Глава 13
 ЛЕНИН И СТАЛИН

Из мифологии:

«В 1952 году я работал в журнале "Театр ", и автор какой-то публикации принес мне фотографию: Сталин и Молотов сидят на скамейке в Горках. Фотография была удивительно похожа на знаменитую "Ленин и Сталин в Горках ": та же скамейка, те же позы. Я отправился к главному редактору, драматургу Николаю Погодину.

Был закат сталинской эпохи, интенсивно шли аресты. Погодин хмуро и нехотя дал указание:

— Странный монтаж. Надо написать в ЦК или в органы. Часто бывает, что где-то сидит какой-то старой закалки наборщик и протаскивает вредительство...

Причем тут наборщик, я не понял. Фотографию я печатать не стал и никуда ее не переслал.

Сейчас я думаю, что это фото и было оригиналом политической фальсификации: в знак великой дружбы Молотова в свое время заменили на Ленина. А автор статьи просто наткнулся на редкий снимок и, ничего не подозревая, приволок его в журнал.

Бытовой смысл этого анекдота, рассказанного Юрием Боревым, — показать, что на самом деле Ленин и Сталин нисколько не были близки, что Сталин отстоял от вождя на несколько этажей партийной иерархии. Мифологический его смысл — опять же развенчивание Сталина, ибо до самый последних дней, да и сейчас тоже, фигура Ленина - религиозно-харизматическая. «Нет бога, кроме Маркса, и Ильич - пророк его». Удивительная штука - религиозное сознание. Уже и Маркса давно развенчали, и учение его раскритиковано и забыто, а фигура «красного пророка» по-прежнему на пьедестале. Ведь если вдуматься: был ли Сталин близок к Ленину, не был ли... НУ И ЧТО?

 

Из сказок дедушки Никиты:

«Больше всего меня возмущало, да и не только меня, но и других, поведение Кагановича. Это был холуй... Бывало, встанет, горло у него зычное, сам мощный, тучный, и рокочет: "Товарищи, пора нам сказать правду. Вот в партии все говорят: Ленин, ленинизм. А надо говорить так, как оно есть, какая существует ныне действительность. Ленин умер в 1924 году. Сколько лет он проработал ? Что при нем было сделано? И что сделано при Сталине? Сейчас настало время дать всем лозунг не ленинизма, а сталинизма ". Когда он об этом распространялся, мы молчали. Стояла тишина».

(Хрущев. Т. 2. С. 123)

Хрущев пишет о «холуйстве» Кагановича с праведным гневом — да как он смеет говорить такое! Действительно, тогда, когда писались эти строки, подобные обвинения звучали жутко, ибо в стране существовал абсолютный культ Ленина. Но сейчас-то мы от этого культа свободны, надеюсь, и можем прочесть все это непредвзято. И, если читать непредвзято, то видишь то, что не было видно раньше, - то, что КАГАНОВИЧ БЫЛ ПРАВ!

Сталин — самостоятельная фигура нашей истории, и по внимательном изучении фактов видно, что он как государственный деятель несоизмеримо крупнее Ленина. Да, он был, может быть, слабее в теоретической области — но кому сейчас это интересно? Кому вообще интересна эта давно забытая теория и ее адепты? А Россия осталась — та, что в 20-е годы была с сохой, а в 50-е — с атомной бомбой.

Но есть во всем этом один нюанс. Все это видно сейчас, спустя сто лет. Но это было совсем не так для современников, и не так для самого Сталина, усилиями которого в основном и был создан этот ленинский культ. Сталин в молодости боготворил Ильича. Впервые увидев Ленина, он был поражен тем, что тот — маленького роста, ибо для Кобы с его народным сознанием великий человек должен был быть богатырем. Потом, по прошествии времени, он научился относиться к вождю более сдержанно, хорошо видел его ошибки и недостатки — но изменилось ли его личное отношение к Ильичу? И еще один вопрос — а Ленин-то как относился к Сталину?

 

СТРАННОЕ ПИСЬМО

«...Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от товарища Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д...»

Ленин. Из «Письма к съезду».

В годы начала перестройки, когда Ленин был еще иконой даже для демократов, публикация этого забытого письма произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Как же, САМ ЛЕНИН такое о Сталине написал, да еще предложил снять его с поста генсека, на который сам незадолго до того и назначил! Но, право, давно уже пора перестать относиться к Ленину как к гениальному из гениальных и непогрешимому из непогрешимых, и не надо делать из его слов священное писание. Взысканный монаршей милостью не всегда хорош, а не взысканный не всегда плох. Тем более что сам Ленин как-то раз сказал одному из работников Совнаркома Я. Шатуновскому: «Я плохо разбираюсь в людях, я их не понимаю. Но я этот недостаток за собой знаю и стараюсь советоваться со старыми товарищами, с Надеждой Константиновной и с Марией Ильиничной»68.

Вот так! В идеях разбирался, а в людях — нет, с женой советовался. Должно быть, в этом свойстве надо отчасти искать причину той странной кадровой политики, когда Ленин, например, создал и отстаивал единство заведомо неработоспособного Политбюро и так боялся дать бой Троцкому. А кто понимал в людях, так это Сталин, хотя, может быть, он и не был таким суперменом по части идей.

Удивительно не то, что Ленин назвал грубым Сталина, одного из самых выдержанных и терпимых среди большевистской верхушки, на то есть своя причина, о которой ниже будет сказано. Удивительно другое: почему Ленина вообще это волновало? Да и что значит «груб»? Ну да, он ни в коей мере не был той гоголевской дамой, которая не могла сказать: «Этот стакан воняет», а говорила: «Этот стакан плохо себя ведет». Трудно ожидать чистоплюйства от человека, который всю жизнь общался с кем? С рабочими в ячейках, зеками в тюрьмах, крестьянами в ссылках и красноармейцами, которые в смысле манер были хуже всех. С кем поведешься, от того и наберешься—а чего, спрашивается, можно было набраться от этой публики? Впрочем, и сам Ильич, который провел жизнь среди интеллигенции, в смысле утонченности выражений был далеко не подарок — чего стоит одно употребление в документах любимого ленинского словечка «говно». И хотя он и не имел обыкновения материться, однако припечатать словом мог так, что покруче будет любого мата. Да и вообще в речах и даже документах советские вожди того времени не миндальничали, а уж в пылу дискуссии они могли смешать с этим самым любимым ленинским словечком кого угодно, в том числе и товарища по партии, да и по физиономии иной раз врезать могли, были такие случаи...

Нравы в среде большевиков были еще те, но никого никогда это особенно не смущало. Вот, например, Серго Орджоникидзе. Молотов вспоминает: «На X съезде были выступления против того, чтоб его избрать в ЦК, — он груб, с ним нельзя иметь дело и тому подобное. Ленин выступил в его защиту: «Я его знаю как человека, который предан партии, лично знаю, он у меня за границей был...» Из зала кричат, мол, зачем он рукоприкладством занимается? Ленин отвечает: «Что вы от него требуете? У него такой характер вспыльчивый. Темперамент очень большой, и вы учтите, он плохо слышит на одно ухо»... Это 1921 год, Серго все время на фронтах, время горячее и сам горячий был, и я допускаю, что он мог кому-нибудь дать по затылку». И ни слова осуждения — что, мол, нельзя так... О Сталине кто-нибудь когда-нибудь сказал, что он рукоприкладствует? Он даже не кричал никогда, ни у кого под носом не махал пистолетом...

Что же касается такого свойства, как капризность, то тут абсолютным чемпионом был Троцкий, с которым по этой части не могли соперничать не только большевистские наркомы, но и оперные примадонны. Этот человек был хронически всем недоволен, все ему было «не по размеру». Так, он дважды наотрез, причем, как пишет его биограф И. Дейчер, «категорично и довольно надменно», отказывался от должности заместителя председателя Совнаркома (в то время как Сталин безропотно принимал любое поручение, которое на него взваливали). Не говоря уж о его привычке демонстративно читать романы на заседаниях Политбюро. Да и вообще постоянными личными разборками, демонстративными уходами в отставку в то время блистали все, не исключая и самого Ленина, и Сталин был в этом отношении далеко не самый выдающийся, а уж в партийных дискуссиях соратники вели себя далеко не аристократично. И вдруг то, что у других в обычае, у Сталина стало недостатком. В чем же дело?

Из мифологии:

Камо погиб а 1922 году в Тбилиси при загадочных обстоятельствах. Он был сбит машиной (чуть ли не единственной в городе), когда ехал на велосипеде. Еще в те годы существовало подозрение, что он был устранен Сталиным: Камо хотел пробиться в Горки и освободить Ленина из-под домашнего ареста.

Впрочем, одно свидетельство о сталинской «грубости» имеется, но в глазах Ильича оно стоит всех прочих, вместе взятых. Здесь нам не обойтись без хронологии ленинской болезни. Первый серьезный приступ случился у него в мае 1922 года. Болел Ильич до сентября, потом вернулся к работе, но ненадолго. 25 ноября 1922 года у него наступило ухудшение состояние здоровья, он упал в коридоре своей кремлевской квартиры. Врачи настаивали на покое и постельном режиме, однако Ленин все время его нарушал. Ильича отправили в Горки на отдых, и вернулся он оттуда 12 декабря, но уже 13 декабря ему снова стало хуже, начались кратковременные параличи — все говорило о прогрессирующей серьезной болезни мозга. 16 декабря наступил частичный паралич. Врачи категорически запрещали какую бы то ни было работу, но как заставить Ленина соблюдать их указания? И вот 18 декабря пленум ЦК принял решение: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки». Это и был вышеупомянутый «домашний арест».

Почему именно на Сталина возложили соблюдение «тюремного режима»? Тут можно много порассуждать о его политических талантах, макиавеллиевской хитрости, благодаря которой он выбил себе эту привилегию, но привилегия-то сомнительная, и что-то другие члены Политбюро не горели желанием брать на себя такую ответственность. Почему не Зиновьев — ведь старый соратник, «российский Энгельс»... Но дадим лучше слово очевидцам.

«В последний период Ленин был очень близок со Сталиным, — вспоминал Молотов, — и на квартире Ленин бывал, пожалуй, только у него». Когда Ильича отправили в Горки, Сталин бывал у него чаще, чем все остальные члены Политбюро, вместе взятые. А вот что вспоминает Мария Ильинична Ульянова:

«В. И. очень ценил Сталина. Показательно, что весной 1922 г., когда с В. И. случился первый удар, а также во время второго удара в декабре 1922 г. В. И. вызывал к себе Сталина и обращался к нему с самыми интимными поручениями, поручениями такого рода, что с ними можно обратиться лишь к человеку, которому особенно доверяешь, которого знаешь как истинного революционера, как близкого товарища. И при том Ильич подчеркивал, что хочет говорить именно со Сталиным, а не с кем-либо иным»69.

Но не только близость к Ленину стала причиной такого поручения. Можно было быть абсолютно уверенными: если за режим вождя будет отвечать Сталин, то режим этот будет соблюдаться, чего бы это ни стоило. А цена оказалась высока: роль «надзирателя» испортила его отношения с Лениным, и если Ленину эти отношения были безразличны, то для Сталина все было не так...

 

Из мифологии:

В середине 1926 года Сталин заставил Марию Ульянову написать на пленум ЦК и ЦКК письмо о том, что в последний период жизни у Ленина не было разногласий со Сталиным и их связывала дружба.

Интересно, как технически Сталин мог заставить сестру вождя сделать такое заявление? Не иначе, пригрозил ей через десять лет, когда устроит репрессии, стереть в лагерную пыль. И так запугал, что она не только на пленуме выступила, но и в своих личных записках сей факт отразила - ведь цитируемый текст был найден в бумагах Марии Ильиничны после ее смерти. Кстати, там были и весьма неприятные для Сталина записи, но никто их не вымарал из документа.

...Но вернемся к соблюдению режима. Естественно, получив такое поручение, Сталин взялся за него с обычными своими беспощадностью и педантизмом. Ильич использовал эти его свойства все время, давая самые сложные поручения, а вот теперь вождю пришлось испытать их на себе. Надо сказать, что ему это очень не понравилось. Ленин настаивал, раздраженно требовал, чтобы ему позволили работать. Он и вообще-то был человеком нервным и вспыльчивым, но в здоровом состоянии умел сдерживаться, а теперь дал себе волю.

И снова слово Марии Ильиничне: «Врачи настаивали, чтобы В. И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В. И. не рассказала чего-либо Н. К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться... и вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н. К. с В. И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В. И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В. И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н. К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.».

На самом деле речь шла не о «разговоре» — откуда бы Сталин о том узнал, — а о том, что Крупская разрешила Ленину продиктовать письмо Троцкому. Вот оно, это письмо: «Тов. Троцкий, как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление». Любителей во всем видеть интригу придется разочаровать: письмо касалось не взаимоотношений в Политбюро, а внешней торговли. Но для того чтобы Ленин смог продиктовать это письмо (кстати, стенографистки не было, и его записала сама Крупская), он должен был получить соответствующую информацию, то есть Надежда Константиновна, вопреки запрещению врачей, все-таки говорила с ним о делах. Она, кстати, не была согласна с врачебными предписаниями, в первую очередь потому, что с ними был не согласен Ленин, и как-то раз даже предложила ему смотреть на свое положение как на пребывание в тюрьме. Так что не стоит удивляться, отчего так рассвирепел Сталин.

Молотов рассказывает об этом немножко иначе, но надо учитывать, что с тех пор прошло больше пятидесяти лет... «Сталин провел решение секретариата, чтобы не пускать к Ленину Зиновьева и Каменева, раз врачи запретили. Они пожаловались Крупской. Та возмутилась, сказала Сталину, а Сталин ей ответил: "ЦК решил и врачи считают, что нельзя посещать Ленина". — "Но Ленин сам хочет этого!" — "Если ЦК решит, то мы и вас можем не допустить". И продолжает: «Сталин был раздражен: "Что я должен перед ней на задних лапках ходить? Спать с Лениным еще не значит разбираться в ленинизме!" Мне Сталин сказал примерно так: "Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же ее ценить и признавать, как Ленина?".

Ну не любил Сталин Крупскую, и все тут! Может быть, раздражала она, может быть, просто не уважал. А собственно, что мы знаем о жене Ленина?

На следующий день Крупская написала жалобу, адресовав ее Каменеву: «Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все тридцать лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова... Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Зиновьеву. - Е. П.), как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз... Я тоже живая и нервы у меня напряжены до крайности».

Из сказок дедушки Никиты:

«Я сейчас точно не могу припомнить, какой возник повод для ссоры. Вроде бы Сталин прорывался к Ленину, а Надежда Константиновна охраняла Ильича, чтобы его не перегружать и не волновать его, как рекомендовали врачи...»(Хрущев Н.  Т. 2. С. 120.)

Это к вопросу о том, как грубо и беспардонно врет Никита Сергеевич. И ведь наверняка его версия пошла в народ, и многие именно по ней судили о том, что, собственно, произошло в Горках.

Итак, что же было дальше? 24 декабря на совместном совещании врачей и оставшейся части Политбюро (кроме Троцкого) был выработан следующий режим: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». Ответственным за этот режим был опять же Сталин. Едва ли это сильно порадовано Ильича, да и Сталина тоже — но приказ есть приказ.

В тот же день Ленин стал диктовать свое знаменитое «Письмо к съезду», где говорится о «необъятной власти» Сталина, — еще бы, эту власть он смог почувствовать на себе! А 4 января он внезапно потребовал продиктованное 24 декабря письмо и добавил знаменитый отрывок о «грубости» Сталина. Тут может быть только одно объяснение: либо он узнал о конфликте Сталина и Крупской, либо «посоветовался» с ней о характере Сталина. Ну и что та могла по этому поводу сказать?

Однако инцидент, который сам по себе не стоил выеденного яйца, получил еще и дальнейшее продолжение. 5 марта, узнав, наконец, от жены подробности конфликта, Ленин выходит из себя и пишет Сталину письмо: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное (Сталин и Крупская к тому времени помирились. — Е. П.), но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Володичева, секретарь Ленина, передала письмо из рук в руки. «Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними. "Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь". (Так вот по какому поводу были произнесены эти слова! А у нас представляют дело так, словно он сказал это о "Письме к съезду"! — Е. П.) И продолжал: "Я не медик, я — политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость"70».

Действительно, письмо Ленина жестокое и злое — чего стоит одно язвительное «уважаемый» в начале. А кроме того — Сталин мог этого не знать, но копии были отправлены Зиновьеву и Каменеву.

Сталин, действительно, извинился. 7 марта он пишет: «Т. Ленин! Недель пять назад (? - Е. П.) я имел беседу с т. Надеждой Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: "Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича" и пр. (Не стоит забывать, что у врачей были основания. Новый приступ болезни произошел у Ленина на следующий день после того, как он приступил к работе. — Е. П.).

Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое против Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считаю своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.

Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя "вина" и чего, собственно, от меня хотят».

Вот, собственно, и все факты. Естественно, люди, поднаторевшие в политике, тут же найдут здесь множество извилистых ходов и сложных интриг. Но дело-то чисто бытовое, и любой человек, хотя бы раз в жизни разбиравший чужой семейный скандал, легко поймет, что произошло. Скорее всего, Сталин, который тоже был человеком горячим, хотя и умел сдерживаться, вышел из себя и... не то что наговорил Крупской лишнего или, как говорят, обматерил ее, но просто поговорил с ней тем тоном, каким он разговаривал, когда злился, — а, как вспоминают, общение с разозлившимся Сталиным было не для слабых нервов. Поэтому-то он и не понимал, в чем его вина, а Крупская «рыдала и каталась по полу».

Вот и ответ на то, откуда взялось беспокойство о «грубости» у человека, который никогда не был озабочен манерами товарищей по партии, даже если они доходили до откровенного мордобоя. Жену обидели!

И напоследок обратимся к воспоминаниям Кагановича. В то время в среде партийцев вся эта история отнюдь не была тайной, хотя бы уже потому, что она была известна Зиновьеву и Каменеву, а через них и прочим. «Мне Сталин однажды сказал по поводу письма Ленина, — вспоминает Каганович: "А что я тут могу сделать? Мне Политбюро поручило следить за тем, чтоб его не загружать, чтоб выполнять указания врачей, не давать ему бумаги, не давать ему газет, а что я мог — нарушить решение Политбюро? Я же не мог! А на меня нападают". Это он с большой горечью говорил мне лично, с большой горечью. С сердечной такой горечью».

«ОТРАВИТЕЛЬ»

В высших партийных кругах Грузии упорно распространялся слух, что Ленин не умер, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, данный ему Сталиным. Слух этот передавался в разный вариантах — то Сталин дал Ленину яд по его настойчивому требованию, чтобы избавить от адских мук, то этот яд Сталин дал Ленину через своего агента врача (называли даже имя). Был и такой вариант — Сталин разыскал для Ленина в Грузии народного целителя, а на самом деле этот целитель не лечил, а залечивал Ленина ядовитыми травами. Интересно, что во всех вариантах слухов неизменно присутствует яд, будто Сталин так и ездил к Ленину с флакончиком яда.

А. Авторханов. Убил ли Сталин Ленина?71

Ленин был человеком вспыльчивым и нервным. Пока все было хорошо, эти качества давали ему тот особый «ленинский» тонус, которым он так прославился. Но стоило вождю заболеть, как эти качества тут же обратились против него. У Ленина было поражение мозга, инсульт — это такая болезнь, при которой нельзя сказать точно, долго ли еще проживет человек и в каком состоянии он будет находиться. Одни люди почти полностью поправляются, у других болезнь идет по нарастающей. Конечно, после первого удара может последовать и второй, но когда — через десять дней или через десять лет, — не скажет никто.

Ленин всегда отличался отменным здоровьем и, как любой здоровый человек, психологически тяжело переносил болезнь. Можно сказать, что идея самоубийства не оставляла его с самого начала заболевания. Впервые он обратился к ней еще в мае 1922 года. Мария Ульянова вспоминает: «Зимой В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю когда, но как-то в тот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст. обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст.? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности».

А теперь попрошу у читателя терпения и извинения за очень длинную цитату. Мария Ильинична рассказывает, как это было:

«30 мая (1922 г. — Е.П.) Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина... указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно сказал: "Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина" (вот ведь язык без костей! — Е. П.). Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал.

Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они — Бухарин и Сталин — направились... к автомобилю. Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, и во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: "Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо". И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызвал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное раньше, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. "Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, — сказал Владимир Ильич, — наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь".

Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичом и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласия таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет? "Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?" (Чуждый всякой сентиментальности? — Е. П.). Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано».

После второго удара, который случился в декабре, Ленин снова обратился к Сталину с той же просьбой. Сталин снова обещал, и снова обманул. Однажды в гостях у Горького он рассказал об этом:

«— Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия.

"Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать".

— Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал... О просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну конечно, все отвергли его просьбу»72.

И действительно, есть записка членам Политбюро, датированная 21 марта 1923 года.

«В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном "просьбу Вл. Ильича Сталину" о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич "переживает неимоверные страдания", что "дальше жить так немыслимо", и упорно настаивала "не отказывать Ильичу в его просьбе". Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал "согласия Сталина"), я не счел возможным ответить отказом, заявив: "Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование". В. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК».

Но сохранилась и еще одна записка, судя по содержанию, первая. Датирована она тем же числом, адресована Зиновьеву и Каменеву. «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в "ужасном" состоянии, с ним припадки, "не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно". Сообщила, что пробовала дать калий, но "не хватило выдержки", ввиду чего требует "поддержки Сталина"». Что, по мнению Крупской, должен был сделать Сталин? Отравить ее мужа, раз у нее не хватает на это сил?

Записку в Политбюро надо правильно понимать. Почему Сталин вдруг пишет в будущем времени: «У меня не хватит на это сил? Я вынужден отказаться от этой миссии». Смысл прост: он заранее категорически отказывается от возможного «партийного поручения» провести эвтаназию. «Не смогу, не буду! — говорит он. — И не пытайтесь заставить». Действительно, обстоятельства были таковы, что Политбюро вполне могло принять решение ускорить смерть Ленина, и Сталин категорически отказывался быть исполнителем. Что оставалось делать Политбюро, как не отказать Ильичу в его просьбе, — ведь иначе «миссию» пришлось бы выполнить кому-то из них, раз «самый жестокий человек в партии» отказывается. Кому? Каменеву? Зиновьеву? Троцкому?

«Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер, но на лице его застыла полуулыбка, точно на маске. Несоответствие между выражением лица и речью приходилось наблюдать у него и прежде. А в этот раз оно имело совершенно невыносимый характер», — вспоминал Троцкий. Конечно, тут Сталин промахнулся. Надо было не забыть надеть на лицо похоронное выражение, какое бывает у столоначальника, извещающего о тяжелой болезни директора департамента, — и все было бы в порядке, никто бы не возмутился. Впрочем, тогда Троцкий написал бы о лицемерии — уж как обхаять, он всегда найдет. Казалось бы, записку Сталина Политбюро нельзя понимать двояко — а посмотрите, какой извращенный смысл придал происходящему Троцкий:

«Если у Сталина был замысел помочь работе смерти, то остается вопрос: зачем он сообщил о просьбе Ленина членам Политбюро? Он, во всяком случае, не мог ждать поддержки с их стороны, наоборот, был уверен, что встретит отпор, прежде всего с моей стороны... (Поддержки в чем? Отпор в чем? Да он вообще записку-то читал, или просмотрел бегло между страницами романа? — Е.П.) Поведение Сталина в этом случае кажется загадочным, необъяснимым только на первый взгляд. В тот период Сталин был еще далек от власти. Он мог с основанием опасаться, что впоследствии в теле будет обнаружен яд и что будут искать отравителя. Гораздо осторожнее было при этих условиях сообщить политбюро, что Ленин хочет отравиться. Политбюро решило вопрос о доставке ему яда отрицательно, но Ленин мог получить яд другим путем.

Политбюро отнимало у него возможность выполнить просьбу Ленина (действительную или мнимую) легально. Но в этом не было и нужды. Если Ленин обратился к нему, то не в официальном, а в личном порядке, рассчитывая, что эту услугу Сталин окажет ему охотно. Передать больному яд можно было разными путями через очень надежных людей в окружении. При Ленине были члены охраны, среди них люди Сталина. Могли дать яд при таких условиях, что никто не знал бы о характере передачи, кроме Ленина и его самого».

Не кажется ли вам, что где-то мы такую логику уже встречали? Ну конечно же, это стиль рассуждений когорты «сталиноведов» — Авторханова, Волкогонова и иже с ними. Сначала дать теорию, посыл: «Сталин властолюбив», или «болезненно подозрителен», или «параноик» — а потом в русле этой теории интерпретировать факты. Язык, как известно, без костей, и при известной ловкости объяснить можно все что угодно. Так вот, оказывается, откуда ноги растут — это метод незабвенного товарища Троцкого!

Но кто бы что ни говорил и ни писал, Сталин категорически наотрез отказался быть исполнителем, даже если Политбюро и пойдет навстречу просьбе Ильича, — и Политбюро, естественно, в этой просьбе отказало. Ленин ему этого так и не простил.

 

Из легенд оппозиции:

После убийства Кирова некая Е. Лермоло оказалась в тюрьме и познакомилась там с арестантом, оказавшимся личным шеф-поваром Ленина. Он проработал при Ильиче больше года, и, по его словам, здоровье вождя начало улучшаться. И вот что было дальше...

«...Незадолго до наступления новогодних праздников — зима была лютая — Надежду Крупскую по какому-то неотложному делу неожиданно вызвали в Москву. Она отсутствовала три дня, и за это время здоровье Ленина резко ухудшилось. Когда Крупская увидела Ленина, она ахнула, так плохо он выглядел. Естественно, был назначен особый уход, и Ленин поправился...

Примерно десять дней спустя Надежду Крупскую снова вызвали в Кремль... На этот раз она отсутствовала дольше, и Ленину снова стало хуже. (А где Мария Ильинична-то была- или она подкуплена Сталиным? - Е.П.) Когда Волков однажды утром принес ему чай, Ленин выглядел очень расстроенным. Он не мог говорить. Он подавал Волкову какие-то знаки, но тот не понимал, что Ленин хочет. Только после длительных расспросов Волков наконец понял, чего Ленин хочет. Он просил Волкова любым путем добраться до Кремля, сказать Крупской, что чувствует себя хуже, попросить ее бросить все дела и вернуться в Горки. Ленин предупредил Волкова не звонить Крупской, а повидаться с ней лично».

Выбраться из Горок Волкову не удалось. И вот что было дальше. «21 января 1924 года, в одиннадцать утра, как обычно, Волков принес Ленину второй завтрак. В комнате никого не было. Как только Волков появился, Ленин сделал попытку приподняться и, протянув обе руки, издал несколько нечленораздельных звуков. Волков бросился к нему, и Ленин сунул ему в руку записку. Едва Волков повернулся, успев спрятать записку, в комнату, по-видимому привлеченный нарушением тишины, ворвался доктор Елистратов, личный терапевт Ленина. С помощью Волкова он уложил Ленина на подушки и ввел ему что-то успокоительное. Ленин утих, глаза у него были полуприкрыты. Больше он их ни разу не открыл.

В записке, начертанной неразборчивыми каракулями, было сказано: "Гаврилушка, меня отравили... Сейчас же поезжай и привези Надю... Скажи Троцкому... Скажи всем, кому сумеешь"73».

Вот ведь удивительно — из века в век, из тысячелетия в тысячелетие этот вид фольклора нисколько не меняется. В свое время красочно и с подробностями рассказывали о чудесном спасении царевича Димитрия, рассказывали, как Годунов отравил дочь Федора Иоанновича, как иноземцы подменили царя Петра и пр., и пр. Двадцатый век породил Гаврилу Волкова и чекиста Штейна. Интересно, какие легенды родятся в двадцать первом?

 

ЧУЖОЙ

Из легенд оппозиции:

...Однажды, когда к нему пришли жаловаться на Сталина, Ленин с раздражением воскликнул: «Я, конечно, знаю, что Сталин туп и груб, но поймите же, не могу же я как гувернантка, все время следить за ним! У меня есть дела и поважнее!»

Другой раз, в беседе с Ногиным, Ленин выразился еще определеннее: «Несчастье Сталина в том, что он любит простые истины, не понимая того, что очень часто такие истины являются самыми сложными. Кроме того, он все перебарщивает и все пересаливает. Если бы судьба сделала его кашеваром в казарме, Сталин бы каждый день пересаливал бы солдатские щи и каждый день солдаты выливали бы ему эти щи на голову. Впрочем, даже такая экзекуция не сделала бы из Сталина хорошего кухаря74.

Легенды легендами, но все-таки: как Ленин относился к Сталину? Мы очень мало знаем об этом, Ильич был человеком не то чтобы сдержанным, но в некоторых случаях скрытным. Однако кое-какие свидетельства прорываются. Достаточно вспомнить, например, его письмо пятнадцатого года с попытками узнать фамилию Кобы, который к тому времени был первым человеком в России. Это, как выразился в свое время Ленин, «ничтожные мелочи», но очень хорошо характеризующие отношение Ленина и к России вообще, и к Сталину в частности.

А вот свидетельство одного из тех немногих людей, что были непосредственными свидетелями происходящего — Марии Ульяновой. «Раз утром Сталин вызвал меня в кабинет В. И. Он имел очень расстроенный и огорченный вид. "Я сегодня всю ночь не спал", — сказал он мне. "За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь". Мне стало жаль Сталина. Мне казалось, что он так искренне огорчен.

Ильич позвал меня зачем-то, и я сказала ему, между прочим, что товарищи ему кланяются. "А", — возразил В.И. "И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя". Ильич усмехнулся и промолчал. "Что же, — спросила я, — передать ему и от тебя привет?" "Передай", - ответил Ильич довольно холодно. "Но, Володя, — продолжала я, — он все же умный, Сталин". "Совсем он не умный", — ответил Ильич решительно и поморщившись.

...Как В. И. ни был раздражен Сталиным, одно я могу сказать с полной убежденностью. Слова его о том, что Сталин «вовсе не умен», были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем — определенное и сложившееся, которое он и передал мне».

Живая картина, не правда ли? И свидетельство, которому трудно не доверять. Пусть Ленин был зол на Сталина и за жесткий режим, и за обман с цианистым калием. Но откуда такое пренебрежение? Как объяснить ленинское «самый жестокий человек в партии»? Почему не Троцкий — вот кто прославился совершенно умопомрачительной жестокостью во время войны. А что значит «вовсе не умен?»

Все объясняется очень просто, если вспомнить о такой вещи, как корпоративность. Все-таки Сталин был чужим в партийной верхушке. Они принадлежали к высшим слоям общества, он был выходцем из народа. Они почти всю свою революционную жизнь прожили за границей—он работал в России. Они общались со своим братом-интеллигентом, он — непосредственно с пролетариатом, от имени которого все и творилось. Наконец, они были теоретики, он — практик.

Кстати, и пресловутое «умен — не умен» получает в этом свете совершенно простое объяснение. Молотов, когда Чуев просил его оценить того или иного политического деятеля, неизменно оценивал его лишь с одной точки зрения: сколько тот внес нового в марксистскую теорию. Ясно, что Вячеслав Михайлович не сам это придумал, он просто воспроизвел те критерии, которые в то время существовали. И не стоит забывать, что «внутренняя партия», ее ядро, по-прежнему была организацией, орденом политиков-теоретиков. А Сталин никоим образом к ним не относился, так что, несмотря на все свои практические таланты, был все-таки некоторым образом «человеком второго сорта», как дворецкий, которого ценят, но в гостиную не пустят. Обойтись без него нельзя, но он «вовсе не умен», «груб» и непредсказуем.

Есть яркая иллюстрация к теме «свои — чужие». По этому поводу у Сталина с Лениным произошла очень характерная размолвка, которая, как в капле воды, показывает не просто разницу, а антагонизм этих двух вождей партии большевиков. Снова слово Марии Ульяновой.

«Мне рассказывали, что, узнав о болезни Мартова, В. И. просил Сталина послать ему денег. "Чтобы я стал тратить деньги на врага рабочего дела! Ищите себе для этого другого секретаря", — сказал ему Сталин. В. И. был очень расстроен этим, очень рассержен на Сталина». Естественно, Мартов был для Ленина хоть и врагом в политике, но своим по жизни, по духу. Равно как своим был и Троцкий — как бы вызывающе себя ни вел, что бы ни творил, корпоративная солидарность интеллигентов-революционеров мешала выступить против него. Но у Сталина ее не было — точнее, он был из другой корпорации. Отсюда, кстати, и слова о грубости. Тут можно привести смешной пример из науки о поведении животных. Кошка с собакой дерутся не потому, что они так уж друг друга не любят, — просто у них разная этика. Так, собака машет хвостом, когда она дружелюбно настроена, а кошка — когда собирается напасть, и т.п. И то, что казалось грубостью интеллигенту, не воспринималось в этом качестве простыми людьми. Для образованного человека матерное слово оскорбительно, а заводской цех без мата работать не может. И никто не обижается. Вот и все.

 

ПОСЛЕДНИЙ ЖЕСТ

Рано утром 21 декабря 1924 года в квартиру Сталина вбежал Бухарин и сообщил: только что позвонила Крупская и сказала, что умер Ленин. Все они тут же отправились в Горки. По воспоминаниям В. Д. Бонч-Бруевича, когда они вошли, Сталин был впереди всех. «Он идет грузно, тяжело, решительно, держа правую руку за бортом своей полувоенной куртки. Лицо его бледно, сурово, сосредоточенно. Порывисто, страстно вдруг подошел Сталин к изголовью. "Прощай, прощай, Владимир Ильич... Прощай!" И он, бледный, схватил обеими руками голову В. И., приподнял, нагнул, почти прижал к своей груди, к своему сердцу и крепко поцеловал его в щеки и в лоб... Махнул рукой и отошел резко, словно отрубил прошлое от настоящего...»75

Многие вещи в политике можно понимать — и понимают! — двояко. Самый свежий пример — взрывы в Москве и Нью-Йорке. Одни придерживаются общепринятой версии: взрывы домов и уничтожение Всемирного торгового центра — террористические акты. Другие, из тех, что не верят ни во что, кроме беспредельности зла в человеке, считают их провокациями спецслужб — ФСБ и ЦРУ — чтобы оправдать в глазах общественного мнения расправу с Чечней и с Афганистаном. И доказывать здесь что-либо бессмысленно, ибо это вопрос веры.

Точно так же и с этим прощанием. Одни будут считать, что это — точно рассчитанная работа на публику, и таких большинство, ибо в глазах народа политики вообще не люди, а вычислительные машины. А кто-то, может быть, и посчитает все это правдой. Конечно, дико предположить, что человек, являющийся без пяти минут главой государства, может делать что-то не напоказ, что он вообще может иметь какие-то чувства, — но жизнь человеческая так разнообразна, и чего только в ней не бывает...

 

Joomla templates by a4joomla