Дипломатические поединки Сталина - ИОСИП БРОЗ ТИТО И МАО ЦЗЭДУН

ГЛАВА 6. ИОСИП БРОЗ ТИТО И МАО ЦЗЭДУН

Югославский лидер

Иосип Броз, сын крестьянина-кузнеца из хорватской деревни, родившийся в 1892 году, приобрел мировую известность под псевдонимом Тито. Ему довелось закончить лишь 2 класса гимназии. Получив профессию слесаря-механика, он работал на машиностроительных заводах Загреба и Любляны, а затем за границей (в Германии, Австрии, Чехии). В 18 лет он вступил в социал-демократическую партию, а через три года как гражданин Австро-Венгрии был призван в армию. Когда началась мировая война, он вел антивоенную пропаганду, за что был арестован и направлен на Карпатский фронт. После ранения оказался в русском плену, а после выздоровления - в уральском лагере для военнопленных, где занимался политической пропагандой против царизма. Его заключили в тюрьму, но вскоре грянула Февральская революция 1917 года, и он был освобожден. Приехав в Петроград, принял участие в организованной большевиками июньской демонстрации против Временного правительства. Вновь его арестовали, посадили в Петропавловскую крепость, а осенью отправили под конвоем в Сибирь. По дороге он бежал, а после Октябрьской революции в Омске вступил в Красную гвардию, а после разгрома колчаковцев вел большевистскую пропаганду среди крестьян. В конце 1920 года, вернувшись в Хорватию, вступил в Коммунистическую партию Югославии, а после ее запрещения перешел на нелегальную политическую деятельность, работая механиком. Пришлось ему побывать в тюрьмах, а с 1928 по 1934 год - на каторге. Выйдя на свободу, он под псевдонимом Тито продолжил партийную работу, став вскоре членом политбюро ЦККПЮ, участвовал в VII конгрессе Коминтерна и в 1937 был избран генеральным секретарем ЦК КПЮ, находившегося в Париже.

В 1941 году под его руководством югославские коммунисты возглавили национально-освободительную войну с гитлеровскими оккупантами, а Тито стал верховным главнокомандующим. В воззвании ЦККПЮ говорилось: «Наступил роковой момент! Началась решающая битва против самых заядлых врагов рабочего класса, битва, которую фашистские преступники начали вероломным нападением на Советский Союз, надежду, опору трудящихся всего мира...»

Надо подчеркнуть, что в Югославии, так же как в Албании, было наиболее значительное сопротивление фашистским захватчикам. В Югославии погибло в войне с ними около 300 тысяч человек (при населении в 16 млн), а в Албании 29 тысяч (на 1 миллион населения). Неудивительно, что Сталин отдавал должное самоотверженной борьбе югославов с фашистами и доблестному маршалу Тито.

К сожалению, до сих пор распространено мнение о том, что югославско-советский конфликт 1948-1953 годов был развязан исключительно из-за личной ссоры и взаимной неприязни Сталина и Тито. Этот миф возник, когда бывший троцкист Хрущев выпустил из лагерей бандеровцев, троцкистов, полицаев, прибалтийских эсэсовцев, а также многочисленных уголовников, которые быстро прикинулись невинными овечками, «политрепрессированными». Тогда же определенная часть интеллигенции - так называемые шестидесятники - создала другой миф: о «гуманном» и «демократическом» титовском социализме, противостоящем сталинской модели.

Сразу скажем: никакой личной неприязни между двумя лидерами не было. И антисталинские выпады прозвучали в устах Тито лишь в разгар конфронтации и после нее. То же относится к Сталину, который с признательностью отнесся к главе югославских коммунистов, приковывавших к себе 15 (!) дивизий гитлеровцев и их союзников в тяжелейшие годы Великой Отечественной войны. К моменту подхода советских войск югославы имели более полмиллиона закаленных и хорошо вооруженных бойцов Народно-освободительной армии и партизанских отрядов. Они приняли активное участие в освобождении Венгрии и Австрии.

Отношение Тито и его соратников к Сталину, а его - к ним в первые послевоенные годы были теплыми и дружественными. Приведем одно из характерных свидетельств К. Поповича, члена югославской делегации, возглавляемой Тито, о встрече со Сталиным в мае 1946 года: «За ужином и тостами проходил час за часом... Вдруг Сталин стал напевать и приплясывать под музыку... Сталин поднял свою рюмку с перцовкой и предложил Тито выпить на брудершафт. Они чокнулись и обнялись. Затем Сталин выпрямился и сказал:

- Сила у меня еще есть! - и, подхватив Тито под мышки, три раза приподнял его под звуки какой-то русской народной песни, доносившейся из патефона...»

Прервем цитату. Обратим внимание на то, что Сталин, которому тогда было 68 лет, приподнимал довольно крупного массивного Тито. Эту сцену не стоило бы принимать всерьез, если б не одно обстоятельство.

За последние годы в общественное сознание внедрили образ Сталина как маленького, болезненного, сухорукого человечка, отягощенного психическими недугами. Как видно из воспоминаний очевидца, такая характеристика - ложь и клевета. Хотя здоровье Сталина было крепко подорвано напряженнейшей работой военного времени, физически слабым, а тем более ущербным его не назовешь.

Правда, в своей книге «Беседы со Сталиным» (1961) М. Джилас, возможно, под самогипнозом антисоветчины, вспоминал, что Сталин «был очень маленького роста и не слишком хорошо сложен. Туловище его было коротким и узким, а ноги и руки слишком длинны. Его левая рука и плечо казались какими-то негибкими». Однако известно, что рост Иосифа Виссарионовича был около 170 см- по тем временам чуть выше среднего, а на фотографиях и кинокадрах, где он стоит с другими государственными деятелями, скажем, с Черчиллем, он низким не выглядит.

«Затем Сталин пригласил других югославов выпить с ним на брудершафт...- продолжал К. Попович,- Сталин с каждым по очереди обменялся несколькими репликами. Киндричу (руководителю югославской экономики. - Авт.) он сказал о словенской интеллигенции, прибегнув к игре слов «подлая» и «подлинная» интеллигенция. С Ранковичем он пошутил, посоветовав ему остерегаться Берии, а Берию спросил: «Ну, кто из вас двоих друг друга завербует?».

А после этого снова пошли тосты. Затем Сталин посоветовал нам, югославам, разводить эвкалипты, обещал прислать нам саженцы, объясняя, что это лучшее дерево для строительства судов. Он сам много-много лет назад вычитал в одной книге, как хорошо это дерево растет... в связи с чем им было отдано распоряжение закупить семена и засеять в Крыму, где оно отлично принялось и очень хорошо растет... Беседа дальше перешла на исторические темы. Сталин подробно рассказывал о чеченцах, затем о великом переселении народов в четвертом и пятом веках, об аварцах, о появлении славян в Европе, о лангобардах».

О личных отношениях Сталина и Тито прямых свидетельств нет. Можно привести очень субъективное мнение М. Джиласа, присутствовавшего на их встречах. У него создалось впечатление, «будто оба они испытывали друг к другу неприязнь, но каждый сдерживал себя по своим собственным причинам. Сталин старался никоим образом не обижать Тито лично, но в то же время не переставал втыкать шпильки по адресу Югославии. С другой стороны, Тито относился к Сталину с уважением, как к старшему, но в нем тоже можно было заметить обиду, особенно по поводу замечаний Сталина об условиях в Югославии.

Однажды Тито высказал мнение, что в социализме возникли новые явления, социализм достигается теперь другими методами, чем в прошлом, что предоставило Сталину возможность сказать:

- Сегодня социализм возможен даже в условиях английской монархии. Революция теперь не должна происходить повсюду...»

Это было мудрое, дальновидное суждение. Действительно, элементы социалистической системы были использованы для существенной модернизации капитализма в наиболее развитых странах. По поводу структуры Югославии Сталин тоже высказался достаточно точно: «Нет, у вас правление не советское - у вас что-то среднее между Францией де Голля и Советским Союзом».

Тито не вполне согласился с ним, полагая, что у него на родине появляется нечто новое. Но Сталин уклонился от дискуссии на эту тему. По-видимому, он так и не выработал четкой позиции по отношению к Тито и его притязаниям на создания нового общественного устройства. В подобных вопросах у Тито не было ни глубокой теоретической базы, ни, что более важно, богатого практического опыта как государственного деятеля. Однако его амбиции росли по мере восхождения на все более высокие посты, и это вряд ли не заметил Сталин.

О славянском единстве

Есть одно любопытное свидетельство Джиласа. Согласно его воспоминаниям, Сталин на встрече с югославской делегацией высказал важную мысль (двадцатью годами раньше нечто подобное утверждал великий русский ученый В.И. Вернадский на лекции в Праге):

«Если славяне будут проявлять единство и солидарность, никто в будущем не сможет даже шевельнуть пальцем».

В ответ на чью-то реплику относительно того, что немцам потребуется более 50 лет для восстановления своей страны, Сталин возразил: «Нет, они восстановятся и очень быстро. Дайте им 12- 15 лет, и они опять будут на ногах. Вот почему так важно единство славян».

Поражает сталинская прозорливость, основанная на хорошем знании практической экономики и истории. Действительно, в середине XX столетия Западная и Восточная* Германии не только восстановились, но и превзошли довоенный уровень экономического развития, а в конце прошлого века страна вышла на второе место в капиталистическом мире.

А вот с единством у славян не получилось, хотя начиналось все с частностей: советско-югославский конфликт при Сталине; советско-польские конфликты при Хрущеве и Брежневе; вторжение в Чехословакию. А завершилось тем, что даже издавна братские русский, белорусский и украинский народы стали разобщенными.

Создается впечатление, что антиславянские силы ловко пользовались противоречиями (порой неизбежными) между славянскими странами. К сожалению, оправдалась поговорка: «Славяне - братья, но плохие соседи».

В то время как Германия объединилась, теперь славяне разделились еще больше. Нет Чехословакии. Враждуют между собой республики бывшей Югославии. На задворках Европы вновь оказалась Болгария. Польша вдруг устремилась в Ирак под американским руководством...

Было бы проще всего объяснять подобное разобщение личными конфликтами руководителей славянских государств или какими-то серьезными идейными разногласиями. Ситуация, конечно же, значительно сложней и серьезней. Очень давно Польша, например, попала в зону активного влияния Ватикана, а ее правители тяготели к Западной Европе (нечто подобное - в Чехословакии). А после того как Польшу присоединили к Российской империи, антирусские настроения в ней - со стороны шляхты - лишь усилились. А в советское время она стала объектом мощной антисоветской пропаганды (хотя, как известно, вступив на капиталистический путь, польский народ стал жить хуже и экономически, и духовно).

Вообще, опасность единения славян всегда сильно беспокоила Запад, особенно после создания блока стран народной демократии, а также необычайных научно-технических достижений СССР. Стали очевидны преимущества народно-демократического строя. Что касается Югославии, то она превратилась в крупную европейскую державу, а ее лидер находился в товарищеских отношениях со Сталиным и был им ценим. Тито в 1944 году наградили орденом Суворова I степени, а в следующем - орденом Победы. Иосиф Сталин последовательно защищал Иосипа Тито от нападок Рузвельта и Черчилля. Советский самолет спас Тито, когда немецкие парашютисты напали на его штаб.

В 1944-1947 годах советская и югославская дипломатии выступали на международной арене единым фронтом (по крайней мере официально). В коммунистических кругах Европы Тито считался любимцем Сталина, который знал, что на первых советских танках, освобождавших Белград, сидели югославские пехотинцы. Более того, в первые послевоенные годы Сталин не возражал против притязаний Тито на давно обитальяненный Триест и на очень давно германизированные Штирию и Каринтию - части Австрии.

В апреле 1945 года Тито впервые посетил СССР в официальном качестве и подписал советско-югославский Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Первая встреча со Сталиным была в сентябре 1944 года. В своем интервью, подводя итоги поездки, Тито отметил: «Я беседовал с маршалом Сталиным. Простой и спокойный человек, великий полководец и государственный деятель, он с большим вниманием отнесся к нуждам нашей страны».

На обратном пути в Югославию он встретился с председателем Совнаркома Украины Н.С. Хрущевым. Это была не первая их встреча. В 30-х годах директор и парторг ряда московских промышленных предприятий Иосип Броз был знаком с первым секретарем МГКи МК Хрущевым. Возможно, и впоследствии между ними сохранялись какие-то связи. То, что именно Хрущев выступил инициатором унизительного для СССР визита в Белград в 1955 году, конечно, не было случайностью.

Именно Хрущев спас Тито политически, а возможно и физически. Ведь Югославия все больше и больше после конфликта с Советским Союзом попадала под контроль Запада, которому был совсем не нужен в качестве главы столь важного европейского государства коммунист и кадровый работник Коминтерна. Благодаря Хрущеву Тито смог вширь и вглубь развернуть строительство и рекламирование своей «самоуправленческой» модели социализма.

Хрущева и Тито, судя по всему, связывало и кровавое прошлое. Хрущев был главным палачом «ежовщины» в московских городской и областной партийных организациях (а прежде свирепствовал на Украине). Но у него нашлись активные последователи и соратники. Одним из них был директор одной из московских фабрик Иосип Броз (тогда еще не носивший своего знаменитого псевдонима). Ему помогал Эдуард Кардель - впоследствии бессменный теоретик и идеолог титоизма.

Антититовский политэмигрант П.Ч. Миличевич пишет: «В 70-х годах во многих югославских газетах, в том числе и в ведущей газете «Политика», были, как само собой разумеющиеся, опубликованы материалы (культ Тито был в самом расцвете) о том, что в 1937 году, будучи в Москве, Тито и Кардель провели «титаническую работу», написав на всех югославских коммунистов, находящихся в Москве, «исчерпывающие» характеристики и передав их в соответствующие органы и организации. В результате этой работы многие из них, в том числе и генсек Милан Горкич, были арестованы и впоследствии как троцкисты судимы и расстреляны».

Выходит, что в Белградском аэропорту в 1955 году встретились старые знакомые. Как пишет Миличевич: «В то же самое время был подготовлен и разыгран дикий спектакль. Тысячи узников - югославских коммунистов, томящихся в лагерях... были построены перед громкоговорителями на площадях концлагерей и по команде с низко согнутыми головами слушали речь Хрущева о Тито». Это были арестованные «информбюровцы» - сторонники Сталина.

...Как нетрудно заключить из приведенных выше отрывочных сведений, на своем жизненном пути Иосип Броз Тито последовательно поднимался по ступеням партийной и государственной власти. Он не любил отступать, а при случае мог быть жестоким и коварным. Впрочем, в этом нет ничего оригинального. Более существенно другое: по мере укрепления его единоличной власти, по-видимому, менялся его характер и повышался уровень амбиций.

Он не был крупным теоретиком и мыслителем, его политический кругозор не отличался широтой. Во всем этом он значительно уступал Сталину, хотя со временем не пожелал уступать ему в вопросах международных отношений, считая себя и своих советников вполне компетентными в этой области. К тому же, в некотором сходстве с итальянским дуче, он мечтал о создании великой державы под собственным руководством и тяготился «опекой» Кремля.

Однако Сталин был убежден - и не без основания, - что националистические устремления лидеров разных народов и стран чреваты их полным разобщением. Препятствует этому централизация, создание совместных комитетов и правительств (не говоря уж об экономическом тесном сотрудничестве) и общее согласование действий на международной арене. Признавая коллегиальность решений, Сталин был также уверен в пользе единоначалия, особенно при решении сложных вопросов и столкновениях противоречивых интересов. Понятно, что в подобных случаях он желал бы иметь решающее слово за собой, наиболее опытном и авторитетном - в мировом масштабе - руководителе. Тито имел на

этот счет свое особое мнение и, отстаивая его, готов был пойти на конфликт со Сталиным. Но это выявилось не сразу.

О том, какое впечатление на югославскую делегацию и, по-видимому, на Тито произвела первая встреча со Сталиным 19 мая 1944 года, можно судить по воспоминаниям Джиласа, вряд ли желавшего воспевать советского вождя: «Сталин был в маршальской форме. Но в его облике не было ничего военного, не чувствовалось даже той величественности, которая присутствовала на картинах и в кинофильмах... Голова горца с живыми, лукавыми, пытливыми глазами желтого цвета внушала восхищение. Лоб не был таким безжизненным, как на картинах. Чувствовалась постоянная напряженная работа мысли...

Возбужденный, он то и дело беспокойно орудовал трубкой и синим карандашом, легко переходя от одной темы к другой. Сплошной комок нервов, реагировавший на каждое слово, на каждый взгляд. Сталин обладал также чувством юмора - грубого, неожиданного юмора...

После того как все уселись за стол, я сказал, что мы преисполнены энтузиазма от всего увиденного в Советском Союзе. «А мы не испытываем энтузиазма, - ответил он, - хотя и делаем все, что в наших силах, чтобы улучшить положение в России». Впоследствии он несколько раз употреблял слово «Россия» вместо «Советский Союз». Я полагал, что это объяснялось обусловленным военным временем подчеркиванием роли русского народа. А возможно, он вообще так считал».

Да, таковым было его убеждение. Он знал русский народ (долго и в труднейших условиях жил именно в народе, с народом), считал его - по справедливости - великим и полагал, что именно русским суждено составить центральное ядро не только Советского Союза, но и панславянизма. И это вполне естественно не только из-за количественного преобладания русских, сколько потому, что русская культура, начиная с середины XIX века, обрела мировое значение, став одной из величайших и, возможно, наиболее гармоничной (на что указывал еще Н.Я. Данилевский). Сталин и сам порой называл себя русским, иногда уточняя, что он - человек русской культуры. И в этом смысле русским вполне может считать себя представитель любого народа, не отказываясь и от своих национальных корней, традиций. Даже по законам лексики совершенно закономерны определения: русский грузин, русский армянин, русский еврей и т.п. Не в смысле принадлежности к России, а как показатель конкретного культурно-национального единства.

Известно, что уже тяжело больной В.И. Ленин счел нужным выдвинуть довольно-таки странное обвинение в развертывании «великорусско-националистической кампании» грузину и поляку: Сталину и Дзержинскому, которые выступили против грузинского национализма, Владимир Ильич отождествил «угнетавшую» нацию с «великой». Но то, что характерно для немцев, англичан, французов и других народов, эксплуатировавших и унижающих население своих колоний, к русским совершенно не относится. В своей стране они никогда не имели преимуществ - как представители «державной» нации перед всеми другими; они не были колонизаторами.

Может показаться странным и стремление Сталина реализовать идею панславянизма, и противодействие этому со стороны лидеров Югославии. Возможно, Сталин в этом случае решил использовать национальный фактор в деле сплочения восточноевропейских стран. Но почему столь разумная политика встретила, мягко говоря, не слишком благожелательную реакцию со стороны «братьев славян»?

Оставляя в стороне политические аспекты, обратим внимание на два обстоятельства. Южные славяне - преимущественно яркие брюнеты, высокие, представительные, живущие в благодатном теплом крае, уже чисто внешне мало похожи на большинство русских того времени, переживших страшный период голода и разрухи Гражданской войны, в общем-то, неказистые на вид и вдобавок ожесточенные смертельными схватками с фашистами. Это был не парадный въезд откормленных, вымуштрованных, «чистеньких» победителей, не прошедших еще горнило боевых действий, как это часто бывало с солдатами вермахта, маршем входивших в сдававшиеся им города Европы.

Сходство языков славянских народов еще не определяло сходство культур, отчасти - традиций и, конечно, внешнего вида. Тем более что бытовая, обыденная культура привыкших к лишениям многих представителей русского народа неприхотлива, а высокая русская культура доступна лишь немногим представителям Запада. Она понимается ими чаще всего выборочно, утилитарно и как бы вне связи с народом. В то же время для многих славян приобщение к духовным и интеллектуальным достижениям русских сильно затрудняет местный национализм: мол, а мы-то чем хуже?! Зачем нам признавать гегемонию русской культуры?

Иначе говоря, возникает не взаимодействие, а разобщение народов на почве самолюбивых представителей «нацменьшинств». Это характерно для групп руководителей, интеллектуалов, служащих, пропитанных буржуазным духом. Родственные русские могут восприниматься как высокомерный «старший брат», а по сути, как конкурент. Возникает желание примкнуть, пусть даже с унижением национального достоинства, к какой-либо другой великой культуре, скажем, французской, германской, английской или американской. Так вроде бы не обидно. Хотя, здраво рассуждая, нетрудно понять, что в таком случае славянский народ вынужден приспосабливаться к чуждым духовным ценностям и считать своим гегемоном даже не «старшего брата», а чужого «дядю», который будет относиться к нему высокомерно.

Впрочем, подобный этнический и обще культурный аспекты во второй половине XX века отступают на второй план в сравнении с политическим, идеологическим, экономическим. Уже само по себе геополитическое положение Югославии (а также Албании), не имеющей общей границы с Советским Союзом, ставило эту республику в особое положение, сближало ее со странами буржуазной демократии. Идея славянского единства не привлекала югославское руководство, не желавшее признавать главенствующую, централизующую роль России. При тесном политическом, идейном и экономическом сближении это лишь усиливало зависимость Белграда от Москвы, а Тито от Сталина.

...И тогда, и позже, как известно, победило направление децентрализации, разобщения славян, которое поддерживалось и укреплялось Западом. Тито и его сторонники были первыми, проторявшими этот путь, провозгласив особенность, самобытность югославской концепции социализма и отвергнув панславянизм. К чему это привело как СССР (с хрущевских времен), так и СФРЮ, мы знаем: сейчас эти государства стерты с карты мира. Сталин, судя по всему, реально и прозорливо предполагал такой оборот событий. Тито и его советники, в частности Милован Джилас, не могли этого понять. Нам кажется, что с их стороны решающую роль сыграли субъективные факторы: уязвленное самолюбие, стремление к собственной власти над страной и, при возможности, распространению этой власти на соседние государства.

Первые разногласия

На отношения руководства СССР и создаваемых после 1945 года стран народной демократии сказывалась тревожная, а то и взрывоопасная обстановка «холодной войны», провозглашенной Черчиллем с молчаливого согласия Трумэна. Сталин, по-видимому, был осведомлен о готовности США при случае начать атомные бомбардировки советских городов (нетрудно было и без разведданных

догадаться о такой подготовке). Он был очень заинтересован в мирном сотрудничестве с США, которые за годы войны значительно укрепили свое экономическое положение как внутри страны, так и вне ее.

Можно, кроме того, сказать так: Сталин привычно мыслил глобальными категориями, да и умел руководить огромной и отчасти «лоскутной» страной, соединяющей множество очень разных народов. У Тито политический кругозор был несравненно меньше, так же как опыта государственного деятеля. Но он очень рано почувствовал себя не только маршалом Югославии и ее лидером, но и крупным международным политиком.

В мае 1946 года Тито вторично нанес официальный визит в СССР. Состоялась его беседа со Сталиным, - третья и последняя. Сам Иосип Броз считал, что она была самой сердечной. Милован Джилас вспоминал: «Ни я, ни кто-либо в руководстве не были антисталинистами. Наоборот, если бы кто-нибудь был против Сталина, его бы исключили из партии».

Это было правдой. Даже в 1969 году Тито признавал: «Концепция КПЮ о строительстве и развитии Югославии как социалистической страны вначале находилась под влиянием советской теории и практики, что вполне объяснимо в тогдашних условиях. Это не было навязано нам извне, так как мы сделали свободный выбор» (тут впору вспомнить, как дружно голосили враги СССР и коммунистической идеи о насильственной социализации восточной Европы!).

Югославские комитеты были очень похожи на советы. Конституция ФНРЮ- аналог сталинской конституции 1936 года, а их пятилетка была подобна советской. В свою очередь, и в СССР часто подчеркивали, что Югославия - первая в ряду социалистических государств Восточной Европы. Как писал Джилас: «Время от времени возникали различия во взглядах с советским руководством, но они не имели такого характера, который бы означал конфликт, ссору».

Первые шероховатости стали ощущаться в 1947 году. Они были связаны с положением в Греции. В этой стране с осени 1944 года фактически шла гражданская война между блоком левых партий, руководимых коммунистами, и монархическим режимом, который поддерживали английские войска.

В 1946 году в Греции, вроде бы, создалась ситуация, благоприятная для коммунистов. Монархия не пользовалась широкой популярностью, а английское влияние было слабым (но так только казалось). Тем не менее Тито, лелеявший мечту о создании федерации Балканских стран во главе с Югославией, был по-

лон оптимизма. Он решил присоединить к новой организации страну, где коммунисты не стояли у власти, - Грецию. Однако она входила в сферу интересов Англии, а отчасти США, а Сталин не хотел портить отношения с Западом. Огромные регионы Советского Союза сильно пострадали от войны, а народ устал. Советский атомный проект под общим руководством Л.П. Берии и (в научном плане) И.В. Курчатов был далек от завершения. У США была атомная монополия. Вдобавок оставалась надежда на финансовую и техническую помощь Запада при восстановлении народного хозяйства СССР.

Но Тито настаивал на своем. Его поддерживали болгарский лидер Г. Димитров и левацкое руководство компартии Греции. Чтобы избежать конфликта среди своих партнеров, Сталин уступил. Из Болгарии, Югославии и Албании в Грецию пошел поток военной помощи. В 1946 году коммунисты сформировали Демократическую Армию Греции (ДАГ), которая освободила, взяв под свой контроль, на греческой территории ряд районов.

Теперь у Сталина появилась возможность добиться для российского флота свободного выхода через Дарданеллы, а также создания советских баз в Ливии. Вековая мечта России стать твердой ногой на Средиземном море как будто была близка к осуществлению. Для оказания давления на Турцию были организованы «стихийные» митинги в Ереване и других городах Армянской ССР с требованием присоединения турецкой части Армении (Центра древнеармянского государства).

В общем, Сталин поддержал Тито, хотя его одолевали сомнения. В следующем году они оправдались. Английское правительство, которое вело одновременно войны с коммунистами в Малайе, Индонезии, Бирме, оказалось на грани поражения и обратилось за помощью к США. Те ответили мощной военной помощью греческим властям и турецкому правительству.

Отношения Москвы с Западом начали портиться. А Тито упрямо стоял на своем, несмотря на то что войска греческих монархистов и англичане с американской помощью оправились от поражений. Более того, он пошел вместе с Г. Димитровым на важные шаги, даже не известив о них Сталина: был заключен югославско-болгарский Договор о дружбе и взаимной помощи вопреки настойчивым рекомендациям Сталина повременить до тех пор, пока в Париже не будет заключено мирное соглашение между антигитлеровской коалицией и Болгарией - бывшей союзницей гитлеровской Германии. До его заключения на Болгарию распространялся ряд ограничений.

Более того, Тито и Димитров публично объявили о предстоящем создании Балканской федерации. Это вызвало на Западе вал возмущения. Бои в Греции ожесточились. Стала реальной угроза военного столкновения СССР с Западом. Сталин сделал резкий выговор Софии и Белграду и приказал прекратить митинги в Армении. Используя в качестве формальной причины заключение Парижского мирного договора с Болгарией, Сталин вывел советские войска из этой страны подальше от опасной греческой границы (в Югославии и Албании советских войск не было).

Так Тито и Димитров вольно или не вольно едва не спровоцировали военный конфликт с Западом, который всегда испытывал страх (часто не обоснованный) перед панславинизмом. Руководители западных держав считали, что София и Белград пошли на эти шаги с ведома Москвы.

В конце концов Тито и Димитров вынуждены были признать свои ошибки. Югославия отвергла план Маршалла, чтобы успокоить Сталина. Но в Греции Тито при поддержке леваков из греческой компартии продолжал играть с огнем. В декабре 1947 года было создано Временное Демократическое Правительство Греции, во главе с генералом - командующим ДАГ. Сталин не спешил с признанием нового государства, хотя ряд восточноевропейских стран признали его.

В январе 1948 года произошли два инцидента, осложнившие советско-югославские отношения. Они были связаны с Албанией.

Внешнеполитическое положение этого балканского государства было очень сложным. Его же воинские подразделения были в составе армии Италии, оккупировавшей албанскую территорию в 1939 году. Тогда же король Италии стал и королем Албании. Греция, подвергшаяся итальянскому нападению, объявила войну и Албании. После 1945 года США и Англия из-за победы албанской революции отказывались заключить с этой страной мирный договор, а Греция продолжала находиться с ней в состоянии войны. Греко-албанская граница не была точно определена.

Албания, зажатая между морем и Грецией, нуждалась в помощи с севера, со стороны Югославии, позиции которой в этой стране в военные годы очень укрепились. Албанская народно-освободительная армия создавалась с помощью югославской, а компартия Албании возникла с помощью КПЮ. После войны огромная и разносторонняя помощь Югославии имела для Албании решающее значение.

Тирана зависела от Белграда. Албанский лидер Энвер Ходжа очень считался с Кочей Дзодзе, который был его предшественником на посту генсека ЦК Компартии Албании, а впоследствии вто-

рым лицом в партии и государстве. А Дзодзе являлся человеком Тито и ратовал за интеграцию Албании в состав Югославии. По мнению Тито, это могло решить вопрос албанского меньшинства в Югославии, проживающего в районе Косово. Против Дзодзе выступил руководитель албанской экономики Нако Спиру. Ходжа занял нейтральную позицию.

Если верить мемуарам Ходжи, 6 ноября 1947 года представитель ЦК КПЮ при ЦК КПА Златич, передавая ему заявление Тито, выражавшее недовольство слабым югославско-албанским экономическим сотрудничеством, назвал Спиру «агентом империализма», проводящим антиюгославскую политику.

Против Спиру были выдвинуты обвинения в национализме, антиюгославской деятельности, в установлении связей с классовыми врагами и даже в шпионской деятельности. Было решено вызвать его на заседание Политбюро ЦК КПА и потребовать от него объяснений.

Спиру застрелился у себя в кабинете, отправив свое письмо в советское посольство, где утверждал, что «после тяжелых обвинений югославского руководства в мой адрес я вынужден покончить с собой...»

Сталин договорился с Тито о том, что этот инцидент станет предметом обсуждения между А.А. Ждановым и югославским послом Поповичем. Между ними состоялись две беседы, результатами которых Сталин не был удовлетворен. Он послал телеграмму Тито, предлагая ему направить в Москву своих представителей. Они прибыли в середине января 1948 года.

Согласно мемуарам Джиласа, Сталин сказал: «Значит, члены ЦК в Албании убивают себя из-за вас! Это очень нехорошо, очень нехорошо!» Следующее событие носило более масштабный характер.

21 января 1948 года Сталину доложили, что Тито решил перебросить одну дивизию в Албанию, не информируя об этом СССР. В письме Ходже Тито обосновал такой шаг необходимостью создания условий для организации лучшей обороны участка границы со стороны моря; в случае провокации объединенные части смогли бы оперативно вмешаться и выправить ситуацию.

Но дело в том, что этот «участок» был... албано-греческой границей! А в Греции вовсю полыхало пламя гражданской войны. Главной силой, противостоящей здесь коммунистической ДАГ, были не столько войска греческой реакции, сколько- США и Великобритании. ДАГ получила интенсивное снабжение из Албании и Югославии, имея возможность вообще уйти на албанскую территорию (что и произошло в 1949 году).

Появление югославских войск в этой горячей точке могло только обострить и без того накаленную ситуацию, вызвать столкновения войск Запада с югославами, имевшими договор о союзе с СССР. Советская страна могла быть втянута в войну с англичанами и американцами. Сталин это понимал. Ходжа писал в мемуарах: «Сталин сообщил нам, что не видит какой-либо опасности возможного нападения на нас греческой армии».

По поручению Сталина советский посол в Югославии А.И. Лаврентьев заявил Тито: «Москва опасается, что в случае вступления югославских войск в Албанию англосаксы расценят этот акт, как оккупацию Албании югославскими войсками и нарушение ее суверенитета; при этом возможно, что англосаксы используют этот факт для военного вмешательства в это дело...»

Тито ответил Лаврентьеву, что «не разделяет высказанного Москвой опасения относительно возможных шагов со стороны англосаксов. Не исключено, что поднимется некоторая газетная шумиха, но к этой газетной клевете уже не привыкать». И добавил: «Если Советский Союз сочтет целесообразным вообще это не делать, то Югославия последует этой рекомендации. Но в случае, если Греция захватит Южную Албанию, то Югославия вместе с Советским Союзом будет расхлебывать эту кашу».

Лз Москвы 1 февраля 1948 года поступила телеграмма, в которой отмечалось: «Югославия, имея договор о взаимопомощи с СССР, считает возможным не только не консультироваться с СССР о посылке своих войск в Албанию, но даже не информировать СССР об этом... СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед свершившимся фактом... Между нашими правительствами имеются серьезные разногласия... Во избежание недоразумений следовало бы эти разногласия так или иначе исчерпать».

Разрыв

Авантюры Тито заставляли Сталина настораживаться. Ему не нравилось растущее честолюбие лидера Югославии, его претензии на роль лидера всей социалистической Восточной Европы, который уже хотел, чтобы к Балканской федерации присоединились страны вовсе не балканские - Польша, Чехословакия и Венгрия.

По нашему мнению, в основе трагического югославско-советского конфликта лежали может быть даже не идеологические разногласия, а прежде всего «игры» Тито на международной арене. И дело не только в том, что Сталин опасался за свой авторитет - чрезвычайно высокий в то время. Иосип Броз просто не был готов

к той роли, на которую претендовал. У него политический кругозор ограничивался местным регионом, прежде всего балканским, а также ближними целями и задачами.

Весь сыр-бор разгорался после того, как член Политбюро ЦК КПЮ Генеральный секретарь Народного фронта ФНРЮ Сретен Жуевич тайно встретился с советским послом в Югославии А.И. Лаврентьевым, информируя его о секретном заседании югославского Политбюро. Выступления на нем югославских руководителей, в частности Тито, носили антисоветскую окраску или даже характер вмешательства во внутренние дела СССР. Это безусловно подлило масло в огонь уже начинавшихся разногласий.

И тогда, в 1948 году, и в последующем югославская сторона упорно заявляла, что донос Жуевича носил клеветнический характер и был вызван его властолюбивыми устремлениями, желанием занять место Тито.

В этом, вероятно, есть немалая доля правды. Арестованный в 1950 году Жуевич написал покаянное письмо в ЦК КПЮ, которое тогда же было опубликовано. После этого сразу получил свободу и работал на заметных постах, перестав быть угрозой для Тито.

Отечественный историк Ю.С. Гиренко отмечал: «Советское посольство с его (посла Лаврентьева. - Авт.) приездом все чаще сообщало в Москву о симптомах головокружения от успехов у югославского руководителя, развитии и культивировании в партии и стране волюнтаристских тенденций».

Обвинения Лаврентьевым Тито в национализме являлись некоторым преувеличением. Но утверждение посла, что «существует грубое непонимание значения... политико-морального влияния Советского Союза», вряд ли отвечало реальности, хотя последующие события отчасти подтвердили худшие опасения.

Еще более нагнетали напряженность донесения военного атташе при советском посольстве генерала-майора Сидоровича. Он подчеркивал: «Нет прямого указания, какой идеологии придерживаются сейчас и будут придерживаться впредь в Югославии». И если информация Жуевича и донесения Лаврентьева поступали к Сталину через ряд инстанций, то доклад военного атташе в Белграде был сделан лично Сталину министром Вооруженных Сил СССР Н.А. Булганиным. Вряд ли эти сведения, переданные по государственной линии, не переполнили чашу терпения вождя. Сталин отреагировал, быть может, излишне резко: отозвал из Югославии советских советников и приступил к свертыванию советско-югославских экономических связей.

Весной 1948 года он вместе с Молотовым направил Тито и Карделю три письма с критикой политики югославских руководителей. Даже Джилас признал эту критику в значительной степени правильной. Но Тито отказался согласиться с ней. Н.С. Гиренко писал, что «направив в Москву довольно решительный ответ, югославское руководство, явно с учетом критики Сталина» приняло ряд внутриполитических шагов. Но это не ослабило конфликт. Сталин допустил вмешательство во внутренние дела КПЮ, потребовав участия ВКП(б) в расследовании дел арестованных Жуевича и Хебранга. Тито отказал, но предложил ЦКВКП(б) направить свою комиссию в Белград, чтобы на месте убедиться в клеветническом характере информации о положении в Югославии. Этого не было сделано.

В Румынии созвали совещание Информационного бюро коммунистических партий (Коминформбюро), созданного в 1947 году при активном участии Тито. Оно вынесло резолюцию с очень резким осуждением руководства КПЮ и с призывом его сменить. Западные СМИ сочли Тито обреченным, называя даже дату его свержения - 21 июля 1948 года - день открытия V съезда КПЮ. Тито вывел на улицы Белграда воинские части.

По всей стране проходили партийные собрания, на которых зачитывали резолюцию Информбюро и проводили по ней голосования. Ее сторонников стали называть «информбюровцами»». Иосип Броз удержался у власти.

При открытии V съезда КПЮ в центре президиума красовался большой портрет Тито, по бокам стояли мраморные бюсты - слева Маркса и Ленина, справа - Сталина и Энгельса. В своем отчетном докладе руководитель страны и партии, в частности, напомнил, что югославские коммунисты воспитывались в духе глубокого доверия, любви и преданности Советскому Союзу. Коротко упомянув о резолюции Коминформбюро, он заверил делегатов, что ЦК КПЮ полон решимости, несмотря на все, восстановить хорошие отношения с ВКП(б). И закончил доклад здравицей в честь Сталина под бурные аплодисменты всего зала и возгласы: «Сталин - Тито!»

Авторитет Сталина был очень высок не только среди информбюровцев, но и среди титовцев. Как вспоминал один из соратников югославского лидера Светозар Вукманович-Темпо: «Мы договорились не критиковать Сталина... Его обманули... ввели в заблуждение».

Участники одного из белградских митингов направили советскому вождю следующую телеграмму: «Товарищ Сталин, мы глубоко верим в тебя». М. Джилас вспоминал: «Для Тито разрыв с Москвой явился болезненным психологическим и интеллектуальным

ударом. По мнению его окружения, да и сам он так считал, именно в тот период начались приступы калькулезного холецистита».

«Для наших людей, - утверждал впоследствии Тито, - весь конфликт, и особенно резолюция представляли тяжелейшую травму, ибо мы в Югославии... верили в Советский Союз, верили в Сталина... На моих глазах партизаны гибли в бою с именем Сталина на устах... Мы не стыдимся этих иллюзий. Они играли позитивную роль, свидетельствуя о нашей глубокой вере в прогресс и социализм».

Первая, да и то приглушенная критика в сталинский адрес прозвучала на страницах газеты «Борба» в октябре 1948 года в статье М. Джиласа. Он вспоминал об этом так: «Эту статью я написал по своей инициативе. Тито просмотрел ее и вначале не одобрил критику Сталина. Я пошел к нему и объяснил, что рядовые члены партии не понимают, почему Сталин молчит и почему мы обходим его молчанием и даже возвеличиваем. И Тито согласился...»

Но и в этой публикации не было выпадов против советского вождя. Там говорилось: «Сталин является крупнейшим живым авторитетом не только в международном рабочем движении, но и вообще в демократическом мире... Мы смело можем утверждать, что нигде (кроме СССР) Сталина не любят и не уважают больше, нежели в Югославии. Сталин был, есть и будет в нашей партии одним из величайших корифеев марксизма, верным и достойным учеником и наследником Ленина».

Отношение к личности Сталина в югославской пропаганде оставалось уважительным. Страна вплоть до конца 1949 года действовала на мировой арене вместе с Советским Союзом и другими странами народной демократии. Так продолжалось даже после создания в СССР антититовского «Союза югославских патриотов» и выхода в свет его органа - газеты «За социалистическую Югославию».

Осенью 1949 года стало ясно, что конфликт приобретает затяжной характер. Югославская сторона перешла к ответному широкому политико-пропагандистскому наступлению. В ответ осенью 1949 года А.А. Громыко заявил о решении СССР разорвать все связи с Югославией.

Взаимные обвинения нарастали. Сталин поддался на уверения югославских политэмигрантов об отсутствии у титовского руководства широкой опоры в КПЮ и вообще в Югославии. Это было верно лишь отчасти: югославский лидер в своей стране имел надежных и многочисленных сторонников.

Как отмечал Ю.С. Гиренко: «Несмотря на... единодушие делегатов V съезда КПЮ, в партии все же возникла угроза раскола. Более 55 тысяч коммунистов из 468 175 членов и 51 612 кандидатов

в члены КПЮ высказались за резолюцию Информбюро... Все они были исключены из партии, а 16 312 из них были репрессированы и заключены в специально созданные концлагеря». Вместе с ними были репрессированы тысячи беспартийных сторонников Сталина.

Уже в наше время Миличевич с горечью отметил: «Писатели и литераторы Москвы, России, да и того же «цивилизованного» Запада могли бы при желании узнать об этой жуткой, именно жуткой правде, прочитав ее в книгах... и других материалах живых и уже мертвых свидетелей, переживших этот кошмар. Ни одна из этих книг, благодаря «заботам» шестидесятников, М. Горбачева, А. Яковлева и иже с ними, не переведена на русский язык».

Теперь уже о взаимном примирении не могло быть и речи. Тито так и не смог реализовать свои завышенные амбиции, хотя у себя в стране остался бесспорным лидером, если не сказать диктатором. Как писал американский политолог Дж. Кэмпбелл, начался «процесс постепенного перехода Югославии в западный лагерь».

Впрочем, этот процесс так и не завершился, ибо Тито не хотел, чтобы его страна попала в полную зависимость от ведущих держав Запада. Ведь только с Советским Союзом у Югославии могли быть взаимовыгодные партнерские экономические связи. В блоке государств народной демократии решающее значение имело идейное единство. Среди капиталистических стран действовал в первую очередь закон жесткой конкуренции. Выйти на рынок в качестве полноправного партнера было невозможно. Югославии здесь была уготована роль зависимого государства, что не устраивало Тито. Однако разрыв со Сталиным вынуждал его устанавливать разносторонние связи со странами буржуазной демократии, делая соответствующие идеологические уступки. Это была попытка проторять свой особый, югославский путь общественного развития.

Последствия

Сразу после сообщения о смерти Сталина югославские руководители собрались на неофициальную встречу. На ней Тито произнес, вспоминая о покойном: «Хорошо руководил войной!» В тот же день по его поручению посольство СССР в Югославии посетил заместитель министра иностранных дел ФНРЮ В. Мичунович, выразивший от имени югославского правительства соболезнования по случаю смерти советского вождя.

Когда по инициативе Хрущева произошло примирение, Тито сразу понял всю выгоду создавшейся для него ситуации. Он во многом (но не во всем) ликвидировал свою зависимость от Запада, но не вернулся в ряды союзников СССР. Балансируя в биполярном мире между его полюсами - Советским Союзом и Соединенными Штатами, - он смог создать относительно процветающее государство на очень непрочной экономической основе. И наконец-то он удовлетворил свое честолюбие, став одним из лидеров третьей мировой силы, созданной при его активнейшем участии - Движения Неприсоединения.

В начале сентября 1961 года в Белграде открылась первая конференция этой организации, объединившей 25 государств, включая Алжир, Афганистан, Индию, Индонезию, Ирак, Кубу, Ливан, ОАР и др. Их общая позиция: не участвовать в военных блоках, проводить политику мирного сосуществования, поддерживать стремление к свободе угнетенных народов, способствовать ликвидации колоний, всеобщему полному разоружению.

Несмотря на столь привлекательные декларации, попытка создать на этой основе третий мировой «центр притяжения» в конце концов провалилась. Ведь дело не в лозунгах: они у всех политических объединений весьма привлекательны и благородны. Судить-то надо по делам и возможностям. А независимость - особенно экономическая - всех государств из Движения Неприсоединения была весьма относительной. Устойчивое социально-политическое, научно-техническое, экономическое единство эти страны создать не могли. Слишком сильны, организованы, а отчасти идейно сплоченными, обладающими огромным интеллектуальным и промышленным потенциалами были противостоящие блоки капиталистических и социалистических стран...

Свой «рыночный социализм» Тито базировал на децентрализации экономики, что обусловило не только крайнюю неравномерность и нестабильность социально-экономического развития республик Югославии, но и послужило причиной роста национализма в них. В результате произошло кровавое крушение СФРЮ при преемниках Тито.

До его смерти (в 1980 году) идеология и практика «самоуправляемого, рыночного социализма» пользовались почти открытой поддержкой значительной части советской интеллигенции и скрытой, замаскированной симпатией влиятельных партбюрокра-тов в КПСС. Еще с хрущевских времен, по словам Миличевича, «советская партократия, журналисты, доктора от экономики, от философии, от марксизма проходили титовскую школу... Сотни партийных и советских делегаций направлялись смотреть на «югославское чудо».

Но что стояло за привлекательным фасадом титовской модели социализма?

«Большинство из 1,5 миллиона гастарбайтеров-югославов и их жен напряженно работали на фабриках и заводах... «развитого Запада», - пишет Миличевич, - а также «уличными санитарами» и вышибалами в борделях... Часть из них не выдерживала западного образа жизни и скатывалась на дно этого мира, пополняя ряды люмпенов, мафиозных и гангстерских группировок».

...Вскоре после смерти Сталина Тито совершил визит в Англию. Там ответил на вопросы о возможности интервенции СССР в Югославию. «...Предсказывать не берусь, но могу на основе моих знаний советских людей и условий жизни в СССР заявить, что не верю в возможность этого... Мы будем ждать, мы посмотрим». Ждать пришлось не долго. Уже летом 1953 года с советской стороны была выражена готовность возобновить с ФНРЮ связи во всех областях; была прекращена антиюгославская пропаганда, перестали выходить соответствующие газеты, а их организации были распущены. Но Тито предупредил: «Югославия не свернет в своей внешней политике с того пути, который был проложен с 1948 г., она имеет свой собственный путь».

Хрущев, несмотря на это, стал предпринимать попытки возобновить «дружбу» с югославским лидером, укрепив тем самым социалистический лагерь. Его сын пишет: «Отец предложил... направить в Белград представительную делегацию, чтобы признать совершенные ошибки... Отец чувствовал, что Тито был прав. Он исключительно ценил Тито, его храбрость, мужество... Но противники (Хрущева в Президиуме ЦК. - Авт.) продолжали сопротивляться и предложили, чтобы Тито сам приехал в Москву. Отец сказал, что раз такая великая страна, как Советский Союз, ошиблась, то надо ехать в Белград и во всем признаться. И, наконец, в 1955 году делегация отправилась в Белград».

Накануне ее приезда Тито в очередной раз указал на беспочвенность предложений насчет «возврата в восточный блок». Но и это не остановило Хрущева. Не остудили его пыла ни прохладный прием, ни отдельные нападки со стороны югославских партнеров по переговорам. Так С. Вукманович-Темпо оспорил заявление Хрущева о Берии как виновнике советско-югославского конфликта. Тито, сделав ему выговор, заметил: «Абсолютных гарантий против рецидивов того, что было в отношениях... при Сталине, нет. Можно даже сказать, что впредь они будут проявляться».

Через несколько месяцев грянул антисталинский доклад Хрущева. После завершения съезда Хрущев, зная о секретном характере своего доклада, на который не были приглашены делегации

иностранных компартий, передал его текст Тито на обеде у югославского посла. По словам Гиренко, Хрущев, произносивший тост, вынул из внутреннего кармана пиджака небольшую брошюру и, протягивая ее югославскому послу, сказал: «Передайте это товарищу Тито, прочтет с интересом».

Прибывший вскоре новый югославский посол передал Хрущеву благодарность Тито и заявил: «Мы считаем, что речь идет не только о том, чтобы сказать правду о Сталине, но и полном разрыве с прошлым». Хрущев проинформировал его о решении распустить Коминформ, предложив создать новую международную организацию компартий, надеясь на поддержку Тито. Но югославский посол отреагировал отрицательно.

В сентябре 1956 года Хрущев посетил Югославию с неофициальным визитом. Он и Тито почти две недели беседовали без посредников. Неизвестно, велись ли записи этих бесед. Судя по всему, Тито оставался непреклонен.

Через месяц произошли трагические события в Венгрии под антисталинскими лозунгами. В этом просматривался след не только западных, но и югославских спецслужб. В ноябре того же года Тито публично отверг попытки «сталинских элементов» возложить вину за беспорядки в Познани (Польша) летом 1956 года и события в Венгрии на Югославию. И выразил уверенность в том, что «невозможно остановить процессы, которые начались в 1948 г. в Югославии». Заодно выступил и против тех, кто «безответственно сваливают всю вину на русских». Советско-югославские отношения вновь ухудшились в 1958 году при обсуждении идеологических разногласий. Полемика продолжалась с перерывами, порой длительными, весь оставшийся период жизни Тито.

Когда тлетворное влияние горбачевской «перестройки» проникло в тогда еще социалистическую Югославию, началось ее разложение. Покойного югославского вождя стали обвинять в «сталинизме». Широкое распространение в прессе получила тема Голого острова - аналог пропагандистской темы ГУЛАГа.

Характеризуя масштабы, которых достигли нападки на дело и имя Иосипа Броза Тито, югославский автор Шувар признал в марте 1990 года, что «в стране развернулась беспощадная война против мертвого Тито». Бывший национальный герой и вождь теперь поносился как «коминтерновский и ватиканский заговорщик», узурпатор, деятель, который «заводил шашни» с немцами в годы народно-освободительной войны, «мучитель сербов».

Посмертные судьбы Тито и Сталина похожи, так же как судьбы стран, которые они возглавляли. А в 2003 году толпы югославов

шли возлагать цветы на могилу Тито с плакатами: «Тито! При тебе было лучше!»

Во всяком случае, при нем была крупная европейская страна - Югославия, которая позже подверглась распаду, расчленению. То же произошло и с Советским Союзом. Но учтем, он простоял после смерти Сталина почти сорок лет, несмотря на то что со времен хрущевизма расшатывались устои этой великой державы. Попытки Тито балансировать между двумя мощными блоками, извлекая из этого определенные выгоды, завершились крахом. Крупнейшую часть Югославии - Сербию - бомбили и подавляли представители «западных демократий», к которым тяготел Иосип Броз Тито. При случае они никогда не стесняются показать свой хищный оскал. В конфликте с Тито Сталин исходил из давнего принципа: кто не с нами, тот против нас. Возможно, для мирного времени следовало бы действовать менее жестко, предоставляя Югославии двигаться «титовским» путем. Хотя этот путь, как показала суровая действительность, вел в пропасть.

...В заключение приведем высказывания близкого соратника Тито в борьбе против Сталина, а потом яростного оппонента Тито Милована Джиласа:

«Сталин был выдающимся политиком. Пожалуй, даже самым выдающимся для того времени. Он много добивался в осуществлении своей доктрины, и, конечно, имел право, как и любой политик, бороться за власть... Сталин останется в истории как, несомненно, крупная неординарная личность...

Существует... мнение, что Сталин был неглубоким человеком, примитивным в своих решениях и психологии. Мой взгляд другой. Думаю, что через очень сложный внутренний процесс размышлений и переживаний он приходил к упрощенным выводам. Но это и есть талант политика. Высказывалось сомнение относительно веры Сталина вообще в коммунизм. По-моему, он верил. Иначе не мог бы воодушевить миллионы людей, они сразу почувствовали бы фальшь. Конечно, концепция коммунизма у него была своя, но он все-таки верил, что в далеком будущем такое общество возможно... Собственной корысти, кроме стремления к славе, у него, пожалуй, не было. Его не интересовало, скажем, имущество...»

Конечно, у Джиласа есть и резко отрицательные, а то и уничижительные отзывы о Сталине. Но это уже результат идеологических расхождений и отступничества данного публициста от коммунистических убеждений. В подобных случаях человек вольно или невольно оправдывает свое предательство (или разочарование) утрированными и подчас несправедливыми нападками на своих бывших кумиров.

Кстати, в 1969 году Джилас опубликовал свою книгу «Несовершенное общество. Теоретическая критика современного социализма». Уже само заглавие заставляет недоумевать: а разве было или может быть «совершенное общество»? Идеал непременно отличается от действительности. Коммунистический или даже социалистический идеалы несравненно благородней, справедливей, гуманней идеалов капитализма.

Отметим и то, что Джилас верно подчеркивал губительное для социализма обуржуазивание «номенклатуры», превращение ее в паразитический класс, озабоченный добыванием материальных благ и удержанием власти. Естественным порождением этой гнилостной среды стали такие фигуры, как Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев, Гайдар, Ельцин...

На китайском направлении

Как пишет современный австралийский автор русского происхождения Михаил Александров, «политика в отношении китайской революции в 1924-1927 годах стала первым опытом самостоятельной внешнеполитической деятельности Сталина. Этот опыт оказал непосредственное влияние на эволюцию его взглядов по вопросам международных отношений».

К тому же ему пришлось проводить собственную стратегическую линию, существенно отличающуюся от марксистско-ленинской концепции приоритета классовой борьбы и установления диктатуры пролетариата. Он поддерживал националистическую партию Гоминьдан. Ее основатель и руководитель Сунь Ятсен (1866-1925) незадолго до смерти написал политическое завещание, обращаясь к советскому правительству:

«Я оставляю после себя партию, которая, как я всегда надеялся, будет в союзе с вами при выполнении своей исторической задачи освобождения Китая и других угнетенных народов от ига империализма... Поэтому я завещаю своей партии поддерживать с вами постоянный контакт. Я твердо уверен, что ваша поддержка моей страны останется неизменной. Дорогие товарищи, уходя из жизни, я выражаю надежду, что приближается тот день, когда Советский Союз будет иметь в лице свободного и сильного Китая своего друга и союзника, и что оба государства пойдут рука об руку как союзники в великой борьбе за освобождение всего человечества».

Здесь обращает на себя внимание высказывание об освобождении угнетенных народов от ига империализма. Российские коммунисты-западники склонны были толковать подобные обороты в духе революционной классовой борьбы. Но Сталин понял и принял эти слова Сунь Ятсена как указание на консолидацию национальных сил в борьбе за свободу страны, а не диктатуру пролетариата, который в Китае был еще слишком малочисленным.

Понятно, такую свою точку зрения Сталин не афишировал на официальных выступлениях. Однако по его указанию советник ЦК ВКП(б) при Гоминьдане Михаил Бородин договорился с Сунь Ятсеном о включении в его организацию китайских коммунистов. Выходило так, что общенациональные интересы ставились выше узко классовых.

На XIV съезде ВКП(б) Сталин сопоставил ситуацию в Китае с той, которая была до слияния Северной Америки, Германии, Италии в единые государства, даже не упомянув об установлении власти пролетариата, высказав убеждение: «Мы сочувствуем и будем сочувствовать китайской революции и ее борьбе за освобождение китайского народа от ига империалистов и за объединение Китая в одно государство. Кто с этой силой не считается, тот наверняка проиграет». Он вполне определенно констатировал: «Китайская революция, будучи революцией буржуазно-демократической, является вместе с тем национально-освободительной революцией, направленной своим острием против господства чужеземного империализма...»

Правда, в то время Китай формально был самостоятельным государством, в котором власть Гоминьдана распространялась лишь на южные провинции. Учитывая позицию Сунь Ятсена, Сталин делал все возможное для того, чтобы страна объединилась под господством Гоминьдана, и лишь затем коммунисты смогли бы при благоприятных обстоятельствах прийти к власти. На этот случай он призывал их «обратить особое внимание на работу в армии».

Как справедливо отметил М. Александров, «Сталину было важно обосновать национально-освободительный характер революции, чтобы направить ее в антизападное русло». И по этой причине он выдвинул тезис о «косвенной интервенции» империалистов, имея в виду финансовую и экономическую экспансию.

«Для Сталина, - пишет М. Александров, - главным был геополитический аспект. Сталину было по большому счету все равно, кто будет находиться у власти в Китае: коммунисты или гоминьдановцы. Для него важен был единый Китай, проводящий антизападную политику». Добавим - и антивосточную тоже (имея в виду Японию), но при дружеских связях с северным соседом - СССР.

Однако в Коминтерне, возглавляемом Г.Е. Зиновьевым, господствовали другие настроения. Там еще преобладали троцкистские взгляды на мировую революцию и установление диктатуры пролетариата (реально- коммунистической партии, а еще точнее - руководящей ее верхушки, партаппарата). Зиновьев писал: «Национально-освободительное движение угнетенных народов против империализма достигнет успеха только в том случае, если будет идти рука об руку с борьбой международного пролетариата против империализма». То есть на первый план он ставил интернационализм и классовую борьбу. Когда в конце мая 1925 года английские войска расстреляли демонстрацию в Шанхае, руководители Коминтерна приняли это за признак начинающейся пролетарской революции под руководством рабочего класса. Все это не соответствовало действительности. В четырехсотмиллионном Китае рабочих было относительно мало (не более 15-20 миллионов), а компартия страны насчитывала всего лишь 10-15 тысяч человек. Массовой организацией был именно Гоминьдан, в который входили представители разных слоев населения, включая буржуазию и мелких помещиков.

Тем не менее в январе 1926 года тезисы Коминтерна провозглашали: «Китайская революция является звеном в цепи мировой революции, поэтому обширные районы мира непосредственно охвачены революционной ситуацией. Это признак приближения мировой революции». Через два месяца Исполком Коминтерна по сути дела раскритиковал сталинскую политику в этом вопросе, выступив «против правого ликвидаторства, который недооценивает независимые классовые задачи китайского пролетариата и ведет к бесформенному слиянию с национальным движением в целом...»

В рядах Гоминьдана лидером был Ван Цзинвэй, а вторую позицию занимал Чан Кайши, командовавший наиболее боеспособным Первым армейским корпусом. В качестве представителя Сталина при руководстве Гоминьдана находился М. Бородин, а главой советской военной миссии по политической части был И. Разгон, сторонник Зиновьева и Троцкого.

В марте произошли неуклюжие маневры китайских коммунистов, похожие на стремление захватить власть силой: командующий гоминьдановским флотом (коммунист) приказал флагманскому крейсеру «Чжуншань» выйти на боевые позиции сначала к острову, где находилась военная школа Вампу, затем на рейд Кантона. В городе находился Чан Кайши, обеспокоенный этими действиями. По его словам, он решил, что коммунисты намерены поднять восстание. Действительно, напрашивались аналогии то ли с черноморской эпопеей крейсера «Потемкин», то ли с революционной «Авророй» в октябре 1917-го...

Впрочем, почему произошли эти события в Китае и кто их организовал, точно не известно. Однако факт остается фактом: воспользовавшись ими, Чан Кайши взял власть в свои руки, а это в наибольшей степени отвечало позиции Сталина. Ведь произошла централизация власти в Гоминьдане, что укрепляло организацию; новый руководитель был готов пойти походом на север и объединить Китай. К тому же Чан Кайши постарался избавиться от таких политических советников в его армии, как И. Разгон.

Примерно в то же время на Британских островах произошла всеобщая стачка, которую Зиновьев расценил как новый революционный подъем, ведущий к мировому пожару, перерастанию экономических требований в политические. По инициативе Коминтерна советские профсоюзы стали переводить бастующим шахтерам крупные денежные суммы. В результате серьезно испортились советско-британские правительственные отношения, а никакой революции в Англии не произошло. Зиновьева вывели из состава Политбюро, а затем он покинул пост председателя Коминтерна. По выражению Троцкого, с этих пор у Сталина появилась тенденция «подменять политику дипломатией». Пожалуй, точнее сказать, следуя мысли А. Александрова, что проявилась сталинская дипломатия в соответствии с его геополитикой и пониманием нелепости и вредности установки на мировую революцию.

Тем временем гоминьдановская армия под руководством Чан Кайши (и при советских военных советниках) одерживала победы в Центральных провинциях Китая. Возникла серьезная опасность интересам Англии в этом регионе. И тогда ее руководство предложило пересмотреть неравноправные договоры с китайским правительством. Чтобы не произошел переход Чан Кайши на сторону богатого западного партнера, были организованы антибританские демонстрации в нескольких китайских городах, порой с захватом английских концессий. Усматривая во всем этом «руку Москвы», в мае 1927 года Англия разорвала дипломатические отношения с СССР.

Но все это не означало укрепления позиций коммунистов в Китае. Напротив, Чан Кайши произвел новый военный переворот, выступив против коммунистов для установления личной власти и, как он утверждал, полной независимости Китая от внешних влияний. На деле, по-видимому, влиятельные буржуазные круги Гоминьдана испугались роста популярности коммунистической идеологии. А по его словам, он противодействовал превращению компартии Китая в «доминирующий фактор китайской политики».

Такие опасения Чан Кайши понять можно. Однако он явно переоценил свои силы и возможности Китая на данном этапе стать самостоятельной державой, не зависящей ни от экономически развитых капиталистических стран, ни от СССР. Не учел он и того, что для китайского народа идеи коммунизма были ближе и привлекательней, чем буржуазная идеология, а значит, и велик был авторитет Советского Союза.

«Обманув доверие Сталина, - пишет М. Александров, - Чан Кайши совершил главную стратегическую ошибку своей жизни. Вообразив себя корифеем высокой политики... Выйдя на профессиональный ринг международной политики, он оказался не в своей весовой категории и не смог достаточно долго «держать удары» маститого политического оппонента, каковым являлся Сталин. Это и привело Чан Кайши в конце концов к жестокому политическому поражению, сделав его невольным изгнанником в своей собственной стране».

Однако до этого финала было еще далеко. В руководстве Коминтерна по-прежнему доминировали установки на мировой революционный пожар и диктатуру пролетариата, в частности, в приложении к событиям в Китае. На V съезде КПК, в присутствии представителей Гоминьдана индийский коминтерновец М. Рой заявил: «На нынешнем этапе революции гегемония принадлежит пролетариату, и он участвует в национально-революционном правительстве, чтобы использовать государственный аппарат в качестве инструмента завоевания власти». После этого, естественно, гоминьдановцы постарались избавиться от коммунистов, столь агрессивно - с подачи Коминтерна - нацеленных на свержение их руководства национально-освободительным движением.

На пленуме Исполкома Коминтерна была принята резолюция, лишь частично учитывающая концепцию Сталина. Ему пришлось с этим смириться, ибо он поддерживал Чан Кайши, но результатом оказалось установление его диктатуры. Гоминьдановцы сплотили свои ряды, разорвав сотрудничество с КПК.

На данном этапе дипломатическая стратегия Сталина потерпела фиаско. Возможно, виной тому была прежде всего слишком явно антигоминьдановская и примитивно революционно-пролетарская точка зрения руководства Коминтерна. Троцкистско-зиновьевская оппозиция тем самым ударила не только по КПК, но и по внешней политике Сталина в Китае. На это определенно намекалось в опубликованной в сентябре 1927 года платформе оппозиционеров:

«Главной причиной неблагоприятного исхода китайской революции на нынешнем этапе является принципиально ошибочная политика руководства Российской коммунистической партии и всего Коминтерна. Результатом стало то, что в решающий момент в Китае фактически не существовало реальной большевистской партии. Возлагать сейчас вину только на китайских коммунистов является искусственным и недостойным. Мы имеем в Китае классический эксперимент применения меньшевистской тактики в буржуазно-демократической революции».

Подобный перенос на китайскую почву реалий русского революционного движения являлся, как говаривал Сталин в подобных случаях, происками начетчиков и талмудистов. Ведь если бы коммунисты раньше пошли на противостояние с гоминьдановцами, это привело бы к гражданской войне и, скорее всего, к расчленению Китая. Этого Сталин стремился избежать и в геополитическом аспекте был прав, а его цель была достигнута. За период сотрудничества с Гоминьданом КПК укрепила свой авторитет. На ее чрезвычайной конференции были смещены генеральный секретарь партии Чэнь Дусю и его некоторые сторонники.

В ответ на критику оппозиционеров, Сталин обвинил их в «левацком» уклоне и авантюризме в политике. Его мнение было поддержано большинством участников июльского пленума ЦК ВКП(б), а Троцкому и Зиновьеву вынесли строгий выговор с предупреждением.

Трезво оценивая реальную обстановку в Китае, Сталин сделал ставку прежде всего на национально-освободительное движение, и в этом был прав. Однако он не мог открыто и четко выступить с такой доктриной, ибо она не соответствовала марксистско-ленинской общетеоретической установке. Он вынужден был принимать половинчатые решения под напором сил оппозиции, которая чутко улавливала его отступления от партийных догм, а прежде всего отказ от концепции мировой пролетарской революции. *

Самое главное - другое. Вопрос в том, насколько целесообразной была стратегия Сталина и можно ли было избрать какую-то другую, более эффективную с позиций мирового коммунистического движения и интересов Советского Союза?

Быть может, наиболее радикальным стал бы отказ коммунистов Китая от конфликтов с гоминьдановцами, признание на данном этапе единственно верной политики национального единства. Но тогда КПК рисковала утратить свою популярность в массах, раствориться в Гоминьдане.

Другая крайность - полный разрыв с чанкайшистами и захват власти коммунистами, развязывание гражданской войны. Как мы уже говорили, это грозило хаосом в стране и ее расчленением. Между прочим, в 1927 году один из коммунистических лидеров Мао

Цзэдун поднял крестьянское восстание в провинции Хунань, но оно вскоре было подавлено.

Возможно, у Сталина были какие-то более выгодные ходы в проведении своей стратегической линии между этими двумя крайностями, но о таких вариантах нет никакого смысла рассуждать. Он сделал едва ли не все возможное для того, чтобы провести в жизнь свой геополитический план, добившись успеха, и в то же время избежать неопровержимых обвинений в отходе от марксистско-ленинской концепции. Национальные интересы китайского народа он поставил выше теоретических догм революционного интернационализма (такие убеждения сложились у него еще в период Гражданской войны в России, в частности, после провала наступления Тухачевского на Варшаву). Он был реалистом.

«...Опыт сталинской стратегии в Китае, - сошлемся опять на М. Александрова, - важен тем, что показав, с одной стороны, политический реализм Сталина, с другой, он в очередной раз подтвердил известную истину о том, что политика есть искусство возможного.

Лидер великого Китая

У Мао Цзэдуна (1893-1976) было немало общего со Сталиным. Оба - из простых семей, достигли великих успехов благодаря упорству, труду, самообразованию; принимали активное участие в гражданских войнах; поднялись к вершинам всемирной славы. Оба писали стихи. Правда, Сталин, добившийся еще в юности в поэтическом творчестве успехов (его стихи вошли в грузинский учебник по литературе до революции), потом пренебрег им и не любил вспоминать о своих поэтических произведениях. А Мао Цзэдун писал их до глубокой старости, издав несколько томов своих стихотворений.

Вождь ВКП(б) и Коминтерна в 1920-е годы мог и не знать о руководителе крестьянского восстания в провинции Хунань молодом Мао Цзэдуне. Но уже в начале 30-х годов слава об этом партизанском вожаке, ставшем председателем ЦИК и Совнаркома Китайской советской республики, занимавшей южные провинции страны, перешагнула границы его отечества.

В 1934-1936 годах китайская Красная Армия'под напором го-миньдановцев оставила советские районы Китая, совершив беспримерный переход протяженностью около 10 тысяч км на Северо-Запад, ближе к границе с СССР. Одним из руководителей похода был Мао Цзэдун. В пустынной местности Цзуньи в январе

1935 года малочисленное совещание руководителей КПК, не имевшее законного кворума, ввело его в состав Секретариата ЦК. Сталинское руководство Коминтерном не имело отношения к этому решению и было поставлено перед свершившимся фактом.

С тех пор на северо-западе Китая в так называемом Особом районе Мао Цзэдун все больше сосредотачивал власть партийную, советскую, а в значительной степени и военную. Действовал он очень тонко, прикрываясь авторитетом официального представителя Коминтерна при ЦК КПК Ли Лисаня.

В 1941 году, когда немцы подошли к Москве, возникла угроза японского нападения из оккупированной ими Маньчжурии на СССР. Коминтерн послал Ли Лисаню директиву: начать активные действия войск КПК против японцев с целью сковать их вооруженные силы в Маньчжурии. Ли Лисань саботировал эту директиву, фактически отказав в помощи Советскому Союзу. А за его спиной стоял Мао Цзэдун, нарушивший интернациональный долг коммуниста - помочь СССР. Мао предпочел отстаивать свои местные интересы.

В конце 30-х годов Ли Лисань, работавший в СССР, был арестован как «враг народа». Тогда Мао Цзэдун послал в Москву Чжоу Эньлая (впоследствии долголетнего премьер-министра КНР), который добился освобождения Ли Лисаня. Поэтому Мао было легко уйти от ответственности за свое бездействие, свалив вину на антисоветизм Ли Лисаня.

В 1943 году, воспользовавшись роспуском Коминтерна, Мао добился своего избрания на пост председателя ЦК КПК. А всего через два года, пользуясь чрезвычайной загруженностью Сталина и его соратников, ухитрился добиться того, чтобы проходивший тогда съезд китайских коммунистов официально принял решение, что КПК «во всей своей работе руководствуется идеями Мао Цзэдуна» (а не идеями Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, как остальные компартии).

Подобная «самодеятельность» китайского лидера проявлялась даже несмотря на то, что его компартия пользовалась всесторонней (включая финансовую) поддержкой Советского Союза. Тем не менее Мао, опираясь на нее, проводил свой собственный курс. О том, как относились к этому в Москве, можно судить по письму Г. Димитрова к Мао Цзэдуну от 6 января 1944 года (вряд ли содержание данного послания не было согласовано со Сталиным): «1. О вашем сыне. Он устроен мною в Военно-политическую Академию. 2. ...В частном, дружеском порядке не могу не сказать вам о той тревоге, которую вызывает у меня положение китайской компартии... Я считаю политически ошибочным курс на свертывание борьбы с иноземными оккупантами Китая... Я считаю политически неправильной проводимую кампанию против Чжоу Эн-лая и Ван-Мина. Таких людей, как Чжоу Эн-лай и Ван Мин надо не отсекать от партии, а сохранять и всемерно использовать для дела партии. Меня тревожит и то обстоятельство, что среди части партийных кадров имеются нездоровые настроения в отношении Советского Союза. Сомнительной мне представляется также и роль Кон Сина (Кан Шэна. - Авт.)...Очистка партии от вражеских элементов и ее сплочение осуществляется Кан Сином и его аппаратом в таких уродливых формах, которые способны лишь посеять взаимную подозрительность... и помочь врагу в его усилиях по разложению партии...

Мы получили... совершенно достоверную информацию о том, что гоминьдановцы решили послать своих провокаторов в Яньань (ставка Мао. - Авт.) с целью поссорить Вас с Ван Мином и другими партийными деятелями, а также создать враждебное настроение против всех тех, кто жил и учился в Москве... Для меня не подлежит сомнению, что Кон Син своей деятельностью льет воды на мельницу этих провокаторов».

Фрагменты другого письма Г. Димитрова, направленного Мо-лотову и Маленкову 7 декабря 1944 года, показывают, как Мао пользовался помощью СССР в тот период: «По поручению т. Мао Цзэдуна представитель КПК сообщает, что компартия Китая находится в крайне тяжелом финансовом положении... Ввиду этого, ЦК компартии Китая просит, если это возможно, оказать им известную помощь.

Учитывая нынешнею обстановку в Китае и особое положение Китайской компартии, считали бы целесообразным оказать ей помощь в размере 50 000 американских долларов. Просим Вашего разрешения по данному вопросу».

В общем, полагаясь на поддержку Москвы, на принципы интернациональной солидарности коммунистов, Мао Цзэдун, подобно Броз Тито, но более тонко вел свою политическую линию. Уже после XX съезда КПСС он пожаловался на то, что Сталин считал его коммунистом, находившимся под влиянием национализма. Пожалуй, советский вождь был прав. Хотя без опоры на китайский национализм Мао Цзэдуну вряд ли удалось бы объединить свою страну и возглавить ее.

За таким деятелем нужен был надежный присматривающий глаз. Им стал Гао Ган - руководитель Бюро ЦК КПК по Северо-Восточному Китаю, который после освобождения от японской оккупации Красной Армией был передан Сталиным под контроль китайских коммунистов и стал базой их снабжения со стороны СССР.

Уже тогда Мао начал использовать в своих интересах противоречия между СССР и США. Его часто можно было встретить у американского представителя в Особом районе. Какую-то роль играла в этом четвертая жена Мао - Цзян Цин, бывшая шанхайская киноактриса. Она имела на мужа значительное влияние. Например, когда он болел, то соглашался принимать лекарства только из ее рук. А за ее спиной стояла зловещая фигура Кан Шэна - долголетнего представителя КПК при Коминтерне, а затем руководителя спецслужб Мао.

Кан Шэн зарекомендовал себя преданным и старательным палачом. По приказанию Мао Цзэдуна он наносил удары по сторонникам интернационалистской линии в КПК в 1941 - 1945 годах, во время так называемого движения за упорядочение стиля в работе китайской компартии.

Растущий национализм Мао и его контакты с американцами не способствовали росту доверия Сталина к нему. Для советского вождя перспектива иметь такого человека во главе объединенного Китая, население которого приближалось к полумиллиарду, не представлялась вдохновляющей. Пришлось делать ставку на существование двух Китаев: северного - коммунистического, маоцзэдуновского, просоветского - и южного - капиталистического, проамериканского, чанкайшистского.

С Чан Кайши Сталин продолжал поддерживать всесторонние контакты, играя на противоречиях между ним и Мао. Но этой стратегии не способствовало развитие международной обстановки. В первые послевоенные годы США, хотя и пошли на ограниченное вмешательство своих войск в гражданскую войну в Китае, все же были озабочены европейскими делами. Растущая угроза прихода коммунистов к власти в Италии и во Франции, активизация коммунистических партизан в Испании и Греции приковывали к себе внимание американцев. Послать крупные войсковые контингента в Китай США не могли, да и не хотели, предпочитая воевать руками чанкайшистов, получавших обильный поток американской военной техники.

События приняли в значительной степени неожиданный оборот, когда после тяжелых оборонительных боев 1946-1947 годов Народно-освободительная армия Китая (НОАК) при номинальном главнокомандующем Чжу Дэ, а фактическом Мао Цзэдуне, насчитывавшая полтора миллиона человек (немного по китайским меркам), совершила победоносный марш с севера Китая до морского побережья. Конечно, ей очень помогла крупномасштабная и

всесторонняя помощь СССР через Маньчжурию, где властвовал человек Сталина Гао Ган. Позже Мао выражал недовольство тем, что его портретов в Маньчжурии почти нигде не вывешено, зато портреты Сталина висят везде.

Главной причиной победы КПК, взявшей под свой контроль почти весь континентальный Китай (первоначально кроме Тибета), было то, что председатель Мао овладел не только многовековой мудростью философии и дипломатии Китая. Он прекрасно знал особенности своей страны и психологию своего народа. Этим объясняется то, что небольшая, но сплоченная НОАК совершила рывок, принесший ей победу. Толпы, массы чанкайшистских солдат и офицеров, оснащенных новейшей для того времени американской военной техникой, переходили на сторону китайских коммунистов часто без боя. Сталин был поставлен перед фактом победы председателя Мао и начала формирования им центрального правительства единого Китая. Это вполне укладывалось в долговременную стратегию Сталина на Востоке. Создаваемая Китайская Народная Республика стала противовесом империалистическому Западу и в первую очередь США.

Сталин активно, всемерно и всесторонне поддержал создание КНР, несмотря на то, что подозревал председателя Мао в тщательно скрываемых гегемонистских намерениях, которые порой прорывались наружу. Например, он продолжал считать Монгольскую Народную Республику частью Китая.

Народные вожди

Китайский лидер обрушил на советского вождя поток славословий, лести и заискивания. Он надеялся, что таким путем удастся заручиться безграничным доверием Сталина. Зная, что Сталин подозревает его в контактах с американцами, Мао решил в корне устранить подобные опасения. Он хотел, чтобы формируемое им правительство вообще не имело дипломатических отношений со странами Запада, особенно с США.

19 апреля 1949 года Сталин телеграфировал представителю ЦК ВКП(б) при ЦК КПК И.В. Ковалеву: «При встрече с Мао Цзэ-дуном скажите ему следующее:

Первое. Мы считаем, что Демократическому Правительству Китая не следует отказываться от установления официальных отношений с США.

Второе. Мы считаем, что не следует отказываться от иностранного займа и от торговли с капиталистическими странами при определенных условиях. Все дело в том, чтобы условия не налагали таких экономических или финансовых обязательств на Китай, которые могли быть использованы... для удушения китайской национальной промышленности».

В докладе ЦК КПК, переданном в июле 1949 года в Москву, излагалась позиция Мао: «Мы желаем, чтобы ЦК ВКП(б) и товарищ Сталин постоянно и без всяких стеснений давали бы свои указания и критиковали бы работу и политику КПК».

Советский вождь категорически возражал: «Мы весьма благодарны за такое уважение, однако нельзя воспринимать некоторые мысли, которые мы вам высказываем, как указания... Мы можем вам советовать, но не указывать».

Тем не менее Мао настаивал на своем и уверял, что он и его соратники будут осуществлять задачи построения социализма в Китае «по указаниям ЦК ВКП(б) и товарища Сталина». Возможно, в таких заверениях была немалая доля искреннего желания воспользоваться опытом Советского Союза. Но присутствовал, по-видимому, и другой аспект. В это время разгорался советско-югославский конфликт. В Кремле могли опасаться, что теперь появился и замаскированный «китайский Тито». Мао добивался приглашения посетить Советский Союз и лично встретиться со Сталиным, чтобы рассеять подобные подозрения. Но Сталин считал его визит в неофициальном качестве преждевременным и оттягивал его до получения Мао официального статута.

После провозглашения 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики вновь встал вопрос о поездке Мао Цзэдуна в Москву как главы правительства. Мао сообщил о своем желании посетить Москву в декабре, чтобы «лично поздравить тов. Сталина с днем рождения». Через Чжоу Эньлая передал, что одна из главных целей его поездки - отдохнуть и подлечиться. Это было учтено Сталиным. Но западные СМИ расценили или подчеркнули в провокационных целях явный недостаток официальных мероприятий, как отсутствие должного уважения к Мао Цзэдуну со стороны советского руководства. В разгар ссоры между Москвой и Пекином эту версию распространял и сам Мао.

Итак, 16 декабря 1949 года Мао Цзэдун поездом прибыл в Москву. По существовавшему в те годы дипломатическому протоколу Сталин встречать высоких гостей или провожать их на железнодорожные вокзалы или в аэропорты не выезжал. В тот же день состоялась его встреча с Мао. Беседа носила очень теплый, дружественный и взаимно уважительный характер. Это опровергает вымыслы, что Сталин относился к этому гостю без должного внимания и уважения. Сомнительна и версия о том, что Сталин стремился оставить советские войска в Порт-Артуре и вообще на Ляодунском полуострове. Напротив, Иосиф Виссарионович предлагал вывести их. Но Мао категорически возражал, ссылаясь на американскую и в перспективе японскую угрозу Китаю. Он предложил отложить решение этого вопроса до тех пор, пока окрепнет коммунистическая власть в Китае. На том и договорились.

Очень большую осторожность проявил Сталин в вопросе о советском участии в захвате Тайваня, куда бежали гоминьдановцы. На этой акции настаивал его партнер по переговорам.

Советский лидер ответил: «Оказание помощи не исключено, но формы помощи нужно обдумать. Главное здесь - не дать повода американцам для вмешательства. Что касается штабных работников и инструкторов, то их мы можем дать в любое время. Остальное обдумаем».

Сталин считал весьма опасным для КНР затевать военный конфликт с США из-за Тайваня. Он не хотел вовлечь в него СССР (сведения из ранее строго засекреченных архивных документов, в частности, из личного фонда И.В. Сталина).

Во время советско-китайских переговоров состоялись торжества в связи с 70-летием советского вождя. К нему поступали многочисленные поздравления. В отличие от остальных, правительственное послание Мао Сталину, как отмечал советский дипломат А.М. Дедовский, «было кратким, составленным в весьма официальном стиле, и было заметно «сухим», как говорится, «формально-бюрократическим». Чем это объяснялось, трудно сказать».

Тем не менее 21 декабря на торжественном заседании Мао занимал в президиуме самое почетное место и ему первому из иностранных гостей было предоставлено слово. Речь Мао оказалась яркой и эмоциональной.

На приеме, когда начались тосты в честь руководителей и народов социалистических стран, первым был предложен Сталиным тост за Мао. При заключении нового советско-китайского договора, подписанного 14 февраля 1950 года, Сталин добровольно и даже по своей инициативе отдавал все, что СССР получил по договору с Чан Кайши от 14 августа 1945 года. А это был очень щедрый подарок.

Время показало, что геополитическая стратегия Сталина в Китае полностью оправдалась. Поддержка Советским Союзом гоминьдановцев завершилась победой национально-освободительного движения, после чего под коммунистическим руководством была создана держава. Она стала оплотом лагеря социализма в Восточной

Азии в противовес капиталистической Японии, за которой маячил будущий всемирный гегемон США. На тот момент зоны капиталистического влияния заметно сокращались, и это было очевидной победой сталинских идей и его дипломатии.

Во многих азиатских странах обострилось противоборство местных коммунистов со сторонниками и ставленниками империалистического Запада. Филиппины и Малайя, Бирма и Индонезия стали ареной ожесточенных военных действий. Партизанские армии в этих странах вдохновлялись победой, одержанной НОАК успехами КНР.

В таких условиях КПК и ее вождь выдвигались на авансцену Азии. Мао Цзэдун получил прекрасную возможность претендовать на место «азиатского Сталина». Он выступил с предложением создать международную организацию крупнейших азиатских компартий: Китая, Северной Кореи, Северного Вьетнама, Индии, Индонезии, Японии - аналог европейскому Коминформу.

Сталин понимал, что ему сравнительно скоро придется-уйти с мировой политической арены: годы брали свое, а о собственной стране он и раньше задумывался всерьез и без страха, думая лишь о продолжении дела всей своей жизни. Его преемником в мировом масштабе теперь мог стать только «азиатский Сталин» - Мао Цзэдун.

Тем, кто уверен, будто Сталин руководствовался в своих действиях непомерным властолюбием и гордыней, может казаться, что он опасался выдвижения в мировые коммунистические лидеры китайского вождя. Однако поведение Сталина в личной и общественной жизни, даже его манера общаться не дают никаких оснований подобным подозрениям.

Его политика всегда имела дальние, очень дальние цели, уходящие на десятки лет за пределы его личной жизни, и об этом свидетельствуют не только его слова (скажем, на совещании «Большой тройки»- о мире на планете до конца XXвека), но и все деяния, например, знаменитый и поныне непревзойденный по экологической эффективности так называемый сталинский план преобразования природы.

В этом отношении Сталин мог рассматривать Мао Цзэдуна как своего преемника. Однако в то время экономически отсталый Китай не мог быть флагманом коммунистического движения. Им оставался Советский Союз, и Сталин должен был это учитывать. Да и Мао, пожалуй, тоже понимал существующую ситуацию в мире, всячески подчеркивая лидерство Сталина. А тот не препятствовал возвышению Мао Цзэдуна и даже призывал КНР стать лидером стран Азии, которые в то время одна за другой получали независимость от своих бывших метрополий (часто формальную).

Тем временем на Корейском полуострове возникла критическая ситуация. Северная коммунистическая Корея и Южная проамериканская проявляли несдержанность в отношении друг друга, ведя дело к войне. Сталин призывал Ким Ир Сена- вождя КНДР- к осторожности, при этом рекомендуя советоваться с Пекином. А Мао поощрял радикализм Кима, заверяя его в своей поддержке.

Можно сказать, что это была проверка Мао Цзэдуна на «геополитическую зрелость». Ведь теперь он выступал как ведущий игрок в крупной межгосударственной игре в огромном регионе Восточной Азии, где сталкивались интересы таких гигантов как США, Япония, Китай, а также двух корейских стран и гоминьдановско-го Тайваня. При этом Сталин вывел СССР из этой опасной игры, оставаясь как бы в стороне от конфликта, грозящего перейти в военные действия, да еще при наличии у сверхдержавы США «атомной дубины».

Дипломатию Мао Цзэдуна в корейском вопросе вряд ли можно считать успешной. Он не смог (или не пожелал?) решить возникшие проблемы мирным путем. Возможно, рассчитывал на активную помощь СССР.

Когда летом 1950 года в Корее вспыхнула война, Сталин ограничился военно-технической помощью КНДР. Мао был вынужден послать свои войска на помощь Северной Корее. Он долго тянул, но когда американские части вышли к китайско-корейской границе, то решительно двинул свои дивизии на помощь гибнущему союзнику.

Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не поддержка с воздуха советской авиации. Было сбито более тысячи американских самолетов, а преимущество на земле имели многочисленные и отважные корейские и китайские солдаты. Но для Сталина самой главной задачей было - погасить военный конфликт, чтобы он не вышел из пределов локальных боевых действий и, тем более, не вынудил США использовать атомное оружие. В то же время ему было важно связать руки США в Юго-Восточной Азии и тем самым ослабить их позиции в Европе, откуда прежде всего исходила опасность Советскому Союзу.

Подъем Китая и упадок России

Мог ли Сталин предположить, что возникший благодаря его поддержке коммунистический Китай будет успешно, необычайно быстро развиваться и после расчленения СССР, установления в

России буржуазно-капиталистического режима и полного ее краха как великой державы? Вряд ли. Хотя он, судя по некоторым сведениям, очень сомневался в возможностях своих преемников руководить Советским Союзом и всем социалистическим блоком.

...Корейская война, несмотря на ее «ничейный» исход, укрепила позиции Китая в мире и авторитет Мао Цзэдуна. Для Сталина важно было то, что конфликт, в котором страны Запада под эгидой США столкнулись с Китаем, ограничился корейским регионом, а СССР так и остался - формально - в стороне от него, сохраняя нейтралитет, демонстрируя свое миролюбие и нежелание идти на конфронтацию с развитыми капиталистическими странами.

«В конце 40-х - начале 50-х годов, - писал китаевед и дипломат Б.Т. Кулик, - Москва делала все от нее зависящее, чтобы не допустить развязывания третьей мировой войны, запалом к которой мог послужить военный конфликт в Корее. Москва располагала данными о намерениях Вашингтона весьма решительно защищать американские интересы, связанные с Южной Кореей... Таким образом, существовал реальный риск военного столкновения между СССР и США в случае втягивания СССР в корейскую войну. Это могло иметь самые катастрофические последствия. Вот почему у Сталина вызвала негодование инициатива Хрущева направить в Корею несколько танковых корпусов, а также послать туда маршала Малиновского (главкома на Дальнем Востоке и приятеля Хрущева по фронту. - Авт.), пребывание которого там утаить было бы практически невозможно... К началу корейской войны (25 июня 1950 г.) прошло всего только восемь месяцев после испытания первой (советской. - Авт.) атомной бомбы, и в Москве отлично понимали, насколько СССР отставал от США по оснащенности атомным оружием».

Американское военное вмешательство в Корее привело лишь к временному успеху, когда их войска продвинулись далеко на север. Получив весомую помощь от Китая и - более скрытную, но существенную, от СССР, - коммунистическая армия Северной Кореи перешла к решительному наступлению.

Сталин одобрил и поддержал мнение Мао Цзэдуна о роли корейской войны как фактора, сдерживающего агрессивность США. Ее затягивание, несмотря на связанные с этим жертвы, отвечало стратегическим интересам КНР и СССР, приковывало внимание Соединенных Штатов к событиям на Дальнем Востоке, а стало быть, предотвращало угрозу новой мировой войны. Более того, Сталин подчеркивал, что война в Корее выявила слабость вооруженных сил США. По его словам: «Америка не может победить

маленькую Корею. Нужна твердость в отношениях с американцами... Американцы- это купцы. Каждый американский солдат - спекулянт, занимающийся куплей и продажей. Немцы в 20 дней завоевали Францию. США уже два года не могут справиться с маленькой Кореей. Какая же это сила? Они хотят покорить весь мир, а не могут справиться с маленькой Кореей. Нет, «американцы не умеют воевать».

Действительно, претендуя на роль всемирного гегемона, США способны только покупать себе союзников и подкупать тех или иных деятелей в стане противников. Американские агрессии XXI века в Афганистане и Ираке только подтверждают справедливость этих сталинских слов.

С окончанием корейской войны в этом регионе остался тлеющий очаг, грозящий новыми вооруженными конфликтами. Это заставляло США оставаться в напряжении. Был и еще один очаг, угрожающий континентальному Китаю - гоминьдановский Тайвань. Мао опасался высадки чанкайшистов на побережье Юго-Восточного Китая, при поддержке и под прикрытием американцев. Это грозило новой гражданской войной в то время, когда в стране началось социалистическое строительство. «Американский контроль над Тайванем уже создает угрозу Шанхаю и Восточному Китаю», - считал Мао Цзэдун.

Принимая посланца Мао Цзэдуна 20 августа 1952 года, Сталин особо подчеркнул: «Китайские товарищи должны знать, что если Америка не проиграет эту войну (в Корее. - Авт.), то Тайваня китайцы никогда не получат». Противостояние коммунистического Китая с гоминьдановским Тайванем, а вместе с ним и с США, было с геополитических позиций выгодно для СССР. Хотя корейский урок показал американцам, что им не следует соваться на китайскую территорию во избежание полного поражения.

Сталин максимально наращивал научно-техническую экономическую военную помощь КНР. Тем самым он содействовал тесному сближению двух держав, сделав едиными интересы Китая и СССР. Союз Пекин-Москва стал основой содружества стран социализма, раскинувшегося от Восточно-Китайского моря до Эльбы и от Арктики до индокитайских джунглей. Китайско-советская дружба делала это содружество поистине несокрушимым.

...Во время болезни Сталина советское посольство в Пекине было завалено телеграммами китайских врачей с предложениями рецептов отечественной многовековой медицины. А после смерти советского вождя бесконечные колонны китайцев проходили мимо советского посольства в Пекине, где на фасаде был вывешен портрет Сталина, безудержно рыдая. Час за часом советским дипломатам приходилось стоять в почетном карауле у этого портрета.

Мао приехал первым выразить соболезнование. В его глазах стояли слезы. Впоследствии он заявил, что мог бы написать о своих отношениях со Сталиным целые тома.

«После смерти Сталина, - отметил Б.Т. Кулик, - идеологическое воздействие Москвы на ход событий в Китае постепенно сокращается, по существу, сходит на нет. Соответственно возрастает самостоятельность руководства КПК, главным образом Мао Цзэдуна».

Причин для этого было немало. Прежде всего, с уходом Сталина в КПСС не осталось теоретика, который, с одной стороны, был бы способен внести свой вклад в решение очередных задач КПК, а с другой, - обладал бы достаточным авторитетом, чтобы к нему прислушались в Пекине. Новое руководство КПСС фактически самоустранилось от участия в разработке проблем экономического и общественного развития Китая, сведя контакты с лидерами КПК к обсуждению текущих вопросов делового сотрудничества.

Наследники Сталина были поглощены борьбой за лидерство в партии и стране. Это не только отвлекало от других задач, но и вызывало заинтересованность в поддержке со стороны китайского руководства. Новые советские вожди опасались лишиться расположения Мао Цзэдуна, который после ухода Сталина стал наиболее заметной фигурой в международном коммунистическом движении.

Помимо всего прочего, в руководстве КПСС уже тогда начали вызревать тенденции, которые в последующем оформились в хрущевский ревизионизм.

В 1953-1955 годах Хрущев, прорываясь к власти, заручился поддержкой Мао Цээдуна. За эту поддержку он заплатил сполна: отозвал советский флот и советские войска из Порт-Артура и Дальнего, выдал на расправу маоистам Гао Гана - сталинского комиссара при Мао Цзэдуне, ликвидировал смешанные советско-китайские общества, на создание которых Мао пошел при Сталине скрепя сердце. Во много раз увеличилась разносторонняя советская помощь Китаю.

Так продолжалось до антисталинского доклада Хрущева на XX съезде КПСС. Сразу после этого Мао занял по вопросу «культа личности» двойственную позицию, ибо сам был культовой личностью в своей стране. Не желая подвергать опасности удачное сотрудничество с хрущевским руководством, Мао выступил с ограниченной и дозированной критикой Сталина. Да и то она проявлялась только в закрытых беседах с советскими представителями.

В официальных китайских публикациях преобладала пропорция «70 к 30», означающая: заслуги в деятельности Сталина составляют 70%, а ошибки 30%. Мао заявлял, что к оценке Сталина нужно подходить диалектически, отбрасывая все отрицательное, что у него было, и защищая все положительное, правильное. Мао по-прежнему считал Сталина великим марксистом, осуществлявшим по большинству крупных проблем правильную линию.

Б.Т. Кулик писал: «Отказ руководства КПК следовать за Хрущевым в вопросе о культе Сталина был вызван не наличием склонности Мао Цзэдуна к самовозвеличиванию, а более основательными и заслуживающими понимания мотивами... В отличие от Хрущева и его сподвижников, руководство КПК оказалось способным понять, что объективно, целясь в Сталина, стреляют по социализму».

Иначе и быть не могло: ведь социализм в СССР был построен по сталинскому образцу и под его руководством. Русский народ, не считаясь с жертвами, отстоял это завоевание в войне с фашизмом. Сверхдержавой Советский Союз стал благодаря не только героическим усилиям советских людей, но и во многом трудами Сталина, сумевшего сломать сопротивление троцкистов и других оппозиционных сил. Последующие события подтвердили верность его генеральной линии как во внутренней, так и во внешней политике.

Правда, расчленители СССР и их сторонники, прикрывающиеся демагогическими лозунгами, продолжают утверждать, что крах «коммунистической идеи» произошел из-за роковых ошибок Сталина, а еще раньше - Ленина. Эти господа-западники, пропитанные буржуазным духом, или «почвенники», реаниматоры давно сгнившего царского режима, словно не знают, что с хрущевских времен партийная номенклатура упорно боролась за свои привилегии, разрушая созданный в сталинскую эпоху народный, поистине демократический социализм. Так продолжалось 40 лет!

«После прихода Хрущева к власти, - как верно отметил Б.Т. Кулик, - по мере постепенного захвата этим махровым карьеристом руководства партией и государством, в СССР новые буржуазные элементы в советском обществе образовали... привилегированную прослойку, противостоящую советскому народу. Именно эта привилегированная прослойка и составляет социальную базу хрущевской ревизионистской клики. А хрущевская ревизионистская клика является политическим представителем этой прослойки».

После свержения Хрущева Мао охарактеризовал брежневское руководство так: «Это тот же самый хрущевский ансамбль. Политическая карьера его центральных фигур неразрывно связана с Хрущевым».

Мао полностью разделял опасения Сталина о возможности мелкобуржуазного, а затем и буржуазного перерождения социалистического общества. Именно в целях борьбы со «стоящими у власти, но идущими по капиталистическому пути», как охарактеризовал Мао оторвавшихся от народа коррумпированных партократов, и была начата в 1966 году «великая культурная революция». По призыву «великого кормчего» на улицы китайских городов вышли многомиллионные толпы молодежи, а то и подростков...

Постаревший председатель Мао - ему было 73 года - не учел того, что Китай усилиями коммунистов с ним во главе очень далеко ушел вперед по пути всестороннего научно-технического, социально-экономического, культурного прогресса. Китайское государство стало неизмеримо более сложным организмом, чем оно было в период романтической партизанской молодости Мао.

«Культурная революция» привела к хаосу. А задача революционной мобилизации к тому времени уже почти миллиардного Китая была решена только отчасти. Хотя буржуазные тенденции в стране были частично подавлены.

Перед этим массовым выступлением стояла еще одна цель, поставленная Мао: возрождение мирового революционного процесса. Однако эта задача не была решена совсем, ибо Мао гораздо хуже знал окружающий мир, чем свою страну...

Посмертная судьба Мао оказалась лучше, чем сталинская. В Китае, где в каждой семье всегда царил культ предков, не были возможны ни клеветнический хрущевский доклад, ни вынос тела вождя из Мавзолея. Руководители Китая прекрасно сознавали, что преемственность - залог стабильности и укрепления государства.

До сих пор центральную площадь Пекина украшает огромный портрет китайского мудреца и бунтаря, ставшего вождем великого народа. Наследники Мао Цзэдуна были прежде всего патриотами, для которых величие Родины было главной заботой. Коммунистический Китай оказался самой динамично и гармонично развивающейся страной во второй половине прошлого века и в начале нынешнего. Это с полной определенностью доказывает верность идей Сталина и Мао Цзэдуна.

Как только Россия по указке Запада пошла антисоветским путем, она в считанные годы оказалась на задворках современной цивилизации, став экономической и экологической колонией крупных капиталистических держав. Ничего подобного в столь короткие сроки не происходило ни с одной страной, а тем более со сверхдержавой. Победа антисталинистов и антисоветчиков обернулась полным поражением России. Китай, продолжая идти собственным путем, не отрекаясь от прошлого, превратился во вторую мировую сверхдержаву.

...Конечно, нет оснований считать дипломатические контакты Сталина и Мао Цзэдуна дружескими переговорами. Были у них немалые противоречия, а то и конфликты, о которых они предпочитали умалчивать. Наиболее острые противоречия выявились в начале Великой Отечественной войны (о них мы упоминали). Оправдывая невыполнение директивы Коминтерна о максимальной активности боевых действий китайских коммунистов против Японии, Мао Цзэдун говорил: «...Лучше мы сбережем силы, разгромим Гоминьдан, возглавим власть в Китае и тогда, получая помощь от СССР, Англии и Америки, освободим страну от японских захватчиков...» В ноябре 1941 года он выдвинул лозунг: «Десять процентов усилий на борьбу с Японией, двадцать процентов - на борьбу с Гоминьданом, семьдесят процентов на рост своих рядов».

Поэтому после 1945 года Сталин опасался объединения Китая под руководством Мао Цзэдуна, склонного к изоляционизму и отдающему приоритет интересам своей партии, своей страны и себя самого. Позже Мао порицал Сталина, который по его словам «не разрешал китайцам совершить революцию, не верил в силы китайских коммунистов и требовал во что бы то ни стало добиться перемирия с Чан Кайши».

Критикуя Сталина - но только по китайскому вопросу, - Мао тем самым подлаживался к Хрущеву с целью получения максимальной помощи Китаю от СССР. Но в конце 50-х годов Мао потерпел неудачу в своих попытках втянуть Хрущева в военный конфликт с Тайванем. И главное, он натолкнулся на отказ Москвы передать КНР атомное оружие. В этих вопросах Хрущев продолжал линию Сталина, который в 1949 году отказал Пекину в поддержке ограниченных военных действий против Чан Кайши.

Мао своей сдержанной критикой Сталина укреплял собственный авторитет в мире, в то же время отстраняясь от радикализма Хрущева, который стремился к своей гегемонии в мировом коммунистическом движении. Политика Мао была более разумной и честной. Что касается «кукурузника» и «туриста» (так обзывали в народе «Никитку»), то он, поливая грязью умершего вождя, так и не смог организовать свой культ - чего явно добивался - и был свергнут своими же сообщниками.

С Мао Цзэдуном все вышло иначе. Его соратник Дэн Сяопин, которого неоднократно уничтожающе критиковал Мао, но в конце концов ставший его преемником, провозгласил:

«Знамя идей Мао Цзэдуна ни в коем случае нельзя отбрасывать, ибо это будет означать отрицание славной истории нашей партии. Все наши успехи неотделимы от руководства Коммунистической партии Китая и товарища Мао Цзэдуна».

При этом «великая пролетарская культурная революция» расценивалась в официальных документах КПК как трагедия. В то же время подчеркивалось, что она явилась ошибкой, допущенной «великим пролетарским революционером». Но в массах китайских трудящихся, вопреки установкам, спущенным сверху, становилось все больше и больше сторонников того, что идеи и замыслы Мао по поводу «культурной революции» были верны: надо было предотвратить сползание Китая к господству буржуазии и построения капитализма. То была борьба Мао против оторвавшихся от народа и все больше коррумпировавшихся партийных бюрократов. Хотя проведение такого массового мероприятия не могло не сопровождаться без трагических «перегибов», жестокостей, сведения личных счетов и прочих негативных явлений.

«Для сотен миллионов китайцев Мао, - пишет Щевелев, - это национальный герой, объединивший страну. Его ставят вровень с великими императорами и почитают как полубога. «При Мао был порядок!» - говорит пожилой китаец, вспоминая о стабильных ценах и равенстве, вплоть до одежды. Молодой парень - безработный - с горечью роняет: «Когда называют имя Мао, я всегда вспоминаю его выщербленную миску для риса и вижу шикарные «мерседесы», на которых разъезжают сегодня наши чиновники».

Дэн Сяопин, стремясь сохранить единство народа и авторитет существующей власти, выдвинул тезис: «Мы не можем допускать чрезмерной критики ошибок товарища Мао. Поступать так и пытаться очернить товарища Мао - значит пытаться очернить нашу партию и наше государство».

В России все вышло наоборот. Руководители КПСС ради личных и корпоративных интересов очернили деятельность Сталина (в частности, во много раз преувеличивая число репрессированных в 30-е годы и выдавая многих настоящих «врагов народа» за невинные жертвы). Они подорвали доверие народа к партийному руководству, и это ускорило загнивание и перерождение так называемой номенклатуры и ее прислужников. В конце концов предатели коммунистической идеи, социализма, советской власти превратились в предателей Родины, великой России - даже те из них, кто считает себя патриотами.