выслали разведку, которая тщательно осматривала все помещения по пути. Двигаться было очень опасно. За каждой дверью, за каждой портьерой мог встретить притаившийся враг. Наконец, нас просто могли атаковать с тыла, отрезать выход. Нас была небольшая группа, остальные разбрелись неизвестно куда. Та часть дворца, куда мы попали, оказалась пустой. После сдачи юнкеров и ударниц у временного правительства не нашлось сил заполнить этот прорыв. Наша цель была — проникнуть изнутри к главным воротам и атаковать баррикаду с тыла.
Вдруг на площади поднялась страшная стрельба. Откуда-то распространился слух, что прибыли казаки Керенского. Матросня бросилась назад к выходу. Как я ни успокаивал — не помогло, и мне пришлось самому удирать. Не зная расположения дворца, я побежал за двумя последними матросами, чтоб не остаться совсем одному. Вбежали в какой-то чулан или кухню, а дальше бежать некуда. Неизвестно куда ведущая дверь оказалась запертой. Пробили прикладами дыру и вылезли на лестницу. Дверь во двор тоже оказалась на замке. Попробовали бить прикладами — не поддается — прочная. Мы попались в западню, как мыши.
Нужно искать путь, которым мы пришли во дворец. Бежим наверх. Взломали еще одну дверь и какими-то помещениями пришли к выходу. Выскочив за ворота, мы сейчас же должны были залечь в нише Зимнего дворца, так как нас обдало потоком пуль. На площади стоял сплошной гул от стрельбы. Мы лежали друг на друге в три этажа. И нижний едва переводил дух под нашей тяжестью, но зато он был в самом безопасном положении.
Когда поток пуль несколько ослаб, мы перебежали к Эрмитажу. Укрывшиеся там матросы и красногвардейцы стреляли по баррикаде. Выяснилось, что никаких казаков нет, а просто стихийно поднялась стрельба. Я предложил прекратить бесполезную стрельбу и вновь двигаться во дворец. Матросы рассказали, как один из них, забравшись на какой-то чердак и сбросив оттуда бомбу на собрание юнкеров, убежал. Нескольких матросов будто бы юнкера захватили в плен и расстреляли. Публика рассвирепела: "Как, расстреляли наших товарищей! Даешь Зимний, братва!" И вся эта орда бросилась во дворец...
Бомба, брошенная в самой середине здания, навела на юнкеров такой панический страх перед наглостью матросов, что они, завидев в дверях пару матросов, наводящих на них винтовки, моментально поднимали руки вверх и сдавались. Лишь непосредственная охрана Временного правительства и защита главных ворот еще держались на своих позициях.
По открытому нами пути во дворец вошел народ, рассеиваясь в бездонном лабиринте его помещений. Чувствуя безопасность, во дворец устремились толпы любопытных, к которым примазались темные личности, почувствовавшие удобный случай поживиться. Мне сообщили, что во дворце обнаружено громадное количество пулеметов, боеприпасов и вина и что в подвале начинается пьянство. Я немедленно направился туда... оказалось, что там, помимо двери, проломлена кирпичная стена. Кто проломал стену и когда — это тайна, но во всяком случае тот, кто ломал, имел определенную цель и точно знал, где надо ломать. Я заставил немедленно заложить стену кирпичами и закрыть железную дверь.
На площади кипел горячий бой. А я с группой кронштадтцев пробирался по огромным залам дворца, увешанным картинами. У каждой двери стоял лакей в ливрее с неизменными бакенбардами. Странно было видеть этих людей при своих обязанностях в самом пекле сражения. Люди в ливреях невозмутимо стояли на своих постах и привычным движением распахивали перед каждым дверь. Один из лакеев, увидев меня и решив почему-то, что я начальник, обратился ко мне и говорит: "Я понимаю еще - ну бунтовать там, ну убивать, а зачем безобразничать-то!" — "Что вы этим хотите сказать?" — спрашиваю я, не понимая, в чем дело. "Так как же, вот, ваши товарищи-то: полюбуйтесь. Взяли кусок портьеры и вырезали на портянки. Я им говорю: зачем же вы хулиганничаете, вещь портите, вещь, она вас не трогает. Так они на меня револьвер наводят. Молчи, говорят, старая собака". — "А вы можете указать на того, кто это сделал?" — "Так где ж его теперь найдешь! Сколько их тут навалило!" Я старику разъяснил, что такие гадости делают не революционеры, а мародеры, которых надо истреблять на месте. И если кто-нибудь еще позволит себе, то если он сам не сможет задержать этого человека, пусть укажет на него первому попавшемуся матросу, а уж мы ценности отберем и пощады не дадим. Я похвалил старика за то, что он в такой момент стоит на своем посту и охраняет народное имущество. На площади стрельба все увеличивалась, вдруг молния осветила на миг погруженные во мрак помещения дворца и раздался оглушительный орудийный выстрел. За ним еще. Здание дрогнуло. Казалось, что где-то поблизости рухнули стены. Я знал, что орудия, стоявшие на Невском, подвезены под арку штаба. Неужели они стреляют по дворцу, а ведь здесь же много своих? Я не в состоянии был понять, что там происходит. Может, следующий снаряд и похоронит нас под развалинами. Успокоил себя мыслью, что нелепо разрушать дворец, и они этого никогда не сделают, стреляют, по-видимому, по баррикаде, чтоб разрушить ее. (Это стреляла холостыми "Аврора".)
Прибегает матрос и заплетающимся языком сообщает, что стены в погреб опять сломаны и народ растаскивает вино. Я приказал ему опять заложить отверстие, закрыть дверь и охранять погреб. Матрос, пошатываясь, ушел.
Пробираясь дальше в глубь здания, я заглянул в одну из боковых зал и вижу, как двое штатских, отворив крышку громадного ящика, роются в нем. На полу валяются различные серебряные предметы. Я вхожу и, направив на них маузер, командую: "Ни с места!" В ответ они моментально выхватывают наганы и открывают по мне стрельбу. Я успел укрыться за дверью и крикнул своих матросиков, несколько поотставших от меня. Учуяв неладное, мародеры хотели улизнуть через другую дверь и скрыться с награбленными ценностями, но матросы нагнали их. Отобрав у них ценности, я приказал кронштадтцам вывести мародеров на улицу и расстрелять, что и было сделано.
Наконец, стрельба прекратилась и кто-то сообщил, что главные ворота взяты. Вскоре мы встретились с солдатами, которые проникли во дворец уже через ворота. Здесь мне сообщили, что Временное правительство сдалось.
Передо мной стала задача охраны Зимнего. Я собрал кронштадтцев и попросил их принять на себя охрану дворца. Матросы долго отказывались, говоря, что эта привилегия вызовет к ним неприязнь других частей. Но мне удалось их убедить тем, что весь позор за разгром дворца падет на них как на главных участников штурма. Ворота Эрмитажа я приказал закрыть ввиду близости к ним винного склада. Внутрь дворца я выслал патрули, которые должны были очистить помещение от штатской публики и уговорить матросов и солдат покинуть дворец. Караулу у ворот я приказал никого во дворец не пускать, а всех выходящих тщательно обыскивать. Скоро под воротами дворца выросла гора отобранных вещей.
К этому времени на площади собрались все участники штурма. Ждали выхода арестованных министров. Для них уже были приготовлены машины. Мы уговорили толпу не делать никаких эксцессов министрам. Сделали узкий проход в толпе до автомобилей. Вот и они. Из толпы сыплются шуточки и остроты. Некоторые делали угрожающие движения. Все министры спокойно прошли сквозь строй к автомобилям. Один Маслов, потеряв достоинство, впал в животный страх, увидев злобные рожи матросов и солдат. Увидев толпу, он шарахнулся назад, ухватился за сопровождающих и закричал: "Спасите, спасите меня!" Пришлось уговаривать его, что его не собираются убивать, что пугаться не стоит, перед ним обычный народ, просто он никогда не видел народа так близко и поэтому ему страшно. Все же для Маслова пришлось специально раздвинуть проход, и шел он, сопровождаемый по бокам солдатами, уцепившись за них и с ужасом озираясь на матросов, которые нарочно делали ему страшные рожи. Передав охрану дворца караульной части, я поехал в Смольный.
Дверь с криво написанной надписью "Военно-Революционный Комитет" не успевала закрываться. Люди с возбужденными лицами не говорили, а стреляли короткими, необходимыми, ясными словами и, на ходу получив две-три руководящих фразы, стремглав мчались туда, куда их посылали...
Однажды в ВРК залетел Троцкий, схватил кусок хлеба и, свалившись в кресло, говорит: "Только у вас здесь кипит деятельная работа. Как посмотрю на вас, так делаюсь спокоен за судьбу революции. Только у вас я отдыхаю".
Хотел он сказать еще что-то важное, но на полуслове уснул. Недоеденный кусок хлеба вывалился из рук. Такая картина была обычна в то время и потому никого не удивила. Заседание Комитета продолжалось. Проспав с полчаса, Троцкий вдруг проснулся и спрашивает: "Сколько я спал?" Но не дождавшись ответа, быстро убежал из комитета.
В то время странно бы было увидеть в Смольном спокойно идущего человека. Все бегало, суетилось, всем не хватало времени...
Военно-революционному комитету сообщили, что воинская часть, охранявшая Зимний, перепилась вином, переполнявшим подвалы дворца. Мы выехали на место и убедились, что весь караул пьян, но поддерживает порядок пьянства: в подвалы Зимнего допускаются только солдаты, штатских же не подпускают и близко. Причем разрешают пить на месте до бесчувствия, но выносить вино не дают. Все же некоторым солдатам удавалось пронести вино на улицу. Покупали штатские, которые не могли попасть в Зимний. Пришлось снять спившуюся часть с караула и поставить новый. На другой день случилась прежняя картина. Караул спился. Поручили караул кавалерийской части. Наутро не вязали лыка даже лошади. Как же они узнают про вино? ВРК провел расследование и выяснил, что Павловский полк, ближе всех расквартированный к Зимнему, считает, что все вино в Зимнем принадлежит ему, и регулярно присылает своих каптенармусов за ним. Если же караул не подпускает к вину, то павловцы высылали им на помощь вооруженный отряд. Тогда караул капитулировал и с горя сам начинал пить. Вино, представлявшее громадную ценность (ведь в стране с 15-го года был введен сухой закон), растаскивалось по казармам.
В ВРК десятки раз обсуждали тревожные настроения в связи с пьянством в Зимнем дворце. Караул красногвардейцев подвергся бы разгрому, дело бы кончилось кровопролитием.
Некоторые члены Комитета предлагали разогнать пьяниц во дворе Зимнего броневиками и пулеметами. Об осуществлении этого дикого проекта не могло быть и речи, это могло привести к немедленному восстанию гарнизона. Был проект под предлогом перевозки вина в Кронштадт отправить его в Швецию, которая предлагала несколько миллионов рублей золотом. Но кронштадтцы и слышать об этом не хотели. Последнее решение — разлить вино в подвале и выкачать в Неву — тоже потерпело фиаско. Солдаты установили дежурство у Зимнего и, как только заметили наши приготовления, немедленно пошли на штурм и взяли Зимний вторично.55
Наконец член комитета Галкин, заявивший, что он сам любитель выпить, даже и не царское вино, и поэтому вполне понимающий психологию солдат, предложил объявить, что вино из царских подвалов в ознаменование победы отдается солдатам гарнизона и будет ежедневно отпускаться представителям частей из расчета две бутылки на человека в день. Таким образом пьянство было узаконено и введено в рамки.
В казармах шел пир горой, до тех пор пока не покончили с последней бутылкой. Тут вспомнили, что помимо царского вина есть еще вино в других подвалах города. На помощь солдатам пришли доброхоты из народа, которые разведывали, где находятся частные погреба и наводили солдат на мысль о разгроме этих погребов.
Для ВРК наступил самый критический период за все время переворота. По улицам бродили пьяные банды, терроризируя население стрельбой. Разгорелась вражда между солдатами и большевиеками, иногда противодействовавшим погромам. В силах революции намечался раскол. В ВРК царило смятение. Телефоны заливались пронзительным треском: "Громят, громят!" Дежурный член комитета снимал трубку и автоматически уже спрашивал только: "Где?", записывал адрес и тут же вешал рубку. Вопли и подробности его уже не волновали. Надо было дать возможность сообщить следующему.
Все свободные от караула солдаты латышских полков, состоявшие почти сплошь из большевиков с анархическим уклоном, были высланы на грузовиках для ликвидации погромов. Но это было непросто, солдаты громили винные погреба при полном вооружении, а иногда даже под прикрытием пулеметов. На улицы, где кутили солдаты, нельзя было высунуть носа, кругом носились пули, это солдаты отпугивали штатских от вина. Случайно подвернувшихся солдат из других частей силой затаскивали в погреб и накачивали вином.
При такой обстановке, естественно, всякое появление большевиков вызывало форменное сражение, рабочие стали отказываться от участия в ликвидации погромов. Матросы тоже отказывались выступать против солдат. Погромная волна продолжалась несколько месяцев и кончилась только после того, как все винные склады были уничтожены».
Возможно, товарищ Другов несколько преувеличивает свою руководящую роль в штурме Зимнего. А возможно, и нет — ведь таких «командиров» могло быть несколько. Но согласитесь, это круто: анархист с фронтовым опытом, командующий революционными войсками, горячая атака на дворец, в котором уже полно своих, так что его можно и вообще не брать, над всем этим хаосом невпопад палит «Аврора» и в довершение, для абсолютного уже сюра, возле каждой двери стоят лакеи, дисциплинированно открывающие и закрывающие дверь перед каждым пробегающим матросом. Анархистская газета, напечатавшая этот материал, откомментировала его так: «Братки, скажите, кто бы из вас отказался участвовать в ТАКОЙ революции?» Впрочем, последующие события соотносились с писаной историей примерно таким же образом...
Глава 11
«ПЯТНАДЦАТЫЙ НАРКОМ»
Да, большевикам на удивление легко удался их переворот. И то сказать, за восемь месяцев у власти либералы сумели довести страну до совершенно феноменального хаоса, в котором уже никто и ничем не управлял. Власть, как перезрелое яблоко, готова была упасть в первые подставленные ладони. И пока другие политические силы предавались дискуссиям, рефлексии и прочим интеллигентским изыскам, большевики, приложив, право же, совсем небольшие усилия по захвату почты, телеграфа и телефона, сорвали яблочко и представили его съезду Советов. Пролетарская революция, о необходимости которой так много говорили большевики, паче всякого чаяния совершилась! И съезд, триумф большевиков на котором стал еще более абсолютным после торжественного ухода с него меньшевиков, бундовцев и правых эсеров, заклеймивших события как «военный переворот» (покажите мне среди новой власти хоть одного военного!), радостно объявил о переходе власти в руки Советов.
Первые шаги были абсолютно логичны. В ту же ночь съезд Советов принял Декрет о мире, предложив воюющим странам заключить перемирие и начать переговоры. Еще одним декретом стал Декрет о земле, по которому навсегда отменялось право частной собственности на землю и она передавалась в общенародную собственность, а также национализировались недра, леса, воды. Осталась «мелочь» — реализовать эти сверхпопулистские декреты, для чего требовалось всего лишь удержать власть и навести в стране порядок. В первое никто не верил, а как совершить второе, никто не имел представления.
Едва получив власть, съезд тут же вручил ее большевикам, сформировав правительство, состоящее сплошь из них одних. Правительство новой власти должно было иметь и новое название — но какое? Как это решалось, вспоминает Троцкий:
«Летучее заседание в углу комнаты.
— Как назвать? — рассуждает вслух Ленин. — Только не министрами — гнусное, истрепанное название.
— Можно бы комиссарами, — предлагаю я... Нельзя ли "народные"?
— Совет народных комиссаров? — подхватывает Ленин. — Это превосходно: ужасно пахнет революцией!».
Председателем Совета Народных Комиссаров, первым в списке, шел Ленин, а последним по счету, пятнадцатым — наркомом по делам национальностей — Сталин. Правда, в этом составе Совнарком просуществовал совсем недолго, поскольку тут же снова начались притихшие было на неделю внутрипартийные разборки. Вскоре часть партийной верхушки во главе с теми же «вечными парламентариями» Зиновьевым и Каменевым потребовала включения в состав правительства представителей от меньшевиков и эсеров. Получив ту реакцию, какой и следовало ожидать — не для того «братьев-социалистов» скидывали, чтобы тут же приглашать обратно, — 17 ноября они, вместе с Рыковым и Милютиным, объявили о своем выходе из состава ЦК, и те же Рыков, Милютин и их сторонники Ногин, Теодорович, Шляпников, Рязанов, Юренев, Ларин вышли из Совнаркома. Взамен туда вошли четверо левых эсеров, справедливо потребовавших, чтобы их также допустили к власти, поскольку революцию они делали вместе с большевиками. Впрочем, все равно властные структуры создавались экспериментальным путем, поскольку большевики не имели никакого опыта управления чем бы то ни было — впрочем, ситуация была настолько уникальна, что едва ли чей-либо опыт им бы и пригодился. Они продвигались шаг за шагом, от одной насущной задачи к другой, и очень быстро трезвели и умнели, утрачивая теории и иллюзии. Уже в марте 1918 года Ленин заявил: «Да, мы увидим международную мировую революцию, но пока это очень хорошая сказка, очень красивая сказка... серьезному революционеру свойственно ли верить в сказки?»
Но несмотря на отсутствие опыта, большевики все-таки не собирались сдаваться. 29 ноября ЦК создал бюро для решения самых важных, не терпящих отлагательства вопросов — партия стала над властью. Тех, что вошли в это бюро, прозванное неофициально «четверкой», и следует считать первыми лицами в партии большевиков, а теперь и во всей стране. Их имена: Ленин, Свердлов, Троцкий, Сталин. Это к вопросу о роли Сталина в революции.
Но в Совнаркоме Сталину достался пятнадцатый по счету (и по значению) наркомат — по делам национальностей (правда, на него по партийной линии тут же навешали кучу других обязанностей). Признанный (и единственный!) теоретик партии по национальному вопросу, он был и единственной подходящей кандидатурой. Хотя, может быть, и не той, что виделась Ленину на этом посту, ибо целью создания этой структуры было, как позднее, уже в 1923 году, написал Ленин (несколько по другому поводу, но эта формула вполне подходит) — «защитить инородцев от истиннорусского держиморды». Сталин, с его явной любовью к русскому народу, не очень-то годился для такой «защиты», лучше было бы назначить в такой наркомат кого-нибудь порусофобистее — но кого? Русского? Были среди русских русофобы, Ильич из них первый, но не для того наркомат создавали, чтобы им командовал «держиморда» из коренной нации. Латыша или поляка? Это уж слишком вызывающе, поляков в России тысячу лет терпеть не могли. Еврея? Тут же скажут, что «жиды воду мутят», хотя в этом случае мутили воду совсем не «жиды». Кто в первую очередь требовал защиты от «держиморды». Если читатель еще сам не догадался, подскажу, какой комитет был создан первым номером. Польский, однако, и, чуть позднее, литовский. Лишь почти два месяца спустя, в январе, появились еше четыре комитета: мусульманский, еврейский и почему-то белорусский и армянский.
Итак, Сталин стал наркомнацем. О том, насколько важным и актуальным в сложившейся ситуации виделось ему порученное направление работы, говорит сама его деятельность на этом посту. В начале ноября ему откомандировали «опытного» аппаратчика Станислава Пестковского, уже успевшего поработать в ВРК, Наркоминделе и Наркомфине и почему-то нигде не прижившегося. Пестковский нашел «своего» комиссара.
«Товарищ Сталин, — спросил он. — Вы народный комиссар по делам национальностей?
— Я.
— А комиссариат у вас есть?
— Нет.
— Ну, так я вам сделаю комиссариат.
— Что вам для этого нужно?
— Пока только мандат на предмет "оказывания содействия"56».
Сталин выдал ему мандат и снова исчез в лабиринтах Смольного, а Пестковский приступил к организации. Он нашел себе помощника, старого приятеля, вдвоем они поставили в одной из комнат столик, что означало учреждение (третий по счету стол в этой комнате), два стула, написали название на большом листе бумаги, затем создатель наркомата снова отправился за комиссаром.
«— Товарищ Сталин, идите смотреть ваш комиссариат.
Невозмутимый Сталин даже не удивился такому быстрому "устройству" и зашагал за мной по коридору, пока мы не пришли в "комиссариат". Здесь я отрекомендовал ему т. Сенюту, назвав его заведующим канцелярией Нар-комнаца. Сталин согласился, окинул взглядом «комиссариат» и издал какой-то неопределенный звук, выражающий не то одобрение, не то недовольство и отправился обратно в кабинет Ильича»57.
И наркомнац зажил собственной загадочной жизнью. Нарком немного уделял внимания своему ведомству — ему было несколько не до того, он был занят самой разнообразной работой. В ноябре — декабре он возглавлял редколлегию «Правды», комитет, контролировавший работу большевистской печати, комитет, отвечающий за отношения с Украиной, не считая участия в обсуждении множества других дел по своему положению члена «четверки». Когда 23 декабря Ленин ушел в короткий отпуск, за себя он оставил, пропустив первых четырнадцать, именно «пятнадцатого наркома».
Теперь Иосиф отнюдь не был весел, как весной. Тот же Пестковский вспоминает, что «в отличие от других партийных руководителей, которые обычно были говорливы и рассказывали захватывающие истории о том, что происходило в партийном комитете, Сталин был мрачен и замкнут». Эйфория революции для него, трезвомыслящего практика, закончилась раньше, чем для других, а состояние дел отнюдь не настраивало на веселый лад.
Эту зиму можно было бы назвать «зимой утраченных иллюзий», когда взявшие власть большевики начали понимать, что теория — одно, а жизнь — совсем другое. Они действительно начали с реализации множества теоретических положений, от отмены смертной казни до права наций на самоопределение, но из большинства их прекрасных идей ничего не вышло. Жизнь брала свое. Смертную казнь вскоре пришлось восстановить, и еще как восстановить, а декларация права наций на самоопределение уже в ближайшие дни обернулась потерей Финляндии, а в перспективе грозила распадом страны, поскольку все «самостийники» по всей бывшей империи подняли головы. (Впрочем, справедливости ради надо сказать, что без оной декларации произошло бы точно то же самое, окраины отделялись не потому, что им «разрешили», а почуяв слабость центральной власти.) Продолжалась война, продолжалась смута, на страну надвигался голод, и прекрасные идеи построения нового общества как-то забылись за повседневными делами — как бы накормить, защитить и усмирить общество существующее.
Никто не верил в то, что большевикам удастся удержать власть (интересно, а сами большевики в это верили?). 4 ноября газета «Новая жизнь» писала: «Без государственного механизма, без аппарата власти вся деятельность нового правительства похожа на машину без приводных ремней: вертеться — вертится, но работы не производит». По сути,так оно и было. Но большевикам терять было нечего, а приобрести они могли целую страну, так что постепенно они начали налаживать и работу «приводных ремней».
Если декрет о земле надо было всего лишь довести до сведения крестьян — а остальное они сделают сами, то с декретом о мире возникли большие проблемы. Для начала, главнокомандующий генерал Духонин отказался подчиниться приказу Совнаркома и начать переговоры с немцами. Армия окончательно вышла из повиновения, и это был конец новой власти, ибо стоит главкому сейчас двинуть войска на Петроград... И тут Ленину пришел в голову совершенно гениальный ход. Совнарком сместил Духонина с поста главнокомандующего, назначив на его место прапорщика (!) Крыленко, и обратился через головы армейского командования всех уровней, непосредственно к солдатам с призывом «взять дело мира в собственные руки», то есть явочным порядком прекратить осточертевшую войну. Да, главнокомандующий недооценил, что за спиной большевиков стоял декрет о мире, и поплатился за это — он был убит собственными солдатами. Этот раунд большевики выиграли: теперь в той мере, в какой армия вообще способна была повиноваться, она повиновалась Совнаркому.
Но, как ни странно, вопрос о мире вызвал раскол и в самой партии. Далеко не все в ней хотели прекращения войны, ведь главная цель — мировая революция — так и не была достигнута. «Левые коммунисты» (еще более левые, чем Ленин) выдвинули идею «революционной войны». При этом логика у них была совершенно убийственная. Конечно, когда есть армия, когда есть силы, то можно вести «революционную» войну и победить в ней — в чем в свое время преуспели Мао, Фидель Кастро и иже с ними. Но если этих сил нет? Все, в том числе и «левые», прекрасно понимали, что с такой армией, какая имелась у тогдашней России, воевать нельзя. Но, как оказалось, у сторонников «революционной войны» и был расчет на то, что Россия потерпит поражение. Начнется немецкая оккупация, и вот тогда-то, познав на собственном опыте, что такое немецкий сапог, русский мужик начнет «священную войну». Дальше, по теоретическим разработкам «левых», партизанские действия оного мужика нанесут оккупантам такой урон, что это вызовет резкое недовольство населения стран-захватчиков и приведет-таки к долгожданной революции по Марксу. А то неудобно как-то все получается в этой нелепой стране, которая ну никак не хочет жить согласно теории. (Это не красивый лозунг, прикрывающий борьбу за власть, как оно обычно бывает в политике, они на самом деле так думали! С идеей мировой революции большевики распрощались лишь к концу 1920-х годов. Впрочем, политики как таковые с тех пор нисколько не поумнели — обсуждалась ведь одно время в перестроечной России на полном серьезе программа «500 дней».)
Ребяческие идеи «левых коммунистов» хотя бы ограничивались дебатами в Смольном. Троцкий тоже исповедовал похожую теорию — «ни мира, ни войны», то есть мира не подписывать и военных действий тоже не вести. Неизвестно почему он был уверен, что немецкие войска крайне революционно настроены, и такая политика вызовет в Германии и Австрии революции. Все бы ничего, но Троцкий был руководителем мирной делегации в Бресте и имел все возможности реализовывать свои теории на практике. В конце концов он все-таки сорвал переговоры, и 18 февраля немецкие войска начали новое наступление.
О роли Сталина в эти дни косвенно говорят телеграммы, посланные в Брест Троцкому. «Мне бы хотелось посоветоваться сначала со Сталиным, прежде чем ответить на Ваш вопрос... Ленин». «Сейчас приехал Сталин, обсудим с ним и сейчас дадим вам совместный ответ. Ленин». «Передайте Троцкому. Просьба назначить перерыв и выехать в Питер. Ленин. Сталин». Это означает, что в те дни он был вторым лицом в государстве — формально вторым.
А кому какие идеи принадлежали, про то только Ленин со Сталиным знают...
...А наркомат по делам национальностей жил себе своей загадочной жизнью. После переезда в Москву он сначала вообще не получил помещения — что косвенно опять же говорит о том значении, которое придавалось его работе. Потом ему предоставили аж целых два дома, а вскоре наркомат оказался разбросанным по всей Москве. Национальностей в России было много, и комиссии плодились, как известные насекомые на коммунальной кухне. Основное время его работники тратили на бесчисленные дискуссии, что буквально сводило наркома с ума, когда он вырывался на некоторое время к своему ведомству. «Все члены коллегии по национальному вопросу стояли в оппозиции к Сталину, нередко оставляя своего народного комиссара в меньшинстве... — вспоминал Пестковский. — В тех случаях, когда в результате наших бесконечных дискуссий на совещаниях запас его терпения истощался, он вдруг исчезал. Делал он это чрезвычайно ловко. Сказав: "Я на минутку", он исчезал из комнаты и прятался в одном из закоулков Смольного и Кремля. Найти его было почти невозможно. Сначала мы его ждали, а потом расходились. Я оставался один в нашем общем кабинете, терпеливо дожидаясь его возвращения. Но не тут-то было. Обычно в такие минуты раздавался телефонный звонок: это Владимир Ильич требовал Сталина. Когда я отвечал, что Сталин исчез, он мне говорил неизменно: "Срочно найти". Задача была нелегкой. Я отправлялся в длинную прогулку по бесконечным коридорам Смольного и Кремля в поисках Сталина. Находил я его в самых неожиданных-местах. Пару раз я застал его на квартире у матроса Т. Воронцова, где Сталин лежал на диване, курил трубку и обдумывал свои тезисы»58. Троцкий разогнал бы такой наркомат в два счета, Сталин же был беспредельно терпим к чужим взглядам, если они не нарушали политику партии. Если же нарушали, то он пускал в ход «тяжелую артиллерию» — обращался за поддержкой в ЦК - и неизменно побеждал.
Вот когда ему пригодились семинарские навыки обращения с текстами. Как он понимал «самоопределение наций»? 12 декабря 1917 года Сталин писал: «Совет Народных Комиссаров ничего не имеет против того, чтобы украинский народ выделился в независимое государство». И тут же: «Генеральный секретариат играет в самоопределение, прикрывая этой игрой свой союз с Калединым и Родзянко». А 15 января 1918 года на III Всероссийском съезде Советов он говорит: «Все указывает на необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс. Принцип самоопределения должен быть средством борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма». Несколько позже он говорит о «добровольном федерализме», на принципах которого в состав Советской России должны войти все части России царской, вплоть до Польши и Финляндии. И вошли — почти все, кроме тех, которых по причине войны не удалось удержать. В общем, тоже «творческий марксизм» или «творческий ленинизм»... Даже если у Ленина и было иное мнение, он предпочел не спорить с наркомнацем, когда тот играл на своем поле.
...Еще о стиле работы Сталина. Воспоминания Иосифа Прута. В ноябре 1920 года он привез из Владикавказа в Москву письмо Сталину. Нашел наркомат, отыскал дверь с табличкой «Нарком». Ни секретаря, ни кого-либо еще не было. В глубине комнаты — вторая дверь. Он постучал и, получив приглашение, вошел. Нарком сидел за столом.
«— У меня к вам письмо от товарища Кирова, — сказал Прут.
Сталин взял письмо, положил, не распечатывая, на стол:
— Когда приехали?
— Два часа назад.
— Где остановились?
— В третьем доме Моссовета.
— Койку получили? -Да.
— Талоны на продовольствие получили?
— Получил, товарищ нарком.
— Чаю хотите?
— Спасибо, я завтракал»59.
Только после этого Сталин распечатал письмо. Запомним этот случай — пригодится.
Наркоматом по делам национальностей правительственная деятельность Сталина не ограничилась. В январе 1919 года он вместе с Дзержинским отправился на Восточный фронт расследовать причины сдачи Перми. То, что они там увидели, заставило Сталина по новому осмыслить работу аппарата власти. Тот уровень расхлябанности, безответственности, бардака, который обнаружился при знакомстве с работой учреждений, как военных, так и гражданских, зашкаливал за все мыслимые ограничители. Официальные донесения не отражали ничего, кроме фантазий их авторов. Тогда у Сталина родилась идея контроля — он предложил штабам армий иметь «внизу» своих агентов, информирующих о реальном положении дел и надзирающих за точным исполнением приказов. Идея получила развитие. 30 марта 1919 года Сталин был утвержден народным комиссаром государственного контроля — еще один наркомат, с которым было совершенно непонятно, что делать. Организации и реорганизации государственного контроля было отдано немало сил в последующие годы. 30 апреля было создано бюро жалоб и заявлений при наркомате. 5 мая нарком уже выступил с докладом об итогах ревизии советских учреждений. Так Сталин напрямую вступил в борьбу с одним из главных врагов советского строя — многоголовой гидрой беспорядка.
Два наркомата на одну голову — не много ли? Вообще-то много, но Сталину не пришлось так уж вплотную заниматься работой в Москве. Основным его рабочим местом в ближайшие годы был не кремлевский кабинет, а штабной вагон где-нибудь на запасном пути прифронтовой станции.
Глава 12
СТРАТЕГ ПОНЕВОЛЕ
Когда говорят, что Сталин был человек штатский, не имевший боевого опыта, его путают с другими наркомами, сидевшими в Кремле. Ленин действительно был глубоко штатским человеком, равно как и Свердлов. Но Сталин, в конце мая 1918 года командированный на хлебозаготовки в Царицын, очень скоро оказался в самом пекле Гражданской войны. По своему положению наркома и посланца Москвы с самыми неограниченными правами он тут же распространил эти свои права и на военные действия, нимало не смущаясь тем, что вторгается в сферу ответственности товарища Троцкого. Правда, шашкой Сталин в кавалерийской сече не махал — ну, так это наркому и не обязательно, у наркома другие функции. Но боевого опыта у него к концу Гражданской войны накопилось предостаточно, может быть, побольше, чем у самого товарища наркомвоена, поскольку он все время мотался по фронтам, причем его неизменно бросали на самые опасные участки, что говорит об определенном военном таланте.
Из мифологии:
Красной армией командовал Троцкий. Жестокостью и «идейностью» он обеспечивал дисциплину и одерживал победы. Сталин был его прилежным учеником. Приехав в Царицын на заготовку хлеба, он снимал командиров, арестовывал, расстреливал.
«Сталин — прилежный ученик Троцкого» — это само по себе забавно, учитывая меньшевистское прошлое и мечту о мировой революции Льва Давидовича, а также то, кем был в партии большевиков примкнувший к ней в августе эмигрант Троцкий и кем был Сталин с его двадцатилетним партстажем.
Но что касается жестокости, то тут среди большевистской верхушки у Троцкого не было конкурентов. Так, в июле 1918 года, после поражения на Восточном фронте, наркомвоен приехал разбираться и наводить порядок. В позволившем себе отступить Петроградском полку по его приказу произвели децимацию — то есть расстреляли каждого десятого, в том числе командира и комиссара. В полках, состоявших из мобилизованных татар, из пулеметов косили всех подряд. Таковы были методы Троцкого. К тому, каковы были методы Сталина, мы вернемся несколько позже.
Пока что речь не об этом. Речь о Царицыне. С какого перепугу вдруг Сталина, человека с самого верха, члена «четверки», отправили на какие-то там хлебозаготовки на Волгу? Ленин сидел в Москве, Свердлов тоже, да и Троцкий в основном пребывал там же, за исключением того времени, когда он носился по России на лихом бронепоезде. А Сталин-то чем провинился? Только одним — еще с весны 1917 года его постоянно бросали закрывать дыры на самых тяжелых участках. А «хлебный фронт» в то время был решающим.
У Советской республики было множество проблем, но две из них стояли над всеми: военная и продовольственная. Наркомвоеном был, как известно, Троцкий, имевший некоторое представление о военном деле — в 1912 — 1913 годах он, как журналист, регулярно писал обзоры о ходе Балканских войн. Прочие высокопоставленные большевики даже такого «военного опыта» не имели.
Сталин в военные дела не вмешивался. В январе он начал работать в комиссии, занимавшейся продовольственным вопросом, в марте — в комиссии, разрабатывавшей проект программы партии, в апреле — в комиссии, готовившей проект первой советской конституции России, где сразу же поссорился с Рейснером по поводу будущего федеративного устройства страны (самое время, однако!). Но надвигающийся на республику голод заставил отложить политику на потом. 29 мая 1918 года Сталин был назначен общим руководителем продовольственного дела на юге России, с неограниченными правами. 6 июня он прибыл в Царицын.
Продовольственное снабжение республики к тому времени было полностью разлажено. Организованные поставки хлеба практически прекратились, поскольку их нечем было оплачивать. Имеющееся продовольствие крестьяне предпочитали продавать по спекулятивным ценам на рынке. Конечно, с точки зрения господ нынешних либералов, надо было ни в коем случае не брать хлеб силой, нарушая тем самым права человека, а поступить по Жану Жаку Руссо. Пусть города вымрут с голоду, после этого крестьяне окажутся в положении пещерных земледельцев, без покупателей, без товаров, и тогда они увидят, как неправы были, не поставляя городу хлеб. А потом придут какие-нибудь немцы или поляки, захватят их, и тогда они еще раз пожалеют, что не хотели кормить свою армию. Пусть всем будет плохо, но зато потом все-все пожалеют (кто останется жив). А главное, власть откуда-нибудь из Парижа сможет бодро отрапортовать потомкам: «Зато у нас чистые-чистые руки!»
Но большевики не разделяли взглядов Руссо на воспитание и без единой нравственной судороги применяли силу там, где считали нужным, пусть даже и с избытком — во многом благодаря этому господа российские либералы сейчас имеют возможность сидеть в своих кабинетах и писать статьи и книги, а не мыть машины у какого-нибудь английского лорда или немецкого барона. Впрочем, местные власти опередили центр: губернии и уезды, не мудрствуя лукаво, как только впереди замаячил призрак голода, тут же послали на село продотряды. Продотряды эти выкачивали хлеб (кстати, термин это ленинский, а не сталинский) совершенно бандитскими методами — да они и были по сути своей бандитами, только с красными ленточками на фуражках да при идейном командире. (Еще 29 мая в телеграмме с дороги Сталин помимо прочего сообщил: «У меня будут строго дисциплинированные отряды». Эта фраза о многом говорит.) Но беда была в том, что даже если и удавалось добыть хлеб, то до центра России он не доходил.
Уже 7 июня Сталин отправил в Москву телеграмму, кратко, но выразительно обрисовывая картину, которую застал: «...В Царицыне, Астрахани, в Саратове монополия и твердые цены отменены Советами, идет вакханалия и спекуляция. Добился введения карточной системы и твердых цен в Царицыне. Того же надо добиться в Астрахани и Саратове, иначе через эти клапаны спекуляции утечет весь хлеб. Пусть ЦИК и Совнарком в свою очередь требуют от этих Советов отказа от спекуляции. Железнодорожный транспорт совершенно разрушен стараниями множества коллегий и ревкомов. Я принужден поставить специальных комиссаров, которые уже вводят порядок, несмотря на протесты коллегий. Комиссары открывают кучу паровозов в местах, о существовании которых коллегии не подозревают... Сейчас занят накоплением поездов в Царицыне. Через неделю объявим "Хлебную неделю" и пустим сразу около миллиона пудов со специальными сопровождающими из железнодорожников...»
Это может показаться невероятным, но всего за неделю пребывания в Царицыне Сталин сумел наладить отправку продовольствия. Затем он собрался с той же целью поехать на Северный Кавказ, но тут ему снова пришлось сменить специализацию, и, как оказалось, надолго. Ибо, чтобы отправлять продовольствие, надо было сначала удержать Царицын, к которому вплотную подступали восставшие казаки Краснова и Добровольческая армия Деникина. С обороной же города дело обстояло примерно так же, как и с отправкой продовольствия до прибытия уполномоченного Центра — то есть никак...
Несмотря на то что еще в феврале вроде бы была организована Красная Армия, армией она являлась только по названию да на бумаге. А в реальности ее «армии» и «дивизии» были сборищем разрозненных отрядов, самых разнообразных по численности, составу, вооружению, с выборными командирами и отсутствием даже подобия дисциплины. Весьма выразительные воспоминания о том, что творилось на фронте, оставил будущий маршал Тухачевский. «Когда 27 июня я прибыл на ст. Инза для вступления в командование 1-й армией, штаб армии состоял только из пяти человек... Никаких аппаратов управления еще не существовало; боевой состав армии никому не был известен; снабжались части только благодаря необычной энергии и изобретательности начальника снабжения Штейнгауза, который перехватывал все грузы, шедшие через район армии, как-то сортировал их и всегда вовремя доставлял в части.
Сами части, почти без исключения, жили в эшелонах и вели так называемую "эшелонную войну". Эти отряды представляли собой единицы чрезвычайно спаянные, с боевыми традициями, несмотря на короткое свое существование. И начальники, и красноармейцы страдали необычайным эгоцентризмом. Операцию или бой они признавали лишь постольку, поскольку участие в них отряда было обеспечено всевозможными удобствами и безопасностью. Ни о какой серьезной дисциплине не было и речи. Эти отряды, вылезая из вагонов, непосредственно и смело вступали в бой, но слабая дисциплина и невыдержанность делали то, что при малейшей неудаче или даже при одном случае отхода эти отряды бросались в эшелоны и сплошной эшелонной "кишкой" удирали иногда по нескольку сотен верст... Были и такие части (особенно некоторые бронепоезда и бронеотряды), которых нашему командованию приходилось бояться чуть ли не так же, как и противника».
Воспоминания Тухачевского относятся к Восточному фронту, но так было везде, и под Царицыном в том числе.
Эту «армию» не разбили в пух и прах только по одной причине — белые тоже находились в процессе формирования и у них царило примерно то же самое. Вообще Гражданская война не была войной в обычном понимании этого слова, с фронтами, окопами, тылами и пр. Весной 1918 года Красная Армия насчитывала около 120 тысяч человек. А численность знаменитой Белой гвардии, отборных офицерских батальонов, была всего-то 4 тысячи человек. Почти до самого конца Гражданская война была войной не фронтов, а отрядов, которые перемещались по просторам России куда и как хотели, неожиданно налетали на противника, занимали населенные пункты и снова исчезали в неизвестном направлении. Красные, белые, зеленые всех оттенков, отряды самообороны, просто бандиты — все воевали со всеми, и никто не мог сказать, куда завтра повернет штык сегодняшний союзник. То, что немцы, англичане, японцы, румыны, поляки и пр. так и не смогли захватить Россию, объяснялось отнюдь не силой Красной Армии, а тем, что любая оккупационная власть сталкивалась с той же проблемой, что и власть неоккупационная, — с проблемой замирения страны. А уж иностранные-то войска, хорошо обутые и вооруженные, были желанной добычей для всех воюющих сторон, и доставалось им по полной программе.
МИФ В СВОЕМ РАЗВИТИИ60
«Несколько десятков военспецов, в свое время назначенных Снесаревым в свой штаб, пытались разъяснить Сталину, что надо все-таки уделять внимание столь нелюбимым им "чертежам" и планам. В ответ Сталин приказал местным чекистам "разобраться", и в ночь на 22 августа чекисты, забив арестованными военспецами вместительную баржу, вывезли их на середину Волги и расстреляли, а трупы сбросили в воду».
(С. Н. Бурин. Григорий Котовский: Легенда и быль.)
«В 1918 г. в Царицыне по личному распоряжению Сталина затопили в Волге баржу, трюмы которой были набиты пленными».
(Б. Илизаров. Об историческом гештальте, историческом пространстве и тварях истории.)
«Сталин — чистейший злодей, который начал свои преступления еще со времен Гражданской войны. Он утопил под Царицыном в баржах всех этих белых генералов, офицеров, которых собрал со всех войск...»
(Историк Юрий Жуков и журналист Александр Сабов отвечают на вопросы читателей. «Комсомольская правда». 3.12.2002).
На примере этих трех отрывков исследователь Игорь Пыхалов в своей статье «Легенды и мифы российской интеллигенции» показал, как растет и развивается исторический миф. У Феликса Кривина есть крохотная притча о курочке, которая потеряла перышко, и о том, как эта новость, обойдя все курятники города, превратилась в трагическую историю о том, как десять кур от несчастной любви к петуху выщипали себе все перья и умерли от холода, так что виновница всей этой кутерьмы, когда до нее эта история дошла, долго качала головой в сочувствии несчастным влюбленным. Где же ей было узнать себя?
Как же все было на самом деле с этой баржой и вообще с Царицыном?
...Если Сталин собирался и дальше выполнять задание центра, ему поневоле приходилось заняться организацией обороны Царицына — крупного железнодорожного узла и торгового центра Поволжья. Так он напрямую вмешался в дела ведомства Троцкого. Вплотную занявшись обороной, он обнаружил в ее организации все ту же неразбериху и уже привычно начал наводить порядок. (Вообще возникает ощущение, что основная деятельность Сталина в то время — это наведение порядка во всех областях, с которыми он соприкасался.) Воинских частей в Царицыне почти не было, а какие были, находились в состоянии полного раздрая. Трудно сказать, как бы обернулось дело, но, по счастью, в начале июля к Царицыну с боями прорвалась из Донбасса 5-я армия во главе со старым знакомым Сталина — Ворошиловым, с которым они быстро нашли общий язык и начали организовывать оборону уже вдвоем.
А проблемы возникали самые разнообразные. В Кривой Музге пришлось уговаривать красноармейцев покинуть эшелоны, где оставались их семьи, которых бойцы взяли с собой. На станции Ремонтная — объяснять бойцам, почему в Красной Армии не надо создавать солдатские комитеты. И все время, постоянно вести глухую борьбу с наркомвоеном и его кадрами.
В начале июля Сталин пишет Ленину: «Если Троцкий будет, не задумываясь, раздавать направо и налево мандаты... то можно с уверенностью сказать, что через месяц у нас все развалится на Северном Кавказе и этот край окончательно потеряем... Вдолбите ему в голову, что без ведома местных людей назначений делать не следует, что иначе получится скандал для Советской власти...» Можно лишь представлять, отголоском какой борьбы послужила эта телеграмма, но это «вдолбите ему в голову» о многом говорит. На следующий день он телеграфирует: «Штаб Северо-Кавказского военного округа оказался совершенно неприспособленным к условиям борьбы с контрреволюцией. Дело не только в том, что наши "специалисты" психологически неспособны к решительной войне с контрреволюцией, но также в том, что они, как "штабные" работники, умеющие лишь "чертить чертежи" и давать планы переформировки, абсолютно равнодушны к оперативным действиям... и вообще чувствуют себя как посторонние люди, гости». 16 июля он пишет: «Две просьбы к вам, т. Ленин: первая — убрать Снесарева61, который не в силах, не может, не способен или не хочет вести войну с контрреволюцией, со своими земляками-казаками. Может быть, он и хорош в войне с немцами, но в войне с контрреволюцией он — серьезный тормоз...». Вторая просьба была — прислать штук восемь бронеавтомобилей. Трудно сказать, как насчет автомобилей, но с полномочиями разобрались: 19 июля 1918 года был образован Военный Совет Северо-Кавказского военного округа. Председателем его стал Сталин. Так «пятнадцатый нарком» получил военные полномочия. Ну и, конечно, «снимал командиров» — всех, кого считал неспособным к работе. А 20 июля он стал во главе всего военного и гражданского управления краем.
В начале августа Сталин сообщал Ленину: «военсовет получил совершенно расстроенное наследство, расстроенное отчасти благодаря инертности бывшего военрука, отчасти заговором привлеченных военруком лиц в разные отделы военного округа». Действительно, благодаря пристрастию Троцкого к «военспецам» в штабе скопилось много бывших офицеров. И дело было не в нелюбви Сталина к «планам и чертежам», а в том, что далеко не все из «спецов» были лояльны по отношению к Советской власти. Как впоследствии выяснилось, в штабе действительно существовал заговор, одним из руководителей которого был протеже Троцкого, начальник штаба округа полковник Носович.
Когда к городу подошли белые, саботаж в штабе стал настолько очевиден, что Сталин приказал арестовать все артиллерийское и часть штабного управления. Заключенных посадили на баржу и... утопили? Да нет, просто держали их на барже, где царицынская ЧК устроила тюрьму. Сам штаб расформировали, организовав оперативный отдел при Военном совете. Возмущенный Троцкий тут же прислал телеграмму, требуя, чтобы штаб оставили работать на прежних условиях, Сталин же написал на телеграмме: «Не принимать во внимание». Такие у них были взаимоотношения. Единственное, чего смог добиться нар-комвоен, так это освобождения с баржи своего протеже Носовича, которого пришлось отпустить, поскольку доказательств его участия в заговоре на тот момент не было. Освобожденный Носович не замедлил перебежать к белым.
Однако на свободе еще оставалась значительная часть заговорщиков во главе с инженером Алексеевым, присланным в качестве «спеца-организатора по транспортированию нефти с Кавказа». Они собирались поднять восстание и захватить город, чтобы помочь наступающим войскам Краснова. Конечно-конечно, никакого заговора на самом деле не было, это злобная «чрезвычайка» похватала кого попало и выколотила из них признания. Вот только одна незадача: эту историю рассказал в своих мемуарах сам Носович, которому нет никакого смысла врать.
«К большому сожалению, прибывший из Москвы глава этой организации инженер Алексеев и два его сына были малознакомы с настоящей обстановкой, и благодаря неправильно составленному плану, основанному на привлечении в ряды активно выступающих сербского батальона, бывшего на службе у большевиков при чрезвычайке, организация оказалась раскрытой. Резолюция Сталина была короткой: «Расстрелять». Инженер Алексеев, два его сына, а вместе с ними значительное количество офицеров, которые частью состояли в организации, а частью лишь по подозрению в соучастии в ней, были схвачены чрезвычайкой и немедленно, без всякого суда, расстреляны»62. А что еще прикажете с ними делать в военное время в условиях осажденного города?
Но это была чрезвычайная мера при чрезвычайных обстоятельствах. А вообще-то, в отличие не только от Троцкого, но и от других большевиков, Сталин отнюдь не увлекался арестами, чему служит доказательством история с солдатскими комитетами. Примерно в то же время в некоторых частях бойцы стали требовать создания солдатских комитетов для контроля за командирами, по поводу чего на станции Ремонтная было созвано совещание. Протекало оно горячо, подогретые бузотерами солдаты не стеснялись в выражениях. В пылу спора Буденный, принимавший участие в совещании, предложил арестовать зачинщиков этой истории и отправить их в Царицын. Сталин выступал, по своему обыкновению, в конце. «Говорил он спокойно, неторопливо, — вспоминает Буденный, — с заметным кавказским акцентом, но очень четко и доходчиво. Подчеркнув роль, которую сыграли солдатские комитеты в старой армии. Сталин затем полностью поддержал меня в том, что в Красной армии создавать такие комитеты не нужно — это может посеять недоверие к командирам и расшатать дисциплину в частях. Предложение арестовать инициаторов этого совещания Сталин отверг. Он сказал, что если поднимется какой-нибудь вопрос, то его надо обсуждать, хорошее принять, плохое отклонить»63.
Любопытное свидетельство оставил М. И. Потапов из команды бронепоезда «Брянский». Ему пришлось по делу отправиться к Сталину. «Показав в штабе свой документ, захожу в приемную — там ни души. Потихоньку открываю дверь, заглядываю в кабинет. Вижу, ходит в глубоком раздумье небольшого роста человек. На нем внакидку простая солдатская шинель и обыкновенные сапоги. Приняв его за дежурного, я вышел в коридор и в ожидании закурил. Через некоторое время человек в шинели внакидку вышел из кабинета и прошел в смежную комнату. Возвращаясь, он взглянул на меня и осведомился, кого я ожидаю. Отвечаю, что хочу встретиться с товарищем Сталиным по важному вопросу. Он ответил:
— Я Сталин, заходите».
Кстати, косвенно из этого отрывка видно, что скромность в поведении была тогдашним начальникам вовсе не свойственна, иначе не приняли бы наркома за дежурного. Троцкого не приняли бы, это уж точно...
А отношения с наркомвоеном все обострялись. У Сталина и Ворошилова не сложились отношения с командующим Южным фронтом Сытиным, и они попросили РВС снять Сытина и назначить вместо него Ворошилова. В ответ 3 октября была получена телеграмма: «Приказываю тов. Сталину, Минину немедленно образовать Революционный совет Южного фронта на основании невмешательства комиссаров в оперативные дела. Штаб поместить в Козлове. Неисполнение в течение 24 часов этого предписания заставит меня предпринять суровые меры».
Письмо было откровенно хамским. Сталин был равен Троцкому по положению, и тот не имел права обращаться с ним как с подчиненным. В ответ из Царицына полетела сердитая телеграмма Ленину. «Мы считаем, что приказ этот, писанный человеком, не имеющим представления о Южном фронте, грозит отдать все дела фронта и революции на Юге в руки генерала Сытина, человека не только не нужного на фронте, но и не заслуживающего доверия и потому вредного. Губить фронт ради одного ненадежного генерала мы, конечно, не согласны. Троцкий может прикрываться фразой о дисциплине, но всякий поймет, что Троцкий не Военный Революционный совет Республики и приказ Троцкого не приказ реввоенсовета республики». Неприкрытое раздражение, уже не в первый раз прорывающееся в адрес Троцкого, лучше всяких рассуждений показывает, какие между ними были к тому времени отношения. И в дальнейшем они не улучшились, отнюдь, просто пока Ленин был здоров и работал, он их мирил, это было одним из его основных занятий — мирить своих вечно конфликтующих между собой подчиненных...
Из мифологии:
Летом 1918 года Ленин попросил Сталина, находящегося в Царицыне, помочь бакинским комиссарам. Шаумян сказал: «Я знаю Кобу по Тифлису, он мне не поможет». Формально Сталин не ослушался Ленина и послал отряд в Баку, но отряд был мал и бессилен что-либо сделать.
О плохих отношениях между Сталиным и Шаумяном слухи ходят давно. Кстати, при чем тут Тифлис? Они некоторое время вместе работали в Баку, пока сначала один, а потом другой не были арестованы. Впервые о будто бы существовавшем конфликте между ними поведала в 1930 году грузинская эмигрантская газета «Эхо борьбы», издававшаяся известным меньшевиком Ноем Жорданией. В ней рассказали, что членом ЦК партии должен был стать не Сталин, а Шаумян, но Сталин различными не очень чистыми методами убрал Шаумяна из руководства. Та же газета обвинила его в том, что он выдал Шаумяна охранке.
В СССР это обвинение было озвучено устами старой большевички, бывшего секретаря Шаумяна О. Г. Шатуновской, которая в 60-е годы состояла членом комиссии по расследованию сталинских преступлений и чрезвычайно много об этих преступлениях рассказывала. Шаумян, по ее утверждению, говорил ей, что Сталин является агентом охранки — впрочем, эту тему мы в свое время уже обсуждали. На страницы печати этот рассказ вынесли историки А. Г. Арутюнов и Ф. Д. Волков, об объективности которых мы уже тоже говорили.
Не будем вдаваться в историю старой партийной склоки, независимо от того, была ли она на самом деле или привиделась Ною Жордании — в любом случае ее от гражданской войны отделяет десять лет. Лучше посмотрим, как все обстояло в 1918 году. А то возникает такое впечатление, что Сталин имел в своем распоряжении миллион солдат, а для Шаумяна пожадничал дать отряд посильнее.
Все происходило тем же летом 1918 года, когда к Царицыну подступали отряды Деникина и Краснова. К Баку же тогда подступали турки, не замедлившие поживиться в русской смуте. 20 июля Сталин сообщал Шаумяну, что, по его сведениям, народнические фракции бакинского Совдепа добиваются приглашения англичан для защиты от турецких захватчиков. 25 июля это решение было принято, а 31 июля власть от бакинского Совнаркома перешла в руки так называемой «диктатуры Центрокаспия» — выборного органа Каспийской военной флотилии. Диктатура распустила Совет, запретила большевистские газеты. Руководство Совнаркома и другие большевики попытались эвакуироваться в Астрахань, однако их пароход был перехвачен кораблями диктатуры, красные отряды разоружены, а члены Совнаркома арестованы. В середине сентября, когда англичане под натиском турок бежали из Баку, «бакинских комиссаров» освободили, и они попытались снова прорваться в Астрахань, но им опять не повезло — команда парохода взяла курс на Красноводск, где власть была в руках англичан и правительства правых эсеров. 20 сентября двадцать шесть руководителей советской власти в Баку были расстреляны. Позднее англичане и правые эсеры пытались свалить вину друг на друга, точнее, англичане упорно молчали по поводу «инцидента», а правые эсеры утверждали, что решение о расстреле было принято под давлением англичан.
А теперь любой желающий может положить перед собой карту России и посмотреть, где Царицын, а где Баку. А также попытаться подсчитать, какой отряд надо было послать Сталину, чтобы помочь Шаумяну отбиться от турок и от англичан одновременно. Интересно, всех находившихся в его распоряжении войск хватило бы, или следовало занять у других фронтов? Заодно, кстати, отдав Царицын Краснову и оставив центр без хлеба ради призрачного удовольствия положить бойцов на берегах Каспия.
Из мифологии:
После окончания Гражданской войны было решено наградить Троцкого орденом Боевого Красного Знамени как одного из главных военных руководителей молодой республики. Ленин предложил дать такой же орден Сталину. Члены Политбюро удивились: за что же Сталину? Он провалил царицынскую операцию, польская операция и поход на Варшаву чуть не кончились полной катастрофой. Ленин ответил: Сталин очень не любит, когда у кого-нибудь что-нибудь есть, а у него нет.
В этом сюжете знание истории — просто феноменальное. Конечно, Ю. Борев тут ни при чем — он собрал все сплетни, ходившие в диссидентской среде, только и всего. Но все ж таки наши образованные слои общества могли бы в школе на уроках не Солженицына под партой читать, а учителя слушать. Сталин не провалил царицынскую операцию, наоборот, Царицын тогда удалось отстоять. Он был сдан белым лишь летом 1919 года, когда ни Сталина, ни Ворошилова там и близко не было.
Откуда же сведения о «провале»? Ну как же? Сталин потеснил Троцкого с занимаемых им позиций, убрал из руководства его людей и достаточно резко отзывался о нем самом — а Троцкий был не склонен прощать обиды, нанесенные его самолюбию, однако отстоять свою линию перед Лениным и ЦК был не в силах. Тогда он посчитался с уевшим его противником «в другое время и в другом месте» — на съезде Советов, где отвел душу, представив в своей речи 10-ю армию, оборонявшую Царицын, в самых черных красках. Чтобы не развивать конфликт дальше, Стачина отозвали из Царицына, а Ворошилова сняли с поста командующего 10-й армией.
Однако Троцкий тут же получил новый удар по самолюбию: 30 ноября Сталин был назначен заместителем председателя только что созданного Совета рабочей и крестьянской обороны64, в котором председатель Реввоенсовета оказался всего лишь рядовым членом. По-видимому, все, кроме Троцкого, работой Сталина были вполне довольны, потому что практически сразу его вместе с Дзержинским отправили на восток, выяснять причины сдачи Перми.
А вот у Троцкого было много противников в армии. Накануне VIII съезда РКП(б), который состоялся в марте 1919 года, появилась так называемая военная оппозиция, недовольная, с одной стороны, широким привлечением военспецов, а с другой, репрессиями наркомвоена. Это были достаточно видные большевики и красные командиры, в том числе и соратники Сталина по боям за Царицын Минин и Ворошилов. Прекрасно! В самый разгар Гражданской войны не хватает только еще «войны» на съезде! Чтобы избежать открытого конфликта, Троцкого на время съезда убрали из Москвы, отправив на Восточный фронт. Сталин остался. Нетрудно догадаться, что это не способствовало улучшению их отношений.
Что же касается вины Сталина в том, что польская операция и поход на Варшаву закончились провалом, то это, извините, просто чушь собачья. Он все время был резко против этого похода, а инициатором его выступил любимый протеже Троцкого командующий Западным фронтом Тухачевский, поддержанный Москвой.
...Во все время существования России начиная со времен князей одним из самых опасных врагов и самым неуемным агрессором на западе была Польша, за исключением того времени, когда она не существовала как государство, поделенная между Австрией, Германией и Россией. Естественно, поляки мгновенно воспользовались революцией и поражением Германии и Австрии, чтобы обрести столь долгожданную независимость и государственную целостность. Появление государства Польши было одним из результатов версальского мирного договора. Новоиспеченное государство тут же привычно двинуло войска на территорию России — как же, у соседей такая смута, а Польша останется в стороне? Поляки начали захватывать Украину и Белоруссию и остановились, лишь дойдя до Березины.
В то же время с юга снова начала наступление армия Деникина. Положение было отчаянное. 1 июля 1919 года Троцкий послал Ленину телеграмму: «Ни агитация, ни репрессии не могут сделать боеспособной босую, раздетую, голодную, вшивую армию» и, вернувшись в Москву, подал в отставку. Однако его не расстреляли как дезертира, а принялись уговаривать снова вернуться к управлению армией — и уговорили.
Белые продолжали наступать, и тогда 5 августа Троцкий представил Совету обороны новый военный план, который предусматривал подготовку наступления на... Индию. Мол, поражение все равно неизбежно, поэтому надо думать о будущем и, раз не вышло в одном месте, попробовать в другом. На полном серьезе он предлагал сформировать корпус из 30 — 40 тысяч всадников, перевести Маркса на туземные языки и заняться революцией в Азии. Как отреагировал Совет обороны на этот бред, история умалчивает.
По счастью, белая армия находилась примерно в том же положении, что и красная, тоже голодная, выдохшаяся, вымотанная, да еще и деморализованная. Ее продвижение остановилось само собой, по причине того что кончились силы. В начале октября на Южный фронт послали Сталина. Он разработал план наступления, ударной силой которого была Первая конная армия Буденного. Кстати, по поводу идеи создания этой армии наркомвоен и великий специалист по строительству Красной Армии товарищ Троцкий со свойственным ему апломбом заявил: «Товарищ Буденный!.. Вы не понимаете природы кавалерии. Это же аристократический род войск, которым командовали князья, графы и бароны. И незачем нам с мужицким лаптем в калашный ряд».
Именно Первая Конная армия и стала яблоком раздора между Сталиным и Тухачевским, позволившим последнему свалить неудачу польского похода с больной головы на здоровую.
Итак, 25 апреля 1920 года польская армия совместно с петлюровцами начала наступление на Украину. Она насчитывала около 200 тысяч человек, что было много по масштабам Гражданской войны, и была превосходно вооружена. Что касается вооружения и экипировки Красной Армии — наверное, можно не объяснять. В начале мая Сталин решением Совета труда и обороны был назначен ликвидатором очередного «прорыва» — председателем комиссии по снабжению армии оружием и налаживанию работы оружейных заводов. А 26 мая его откомандировывают на Украину, на Юго-Западный фронт.
В июне Красная Армия перешла в наступление и к середине июля вышла к территории Польши. Во многом ей помогало люто ненавидевшее польских панов население захваченных украинских и белорусских земель. Разгром поляков был сокрушительный. И тут, в самый неожиданный момент, впереди снова замаячил призрак мировой революции, в сочетании с амбициями командующего Западным фронтом Тухачевского, сыгравший самую роковую роль в истории Гражданской войны.
Все это время твердокаменные «марксисты» не уставали ловить каждый всплеск недовольства в Европе, надеясь на то, что вот-вот начнется долгожданная мировая революция. В 1919 году Троцкий, рискуя всем, пытался перебросить войска с фронтов на помощь революционерам в Венгрии и Баварии — по счастью, не получилось. А выход к польской границе все «мировые революционеры» в Москве восприняли как долгожданную возможность распространить революцию на Европу, население которой, конечно же, радостно поднимется на борьбу. Сталин был категорически против того, чтобы переходить границу. Он предупреждал: «Тыл польских войск является однородным и национально спаянным... Конечно, тыл Польши неоднороден в классовом отношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства и заразить противоречиями разнородный в классовом отношении фронт».
Но Политбюро, в эйфории от «прорыва в Европу», было глухо к предупреждениям. 2 августа было принято решение объединить Западный и часть Юго-Западного фронтов в единый фронт, наступающий на Варшаву. Сталина, чтобы не мешал, от реализации этого плана отстранили, отправив заниматься Врангелем. Ленин послал ему довольно неуклюжую телеграмму: «Только что провели в Политбюро разделение фронтов, чтобы Вы исключительно занимались Врангелем. В связи с восстаниями, особенно на Кубани, а затем и в Сибири, опасность Врангеля становится громадной и внутри Цека растет стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей... С главкомом я условился, что он даст Вам больше патронов, подкреплений и аэропланов»65.
Кого он хотел обмануть! Сталин прекрасно понял, что его отодвигают в сторону, чтобы не мешал, и ответил беспрецедентно резкой телеграммой: «...Вашу записку о разделении фронтов получил, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками. Я могу работать на фронте еще максимум две недели, нужен отдых, поищите заместителя. Обещаниям главкома не верю ни на минуту, он своими обещаниями только подводит. Что касается настроения ЦК в пользу мира с Польшей, нельзя не заметить, что наша дипломатия иногда очень удачно срывает результаты наших военных успехов». Разумеется, у него были и свои источники информации в Москве, потому что, когда 4 августа Ленин попросил прислать его заключение о военных перспективах на обоих фронтах, от которого «будут зависеть важнейшие политические решения», Сталин ответил: «...Я не знаю, для чего собственно Вам нужно мое мнение, поэтому я не в состоянии передать Вам требуемого заключения и ограничусь сообщением голых фактов...»66. Правда, факты сообщил, по своему обыкновению, точно и корректно.
А самое обидное и нелепое, что после того, как, в точном соответствии с предупреждениями Сталина, поход на Варшаву окончился сокрушительным разгромом, его же постоянно обвиняли в неудаче этой операции. Тут надо несколько отвлечься от самого Сталина и обратиться к личности командующего соседним, Западным фронтом, Тухачевского. У этого человека была своя политика в ведении боевых действий, проявлявшаяся несколько раз на протяжении его военной карьеры. Он был по стилю действий изрядный авантюрист, а по положению в армии — протеже и любимец Троцкого. Поэтому, когда какая-либо из его недостаточно продуманных и подготовленных операций оказывалась под угрозой срыва, он тут же обращался ко всем соседям и к Москве, требуя себе подкреплений — и неизменно получал их, попробуй не дай!
Как же все получилось летом 1920 года?
В ходе Июльской операции стремительным ударом Красная Армия выбила поляков из Минска и Вильнюса и погнала их на запад. Казалось, польская армия разбита и полностью деморализована. По плану Варшаву следовало взять совместными усилиями Западного и Юго-Западного фронтов. Но Тухачевский просит у Реввоенсовета республики и главкома внести коррективы в план наступления, уверяя, что можно взять Варшаву силами одного Западного фронта. Что подвигло его на эту авантюру? Легкомыслие ли, или он не хотел ни с кем делиться славой «зачинателя мировой революции?» Главком С. С. Каменев согласился с его планом. Юго-Западный Фронт начал наступление на Львов, удаляясь от варшавского направления.
И вот тут-то все недостатки «гениального стратега» проявили себя в полной мере. Слишком многого он не Учел. Противник оказался не там, где его ожидали, местное население и не думало поддерживать «братьев по классу». Тылы отстали, у войск не хватало продовольствия и боеприпасов, люди и лошади были измотаны многодневным стремительным продвижением. Достаточно оказалось полякам нанести один удар там, где их не ждали, как наши части стремительно покатились на восток. В довершение всего командующий со своим штабом находился глубоко в тылу, и, когда телеграфная связь была прервана, он полностью потерял управление войсками.
Не привыкший признавать своих ошибок, комфронта тут же свалил неудачу на Главное командование РККА и... соседний, Юго-Западный фронт, который плохо ему помогал. Действительно, Юго-Западный фронт помогал плохо. Приказ о немедленном оказании помощи Тухачевскому — передаче ему Первой Конной — пришел в самом разгаре Львовской операции. Командующий фронтом Егоров, повинуясь, составил проект приказа, но Сталин отказался его утвердить, как несвоевременный, соглашаясь отдать армию лишь после взятия Львова. Тем более что приказ о передаче армии был отдан лишь 11 августа, а пришел 13 августа, когда войска Тухачевского уже наступали на Варшаву. Ну и чем бы Буденный ему помог? Только лошадей бы загнал на марше.
Но, естественно, виновным в поражении оказался не Тухачевский с его авантюрным планом и неумелым командованием, а Егоров, Сталин и Буденный. Точнее, виновны они были лишь по мнению глубоко штатских историков, которые усиленно искали «компромат» на Сталина. У военных специалистов на этот счет сомнений не было. Десять лет спустя, уже в 1930 году, во время обсуждения книги В. А. Триандафиллова «Характер операций современных армий» в пылу дискуссии один из присутствующих крикнул Тухачевскому: «Вас за 1920 год вешать надо!» А в 1932 году дискуссия, проведенная в Военной академии им. Фрунзе, положила конец спорам. План был признан порочным, часть вины возложена на Тухачевского, который, впрочем, ничем не поплатился — ни в 1920 году, ни потом...
Разгром под Варшавой дорого обошелся Советской России — в результате она потеряла Западную Украину и Западную Белоруссию, которые пришлось потом, в 1939 году, забирать обратно, по поводу чего и теперь еще кричат о «советской оккупации». Кроме того, пришлось выплатить репарации в размере 30 миллионов золотых рублей и дать обязательства возвратить военные трофеи и ценности, вывезенные из Польши аж с 1772 года. Это не считая того, что 40 тысяч пленных красноармейцев погибли в польских лагерях. Это к сведению тех, кто уж очень горько плачет о Катыни.
А Сталин 14 августа был вызван в Москву для выяснения отношений. Он попросил освободить его от должности члена РВС Юго-Западного фронта и получил, наконец, долгожданный отпуск — это был его первый отдых начиная с марта 1917 года.
И, напоследок, насчет орденов. В прошлой главе мы приводили воспоминания Иосифа Прута о встрече со Сталиным, когда он привез наркому письмо от Кирова. Сцена продолжается так:
«Сталин прочел письмо.
— На словах ничего не передавал?
— Товарищ Киров просил передать, что в боях за Кавказ принимало участие много достойных людей, а орденов Красного Знамени прислали только триста штук. Просит прислать хотя бы еще столько же.
— Постараюсь. Больше ничего? -Нет.
— Можете идти.
Когда Прут уже взялся за ручку двери, Сталин его окликнул:
— Сколько вам лет?
— Двадцать, товарищ нарком.
— Хотите, дам совет, который может пригодиться вам в жизни? Постарайтесь сделать что-нибудь для революции, и если какой-нибудь канцелярист не включит вас в наградной список, то не надо на это обижаться»67.
Кто хочет, может отнести это на счет виртуозного сталинского иезуитства.
Глава 13
ЛЕНИН И СТАЛИН
Из мифологии:
«В 1952 году я работал в журнале "Театр ", и автор какой-то публикации принес мне фотографию: Сталин и Молотов сидят на скамейке в Горках. Фотография была удивительно похожа на знаменитую "Ленин и Сталин в Горках ": та же скамейка, те же позы. Я отправился к главному редактору, драматургу Николаю Погодину.
Был закат сталинской эпохи, интенсивно шли аресты. Погодин хмуро и нехотя дал указание:
— Странный монтаж. Надо написать в ЦК или в органы. Часто бывает, что где-то сидит какой-то старой закалки наборщик и протаскивает вредительство...
Причем тут наборщик, я не понял. Фотографию я печатать не стал и никуда ее не переслал.
Сейчас я думаю, что это фото и было оригиналом политической фальсификации: в знак великой дружбы Молотова в свое время заменили на Ленина. А автор статьи просто наткнулся на редкий снимок и, ничего не подозревая, приволок его в журнал.
Бытовой смысл этого анекдота, рассказанного Юрием Боревым, — показать, что на самом деле Ленин и Сталин нисколько не были близки, что Сталин отстоял от вождя на несколько этажей партийной иерархии. Мифологический его смысл — опять же развенчивание Сталина, ибо до самый последних дней, да и сейчас тоже, фигура Ленина - религиозно-харизматическая. «Нет бога, кроме Маркса, и Ильич - пророк его». Удивительная штука - религиозное сознание. Уже и Маркса давно развенчали, и учение его раскритиковано и забыто, а фигура «красного пророка» по-прежнему на пьедестале. Ведь если вдуматься: был ли Сталин близок к Ленину, не был ли... НУ И ЧТО?
Из сказок дедушки Никиты:
«Больше всего меня возмущало, да и не только меня, но и других, поведение Кагановича. Это был холуй... Бывало, встанет, горло у него зычное, сам мощный, тучный, и рокочет: "Товарищи, пора нам сказать правду. Вот в партии все говорят: Ленин, ленинизм. А надо говорить так, как оно есть, какая существует ныне действительность. Ленин умер в 1924 году. Сколько лет он проработал ? Что при нем было сделано? И что сделано при Сталине? Сейчас настало время дать всем лозунг не ленинизма, а сталинизма ". Когда он об этом распространялся, мы молчали. Стояла тишина».
(Хрущев. Т. 2. С. 123)
Хрущев пишет о «холуйстве» Кагановича с праведным гневом — да как он смеет говорить такое! Действительно, тогда, когда писались эти строки, подобные обвинения звучали жутко, ибо в стране существовал абсолютный культ Ленина. Но сейчас-то мы от этого культа свободны, надеюсь, и можем прочесть все это непредвзято. И, если читать непредвзято, то видишь то, что не было видно раньше, - то, что КАГАНОВИЧ БЫЛ ПРАВ!
Сталин — самостоятельная фигура нашей истории, и по внимательном изучении фактов видно, что он как государственный деятель несоизмеримо крупнее Ленина. Да, он был, может быть, слабее в теоретической области — но кому сейчас это интересно? Кому вообще интересна эта давно забытая теория и ее адепты? А Россия осталась — та, что в 20-е годы была с сохой, а в 50-е — с атомной бомбой.
Но есть во всем этом один нюанс. Все это видно сейчас, спустя сто лет. Но это было совсем не так для современников, и не так для самого Сталина, усилиями которого в основном и был создан этот ленинский культ. Сталин в молодости боготворил Ильича. Впервые увидев Ленина, он был поражен тем, что тот — маленького роста, ибо для Кобы с его народным сознанием великий человек должен был быть богатырем. Потом, по прошествии времени, он научился относиться к вождю более сдержанно, хорошо видел его ошибки и недостатки — но изменилось ли его личное отношение к Ильичу? И еще один вопрос — а Ленин-то как относился к Сталину?
«...Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от товарища Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д...»
Ленин. Из «Письма к съезду».
В годы начала перестройки, когда Ленин был еще иконой даже для демократов, публикация этого забытого письма произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Как же, САМ ЛЕНИН такое о Сталине написал, да еще предложил снять его с поста генсека, на который сам незадолго до того и назначил! Но, право, давно уже пора перестать относиться к Ленину как к гениальному из гениальных и непогрешимому из непогрешимых, и не надо делать из его слов священное писание. Взысканный монаршей милостью не всегда хорош, а не взысканный не всегда плох. Тем более что сам Ленин как-то раз сказал одному из работников Совнаркома Я. Шатуновскому: «Я плохо разбираюсь в людях, я их не понимаю. Но я этот недостаток за собой знаю и стараюсь советоваться со старыми товарищами, с Надеждой Константиновной и с Марией Ильиничной»68.
Вот так! В идеях разбирался, а в людях — нет, с женой советовался. Должно быть, в этом свойстве надо отчасти искать причину той странной кадровой политики, когда Ленин, например, создал и отстаивал единство заведомо неработоспособного Политбюро и так боялся дать бой Троцкому. А кто понимал в людях, так это Сталин, хотя, может быть, он и не был таким суперменом по части идей.
Удивительно не то, что Ленин назвал грубым Сталина, одного из самых выдержанных и терпимых среди большевистской верхушки, на то есть своя причина, о которой ниже будет сказано. Удивительно другое: почему Ленина вообще это волновало? Да и что значит «груб»? Ну да, он ни в коей мере не был той гоголевской дамой, которая не могла сказать: «Этот стакан воняет», а говорила: «Этот стакан плохо себя ведет». Трудно ожидать чистоплюйства от человека, который всю жизнь общался с кем? С рабочими в ячейках, зеками в тюрьмах, крестьянами в ссылках и красноармейцами, которые в смысле манер были хуже всех. С кем поведешься, от того и наберешься—а чего, спрашивается, можно было набраться от этой публики? Впрочем, и сам Ильич, который провел жизнь среди интеллигенции, в смысле утонченности выражений был далеко не подарок — чего стоит одно употребление в документах любимого ленинского словечка «говно». И хотя он и не имел обыкновения материться, однако припечатать словом мог так, что покруче будет любого мата. Да и вообще в речах и даже документах советские вожди того времени не миндальничали, а уж в пылу дискуссии они могли смешать с этим самым любимым ленинским словечком кого угодно, в том числе и товарища по партии, да и по физиономии иной раз врезать могли, были такие случаи...
Нравы в среде большевиков были еще те, но никого никогда это особенно не смущало. Вот, например, Серго Орджоникидзе. Молотов вспоминает: «На X съезде были выступления против того, чтоб его избрать в ЦК, — он груб, с ним нельзя иметь дело и тому подобное. Ленин выступил в его защиту: «Я его знаю как человека, который предан партии, лично знаю, он у меня за границей был...» Из зала кричат, мол, зачем он рукоприкладством занимается? Ленин отвечает: «Что вы от него требуете? У него такой характер вспыльчивый. Темперамент очень большой, и вы учтите, он плохо слышит на одно ухо»... Это 1921 год, Серго все время на фронтах, время горячее и сам горячий был, и я допускаю, что он мог кому-нибудь дать по затылку». И ни слова осуждения — что, мол, нельзя так... О Сталине кто-нибудь когда-нибудь сказал, что он рукоприкладствует? Он даже не кричал никогда, ни у кого под носом не махал пистолетом...
Что же касается такого свойства, как капризность, то тут абсолютным чемпионом был Троцкий, с которым по этой части не могли соперничать не только большевистские наркомы, но и оперные примадонны. Этот человек был хронически всем недоволен, все ему было «не по размеру». Так, он дважды наотрез, причем, как пишет его биограф И. Дейчер, «категорично и довольно надменно», отказывался от должности заместителя председателя Совнаркома (в то время как Сталин безропотно принимал любое поручение, которое на него взваливали). Не говоря уж о его привычке демонстративно читать романы на заседаниях Политбюро. Да и вообще постоянными личными разборками, демонстративными уходами в отставку в то время блистали все, не исключая и самого Ленина, и Сталин был в этом отношении далеко не самый выдающийся, а уж в партийных дискуссиях соратники вели себя далеко не аристократично. И вдруг то, что у других в обычае, у Сталина стало недостатком. В чем же дело?
Из мифологии:
Камо погиб а 1922 году в Тбилиси при загадочных обстоятельствах. Он был сбит машиной (чуть ли не единственной в городе), когда ехал на велосипеде. Еще в те годы существовало подозрение, что он был устранен Сталиным: Камо хотел пробиться в Горки и освободить Ленина из-под домашнего ареста.
Впрочем, одно свидетельство о сталинской «грубости» имеется, но в глазах Ильича оно стоит всех прочих, вместе взятых. Здесь нам не обойтись без хронологии ленинской болезни. Первый серьезный приступ случился у него в мае 1922 года. Болел Ильич до сентября, потом вернулся к работе, но ненадолго. 25 ноября 1922 года у него наступило ухудшение состояние здоровья, он упал в коридоре своей кремлевской квартиры. Врачи настаивали на покое и постельном режиме, однако Ленин все время его нарушал. Ильича отправили в Горки на отдых, и вернулся он оттуда 12 декабря, но уже 13 декабря ему снова стало хуже, начались кратковременные параличи — все говорило о прогрессирующей серьезной болезни мозга. 16 декабря наступил частичный паралич. Врачи категорически запрещали какую бы то ни было работу, но как заставить Ленина соблюдать их указания? И вот 18 декабря пленум ЦК принял решение: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки». Это и был вышеупомянутый «домашний арест».
Почему именно на Сталина возложили соблюдение «тюремного режима»? Тут можно много порассуждать о его политических талантах, макиавеллиевской хитрости, благодаря которой он выбил себе эту привилегию, но привилегия-то сомнительная, и что-то другие члены Политбюро не горели желанием брать на себя такую ответственность. Почему не Зиновьев — ведь старый соратник, «российский Энгельс»... Но дадим лучше слово очевидцам.
«В последний период Ленин был очень близок со Сталиным, — вспоминал Молотов, — и на квартире Ленин бывал, пожалуй, только у него». Когда Ильича отправили в Горки, Сталин бывал у него чаще, чем все остальные члены Политбюро, вместе взятые. А вот что вспоминает Мария Ильинична Ульянова:
«В. И. очень ценил Сталина. Показательно, что весной 1922 г., когда с В. И. случился первый удар, а также во время второго удара в декабре 1922 г. В. И. вызывал к себе Сталина и обращался к нему с самыми интимными поручениями, поручениями такого рода, что с ними можно обратиться лишь к человеку, которому особенно доверяешь, которого знаешь как истинного революционера, как близкого товарища. И при том Ильич подчеркивал, что хочет говорить именно со Сталиным, а не с кем-либо иным»69.
Но не только близость к Ленину стала причиной такого поручения. Можно было быть абсолютно уверенными: если за режим вождя будет отвечать Сталин, то режим этот будет соблюдаться, чего бы это ни стоило. А цена оказалась высока: роль «надзирателя» испортила его отношения с Лениным, и если Ленину эти отношения были безразличны, то для Сталина все было не так...
Из мифологии:
В середине 1926 года Сталин заставил Марию Ульянову написать на пленум ЦК и ЦКК письмо о том, что в последний период жизни у Ленина не было разногласий со Сталиным и их связывала дружба.
Интересно, как технически Сталин мог заставить сестру вождя сделать такое заявление? Не иначе, пригрозил ей через десять лет, когда устроит репрессии, стереть в лагерную пыль. И так запугал, что она не только на пленуме выступила, но и в своих личных записках сей факт отразила - ведь цитируемый текст был найден в бумагах Марии Ильиничны после ее смерти. Кстати, там были и весьма неприятные для Сталина записи, но никто их не вымарал из документа.
...Но вернемся к соблюдению режима. Естественно, получив такое поручение, Сталин взялся за него с обычными своими беспощадностью и педантизмом. Ильич использовал эти его свойства все время, давая самые сложные поручения, а вот теперь вождю пришлось испытать их на себе. Надо сказать, что ему это очень не понравилось. Ленин настаивал, раздраженно требовал, чтобы ему позволили работать. Он и вообще-то был человеком нервным и вспыльчивым, но в здоровом состоянии умел сдерживаться, а теперь дал себе волю.
И снова слово Марии Ильиничне: «Врачи настаивали, чтобы В. И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В. И. не рассказала чего-либо Н. К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться... и вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н. К. с В. И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В. И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В. И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н. К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.».
На самом деле речь шла не о «разговоре» — откуда бы Сталин о том узнал, — а о том, что Крупская разрешила Ленину продиктовать письмо Троцкому. Вот оно, это письмо: «Тов. Троцкий, как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление». Любителей во всем видеть интригу придется разочаровать: письмо касалось не взаимоотношений в Политбюро, а внешней торговли. Но для того чтобы Ленин смог продиктовать это письмо (кстати, стенографистки не было, и его записала сама Крупская), он должен был получить соответствующую информацию, то есть Надежда Константиновна, вопреки запрещению врачей, все-таки говорила с ним о делах. Она, кстати, не была согласна с врачебными предписаниями, в первую очередь потому, что с ними был не согласен Ленин, и как-то раз даже предложила ему смотреть на свое положение как на пребывание в тюрьме. Так что не стоит удивляться, отчего так рассвирепел Сталин.
Молотов рассказывает об этом немножко иначе, но надо учитывать, что с тех пор прошло больше пятидесяти лет... «Сталин провел решение секретариата, чтобы не пускать к Ленину Зиновьева и Каменева, раз врачи запретили. Они пожаловались Крупской. Та возмутилась, сказала Сталину, а Сталин ей ответил: "ЦК решил и врачи считают, что нельзя посещать Ленина". — "Но Ленин сам хочет этого!" — "Если ЦК решит, то мы и вас можем не допустить". И продолжает: «Сталин был раздражен: "Что я должен перед ней на задних лапках ходить? Спать с Лениным еще не значит разбираться в ленинизме!" Мне Сталин сказал примерно так: "Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же ее ценить и признавать, как Ленина?".
Ну не любил Сталин Крупскую, и все тут! Может быть, раздражала она, может быть, просто не уважал. А собственно, что мы знаем о жене Ленина?
На следующий день Крупская написала жалобу, адресовав ее Каменеву: «Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все тридцать лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова... Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Зиновьеву. - Е. П.), как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз... Я тоже живая и нервы у меня напряжены до крайности».
Из сказок дедушки Никиты:
«Я сейчас точно не могу припомнить, какой возник повод для ссоры. Вроде бы Сталин прорывался к Ленину, а Надежда Константиновна охраняла Ильича, чтобы его не перегружать и не волновать его, как рекомендовали врачи...»(Хрущев Н. Т. 2. С. 120.)
Это к вопросу о том, как грубо и беспардонно врет Никита Сергеевич. И ведь наверняка его версия пошла в народ, и многие именно по ней судили о том, что, собственно, произошло в Горках.
Итак, что же было дальше? 24 декабря на совместном совещании врачей и оставшейся части Политбюро (кроме Троцкого) был выработан следующий режим: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». Ответственным за этот режим был опять же Сталин. Едва ли это сильно порадовано Ильича, да и Сталина тоже — но приказ есть приказ.
В тот же день Ленин стал диктовать свое знаменитое «Письмо к съезду», где говорится о «необъятной власти» Сталина, — еще бы, эту власть он смог почувствовать на себе! А 4 января он внезапно потребовал продиктованное 24 декабря письмо и добавил знаменитый отрывок о «грубости» Сталина. Тут может быть только одно объяснение: либо он узнал о конфликте Сталина и Крупской, либо «посоветовался» с ней о характере Сталина. Ну и что та могла по этому поводу сказать?
Однако инцидент, который сам по себе не стоил выеденного яйца, получил еще и дальнейшее продолжение. 5 марта, узнав, наконец, от жены подробности конфликта, Ленин выходит из себя и пишет Сталину письмо: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное (Сталин и Крупская к тому времени помирились. — Е. П.), но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».
Володичева, секретарь Ленина, передала письмо из рук в руки. «Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними. "Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь". (Так вот по какому поводу были произнесены эти слова! А у нас представляют дело так, словно он сказал это о "Письме к съезду"! — Е. П.) И продолжал: "Я не медик, я — политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость"70».
Действительно, письмо Ленина жестокое и злое — чего стоит одно язвительное «уважаемый» в начале. А кроме того — Сталин мог этого не знать, но копии были отправлены Зиновьеву и Каменеву.
Сталин, действительно, извинился. 7 марта он пишет: «Т. Ленин! Недель пять назад (? - Е. П.) я имел беседу с т. Надеждой Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: "Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича" и пр. (Не стоит забывать, что у врачей были основания. Новый приступ болезни произошел у Ленина на следующий день после того, как он приступил к работе. — Е. П.).
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое против Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считаю своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя "вина" и чего, собственно, от меня хотят».
Вот, собственно, и все факты. Естественно, люди, поднаторевшие в политике, тут же найдут здесь множество извилистых ходов и сложных интриг. Но дело-то чисто бытовое, и любой человек, хотя бы раз в жизни разбиравший чужой семейный скандал, легко поймет, что произошло. Скорее всего, Сталин, который тоже был человеком горячим, хотя и умел сдерживаться, вышел из себя и... не то что наговорил Крупской лишнего или, как говорят, обматерил ее, но просто поговорил с ней тем тоном, каким он разговаривал, когда злился, — а, как вспоминают, общение с разозлившимся Сталиным было не для слабых нервов. Поэтому-то он и не понимал, в чем его вина, а Крупская «рыдала и каталась по полу».
Вот и ответ на то, откуда взялось беспокойство о «грубости» у человека, который никогда не был озабочен манерами товарищей по партии, даже если они доходили до откровенного мордобоя. Жену обидели!
И напоследок обратимся к воспоминаниям Кагановича. В то время в среде партийцев вся эта история отнюдь не была тайной, хотя бы уже потому, что она была известна Зиновьеву и Каменеву, а через них и прочим. «Мне Сталин однажды сказал по поводу письма Ленина, — вспоминает Каганович: "А что я тут могу сделать? Мне Политбюро поручило следить за тем, чтоб его не загружать, чтоб выполнять указания врачей, не давать ему бумаги, не давать ему газет, а что я мог — нарушить решение Политбюро? Я же не мог! А на меня нападают". Это он с большой горечью говорил мне лично, с большой горечью. С сердечной такой горечью».
В высших партийных кругах Грузии упорно распространялся слух, что Ленин не умер, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, данный ему Сталиным. Слух этот передавался в разный вариантах — то Сталин дал Ленину яд по его настойчивому требованию, чтобы избавить от адских мук, то этот яд Сталин дал Ленину через своего агента врача (называли даже имя). Был и такой вариант — Сталин разыскал для Ленина в Грузии народного целителя, а на самом деле этот целитель не лечил, а залечивал Ленина ядовитыми травами. Интересно, что во всех вариантах слухов неизменно присутствует яд, будто Сталин так и ездил к Ленину с флакончиком яда.
А. Авторханов. Убил ли Сталин Ленина?71
Ленин был человеком вспыльчивым и нервным. Пока все было хорошо, эти качества давали ему тот особый «ленинский» тонус, которым он так прославился. Но стоило вождю заболеть, как эти качества тут же обратились против него. У Ленина было поражение мозга, инсульт — это такая болезнь, при которой нельзя сказать точно, долго ли еще проживет человек и в каком состоянии он будет находиться. Одни люди почти полностью поправляются, у других болезнь идет по нарастающей. Конечно, после первого удара может последовать и второй, но когда — через десять дней или через десять лет, — не скажет никто.
Ленин всегда отличался отменным здоровьем и, как любой здоровый человек, психологически тяжело переносил болезнь. Можно сказать, что идея самоубийства не оставляла его с самого начала заболевания. Впервые он обратился к ней еще в мае 1922 года. Мария Ульянова вспоминает: «Зимой В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю когда, но как-то в тот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст. обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст.? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности».
А теперь попрошу у читателя терпения и извинения за очень длинную цитату. Мария Ильинична рассказывает, как это было:
«30 мая (1922 г. — Е.П.) Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина... указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно сказал: "Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина" (вот ведь язык без костей! — Е. П.). Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал.
Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они — Бухарин и Сталин — направились... к автомобилю. Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, и во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: "Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо". И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызвал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное раньше, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. "Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, — сказал Владимир Ильич, — наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь".
Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичом и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласия таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет? "Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?" (Чуждый всякой сентиментальности? — Е. П.). Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано».
После второго удара, который случился в декабре, Ленин снова обратился к Сталину с той же просьбой. Сталин снова обещал, и снова обманул. Однажды в гостях у Горького он рассказал об этом:
«— Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия.
"Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать".
— Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал... О просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну конечно, все отвергли его просьбу»72.
И действительно, есть записка членам Политбюро, датированная 21 марта 1923 года.
«В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном "просьбу Вл. Ильича Сталину" о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич "переживает неимоверные страдания", что "дальше жить так немыслимо", и упорно настаивала "не отказывать Ильичу в его просьбе". Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал "согласия Сталина"), я не счел возможным ответить отказом, заявив: "Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование". В. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК».
Но сохранилась и еще одна записка, судя по содержанию, первая. Датирована она тем же числом, адресована Зиновьеву и Каменеву. «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в "ужасном" состоянии, с ним припадки, "не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно". Сообщила, что пробовала дать калий, но "не хватило выдержки", ввиду чего требует "поддержки Сталина"». Что, по мнению Крупской, должен был сделать Сталин? Отравить ее мужа, раз у нее не хватает на это сил?
Записку в Политбюро надо правильно понимать. Почему Сталин вдруг пишет в будущем времени: «У меня не хватит на это сил? Я вынужден отказаться от этой миссии». Смысл прост: он заранее категорически отказывается от возможного «партийного поручения» провести эвтаназию. «Не смогу, не буду! — говорит он. — И не пытайтесь заставить». Действительно, обстоятельства были таковы, что Политбюро вполне могло принять решение ускорить смерть Ленина, и Сталин категорически отказывался быть исполнителем. Что оставалось делать Политбюро, как не отказать Ильичу в его просьбе, — ведь иначе «миссию» пришлось бы выполнить кому-то из них, раз «самый жестокий человек в партии» отказывается. Кому? Каменеву? Зиновьеву? Троцкому?
«Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер, но на лице его застыла полуулыбка, точно на маске. Несоответствие между выражением лица и речью приходилось наблюдать у него и прежде. А в этот раз оно имело совершенно невыносимый характер», — вспоминал Троцкий. Конечно, тут Сталин промахнулся. Надо было не забыть надеть на лицо похоронное выражение, какое бывает у столоначальника, извещающего о тяжелой болезни директора департамента, — и все было бы в порядке, никто бы не возмутился. Впрочем, тогда Троцкий написал бы о лицемерии — уж как обхаять, он всегда найдет. Казалось бы, записку Сталина Политбюро нельзя понимать двояко — а посмотрите, какой извращенный смысл придал происходящему Троцкий:
«Если у Сталина был замысел помочь работе смерти, то остается вопрос: зачем он сообщил о просьбе Ленина членам Политбюро? Он, во всяком случае, не мог ждать поддержки с их стороны, наоборот, был уверен, что встретит отпор, прежде всего с моей стороны... (Поддержки в чем? Отпор в чем? Да он вообще записку-то читал, или просмотрел бегло между страницами романа? — Е.П.) Поведение Сталина в этом случае кажется загадочным, необъяснимым только на первый взгляд. В тот период Сталин был еще далек от власти. Он мог с основанием опасаться, что впоследствии в теле будет обнаружен яд и что будут искать отравителя. Гораздо осторожнее было при этих условиях сообщить политбюро, что Ленин хочет отравиться. Политбюро решило вопрос о доставке ему яда отрицательно, но Ленин мог получить яд другим путем.
Политбюро отнимало у него возможность выполнить просьбу Ленина (действительную или мнимую) легально. Но в этом не было и нужды. Если Ленин обратился к нему, то не в официальном, а в личном порядке, рассчитывая, что эту услугу Сталин окажет ему охотно. Передать больному яд можно было разными путями через очень надежных людей в окружении. При Ленине были члены охраны, среди них люди Сталина. Могли дать яд при таких условиях, что никто не знал бы о характере передачи, кроме Ленина и его самого».
Не кажется ли вам, что где-то мы такую логику уже встречали? Ну конечно же, это стиль рассуждений когорты «сталиноведов» — Авторханова, Волкогонова и иже с ними. Сначала дать теорию, посыл: «Сталин властолюбив», или «болезненно подозрителен», или «параноик» — а потом в русле этой теории интерпретировать факты. Язык, как известно, без костей, и при известной ловкости объяснить можно все что угодно. Так вот, оказывается, откуда ноги растут — это метод незабвенного товарища Троцкого!
Но кто бы что ни говорил и ни писал, Сталин категорически наотрез отказался быть исполнителем, даже если Политбюро и пойдет навстречу просьбе Ильича, — и Политбюро, естественно, в этой просьбе отказало. Ленин ему этого так и не простил.
Из легенд оппозиции:
После убийства Кирова некая Е. Лермоло оказалась в тюрьме и познакомилась там с арестантом, оказавшимся личным шеф-поваром Ленина. Он проработал при Ильиче больше года, и, по его словам, здоровье вождя начало улучшаться. И вот что было дальше...
«...Незадолго до наступления новогодних праздников — зима была лютая — Надежду Крупскую по какому-то неотложному делу неожиданно вызвали в Москву. Она отсутствовала три дня, и за это время здоровье Ленина резко ухудшилось. Когда Крупская увидела Ленина, она ахнула, так плохо он выглядел. Естественно, был назначен особый уход, и Ленин поправился...
Примерно десять дней спустя Надежду Крупскую снова вызвали в Кремль... На этот раз она отсутствовала дольше, и Ленину снова стало хуже. (А где Мария Ильинична-то была- или она подкуплена Сталиным? - Е.П.) Когда Волков однажды утром принес ему чай, Ленин выглядел очень расстроенным. Он не мог говорить. Он подавал Волкову какие-то знаки, но тот не понимал, что Ленин хочет. Только после длительных расспросов Волков наконец понял, чего Ленин хочет. Он просил Волкова любым путем добраться до Кремля, сказать Крупской, что чувствует себя хуже, попросить ее бросить все дела и вернуться в Горки. Ленин предупредил Волкова не звонить Крупской, а повидаться с ней лично».
Выбраться из Горок Волкову не удалось. И вот что было дальше. «21 января 1924 года, в одиннадцать утра, как обычно, Волков принес Ленину второй завтрак. В комнате никого не было. Как только Волков появился, Ленин сделал попытку приподняться и, протянув обе руки, издал несколько нечленораздельных звуков. Волков бросился к нему, и Ленин сунул ему в руку записку. Едва Волков повернулся, успев спрятать записку, в комнату, по-видимому привлеченный нарушением тишины, ворвался доктор Елистратов, личный терапевт Ленина. С помощью Волкова он уложил Ленина на подушки и ввел ему что-то успокоительное. Ленин утих, глаза у него были полуприкрыты. Больше он их ни разу не открыл.
В записке, начертанной неразборчивыми каракулями, было сказано: "Гаврилушка, меня отравили... Сейчас же поезжай и привези Надю... Скажи Троцкому... Скажи всем, кому сумеешь"73».
Вот ведь удивительно — из века в век, из тысячелетия в тысячелетие этот вид фольклора нисколько не меняется. В свое время красочно и с подробностями рассказывали о чудесном спасении царевича Димитрия, рассказывали, как Годунов отравил дочь Федора Иоанновича, как иноземцы подменили царя Петра и пр., и пр. Двадцатый век породил Гаврилу Волкова и чекиста Штейна. Интересно, какие легенды родятся в двадцать первом?
Из легенд оппозиции:
...Однажды, когда к нему пришли жаловаться на Сталина, Ленин с раздражением воскликнул: «Я, конечно, знаю, что Сталин туп и груб, но поймите же, не могу же я как гувернантка, все время следить за ним! У меня есть дела и поважнее!»
Другой раз, в беседе с Ногиным, Ленин выразился еще определеннее: «Несчастье Сталина в том, что он любит простые истины, не понимая того, что очень часто такие истины являются самыми сложными. Кроме того, он все перебарщивает и все пересаливает. Если бы судьба сделала его кашеваром в казарме, Сталин бы каждый день пересаливал бы солдатские щи и каждый день солдаты выливали бы ему эти щи на голову. Впрочем, даже такая экзекуция не сделала бы из Сталина хорошего кухаря74.
Легенды легендами, но все-таки: как Ленин относился к Сталину? Мы очень мало знаем об этом, Ильич был человеком не то чтобы сдержанным, но в некоторых случаях скрытным. Однако кое-какие свидетельства прорываются. Достаточно вспомнить, например, его письмо пятнадцатого года с попытками узнать фамилию Кобы, который к тому времени был первым человеком в России. Это, как выразился в свое время Ленин, «ничтожные мелочи», но очень хорошо характеризующие отношение Ленина и к России вообще, и к Сталину в частности.
А вот свидетельство одного из тех немногих людей, что были непосредственными свидетелями происходящего — Марии Ульяновой. «Раз утром Сталин вызвал меня в кабинет В. И. Он имел очень расстроенный и огорченный вид. "Я сегодня всю ночь не спал", — сказал он мне. "За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь". Мне стало жаль Сталина. Мне казалось, что он так искренне огорчен.
Ильич позвал меня зачем-то, и я сказала ему, между прочим, что товарищи ему кланяются. "А", — возразил В.И. "И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя". Ильич усмехнулся и промолчал. "Что же, — спросила я, — передать ему и от тебя привет?" "Передай", - ответил Ильич довольно холодно. "Но, Володя, — продолжала я, — он все же умный, Сталин". "Совсем он не умный", — ответил Ильич решительно и поморщившись.
...Как В. И. ни был раздражен Сталиным, одно я могу сказать с полной убежденностью. Слова его о том, что Сталин «вовсе не умен», были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем — определенное и сложившееся, которое он и передал мне».
Живая картина, не правда ли? И свидетельство, которому трудно не доверять. Пусть Ленин был зол на Сталина и за жесткий режим, и за обман с цианистым калием. Но откуда такое пренебрежение? Как объяснить ленинское «самый жестокий человек в партии»? Почему не Троцкий — вот кто прославился совершенно умопомрачительной жестокостью во время войны. А что значит «вовсе не умен?»
Все объясняется очень просто, если вспомнить о такой вещи, как корпоративность. Все-таки Сталин был чужим в партийной верхушке. Они принадлежали к высшим слоям общества, он был выходцем из народа. Они почти всю свою революционную жизнь прожили за границей—он работал в России. Они общались со своим братом-интеллигентом, он — непосредственно с пролетариатом, от имени которого все и творилось. Наконец, они были теоретики, он — практик.
Кстати, и пресловутое «умен — не умен» получает в этом свете совершенно простое объяснение. Молотов, когда Чуев просил его оценить того или иного политического деятеля, неизменно оценивал его лишь с одной точки зрения: сколько тот внес нового в марксистскую теорию. Ясно, что Вячеслав Михайлович не сам это придумал, он просто воспроизвел те критерии, которые в то время существовали. И не стоит забывать, что «внутренняя партия», ее ядро, по-прежнему была организацией, орденом политиков-теоретиков. А Сталин никоим образом к ним не относился, так что, несмотря на все свои практические таланты, был все-таки некоторым образом «человеком второго сорта», как дворецкий, которого ценят, но в гостиную не пустят. Обойтись без него нельзя, но он «вовсе не умен», «груб» и непредсказуем.
Есть яркая иллюстрация к теме «свои — чужие». По этому поводу у Сталина с Лениным произошла очень характерная размолвка, которая, как в капле воды, показывает не просто разницу, а антагонизм этих двух вождей партии большевиков. Снова слово Марии Ульяновой.
«Мне рассказывали, что, узнав о болезни Мартова, В. И. просил Сталина послать ему денег. "Чтобы я стал тратить деньги на врага рабочего дела! Ищите себе для этого другого секретаря", — сказал ему Сталин. В. И. был очень расстроен этим, очень рассержен на Сталина». Естественно, Мартов был для Ленина хоть и врагом в политике, но своим по жизни, по духу. Равно как своим был и Троцкий — как бы вызывающе себя ни вел, что бы ни творил, корпоративная солидарность интеллигентов-революционеров мешала выступить против него. Но у Сталина ее не было — точнее, он был из другой корпорации. Отсюда, кстати, и слова о грубости. Тут можно привести смешной пример из науки о поведении животных. Кошка с собакой дерутся не потому, что они так уж друг друга не любят, — просто у них разная этика. Так, собака машет хвостом, когда она дружелюбно настроена, а кошка — когда собирается напасть, и т.п. И то, что казалось грубостью интеллигенту, не воспринималось в этом качестве простыми людьми. Для образованного человека матерное слово оскорбительно, а заводской цех без мата работать не может. И никто не обижается. Вот и все.
Рано утром 21 декабря 1924 года в квартиру Сталина вбежал Бухарин и сообщил: только что позвонила Крупская и сказала, что умер Ленин. Все они тут же отправились в Горки. По воспоминаниям В. Д. Бонч-Бруевича, когда они вошли, Сталин был впереди всех. «Он идет грузно, тяжело, решительно, держа правую руку за бортом своей полувоенной куртки. Лицо его бледно, сурово, сосредоточенно. Порывисто, страстно вдруг подошел Сталин к изголовью. "Прощай, прощай, Владимир Ильич... Прощай!" И он, бледный, схватил обеими руками голову В. И., приподнял, нагнул, почти прижал к своей груди, к своему сердцу и крепко поцеловал его в щеки и в лоб... Махнул рукой и отошел резко, словно отрубил прошлое от настоящего...»75
Многие вещи в политике можно понимать — и понимают! — двояко. Самый свежий пример — взрывы в Москве и Нью-Йорке. Одни придерживаются общепринятой версии: взрывы домов и уничтожение Всемирного торгового центра — террористические акты. Другие, из тех, что не верят ни во что, кроме беспредельности зла в человеке, считают их провокациями спецслужб — ФСБ и ЦРУ — чтобы оправдать в глазах общественного мнения расправу с Чечней и с Афганистаном. И доказывать здесь что-либо бессмысленно, ибо это вопрос веры.
Точно так же и с этим прощанием. Одни будут считать, что это — точно рассчитанная работа на публику, и таких большинство, ибо в глазах народа политики вообще не люди, а вычислительные машины. А кто-то, может быть, и посчитает все это правдой. Конечно, дико предположить, что человек, являющийся без пяти минут главой государства, может делать что-то не напоказ, что он вообще может иметь какие-то чувства, — но жизнь человеческая так разнообразна, и чего только в ней не бывает...
Глава 14
«ГОСУДАРСТВЕННИКИ» И «РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ»: КТО КОГО?
Вернемся теперь, после этого лирического отступления, несколько назад, в 1921 год. Война закончилась, исчезла внешняя вынуждающая сила, сплачивавшая большевиков против смертельной опасности. И сразу же с уменьшением давления проявились разногласия, отложенные «на потом». Собственно партия, или, пользуясь терминологией Оруэлла, «внутренняя партия», проявила отчетливую тенденцию по любому поводу вступать в бесконечные дискуссии, подавая дурной пример партии «внешней». То есть ничего нового-то не происходило, процесс этот шел с самого начала существования партии, в бесконечных дискуссиях проходила вся ее жизнь, не исключая и военного времени, — но во время войны спорили как-то между делом и по не слишком глобальным поводам. А теперь словесная река вырвалась, наконец, из теснины и разлилась на просторе.
Первым вестником нового жизненного этапа — еще, кстати, до окончания войны, стала «дискуссия о профсоюзах». Часть видных большевиков, размышляя о том, как организовать государство после победы в войне, выступила за передачу верховной власти профсоюзам. Троцкий тут же потребовал заодно их чистки и всеобщей милитаризации. (У него был свой интерес, он рассчитывал играть в этих милитаризованных профсоюзах ведущую роль.) Очередной теоретический спор, делов-то! — мало ли глупостей уже предлагали и еще будут предлагать. Охота в такое время заниматься такими проектами!
Но, как без труда догадается хоть немного продвинутый в реальной политике человек, дело-то было совсем не в профсоюзах. Вот ведь интересно — когда в наше время в верхах происходит какое-нибудь новое назначение или изменение, политическое ли, партийное или какое другое, то все правильно понимают происходящее: идет борьба за власть. И спрашивают не кто что предлагает, а кто чью руку держит и в чьей команде шагает. А как речь заходит о двадцатых годах, так словно туман глаза застит. Кто бы об этом времени ни писал, сразу же начинает разбираться, кто что говорил, кто на каких позициях стоял, кто был неправ и в чем именно, и так там, в этом идеологическом болоте, и остается.
На самом деле все было куда проще. Как писал эмигранту Илье Британу кто-то из видных большевиков (подозревали, что Бухарин): «Помните, когда пресловутая дискуссия о профсоюзах угрожала и расколом партии, и заменой Ленина Троцким (в этом была сущность дискуссии, скрытая от непосвященных тряпьем теоретического спора...)»76. Вот именно: тряпье теоретического спора —а суть-то совсем иная, самая банальная борьба за власть была сутью как этой, так и последующих дискуссий. И партийные массы, как мы увидим далее, прекрасно это понимали.
Надо сказать, что время для верхушечных разборок было самое неподходящее. Да, война закончилась — ну и что с того? Семь лет войн и революций отбросили Россию на добрых полстолетия назад. Сельское хозяйство давало 65% продукции от уровня 1913 года, промышленность—всего лишь 10%. Железнодорожный транспорт агонизировал. Недовольные продразверсткой крестьяне поднимали восстание за восстанием. Голод в Поволжье унес миллионы жизней. Положение было хуже некуда, но выходить из него предполагаюсь по-разному.
Психологически тогдашних большевиков можно поделить на «революционеров» и «государственников». Первые — нормальные, чистопородные смутьяны-радикалы — не видели для себя ни малейшего интереса в какой бы то ни было экономической прозе. Возиться с промышленностью, сельским хозяйством и прочей экономической дребеденью им было смертельно скучно, как скучно было бы путешественнику-землепроходцу работать председателем колхоза. Это были по сути своей че гевары, горевшие желанием «раздувать мировой пожар на горе буржуям», нести знамя социалистической революции в Европу, которая почему-то задерживалась с выступлением. Поэтому их совершенно не интересовали никакие экономические проблемы, они хотели одного — продолжать делать революцию.
«Государственники» же — некоторое количество случайно оказавшихся в этой лихой компании нормальных людей — собирались заняться приведением в порядок страны «Мировая революция»? Ну ладно, может быть, но это когда-нибудь потом... Едва ли нашелся бы в то время среди большевиков человек, который не верил бы в мировую революцию, но эти верили в нее как в светлое будущее, а не в то, чем надо заняться срочно и немедленно.
Главой «революционеров» был Троцкий, взгляды которого несколько позже вылились в теорию «перманентной революции», суть которой ясно видна из названия. И вечный бой, покой нам только снится! Победу большевиков в России он считал «недоразумением» и мог примириться с ней лишь как со ступенькой к долгожданной революции на Западе, которую он готов был приближать и разжигать любыми способами, вплоть до вооруженной интервенции. В середине 1930-х годов троцкизм дошел до совершенно безумной теории о том, что в России вообще все «неправильно», что надо вернуть ее в капитализм, «дорастить» до состояния, соответствующего промышленно развитой державе по Марксу, и потом вместе с Западом вести к революции. Но это будет потом. А пока что Троцкий рассматривал мир как «передышку» перед «последним и решительным боем» и проявлял полное отсутствие интереса к какому бы то ни было мирному строительству, тем более что не был в принципе способен ни к какому созидательному труду.
Однако в то время авторитет добывался не созидательным трудом, а митинговыми талантами, и авторитет у Троцкого был чрезвычайно велик. Он опирался на «молодых» партийцев, вступивших в партию в годы гражданской войны. Молодежь сама по себе не любит рутинной работы, зато легко находит «упоение в бою и бездны мрачной на краю», не задумываясь, что другие поколения, может быть, хотят совсем другого. Большинство молодых партийцев не знали, что до 1917 года Троцкий был меньшевиком и главным противником Ленина. Для них он был прежде всего победоносным наркомом, портреты которого висели на каждом углу. Сам же Лев Давидович видел себя, конечно, только на первых ролях. «Я не гожусь для поручений, — писал он впоследствии в автобиографии. — Либо рядом с Лениным, если бы ему удалось поправиться, либо на его месте, если бы болезнь одолела его».
Основным «государственником» в большевистских верхах был Сталин, практический ум которого двигался не от теории к теории, а от задачи к задачи. Если же надо было что-то теоретически обосновать, то он, вооруженный изобретенным им «творческим марксизмом» и семинарским образованием, мог без труда придумать обоснование «по Марксу» для всего, что бы ни происходило в стране.
Посередине же находился Ленин — странный персонаж, кажется, находивший одинаковое удовольствие как в теоретизировании, так и в решении конкретных задач. Он был чистый интеллектуал, мозг которого равно питался как воздушной сладостью идей, так и черным хлебом повседневности. Сей «абсолютный разум», не останавливавшийся ни перед чем ради реализации своих идей, чистопородный теоретик и такой же чистопородный авантюрист, был, однако, тоже малопригоден к практической работе, правда, по другой причине. Пять лет тяжелой работы по управлению государством уложили его в могилу. Сталин же выдержал тридцать пять лет — пять при Ленине и тридцать после него.
Людей, способных к практической работе, в партии было мало, ценились они на вес золота и пахали на них, как на волах. Убедившись, что Сталин справляется с работой в двух наркоматах, значение которых после войны намного выросло, Ленин решил нагрузить его еще одним «маленьким порученьицем» — взвалить на его плечи партию. Пока шла война, до партийных дел у ЦК, что называется, руки не доходили, организационной работой, аппаратом занимался секретариат в меру своего секре-тарско-письмоводительского умения. Собственно, то, что называлось РКП(б), вообще трудно было назвать партией. Ее теоретическую подкованность превосходно передает умилительная сцена из фильма «Чапаев». «Василий Иваныч, ты за большевиков или за коммунистов?» — «Я — за Интернационал!» — «А за какой ты Интернационал, за второй или третий?» — «А за какой Ленин!» Если таков командир, каковы же были у него бойцы?!
Единство и сплоченность партии были под стать политической грамотности. Однако, пока шла война, рядовому партийцу достаточно было не путать красных и белых — большего от него не требовалось, все сложные дискуссии проходили в «верхах» и его не касались. Но в условиях мирного строительства этого становилось недостаточно, ибо любые спорщики прежде всего апеллировали к массам, совершенно задурив голову рядовому составу. Надо было хоть как-то организовывать ту странную субстанцию, которая именовалась партией большевиков, а как и кому эти авгиевы конюшни можно поручить? И вот в апреле 1922 года, по инициативе Ленина, в партии вводят должность генерального секретаря, на которую избирают Сталина. Кроме него в секретариате работали Молотов и Куйбышев. Это уже были далеко не «письмоводители».
Сейчас много спорят, повысили этим избранием (точнее, назначением — не будем лукавить) статус Сталина или, наоборот, «задвинули» его на незначительную должность в угоду его противникам. Ну, во-первых, он по-прежнему был членом Политбюро, никто его оттуда не убирал, равно как не снимал и с двух его наркоматов. А во-вторых, организационный и технический руководитель партии, при том что партия руководила всем и контролировала все, при хорошей работе мог стать фактическим главой государства — и стал! Если бы он работал спустя рукава, то так и остался бы секретарем, как его предшественники, — но работать спустя рукава Сталин не умел.
Кстати, по замыслу Ленина, этот пост был далеко не техническим. До Сталина Секретариат возглавлял Молотов, и должность его называлась «ответственный секретарь». Молотов вспоминает: «Я встретился с Лениным. Мы с ним побеседовали по ряду вопросов, потом гуляли по Кремлю. Он говорит: "Только я вам советую: вы должны как Секретарь ЦК заниматься политической работой, всю техническую работу — на замов и помощников. Вот был у нас до сих пор Секретарем ЦК Крестинский, так он был управделами, а не Секретарь ЦК! Всякой ерундой занимался, а не политикой!"».
Сталин «ерундой» не занимался. Всем известна фраза Ленина: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть», сказанная всего лишь черед восемь месяцев после этого назначения. Однако этот пост, когда на него избирали Сталина, не предполагал никакой «необъятной» власти — ее не имел Крестинский, не имел Молотов. А Сталин вдруг взял и «сосредоточил»! Надо же, как это ему удалось!
А так же, как и все удавалось, — он просто начал работать. Стал привычно наводить порядок, создавать работоспособный аппарат. В службе информации, в учете и статистике, как и везде в государстве, царил невообразимый хаос, и, по требованию Сталина, секретари обкомов и губкомов стали писать в ЦК закрытые доклады, в которых освещали все стороны жизни своего региона. Конечно, этим должно было заниматься специальное ведомство, но Сталина ведь не назначали наркомом этого ведомства!
Но этого было мало. Он учредил еще и службу информаторов, которые делали то же самое, только неофициально, и, таким образом, получая информацию из разных источников, мог ее перепроверять. Наладил он также и проверку исполнения постановлений. Организовал партийную учебу, ибо образованных людей в партии кое-как хватало, чтобы закрыть посты секретарей губкомов, а с уездными секретарями была уже просто беда. Из них всего 5% имели высшее образование и 8% — среднее, остальные — как придется, в том числе имелись и вовсе неграмотные. Надо было проводить «чистки», ибо к правящей партии кто только не примазывался. Наконец, на всех уровнях партию сотрясали склоки — но тут даже и Генеральный секретарь был бессилен, ибо в этом задавало тон само Политбюро.
«ТРИУМВИРАТ» ПО КРЫЛОВУ: ЛЕБЕДЬ, РАК И ЩУКА
Журналист Юрий Кашук обнаружил во владивостокской газете «Бандит» напечатанные в 1922 году прозорливые стихи некоего Ло-ло:
Я твердо знаю, что мы у цели,
Что неизменны судеб законы,
Что якобинцы друг друга съели,
Как скорпионы.
Безумный Ленин болезнью свален,
Из жизни выбыл, ушел из круга.
Бухарин, Троцкий, Зиновьев, Сталин,
Вали друг друга!
Стихи и вправду прозорливые, но справедливы не только по отношению к якобинцам, а носят характер универсального закона. Достаточно вспомнить, какая кровавая свара разгорелась в XVIII веке вокруг российского престола, или перечитать Марка Твена «Как я баллотировался в губернаторы». Так что если чему и удивляться, то не тому, что внутри Политбюро шла борьба, а тому, что оно вообще могло работать. Состояло Политбюро из пяти человек, поименно: Ленин, Сталин, Троцкий, Зиновьев и Каменев, и было устроено точно по Крылову. Троцкий все рвался в облака — делать мировую революцию, Сталин пятился назад, к утраченному государственному порядку, а Зиновьев и Каменев тянули в ту воду, что толклась в ступе теоретических дискуссий. Пожалуй, только железная воля и авторитет Ленина могли привести эту компанию к хотя бы приблизительно единому знаменателю. И, когда Ленин заболел и отошел от дел, противоречия сразу стали антагонизмом. Реально на роль «наследника Ильича» претендовали трое из четверых: Зиновьев, Троцкий и Сталин.
Если подходить к делу формально-теоретически, то Зиновьев мог считаться «наследником номер один». Он играл ведущую роль в мировом коммунистическом движении, будучи председателем Коминтерна. В течение десяти лет он сопровождал Ленина, даже жил вместе с ним в шалаше в Разливе. То есть это был как бы российский «Энгельс» при российском «Марксе». Но до роли первого лица Григорий Евсеевич недотягивал. В теории он был начетчиком, в жизни человеком слабым и даже внешне неприятным — толстый, с бабьим лицом, визгливым голосом и истеричным характером. Кроме того, он слишком запятнал себя предательством в 1917 году, о чем все помнили, как помнили и о том, что Ленин тогда назвал их с Каменевым проститутками.
Правда, Зиновьев был как бы един в двух лицах: за его спиной стоял Каменев, действительно крупный интеллектуал. Но одного ума для управления государством мало. Каменев тоже был слаб как человек и плох как организатор, да он и не стремился к власти, предпочитая позицию за спиной Зиновьева. А за ними обоими маячила тень ленинградской партийной организации.
Очень колоритно о них вспоминал Молотов. Так, о Зиновьеве: «Он часто выступал. Любил выступать и умел это делать, срывая аплодисменты. В таких случаях они кажутся оратору большим фактором. А оказалось, что он не такой глубокий человек, как, скажем, Сталин или даже Каменев. Так сложилось, что в литературе имена Зиновьева и Каменева идут рядом. Но это совершенно разные люди, хотя Каменев идеологически накачивал Зиновьева. Зиновьев — писучий, говорливый, язык у него, как говорится, без костей. Каменев посолиднее, поглубже и оппортунист последовательный. Зиновьев пел, так сказать, на Каменева, поораторствует, бывало, очень революционно, а потом уже Каменев вступает в бой. Зиновьев был трусоват. Каменев — тот с характером. Он руководил фактически Зиновьевым. Но Зиновьев считался над Каменевым — тот его помощник, советчик. Зиновьев главный...»
Все ж таки едва ли как Зиновьев, так и Каменев действительно хотели быть на первых ролях. Свое отношение к власти они уже достаточно хорошо показали в сентябре 1917-го. Другое дело иметь почет, хорошее место, возможность сколь угодно печатать свои писания, участвовать в дискуссиях, наслаждаясь собственной гениальностью, — и, упаси Марксе, никакой серьезной работы! Ну, и сидели бы себе тихо — кто бы их тронул! Но их подвела страсть к партийным интригам.
Реально самой сильной фигурой в партии кроме Сталина был Троцкий. Будучи меньшевиком, он до 1917 года все время выступал против Ленина и его команды с правых, умеренных позиций. К большевикам Троцкий попал почти случайно, войдя в партию в составе группы «межрайонцев», и, оказавшись в их среде, начал поддерживать Ленина. Потом каким-то загадочным образом стал считаться «левее левых» — но лишь потому, что основным его занятием была критика всего, что исходило от власти, а критиковать Политбюро в начале 1920-х годов выгоднее всего было слева, с позиций «за что боролись?!» Но главным его политическим убеждением, принципом, страстью была жажда власти и жажда самоутверждения. Помните, Волкогонов писал: «Я не знаю ни одного русского революционера, который бы так много, подробно, красочно говорил о себе...».
Авторитет у него был высоким. Участники революции помнили, что именно Троцкий склонил на их сторону петроградский гарнизон, и никогда не подсчитывали его реальный вклад в работу. (Чуев спросил Молотова: «Троцкий большую роль сыграл?» «Большую, — ответил Молотов, — но только агитационную роль. В организационных делах он мало принимал участия, его не приглашали, видимо...».) Во время Гражданской войны он был нар-комвоеном, стоял во главе армии и флота: как стоял — это другой вопрос. Подведомственная ему армия выиграла войну, а чьими усилиями — это, опять же, другой вопрос. Наконец, он был лучшим оратором в партии, да и вообще считался одним из лучших ораторов XX века и имел колоссальную митинговую популярность.
И опять слово Молотову: «Ленин понимал, что с точки зрения осложнения дел в партии и государстве очень разлагающе действовал Троцкий. Опасная фигура. Чувствовалось, что Ленин рад бы был от него избавиться, да не может. А у Троцкого хватало сильных, прямых сторонников, были также и ни то, ни се, но признающие его большой авторитет. Троцкий — человек достаточно умный, способный и пользовался огромным влиянием. Даже Ленин, который вел с ним непримиримую борьбу, вынужден был опубликовать в "Правде", что у него нет разногласий с Троцким по крестьянскому вопросу. Помню, это возмутило Сталина как несоответствующее действительности, и он пришел к Ленину. Ленин отвечает: "А что я могу сделать? У Троцкого в руках армия, которая сплошь из крестьян. У нас в стране разруха, а мы покажем народу, что еще и наверху грыземся!"». Сталин не спорил с Ильичом, но, взяв власть, перестал заигрывать с Троцким, и результат превзошел все ожидания: Лев Давидович, бессильный справиться со своей неуемной жаждой власти, тут же наделал глупостей и, проигрывая бой за боем, в итоге оказался в Мексике на положении эмигранта.
Пока Ленин был работоспособен, он как-то ухитрялся привести эту разношерстную компанию к хотя бы относительному единению. Но в мае 1922 года он тяжело заболел и фактически отошел от руководства страной, ненадолго вернувшись лишь осенью — до следующего приступа. Странное наступило время. Пока вождь был жив и мог, хотя бы гипотетически, поправиться, схватку за власть проводить было попросту неприлично, и в Политбюро царила атмосфера ожидания. Откровеннее всех вел себя несдержанный Троцкий. Он фактически отошел от работы, даже присутствуя на заседаниях Политбюро, не участвовал в обсуждении, а демонстративно читал английский или французский роман, либо же выискивал ошибки и оговорки у других членов Политбюро, чтобы затем обрушиться на них с язвительной критикой. И чем дальше, тем меньше было надежды, что Ленин когда-нибудь вернется в свой кремлевский кабинет.
Итак, как мы уже знаем, в конце декабря — начате января 1923 года Ленин чувствовал себя плохо, был нервным, подозрительным и, находясь в таком состоянии, он обрушился на Сталина. Что любопытно, в компании с Иосифом Виссарионовичем под обстрел ленинского раздражения попал и «великорусский шовинизм». 30 декабря, в день открытия I съезда Советов СССР, Ленин продиктовал письмо о национальных взаимоотношениях, в котором рассуждал о том, «как действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды», опять же со шпилькой по адресу Сталина. Письмо было спровоцировано инцидентом в Грузии, главным героем коего стал Серго Орджоникидзе, которого Ленин так защищал незадолго до того.
Из мифологии:
У телеграфиста грузинского ЦК Кобахидзе было пятеро детей, семья ютилась в лачуге. Он обратился за помощью к представителю центра Орджоникидзе — тот отказал. «Твои лошади живут лучше, чем мои дети, —рассердился Кобахидзе. — Ты ишак Сталина!» Орджоникидзе дал ему пощечину».
Насчет «ишака Сталина» и пятерых детей в лачуге история умалчивает. Известно, что Кобахидзе, один из национал-уклонистов, в пылу спора обвинил Орджоникидзе, возглавлявшего краевой комитет ВКП(б), в коррупции. Горячий Серго в ответ дал обидчику по физиономии — а что, еще Ленин, оправдывая его, говорил, что у него «характер вспыльчивый», — вот он и вспылил. Серго вообще подраться любил, он и на Молотова, с которым дружил, тоже как-то в пылу дискуссии кинулся — потом еще Киров их мирил. Из инцидента же с Кобахидзе возникла крупная партийная склока, ее пришлось расследовать Сталину и Дзержинскому, и они, не питая ни малейшей симпатии к грузинским националистам, что называется, «прикрыли» Серго. Кстати, в этом конфликте отчасти и Ленин виноват — надо было ему сразу конкретизировать, кому можно морду бить, а кому нельзя, а то и запутаться недолго: в одном случае Ильич мордобой оправдывает, а в другом — наоборот.
Но что здесь самое замечательное — так это ленинская логика. Грузин грузину врезал, инцидент расследовали грузин и поляк и никакого политического криминала не нашли, кроме обычной распущенности, а из всего этого почему-то получился «великорусский шовинизм». Правда, со Сталиным по части «держиморд» у Ленина были давние счеты, они не сошлись во взглядах на национальную политику СССР. Ленин хотел устроить союз на началах полной автономии, а Сталин продавил федеративный принцип. По поводу чего Ленин утверждал, что самые худшие великорусские шовинисты получаются из «инородцев». Отчасти он прав, по части русофобии не то что грузинам, но даже полякам и украинцам куда как далеко до среднего русского интеллигента. У них нелюбовь к России осознанная и разумная, имеются счеты и претензии, а у нашей «совести нации» она какая-то прямо желудочная.
Этим инцидентом неприятные сюрпризы со стороны Ленина не закончились. В мае 1924 года, за пять дней до открытия XIII съезда партии, Крупская передала в ЦК конверты со всеми работами Ленина, надиктованными в период болезни, сказав, что Ленин просил огласить «Письмо к съезду» после своей смерти на съезде партии. Доказательств этому никаких не было, да и само письмо представляло собой машинописный экземпляр, даже не подписанный. Тем не менее со вдовой вождя спорить не стали, документы приняли, разве что «письмо» не стали читать с трибуны и произвели оглашение по делегациям. Строго говоря, серьезно повредить «Письмо» могло только Сталину, однако предложение Ленина заменить генсека съезд не стал даже обсуждать, и все делегации без исключения высказались за Сталина. Что любопытно, в его защиту горячо и страстно выступил Зиновьев. Тем и закончилась история с завещанием, воскресшая в годы перестройки как сенсация и ни в коей мере не являвшаяся таковой в то время, когда она произошла.
Не стало Ленина, и «лебедь, рак и щука» потянули каждый в свою сторону. В самом сложном положении оказались Зиновьев с Каменевым. С одной стороны, растущее влияние и методы управления Сталина им не нравились, а с другой, они еще больше боялись Троцкого с его призраком военной диктатуры. Недовольные некоторыми назначениями Сталина они, сидя в Кисловодске на отдыхе, послали ему письмо с упреками, на что Сталин ответил им с солдатской прямотой: «С жиру беситесь, друзья мои». Кстати, он по курортам не ездил, хотя крепким здоровьем не отличался.
Тем же летом, на прогулке в горах, они, забравшись в какую-то пещеру в компании с Лашевичем, Евдокимовым и -Ворошиловым, стали обсуждать положение в партии, предаваясь извечному русскому вопросу, что делать. Родилась идея, которую поддержали все, кроме Ворошилова: создать новый партийный секретариат из Троцкого, Сталина и кого-нибудь третьего — Каменева, Зиновьева или Бухарина. Читай: Сталин будет работать, Троцкий саботировать а «третий» заниматься демагогией. Однако идея резко не понравилась как Сталину, которому хотелось хотя бы в секретариате обойтись без дискуссий, так и Троцкому, не желавшему делить необъятную власть секретаря ЦК ни с кем, даже с тем, кто эту власть создал. Сталин заявил, что он готов очистить место без шума и дискуссии, от чего все участники категорически отказались. Демократия демократией, но и работать ведь кому-то надо!
Ленин был еще жив, когда произошла первая настоящая схватка за власть. 1923 год был годом, когда, казалось бы, начали сбываться самые смелые мечты «революционеров». Германию сотрясал жесточайший кризис, в котором наши теоретики увидели долгожданную революционную ситуацию, и Коминтерн начал всемерно помогать немецкой «революции» — организационно, технически, оружием и советниками, в общем, всем, чем мог. Троцкий и Зиновьев вызвались поехать в Германию, чтобы самолично организовывать восстание. Можно себе представить, что бы из всего этого получилось, если бы туда отправился, например, «демон революции» со всеми своими амбициями или председатель Коминтерна Зиновьев. И без того его орлы никому не подчинялись и творили, что хотели, им там только босса и не хватало!
Еще в сентябре на пленуме ЦК Троцкий потребовал разработать календарную программу подготовки и проведения германской революции. Пленум отверг его идею, однако 4 октября 1923 года Политбюро все-таки утвердило дату. Германская революция должна была начаться 9 ноября. Военная комиссия ЦК разработала план мобилизации Красной Армии на помощь германскому пролетариату. Может статься, что РККА и способна была победить немецкую армию, численность которой условиями Версальского мира была установлена в сто тысяч человек, но ведь в Германию пришлось бы прорываться через Польшу, которая только что торжественно разгромила Красную Армию. Впрочем, этим никто не смущался, какая такая Польша — мировая революция начинается!
По счастью, «германский красный октябрь» торжественно провалился. Из всего победоносного немецкого пролетариата восстание поднял только Тельман в Гамбурге. Оно началось 23 октября и было очень быстро разгромлено. В назначенный же Политбюро день, по иронии судьбы, в Мюнхене состоялся «пивной путч» Гитлера, который провалился столь же победоносно, как и «красный октябрь». А узнав в начале января, в каком развале находится Красная Армия, Сталин сказал: «Если бы Бог нам не помог... и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах!»
Но вернемся к битве за власть. В начале октября, в напряженнейшее время, когда в любой момент могла разразиться война, Троцкий направил в секретариат ЦК письмо с очередной порцией гадостей по поводу политики партии. Впрочем, к гадостям Троцкого все уже привыкли, однако на этот раз произошло нечто новенькое: одновременно с его письмом в ЦК поступило так называемое заявление 46-ти, с теми же требованиями «разворачивать мировую революцию и т.д.». Вот чего в эти дни партии остро недоставало, так это дискуссии! Поэтому такое выступление в то время, когда в любой момент могла начаться война, было воспринято как предательство. Но все же в самый разгар подготовки германской революции пришлось собирать пленум, и не какой-нибудь, а объединенный ЦК и ЦКК, и все-таки устраивать дискуссию. В начале 1924 года были подведены итоги: в поддержку ЦК выступили 98,7% членов партии. Зря Ильич так боялся раскола, это был бы не раскол, а «откол»! Откольчик, ма-а-аленький такой... Авторы письма получили по голове и притихли. Но ненадолго.
После смерти Ленина процесс пошел дальше, и вскоре уже все переругались со всеми. Отношения Сталина с Зиновьевым и Каменевым достигли такой остроты, что в августе 1924 года Сталин снова подал в отставку, так и мотивируя эту просьбу — невозможностью совместной работы с ними. С другой стороны, Троцкий в своей статье «Уроки Октября» обрушился на Зиновьева и Каменева — но тоже получил по голове, причем гораздо сильнее, чем год назад. Самые мягкие Среди его противников из партийных масс требовали убрать Троцкого из Реввоенсовета, самые непримиримые — исключить из партии, в том числе этого требовали ленинградцы (Ленинград был вотчиной Зиновьева). Склока в верхах рядовым партийцам, не получавшим от нее, в отличие от верхушечной оппозиции, ни малейшего удовольствия, надоела до смерти.
Но вместо того чтобы воспользоваться ситуацией и разобраться наконец с этим «перманентным дезорганизатором», Политбюро — а ситуация в нем зависела в основном от Сталина — ограничилось тем, что сняло его с поста наркомвоена. Это было крупной ошибкой, которая привела впоследствии к трагическим последствиям и послужила одной из причин того, что в народе называют «тридцать седьмым годом».
Если что и могло быть хуже, чем Политбюро образца 1921 года, так это его состав в 1925 году. К прежним, уже притершимся друг к другу «закадычным врагам» добавились еще Бухарин, Рыков и Томский. Идейным вождем новых троих членов был Бухарин. Он почему-то считался вождем «правых» в партии, хотя его взгляды были куда левее сталинских. Впрочем, он постоянно менял свои теоретические позиции, одно лишь было неизменно — он видел Россию как плацдарм и резерв для будущей мировой революции. Правда, он был в то время еще и за укрепление крестьянского хозяйства и даже бросил лозунг «Обогащайтесь!».
Казалось бы, Политбюро должно было разделиться на «правых», «триумвират» (Сталин, Зиновьев, Каменев) и героя-одиночку Троцкого, который будет гордо стоять над схваткой. Однако все вышло не так. В августе ленинградцы внезапно объединились против Сталина. На октябрьском Пленуме они выступили с теоретическим обоснованием своей позиции, однако присутствующие быстро разобрались в ситуации. Когда после длиннейшей двухчасовой речи Каменев сделал вывод, что «товарищ Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба. Мы против единоначалия, мы против того, чтобы создавать вождя!», в зале послышались выкрики: «Вот оно в чем дело!» «Раскрыли карты!». В общем, и эта атака провалилась. Так же закончились и другие нападки на Сталина, в каком бы сочетании ни объединялись оппозиционеры.
Масса партийцев отнюдь не была слепой толпой, замороченной марксизмом. Это были нормальные, практичные люди, которые понимали, что к чему, и прекрасно видели теоретический разнобой оппозиции, каждый из представителей которой говорил свое, да еще и чуть ли не каждый год меняя позиции. В 1925 году Сталин смеялся над этим их свойством: «Каменев говорил одно, тянул в одну сторону, Зиновьев говорил другое, тянул в другую сторону, Лашевич — третье, Сокольников — четвертое. Но, несмотря на разнообразие, все они сходились на одном. На чем же они сошлись? В чем же состоит их платформа? Их платформа - реформа Секретариата ЦК. Единственное общее, что вполне объединяет их — вопрос о Секретариате. Это странно и смешно, но это факт».
Позиция Сталина в отличие от теоретических рассуждений его противников была предельно ясной. Что-что, а говорить просто и понятно он умел! Кроме того, он показал себя и опасным противником в дискуссиях, мастером полемики «с переходом на личности». От его убийственного остроумия досталось многим. Выглядели эти выпады примерно так:
О Радеке: «Есть люди, которые имеют язык для того, чтобы владеть и управлять им. Это — люди обыкновенные. И есть люди, которые сами подчинены своему языку и управляются им. Это — люди необыкновенные. К такого рода необыкновенным людям принадлежит Ра-дек. Человек, которому дан язык не для того, чтобы управлять им, а для того, чтобы самому подчиняться своему собственному языку, не будет в состоянии знать, что и когда сболтнет язык...».
О Каменеве: «Каменев взял на себя труд доказать, что основная статья Ленина (1915 г.), трактующая о возможности победы социализма в одной стране, не касается будто бы России... Каменев взял на себя этот сомнительный труд для того, чтобы прочистить, таким образом, путь Троцкому... Грубо говоря, Каменев взял на себя роль, так сказать, дворника у Троцкого, прочищающего ему дорогу. Конечно, печально видеть директора Института Ленина в роли дворника у Троцкого не потому, что труд дворника представляет что-либо плохое, а потому, что Каменев, человек, несомненно, квалифицированный, я думаю, мог бы заняться другим, более квалифицированным трудом. Но он взял на себя эту роль добровольно, на что он имел, конечно, полное право, и с этим Ничего не поделаешь...».
О Зиновьеве:
«Зиновьев хвастал одно время, что он умеет прикладывать ухо к земле, и когда он прикладывает его к земле, то он слышит шаги истории. Очень может быть, что это так и есть на самом деле... Но одно все-таки надо признать, что Зиновьев, умеющий прикладывать уши к земле и слышать шаги истории, не слышит иногда некоторых "мелочей". Может быть, оппозиция и умеет действительно прикладывать уши к земле и слышать такие великолепные вещи, как шаги истории. Но нельзя не признать, что, умея слышать великолепные вещи, она не сумела услышать ту "мелочь", что партия давно уже повернулась спиной к оппозиции, а оппозиция осталась на мели... Что же из этого следует? А то, что у оппозиции, очевидно, уши не в порядке. Отсюда мой совет: уважаемые оппозиционеры, лечите свои уши!»
Народу это нравилось. Во-первых, в его словах была хотя и грубая, но правда, а во-вторых, здорово сказано! Однако едва ли осмеянные Сталиным противники когда-либо могли его простить.
1926 год принес с собой новое в поведении оппозиции. Во-первых, она наконец объединилась. Под новым «заявлением 13-ти» стояли подписи Троцкого, Зиновьева, Каменева, Пятакова, Крупской и др. Да, и Крупской — странно было бы, если бы она после скандала со Сталиным выступила на его стороне, и странно было бы, если бы оппозиция не использовала такой козырь! Один лишь Бухарин был на стороне Сталина —пока что...
Во-вторых, Троцкий стал разыгрывать провокационную карту — он поставил на Политбюро вопрос об антисемитизме, совершенно по классическому принципу, сформулированному в известном анекдоте: «Если Иванова посадили за воровство, то он просто вор, а если Рабиновича — то это антисемитизм». Поскольку подавляющее большинство оппозиционеров были евреями, то Лев Давидович представил дело так, что борьба с оппозицией была проявлением антисемитизма. Сталин стал его опровергать, заявив, что ЦК борется с оппозицией не потому, что они евреи, а потому, что оппозиционеры. По поводу чего мы имеем роскошный образчик провокационной логики Троцкого: «Каждому политически мыслящему человеку была совершенно ясна намеренная двусмысленность этого заявления... "Не забывайте, что руководители оппозиции — евреи", — вот настоящий смысл слов Сталина, опубликованных во всех центральных газетах». Трудно сказать, знали ли народные массы о национальности Зиновьева, Каменева, да и самого Троцкого, с их русскими псевдонимами, однако после этого заявления внимание масс к национальности партийных верхов было привлечено всерьез и надолго, и число антисемитов, думаю, выросло изрядно.
Вообще история с антисемитизмом и борьбой с ним очень напоминает пресловутое американское равноправие черных и белых. Тут я могу сослаться на себя. Никогда в жизни не страдала ни расизмом, ни национализмом, но в последнее время я стала ловить себя на стойком отвращении к неграм. А все эта американская политкорректность. Когда в каждом фильме один из главных героев непременно негр, то постепенно это начинает очень сильно раздражать и вызывает обратный эффект. Хорошо, что в те времена не было телевидения, а то товарищ Троцкий довел бы дело до погромов.
Третье новое, что появилось в поведении оппозиции, было только что забытым старым. Они начали нелегально печатать свои воззвания на чем попало, вплоть до пишущих машинок.
И вот свершилось то, что рано или поздно должно было свершиться. Оппозиция «достала» партийцев. В самом деле — работы по горло, надо восстанавливать хозяйство, создавать армию, а тут в верхах черт знает что творится, свистопляска какая-то. На очередных обсуждениях в партийных ячейках Москвы и Ленинграда лидерам оппозиции просто не давали выступать. Впервые в жизни Троцкий, один из величайших ораторов XX века, провалился — его слова перекрывал рев толпы. Еще повезло, что не побили... Туда же, куда Троцкого, послали и остальных ораторов. Из 87 тысяч присутствовавших на собраниях в этих двух городах за оппозицию проголосовало 496 человек. И не надо искать здесь тоталитарную партийную дисциплину, все было куда проще. Потихоньку восстанавливалась промышленность, поднималось сельское хозяйство, все это прекрасно видели, и оппозиция выглядела просто кучкой крикунов, мешающей Сталину и его команде работать. Как оно на самом деле и было.
Но так деятельность оппозиции проявлялась практически, однако у нее была и теоретическая, точнее, мировоззренческая подоплека. В 1926 году Сталин сформулировал принципиальное разногласие между генеральной линией и столь любимой нашими господами демократами оппозицией. «В чем состоит эта разница? В том, что партия рассматривает нашу революцию как революцию социалистическую, как революцию, представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира, тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, еще не победившей пролетарской революции на Западе, как "придаточное предложение" к будущей революции на Западе, как нечто, не имеющее самостоятельной силы».
Неудивительно, что господа перестроечные демократы так возлюбили оппозиционеров — они ведь тоже не видят в России самостоятельной ценности, рассматривая ее как придаток западной экономики. Впрочем, привычка «задрав штаны, бежать за Западом» — это не Явлинские с Собчаками придумали, и не Троцкие с Каменевыми, это свойство старое, вековое свойство русских «верхов» смотреть на Запад преданными собачьими глазами, повернувшись к родной стране, пардон, противоположной частью и ощущая себя по причине таких предпочтений элитой среди ничего не понимающего быдла. Ну точно та Дуня, что позавчера в город приехала, а сегодня в очереди разоряется: «Понаехали тут! Деревня!»
И пусть хоть один человек, прочитавший изложенное в этой главе, скажет, что эту оппозицию не пытались убедить, подчинить партийной дисциплине, хоть как-то к делу приспособить. Пытались. Не вышло. И не могло выйти никогда по одной очень простой причине: деятели оппозиции были сплошь «революционеры», а «революционер» не может быть приспособлен к делу по причине абсолютной деструктивности всей своей деятельности. Ну не выйдет из пулемета нужная в хозяйстве вещь, на какой бок его ни положи! Из него можно только стрелять. Так и революционер — он может только делать революцию, ни на что иное он не пригоден.
Ну хорошо, допустим, дали бы Троцкому власть. И что? Чем бы все кончилось, вполне можно предугадать. Всенародным бунтом при попытке всеобщей милитаризации всего, либо войной при прорыве Красной Армии на помощь мировому пролетариату. А после неудачи по первому или второму типу — поход на Индию, после чего, положив конный корпус где-нибудь в песках Афганистана, Лев Давидович отправился бы в эмиграцию, побежденный, но не сломленный, и занялся разработкой теории мировой революции. Собственно, этим все и кончилось, только с меньшими потерями для Советской России и с большей рекламой для самого Троцкого, за спиной которого не было позорного поражения, ибо злодей Сталин не дал ему осуществить свои гениальные планы.
Так что не надо утверждать, что Сталин стал главой государства с помощью интриг. Коварства, давления на партию и обмана масс, стравливания между собой противников и прочих макиавеллиевских штучек. Противников его стравливать не надо было — сами передерутся. Обманывать рядовых партийцев тоже нужды не было, те прекрасно видели, что это за публика. Достаточно было дать им волю, возможность показать себя во всем блеске. Сталин все-таки нажил себе на этом деле болезнь желудка, поскольку воевал со старыми товарищами по партии, соратниками Ленина. Но что поделаешь!
Потерпев столь сокрушительное поражение, оппозиция, однако, и не думала смиряться, как того требовала партийная дисциплина. Она пошла по конспиративному пути. Дело это было привычным — до революции только такой работой и занимались! Начали проводить подпольные сходки — в лесу, на кладбищах, на конспиративных квартирах, выставляли патрули для охраны. Вскоре была создана настоящая параллельная партия, имевшая свои ячейки, райкомы, обкомы. Отделения этой партии имелись в Москве, Ленинграде, Харькове, Одессе, в Грузии, на Урале, в Сибири. Создавали подпольные типографии. В общем, они явно поступали, как в том анекдоте: «Уехал в Женеву. Начинаю все сначала». Но об этом — как-нибудь в другой раз, если Бог приведет написать еще книгу...
Часть четвертая
САТАНА ОТЫГРЫВАЕТСЯ НА ЛЮБИМЫХ
Глава 15
ЦВЕТОК ДЛЯ КАМЕННОГО СЕРДЦА (ЕКАТЕРИНА)
Это только в книжках для девочек-подростков молодые мужчины ожидают своих суженых в трогательной невинности. В жизни, как известно, бывает несколько иначе, и Иосиф Джугашвили не был исключением. Однако в отличие от многих других мужчин, особенно из числа представителей интеллигенции, у него никогда не было потребности афишировать свои любовные похождения. Поэтому про большинство его женщин не известно ничего более того, что сказал, например, Молотов, когда Сталин отбил у него девушку: «Вот Маруся к нему и убежала». Кто была эта Маруся, долго ли они были вместе — того никто не знает, никогда не узнает, да и знать этого не надо. В основном, романы Иосифа Джугашвили представляли собой «союзы революционеров», которые легко возникали и так же легко распадались, и Коба, по-видимому, не часто нарывался на отказ, о чем можно судить по следующему случаю. После возвращения из ссылки в Батум он одно время жил на квартире Натальи Киртавы и потом предложил молодой женщине приехать к нему в Тифлис. Та отказала, и Коба был смертельно обижен. По крайней мере, после возвращения в Батум, увидев Наталью, он зло крикнул: «Не подходи ко мне!» Привычные к отказам люди так себя не ведут. Да и, если судить по фотографиям тех лет, мужчина он был весьма и весьма привлекательный...
Но один раз он встретил женщину, чистота и цельность которой взяли верх над партийными нравами.
"В 1903 году, когда Сталину шел 24-й год, он женился на молодой малокультурной грузинке..." (Л. Троцкий)
"Екатерина была деревенская девушка, но с присущим большинству грузинок природным аристократизмом черт лица, фигуры, манеры поведения." (Л. Васильева)
Биограф из Троцкого получился так себе — даже в своем «Опыте политической биографии» он делает явное ударение на слове «политический», а собственно биографией интересуется мало. Сталин женился не в 1903 году, а в 1906-м, и его жену мог назвать малокультурной только человек, привыкший определять уровень культуры по изощренности в светской болтовне. Что же касается «деревенской девушки»—то Екатерина была отнюдь не крестьянкой, а одной из самых модных портних Тифлиса. Козой и огородом тут и не пахло... «Вы не представляете, какие красивые платья она умела шить...»,— вспоминал позднее Сталин.
Все началось в 1905 году. В сентябре этого богатого событиями года в доме на Фрейлинской улице, 3, часть которого снимала семья недавно женившегося Михаила Монаселидзе, появился беспокойный гость. Его привел шурин Михаила Александр Сванидзе, сказав, что товарищу нужен ночлег, и желательно скрыть этот факт от сестер. В ночном госте Михаил узнал своего старого товарища по семинарии Coco Джугашвили. Квартира была надежной, ее хозяева — убежденными революционерами, и Coco здесь задержался. Этот тихий дом стал настоящим штабом революционного движения горячей осенью 1905 года.
Естественно, раз гость жил в доме, с ним познакомились и сестры. Семья была большая: сам Александр Сванидзе, три его сестры — Александра, Като и Машо и муж Александры Михаил. Две из трех сестер были известными в городе портнихами, к ним на примерку приходили жены городской верхушки, так что квартира была вне подозрений, и никто даже представить себе не мог, что по вечерам знатных и богатых клиентов сменяют большевики.
В 1905 году Иосифу исполнилось 27 лет. Молодой мужчина, горячего кавказского темперамента, он был скромен в одежде и умерен в еде, но по части женщин отнюдь не аскетичен. Однако в семье Сванидзе все с самого начала пошло иначе, чем обычно, и, как только Като сказала Иосифу, что ждет ребенка, тот сразу же решил жениться на ней.
Легко сказать: «жениться». Человек, находящийся на нелегальном положении, в розыске, приходит регистрировать брак! Но не зря же они в свое время учились в семинарии: выход был найден. Михаил Монаселидзе вспоминает: «Несмотря на мои старания, ни один священник не соглашался венчать их в церкви, так как Coco не имел собственных документов и жил нелегально по паспорту какого-то Галиашвили. Спустя несколько дней я встретился на улице со священником церкви Святого Давида Кита Тхинвалели, однокурсником Coco по семинарии. Я ему сообщил про наше дело, и он дал согласие, но с условием, что об этом ничего не должен был знать первый священник церкви, ввиду чего в церковь надо было подняться в один или два часа пополуночи и в небольшом количестве»77. В ночь с 15 на 16 июля они поженились.
Но дальше Като повела себя не так, как полагалось бы, а совсем наоборот. Она не стала светским образом регистрировать брак, делать пометки в паспорте, а также оставила свою девичью фамилию. Таким образом, о том, что она замужем, никто не знал. В глазах людей —соседей, клиентов - она, по мере того как обнаруживалась беременность, неизбежно должна была стать распутной женщиной. Нравы же на Кавказе были строгими.
Да, но почему нельзя было пожениться по фальшивому паспорту? Или, наоборот, вообще не жениться - многие революционеры прекрасно жили со своими подругами просто так, не придавая ни малейшего значения «пустым обрядам». К чему весь этот антураж дамских романов - тайный брак, ночное венчание? Смысл очень простой: Като была верующей (про Иосифа мы не знаем), и ей важен был брак перед Богом и под настоящими именами, а что люди скажут - это не так важно. Интересно, что не только Иосиф, но и мужчины их семьи, тоже революционеры, не нашли в такой позиции ничего странного. Оказывается, не так уж неразрывно связаны социал-демократия и безбожие, это уже позднейшая пропаганда туману напустила, выдавая нравы интеллигентской партийной верхушки за всеобщее свойство всех эсдеков.
«Почти не было случая, чтобы революционный интеллигент женился на верующей, - писал впоследствии Троцкий. — Это просто не отвечало нравам, взглядам, чувствам среды. Коба представлял, несомненно, редкое исключение. По взглядам он был марксистом, по чувствам и духовным потребностям - сыном осетина Бесо из Диди-Лило». Неистовый Лев Давидович, вероятно, воображал, что заклеймил позором своего вечного оппонента. Впрочем, можно с уверенностью сказать, что на пути молодого горячего Coco попадалось достаточно женщин, отвечающих нравам среды. Вот только жениться на них он не спешил, будучи действительно по чувствам и духовным потребностям далеким от «марксизма» российского разлива с его мечтой об обобществлении женщин.
Едва обвенчавшись, молодой муж вернулся к партийной работе. А его жену ждали неприятности. В середине октября в Москве у одной из арестованных социал-демократок был обнаружен адрес Сванидзе с припиской: «Спросить Coco». Из Москвы информация пошла в Тифлис, где очень хорошо знали, кто такой Coco, и 13 ноября в дом Сванидзе нагрянула полиция. Като все отрицала, паспорт ее был девственно чист, но ее все равно обвинили в том, что она - жена Coco, и увели. Время было суровое, и полиция пользовалась любой возможностью схватить столь известного большевика.
Однако все полицейские старания окончились ничем. Като, непонятно за что, присудили к двухмесячному заключению в полицейской части, однако у модной портнихи всюду были клиенты. Ее клиенткой оказалась и жена пристава, которая тут же перевезла молодую женщину на свою квартиру. Мужу было заявлено, что уж коль скоро Като предстоит отбывать срок, то не в участке, а у них дома. Там ее беспрепятственно навещали родственники, в том числе и вернувшийся из поездки муж, которого представили двоюродным братом. А затем жена пристава добилась для заключенной разрешения ежедневно на два часа приходить домой, где ее уже ждал супруг, которого в результате этой хитроумной операции задержать так и не удалось. Наконец, это «тюремное заключение» надоело даже полиции, и под самый новый, 1907, год Екатерину освободили. Уже 18 марта 1907 года она родила сына, которого назвали Яковом. И почти сразу, в середине апреля, молодой отец снова уехал за границу — теперь уже в Лондон, на очередной съезд.
О первой жене Иосифа Джугашвили известно мало. Его внучка Галина, дочь Якова, основываясь на семейных рассказах, писала: «Деду она была идеальной женой, так как чудом воплощала все качества, которыми молва награждает восточных женщин, хотя обладает ими далеко не каждая из них. Отличная швея и стряпуха, она (и это главное) не покушалась на приоритет мужа даже в самых незначительных семейных решениях».
Они побыли вместе совсем мало. В середине июля Иосиф переехал в Баку и забрал с собой жену с сыном, но, едва устроив семью на новом месте, тут же снова умчался куда-то по партийным делам, лишь время от времени возвращаясь домой. А в октябре 1907 года Екатерина Сванидзе заболела тифом. Иосиф отвез ее с ребенком к родным в Тифлис, а сам вернулся в Баку, к прерванной работе. Но ненадолго. Вскоре его вызывают в Тифлис: Като совсем плоха. 22 ноября она умерла у него на руках.
«В музее Сталина в Гори, — вспоминает Светлана Аллилуева, — была одна замечательная фотография 1907 года, на которой еще молодой Сталин — двадцати восьми лет — стоит возле гроба своей первой жены. Она была так молода и обладала ангельской, чистой красотой даже в смерти, и он стоит, наклонив голову, с выражением горя на лице, и черные волосы падают в беспорядке на лоб. Я видела эту фотографию не раз, но директор музея сказал, что они "сняли ее, так как волосы там не в порядке"... нервное, молодое, худое лицо с растрепанными волосами "не годилось для экспозиции"». А старый знакомый Иосифа И. Иремашвили вспоминал о похоронах: «Коба крепко пожал мою руку, показал на гроб и сказал: «Coco, это существо смягчало мое каменное сердце; она умерла и вместе с ней последние теплые чувства к людям». Он положил правую руку на грудь: «Здесь, внутри, все так опустошено, так непередаваемо пусто».
Семьи больше не было, теперь у него оставалась лишь революция. Оставив сына у родных, он снова возвращается к прерванным делам.
Еще один сын Сталина родился в Сольвычегодске. А несколько раньше, в 1909 году, в этом маленьком городке он познакомился с женщиной, на которой чуть было не женился во второй раз. Стефания Петровская, сама находившаяся в ссылке, правда, состояла в гражданском браке с другим ссыльным. Но что такое гражданский брак? Вполне отвечая нравам среды, она, отбыв свой срок, отправилась не к прежнему мужу, а в Баку, к Иосифу. Они вступили в «определенные отношения», которые чуть было не увенчались законным браком, однако помешали роковые обстоятельства в лице жандармского управления: в марте оба были арестованы. Стефанию вскоре выпустили, поскольку свой срок ссылки она отбыла полностью и имела полное право жить где хочет и спать с кем хочет. А Иосифа в сентябре снова отправили в Сольвычегодск. Уже в тюрьме он просил разрешения вступить в брак со Стефанией, и разрешение было получено, но тогда, когда он уже следовал к месту ссылки. Так и завершился ничем этот роман...
А ребенка от Иосифа родила не Стефания, а его квартирная хозяйка, молодая вдова Матрена Кузакова, с которой он сблизился во время второй ссылки все в тот же Сольвычегодск. Дом был тесный, у хозяйки — пятеро детей, дети спали прямо на полу, все были близко друг к другу... Как говорят в народе, «вдовушка — мирской человек», и Матрена вошла в положение одинокого молодого интересного мужчины. В 1910 году один из старых товарищей Джугашвили отправил ему письмо, в котором упомянул: «О тебе слышал, что еще раз поженился».
Вспоминают, что из ссылки он уехал внезапно. Еще за день до освобождения он отбывал трехдневный срок в местной тюрьме за то, что был застигнут на собрании ссыльных. Выйдя из тюрьмы, он забежал домой за вещами, оставил, не застав хозяйки, деньги за проживание и отправился в Вологду. С одной стороны, как—то это не по-людски, а с другой — и предыдущая его «подруга», ссыльная Хорошенина, тоже была так внезапно вызвана на этап, что не смогла попрощаться с Иосифом и лишь на прощание написала ему открытку.
А Матрена Кузакова вскоре родила сына Константина. Впоследствии тот вспоминал о своем детстве:
«Я был еще совсем маленьким... у нас, в Сольвычегодске на пустыре, неподалеку от дома ссыльные устроили футбольное поле, и я часто бегал туда смотреть игру. На краю поля подбирал мячи и подавал игрокам. Тогда, конечно, я не понимал, насколько сильно отличаюсь от своих сверстников. Черные-пречерные волосы — ребенок, как теперь говорят, кавказской национальности.
На меня все поглядывали с любопытством. И как-то я заметил — один ссыльный пристально смотрит на меня. Потом он подошел ко мне, спросил, как зовут.
— Костя, — ответил я.
— Так это ты сын Иосифа Джугашвили? Похож, похож.
Я не сразу спросил маму об отце. Она была женщиной доброй, но с железным характером. Гордой женщиной, иногда суровой. Губы всегда плотно сжаты. Крепкая была. И очень разумная — до последних своих дней.
Когда я все же собрался с духом и спросил, правда ли то, что обо мне говорят, она ответила:
— Ты — мой сын. Об остальном никогда ни с кем не говори».
Сталин никогда не признавал официально этого ребенка, но в 1920-е годы вдову с сыном вызвали в Москву. Молодой Кузаков получил высшее образование, после войны работал в ЦК, потом на телевидении, был большим начальником. О том, что он сын Сталина, все знали, но никто об этом вслух не говорил. Кира Политковская, племянница Надежды Аллилуевой, была на телевидении помощником режиссера. «Так как я очень хорошо, с самого детства, знала Иосифа Виссарионовича, то обратила внимание, что Кузаков так же, как Сталин, приседает, когда идет. Движется словно вприсядку. Восточная походка. У Сталина всегда были мягкие сапоги, а у этого ботинки, но походка одинаковая.
Потом в столовой следила, как кушает Кузаков. У Сталина были очень изящные руки — у Кузакова такие же кисти. Он ел точно как Сталин.
А подойти к нему постеснялась. Лишь когда ушла на пенсию и он узнал, что я родственница, позвонил, пригласил к себе в кабинет — пришла. Мы познакомились. У меня оказалось много интересных семейных фотографий... Он рассматривал, удивлялся. И сказал:
— А ко мне сталинские дети не проявили интереса.
— Я как только узнала о вас, проявила интерес, но постеснялась к вам подойти».
Известно также, что Сталин однажды прикрыл Кузакова от ареста, сказав, что не находит для этого оснований — несмотря на несколько серьезных доносов. Долго ходил, думал — но все же защитил...
Глава 16
«НЕУЖЕЛИ ЭТО ТАК ВАЖНО?» (НАДЕЖДА)
В 1918 году Сталин женился еще раз. Его избранницей стала совсем юная, 17-летняя дочь старого товарища по партии Сергея Аллилуева, которую он знал еще ребенком.
СЕМЕЙНАЯ ЛЕГЕНДА, РАССКАЗАННАЯ АННОЙ АЛЛИЛУЕВОЙ
«В 1918 году Сталин был послан в Царицын... Вместе со Сталиным в салон-вагоне ехали мой отец, старый большевик Сергей Яковлевич Аллилуев, и моя 17-летняя сестра Надя, работавшая секретарем-машинисткой в Управлении делами СЯК... В одну из ночей отец услышал душераздирающие крики из купе, где находилась Надя. После настойчивых требований дверь отворилась, и он увидел картину, которая ни в каких комментариях не нуждалась: сестра бросилась на шею отцу и, рыдая, сказала, что ее изнасиловал Сталин. Будучи в состоянии сильного душевного волнения, отец вытащил пистолет, чтобы застрелить насильника, однако Сталин, поняв нависшую над ним серьезную опасность, опустившись на колени, стал упрашивать не поднимать шума и скандала и заявил, что он осознает свой позорный проступок и готов жениться на его дочери.
Сестра долго сопротивлялась браку с нелюбимым человеком, к тому же старше ее на двадцать с лишним лет, но была вынуждена уступить, и 24 марта 1919 года был зарегистрирован брак между Сталиным, которому шел сороковой год, и 18-летней Аллилуевой, а через пять месяцев родился их сын Василий... Тем не менее, Сергей Яковлевич, презиравший Сталина, описал это глубоко возмутившее его событие, оставившее неизгладимый след в его душе, а рукопись, отлично зная характер и повадки своего зятя, закопал на даче под Москвой. Эту тайну он доверил лишь мне, своей старшей дочери...»
На этот раз за Сталина вступился даже Радзинский. «В этом пошлом вымысле с перепутанными действующими лицами, возможно, сохранились отголоски подлинной трагической истории», — пишет он. То есть какой-то секс в вагоне все-таки, возможно, и был, но конкретно это «мыльная опера» с отцом, возникающим на пороге спальни... пардон, купе с пистолетом в руках, закопанная на даче рукопись... Конечно, когда «крыша» едет от обилия просмотренных латиноамериканских сериалов, можно и в это поверить, но, еще раз повторяю, тут возмутился даже такой любитель фантастических историй, как Радзинский.
А что, собственного, произошло необычного? Вернувшись в 1917 году в Петроград и придя в дом старого друга, Иосиф обнаружил, что его младшая дочь стала очаровательной барышней. Иосиф жил в ее семье, видел Надю каждый раз, появляясь дома, и нет ничего удивительного в том, что он влюбился в юную гимназистку. Что же касается женитьбы...
Из мифологии:
Надежда Аллилуева была светлая девушка, верящая в добро. Никто не мог понять ее выбора.
А чего тут не понимать-то? Конечно, если принимать всерьез байку о том, что Сталин был отвратительным, маленьким, рябым уродцем с жутким характером, трудно даже мысль допустить, что в него могла влюбиться молодая девушка. Но кто сказал, что он был уродцем? На фотографиях того времени это - достаточно красивый мужчина, которому в смысле привлекательности большинство партийной верхушки явно проигрывает. Сталин был далеко не стар, ему не шестьдесят и не семьдесят, а меньше сорока лет — самый расцвет, и почему бы в него не могла влюбиться семнадцатилетняя девочка? Потому что девочки должны влюбляться в мальчиков? Но тогда было другое время, и инфантильный Леонардо ди Каприо еще не считался секс-символом эпохи даже у американцев. Что же касается Кавказа, то там и сейчас не редкость встретить мужа и жену с разницей в двадцать лет.
Да и не уникальна была Надежда в своем выборе. Юная Аллилуева оказалась в компании дочери Кочубея, Дездемоны, княгини Мещерской, чье замужество отозвалось таким скандалом на рубеже веков, и Ани Лариной, которая через десять лет после Надежды вышла замуж за Бухарина примерно с той же разницей в возрасте. Так что ничего необычного в том, что Надя Аллилуева влюбилась в мужчину на двадцать лет старше, недурного собой грузина и одного из творцов революции, нет. Дездемона своим родителям и похуже сюрприз преподнесла.
Светлана Аллилуева пишет, что ее родители поженились весной 1918 года, то есть в Царицын они ехали уже мужем и женой, и нечего было отцу с пистолетом по вагону бегать. Другое дело, что зарегистрировали они брак год спустя, 24 марта 1919 года, но в то время в партийной среде мало внимания уделяли формальностям, да и потом тоже. (Например, мои собственные дед и бабка поженились в 1931 году, а оформили брак в середине 50-х, имея двоих взрослых детей, и то потому, что дед втык по партийной линии получил.)
Еще Светлана вспоминает, что мать Надежды, а ее бабушка, которая, вообще-то, прекрасно относилась к Иосифу, старому другу семьи, была против брака дочери, отговаривала ее, называла дурой и считала ее семейную жизнь несчастливой. Некоторые основания у нее для этого были. В этой семье столкнулись лоб в лоб два достаточно крутых характера и совершенно разные представления о жизни. Этим, может быть, и объясняется все время возникающее упоминание о сталинской «грубости», про которую никто никогда не может объяснить, что это, собственно, такое. Вот и бывший секретарь Ленина Лидия Фотиева в разговоре с писателем Александром Беком вдруг тоже говорит: «Сталин с ней бывал очень груб». Бек, человек простой, начал выяснять, что она имела в виду.
«Бек. Что значит "груб"? Как именно? "Убирайся вон"? "Пошла к черту"? Так?
Фотиева. Нет, это не грубость. Между прочим, Сталин всегда говорил тихо.
Когда родился Вася, Сталин перестал с Надей разговаривать, А у них повелось так: он называв ее на "ты", а она говорила ему "вы". Не разговаривал целый месяц. Она решила уйти от него, переселиться к отцу. Произошло, наконец, объяснение. Сталин сказал, что обижен на нее за то, что она говорит ему "вы". После этого она и перешла на "ты". И помирились (а раньше, чем через месяц, спросить у мужа — на что он обижен, не судьба? — Е. П.).
Он ее загружал разными делами. И диктовал ей свои статьи. Она и его гостей должна была принимать, и работать машинисткой в секретариате Ленина. Однажды пришла и, взволнованная, сказала, что уходит с работы. Так он ей велел. Не оставалось у нее времени для него. Я пошла к Владимиру Ильичу и рассказала ему. Владимир Ильич сказал:
— Если завтра не выйдет на работу, сообщите мне, я с ним поговорю.
Однако она вышла. Я сказала об этом Владимиру Ильичу. Он произнес:
- Азиат».
Пусть мне кто-нибудь объяснит, в чем тут проявления грубости со стороны мужа? И что криминального, если человек хочет, чтобы жена принимала его гостей? Убей, не понимаю. Он же не заставляет ее жилы из себя тянуть, он говорит: дорогая, трудно тебе — не работай, но будь мне женой. Я хочу иметь дом, а не общежитие товарищей по партии. У «европейца» Ленина детей не было, ему не приходилось жалеть малышей, брошенных на няньку, в то время как их мать неизвестно зачем на службе на машинке стучит.
Взгляды Сталина на «женский вопрос» расходились и со взглядами партии. В том же 1921 году Надежду исключили из РКП(б) «как балласт, не интересующийся партийной работой». Это было время, когда семью считали «отжившим институтом», и никому не было дела до того, что у нее грудной ребенок. Сталин не заступился за нее. (Помните: «Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело».) За нее вступился Ленин, однако восстановили ее в партии лишь в 1924 году.
В те времена считалось хорошим тоном для женщины работать и участвовать в партийной жизни, бросая детей на руки нянек, а то и сдавая в детдом. В Москве был даже такой образцовый детский дом, где росли дети многих крупных работников — кстати, в его создании принимала участие и Надежда. Но «азиат» Сталин, не признавал подобного «педагогического прогресса» — нет никаких сведений о том, что Василий побывал в этом детдоме, а вскоре Сталин извлек оттуда и сына своего погибшего друга Федора Сергеева, известного под партийным псевдонимом «Артем». Пока мать маленького Артема где-то поднимала здравоохранение, мальчик почти все время проводил в доме Сталина, так что скоро стал считаться его приемным сыном. Кроме того, в 1921 году в доме появился и старший сын Сталина, четырнадцатилетний Яков. А в 1926 году родилась еще и дочь Светлана.
Семья, в которой сошлись два таких характера, была непростой. Анна Сергеевна, та, что поведала миру историю с «изнасилованием», не любила мужа своей сестры, говоря, что он был резким, грубым и невнимательным и это не нравилось Надежде. Не нравилось до такой степени, что, когда Светлане было полгода, ее мать после очередной ссоры забрала детей, няню и уехала к отцу в Ленинград с намерением больше не возвращаться к мужу -что-то он ей такое сказал. Сталин, при своем внешнем спокойствии, был человеком очень темпераментным, из тех, у которых «внутри все кипит», и иногда это кипение прорывалось наружу. Более мягкая женщина пропустила бы эту мгновенную вспышку мимо ушей, а Надежда обиделась до такой степени, что решила разойтись. Впрочем, ее самостоятельная жизнь длилась недолго. Вскоре муж позвонил из Москвы, сказав, что едет мириться. «Зачем тебе ехать, это будет слишком дорого стоить государству!» — ответила Надежда и вернулась сама. Но когда она через некоторое время повторила маневр с «уходом», ничего не получилось. Сталин не пошел первым на примирение, и ей пришлось вернуться по собственной инициативе. Муж не сказал ей ни слова упрека, вел себя так, словно ничего не произошло.
Легко ли было Надежде с Иосифом? Наверное, нет. Он был на двадцать лет старше, в двадцать раз опытнее, обо всем имел свое мнение и если с чем-то был несогласен, то любой протест разбивался о его стальную волю. История с «ты» и «вы» — мелочь, но чрезвычайно показательная. Однако те, кто берется рассуждать на эту тему — бедные великие, даже самое сокровенное им не уберечь от чужих взглядов! — так вот, те, кто берется рассуждать на эту тему, упускают из виду другую сторону проблемы: а легко ли было Иосифу с Надеждой?
Межнациональные браки вообще дело сложное. Екатерина — да, она подходила мужу на сто процентов. Она была восточной женщиной, грузинкой, оба выросли внутри одной и той же культуры, имели одинаковые понятия о роли мужчины и женщины в семье. Иосиф понимал умом необходимость «освобождения» женщины — но нутро-то его, менталитет восточного мужчины с этим примириться никак не мог. Если бы его жена сидела дома, занималась обедами и детьми, признавала его абсолютным владыкой над собой и смотрела на мир его глазами - наверное, он ругал бы ее за недостаточную общественную активность, но был бы с ней счастлив.
А Надежда была образованной горожанкой, стремилась к эмансипации и оттого взваливала на себя непосильную ношу, которую не всегда выдерживала: работа, обществанная нагрузка, дом, дети. Дети, впрочем, росли с няньками, учителями, мать и видели-то не каждый день. Но мало того, у нее был очень непростой характер, так что не надо делать из Надежды мученицу - супруги, как минимум, стоили друг друга.
«Женившись... на Надежде Аллилуевой, - пишет внучка Сталина Галина, — дед столкнулся с характером крепким и своенравным. Новая жена имела свои пристрастия (казавшиеся ему женской ерундой) и упорно отстаивала их в открытом бою, пренебрегая тем, на чем держится семейное благополучие и ради чего многие женщины идут на сложнейшие обходные маневры, а именно, умением манипулировать "владыкой" без ущерба для его самолюбия...»
Светлана, которой в год смерти матери было всего шесть лет, конечно, мало ее помнила, но о том, какая она была, ей рассказывали родные, рассказывали няня и домработница. «Ее называли "строгой", "серьезной" не по годам, она выглядела старше своих лет только потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не любила позволять себе "распускаться". Она не любила признаваться, что ей плохо. Не любила обсуждать свои личные дела...»
«Мама была скрытной и самолюбивой. Это сдерживание себя, эта страшная внутренняя самодисциплина и напряжение, это недовольство и раздражение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее как пружина, должны были, в конце концов, неминуемо кончиться взрывом, пружина должна была распрямиться со страшной силой».
Что любопытно, дети родственников Надежды, появлявшиеся в доме, нисколько не боялись Сталина. Так, Кира Политковская-Аллилуева вспоминала: «Когда меня спрашивают, боялась ли я Сталина, то я всегда отвечаю — нет! Его я не боялась. Я боялась Надежды Сергеевны. Она замораживала, казалась строгой, скрытной. Лицо неприветливое, настороженное»78.
Так легко ли было Иосифу с Надеждой? Но, кто бы что ни говорил, они очень любили друг друга, несмотря на все ссоры. Главным в жизни для Надежды был муж. Как-то раз, когда Светлана была еще грудной, Сталин, находившийся в Сочи, заболел, и Надежда тут же сорвалась с места, оставив девочку в Москве на руках няни — несмотря на то, что кормила ребенка! — и отправилась к нему.
В первой половине 1920-х годов, несмотря на то, что Сталин был уже фактически главой государства, Надежда сама вела хозяйство. Потом появились домработница, няня, а позднее — учительница для детей, экономка. В то время статус домохозяйки был равен нулю, женщина в новом мире стремилась быть «полезным членом общества», это теперь она не знает, как бы снова вернуться домой...
«Я очень жалею, что связала себя опять новыми семейными узами, - писала Надежда Марии Сванидзе в 1926 году (речь, вероятно, идет о решении родить второго ребенка — Е. П.). — В наше время это не очень легко, т. к. вообще страшно много новых предрассудков, и если ты не работаешь, то уже, конечно, "баба", хотя, может быть, не делаешь этого потому, что считаешь работу без квалификации просто не оправдывающей себя интересом к ней. А теперь, особенно когда я займусь семьей, думать о квалификации не приходится...»79
Когда дочка немножко подросла, Надежда все-таки пошла работать, затем стала учиться в Промышленной академии, выбрав специальность химика по искусственному волокну. Соученики даже не подозревали, что она — жена Сталина, настолько Надежда никогда это не афишировала. Она старалась ничем не выделяться среди прочих студентов — скромно одевалась, ездила в академию на трамвае (в одном из писем сохранился ее «отчет» мужу: «Настроение у публики (в трамваях и в др. общественных местах) сносное — жужжат, но не зло»). Успевала еще немножко заниматься музыкой и французским.
Она была очень и очень скромна в своих жизненных потребностях. «Только в последние годы ее жизни, — вспоминает Светлана, — Павлуша, работавший в полпредстве в Берлине, прислал ей несколько хороших платьев, делавших ее совершенно неотразимой. А обычно она ходила в скромнейших тряпочках домашнего изготовления, только изредка "лучшее" платье шила портниха, но все равно она и так выглядела прекрасной». И дальше: «Мама работала в редакции журнала, потом поступила в Промышленную академию, вечно где-то заседала, а свое свободное время отдавала отцу — он был для нее целой жизнью... Нам, детям, доставались обычно только ее нотации, проверка наших знаний. Она была строгая, требовательная мать, и я совершенно не помню ее ласки: она боялась меня разбаловать, так как меня и без того любил, ласкал и баловал отец...»
Светлана вспоминает, что мама терпеть не могла «сентиментального сюсюканья» с детьми, но участвовала в их делах, если было время. Вместе с ними придумывала, как интереснее сделать спортивную площадку на даче, домик на дереве. Увлекалась фотографией, а то бы дома вообще не было семейных снимков...
После первых размолвок эти два непростых характера притерлись друг к другу и были счастливы. «Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела», — пишет Сталин из Сочи после того, как Молотовы упрекнули Надежду — зачем она уехала в Москву и оставила мужа одного. Вообще-то читать чужие бытовые письма — занятие крайне неприятное, словно в замочную скважину подглядываешь. Поэтому приводить я их здесь не буду. Это просто переписка эмоционально сдержанных (слава Богу, что так!) людей, обмен новостями, рассказ о жизни, самочувствии, о всяких мелочах вокруг. И вдруг: «Татька! Получил твое письмо. Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. — Что это значит? Хорошо или плохо?» Письмо датировано 1930 годом.
Ничто не дает такого богатого повода для сплетен, как чужая беда. А уж если речь идет о смерти... Самоубийство Надежды Аллилуевой мгновенно обросло самыми невероятными «подробностями», а с течением времени стало не менее ветвящимся мифом, чем личная жизнь Иоанна Грозного. Проследим же за тем, как этот миф рос и развивался. Первые версии были связаны с «грубостью» Сталина. Самая распространенная заключается в том, что во время ужина в честь 15-й годовщины Октябрьской революции на квартире Ворошилова Сталин крикнул Надежде: «Эй ты, пей!» На что та ответила: «Я тебе не "эй"»; — поднялась и ушла. Какое-то время они гуляли по Кремлю с Полиной Жемчужиной, женой Молотова, а потом Надежда пришла домой и застрелилась. Кто-то добавил, что Сталин в шутку бросил в жену коркой апельсина.
Вот как это трансформировалось в сознании семейства Бухариных:
«Как рассказывал Н. И., полупьяный Сталин бросал в лицо Надежде Сергеевне окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета»80.
Молотов вспоминал, что Сталин на этом ужине бросил хлебный шарик в жену Егорова. Ну и что тут криминального, если он даже кинул в жену апельсиновую корку? Правда, Надежда, как вспоминают ее родные, была очень ревнива, и то, что муж «как-то не так» посмотрел на другую женщину, было частой причиной семейных ссор. Интересно, хороша ли собой была жена Егорова?
Галина Джугашвили, внучка Сталина, ссылаясь на Алешу Сванидзе, рассказывала об этом роковом вечере так:
«...Дед разговаривал с дамой, сидевшей рядом. Надежда сидела напротив и говорила тоже оживленно, по-видимоcти не обращая на них внимания. Потом вдруг, глядя в упор, громко, на весь стол, сказала какую-то колкость. Дед, не поднимая глаз, так же громко ответил: "Дура!" Она выбежала из комнаты, уехала на квартиру в Кремль. Он позднее поехал ночевать на дачу. Вечером она несколько раз звонила ему из города. Первый раз он бросил трубку. Потом просил подходить Алешу...»
И тут вступают законы драматургии. Если была дача, то должна была быть и женщина, как же можно на дачу ездить одному. Хрущев, натура артистическая, сочинивший в своих мемуарах альтернативную биографию Сталина, пишет, ссылаясь, по своему обыкновению, на другого «очевидца» — на сей раз на начальника сталинской охраны Власика:
«После парада все отправились обедать к военному комиссару Клименту Ворошилову на его большую квартиру. После парадов и других подобных мероприятий все обычно шли к Ворошилову обедать... Все выпили, как обычно в таких случаях. Наконец все разошлись. Ушел и Сталин. Но он не пошел домой.
Было уже поздно. Кто знает, какой это был час. Надежда Сергеевна начала беспокоиться (по версии Хрущева, ее на обеде не было — Е.П.). Она стала искать его, звонить на одну из дач. И спросила дежурного офицера, нет ли там Сталина.
— Да, — ответил он. — Товарищ Сталин здесь.
— Кто с ним?
Он сказал, что с ним женщина, назвал ее имя. Это была жена одного военного, Гусева, который тоже был на том обеде. Когда Сталин ушел, он взял ее с собой. Мне говорили, что она очень красива. И Сталин спал с ней на этой даче, а Аллилуева узнала об этом от дежурного офицера.
Утром — когда, точно не знаю, — Сталин пришел домой, но Надежды Сергеевны уже не было в живых...
Позже Власик сказал:
— Тот офицер — неопытный дурак. Она спросила его, о он взял и сказал ей все».
Ту же версию разрабатывает и Микоян, правда, в несколько ином варианте. Тут уже присутствует и длительный роман, и заботливые товарищи по партии...
«Неожиданно, без приглашения на обед, прибыл с женой бывший начальник главного политического управления Красной Армии... С. И. Гусев (Драбкин Яков Давидович). Жена его — еврейка, очень красивая женщина, нравилась Сталину. После праздничных тостов и изрядной выпивки началось веселье, в ходе которого Сталин на виду у всех и при неблаговидном поведении жены Гусева слишком здорово поухаживал за ней. Это был не первый случай, когда у Сталина проявлялись открытые симпатии к жене Гусева, а она со своей стороны способствовала этому. Об этом осуждающе говорили в высших кругах и решили оградить Генсека и его жену от ненужных интриг и разговоров. В этой связи несколько членов Политбюро пригласили на узкое совещание Гусева и предупредили его, чтобы он никогда не появлялся со своей женой там, где будет присутствовать Сталин и его супруга. Гусев обещал выполнить наказ старших партийных товарищей, однако по непонятным причинам 7 ноября появился на праздничном обеде, куда ни его и тем более его жену никто не приглашал. Остается большой загадкой цель такого непрошеного визита. Случайно ли был сделан такой шаг со стороны Гусева или кто-то стоял за ним»81.
Но эти постельные истории — еще только начало. В то время в стране ведь происходили коллективизация и борьба с оппозицией, и как же могла жена вождя покончить с собой просто из-за какой-то ссоры. Нет, тут была, не могла не быть, куда более серьезная причина — разумеется, политическая. И обнаружил ее, конечно же, высланный из страны, но не успокоившийся Троцкий.
«В самый разгар сплошной коллективизации, голода в деревне, массовых расстрелов, когда Сталин находился почти в полном политическом одиночестве, Аллилуева, видимо, под влиянием отца, настаивала на необходимости перемены политики в деревне. Кроме того, мать Аллилуевой, тесно связанная с деревней (?—Е.П.), постоянно рассказывала ей о тех ужасах, которые творятся в деревне. Аллилуева рассказывала об этом Сталину, который запретил ей встречаться со своей матерью и принимать ее в Кремле. Аллилуева встречалась с ней в городе, и настроения ее все укреплялись. Однажды, на вечеринке не то у Ворошилова, не то у Горького Аллилуева осмелилась выступить против Сталина, и он ее публично обложил по матушке. Придя домой, она покончила самоубийством... Она кричала в тот вечер перед смертью: "Я вас всех ненавижу! У вас такой стол, а народ голодает!".
Эту версию, исторически невозможную и явно притянутую за уши, тем не менее воспринимали как откровение, разрабатывали и использовали позднейшие историки. Так, немецкий врач А. Нормайр, автор книги «Диктаторы в зеркале медицины», выдает уже детализированную картину раскола в семье «тирана», правда в западном духе, скорее по Оруэллу, чем по Троцкому.
«Однажды от своей подруги и однокурсницы по Академии народного хозяйства Нины Каровьей, мать которой стала жертвой украинского голодомора, она узнала, что там огромное число людей было обречено на голодную смерть вследствие принудительных реквизиций продовольствия. В очень возбужденном состоянии она вернулась в Кремль и потребовала ответа от своего мужа. Ответ состоял в том, что он отверг все ее обвинения как сказки и запретил впредь посещать Академию. От членов Политбюро она также не смогла получить никакой информации... Молотов в этой связи даже назвал ее "трусливой и малодушной коммунисткой". Лишь Надежда Крупская, вдова Ленина, спокойно ее выслушала и предложила ей поехать на Украину и самой оценить ситуацию. Сталин, узнав об этом, впал в ярость, грозил жене разводом и ссылкой. Надежда не отступила от своего плана и поехала на Украину. Через две недели, увидев этот кошмар собственными глазами, она вернулась в Москву совершенно другим человеком, сразу же написала подробный доклад в Политбюро и ЦК и пригрозила мужу публикацией доклада, если не будут немедленно приняты меры для прекращения провокационных и бесчеловечных актов насилия.
Надежду ждал еще один удар, теперь уже личного характера. Когда она после возвращения вновь пришла в Академию народного хозяйства, то узнала, что Нина Каровья и еще восемь однокурсниц арестованы ГПУ. Ошеломленная подобным актом произвола, она сразу же позвонила Генриху Ягоде, тогдашнему начальнику ГПУ, и потребовала немедленно освободить этих девушек. В ответ ей пришлось выслушать сообщение Ягоды о том, что он, к сожалению, не может пойти навстречу ее желанию, поскольку все арестованные девушки уже "скончались в тюрьме от инфекционного заболевания". После этого отношения Надежды со Сталиным стали натянутыми, и в конечном итоге она тоже стала косвенной жертвой этого геноцида...
Личный врач Сталина рассказывал, что в этой кризисной семейной ситуации его попросили использовать все его влияние для того, чтобы "вразумить " Надежду. Для этого специально устроили встречу между ними на квартире врача. Вначале она поделилась с профессором своими жуткими впечатлениями о катастрофическом голоде на Украине и сказала напрямую, что ее муж: обманывает советских граждан, а затем пожаловалась: "Меня обманули моя партия и ее вождь, которому я хотела самоотверженно служить. Теперь я вижу, как все последователи Ленина один за другим уходят в никуда. Сталин — диктатор, им руководит бредовая мечта о мировой революции. Сталинский террор гуляет по стране как дикий зверь - мне ужасно стыдно"».
Оно конечно, господин Нормайр — врач, а не историк, и написанная им книга так и называется: «Диктаторы в зеркале медицины». И все же, уж коль скоро берешься писать об исторических деятелях, нелишне хоть немножко познакомиться и с историей тех стран, где они правили, хотя бы с датами разобраться!
Сочиненная Нормайром новелла, конечно, очень душетрогательна и сердцещипательна, однако существуют некоторые сомнения в ее достоверности. Не совсем понятно, как мать однокурсницы Аллилуевой ухитрилась в 1932 году пасть жертвой голодомора, который имел место быть весной 1933 года. А также как сумел автор найти в 1932 году сталинский террор, «уводивший в никуда» последователей Ленина, который, кстати, вместе со своими «последователями», был куда более ярым сторонником «мировой революции», чем Сталин. А также, если Надежда Аллилуева ездила на Украину, то как этого ухитрились не заметить члены ее многочисленного семейства. Но поскольку большинство читателей подобной стряпни — даже российских (не говоря уж о западных) — историю знают еще хуже Нормайра, то о достоверности можно не заботиться -- и так прокатит! И ведь катит, да еще как!
Отсюда уже всего лишь шаг до отобрания у слова «самоубийство» приставки «само». Конечно же, Надежда не сама покончила с собой, ее убил злодей Сталин. За что? Первая версия приводится Ларисой Васильевой в книге «Кремлевские жены».
« "Вроде бы Буденный кому-то рассказывал, что Сталин поздно ночью вошел в комнату и увидел, что тяжелая бордовая штора на окне колышется. Ему показалось, что за шторой кто-то есть. Он всегда боялся врагов, нападения, боялся, что его убьют, маньяк был и пальнул в шевелящуюся штору, А за шторой стояла Надежда Сергеевна... Вот и получилось, что он ее случайно убил " — снохе Каменева, Галине Сергеевне Кравченко, тайна смерти Аллилуевой запомнилась в такой интерпретации" 82.
Вторая версия озвучена Станиславом Грибановым, который беседовал с некоей женщиной, будто бы сидевшей в Гулаге с Фаиной Гамарник, врачом, работавшей в санитарном управлении Кремля, — это уже чистопородная сплетня.
«Фаина Гамарник первой была вызвана после происшествия с Аллилуевой, женой Сталина, для оказания медицинской помощи. Конец агонии произошел в полном смысле у нее на руках.... В Аллилуеву стреляли — спасти ее было уже невозможно. Истекающая кровью женщина сказала: "Кто? Это Иосиф, Фаина... Не простил, что я заступилась за Надю Крупскую, когда она просила миловать. Своей рукой,
Но чемпионом снова оказался господин Нормайр.
«В мемуарах Романе-Петровой (кто это такая, знает только он один! — Е. П.) события этого дня описаны так: "В этот день Сталин пошел в кремлевскую квартиру Ворошилова, чтобы обсудить с ним какие-то вопросы. Вдруг в комнату ворвалась его жена, прервала разговор и обвинила обоих в организации голода. При этом она открытым текстом назвала методы Сталина террористическими. Сталин потерял самообладание, начал бросать на пол предметы и обозвал свою жену сукой и блядью. Надежда выбежала из комнаты, преследуемая взбешенным супругом, следом бежал Ворошилов. Оказавшись в своей квартире, Сталин набросился на жену с кулаками, чему Ворошилов пытался помешать. Надежда, с горящими от ненависти глазами, кричала Сталину, что он убийца и предатель. Тут Сталин выхватил пистолет и выстрелил в нее прежде, чем Ворошилов успел что-либо предпринять. Надежда выбросила руки вперед, ловила ртом воздух и, словно окаменев на мгновение, прошептала: "Ты погубишь партию ". Потом она упала на пол, обливаясь кровью "».
Комментировать надо? Но и это еще не все. Лариса Васильева, которая собрала в своей книге такое количество сплетен, что ее впору назвать не «Кремлевские Жены», а «Кремль через замочную скважину», вспомнила Рассказ, который она слышала в юности от какой-то «старой большевички», просившей не называть ее имени — не из страха, а потому, что «просто стыдно». У этой женщины в юности была подруга, в свою очередь, дружившая с Надеждой Аллилуевой.
«Однажды, это было примерно за неделю до седьмого ноября, Аллилуева сказала своей подруге, что скоро с ней случится что-то страшное. Она проклята от рождения, потому что она — дочь Сталина и его жена одновременно... Сталин якобы сам сказал ей это в момент ссоры. Бросил в лицо: мол, то ли от меня, то ли от Курнатовского. А когда она остолбенела, пытался поправить положение: пошутил, мол.
Она прижала к стенке свою мать, которая в молодости хорошо погуляла, и та призналась, что действительно была близка со Сталиным и со своим мужем в одно время, вроде бы то ли в декабре 1900-го, то ли в январе 1901-го и, если честно, не знает, от кого из них родилась Надя, хотя, конечно, она на законного отца похожа, значит, от него.
Аллилуевой все же стало казаться, что она — дочь Сталина, а значит, сестра своих дочери и сына. В общем, какой-то бред. Дьявольская история.
В последние дни своей жизни она считала, что таким, как она, проклятым, не место на земле.
Девушку эту, подругу, после самоубийства Аллилуевой никто нигде больше не видел».
Действительно, когда рассказываешь такое, имени лучше не сообщать — как раз потому, что «просто стыдно». В чем с Ларисой Васильевой нельзя не согласиться, так это в оценке сей информации: «В общем, какой-то бред». Впрочем, не только в общем, но и в частности это тоже бред...
Так что, как видим, нет никакой разницы между слухами кремлевских коридоров и сплетнями «Вороньей слободки». А что? Всюду люди... И ведь насколько справедливы поговорки. Например, эта: «Свинья везде грязи найдет». Или эта: «Ври, ври, что-нибудь да останется»-Можно сколь угодно опровергать все эти сплетни оптом и в розницу, но все равно над всем восторжествует назидательно покачивающийся палец инвалида Гаврилыча: «А я вам говорю, нет дыма без огня: что-то тут нечисто...».
Так что же было на самом деле? Чьим свидетельствам можно верить? Кто там был, на этом несчастном обеде? Молотов был. Никакой ссоры, никакого «Эй!» он не запомнил. «У нас была большая компания после 7 ноября 1932 года, на квартире Ворошилова. Сталин скатал комочек хлеба и на глазах у всех бросил этот шарик в жену Егорова. Я это видел, но не обратил внимания. Будто бы это сыграло роль.
Аллилуева была, по-моему, немножко психопаткой в это время. На нее все это действовало так, что она не могла уж себя держать в руках. С этого вечера она ушла вместе с моей женой, Полиной Семеновной. Они гуляли по Кремлю...»
И снова мы возвращаемся к «великой неизвестной» — к Надежде Аллилуевой. Какая она была, главная из «кремлевских жен»? В семье Аллилуевых знали и часто говорили, что Надежда была очень ревнивой. Правда, свидетельство об этом исходит от Владимира Аллилуева, который родился уже после того, как его тетка умерла — но он рос в атмосфере семейных разговоров и должен много знать.
Упоминает он и о том, что Надежда была тяжело больна — он называет эту болезнь «окостенение черепных швов» и пишет, что она сопровождалась приступами депрессии и головными болями. О какой-то болезни говорится уже в 1922 году, когда Надежду на службе перевели На два месяца в группу утерявших трудоспособность. А в 1930 году она даже ездила в Германию консультироваться У тамошних невропатологов. Сталин писал ей удивительно теплые письма. «Напиши обо всем, моя Таточка!». Он, сам в эпистолярном жанре несловоохотливый, приучал и приучил жену к обстоятельности. Врачи предписали Надежде полный покой и запретили ей работать — но она заканчивала Промакадемию и не могла себе этого позволить.
Cноха Каменева, которая не была знакома с Надеждой, но время от времени видела ее, говорит, что та выглядела старше своих лет - ей, в её тридцать, можно было -дать под сорок. Известно также, что вскоре ей предстояла операция. Э. Радзинский нашел в архиве президента историю болезни Надежды Аллилуевой, которую вели в кремлевской поликлинике. Там запись, датированная августом 1932 года: «Сильные боли в области живота. Консилиум — на повторную консультацию через 2—3 недели». И затем, в конце августа: «Консультация по вопросу операции — через 3—4 недели». Однако операция почему-то так и не была сделана. Есть данные и о том, что в семье Аллилуевых не все было ладно по линии психиатрии. Светлана, когда говорит об Анне Аллилуевой, проговаривается: «дурная наследственность со стороны бабушкиных сестер: склонность к шизофрении». А раз такая склонность была у теток Надежды, то едва ли она обошла и ее мать, которая тоже была «со странностями». Впоследствии психически заболела Анна, еще в молодости, после душевного потрясения, сошел с ума их брат Федор.
В общем, приятного мало. Тяжелая болезнь, да, похоже, и не одна, неблагополучная наследственность, постоянные приступы депрессии, явно психопатическое состояние. Тут любая мелочь могла привести к взрыву, и, чтобы этот взрыв спровоцировать, мужу не надо было кидаться окурками и обзывать жену прилюдно по матушке. Тем более в это время в стране была настоящая эпидемия самоубийств. Стрелялись партийцы, недавно застрелился Маяковский — а уж каким казался жизнелюбом! — чуть раньше покончил с собой Есенин. Следом за поэтами этим же способом в мир иной отходили экзальтированные поклонники и поклонницы. Литература тех времен (конечно, не такие вещи, как, скажем, «Цемент», а так называемая «элитарная» литература, которой зачитывалось «образованное общество») была полна утонченного и больного психологизма, щекотавшего нервы здоровым читателям, но губительно действовавшего на психически неустойчивых.
Известно, что незадолго до трагического случая у Надежды был приступ депрессии. К ней приехала в гости гимназическая подруга, и они разговаривали в комнате Светланы. Та была еще слишком мала, но няня запомнила этот разговор. Надежда повторяла, что все надоело, опостылело, ничто не радует. Подруга удивлялась: «Ну а дети?» «И дети тоже», — отвечала та.
В последний раз она виделась с дочерью за день-два до смерти. Позвала девочку к себе в комнату, усадила на тахту и долго наставляла, как та должна жить и как себя. вести. «Не пей вина! — запомнилось той. — Никогда не пей вина!» Трудно сказать, спорила ли Надежда с мужем о коллективизации, но вот его грузинская привычка давить детям вино вызывала с ее стороны резкое неприятие. «Я долго сидела у нее в тот день на тахте и оттого, что встречи с мамой вообще были редки, хорошо запомнила эту, последнюю». «Встречи были редки» - а ведь девочке было не шестнадцать, а шесть лет! И что-то уж очень похож этот разговор на прощание!
Вечеринка у Ворошиловых была небольшой, там присутствовали некоторые военные и члены Политбюро. Надежда оделась, против обыкновения, по-вечернему— в привезенное из Германии черное платье, затканное розами, приколола к волосам чайную розу. Что-то там, наверное, произошло, на этом вечере, но что-то совсем малозначащее, важное, может быть, для нее одной. По крайней мере, если бы между ней и мужем был какой-нибудь серьезный конфликт, Молотов бы это запомнил, а он не вспомнил об этом вечере ровным счетом ничего особенного, и жена ему ничего особо серьезного не рассказала.
О чем говорили Надежда и Полина Жемчужина, гуляя ночью по Кремлю? Те, кто упорно хочет пристегнуть к ее самоубийству политический мотив, утверждают, что они то ли беседовали по крестьянскому вопросу, то ли перебирали горестную судьбу друзей из оппозиции. Тот, кто это говорит, не понимает в женщинах ровным счетом ничего! Жена поссорилась с мужем, подруга ее утешает — и они беседуют о политике? Ага, сейчас! Можно быть уверенными, что разговор в точности соответствовал беседам, которые ведутся в таким случаях во всех слоях общества и по всему миру: «А ты?» — «А он?» — «Ну а ты что?» - и так далее, до бесконечности. Единственный человек, который мог знать тему этой беседы, был Молотов, и он совершенно точно сказал, о чем они говорили: «Они гуляли по Кремлю, это было поздно ночью, и она жаловалась моей жене, что вот то ей не нравилось, это не нравилось. Про эту парикмахершу... Почему он вечером так заигрывал... А было просто так, немножко выпил, шутка. Ничего особенного, но на нее подействовало. Она очень ревновала его. Цыганская кровь...» Вот это правдоподобно!
Что было потом? Побеседовав с Полиной, Надежда ушла домой, Сталин вернулся позже и лег спать как ни в чем не бывало. Обнаружила случившееся Каролина Васильевна Тиль, экономка, которая будила Надежду по утрам. Страшно перепуганная, прибежала в детскую, звать няню. Надежда лежала возле кровати, вся в крови, в руке — крохотный дамский пистолетик «вальтер», подаренный ей братом Павлом. Почему-то бросилась в глаза роза, которая выпала из прически и лежала у порога. Женщины положили хозяйку на кровать и кинулись звонить друзьям — Полине Жемчужиной, Авелю Енукидзе, крестному Надежды. Сталина будить они не посмели — пусть любой другой будет тем, кто сообщит ему эту весть! Потом пришли Молотов, Ворошилов. Наконец, проснулся и Сталин. «Иосиф, Нади больше нет с нами», — сказали ему. Еще запомнилось Молотову, что Сталин поднял пистолет: «И пистолетик-то игрушечный, раз в год стрелял».
Рассказывают, что Надежда оставила письмо. Никто его не только не читал, но и не видел, однако, тем не менее, рассказывают. Естественно, тут полная свобода домыслам. Светлана, например, уверена, что «это было не просто личное письмо, это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет. Он был потрясен этим и разгневан и когда пришел прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушел прочь. И на похороны не пошел».
Откуда она это взяла? Светлана была слишком мала, так что ни на прощание, ни на похороны ее не взяли. Не был там и родившийся в 1935 году Владимир, сын Федора который — вероятно, по рассказам матери, пишет: «Когда эта печальная церемония подходила к концу, в зал вошел Сталин. Постояв несколько минут около покойной, он вдруг сделал движение руками, как бы отталкивающее от себя гроб, и проговорил:
— Она ушла, как враг!
Затем повернулся и пошел к выходу. Взгляд его наткнулся на Павла.
— Ты подарил ей пистолет?
— Да, — упавшим голосом пробормотал Павел.
— Нашел чего подарить!»
Еще Владимир пишет, что, выходя из зала, Сталин сказал Енукидзе: «Ты ее крестил, ты ее и хорони», — и на похороны не пошел. По-видимому, такое прощание и отсутствие на похоронах — это семейная легенда Аллилуевых, которые, при всем хорошем отношении к зятю, не могли не возложить на него часть вины за гибель Надежды.
А вот кто был там, так это Молотов, и момент прощания запомнился ему на всю долгую жизнь. «Помню хорошо. Сталин подошел к гробу в момент прощания перед похоронами — слезы на глазах. И сказал очень так грустно: "Не уберег". Я это слышал и это запомнил: "Не уберег"».
Каганович тоже очень возмущался этими рассказами. «Вранье! — говорил он Чуеву. — Все члены Политбюро были на похоронах. Сталин был. Он был страшно подавлен... Он вместе с нами на кладбище ездил, стоял тут же у могилы. Мне было очень тяжело выступать, потому что Сталин присутствует... но я выступал. Сталин предложил - пусть Каганович скажет».
После смерти жены Сталин был в таком состоянии, что его боялись оставлять одного. Детская память его приемного сына Артема Сергеева сохранила тот день, когда его названый отец рыдал, а перепуганный Василий обнимал его и кричал: «Папа, не надо!» «За что?» — спрашивал он семейных. Это был главный вопрос: за что? Разве он не любил и не уважал ее? Неужели так важно, что он не мог пойти с ней лишний раз в театр, в кино? «Я был плохим мужем, мне некогда было водить ее в кино», — говорил он Молотову.
Мария Сванидзе, жена Алеши, которая знала и (это видно по тону ее записок) очень любила Сталина, сохранила подлинное отношение зятя к постигшей его катастрофе. Как-то, когда семья собралась вместе — это было в мае 1935 году, когда уже прошло достаточно много времени, — они «заговорили о Яше. Тут Иосиф опять вспомнил его отвратительное отношение к нашей Надюше, его женитьбы, все его ошибки, его покушение на жизнь, и тут И. сказал: "Как это Надя, так осуждавшая Яшу за этот его поступок, могла сама застрелиться. Очень она плохо сделала, она искалечила меня". Сашико вставила реплику — как она могла оставить детей? "Что дети, они забыли ее через несколько дней, а она меня искалечила на всю жизнь!"... Женя сказала: "У Нади были приступы тоски, Надя была больна..." — "Я этого не знал, я не знал и того, что она постоянно принимала кофеин, чтобы подбадривать себя"».
Светлана, опять же воспроизводя семейные предания, пишет, что отец ни разу не был на могиле Надежды на Новодевичьем кладбище. Однако и этого она знать не могла, как не мог этого знать никто из семьи. Тот единственный человек, который мог знать, утверждает, что Сталин часто по ночам ездил к могиле, сидел в беседке и подолгу курил. Этот единственный «абсолютный свидетель» — Алексей Рыбин, личный охранник вождя...
P. S. Уже в 1932 году Сталина «женили» еще раз, приписав ему в жены сестру, а потом и дочь Кагановича. Тут лучше всего дать слово самому Лазарю Моисеевичу и его дочери Мае, с которыми говорил Феликс Чуев.
«— А про вас говорили, — обращаюсь я к Мае Лазаревне, — что вы были женой Сталина.
— Мне было пятнадцать лет, и я ужасно боялась, как бы сам Сталин про эти слухи не узнал, как бы до него не дошло, — говорит Мая Лазаревна.
- Американцы писали, будто моя сестра была женой Сталина... А у меня единственная сестра старше меня, она в двадцать четвертом году умерла. Как говорят, бреши, бреши, что-нибудь да останется....
- Но и в последнее время, когда гласностью, казалось бы, объелись, появилась другая версия, будто Сталин женился на Мае Лазаревне не после смерти Аллилуевой, а в последние годы жизни, и в 1953 году она шла за его гробом, держа за руку девочку, так похожую на диктатора...
- Во-первых, я не шла за его гробом, - говорит Мая Лазаревна, — а во-вторых, посмотрите на мою Юлю - похожа она на Сталина?»
Глава 17
«СОЛДАТА НА МАРШАЛА НЕ МЕНЯЮ!» (ЯКОВ)
«Двенадцатилетний Яша походил на отца, каким его представляют ранние снимки, не восходящие, впрочем, раньше 23 лет, только у сына в лице было, пожалуй, больше мягкости, унаследованной от матери, первой жены Сталина. Мальчик Яша подвергался частым и суровым наказаниям со стороны отца. Как большинство мальчиков тех бурных лет, Яша курил. Отец, сам не выпускавший трубки изо рта, преследовал этот грех с неистовством захолустного семейного деспота, может быть, воспроизводя педагогические приемы Виссариона Джугашвили...»
Л. Троцкий
«Сереже, с которым он был дружен, Яша рассказывал, что отец его тяжело наказывает, бьет — за курение. "Но нет, побоями он меня от табаку не отучит ". "Знаешь, вчера Яша провел всю ночь в коридоре с часовым, —рассказывал мне Сережа. — Сталин его выгнал из квартиры за то, что от него пахло табаком"».
И. Седова (жена Троцкого)
Единственное свидетельство о том, что Сталин дома рукоприкладствовал, принадлежит Троцкому. Больше никто никогда и ничего подобного про него не говорил. Наоборот, из рассказов Артема об их с Василием детстве явствует, что он не бил детей даже тогда, когда другой родитель выпорол бы их автоматически, не задумываясь, -когда мальчишки, например, насыпали в щи табаку или: баловались с ружьем. Но с появлением в доме Якова перед его отцом и Надеждой действительно встала трудная; задача, потому что даже Артем был им более своим, чем выросший вдали от отца старший сын.
Он приехал в Москву в 1921 году, четырнадцатилетним подростком. Привез его к отцу дядя, Алеша Сванидзе — и, может быть, зря привез, в Грузии мальчику было бы лучше. Чужой дом, чужая обстановка, чужой язык — он почти не говорил по-русски. Рядом с отцом, на месте, которое раньше принадлежало умершей матери, — чужая женщина, молодая и не слишком приветливая.
Светлана пишет, что у Якова и Надежды были очень хорошие отношения, но сама она этого помнить не может, ибо, когда она была в сознательном возрасте, Яков уже не жил с ними, и кроме того, она все время идеализирует погибшую мать. Зато глухое упоминание о том, что не все было так просто, проскальзывает в дневнике Марии Сванидзе в 1935 году. «Заговорили о Яше. Тут Иосиф опять вспомнил его отвратительное отношение к нашей Надюше, его женитьбы, все его ошибки...» Даже так — «отвратительное отношение»? Причем ведь это пишет не Аллилуева, родственница Надежды, а Сванидзе, из родни Екатерины. Впрочем, все логично: как еще мальчик может относиться к сопернице умершей матери?
С отцом отношения были тоже сложные, Яков отцу не нравился. Светлана пишет, что Сталин относился к старшему сыну холодно и несправедливо, что он «был недоволен его переездом в Москву, недоволен его первой женитьбой, его учебой, его характером, словом, всем». Но недовольство имело и свою причину, о которой Светлана опять же не пишет, идеализируя сводного брата, в противовес родному. А причину назвала ее мать в письме к свекрови. «Я уже потеряла всякую надежду, что он сможет когда-нибудь взяться за ум. Полное отсутствие всякого интереса и всякой цели. Так, что-то необъяснимое. Очень жаль и очень неприятно за Иосифа, его это (при общих Разговорах с тт.) иногда очень задевает. Но что же делать...» Письмо датировано 1926 годом, значит, Якову было тогда уже девятнадцать лет. Мог ли не только Сталин, но и вообще любой отец быть довольным девятнадцатилетним cыном, у которого нет ни интереса, ни цели в жизни?
Другое дело, что свое недовольство он выказывал со свойственной ему резкостью и прямотой, не учитывая силу своего характера, о который разбивались и более сильные и стойкие натуры.
Однако Яков был хоть и тихим, но самостоятельным. Он очень рано женился на однокласснице, звали ее Зиной, у них был ребенок — девочка Ленина, которая рано умерла. Первый брак был неудачным. «Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яша выстрелил в себя у нас в кухне, на квартире в Кремле. Он, к счастью, только ранил себя — пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: "Ха, не попал!" — любил он поиздеваться». (Интересно, что значит «не помогавшего»? Денег не давал? Вполне реально, ибо у простого народа считается, что мужчина, коль скоро он женится, должен сам содержать семью. Из всех детей Сталин помогал деньгами только Светлане.) В общем, эта история окончательно уронила в глазах отца сына, который даже застрелиться, и то не сумел. «Передай Яше от меня, что он поступил как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего. Пусть живет, где хочет и с кем хочет», — пишет Иосиф Надежде.
Яков уехал в Ленинград, стал жить в семье Аллилуевых, затем, разойдясь с женой, поступил в Московский институт инженеров транспорта. Сталин не то что пошел на примирение с сыном, но... присматривал. Рассказывали занятный эпизод о поступлении Якова в институт. В приемной комиссии никто, естественно, не обратил внимания на абитуриента Джугашвили. И вот как-то раз, уже после экзаменов, директору института позвонили и сказали, что с ним будет говорить Сталин. Ошарашенный директор взял трубку. «Скажите, Яков Джугашвили выдержал экзамены, принят в ваш институт?» Директор даже не сообразил, в чем тут дело, машинально взял список и ответил утвердительно. Вероятно, к тому времени отец и сын еще не общались — иначе почему бы отцу не спросить у самого Якова, — а знать-то хотелось! В коние концов они помирились, Яков бывал дома у отца, но люди они были все-таки разные, и душевной близости между ними не возникало.
«...Он был глубоко мирный человек, — пишет Светлана. — Мягкий, немного медлительный, очень спокойный, но внутренне твердый и убежденный. Он был похож на отца миндалевидным, кавказским разрезом глаз, и больше ничем... Больше он походил на свою мать... Это сходство бросается в глаза и на портретах. Очевидно, и характер достался ему от нее — он не был ни честолюбив, ни властолюбив, ни резок, ни одержим. Не было в нем противоречивых качеств, взаимоисключающих стремлений, не было в нем и каких-либо блестящих способностей. Он был скромен, прост, очень трудолюбив и трудоспособен и очаровательно спокоен».
После первого неудачного брака Яков долго не женился. Уже в середине 1930-х годов в Урюпинске, у родственников Аллилуевых, он познакомился с Ольгой Голышевой, которая в январе 1936 года родила от него сына Евгения. Однако за месяц до рождения ребенка его отец уже был женат на другой женщине — Юлии Мельцер. От этого брака в 1938 году родилась дочь Галина.
«Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца. Правда, в те годы он еще не высказывал свою ненависть к евреям так явно...»
С. Аллилуева
Однако у Сталина и без «пятого пункта» были причины, чтобы не прийти в восторг от брака своего старшего сына. Юля, на год старше Якова, была родом из Одессы, в молодости танцевала в кафешантане — радости от такого пункта в биографии мало, но это еще не криминал. Хуже было другое. Мария Сванидзе рассказывает о своей новой родственнице в дневнике: «Яша вторично вступил в брак с Юлией Исааковной Бессараб (фамилия приведена по ее последнему мужу. - Е. П.). Она хорошенькая женщина лет 30—32-х, кокетливая, говорит с апломбом глупости, читает романы, поставила себе целью уйти от мужа и сделать "карьеру", что и выполнила. Не знаю, как
отнесется к этому Иосиф. Она живет уже у Яши, вещи пока у мужа. Яша у нее третий или четвертый муж... Конечно, она хорошая хозяйка, женщина, которая возьмет Яшу в руки и заставит его подтянуться и фигурировать, но если он будет подтягиваться за счет отца, то ее афера потерпит фиаско — а она, конечно, метит на это. Поглядим, что будет». Впрочем, Галина Джугашвили пишет, что вроде бы новая невестка сумела понравиться Сталину, который при знакомстве даже поднял первый тост в ее честь. Но рассказывает она это со слов своей матери, это тоже надо учесть.
Сталин хотел видеть сыновей военными. Он посоветовал Якову пойти в армию, и тот, хотя уже имел специальность инженера-энергетика, немедленно поступил в Московскую артиллерийскую академию. Сначала учился так себе, но к концу выправился, большинство госэкзаменов сдал на четверки, получил звание старшего лейтенанта и в мае 1941 года был назначен командиром батареи 14-го гаубичного артполка. Война для Якова Джугашвили началась 27 июня 1941 года. 4 июля полк попал в окружение, и вскоре он оказался в плену.
Из немецкой листовки:
На листовке фотография и текст:
«Это Яков Джугашвили, старший сын Сталина, командир батареи 14-го гаубичного артиллерийского полка 14-й бронетанковой дивизии, который 16 июля сдался в плен под Витебском вместе с тысячами других командиров и бойцов.
По приказу Сталина учат вас Тимошенко и ваши по-литкомы, что большевики в плен не сдаются. Однако красноармейцы все время переходят к нам. Чтобы запугать вас, комиссары вам лгут, что немцы плохо обращаются с пленными.
Собственный сын Сталина своим примером доказал, что это ложь. Он сдался в плен. Потому что всякое сопротивление германской армии отныне бесполезно! Следуйте примеру сына Сталина — он жив, здоров и чувствует себя прекрасно. Зачем вам приносить бесполезные жертвы, идти на верную смерть, когда даже сын вашего верховного заправилы уже сдался в плен? Переходите и вы!»
Обстоятельства пленения Якова неясны. Однако исследователь Александр Колесник, глубоко изучавший эту тему, склоняется к выводу, что он не был взят в плен в бою, а специально захвачен немецкими разведчиками, и нашел свидетельства, подтверждающие эту версию. Причем, похоже, не обошлось здесь и без предательства. По свидетельству И. Д. Дубова, который был командиром радиоотделения 5-й батареи 14-го гаубичного полка, Яков был захвачен в плен вероятней всего в ночь с 7 на 8 июля, когда личный состав отправили строить блиндажи на НП (наблюдательном пункте).
«Всю ночь шли работы по рытью котлована, заготовке бревен в ближайшем лесу и доставке их на НП. В это время на НП из числа красноармейцев и младших командиров оставались только те, кто копал котлован и приносил бревна. Часовых не выставляли. Из-за темноты почти невозможно было рассмотреть лица тех, кто находился на НП. Да и некогда было этим заниматься — нас торопили со строительством блиндажей. К рассвету блиндажи были построены, и я, с разрешения командира взвода, с другими радистами и радиостанцией направились в мастерскую дивизии... И вдруг встретились с автомашиной, на которой ехали все те, кто был на НП. Старшего лейтенанта Якова Джугашвили среди них не было». И дальше, самое интересное: «Оказалось, что с утра 8 июля нашу дивизию передислоцируют на несколько десятков километров южнее. Зачем же мы тогда ночью строили блиндажи?»
И в самом деле, зачем? Да и кроме того, сами немцы признают, что Яков оказался в плену без документов — откуда же тогда они узнали, что это сын Сталина?
По максимуму использовав пленение Якова в пропаганде, немцы перевели его в Берлин, поселили в роскошном отеле «Адлон» в компании грузин-эмигрантов. Однако склонить сына Сталина к сотрудничеству не удалось, и в начале 1942 года его перевели в концентрационный лагерь «Офлаг ХIII-Д» в Хаммельбурге, где продолжали «обрабатывать», но по-прежнему тщетно. Тогда его отправили в лагерь смерти Заксенхаузен, в специальное отделение, где находились родственники высокопоставленных лиц стран антигитлеровской коалиции и другие важные заключенные. Там Яков 14 апреля 1943 года покончил с собой, по некоторым данным, после конфликта с одним из английских военнопленных, которые содержались в бараке вместе с русскими. Об его последнем дне рассказал бывший военнопленный Александр Салацкий: «То, что англичане вытягивались перед немцами по стойке "смирно", было в глазах русских оскорбительным, признаком трусости, о чем они не раз давали понять. Отказы русских отдавать честь немецким офицерам, саботирование распоряжений и открытые вызовы доставляли англичанам много неприятностей. Англичане часто высмеивали русских за их национальные "недостатки". Все это, а может, еще и личная неприязнь, приводили к ссорам.
Атмосфера накалялась. В среду 14 апреля 1943 года после обеда произошла бурная ссора, перешедшая в драку. Кушинг бросился на Якова с обвинениями в нечистоплотности. В конфликт ввязались все остальные заключенные. О'Брайен со злобной миной встал перед Кокориным и обозвал его "большевистской свиньей". Кушинг также обозвал Якова и ударил его кулаком по лицу. Именно этого последний пережить не мог. Для него это явилось кульминационной точкой пребывания в плену»84 . Вечером того же дня Яков на виду у охраны демонстративно бросился в нейтральную зону и был застрелен. После войны один из его товарищей по «Офлагу», австралийский репортер Кейс Хупер, сообщил: «Несколько раз мне удавалось встретиться с Яковом с глазу на глаз. Он рассказывал о том, что никогда не делал немцам никаких заявлений и просил, если ему больше не придется увидеть своей Родины, сообщить отцу, что он остался верен воинскому долгу. Все, что состряпала фашистская пропаганда, — ложь».
Естественно, Сталин сразу же узнал о судьбе Якова, однако не предпринимал никаких шагов, чтобы вызволить его из плена. Тогда немцы сами проявили инициативу, тем более что Яков был для них уже бесполезен. После Сталинградской битвы Сталин через Красный Крест получил предложение обменять своего сына на фельдмаршала Паулюса. Его ответ давно уже известен на весь мир: «Солдата на маршала не меняю!».
Для жены Якова тоже не было сделано никаких исключений. В соответствии с законами военного времени она была арестована осенью 1941 года и освобождена только весной 1943 года — по-видимому, когда Сталину удалось проверить утверждения немцев о том, что Яков пошел на сотрудничество с ними, и он получил отрицательный ответ.
Естественно, появилось и множество легенд о чудесном спасении Якова из плена. Самая красивая из них — что сын Сталина бежал из плена, попал в Италию, сражался в партизанском отряде, где его называли «капитан Монти», что женился на итальянке и погиб уже в конце войны, оставив двоих детей — сына и дочь. Но это, к сожалению, легенда...
Глава 18
НЕПОБЕЖДЕННЫЙ (ВАСИЛИЙ)
Совсем другим человеком был младший сын Сталина, Василий, первый ребенок от их брака с Надеждой. Родился он в марте 1921 года. Мальчик был энергичным, горячим и очень непростым. Мать любил безмерно, смерть Надежды надломила его. Сначала это было не слишком заметно, однако со временем начало сказываться все больше и больше: с одной стороны, избалованный, а с другой — ожесточенный несчастьем мальчишка стал совершенно неуправляемым, и только отец мог обуздать эту дикую натуру.
Сталин был с сыном по-мужски строг и совершенно не склонен потакать его проказам, но им потакали, жалея сироту, многочисленные родственницы и воспитатели. Мальчишка портился на глазах. И тогда отец, у которого совершенно не было времени на то, чтобы возиться с воспитанием, обращается за помощью... к охране.
«Тов. Ефимов! — пишет он в сентябре 1933 года (Ефимов — комендант дачи в Зубалове. — Е.П.). — Няня и Светлана вернулись в Москву. Светлану надо немедля определить в школу, иначе она одичает вконец. Прошу вас и Паукера (один из личных охранников. — Е.П.) устроить ее в школу. Посоветуйтесь оба с няней Каролиной Васильевной (домоправительница. — Е.П.) и определите, в какую школу устроить...
За время отпуска Каролины Васильевны в доме в Москве останется няня. Следите хорошенько, чтобы Вася не безобразничал. Не давайте волю Васе и будьте с ним строги. Если Вася не будет слушаться няни или будет ее обижать, возьмите его в шоры...
Держите Васю подальше от Анны Сергеевны (Аллилуевой. — Е.П.), она развращает его вредными и опасными уступками».
Паукер тоже жалел осиротевших детей, но не как родственницы, без сентиментальности. В ответ он пишет Сталину письмо, в котором, среди отчета о прочих домашних делах, предлагает перевести Васю в другую школу. «В 20-й школе (где учится Василий. — Е. П.) очень много развинченных ребят — у меня намечена 25-я школа на Пименовском пер. Там очень строго, большая дисциплина... В эту же школу можно поместить и Светланку. Было бы хорошо взять ей учительницу. Я сегодня одну нашел...»
Сталин, который был тогда в Сочи, задержался с ответом. И вдогонку летит шифровка Власику с напоминанием, что послано письмо, что нужно согласие на то, о чем там идет речь. На шифровке резолюция: «Согласен на все Ваши предложения о Васе и Светлане. Сталин». Доходит до того, что Ефимов в своем отчете Власику, начальнику всей охраны, пишет тоже не о служебных делах, а дает подробнейший отчет о Василии, его учебе, поведении — не как комендант, а как дотошный воспитатель. И под конец: «Вообще Вася чувствует себя взрослым и настойчиво требует исполнения его желаний, иногда глупых. Почему у нас и происходят с ним разногласия, которые почти сейчас же аннулируются благодаря моим доводам и уговорам». Кажется, воспитание сталинских детей было «общественной нагрузкой» для всей охраны.
Светлана в своих воспоминаниях не находит теплых слов для этих людей, но она вообще мало для кого их находит, Власика же просто терпеть не может — и тому есть конкретная причина. А между тем охрана была не обязана заботиться о них и тем более проявлять в этом инициативу, это не входило в их должностные функции. И трудно сказать, каким бы вырос Василий, если бы не постоянная опека и пример находящихся рядом мужчин, — ведь отца-то он почти и не видел. Тем более, что портили его все, кому не лень: родственники, обслуга, учителя в школе, и Василий, не отличавшийся скромностью, вовсю использовал свое положение «принца», шантажируя всех подряд.
Учительница немецкого языка Уварова вспоминает, что произошло, когда она решилась поставить Василию двойку, причем за откровенное хамство: на предложение отвечать урок он ответил: «Что-то мне сегодня не хочется...». В тот же день ее вызвали к директору и между ними состоялся такой диалог:
«— Вы что, с ума сошли?
Бросился к своему письменному столу, схватил со стола классный журнал, раскрыл его.
— Это, это что такое?
— Это "неуд". Он не захотел пересказывать, сказан, что не хочется. Кроме того, он никогда не выполняет заданий.
— Вот что, если вы еще раз позволите себе такое самоуправство, то, имейте в виду, с нашей школой можете распрощаться.
— Но он же не пожелал отвечать!
— Значит, не хотел. Никогда, ни при каких обстоятельствах не делайте Василию Сталину замечаний, никогда не ставьте ему плохие отметки, это уже не ваша забота — ставить ему отметки.
— Но если он не хочет отвечать урок? Что же делать тогда? Какой это пример для всех остальных учеников?
— Сын товарища Сталина — пример для всех учеников, как бы он ни учился, отвечает ли он урок или не желает отвечать. Сын товарища Сталина — исключение из общего правила»85.
Удивительно не то, что из Василия получилось то, что получилось. Удивительно, как из него, при подобном отношении всех вокруг, вообще вышел достаточно приличный человек — а он, если не по поведению, то по человеческим качествам, был не так уж плох. Конечно же, учительница больше не смела ставить ему «неуды» или делать замечания, как не смели и другие. Однако один из учителей все-таки решился пожаловаться отцу на художества сына. Широко известен ответ Сталина, но полезно будет еще раз его привести.
«Преподавателю т. Мартышину.
Ваше письмо о художествах Василия Сталина получил. Спасибо за письмо. Отвечаю с большим опозданием ввиду перегруженности работой. Прошу извинения. Василий — избалованный юноша средних способностей, ди-каренок ("тип скифа!"), не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких (руководителей), нередко нахал, со слабой, или вернее — неорганизованной волей.
Его избаловали всякие "кумы" и "кумушки", то и дело подчеркивающие, что он "сын Сталина".
Я рад, что в Вашем лице нашелся хоть один уважающий себя преподаватель, который поступает с Василием, как со всеми, и требует от нахала подчинения общему режиму в школе. Василия портят директора, вроде упомянутого Вами, люди-тряпки, которым не место в школе, и если наглец Василий не успел еще погубить себя, то это потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку.
Мой совет: требовать построже от Василия и не бояться фальшивых, шантажистских угроз капризника насчет "самоубийства". Будете иметь в этом мою поддержку.
К сожалению, сам я не имею возможности возиться с Василием. Но обещаю время от времени брать его за шиворот.
Привет! И. Сталин»86.
Досталось «педагогам-тряпкам», досталось и Василию. Трудно сказать, какой была реакция отца — не порол же он мальчишку, в самом деле! Вероятней всего, он просто перестал с ним разговаривать — это очень в его духе. Сохранилось второе письмо педагога (судя по некоторым моментам, очень молодого), где он дает отчет об успехах Василия, а в конце пишет:
«Прощу извинить за навязчивость, но я не могу скрыть oт Вас одного наблюдения, а именно: Василий болезненно переживает ту неприятность, которую он Вам причинил, Вам, которого он искренне любит и к которому его влечет. Однажды, в разговоре со мной о его самочувствии, Василий заявил мне, что готов сделать все, чтобы восстановить Ваше доверие, чтобы быть ближе к Вам».
Несколько раньше, в 1935 году, Мария Сванидзе записывала в дневнике: «За ужином говорили о Васе. Он учится плохо. Иосиф дал ему 2 мес. на исправление и пригрозил прогнать из дому и взять на воспитание 3-их вместо него способных парней... Конечно, Васю надо привести в порядок. Он зачванился тем, что сын великого человека и, почивая на лаврах отца, жутко ведет себя с окружающими. Светлану отец считает менее способной, но сознающей свои обязанности. Обоих он считает холодными, ни к кому не привязанными, преступно скоро забывшими мать. Очень неровными в отношении их окружающих...».
В том, что касается Светланы, Сталин, похоже, был недалек от истины. Но насчет Василия он ошибался, говоря, что сын ни к кому не привязан. Отчаянный, неуправляемый, мятежный — тот уважал, боялся и безмерно любил только одного, наверное, человека на земле, своего отца...
Василий так окончил школу, что о вузе речи не шло — да он к тому и не стремился. Но желание отца видеть сыновей военными здесь нашло полное понимание. С детства влюбленный в моторы, Василий поступил в Качинскую авиашколу, которая готовила военных летчиков. В то время это считалось престижным — летчиками были сыновья Микояна, Тимур Фрунзе, Рубен Ибаррури и многие другие «кремлевские дети» — у их отцов и в мыслях не было беречь сыновей от фронта в грядущей войне.
Сталин подозревал, что и в авиашколе художества сына не прекратятся, поэтому попросил Берию проследить, чтобы тому не было никаких послаблений. Посланный туда сотрудник НКВД доложил, что Василий уже успел, при полном согласии руководства школы, устроить себе особый режим, и Берия тут же эту практику прекратил.
Сталин регулярно запрашивал сведения об успехах сына, опять же требовал, чтобы ему не было никаких послаблений. Василий учился в полном соответствии со своим характером. Дисциплина хромала, теорию он не слишком любил, зато обожал практику. Но все-таки потом подтянулся, школу закончил с отличными оценками, в том числе и по теории, получил звание лейтенанта и был назначен летчиком в истребительную часть на самолет И-15. Было это в марте 1940 года.
Новая служба пришлась Василию в самый раз. Именно в истребительной авиации понадобились те качества, которые в мирной жизни делали его непереносимым для окружающих, — безудержность, бесстрашие, темперамент. Но появилось и кое-что новое: глубокая и серьезная заинтересованность. Раньше он писал отцу коротко: как учится, приедет или не приедет в отпуск и пр. Из письма, датированного мартом 1941 года, видно, что он не только нашел дело своей жизни, но и это дело нашло его.
Василий находится на каких-то курсах. Сначала он рассказывает отцу о конфликте с руководством курсов, которое, перестраховываясь — мало ли что! — не давало ему летать, однако он не был бы Василием Сталиным, если бы не добился своего. Но вот о чем пишет дальше двадцатилетний новоиспеченный летчик, «салажонок»:
«Вообще от курсов ожидали все слушатели большего. В Люберцах и многих других частях летают на новых машинах МиГ, Як, ЛаГ, а у нас на курсах командиры эскадрилий летают на таком старье, что страшно глядеть. Летают в основном на И-15. Непонятно, кем мы будем командовать. Ведь к июню м-цу большинство частей будет снабжено новыми машинами, а мы, будущие командиры эскадрилий, не имеем понятия о этих новых машинах, а летаем на старье...». И дальше в том же духе, причем с конкретными предложениями, и это в двадцать-то лет! C тех пор, когда они встречались с отцом, их разговоры начинались и заканчивались ВВС, Василий был влюблен в свои самолеты.
Однако дисциплина по-прежнему хромала. Присматpивавший за ним работник госбезопасности в донесении пишет: «По рассказам полковника Гращенкова (со слов cт. л-та Сталина), ст. л-т т. Сталин почти ежедневно порядочно напивается со своими друзьями, сыном Микояна и др., пользуясь тем, что живет отдельно от отца, и утром похмеляется, чтобы чувствовать себя лучше».
Однако вскоре «красивая жизнь» прекратилась сама собой — началась война.
«Его тащили за уши наверх, не считаясь ни с его силами, ни со способностями, ни с недостатками, — думали "угодить" отцу. В 1947 году он вернулся из Восточной Германии в Москву и его сделали командующим авиацией Московского военного округа, — несмотря на то, что, будучи алкоголиком, он сам даже уже не мог летать...»
С. Аллилуева
В 1995 году Николай Зенькович написал очерк «Принц и медсестра», посвященный Василию Сталину, — и видно, чем-то понравился ему этот лихой вояка. Очерк этот — беспристрастное, так называемое «объективное» изложение биографии младшего сына Сталина. А потом, как часто бывает, автор задумался — а так ли все было на самом деле? И оказалось, что все было не совсем так, как принято думать в основном с подачи его сестры, с детства не любившей брата.
Светлана утверждает, что Василий был опустившимся алкоголиком. Но разве она измеряла выпитое им? Они все были такие — ну, если не все, то многие — истребители, элита ВВС, смертники войны. Двадцатилетние «старики», мальчишки, ежечасно ходившие около смерти, в свободное время они не на скрипках играли и не читали великую русскую литературу про «лишних людей», а вели себя соответственно тому, что каждый день может стать последним. Водку Василий пил — это точно, и куролесил отчаянно, но не он один был такой, такими было большинство летчиков. Однако Светлана не пишет, как он воевал.
Всю войну Василий вел отчаянное сражение за право воевать. С первых же дней его, от греха подальше, из боевой авиации назначили инспектором-летчиком, а затем начальником инспекции ВВС КА, где он прослужил до января 1943 года. Именно тогда он и начал пить. «Я часто задумываюсь над вопросом, где истоки той страшной беды Василия, которая называется алкоголизмом, — писал впоследствии Владимир Аллилуев. — Я вижу ее в одном: его нельзя было держать в тылу, в этой Инспекции тем более. Человек он был активный, моторный, смелый. Летал прекрасно, на фронт рвался, и его место было там, он тяготился своим тыловым положением и страдал оттого, что люди думают, что он хорошо устроился за отцовской спиной. Пить он начал именно тогда, когда работал в Инспекции». Тем более что время проводили весело.
В конце октября 1942 года Василию предложили консультировать какой-то фильм о летчиках. Фильм, кажется, так и не сняли, зато он познакомился с богемой, там были киношники, были красивые и доступные женщины, кстати, и Каплер, который сыграл такую роковую роль в судьбе Светланы. На даче в Зубалове начались пьяные кутежи. С этим знакомством связана забавная история, которую поведал миру Артем Сергеев. Василий, пьянствовавший в одной компании с кинооператором Карменом, отбил у него на время жену, известную красавицу. Кармен написал Сталину, тот вызват Генерального прокурора (ну прямо-таки самого Генерального! — Е. П.) и приказал:
— Судить мерзавца по закону! (За что?! — Е. П.) Тот вызвал Василия:
— У вас живет жена Кармена?
— Живет.
— А почему она у вас живет?
— Сам не знаю.
— Почему вы ее не отпускаете? —' Так пусть уходит, пожалуйста!
Когда Сталину доложили об этом разговоре, тот только головой покачал: «Вот подлец!» И написал такую резолюцию: «1. Эту дуру вернуть Кармену. 2. Полковника Василия Сталина посадить на 15 суток строгого ареста». Апокриф, наверное, но красивый апокриф... Как бы тo ни было, написал ли Сталину Кармен или ему доложил Власик, что больше похоже на правду, но Сталин узнал о том, что творится на даче.
Трудно сказать, явилось ли одно событие следствием другого, или они просто совпали во времени, но в январе 1943 года Василию наконец удалось исполнить свою мечту: инспекция была расформирована, а его назначили командиром 32-го гвардейского истребительного авиаполка. Пусть теперь кто-нибудь попробует запретить ему воевать! Однако даже сидение в инспекции Василий использовал с толком. Когда он вступил в командование дивизией, у него налет был - 3105 часов в воздухе. Его заместитель к тому времени налетал чуть меньше 2000 часов, командиры полков — чуть больше тысячи. Василий летал на всех машинах, до которых только мог дотянуться, — на всех истребителях, на многих бомбардировщиках, для чего вовсю использовал высокое родство, но трудно его за это осудить.
Как он воевал?
«Странно читать о сыне Сталина обывательские импровизации, — пишет Станислав Грибанов. — Один уважающий себя весьма крупный авиационный специалист... маршал заявил в газетном интервью, что и летал-де Василий с няньками. Эх, добро бы рассуждал так дилетант, человек некомпетентный в летных делах — а то ведь летчик! Неужто неизвестно, что истребитель в боевой машине всегда один. Если летят на задание парой, звеном или эскадрильей — так это принятые боевые порядки. В той же паре ведомый — щит ведущего. А опытный ведущий разве бросит в беде своего ведомого? Так кто же здесь нянька? 26 февраля Сталин вылетал на задание с Ореховым и был тогда ведущим пары. Орехов, что ли, нянька? Да, Владимир Александрович опытный воздушный боец, на него можно было положиться в любой схватке с противником. Но в тот же день Василий летал со Степаном Микояном -и опять ведущим. А Степан-то совсем молодой пилот...
Были боевые вылеты командира истребительного аэрополка Сталина в паре с Власовым, Луцким, Якимовым. А то уходил на задание вообще один...»87
Немцы «пасли» не только Якова Джугашвили. Так, уже в марте 1943 года во время осмотра самолета Василия обнаружили, что в соединение рулевой тяги воткнуто шило, которое заклинивало управление самолетом. Происшедшее расценили как диверсию. Нашли ли исполнителя — неизвестно.
Что такое веселая жизнь в промежутках между боями, Василий знал не понаслышке. Сохранился приказ командира полка Сталина, в котором есть такие строчки: «Учитывая важность сохранения людских ресурсов, факт заболевания гонореей расцениваю как членовредительство и впредь на заболевших буду накладывать самые строгие взыскания, вплоть до предания суду».
В 1943 году в карьере Василия произошел провал. Он с друзьями отправился на рыбалку, взяв вместо удочек снаряды «PC». Один из снарядов взорвался в руках полкового инженера — тот погиб, Василий и еще один летчик получили ранения. Узнав об этом, Сталин не на шутку рассердился и приказал снять его с должности «за пьянство и разгул и за то, что он портит и развращает полк», — вот так, ни больше ни меньше. Однако летом 1944 года Василий уже командир дивизии — не иначе как помогла старая привычка спекулировать именем отца. Рассказывают, что, когда на аэродром литовского города Шауляя прорвались немецкие танки и возникла паника, Василий посадил в машину прилетевшую к нему жену и выехал на взлетную полосу, крича: «Трусы! Вот женщина, и та не боится!» — и ведь остановил бегущих, поднял в воздух самолеты. Сохранились и приказы, докладные, рапорты Василия, показывающие, что как командир он вполне соответствовал своему назначению. Но над всем торжествует резюме великого специалиста по войне в воздухе Светланы Аллилуевой: «Его тащили за уши наверх...».
Итак, к концу войны Василий был командиром дивизии. Путь от лейтенанта до полковника он прошел очень быстро, став полковником уже в 1942 году. Однако следу-ющей звездочки ему пришлось ждать четыре года, несмотря на то что как минимум с 1944 года он занимал генеральскую должность — отец не соглашался на производство. Генералом Василий стал лишь в 1946-м, после того как его три раза представляли к этому званию. Наконец, при очередном представлении Сталин недоверчиво спросил министра обороны: «Вы что, действительно считаете, что он достоин?» И только тогда дал согласие.
О пьянстве Василия после войны, о его непотребных кутежах кто только не писал, при этом безмолвно подразумевалось, что командовать он, уж конечно, в таком состоянии не мог. Но Зенькович нашел и другие факты, несколько меняющие привычную легенду. В 1948 году Василий стал командующим ВВС Московского военного округа, и командующим превосходным. В рекордные сроки были построены аэродромы в разоренных войной областях, округ стабильно занимал первое место в соцсоревновании, налет составлял 3 нормы — Василий, сам начинавший не в штабных кабинетах, а в кабине самолета, знал, как готовить летчиков. Ладно, допустим, ему было легче, чем другим, выбивать деньги, стройматериалы, топливо. Но вот опять война — абсолютная проверка достоинств командира. Авиадивизия, которой командовал Кожедуб, прославилась в Корее и, что не менее важно, вернулась почти без потерь — это общеизвестно. А кто знает, что была эта дивизия из округа Сталина и что летчиков готовил лично Василий, месяц не вылезавший из лагеря. За своих подчиненных он дрался как лев: выбивал сносные жилищные условия, гонял в три шеи начпродов, которых сигнал «Васька Рыжий прилетел!» вгонял в панику. Он же первый создал команды мастеров по многим видам спорта. В 1948 году Василий стал депутатом Верховного Совета, раз в неделю регулярно встречался с избирателями — трезвый! — многое делал для тех, кто прибегал к его помощи, даже слишком многое, потому что ловкие люди весьма и весьма злоупотребляли его безотказностью.
Летом 1952 года Василия сняли с командования округом. С легкой руки Светланы считается, что причиной тому стал инцидент на первомайском параде, когда несколько самолетов разбились. Существуют и версии, что все было в порядке, однако Сталин увидел Василия пьяным или услышал в эфире нецензурную фразу и поинтересовался, кто это так «некрасиво» ругается (Сталин что, военных только в кино видел, где они разговаривают исключительно правильными литературными фразами?). Но тогда бы его сняли сразу же, чего тянуть до лета?
Еще одну версию, рассказанную командующим дальней авиацией С. И. Руденко, зафиксировала писательница Лариса Васильева. Оказывается, речь шла не о первомайском параде, а о параде в честь Дня авиации. Парад в Тушине прошел отлично, Сталин объявил благодарность пилотам. Василий услышал и отправился в здание, где находились руководители, «отмечать» успех. Сталин, увидев пьяного сына, спросил: «Это что такое?» — «Я устал!» — ответил Василий. «И часто ты так устаешь?» — «Нет!» Однако командующий ВВС П.Ф.Жигарев поправил его: «Часто!» Василий огрызнулся. И тогда Сталин сказал ему: «Вон отсюда!» — и приказал снять с должности командующего округом и отправить на Дальний Восток.
Вообще-то версия похожа на правду, за такое Сталин мог и снять с округа. То есть обычного командующего округом снимать бы не стал, сначала поинтересовался бы, как тот служит и чего стоит, а сына — мог. Правда, уж коль скоро он приказал закатать его на Дальний Восток, то и закатал бы. Однако письменного приказа так и не последовало, и Василий остался в Москве. Осенью его без экзаменов приняли в Академию Генерального штаба.
«Куда было деваться генерал-лейтенанту? (После снятия с округа — Е. П.). Отец хотел, чтобы он закончил Академию Генштаба, как это сделал Артем Сергеев... Василий согласился, поступил в Академию. Но не был там ни разу — он не мог. Его надо было срочно положить в больницу и лечить, лечить от алкоголизма...»
С. Аллилуева
Если вдуматься, о сколь многом мы судим только со слов Светланы, из книги, написанной ею в соавторстве co специалистами из ЦРУ (это не моя злобная выдумка, это она сама официально признавала). Но что интересно—в личном деле Василия Сталина нет записи о пьянстве. Что это значит — пил, но не больше, чем другие, так, что ли? А сколько, кстати, пили другие в победоносной Красной Армии? На этот счет существует анекдот про то, как маршал Якубовский на Военном совете возмущался: «Почему вы так много пьете? Выпили свои восемьсот, и хорош...». И в самом деле, уж чем-чем, а генеральским пьянством страну было не удивить, и если бы за это снимали, у нас бы армии не осталось...
Существует интересная фотография — Василий в 1960 году, когда, по утверждению сестры, он уже практически не был человеком. Каждый из нас видел алкоголиков в последней стадии. А на этом фото — человек с живым, умным лицом, умными глазами и без малейших признаков алкоголизма, без малейших! Другое дело, что эта легенда кому-то очень нужна.
По свидетельству Александра Бурдонского, сына Василия, как-то раз он сказал его матери: «Галка, ты меня тоже пойми, ведь я жив, пока жив отец!» В это не очень верится. Нет, не в то, что он так сказал, а в то, что сказал это Галине Бурдонской, своей первой жене. Слишком он был тогда молод, да и ситуация была не такая...
Поженились Василий Сталин и Галина Бурдонская в декабре 1940 года. Вскоре у них родился сын Александр. Когда Василий связался с киношниками, а особенно с их бабами, Галина ушла от него, потом они помирились, в 1943 году родилась дочь Надежда. Однако в 1946 году Василий встретил дочь маршала Тимошенко, черноволосую, цыганского вида красавицу, и женился второй раз. Галину он выгнал из дома, оставив детей у себя и запретив матери видеться с ними. Екатерина тоже родила двоих детей, а по отношению к старшим была образцовой мачехой — малышей бросали одних, нередко забывая даже покормить. Очень скоро, в 1949 году Василий встретил Капитолину Васильеву, пловчиху, влюбился и женился в третий раз, удочерив девочку Капитолины от первого брака и прихватив с собой двух детишек Галины. Капитолина пыталась обуздать его, отучить от водки, но не вышло... Может быть, Александр путает мать и вторую мачеху?
Однако кому бы ни говорил Василий эту фразу, она сбылась. После смерти отца его очень быстро уволили из армии и практически сразу арестовали. За что? Недавно были опубликованы материалы следственного дела: построил на средства округа бассейн, сделал на даче (казенной!) бетонную лестницу, содержал на казенный счет профессиональных спортсменов, всякие прочие мелочи — вроде охотничьего домика или лошадей для своего удовольствия. В общем, опять же, если за такое арестовывать, всю Красную Армию под гребенку надо отправить в Лефортово. Даже трофейного барахла, и того у него не было — другие генералы набивали дачи под завязку!
Василию Аллилуеву самое большее впаяли бы выговор и отправили в какой-нибудь сибирский округ. Василию Сталину дали восемь лет. Срок он отбыл почти весь, лишь в 1960 году его освободили. При освобождении предложили сменить фамилию — Василий отказался. Его вызвал Шелепин, о чем-то они долго разговаривали. Вернувшись, Василий сказал, что лучше будет жить без паспорта, чем с другой фамилией.
Затем была встреча с Ворошиловым. Почему-то их беседу стенографировали, почему — совершенно непонятно, она была сугубо личной. Климент Ефремович к тому времени был в руках Хрущева и компании, по выражению Молотова, «тряпкой». Стенограмма эта сохранилась. Разговор, с одной стороны, какой-то домашний — Ворошилов на правах старого друга отца увещевает Василия не пить, образумиться, «жить нормально», обсуждает с ним какой-то дебош в санатории, по поводу которого на него поступил донос. Василий соглашается: да, надо, исправлюсь, помогите с работой... «Ты носишь фамилию великого человека, ты его сын, и не должен это забывать...»
вдруг: «Я бы на твоем месте изменил фамилию». Ворошилов все время говорит: сестра твоя живет правильно, ведет себя хорошо... Василий отмалчивается, пока тот не задаёт прямой вопрос: «Ты с ней встречаешься?» — «Не знаю, я у нее не бываю». — «Почему? Она любит тебя». — «Дочь, которая отказалась от отца, мне не сестра. Я никогда не отказывался и не откажусь от отца! Ничего общего у меня с ней не будет». И снова та же тягомотина.
Феликс Чуев рассказывает другое: когда Хрущев после XX съезда попросил Василия написать об отце, как тот безобразно вел себя в семье, издевался над сыном, тот ответил: «Все вы, вместе взятые, не стоите ногтя моего отца!» Зачем была эта беседа с Ворошиловым? Что, проверяли, не одумался ли сын Сталина? Не одумался...
В том же апреле 1960 года Василия вернули в тюрьму досиживать срок, вроде бы после какой-то автомобильной катастрофы. Освободился он в 1961 году, по официальной версии, законченным инвалидом, с больной печенью, язвой желудка и полным истощением организма. Однако дочь Надя утверждает иное: отца тогда осмотрел профессор Бакулев и говорит, что Василий был здоров, не считая болезни сосудов ног от многолетнего курения. «У него умирают ноги! - сказал он. - И бычье сердце». И заплакал.
При освобождении его все-таки заставили сменить фамилию — просто выдали паспорт на имя Василия Джугашвили и отправили в Казань, где он вскоре умер, как считается, не то после какой-то попойки, не то в пьяной драке. Однако дело это тоже путаное, темное, и есть серьезные основания думать, что ему «помогли» уйти из жизни.88 Срок давать было уже не за что, значит, надо бессрочно... Его семья до сих пор уверена, что его убили. Василия похоронили на Арском кладбище в Казани. Через два года последняя, невенчанная жена его, Мария, поставила памятник с надписью «Единственному» и фотографией Василия. Прошло несколько дней, и фотографию кто-то расстрелял. Это было время, когда положено было ненавидеть Сталина, а люди наши легковерны, ох как легковерны...
О том, какой человек был Василий Сталин, говорит история с его реабилитацией. Те, кто служил с Василием, упорно добивались ее, почти пятьдесят лет — ради опустившегося мерзавца такое бы делать не стали. И вот осенью 1999 года Военная коллегия Верховного суда по протесту Главной военной прокуратуры полностью реабилитировала Василия Сталина по статье 58.10, по которой он был осужден за то, что высказывал «клеветнические измышления в отношении высшего руководства страны по поводу организации похорон его отца». Что же касается обвинений в преступной халатности, то Военная коллегия переквалицифировала ту же статью на более мягкий ее пункт, «без отягчающих обстоятельств», по которому ему полагался срок в 4 года, так что он подпадал под амнистию 1953 года. Таким образом, российская юстиция, правопреемница советской, запоздало попыталась реабилитировать себя еще перед одним невинно осужденным, благо сам Василий лишен возможности сказать, что он обо всем этом думает. Ведь такую статью 58.10 можно носить, как орден.
P. S. Много, очень много странного во всей этой истории... Еще один пример. У нас почему-то все, что написано, считается правдой. Существует в природе три документа — заявление Василия, написанное им в тюрьме в 1955 году, по поводу своего обвинения, личное письмо Хрущеву и письмо в ЦК партии после разоблачения «антипартийной группы». Все три бумаги чрезвычайно многословны. Цитирую три небольшие выдержки из этих трех Документов, не выбирая, навскидку.
«Не знаю, может быть, я и не прав, но во мне было столько переживаний, что они должны были находить какой-то выход наружу. Если этот выход был резок и не сдержан в подборе выражений, то его нельзя отнести к Разряду клеветы на правительство, этого не было и не могло быть. Она (резкость) относится к крайне раздра-женному состоянию, которое вполне объяснимо обстановкой, и странно изображать ее клеветой...» и дальше, дальше все та же жвачка. Это из заявления с просьбой pазобраться в его деле.
«Бывают моменты, когда сливаешься с выступающим в единое целое. Такое ощущение было у меня сегодня, когда я слушал Вас. Буду откровенен до конца, Никита Сергеевич! Бывали и бывают моменты, когда я ругаю в душе Вас... Но, слушая Ваши выступления, а особенно сегодняшнее, вcя злость пропадает и кроме уважения и восхищения ничего не остается. Ведь верно говорите и замечательно действуете!» Это из письма Хрущеву.
«Создается впечатление, что он (речь идет о Булгани-е. - Е. П.) чувствует за собой какую-то силу или считает партию настолько глупой, что позволяет себе слишком свободно каламбурить. Номинальный лидер?! Нет, он собирается быть не номинальным лидером, как это видно из его же выступления! Номинальным же лидером (то есть пустышкой) он стал не по своей воле (ибо сие не от него зависело), а по воле партии. Выступление его не искреннее, а смесь фарисейства с трусостью». Это из письма по поводу «антипартийной группы».
А вот подлинное письмо Василия, правда, более раннее, 1940 года, но гарантированно написанное его рукой (тоже выдержка навскидку).
«Люди тут собрались по 1000 и 2000 часов летавшие, почти все орденоносцы. У них очень большой практический опыт. И вполне понятно, что им надоело летать на старье, когда есть новые хорошие машины. Это мне все равно на чем летать, так как у меня этого практического опыта мало. А им, конечно, хочется нового».
А теперь скажите мне: по стилю, по построению фраз, по изложению — похоже, что эти четыре документа написаны одной рукой? Если их прочесть целиком, есть тут и еще одна странность — но об этом потом...
Глава 19
СМЕНА МУЖЕЙ, СМЕНА ФАМИЛИИ, СМЕНА СУДЬБЫ (СВЕТЛАНА)
Светлану Аллилуеву знают в основном как автора книги «Двадцать писем к другу» — где она рассказывает о своем детстве и семье Сталина. И тут надо понимать один момент: это ведь не личные мемуары, написанные для себя и полвека пылившиеся в архивах. Книга была написана женщиной, которая «хорошо себя ведет» и не может не сознавать, что находится под надзором. Опубликована она была в Америке, и фирма, устраивавшая ее публикацию, как признает сама Светлана, поддерживала тесные контакты с ЦРУ, да и неужели же американские издатели не уговорили автора немножко отредактировать рукопись — чтобы читателю было интересней? Так что вполне вероятно, что она дважды конъюнктурна — для Хрущева и для Америки. Между тем «Двадцать писем к другу» — основной источник, по которому можно судить о биографии Светланы, других практически не имеется. Ну а теперь, с этой оговоркой, попробуем разобраться в судьбе Светланы, урожденной Сталиной, после 1953 года сменившей фамилию на Аллилуеву, дочь вождя.
...Родилась она любимой и желанной. Даже мать, и та Улыбалась, глядя на рыжую, зеленоглазую и веселую толстушку. А уж как любил ее отец...
Из сказок дедушки Никиты:
«Отношения Светланки с отцом складывались сложно. Он любил ее, но выражал свои чувства оскорбительным образом. Он проявлял свою нежность так, как это делает кошка по отношению к мышке. Вначале он травмировал душу peбенка, позже — девушки, а еще позже — женщины, ставшей матерью. Результатом всего этого явилось постепенное возникновение у Светланки психического расстройства».
Что касается психического расстройства (если оно было) —то воспитание тут вообще ни при чем, неблагополучие по этой части Светлана унаследовала от матери, а та — от своей матери и передала детям. Про «кошку и мышку» сама она тоже пишет иначе.
«Мама была строга с нами, детьми — неумолима, недоступна. Она редко ласкала меня, а отец меня,вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, называть ласковыми словами — "воробушка", "мушка". Однажды я прорезала новую скатерть ножницами. Боже мой, как больно отшлепала меня мама по рукам! Я так ревела, что пришел отец, взял меня на руки, утешал, целовал и кое-как успокоил... Несколько раз он так же спасал меня от банок и горчичников, — он не переносил детского плача и крика. Мама же была неумолима и сердилась на него за "баловство"».
Отец обожал Светланку. Таскал ее на руках, защищал от наказаний, писал ей нежнейшие письма. Он называл ее «Сетанка-хозяйка», а себя — «секретаришка». Эти письма напечатаны бессчетное количество раз, поэтому для примера приведем лишь одно:
«Сетанке-хозяйке. Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Напиши, как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Не хорошо, ты обижаешь папку»-
Это была их игра — Светлана писала ему «приказы»-«Приказываю взять меня в кино». Раз приказано — брал, что ж поделаешь. «Я на тебя буду жаловаться» — говорила она, если отец чем-то ей не угодил. «Кому же ты будешь жаловаться?» — «Повару».
Девочка была замкнутая, молчаливая, с братом у нее было постоянное глухое соперничество, но с отцом отношения очень нежные. Уже после смерти матери, когда все в доме стало разлаживаться, единственное, что скрепляло их отношения, были обеды. Он приходил, звал её «Хозяйка!». Светлана мчалась в столовую, садилась справа от него и сидела, пока не начинали слипаться глаза. Обеды длились долго, за ними, по восточному обычаю, решалось множество дел. Девочка сидела, слушала разговоры взрослых. Иногда, если шли смотреть фильм, он говорил ей: «Веди!»,— и она гордо шла впереди процессии членов Политбюро в кинозал. Но чаще, не дождавшись конца обеда, отправлялась спать. Отец, перед тем как уехать, всегда заходил поцеловать девочку — после смерти жены он дома не жил, приходил только обедать, а ночевать уезжал на Ближнюю дачу. В общем, как мог, так и воспитывал, и был ей, право же, не самым плохим отцом на земле. К сожалению, Светлана унаследовала характер от матери — замкнутый, колючий, не прощающий обид. Отец один-единственный раз по-настоящему обидел Светлану, и этой обиды она так и не смогла ему простить.
Сталин, хотя и обрусевший, но в основе своей все равно оставшийся грузином, как и все восточные люди, придавал очень большое значение женской чистоте. Светлана вспоминает, какой разнос он как-то раз ей учинил, заметив, что у дочери юбка выше колен, при том что было ей тогда всего-то лет двенадцать и такие платья носили все окрестные девчонки. И от жены, и от дочери он требовал скромности и целомудрия и в этом смысле не признавал никаких «передовых взглядов». Это надо понимать, перед тем как прочесть историю с Каплером.
Было это уже во время войны, в 1943 году, когда шестнадцатилетняя Светлана иной раз приезжала к брату на дачу в Зубалово. Если бы Сталин знал, что там творится, он бы в жизни этого не позволил, но шла война, и он не видел ничего, кроме служебного кабинета. На этой даче Светлана и познакомилась с Алексеем Каплером, кино-pежиссером. Тому было уже около сорока, был он толст и добродушен и едва ли мог считаться красавцем мужчиной, но это был первый мужчина, который ухаживал за девочкой: водил ее в кино, гулял с ней по Москве, даже опубликовал в «Правде» «Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда». 18 февраля был день рождения Светланы, и они гуляли по Москве, затем пришли в пустую квартиру возле Курского вокзала, где иногда собирались летчики, целовались там — она сама это описывает. Если бы не охранник, сидевший в соседней комнате, кто бы знает, чем все это кончилось.
От дальнейшего развития романа девочку спасла охрана. Охранник доложил Власику, Власик — Сталину, чего Светлана никогда не могла ему простить. (Когда она пишет о Власике, ее буквально трясет от ненависти, это ощущается даже через бумагу.) 2 марта Каплера арестовали «за шпионаж в пользу англичан». Тут уже и Сталин оторвался на время от неотложных дел.
«3 марта утром, когда я собиралась в школу, неожиданно приехал домой отец, что было совершенно необычно... Я никогда еще не видела отца таким. Обычно сдержанный и на слова, и на эмоции, он задыхался от гнева, он едва мог говорить: "Где, где это все? — выговорил он, — где все эти письма твоего писателя?" Нельзя передать, с каким презрением выговорил он слово "писатель"... "Мне все известно! Все твои телефонные разговоры — вот они, здесь!, — он похлопал себя рукой по карману. — Ну! Давай сюда! Твой Каплер — английский шпион, он арестован!"....
"А я люблю его!" — сказала, наконец, я, обретя дар речи. "Любишь! — выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову — и я получила две пощечины, -впервые в своей жизни. — Подумайте, няня, до чего она дошла! — он не мог больше сдерживаться. — Идет такая война, а она занята ...!" — и он произнес грубые мужицкие слова, — других слов он не находил».
И, кстати, этот сталинский гнев доказывает, что к аресту кинорежиссера он был непричастен, поскольку того арестовали накануне, 2 марта. Неужели можно думать, что Сталин, с его кипящим грузинским темпераментом и такой же пуританской строгостью по части женской чистоты — неужели такой человек мог сутки или двое держать все в себе и молчать, и потом вдруг разразиться такой яростью? Думаю, что любой мужчина, не только кавказский, но и русский, отправился бы разбираться c дочкой сию же минуту, как только узнал о ее романе. Дa и не надо было главе государства самому трудиться, этот простой вопрос вполне мог решить и генерал Власик.
А теперь посмотрим на эту историю не глазами обиженной девочки — подростки всегда думают, что родители не понимают их уникальных душевных движений, — а глазами взрослых людей. У большинства из читателей есть дети. А теперь представьте себе, что за вашей шестнадцатилетней дочерью ухаживает сорокалетний богемный мужик, для которого переспать с новой женщиной — что стакан воды выпить, и что этот мужик откровенно ее совращает. Ведь это хорошо, что при Светлане всегда был охранник, который бы ничего «такого» не позволил — ну, а если бы не было? Что тогда? Еще одна «общая женщина» московской богемы — сколько их, таких, было? Так что Каплер еще легко отделался. В деле записано: «заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет», но на самом деле он и в лагере-то не был, работал в Воркуте в театре, в общем-то, неплохо устроившись. Так что поступили с ним очень и очень мягко. Интересно, если бы какой-нибудь сорокалетний поп-музыкант стал клеиться с определенными намерениями — с танцами и поцелуями — к шестнадцатилетней Кате Путиной, как бы дальше сложилась его биография?
Тогда-то Сталин и обидел дочь, сделал роковую ошибку, сказав ей то, что мужчина никогда не должен говорить женщине — ни жене, ни дочери, никому: «Ты бы посмотрела на себя — кому ты нужна?! У него кругом бабы, дура!» «Последние его слова попали в точку... тут я поняла, что действительно, кому могла быть я нужна?» Этих слов Светлана ему так и не простила. С этого дня они с отцом стали чужими.
Весной 1943 года Светлана закончила школу и, по настоянию отца, поступила на истфак университета. Зубалово закрыли, Сталин сказал, что дети превратили его в вертеп (как оно на самом деле и было), и всех оттуда выгнал. А весной 1944 года, совершенно излечившись от тоски по Каплеру, Светлана вышла замуж за старого школьного приятеля Григория Морозова, бывшего одноклассника Василия. Молодым дали квартиру в городе, однако Сталин наотрез отказался знакомиться с мужем дочери.
«Он был еврей, и это не устраивало моего отца...»
С. Аллилуева
Ну, еврейская тема — она вдвойне конъюнктурна — и в СССР, и в Америке. Умеют же люди себя пиарить, аж завидно! Однако, отдав дань ритуальной борьбе с антисемитизмом, дальше Светлана пишет совсем другое. «Слишком он расчетлив, твой молодой человек,— говорил, оказывается, Сталин дочери. — Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют —а он, видишь, в тылу окопался...». А учитывая, что как родные сыновья самого Сталина, так и его приемный сын с первого дня войны пошли на фронт... Думаю, что какой-нибудь Наум Лазаревич в такой ситуации тоже не слишком уважал бы своего зятя.
Опасался Сталин и еще кое-чего, и в этом одна из причин, почему он держал на значительном отдалении от себя семьи своих детей, — то, что через них ему будут надоедать просьбами об «устройстве», протекции, каких-то благах и пр. И ведь как в воду глядел - правда, вот об этом Светлана не пишет ни слова...
Из книги Рыбина, охранника (а охрана знает порой даже больше, чем члены семьи): «Знаю, как Сталин приструнил первого мужа Светланы Мороза89, который быстро вошел во вкус и развил бурную деятельность, используя правительственную мастерскую для бесплатного пошива костюмов и пальто не только для себя, но и для бессчетной родни. Это стало настолько обременительным, что Соловову пришлось доложить о злоупотреблениях Сталину. Он сказал Светлане:
- Ты - студентка, он - тоже студент. На кого вы рассчитываете? — На отцовскую шею? Не пойдет.»
В этом смысле на такого папу где сядешь, там и слезешь. Когда Василий, относившийся к своему жалованью совершенно разгильдяйски, прислал отцу письмо c просьбой выслать денег — и мотивы-то были вполне пристойные: в части открылся буфет, а еще он хочет сшить себе новую форму, — то ответ был коротким. Строевой паек в Красной Армии достаточен, а особая форма для сына т. Сталина не предусмотрена. И, право же, скуп он не был, какая там скупость, когда у него пакеты с присланной зарплатой валялись где попало нераспечатанными — это принцип. Дочери Сталин помогал, когда та остaлась одна, а мужчина должен уметь сам прокормить себя и, если у него есть семья, то и семью. Тут он был незыблемо тверд.
Владимир Аллилуев тоже был не в восторге от нового родственника: «Опасения Сталина о расчетливости стали подтверждаться, Светланину квартиру заполнили родственники мужа, они докучали ей своими просьбами и наивными ожиданиями всяческих благ, которые должны, как манна небесная, посыпаться на них. Обращаться к Сталину или его окружению с подобными вопросами было и бесполезно, и небезопасно. В итоге отношения между супругами стали охлаждаться, а среди наших новых родственников воцарилось уныние...».
В мае 1947 года Светлана разошлась с мужем — по собственной воле, а отнюдь не по настоянию отца. Василий оказал ей услугу, устроив развод так, как делал их для себя: взял у сестры паспорт, отвез в милицию и вернулся с новым, без печатей. Григория выдворили из квартиры. Все просто...
Весной 1949 года Светлана снова вышла замуж — за Юрия Жданова, вышла без любви, просто для того, чтобы обрести в жизни какое-то пристанище и порадовать oтца, который очень любил старшего Жданова и хотел, чтобы их семьи породнились. Новый муж усыновил Иосифа, ее сына от первого брака. Что не понравилось Сталину - так это идея дочери переехать к Ждановым. Зачем? Bедь есть своя квартира. «Там тебя съедят бабы! — ГОВОРИЛ он. Там слишком много баб!!» Она не послушалась отца, переехала, а оказалось, что он был прав. «В доме, куда я попала, я столкнулась с сочетанием показной, формальной, ханжеской "партийности" с самым махровым бабским" мещанством — сундуки, полные "добра", безвкусная обстановка сплошь из вазочек, салфеточек, копеечных натюрмортов на стенах... Мне, с моим вольным воспитанием, скоро стало нечем дышать». Муж почти не бывал дома, пропадая на работе, сама Светлана была беременна. Трудно сказать, так ли ужасен был новый дом — надо еще учитывать и то, что у Светланы, по-видимому, уже тогда проявились те черты характера, которые сделали ее к старости совершенно невыносимой. В общем, со вторым мужем она тоже рассталась, стала жить с двумя детьми, сыном Иосифом и дочкой Катей.
Как сложилась ее жизнь в первые десять лет после смерти отца, мы знаем мало. Сама Светлана об этом не пишет, и других свидетельств тоже нет. Она сменила фамилию и, по-видимому, вела себя «как надо», потому что Хрущев и в жизни, и в мемуарах относился к ней очень тепло. Вроде бы она была еще раз замужем за неким Александром Сванидзе, а потом Хрущев лично дал согласие на ее брак с индийским журналистом. Светлана обратилась с этой просьбой к Микояну, тот к Хрущеву. «Я был удивлен, что она спрашивает мое мнение. С моей точки зрения это было ее личное дело. Я так и сказал Микояну: "Если она считает его достойным человеком, пусть выходит за него замуж. Что бы она ни решила, не будем вмешиваться. Тот факт, что он не является гражданином Советского Союза, не должен быть препятствием, если она действительно его любит". И она вышла за него замуж. Я был доволен. Я просто хотел, чтобы она устроила свою личную жизнь». Удивительное благоволение, особенно если учесть, как реагировали те же власти на малейшую возможность не то что брака, а даже встречи с иностранцами Василия.
В 1967 году муж Светланы умер. Она отправилась в Индию хоронить его и назад не вернулась, вскоре из Индии она перебралась в США. У нее был некий стартовый капитал - имя, оставленное отцом, и мемуары, вроде бы написанные в 1963 году и пересланные ей из СССР Впрочем, любой, кто их читал, согласится, что пересылать их не было нужды, ибо текст такого рода может быть легко написан заново. Журнальный вариант она продалa еженедельнику «Шпигель», получив 480 тысяч марок, или 122 тысячи долларов по тогдашнему курсу. В Америкe люди менее порядочные и более оборотистые: наивную советскую женщину облапошила некая адвокатская фирма, тесно связанная с правительством США и ЦРУ. Еще в Швейцарии, где Светлана была проездом, она подписала контракт, вслепую, не понимая его смысла, и тем самым лишилась не только прав на свою книгу, но и права жить, где хочет и делать, что заблагорассудится. Она сумела кое-что заработать на своей книге, но львиную долю все-таки огребла фирма.
В Штатах Светлана еще раз вышла замуж за архитектора Питерса, от брака с которым в 1971 году родилась дочь Ольга. Этот семейный эпизод в ее жизни также был непродолжительным, потому что уже в 1972 года супруги развелись, и Питере отказался даже от прав на дочь, что для американцев нетипично. Как утверждает Светлана, произошло это потому, что у нее было меньше денег, чем ожидал муж, но есть основания думать, что это не совсем так. Пожив еще некоторое время в Америке, она в 1984 году вернулась в СССР.
А теперь об основаниях не слишком ей доверять. Дело в том, что, когда имеешь дело с мемуарами, всегда надо учитывать личность человека, их написавшего. О характере Светланы оставили свидетельства ее родственники, внуки Сталина, которые очень обрадовались ее возвращению. Но вскоре их отношение изменилось, и не по воле КГБ, отнюдь...
Е. Я. Джугашвили, сын Якова: «Первое, что меня поразило, удивило и насторожило, — это нежелание С. Аллилуевой видеть своего сына Иосифа с женой у меня дома, куда я ее пригласил на ужин. В моем доме в их адрес были сказаны оскорбительные слова. Когда я рассказал об этом Иосифу, он сказал: "Ты бы почитал ее письмо моему руководству. Она требует исключить меня из партии, лишить Ученого звания и, что самое страшное, требует, чтобы меня после всех лишений выслали на Сахалин!"
Через некоторое время пришла жалоба и на Евгения.
"Co мной "разбирались". Искали, по ее жалобе, побочные доходы, поскольку я живу якобы не по средствам. Правда, разбирались, посмеиваясь над содержанием письма. Спустя какое-то время С. Аллилуева написала письмо моей жене, где советовала бросить меня и самой воспитывать "прекрасных деток". Как я потом выяснил, развестись с женой она требовала и от Иосифа. (И сразу вопрос: коль скоро у нее такая установка, то что в крахе личной жизни Светланы от того, что ей «не везло» с мужьями, а что — от ее собственного «золотого» характера? — Е.П.)
При всей ее довольно скромной одежде, я уверен, она постоянно ощущала на своей голове корону и часто пускала в ход приказные формулировки, а свою дочь неоднократно обижала... Уезжая из Тбилиси, она заявила, что "ей надоело жить среди дикарей". В самолете по пути Тбилиси — Москва она так описывала будущее семьи Сталина работнику грузинского музея: все внуки должны со временем переехать в Грузию и группироваться вокруг Ольги, ее заграничной дочери...»
Иосиф Морозов, сын Светланы: «Когда она пришла в мою семью, мы постарались сделать все, чтобы она чувствовала родные стены... Но через некоторое время она начала делать то, что в моем сознании не укладывается до сих пор. Она оскорбляла мою жену. Нанесла тяжелейшую травму, как мать, мне. Уехав в Грузию, она через Совмин Грузии потребовала, чтобы я вернул ей портрет ее матери. Я до сих пор не могу понять, почему она не сделала этого по-человечески...».
Старшая дочь Светланы так и не пожелала увидеться с матерью. А резюме всего можно считать слова, сказанные Надеждой, дочерью Василия: «Вот уж в ком уживается удивительная способность красиво писать и делать в жизни все по-другому». Надеюсь, что Светлана не была похоже по характеру на мать, иначе очень и очень жаль ее отца...90
Через два года Светлана Аллилуева снова решила вернуться на Запад. Никто ее не удерживал и ей не препятствовал. О ее дальнейшей судьбе известно, что пару лет назад она жила в Англии, в небольшом городе, не то в приюте для престарелых, не то на пособие по бедности. Да, конечно, она дожила до старости, но едва ли ее судьбу можно считать более счастливой, чем у погибших, но не изменивших себе Якова и Василия.
Часть пятая
ВТОРОЕ УБИЙСТВО СТАЛИНА
Глава 20
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА СМЕРТИ НЕ ВЫЯСНЕНЫ
Это ничтожества уходят в небытие без споров о некрологе, а вокруг смерти сильных правителей всегда складывается множество легенд. При этом большинство из них — одна другой нелепей. Чемпионом по собиранию нелепых легенд по праву можно считать известного исторического писателя-эмигранта Абдуррахмана Авторханова, чьи книги, любимое чтиво советских диссидентов, внесли не то что свою лепту91, а свой пуд золота в формирование образа «ужасного» Сталина. Авторханов в компании с Солженицыным сделали «Огонек», а «Огонек» сделал общественное мнение, а общественное мнение сделало перестройку, плоды которой мы теперь пожинаем, и далеко не последнюю роль в том, что у них так лихо все удалось, сыграла сказка о «стране ужаса» и ее правителе-маньяке.
Итак, какие же сплетни по поводу смерти Сталина ходили по Европе?
ВЕРСИЯ ЭРЕНБУРГА (ПО А. АВТОРХАНОВУ)
«Первая версия принадлежит Илье Эренбургу — подставному лицу, рупору тогдашнего руководства Кремля... Свою версию Эренбург рассказал французскому философу и писателю Жан-Полю Сартру. После публикации во французской прессе она обошла и всю мировую печать. .
Вкратце рассказ Эренбурга сводится к следующему: 1 марта 1953 года (в воскресенье!? — Е.П.) происходило заседание Президиума ЦК КПСС. На этом заседании выступил Л. Каганович, требуя от Сталина: 1) создания особой комиссии по объективному расследованию "дела врачей "; 2) отмены отданного Сталиным распоряжения о депортации всех евреев в отдаленную зону СССР (новая "черта оседлости"). Кагановича поддержали все члены старого Политбюро, кроме Берии. Это необычное и небывалое единодушие показало Сталину, что он имеет дело с заранее организованным заговором. Потеряв самообладание, Сталин не только разразился площадной руганью, но и начал угрожать бунтовщикам самой жестокой расправой. Однако подобную реакцию на сделанный от имени Политбюро ультиматум Кагановича заговорщики предвидели. Знали они и то, что свободными им из Кремля не выйти, если на то будет власть Сталина. Поэтому они приняли и соответствующие предупредительные меры, о чем Микоян заявил бушующему Сталину: "Если через полчаса мы не выйдем свободными из этого помещения, армия займет Кремль!" После этого заявления Берия тоже отошел от Сталина. Предательство Берии окончательно вывело Сталина из равновесия, а Каганович вдобавок тут же, на глазах Сталина, изорвал на мелкие клочки свой членский билет президиума ЦК КПСС и швырнул Сталину в лицо. Не успел Сталин вызвать охрану Кремля, как его поразил удар: он упал без сознания. Только в шесть часов утра 2 марта к нему были допущены врачи».
Забавным образом это напоминает ситуацию с историей событий 1917 года: большевики излагают ее, ставя в центр себя и свою партию, а история про то и не знает. B другом месте своей книги «Загадка смерти Сталина» Авторханов проговаривается: «Внимание внешнего мира было приковано только к "делу врачей"», — имея в виду, что из всех многочисленных «сталинских преступлений» мировое общественное мнение больше всего интересовалось этим аспектом. Почему - понять нетрудно: в центре этого дела стояли евреи, а помешанность как советской, так и европейской интеллигенции на «еврейском вопросе» общеизвестна.
Однако можно быть точно уверенными, что внутри СССР оному вопросу придавалось куда меньшее значение, и даже у Кагановича по степени важности он стоял не более чем на 8-м месте, а у прочих членов Политбюро на 88-м, и не стали бы они по поводу каких-то там врачей со Сталиным препираться. Врачом больше, врачом меньше — для Хрущева с Микояном это не арифметика, в 37-м не столько перестреляли, той же национальности да еще при этом старых соратников по партии — и что-то никто по этому поводу Сталину партбилет в лицо не бросал...
ВЕРСИЯ ХРУЩЕВА (ПО А. АВТОРХАНОВУ)
«Через десять лет после смерти Сталина Хрущев... впервые отважился осветить и некоторые подробности смерти Сталина. Сделал он это перед деятелями польской компартии... кое-какие рассказанные им новые детали попали на страницы французского журнала "Пари матч " и были перепечатаны с комментариями в немецком журнале "Шпигель ". Свой анализ "Шпигель" начинает с утверждения: "Целый ряд улик говорит за то, что Сталин ни в коем случае не умер естественной смертью, как нас в свое время хотели уверить официальные сообщения".
Эта версия Хрущева рисует события так: Сталин умер вовсе не на кремлевской квартире, а в 84 километрах от Москвы в бывшем имении графа Орлова (это и есть кунцевская дача). Здесь, полностью изолированный от внешнего мира, Сталин был «пленником собственного страха». В ночь на 2 марта охраной Сталина сюда были срочно вызваны Хрущев, Маленков, Берия и Молотов... Охрана сообщила, что Сталин уже много часов не подает признаков жизни. Охрана не могла узнать, в чем дело, из-за сложности внутренней системы сообщения между тремя отдельными помещениями, в одном из которых находился Сталин. Открыть двери мог только он сам — при помощи специального электрического механизма. Так как никто из охраны не знал, в какой комнате находится Сталин, пришлось взламывать все двери подряд: открыли одну, открыли вторую — и здесь нашли Сталина. Он безжизненно лежал на полу, одетый в форму генералиссимуса. Первым отозвался Берия: «Тиран мертв, мертв, мертв», — торжествующе кричал он. В этот момент Сталин широко открыл глаза. Нет, он жив. Маленков, Хрущев, Молотов вышли из комнаты. Берия, постоянно носивший с собой ампулы с ядом, остался наедине со своим мстительным владыкой. Только через пять часов (якобы из-за большой гололедицы на дорогах) вызвали врачей».
Увлекательно и вполне в стиле «Сказок дедушки Никиты», но довольно банально. Вообще секрет популярности хрущевских выдумок несложен — они убедительны, поскольку потакают тайным желаниям обывателя взглянуть на сильных мира сего в замочную скважину, точно по тому же рецепту, по какому постперестроечная пресса публикует постельные сенсации из жизни бизнесменов и поп-звезд. У Эренбурга — вариант куда более захватывающий. Однако самой убойной, без преувеличения, можно считать версию, исходящую от неких неназванных Авторхановым «реабилитированных старых большевиков», будто бы полученную им при неких «исключительных обстоятельствах, о которых еще рано писать», — в 99 случаях из ста такая оговорка означает, что все изложенное попросту кто-то выдумал. Автор и сам это понимает, ибо оговаривается: «Я за нее так же мало ручаюсь, как и за предыдущие». То есть он за все мало ручается, но оговаривается именно перед этой. И его трудно не понять...
ВЕРСИЯ «СТАРЫХ БОЛЬШЕВИКОВ» (ПО А. АВТОРХАНОВУ)
«События 28 февраля — 1 марта развиваются так, как Рaссказано у Хрущева: "четверка " посетила Сталина, они вместе мирно и весело поужинали... Поговорив по деловым вопроса и изрядно выпив, Маленков, Хрущев и Булганин уезжают довольно рано — но не домой, а в Кремль. Берия, как это часто бывало, остается под предлогом согласования co Сталиным некоторых своих мероприятий. Вот теперь
на сцене появляется новое лицо: по одному варианту — мужчина, адъютант Берии, а по другому - женщина, его сотрудница. Сообщив Сталину, что имеются убийственные данные против Хрущева в связи с "делом врачей ", Берия вызывает свою сотрудницу с папкой документов. Не успел Берия положить папку перед Сталиным, как женщина плеснула Сталину в лицо какой-то летучей жидкостью, вероятно, эфиром. Сталин сразу потерял сознание, и они сделала ему несколько уколов, введя яд замедленного действия. Во время «лечения» Сталина в последующие дни эта женщина, уже к качестве врача, их повторяла в таких точных дозах, чтобы Сталин умер не сразу, а медленно и естественно».
В СССР же ходили свои легенды и сплетни, к сожалению, менее захватывающие, но что поделаешь — «Агента 007» у нас в те времена еще не показывали, так что сюжеты приходило делать доморощенные, с откровений Никиты Сергеевича...
Из мифологии:
Дом-дача стоял за двумя заборами, окруженными несколькими рядами колючей проволоки, за тремя рвами с водой. Охранялось все это десятью вышками и по меньшей мере одним дотом. (! - Е.П.) Кроме того, под домом был огромный бункер и система подземных коммуникаций, а также ветка метро, соединяющая дачу с Кремлем.
На втором этаже дома в четырех комнатах находилась преданная охрана — молодые деревенские парни — все лейтенанты.
О неблагополучии узнали, когда наутро старуха, выполнявшая обязанности официантки, пришла взять с окошка посуду от ужина и передать завтрак. Ужин оказался нетронутым. Охрана не знала, что делать. Наконец вызвали соратников. Они понимали - наверняка что-то случилось, и решили взломать дверь. Однако она оказалась сделанной из толстой, снарядонепробиваемой стали. Именно в этой двери было окошко для пищи. Ни один заключенный не содержался так строго. Все попытки взломать ее оказались безуспешными. Длинный и узкий стальной ключ, которым она открывалась, находился у Сталина. И вдруг нашелся элементарно простой выход, делавший бессмысленной тяжелую бронированную дверь. Ее сравнительно легко приподняли и сняли с петель! В комнате лежал полуживой, вернее, полумертвый вождь.
Кабинет Сталина был расположен в большой, почти пустой комнате. Посередине стоял письменный стол и у стены диван. Другой мебели не было. Сзади стола находился наблюдательный глазок, в который офицер охраны мог заглянуть, чтобы удостовериться, что все в порядке: На столе была установлена простейшая кнопочная сигнализация вызова охраны. Было принято в определенное время через окошечко в двери (как арестанту!) подавать Сталину пищу и световой сигнализацией, как в известных опытах Павлова, напоминать о еде.
В один из первых дней марта 1953 года Сталину подали еду. Сообщили об этом мерцанием лампочки, но он сидел за столом и, казалось, писал. И когда через полчаса после сигнала офицер заглянул в глазок снова, то опять увидел Сталина склоненным над столом. Ничто не вызвало тревоги. Согласно инструкции вождя не следовало беспокоить, хотя в этот раз он не притронулся к еде. Когда еще через полчаса офицер заглянул в глазок, Сталин не переменил позы, и офицер сообщил об этом начальству.
Когда вошли в кабинет, выяснилось, что рука вождя, будто бы пишущая, на самом деле тянулась к сигнализации, когда он потерял сознание. Сталина перенесли на диван, Cрочно вызвали какого-то малоизвестного врача из департамента Берии. Известные же доктора, следившие за здоровьем Сталина, к тому времени были в тюрьме. Врач зас-видетелъствовал сердечный приступ. Сталин, незадолго до этого перенесший удар, не приходя в сознание, умер.
5 марта 1953 года должен был начаться процесс над врачами. По иронии судьбы, этот день стал днем смерти Сталина.
Сталин жил в отдельном домике. Калитку, которая отделяла его даже от охраны, он закрывал сам. Будучи «совой», Сталин просыпался не ранее 10—11 часов, открывал калитку, и тогда можно было войти в нее.
В тот день к 11 утра были вызваны на доклад несколько военных. Однако к этому часу калитка оставалась закрытой. Ждали. После часа дня стали волноваться. Наконец, в 3 часа по согласованию с начальником охраны осмелились открыть калитку. Вошедшие застали Сталина еще живым. Вызвали Светлану и соратников. Приехали они, когда Сталин был уже в агонии. Стране и миру еще дня 3 сообщали о ходе болезни уже мертвого вождя. Готовит и, готовились.
В замечательном романе Агаты Кристи «Смерть в облаках» есть такой персонаж — оса. Обычная желтая, полосатая оса, летавшая по салону самолета, где произошло убийство и которую запомнили все свидетели преступления. Если бы преступник не наследил несколько больше, чем предполагал, то было бы признано, что убитая женщина умерла от укуса осы. Тут главное, чтобы насекомое бросалось всем в глаза и чтобы его запомнили и чтобы все говорили об осе.
В случае со смертью Сталина можно обнаружить целых четыре «осы». Это упорное пристегивание этой смерти к «делу врачей» и появившемуся у Сталина после начала этого дела недоверию к медицине. Это его болезненная подозрительность, из-за которой к нему практически невозможно было попасть. Это постоянно повторяющаяся информация о том, что он плохо себя чувствовал, что у него были серьезные проблемы со здоровьем, что он перенес два инсульта и т. д. И, наконец, самая крупная «оса», вылетающая из каждой щели этого дела, — Берия как главное действующее лицо. Что касается «болезненной подозрительности», то с этим вопросом мы разобрались в предыдущих главах. Рассмотрим теперь остальных «насекомых» — не зря же так упорно фиксируется -на них наше внимание. Ой, не зря...
Итак, «оса № 3» — состояние здоровья вождя народов к зиме 1953 года.
Считается общеизвестным, что к концу жизни Сталин был серьезно болен. Болен-то он был — старость не радость, - но насколько серьезно? По свидетельству дочери, его здоровье серьезно пошатнулось сразу после войны. Она вспоминает, что «отец заболел, и болел долго и трудно». Чем — она не знала и во время болезни с ним не виделась — к тому времени они вообще встречались крайне редко, могли не видеться месяцами.
В общем, это неудивительно, так часто бывает: огромное напряжение всех сил держит человека в форме, а когда оно спадает, то сразу проявляются все накопленные болезни. Говорили также о том, что Сталин вроде бы перенес два инсульта: один — после Ялтинской конференции, другой — в 1949 году. Но о состоянии здоровья вождя существует много свидетельств, и все разные. По одним, в начале 1950-х это был уже старый усталый человек, а вот, например, совсем другое свидетельство — строчка из воспоминаний Светланы: «Ему было уже семьдесят два года, но он очень бодро ходил своей стремительной походкой по парку, а за ним, отдуваясь, ковыляли толстые генералы охраны». (Какие «генералы», да еще толстые? О ком это она?)
Павел Судоплатов, встретившийся со Сталиным в феврале 1953 года, пишет, что был поражен, увидев уставшего старика. «Волосы его сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами были длиннее». Но в таком возрасте — в семьдесят четыре года — человек, особенно проживший жизнь, полную такого невероятного напряжения, вполне может выглядеть усталым стариком. Однако это еще не показатель приближающейся смерти, «усталые старики» живут иной раз десятилетиями, тогда как вполне бодрые и сильные умирают в одночасье.
Весьма противоречивые свидетельства дает Молотов. То он говорит, что Сталин был очень утомлен, почти не лечился, а то вдруг, заявляет, что он «ничем особенно не болел, работал все время. Живой был, и очень». Светлана, вспоминая последнее застолье, говорит: «Странно, отец не курит. Странно — у него красный цвет лица, хотя он обычно всегда был бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление)».
Но это все отрывочные свидетельства очевидцев, по которым понять ничего нельзя. Достоверные данные может дать только официальный медицинский документ — история болезни Сталина, его карточка кремлевской поликлиники. Если в последнее время он не прибегал к услугам врачей, значит, в ней за эти годы не будет записей — но ведь карточка-то должна была сохраниться! Однако ее нигде нет, равно как и совершенно неизвестно, кто был его лечащим врачом. По некоторым свидетельствам, это был академик Виноградов, после ареста которого Сталин вроде бы и перестал пользоваться услугами медицины. Но и это известно лишь со слов Хрущева.
Коротко говоря: мы ничего достоверно не знаем о реальном состоянии здоровья главы государства в конце февраля 1953 года.
Не знаем мы и другого — как Сталин относился к врачам. С подачи Хрущева и компании утверждалось, что «дело врачей» раскручивалось по личному указанию самого Сталина, — но этим утверждениям, по понятным причинам, грош цена (они отмазывали себя и своих людей из МГБ), а доказательств нет. Подробный разбор «дела врачей» в задачу этой книжки не входит — если получится, даст бог, написать вторую, тогда и поговорим. Но есть два свидетельства, прямо противоположных хрущевскому. Первое из них по какому-то недосмотру проскользнуло в воспоминаниях Светланы Аллилуевой. Она пишет: «Дело врачей происходило в последнюю зиму его жизни. Валентина Васильевна рассказывала мне позже, что отец был очень огорчен оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом, во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Отец говорил, что не верит в их "нечестность", что этого не может быть... Все присутствующие, как обычно в таких случаях, лишь молчали...».
Однако!..
Еще более интересное свидетельство обнаружили историки братья Жорес и Рой Медведевы, правда, несколько тенденциозно его истолковав, но факт-то от этого не изменился! Посиделки на даче у Сталина, после которых с ним случился инсульт, имели место быть в ночь с 28 февраля на 1 марта. А 2 марта все газеты Советского Союза вдруг дружно заткнулись по поводу «дела врачей». Если знать тогдашнюю технологию работы прессы, становится понятным, что руководящие указания по этому поводу они могли получить не позднее, чем днем 1 марта, причем от двух человек: собственно газетчики — от главного идеолога партии, цензура — от министра ГБ. Братья Медведевы делают из этого вывод, что противники Сталина, только и ожидавшие возможности прекратить это дело, узнав, что с вождем творится что-то непонятное (даже до официального вердикта врачей) тут же дали команду прекратить газетную травлю. Странно это — зачем так спешно? Почему это дело оказалось настолько принципиальным, что нельзя было подождать один-два дня? А то создается впечатление, что приказ о прекращении газетной шумихи был отдан еще до того, как соратники помчались на дачу Сталина. Вот так: получил Хрущев информацию о том, что Сталин лежит без сознания, радостно схватил телефонную трубку, прокричал: «Все! Прекращай дело, выпускай медиков!» — и только после этого поехал в Кунцево. А если принять ту версию, что Сталин был отравлен соратниками, то и вообще получается, что убили его исключительно из-за дела врачей. Но это же полная чушь. Еще и еще раз можно повторить: и не таких расстреливали!
Но есть и еще одна версия, самая простая из простых и потому высокоумными учеными не замеченная — решение о прекращении газетной шумихи, а значит, решение объективно разобраться, наконец, с этим делом было принято не днем 1 марта обрадованными соратниками, беззаветными борцами за справедливость и еврейское счастье, а самим Сталиным накануне, может быть, на тех самых ночных посиделках, и начало исполняться обычным порядком. Учитывая последовавшее затем назначение на пост министра госбезопасности Берию, полностью повторяющее его же назначение в 1938 году, скорее всего, так оно и было: шум прекратили, потому что назначали нового министра с твердым намерением разобраться, что там такое в этом ведомстве происходит. А ведь это меняет картину, не так ли?92
Говорят, что из-за «дела врачей» Сталин в последние годы жизни не доверял медикам, лечился сам. Но этого тоже толком никто не знает. Светлана пишет, что уговаривала его лечиться, а он отказывался. «Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял, никого не подпускал к себе близко. Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода — откуда-то он брал сам эти фельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было...» Однако Светлана виделась с отцом в то время крайне редко, раз в несколько месяцев — что она могла знать о его жизни? Еще вспоминают, что когда Сталин заболевал ангиной, то посылай кого-нибудь из охранников в аптеку за лекарствами. Но, простите, ангинами он болел много лет и для того, чтобы лечиться, ему вовсе не нужен был врач, как не нужен он в подобном случае и нам с вами.
Академик Мясников, один из медиков, присутствовавших при кончине вождя, вспоминал: «Последние, по-видимому, три года Сталин не обращался к врачам за медицинской помощью. Во всяком случае, так сказал нам начальник Лечсанупра Кремля... На его большой даче в Кунцево не было даже аптечки с первыми необходимыми средствами: не было, между прочим, даже нитроглицерина, и если бы у него случился припадок грудной жабы, он мог бы умереть от спазма, который устраняется двумя каплями лекарства. Хотя бы сестру завели под видом горничной или врача под видом одного из полковников — все-таки человеку 72 года!»
Но откуда Мясников мог знать, есть ли на даче лекарства? Не устраивал же он обыска в сталинских апартаментах. Кто-то ему сказан — вопрос только, кто именно. Сталин ведь жил на этой даче не один — тут же частично жила, а частично работала и обслуга, и охрана. И если Сталин не держал лекарств для себя, то это не значит, что на даче не было аптечки для всех остальных, и можно быть уверенным, что если бы Мясников попросил таблетку нитроглицерина не у Хрущева или Маленкова, а у той же подавальщицы Матрены Бутузовой, то незамедлительно получил бы требуемую таблетку. Ни соратники, ни дети знать о том, были на даче лекарства или нет, попросту не могли.
Коротко говоря: мы ничего достоверно не знаем о том, пользовался ли Сталин услугами врачей в 1952—1953 годах.
Посмотрите, какая получается убедительная логическая цепочка. «Дело врачей» — болезненная подозрительность Сталина — недоверие к медицине — самолечение — плохое состояние здоровья — внезапный инсульт и смерть. Смотрите. Сколько здесь сомнительных звеньев. О болезненной подозрительности мы знаем только по свидетельствам Хрущева и его команды. А если нет? А если он не был подозрителен? И мы ведь знаем, что не был. А об отношении к медицине и о состоянии здоровья мы не знаем ничего. И все построение рассыпается...
Так что же произошло на даче в Кунцево 1 марта 1953 года? Чьим свидетельствам можно доверять? Кто там вообще присутствовал-то?
Присутствовал и, естественно, оставил свою версию Хрущев. Согласно его мемуарам, 28 февраля, в субботу Cталин вызвал самых близких ему членов Политбюро в Кремль.
«И вот как-то в субботу, — пишет Хрущев, — от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина, Приехали. Он говорит: "Давайте посмотрим кино". Посмотрели. Потом говорит снова: "Поедемте, покушаем на Ближней даче".
Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили, его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его "обеды". Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-нибудь неожиданность...».
Вообще-то Хрущеву можно верить очень и очень условно. Он не просто врет, он врет вдохновенно и порой, кажется, из чистой любви к искусству. Присутствие Сталина 28 февраля в Кремле никем, кроме Хрущева, не зафиксировано. Но это и не суть важно. Важен сам ужин. Как вспоминает охранник дачи П. Лозгачев: «В ту ночь на объекте должны были быть гости — так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали. Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на первое марта у нас было меню: виноградный сок "Маджари"... Это молодое виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: "Дай нам сока бутылки по две..."». Крепких напитков Сталин не заказывал — сам-то он и не пил ничего крепче вина, но ведь ничего крепче вина не было заказано и для гостей! Каким же образом он сумел оказаться «навеселе»? От молодого вина даже дети не пьянеют...
Да и сам ужин какой-то странный, вы не находите? Четыре часа сидеть за столом и пить виноградный сок, созерцая лица тех, кого он постоянно видел в последние 25 лет и знал наизусть — велико удовольствие! И тут снова Хрущев услужливо подает версию — что в последние годы жизни Сталин страдал от одиночества и постоянно приглашал их к себе на дачу. Стало быть, он таким образом боролся с одиночеством — часами просиживая за столом с соратниками?
«Его страшно угнетало одиночество. Он нуждался в том, чтобы около него постоянно находились люди. Когда Сталин просыпался утром, он немедленно вызывал нас. Он либо приглашал нас на просмотр кинофильмов, либо начинал разговор, который можно было закончить в две минуты, но который он растягивал в связи с тем, чтобы мы подольше оставались с ним. Для нас это было пустым времяпрепровождением. Правда, иногда мы решали государственные и партийные проблемы, но тратили на них лишь незначительную часть времени».
Как и про пьянство Сталина, и про «собаку Яшку», и про многое другое, это — единственное свидетельство подобного рода. Светлана вспоминает, что отец в последние годы жизни замкнулся от всех. Или, например, в воспоминаниях дипломата Трояновского промелькнул штрих — Сталин сказал ему: «Я привык к одиночеству, привык, еще будучи в тюрьме». И никаких свидетельств о том, что соратники без конца торчали у него на даче. Тогда зачем они приезжали в ту субботу?
Все проясняется, если вспомнить одну очень старую традицию: начиная с 1920-х годов обеды у Сталина зачастую на самом деле были неофициальными заседаниями Политбюро, без секретарей и стенографисток. Поэтому-то многие официальные заседания и проходили практически без прений, поражая единодушием и скоростью рассмотрения вопросов, — это было заранее согласованное «единодушие». И отсутствие крепких напитков вечером 28 февраля говорит о том, что никакой это был не «ужин», а совещание «под виноградный сок» перед заседанием Президиума ЦК, назначенным на 2 марта.
Чем обед закончился, в каком настроении выходили оттуда сотрапезники? Хрущев очень старается уверить нас в том, что настроение у Сталина было превосходным. «Он много шутил, замахнулся вроде бы пальцем и ткнул меня в ЖИВОТ, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались». С ужином, вроде бы, все ясно. А вот затем начинаются странности.
Итак, внеплановое заседание партийной верхушки закончилось, по словам Хрущева, около пяти — шести часов утра, по данным же охраны — около четырех. Один из охранников, стоявший на посту у входа в дом, вроде бы видел, как около четырех утра из дома выходили Маленков, Берия и Хрущев, - правда, про этого охранника рассказывает Красиков в своей книге «Возле вождей», а это автор весьма сомнительный. Но будем считать, что так оно и было.
После окончания обеда, по свидетельству охранника Лозгачева, записанному уже в 1990-е годы Э. Радзинским, провожавшему гостей другому охраннику, полковнику Хрусталеву, Сталин будто бы сказал: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». «Хрусталев Иван Васильевич, — вспоминает Лозгачев, — закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: "Ложитесь-ка вы спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь". И Хрусталев пришел и радостно говорит: "Ну, ребята, никогда такого распоряжения не было...". И передал нам слова Хозяина...».
И что самое невероятное — как утверждает Лозгачев, они действительно легли спать, «чем были очень довольны. Проспали до 10 часов утра. Что делал Хрусталев с 5 часов утра до 10 часов утра, мы не знаем. В 10 часов утра его сменил другой прикрепленный, М. Старостин». Поскольку Хрусталев вскоре после смерти Сталина также отправился в мир иной, то ничего ни подтвердить, ни опровергнуть он уже не может. Но элементарное понимание психологии охраны говорит, что Сталин может позволить им все что угодно — хоть спать лечь, хоть по бабам отправиться, но выполнять они будут лишь то, что велят должностные обязанности. Запомним это крепко-накрепко, еще пригодится.
Тому же охраннику Лозгачеву принадлежит и хроника следующего дня —это было 1 марта 1953 года, воскресенье. В 10 часов утра охрана и обслуга собрались на кухне, чтобы спланировать распорядок наступившего дня, ожидая указаний от Хозяина. Однако в его комнатах было тихо, как они говорили — «нет движения» (по некоторым данным, «движение» отслеживалось специальными датчиками, вделанными в мягкую мебель). Не было его ни в одиннадцать, ни в двенадцать часов, ни позднее. Все начали волноваться. «Мы сидим со Старостиным, — вспоминает Лозгачев, — и Старостин говорит: "Что-то недоброе, что делать будем?" Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет. И вот сидим мы в своем служебном доме, дом соединен коридором метров в 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже шесть часов, а мы не знаем, что делать. Вдруг звонит часовой с улицы: "Вижу, зажегся свет в малой столовой". Ну, думаем, слава богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем... и опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету. Я говорю Старостину: "Иди ты, ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться". Он: "Я боюсь". Я: "Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?" В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее, я — почта моя обязанность. Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти...» Примерно то же самое рассказывает и охранник Старостин, с которым уже в 90-е годы беседовал Радзинский.
Итак, что было дальше?
«...Я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую Дверь в малую столовую, а там на полу Хозяин лежит и pуку правую поднял... Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: 'Товарищ Сталин, что с вами?" Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: "Может, врача вызвать?" А он в ответ так невнятно: "Дз... Дз..." - дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета "Правда". На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды "Нарзан", он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся...»
Написано, надо сказать, весьма душевно, вот только один недостаток у этих воспоминаний — этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Надо же, какие пугливые у главы правительства охранники! Если бы Сталина поставили охранять милиционеров из ближайшего отделения, даже они бы себя так не вели, не торчали бы под дверью двенадцать часов, а это ведь специальная охрана, обученная и проинструктированная. Охраняют они старого и больного человека, у которого уже было два инсульта и с которым в любую минуту может произойти все что угодно. На этот счет у них не могло не быть инструкций. А надо понимать, что такое охранник. Охранник — это машина, которая в ответ на определенное воздействие срабатывает строго определенным образом и никак иначе.
Юрий Мухин раскопал и привел в своей книжке воспоминания полковника КГБ Н. П. Новика, который был тогда заместителем начальника Главного управления охраны. И тот рассказал эпизод с баней, из которого видно, как охрана действовала в подобных ситуациях на самом деле. По субботам Сталин ходил в баню, которая была построена тут же, на территории дачи. Обычно он парился час с небольшим, но однажды в назначенное время он из бани не вышел. Через двадцать минут охрана доложила об этом Новику, тот связался с министром госбезопасности Игнатьевым, последний — с Маленковым. И через пятнадцать минут охрана получила команду: ломать дверь бани. Но, едва они подошли с фомкой, как дверь открылась сама и вышел Сталин. Так обязана была действовать охрана, и так она действовала всегда, за одним-единственным исключением — 1 марта 1953 года.
Теперь о том, насколько охрана боялась Сталина. Все вспоминают, что он был чрезвычайно прост в обращении с обслугой и охраной, которые души в нем не чаяли и нисколько его не боялись. Тот же охранник Старостин вспоминает другой эпизод. На поминках по Жданову, которого Сталин очень любил, «вождь народов» против обыкновения крепко выпил. И, уезжая домой, Молотов велел Старостину — если Сталин соберется ночью поливать цветы, из дома его не выпускать, поскольку он может простыть. Что делает Старостин? Он загоняет ключ в скважину так, что его заклинивает, и дверь не открыть. Сталин пробует выйти из дома. У него ничего не выходит. Тогда он просит Старостина: «— Откройте дверь.
— На улице дождь. Вы можете простыть, заболеть. — возразил Старостин.
— Повторяю: откройте дверь!
— Товарищ Сталин, открыть вам дверь не могу.
— Скажите вашему министру, чтобы он вас откомандировал! — вспылил Сталин. — Вы мне больше не нужны.
— Есть! — козырнул Старостин».
Дверь, правда, он открыть так и не подумал. Еще немного повозмущавшись, Сталин ушел спать. Наутро он вызвал Старостина и велел забыть о ночном инциденте. Как видим, охрана чрезвычайно «боялась» Сталина да и он был «свиреп» необычайно. Если даже за явное неповиновение максимум что могло грозить охраннику, так это откомандирование, то уж за несанкционированное вторжение в комнаты генсека с целью удостовериться, все ли с ним в порядке, ничего бы не было, кроме «спасибо». А вот за то, что охрана упустила время и ее нерасторопность могла обернуться смертью того, кого она охраняла, — тут бы им мало не показалось.
Итак, чему можно верить в рассказе Лозгачева? Тому, что охранники легли спать? Ни одной секунды! Они не имели права, находясь на дежурстве, спать, а значит, и не ложились. Точно так же нельзя верить и тому, что, услышав, что в комнатах нет движения, они ждали до восьми часов вечера. Самое позднее в двенадцать часов дня начальник охраны должен был позвонить своему прямому Начальству и доложить ситуацию, а значит, позвонил и доложил. И это было так, и иначе не могло быть, потому что не могло быть никогда. А самое трогательное — это, конечно, эпизод с часами. Агата Кристи в своем «Восточном экспрессе» высмеивала этот трюк как дешевый прием из плохих детективов — но авторы этой версии, вероятно, Агату Кристи не читали.
Почему же Лозгачев врет? И что на самом деле произошло 1 марта на Ближней даче?
ЕЩЕ БОЛЕЕ СТРАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ СОРАТНИКОВ
Итак, охрана в десять часов вечера обнаружила Сталина лежащим на полу — с ним явно было что-то очень и очень не так. Что же было дальше? Вспоминает охранник Старостин:
«В первую очередь я позвонил Председателю МГБ С. Игнатьеву и доложил о состоянии Сталина. Игнатьев адресовал меня к Берии. Звоню, звоню Берии — никто не отвечает. Звоню Г. Маленкову и информирую о состоянии Сталина. Маленков что-то промычал в трубку и положил ее на рычаг. Минут через 30 позвонил Маленков и сказал: "Ищите Берию сами, я его не нашел". Вскоре звонит Берия и говорит: "О болезни товарища Сталина никому не говорите и не звоните". Положил трубку».
Что охранники делали дальше? Сидели и ждали. Опять слово Лозгачеву: «В 3 часа ночи 2 марта около дачи зашуршала машина. Я оживился, полагая, что сейчас я передам больного Сталина медицине. Но я жестоко ошибся. Появились соратники Сталина Берия и Маленков... Стали соратники поодаль от Сталина. Постояли. Берия, поблескивая пенсне, подошел ко мне поближе и произнес: "Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин спит. Его не тревожь и нас не беспокой"-Постояв, соратники повернулись и покинули больного»-
Тем временем взбунтовалась обслуга дачи, требуя немедленного вызова врачей. Тогда охранники вновь позвонили Маленкову и Берии, около 7 утра. И только после этого появились медики. Странно, очень странно вели себя соратники, вы не находите?
Оказывается, о чем находившийся в доме охранник Лозгачев не знал, несколько раньше, вечером в воскресенье, на дачу приезжал 'и Хрущев. Ему позвонил Маленков около полуночи, он вызвал машину и, взяв с собой Булганина, приехал на дачу. Однако в дом почему-то не пошли. «Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: "В чем дело?" Они: "Обычно товарищ Сталин в такое время, часов в одиннадцать вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было". (Заметьте, ни слова о том, что они не видели Сталина с самого утра! — Е.П.). Послали мы на разведку Матрену Петровну, подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина. Ограниченную, но честную и преданную ему женщину.
Чекисты сказали нам, что они уже посылали ее посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит. А под ним подмочено. Чекисты подняли его, положили на кушетку в малой столовой. Там были малая столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой. Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал и подмочился. Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам». То есть, попросту говоря, надрался товарищ Сталин до совершенно неприличного положения (это с виноградного-то сока!), пьяный упал и обмочился, и желательно было бы, чтобы он не знал, что кто-то его в таком положении видел. (Все логично увязывается, если вспомнить, что Хрущев - опять же единственный из многих — утверждал, что Сталин пил.) Не находите ли, что и эти соратники вели себя чрезвычайно странно?
И, на закуску, еще одна версия — заместителя министра и будто бы начальника правительственной охраны Bасилия Рясного, записанная Ф.Чуевым. "Беда со Сталиным случилась в ночь с 1 на 2 марта
1953 года. Рясному позвонил его подчиненный Старостин, начальник личной охраны Сталина:
— Что-то не просыпается...
Было уже часов девять утра. А он обычно вставал рано».
И какой же совет дает своему починенному начальник правительственной охраны?
«— А ты поставь лестницу или табуретку и загляни! — посоветовал Рясной Старостину.
Над дверью в спальню было стеклянное окно. В комнате стоял диван, стол. Маленький столик для газет и рядом с ним мягкий диванчик, покрытый шелковой накидкой. Старостин приставил лестницу, заглянул в окно и увидел, что Сталин лежит на полу. Потрясенный, он тут же позвонил Рясному, у которого на даче всегда дежурила машина. Рясной помчался в Кунцево и, приехав, сразу вскарабкался на ту же лестницу. Сталин лежал на полу, и похоже было, что он спиной съехал с диванчика по шелковой накидке.
— Скорей звони Маленкову! — приказал Рясной Старостину. Дверь в спальню заперта на ключ. Ломать не смеют. Ключ у хозяина.
«Не знаем, что делать, — говорит Рясной, — ждем, приедет Маленков, распорядится. Я-то чего?
Маленков и Берия приехали вместе. Рясной встретил их во дворе, кратко доложил о случившемся и добавил
— Надо срочно вызвать врачей!
Тучный Маленков -побежал в коридор к телефону, а Берия усмехнулся:
— А наверное, он вчера здорово выпил!
"Эта фраза покоробила меня настолько, что до сих пор заставляет кое о чем задуматься", — признается Рясной. Тем самым Берия нежданно высказал свое отношение к Сталину».
В общем, как в сюрреалистическом фильме — чем дальше, тем страннее. Одно с другим до такой степени не вяжется, что дальше некуда. Хотя рассказ Рясного, пожалуй, можно исключить, ибо он ни в какие ворота... Сталин вставал не рано, а около десяти утра, да и присутствие Рясного на кунцевской даче в эти дни вообще никем, кроме него самого, не подтверждается. Но без ритуального пинка в адрес Берии, конечно же, и он не смог обойтись. А впрочем, подождем исключать версию Рясного, она еще может пригодиться...
ТАК ЧТО ЖЕ НА САМОМ ДЕЛЕ ПРОИЗОШЛО?
Что мы можем сказать точно? То, что врачи появились на даче не ранее утра 2 марта, — это общеизвестно. А также то, что охранники, обнаружив неладное, тут же связались со своим прямым начальством — потому что иначе они поступить не могли. И тут возникает два очень интересных вопроса: когда они обнаружили неладное и кто был этим начальством?
До весны 1952 года начальником охраны Сталина был генерал Власик — личность весьма приметная. Три класса образования, служака, ограниченный и прямолинейный, как асфальтовый каток, но абсолютно преданный. В апреле 1952 года против него завели дело о хищениях и отправили сначала начальником колонии куда-то на Урал, а потом и вовсе арестовали. Преемника ему сразу не нашли, так что охрана временно подчинялась напрямую министру госбезопасности Игнатьеву, а тот - лично Сталину. Поэтому охрана и звонила Игнатьеву — не как министру МГБ, а как своему прямому начальству, и не «посоветоваться», а за приказаниями. О Рясном в качестве начальника охраны нигде не упоминается.
Что мог и чего не мог в этом случае сделать Игнатьев? Он не мог приказать охранникам самим искать членов президиума ЦК по двум простым причинам. Во-первых, oн лично, персонально отвечал за безопасность Сталина, и, если бы он отмахнулся от такого сигнала, с него, если
бы дошло до следствия, с живого кожу сняли бы. А как он мог быть уверен, что до следствия не дойдет? И вторая причина: есть такая штука, как субординация. Охрана подчинялась лично Игнатьеву, министру ГБ. И Маленков, и Хрущев, и Берия для охранников были никто и
звать их никак, ибо должностная инструкция обязывала их знать только Игнатьева, и только Игнатьева они и знали. Механизм действия в подобных обстоятельствах очень четко разложен по полочкам в случае с баней. Охранники позвонили Игнатьеву, тот - Маленкову, заместителю председателя Совмина, Маленков отдал приказ. Игнатьев передал приказ подчиненным, и те приступили к активным действиям. Это была схема действия, обусловленная инструкцией, и события могли разворачиваться так и только так. Следовательно, так все и происходило 1 марта. Охрана позвонила Игнатьеву, тот связался с кем-то из «верхушки», который отдал приказ... Какой? Естественно, взять врача и немедленно мчаться на дачу — а скорее всего этот «некто» из партийной верхушки помчался на дачу сам, дело-то важное. Можно быть полностью уверенными в том, что это так и было.
И еще два вопроса: кто был этот «некто» и когда все произошло? Ответ простой: ни в коем случае не вечером 1 марта. Самое позднее, это должно было произойти где-то около 12 часов дня. Но около 12 дня это произойти не могло, потому что в это время вся обслуга уже давно была на ногах, и не просто на ногах, а в сильном волнении, так что приехать незамеченными они никак не могли. Но никто о подобном визите не упоминает. Стало быть, остается только одно время: между 4 часами ночи и утром 1 марта, когда на даче спали все, кроме охраны.
А вот теперь все сходится. Вспомним-ка о странном сне охранника Лозгачева, который спать не имел ни малейшего права. А раз не имел права спать, то, значит, и не спал — что он, самоубийца, что ли, под расстрел захотел -заснуть на таком посту! Если же он утверждает, что спал, значит, было что-то такое, чего он очень сильно не хотел, не должен был видеть и «не видел», даже двадцать пять лет спустя намертво стоя на своем. И его можно понять - те, кто это видел, поплатились жизнью. Что же это было.
Немножко поразмышляв над этим странным обстоятельством, мы получаем совсем другое время действия: ночь на 1 марта. Охрана не ложилась спать, а вот обслуга, нежелательные свидетели, крепко спала и видеть ничего не могла. Из тех, кто охранял Сталина в эту ночь, в живых остался Лозгачев. Хрусталев умер, еще два охранника покончили жизнь самоубийством вскоре после смерть Сталина — можно с вероятностью 90% утверждать, что это были как раз те, что стояли на посту на улице. Ну а Лозгачев «спал».
Итак: как, вероятней всего, развивались события? Кто-либо из охраны ночью, после отъезда соратников, заметил, что Сталин находится без сознания, либо Сталину стало плохо в присутствии кого-либо из задержавшихся соратников (только не Берии, почему- несколько ниже). Тут же позвонили Игнатьеву, который через несколько минут примчатся на дачу вместе с «кем-то» из партийной верхушки и врачом. Врач поставил диагноз — правильный — и сообщил его тем, с кем приехал. А также дал прогноз: что будет, если оказать помощь немедленно, и что будет, если ее не оказывать, допустим, сутки.
Что было потом? Потом соратники вышли из кабинета и что-то сказани охране. Что именно? А вот это вопрос. Скорее всего что-то вроде: «Ничего особенного, товарищ Сталин выпил лишнего, он просто спит, не будите его». Его и не будили, пока, ближе к вечеру, не возникло подозрение, что странный это сон, да и обслуга не начала волноваться, вынудив охранников звонить Игнатьеву опять.
Итак, нет ни малейшего сомнения в том, что раньше всех соратников, раньше Хрущева и Булганина, Маленкова и Берии в доме побывал Игнатьев с врачом. И не просто с врачом — мы увидим впоследствии, как сложно 2 марта решался вопрос, кого из медиков вызывать на дачу. Это должен был быть постоянный, известный охране, примелькавшийся врач — неужели кто-то всерьез думает, что главу государства не наблюдали медики? Он мог не доверять ка-kим-то рецептам, не принимать неизвестные ему лекар-ства, но должен же был кто-то слушать сердце и изме-pять давление! Иначе просто не могло быть.
Bопрос: кто был этот врач ? Ни в архивах, ни где бы то ни было еще нет никаких свидетельств о том, что Сталин пользовался услугами медицины, и даже карточки его в кремневской поликлинике не существует. И вот это — отсутствие карточки — говорит о том, что он пользовался услугами врачей. Иначе бы карточка существовала, просто за последние годы в ней не было бы записей, но ее изъяли, и сделать это могли только с одной целью — чтобы подтвердить легенду.
Но, по счастливой случайности, эта тайна прояснилась благодаря двум обстоятельствам: дотошности все того же Юрия Мухина и некоторым личным качествам Никиты Сергеевича Хрущева, которого, по-простому говоря, все время несло. Его интеллектуальный уровень был таков, что он попросту не соображал, что можно говорить и писать, а о чем нужно помалкивать. И, готовя доклад для XX съезда, он в своих черновиках проговорился — из напечатанного текста этот момент был вымаран, но черновик в архиве остался.
«...Было создано дело врачей. Арестовали крупнейших и честнейших людей, которые были по своей квалификации, по своему политическому мировоззрению советскими людьми, которые допускались до лечения самого Сталина, например, Смирнов лечил Сталина, а ведь известно, что самим Сталиным к нему допускались единицы... Ему следствие не нужно было, потому что человек с таким характером, с таким болезненным состоянием сам себя считал гением, сам себе навязал мысль, что он все-ведающий, всезнающий и ему никакие следователи не нужны. Он сказал — и их арестовали. Он сказал — Смирнову надеть кандалы, такому-то надеть кандалы — так и будет»93.
Проговорился Никита Сергеевич - был, значит, у Сталина лечащий врач, и фамилия его Смирнов (что очень интересно, а еще более интересно то, что в официальном тексте он заменен академиком Виноградовым!). Но вот дальше идет самое любопытное. Ни в списке арестованных врачей Лечсанупра, ни в списке освобожденных никакого Смирнова нет. Из чего Ю. Мухин делает единственно возможный вывод: при жизни Сталина Смирнов не арестовывался, а был арестован после его смерти, и арестовал его Берия. Надо же: остальных врачей отпустил, а Смирнова арестовал. За что бы это?
Ну вот, как говорила незабвенная мисс Марпл, если отбросить все невероятные варианты развития событий, то, что останется, и будет правдой. И тут на авансцену выходит фигура, которую все действующие лица этой ночной драмы упорно держат в тени, - министр госбезопасности, генерал-майор Игнатьев. Ибо кто бы ни срежиссировал спектакль, разыгравшийся на Ближней даче, разыграть его мог только один человек - тот, кому по долгу службы подчинялась сталинская охрана, не подчинявшаяся никаким членам Политбюро, а только Сталину и ему.
ИГНАТЬЕВ Семен Денисович родился 1 (14) сентября 1904 года в деревне Карловка Елисаветградского уезда Херсонской губернии, в украинской крестьянской семье. С десяти лет работает на Термезском хлопкоочистительном заводе, затем в железнодорожных мастерских. С 1920 года работает в политотделе Бухарской группы войск, с 1921 года-в военном отделе Всебухарской ЧК, затем в главном управлении милиции Бухарской республики. В 1922 году становится заместителем заведующего орготделом ЦК КСМ Туркестана, затем работает в профсоюзах. В 1931 году заканчивает Промакадемию по специальности инженера-технолога по самолетостроению, но тут же начинает работу в аппарате ЦК ВКП(б), и дальше делает чисто аппаратную партийную карьеру. После того как 4 июля 1951 года к Маленкову обратился следователь M. Д. Рюмин с жалобой на министра госбезопасности Абакумова, Игнатьев стал членом комиссии Политбюро по расследованию этой жалобы, затем представителем ЦК в МГБ, а 9 августа 1951 года - министром госбезопасности, так что и «дело врачей», и прочие дела 1951-1952 годов - на его совести. 3 апреля 1952 года направил Ста-лину обвинительное заключение по делу Еврейского ан-тифашистского комитета (ЕАК) с предложением приговорить всех «еврейских националистов — американских шпионов» к расстрелу, кроме академика Лины Штерн. Тогда же доложил Сталину о завершении следствия по делу «сионистской организации» на Кузнецком металлургическом комбинате, по которому в сентябре того же года было расстреляно 4 человека. В сентябре Игнатьев направил Сталину подготовленную Рюминым справку по допросам арестованных врачей и по медэкспертизам, касающимся возможного убийства врачами Лечебно-санитарного управления Кремля Щербакова и Жданова, после чего сразу же были арестованы несколько крупных медиков. То есть, как видим, перед нами точная копия Ежова —партаппаратчик, ставший министром ГБ и раскручивавший маховик репрессий. Казалось бы, и судьба его должна была ждать ежовская. Но не спешите...
После смерти Сталина Игнатьев был снят с поста министра, зато стал секретарем ЦК. Однако 6 апреля по докладной записке Берии, в которой тот писал: «Игнатьев не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у Рюмина», был снят с этого поста и 28 апреля выведен из состава ЦК. Вскоре Берия предложил арестовать Игнатьева, но не успел. 7 июля, через десять дней после исчезновения Берии, Игнатьев был восстановлен в членах ЦК, стал первым секретарем Татарского, затем Башкирского обкома КПСС. В 1960 году вышел на пенсию. Умер 27 ноября 1983 года и похоронен на престижнейшем Новодевичьем кладбище.
Странная фигура и странная биография. Человек, повинный в тяжелейшем должностном преступлении, не обеспечивший должным образом охрану первого лица государства, сразу же после его смерти получает крутое повышение. За фальсификацию следственных дел по настоянию Берии его выкидывают с поста, но после смерти последнего он снова повышен, получает не слишком заметную, однако хлебную должность и находит последнее упокоение там, где человеку с его биографией явно не место... Что же такого сделал Игнатьев для партии? Да ничего особенного, всего-навсего ее спас...
Глава 21
НЕ УСПЕЛ!
А теперь вернемся к нашей «осе № 1». Мифология связывает разногласия между Сталиным и «соратниками» с репрессиями начала 1950-х годов, в частности с «делом врачей», которых злодей Сталин хотел изничтожить, а соратники отчаянно спасали. Не говоря уже о том, что это полнейшая глупость —не такие они были люди, чтобы спасать каких-то там врачей, удивляет еще одно обстоятельство. Уж очень как-то назойливо суют нам все время в глаза эту историю с медиками, так, словно она была важнейшим событием того времени. Словно и заниматься-то «руководящей пятерке» было больше нечем. И поневоле хочется проверить: а не для прикрытия ли запущена такая реклама, не было ли у «соратников» других причин не любить своего патрона? И оказывается, что причины были, что врачи — это не более, чем «оса», а настоящий интерес-то был совсем другой.
Более позднюю общепринятую версию смерти Сталина сформулировал Н. Зенькович в своей книге «Тайны Уходящего века-3». «Не в том загадка смерти Сталина, был ли он умерщвлен, а в том, как это произошло. Поставленные перед альтернативой: кому умереть, Сталину или всему составу Политбюро, - члены Политбюро выбрали смерть Сталина. Такой вот выбор». Версия тоже красивая. изящный такой ужастик, в духе Оруэлла94, вот толь-кo одно упускается из виду: какими силами, с помощью кaкого механизма Сталин мог умертвить членов Политбюро? А главное — зачем? Вот вопрос: зачем? По причине паранойи? Ну-ну... Когда нечего отвечать, и такой ответ, конечно, сойдет, но кто ее, эту паранойю, кроме Хрущева, видел?
Еще одна версия сформулирована все тем же Ю. Мухиным, который, будучи не историком, а журналистом, является человеком сугубо практическим и к литературным сюжетам не склонным. И эта версия объясняет все и дает нам в руки то, чего так недоставало во всей этой истории, — реальный мотив, причину, по которой... нет, не Сталин мог желать смерти соратников, но соратники должны были желать его смерти. И отнюдь не из инстинкта самосохранения, точнее, из инстинкта самосохранения, но не личности, а вида. Причем такого вида, которого нам, умудренным опытом перестройки, нисколечко не жалко, лучше бы его тогда изничтожили...
Из мифологии:
После XIX съезда Сталин разыграл обычную для русских монархов комедию отречения и высказал желание уйти на покой. Это была не первая «попытка». Первый раз его не пустили Каменев и Зиновьев, второй — Бухарин резко возражал против его ухода, третий — весь пленум стоя приветствовал вождя и не отпускал в добровольную отставку. Иван Грозный, Борис Годунов и другие цари уже играли в эту игру и всегда выигрывали. Сталин выиграл тоже. В 1952 году его вновь «упросили» остаться на посту. Тогда он сказал: «Ну что же. Если вы меня уговорили и обязали работать — я буду. Но я должен буду исправить некоторые вещи и навести в партии порядок. У нас образовался правый уклон. Это выразилось в том, что товарищ Молотов отказался подписать смертный приговор своей бывшей жене-Жемчужиной. Он воздержался от голосования по этому вопросу. Товарищ Микоян не смог своевременно обеспечить продовольствием Ленинград во время блокады».
Из «стариков» Сталин не посягнул на Кагановича. Он был нужен ему для сведения счетов с евреями и разворочивания кампании по борьбе с космополитизмом.
В отличие от большинства других «исторических анекдотов» про Сталина этот не является чистым вымыслом, а скорей относится к категории «слышал звон, да не знает, где он». Да, Сталин на XIX съезде пытался уйти со своего поста. Вопрос только — с какого? Их ведь у него к тому времени был добрый десяток.
ИЗ МЕМУАРОВ Н. КУЗНЕЦОВА, БЫВШЕГО НАРКОМА ВМФ
После XIX съезда партии в 1952 году на Пленуме ЦК партии Сталин выступил с предложением освободить его от работы в ЦК и Совете Министров по состоянию здоровья. Решение же было принято только об освобождении его от обязанностей наркома Вооруженных Сил95.
Лукавит, ой, лукавит многоуважаемый Николай Герасимович. С каких это пор съезд партии стал решать вопросы назначений и освобождений от должности министров, и тем более предсовнаркома? Он элементарно не имел на это права, и Кузнецов прекрасно это знал, должен был знать, но почему-то рассказывает эту историю именно так. Почему бы это?
Здесь нелишне будет напомнить ту структуру власти Страны Советов, которую мы все изучали в школе. Согласно всем советским конституциям, население страны тайным голосованием избирало депутатов Верховного Совета, который являлся высшим законодательным органом страны. Верховный Совет принимал законы и назначал исполнительную власть — Совет Народных Комиссаров, или, позднее, Совет Министров. Верховный Со-вeт, а отнюдь не партия! Так что, как видим, формально CССР был образцовым демократическим государством. Hу а реальных демократических государств не существу-eт вовсе, просто в разных странах за «демократиями» стоят разные силы, только и всего. В США за демократией стоит доллар, где-нибудь в «банановой республике» — правительство США, а в СССР за ней стояла партия, которая фактически все контролировала и всем управляла, сама являясь внеконституционной силой.
О том, какое значение придавалось какой из властных ветвей, хорошо говорит расстановка сил на ключевых постах в государстве. Формально главой страны являлся Председатель Центрального исполнительного комитета Верховного Совета (позднее Президиума Верховного Совета). Тем не менее, эти посты занимали фигуры чисто декоративные, за исключением Свердлова, умершего в 1919 году. После него были М. И. Калинин, М. К. Шверник (кто-нибудь помнит, кто это такой?!) и, уже в 1953 году — К. Е. Ворошилов. Более важным был пост председателя Совнаркома, который уже в 1917 году Ленин сохранил за собой, занимая его до самой смерти в 1924 году. Однако после Ленина председателем Совнаркома стал не Сталин, как можно было бы ожидать, а Рыков-до 1930 года, затем Молотов. Но реально всей государственной жизнью руководило Политбюро. Поскольку его членами были главы обеих ветвей власти - законодательной и исполнительной, то этот партийный орган автоматически становился и высшим органом государственной власти.
Однако лидером государства считался — и был! - не председатель ВЦИК и не предсовнаркома, а генсек Сталин. Какой пост он занимал в правительстве? Сразу и не ответишь! Кем он был в государстве? Интересный вопрос — ведь Политбюро вроде бы было органом коллегиального руководства, руководителя здесь не полагалось, да и роль партии ни в каких конституциях не прописана. Впрочем, народ это и не интересовало, равно как глубоко наплевать народу было, демократично или антидемократично то, что в стране над властью стоит партия. Сталин в стране был никем — и всем. Он был вождем, и, несмотря на то что постоянно вместо «я» говорил «партия», статус вождя держался отнюдь не на авторитете партии, а на его личном авторитете. И это очень важный момент.
Первоначально вариант «Партия — наш рулевой» считался временным, до тех пор, пока в стране существуют чрезвычайные обстоятельства. Однако время шло, а чрезвычайные обстоятельства оставались, и постепенно население привыкло считать главой государства не председателя ЦИКа и не предсовнаркома, а генерального секретаря ВКП(б), а также вполне естественным то, что все важные дела решаются на заседаниях Политбюро. Так продолжалось, пока не началась война. После 22 июня 1941 года даже эта структура оказалась слишком громоздкой и неуклюжей, и тогда Сталин, оставаясь главой партии, стал еще и председателем Совнаркома. Вот когда, а не в 1924 году, он действительно сосредоточил в своих руках необъятную власть! Для народа ничего не изменилось: Сталин — он и есть Сталин, какая разница, кем он формально числится в государстве? Однако для партаппарата изменения были колоссальными. С того момента, как генеральный секретарь стал еще и главой Совета министров, Политбюро потеряло свое общегосударственное значение и практически перестало собираться. Контроль партии над всеми областями государственной жизни пребывал неизменным, но с теми представителями партийного аппарата, которые занимались делом, Сталин теперь встречался в качестве предсовмина, а Политбюро как таковое стремительно теряло власть, занимаясь теперь лишь партийными делами. Так, в 1950 году оно собиралось 6 раз, в 1951 году — 5 раз и в 1952 году — четыре раза - из чего некоторые историки делают лукавый вывод, что Сталин к концу жизни отошел от государственных дел. Не отходил он от государственных дел, и не думал отходить. Просто решались они теперь не на заседаниях Политбюро, а в другом месте. Партийные съезды также оставались в забвении, не собираясь 13 лет —из чего те же историки делают вывод о супердиктаторских замашках вождя. Да никакой супердиктатуры — просто не до съездов было!
Что все это означало? Это означало, что де-факто то, что было задумано, свершилось. Ведь что предполагалось: партийный контроль над всем в государстве нужен до тех пор, пока есть необходимость в услугах ненадежных людей, старых специалистов. Но за тридцать лет в стране
были подготовлены свои кадры, за которыми надзирать уже не требовалось, и к чему теперь этот контроль? Сталин уже несколько раз упоминал, что роль партии в новых условиях — идеологическая работа и работа с кадрами. А вместе с партийным контролем утрачивал свою главенствующую роль и партаппарат — вот в чем вся штука! Идеология, работа с кадрами... Разве это жизнь? Жизнь — это когда можно все контролировать, «пущать и не пущать», получая свою долю уважения и благодарности, при этом ни за что не отвечая, и ради того чтобы эту жизнь сохранить, партийный секретарь любого уровня был готов на что угодно. Но слабость положения аппарата была в том, что значение партии держалось на одной-един-ственной заклепке — на авторитете Сталина.
И вот наступил 1952 год, и был собран XIX съезд. Прошел он обыкновенным образом — доклады, прения, избрание руководящих органов. Сталин выступил на съезде всего два раза с короткими речами, по нескольку минут, из чего лукавые историки опять же делают вывод, что он был стар и болен. Но съезд к тому времени был действом чисто ритуальным, и к чему силы тратить? Самое интересное началось после него, на пленуме ЦК КПСС — мероприятии, закрытом для посторонних. Именно тогда «старый и больной» Сталин произнес полуторачасовую речь, в которой помимо прочего, как говорится в приведенном анекдоте, и «выразил желание уйти на покой» — а конкретно, попросил освободить его от должности секретаря партии. И только от этой должности, ибо решать дела Совета министров съезд был никоим образом не уполномочен. Рассказ о том, что было после этого заявления, в изложении Константина Симонова не печатал только ленивый. Но не грех будет привести его и еще раз.
«...На лице Маленкова я увидел ужасное выражение - не то чтоб испуга, нет, не испуга, а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда... зал загудел словами: "Нет! Нет! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!"»
И далее: «Когда зал загудел и закричал, что Сталин должен остаться на посту Генерального секретаря и вести Секретариат ЦК, лицо Маленкова, я хорошо помню это, было лицом человека, которого только что миновала прямая, реальная смертельная опасность...»
Вопрос: чего так смертельно испугался Маленков?
Константин Симонов делает из увиденного следующий вывод: «...Почувствуй Сталин, что там, сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков».
Наши начитавшиеся Оруэлла интеллигенты (и Симонов в их числе) вывели из этого крохотного отрывка целую теорию о том, что Сталин, совершенно сойдя с ума на старости лет, начал уничтожать своих соратников и что, если бы пленум не выдержал этой проверки на лояльность, то он превратился бы в «Пленум расстрелянных». В действительности все много проще, просто надо понимать изменившееся время. Если бы эта сцена происходила двадцать лет спустя, во времена Брежнева, то такая просьба действительно означала бы отставку вождя от государственных дел, ибо, перестав быть генсеком, он становился никем. Но Сталин не становился никем. Во-первых, он не был и генсеком — этот пост был давно упразднен, а являлся просто одним из десяти секретарей ЦК. То есть формально Сталин в партии давно уже не был первым по положению. А во-вторых, он и не думал снимать с себя должность главы Совета Министров, отнюдь! И в этом качестве он по-прежнему оставался бы главой государства. Более того, он оставался бы главой государства, где бы и в какой бы должности ни пребывал.
B этой связи вспоминается старый исторический анекдот: в одном доме некий очень важный гость по случайности. сел не во главе стола, а с краю. И, на предложение хозяина пересесть на почетное место, ответил: «Там, где я, там и почетное место!»
Просьба Сталина означала не отставку его от государства, а отставку партии от Сталина, а значит, отставку партаппарата от государства. И Маленков, который был вторым человеком в партии, это понял, и еще как понял! Люди перед глазами Сталина и за его спиной были единодушны в своем отказе, но по разными причинам. Если протест Пленума был в большей степени выражением любви к вождю, то для тех, кто сидел за его спиной, отпустить Станина значило выпустить из рук государственную власть, став чисто политической силой. А что такое чисто политическая сила? Вон их у нас сколько, партий-то. Ну и что? Ни почета, ни власти, ни кормушки хорошей...
На том же Пленуме Сталин предложил и серьезные изменения в руководстве партией. Вместо Политбюро предполагалось избрать Президиум ЦК, совершенно другой орган. После отказа Пленума он, вынув из кармана листок бумаги, зачитал список тех, кого предлагал в члены (25 человек) и кандидаты в члены Президиума (11 человек). Подбор имен вызвал у соратников шок. Хрущев вспоминает (и поскольку он пишет не о Сталине, а о себе, то ему, хотя и условно, можно поверить): «Когда пленум завершился, мы все в президиуме обменялись взглядами. Что случилось? Кто составил этот список? Сталин сам не мог знать всех этих людей, которых он только что назначил. Он не мог составить такой список самостоятельно. Я признаюсь, что подумал, что это Маленков приготовил список нового Президиума, но не сказал нам об этом. Позднее я спросил его об этом. Но он тоже был удивлен. "Клянусь, что я абсолютно никакого отношения к этому не имею. Сталин даже не спрашивал моего совета или мнения о возможном составе президиума". Это заявление Маленкова делало проблему более загадочной. Я не мог представить, что Берия был к этому причастен, так как в новом Президиуме были люди, которых Берия никогда не мог бы рекомендовать Сталину. Молотов и Микоян также не могли иметь к этому отношения. Булганин тоже не знал ничего об это списке... Некоторые люди в списке были малоизвестны в партии, и Сталин, без сомнения, не имел представления о том, кто они такие».
Что поражает, так это безграничная самоуверенность Никиты Сергеевича, который пытается представить дело так, будто Сталин не мог без соратников шагу ступить. Где уж ему самостоятельно мыслить и самому подбирать кадры! Раз никто из Политбюро не сделал за него эту работу, значит, вождем вертят какие-то темные авантюристы или же у него совсем «крыша поехала».
Однако все было проще. Следующим естественным шагом любого исследователя было бы посмотреть — а кто эти вновь избранные «неизвестные в партии люди». Итак, поименно: из старых членов Политбюро в Президиум ЦК вошли Берия, Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Сталин, Хрущев и Шверник. Новыми стали: В. М. Андрианов, А. Б. Аристов (партийные работники), С.Д.Игнатьев (с ним мы уже знакомы), Д. С. Коротченко (председатель Совмина Украины), В. В. Кузнецов (бывший зам. Председателя Госплана, председатель ВЦСПС), О. В. Куусинен (советский деятель, председатель президиума ВС Карело-Финской ССР, заместитель председателя Президиума ВС СССР), В. А. Малышев (заместитель председателя Совмина, был министром в различных областях машиностроения), Л. Г. Мельников, Н.А.Михайлов (комсомольский и партийный деятель), М. Г. Первухин («промышленный» министр, зам. предсовмина), П. К. Пономаренко (министр заготовок СССР, зам. предсовмина), М. 3. Сабуров (председатель Госплана СССР), М. А. Суслов (партийный работник), Д. И. Чесноков, М. Ф. Шкирятов (заместитель председателя Комиссии партийного контроля, работал в партконтроле с 1923 г.). Кого же Сталин мог не знать из этого списка? Министров? Членов Верховного совета? Или, может быть, зампреда Госплана? Кого?
Из этого списка видно еще и другое — то, что даже в самой партии власть уходила из рук собственно партаппаратчиков в руки людей, занятых делом. Отсюда совершенно ясно, что задумал Сталин, — отнять власть у партаппарата, передав ее людям дела.
Но может быть, в этом не было необходимости? Какая, в конце концов, разница, кто управляет страной — партийный ли аппарат, государственный ли, — лишь бы он управлял хорошо. Да, именно так, в этом-то все и дело — лишь бы управлял хорошо. Как формируется государственный аппарат? Конечно, тут, как и везде, полно и коррупции, и протекционизма, и пристраивания «родных человечков». Ладно, пусть в наши гнусные времена, когда все и везде прогнило, тупой сын министра станет директором завода — но он по крайней мере закончит соответствующий институт, а не два класса церковно-приходской школы и если захочет, чтобы завод приносил прибыль, то окружит себя толковыми помощниками. А при Сталине тупой сын министра сам директором завода работать бы не пошел, очень оно ему нужно, он-то знает, как Сталин и его наркомы работу спрашивают. Поэтому даже в наши гнусные времена, а уж при Сталине тем более, государственный аппарат просеивал и отбирал со всей страны специалистов. Таким же образом он и воспроизводился.
Однако партаппарат был совершенно другим организмом. Вспомним, кем были большевики до своего прихода к власти. Маломощной партией радикалов, частично политических болтунов, «революционеров», разрушителей всего до основания, частично сагитированных ими случайных людей — среди которых иной раз попадались и вполне приличные толковые работники, но не слишком часто, ибо любая радикальная партия в большинстве своем состоит все-таки из «революционеров». Такими были и меньшевики, и эсеры, и большевики, и анархисты — все! Но вот случилось невозможное, немыслимое -партия большевиков пришла к власти, и ее дореволюционное ядро сразу же, автоматически, стало основой и властных структур, и новой партии, то есть партаппаратом-И какими они были — неподготовленными, неприспособленными, неквалифицированными, — такими и остались, да еще в большинстве своем и «революционерами», разрушителями, неспособными ни к какому конструктивному труду. Все это так, но без «руководящей роли партии» в то время было не обойтись. Какой аппарат был, такой и был. Сталин прекрасно это понимал, называл такое положение «болячкой нашей работы», но исправить его не мог. И в таком виде аппарат и воспроизводился, призывая в свои ряды себе подобных.
Репрессии 1930-х годов подобрали старых революционеров, оставив на аппаратных должностях случайных людей, более или менее честных, более или менее испорченных властью и предоставляемыми ею возможностями, плюс к тому изрядное количество молодых карьеристов и молодых «идейных» революционеров. Первые были для государственного строительства бесполезны, вторые и третьи — опасны. Да, существовали исключения, такие, как, например, Берия, как сам Сталин, но это были именно исключения, которые не только не делали погоды, но, наоборот, пугали и раздражали основную массу партийных чиновников. Чтобы избавить партийную структуру от случайных людей, ввели номенклатурный принцип, когда низовые работники «избирались» по указке сверху, — однако много лучше от этого не стало, потому что в аппарат косяком поперли карьеристы. И, что хуже всего, потеря своего места в жизни означала для этих людей потерю всего. Директор завода, будучи снят со своего поста, пойдет работать рядовым конструктором или инженером, но он не пропадет, потому что он знает дело. А эти ведь ничего другого не умели! Неужели же Хрущев снова вернется на завод слесарем? Ну ладно, он хоть у станка стоял, а кем, спрашивается, станет Игнатьев? Разве что подсобником на заводе, ни на что большее он не пригоден. И когда Сталин раскрыл свои карты и аппарат понял, что его ожидает, он стал смертельно опасен.
К тому времени состояние государства, в котором верxoводил партаппарат, начинало внушать серьезные опаceния. Чем занят толковый человек, специалист, выполняющий ответственную работу? Правильно. Работает!
А чем занят человек не очень толковый, но облеченный властью руководить и контролировать, при этом не отвечая за порученное дело? Вот уж ответ на этот вопрос любой человек старше тридцати пяти лет знает великолепно! Он занят тем, что поудобней устраивается на шее тех, кто от него зависит, используя свою руководящую, направляющую и ни за что не отвечаюшую роль. Вспомним этих многочисленных секретарей парткомов, райкомов, обкомов, у которых каждый человек дела должен был получать разрешение это свое дело выполнять, и как это было трудно, и какие мафии организовывались вокруг пюбого рода деятельности. Оно бы еще ничего, но ведь рыба гниет с головы, гниль распространяется все дальше и дальше... Это все было бы теорией, публицистикой, не более того, если бы не живое доказательство: все читатели старшего поколения могли воочию наблюдать, как за какие-нибудь тридцать лет заживо сгнила, сверху донизу, огромная и, право же, совсем не плохая страна.
Косвенно то, что Сталин задумал в стране грандиозные изменения, подтверждает Дмитрий Трофимович Шепилов. Как раз в 1952 году, когда он был занят написанием учебника по политэкономии, его внезапно назначили главным редактором «Правды». Он кинулся к Сталину: как же так, у меня ведь учебник...
— Да, я знаю — сказал Сталин. — Мы думали об этом. Но слушайте, сейчас кроме учебника мы будем проводить мероприятия, для которых нужен человек и экономически, и идеологически грамотный. Такую работу можно выполнить, если в нее будет вовлечен весь народ. Если повернем людей в эту сторону — победим! Как мы можем это практически сделать? У нас есть одна сила - печать... — ну, и так далее.
Какие глобальные преобразования задумал Сталин? Сейчас самым крупным его делом, будто бы намечаемым на 1953 год, считается предполагаемое выселение евреев на Дальний Восток. Если ради этого ему понадобилась помощь всего советского народа и экономически грамотный человек на посту редактора «Правды», ради которого «всех перебрали», то извините, это уже не политика, это психиатрия, диагноз под названием «мания величия» — не у Сталина, разумеется, а у борцов с антисемитизмом.
Первая схватка прошла вничью, с поста секретаря ЦК Сталина не отпустили. Но соратники хорошо знали вождя, знали, как он умел добиваться своего — не одним способом, гак другим, не мытьем, так катаньем.
Кроме Президиума ЦК на пленуме было утверждено и не предусмотренное уставом Бюро Президиума. Странный это был орган. Между его членами не были распределены сферы ответственности, о нем не упоминалось в печати, оно не принимало никаких решений. Так, партийный междусобойчик. Учитывая вышеизложенное, совершенно ясна роль этого органа — с его помощью Сталин предполагал, раз уж не вышло сразу оставить партию без себя, провести свои преобразования постепенно.
Сталин прекрасно понимал, что играет в опасные игры. Известно, что с 17 февраля он не посещал Кремль, запершись у себя на даче. Однако менее известно, что именно 17 февраля внезапно умер комендант Кремля генерал-майор Косынкин, бывший телохранитель Сталина, беззаветно преданный ему человек, после чего глава государства туда не приезжал. А на даче он встречался и беседовал лишь с четырьмя из соратников. Это были Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. С ними он готовил некие преобразования в государстве. Судя по раз взятому курсу — а Сталин, напоминаем, был человеком чрезвычайно, как говорят в народе, «упертым», —эти преобразования должны бьши передать управление страной в Руки конституционной власти, то есть осуществить тот шаг, который должен был стать концом партийной номенклатуры. Спасти их могла только смерть вождя. И как же вовремя она случилась!
Глава 22
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА СМЕРТИ НЕ ВЫЯСНЕНЫ
(Продолжение)
Из мифологии:
Есть предположение, что Сталина устранили: у него было высокое давление, и вечером ему подмешали в пищу тогда редкое, а ныне распространенное средство для гипотоников, поднимающее давление. Эффект был острым, но картина не такой, как при инсульте, когда смертельный исход если наступает, то через два часа после начала приступа. Между тем даже с момента, когда почувствовали неладное, до приезда дочери и членов Политбюро прошло не менее 6 часов.
Кто мог задумать и осуществить устранение Сталина? Только Берия. Он был уже обречен и понимал это, но еще имел в своих руках большую власть.
В конце 50-х годов весьма осведомленный человек — сын генерала МГБ, писатель Евгений Д. — утверждал, что Берия, чувствуя затягивавшуюся вокруг его горла петлю, отравил Сталина.
Шофер Маленкова якобы со слов своего хозяина рассказывал:
«Когда Сталин заболел, врач приготовил ему воду с лекарством. Стакан с этой водой понес Сталину Берия и по дороге туда что-то насыпал. Берия вернулся из- комнаты Сталина и сказал, что Сталин умер.
Отдыхая в санатории в последний год жизни, Поскребышев шепотом говорил: «Сталина убили. Когда он упал с инсультом, Берия прислал новых охранников, и они мешочками с песком били Сталина по голове, чтобы усилить кровоизлияние в мозг».
Слухи об убийстве Сталина Берией подкрепляются такими соображениями, высказывавшимися разными людьми.
Берия уже находился в опале. Мимо него шли многие важные дела, в том числе дело врачей, хотя в его руках все еще находилась большая власть. Используя ее, он добился того, что Сталин отстранил начальника личной охраны генерала Власика. Это повлекло за собой замену всех старых охранников Сталина новыми.
Берия радостно воспринял смерть Сталина и воскликнул у еще не остывшего тела: «Тиран умер!».
Многие предполагают, что Сталин был отравлен, некоторые же отвергают эту версию и утверждают, что старому и перенесшему инсульт Сталину кто-то из охраны по указанию Берии дал сильный подзатыльник. Этого оказалось достаточно, тем более что толчок был действием не только физическим, но и психологическим: чувство страха постоянно жило в сознании подозрительного Сталина. Утверждают, что высшие круги НКВД уже после ареста Берии давали подписку о неразглашении этого дела, ибо оно могло вызвать лишь смятение в умах и смуту.
В. Молотов. Некоторые считают, что Сталина убил Берия. Я думаю, это не исключено. Потому что на кого Сталин мог опереться, если мне не доверял и видел, что другие не особенно твердо стоят?
Ф. Чуев. Западные радиостанции подробно рассказывали о «деле врачей», что суд над ними должен был состояться пятого марта, и как раз в этот день умирает Сталин. Прозрачный намек, что его умертвили.
В. Молотов: Возможно. Не исключено, конечно. Берия был коварный, ненадежный. Да просто за свою шкуру он мог. Тут клубок очень запутанный. Я тоже держусь того мнения, что Сталин умер не своей смертью. Ничем особенно не болел. Работал все время... Живой был, и очень... Что Берия причастен к этому делу, я допускаю... Он сыграл очень коварную роль.
Несколько выше, пытаясь восстановить события ночи с 28 февраля на 1 марта, я высказала предположение, что Сталину могло стать плохо в присутствии кого-либо из задержавшихся соратников — любого, кроме Берии. Почему кроме него? Да потому, что властолюбие, коварство и прочие ужасные свойства натуры — это все романтика, в том смысле, что в духе дешевого романа. Для убийства необходим в первую очередь сильный и реальный мотив, а как раз Берия, единственный из всех, не имел мотива желать Сталину смерти. То, что вождь решил под старость, неясно из каких соображений, перебить всех прежних соратников, — версия, конечно, красивая, да один у нее недостаток — уж очень она, опять же, романтична. Мотивы где? Зачем ему это надо? Чтобы, в свою очередь, объяснить это притянутое за уши объяснение, придумали паранойю, но где хотя бы одно свидетельство, позволяющее заподозрить Сталина не то что в паранойе, а даже в минимальном помрачении разума? Не считать же свидетельством тот факт, что психиатр Бехтерев, посетив Сталина, весь вечер молчал...
Глупо все это придумано, глупо и неумело. Да и как Сталин мог это сделать, даже если бы и пришла ему такая фантазия? Каким способом? Чьими руками? Нет, теоретически он мог это сделать руками Берии, назначив его министром госбезопасности и дав указания раскрутить дела на всю партийную верхушку, — но в этом случае мотив отравить Сталина у Берии приближается к минус бесконечности. А если Сталин, как хотят нас уверить, решил уничтожить и Берию тоже, то повторим вопрос — какими силами и чьими руками? Ибо слухи о сталинском всесилии, скажем так, несколько преувеличены.
А вот что настораживает — так это ритуальные пинки в сторону Берии, причем пинают его абсолютно все. Само по себе это не удивительно — к тому времени, как писались все эти мемуары, он был давно мертв и физически, и политически, за него некому было вступиться, так что на этот дважды труп можно валить все что угодно — и валят, до сих пор валят. Но азарт до добра не доводит — в итоге получилась настолько мрачная фигура, прямо монстр какой-то из американского мультфильма, что это поневоле заставляет насторожиться. Трудно назвать в нашей истории другой подобный персонаж, о котором никто не сказал ни одного доброго слова — разве что Малюта Скуратов, может быть... Но если бы мы читали детектив, в котором группа людей, у каждого из которых была причина желать кому-либо смерти, так упорно и исступленно указывала как на убийцу на того единственного, у кого такой причины не было и кто давно опозорен, мертв и безгласен, то какая мысль невольно появилась бы? Правильно, мысль об их вероятной вине и о том, что его используют в качестве прикрытия.
Но почему у Берии не было мотивов желать Сталину смерти? Да по очень простой причине — он ничего от нее не выигрывал. Если выкинуть фрейдистскую чепуху о патологическом властолюбии Берии в то же помойное ведро, где покоится чепуха о сталинской паранойе, и посмотреть реальные, шкурные мотивы, то мы тут же видим, что ему, единственному из всех, в случае передачи власти от партии к правительству ничего не грозило. Берия был «промышленник», а не аппаратчик, как остальные, и в этом случае только выигрывал, он был заинтересован в сталинских преобразованиях, в результате которых мог получить гораздо большие власть и влияние, чем имел. Какие? Если говорить о преемнике Сталина на должности предсовмина, то в его окружении другой фигуры, кроме Берии, просто не просматривалось. Не было другого человека, сочетавшего в себе относительную молодость (Берии в то время было всего 54 года, столько же, сколько Сталину в 1933 году), опыт работы (огромный), практическую хватку и незаурядный ум. Единственным его недостатком была национальность — но, в конце концов, это вопрос решаемый, если на посту формального главы государства будет стоять русский, как часто делалось в национальных республиках: первый секретарь — представитель коренной национальности, а второй — тот, кто хорошо работает. Нет, он ничего не выигрывал от смерти Сталина — зато проигрывал все, вплоть до самой жизни.
Если немножко подумать, то отчетливо видно: как слухи о том, что Сталин хотел устранить Берию, так и то, что Берия причастен к смерти Сталина, исходят из одного источника — из Политбюро. Сказал Хрущев, повторил Микоян, поддакнул Молотов — это что, три свидетельства? Да нет, одно — свидетельство Политбюро, в котором тогда верховодил Хрущев и его команда. Но люди-то они были средние, не слишком умные — вспомним, откуда брался партаппарат. И так они увлеклись, демонстрируя такую ненависть, сгребая на одного человека такие горы мусора, что это поневоле вызвало подозрения. Нет, что-то в этой истории очень и очень не так...
Биография Николая Сидоровича Власика, начальника охраны Сталина, вся умещается в несколько строк. Родился в 1896 году, в деревне Бобыничи Барановичской области, в Белоруссии. В 1918 году вступил в РКП(б), работал в ВЧК-ОГПУ, с 1931 года служил в охране Сталина по рекомендации самого начальника ОГПУ Менжинского. После смерти Надежды Аллилуевой много занимался бытом, детьми - всем. Упрямый, ограниченный служака, не обременявший себя образованием свыше своих трех классов, службу он зная «от» и «до» и понимал свои обязанности гораздо шире, чем проверка и расстановка охранников по местам.
И вот с этим самым генералом Власиком случился странный казус: незадолго до описываемых событий его от Сталина убрали. В апреле 1952 года он был отстранен, а 15 декабря 1952 года арестован. Считается, что он халатно относился к службе, воровал, а деньги тратил на то, чтобы соблазнять женщин. Ну да, женщин Власик любил, он и сам от этого не отказывался, однако у нас за прелюбодеяние не карают. Что же касается халатности и воровства, то тут все несколько интересней.
Три года Власика держали в тюрьме. И вот наконец суд — он состоялся 17 января 1955 года. Выдержка из судебного дела, может быть, и произведет впечатление на человека, который всю свою жизнь провел в изолированном от жизни подвале, где только и делал, что читал, читал, читал инструкции и уставы, но нормальному человеку с этим текстом просто неловко знакомиться. Половина его посвящена нудным выяснениям того, что говорил и чего не говорил Власик в присутствии какого-то Стенберга. Вел ли он в его присутствии служебные разговоры по телефону односложно, или из них можно было понять, о чем идет речь. Выяснили, что за эти годы был один разговор, по поводу посылки Сталину с Кавказа, в котором посторонний теоретически мог что-то понять. Предоставлял место в служебном самолете — два раза. Выдавал пропуска друзьям на парады на Красную площадь. Выдавал пропуска в ложу охраны: стадион «Динамо» — один раз, Большой театр — два раза. Разгласил «секретные сведения» — что у Ворошилова на даче от елочной шутихи произошел пожар, погибли фотографии, жалко... По поручению Игнатьева рассказал Стенбергу, что в МТБ на того заведено дело. Хранил дома в ящике стола старые карты Потсдама с системой охраны давно прошедшей конференции. Как-то раз в пьяном виде пальнул по бокалам на столе. И дальше, все в том же духе. Это что касается «служебных злоупотреблений» за 20 лет работы.
Теперь о воровстве.
«Член суда Рыбкин. Подсудимый Власик, как вы могли допустить огромный перерасход государственных средств по вашему управлению?
Власик. Должен сказать, что грамотность у меня сильно страдает. Все мое образование заключается в 3 классах сельско-приходской школы. В финансовых вопросах я ничего He понимал и поэтому этим ведал мой заместитель. Он меня нeoднократно заверял в том, что «все в порядке». Должен также сказать, что каждое намечаемое нами мероприяmue утверждалось в Совете Министров СССР и только после этого проводилось в жизнь»96.
После такого ответа Рыбкин замолк и больше вопросов не задавал.
Какие еще экономические злоупотребления допустил Власик? Из трофейного имущества попользовался — заполучил пианино, рояль, два ковра (в то время как, другие генералы набивали дачи под завязку трофейным барахлом, везли его вагонами — что, они за все это платили ? Или их за это сажали ?). Пользовался излишками- продуктов с дачи Сталина. И это все, что могли накопать на него за три года следствия. Да если за это сажать, то в СССР ни одного должностного лица на свободе бы не осталось. Кто мне не верит, тот может проверить, ссылка на источник в тексте есть, ничего более серьезного в этих протоколах не имеется.
При этом он все время повторяет, что по службе у него все было в порядке. «Я ничего, кроме охраны Главы правительства, не видел и для выполнения этой обязанности ни с чем не считался. Прошу это учесть». Суд учел, и за «преступления», за которые любой другой человек, при самом большом нерасположении начальства, получил бы от силы выговор, впаял Власику 10 лет высылки. Жаль, что нельзя напечатать стенограмму этого процесса полностью — из нее прекрасно видно, как хрущевская юстиция изо всех сил тужится, чтобы хоть что-то вменить подсудимому в вину, и сколь жалкое получается впечатление. Власика очень надо посадить — не хватало еще, чтобы пошли слухи о том, что начальника сталинской охраны арестовали за два месяца до смерти Сталина, а потом, не найдя состава преступления, выпустили.
Да, но почему же Сталин позволил арестовать столь верного ему человека по таким обвинениям? Точно мы не знаем, но есть два предположения. Во-первых, вспомним об одном свойстве его характера. Как он ответил в 1923 году Володичевой: «Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело». Порядок есть порядок, закон есть закон. Если бы он точно знал, что Власик невиновен... И тут вступает в силу еще одно обстоятельство.
Артем Сергеев вспоминал: «В конце жизни Сталин решил проверить, во что обходится государству его содержание. Посмотрел счета и ужаснулся:
— Это что? Я столько съел и выпил? Столько износил обуви и костюмов?
— Итогом этой проверки стало снятие верного помощника — Поскребышева, а начальник охраны генерал Власик угодил за решетку...».
Кажется, по поводу перерасхода средств Власик дал исчерпывающие объяснения, потому что, раз спросив, суд к этому вопросу уже не возвращался. Если бы могли доказать хищения, он получил бы не высылку, а тюрьму, это как пить дать. Однако приговором уже никто не интересовался, равно как и судом, тогда как факт ареста вошел во все рассказы о смерти Сталина, так что Власику все равно было не отмыться. Кроме того, у него появился и сильный противник, постаравшийся заклеймить его перед лицом истории, — Светлана Аллилуева.
«Иногда он (Сталин. — Е.П.) набрасывался на своих комендантов и генералов из охраны, на Власика с бранью - "Дармоеды! Наживаетесь здесь, знаю я, сколько денег у ваc сквозь сито протекает!". Но он ничего не знал, он только интуитивно чувствовал, что улетают огромные средства. Он пытался как-то провести ревизию своему хозяйству, но из этого ничего не вышло — ему подсунули какие-то выдуманные цифры. Он пришел в ярость, но так ничего и не мог узнать. При всей свое всевластности он был бессилен, беспомощен против ужасающей системы, выросшей вокруг него как гигантские соты, — он не мог ни ломать ее, ни хотя бы проконтролировать...»
Едва ли Сталин делился с детьми этими проблемами, oн и видел-то их не каждый месяц, скорее всего, и Артему, и Светлане эту информацию подсунули. Однако ее вполне могли подсунуть и Сталину, тем более что перерасход-то был, и формально за него отвечал все-таки Власик. Ну и дальше смотри пункт первый: порядок есть порядок, закон есть закон. Так Сталин остался без человека, на преданность которого можно было рассчитывать абсолютно.
Вернемся теперь в конец февраля 1953 года. Итак, в апреле 1952 года был отстранен, а затем арестован — не Берией, заметьте, а Игнатьевым! — многолетний начальник охраны Сталина генерал Власик. И позволить это было со стороны Сталина ошибкой. Если бы вместо Игнатьева охраной руководил Власик, при всех своих недостатках, то события 1 марта просто не могли бы произойти97. Но к началу 1953 года Власик уже сидел, и охрана главы государства была подчинена Игнатьеву, министру госбезопасности.
Надолго ли? В интересах заговорщиков из партаппарата было, чтоб надолго, а желательно постоянно иметь возле Сталина на столь ответственном посту своего человека. Но Игнатьев, серенький аппаратчик, министром был феноменально никудышным, над ним смеялись собственные подчиненные — он был даже не Ежов, а бледная пародия на Ежова. И о законности он имел примерно такие же представления, как и Ежов. Не зря же чекисты рассказывают: став министром, Берия открыто говорил, что в 1938 году он пришел в органы, чтобы искоренить ежовщину, а в 1953-м — игнатьевщину. И коль скоро 5 марта, на которое частично переместилась повестка дня заседания 2 марта — жизнь-то идет! — министром вновь объединенных МГБ и МВД был назначен Берия, значит, вопрос этот был решен еще при жизни Сталина и Игнатьеву на его посту оставались часы. А значит, часы оставались и заговорщикам-аппаратчикам, чтобы попытаться спасти свое положение в стране.
Может быть, им повезло и инсульт со Сталиным случился сам собой, а они лишь сделали все возможное, чтобы он как можно дольше оставался без помощи. Но ничего невозможного нет и в том, что Сталина отравили. Кто угодно мог это сделать — Хрущев, Булганин, Маленков или же охранник — кто угодно, и был лишь один человек, который сделать этого не мог. Этот человек — Берия. У него, подчеркну еще раз, не было мотива, более того, сама его жизнь зависела от жизни Сталина.
Так кто и когда приезжал на дачу в воскресенье 1 марта?
Хрущев и Булганин, по собственным воспоминаниям Хрущева, приехали, потолкались в помещении охраны и уехали восвояси. Вспоминает Лозгачев:
«Я остался один у постели больного. Обида от беспомощности перехватила горло и душили слезы. А врачей все нет и нет. В 3 часа ночи зашуршала машина у дачи. Я полагал, что это врачи приехали, но с появлением Берии и Маленкова надежда на медицинскую помощь лопнула. Берия, задрав голову, поблескивая пенсне, прогромыхал в зал к Сталину, который по-прежнему лежал под пледом вблизи камина. У Маленкова скрипели новые ботинки. Он их снял в коридоре, взял под мышку и зашел к Сталину. Встали поодаль от больного Сталина, который по роду заболеваемости захрипел.
Берия: "Что, Лозгачев, наводишь панику и шум? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Нас не тревожь и товарища Сталина не беспокой". Постояли соратники и удалились из зала, хотя я им доказывал, что товарищ Сталин тяжело болен».
И опять странное поведение охранников, отмеченное на этот раз и Светланой Аллилуевой, которая, как ни редко виделась с отцом, была хорошо знакома с организацией охраны. «Безусловно, старые служаки, такие, как Власик и Поскребышев, немедленно распорядились бы без уведомления правительства, и врач прибыл бы тут же. Но вместо этого, в то время как весь взволнованный происходившим персонал требовал вызвать врача... высшие чины охраны решили соблюдать "субординацию": известить сначала своих начальников и спросить, что делать...»
Учитывая вышесказанное, а также и последующее поведение Берии, можно с очень большой долей уверенности утверждать, что он не приезжал ночью 1 марта на дачу, не кричал на охранника, не распекал его, зачем тот наводит панику и пр. Все это легенда — Берия узнал о происходящем не раньше утра 2 марта, это можно совершенно точно установить по появлению на даче медиков.
А теперь вспомним о странной версии чекиста Рясно-го, которая не лезет при сопоставлении показаний ни в какие ворота. Но тут есть один нюанс: показания и Лоз-гачева, и Старостина, и других были даны много позже, иные в 1960-е, иные в 70-е, а иные и в 90-е годы. Сначала я думала вообще отбросить этот рассказ как чистую выдумку, а потом вдруг пришло на ум: а может быть, в нем сохранился след изначальной версии, той, что была озвучена утром 2 марта 1953 года? Иначе почему не было служебного расследования, иначе говоря, почему охрана осталась живой и на свободе?
Это соображение невольно подтверждает профессор Мясников: «Министр здравоохранения рассказал, что в ночь на второе марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Еще вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер из охраны еще в 3 часа ночи видел его за столом (он смотрел в замочную скважину. Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате. В кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в замочную скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном».
Теперь понятно, почему Берия, став министром внутренних дел, не начал расследование обстоятельств смерти главы государства и даже не привлек охрану к ответственности. Если бы ему рассказали то, что «вспоминали» охранники двадцать и сорок лет спустя, он просто обязан был бы это сделать.
Но кто-то из вышестоящих должен был приехать ночью на дачу, хотя бы для того, чтобы морально поддержать охрану — а то еще, того и гляди, с перепугу местную «Скорую помощь» вызовут. Но кто же мог быть этот другой? Ответ напрашивается сам собой: тот единственный человек, который мог приказать охраннику поднимать или не поднимать шум, его прямой начальник, министр госбезопасности Игнатьев, заговорщик. Его выслушал и выполнил приказ полковник Лозгачев, заговорщик. Потому что если бы он не был таковым, то не сидел бы он в 1977 году и не рассказывал Рыбину свои воспоминания, а тихо лежал бы себе на кладбище рядом с полковником Хрусталевым. Он или был заговорщиком изначально (а что тут, собственно, невозможного? Его могли запугать, подкупить, наконец, завербовать), либо стал им тогда, когда понял, во что втравил его начальник охраны и что с ним будет, если он не войдет в число заговорщиков. Игнатьев должен был приехать на дачу и еще с одной целью: согласовать все версии «очевидцев», чтобы не было разнобоя в показаниях. Был ли он один? Или же с ним приехал и тот «некто» из партийной верхушки, который стоял во главе заговора — не Игнатьев же, в самом деле, заваривал всю эту кашу. Естественно, приехал и «сам», которому тоже нужно было единство показаний, чтобы, упаси бог, ничего не заподозрил Берия, противостоять назначению которого на пост министра внутренних дел они уже, по-видимому, не могли.
Кто же этот «сам»?
В этом деле есть одна чисто психологическая несообразность. Представьте себе, что у вас есть многолетний сослуживец, родственник, сосед. И вот вам звонят и говорят, что с ним происходит что-то непонятное — обмо-Рок, инфаркт, инсульт. Вы мчитесь к нему, тусуетесь во дворе или на лестнице, разговариваете с родственниками - и что же, неужели вы даже одним глазком не заглянете в комнату больного? Пусть через окно или в дверную щелку, неужели не посмотрите — как он там? Однако и Хрущев, и Булганин, приехав вечером 2 марта на дачу, Устояли против естественного любопытства, хотя Сталин был не то без сознания, не то спал, и удовлетворение этого любопытства ничем им не грозило. Что за трепетность такая? Если отбросить хрущевскую сказку о том, что все тряслись от страха перед грозным вождем, то удовлетворительное объяснение этому может быть только одно: они уже видели Сталина в таком состоянии, поэтому им было неинтересно. Когда они могли его видеть? Для этого есть только один отрезок времени: ночь на 1 марта, и видели они его, приехав вместе с Игнатьевым по вызову охраны, а может быть, никуда с дачи не уезжая. Зачем же они приезжали в воскресенье? О, это очень просто — прозондировать обстановку и посмотреть, надо ли уже вызывать врачей или можно еще потянуть время? Потянули еще, потянули сколько могли...
Резюмируя все эти рассуждения: как развивались события? Вероятней всего, Сталину стало плохо в ночь на 1 марта. У нас нет оснований утверждать, что ему «помогли» умереть, поэтому будем считать, что это было кровоизлияние в мозг. Охрана, как и было положено, доложила по инстанции, на дачу приехали Игнатьев, врач и либо Хрущев, либо он же с Булганиным. И тут в мозгу Хрущева родился гениальный экспромт: если время так дорого, то пусть оно работает на сталинскую смерть. Велели охране не поднимать шума, либо обманув ее, либо открытым текстом приказав тянуть время, а может быть, обманув Хрусталева и сговорившись с Лозгачевым... Утром Хрусталева сменил Старостин — для него тоже что-нибудь придумали. (Кстати, а Лозгачев что — не сменялся?) Потом приезжали проконтролировать ситуацию, днем — Хрущев и Булганин, ночью, вероятно, Игнатьев и Хрущев -его сын вспоминает, что отец в тот день дважды уезжал из дому, один раз ближе к вечеру, а второй раз ночью и вернулся где-то под утро. И лишь утром, когда тянуть уже больше было нельзя, сообщили остальным и вызвали врачей.
К утру на даче собрались если не все, то многие из соратников. Там были Хрущев, Маленков, Молотов, Ворошилов, Каганович. Почему-то стали вызывать министра здравоохранения, который еще какое-то время ДУ" мал: кого бы пригласить из специалистов. Тот же Лозгачев вспоминает: «В 9 часов 2 марта прибыли врачи, среди которых были Лукомский, Мясников, Тареев и др.». Светлана называет 10 часов утра. А вот профессор Мясников говорит совсем иное: «Поздно вечером 2 марта 1953 года к нам на квартиру заехал сотрудник спецотдела кремлевской больницы: "Я за вами — к больному хозяину". Я быстро простился с женой, мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас проф. Н. В. Коновалов (невропатолог) и Е. М. Гареев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево».
Так когда же все-таки были вызваны врачи? И если даже первая бригада, во главе с Лукомским, появилась утром, то почему так тянули со второй? Впрочем, это уже несущественно — никакие врачи помочь Сталину не могли...
«Наконец мы в доме, — продолжает Мясников, — в одной из комнат уже был министр здравоохранения, проф. П. Е. Лукомский (главный терапевт Минздрава). Известные невропатологи Роман Ткачев, Н. Филимонов, Иванов-Незнамов — терапевт Лечсанупра Кремля... Диагноз нам представлялся, слава богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза».
В тот же день вызвали Светлану и Василия. Это было уже не утром, потому что Светлану разыскали на уроке в Академии общественных наук. Она вела себя тихо, а Василий с порога закричал: «Сволочи, загубили отца!» Его куда-то вывели, чтобы не шумел и не говорил неположенное. Но Светлана обмолвилась, что Василий довольно много беседовал с охраной и обслугой дачи и, вероятно, знал больше нее...
«Отец был без сознания, как констатировали врачи. Инсульт был очень сильный. Речь была потеряна. Правая половина тела парализована. Несколько раз он открывал глаза —взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли он кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, стараясь Уловить слово или хотя бы желание в глазах. Я сидела возле, держала его за руку, он смотрел на меня - вряд ли oн видел. Я поцеловала его и поцеловала руку - больше нe уже ничего не оставалось».
А теперь вернемся к Берии. Как он вел себя в эти дни?
Об этом существует две группы прямо противоположных свидетельств.
Из сказок дедушки Никиты:
«Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Интересно впрочем, что как только Сталин пришел в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол».
Ему вторит Светлана Аллилуева:
«Только один человек вел себя неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость,"власть, власть... Он так старался в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза... Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза, он желал и тут быть "самым верным, самым преданным "— каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал...»
«...Когда все было кончено, он первым выскочил в корибор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышан его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталев! Машину!"»
Ну, что касается Хрущева, тут все ясно. Светлана — человек непростой, очень сложно иметь дело с ее мемуарами. С одной стороны, дочь Сталина, а значит, ее свидетельство весомо, а с другой - после смерти отца, после XX съезда репрессии ее, в отличие от брата, не коснулись — чем-то ведь это было оплачено. Но вот свидетельства врачей, людей незаинтересованных - они совсем иного рода.
А. Мясников: «Консилиум был прерван появлением Берии и Маленкова... Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и наш народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем все, что в силах медицины и т.д. "Имейте в виду,-сказал он.— что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и все, что найдете нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи"».
Другой врач, В. Неговский: «У меня не сложилось впечатления, что Берия был очень возбужден, как вспоминает Светлана Аллилуева. Да, начальствующий тон, но ничего другого сказать не могу. В отношении меня был корректен, вежлив, ничего мне не приказывал. Даже поддерживал: "Находите нужным, делайте!"».
Кстати, Берия, единственный из всех, уже в самые последние минуты, вспомнил и позаботился о Светлане, приказав увести ее из комнаты. На него все посмотрели, но никто не шевельнулся, и ужас этой минуты, которую она наблюдала, так и остался с ней на всю жизнь.
И еще один пронзительный и трагический момент вспомнил в своих мемуарах Шепилов. Помните, как Сталин прощался с мертвым Лениным? Нечто подобное произошло и у его постели. Утром четвертого марта Сталину вроде бы стало легче и он даже начал приходить в себя. И тогда, заметив проблески сознания, Берия опустился на колени и поцеловал руку Сталина. Работал на публику вероятно... На какую публику?
Приговор врачей сразу был однозначным. Как вспоминает врач Чеснокова: «Была уверенность, что тут ничего нельзя поделать. Он стопроцентно должен был умереть! Тринадцать часов пролежал без сознания, никто ему тогда не помогал. Кровоизлияние в мозг было. (Это она думала, что тринадцать! — Е.П.) Мы приехали, когда он уже умирал. У него были полуоткрытые глаза, они едва двигались. Дыхание поверхностное, еле заметное».
Впрочем, приговор никого не удивил. Маленков попросил врачей насколько возможно продлить жизнь вождю. Вероятно, с точки зрения чисто человеческой это было неоправданной жестокостью, но с точки зрения государственной было очень нужно, чтобы оставшиеся могли подготовиться сами и подготовить страну к этой потере. Мало того, что Сталин отдал стране, которой руководил, всю свою жизнь — он должен был принести ей в жертву и свое право после такой жизни хотя бы быстро умереть.
Соратники дежурили у постели по очереди, попарно: Маленков и Берия, Хрущев и Булганин, Каганович и Ворошилов. Молотов был болен пневмонией, но, несмотря на это, несколько раз приезжал. Мясников вспоминает, что даже у постели вождя, когда он умирал, соратники стояли сообразно иерархии: впереди Маленков и Берия, затем Ворошилов, Каганович, Микоян, Хрущев у самых дверей (потом, однако, он вспомнит все это иначе). Впрочем, может быть, не сообразно иерархии, а сообразно мужеству, кто знает...
Так все это продолжалось до вечера 5 марта. Днем в Кремле состоялось заседание, на котором были распределены роли в правительстве СССР без Сталина. Затем все снова отправились на дачу.
Если о дне 1 марта свидетельств мало, то о последних часах Сталина кто только не рассказывал! «Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, - писала потом Светлана, — и при здоровом и сильном сердце оно медленно захватывает центры дыхания и человек умирает от удушья. Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент — не знаю, так ли на самом деле, но так казалось — очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившимися над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут — это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ и неизвестно, к кому и к чему он относился... В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела...
Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик. Через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли вокруг, окаменев, в молчании, несколько минут, — не знаю сколько, — кажется, что долго».
Вспоминает Хрущев: «Все видели, что Сталин умирает. Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать. Стали делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина. Начал его тискать. Совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так тот его терзал. И я сказал: "Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите? К жизни его не вернуть". Он был мертв, но ведь больно смотреть, как его треплют. Ненужные манипуляции прекратили».
Он везде и всегда хочет быть самым значительным, самым первым. Что это — отсутствие образования и куль-туры, свойство характера? Даже здесь — первый! Но ведь были и другие свидетели. Врач Г. Чеснокова вспоминала: «Мы делали массаж больше часа, когда стало ясно, что сердце завести уже не удастся. Искусственное дыхание Делать было нельзя, при кровоизлиянии в мозг это строжайше запрещено. Наконец ко мне подошел Берия, сказал: "Хватит!" Глаза у Сталина были широко раскрыты. Мы видели, что он умер, что уже не дышит. И прекратили делать массаж». Это произошло в 21 час 50 минут 5 марта 1953 года.
Удивительно, что Берии никто это «Хватит!» в строку не поставил — что он-де приказал перестать оживлять Сталина, когда того еще можно было спасти.
Светлана попросила женщину-доктора причесать отца. Та причесала, стала закрывать глаза, но ни у кого не было пятаков, чтобы положить, тогда она долго держала пальцами веки покойника, и они почти закрылись. Пришла экономка, упала на колени возле дивана и зарыдала в голос, по-деревенски. Запершись в ванной, долго плакала медсестра. Страна еще ничего не знала — страна зарыдала на следующий день.
Вскрытие подтвердило, что Сталин умер от кровоизлияния в мозг и вдобавок с ним, вероятно уже когда он лежал без сознания, случился еще и инфаркт миокарда. Охранник Туков присутствовал при вскрытии. Начальник Санитарного управления Куприянов показал ему лопнувший сосуд, сгусток крови примерно с пятак, сказал:
— Вот эту кровь сразу бы ликвидировать... Человек бы еще жил...
Впрочем, и сегодня о такой возможности врачам остается только мечтать.
Оказалось, что и похоронить первого человека страны Советов толком не в чем. Почистили старый мундир, подшили обтрепанные рукава. Туфли были такие, что их попросили заменить, но оказалось, что других-то и нет. «Нет у него других», — сказал генерал из охраны и заплакал. После Сталина не осталось не только ценностей, но даже и личных вещей. Ворошилов прикрепил на китель Сталина Золотую Звезду, от которой тот отказывался при жизни.
Со всей страны правдами и неправдами люди ехали в Москву проститься со Сталиным. Константин Симонов, который должен бьш прийти в Колонный зал к трем часам дня, подошел только к пяти - два часа пробирался сквозь толпу. В первый день плохо организованное Министерство внутренних дел (вотчина уже снятого Круглова) не справилось с охраной порядке, произошла давка с жертвами. В последующие дни порядок был установлен железный. Люди по трое суток стояли в очереди, чтобы попасть в Колонный зал Дома Союзов, где был установлен гроб.
ПОХОРОНЫ СТАЛИНА98
«...Мы снимаем головные уборы и заходим вовнутрь Дома Союзов и медленно поднимаемся по ступенькам. Звучит траурная музыка, слева и справа все заставлено венками из живых цветов. Входим в Колонный зал — это величественное творение гениального М. Ф. Казакова с 28 беломраморными колоннами. Мраморные колонны задрапированы красными полотнищами, хрустальные люстры затянуты черным крепом.
У левой стены на высоком постаменте среди пальм и живых цветов установлен гроб с телом Сталина. Изголовье гроба слегка приподнято, чтобы проходящие люди могли получше рассмотреть своего покойного вождя. Сталин лежит в форме Маршала Советского Союза. Предложенную в свое время форму Генералиссимуса он, как известно, не принял. Его руки, вытянутые вдоль туловища, слегка сведены внутрь. Над гробом приспущено огромное красное знамя с черной каймой. У подножия на атласных подушечках — ордена и медали.
Трудовая Москва прощается со своим вождем. Напряжение столь велико, что я даже не успеваю как следует Рассмотреть лицо Сталина. Не могу с уверенностью сказать, были ли на его груди орденские планки, о чем позднее писали газеты, или их не было. Не могу сказать, кто в тот момент стоял в почетном карауле...
...Траурный кортеж останавливается у Мавзолея. Гроб c телом Сталина снимают с орудийного лафета и устанавливают на высоком постаменте, задрапированном красными и черными полотнищами. Руководители партии и Советского правительства, главы иностранных государств и правительств, возглавляющие правительственные делегации, а также руководители братских коммунистических партий поднимаются на трибуну Мавзолея.
Время— 10.52. Н. С. Хрущев объявляет траурный митинг открытым. Первым выступал Маленков. Из репродуктора несутся слова: "Дорогие соотечественники, товарищи, друзья! Дорогие зарубежные братья! Наша партия, советский народ, все человечество понесли тягчайшую, невозвратимую утрату. Окончил свой славный жизненный путь наш учитель и вождь, величайший гений человечества Иосиф Виссарионович Сталин...".
Вторым выступал Берия. Его речь была наиболее яркой, эмоциональной и запоминающейся: "...кто не глух, тот слышит, кто не слеп, тот видит, что наша партия в трудные для нее дни еще теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима...".
Третьим выступал Молотов. Его выступление было самым блеклым и незапоминающимся. Он закончил его здравицей в адрес всепобеждающего учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина..
Время- 11.54. Н. С. Хрущев объявляет траурный митинг закрытым. Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович и Микоян осторожно поднимают фоб с телом Сталина и медленно несут его в Мавзолей. Гремят 30 залпов артиллерийского салюта. Часы на Спасской башне бьют 12 раз. Над Москвой несутся протяжные губки фабрик, заводов, паровозов и пароходов.
Руководители партии и правительства вновь поднимаются на трибуну Мавзолея. Траурная мелодия сменяется торжественными звуками Государственного гимна. Начинается военный парад. Колонна за колонной проходят войска Московского гарнизона, в небе проносятся боевые самолеты. Они идут тройками под самыми облаками-Каждая тройка, чтобы не попасть в воздушную струю впереди летящих, идет с принижением. Последняя тройка истребителей пронеслась, едва не задев шпиля Исторического музея...
...Я встаю замыкающим в очередь и буквально через минуту, едва сдерживая нахлынувшее волнение, захожу в Мавзолей. Сделав два поворота вправо под 90 градусов, я вижу два параллельно стоящих гроба: первый — с телом Ленина, второй — с телом Сталина. Ленин, как обычно, лежал в гробу с прозрачной крышкой, а Сталин лежал в саркофаге с остеклением только над верхней частью тела. Спускаюсь вниз вдоль гроба Ленина, прохожу у его подножия и, развернувшись влево, начинаю медленно подниматься вверх вдоль саркофага Сталина от ног к голове. Двигаюсь очень медленно, никто не торопит. Чувствую, как сзади меня кто-то тяжело дышит. Но я не оборачиваюсь. Все внимание — саркофагу.
Первое, что мне бросилось в глаза и запомнилось на всю жизнь — это старенькая маршальская фуражка с потертым козырьком, закрепленная на крышке саркофага. "Неужели не могли найти новую?" — подумал я.
Второе — это лицо Сталина, добротное, слегка одутловатое, с крупными рябинами. Я даже сейчас помню его в мельчайших подробностях, ведь мне представилась возможность рассмотреть его с расстояния не более полуметра. Третье — это Звезда Героя Социалистического Труда на груди Сталина, которая была развернута почти на 180 градусов, очевидно, при одной из перестановок саркофага с место на место было допущено резкое движение и звезда перевернулась, а поправить ее было уже нельзя, так как саркофаг был герметично закрыт (а возможно, и запаян)».
Судьба была милостива к Сталину: девять лет спустя его перезахоронили у Кремлевской стены, лишив страшной посмертной участи живого мертвеца, средоточия культа КПСС. Не заслужил... Страшен сон, да милостив Бог!
Глава 23
ЗА ЧТО УБИЛИ ЛАВРЕНТИЯ БЕРИЮ?
Берию тоже убивали дважды, причем если в защиту Сталина выступают все чаще и чаще, то по поводу Берии почему-то единодушны все, кроме Юрия Мухина. Даже Вадим Кожинов, хорошо относящийся к Сталину, пишет: «Многое из того, что известно о Берии, не дает основания видеть в нем "позитивную" фигуру...», но при этом ничего из этого «многого» не приводит. И, что удивительно, не только он, никто не приводит никакого реального компромата на этого человека. Все «собаки», которых на него вешают, сводятся либо к тому, что он ответственен за массовые репрессии, либо к тому, что он чего-то «хотел». Хотел перебить Политбюро, хотел устроить переворот, захватить власть —да не дали. При этом никаких доказательств этого «хотения» также не приводится, прямо телепатия какая-то... Даже в 1937 году под все «хотения» подкладывали хоть какие-то, хотя бы выдуманные факты — а тут ничего, одни заклинания! Неужели этот страшный человек действительно был настолько чист в жизни, что на него не нашлось ни строчки реального компромата? Почитать, в чем его обвиняют -такая ахинея, что уши на корню вянут! До официальных обвинений мы еще дойдем, а пока что дадим слово писателям:
Из Абдуррахмана Авторханова:
«Хрущев говорит, что Берия дважды, сначала в сороковых, а потом в пятидесятых годах (после смерти Сталина), "делал маневры " стать во главе партии и государства. Если он от этого намерения отказался, то тут роль, верoятно, сыграли соображения чисто психологического порядка: после двадцатилетней тирании в СССР грузина Сталина другому грузину, чтобы занять его пост, надо было быть дважды Сталиным, а перед такой перспективой должен был спасовать даже Берия... Другая причина была не менее веской: профессиональный чекист Берия в глазах народа был не слугой Сталина, а суверенным соучастником, порою даже вдохновителем сталинских преступлений»...
Забавно то, что человек, берущийся за писание книг о том времени, не понимает элементарного: в 1953 году в глазах народа, о котором он так весомо рассуждает, не существовало ни «сталинской тирании», ни «сталинских преступлений» — они появились только после доклада Хрущева на XX съезде. Но дело не в этом. Среди всей этой риторики есть она настоящая штука: даже по признанию самого Хрущева, Берия «отказался» от намерения стать во главе партии и государства, то есть в 1953 году у него этих намерений не было. В чем же тогда его обвиняют?
«Не из любви к народу, не из ненависти к Сталину и не из раскаяния в содеянных преступлениях, а исходя из политических расчетов и личных интересов в новых условиях Берия решил возглавить движение за реформы. Впиваясь глазами в умирающего учителя, Берия, может быть, тоже не собирался управлять иначе, чем Сталин, однако молчаливая, но грозная радость народа по поводу смерти тирана надоумила его: надо воспользоваться редким в истории случаем, когда сам палач может возглавить движение народа против наследства величайшей из тираний. То, что Хрущев сделал со Сталиным через три года на XX съезде, Берия хотел начать сейчас же. Он и начал это, освободив 4 апреля 1953 года "врачей-вредителей " и сам же обвинив сталинско-беpиевскую полицейскую систему в фальсификации и фабри-кации дел и инквизиции».
Не знаю уж, что Берия «хотел» и чего «не хотел», но я, впиваясь глазами в затрепанные страницы «самиздатовского» Авторханова, не нашла в них ничего, кроме того, что Берия был «за реформы». Более того: едва став министром во второй раз, он, как и в первый раз, тут же прекратил волну репрессий. В чем же тогда его обвиняют?
Юрий Жуков, историк:
«Но пока самое страшное крылось в ином. В том, что Берия не торопился пускать в ход то оружие, которое получил благодаря бесконтрольному руководству МВД. Даже не намекал, кто может стать следующей жертвой. Выжидал. Более того, вдруг поступил так, будто хотел опровергнуть представление о себе как о злопамятном и безжалостном сопернике в борьбе за власть».
То есть, получив под начало объединенное МГБ — МВД, Берия никого не арестовал, даже не намекнул, что хочет кого-то арестовать, и даже сделал что-то такое, что вызвало сомнения — а хочет ли он вообще бороться за власть? В чем же тогда его обвиняют?
И вот, когда начинаешь разбираться с теми обвинениями, которые «история» вешает на этого человека, то вскоре с удивлением убеждаешься, что, кроме ритуальных заклинаний о жестокости, коварстве и властолюбии, ничего-то и нет. То есть абсолютно, до смешного ничего! Вот самый яркий пример: пресловутые «бериевские репрессии». Тот же Авторханов называет его «верховным инквизитором страны на протяжении почти 20 лет». Да, о «бериевских репрессиях» все знают. Но пусть мне кто-нибудь скажет — а когда, собственно, они проходили? Ведь. репрессии — это вещь очень конкретная, с делами, дата-ми и приговорами. Так когда?
При банальном сопоставлении дат видно, что это явление совершенно виртуальное: Берия пришел в органы в конце 1938 года, сменив Ежова и прекратив его кровавую деятельность, и ушел оттуда в 1945 году, ненадолго вернувшись лишь после смерти Сталина. Тем не менее из книги в книгу, в том числе и у исторических писателей и даже У серьезных историков, кочует образ всемогущего кровавого шефа спецслужб, на совести которого миллионы человеческих жизней, причем этот образ существует вне всякого здравого смысла и даже вне реальной истории.
В качестве примера можно привести отрывок из книги Сергея Красикова «Возле вождей». По роду своей основной работы он был как раз «возле» вождей, не более того, а именно — служил в кремлевской охране. В своей книге он приводит диалог с некими «осведомленными людьми», которые говорят ему следующие вещи:
«Вопрос: ...Хрущев в своих мемуарах утверждает, что единственным человеком, заинтересованным в смерти Сталина, был Лаврентий Берия.
Ответ: В создавшейся ситуации заинтересованным в смерти Сталина был и Г. М. Маленков. Не Берия разгонял сталинскую охрану и подводил под арест Власика и Поскребышева, а именно Г. М. Маленков, но, как хитрый лис, делал это руками Л. П. Берии, чтобы комар носа не подточил. А стоило Сталину уйти к праотцам, тут же состряпал дело против Берии и избавился от него.
Вопрос. Ужасные подозрения. Могло ли быть такое?
Ответ: Оснований для этого, на мой взгляд, больше чем достаточно. При допросе шефом КГБ Л. П. Берией начальника личной охраны Сталина Власика у Николая Сидорови-ча создалось впечатление, что Берия досконально знал о сугубо личных беседах Власика с И. В. Сталиным. Что лишний раз дает основания предполагать о прослушивании службами Л. П. Берия кабинета и квартиры Генсека...»
Трудно сказать, в чем осведомлены «осведомленные» люди — в тайнах атомного ядра или же в разведении аквариумных рыбок, но только не в том предмете, по поводу коего они рассуждают. Хотелось бы знать, почему Маленков разгонял сталинскую охрану и подводил под арест Власика и Поскребышева руками Берии, а не, скажем, солиста большого театра Козловского? К соответствующим службам в то время они имели примерно одинаковое отношение. А также с какого перепугу служба Берия — Урановый комитет - прослушивала кабинет и квартиру генсека. Что она там надеялась узнать? Тайну водород-ной бомбы? Ну а после слов «шеф КГБ Лаврентий Берия» книгу можно закрывать и не открывать больше никогда, ибо этот автор - двоюродный брат историка Ф. Г. Волкова. Только второй вызывает духов, а первый владеет тайнами перемещения своих персонажей во времени, иначе как Берия ухитрился стать шефом спецслужбы, созданной почти год спустя после его смерти? Да, загадочный, чрезвычайно загадочный персонаж...
БЕРИЯ Лаврентий Павлович родился в селении Мерхеули Сухумского округа Кутаисской губернии (впоследствии район Абхазской АССР), в бедной крестьянской семье 17(29) марта 1899 года. В 1915 году поступил в Бакинское среднее механико-техническое строительное училище, с осени того же года начал участвовать в работе нелегального марксистского кружка, был его казначеем и в марте 1917 года вступил в РСДРП(б). В мае 1919 года окончил училище, получив диплом техника строителя-архитектора. В 1919—1920 годы руководит нелегальной большевистской организацией техников в Баку. Одновременно, по заданию Анастаса Микояна, руководившего большевистским подпольем в городе, становится агентом Организации по борьбе с контрреволюцией (контрразведка) при Комитете государственной обороны Азербайджанской республики (это и есть та работа на мусаватистскую контрразведку, которую ему все время ставят в вину).
С октября 1920 года по 1922 год учится в Бакинском политехническом институте, с октября 1920 года начинает работу в ЧК и уже к маю 1921 года становится начальником секретно-оперативной части и заместителем председателя Азербайджанской ЧК. Затем работает в ЧК, a позднее в ГПУ Грузии до декабря 1931 года. За эту работу дважды награжден орденом Боевого Красного Знамени, который тогда просто так не давали. В декабре 1931 года переходит на партийную работу, вскоре став первым секретарем Заккрайкома. Вносит большой вклад в развитие промышленности и сельского хозяйства Закавказья.
В 1938 году Берию переводят в Москву, и 22 августа он становится первым заместителем наркома внутренних дел, а в ноябре — наркомом. С его приходом в органы репрессии практически прекратились, начался пересмотр дел ежовских времен и освобождение заключенных. В 1939 году Берия становится кандидатом в члены Политбюро ЦК, а вскоре и членом Политбюро. Кроме того, в 1941 году его назначают заместителем Председателя СНК СССР и заместителем председателя Государственного комитета обороны. В апреле 1941 года ему поручено курировать наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, угольной и нефтяной промышленности, а во время войны ГКО возложил на него контроль над такими важными оборонными отраслями, как наркомат минометного вооружения, производство самолетов и моторов, производство боеприпасов, танковая промышленность. (За достижения в производстве боеприпасов ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.) Но самой важной областью, которую курировал Берия, была работа над советской атомной бомбой. В декабре 1945 года он оставляет работу в органах и занимается только делами промышленности.
То есть к началу 1953 года Берия уже семь (!) лет не работал в спецслужбах. Более того, тот факт, что Игнатьев в сложных случаях связывался не с Берией, а с другим заместителем предсовмина, Маленковым, доказывает, что он и не курировал органы, то есть вообще не имел к ним отношения. От Совета министров их курировал Маленков, а от ЦК партии — Хрущев. Да-да, Хрущев, с него и надо спрашивать за все эти дела! А все экивоки по поводу участия Берии в аресте Власика, или в «деле врачей», или вообще в любой деятельности спецслужб — попросту вранье. Так его Абакумов или сменивший его Игнатьев туда и пустили!
Существует по поводу этого человека и еще одна клевета. Братья Жорес и Рой Медведевы в своей книге «Неизвестный Сталин» пишут: «У четырех наиболее близких к Сталину в 1952 году партийных лидеров — Маленкова, Берии, Хрущева и Булганина — не было никаких выдающихся достоинств». Лукавят братья-историки, ой, лукавят. Действительно, Хрущев был чисто партийной фигурой и Никакими выдающимися достоинствами не блистал, он и на посту главы государства прославился в основном тем, что ботинком по трибуне ООН стучал, сажал кукурузу да едва не начал мировую ядерную войну. Про Маленкова сам Сталин говорил: «Это писарь. Резолюцию он напишет быстро, не всегда сам, но сорганизует людей... На какие-нибудь самостоятельные мысли и самостоятельную инициативу он не способен». Булганин — фигура загадочная: до войны был зампредом Совнаркома, с началом войны почему-то становится членом военного совета на фронте, с 1947 и до 1949 года — министр вооруженных, сил и зам-предсовмина, чем конкретно занимался после 1949 года — вообще непонятно. В общем, как сказала бы миссис Хадсон, по виду государственный деятель, но на способного не похож. Однако что касается четвертого члена этой компании, то есть одна вещь, которая не могла произойти в принципе. В те годы, когда в США уже был принят план ядерного нападения на СССР, ядерную программу страны дураку или посредственности поручить не могли. Можно было с уверенностью сказать, что после Хиросимы ядерные дела должны были оказаться в руках самого толкового из всех, кто окружал Сталина, ибо бездарность на таком посту могла слишком дорого обойтись.
По сути, это был единственный человек из соратников, на которого вождь мог опереться, ибо они тянули в одну сторону. Тандем Сталин — Берия был непобедим. Оставшись же один, Берия имел очень мало шансов не то что взять власть, но даже удержаться на плаву и элементарно сохранить жизнь себе и свободу своим близким. Как оно на самом деле и случилось.
БЕРИЯ КАК ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ
Из Абдурахмана Авторханова:
«...Через три месяца после смерти Сталина, когда Берия был фактически правителем страны...»
Сталин еще был жив, когда 5 марта 1953 года его бы»" шие соратники занялись реорганизацией государственной власти. Первое, что они сделали, самое для себя важное — это свели на нет сталинские партийные преобразования. Ликвидировав бюро президиума, они резко сократили численность Президиума ЦК. Туда вошли: Маленков, Берия, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович, Молотов, Микоян и из новых членов — Сабуров и Первухин. Фактически это было прежнее Политбюро. Президиум Совмина насчитывал пять человек — Маленкова, Берию, Молотова, Булганина и Кагановича, правда, последний был «министром без портфеля», фигурой чисто номинальной. Но все же он там присутствовал, знаменуя собой, что страна намерена идти и после Сталина по сталинскому пути — прежнему сталинскому пути.
Председателем Совета министров стал Маленков, оставаясь при этом одним из секретарей ЦК. Хрущев тоже получил пост секретаря ЦК. А еще одним из секретарей стал... Игнатьев. Для него, единственного из всех, вся эта история окончилась явным повышением. Однако очень быстро Маленков отказался от обязанностей секретаря, уступив главенство в партии Хрущеву. Все вроде бы вернулось на круги своя — как и не было XIX съезда...
Да, но кто на самом деле влиял на ситуацию? Ведь формально главой государства вообще был Ворошилов, занявший пост председателя Президиума Верховного Совета. Вроде бы самый значительный пост был у Маленкова, но ведь он — «писарь», как назвал его Сталин, и коль скоро на посту предсовмина находится вялый и безынициативный человек, то и сам этот пост становится малозначащим. С легкой руки не знаю уж кого, наверное, того же Никиты Сергеевича, нас стараются уверить, что он был близок к Берии, — но откуда, собственно, это известно?
Несмотря на то что Президиум ЦК, так же как и Политбюро, вроде бы был коллегиальным органов, но де-факто, по традиции, его должен был возглавить генсек, а за неимением такового один из секретарей ЦК. Им очень быстро стал Хрущев, не слишком умный, но чрезвычайно напористый и активный.
Среди фигур второго плана выделялся Берия, занявший пост министра вновь объединенных министерств внутренних дел и госбезопасности и сохранивший пост заместителя председателя Совета Министров и руководителя ядерного комитета. Наверняка этот вопрос был решен и согласован еще при Сталине, иначе 5 марта просто провели бы переназначение министра, и то не факт, не такой это был день, чтобы заниматься реорганизациями. Зачем мог хотеть этого назначения Сталин — тоже понятно. Ситуация слишком напоминала 1938 год, в стране шли репрессии, по поводу которых у главы государства возникали все большие и большие сомнения, и Берия был ему нужен, чтобы выполнить ту же роль, которую он с таким блеском выполнил в 1938 году — разобраться, что происходит в наркомате и привести его в порядок. Чем он, кстати, тут же и начал заниматься.
Министром обороны, второго силового ведомства, стал Булганин, и не надо недооценивать важность этого назначения. Теперь Хрущев — не Политбюро, а Хрущев, (поскольку Булганин был его старинным приятелем, еще с 1930-х годов, когда оба работали в Москве) в случае непредвиденного стечения обстоятельств мог пустить в ход армию. Биография Хрущева более-менее известна. А вот новый министр обороны — фигура в нашей истории весьма и весьма малоу поминаемая.
БУЛГАНИН Николай Александрович родился в 1895 году в Нижнем Новгороде, в семье рабочего. Окончил реальное училище, в 1917 году вступил в партию. Карьера его несколько зигзагообразна. До 1922 года был чекистом, затем перешел в Высший Совет Народного Хозяйства, в 1927 году назначен директором Московского электрозавода, но в 1931 году покидает этот пост ради председательства в Моссовете. С тех пор он подружился с Хрущевым, бывшим тогда первым секретарем Московского обкома. В июле 1937 года становится председателем Совнаркома РСФСР, в 1938-м— заместителем председателя Совнаркома СССР и председателем правления Госбанка. Однако в военной экономике ему не находится применения — Булганина, так же как и Хрущева, направляют членом военного совета на фронт. Комиссарил он до 1944 года, когда стал членом ГКО в должности наркома обороны. С 1947 по 1949 год —министр Вооруженных Сил, что, при том что Сталин оставался Верховным Главнокомандующим, а Берия курировал важнейший оборонные отрасли, особых полномочий не давало. В последние годы жизни Сталина — один из председателей Совмина. То есть если смотреть по развитию карьеры, то работник он из тех, что «на безрыбье». Зато дружок Никиты Сергеевича.
Чисто формально (или как нас пытаются уверить) друг другу в новом правительстве противоборствовали две группы: тандем Маленков — Берия и группа Хрущева. Но на самом деле в новой государственной верхушке противостояли две силы: Политбюро, «коллективный разум» партийного аппарата, куда относился и Маленков, - и Берия, точно так же чужой этому аппарату, как был ему чужим Сталин в начале 1920-х годов. По логике вещей, за ним должны были стоять «промышленники», но на самом деле его команда не успела оформиться, так что он был один. Не считать же серьезной поддержкой Кобулова в МВД...
Что представлял собой Берия как государственный деятель? Если, конечно, судить по тем делам, которые он реально делал, а не по тем, которых он не делал, потому что «выжидал».
Например, он меньше чем за месяц разобрался с надоевшим всем «делом врачей». Уже в начале апреля следователь Рюмин, инициировавший это дело, признался, что оно сфальсифицировано. Дело было прекращено, более того, сообщения об этом и о «недозволенных методах следствия» были напечатаны в газетах, по поводу чего в Политбюро возмущались, что Берия-де «опозорил партию». Ясна логика — пусть в избе мусору будет до потолка, только не выносить его наружу, чтобы никто не видел, что в избе грязно! Игнатьева освободили от обязанностей секретаря ЦК, и этим для него вроде бы все кончилось. Но только вроде бы.
Что еще сделал Берия?
Лаврентий Павлович не стал ускорять развитие событий. Более важным для себя в мае-июне посчитал иное. То, что должно было сделать его совершенно неуязвимым. Поставить в исключительное положение. Предопределить признаваемое всеми его бесспорное единоличное лидерство, а следовательно, и право определять внешнюю и внутреннюю политику. Сосредоточил все внимание на создании ракетно-ядерного щита страны. На том, что происходило на двух сверхсекретных полигонах..."99
Что же происходило на этих полигонах? На одном шли испытания новой ракеты ПВО, на другом готовились испытания водородной бомбы. Учитывая, что в США один за другим принимали все новые и новые планы ядерного нападения на СССР, и теперь уже не только «ответного удара», но и превентивные, он посчитал, что это важнее, чем сидение в Москве и дележка кресел и сфер влияния. Впрочем, все это он делал, конечно же, не просто так и не на благо государства, а исключительно для приобретения единоличного лидерства.
Именно такой ключ к решению всех международных вопросов должен был сделать Молотова, откровенного сторонника жесткого курса, безоговорочным союзником Берии. Превратить Булганина, становившегося самым грозным военным министром обороны в мире, в послушного сателлита Лаврентия Павловича. Привлечь на свою сторону двух из пяти членов узкого руководства, не претендовавших на лидерство...100
Какой кошмар! Какой злодей! На что только не идет человек в борьбе за власть — даже на то, чтобы честно выполнять свои должностные обязанности! Нет ему оправдания ни перед судом истории, ни перед партийным судом! «Алексей Иванович Аджубей в своей книге приоткрыл краешек завесы тайны над мотивами упреждающего удара
Хрущева. Оказывается, Берия придумал хитрый ход с амнистией после смерти Сталина. Она касалась больших групп заключенных. Берию беспокоило, что он уже не был властен автоматически продлевать сроки заключения тем, кто был отправлен в лагеря в годы массовых репрессий и свое отбыл. Они возвращались по домам и требовали восстановления справедливости. А Берии было крайне необходимо вновь отправить в ссылку неугодных, задержать оставшихся там. Тогда-то и начали выпускать уголовников и рецидивистов. Они тут же принялись за старое. Недовольство и нестабильность могли дать Берии шанс вернуться к прежним методам»101.
Ужас бериевской амнистии наиболее убедительно изображен в знаменитом фильме «Холодное лето 53-го». Правда, не совсем понятно, под какую категорию освобожденных подходят эти уголовные хари — не иначе, это беременные женщины, замаскировавшиеся налетчиками. Аджубей врет точно так же, как и его тесть. С подачи Берии Указом Президиума Верховного Совета были амнистированы: осужденные на срок до 5 лет, а также за некоторые должностные, хозяйственные, воинские преступления, женщины, имеющие детей до 10 лет, беременные, несовершеннолетние, пожилые и тяжело больные заключенные. И где в этих категориях место рецидивистам?
Много плохого еще сотворил Берия. Он ратовал за объединенную Германию, которая будет за это благодарна СССР, а не за разделенную, стремящуюся к объединению и ненавидящую ту силу, что ее разделила. Он настаивал, чтобы делопроизводство в национальных республиках велось не на русском, а на местном языке и работали там местные кадры, а не присланные из Москвы, и многое-многое другое.
В общем, он показал себя серьезным и разумным государственным деятелем, и совершенно непонятно, что могло иметь против него Политбюро. Берия был абсолютно не опасен, он прекратил репрессии, он не имел Намерения бороться за власть, что даже Хрущев признавал, да и не мог он за нее бороться, ибо не имел союзников в партийной верхушке, а один в поле не воин. Хваленый аппарат МГБ — МВД после семи лет владычества Абакумова, Игнатьева и Круглова надо было заново собирать по винтикам. Он ничего крамольного совершить не мог и ничего крамольного не хотел.
Так в чем же загадка Берии? За что его убили, а главное, почему его так ненавидят те, с чьей подачи этого человека объявили исчадием ада — а именно хрущевское Политбюро? Допустим, у него руки испачканы кровью — это вранье, но допустим! Но ведь у того же Хрущева руки в крови по локоть, но это никого не возмущает. Допустим, он был патологический бабник, насиловал в извращенной форме старшеклассниц — это тоже вранье, но допустим! Но ведь реабилитированная «жертва сталинизма» Авель Енукидзе насиловал 10—12 летних девочек, и никто по этому поводу не бьется в истерике. Допустим, он хотел захватить единоличную власть в стране — это тоже вранье, но допустим и это! Но ведь прочие соратники ели друг друга, как крысы, запертые в подвале, и все принимают это как должное, никто ни на кого не обижается. Почему же именно Берия представлен в обличий злодея всех времен и народов? За что?
Ответ напрашивается несколько парадоксальный: именно за то, что его не в чем было особо обвинить. Очень надо было, а оказалось не в чем! Реальных серьезных преступлений за ним не нашли, а объяснить, за что с ним вдруг расправились, было необходимо. И существовал для этого только один способ — так громко и долго кричать о его патологическом злодействе, чтобы все это услышали, запомнили и в конце концов поверили. Это ведь не охранник Хрусталев, которого можно просто убрать, это лицо заметное, тут обоснования нужны.
И, кстати, почему это так просто удалось? Ведь если Берия, опытный чекист, ввязался в борьбу за власть, он должен был понимать, с кем имеет дело, и должен был быть настороже. Один из исследователей его жизни, Алексей Топтыгин, пишет: «Если брать единицу измерения интуиции, ее следовало бы назвать «берия». А его взяли голыми руками. Как же он так оплошал? И здесь тоже напрашивается несколько парадоксальный ответ: а потому и взяли, что он не собирался ни с кем бороться — есть некие телепатические свидетельства, что он «хотел», но нет ни одного свидетельства, что в сторону этого «хотения» он сделал хотя бы шаг. Уже 9 марта он в своей речи на траурной церемонии говорил о «стальном единстве руководства» и не сделал ничего, чтобы это единство подорвать. Берия был настроен на нормальную работу и даже перед смертью, наверное, не успел понять — а что он сделал не так?
Юрий Мухин в своей превосходной книге «Убийство Сталина и Берии» на многих страницах, подробно и убедительно, сопоставляя информацию и показания свидетелей, доказывает, что никто Берию не арестовывал, что его попросту убили при аресте, и даже называет предполагаемых исполнителей этого преступления, ибо убийство без суда и следствия — преступление. «Дело Берии», равно как и будто бы имевшее место присутствие его на судебном процессе, было инсценировано. Никто из тех, кому можно доверять как свидетелям, после 26 июня не видел его живым. Более того, ни мне, ни моим знакомым историкам, журналистам, политикам ни разу не довелось общаться с человеком, который видел пресловутое «дело Берии», или даже слышать о ком-то, кто это дело видел, так что неясно, существует ли оно в природе. В общем, отсылаю всех желающих к книжке Мухина. По крайней мере меня он убедил.
Впрочем, Мухин не первый высказал эту версию. Первым был сын Берии Серго, который сказал своей матери 26 июня, перед тем как их всех арестовали, что отца они больше не увидят. Кстати, спустя много лет, когда он получил такую возможность, он начал интересоваться обстоятельствами смерти отца. «Я встретился с Н. Михайловым, который являлся официальным членом суда, — говорит он в интервью московской газете «Вечерний клуб». — Я с Николаем Александровичем был хорошо знаком еще по ЦК комсомола. Он мне сказал: "Я тебя обманывать не буду, я твоего отца на суде не видел: человек, который демонстрировал куклу (так он говорил), — это не твой отец. Насколько известно, он был убит в тот день. Как это произошло, я не знаю". То же мне сказал другой член суда — Н.Шверник.»102
Следующим, по крайней мере по утверждению Авторханова, собравшего все сплетни европейских бульваров, эту версию озвучил... сам Хрущев. «Хрущев рассказывал своим иностранным собеседникам, особенно коммунистам, как Берия был арестован и убит. Непосредственными физическими убийцами Берии у Хрущева в разных вариантах рассказа выступают разные лица, но сюжет рассказа остается один и тот же...» (Далее следует рассказ о заседании Президиума ЦК, о ловушке, подстроенной Берии, об его аресте — этот сюжет достаточно известен. — Е. П.). «Теперь, — рассказывал Хрущев, — мы стали перед сложной, одинаково неприятной дилеммой: держать Берию в заключении и вести нормальное следствие или расстрелять его тут же, а потом оформить смертный приговор в судебном порядке. Принять первое решение было опасно, ибо за Берией стоял весь аппарат чекистов и чекистские войска, и его легко могли освободить. Принять второе решение и немедленно расстрелять Берию у нас не было юридических оснований (а что, могут быть юридические основание для расстрела без суда и следствия в мирное время? — Е. П.) После всестороннего обсуждения минусов и плюсов обоих вариантов мы пришли к выводу: Берию надо немедленно расстрелять, поскольку из за мертвого Берии никто бунтовать не станет». Исполнителем этого приговора (в соседней комнате) в рассказах Хрущева выступает один раз генерал Москаленко, другой раз Микоян, а в третий раз даже сам Хрущев. Хрущев подчеркнуто добавлял: «Наше дальнейшее расследование дело Берии полностью подтвердило, что мы правильно расстреляли его».
Что же это было за расследование и что это было за дело? В чем обвиняли Берию? Его судили по статьям 58 1б (шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага), 588 (совершение террористических актов), 5811 (участие в организации), 58'3 (активная борьба против рабочего класса при царском строе или у контрреволюционных правительств) и за изнасилование колоссального количества женщин, что больше всего в этом деле смакуется. Уже сам список обвинений показывает, что дело лепилось по рецептам 1937 года. Эту тему также подробно, на многих страницах рассматривает Мухин, и всех интересующихся подробностями опять же отсылаю к нему. Но и без того ясно, что коль скоро Берия был убит, то надо же было как-то это обосновать, а следственно-судебная система (не только наша, но и любая) может при определенном заказе обосновать все что угодно. Особенно если арестованного уже нет в живых и ему совершенно все равно, что положат в основу уже приведенного в исполнение приговора.
Но мы тщетно будем искать в этих пунктах ответа на самый главный вопрос.
ТАК ЗА ЧТО ЖЕ ВСЕ-ТАКИ УБИЛИ ЛАВРЕНТИЯ БЕРИЮ?
Ясно одно: если партийная верхушка пошла на убийство, чем-то этот человек был ей очень опасен. И не Ужасными планами скинуть ее с насиженного трона — Берия ясно дал понять, что делать этого не собирается. Конечно, потенциально он был опасен — но за это у нас не убивают. По крайней мере, так не убивают, открыто и откровенно. Нормальный советский ход в борьбе за власть был отработан еще в 1937 году — переместить, отстранить, a потом арестовать и обычным порядком сфальсифицировать дело. Кстати, в этой открытости и откровенности тоже заложена загадка — ведь можно было выждать и убрать его тихо и незаметно. Похоже, что убийцы очень спешили...
Хрущев в своих откровениях перед иностранными собеседниками кое в чем лукавит. Он представляет решение о немедленном расстреле Берии как коллегиальный приговор всех членов Политбюро. «После всестороннего обсуждения минусов и плюсов обоих вариантов мы пришли к выводу: Берию надо немедленно расстрелять»... «Мы!» Так вот сейчас и поверим, что девять человек, немолодых, нерешительных и довольно трусливых, проштампуют такое решение — расстрелять без суда и следствия одного из первых лиц государства. Да никогда в жизни эти люди, всю жизнь безропотно работавшие под сильным лидером, не возьмут на себя такую ответственность! Они утопят вопрос в дискуссиях и в конце концов, даже при наличии оснований, все кончится высылкой куда-нибудь в Баку или Тюмень на пост директора завода — пусть там захватывает власть, если сможет.
Так оно и было, и тому есть убедительное доказательство. Секретарь ЦК Маленков в процессе подготовки заседания Президиума писал черновик его работы. Этот черновик был опубликован, и из него совершенно четко видно, о чем должна была пойти речь на этом заседании. Чтобы предупредить возможность злоупотребления властью, Берию предполагалось лишить поста министра МВД, и, возможно, если обсуждение пойдет по нужному руслу, освободить его также от поста заместителя председателя Совета Министров, назначив министром нефтяной промышленности в качестве крайней меры. И все. Ни о каком аресте, а тем более ни о каком расстреле без суда и речи не было. И трудно даже вообразить, при всем напряжении фантазии, что могло произойти, чтобы Президиум, вопреки заготовленному сценарию, экспромтом принял такое решение. Этого быть не могло. А раз не могло, значит, и не было. А о том, что этого не было, что вопрос этот вообще на Президиуме не рассматривался, говорит тот факт, что черновик был найден в архиве Маленкова — иначе бы он был передан для оформления решения и потом уничтожен.
Так что не было никакого «мы». Берию сначала убили, а потом поставили Президиум перед фактом, и ему пришлось выкручиваться, прикрывая убийц. Но кого именно?
А вот тут очень нетрудно догадаться. Во-первых, легко вычислить номер второй — исполнителя. Дело в том, что — и этого никто не отрицает — в тот день в событиях была широко задействована армия. В инциденте с Берией, как признает сам Хрущев, непосредственное участие принимали командующий ПВО Московского военного округа генерал-полковник Москаленко и начальник штаба ВВС генерал-майор Батицкий, да и сам маршал Жуков вроде бы не отказывается. Но, что еще более важно, зачем-то, по всей видимости, для инсценировки борьбы с «частями Берии», в столицу были введены войска. И тут выплывает очень важное имя — человека, который мог обеспечить контакт с военными и участие армии в событиях — министра обороны Булганина.
Нетрудно вычислить и номер первый. Кто больше всех лил грязь на Берию, полностью теряя самообладание и представляя его при этом исчадием ада? Никита Сергеевич Хрущев. Кстати, не только Булганин, но и Москаленко, и Батицкий были людьми из его команды.
Булганин и Хрущев — где-то мы уже встречали это сочетание. Где? Да на сталинской даче, в то роковое воскресенье 1 марта 1953 года.
Есть в событиях, происшедших после смерти Сталина, одна загадка — это судьба его бумаг. Архива Сталина как такового не существует — все его документы пропали. 7 марта какая-то спецгруппа, как утверждает Светлана, «по приказу Берии» (но это не факт) вывезла с Ближней Дачи всю мебель. Позднее мебель на дачу вернули, но уже без бумаг. Исчезли и все документы из кремлевского кабинета и даже из сейфа вождя. Где они и что с ними случилось—до сих пор неизвестно.
Естественно, считается, что архивами завладел Берия, как супермогучий шеф спецслужб, тем более что охрана подчинялась ведомству МГБ. Да, но охрана подчинялась госбезопасности, пока охраняемый был жив. Интересно, а кому подчинялась кунцевская дача после смерти Сталина? Тоже ведомству МГБ или, может быть, этой опустевшей раковиной распоряжался какой-нибудь правительственный АХО — административно-хозяйственный отдел? По другой версии, в изъятии архива принимала участие вся тогдашняя верхушка, озабоченная ликвидацией досье, которые собирал на них Сталин. Берия, естественно, также боялся, что будет предан гласности компромат на него, находящийся в этих архивах. Тоже верится слабо — при таком количество подельников уж кто-нибудь за столько лет непременно проговорился бы.
Кто ничего не знал о судьбе архива, так это Маленков. Почему — об этом несколько позже. Остается два варианта: либо Хрущев, либо Берия. Если предположить, что архив попал в руки Хрущева, то судьба его, скорей всего, печальна. Компромата на Никиту Сергеевича там могло быть немало — одно участие в ежовских репрессиях чего стоило! Искать все эти «досье» среди горы бумаг ни у него, ни у соратников не было времени, проще сжечь все оптом. А вот если первым успел Берия, то здесь ситуация совсем другая. Ему нечего было бояться каких-то таинственных «документов» в сталинском архиве, которые, будучи преданы гласности, могли бы его погубить, — едва ли на него что-то там было, если даже усилиями всей юриспруденции СССР, при том что это было очень нужно, не смогли накопать материала на одно более-менее приличное подрасстрельное дело. Но он был кровно заинтересован в компромате на бывших соратников Сталина—и для будущих возможных оказий, и для обеспечения собственной безопасности.
Косвенно о том, что архив, скорей всего, попал в руки Берии, свидетельствует его сын Серго. После убийства отца он был арестован, и вот как-то раз его вызвали на допрос, и в кабинете следователя он увидел Маленкова. Это был не первый визит высокого гостя, один раз тот уже приезжал и уговаривал Серго дать показания против отца, но не уговорил. Однако в этот раз он приехал за иным.
«— Может, в другом ты сможешь помочь? — как-то очень по-человечески он это произнес. — Ты что-нибудь слышал о личных архивах Иосифа Виссарионовича?
— Понятия не имею, — отвечаю. — Никогда об этом дома не говорили.
— Ну, как же... У отца твоего тоже ведь архивы были, а?
— Тоже не знаю, никогда не слышал.
— Как не слышал?! — тут Маленков уже не сдержался. — У него должны быть архивы, должны!
Он явно очень расстроился».
То есть исчезли не только архивы Сталина, но и архивы Берии, и Маленков ничего не знал об их судьбе. Конечно, теоретически их мог изъять и ликвидировать и Хрущев, но сделать это так, чтобы никто ничего не увидел, не услышал и не узнал? Сомнительно. Архивы Сталина — это еще куда ни шло, но архивы Берии тайно уничтожить было совсем уже невозможно. Да и не такой Хрущев был человек, чтобы совершить подобную операцию и не проболтаться.
Так что скорее всего архивом Сталина все-таки завладел Берия. Еще раз повторюсь, что уничтожать его, а тем более уничтожать собственный архив для него не имело смысла и девять шансов из десяти что он все бумаги где-то спрятал. Но где?
Честертон в одном из рассказов про отца Брауна писал: «Где умный человек прячет лист? В лесу». Именно так. Где были спрятаны мощи великого русского святого Александра Свирского? В анатомическом музее. А если надо спрятать архив, где умный человек его прячет? Естественно, в архиве!
Это только в романах наши архивы упорядочены, систематизированы и каталогизированы. Реальность же выглядит несколько иначе. Мне пришлось как-то раз беседовать с человеком, который бывал в архивах Дома радио. Он был потрясен тем, что там увидел, рассказывал, как он перебирал коробки с пластинками, не значившимися ни в каких каталогах, а просто сваленными в кучу, -там были записи спектаклей, рядом с которыми хваленые гергиевские постановки - как ишак рядом с арабским скакуном. Это один пример.
Другой пример можно найти в газетах, которые время от времени сообщают о сенсационном открытии в каком-нибудь из архивов, где нашли что-то совершенно потрясающее. Как делаются эти находки? Очень просто: какой-нибудь любопытный практикант заглядывает в сундук, в который никто до него носа не совал, и находит. А история с пропавшими редчайшими античными вазами, которые десятилетия мирно стояли себе в подвале Эрмитажа? Так что самый простой способ спрятать архив любого размера — это свалить его в какой-нибудь из кладовой другого архива, где он будет лежать в полной тайне и безопасности до тех пор, пока какой-нибудь любопытный практикант не заглянет в нее и не поинтересуется: а что это за пыльные мешки лежат в углу. И, открыв один из мешков, возьмет в руки бумагу с надписью: «В мой архив. И.Ст.»
Но все-таки за обладание компроматом тоже не убивают. Наоборот, это становится особенно опасным, ибо не исключена возможность, что в тайном сейфе у верного человека лежат самые важные бумаги в конверте с надписью: «На случай моей смерти. Л. Берия». Нет, должно было случиться что-то совершенно экстраординарное, чтобы такие достаточно трусливые люди, как Хрущев и его компания, решились на убийство, да еще такое спешное. Что бы это могло быть?
Ответ пришел случайно. Решив привести в этой книге биографию Игнатьева, я наткнулась там на такую фразу: 25 июня в записке Маленкову Берия предложил арестовать Игнатьева, но не успел. Тут, может быть, ошибка в дате, ибо 26 июня был «арестован» сам Берия, но, с другой стороны, возможно, он за несколько дней до того переговорил об этом с кем-нибудь устно, или тайный соглядатай в МВД донес Хрущеву. Ясно было и так, что новый нарком не собирается оставлять старого в покое. 6 апреля «за политическую слепоту и ротозейство» Игнатьев был снят с поста секретаря ЦК, а 28 апреля выведен из состава Центрального Комитета. По предложению Берии КПК было поручено рассмотреть вопрос о партийной ответственности Игнатьева. Но все это было не то, все это не страшно. И вот поступила информация, что Берия просит у Маленкова санкции на этот арест.
Для заговорщиков это была не опасность, это была смерть! Нетрудно догадаться, что на Лубянке бывшего начальника сталинской охраны раскололи бы, как орех и выжали, как лимон. Что было бы дальше - нетрудно предугадать, если вспомнить, как Берия целовал руку умирающему Сталину. Ни один из заговорщиков живым бы не встретил новый, 1954 год, их бы в лубянских подвалах Берия, наплевав ради такого случая на законность, лично сапогами забил.
Так вот обычно и случается с «гениальными экспромтами». Что делать? Убрать Игнатьева? Опасно: где гарантия, что у него в надежном месте у надежного человека не лежит описание ночи на сталинской даче, а может быть, и еще многого другого. Он-то знал, с кем дело имеет. Так что же делать?
А вот это — мотив! Из-за этого Берию действительно могли убить, более того, должны были убить, причем именно так, как это было сделано. Ибо арестовывать его было не за что, а из-за мертвого Берии, как справедливо заметил Хрущев, едва ли кто-нибудь стал бы поднимать шум: что сделано, то сделано, мертвого не вернешь. Тем более если представить все так, будто он оказал вооруженное сопротивление при аресте. Ну а потом дать поработать пропаганде, чтобы та представила его чудовищем и суперзлодеем, чтобы благодарные потомки могли сказать: «Это могло быть преступлением, но это не было ошибкой».
Цитируем. Вспоминает полковник в отставке А. Скороходов:
«В ноябре 1953 года... как-то вечером позвонили из Штаба лагерного сбора: "Приезжай как можно скорее, познакомишься с одним любопытным документом". На следующий день валил снег, мела метель. Полеты, а следовательно, и тренировки были отменены. Поехал в лагерь, к начальнику штаба. Тот открыл свой сейф и вытащил оттуда тоненькую книжку в мягком сером переплете. К книжке скрепкой был прикреплен список. Найдя в нем мою фамилию, майор поставил возле нее галочку и протянул мне книжку:
— Читайте, товарищ подполковник, узнаете много интересного. — Помявшись, добавил: — Гадости тоже. Приказано довести документик. Распишитесь в списке и читайте в соседней комнате сколько душе угодно.
Посередине страницы было написано крупно: «Обвинительное заключение по делу Берия по ст. ст. УПК...» — и шло перечисление статей, которые я, естественно, не запомнил. Так вот оно что! Состояние лихорадочного возбуждения охватило меня. Теперь опять же не помню весь текст, но основные разделы остались в памяти.
Незаконное преследование и расстрел родственников Серго Орджоникидзе и бесконечные грязные похождения растленного маршала госбезопасности. Насилие, нар- котики, обман. Использование высокого служебного положения. Среди его жертв — студентки, девочки, жены, уведенные от мужей, и мужья, расстрелянные из-за жен...
Читал я не отрываясь, без перерывов и раздумий. Сначала залпом, потом помедленнее, ошарашенно, не веря глазам, перечитывая отдельные места. Записывать было ничего нельзя. Вышел из комнаты, отдал книжку веселому майору, тот подмигнул:
— Ну, каков Лаврентий Павлович?
— Как в помойную яму окунулся, — ответил я». Заодно на Берии отрабатывался механизм будущей компрометации Сталина. «Закрытая» информация, которая распространялась по партийной линии, по закрытым спискам. Одноразовое чтение, с запретом делать записи -так, чтобы нельзя было вернуться к прочитанному, подумать и сопоставить. И, наконец, беспроигрышный эмоциональный ход, шоковая терапия — вбросить в тогдашнее пуританское общество рассказ о сексуальных подвигах министра госбезопасности. Особенно тут изнасилованные школьницы хорошо смотрелись. Ведь что спустя столько лет осталось в памяти подполковника Скороходова? Родственники Серго Орджоникидзе да секс, больше ничего. Логика тут простая: если даже Берия не виновен во всем остальном, то за одних этих женщин его, подонка, дважды расстрелять следовало. То есть, если называть вещи своими именами, по партийным каналам была запущена грязная сплетня, которая мгновенно разошлась по стране. Задача была выполнена, враг опозорен и уничтожен. А кроме прочего, второе убийство Берии послужило репетицией к состоявшемуся три года спустя второму убийству Сталина.
P. S. Кстати, насчет женщин — а то ведь про самое интересное-то и не рассказали. Тот, кто хоть раз бывал в суде, листал уголовное дело или смотрел хороший детектив, прекрасно знает, что в материалах дел совершенно четко указывается: где, когда и при каких обстоятельствах происходит преступление. И если говорится, что это произошло на работе, значит, на работе, а если на даче — то значит, на даче. Более того, юристы в своей дотошности конкретизируют, в какой именно комнате, в какое время суток и пр. Так вот, по делу о сотнях изнасилованных дам, школьниц и пр. свидетель обвинения, бывший порученец Берии Саркисов показывает: «Как правило, такие знакомства намечались им по время его прогулок около своего дома... Женщины на квартиру Берии доставлялись, как правило, на ночь...» И даже сам Берия «показал» на суде: «Этих женщин привозили ко мне на дом, к ним я никогда не ходил».
Так что ошибиться невозможно, в материалах дела четко указано: дом Берии, квартира Берии. Все бы ничего, но пресловутый особняк «растленного маршала госбезопасности» представлял собой двухэтажный домик, где на первом этаже размещалась охрана и пункт связи, а на втором жил он сам со своей семьей, занимая пять комнат. А семья была такая: сам Берия, его жена, сын, невестка и Двое их детей (в момент ареста невестка была беременна третьим ребенком). По ночам все они, естественно, были дома. Сын в своих воспоминаниях ни словом о сексуальных похождениях отца не обмолвился. Более того, жена Берии была не московской эмансипэ легкого поведения, а добропорядочной грузинкой. Тот, кто знает грузинок, может вообразить себе, что произойдет, коли муж посмеет явиться домой с любовницей. Не иначе, был там где-то возле дверей выход в пятое измерение, где нарком их и насиловал. Потому что ну просто негде...
Думаю, другие пункты обвинения, типа шпионажа в пользу англичан или намерения устранить руководителей партии и правительства, можно уже не обсуждать...
P. P. S. Из письма Берии членам Политбюро, написанного в заключении: «Дорогие товарищи. Со мной хотят расправиться без суда и следствия, после 5-дневного заключения, без единого допроса, умоляю Вас всех, чтобы этого не допустили... Еще раз умоляю всех, особенно товарищей, работавших с Лениным и Сталиным, обогащенных большим опытом и умудренных в решении сложных дел т-щей Молотова, Ворошилова, Кагановича, Микояна. Во имя памяти Ленина и Сталина, прошу, умоляю незамедлительно вмешаться, и Вы все убедитесь, что я абсолютно чист, честен, верный Ваш друг, товарищ, верный член Вашей партии...
...И так далее, смесь отчаяния и страха, по образцу тех писем, которые писали перед казнью «оппозиционеры». Неужели кто-то думает, что у нас писем подделывать не умеют? Он был не дурак, его арестовали на заседании Политбюро с согласия все тех же «дорогих товарищей», он прекрасно знал им цену, знал, куда попал и что его ждет. А теперь взгляните на фотографию Берии, взгляните внимательно: станет ли этот человек, даже под угрозой смерти, лизать сапоги своим палачам? Не та ли это лишняя улика, которая ставит под сомнение достоверность всей картины?
P. P. P. S. Кстати, помните три странных письма Baсилия Сталина из заключения? Заявление, письмо Хрущеву и письмо с осуждением «антипартийной группировки», которые очень похожи на фальшивки? Со вторым все ясно сразу: низкопоклонный панегирик Хрущеву, написанный сыном Сталина в стиле худшей из районных партийных газет долженствовал греть сердце Никиты Сергеевича и при случае мог пригодиться. Мало ли там, опубликовать или оставить для истории, чтобы потомки знали, какой он был великий... А вот с двумя другими письмами все куда интереснее. По жанру они представляют собой «роман в романе». Автор письма говорит вроде бы об одном, а потом, пользуясь каким-то небольшим поводом в тексте, вдруг начинает многословно и путанно поливать Берию, так многословно и с такой ненавистью, что создается ощущение, будто сами письма написаны с этой только целью. Вот, мол, и сталинские дети тоже ненавидят Берию — а уж они-то знают... И опять перестарались. То, что Василий терпеть не мог Берию, допустить можно — вдруг там есть что-то такое, чего мы не знаем, но поверить в его горячую любовь к Хрущеву и в сердечную солидарность с партийной склокой —уж увольте...
Глава 24
КАК УБИВАЛИ СТАЛИНА
А вот теперь можно поговорить и о великом правдолюбце Никите Сергеевиче Хрущеве и его знаменитом докладе на XX съезде партии, которым закончилась в нашей стране «мрачная эпоха сталинизма». Хрущеву мало было получить власть, мало расправиться с Берией — ему нужна была голова Сталина. Зачем? Тому несколько причин, и политических, и психологических, и личных.
Кто создавал культ Ленина? Кто сделал из этого удачливого политического авантюриста «гения всех времен и народов»? Культ Ленина создал Сталин. Зачем? Ясно зачем — чтобы на него опереться в своей работе, ибо всегда удобнее опираться на кого-то, чем на себя самого.
Кто создавал культ Сталина? Тоже ясно. Культ Сталина создал партаппарат. Зачем? С той же целью — чтобы на него опереться, освятить именем «живого бога» партию и себя, ибо всегда удобнее быть частью великого целого, чем частью просто какого-то целого. Культ Сталина нужен был аппарату для утверждения и упрочения своей власти.
А вот что такое «культ личности»? Кто придумал этот термин и с чем его едят?
Из Абдурахмана Авторханова
«Начало десталинизации и даже возникновение самого выражения "культ личности " ошибочно связывается с Хрущевым и XX съездом: впервые это выражение было yпотреблено через три месяца после смерти Сталина, когда Берия был фактически правителем страны».
Что самое интересное, этот факт как бы подтвержден: на Пленуме, который состоялся сразу после «ареста» Берии, среди прочих страшных грехов, его обвиняли и в этом. Бывший член Политбюро А. А. Андреев с ужасом говорил: «Он... начал дискредитировать имя товарища Сталина, наводить тень на величайшего человека после Ленина... Я не сомневаюсь, что под его давлением вскоре после смерти товарища Сталина вдруг исчезает из печати упоминание о товарище Сталине... Появился откуда-то вопрос о культе личности...».
И сразу два вопроса: под чьим давлением что-либо могло попасть в печать или исчезнуть из печати? И кто первый заговорил о «культе»?
....Андреев возмущается, а Маленков на том же самом Пленуме вдруг заявляет: «Надо открыто признать... что в нашей пропаганде за последние годы имело место отступление от марксистско-ленинского понимания вопроса о роли личности в истории. Не секрет, что партийная пропаганда вместо правильного разъяснения роли коммуни-стической партии как руководящей силы в строительстве коммунизма в нашей стране сбивалась на культ личности... Вы должны знать, товарищи, что культ личности Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовали. Мы не имеем права скрывать от вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной».
Ему же, Маленкову, принадлежит и первое зафиксированное упоминание этого термина. Еще 10 марта на заседании Президиума он заявил: «В прошлом у нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности... считаем обязательным прекратить политику культа личности!»
Но не стоит думать, что за этими заявлениями стояло какое бы то ни было осуждение Сталина. Маленков всего лишь демонстрировал лояльность соратникам по Политбюро, показывая, что он, хотя и является председателем Совнаркома, ни в коей мере не претендует на роль Вождя. Он и не претендовал, он этой роли пуще огня боялся — но вдруг кто не так подумает?
Однако и Берия тоже говорил о культе личности — несколько позже, в мае, и тоже не как о сталинском преступлении, а как о форме власти. Более того, этим явлением был недоволен и сам Сталин, что не один раз фиксировали зарубежные исследователи, более объективные, чем наши. Культ раздражал Сталина безмерно, но сделать с ним он ничего не мог, все равно в каждом сложном случае головы соратников по Политбюро, все как одна, поворачивались в его сторону. Так что надо очень четко различать нападки на «культ личности» как явление и политическое уничтожение Сталина — это овощи совсем из разных огородов.
Что же касается исчезновения упоминания имени Сталина из печати, то печатью ведал отнюдь не Берия и не Маленков, а совсем другой человек — секретарь ЦК КПСС по идеологическим вопросам. В марте 1953 года их было целых два человека — П. Н. Поспелов и М. А. Суслов. «Указание» печати могли дать только они — значит, они его и дали. М. А. Суслову в то время был 51 год. Он профессиональный партаппаратчик, «родом» из ЦКК — РКИ, в 1939 году переходит в номенклатуру, став первым секретарем Ставропольского крайкома. В 1952 году введен Сталиным в тот самый, сформированный им Президиум ЦК. Второй же «идеологический» секретарь, П. Н. Поспелов -фигура куда более интересная. Несмотря на очень небольшую, всего в четыре года, разницу в возрасте, он относится совсем к другому поколению, нежели Суслов. Если последний принадлежит к числу «послевоенных» большевиков (вступив в партию в 1921 году), то партийный стаж первого исчисляется с 1916 года. А это, согласитесь, существенно. По профессии историк, Поспелов в 1940 -1949 годах был главным редактором «Правды». Опытнейший идеолог, без сомнения, политикой средств массовой информации в то время ведал он, а не малоопытный Суслов. И, строго говоря, то, что Сталина начали мало упоминать в газетах, — это правильный шаг. Писать о нем так, как раньше, было нельзя, а чтобы разработать новую идеологическую политику, требовалось время.
Так что начало «десталинизации» с Берией никак не связано. А вот что реально связано с ним и очень сильно затруднило существование Политбюро, так это процесс реабилитации невинно осужденных — в том, что касалось юстиции, да и вообще работы, Берия был человек-машина. Уже к концу апреля вышло на свободу более тысячи человек, арестованных, после войны,— в основном это были люди, занимавшие крупные посты. Кстати, в этом отношении бытует еще один устойчивый миф — то, что начало реабилитации связано со смертью Сталина и стало возможным только после его смерти. Но «после этого» не значит «вследствие этого» — на самом деле этот процесс был связан не со смертью Сталина, а с приходом Берии в органы госбезопасности, и доказательством тому— 1938 год, когда было точно то же самое, те же пересмотры дел и освобождения осужденных, а Сталин в то время был вполне жив и здоров.
Весть о том, что «оправдывают», мгновенно разнеслась по стране, и в ЦК, ЦКК, в прокуратуру валом пошли заявления и просьбы. После исчезновения Берии запущенный им процесс продолжался, все более ускоряясь, но пока еще не доходя до абсурда (до абсурда он дошел, когда за дело взялся Хрущев). Трудно сказать, сколько в нем было «доброй воли» новых властей и какими словами они поливали покойного «инквизитора», однако машина работала, так просто ее было уже не остановить. Приговоры отменялись один за другим — по «ленинградскому делу», по другим кампаниям. Начали потихоньку пересматриваться приговоры 1930-х годов. К концу 1954 года были реабилитированы около 10 тысяч человек, тоже в основном достаточно высокопоставленных.
Процесс все набирал и набирал обороты, и Президиум ЦК создал специальную комиссию, которая должна была изучить материалы о репрессиях. Председателем комиссии поставили Поспелова, (он же был и основным автором «доклада Хрущева»). Уже к февралю 1956 года комиссия представила доклад объемом в 70 машинописных страниц. После отставки Хрущева, когда к власти пришло новое поколение аппаратчиков, Поспелов, отставленный от ЦК, работал в Академии наук и, несмотря на политическую конъюнктуру, с огромным уважением отзывался о Сталине. Как же так — сталинист вдруг становится автором доклада, проникнутого такой ненавистью к «вождю народов»?
А так, что одно другому нисколько не противоречит. Анализ процесса, именуемого «массовыми репрессиями», не входит в задачу этой книги — даст бог, будет вторая, там и поговорим. Однако вкратце, в двух словах, можно сказать, что это явление чрезвычайно многослойное. Есть там дела реальные: о заговорах и шпионаже, политические процессы над твердокаменными оппозиционерами, дела о преступлениях зарвавшихся хозяев регионов и «поплывших» от власти совпартчиновников. Есть и дела фальсифицированные: сведение счетов в коридорах власти, подсиживание по службе, коммунальные склоки, писательское соперничество, клиническая психиатрия — подлость следователей и подлость доносчиков. А вот чего так и не удалось обнаружить — так это дел, состряпанных по указанию Кремля. Обратные примеры есть — когда по воле Сталина кого-то выводили из-под расстрела, а то и вовсе освобождали, но прямых —увы... И деятельность Поспелова ни в коей мере не является антисталинской - он всего лишь продолжил тот процесс пересмотра дел, который начали еще Сталин с Берией в 1938 году. Просто результаты его работы достаточно грубо передернули.
Что касается того факта, что Сталин несет личную ответственность за репрессии, — то она, конечно, есть, эта ответственность, в той мере, в какой глава государства отвечает за то, что происходит при нем в стране. В этом смысле и Николай Второй является виновником русской революции, однако Православная церковь его канонизировала, и знала за что. Но не в той мере и не в том смысле эту ответственность представил Никита Сергеевич Хрущев.
Вот конкретный пример жульничества, правда это нынешние историки постарались, но метод тот же. В докладе комиссии Поспелова говорится: «Сталину и некоторым членам Политбюро систематически направлялись протоколы допроса арестованных, по показаниям которых проходили работавшие еще члены и кандидаты в члены ЦК КПСС, секретари нацкомпартий, крайкомов и обкомов. Проводя массу необоснованных арестов, Ежов на совещаниях открыто заявлял, что он действует по указаниям сверху». Отсюда делается вывод о том, что репрессии направлялись Сталиным. Да, конечно, если представлять его в виде Господа Бога, который знает все, то так оно и есть. Но... как-то раз Феликс Чуев спросил у Молотова: как же так, вы ведь знали этих людей, знали, что они невиновны? И тогда у старика буквально вырвался крик души! Мол, передо мной лежало следственное дело, протоколы подписанные — что я должен был делать? А в самом деле — что он должен был делать? Что они все должны были делать, видя перед собой следственное дело с доказательствами вины? Как сказал тот же Молотов: «Вас бы на наше место!»
Что же касается Ежова, то что вы от него хотите? Чтобы он, отвечая на недоуменные взгляды подчиненных, говорил: «Я действую так, как моя левая нога захочет да как мой зам Фриновский за бутылкой подскажет?»
Если присмотреться, то в докладе можно очень четко разделить поспеловский текст и хрущевское вранье. По стилю, по лексике, по личной, желудочной какой-то ненависти к Сталину. Но не надо, опять же, романтических предположений — отнюдь не личная злоба стала причиной появления этого документа. То есть и личная злоба тоже, конечно, но Никита Сергеевич много лет смирял себя, будучи верным соратником Сталина и, если бы нужно было, он смирял бы себя и дальше. Ничего бы не было, если бы появление этого доклада не было выгодно тем, кто пришел к власти.
Как вспоминает Хрущев, причиной того, что пресловутый доклад был прочитан перед съездом, стала совесть. «На нашей совести, — мучался он, — останутся сотни тысяч расстрелянных людей, две трети состава Центрального Комитета, избранного на VII партийном съезде. Редко, редко кто удержался, а так весь партийный актив был расстрелян или репрессирован. Редко кому повезло, и он остался живым...»
И вот, во время одного из перерывов, он начал уговаривать членов Президиума ЦК предать гласности записку Поспелова. «Как быть с расстрелами, арестами? Кончится съезд, и мы разъедемся, не сказав своего слова. Ведь мы уже знаем, что люди, подвергшиеся репрессиям, были невиновны... Это честные люди, преданные партии, преданные революции..» Ну и так далее. На него набросились с возражениями, говорили об авторитете партии, страны — но Хрущев был непоколебим: «Скрыть ничего невозможно. Люди будут выходить из тюрем, приезжать в города к родным. Они расскажут своим родственникам, знакомым, друзьям, товарищам все, как было. Достоянием всей страны, всей партии станет то, что те, кто остался в живых, были невинно репрессированы. Люди отсидели 10—15 лет, а кто и больше, совершенно ни за что...» Ну и в итоге он переломил всех, уговорил всех и выступил с докладом.
Впрочем, не надо обольщаться на предмет совести — перед нами явно одна из очередных «сказок дедушки Никиты». «Мы уже знаем, что они были невиновны» — можно подумать, Хрущев не знал этого тогда, когда раскручивал репрессии в Москве, а потом на Украине. А если Хрущев не знал, что второй секретарь Московского обкома (к примеру) на самом деле невиновен, то откуда мог знать это Сталин?
Как на самом деле проходили репрессии, члены тогдашнего Политбюро знали превосходно. У них были совсем другие мотивы. При внимательном прочтении даже и хрущевского текста великолепно видно, что отнюдь не муки совести послужили причиной доклада, а тот факт, что пошел процесс реабилитации и теперь ничего нельзя скрыть. Именно реабилитация невинно осужденных заставила предать гласности эту сторону жизни Советского Союза. Потому что если бы не она, то кто бы поверил свидетельству репрессированных, что те сидели ни за что? (Да поговорить с нынешними отсидевшими по уголовным делам — из них девять человек из десяти осуждены «ни за что», по ошибке.) И только факт официальной реабилитации позволял освобожденным зэкам говорить о своей невиновности. Спасибо Лаврентию Павловичу Берии, запустившему этот процесс. Неужели кто-то думает, что Хрущев, у которого руки были по локоть в крови этих самых «соратников», допустил бы реабилитацию, если бы ко времени его воцарения процесс не стал необратимым, так что надо было срочно отмазываться?
И второе — ведь в этих дебатах нет ни слова лично о Сталине. Предлагается предать гласности факт необоснованных репрессий — только и всего. Но тут неизбежно встает один из «вечных» русских вопросов — «кто виноват?» Что могли ответить на это недавние правители той самой страны, где все это совершалось? Да свалить все на мертвого, только-то и делов! Как говорил писатель Владимир Крупин по этому поводу: «Доклад Хрущева на XX партийном съезде был вовсе не для того, чтобы разоблачить культ личности Сталина, а для того, чтобы свалить всю вину только на Сталина. Ворье закричало: «Держи вора».
И вот тут-то и понадобился «культ личности» — сказка об абсолютной диктатуре в кремлевских «верхах», о том, что противление Сталину могло стоить жизни. Иначе как объяснить, что Политбюро, коллегиальный орган, позволило развернуть такую кампанию? Вы-то, родимые, куда смотрели?
Забавная мелочь о нашем радетеле «за правду». Ведь Даже в «муках совести» — вы заметили, о ком говорил Хрущев? Крестьянин по происхождению — вспомнил ли он о крестьянах? Рабочий по профессии — вспомнил ли о Рабочих? Нет, Никита Сергеевич говорил о вполне определенной категории репрессированных — о партийном активе. Именно они терзали его совесть, именно их он не мог простить Сталину. О крестьянах вообще ни слова, да и остальные его не слишком-то волновали. В этом основная суть «десталинизации» и борьбы с культом личности — извиниться перед репрессированными партаппаратчиками, их женами и детьми, извиниться и... заполучить их в свой лагерь. Они были очень и очень нужны Хрущеву и компании.
После того как в сентябре 1953 года Хрущев стал Первым секретарем ЦК, его команда могла устраивать первый банкет — наконец-то они пришли к власти. Но эта власть пока что была чрезвычайно шаткой, по нескольким причинам. Первая заключалась в масштабе личностей партийной верхушки. Практически все отмечают, что ближайшие соратники Сталина были людьми мелкими для занимаемых ими постов — мелкими именно как личности. Вот только выводы из этого делают, как всегда, фрейдистские — что снедаемый жаждой величия Сталин специально окружал себя пигмеями. Но так ли это? Увы, он терпеть не мог послушных и безынициативных людей, сам страдал от таких соратников и всячески третировал покорных ему «слабаков» — но ничего не мог сделать. Сталинское окружение было отборным, это были сливки, лучшие из тех, кого мог предоставить ему партийный аппарат, самые надежные и работоспособные. Уж какие были, такие были... Так что первая и основная проблема новой власти была — самоутверждение, доказательство своего права занимать место во главе государства. И тут ничего лучше «культа личности» было просто не придумать. Мол, да, Сталин был великим — но он был и великим злодеем. Да, мы — маленькие, может быть, не очень умные, но мы принесли вам освобождение... Как любимый герой нашей детворы старик Хоттабыч на арене цирка создавал и разрушал воздушные замки, так и «старик Сергеич» на глазах изумленного народа торжественно разрушил тюрьму, о существовании которой оный народ не ведал и ведать не мог, поскольку волшебник от политики ее непосредственно перед тем усилием мысли создал. Реальные тюрьмы остались в неприкосновенности, продолжались и необоснованные репрессии, по сфальсифицированным делам — три примера таких осуждений приведены в этой книге: генерал Власик, Василий Сталин, Берия, но есть и другие, и много...
Вторая проблема была — на кого опереться. Опора сталинского режима — народ — мало подходила для Хрущева и компании. К этой публике, оседлавшей тогдашний СССР, больше всего подходила фраза, оброненная Сталиным по поводу Булганина: «Он сидит на коне, как начальник Военторга». А народ, он ведь не слепой... Хрущевскому режиму нужна была своя база, пусть не такая большая, но надежная и преданная. Как и где ее взять? А тут он просто, практически даром, получал себе социальную базу, маленькую, но чрезвычайно активную. Во-первых, на сторону Хрущева автоматически становились репрессированные аппаратчики, выпущенные из лагерей и реабилитированные, а также члены их семей. Это была хорошая команда, опытная, образованная и накопившая много ненависти к режиму, который их посадил, а если немножко помочь детям репрессированных получить высшее образование и занять хорошие посты, то будет и энергичная образованная смена. Чувство семьи, личная преданность — очень полезные в политике вещи. Это сказалось в 1990-х годах, когда и сам Хрущев давно умер, — ибо вторую реабилитационную волну проводили как раз дети «детей Арбата», занявшие к тому времени хорошие посты.
Во-вторых, на стороне Хрущева оказывались диссидентствующие интеллигенты — они всегда на стороне критики и разрушения, иначе не умеют. Публика это немногочисленная, но владеющая словом и местом в СМИ, а поэтому крайне полезная. И наконец, на все это покупалась молодежь, всегда ждущая перемен. А молодежи было много. В 1953 году около 60% населения страны составляли люди до 30 лет — война постаралась. Так что выгодно, крайне выгодно было Хрущеву все это проводить. Но и причина для личной ненависти у него тоже была.
ЗАГАДОЧНАЯ СУДЬБА ВАСИЛИЯ СТАЛИНА
Это очень хорошо, когда тебя кто-то любит. Юрий Мухин неравнодушен к Берии, оттого-то, не поверив в образ монстра, начал копать и накопал столько всего, что совершенно изменил представление о нем. К Иосифу Сталину сейчас хорошо относятся многие, поскольку ветер истории постепенно сдувает мусор с его могилы. А вот Николай Зенькович любит Василия Сталина, чем-то очаровал его лихой и отважный летчик, и он не поверил в официальную версию его жизни и смерти, начал копать и тоже много всякого накопал.
Зенькович, настоящий исследователь, начал с проверки аксиоматики, усомнившись в вещах, которые считались общеизвестными, — в том, что Василий Сталин незаслуженно стал генералом, что он был законченный алкоголик, что после освобождения из тюрьмы спился и умер от водки. Об этом, в частности, пишет и Светлана — вот только откуда это известно ей, практически не общавшейся с братом и вообще не видевшаяся с ним после тюрьмы?
Как сложилась судьба Василия после смерти отца? Вариант Светланы Аллилуевой: «Он сидел на даче и пил. Ему не надо было много пить. Выпив глоток водки, он валился на диван и засыпал... В дни похорон он был в ужасном состоянии и вел себя соответственно — на всех бросался с упреками, обвинял правительство, врачей, всех, кого возможно, — что не так лечили, не так хоронили...
Его вызвали к министру обороны, предложили утихомириться. Предложили работу — ехать командовать в один из округов. Он наотрез отказался, — только Москва, только авиация Московского округа — не меньше! Тогда ему просто предъявили приказ: куда-то ехать и работать там. Он отказался. Как, - сказали ему, - вы не подчиняетесь приказу министра? Вы что же, не считаете себя в армии? -Да, не считаю, - ответил он. Тогда снимайте погоны -сказал министр в сердцах. И он ушел из армии. И теперь уже сидел дома и пил - генерал в отставке...».
Если верить Светлане, тут начальство Василия проявляет верх милосердия: за неподчинение приказу могли ведь и под трибунал отдать. Конечно, это было бы нелепо и вызывающе — сына Сталина под трибунал! Но, с другой стороны, судить сына Сталина по статье 58-10-это что, не нелепо? Ему вменили «антисоветскую агитацию и пропаганду» за то, что он-де «высказывал клеветнические измышления в отношении высшего руководства страны по поводу организации похорон его отца».
Но на самом деле не он ушел из армии, а его 26 марта уволили в запас, без права ношения военной формы, за «морально-бытовое разложение» (если за то, что вытворял Василий, увольнять, то СССР остался бы без армии! Помните фильм: «Анкор! Еще анкор!»?). А 28 апреля его арестовали, по версии той же Светланы, за то, что он совсем «потерял голову» — пил, поносил всех, общался с какими-то иностранцами. И тут же автоматически запускается версия, что арестовал его Берия. За что? А не любил! Ненавидел Сталина и ненавидел его сына. Как же так — целовал руку отца перед смертью, а после смерти уничтожал сына? А вот такой он, гад, двуличный...
...Сперва насторожил маленький фактик, приведенный Зеньковичем. Ссылаясь на «заслуживающие доверия источники» — а у этого въедливого исследователя они действительно заслуживают доверия! — он говорит, что друзья-летчики предупредили Василия о грядущем аресте. («Никто не знает, естественно, что думал в те мгновения Василий Сталин, но одна мысль пронеслась в его голове наверняка: «Дядя Лаврик, дядя Жора! Предали, мерзавцы!»103 - такова реакция автора.) Василий привел в порядок свои бумаги, застрелил любимую овчарку и стал ждать. А наутро пришли «бугаи-чекисты»...
Но что-то зацепило меня в этом эпизоде, что-то здесь было не так... Откуда «друзья-летчики» могли знать о грядущем аресте Василия? Они что, имели друзей-собутыльников на Лубянке? Ой ли, ведь военные и чекисты сильно друг друга не любили, если не сказать ненавидели... А вот в военной прокуратуре у них собутыльники наверняка были. И, если арест планировало военное ведомство, которое имеет свою юстицию, тогда другое дело, тогда все сходится.
Кроме того, Зенькович пишет, что Василия Сталина реабилитировала Военная коллегия Верховного суда России по протесту Главной военной прокуратуры.104 И вспомнился мне случай из детства, когда мы с подружкой тщетно пытались упросить военный патруль забрать вконец распоясавшегося соседа-алкоголика. «Военный? — спросили двух перепуганных девчонок патрульные. — Нет? Тогда мы не имеем права!» В этот момент я на всю жизнь поняла, что у армии своя юстиция. Конечно, если Василий был уже в отставке, то его вполне могло арестовать и МВД. Но простая логика говорит, что, коль скоро протест приносит военная прокуратура, значит, и арестован он был по представлению военной прокуратуры. Ведь его судили не только за «антисоветскую агитацию» — в то время, когда уже запущен «реабилитанс», это ненадежное обвинение, особенно когда судят убитого горем сына за высказывания по поводу похорон отца. Ему тут же пришили и злоупотребление служебным положением, и преступную халатность, и эти материалы, даже если арест проводило ведомство Берии, могли быть получены только с подачи военной прокуратуры. Что должно было делать МВД, получив их? А в самом деле, что должно делать МВД, получив такую информацию?
Но тогда при чем тут «дядя Лаврик» (Берия) и «дядя Жора» (Маленков)? Совсем другой человек вырисовывается за этим делом. Николай Александрович Булганин, нарком обороны. А за ним — друг и соратник Никита Сергеевич!
Василия Сталина судили, дали срок восемь лет. Почему не десять? Где-то в истории СССР уже встречался этот срок — восемь лет...
ЗАГАДОЧНАЯ СУДЬБА ЛЕОНИДА ХРУЩЕВА
Про сына Хрущева Сергея известно всем. Про его старшего сына Леонида до последнего времени мало кто знал, и только когда началось время раскапывания секретов, о нем заговорили. Вроде бы Леонид погиб на фронте. Но, что странно, в своих мемуарах отец героя не отразил не только героической гибели, но и вообще факта существования старшего сына. Младший сын Хрущева Сергей позже рассказал, что Леонид начал войну в бомбардировочной авиации, воевал, был ранен в ногу, после ранения добился перевода в истребительную авиацию и в 1943 году погиб. Точнее, пропал без вести, поскольку из боевого выпета не вернулся. Командующий фронтом вроде бы предложил послать в район падения самолета поисковую группу, но Хрущев отказался — не надо, мол, рисковать другими жизнями.
Но, что странно, вскоре в Куйбышеве арестовали жену Леонида Любу —на свободу она вышла только в 1950-е годы. По утверждению Сергея Никитича, арестовали ее за сотрудничество с иностранной разведкой, «не то английской, не то шведской» — абсурд, мол, обычное беззаконие того времени. Их годовалую девочку Юлю старшие Хрущевы взяли к себе, и она стала считаться их дочкой, поскольку девочке будто бы не нравился статус внучки. После освобождения (и реабилитации!) матери Юли Хрущев совершенно не интересовался ее судьбой. Они случайно встретились где-то в конце 1960-х, на каком-то семейном вечере, Хрущев сухо сказал ей: «Здравствуй, Люба!» — и на этом все их общение закончилось. Ой, что-то тут нечисто!
Есть в этом деле еще один свидетель — Молотов. В беседах с Феликсом Чуевым он говорил, и не один раз говорил, беседы Чуева составлены из многих встреч:
«Сталин сына его не хотел помиловать, Хрущев лично ненавидел Сталина...».
«У него сын был вроде изменника. Это тоже о нем говорит..».
«Озлобление на Сталина за то, что его сын попал в такое положение, что его расстреляли фактически. После такого озлобления он на все идет, только бы запачкать имя Сталина.
— Никита от сына отказался, да?
- Да».
Молотов врет? Ой, едва ли, на протяжении сотен страниц он производит впечатление честного человека, даже порой во вред собственной репутации. ... Так что же получается — у Хрущева были личные счеты со Сталиным, который не хотел помиловать его сына-изменника, так что сына расстреляли? Увязывается с этим и странная «посадка» хрущевской невестки — не за шпионаж, а как «ЧСИР» (член семьи изменника Родины)105, понятно и то, что внучку Хрущевы не просто взяли на воспитание, но и удочерили. Все связывается. Но что такое вышло с Леонидом?
Зенькович честно собрал все свидетельства — от тех, кому можно доверять, до сказок «возлевождиста» Красикова. Действительно, сын Хрущева Леонид, гражданский летчик, с началом войны пошел на фронт, в бомбардировочную авиацию. Хорошо воевал, получил серьезное ранение в ногу, лечился в Куйбышеве. Степан Микоян, сын Анастаса, который был там его приятелем, рассказывал своему сыну (с ним и беседовал Зенькович), что Леонид Хрущев имел знакомого на ликеро-водочном заводе — со всеми вытекающими оттуда последствиями. Ребята очень хорошо в Куйбышеве веселились. Микоян вскоре уехал, а потом от общего знакомого узнал, что Хрущев по пьянке убил человека. Какой-то морской офицер подначил его на спор стрелять по бутылке, которую поставил на собственную голову. Со второго выстрела «Вильгельм Телль» попал ниже цели. Его судили и дали восемь лет с отбытием на фронте, и дальше судьба Леонида неясна. Вроде бы его направили в истребительную авиацию, и он вскоре пропал без вести, о чем даже есть свидетельства воевавших с ним товарищей.
Мог ли Молотов иметь в виду этот инцидент со стрельбой? С одной стороны, вроде бы есть подтверждение — Евгений Яковлевич Джугашвили, внук Сталина, в свое время интересовался этим случаем и установил, что Хрущев приезжал в Москву просить Сталина спасти сына от наказания. Тогда Сталин спросил:
— Вы ходатайствуете о своем сыне как член Политбюро или как отец?
— Как отец.
— А вы думали о том отце, сына которого убил ваш сын? Что он скажет?
Но ведь тогда Леонида не расстреляли. Тот же Евгений Яковлевич выяснил, что сын Хрущева отправился в штрафбат, потом попал в плен, стал сотрудничать с немцами. Это выяснилось, партизаны, по указанию Сталина, выкрали Леонида и переправили на нашу сторону. Когда начальник Центрального штаба партизанского движения Пономаренко доложил Сталину, что задание выполнено, и попросил самолет, чтобы доставить пленного в Москву, тот будто бы ответил: «Не надо рисковать еще одним офицером, судите Леонида Хрущева на месте». И того расстреляли.106
Естественно, такую судьбу сына Хрущев не афишировал, а придя к власти, сделал все возможное, чтобы замести следы. Нельзя сказать, что эта версия на сто процентов достоверна, но с глухими упоминаниями Молотова она вполне вяжется.
И есть тут некое зловещее совпадение — восьмилетний срок Василия Сталина и восьмилетний срок Леонида Хрущева. Хрущев ненавидел Сталина, ненавидел его лично, какой-то желудочной, неукротимой ненавистью, сквозящей между строк всего, что Никита Сергеевич говорил и писал о нем. И как хотите, но такая посмертная месть именно в его духе — дождаться смерти льва и расправиться с беззащитным львенком, при этом получая особое Удовольствие от совпадения сроков заключения. Ну и конечно, до старости дожить Василию не светило. И дело тут не только в судьбе Леонида. Характер сын Сталина имел неукротимый и был опасен, поскольку напрочь отказывался отречься от отца. Отказывался сменить фамилию, отказывался молчать, как молчала Светлана. Может быть, он и немного знал про судьбу Сталина, зато много знал про собственную судьбу. А за делами Советского Союза следило много глаз, и если даже Василий не стремился к общению с иностранцами, то иностранные журналисты и прочие «агенты империализма» не могли им не интересоваться. Он должен был замолчать навсегда — и замолчал, а Хрущев полностью сквитался за сына. Если эта версия и не достоверна, то не менее вероятна, чем самая правдоподобная из прочих. По крайней мере, месть женам и детям, когда глава семьи уже не может за них вступиться, — это самое обычное дело, сплошь и рядом такое случается в быту, в семьях и коммуналках — а политики что, не люди?
Так что, как видим, причин у «десталинизации» было достаточно: и политических, и психологических, и личных. Страна должна была «узнать правду». Как отнесется страна к этой «правде» — партийную верхушку не интересовало. Как надо, так и отнесется. Не сможет — научим, не хочет — заставим.
Если делать все по правде, то логично было бы провести после съезда массовую амнистию политзаключенных — в конце концов, эти люди давно свое отсидели. Но ничего подобного не произошло. Вместо амнистии начался процесс массовой реабилитации. Какая разница? Разница в скорости. Амнистированный возвращался к нормальной жизни и, если считал себя невиновным, мог добиваться реабилитации. А хрущевский «реабилитанс» проводился следующим образом: было создано без малого сто специальных комиссий-«троек», в состав которых входили работник прокуратуры, представитель ЦК КПСС и один из реабилитированных членов партии. «Тройки» имели право проводить реабилитацию, помилование и снижение сроков заключения. Они выезжали в лагеря и там начинали работу. Дела разбирались поточным методом: беседа с заключенным и беглое знакомство с его делом.
Любопытен сам порядок реабилитации. Вы думаете — по алфавиту? Как бы не так! Сначала рассматривали дела бывших членов КПСС, покончив с ними, принялись за беспартийных. Получили свободу бывшие члены других партий. Затем взялись за реабилитацию — правда, уже не «тройками», а более серьезными органами — тех, кто сидел за сотрудничество с немцами. А «церковникам», к примеру, рассчитывать было не на что, новая власть была еще большим врагом церкви, чем старая.
Говорить о беспристрастности таких комиссий смешно и несерьезно. Но если бы дело только в этом. В конце концов, освобождение — не посадка, помилование виновного — не осуждение невинного, пусть люди порадуются свободе. Но комиссии не просто реабилитировали осужденных, они реабилитировали их навсегда. После рассмотрения «тройкой» дела уничтожались, и в папке с надписью «хранить вечно» оставался только приговор первого суда и справка о реабилитации, так что проверить правильность работы комиссии уже не было возможности. Стоит ли говорить, что при таком социальном заказе и таком порядке работы комиссий репрессии 1930-х годов стали выглядеть полностью необоснованными, что и требовалось доказать. Стеснялись оправдывать лишь тех, чьи дела могли привлечь особое внимание или быть проверены в Москве — в этом случае им предлагалось добиваться реабилитации самостоятельно. Но и тогда она почти неизменно следовала за обращением.
Проводя массовую реабилитацию, власти тем не менее не были заинтересованы в правде. Поэтому, в отличие от процесса реабилитации конца 30-х годов, не привлекались к ответственности следователи, фальсифицировавшие процессы. По возможности оставались в тайне имена доносчиков — а ведь без доносов не было бы и репрессий. Это надо понимать: без доносов массовых репрессий вообще бы не было. Но если глубоко копать, то слишком многое можно выкопать. И глубоко не копали - ровно настолько, чтобы можно было впихнуть в образовавшуюся яму прежний культ и гордо воцариться на его обломках в позе освободителя.
Однако и с этим не очень-то получалось. Понадобились усилия двух реабилитационных волн, чтобы в народе прочно утвердился образ злодея Сталина, идущего по колено в невинно пролитой крови.
Доклад Хрущева съезду, прочитанный 25 февраля 1956 года, считался закрытым и не стенографировался. Но практически сразу же - 5 марта - он был обработан, напечатан тиражом в несколько тысяч экземпляров и разослан на места по партийным каналам, точно по тому же рецепту, что и «дело Берии». Разница была только в том, что теперь его не давали в руки по списку, а зачитывали на партийных собраниях. «Я хорошо помню эти дни, — пишет историк Рой Медведев. — В небольшой сельской школе Ленинградской области, где я работал директором, было получено предписание собраться всем учителям на следующий день в 4 часа дня в "красном уголке" соседнего кирпичного завода. Сюда пришли также многие работники завода, руководители соседнего совхоза и колхоза. Только меньшая часть собравшихся состояла в КПСС. Собрание открыл работник райкома партии. Он сказал нам, что прочтет полный текст секретного доклада Н. С. Хрущева на XX съезде партии, но не будет отвечать на вопросы или открывать прения. Никто из нас не должен делать никаких записей. После этого началось чтение небольшой брошюры, которое продолжалось несколько часов. Все мы слушали доклад внимательно, безмолвно, почти с ужасом...»107
Все тот же рецепт — отсутствие печатного текста, чтобы нельзя было подумать и сопоставить, запрет на вопросы и обсуждение, чтение вслух без права записывать, так что в памяти оставалось немногое, а в таких случаях запоминаются чисто эмоциональные моменты. Как это видно профессионалу СМИ, как видно! Но народ не относился к числу профессионалов СМИ и принял эту амальгаму, в котором правда тщательнейшим образом перемешана с ложью, за чистую монету. Результаты этой операции были ужасны, причем лишь малая часть их проявилась сразу — как при радиационном поражении, когда изменения происходят годы и годы, и не в одном поколении.
Желаемой реакции удалось отчасти добиться лишь в больших городах, в интеллигентской среде. В глубинке народ безмолвствовал, хотя известны случаи самоубийств после таких собраний. Интересно вспоминал то время М. С. Горбачев. Когда пришел доклад, секретарь райкома партии по идеологии разволновался. «Народ осуждения культа личности не принимает», — сказал он Горбачеву.
Тот и сам много ездил по организациям, встречался с людьми. Лишь у небольшой части — в основном это была самая зеленая молодежь или люди, пострадавшие от репрессий, -доклад нашел отклик. Другие просто ничему не верили. Кое-кто верил, но спрашивал: зачем это было сделано, зачем говорить вслух на всю страну? А больше всего поразило молодого комсомольского секретаря мнение самого простого народа, низов. Там говорилось: наказаны Сталиным были те, кто притеснял народ. Ведь на самом-то деле не так много времени прошло с тех пор — всего каких-то двадцать лет, и люди помнили, кого арестовывали, хоть и не всегда знали, почему и за что. Запомним это — пригодится...
Но все это еще были цветочки. В Грузии произошли массовые волнения, людей разгоняли с применением оружия, танков, были человеческие жертвы. В отделении Грузии от России в 1990-е годы не последнюю роль сыграли откровения Хрущева - грузины так и не простили покушения на Сталина.
Естественно, пресловутая «секретность» была фиговым листочком: практически сразу же доклад Хрущева попал за границу, где был широко растиражирован средствами массовой информации. «Рассказывают, что шеф ЦРУ Аллен Даллес тогда воскликнул: «Даю за текст доклада миллион долларов! Это будет первый гвоздь в могилу коммунизма!» Но никаких миллионов не понадобилось. Все произошло гораздо проще и дешевле: после опубликования доклада заполучить его текст было делом техники. Что и проделал репортер польского информационного агентства «ПАП» Виктор Граевский. 4 июня текст доклада появился на страницах «Нью-Йорк тайме», а два дня спустя — в парижской «Монд». Хрущев в воспоминаниях писал: «Помню, как меня спросили тогда журналисты, что, мол, вы можете сказать по этому поводу? Я ответил им, что такого документа не знаю и пусть на этот вопрос отвечает разведка США. А как я должен был ответить, если речь шла о секрете?» Тоже мне, хранители тайн!
За границей доклад отозвался волнениями 1956 года в Польше и в Венгрии. Тогдашний глава венгерского государства Матиас Ракоши сказал послу СССР Андропову: «То, что вы натворили на своем съезде, — беда. И я еще не знаю, во что она выльется и у вас, и у нас». Во что она вылилась в Венгрии, известно, однако менее известно, что к событиям в этой стране американская разведка готовилась с 1954 года (интересно, откуда они знали?!). Начался массовый выход из коммунистических партий на Западе, резко осложнились отношения с Китаем на Востоке. СССР и социалистическая система потеряли опору среди населения западных стран и международный авторитет.
Внутри страны тоже существовали проблемы. Как говорили в народе: «Был культ, но была и личность!» Разрушив «культ», поставив ногу на голову поверженного памятника, преемники Сталина теперь должны были показать, на что они способны. А вот это оказалось куда труднее, чем критиковать предшественника. Сами они ничего путного так и не сумели. Не смогли сохранить то «стальное единство руководства», о котором говорилось на похоронах Сталина, — соратники, на глазах у всей страны, по очереди вышибали друг друга из Кремля. Сначала Маленкова, Молотова, Кагановича и иже с ними, затем выкинули Жукова, потом пришел черед и самого Хрущева. Не смогли создать новую систему управления страной — послесталинская система упорно воспроизводила все тот же «культ личности», но теперь это были личности сереньких генсеков, волей случая попавших на Олимп, на потеху всей стране и всему миру.
Хрущев до сих пор так и остался в памяти потомков «творцом XX съезда» — ничего другого за десять лет своего правления он так и не сумел добиться. За что ни брался этот человек — все проваливалось. Безумное и бессмысленное освоение целины, вместо того, чтобы вкладывать деньги в существующее сельское хозяйство, отозвалось разорением деревни, а из целинной авантюры так ничего и не вышло. Через несколько лет освоители загубленных земель разъехались на все четыре стороны, и Россия, впервые за всю историю своего существования, начала ввозить хлеб.
Космическая программа? Неужели кто-то думает, что ее начал Хрущев? Как будто можно сделать такое дело за четыре года! Уничтожение приусадебных участков в деревне, окончательно довершившее ее разорение, гонения на церковь — единственное возможное спасение для сломленного народного духа. Усилия Никиты Сергеевича на международном поприще сделали из нашей страны общемировое посмешище — отныне и до самого конца существования СССР международный престиж державы держался исключительно стараниями давно покойного Лаврентия Павловича, основываясь на страхе перед советской атомной бомбой.
Партийная верхушка почти сразу же поняла, что натворила. Уже в апреле критика Сталина стала резко пресекаться. «Правда» перепечатала без комментариев статью из китайской «Женьминь жибао», где говорилось, что заслуг у Сталина гораздо больше, чем ошибок (собственной статьи растерявшиеся идеологи написать не сумели, спрятались за спину китайцев). Однако было уже поздно, слово — не воробей. Процесс «десталинизации» шел с переменным успехом всю хрущевскую оттепель, то затухая, то разгораясь, пока новое поколение партаппаратчиков, придя к власти, не свернуло его. Никакой другой идеологии они придумать так и не смогли, эта задача оказалась им не по уму, «реабилитировать» Сталина тоже не посмели. А между тем замшелый, еще сталинских времен культ Ленина все меньше выполнял свою задачу, страна, лишенная идеологической опоры, гнила со страшной скоростью, пока в начале 1990-х годов вслед за Сталиным не отправилась в небытие и сама КПСС. И едва ли ветер истории станет сдувать мусор с ее могилы, ибо КПСС — это был культ, но далеко не личность.
ПОСТСКРИПТУМ
И все это было, и быльем поросло, и зачем ворошить? У нас теперь совсем другая жизнь, что может быть общего? Ан может, как оказалось. Каждая следующая эпоха стоит на плечах предыдущей, и если хотя бы один этаж выбит, то начинает шататься все здание. Сколько бы лет ни прошло, пока мы не поймем, какими мы были, мы не поймем и какие мы есть. Это доказывает огромный интерес к сталинской теме. Когда я писала эту книгу, мне помогали все, кто узнавал об этой работе, даже если узнавал случайно, и никто не отказал в помощи — люди тянутся к информации об этой эпохе, инстинктивно угадывая, что здесь что-то не так...
Это первое. А второе — эту историю надо ворошить ради справедливости. Великий человек должен считаться великим, честный — честным, хороший — хорошим. Эта книга начиналась просто как биография Сталина, не более того. Но чем больше я узнавала об этом человеке, тем лучше и лучше он становился в моих глазах, и тем отвратительней выглядела вся эта вакханалия, которая вот уже пятьдесят лет никак не может утихнуть. И ведь люди до сих пор питаются этой давно протухшей дезой, она стала уже не информацией, а культом, у многих и отношение-то к ней религиозное, до смешного. Иной раз не знают, как настоящая фамилия Сталина, кем он был в государстве, умер до полета Гагарина или после, даже о репрессиях не знают, есть и такие среди молодежи, одно лишь твердо знают - что он мерзавец и антисемит.
На небе, конечно, всем воздастся, но, как говорит поговорка, «На Бога надейся, а сам не плошай», и неплохо бы, чтобы воздавалось не только на небе, но и на земле. А для кого история - предмет веры, тот может не читать. Как наказано было в 1610 году отправлявшемуся в Польшу российскому посольству: «С поляками о вере не спорить!».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Московская правда. 30 марта 1989 г.
2. Цит. по: Логинов В. В тени Сталина. М., 2000. С. 18.
3. Похлебкин В. Великий псевдоним. М., 1996. С. 113—114.
4. Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879-1929. М., Прогресс. 1990. С. 75.
5. Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. М., СПб, 2002. С. 93.
6. Интервью Екатерины Джугашвили газете «Правда». 23 окт. 1935 г.
7. Иремашвили И. Сталин и трагедия Грузии. Берлин. 1931. C. 11—12.
8. Цит. По: Радзинский Э. Сталин. М, 1997. С.34.
9. Островский А.. Кто стоял за спиной Сталина. С. 111.
10. Цит. по: Яковлев Н. Сталин: путь наверх. М., 2000. С. 31. 31
11. История, имевшая место быть 14 декабря 1825 года, когда выведенные на Сенатскую площадь солдатики были свято уверены, что Конституция, за которую они выступают, — супруга царевича Константина.
12. Пажитнов К. Положение рабочего класса в России. СПб., 1908. С. 168.
13. Пажитнов К. Указ. соч. С. 54.
14. Пажитнов К. Указ. соч. С. 18.
15. Пажитнов К. Указ. Соч. С. 13—16.
16. Иремашвили И. Сталин и трагедия Грузии. Берлин., 1931. С. 233.
17. Яковлев Н. Сталин: путь наверх. М., 2000. С. 43.
18. Цит. по: Радзинский Э. Сталин. М., 1997. С. 68.
19. Цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. М., CПб, 2002. С. 604
20. Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С. 494 - 495.
21. Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С. 179.
22. Яковлев Н. Сталин: путь наверх. С. 43.
23. Островский А. Указ. Соч. С. 185.
24. Островский А. Указ. Соч. С. 192.
25. Островский А. Указ. Соч. С. 199.
26. Иремашвили И. Сталин и трагедия Грузии. Берлин, 1931. Цит. по: Гусляров Е. Сталин в жизни. М., 2003.
27. Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. М., 1994. С. 49-50.
28. Алданов U. Сталин. Литература русского зарубежья. М., 1991.
29 Цит. по: Логинов В. В тени Сталина. М., 2000.
30 Весной 1909 года Джугашвили не было в тюрьме. Вероятно, имеется в виду 1908 или 1910 год.
31. Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С. 318.
32. Островский А. Указ. Соч. С. 345.
33. Островский А. Указ. Соч. С. 362.
34. Островский А. Указ. Соч. С. 369.
35. Официальная справка ЦГАОР, цит. по ст.: Серебрякова 3. Еще раз о провокаторстве Сталина. В сб. Был ли Сталин агентом охранки? М., 1998. С. 419.
36. Арутюнов Г., Волков Ф. Перед судом истории // Был ли Сталин агентом охранки? М., 1998.
37. Кстати, уже упоминавшийся Б. Суварин придерживается прямо противоположного мнения: «Железняков был капитаном жандармерии (ротмистром), и его петербургский шеф не стал бы обращаться к нему "Милостивый Государь" и не завершил бы письма столь вежливой формулой» (Был ли Сталин агентом охранки? С. 267).
38. Был ли Сталин агентом охранки? М., 1998. С. 419-422.
39. Цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С. 395 - 398.
40. Ярославцев В. Пантеон генералиссимуса // Российская газета. 1992. 21 марта.
41. Микоян С. Аскетизм вождя // Огонек. 1989. № 15.
42. Хрущев Н. Время. Люди. Власть. М., 1999. Т. 2. С. 119.
43. Волков Ф. Взлет и падение Сталина. М., 1992. С. 35.
44. Цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С. 304-404.
45. Хоть бы фамилию соизволил проверить!
46. Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С. 407.
47. Аллилуева С. Только один год // Двадцать писем другу. М., 2000. С. 330.
49. Цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С. 426.
50. Суханов Н. Записки о революции. М., 1991. Т.2. С.280.
51. Интересно, потом, лет пятнадцать спустя, вспоминал ли Горький, как принимал Молотова в передней?
52. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 154.
53. Цит. по: Емельянов Ю. Сталин. Путь к власти. М, 2002. Т.1, С 264.
54. Это что — имеется в виду поговорка: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги»?
55. Как тут не вспомнить анекдот:
- Смольный?! Пиво или водка есть?
- Нет.
- А где есть?
- В Зимнем.
- На штурм! Ура-а-а-!!!
56. Цит. по: Кардашов В. Семанов С. Сталин. М., 1997. С. 100.
58. Цит. по: Троцкий Л. Сталин. Опыт политической биографии. Нью-Йорк. 1985. С. 30-31.
59. Борев Ю., XX век в преданиях и анекдотах. Ростов. 1996. Т. 1. С. 111.
60. К сожалению, материал этот помогавшие мне люди нашли в Интернете и принесли мне без выходных данных.
61. Военный руководитель Северо-Кавказского военного округа, генерал-лейтенант царской армии.
62. Цит. по: Кардашов В. Семанов С. Сталин. С. 125—126.
63. Цит. по: Кардашов В. Семанов С. Сталин. С. 121.
65. Цит. по: Емельянов Ю. Сталин. Путь к власти. С. 319. 212
66. Цит. по: Емельянов Ю. Сталин. Путь к власти. С. 320.
67. Борев Ю. XX век в преданиях и анекдотах. Т. 1. С. 112.
68. Емельянов Ю. Сталин. Путь к власти. С. 356.
69. Известия ЦК КПСС. 1989. № 12.
70. Цит. ло: Бек А. К истории последних ленинских документов. Из архива писателя // Московские новости. 1989. 23 апреля.
71. Авторханов А. Убил ли Сталин Ленина?// Новый журнал. Нью-Йорк, 1957. № 10. Цит. по: Гусляров Е. Сталин в жизни. М., 2003. С. 142.
72. Зелинский К. Одна встреча у Горького // Вопросы литературы. 1991. Май. С. 156.
73. Фельштинский Ю. Вожди в законе. М., 1999.
74. Валентинов Н. Наследники Ленина. Нью-Йорк. 1990. С. 201.
75. Цит. ло: Емельянов Ю. Сталин. Путь к власти. М., 2002. Т. 1 С. 380.
76. Емельянов Ю. Сталин. Путь к власти. С. 334.
77. Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. С.249, 264
78. Цит. по: Гусляров Е. Сталин в жизни. С. 135.
79. Цит. по: Гусляров Е. Сталин в жизни. С. 178.
80. Ларина-Бухарина А. Незабываемое. М., 1989. С. 204.
81. Гусляров Е. Сталин в жизни. С. 218.
82. Васильева Л. Кремлевские жены. М., 1992. С.203.
83. Цит. По: Гусляров Е. Сталин в жизни. М., 2003 С.228
84. Цит. По Колесник А. Хроника жизни семьи Сталина. 1989. С.66.
85. Цит. по: Краскова В. Кремлевские дети. Минск. 1998. С.118.
86. Кстати, работу в школе учитель после этой истории все-таки потерял.
87. Грибанов С. Хроника времен Василия Сталина. М., 1999. С. 163.
88. Подробно об этом можно прочесть в книге: Зенькович Тайны ушедшего века-З.М., 2000.
89. На самом деле фамилия мужа Светланы Мороз, но он нил ее на Морозов.
90. Колесник А. Хроника жизни семьи Сталина. С. 142 – 146.
91. Лепта — самая мелкая греческая монета
92. По данным историка Г. Костырченко, газетная кампания прекратилась еще раньше, в 20-х числах февраля.
93. «Источник». 2000 № 6, с.99.
94. Кстати, хорошая тема для научной работы: «Влияние фантастического романа Оруэлла "1984" на осмысление реальных политических событий».
95. Кузнецов Н. Накануне. М., 1966.
96. Колесник А. Хроника жизни семьи Сталина. С. 190.
97. Впрочем, некоторые обстоятельства «дела врачей» заставляют уже и в этом усомниться.
98. По воспоминаниям полковника в отставке Бориса Абрамова. Советская Россия. 2003., 1 марта.
99. Жуков Ю. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков М., 1998. С.632
101. Зенъкович Н. Тайны ушедшего века-3. М., 2000. С.302—303.
102. Казарин Ю. Руссовский А. «Да, мой отец — Лаврентий Берия». // Вечерний клуб. 1994. 12 марта.
103. Зенькович Н. Тайны ушедшего века-3. С.261.
105. Если бы у нас сажали членов семей попавших в плен, то за время войны должно было быть арестовано около десятка миллионов человек. Арестовывали только родственников тех, кто стал сотрудничать с немцами.
106. Зенькович Н. Тайны ушедшего века-3. С. 418-419.
107. Медведев Ж., Медведев Р. Неизвестный Сталин. М., 2001. С. 132.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
Абрамов Б. Март 53-го. // Советская Россия. 2002. 1 марта.
Авторханов А. Загадка смерти Сталина. Франкфурт-на-Майне, 1976.
Алданов М. Сталин. Литература русского зарубежья. М., 1991.
Аллилуев В. Хроника одной семьи: Аллилуевы — Сталин. М., 1995.
Аллилуева С. Двадцать писем к другу. М., 1990.
Арутюнов Г., Волков Ф. Перед судом истории // Был ли Сталин агентом охранки? М., 1998.
Бек А. К истории последних ленинских документов. Из архива писателя // Московские новости. 1989. 23 апреля.
Берия С. Мой отец — Лаврентий Берия. М., 1994.
Борее Ю. XX век в преданиях и анекдотах. Ростов, 1996.
Борее Ю. Сталиниада. М., 1991.
Был ли Сталин агентом охранки? Сб. статей, материалов и документов. М., 1998.
Валентинов Н. Наследники Ленина. Нью-Йорк, 1990.
Васильева Л. Кремлевские жены. М., 1992.
Волков Ф. Взлет и падение Сталина. М., 1992.
Волков Ф. «Сталин — агент царской охранки» // Был ли Сталин агентом охранки? М., 1998.
Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. М., 1994.
Грибанов С. Заложники времени. М., 1992.
Грибанов С. Хроника времен Василия Сталина. М., 1999.
Гуль Р. Красный маршал. Берлин, 1932.
Гусляров Е. Сталин в жизни. М., 2003.
Джугашвили Г. Дед, отец, Ма и другие. М., 1993.
Дон Левин И. Документ о принадлежности Сталина к царской охранке // Был ли Сталин агентом охранки? М., 1998.
Емельянов Ю. Сталин. Путь к власти. На вершине власти. М., 2002.
Жуков Ю. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков М., 1998.
Зелинский К. Одна встреча у Горького // Вопросы литературы. 1991. Май.
Зенькович Н. Тайны ушедшего века-3. М., 2000.
Иремашвили И. Сталин и трагедия Грузии. Берлин. 1931.
Казарин Ю. Руссовский А. «Да, мой отец — Лаврентий Берия» / / Вечерний клуб. 1994. 12 марта.
Каптелов Б., Перегудова 3. Был ли Сталин агентом охранки? / / Был ли Сталин агентом охранки? Сб. статей, материалов и документов. М., 1998.
Кардашов В., Семанов С. Сталин. М., 1997.
Колесник А. Хроника жизни семьи Сталина. М. 1989.
Колпакиди А,. Прудникова Е. Двойной заговор. М., 2000.
Краскова В. Кремлевские дети. Минск. 1998.
Логинов В. В тени Сталина. М., 2000.
Медведев Ж., Медведев Р. Неизвестный Сталин. М., 2001.
Микоян С. Аскетизм вождя // Огонек. 1989. № 15.
Мухин Ю. Убийство Сталина и Берии. М., 2002.
МясниковА.Л. Кончина. //Литературная Газета. 1989. 1 марта.
Нормайр А. Диктаторы в зеркале медицины. Ростов-на-Дону, 1997.
Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. СПб., 1991.
Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. М., СПб., 2002.
Пажитнов К. Положение рабочего класса в России. СПб., 1908.
Пестковский С. Воспоминания о работе в наркомнаце (1917 — 1919) /7 Пролетарская революция. 1930. № 6.
Похлебкин В. Великий псевдоним. М., 1996.
Радзинский Э. Сталин. М., 1997.
Рыбин А. Рядом со Сталиным. Записки телохранителя. М., 1994.
Сванидзе М, Дневник // В сб.: Сталин в объятиях семьи. М., 1993.
Серебрякова. 3. Еще раз о провокаторстве Сталина // Был ли Сталин агентом охранки? М., 1998.
Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1990.
Суханов Н. Записки о революции. М., 1991.
Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879 - 1929. М., Прогресс. 1990.
Топтыгин А. Неизвестный Берия. СПб., М., 2002.
Троцкий Л. Сталин. Опыт политической биографии. В 2 т. Нью-Йорк., 1985.
Ульянова М.И. Об отношении В.И.Ленина к Сталину. // Известия ЦК КПСС. 1989. № 12.
Фельштинский Ю. Вожди в законе. М., 1999.
Хрущев Н. Время. Люди. Власть. В 4 т. М., 1999. Т.2.
Чуев Ф. Каганович, Шепилов. М., 2001.
Чуев Ф. Солдаты империи. М., 1998.
Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991.
Швейцер В. Сталин в туруханской ссылке. М., 1940.
Яковлев Н. Сталин: путь наверх. М., 2000.
Ярославсцев В. Пантеон генералиссимуса // Российская газета. 1992. 21 марта.