Дипломатические поединки Сталина - УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ

ГЛАВА 3. УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ

Личность антикоммуниста

Уинстон Черчилль- потомок знаменитого английского полководца XVIII столетия герцога Мальборо (в XIX веке в России была популярна песенка «Мальбрук в поход собрался, когда-то он вернется»; другой вариант: «...наелся кислых щей») - происходил из аристократической семьи. По этой причине его подъем в верхние горизонты власти был отчасти предопределен и, во всяком случае, облегчен. Правда, его сильный и своенравный характер затруднял такое выдвижение. Хотя благодаря немалому честолюбию оно в конце концов произошло.

Для молодого английского аристократа дорога обучения была веками проторенной: воспитание в привилегированных школах Итона или Харроу, а затем образование в университетах Оксфорда или Кембриджа. Но в школе упрямого, недисциплинированного и плохо успевающего ученика порой секли розгами; пути в Кембридж и Оксфорд ему были заказаны: Уинстон ненавидел математику, хотя обладал отличной памятью. В общем, он умел учиться только тому, что было ему интересно (характерное отличие творческих натур). Он поступил в военное училище. Да и то после двух неудачных попыток и только в кавалерийскую школу (где не было экзаменов по математике).

После полуторагодового обучения (главным образом - верховой езде и стрельбе) он получил назначение в гусарский полк, сожалея о том, что в британских колониях нет крупных восстаний, которые можно было бы доблестно подавлять. Позже он писал, будто пробился к вершинам власти благодаря собственным усилиям. Однако в Англии тех времен огромное значение имели знатность и семейные связи, а его фамилия была знаменитой. Правда, его рано овдовевшая мать-американка весьма легкомысленно распоряжалась своим капиталом, зато это позволяло ей и сыну иметь влиятельных друзей и знакомых. Тем не менее честолюбивые замыслы Уинстона могли реализоваться только при его активных усилиях, порой с немалыми трудностями и риском для жизни.

Добившись командировки на Кубу, где испанцы вели борьбу с местными повстанцами, он опубликовал об этом пять очерков в газете. Затем служил в Индии, где усердно занимался спортом и ловлей бабочек, а также увлекся чтением книг по истории и философии; участвовал в подавлении восстания одного из местных племен, проявив смелость и находчивость. Продолжая посылать в Лондон корреспонденции, он, кроме этого, написал книгу (издана в 1897 году).

Англичане проводили колониальную войну в Судане, и Черчилль с помощью матери смог попасть и в эту «горячую точку» как офицер и корреспондент (зарабатывая журналистикой в 20 раз больше, чем военной службой). Военные называли его «охотником за медалями» и «саморскламщиком». А он продолжал писать и не думал долго продолжать военную карьеру, поняв, что на это потребуются долгие и трудные годы.

Осенью 1899 года вышел его двухтомник «Речная война»- о завоевании англичанами Египта и Судана. Он честно написал о том, как его соотечественники глумились над могилой и прахом Махди, руководителя суданского восстания. Рассказал и о подлом приеме британской агитации: изображать своих противников отвратительными монстрами, которых надо убивать беспощадно. Но вскоре, во втором издании книги, подобные нелестные отзывы о колонизаторах-англичанах он изъял. Теперь Уинстон подумывал о политической карьере, и честность тут могла повредить. И все-таки в парламент его не избрали.

Он отправился корреспондентом в Южную Африку, где англичане пытались покорить обосновавшихся выходцев из Голландии буров. Ими-то и был пленен потомок «Мальбрука» не по трусости, а попав в окружение. Ему удалось бежать из-под стражи, спрятавшись в товарном вагоне; затем он скрывался в старой шахте, благодаря помощи местного англичанина. За его поимку была назначена небольшая награда - 25 фунтов стерлингов. Она осталась невостребованной: Черчилль добрался до своих. Англичане терпели поражение за поражением, и побег его был воспринят как подвиг. Тем более что он красочно описал свои приключения.

Он приобрел огромную популярность, заработав немалые суммы. Теперь ему удалось пробиться в парламент. На некоторое время он вошел в дурную компанию молодого лорда Хью Лигана, пристрастился к сигарам и коньяку. Однако честолюбие, здравый смысл и сила воли помогали ему строить карьеру.

В 1925 году Черчилля назначают на пост министра финансов - второго человека в кабинете после премьер-министра. Для этого

ему пришлось перебороть свою ненависть к математике. Следующей ступенью было премьерство - его страсть и мечта.

Но в 1929 году, поставившем мировой капитализм на грань катастрофы из-за великого кризиса, разразилась катастрофа и в жизни Черчилля. Его не пригласили участвовать в новом правительстве. С мечтой о премьерстве пришлось расстаться. Но даже портфель министра стал для него недосягаемым. И так в течение 11 лет! Его заблокировали и выбросили на задворки политической жизни. К этому добавились семейные неурядицы, личные несчастья. Вокруг сомкнулось железное кольцо.

В парламентской атмосфере он чувствовал себя как рыба в воде. Критиковал (переняв хитрость отца) руководителей собственной партии для того, чтобы они, желая избавиться от смутьяна, ввели его в правительство. Он очень торопился, стремясь забраться на вершину власти. Но эти усилия были слишком заметны, а его бурная активность вызывала опасения у конкурентов. Его не ввели в правительство, и тогда он, улучшив момент, переметнулся к недавним политическим противникам- либералам. За это получил прозвище «Бленхеймская Крыса». Однако он вовремя убежал с тонущего корабля консерваторов: обстановка в стране, где набирало силу профсоюзное движение и укреплялись позиции рабочих, изменилась радикально, и его бывшая партия потерпела на выборах сокрушительное поражение...

Впрочем, в нашу задачу не входит пересказ биографии Черчилля. Важно понять, с каким противником довелось вести дипломатические поединки Сталину. Ясно, что Уинстон был яркой и незаурядной личностью. Смелости, решительности, упорства и хитрости ему было не занимать. Показательно уже то, что он успешно совмещал профессии журналиста и политика, а кроме того, был писателем, хотя и плодовитым, но не блещущим талантом, что не помешало ему получить после войны Нобелевскую премию по литературе (Льва Толстого и Антона Чехова в начале века такой награды не удостоили).

Говорить о каких-то серьезных социально-политических убеждениях Уинстона Черчилля непросто. Судя по всему, они сводились к желанию сохранять Британскую империю - «владычицу морей» и покорительницу народов, а также власть в стране людей богатых и знатных. Это вполне соответствовало его личным интересам и устремлениям к богатству и славе при ненависти к народовластию и коммунистическим идеалам. Он очень умело сколачивал свой капитал и поднимался по ступеням карьеры, пусть даже путем предательства интересов своей партии.

Хотя, конечно же, такое предательство не свидетельствовало о смене убеждений или отстаивании каких-то политических принципов. Подобные «крысиные» перебежки из одного лагеря в другой не были слишком оригинальными. Правящие группы Англии стояли единым фронтом на тех же общих позициях, что и Черчилль. Менялась ситуация в стране и мире, а потому приходилось то давать поблажки трудящимся, то укреплять положение крупной буржуазии; то провозглашать свободу торговли, то регулировать рыночные отношения и т.д. В политических играх побеждают не только наиболее умелые, но и те, кто способен вовремя сжульничать. Вот и Черчилль был весьма ловким, сообразительным, а при случае и нечестным политическим игроком, что вполне отвечало традициям. Политика была для него, как для любого карьериста, не целью, а средством достижения личных целей прежде всего. Хотя при этом он не пренебрегал государственными интересами (а уж тем более, не предавал их, как делали это в последние два десятилетия правители России).

...Кстати, о культе личности. В отличие от Сталина, Черчилль не упускал возможности заявить о себе и подчеркнуть свои достоинства (а они у него, как мы знаем, действительно были). При жизни было издано более сорока книг, посвященных его жизни и деятельности. В своей писательской карьере он опирался на большой штат помощников, а более всего на интеллект и художественный вкус своего секретаря и приятеля Эдварда Марша. Всю свою жизнь Уинстон Черчилль отличался не только огромной работоспособностью, но и неизбывным честолюбием.

В своем романе «Саврола», изданном в 1940 году, он так отозвался о главном герое: «Борьба, труд, непрерывный поток событий, отказ от многих вещей, которые делают жизнь легкой и приятной, - во имя чего все это? Благо народа! Его оно мало интересовало... Он прекрасно понимал, что главной движущей силой всех его дел было честолюбие, но он был бессилен ему сопротивляться... Склад его ума был неистовым, сильным и дерзким». Как многие начинающие писатели, он дал в этом образе собственную характеристику (ее подтверждали многие его биографы). Но следует обратить внимание на то, что он сознает неблагородство, эгоистичность своих устремлений, которым «бессилен сопротивляться». Такие стремления, да еще при понимании своего двуличия, притворства, лицемерной заботы о «благе народа», делали его позицию весьма уязвимой (в психологическом аспекте) в поединках со Сталиным. Черчилль не был глупцом или подлецом, а потому трезво оценивал не только свои достоинства, но и недостатки.

Еще в 1898 году талантливый журналист Дж. У. Стивене посвятил ему статью «Самый молодой мужчина в Европе» (Уинстону

было тогда 24 года). Можно только восхищаться, насколько верным получился портрет: «Его самоуверенность непреодолима... Он честолюбив и расчетлив... Самоанализ говорит ему, что он обладает даром и характером, которые сделают его фигуру сенсационной. Он не учился, как стать демагогом. Он рожден демагогом... Его завтра лежит в XX веке».

И еще Черчиллю, как многим его коллегам, был присущ своеобразный британский колониальный патриотизм. Ведь их небольшая страна господствовала в мире, расширяя свои владения. С 1880 по 1901 год они выросли с 20 до 33 млн кв. км, а население - с 200 до 370 млн человек. На каждого англичанина (их было 37 млн) приходилось 10 «рабов» в колониях. Этим поддерживалось благосостояние метрополии. Так что ненависть Черчилля и ему подобных к идеям освобождения трудящихся и порабощенных была вполне оправдана.

...По словам Черчилля, «политика почти столь же волнующа, как война, и столь же опасна. На войне тебя могут убить лишь единожды, а в политике много раз». Это он писал, основываясь на личном опыте. В Первую мировую, на передовой, он стоял в окопе, а потом спустился в блиндаж. Через минуту на том месте, где он только что был, разорвался немецкий снаряд. Как политика его «добивали» 11 лет, попирая гордость и достоинство, не раз выбрасывали на «свалку истории».

Ему уже пошел седьмой десяток. Черчилль - конченый человек! Так решили все интересующиеся политикой в Англии и за ее пределами. То же считали лидеры различных государств; все, кроме одного. Беседуя с ним, леди Астор - жена лорда- обронила: «...С Черчиллем теперь покончено». На что услышала возражение: «Я не уверен. В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню». Такое неожиданное заключение сделал... И.В. Сталин.

Военный лидер

Англия объявила войну Германии, напавшей на Польшу и заключившей мирный договор с СССР. Немецкие бомбы посыпались на Лондон. Черчилля пригласил его политический и личный враг премьер Невилл Чемберлен, обанкротившийся в своей политике Умиротворения Гитлера, и сказал: «Уинстон! Я предлагаю тебе адмиралтейство» (военно-морское министерство. - Авт.).

Английские войска на континенте отступали. В мае 1940 года, когда бронированный кулак вермахта прорвал фронт французских

войск и прижал их союзников-англичан к морю у Дюнкерка, палата общин проголосовала за новое правительство Британии. Его возглавил бывший первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль.

Исполнилась его заветная мечта: он стал премьер-министром, причем с чрезвычайно широкими, почти неограниченными полномочиями. Газета английских коммунистов писала в те дни: «Народ хотел драться. А он всегда любил драку».

Берлин был увешан плакатами, изображавшими Черчилля во весь рост. И под каждым стояла надпись: «Враг № 1». Гитлеровцы разрабатывали планы покушения на Черчилля, надеясь с помощью парашютного десанта взять его живым. Но он не собирался сдаваться. Перед переездом на Даунинг-стрит в дом № 10, резиденцию премьер-министра Великобритании, он проверил свой пистолет, чтобы тот не дал осечки... Началась самая опасная из всех драк, которые ему пришлось вести в своей жизни.

Английская армия смогла избежать гибели потому, что Гитлер, надеясь на приход к власти в Лондоне правительства капитулянтов, остановил свои танки. А тем временем британские части спешно эвакуировались на родину - без техники и деморализованные. Однако сторонники мира с Германией (что означало признание своего поражения) оставались в меньшинстве.

В Англии началась запись в Национальную гвардию - аналог советского Народного ополчения. Добровольцев оказалось очень много. Но это были плохо обученные, а то и вовсе не обученные военному делу мирные люди, чаще всего вооруженные только охотничьими ружьями.

Шли ко дну торпедированные нацистами английские корабли. Стоявший на рейде Портсмута, казалось бы, в полной безопасности линкор «Роял ок» («Королевский дуб»), гордость британского флота, был потоплен соединенными усилиями разведки и подводников Германии. Английский город Ковентри был стерт с лица земли немецкими летчиками. Лондон горел - квартал за кварталом...

Черчилль развил яростную деятельность. Он накапливал войска; разворачивал военную промышленность; национализировал все английские авиационные заводы. Подымал дух народа патриотическими выступлениями. «Старину Уини» видели среди лондонских развалин, на позициях зенитчиков, на аэродромах и на боевых кораблях. Это был «звездный час» его жизни и деятельности. Английские летчики, порой не раз сбитые немцами, вновь и вновь поднимали свои наспех отремонтированные самолеты навстречу неприятелю. Гитлер недоумевал: по данным разведки у англичан не должно было оставаться военно-воздушных сил. Высадка немцев на Британские острова откладывалась. Битва за Англию была выиграна. Но надолго ли? Черчилль исключал возможность захвата Германией Британских островов.

Гитлер дал понять, что предоставляет врагу шанс на спасение. Состоялся до сих пор до конца неразгаданный полет заместителя фюрера Рудольфа Гесса в Англию. Условия Берлина для заключения мира - раздел сфер влияния. За Германией остается захваченный ею европейский континент. За Англией - ее мировая колониальная империя.

Перед Черчиллем открывалась возможность встать на путь, избранный Филиппом Петеном, маршалом Франции, одним из победоносных руководителей Первой мировой войны. Он сохранил за Францией ее мировую колониальную империю, но в Европе стал покорным слугой Гитлера. Но был и другой путь- продолжать борьбу, в перспективе вместе с Москвой. Ну а если Сталин предпочтет стать союзником Германии? Это оказалось бы катастрофой для Великобритании.

Идеологически Гитлер был гораздо ближе к Черчиллю, чем Сталин. В 20-х годах Черчилль с интересом, а то и с симпатией наблюдал за деятельностью фюрера, призывавшего «задушить большевизм в его колыбели». Британскому лорду импонировал непримиримый антикоммунизм Гитлера.

Однако через несколько лет Черчилль радикально изменил свою позицию. Перешел к атакам на лондонских друзей и покровителей Гитлера, став частым посетителем советского посольства в Великобритании. Он готов был поддержать Народный фронт даже при участии в нем английских коммунистов.

Конечно, такая перемена была вызвана не резким «полевением» Уинстона Черчилля, а его стремлением сохранить Великую Британскую империю, которую фашисты готовились разорвать на куски, а также отстоять гегемонию Англии в Европе. Япония - союзник Гитлера - бряцала оружием у самых границ британских колоний в Юго-Восточной Азии. Гитлер вел политику расширения Третьего Рейха, покончив с английским влиянием в Западной Европе. Муссолини - союзник Гитлера, - захватив ряд британских колоний в Восточной Африке, устремился дальше в Египет, к Суэцкому каналу, чтобы перекрыть главную морскую транспортную артерию Британской империи.

Черчилль перебросил войска и танки из английских азиатских колоний в Африку (это послужило одной из главных причин военных катастроф Великобритании в 1942 году). Они остановили итальянцев, отбросили их и захватили большую часть итальянских колониальных владений в Африке. Тогда Гитлер направил в Африку корпус Роммеля, подкрепленный авиационными частями. Завязались ожесточенные бои. Итальянский флот и авиация блокировали Мальту - главную базу Англии в Восточном Средиземноморье.

В общем, для Черчилля выбор был очень непрост: или сохранение Британской империи со всеми колониями, но при условии войны с фашистскими государствами; или попытаться пойти на соглашение с Гитлером под угрозой потери своего мирового господства и превращения его державы в третьеразрядное государство; или маневрировать, пытаясь стравить Германию с СССР в надежде, что оба ненавистных ему государства обессилят друг друга во взаимной войне.

Третий вариант был, конечно, предпочтительней первых двух. Однако осуществить его было необычайно трудно: Гитлер и Сталин отличались немалой предусмотрительностью и государственной мудростью. Они понимали, что столкновение двух гигантских держав - СССР и Германии - приведет к кровопролитной и долгой войне, для победы в которой одной из сторон требуется иметь значительные преимущества.

Для Германии этот путь лежал через расширение зон влияния, покорение других стран и народов - агрессию вовне. Для СССР - через укрепление единства многонациональной страны, предельную активизацию оборонной промышленности, поиски потенциальных союзников в неизбежной войне с Третьим Рейхом. Такими союзниками могли стать Англия и США. Поэтому Сталин делал все возможное для того, чтобы сохраняя видимость дружеских отношений с Гитлером, давать понять Черчиллю, что СССР не помышляет об участии в разделе «Британского наследства». Но и вступать в войну с Германией в ближайшее время СССР не мог: требовалась более основательная подготовка. К тому же, как бы это ни звучало цинично, единственная в мире страна социализма была заинтересована в том, чтобы капиталистические хищники грызлись между собой.

Союзник своего врага 1

Франция капитулировала еще в июне 1940 года так же, как Бельгия и Голландия, Черчилль пытался сколотить фронт на Балканах из югославских, греческих и турецких дивизий. Но Белград и Афины пали, а Турция заняла позицию дружественного Германии нейтралитета.

Немцы захватили Крит, разбив там английские и греческие войска. США оказали помошь Англии, но весьма небескорыстную. За старые эсминцы они получали ряд важных английских военных баз. Президент Рузвельт не вступал в войну, скованный очень сильной изоляционистской оппозицией в парламенте и в стране. Американские монополии, воспользовавшись благоприятным моментом, теснили своих английских конкурентов в Азии, Африке и Латинской Америке. Открывалась перспектива мирного вытеснения Соединенными Штатами англичан из их колоний и доминионов. Черчилль метался, не зная, как сохранить независимость Англии и целостность ее империи. Он желал быть гражданином и крупным государственным деятелем великой державы. Нужен был союзник - третья сила, противостоящая прежде всего Германии, но и не зависящая от США. Только это могло спасти Британскую империю.

Утром 22 июня 1941 года ему, еще лежавшему в постели, сообщили, что Германия напала на СССР, Черчилль, по его словам, испытал огромное облегчение. Он тотчас позвонил на Би-Би-Си, сообщив, что вечером выступит по радио.

Он готовился к выступлению целый день. В своей речи подчеркнул, что полностью сохраняя свои антикоммунистические позиции, тем не менее он окажет всю возможную помощь Советскому Союзу и его армии.

Гитлер как-то сказал: «Во всем мире я боюсь только двоих - Сталина и Черчилля». Теперь эти двое объединились против него.

Речь британского премьера почти полностью была опубликована в «Правде». Однако никаких непосредственных контактов между обоими лидерами пока не было. 7 июля Черчилль послал Сталину письмо, а через три дня - еще одно, более подробное, с планом совместных действий. Ответов не последовало.

Только 17 июля Сталин прислал свое первое письмо Черчиллю. И это понятно. Красная Армия терпела поражение за поражением. На аэродромах уже 22 июня погибла значительная часть авиации. Под Ленинградом, на Лужском рубеже ополченческие дивизии буквально трупами своих бойцов остановили танки фон Лееба. В Белоруссии две советские армии гибли в страшном Белорусском котле. В такой кризисной ситуации Сталин не хотел, чтобы у Черчилля сложилось впечатление, будто британский премьер является для него соломинкой, за которую хватается утопающий.

Еще в начале войны гитлеровская пропаганда пустила слух о том, что Сталин находится в полной прострации, собирается бежать на Восток. Позже нечто подобное говорил Хрущев. Действительно, о начале войны сообщил Молотов по радио. Выступление Сталина прозвучало лишь 3 июля. Почему? Ответ прост: ему было не до выступлений (хотя он подсказал окончание речи Молотова: «Наше дело правое, победа будет за нами»). Правда, А. Буллок предположил, что Сталин надеялся вскоре сообщить о победе над фашистами. Но вряд ли вождь был так наивен. Ведь в первые же сутки выяснилось, что положение на фронтах тяжелейшее, а связь со многими частями прервана (постарались немецкие разведчики и диверсанты). Да и о силе вермахта, усиленного дивизиями союзников, было хорошо известно.

Надо еще иметь в виду, что в своем выступлении по радио Черчилль, помимо прочего, подтвердил свою враждебность общественному строю, установленному в СССР: «Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма... За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем». Ясно, что такому «заклятому другу» Сталин не торопился с ответом.

Только стабилизировав оборону, он начал контакты с Черчиллем на равных. Было заключено соглашение о совместных действиях. В окружении Черчилля почти все считали, что гибель Советского Союза - дело ближайших недель. Однако он твердо заявил, что СССР должен продержаться год и даже больше. Англия, не ведя активных военных действий, была заинтересована в тяжелой затяжной войне на Востоке. Но для этого надо было оказывать материальную помощь СССР. Было налажено снабжение Красной Армии через Иран. Но основной поток шел северным морским путем, через Архангельск и Мурманск.

Поскольку немцы стремились поставить Иран под свой контроль, в эту страну осенью 1941 года одновременно вошли с севера советские, а с юга английские войска.

В начале октября 1941 года в Москву прибыла англо-американская миссия. Лорд Бивербрук на встрече со Сталиным предложил, выполняя поручение Черчилля, осуществить более тесное сотрудничество с Красной Армией, введя британские войска... на Кавказ (давняя цель Британии - бакинская нефть). Сталин ответил:

- На Кавказе нет войны. Война идет на Украине.

Англичане не собирались воевать с немцами на Украине, и вопрос был снят. Сталин выразил недовольство малыми поставками союзниками военной техники. Но представители США и Англии отказывались увеличить поставки. Об этом тотчас узнали в Берлине (не была ли обеспечена утечка информации с советской стороны?). Тотчас немцы сообщили: «Западные буржуазные страны никогда не смогут договориться с большевиками!» Вечером того же дня, когда состоялась очередная встреча Бивербрука и Гарримана со Сталиным, он упомянул о сообщении нацистов с улыбкой заметил:

- Теперь от нас троих зависит доказать, что Геббельс лгун.

Западные дипломаты согласились взять дополнительные обязательства. Поведение Сталина производило большое впечатление на западных дипломатов. Он был спокоен, уверен в победе и давал понять, что является надежным союзником, ожидая то же от США и Англии.

Судьба войны решалась на германо-советском фронте, прежде всего - «в белоснежных полях под Москвой». Сталин подтягивал резервы для перехода в контрнаступление, которое началось в конце 1941 года.

О первом крупном поражении фашистских войск под Москвой Черчилль услышал, направляясь в США, на борту линкора «Герцог Йорк». Он телеграфировал Сталину: «Невозможно описать мое облегчение, с которым я узнаю о каждом новом дне удивительных побед на русском фронте. Я никогда не чувствовал себя более уверенным в итоге войны». Находившийся в Москве министр иностранных дел Великобритании ученик и соратник Черчилля Антони Идеи сообщил ему: «Сталин полностью с нами против Гитлера. Он очень доволен вашим посланием».

Позже в своих мемуарах Идеи признался, что испытывал не столько удовлетворение успехами Красной Армии, сколько тревогу за последствия для «британских интересов» поражения гитлеровской Германии. Он получил разрешение в середине декабря 1941 года побывать в районе, освобожденном советскими войсками. Его поразили груды боевой немецкой техники. При этом он подробно описал свою доверительную беседу с тремя пленными фашистами, но ни словом не обмолвился о бедах местных жителей.

Большое впечатление произвела на Идена спокойная уверенность Сталина. Английский министр счел нужным заметить, что для оптимизма слишком мало оснований: «Ведь сейчас Гитлер все еще стоит под Москвой, а до Берлина далеко».

- Ничего, - ответил Сталин, - русские уже были два раза в Берлине, будут и в третий раз.

О том, что возможная быстрая победа СССР обеспокоила руководителей Англии, в том числе Черчилля, свидетельствуют значительно меньшие, чем было договорено, британские и американские поставки, включавшие к тому же устаревшую технику. Тогда же начали проявляться теневые стороны деятельности Черчилля по отношению к СССР.

Второй фронт I

Вскоре после 22 июня 1941 года сенатор США Гарри Трумэн и английский министр авиации Мур-Барбозон заявили о том, что Западу выгодно взаимное истощение и ослабление Германии и Советского Союза и именно на этом должна быть построена западная политика в войне. Они высказали то, что и так было ясно. Черчилль был несравнимо умнее, хитрее, осторожней и опытней этих в сущности очень ограниченных политиков. Публично, да и в узком кругу он ничего подобного не заявлял по крайней мере до 1943 года. Но практические свои действия строил именно таким образом. Несмотря на обещание открыть в 1942 году второй фронт в Европе, он перенес все военные действия англичан и американцев в Средиземноморье. Для этого у него были разные причины, но одна из главных - оставить Красную Армию наедине с основными силами вермахта. Он всячески оттягивал открытие второго фронта в Западной Европе (во Франции), хотя его открытия добивался Сталин с самого начала их сотрудничества.

В конце 1941 года США вступили в войну, покончив со своим нейтралитетом. Черчилль и Рузвельт пообещали Сталину открыть второй фронт в 1942 году. Но нарушили свое обещание главным образом благодаря усилиям Черчилля - в очень тяжелый для СССР момент.

Заманив советские войска в ловушку под Харьковом, немцы захватили там десятки тысяч пленных, оккупировали богатые многолюдные регионы Юга, вышли к порогу Кавказа и ворвались на улицы Сталинграда. А за несколько месяцев до этого Запад резко сократил военные поставки Советскому Союзу и перестал посылать конвои в Мурманск, объясняя это подготовкой к высадке в Европе. Советско-английские отношения резко ухудшились. Посол Великобритании в Москве направил телеграмму министру иностранных дел, в которой говорилось о том, что это ухудшение англосоветских отношений чревато долговременными и негативными последствиями. Телеграмма обескуражила Черчилля.

Самым страшным для него поворотом событий могло стать заключение мирного соглашения СССР и Германии. Эти два военных гиганта боролись с переменным успехом. Силы у них на данный момент были почти... равными. Летнее немецкое наступление 1942 года разворачивалось успешно. Они захватили Крым, отчасти Северный Кавказ и вскоре могли форсировать Волгу. Судя по сообщениям геббельсовской пропаганды, Красная Армия была обескровлена.

Согласно первоначальным планам Гитлера, немцам достаточно было оккупировать Прибалтику, Белоруссию, Украину, Крым, Кавказ, Поволжье, - наиболее плодородные и индустриально развитые регионы СССР. Почти вся эта программа была уже выполнена. Под угрозой полного разгрома советских войск Сталин, как полагал Черчилль, мог согласиться с притязаниями Гитлера, стремясь сохранить за собой оставшуюся значительную часть СССР, главным образом - азиатскую. Установив мир с СССР, Германия могла перебросить основные свои силы на западное направление, и положение Британии стало бы катастрофичным.

Подобные рассуждения Черчилля, его боязнь мирного соглашения Сталина с Гитлером в решающей фазе войны показывают, насколько плохо понимал английский премьер склад личности советского руководителя. Для Сталина коммунистические идеалы были не камуфляжем в демагогических политических распрях, а подлинными убеждениями. В этом отношении не только он, но и Гитлер были непонятны для западных лидеров, представителей буржуазных демократий. По той же причине народы Советского Союза и Германии сохраняли веру в своих вождей.

Черчилль, привыкший лавировать и ловчить, переходить из одной фракции или партии в другую во имя своих честолюбивых устремлений, полагал, что нечто подобное можно ожидать и от Сталина, тем более в столь трудное для России время. К тому же хитрая и беспринципная позиция самого Черчилля по вопросу о втором фронте на данном этапе грозила обернуться полным провалом, если Гитлер и Сталин придут к обоюдному согласию.

В мае 1942 года В.М, Молотов побывал в Лондоне и Вашингтоне, ведя переговоры о помощи западных союзников Советскому Союзу. Президент США подтвердил свое согласие открыть летом этого года второй фронт в Европе. Однако Черчилль предпочел отвечать уклончиво и неопределенно. Его главной задачей было как можно дольше оттягивать столкновение английских войск с крупными вооруженными силами вермахта. (В конце концов это ему удалось, и Британии досталась победа в мировой войне «малой кровью», - даже потери американцев были значительно больше.)

Трудно сказать, насколько был уверен Рузвельт, что одержит обещание открыть в скором времени второй фронт. Наиболее вероятно, он был искренен. В послании Черчиллю 6 июня Рузвельт писал: «Должен признаться, что я с большой тревогой взираю на Русский фронт». Значит, опасался если не крушения СССР, то возможности капитуляции, давая намек, что такого исхода нельзя Допустить.

Черчилль продолжал хитрить. Он вручил советскому наркому иностранных дел памятную записку, где, в частности, говорилось: «Мы ведем подготовку к высадке десанта на континенте в августе или сентябре 1942 г. ... Невозможно сказать заранее, будет ли положение таково, чтобы сделать эту операцию осуществимой, когда наступит время. Следовательно, мы не можем дать обещания в этом отношении, но, если это окажется здравым и разумным, мы не поколеблемся претворить свои планы в жизнь».

Получается нечто вроде того, что англичане готовы непоколебимо колебаться, выгадывая решения здравые и разумные для себя. О подготовке десанта - явная ложь. И не только потому, что данное событие не произошло. Черчилль знал об этом загодя, еще до того, как сочинил памятную записку.

Дело в том, что в апреле 1942 года открытие второго фронта обсуждали представители правительств США и Англии. Участник совещания американский генерал Ведемейер позже писал: «Англичане вели переговоры мастерски. Особенно выделялось их умение использовать фразы и слова, которые имели более одного значения и допускали более чем одно толкование. Я не утверждаю, что стремление обмануть было личной характерной чертой того или иного участника переговоров. Но когда дело шло о государственных интересах, совесть у наших английских партнеров по переговорам становилась эластичной... Я был свидетелем английского дипломатического искусства в его лучший час, искусства, которое развивалось в течение столетий успешных международных интриг и обмана, сочетающегося с лестью».

Понятно, что установку на такое двуличное обсуждение очень важной военно-политической проблемы дал англичанам их премьер-министр. Да и сам Черчилль высказывался и раньше о подобном «искусстве» весьма уважительно, утверждая об «огромной и, бесспорно, положительной роли, которую хамбаг играет в социальной жизни великих народов, живущих в государстве, где существует демократическая свобода».

Сленговый термин «хамбаг» означает правдоподобную ложь, или ложь, неотличимую от правды, или, возможно наиболее точно, двусмысленное выражение, в котором ложь замаскирована под правду. Выходит, по мнению Черчилля, важнейшим проявлением «демократической свободы» является возможность обманывать партнеров, а прежде всего собственный народ, не неся за это никакой ответственности, ибо ложь прикрыта благовидными предлогами и может быть истолкована по-разному.

Итак, Черчилль в отношениях со Сталиным в данный момент избрал тактику хитрости, обмана, проволочек. Это объяснялось отчасти объективными обстоятельствами. Британская империя трещала по всем швам. В 1942 году она лишилась значительной части своих колоний. В Азии японские войска вторглись на территорию Индии. Японская авиация совершала налеты на Цейлон и крупнейшие города Австралии. Германские подводные лодки, применяя тактику «волчьих стай», в Атлантике пускали на дно один английский корабль за другим.

Черчилль высокопарно высказался, что он шагает по земле с большой смелостью, находясь «в дружеских и близких отношениях с великим человеком, слава которого просияла не только по всей России, но и по всему миру». Однако его слова решительно расходились с делами; особенно позиция, занятая им по вопросу высадки англо-американского контингента во Франции.

На германо-советском фронте Гитлер держал 75% своих войск. В Западной Европе находилось всего неполных 36 дивизий. Непосредственно на атлантическом побережье и того меньше дивизий. Это создавало благоприятные условия для открытия второго фронта. Сталин отказывался считать таковым действия авиации и морских сил союзников. Он требовал от них десанта во Франции. На Черчилля нажимали и внутри Англии, прежде всего трудящиеся, требуя активных военных акций на территории Европы, для оказания действенной помощи Советскому Союзу.

И тогда Черчилль провел ограниченную высадку англичан и канадцев в районе Дьеппа, обрекая их на верное поражение с целью доказать невозможность десантных операций во Франции. Даже в случае успеха этого предприятия ни о каком втором фронте не могло быть и речи, ибо для этого требовалось заранее подготовить крупные воинские контингента, обеспечив их тяжелой техникой и плавсредствами. Так как такие действия не предпринимались, значит, Черчилль и не помышлял о переброске британских и американских армий в континентальную Европу. Он имитировал активность, предлагая осуществить десант в Северной Норвегии. Но все подобные акции со стороны Черчилля были, можно сказать, военно-дипломатическими хитростями, рассчитанными на обман не противника, а союзника. Требовалось делать все возможное, чтобы СССР в одиночку продолжал сражаться с фашистами, но :Что же время не помышлял о мирном договоре с ними, полагаясь на скорую поддержку со стороны США и Англии.

Когда стало очевидно, что высадка союзников во Франции в 1942 году не состоится, Черчилль мог бы сообщить Сталину об этом по дипломатическим каналам. Однако, понимая вполне обоснованную негативную реакцию, решил для этого лично встретиться с советским вождем. Вот как британский премьер-министр оценивал свою памятную встречу со Сталиным в Москве в августе 1942 года: «Я прибыл в Кремль и впервые встретился с великим революционным вождем и мудрым русским государственным деятелем и воином, с которым в течение следующих трех лет мне предстояло поддерживать близкие, суровые, но всегда волнующие, а иногда даже сердечные отношения».

Однако он летел в столицу СССР вовсе не с дружеским расположением, прекрасно сознавая свою неблаговидную роль обманщика, вынужденного и дальше лавировать и хитрить. Он написал о своем настроении так: «Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизации».

Тут почтенный джентльмен лукавил. При появлении фюрера, как известно, он не перестал считать СССР «врагом № 1 капитализма». Как справедливо отметил американский биограф Черчилля Эмрис Хьюз: «Весьма вероятно, что политическая амбиция была самым важным фактором, который привел к тому, что Черчилль превратился в одного из настойчивых противников Гитлера... Его антагонизм в отношении Гитлера был порожден страхом, что Германия при нацистах может стать слишком мощной и бросить вызов английской гегемонии в Западной Европе. Этот антагонизм объясняется убеждением Черчилля, что, поднимая Англию против Гитлера, он сможет опять завоевать какой-либо правительственный пост».

Можно согласиться и с другими суждениями Э. Хьюза: «Если бы Гитлер ограничился только пропагандой священной войны против России, Черчилль, вполне вероятно, не поссорился бы с ним. Ибо он был таким же злобным врагом большевиков, как Гитлер, или Геббельс, или любой другой из школы торговцев антирусской ненавистью и пропагандистов ее, которые эксплуатировали «красное пугало» в своей политической борьбе. Уинстон задолго до того, как русские или другие народы Европы услышали что-либо о Геббельсе, был пионером и выдающимся мастером этой пропаганды».

В 1937 году Черчилль так отозвался о фюрере: «Некоторым может не нравиться система Гитлера, но они тем не менее все же восхищаются его патриотическими достижениями... Если бы моя страна потерпела поражение, я надеюсь, что мы должны были бы найти такого же великолепного лидера, который возродил бы нашу страну и возвратил нам наше место среди народов».

Учтем, что Сталина он не воспринимал как достойного руководителя, примером которого можно воспользоваться в трудные времена: слишком велики были принципиальные классовые противоречия. Идея о народовластии, подавлении богатых была, судя по всему, органически невыносима для Черчилля, вот почему Россия представлялась ему зловещей и угрюмой. Вспомним также, что явился он в Москву с целью выкрутиться из постыдного положения, в которое он сам себя поставил перед Сталиным.

Первая встреча

В книге Валентина Бережкова «Как я стал переводчиком Сталина» (М., 1993) довольно подробно рассказано о беседах Черчилля со Сталиным в 1942 году. К сожалению, после расчленения СССР данный автор чрезвычайно быстро превратился из советского патриота в антисоветчика. Он постарался почаще включать в свой текст эпитеты и выражения, выставляющие Сталина в том облике коварного кровавого диктатора, который насаждался в годы «перестройки».Бережков выказал гибкость, изворотливость и способность к мимикрии, но с нормальной человеческой точки зрения его кульбиты выглядят весьма скверно. С другой стороны, некоторые факты он, являясь свидетелем событий, изложил, по-видимому, точно.

Ниже будет рассказано о первой встрече Сталина и Черчилля со слов нескольких авторов (в том числе и Бережкова), но без их комментариев. Еще раз подчеркнем: миссия Черчилля была для него трудна и неприятна. Тем более что он, более старший по возрасту, вынужден был прибыть к Сталину. Кроме того, последний, конечно же, знал и должен был помнить то, что сказал три месяца назад Черчилль Молотову: «Британская нация и армия мечтают сразиться с врагом как можно скорее и таким образом оказать помощь доблестной борьбе Советской Армии и народа». А теперь - отказ.

12 августе 1942 года, прилетев днем в Москву, Черчилль уже вечером был в Кремле. С ним прибыли личный представитель Рузвельта Аверелл Гарриман и посол Великобритании в СССР. Перед встречей Сталин сказал Молотову:

- Ничего хорошего ждать не приходится.

Когда вошел Черчилль, обводя взглядом сравнительно небольшой кабинет, Сталин стоял у стола, не улыбаясь, затем подошел к гостю, подав ему руку, которую тот энергично потряс, и произнес негромко и сухо:

- Приветствую вас в Москве, господин премьер-министр.

Черчилль, натянуто улыбаясь, ответил, что рад возможности.Я побывать в России, встретившись с ее руководителями. Он был не щ в своей тарелке. Когда они расположились за столом, Сталин спросил Черчилля о самочувствии после долгого перелета, хорошо ли он устроился. Затем кратко изложил положение на фронтах:

- Вести из действующей армии неутешительны. Немцы прилагают огромные усилия для продвижения к Баку и Сталинграду. Нельзя гарантировать, что удастся устоять перед их натиском. На юге их наступление продолжается...

Британскому премьеру давалось ясно понять, насколько необходим в ближайшее время второй фронт. Черчилль решил показать свою осведомленность и выразил уверенность, что немцы, не имея достаточно много авиации, вряд ли предпримут наступление в районе Воронежа или еще севернее.

- Это не так, - возразил Сталин. - Из-за большой протяженности фронта Гитлер вполне в состоянии выделить двадцать дивизий и создать сильный наступательный кулак. Для этого вполне достаточно двадцати пехотных и двух или трех бронетанковых дивизий. Учитывая то, чем располагает сейчас Гитлер, ему нетрудно выделить такие силы. Я вообще не предполагал, что немцы соберут так много войск и танков отовсюду из Европы...

Действительно, под контролем фашистов была почти вся Западная Европа, поставлявшая фронту технику, снаряжение. Более трети населения СССР и множество индустриальных центров осталось на оккупированной территории. Сдерживать натиск врага было чрезвычайно трудно. Сталин говорил правду. Пришла пора и Черчиллю сделать то же. Он спросил:

- Полагаю, вы хотели бы, чтобы я перешел к вопросу о втором фронте?

- Это как пожелает премьер-министр.

- Я прибыл сюда говорить о реальных вещах самым откровенным образом (не означает ли это, что раньше он говорил о мнимых вещах и неоткровенно? - Авт.). Давайте беседовать как друзья...

И Черчилль принялся пространно излагать причины, по которым высадка во Франции в текущем году не представляется целесообразной. Сталин терпеливо слушал его, все более мрачнея, а затем прервал прямым вопросом:

- Правильно ли я понял, что второго фронта и в этом году не будет?

После некоторой заминки Черчилль стал объяснять, что к десанту на французское побережье требуется основательно подготовиться, чтобы провести его более масштабно и успешно в следующем, 1943 году. (Как известно, и это обещание оказалось ложным. - Дет.)- В ближайшее время ничего подобного сделать невозможно, операция будет обречена на провал и не поможет русскому союзнику. По просьбе Черчилля, Гарриман высказал соображения американского президента, подтверждающие отказ от прежних обязательств, ибо высадка до Франции представляется слишком рискованной операцией.

- У меня другой взгляд на войну, - медленно сказал Сталин. - Тот, кто не хочет рисковать, не выигрывает сражений. Англичанам не следует бояться немцев. Они вовсе не сверхчеловеки. Почему вы их так боитесь? Чтобы сделать войска настоящими, им надо пройти через огонь и обстрелы. Пока войска не проверены на войне, никто не может сказать, чего они стоят. Открытие сейчас второго фронта представляет случай испытать войска огнем. Именно так я и поступил бы на месте англичан, не надо только бояться немцев...

Конечно же, Сталин был разочарован, раздражен и прекрасно понимал, что поддразнивая английского премьера, нельзя будет добиться от него согласия открыть второй фронт через один-два месяца. Было ясно, что западные союзники уже выработали свое твердое решение. Но Сталин не удержался от того, чтобы поставить Черчилля в унизительное положение. Он имел на это право как верховный главнокомандующий армиями, которые в данный момент ведут тяжелейшие кровопролитные сражения, тогда как те, кто назвался союзниками, предпочитают наблюдать схватку со стороны, оберегая своих людей и экономя силы.

Оскорбленный Черчилль, дымя сигарой, стал говорить, что в 1940 году Англия одна стояла перед угрозой гитлеровского вторжения, тогда как Москва поддерживала с Берлином дружеские отношения. И англичане не дрогнули, выстояли, а Гитлер не решился вторгнуться в Англию, получив отпор от доблестной британской авиации.

В ответ Сталин напомнил, что хотя Англия действительно одна противостояла Германии, но предпочитала бездействовать, отдавая Гитлеру одну европейскую страну за другой. Да, британская авиация проявляла активность, но этого мало.

Черчилль возразил: Гитлер испугался форсировать Ла-Манш. Эта операция не так проста, как может показаться. К ней надо серьезно подготовиться.

Сталин ответил, аналогии здесь нет. Высадка Гитлера в Англии Встретила бы сопротивление народа, а в случае английской высадки во Франции народ будет на стороне англичан. Черчилль помарался доказать, что при неудаче операции население подвергнется мести со стороны Гитлера и будут потеряны люди, которые понадобятся для большой операции в 1943 году (вновь ссылка на то, что не состоится! - Авт.).

Наступило долгое молчание. Сталин понимал, что не в его силах заставить союзников вступить в сражение с немцами. Он так и сказал, подчеркнув, что доводы премьер-министра его не убедили. Черчилль понял, что самая неприятная часть его миссии завершилась, и упомянул о продолжающихся авианалетах на Германию. Сталин выразил свое удовлетворение, ответив, что очень важно наносить удары моральному состоянию немецкого населения, поэтому английские бомбардировки имеют огромное значение.

«Во время беседы, - вспоминал позже Черчилль, - господствовала обстановка вежливости и достоинства». И тогда он решил перейти к обсуждению операции «Торч» («Факел») в Северной Африке; именно она станет вторым фронтом. Черчилль особо подчеркнул, что сведения совершенно секретные, на что Сталин с улыбкой сказал

- Надеюсь, никакие сообщения по этому поводу не появятся в английской печати.

Теперь советский руководитель изменил тактику ведения переговоров. Убедившись, что союзники ни при каких условиях не откажутся от своих планов, он перестал демонстрировать свое недовольство, сдержал эмоции. Так надо было сделать для того, чтобы не дать повода немцам надеяться на распри между их противниками. Язвительные замечания в адрес англичан, которые слишком боятся немцев, были рассчитаны на то, чтобы вывести Черчилля из себя, вызвать его ответную резкую реакцию, когда человек может наговорить много лишнего, высказать свои чувства, о которых предпочел бы молчать.

Отметим, что Сталин не счел нужным надавить на союзников, намекнув на возможность заключения сепаратного мира с Германией. Такая дипломатическая хитрость была бы уместной, поставив Черчилля в очень трудное положение. Однако Иосиф Виссарионович предпочел действовать честно, открыто. Он доброжелательно выслушал сообщение об операции «Торч». По словам Черчилля, Сталин тотчас перечислил четыре основных довода в ее пользу.

«Это замечательное заявление, - искренне признался британский премьер, - произвело на меня глубокое впечатление. Оно показывало, что русский диктатор быстро и полностью овладел проблемой, которая до этого была новой для него. Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно».

Краткое отступление. С таким честным свидетельством Черчилля бывший переводчик Сталина Бережков, конечно же, был знаком. Однако счел нужным умолчать об этом в своей книге, угождая новым хозяевам Кремля, которые всячески старались опорочить Сталина и его время (так продолжается и поныне).

Итак, первая четырехчасовая встреча Черчилля со Сталиным проходила неровно, порой эмоционально, а закончилась в доброжелательной атмосфере. Однако британский премьер не был уверен в том, что советский лидер, учитывая тяжелое положение на фронте, вновь не вернется к вопросу об открытии второго фронта в Европе. Поэтому на следующий день, встречаясь с Молотовым в Кремле, он много говорил о достоинствах операции «Торч».

«Прежде чем покинуть эту изысканную строгую комнату дипломата, - писал Черчилль, - я повернулся к Молотову и сказал: «Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся с нами сурово, после того как мы проделали такой большой путь. Такие вещи не часто делаются обеими сторонами сразу». Молотов впервые перестал быть чопорным. «Сталин, - сказал он, - очень мудрый человек. Вы можете быть уверены, что какими бы ни были его доводы, он понимает все. Я передам ему то, что вы сказали».

Тем не менее вечером Сталин представил Черчиллю Меморандум, в котором высказывал резкое недовольство позицией, занятой правительством Великобритании. В частности, говорилось: «Вполне понятно, что Советское Командование строило план своих летних и осенних операций в расчете на создание второго фронта в Европе в 1942 году».

Да, успешное наступление немцев объяснялось еще и тем, что они имели возможность сосредоточить свои основные и самые боеспособные силы на Восточном фронте в расчете покончить мощным ударом с Советским Союзом, вынудить его к капитуляции. Поэтому Сталин имел все основания утверждать:

«Легко понять, что отказ Правительства Великобритании от сознания второго фронта в 1942 году в Европе наносит моральный Удар по всей советской общественности, рассчитывающей на создание второго фронта, осложняет положение Красной Армии на Фронте и наносит ущерб планам Советского Командования. Я уже не говорю о том, что затруднения для Красной Армии... несомненно должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников...»

В этих словах можно усмотреть намек на то, что в случае дальнейших успехов вермахта, русские могут отступить до Урала, и тогда немецкие армии двинутся на Запад. В ответной Памятной записке Черчилль, в частности, напомнил о своей оговорке весной; «...мы не можем дать никакого обещания». Мол, это снимает с него ответственность за то, что союзники не пришли на обещанную помощь Красной Армии в труднейший период войны. Более того, Черчилль позволил себе спекулировать на этих трудностях, написав, что Британское Правительство может обнародовать свой отказ от высадки во Франции, после чего немцы переведут часть своих войск отсюда на Восточный фронт.

Судя по всему, британский премьер убедился в том, что Сталин не пойдет на сделку с Гитлером. Теперь можно было вздохнуть спокойно и огрызнуться. Для Британии обстоятельства складывались неплохо: Германия и Россия вели жестокую войну, в которой, когда они окончательно обессилят, победа и все связанные с ней преимущества будут на стороне Англии. Она вновь будет доминировать в Европе, к тому же с наименьшими потерями.

Выходит, дипломатическая победа осталась на стороне Черчилля. Хотя надо иметь в виду, что у Сталина не было никакой возможности воздействовать на союзников, если не считать прямой угрозы пойти на мирное соглашение с Гитлером. Такой «хитрый» маневр, подобный черчиллевской угрозе обнародовать отмену высадки десанта во Франции, был бы для него унизительным. Кстати, эту угрозу трудно было принять всерьез. Ведь немцы имели бы все основания считать сообщение об отмене вторжения союзников во Францию военной хитростью, дезинформацией.

Так или иначе, а при встрече со Сталиным в Кремле 13 августа в 23 часа Черчиллю пришлось опять выслушивать упреки в нежелании Англии активно действовать на европейском фронте, а также в невыполнении обещанных поставок России. Можно сказать, он пытался пробудить в собеседнике чувство вины и окончательно успокоился лишь после того, как Черчилль в сильном возбуждении заговорил о необходимости установить хорошие деловые отношения между тремя великими державами, что обеспечит им победу над общим врагом. Сталин даже не стал дослушивать до конца перевод этой сбивчивой речи, заметив, что ему нравится тон высказывания.

После переговоров был официальный обед в Кремле. «Сталин и Молотов радушно принимали гостей, - вспоминал Черчилль. -- Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено в форме очень коротких речей много тостов и ответов на них. Распространялись глупые истории о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. В этом нет ни доли правды. Маршал и его коллеги неизменно пили после тостов из крошечных

рюмок, делая в каждом случае маленький глоток. Меня изрядно угощали».

После обеда они долго оживленно беседовали. Сталин припомнил, что когда-то на встрече с леди Астор и Бернардом Шоу он отказался пригласить в Москву Ллойд Джорджа, который в Гражданскую войну возглавлял интервентов. Леди Астор сказала, что премьера ввел в заблуждение Черчилль. «Во всяком случае, - ответил Сталин, - Ллойд Джордж был главой правительства и принадлежал к левым. Он нес ответственность, а мы предпочитаем открытых врагов притворным друзьям».

Бывший открытый враг большевиков Уинстон Черчилль неожиданно заглянул в глаза собеседнику и спросил:

- Вы простили меня?

- Премьер Сталин говорит, - перевел Павлов, - что все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу.

Загадочные слова. Прежде всего поражает ссылка на Бога. К тому же так произошло не в первый раз. Было ли это сказано просто так, для красного словца, в угоду гостю? Нет, конечно. Складывается впечатление (не только в связи с данным случаем), что Сталин, подобно каждому умному и образованному человеку, имел свои представления о высших силах и мировом разуме. Какие конкретно? Об этом остается только догадываться. Пожалуй, ему была близка старинная русская поговорка: не в силе Бог, а в правде. Он избегал лжи, не терпел, когда ему лгали, презирал и ненавидел приспособленцев и лицемеров, резонно полагая, что они легко становятся предателями.

На вопрос Черчилля о прощении, прозвучавшем искренне и неожиданно, можно было ответить утвердительно: мол, да, я прощаю. На Руси так не принято, ибо звучит высокомерно. Чаще всего выражались обиняком: «Бог простит». Сталин не позволил себе высокомерия, высказавшись в смысле - что было, то прошло, нечего ворошить прошлое, и не его, Сталина, право прощать бывшего открытого честного врага.

Какой напрашивается общий вывод о результатах первой личной встречи глав двух правительств?

Черчилль убедился, что его нынешний союзник прост в общении, мудр и остроумен, способен быстро находить верное решение сложных проблем, обладает незаурядной волей и выдержкой, говорит правду и верит в победу над фашистами, не помышляя о возможности примирения с ними. Сталин показал, что умеет быть Жестким и суровым, но не злопамятным, а главное для него - интересы общего дела. С таким союзником нелегко иметь дело, Однако на него можно положиться.

17 августа Сталин получил послание от покинувшего накануне Москву Черчилля: «По прибытии в Тегеран после быстрого и спокойного перелета я пользуюсь случаем поблагодарить Вас за Ваше товарищеское отношение и гостеприимство. Я очень доволен тем, что побывал в Москве: во-первых, потому, что моим долгом было высказаться, и, во-вторых, потому, что я уверен в том, что наша встреча принесет пользу нашему делу. Пожалуйста, передайте мой привет г-ну Молотову».

Кстати, во время одной из бесед Сталин шутя спросил Черчилля:

- Зачем вы тогда бомбили моего Вячеслава?

- Никогда не следует упускать счастливую возможность, - ответил премьер, возможно, давая понять, что налеты английской авиации были специально приурочены к визиту Молотова в Берлин.

Кто более надежный партнер?

Трудно предположить, какое впечатление произвел Черчилль на Сталина. Вряд ли оно было очень радужным. Все-таки английский премьер, к которому Сталин относился с уважением, наглядно показал свое умение использовать двусмысленные выражения и оговорки для того, чтобы позже отказаться от своих обещаний. Но продемонстрировал Черчилль и умение «держать удар», и решимость нанести визит к обманутому союзнику, зная, что придется выслушивать упреки или даже резкости. В общении Черчилль оказался в чем-то даже простодушным (отчасти потому, что поначалу недооценивал интеллектуальный уровень собеседника), искренним. Хотя, памятуя о его хитростях, приходилось держать ухо

востро.

Искушенный дипломат, привыкший к парламентской демагогии, Черчилль в этом отношении имел преимущество перед Сталиным. Но оно терялось, сталкиваясь с ясной и честной позицией. Не исключено, что Сталин считал ниже своего достоинства изощряться в хитростях и лицемерии. В открытом дипломатическом поединке победа была на его стороне, ибо в таком случае побеждает правда.

В последующем Черчилль не раз убеждался в надежности Сталина и его верности своему слову. Увы, английский премьер далеко не всегда выказывал подобные качества. Так было, например, с обманным обещанием (на этот раз - без оговорок) открыть второй фронт в Европе весной 1943 года. Некоторые его прогнозы относительно пользы для Красной Армии вторжения союзников в Северную Африку не оправдались. Так, рассказывая Сталину о плане операции «Торч», Черчилль выражал уверенность в том, что Гитлер бросит в Северную Африку свои ВВС, стремясь спасти Италию. Эти сомнительные прогнозы оказались ошибочными. Гитлер не перебросил в Средиземноморье люфтваффе. Его мало беспокоила в тот момент Италия, еще меньше - Северная Африка. Воздушные эскадры Геринга оставались на Восточном фронте, где решалась судьба войны. Но тогда Сталин, по-видимому, воспринял заверения Черчилля всерьез или, во всяком случае, поверил в его искренность.

Между прочим, Черчилля интересовало, удержит ли Красная Армия Кавказ. Памятуя о давнем устремлении Британской империи, он предложил ввести английские войска в Закавказье для защиты нефтяных месторождений. Сталин без труда разгадал его намерения, приказав принести макет кавказских гор. Английскому гостю было показано, как прочна советская оборона в этом районе. Черчилль вернулся из Москвы с убеждением, что Советский Союз выстоит.

Спокойная уверенность Сталина произвела впечатление на Черчилля. А советский вождь добавил:

- Ходят слухи, что турки нападут на нас в Туркестане. Если это верно, то я смогу расправиться с ними.

Британский премьер высказался твердо: такой опасности нет. Турки намерены держаться в стороне и, конечно, не захотят ссориться с Англией. Сталин, по-видимому, придерживался такого же мнения. Он пригласил Черчилля в свою кремлевскую квартиру из четырех комнат, которые были, как писал Черчилль, «среднего размера и обставлены просто и достойно». И хотя за обеденным столом им пришлось обсуждать важные дела, Сталин своим приглашением дал понять, что относится к гостю не только с уважением, но и симпатией. Возможно, так оно и было. Не исключено, что уважение и симпатия были взаимными, хотя интеллект и знания Сталина заставляли Черчилля опасаться такого партнера.

Судя по всему, оба этих государственных деятеля в некоторых случаях сознательно шли на обострение дискуссии, чтобы наблюдать реакцию партнера, находящегося под влиянием эмоций. Не-Рвы у обоих оказались крепкими. Сталину в конце концов причлось, как говорится, сделать хорошую мину при плохой игре, Демонстрировать (возможно, искренне) свое расположение к влиятельному гостю и даже некоторое удовлетворение переносом вто-Рого фронта в Северную Африку.

Безусловно, Сталин понимал: в интересах Англии по-прежнему оставлять СССР один на один с Германией, поддержанной почти всеми континентальными европейскими странами. А ведь наступила решающая фаза войны, когда гитлеровцы могли нанести страшный удар Красной Армии. Захват Ленинграда и Сталинграда грозил подорвать моральный дух советского народа, ибо речь шла о городах-символах, прославляющих имена и деяния Ленина и Сталина. Вот почему политические маневры Черчилля и его отказ от обещанной помощи вызывали негодование у советского лидера. Однако приходилось сдерживаться. Не оставалось ничего иного, как укреплять личные дружеские отношения с британским премьером. Важно было убедиться в том, что союз трех великих держав не распадется и в дальнейшем можно будет рассчитывать на более тесное сотрудничество с союзниками.

...30 ноября 1942 года Черчилль зачитал на заседании кабинета послание Сталина о необходимости открытия второго фронта. В тот день британскому премьеру исполнилось 68 лет. Своего рода подарком ко дню его рождения были сообщения об окружении немцев под Сталинградом. Они вызвали в нем противоречивые чувства: радость смешивалась с тревогой. Мощь Советского Союза и его авторитет в мире резко возрастали.

Чуть позже Черчиллю довелось праздновать крупную победу англичан над итальянцами и немцами в Египте у Эль-Аламейна. О ней в полном смысле слова стали звонить в колокола по всей Англии, правительственная пропаганда захлебывалась от восторга. Черчилль провозгласил «великую победу», которая якобы «фактически знаменовала поворот судьбы» и явилась «самым решающим сухопутным сражением с целью защиты интересов союзников».

Что тут скажешь? Если иметь в виду позорное поражение и бегство англичан под Дюнкерком в 1940 году и последующее избегание столкновений с немцами, то для них Эль-Аламейн действительно был крупным успехом. Однако раздувание его до неимоверности Черчиллем имело целью не только поднять боевой дух англичан. Был тут немалый элемент цинизма и даже подлости. Ведь в то же время Красной Армией была одержана действительно великая победа под Сталинградом, о которой британский премьер отзывался не столь восторженно, как о своем сравнительно незначительном успехе под Эль-Аламейном. А главное, что еще до этого Черчилль разослал членам своего военного кабинета секретный меморандум, где было сказано:

«Все мои помыслы обращены прежде всего к Европе как прародительнице современных наций и цивилизации. Произошла бы страшная катастрофа, если бы русское варварство уничтожило

культуру и независимость древних европейских государств...» Не напоминает ли это те лозунги Гитлера, с которыми он предпринял свой поход на Восток?!

Сравнивая Сталинградскую битву с Эль-Аламейнским сражением, В.В. Кожинов убедительно показал их несоразмерность. Не потому, что они выглядят по-разному при взгляде с позиций Запада и России. Просто их масштабы и значение для Второй мировой войны были различны. Вот что писал В.В. Кожинов:

«В западной литературе, а подчас под ее влиянием и в нынешней российской эти два события истолковываются чуть ли не как равноценные, хотя такая постановка вопроса попросту смехотворна. В сражении при Эль-Аламейне итало-германские войска насчитывали всего 80 тысяч человек (в большинстве - итальянцев), оборонявших фронт протяженностью 60 км, а под Сталинградом - более чем миллионное войско Германии и ее союзников действовало на фронте длиной около 400 км. Но наиболее показательно, что в Сталинградской битве потерпела полный разгром 1/6 часть - 16,3% - всех тогдашних вооруженных сил противника, а при Эль-Аламейне - всего лишь 1,3% (!) этих сил. Нельзя умолчать еще и о том, что британцы имели при Эль-Аламейне почти трехкратное превосходство в людях - 230 тысяч против 80 тысяч. Многозначительно, что Гитлер, который обычно сурово наказывал своих генералов за поражения, не только не сделал этого в отношении командовавшего «Африканским корпусом» Роммеля, но, наградив его 17 марта 1943 года «бриллиантами к Рыцарскому кресту», вскоре же - после того, как американо-английские войска 10 июля 1943 года высадились в Сицилии,- поручил ему командование группой армий в Италии».

Понятно, что сам факт вступления союзников СССР в активные действия против фашистов и первая победа имели немаловажное значение, но более как фактор моральный. Ощутимого урона вермахту Эль-Аламейн не принес и германские войска с Восточного фронта не отправлялись на Западный, который в Европе так и не был открыт.

Как показывает приведенное выше высказывание Черчилля о Русском варварстве, якобы угрожающем культуре и независимости западных стран, этот государственный деятель оставался врагом Советского Союза даже после того, как «покаялся» перед Сталиным. Возможно, в тот момент, прося прощение, Черчилль был искренен. Но в общем вышло так, что в своих уверениях дружбы и товарищества по отношению к Сталину он немало покривил ду-ш°й. Просто для него из двух врагов Гитлер представлялся наиболее опасным на тот момент. Поэтому Сталин был очень нужен в качестве временного друга в борьбе против общего противника.

Сейчас, в начале XXI века, становится ясно всякому человеку ■ с незамутненным сознанием, каким страшным ударом по великой русской культуре, да и по мировой тоже, стало расчленение СССР и превращение России в сырьевую колонию Запада. Ведь в конечном итоге антисоветизм влиятельных политиков Западной Европы и прежде всего Черчилля привел к тому, что Англия стала в значительной степени прихвостнем США, которые превратились в мирового гегемона - злобного, хищного и очень опасного. Эту гегемонию, сам того не сознавая, подготавливал Черчилль. При этом он не крепил, а разрушал солидарность европейских стран усугублял их раскол на государства буржуазной и народной демократии. Как геополитик он был слишком близоруким.

В послеперестроечной военно-исторической литературе нередко утверждается, что победа под Сталинградом не дала результатов на юге из-за просчетов советского командования. Вроде бы поэтому весной 1943 года фельдмаршалу Манштейну удалось отбить у советских войск несколько уже освобожденных ими крупных городов. Какой была главная причина неудач Красной Армии в этот период, можно узнать из послания Сталина Черчиллю от 15 марта 1943 года: «...В самый напряженный период боев против гитлеровских войск, в период февраль-март, англо-американское наступление в Северной Африке не только не форсировалось, но и вообще не проводилось, а намеченные Вами же для него сроки уже отложены. Тем временем Германия уже успела перебросить с Запада против советских войск 36 дивизий, из них 6 дивизий танковых. Легко понять, какие затруднения это создало для Советской Армии и как это облегчило положение немцев на советско-германском фронте».

Возмущенный Сталин не терял самообладания, хотя понимал хитрость и коварство своих союзников. В послании Черчиллю от 29 марта 1948 года он счел возможным написать: «Вчера я смотрел вместе с коллегами присланный Вами фильм «Победа в пустыне»... Фильм великолепно изображает, как Англия ведет бои, и метко разоблачает тех подлецов - они имеются и в нашей стране, - которые утверждают, что Англия будто бы не воюет, а только наблюдает за войной со стороны».

Конечно же, в послании нетрудно заметить и некоторые намеки. Ведь фильм «великолепно изображает» боевые действия, что вовсе не исключает более искусство пропаганды, чем характер военных действий. Сказано и о том, будто некоторые «подлецы» утверждают, что Англия в войне занимает позицию наблюдателя. Но зедь и вправду те акции, которые предпринимало британское правительство против Германии по сравнению с тяжелейшими постоянными сражениями на Восточном фронте, представляются подобными комариным укусам. Как писал английский военный историк Тэйлор: «В Англии до 1942 г. вероятность того, что солдат в армии получит телеграмму о гибели жены от бомбы, превышала вероятность того, что жена получит телеграмму о гибели мужа в бою».

Это не означает, будто от западных союзников СССР вовсе не получал помощи. Безусловно, она была. Так же как даже пассивное участие Англии в войне приносило некоторую пользу Красной Армии. Суть в том, что такая польза была сравнительно небольшой. А обманные обещания открыть второй европейский фронт в 1942-м, а затем в 1943 году опутывали планы советского командования и негативно сказывались на ходе военных действий советских войск.

В своих мемуарах Черчилль цинично признался, что в марте «...счел момент подходящим, чтобы сообщить ему (т.е. Сталину. - Авт.) неприятную новость о конвоях. Дело в том, что мартовский конвой был отложен, а отправка конвоев северным путем вообще была перенесена на начало сентября. Это было дурной вестью. Чтобы позолотить горькую пилюлю, Черчилль распространялся об усилении потока военного снабжения южным путем через Иран.

Сталин ответил: «...Путь через Великий океан ограничен тоннажем и малонадежен, а южный путь имеет небольшую пропускную способность, ввиду чего оба эти пути не могут компенсировать прекращения подвоза по северному пути. Понятно, что это обстоятельство не может не отразиться на положении советских войск».

Ответ Черчилля: «Я признаю все то, что Вы сказали в Вашей телеграмме относительно конвоев... Я глубоко осознаю гигантское бремя, которое несут русские армии, а также их непревзойденный вклад в общее дело». Но ведь второй фронт так и не был открыт! Своими хорошими словами Черчилль прикрывал свои нехорошие Дела. Он вновь подводил союзника в очень трудный момент, именно тогда, когда помощь была особенно нужна. Его вполне устраивали кровопролитные сражения на Восточном фронте. И вновь Сталин, понимая коварство и хитрость союзника, ничего не мог поделать. Приходилось сдерживать свое негодование. Заглядывая вперед, можно с полным правом утверждать, что Сталин и в дальнейшем вел свою политику честно, не подводил союзников и помогал им в трудные для них моменты, даже не помышляя отплатить за их неблаговидные действия (точнее - бездействие) в труднейшие летние наступления гитлеровцев и в 1942-м, и в следующем году.

В феврале 1943 года Сталин получил «Личное и секретное послание премьер-министра г-на Уинстона Черчилля»: «Цепь необыкновенных побед, звеном в которой является освобождение Ростова-на-Дону, известие о чем было получено сегодня ночью, лишает меня возможности найти слова, чтобы выразить Вам восхищение и признательность, которые мы чувствуем по отношению к русскому оружию. Моим наиболее искренним желанием является сделать как можно больше, чтобы помочь Вам. 14 февраля 1943 года».

Очевидно, наибольшую помощь Красной Армии оказало бы обещанное открытие второго фронта в Европе. Но об этом Черчилль в предыдущем своем послании сообщил уклончиво: «Мы также энергично ведем приготовления до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала (имеется в виду Ла-Манш. - Авт.) в августе, в которой будут участвовать британские части и части Соединенных Штатов... Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь. Сроки этого наступления должны, конечно, зависеть от состояния оборонительных возможностей, которыми будут располагать в это время немцы по ту сторону Канала».

В своем ответе Сталин отметил: «Из Вашего сообщения видно, что ранее намечавшиеся Вами сроки окончания военных операций в Тунисе теперь откладываются на апрель. Не надо много доказывать, как нежелательна эта оттяжка операций против немцев и итальянцев. Именно в данный момент, когда советским войскам еще удается поддерживать свое широкое наступление, активность англо-американских войск в Северной Африке настоятельно необходима...»

Разве это было непонятно Черчиллю? Вряд ли. Скорее всего, его заботой было максимальное сохранение английских вооруженных сил при наибольших потерях в частях Красной Армии. Он постоянно помнил о том, чтобы к окончанию войны Советский Союз пришел совершенно истощенным (он всегда сильно принижал, недооценивал колоссальные возможности социализма, энтузиазма народных масс, к которым он относился пренебрежительно). Тогда Англия могла бы диктовать свои условия не только Западной Европе, но и России.

Но продолжим цитировать фрагменты сталинского послания: «Что касается открытия второго фронта в Европе, в частности во Франции, то оно, как видно из Вашего сообщения, намечается

только на август-сентябрь. Мне кажется, однако, что нынешняя ситуация требует того, чтобы эти сроки были максимально сокращены и чтобы второй фронт на Западе был открыт значительно раньше указанного срока. Для того чтобы не дать врагу оправиться, по-моему, весьма важно, чтобы удар с Запада не откладывался на вторую половину года...

По имеющимся у нас сведениям, немцы за период времени с конца декабря, когда действие англо-американских сил в Тунисе почему-то приостановились, перебросили из Франции, Бельгии, Голландии и самой Германии на советско-германский фронт 27 дивизий, в том числе 5 танковых дивизий. Таким образом, вместо помощи Советскому Союзу путем отвлечения германских сил с советско-германского фронта получилось облегчение для Гитлера, который... получил возможность перебросить дополнительные свои войска против русских... Может случиться так, что, получив передышку и собрав силы, немцы смогут оправиться. Для нас с Вами ясно, что не следовало бы допустить подобный нежелательный просчет...

Благодарю Вас за Ваши теплые поздравления по случаю освобождения Ростова. Наши войска сегодня овладели городом Харьковом. 16 февраля 1943 года».

После обмена другими посланиями с Черчиллем, Сталин окончательно убедился, что союзники сознательно не торопятся вступать в серьезную схватку с гитлеровцами. Поэтому 13 марта он откровенно писал Черчиллю: «Неопределенность Ваших заявлений относительно намеченного англо-американского наступления по ту сторону Канала вызывает у меня тревогу, о которой я не могу умолчать».

Его тревога была совершенно естественна.

Прошла весна 1943-го, и вдруг выяснилось, что западные союзники не собираются в этом году ударить по гитлеровцам во Франции. 19 июня 1943 года Черчилль отправил Сталину обширное послание с оправданиями очередного обмана союзника, продолжавшего непрерывно сражаться с вермахтом один на один. Премьер (трудно сказать, насколько искренне) уверял, будто «неожиданно быстрое поражение вооруженных сил держав оси в Северной Африке расстроило германскую стратегию и... угроза Южной Европе была важным фактором, заставившим Гитлера поколебаться и отложить свои планы крупного наступления против России этим летом...»

Надо сказать, что подобная версия отмены крупного наступления немцев на Восточном фронте была, как вскоре выяснилось, Дезинформацией. Хотелось бы верить, что Черчилль и его военные советники всего лишь заблуждались и хотели успокоить союзника, второго в очередной раз в ответственный момент крупно подвели. Современный отпетый западник даже порадуется столь ловкими дипломатическими маневрами Черчилля: вот, мол, какой патриот, как он бережно относился к своим военным, как много жизней соотечественников он сохранил!

Да, именно так. Делал это Черчилль за счет огромных жертв со стороны советского народа. Он имел такую возможность, и воспользовался ею уже не в первый раз. Считать такое предательство дипломатической победой было бы слишком цинично и подло. Сталин с полным основанием полагал, что летнее наступление фашистов неизбежно, и оказался прав. 24 июня в своем послании он со всей откровенностью и вполне убедительно опроверг доводы Черчилля о невозможности открыть второй фронт в Европе. Завершается послание так:

«Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину».

В своем ответе Черчилль не только хитрил, но и стал шантажировать: мол, я могу вынести наши разногласия на суд общественности. Понятно, что в таком случае Гитлер, пользуясь разногласиями между союзниками, смог бы совершенно спокойно дополнительно укрепить свои войска на Восточном фронте... Впрочем, он делал это и без этого, тогда как Черчилль вновь утверждал:

«Неуверенность противника насчет того, где будет нанесен удар и какова будет его сила, по мнению моих надежных советчиков, уже привела к отсрочке третьего наступления Гитлера на Россию, к которому, казалось, велись большие приготовления шесть недель тому назад. Может даже оказаться, что Ваша страна не подвергнется сильному наступлению этим летом...»

Нет, так не оказалось. Гитлер, подобно Сталину, понимал увертливую позицию Черчилля, предоставляющую немцам и русским сотнями тысяч погибать на полях сражений. Английская авиация постоянно бомбила некоторые германские города, но не оборонные объекты на французском побережье. Гитлеру было ясно, что фронт на Западе не откроется.

5 июля 1943 года обновленные, получившие дополнительное подкрепление германские армии, оснащенные новейшей для того

времени техникой, перешли в наступление на Орловско-Курской дуге. 11 июля Сталин послал Черчиллю письмо, в котором резко осуждал позицию западных союзников, так и не выполнивших обещание открыть второй фронт в Европе, а теперь отложивших эту акцию до весны 1944 года: «Это решение создает большие сложности для Советского Союза, который ведет войну почти 2 года под величайшим давлением против главных сил Германии и ее союзников».

Об этом факте упорно умалчивают антисоветчики как в самой России, так и вне ее. Они лицемерно сокрушаются по поводу огромных потерь советских войск в войну, представляя их как результат бездарного руководства Сталина и его маршалов. Причем о главных виновниках этого - правящих кругах Англии и США - молчали и молчат как «западники», так и «почвенники» типа Солженицына.

Поля в России на «огненной дуге» превратились в ад. Обе сражающиеся стороны несли большие потери. Однако к этому времени Красная Армия стала получать все больше отечественных танков и самолетов. Она постоянно наращивала свою мощь. Советский, а прежде всего русский народ не только выстоял, но и добился коренного перелома в ходе войны. Красная Армия, уничтожив половину немецких танков и добившись преимущества в воздухе, перешла в наступление. В результате были освобождены южные районы РСФСР, Донбасс и вся Левобережная Украина. Это обеспечило возможность прорыва в Правобережную Украину и Крым.

Теперь Сталин выразил согласие на встречу трех министров иностранных дел в Москве, которую раньше отвергал из-за трудной ситуации на фронте. Более того, он предложил встретиться «большой тройке» в Иране в ноябре-декабре 1943 года.

Наша победа на Курской дуге вызвала у Черчилля еще большую озабоченность и тревогу, чем победа под Сталинградом. 6 октября 1943 года Черчилль сказал Идену о Германии: «Мы не должны ослаблять ее до крайней степени - мы можем нуждаться в ней против России». По записи одной из стенографисток, члены кабинета министров были «поражены до ужаса, услышав все это».

Сталин, судя по всему, давно знал о хитростях черчиллевской стратегии, в конечном счете направленной на взаимное ослабление СССР и Германии. Ему следовало заручиться более надежной поддержкой со стороны США, поэтому на конференции министров он сделал важный шаг, дав обещание выступить против Японии после победы над Германией. Соединенные Штаты наряду с Китаем были основной воюющей страной против Японии, неся немалые потери. Англия принимала сравнительно небольшое участие в военных действиях на азиатском театре Второй мировой. При тогдашнем уровне развития науки и техники обширные пространства этой части света требовали от американцев огромного напряжения, участия всех родов войск, а прежде всего военно-морских и воздушных. По подсчетам Пентагона их потери при разгроме Японии без участия в войне СССР составили бы более миллиона человек. Рузвельт (во всяком случае, до создания атомной бомбы) был крайне заинтересован в советской военной помощи в Азии.

Вообще, у Сталина и раньше отношения с Вашингтоном складывались значительно лучше, чем с Лондоном. Черчилль, конечно же, заметил это (не потому ли посылал пылкие послания Сталину, «не находя слов», чтобы выразить свои чувства в связи с победами Красной Армии?). Его очень беспокоила перспектива дальнейшего советско-американского сближения и относительная изоляция Англии в результате этого, потеря ее мирового значения при взаимном сотрудничестве двух сверхдержав. Давая свое обещание на встречу «большой тройки», Сталин усиливал подобные опасения Черчилля, чем ограничивал его антисоветские происки.

Свои подлинные намерения Черчилль скрывал за цветистыми фразами. Так, подводя итоги 1943 года, он заявил с немалой долей преувеличения: «Устрашающая чудовищная машина германского могущества и тирании преодолена и разбита русской доблестью, военным искусством и наукой». (Впору вспомнить, как он обычно в узком кругу отзывался о русских, их победах и советской системе.) Впрочем, год еще не закончился. Черчиллю предстояла встреча в столице Ирана Тегеране с Рузвельтом и Сталиным.

Тегеран

После разгрома немцев на Курской дуге стало очевидно преимущество Красной Армии. Она перешла в наступление. Это обстоятельство заставило Черчилля предпринять какие-то меры для того, чтобы сдержать русских. Затянув с открытием второго фронта во Франции и весьма робко и вяло ведя военную кампанию в Италии (только Сицилию удалось легко захватить с помощью местных мафиози, которые там укоренились с тех пор надолго), англо-американцы рисковали утратить свое влияние в Европе, которая почти вся могла достаться русским. Как тут быть?

Можно предположить, что лукавый Уинстон в такой ситуации решил предпринять хитрый дипломатический маневр: резко ухудшить уже сейчас отношения СССР с Японией. Условия для этого

были благоприятны. И 12 ноября 1943 года Сталин подучил от премьер-министра послание, где, в частности, говорилось:

«Начальники британских и американских штабов должны встретиться 22 ноября в Каире для детального обсуждения операций англо-американских войск, а также войны против Японии... Имеется надежда, что при обсуждении последнего вопроса, возможно, будет присутствовать лично Чан Кайши и китайская военная делегация.

...Имеется большая надежда, что Вы пошлете на эту конференцию полномочную военную делегацию, если возможно, вместе с г-ном Молотовым...»

Надежде на встречу Молотова с Чан Кайши (что безусловно вызвало бы негативную реакцию японцев) не суждено было сбыться. Сталин ответил без промедления: «Хотя я писал президенту (Рузвельту. - Авт.), что В.М. Молотов будет к 22 ноября в Каире, должен, однако, сказать, что по некоторым причинам, имеющим серьезный характер, Молотов, к сожалению, не может приехать в Каир...

Само собой разумеется, что в Тегеране должна состояться встреча глав только трех правительств, как это было условлено. Участие же представителей каких-либо других держав должно быть безусловно исключено.

Желаю успеха Вашему совещанию с китайцами по дальневосточным делам».

Последним пожеланием он дал понять адресату, что разгадал очередную его уловку, а поэтому - нетрудно догадаться - на встречу с китайцами советского наркома иностранных дел и второго лица в государстве посылать не собирается.

Но может, мы возводим напраслину на почтенного джентльмена, который и не собирался вбивать клин в без того достаточно напряженные отношения СССР и Японии? Только почему бы тогда приглашать именно Молотова на совещание, где обсуждаются планы дальнейшей войны с Японией? Разве из этого не напрашивался вывод о том, что Советский Союз вскоре готов выступить против Страны восходящего солнца? А Сталин не собирался воевать с Японией, прежде чем будет разгромлена гитлеровская Германия. Его в данный момент интересовало совсем другое: когда будет открыт второй фронт во Франции.

Тегеранская конференция состоялась с 28 ноября по 1 декабря 1943 года. Черчилль выступил с планом высадки союзных войск на Балканах. Сталин настаивал на открытии второго фронта во Франции. Перед этим он вновь заверил собеседников, что СССР после разгрома Германии выступит против Японии...

Рузвельт был этим удовлетворен и поддержал Сталина, отклонив план Черчилля. Высадка во Франции (операция «Оверлорд») была намечена на май 1944 года.

Такое краткое изложение итогов никак не отражает накал дипломатической борьбы и столкновения характеров советского и британского лидеров на Тегеранской конференции. Началось с того, что, к недовольству Черчилля, Рузвельт согласился остановиться на территории советского посольства. Поэтому в личных беседах Сталин и президент США получили возможность близко познакомиться друг с другом. Они прониклись взаимной симпатией и не которым доверием, что отразилось на дальнейшем ходе официальных встреч.

Согласия на открытие второго фронта на западе Европы удалось добиться далеко не сразу. Черчилль напрягал все свое красноречие, чтобы доказать первоочередность действий англо-американских войск в Средиземноморском регионе. По-видимому, он стремился установить свой контроль над Балканами, а также в Австрии, Румынии, Венгрии, прежде чем сюда войдут части Красной Армии.

Сталин высказался не так пространно и бурно, приводя вес- щ кие аргументы в пользу высадки во Франции (операции «Оверлорд»). После безрезультатного обмена мнениями, Сталин спросил напрямик:

- Если можно задать неосторожный вопрос, то я хотел бы узнать у англичан, верят ли они в операцию «Оверлорд», или они просто говорят о ней для того, чтобы успокоить русских?

- Если будут налицо условия, которые были указаны на Московской конференции, - уклончиво ответил Черчилль, - то я твердо убежден в том, что мы будем обязаны перебросить все наши возможные силы против немцев, когда начнется операция «Оверлорд».

Как видим, опять маститый британский политик использовал привычный прием «хамбаг». За его обиняками проскальзывала мысль: при определенных условиях мы не станем перебрасывать сколько-нибудь значительные силы для высадки десанта, а когда операция начнется, сделать это будет уже поздно, поэтому она не должна начаться вовсе. Сталин отвечать не стал. Он встал и сказал, обращаясь к Молотову и Ворошилову:

- Идемте, нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте.

Черчилль был ошеломлен, пробормотав, что его не так поняли. Рузвельт, смягчая обстановку, предложил сделать перерыв на обед, «которым нас сегодня угощает маршал Сталин».

За обедом, длившимся долго, с обилием тостов (но не спиртного), Черчилль высоко оценил мужество и стойкость советских солдат в битве за Сталинград и высказал пожелание, чтобы руины города остались нетронутыми в назидание потомству. Рузвельт поддержал эту мысль. Но Сталин возразил;

- Не думаю, чтобы развалины Сталинграда следовало оставить в виде музея. Город будет снова отстроен. Может быть, мы сохраним нетронутой какую-то часть его; квартал или несколько зданий как памятник Великой Отечественной войны. Весь же город, подобно фениксу, возродится из пепла, и это уже само по себе будет памятником победы жизни над смертью.

Во время подобных обедов обсуждались порой и более серьезные вопросы, но случались и комичные происшествия. Так, Сталин, желая поддеть Черчилля, сказал, что после победы надо будет как можно скорее казнить военных преступников, немецких генералов и офицеров, которых не менее 50 тысяч.

Черчилль, разгоряченный этими словами и армянским коньяком, подскочил от возмущения:

- Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! Англичане никогда не потерпят подобных массовых казней!

Сын Рузвельта, поняв шуточный характер предложения Сталина, поддержал его, чем вызвал новый взрыв негодования Черчилля. Тут вступил Рузвельт и с улыбкой произнес:

- Необходимо найти компромиссное решение. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы сойдемся на сорока девяти тысячах?

По воспоминаниям Черчилля, после этих слов он от возмущения хотел уйти прочь, но, чтобы успокоиться, вышел в соседнюю темную комнату и встал у окна. Вдруг он почувствовал, что его кто-то тронул за плечо. Обернувшись, он увидел Сталина и рядом с ним Молотова. Улыбаясь, Сталин сказал, что пошутил. Черчилль понял, что над ним беззлобно посмеялись. У них продолжилась доверительная беседа, во время которой Сталин дал понять, что сознательно обострил этот небольшой конфликт:

- Крепкая дружба начинается с недоразумений.

Черчилль отметил в своих воспоминаниях: «Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет».

Возможно, британский премьер захотел взять реванш за нелепое положение, в которое он был поставлен, дав волю своим эмоциям. Когда отмечали его день рождения, начальник генерального штаба Англии Алан Брук произнес провокационный тост, в частности сказав:

-- Наибольшие жертвы понесли англичане в этой войне, сражались больше других и больше сделали для победы...

Вполне возможно, это было сказано не спонтанно, а по предварительной договоренности с Черчиллем, чтобы вывести всегда спокойного Сталина из себя. Тот насупился, но не изменив своей сдержанной манере, встал и произнес ответный спич. Можно предположить, в каком напряжении был Черчилль. Он прекрасно знал, что Брук совершенно недопустимо, гнусно и нагло лжет, ибо русские потери несоизмеримы с английскими.

- Я хочу сказать, - медленно произнес Сталин, - о том, что сделали для победы президент Рузвельт и Соединенные Штаты. В этой войне главное - машины. Они могут производить ежемесячно 8-10тысяч самолетов, Англия- 3тысячи. Следовательно, Соединенные Штаты - страна машин. Эти машины, полученные по ленд-лизу, помогают нам выиграть войну...

Сталин ни словом не обмолвился о потерях Советского Союза, словно и не заметил подлости английского генерала, не стал обращать внимания на него и показал, что считает ниже своего достоинства отвечать на столь грязные инсинуации. С другой стороны, он дал понять, что в победе над фашистами первенство России глупо и постыдно оспаривать, а вот из двух других союзников предпочтительней тот, кто предоставляет наибольшее количество техники, помогая «нам выиграть войну». Тут некоторая двусмысленность: то ли имеется в виду только СССР, который громит гитлеровские полчища, то ли все союзники вместе.

Наконец, подчеркивая роль США, Сталин определил и на будущее первенство двух сверхдержав, индустриальная мощь которых значительно выше, чем у Великобритании. Это не мог пропустить мимо ушей Черчилль. Он получил наглядный урок дипломатии открытой и честной, а в то же время глубоко продуманной. В скупых словах Сталин сумел высказать многое.

Возможно, именно во время Тегеранской конференции Черчилль проникся уважением и доверием к Сталину, хотя при случае не прочь был его обмануть, ввести в заблуждение, поставить в трудное положение. Надо сразу сказать, что такие попытки не увенчивались успехом.

Положение британского премьера на этой конференции было непростым. Мало того, что Рузвельт часто поддерживал Сталина и явно ему симпатизировал: становилось очевидно, что в сравнении с двумя сверхдержавами Англия отходит на второй план. Он признавался своим коллегам, что тогда осознал, «какая малая страна Британия». По его словам: «С одной стороны от меня окрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой - огромный американский бизон. А между ними сидел бедный маленький английский осел... и только он, один из всех трех, знал верный путь домой».

Смешно, конечно же, представлять стройного Сталина огромным медведем, а грузного Черчилля осликом, хотя понятно, что он представлял за фигурами лидеров их страны. Однако насчет верного пути домой он явно преувеличил. Ему пришлось довольствоваться своей скромной ролью на совещании вовсе не по причине малости Англии, а потому, что он уступал Сталину в дипломатическом единоборстве, можно сказать, по всем статьям.

Кстати, в своей многотомной работе «Вторая мировая война» он упомянул, что в Тегеране Рузвельт высказал мысль: после войны мир будут контролировать «4 полицейских», то есть их тройка вместе с Китаем. Сталин возразил: Китай не будет так силен, а европейским странам он чужд, поэтому лучше рассматривать отдельно Европу и Азию. «В этом вопросе, - заключил Черчилль, - советский вождь показал себя определенно более проницательным и выказал гораздо более правильное понимание действительного положения вещей, нежели президент».

И еще. Когда зашел серьезный разговор о судьбе главных нацистских преступников, Черчилль предложил их казнить без суда и следствия. По его признанию (в письме Рузвельту), в этом вопросе Сталин «неожиданно занял ультраприличную позицию (странно, что ее не знал Черчилль. - Авт.). Не должно быть казней без суда: в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а к пожизненному заключению». И вновь глава СССР дал предметный урок опытному и умному политику, какие решения следует принимать в непростой ситуации.

Относительно операции «Оверлорд» Сталин добился того, чтобы ответственным за нее был как можно скорее назначен один военачальник. Не претендуя на выбор главнокомандующего, он поставил непременным условием, чтобы было единоначалие. К тому же он получил от американского президента и британского премьера твердое обещание, что «Овердорд», намеченный на май, будет проведен при поддержке десанта в Южной Франции (такой двойной удар предложил Сталин для того, чтобы противник не смог провести перегруппировку войск).

Следующий очень болезненный вопрос касался послевоенного устройства Польши. Англия требовала, чтобы туда вернулось польское правительство, находящееся в изгнании (в Лондоне). Сталин согласился: эта страна должна быть самостоятельной (до революции, как известно, она оставалась частью России), но обязательно - дружественной по отношению к СССР.

В книге бывшего советского дипломата В.М. Бережкова, изданной в 1982 году (приходится указывать дату, ибо этот господин в «перестройку» ловко «перевернулся»), отмечено, что «Черчилль не упомянул в своей книге о весомом аргументе Сталина по польскому вопросу: вынул листовку польского лондонского правительства с изображением двуликого бога Януса, с лицами Гитлера и Сталина». Отметим, что и позже лондонские поляки вели активную антисоветскую пропаганду, а потому Сталин, конечно же, и впредь делал все возможное для того, чтобы граничила с Советским Союзом дружественная Польша. Такое положение не устраивало Черчилля, включавшего эту страну - по старинке - в зону интересов Великобритании.

Наконец, был еще один спорный вопрос, связанный с Польшей: как провести после войны восточную границу этого государства? Как известно, по пакту Молотова-Риббентропа к СССР перешли западные районы Украины и Белоруссии. У «большой тройки» была договоренность: восстановить границу по так называемой «линии Керзона», утвержденной в 1919 году Верховным Советом Антанты (несколько позже ее рекомендовал принять английский министр иностранных дел Дж. Керзон).

Черчилль продемонстрировал карту, на которой была отмечена эта линия. Идеи, теперь уже министр иностранных дел Англии, водя пальцем по карте, показал, что она проходит восточное Львова. Сталин покачал головой и сказал, что Молотов привез более точную карту, оригинал. Действительно, тут же был показан подлинник, по которому Львов отходил к СССР. «Но ведь этот город еще недавно был польским!» - возмутился Черчилль. «Еще раньше Варшава была русской», - заметил Сталин.

Чтобы окончательно завершить обсуждение, Молотов показал телефонограмму Керзона, в которой лорд перечислял города, отходящие к России. В числе их был и Львов.

Подлог Черчилля не удался. Сталин зная с кем имеет дело, заранее распорядился взять в Тегеран данные документы.

...Участники совещания теперь были уверены в своей скорой победе. В разговоре со Сталиным Черчилль даже сослался на высшую силу:

- Я полагаю, что Бог на нашей стороне. Во всяком случае, я сделал все для того, чтобы он стал нашим верным союзником.

- Ну, тогда наша победа обеспечена, - усмехнулся Сталин. - Ведь дьявол, разумеется, на моей стороне. Каждый знает, что дьявол - коммунист. А Бог, несомненно, добропорядочный консерватор.

Безусловно, все говорило о том, что Бог благоволил Сталину. Правда была на его стороне.

Вечером на юбилее британского премьер-министра Сталин поднял тост: «За моего боевого друга Черчилля!»

В ответ именинник высказал уверенность, что советский руководитель, которого можно поставить в один ряд с крупнейшими фигурами русской истории, заслуживает звания Сталин Великий.

Если не в этот момент, то после Победы такой титул был бы действительно уместен. Реакция Сталина и на этот раз была неожиданной:

- Почести, которые воздаются мне, в действительности принадлежат русскому народу. Очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские... Красная Армия сражается героически, но русский народ и не потерпел бы иного поведения со стороны своих вооруженных сил. Даже люди не особенно храбрые, даже трусы становятся героями в России.

О правдоподобной лжи

Одни и те же факты можно истолковать по-разному. Тут многое зависит от того, кто рассуждает и с какой целью. Порой невозможно уличить во лжи хитрого комментатора.

Вот, например, приведенные выше сталинские слова о русском народе. Как их понимать? Если вы человек честный и откровенный, то воспримете их так же - как искреннее выражение признательности к людям, отдающим свои жизни за Родину. Тем, кто сохранил верность прежде всего отечеству, присяге, но и своему руководителю тоже. Тем более что страшные тяготы войны пришлось выносить всему народу, а не только армии.

Но даже соглашаясь со всем этим, критик волен отметить: да почему же речь идет только о русских? Получается великодержавный шовинизм, восхваление одной нации в ущерб другим! Не случайно же Сталина не раз, еще со времен Ленина, упрекали в этом пороке. Почему это он не сказал восторженные слова о всем советском народе?

На подобные вопросы даже как-то неловко отвечать всерьез. Ведь Сталин-Джугашвили по национальности не был русским. Уже поэтому о русских он отзывался не как националист или нацист, любящий свой род потому, что он свой, и восхваляющий его, косвенно памятуя о себе любимом. С такой точки зрения сталинские слова выглядят как свидетельство объективное, выражение личного мнения.

Но главное, конечно же, другое. Учтем, что речь идет о народе, составляющем большинство в стране и действительно испытавшем наибольший урон (в ту пору никто, кроме патологических националистов, не разделял, в частности, русских, белорусов и малороссов). На Западе по традиции называли русскими всех представителей советских народов. Кстати, даже сейчас, в начале XXI века, там под именем «русской мафии» проходят евреи, татары, чеченцы и прочие бывшие граждане России. В этом нет ничего удивительного, ибо вполне логично называть граждан России не только россиянами, но и русскими. Сам Сталин не раз и себя причислял к русским, порой уточняя, что он - человек русской культуры.

С позиций сугубо биологических (генетических), на которых стоят нацисты, самое главное - иметь генетические признаки, отличающие данное племя (род, народ). И не имеет значения, порядочный ты человек или подонок, культурный или пошлый, талантливый или бездарный. Естественно, что такой национализм наиболее привлекателен для разного рода подлецов, бездарностей, которые получают возможность приобщиться к тем, кого они недостойны. Именно так следует понимать высказывание «национализм - последнее прибежище негодяя».

Однако почему бы не предположить, что Сталин, восхваляя русский народ, вовсе не имел в виду приведенные выше подтексты, а лицемерил, демонстрировал показную скромность? Ведь сколько раз уже повторяли такие, как Радзинский, Волкогонов, Илизаров и пр., насколько хитрым и коварным был советский вождь, обладавший к тому же чудовищным честолюбием, манией величия и «раздувавший» культ самого себя.

Тут-то и следовало бы поинтересоваться: кто же так утверждает, по какой причине, на каких основаниях? Ведь известно, что незначительный и ущербный человек слишком часто испытывает завистливую злобу к незаурядной выдающейся личности.

Давайте подумаем: была ли правда в словах Сталина, восхвалявшего русский народ? (Непременно надо уточнить: русский народ того времени, поистине героический и великий, еще не испытавший духовного перерождения). Разве не этому народу по праву принадлежали почести, воздаваемые Сталину? Хотя, будем справедливы, и он тоже заслуживал почестей.

Он, конечно, выказал излишнюю скромность, быть может, отчасти показную, когда сказал, будто «очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские». Нет, очень нелегко быть достойным руководителем великого народа. В этом можно легко убедиться, вспомнив, какая судьба постигла Россию, возглавляли которую недостойные лидеры типа Хрущева и Брежнева или предатели русского народа и коммунистических идеалов Горбачев и Ельцин...

Антисоветчики частенько повторяют, что Сталин лукавил, высоко отзываясь о русском народе, тогда как называл простых людей «винтиками», низводя их до мелких деталей государственного механизма, то есть и не считая, в сущности, за людей, используя их как средство в своей непомерной жажде власти.

Вроде бы да, и тут есть доля правды. Ведь слово «винтик» по отношению к простым людям он употребил, хотя и не был оригинален: использовал выражение Ф.М. Достоевского в «Записках из подполья», где сказано о «штифтике». Полезно припомнить, в каком контексте:

«...Ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только,и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!» Речь идет о свободе воли, возможности пойти наперекор установленным механическим законам природы и общества.

У Сталина как раз и подчеркнуто именно то, что к человеку недопустимо относиться как к штифтику: «Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» (вот ведь ясно сказано, что не он считает, а принято так считать! - Авт.) великого государственного механизма, но без которых мы все - маршалы и командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим».

Неужели и это он говорил, напуская на себя фальшивую скромность? Ни в коем случае. Так можно было бы думать, произнеси он эти слова перед народными массами, в демагогическом порыве, как порой нечто подобное высказывают политики. Нет, он говорил это среди высокопоставленных военачальников, увешанных наградами. И себя он тоже причислял, естественно, к подобным руководителям («все мы»). Он говорил то, что думал, что глубоко пережил, во что верил.

...Люди, привыкшие в своей жизни лгать, изворачиваться, менять ради выгоды «убеждения», не способны понять человека, который имел слишком высокое чувство собственного достоинства (не гордыню!), чтобы ловчить, унижать себя лицемерием и ложью. Хуже того, эти люди постоянно готовы обливать грязью и опошлять память тех, кто не похож на них фактически ничем, а потому и не доступен их пониманию.

В этом отношении Черчилль был, безусловно, ближе к Сталину, ибо и сам был незаурядной личностью. Он хитрил, стараясь обмануть Сталина, не из-за каких-то отвратительных черт своего характера. Ему приходилось очень нелегко, имея дело с человеком выдающегося ума, обширных знаний, отличной реакцией и необыкновенной волей. Да и положение Британской империи в тот период стало критическим. Надо было спасать ее как великую державу всеми дозволенными и недозволенными способами. К тому же ложь во имя государственных интересов на Западе никогда не считалась постыдной. Просто - один из дипломатических приемов.

Например, 17 января 1944 года газета «Правда» сообщала, что, по сведениям из заслуживающих доверия источников, состоялась секретная встреча Риббентропа с английскими руководящими лицами для выяснения условий сепаратного мира с Германией. Через неделю Черчилль направил послание Сталину, где высказывал свое недовольство этой публикацией.

«Это сообщение, - писал он, - тем более оскорбительно, что мы не можем понять его подоплеку. Вы знаете, как я уверен, что я никогда не стал бы вести переговоров с немцами отдельно и что мы сообщаем Вам, так же, как Вы сообщаете нам о каждом предложении, которое они делают. Мы не думали о заключении сепаратного мира даже в тот год, когда мы были совсем одни и могли бы легко заключить такой мир без серьезных потерь для Британской Империи и в значительной степени за Ваш счет. Зачем бы нам думать об этом сейчас, когда дела у нас троих идут к победе?»

Сразу обращают на себя внимание некоторые, мягко говоря, неточности. Ведь англичане первыми в Мюнхене заключили соглашение с Германией, стремясь направить ее на Восток. Никаких активных действий против нее они не вели. Да, не уничтожив британские войска в Дюнкерке, Гитлер дал понять, что готов вести мирные переговоры. Но безусловно, для Британской империи германская позиция как победившей страны могла стать унизительной.

Черчилль словно забыл о своей политике на истощение СССР и Германии во взаимной кровавой схватке, препятствуя открытию второго фронта во Франции в труднейшие для Советского Союза периоды войны, не помогая ему в полной мере. Правда, он упомянул о немаловажном обстоятельстве: в Англии стали все чаще публиковать антисоветские материалы: «Если что-либо имело место или что-либо было напечатано в английских газетах, что раздражает Вас, то почему Вы не можете направить мне телеграмму или же поручить Вашему Послу зайти и повидать нас по этому вопросу?»

Наконец, он позволил себе намекнуть, что может задержать открытие второго фронта во Франции: «Я работаю сейчас все время над тем, чтобы обеспечить успех второму фронту и развернуть его в гораздо большем масштабе, и моя работа затрудняется всякого рода булавочными уколами».

В ответном письме Сталин сослался на «право газеты печатать сообщения о слухах, полученных от проверенных агентов газеты. Мы, русские, по крайней мере никогда не претендовали на такого рода вмешательства в дела британской печати...» И действительно, в подобных случаях, даже когда речь шла о клевете на СССР и его руководителей, британский премьер ссылался на свободу печати. Возможно, сообщение «Правды» (Сталин отнес его к слухам) имело целью заранее пресечь всякие попытки сепаратных переговоров англичан и американцев с фашистами (и такие переговоры действительно состоялись позже).

«Если же говорить по существу вопроса, - продолжал Сталин, - то я не могу согласиться с Вами, что Англия в свое время могла бы легко заключить сепаратный мир с Германией, в значительной мере за счет СССР без серьезных потерь для Британской Империи. Мне думается, что это сказано сгоряча, так как я помню о Ваших заявлениях и другого характера. Я помню, например, как в трудное для Англии время, до включения Советского Союза в войну с Германией, вы допускали возможность того, что Британскому Правительству придется перебраться в Канаду и из-за океана вести борьбу против Германии. С другой стороны. Вы признавали, что именно Советский Союз, развернув свою борьбу с Гитлером, устранил опасность, безусловно угрожавшую Великобритании со стороны Германии. Если же все-таки допустить, что Англия могла бы обойтись без СССР, то ведь не в меньшей мере это можно сказать и про Советский Союз. Мне не хотелось обо всем этом говорить, но я вынужден сказать об этом и напомнить о фактах...

Как и у Вас, у меня остались хорошие впечатления от наших встреч в Тегеране и от нашей совместной работы».

Действительно, дело выглядит так, что Черчилль сгоряча обрушился с упреками на Сталина, ибо знал, как отнесся советский вождь к предложению Гитлера о разделе «Британского наследия». Или британский премьер рассчитывал на забывчивость Сталина? Во всяком случае и в данной частной дипломатической стычке правдоподобная ложь оказалась бессильной перед правдой.

Борьба за сферы влияния

Сразу же после окончания Тегеранской конференции Черчилль предпринял попытку ревизовать ее решения.

4 декабря 1943 года на встрече с Рузвельтом в Каире он, пытаясь запугать американского президента трудностями операции «Оверлорд», вновь настаивал на проведении одновременно с ней десанта на греческий остров Родос. С захватом этого острова он связывал выступление Турции против Германии, которое являлось важным звеном в планах балканской стратегии Черчилля.

Стамбул располагал большой армией. Британский премьер надеялся, что вступив в Болгарию, турки не остановятся, а при поддержке англичан продвинутся в Грецию и Албанию, а дальше в Югославию и на север от нее. Таким образом предполагалось не пустить Красную Армию на Балканы или даже вообще в Восточную Европу.

Однако Рузвельт помешал Черчиллю осуществить ревизию Тегеранских соглашений. Вновь сказался дальновидный ход Сталина с его заявлением о вступлении СССР в войну с Японией, в чем были кровно заинтересованы США.

Пожалуй, Черчиллю приходилось считаться с тем, что без второго фронта во Франции и продвижения отсюда англо-американских войск на восток возникнет реальная опасность захвата Красной Армией всей Германии, а также освобождения ею Бельгии и Франции. Бои в Италии показали, что в столкновениях с частями вермахта, а не итальянцев, западным союзникам, даже имеющим значительный перевес в живой силе и технике, приходится очень нелегко. О боеспособности турецкой армии оставалось только догадываться и были все основания предполагать, что она невелика. Поэтому надежды на быстрый захват Балкан и более северных территорий вполне могли оказаться иллюзорными. Тем более, что высадка во Франции сравнительно небольших сил союзников при угрозе последующих неудач поставила бы Англию и США в трудное положение, особенно на фоне успехов Красной Армии на Восточном 'фронте.

Наступал 1944 год. Британский премьер понимал, что после катастрофических поражений в Азии неудержимо продолжался процесс падения веса Англии в международных делах. Надо было всемерно сдержать его гибкой дипломатией, маневрирующей между США и СССР. Но сил и средств для этого у него уже не хватало.

Под ударами японцев Англия лишилась большей части своих азиатских колоний. В ее руках оставались главным образом Индия, включавшая тогда и Пакистан, и Цейлон. Из Китая ее вытесняли

США, используя ориентировавшегося на них Чан Кайши. То же происходило и в Латинской Америке, а также в английских доминионах: Австралии (которую спасли от японской оккупации американские войска), Новой Зеландии и особенно в расположенной рядом с США Канаде. Огромные британские владения в Африке были слишком слабы экономически (кроме Южно-Африканского союза) для того, чтобы можно было целиком опереться на них.

Центр мирового капитализма все больше перемещался в США из Англии (вдобавок ко всему опутанной внешним долгом Америке). Черчилль с болью вынужден был признать это. Даже пошел на самоуничижение, называя себя «лейтенантом» Рузвельта.

Естественно, что в такой ситуации Сталин предпочитал больше иметь дело с США, которые в связи с военными действиями быстро наращивали экономическую и военную мощь, чем со столь же быстро слабеющей Англией. Сыграло свою роль и то, что у СССР и Америки не было тогда регионов в мире, где бы их интересы непримиримо сталкивались, кроме, пожалуй, одной страны - Румынии с ее нефтяными месторождениями.

В отличие от США, Англию в то время интересовала Восточная Европа от Финляндии на севере до Греции на юге, а особенно - Польша. СССР считал этот регион уже преимущественно сферой своего влияния.

Личной и политической трагедией Черчилля было то, что он уже не мог помешать закату Британской империи, хотя и заявил, что стал премьер-министром не для того, чтобы председательствовать при ее распаде.

К 1941 году Черчилль сумел во многом ликвидировать зависимость Англии от США, а потому в первой половине 1942 года был с Рузвельтом на равных. Но военные катастрофы в Азии поставили его в зависимое положение «младшего партнера» Америки.

Правящие британские круги 11 лет держали Черчилля не у дел главным образом из-за того, что он выступал во второй половине 30-х годов за союз Англии и СССР против агрессии Германии и Японии. Английский империализм слишком долго шел на крупные уступки агрессорам в Европе и Азии с целью натравить их на СССР как на своего главного и непримиримого классового врага. Гитлер их обхитрил, чем и объяснялись поражения англичан в начале Второй мировой войны. Черчиллю пришлось платить за не им разбитые горшки.

Вспомним, что писал он о маленьком британском ослике, сидящем рядом с огромным русским медведем и американским бизоном, но единственным из трех, кто знает верный путь домой. Увы, возврат к великой Британской империи уже стал невозможен. Черчилль вынужден был прибегать к хитрым маневрам, чтобы хоть как-то удерживать равноправное положение Англии в союзе, где совершенно явное военное преимущество имел СССР, а индустриальное - США.

Конечно же, Черчилль попытался найти противовес этим двум сверхдержавам. Ему казалось, что он нашел его в постоянно усиливавшемся движении «Свободная Франция». Именно генерала де Голля он хотел иметь на своей стороне в дипломатических отношениях со Сталиным и Рузвельтом.

Но это его намерение не осуществилось. И не только потому, что у де Голля сил и политического веса было все-таки недостаточно для такой роли. Французский лидер прекрасно понимал, что Черчилль готовит ему при себе такую же роль «лейтенанта», которую сам британский премьер вынужден играть при Рузвельте. А генерал добивался полного восстановления независимости и величия Франции.

С Рузвельтом де Голль не ладил из-за американского покровительства сначала предательскому режиму Виши, а затем и сопернику де Голля генералу Жиро. Уде Голля оставался один наиболее приемлемый политический союзник - СССР. И он именно так сделал свой выбор.

В свою очередь и Сталин был заинтересован в создании на Западе третьей силы, противостоящей Англии и США. Зная трудности де Голля, он охотно пошел ему навстречу, завязав с ним тесные, дружеские отношения. Так советскому вождю удалось и на этом поле дипломатических «игр» переиграть Черчилля.

Сталин пригласил де Голля в ноябре 1944 года посетить Советский Союз. 2 декабря генерал прибыл в Москву. Он предложил заключить советско-французский пакт о взаимопомощи. Об этом Сталин незамедлительно информировал Черчилля и Рузвельта, указав те вопросы, которые предполагается рассмотреть, в частности, двусторонний мирный договор.

Британский премьер, опасавшийся французско-советского сотрудничества, предложил заключить не двусторонний, а трехсторонний договор - между СССР, Англией и Францией. Сталин не стал возражать. По ходу текущих переговоров он прекрасно знал, что де Голль на это не пойдет. Так и вышло. Сталин сообщил Черчиллю, что двусторонний договор уже заключен.

Французский лидер впоследствии признавал: «Никогда англосаксы (США и Англия. - Авт.) не соглашались обращаться с нами, как с настоящими союзниками». По этой причине он и настоял на заключении договора без участия Англии, подчеркивая этим независимость своей страны. Так Сталину удалось провести умелый дипломатический маневр. С одной стороны, он не позволил Черчиллю разыграть против себя французскую карту. Ас другой, не испортил отношений с ним, ибо оперативно информировал его о ходе переговоров, спрашивая его мнение и изъявляя готовность считаться с ним.

Тогда британский премьер-министр решил ввести в игру другую фигуру, правда, более слабую, чем Франция. Это была Италия, которую в 80-х годах считали великой державой. Как казалось Черчиллю, в этой стране для Англии складывалась благоприятная ситуация, потому что американские войска подчинялись здесь английскому фельдмаршалу Александеру (во Франции, напротив, английские войска подчинялись американскому генералу Эйзенхауэру, а в Азии формально Чан Кайши, а фактически тем же американцам).

Пользуясь предоставленной возможностью, Черчилль хотел полностью поставить Италию под английский контроль, сделать ее правительство орудием своей политики, для чего надо было изолировать его от СССР.

Тем не менее Сталину в марте 1944 года удалось установить непосредственные дипломатические отношения с итальянским премьер-министром Бадольо, преодолев попытки Черчилля помешать этому. Последний, естественно, был сильно раздосадован. Но 5 апреля ему также пришлось установить отношения с правительством Бадольо.

На данном этапе Сталин сумел, хотя и временно, значительно сузить сферу господства своих западных союзников на европейском континенте.

Одним из главных в этом аспекте постоянно оставался польский вопрос. Черчилль в обширных посланиях по этому поводу не ленился повторять, что именно ради Польши вступила Англия в войну с Германией, а единственно легитимным является польское правительство, эмигрировавшее в Лондон. Столь «лакомый кусок» в центре Европы британский премьер никак не хотел выпускать из-под своего контроля.

Этого можно было добиться двумя путями. Первый, прямолинейный - освобождение Польши или хотя бы ее части, включая столицу, не советскими войсками, а силами польского Сопротивления лондонской ориентации. Надежда на это появилась во время стремительного наступления советских войск летом 1944 года. Но и она провалилась.

Второй путь требовал умелых дипломатических маневров, которые могли бы оказаться успешными лишь в том случае, если польское лондонское правительство и его сторонники в Польше

поддерживали - хотя бы лицемерно - дружеские отношения с Советским Союзом. Но по какой-то причине, а скорее всего из-за ненависти к СССР, ничего подобного не происходило. Напротив, как продемонстрировал Сталин на Тегеранской конференции, польское правительство в изгнании выражало свою ненависть открыто, возбуждая общественное мнение и призывая поляков на оккупированной фашистами территории относиться к советским войскам враждебно.

Трудно понять Черчилля, который почему-то не догадался, насколько глупо (не употребляя других эпитетов) обострять и разрывать отношения с могучим соседом, да еще в то время, когда Польша находится под фашистской железной пятой, а так называемое польское правительство никоим образом там не правит, а лишь отсиживается в Лондоне. Словно какое-то удивительное отупение нашло на этих людей, не способных даже притворно (хотя этого было бы мало) доказывать свое дружеское расположение к Советскому Союзу. Как не понимал Черчилль полную безнадежность политики силового давления на Сталина по польскому вопросу?

Сложившуюся ситуацию проще всего оценить, исходя из здравого смысла и без дипломатических ухищрений, намеков и выражений, к которым вынуждены были прибегать в своей переписке Сталин и Черчилль.

Судите сами. Бывшее польское правительство не смогло возглавить серьезного сопротивления гитлеровцам, вторгшимся в их страну. Оно ее отдало, потеряло, передало во власть Гитлера. Теперь эту территорию освобождает с тяжелыми боями Красная Армия. Льется кровь сотен тысяч советских солдат. Неужели это делается только ради того, чтобы лондонские сидельцы, торжественно вернувшись в страну, управляли ею после того, как несколько лет оскорбляли Сталина и СССР? Неужели Советский Союз после всего, что произошло, пожелает иметь у своих границ недружественную Польшу, да еще вдобавок передав ей земли, лежащие восточнее линии Керзона?!

Вряд ли какой-нибудь государственный деятель, учитывающий интересы своей державы, на месте Сталина уступил бы претензиям эмигрантского польского правительства, интересы которого всеми силами, порой яростно отстаивал Черчилль. Он и сам, возможно, в глубине души не мог сознавать уязвимости своей позиции. Ведь к началу 1944 года англо-американские войска не вели наступление с запада на немцев, согласно обещанию Черчилля, которое дважды оказывалось обманным.

Конечно, британский премьер понимал, что не может диктовать своих условий Сталину, однако постоянно стремился играть роль посредника, как бы судьи в территориальных спорах. При этом он отстаивал государственные интересы Англии, всемерно поддерживая лондонское правительство Польши. Он даже сделал замечание, что стремление Сталина «рекомендовать изменение в составе иностранного правительства - это значит близко подойти к вмешательству во внутренний суверенитет...» При этом Черчилль не уточнил, чей суверенитет. Ведь на данный момент не существовало суверенной Польши, а ее бывшее правительство находилось буквально на птичьих правах под покровительством английского «хозяина». Странная логика.

Вдобавок был даже взят угрожающий тон: «Создание в Варшаве иного польского правительства, чем то, которое мы до сих пор признавали, вместе с волнениями в Польше поставило бы Великобританию и Соединенные Штаты перед вопросом, который нанес бы ущерб полному согласию, существующему между тремя великими державами...» И хотя затем последовало уверение, что данное послание не является вмешательством в отношения между правительствами СССР и Польши, все предыдущие высказывания полностью противоречили такому уверению.

Ответное письмо Сталин поэтому начал с иронии: «Я вижу, что вы уделяете большое внимание вопросу о советско-польских отношениях. Мы все очень ценим эти усилия».

Ответы Сталина были значительно короче многословных посланий Черчилля. Советский вождь каждый раз вынужден был напоминать Черчиллю о некоторых неопровержимых фактах. Например, о постоянных враждебных выпадах представителей польского эмигрантского правительства (и это- во время войны!). И еще: «Напомню, кстати, что в мае прошлого года Вы мне писали, что состав Польского Правительства можно улучшить и что Вы будете действовать в этом направлении. Тогда Вы не считали, что это будет вмешательством во внутренний суверенитет Польши».

Между прочим, в своем следующем письме британский премьер ни словом не обмолвился по поводу сталинских реплик, лишь поблагодарил за ответ и уведомил, что продолжаются переговоры с поляками. Но позже вновь отправил огромное послание. Возможно, расчет был еще и на то, что Верховный Главнокомандующий, постоянно занятый делами на фронте и в тылу, не обратит внимания на некоторые дипломатические хитрости. Во всяком случае, Черчилль счел нужным «забыть» о прежних договоренностях по восточной границе Польши! Это удивительное обстоятельство требовало бы особого анализа. Теперь Черчилль предлагал Сталину посодействовать скорейшему возвращению лондонских поляков «на

освобожденную территорию», чтобы они, проконсультировавшись со своим народом, решали вопрос о границах страны. «Естественно, - пояснил он, - что Польскому Правительству весьма желательно, чтобы районы, которые будут переданы в ведение польской гражданской администрации, включали бы такие пункты, как Вильно и Львов... и чтобы территории к востоку от демаркационной линии находились под управлением советских военных властей при содействии представителей Объединенных Наций». Иными словами, даже прежние земли, принадлежавшие России и Советскому Союзу, теперь, после освобождения Красной Армией, должны будут отойти к Польше или оставаться под международным контролем!

Вдобавок Черчилль сообщил, что несмотря на его усилия, пока еще не удалось убедить лондонское польское правительство в том, что не ему, а СССР будет принадлежать район Кенигсберга. Короче говоря, предложения-требования все те же: проливайте свою кровь, освобождая Польшу, как можно скорей обустройте здесь лондонских эмигрантов, которые вас ненавидят, отдайте им даже все то, что было вашим, а уж затем ведите с ними переговоры как с независимыми (от вас, но не от нас) государственными мужами.

Сталин отозвался предельно кратко:

«Ознакомившись с подробным изложением Ваших бесед с деятелями эмигрантского польского правительства, я еще и еще раз пришел к выводу, что такие люди не способны установить нормальные отношения с СССР. Достаточно указать на то, что они не только не хотят признать линию Керзона, но еще претендуют как на Львов, так на Вильно. Что же касается стремления поставить под иностранный контроль управление некоторых советских территорий, то такие поползновения мы не можем принять к обсуждению, ибо даже саму постановку такого рода вопроса считаем оскорбительной для Советского Союза...»

Остается только удивляться, как Черчилль умудрился пропустить такой жесткий удар, о котором нетрудно было догадаться. Возможно, он все еще недооценивал противника, что в единоборствах всегда грозит поражением. Он вынужден был сразу же взять обратно свои некоторые предложения. Он поздновато понял, что слишком зарвался, пытаясь то ли провести Сталина, то ли поставить его в трудное положение. Однако дипломатический маневр оказался слишком грубым и примитивным.

Черчилль, пытаясь выкрутиться из неприятного положения, предпринял не менее сомнительный ход: сообщил о трениях в этих личных секретных переговорах некоторым журналистам, после чего

соответствующие статьи появились в английской и американской печати. Сталин вновь сурово одернул Черчилля. А тот свой ответ начал с поздравления «со всеми замечательными победами» Красной Армии, после чего свалил свою вину на советское посольство в Лондоне и вновь повторил, что вопрос о советско-польской границе должен быть отложен «до перемирия или до мирной конференции держав-победительниц».

Опять приходится удивляться близорукости и наивности британского премьера. Ложь о советском посольстве, разглашающем секретную информацию о сталинской переписке, легко опровергается. Но главное, на какое перемирие он намекает? Между СССР и Польшей? Но между ними не было войны, она идет с Германией, захватившей Польшу. Об этом Сталин, конечно же, напомнил «забывчивому» оппоненту. И другое напоминание: «В Тегеране Вы, Президент и я договорились о правомерности линии Керзона. Позицию Советского Правительства Вы считали тогда совершенно правильной, а представителей эмигрантского правительства Вы называли сумасшедшими, если они откажутся принять линию Керзона. Теперь же вы отстаиваете прямо противоположное».

Неужели Черчилль предполагал, что у Сталина слишком слабая память? А на что он рассчитывал, угрожая своим выступлением в Палате общин? Мол, пусть парламентарии знают о неуступчивости Сталина. Но в ответ получил еще один сокрушительный удар. Сталин убедительно доказал, что Черчилль выставляет Советский Союз как враждебное Польше государство и по сути дела отрицает «освободительный характер войны Советского Союза против германской агрессии. Это равносильно попытке приписать Советскому Союзу то, чего нет на деле, и тем дискредитировать его».

Казалось бы, столь явные обвинения во лжи и клевете должны; были до глубины души возмутить Черчилля, вызвать его ответную реакцию. Тем более что Сталин счел нужным повторить: «Но я боюсь, что метод угроз и дискредитации, если он будет продолжаться и впредь, не будет благоприятствовать нашему сотрудничеству». Иначе говоря: Вы слишком зарвались, господин, пора одуматься!

Чем же ответил британский премьер? Ничем. Он вынужден был снести даже столь увесистые пощечины, хотя и полученные с глазу на глаз. И дело не в том, что бедный английский консервативный ослик ничего не мог поделать с разбушевавшимся русским медведем. Просто правда была на стороне Сталина буквально по всем пунктам разногласий. Черчилль не мог опровергнуть брошенных ему в лицо обвинений. Тут ведь дипломатическими хитростями не обойдешься. Впрочем, слишком уж они были убогими. Да и как вообще можно было защищать проигрышную позицию? И зачем умудренный в политических баталиях Черчилль сам поставил себя в столь неприглядное положение? Ему следовало быть предусмотрительней и не усугублять конфликт между теми, кто претендует на власть в Польше, и тем, чьи войска освобождают эту страну.

Последней попыткой поставить во главе Польши лондонских изгнанников стало восстание, поднятое его сторонниками в Варшаве. Оно было плохо подготовленным и не согласованным с советским руководством. Целью было захватить столицу и провозгласить независимое (опять же - от СССР, но не Англии) правительство, находящееся в Лондоне, полноправным хозяином страны. Когда положение восставших стало критическим, Черчилль обратился к Сталину за помощью. Опять было желание вынудить СССР активно участвовать в мероприятии, направленном на утверждение в Польше эмигрантского правительства.

Сталин ответил, что некоторые меры приняты. И добавил: «В дальнейшем, ознакомившись ближе с варшавским делом, я убедился, что варшавская акция представляет безрассудную ужасную авантюру, стоящую населению больших жертв. Этого не было бы, если бы советское командование было информировано до начала варшавской акции и если бы поляки поддерживали с последним контакт».

Черчилль вместе с Рузвельтом настаивали на том, чтобы было сделано все возможное для поддержки восставших, пригрозив в противном случае негативной реакцией мирового общественного мнения. Сталин имел возможность притвориться помощником восставших и тянуть время: с каждым днем их положение ухудшалось. У них, как еще прежде отметил Сталин, не было тяжелого вооружения, чтобы противостоять танкам, авиации, артиллерии немцев. Спасительным стало бы стремительное наступление Красной Армии, но без предварительной подготовки оно привело бы к значительным потерям в ее рядах. И все это только ради того, чтобы в Польше восторжествовало враждебное русским эмигрантское правительство!

Сталин не стал кривить душой, затягивая переговоры или давая ложные обещания. Он ответил: «Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пули, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы...

...Не может быть сомнения, что Красная Армия не пожалеет усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков...»

Все было ясно не только Сталину, но и Черчиллю, который никак не отозвался на замечания. Варшавское восстание было обречено изначально ввиду подавляющих сил противника, не жалевшего мирное население, и нарочитой несогласованности его с планами советского командования (так делалось только для того, чтобы демонстрировать независимость сторонников лондонского правительства Польши). В этом смысле восстание было организованно не просто плохо, но и преступно. Не исключено, что то же понимал и Черчилль, только вряд ли он признавался в этом даже самому себе. Так или иначе, но несмотря на все свои недружеские выступления по польскому вопросу, он в последний момент попытался его урегулировать по-дружески, идя на компромиссы. Хотя такая тактика уже безнадежно запоздала.

Через месяц после переговоров о помощи варшавскому восстанию Черчилль обратился к Сталину с «личным секретным и строго доверительным посланием». Оно было исключительно доброжелательным и даже местами восторженным. Оно начиналось так:

«Я был весьма рад, узнав от посла сэра А. Кларка Керра о той похвале, с которой Вы отозвались о британских и американских операциях во Франции. Мы весьма ценим такие высказывания, исходящие от Вождя героических русских армий. Я воспользуюсь случаем, чтобы повторить завтра в Палате общин то, что сказал раньше, что именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины и в настоящий момент сдерживает на своем фронте несравненно большую часть сил противника».

Нелишне еще раз сказать, что Сталин не ставил себя в такое неловкое, а то и унизительное положение, в которое попадал Черчилль. Это объясняется не только предусмотрительностью советского лидера, но и тем, что он оставался верен своим обещаниям, избегал лжи и лицемерия. Так он поступал не столько ради уважения к противнику, сколько из самоуважения, сознания своей ответственности перед лицом своей страны, своего народа, своих идеалов.

Один из примеров. Английская разведка узнала, что в польском городе Дебице находилась германская испытательная ракетная станция. Черчилль просил Сталина разрешить британским специалистам побывать там. «В настоящее время мне стало известно, - писал Черчилль, - что специалисты возвратились в Англию, привезя с собой ценную информацию, которая заполнила некоторые пробелы в наших познаниях о ракетах дальнего действия».

Выходит, Сталин не препятствовал союзникам в усовершенствовании военной техники, которая в принципе могла быть позже использована против СССР. Он демонстрировал свое доверие к тому же Черчиллю, который не раз пытался его обмануть и который в конце концов объявил своему бывшему боевому союзнику холодную войну.

А Польша, как известно, была освобождена Красной Армией, получила независимость, но только с правительством, дружественным по отношению к СССР. Нам кажется, было бы очень странно и граничило бы с предательством интересов своей страны, если бы Сталин поступил иначе, поддавшись на уговоры и угрозы Черчилля.

Вторая московская встреча

Ситуация в мире складывалась неблагоприятно для Британской империи. Черчиллю пришлось смириться с ролью младшего партнера Америки, хотя он, конечно же, продолжал играть роль одной из влиятельнейших фигур мировой политики.

Когда Сталин на Тегеранской конференции подчеркнул первенство США (перед Англией, безусловно) как индустриальной державы, производящей огромное количество первоклассной военной техники, Черчилль, возможно, подумал о сверхмощном оружии, которое разрабатывали в Германии и США. Обладая таким оружием, его страна могла бы вновь диктовать свою волю многим народам, в том числе и советскому. Правда, он и не догадывался, что в СССР тоже идет ускоренная работа по созданию атомной бомбы.

Несмотря на то что некоторые английские ученые трудились в США над атомным проектом, Рузвельт не спешил делиться с Черчиллем секретами, которые позволили бы союзнику тоже стать обладателем «сверхоружия». Уже тогда Соединенные Штаты стали претендовать на послевоенное господство во многих регионах планеты, вытесняя оттуда своих британских друзей.

В Европе еще шли ожесточенные бои, когда Черчилль начал всерьез задумываться о будущем английском влиянии здесь. «В моих глазах, - признавался он позже, - советская угроза уже заменила собой нацистского врага». По этой причине он столь яростно, прибегая к различным уловкам, отстаивал право на власть в Польше лондонского эмигрантского правительства.

В своей непримиримой вражде к народной демократии и коммунистическим идеалам он готов был оставаться в роли младшего партнера «большого брата» США. Советскому послу Черчилль сделал весьма резкое заявление. «Одно из двух, или мы сможем договориться о дальнейшем сотрудничестве между тремя странами, или англо-американский единый союз будет противостоять советскому миру». Возникла необходимость в новой встрече «Большой тройки».

Забегая вперед, надо сказать, что Сталин делал все возможное, чтобы укрепить сотрудничество стран капитализма и социализма. Он исходил, судя по всему, из своего давнего убеждения в преимуществах того строя, который, пусть и с огрехами, установился в России. Кроме того, он считал отражающим реальность марксистское положение о неизбежном крушении империализма и переходе общественных формаций через социалистическую систему в коммунистическую. В первой половине XX века в индустриально развитых странах рабочий класс играл еще значительную роль в жизни общества, а потому такое убеждение Сталина имело под собой серьезное основание (хотя, как известно, с развитием автоматизации и механизации труда на первое место выдвинулся социальный слой служащих).

Прежде чем состоялась Ялтинская конференция (4-11 февраля 1945 года), Черчилль побывал в Москве, где был встречен Сталиным с необычайным гостеприимством. Любопытно, что бывший переводчик вождя, вовремя и не без выгод ставший антисталинистом, высказал в этой связи удивительное, если не сказать больше, суждение: «При каждой встрече с Черчиллем Сталин не упускал случая выказать ему свое расположение. Возможно, он полагал, что лидер английских тори готов, наконец, строить отношения с Советским Союзом на основе взаимного доверия, готов относиться к нему, Сталину, как к равному».

Последняя догадка поистине гадка. Что имел в виду бывший переводчик? Да, Черчилль был бы рад стать ровней со Сталиным, но только мечтать об этом пришлось бы ему разве в бреду. Они во всем находились в совершенно разных категориях. И если в весовой и возрастной британский премьер имел явное превосходство, то во всех остальных столь же очевидно уступал Сталину. Уже само положение лидера одной из партий и временного главы правительства несопоставимо с тем постом, который тот же Бережков называл диктаторским. Тем более что в 1944 году СССР веско заявил о себе как вторая в мире после США сверхдержава, чего тогда Уже никак нельзя было отнести к Англии.

Сохранять хорошие отношения с Черчиллем Сталину требовалось прежде всего для того, чтобы избежать противостояния объединившихся США и Англии Советскому Союзу. А оно в ту пору могло осуществиться хотя бы потому, что Сталин совершенно определенно показал свое категорическое несогласие с планами Черчилля посадить в Польше правительство, находящееся в эмиграции. В этом вопросе Рузвельт не мог не поддерживать британскую позицию: перед президентскими выборами ему необходимо было сохранять хорошие отношения с американскими поляками.

Несомненно, Сталин не собирался пересматривать свое решение: правительство новой Польши должно быть дружественным к СССР. Никаких уступок своему британскому гостю в этом вопросе он делать не собирался. Потому старался по возможности подсластить столь горькую для премьер-министра пилюлю.

При встрече со Сталиным Черчилль поставил вопрос о масштабах влияния СССР и Британии в Европе. Он настаивал на предоставлении решающего слова своей страны в Греции. При этом предложил использовать, как он выразился, дипломатические выражения, избегая говорить о разделе сфер влияния, чтобы не раздражать американцев.

Сталин охотно поддержал это предложение, которое давало намек на сотрудничество СССР и Англии, противостоящим притязаниям США на мировое господство. Сталин, если верить Бережкову, подчеркнул это обстоятельство:

- Мне кажется, что Соединенные Штаты претендуют на слишком большие права для себя, оставляя Советскому Союзу и Великобритании ограниченные возможности. А ведь у нас с вами есть договор о взаимопомощи.

- Здесь у меня имеется один грязный документ, - сказал Черчилль, извлекая из нагрудного кармана листок бумаги, - содержащий соображения некоторых лиц в Лондоне.

На листке перечислялись Румыния, Греция, Югославия, Венгрия, Болгария и поставлены проценты влияния СССР и США с Англией - с другой стороны. Цифры показывали, что Румынию, например, предполагают ввести в сферу влияния Советского Союза, тогда как Грецию желают оставить западным союзникам. Интересно, что Польша в списке не фигурировала. Кроме того, иначе как вмешательством во внутренние дела суверенных государств подобное мероприятие не назовешь, хотя именно Черчилль не уставал повторять по разным доводам о принципах демократии. Сталин прочел написанное, поставил в углу синим карандашом галочку и отодвинул листок, ничего не говоря.

После паузы Черчилль произнес:

- Не будет ли слишком циничным, что мы так запросто решили вопросы, затрагивающие судьбы миллионов людей? Давайте лучше сожжем эту бумагу...

- Нет, держите ее у себя.

Итак, «грязная бумага» осталась у британского премьера. Сталин лишь отметил, что с ней ознакомился. Однако в дальнейшем он, в общем, придерживался молчаливой договоренности. Например, не стал вмешиваться в острый конфликт английских оккупационных частей с греческими коммунистами и их союзниками, выступления которых жестоко подавлялись. Сталин признавал важное значение позиции Греции в Средиземноморском регионе для Британии.

В знак дружеского расположения Иосиф Виссарионович принял приглашение Черчилля поужинать в английском посольстве. За столом хозяин упоенно рассказывал Сталину о своем недавнем посещении Италии, где его восторженно приветствовал народ. И услышал в ответ: «Совсем недавно они так же восторженно славили Муссолини».

Британский премьер продолжал много разглагольствовать, высказываясь о сотрудничестве «трех великих демократий» как на войне, так и в будущее мирное время. Он перешел на тему вовсе не застольную: о моральной ответственности Англии за духовные ценности польского народа. Мол, важно учитывать, что Польша - католическая страна, и нельзя допустить, чтобы ее внутреннее развитие осложнило отношения с Ватиканом.

- А сколько дивизий у папы римского? - задумчиво спросил Сталин.

Вновь Черчилль осекся. Он явно зарапортовался. Ведь не швейцарская рота папы римского освобождала Польшу, а советские войска и воюющие вместе с ними поляки. Английская церковь давным-давно стала самостоятельной, независимой от католичества. Черчиллевская забота о польских духовных ценностях и о мнении папы римского слишком явно отдавала политиканством.

Советский вождь пригласил гостя в Большой театр, где в первом отделении показывали балет «Жизель», а во втором выступал Ансамбль песни и пляски Красной Армии. Присутствующие бурно приветствовали Черчилля и Сталина, появившихся в ложе. Последний отступил в тень, чтобы аплодисменты достались премьеру, а тот, в свою очередь, пригласил хозяина выйти вперед.

Во время антракта за ужином в небольшой гостиной кто-то сравнил «Большую тройку» политиков со Святой Троицей. Сталин продолжил шутку:

- Если так, то господин Черчилль, конечно же, Святой дух, он летает повсюду...

Посмеявшись, Черчилль с Иденом попросили провести их в туалет помыть руки. Они не пришли даже с третьим звонком. Когда они вернулись, Идеи пояснил:

- У премьер-министра там возникли некоторые новые идеи касательно Польши. Мы заговорились и не услышали звонков.

На следующий день, когда эти два британских политика были на домашнем приеме у Сталина в кремлевской квартире, он, указав на одну из дверей, сказал:

- Здесь ванная комната, где вы можете помыть руки, когда вам захочется обсудить важные политические проблемы.

...Требуется небольшое пояснение, мы привели случаи, когда Сталин подтрунивал над Черчиллем. Но как же отвечал на это будущий нобелевский лауреат по литературе? Никаких сколько-нибудь вразумительных, а тем более остроумных реплик, как говорится, не запечатлено в анналах истории. Нами приведены свидетельства бывшего сталинского переводчика В.М. Бережкова, явно симпатизировавшего англичанину, а вовсе не советскому лидеру...

Несмотря на новые идеи, осенившие Черчилля в туалете, польский вопрос был решен так, как требовалось в интересах СССР. Сталин и на прощанье продемонстрировал британскому гостю дружеское расположение, приехав на аэродром раньше его. Шел дождь. Сталин не вошел в помещение, оставаясь на улице. Черчилль был приятно поражен таким знаком внимания, пригласив Сталина и Молотова осмотреть его апартаменты в самолете, которые были прекрасно оборудованы. «Теперь мне понятно, - улыбнулся Сталин, - почему премьер-министр так любит летать по белу свету».

Можно было бы объяснить необычайную благожелательность советского вождя к руководителю буржуазного правительства дипломатической хитростью или даже коварством и лицемерием. Но последнее было, пожалуй, свойственно именно Черчиллю, который два года спустя в знаменитой и злобной фултонской речи объявил о закрытии «железного занавеса» и, в сущности, о начале холодной войны против Советского Союза.

А Сталин доказал свое искреннее стремление к сотрудничеству уже вскоре, в конце 1944 года. Тогда англо-американские войска, столкнувшись с боеспособными дивизиями вермахта, попали в очень трудное положение. Части, которыми командовал Эйзенхауэр, оказались под угрозой разгрома. Он послал для консультации в Москву главного маршала авиации Теддера, но его прибытие задержалось. Тем временем положение Эйзенхауэра ухудшилось.

6 января 1945 года Черчилль передал Сталину: «...Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января...» Ответ последовал незамедлительно: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января, можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Прошло 10 дней, и в своем послании Сталину Черчилль сообщил: «От имени Правительства его Величества и от всей души я хочу выразить Вам нашу благодарность и принести поздравления по случаю того гигантского наступления, которое Вы начали на восточном фронте». К февралю была взята Варшава и части Красной Армии вышли к Одеру. Положение Эйзенхауэра в Арденнах резко облегчилось.

Наконец, упомянем еще два эпизода конца 1944 года. Получив от Сталина фильм «Кутузов» и посмотрев его вторично уже с английскими титрами, Черчилль не поскупился на комплименты: «...Я должен Вам сказать, что, по моему мнению, это один из самых блестящих фильмов, которые я когда-либо видел. Никогда еще борьба двух характеров не была показана с большей ясностью. Никогда еще кинокадры не запечетлевали более наглядно то, насколько важна преданность командиров и рядовых. Никогда еще русские солдаты и русский народ не были столь славно представлены британскому народу этим видом искусства. Никогда я не видел лучшего владения искусством съемки. Если бы Вы сочли целесообразным в частном порядке передать мое восхищение и благодарность тем, кто работал над этим произведением искусства и высокой морали, я был бы Вам благодарен...»

20 декабря Черчилль поздравил «маршала Сталина» с днем рождения: «...Я убежден, что Ваша жизнь весьма ценна для будущности всего мира и для постоянного укрепления уз, соединяющих наши обе страны. Поэтому когда я выражаю Вам добрые пожелания в день рождения, то это не является риторической фразой».

Хорошо, что Черчилль верно сказал о произведении киноискусства и высокой морали. Однако нелишне вспомнить, что одним из его любимых героев был Наполеон, тогда как Сталину был близок Кутузов (и то и другое отвечало характерам и склонностям Двух политических лидеров). И еще: все-таки британский премьер вовсе не был искренним и честным другом Сталина, а уж тем более - Советского Союза.

Ялтинская конференция

Знаменательно уже то, что встреча глав трех ведущих мировых Щ держав состоялась в Крыму, на территории СССР, освобожденной от гитлеровцев. Победа была близка, и пора было позаботиться о будущем. Не было сомнений, что зоны влияния Советского Щ Союза и США будут значительно расширены. Главным образом за счет британских владений. Задача Черчилля была очень трудна: воспрепятствовать, насколько это возможно, такому процессу.

Обширнейший Тихоокеанский регион, за исключением крайнего северо-запада, а также нефтеносный Ближний Восток отошли под эгиду США. Средиземноморье осталось областью интересов Англии, о чем был согласен Сталин. Однако Восточная Европа и Китай, по логике вещей, должны были войти в социалистическую систему.

Какая логика имеется в виду? Прежде всего, определяемая участием сторон во Второй мировой войне и связанными с этим потерями. Здесь Советский Союз оставался, что называется, вне конкуренции. Потери американцев были на втором месте (из трех великих держав). Английские летчики и моряки проявляли героизм в борьбе с врагами, а вот доблесть и успехи наземных сил были куда скромней. Центральную и Восточную Европу освобождали от гитлеровцев в основном советские войска. Было бы очень странно, если бы после этого Сталин пошел на уступки Черчиллю в территориальных спорах. Антисоветская позиция, занятая польским правительством в изгнании, и убийства его сторонниками на освобожденной территории воинов Красной Армии могли только укрепить Сталина в решении содействовать установлению в Польше народной демократии. А на эту страну у Черчилля был особый расчет. Однако обстоятельства складывались так, что в послевоенном переустройстве мира первенство принадлежало США и СССР.

...Сталин не встречал Черчилля и Рузвельта в Ялте, хотя был там раньше их. Проволочки с открытием второго фронта, попытки сепаратного сговора с Германией наложили свой отпечаток на межсоюзнические отношения.

Черчилль ставил своей основной задачей на Крымской конференции укрепление своего влияния в Европе, обеспечение «баланса сил», сохранение Британской империи.

В этом он надеялся на поддержку американской стороны. Но, как пишет современный автор А.И. Уткин: «С самого начала конференции Рузвельт пытался найти общий язык со Сталиным, в значительной мере выступая против Черчилля».

Выступая на конференции, Сталин затронул между прочим одну важную тему, остающуюся актуальной поныне: о праве не только высказываться по какому-либо поводу (в данном случае - касающемуся международных вопросов). «Такое право дешево стоит», - верно отметил он. Главное, иметь возможность добиться нужного решения. Заметим, что буржуазная демократия имеет в виду именно право высказываться, причем в очень ограниченных масштабах, скажем, на определенной «парковой» площадке. При мощнейших электронных и печатных средствах массовой пропаганды - это очевидный обман относительно «свободы слова». Ведь нужна еще и свобода дела!

Когда перешли к польской проблеме, Сталин напомнил, что линию Керзона придумали и предложили не русские, а Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Ленин не согласился с такой границей. «Что же,- риторически спросил он, - вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора...»

Пожалуй, Черчилль совершил серьезную ошибку, защищая позицию лондонского эмигрантского правительства, касающуюся будущих границ Польши. Сталин, естественно, этим воспользовался, дав ироничный и в то же время сокрушительный ответ. Вдобавок советский руководитель продолжил: «Черчилль предлагает создать польское правительство здесь, на конференции. Я думаю, что господин Черчилль оговорился: как можно создать польское правительство без участия поляков? Многие называют меня диктатором, недемократом, однако у меня достаточно демократического чувства для того, чтобы не пытаться создавать польское правительство без поляков. Польское правительство может быть создано только при участии поляков и с их согласия».

В заключение, уже как военный, он резко осудил подрывную деятельность польских подпольщиков, агентов лондонского правительства, которые, помимо всего прочего, убили 212 военнослужащих Красной Армии. «Покой и порядок в тылу - одно из условий наших успехов. Это понимают не только военные, но даже и невоенные. Так обстоит дело».

Черчилль возражал: нынешнее временное правительство Польши представляет менее одной трети польского народа (понимая, что такое заявление голословное, он дважды оговаривался: мол, возможны ошибки). Однако никаких серьезных доводов против сталинских аргументов он так и не привел.

Когда Черчилль предложил обсудить вопрос о послевоенной Германии, он добавил: «Если у нее вообще будет какое-либо будущее».

- Германия будет иметь будущее,- ответил Сталин. Он оказался прав.

По поводу предстоящих выборов в Польше Рузвельт высказал пожелание:

- Мне хотелось бы, чтобы польские выборы, подобно жене Цезаря, были выше подозрений.

- О жене Цезаря, - отозвался Сталин, - так только говорили. На самом деле у нее были кое-какие грешки.

Трудно сказать, вкладывал ли Сталин в этот намек особый смысл, связанный, скажем, с так называемыми демократическими свободами (в частности, «свободными выборами») в капиталистических странах? Тут ведь тоже многое остается на словах. Например, когда в США или Англии избирателям предлагается делать выбор между двумя (тремя) буржуазными партиями, которые выражают интересы богатых, держащих в своих руках практически все финансовые и информационные ресурсы. (Сейчас, когда в России установилась такая система, стала очевидна ее антинародность.)

Там же в Крыму на одном из обедов Черчилль произнес обстоятельный тост:

- Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей...

Прервем его монолог. Конечно, «завоеватель» - неподходящее определение для Сталина, отказавшегося от политики захвата чужих территорий и концепции мировой революции. Здесь бы вполне подошло слово «полководец» (военачальник, главнокомандующий). Но Черчилль, пожалуй, по привычке западных деятелей хотел бы употребить - «диктатор», но остерегся обидеть Иосифа Виссарионовича. Итак, продолжим:

-...Но немногие из них были государственными деятелями... Я шагаю по этому миру с большой смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру!

Был ли британский премьер совершенно искренним, или пытался польстить советскому вождю, сыграть на его честолюбии? Об этом остается только догадываться. Во всяком случае, Черчиллю было бы очень важно добиться расположения Сталина в вопросе о разделе сфер влияния.

В ответном слове глава Советского Союза, в частности, сказал:

- В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: «А почему бы мне не обмануть моего союзника?» Но я как наивный человек считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко обмануть друг друга?..»

Судя по всему, это высказывание было обращено преимущественно к Черчиллю, который не раз пытался обмануть Сталина. И даже был намек на то, что главная ошибка британского «опытного дипломата» состояла в недооценке интеллекта Сталина, его памяти и сообразительности. Как мы уже говорили, в любом единоборстве ложное представление о своем превосходстве грозит полным поражением.

...Многие антисоветчики твердят, что Сталин упивался культом своей личности, шел на любые преступления ради захвата и удержания личной власти, панически боялся за свою жизнь и пр. Нет никаких, буквально никаких фактов, подтверждающих такие злобные обвинения. Напротив, ему органично были чужды чувства, высказанные, кажется, французским королем Людовиком XV: «После меня - хоть потоп!» Напротив, Сталин постоянно заботился о будущем своей страны и советского народа. Только этим можно объяснить, например, принятое им решение о мирном использовании атомной энергии и грандиозный план преобразования (восстановления) природы, рассчитанный на многие десятки, а то и сотни лет.

Так вот, в Ялте он сказал своим весьма пожилым союзникам: «Пройдет 10лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы. Что будет тогда? Мы как будто бы задаемся целью обеспечить мир по крайней мере на 50 лет вперед. Или, может быть, я думаю так по своей наивности?»

Может показаться странным такое навязчивое повторение слов о его наивности. Однако в данном случае они подразумевают откровенность позиции советского лидера, тогда как у его союзников имеются свои соображения на этот счет, о которых они умалчивают. У Сталина к тому времени были сведения о том, что гитлеровцы готовы пойти на сговор с англо-американским руководством для сдачи им Германии или даже совместных военных действий против русских.

Сейчас мы имеем все основания считать совершенно верными сталинские подозрения относительно будущего мирного сосуществования трех великих держав. Военные столкновения ему удалось предотвратить прежде всего благодаря мощи советской армии и всей страны. Но, к сожалению, было наивно надеяться на то, что буржуазные индустриально развитые страны будут равнодушно взирать на успехи Советского Союза, на укрепление власти коммунистов в странах народной демократии. Началась острая пропагандистская кампания против СССР и коммунистических идеалов. Удалось использовать при этом антисоветские силы внутри этих стран, а главное - многих влиятельных деятелей, включая руководителей государства и партии.

Нетрудно догадаться, что в пропагандистской войне выигрывает наиболее хитрый, циничный, беспринципный, умеющий наиболее виртуозно использовать правдоподобную ложь. Вдобавок мечта о буржуазных материальных ценностях, а вовсе не о коммунистическом братстве, чрезвычайно заманчива для слишком многих служащих, не говоря уже о торговцах или руководителях, регулирующих огромные финансовые потоки, которые часто так хотелось бы использовать на свое благоустройство... Короче говоря, уже тогда, в конце войны, союзники по-разному оценивали будущее.

Черчилль писал в военных мемуарах, что его политическая стратегия в марте 1945 года (после Ялтинской конференции, но, конечно, на основе ее результатов) состояла в следующем:

«Во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира; во-вторых, надо незамедлительно создать новый фронт против ее стремительного продвижения; в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на восток; в-четвертых, главная и подлинная цель англо-американских армий - Берлин; в-пятых, освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу имеет важное значение; в-шестых, Вена и по существу вся Австрия должна управляться западными державами...; в-седьмых, необходимо обуздать агрессивные притязания маршала Тито... Наконец, - и это главное - урегулирование между Западом и Востоком по всем основным вопросам, касающимся Европы, должно быть достигнуто до того, как армии демократии уйдут...»

Двуличность британского премьера выясняется со всей очевидностью. Да, слишком наивным оказался Сталин, который уговаривал прожженного политикана не хитрить, не обманывать, а говоря просто грубо - не подличать.

«Разумеется, официальная позиция Черчилля оставалась прежней, - писал его советский биограф В.Г. Трухановский, - от ялтинских решений он тогда еще не отказался, но в действительности, как он сам свидетельствует в мемуарах, его политика находилась в прямом противоречии с этими решениями».

Можно, конечно, посчитать подобное лицемерие ловким дипломатическим маневром. Мол, что еще мог предпринять «маленький британский ослик» против громадного и свирепого «русского медведя»? Но ведь Сталин вовсе не использовал ни силу, ни обман в отношениях с союзниками. Он оставался верным своим обещаниям, не нарушал договоренностей, не предпринимал подленьких маневров за спиной своих партнеров. Так или иначе, дипломатия правды одержала победу над дипломатией лжи. Во всяком случае, к такому мнению приходим мы, анализируя не только ялтинский, но и другие «поединки» Сталина и Черчилля.

Быть может, кому-то такое заключение покажется слишком предвзятым. Нельзя же так бесцеремонно обвинять - и не в первый раз - почтенного джентльмена во лжи и лицемерии. В конце концов, дипломатия вовсе не предполагает безупречной искренности и честности, а уж тем более наивности. Недаром американский писатель Амброз Бирс назвал дипломатией «патриотическое искусство лгать для блага родины».

Увы, слишком часто такое искусство направлено на вред одной или многим странам на благо не столько своей родине, сколько определенным группам и социальным слоям. Это очень важное уточнение. Но дело еще и в другом. Вспомним, что Сталин не только на деле доказал свою верность союзническому долгу, но и добивался гарантий мирного сотрудничества на следующие десятилетия.

Но почему бы не предположить, что Сталин лицемерил, ведя двойную политику: на словах говорил одно, а исподтишка делал нечто прямо противоположное? Спору нет, предполагать можно многое. Обвинители Сталина и не то утверждают. Однако есть ли соответствующие факты? Нет.

А то, какие послания адресовал Черчилль Сталину в то самое время, когда писал, что «Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира», демонстрирует следующий документ от 18 февраля 1945 года:

«От имени Правительства Его Величества выражаю Вам горячую благодарность за гостеприимство и дружеский прием, оказанные британской делегации на Крымской конференции... К этому я Должен добавить личное выражение моей благодарности и признательности... Я исполнен решимости, так же как Президент и Вы, как я уверен, не допустить после победы ослабления столь прочно Установившихся уз дружбы и сотрудничества. Я молюсь о даровании Вам долгой жизни, чтобы Вы могли направить судьбы Вашей страны, которая под Вашим руководством показала все свое величие, и шлю Вам свои наилучшие пожелания и искреннюю благодарность».

Конечно, дипломатия - дело тонкое. Но есть же еще и простая порядочность.

Да, мы оцениваем ситуацию с русских позиций, а также - объективно, по нравственным критериям (что, признаться, весьма наивно). Ну а почему бы не защищать позицию британского премьера? Хотя, конечно же, нет никакого смысла защищать или обвинять давно почивших государственных деятелей. Слишком многие их поступки были вынужденными. Черчилль, например, был обуян идеей сохранения Британской империи и защиты буржуазно-капиталистической системы. И все-таки, все-таки приходится помнить и о честности, и о чести, о правде. А еще о том, что Сталин даже в нелегких дипломатических переговорах умел сохранять порядочность и чувство собственного достоинства. Правда была на его стороне.

Обострение разногласий

У Сталина было мало оснований доверять своим союзникам. К концу войны вполне определенно обозначилось их идеологическое единство. Понимали это и гитлеровцы. Некоторые из них, в частности Гиммлер, были готовы почти на сговор с англо-американцами.

В феврале 1945 года генерал Карл Вольф, командующий войсками СС в Италии, установил контакты с американской разведкой в Швейцарии. Он встретился там в начале марта с Алленом Даллесом, главой американской разведки. Встреча состоялась в Цюрихе. Как писал Черчилль в военных мемуарах, «сведения об этом были сразу же переданы в штаб-квартиру союзников».

Обратим внимание, что в данном пассаже союзниками сочтены только англичане с американцами. Ведь советской стороне никакие сведения о переговорах не поступили. Почему? Последующие оправдания такого недружеского или даже предательского шага совершенно не убедительны. Нетрудно догадаться, что западные «союзники» не исключали тайного сговора с немцами за спиной СССР. В результате они могли получить в свое распоряжение всю Германию и оккупированные ею территории, еще не освобожденные Красной Армией.

Правда, ничего подобного не произошло. Это заставляет усомниться в изложенном выше предположении. Однако сомнения в значительной мере снимаются следующими доводами:

во-первых, был еще жив Гитлер, а его общее руководство частями вермахта не подлежало ревизии. Покушения на него постоянно срывались; это лишь укрепляло его веру в свою избранность и верность своего курса. А курс был по-прежнему авантюрный, рассчитанный на счастливое стечение обстоятельств и на возможность остановить наступление противника на всех фронтах. Тогда оставалась надежда на заключение мирного договора, а не акта капитуляции;

во-вторых, в общественном мнении в США и Англии СССР воспринимался как надежный союзник, а радиосообщения о его победах в Лондоне с некоторых пор (по указанию Черчилля) сопровождались звуками гимна Советского Союза. Сепаратный договор с Германией грозил вызвать недовольство и даже протест значительного числа граждан США и Англии, а Черчиллю мог бы стоить кресла премьер-министра;

в-третьих, в обоих союзнических государствах, а особенно в США, значительное давление на правительства оказывали еврейские круги, владевшие крупными капиталами. После геноцида евреев, развязанного гитлеровцами, сговор с какими-либо нацистскими руководителями воспринимался бы как предательство и потворство преступникам;

наконец, в-четвертых, была неясна позиция, которую мог занять Сталин. У него появилась возможность заявить на весь мир о коварстве союзников, их единении с нацистами. А кроме того, не было никакой уверенности, что в случае дальнейшего продвижения Красной Армии на запад ее можно будет остановить пусть даже совместными усилиями немцев, англичан и американцев.

Очень странно, что несмотря на такие соображения (вряд ли они не приходили в головы западным политикам, а прежде всего Черчиллю), секретные переговоры с Вольфом все же состоялись. Почему?

Напрашивается такой вывод: правящие круги двух этих держав были слишком сильно обеспокоены успехами Советского Союза, укреплением его авторитета и влияния во всем мире. Именно этого больше всего опасался Черчилль. Он лихорадочно искал пути противодействия СССР. Например, предлагал развернуть наступление англо-американских войск таким образом, чтобы захватить преобладающую часть Германии и первыми ворваться в Берлин. V него, так же как у Даллеса, по-видимому, сохранялась надежда на то, что каким-то образом удастся заключить тайный договор с

фашистами и использовать все их вооруженные силы против Красной Армии, получив возможность беспрепятственно продвигаться в глубь Германии.

Конечно, таковы наши догадки. Но они вполне логичны. Поведение политиков определяется не эмоциями или спонтанными движениями души, а трезвым расчетом. Не случайно же западные союзники сочли возможным провести встречу с представителями германского командования втайне от советского руководства.

Дело обстояло не так просто, как кажется на первый взгляд. В воспоминаниях руководителя внешней разведки системы СД Третьего Рейха Вальтера Шелленберга имеются очень интересные свидетельства на этот счет. По его словам, еще в июне 1944 года он заявил Гиммлеру:

«...В силу развития событий нам придется заплатить гораздо большую цену, если мы еще хотим договориться с западными державами о компромиссе, хотя бы на основе видоизмененной «безоговорочной капитуляции». Я указал Гиммлеру и на то, что необходимо сделать что-то для евреев, заключенных в немецких концентрационных лагерях.

Одновременно я зондировал почву в Швеции через своего сотрудника д-ра Лангдена и с помощью Керстена, чтобы свести с Гиммлером президента еврейского союза д-ра Жана Мари Мюзи, который поддерживал тесные связи с верховным раввином д-ром Штернбухом...

В начале октября из Швейцарии мне сообщили, что д-р Мюзи готов прибыть в Берлин и вступить в контакт с Гиммлером. Главная тема переговоров - судьба евреев в Германии. Вскоре после этого д-р Мюзи действительно появился в Берлине...»

Понятно, Гиммлера и Шелленберга волновала не судьба заключенных евреев, а своя собственная. Были даны указания облегчить положение этих узников концлагерей (между прочим, о русских речь не шла) и подготовке отдельных групп к освобождению за определенный выкуп. В начале февраля первый транспорт доставил 1200 евреев к швейцарской границе. Но когда об этом стало известно Гитлеру, был издан приказ, согласно которому любой немец, помогший бежать еврею, англичанину или американцу из плена, будет казнен. Фюрер продолжал верить, что судьба ему улыбнется и Германию удастся отстоять.

Позже Гиммлер продолжал вести переговоры с представителями Международного Красного Креста и Всемирного еврейского конгресса об освобождении евреев или улучшении их содержания в лагерях. Он подготавливал почву для переговоров с представителями США и Англии. По словам Шелленберга, Гиммлер сказал ему буквально следующее:

«Мы, немцы, должны заявить, что побеждены западными державами, и я прошу вас передать это генералу Эйзенхауэру через шведское правительство, чтобы остановить дальнейшее кровопролитие. Но капитулировать перед русскими нам невозможно, особенно для меня. Против них мы будем сражаться до тех пор, пока Западный фронт не станет фронтом борьбы с русскими».

Не исключено, что нечто подобное приходило в голову и Уинстону Черчиллю (почти наверняка - Аллену Даллесу). Поэтому засекреченность от русских переговоров с Вольфом была совершенно естественна. Вряд ли об этих переговорах знал Гитлер, а вот Сталин о них был осведомлен от своей швейцарской резидентуры. А 12 марта (уже после встречи Вольфа с Даллесом) английский посол в СССР сообщил Молотову, что генерал Вольф прибыл в Швейцарию для обсуждения вопроса о капитуляции германских войск в.Северной Италии. На просьбу советского правительства допустить на переговоры своих представителей последовал отказ.

Если бы речь на встрече с Вольфом шла только о капитуляции немецких частей в Италии, то зачем было бы приглашать на нее Даллеса, к вооруженным силам не имеющего отношения? И почему бы не допустить на переговоры представителя союзника - советского командования?

Вразумительные ответы на эти вопросы можно дать лишь в том случае, если предположить, что переговоры с Вольфом прямо или косвенно были направлены против СССР. Показательно, что сначала Вольф встретился с Даллесом, и лишь через 10 дней с военными. Еще через два дня, 21 марта, посол США в Москве сообщил о результатах переговоров Советскому правительству.

Ответ Сталина был резким: «В течение двух недель за спиной Советского Союза, который несет основное бремя войны против Германии, происходили переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования - с другой...» По словам Сталина, «Советское Правительство в данном деле видит не недоразумение, а нечто худшее».

В ответе Черчилля говорилось, будто все сводилось к контакту «между одним британским и одним американским офицерами из ставки фельдмаршала Александера и германским генералом по фамилии Вольф по вопросу о возможной капитуляции армии Кессельринга...».

Дальше, словно в насмешку, он писал: «Ваши представители были немедленно приглашены на встречу, которую мы пытались устроить в Италии. Если бы она состоялась и если бы Ваши представители прибыли, то они слышали бы каждое произнесенное слово».

В России на подобные тирады обычно говорят: «Если бы, да кабы, да во рту росли грибы». Давая ложную картину переговоров с Вольфом, Черчилль исходил из того, что Сталин о них ничего толком не знает. Вновь и вновь он недооценивал адресата, его осведомленность, а потому попал в нехорошее положение: его обман был разоблачен. (Тем более что мы теперь знаем об истинных отношениях Черчилля к Советскому Союзу в то время.) Принимая позу оскорбленной невинности, он высказал свое возмущение сталинскими упреками и предположил: «Имеется возможность, что вся эта просьба о переговорах (просьба! - Авт.), с которой обратился германский генерал Вольф, была одной из тех попыток, которые предпринимаются врагом с целью посеять недоверие между союзниками... Если немцы намеревались посеять недоверие между нами, то они на время достигли этого».

Возможно, Черчилль был доволен таким дипломатическим ходом. Мол, Сталин поддался на уловку гитлеровцев. Однако в действительности своей ложью британский премьер вызывал недоверие к себе не на время, а надолго, если не навсегда. Ведь очевидно, что наилучшим ответом западных союзников на попытки врага поссорить их со Сталиным было бы срочное уведомление о переговорах, честное изложение их сути и характера, а также приглашение на них представителя советского командования. Ничего этого сделано не было.

В письме Ф. Рузвельту (копия была направлена Черчиллю) Сталин убедительно обосновал, как он выразился, русскую точку зрения по данному вопросу, простую и ясную: у союзников не должно быть секретов друг от друга при переговорах с врагом. Только так можно исключить взаимное недоверие.

«Я понимаю, - писал Сталин, - что известные плюсы для англо-американских войск имеются в результате сепаратных переговоров... поскольку англо-американские войска получают возможность продвигаться в глубь Германии почти безо всякого сопротивления со стороны немцев, но почему надо было скрывать это от русских и почему не предупредили об этом своих союзников - русских?»

Он привел пример, подтверждающий неадекватное отношение фашистов к своим противникам на Восточном и на Западном фронтах. Этот факт весьма красноречив. Как писал Сталин, немцы «продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то малоизвестную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Мангейм, Кассель. Согласитесь, что такое поведение немцев является более чем странным и непонятным».

Относительно обиженного и возмущенного тона Черчилля, уверявшего, что на него возвели напраслину и его поведение перед Сталиным безупречно, советский лидер счел нужным дать пространное объяснение (что он делал очень редко):

«Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле. Судите сами. В феврале этого года генерал Маршал дал ряд важных сообщений Генеральному Штабу советских войск, где он на основании имеющихся у него данных предупреждал русских, что в марте месяце будут два серьезных контрудара немцев на восточном фронте, из коих один будет направлен из Померании на Торн, а другой - из района Моравска Острова на Лодзь. На деле, однако, оказалось, что главный удар немцев готовился и был осуществлен не в указанных выше районах, а в совершенно другом районе, а именно в районе озера Балатон, юго-западнее Будапешта. Как известно теперь, в этом районе немцы собрали до 35 дивизий, в том числе 11 танковых дивизий. Это был один из самых серьезных ударов за время войны, с такой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избегнуть катастрофы и потом разбить врагов наголову, между прочим потому, что мои информаторы раскрыли, правда с некоторым опозданием, этот план...»

Характерно, что Сталин не обвиняет англичан в преднамеренной дезинформации. Хотя вовсе не исключено, что некоторые из руководителей внешней разведки США или Англии (скажем, тот же Даллес) сознательно предоставили Маршалу ложные сведения, дабы приостановить наступление советских войск. В свете всего того, что нам теперь известно, такое предположение вовсе не выглядит невероятным.

Вряд ли Черчилль не понимал, что его хитрости, касающиеся отношений англо-американцев с гитлеровцами, полностью разгаданы Сталиным. И в польском вопросе ему после нескольких попыток «обыграть» советского вождя пришлось полностью признать свое поражение. Конечно, тут у Сталина было явное преимущество уже потому, что освободила Польшу Красная Армия, в составе которой были и польские части. Однако не это главное.

У Черчилля не осталось никаких сколько-нибудь серьезных доводов против политики Сталина в Польше. Наиболее веский из них: речь идет о граничащем с Советским Союзом государстве, весьма удаленном от Англии и тем более США. В то же время Британии была предоставлена возможность распространить свое влияние на Грецию. И хотя Черчилль не уставал подчеркивать, что представляет интересы «западных демократий», подавление англичанами народного движения в Греции показало, чего стоит подобное специфическое понимание сути демократии.

Вопросы этого рода не были актуальны для США, и потому Рузвельт не считал нужным активно вмешиваться в европейские дела. Но здоровье его быстро ухудшалось, и незадолго до дня По- щ беды, в апреле 1945 года, он умер. С его преемником Трумэном Черчиллю было нетрудно сойтись на антисоветской основе.

Показательна реакция в Берлине на эту смерть. Геббельс, обратившись к астрологии, гороскопам, лихорадочно искал указаний на счастливый поворот судьбы. Звезды предсказывали великий перелом во второй половине апреля. «И вот, - пишет немецкий историк И. Фест, - будучи еще во власти этих параллелей и прогнозов, вернувшийся во время воздушного налета после поездки на фронт Геббельс, поднимаясь при свете пожарища по ступенькам своего министерства пропаганды, узнал, что умер американский президент Рузвельт. «Он был в экстазе», как вспоминал потом один из офицеров, и тут же приказал соединить его с бункером фюрера: «Мой фюрер, я поздравляю Вас, - закричал он в трубку. - Звезды предсказывают, что вторая половина апреля принесет нам переломный момент. Сегодня - пятница, 13 апреля. Это переломный момент!»... В течение нескольких часов в бункере царило шумное праздничное настроение...».

Известно, утопающий хватается и за соломинку. И все-таки Геббельс и Гитлер питали, значит, определенные иллюзии по поводу разлада в стане их врагов. В своем дневнике министр пропаганды и идеолог Третьего Рейха писал:

«Вообще можно констатировать, что великодержавная политика Кремля все больше беспокоит руководящие круги в Лондоне и Вашингтоне. В Лондоне уже заявляют, что если Кремль решит продолжить эту политику, то перед миром откроются ужасные перспективы, которые полностью затмят военные успехи...»

В то же время Геббельс отметил: «Британская политика, которую направляет Черчилль, отличается полной несговорчивостью. Черчилль вбил себе в голову идею о необходимости разрушить германский рейх и уничтожить немецкий народ».

Как видим, хитрые и далеко не всегда честные дипломатические маневры британского премьера в единоборствах со Сталиным во многом были вынужденными. Они определялись тем сложным

положением, в котором он находился. Он ненавидел Германскую империю (как конкурента Британской), был непримиримым врагом Гитлера и вел войну с ним до полной победы. Но один из союзников- И.В. Сталин- был достоин уважения, однако возглавлял страну народной демократии, принципиально отличающейся от буржуазной. Другой союзник - Ф. Рузвельт - при единстве идеологически-классовом оставался сильным конкурентом в борьбе за сферы влияния в мире.

СССР и США были политическими тяжеловесами, в чем им стала уступать Британия. Неудивительно, что Черчиллю приходилось прибегать к «грязным» приемам в политических «играх». Возможно, ему удалось бы добиться большего, при адекватной оценке ума и воли Сталина, к которому он, думается, относился с большим уважением. Да и Сталин, пожалуй, симпатизировал Черчиллю как незаурядной личности. Однако для каждого из них интересы родной державы стояли на первом месте. Единственно, чего никак не желал признавать, несмотря на объективные обстоятельства, Черчилль и где его ждало сильное разочарование: островной Британии уже невозможно главенствовать в континентальной Западной Европе. Вынужденное сближение с США привело к тому, что именно Соединенные Штаты стали укореняться в регионе, легко оттеснив своего партнера. Но для Черчилля и это было предпочтительней, чем влияние здесь ненавистного Советского Союза.

От Потсдама до Фултона

С приближением окончательного разгрома нацистской Германии Черчилль все более утрачивал чувство реальности в своей внешней и внутренней политике. Он вел себя так, словно обладал верховной властью в Англии. Однако далеко не все его действия одобрялись общественностью.

«Черчилль должен уйти». Под таким заголовком вышла в декабре 1944 года статья Герберта Уэллса. Можно вспомнить, что 10 лет назад этот английский писатель и мыслитель беседовал со Сталиным. Тогда он говорил: «В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: Вы и Рузвельт... Я еще не могу оценить то, что сделано в Вашей стране, в которую я прибыл только вчера. Но я видел уже счастливые лица здоровых людей и я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом поразительный». (Сталин ответил: «Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее...»)

Итак, Уэллс писал: «Уинстон Черчилль, ныне являющийся будущим английским фюрером, представляет собой личность с набором авантюристических идей, ограниченных возможностями английской политической жизни. Он никогда не обнаруживал широты мышления или способности к научному подходу, равно как и данных в области литературного творчества. Сейчас он, кажется, совсем потерял голову. Когда английский народ был сыт унижением в связи с неумной политикой находившейся у власти старой консервативной шайки, задиристость Уинстона выдвинула его на первый план. Страна хотела бороться, а он любил драку. Из-за отсутствия лучших оснований он стал символом нашей воли к борьбе. Эта роль уже изжила себя... Черчилль выполнил свою задачу, и уже давно пришло время для того, чтобы он ушел в отставку и почил на лаврах, пока мы не забыли, чем ему обязаны».

Это был очень тревожный звонок, к которому Черчилль не пожелал прислушаться. Да и не до этого ему было. Требовалось вести труднейшую борьбу за ускользающее ведущее место Англии в мировой политике, а значит, и за упрочение собственного авторитета. Но сохранить ни то, ни другое ему не удавалось.

Великая победа Красной Армии, советского народа показала всему миру колоссальную силу коллективизма, коммунистической идеологии, политического курса Сталина, народовластия. Хотя западные пропагандисты не уставали повторять о диктатуре, и даже тирании советского вождя, здравый смысл подсказывал, что шла смертельная война с фашизмом, в которой восторжествовала правда, справедливость.

Впрочем, Черчилль и на это не обращал внимания. Он заявил, что выборы состоятся сразу же после разгрома Германии, не сомневаясь в подавляющем преимуществе партии, которую он возглавлял. 23 мая 1945 года он подал в отставку и образовал переходное правительство.

Проявив чрезмерную самоуверенность, он сразу дал понять, что намерен действовать жестко под угрозой «большевистской опасности», сформировав переходный кабинет только из консерваторов, да еще наиболее «махровых», отвергающих любые социальные преобразования. Он словно не заметил, что за последние годы страна существенно изменилась, большинство ее граждан испытывают симпатию к русскому (советскому) народу.

В предвыборную кампанию он обрушился на лейбористов, обвиняя их в стремлении к тирании, подавлении свобод, установлению социалистического строя и гитлеровского порядка. Договорился

до полной чепухи, запугивая обывателя: «Если лейбористы победят на выборах, в Англии будет гестапо». Один из умных консерваторов дал верный прогноз: «Если он будет продолжать в том же духе, можно считать, что выборы проиграны».

Но консерваторы всемерно прославляли своего лидера, называя его «величайшим государственным деятелем мира», «человеком, который выиграл войну». Он вел себя, действительно, как «отец народа» и вождь. Но то, что было естественно для России, для английских традиций (конституционная монархия!) было чуждо. А все связанное с жизнью собственного народа для Черчилля оставалось непонятным и абсолютно неинтересным. Его жена в ту пору сказала: «Уинстон всегда смотрел на мир как бы в шорах... Он ничего не знает о жизни простых людей. Он никогда не ездил в автобусе и только один раз был в метро». Однако это его ничуть не беспокоило. Он верил в свой триумф.

Отдыхая на французском курорте Андай, он иногда уходил на прогулки с. мольбертом и другими принадлежностями художника, рисуя пейзажи. Настроение у него было безмятежным.

15 июля он прибыл в Берлин на Потсдамскую конференцию глав держав-победительниц. Дипломатические сражения разгорались с новой силой.

Сталин предложил обсудить вопрос о разделе германского флота. СССР готовился стать великой морской державой, и Черчилль усматривал в этом угрозу британским интересам. Сталин спросил прямо:

- Почему господин Черчилль отказывает русским в получении германского флота?

- Я не против,- был ответ, -...этот флот должен быть потоплен или разделен.

- Вы за потопление или раздел?

- Все средства войны - ужасные вещи, - попытался схитрить Черчилль.

- Флот нужно разделить. Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, - спокойно сказал Сталин, - он может потопить свою долю...

Попытки союзников разделить Германию на самостоятельные провинции вызвали возражение Сталина:

- Это предложение мы отвергаем, оно противоестественно: надо не расчленять Германию, а сделать ее демократическим, миролюбивым государством.

Дошла очередь и до наболевшего польского вопроса. Теперь, когда в стране не удалось установить господство лондонского буржуазного правительства, Черчилль совершил полный переворот в

своих взглядах на западные границы Польши. Прежде он настаивал на том, чтобы они продвинулись в сторону Германии, а теперь говорил нечто прямо противоположное. Тем самым он лишний раз доказал, что Польша его интересует лишь как зона британского влияния и форпост капитализма, противостоящий СССР. Дружественная Советскому Союзу Польша автоматически переходила для него в разряд враждебных государств, несмотря на то что никакой угрозы для Англии - ни в политическом, ни в экономическом аспектах - не представляла. Она требовалась ему для последующей «холодной войны».

В стане западных союзников сохранялись немалые противоречия. Англия пыталась преумножить свои заморские владения за счет колоний побежденных стран, в частности итальянских. Трумэн хотел обсудить этот вопрос, а Черчилль категорически был против (мол, что мы захватили - все наше). Высказался и Сталин:

- Из печати, например, известно, что господин Идеи, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? Если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех в зале.) Это очень интересный вопрос.

- Я могу на это ответить, - отозвался Черчилль. - Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна завоевала эти колонии!

Действительно, вместо того, чтобы сражаться с немцами в Европе, англичане предпочли несравненно более легкие, не сопряженные с большими потерями операции по захвату итальянских колоний. Сталин ответил:

- А Берлин взяла Красная Армия. (Смех в зале.)

Во время Потсдамской конференции далеко отсюда, в американской пустыне Нью-Мексико, произошло событие, внесшее коренные изменения в мировую политику. 17 июля Трумэн получил загадочную радиограмму: «Младенцы благополучно родились». Это означало, что прошли успешные испытания атомной бомбы.

Лишь через неделю об этом решено было сообщить Сталину. В перерыве между заседаниями Трумэн, как было заранее условлено с Черчиллем, отвел советского руководителя в сторону и ввел его в курс дела. Черчилль буквально впился взглядом в лицо Сталина, чтобы уловить его реакцию на неприятную для него новость. Обладание «сверхоружием» делало США военным гегемоном в мире.

«Важно было узнать, - писал Черчилль, - какое впечатление это произведет на Сталина... Казалось, что он был в восторге... Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая свершилась, то это сразу было бы заметно... Но на его лице сохранялось веселое и благодушное выражение».

Закончив разговор, Трумэн подошел к Черчиллю и произнес: «Он не задал мне ни одного вопроса».

«Таким образом я убедился, - писал Черчилль, - что в тот момент Сталин не был осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали 400 млн фунтов стерлингов».

Вот уж поистине - на всякого хитреца довольно простоты. Убежденный в своей проницательности Черчилль и на этот раз осрамился. Возможно, Сталин заметил его пристальное внимание к своей особе и нарочито сохранял видимость полнейшего благодушия.

По свидетельству Г.К. Жукова, сразу же после заседания Сталин в его присутствии рассказал Молотову о разговоре с Трумэном.

- Цену себе набивают, - сказал Вячеслав Михайлович.

- Пусть набивают, - усмехнулся Иосиф Виссарионович. - Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым, чтобы они ускорили работу.

Трудно усомниться в том, что Сталин не только знал, кто возглавляет советский атомный проект, но и был достаточно хорошо осведомлен о сути этих исследований (в отличие от Черчилля, которому, как известно, не давались точные науки). В СССР изучение урана и радия началось по инициативе академика В.И. Вернадского. Благодаря ему и его ученику и другу академику А.Е. Ферсману были открыты месторождения радиоактивного сырья и начата их разработка. Без этого, конечно же, никакие достижения физиков, химиков и технологов не помогли бы создать атомную бомбу. Еще в 1940 году в СССР начались исследования, имеющие целью практическое использование атомной энергии прежде всего в мирных целях (именно поэтому в нашей стране была сооружена первая в мире АЭС). А осенью того же года В.И. Вернадский получил из США от сына Георгия, известного специалиста по русской истории, письмо со статьей журналиста У. Лоуренса, в которой говорилось, что в Германии ведутся работы по созданию «сверхбомбы».

Кстати заметим, что принято считать, будто впервые упомянул об атомной бомбе А. Белый в поэме «Первое свидание» в 1921 году:

Мир - рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшею бомбой...

Однако значительно раньше, в 1914 году, Герберт Уэллс в повести «Освобожденный мир» дал описание «атомических бомб». Правда, их строение и принцип действия знаменитый фантаст описал весьма условно и наивно; мол, они способны разрываться «бесконечное число раз» и начинены радиоактивным «каролинумом». Но главное, что уже тогда возникла мысль о «сверхбомбе», и одним из первых ученых, кто в тот же год высказал эту мысль, был В.И. Вернадский...

Итак, Сталин многое знал об атомной бомбе, и об этом не догадывались его коварные союзники. Еще весной 1942 года ему о соответствующих работах, которые ведутся за рубежом, доложил Л.П. Берия, а раньше сообщил молодой физик Г.Н. Флеров. В Государственном Комитете Обороны тогда же был обсужден вопрос об организации научного коллектива с целью создания атомного оружия. Сталин выслушал выступающих, походил по кабинету в раздумье (положение на фронте было тревожное) и произнес:

- Надо делать.

...25 января 1946 года Сталин час обсуждал с И.В. Курчатовым не только работы над атомной бомбой, но и развитие науки в нашей стране. Но это уже - другая тема.

Итак, «атомный шантаж», на который очень рассчитывал Черчилль в Потсдаме, не удался. Сталин сделал вид, что не понял, какой грозный козырь получили в свои руки американцы. Когда в августе 1945 года они испепелили два японских мирных города, в считанные минуты уничтожив около 200 тысяч человек, это уже было косвенным предупреждением для Советского Союза.

К тому времени у Черчилля настали черные дни. Прошло голосование в Англии, 26 июля должны были объявить его результаты, и к этому дню он вылетел из Потсдама в Лондон, уверенный в своей победе и в скором возвращении на конференцию. Он распорядился, чтобы в день триумфа в его лондонской квартире был устроен праздничный обед.

Его желание было исполнено, обед состоялся, но настроение присутствующих было похоронное: консерваторы с треском провалились на выборах, и даже большинство солдат не поддержало своего премьера, считавшего себя выдающимся военным лидером. За праздничным столом он сидел подавленный, не в состоянии говорить (а уж он-то любил и умел произносить многословные речи), а его дочери не скрывали слез.

Правительству лейбористов досталось незавидное наследство: послевоенная разруха, начало распада Британской империи (целый ряд входивших в нее стран добились независимости), необходимость предоставить работу огромному числу демобилизованных военных... В то же время многие влиятельные круги, связанные с производством вооружения, были заинтересованы в сохранении напряженности, запугивании своих граждан мнимой советской угрозой.

Зимой 1945-1946 годов Черчилль провел в США, где встречался с Трумэном и другими деятелями, вырабатывая единую политику двух стран. Вместе с президентом он прибыл в город Фултон (штат Миссури), где 5 марта произнес программную речь. Она была вызвана объективными причинами: значительным укреплением авторитета в мире СССР, всемирной славой Сталина, увеличением числа социалистических государств и освобождением колониальных стран.

Но были и субъективные причины, чтобы веско заявить о себе. Низведенный с высокого поста Черчилль получил страшный удар по своему честолюбию. Не исключено, что он, так любящий почести и всю жизнь стремившийся к вершинам власти, завидовал Сталину. Бывший премьер захотел выйти на ведущее место в мировой политике за счет резкого обострения отношений США и Англии с Советским Союзом. Провозглашая такой курс, он становился неофициальным лидером «западного мира», капиталистических англоязычных держав.

Ради своих целей он постарался реанимировать нацистскую идею, доказавшую свою эффективность в гитлеровской Германии. Он предложил создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке», но вовсе не для культурного сотрудничества, а для создания объединенных англо-американских вооруженных сил. Он указал и общего врага - СССР. «Наша старая доктрина равновесия сил, - сказал он, - является несостоятельной. Мы не можем позволить себе полагаться на незначительный перевес в силах».

Каждому, кто знаком с военной стратегией, прекрасно известно, что небольшой перевес в силах гарантирует успешную оборону, тогда как для наступательных действий требуется значительное преимущество. Следовательно, именно такие действия он имел в виду.

«Взаимопонимание с Россией», по его словам, должно «поддерживаться всей силой стран, говорящих на английском языке, и всеми их связями». Причем этого надо достичь незамедлительно, в 1946 году. А для полной ясности Черчилль добавил: «Судя по моим встречам с русскими, я уверен, что они больше всего восхищаются силой».

Переводя такие немудреные иносказания на простой язык, получается: пришла пора говорить со Сталиным с позиции силы; он вынужден будет пойти на уступки, в противном случае получит убийственные удары атомными бомбами. (Как стало известно позже, подобные удары по СССР нашими «союзниками» планировались.) И это после того, как еще недавно он возносил здравицы в честь Сталина и называл себя его верным другом!

Черчилль провозгласил полный разрыв со странами, входящими в социалистическую систему: «От Штеттина на Балтийском море до Триеста на Адриатике, через всю Европу опустился железный занавес».

За последнюю четверть века антисоветчики, рассчитывая - небезосновательно - на слабую память или неосведомленность граждан стран социализма, вели свою пропаганду так, чтобы создать впечатление, будто железный занавес - злодейское творение Сталина, стремившегося разорвать связи между европейскими странами и не допустить своих «темных рабов» в благословенный «буржуазный рай».)

Очень знаменательно, что столь сильное образное выражение - «железный занавес» - Черчилль не изобрел, а «позаимствовал» или, грубо говоря, украл у известного журналиста и политического деятеля... Йозефа Геббельса. Почти ровно за год до фултонской речи бывшего британского премьера тогда еще действующий министр пропаганды Третьего Рейха в статье «За железным занавесом» дважды упомянул о такой преграде, отделяющей Германию от России.

Впрочем, и Геббельс был не оригинален. Хотя он, возможно, и не знал, что еще в 1914 году бельгийская королева Елизавета употребила тот же образ, говоря о наступающих на ее страну немецких войсках. Но и через несколько лет после этого британский посол в Берлине тоже упомянул о железном занавесе. (А вообще термин пришел в публицистику из театральной сферы: в прямом смысле железный занавес отделяет в противоположных целях сцену от зрительного зала; впервые был применен во Франции в конце XVIII в.)

Так или иначе, а с 1946 года понятие «железный занавес» прочно вошло в политический лексикон и крепко было вбито в головы обывателей. В действительности никакой подобной непробиваемой преграды между капиталистическими и социалистическими странами не существовало. Если бы Черчилль полагал, что инициатором изоляционной политики будет Сталин, надо было бы подождать, пока это не произойдет, и обвинить его в разжигании вражды между народами. Однако Черчилль торопился обострять отношения с Советским Союзом, потому что рассчитывал на значительное военное превосходство англо-американских войск, обладающих атомным оружием, думая, что Россия в ближайшее десятилетие наверняка не создаст «сверхбомбу». В разговоре со своим врачом Мораном он высказал предположение, что новая война может начаться в ближайшие годы или даже в начале 1947 года. (Теперь известно, что подобные планы разрабатывались в Англии и США.)

Ответ Сталина на фултонский вызов последовал не сразу. 13 марта 1946 года в газете «Правда» было опубликовано интервью с ним. Приведем некоторые его высказывания. Прежде всего он отметил, что цель фултонской речи - «посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество».

Конечно, возникает вопрос: а зачем это нужно? У Черчилля был свой личный интерес: стать во главе антикоммунизма, сплотить вокруг себя влиятельных деятелей ведущих капиталистических держав, выступить как мировой лидер, вновь взлететь к вершинам политической власти. Им во многом руководило уязвленное самолюбие. Но замыслы его шли дальше, о чем и сказал Сталин:

«По сути дела г. Черчилль стоит теперь на позиции поджигателя войны. И г. Черчилль здесь не одинок, - у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки» (намек, в частности, на Трумэна).

Возникает вопрос: почему честолюбивый Черчилль решился на такой отчаянный шаг: призывать к новой войне? Откуда вдруг теперь, после того, как он, возможно, искренне выказывал свое расположение к Сталину и восхищался русским народом, вдруг, словно вернувшись в далекое прошлое, проникся столь злобной ненавистью к СССР, словно еще недавно не называл себя другом этой державы? Нагнетание военной истерии - преступление, побуждение к массовым убийствам, а применение атомных бомб - это уничтожение миллионов мирных жителей! Почему человек, называющий себя защитником демократии, решился на такое?

Прежде всего потому, что в его понимании «демократия» - это власть богатых, знатных, «избранных», а вовсе не народных масс и их защитников. Кроме того, он стремился вернуть Британии утрачиваемый ею статус сверхдержавы путем уничтожения главного конкурента (США уже были недосягаемыми, да и нужна была их поддержка) - Советского Союза. Наконец, что особенно важно подчеркнуть: он убедился в растущем могуществе СССР и привлекательности для большинства трудящихся, особенно в слаборазвитых странах, идей социализма и коммунизма. Огромная духовная сила советской идеологии, подтвержденная невиданными победами в труде и войне, внушала страшные опасения маститому представителю буржуазного мира.

Кому-то из нынешних российских идеологов антисоветизма подобное заключение может показаться странным или даже нелепым: ведь в конце XX века рухнул СССР, а вовсе не США, например. Разве это не показатель его слабости?

Да, отчасти так оно и есть. Когда предатели народа способны пролезть (точнее - проползти) к вершинам власти в стране и совершить государственный переворот, оболванивая значительную часть населения, это свидетельствует о каких-то серьезных дефектах политико-государственного устройства. Тем более что со времен хрущевизма восторжествовало единовластие номенклатуры КПСС, было опорочено имя Сталина и совершено немало других акций, подрывающих основы государственности и духовного единства советского народа.

Однако пора бы осознать и то, что «холодная война» для того и была развернута Западом, чтобы подавить и уничтожить сильного конкурента на мировой арене. Иначе зачем бы вести нацеленную, полувековую непримиримую идеологическую войну, затрачивая на нее десятки (если не сотни) миллиардов долларов? Почему бы не согласиться на мирное соревнование двух систем, в котором рано или поздно победил бы сильнейший? Зачем вести войну на уничтожение, с немалыми потерями для себя, если противник и без того обречен на скорое вымирание, ослабнет, безнадежно отстанет и сам по себе зачахнет?

Ни Черчилль, ни другие солидные политики, так же как серьезные западные экономисты, не верили в такое развитие событий. Им было ясно, что социалистический строй имеет решающие преимущества перед капиталистическим по многим параметрам; что он предпочтителен для народа, хотя и очень плох для тех, кто стремится к максимальному личному обогащению, к изобилию материальных благ для себя.

(В 1975 году авторитетнейшие эксперты ООН дали прогноз хода мировой экономики до 2000 года, в котором предвиделось ускоренное развитие именно стран социализма, что, пожалуй, заставило западных политиков напрячь все силы для подавления и расчленения этих стран. Нынешние колоссальные успехи Народного Китая доказывают верность давних прогнозов, а страшный упадок

и деградация капиталистической России - гибельность для нее отречения от идеалов коммунизма.)

В открытом ответе Черчиллю Сталин подчеркнул глубокую безнравственность основных положений фултонской речи:

«Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы мира...

По сути дела г. Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, - в противном случае неизбежна война.

Но нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством Черчиллей. Вполне вероятно поэтому, что нации, не говорящие на английском языке и составляющие вместе с тем громадное большинство населения мира, не согласятся пойти в новое рабство.

Трагедия г. Черчилля состоит в том, что он, как закоренелый тори, не понимает этой простой и очевидной истины».

Иосиф Виссарионович прав. Он вскрыл слабое звено в рассуждениях Черчилля. Попытка противопоставить англо-американцев всему остальному мира могла, конечно, возбудить в определенных кругах этих стран сильные националистические чувства. Но у большинства населения не только мира, но и США с Англией ничего подобного не могло быть уже потому, что только что завершилась победой война против нацистской Германии и такой же хищной и по-своему нацистской Японии. Идея расового превосходства была дискредитирована. При этом проявилось прежде всего духовное превосходство именно России-СССР.

«Г-н Черчилль, - продолжал Сталин, - утверждает, что «Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София - все эти знаменитые города и население в их районах находятся в советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы. Г-н Черчилль квалифицирует все это, как не имеющие границ «экспансионистские тенденции» Советского Союза,

Не требуется особого труда, чтобы показать, что г. Черчилль грубо и беспардонно клевещет здесь как на Москву, так и на поименованные соседние с СССР государства». И Сталин приводит такие доказательства, подчеркивая вопиющую нелепость ссылок британца на Берлин и Вену, где в Союзных Контрольных Советах из представителей четырех государств западные партнеры СССР имеют 3/4 голосов «Советский Союз потерял людьми в несколько раз больше, чем Англия и Соединенные Штаты Америки, вместе взятые, - напомнил Сталин. - Возможно, что кое-где склонны предать забвению эти колоссальные жертвы советского народа, обеспечивших освобождение Европы от гитлеровского ига. Но Советский Союз не может забыть о них. Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу? Как можно, не сойдя с ума, квалифицировать эти мирные стремления Советского Союза, как экспансионистские тенденции нашего государства?»

Может показаться, что ссылка на безумие оппонента - грубость и бестактность. Однако надо признать, что с Черчиллем после поражения на выборах консерваторов, которых он возглавлял, произошли какие-то серьезные психические перемены (да и возраст сказывался). Он позволил себе выпады и обвинения в адрес СССР, который после победоносной войны добился лишь незначительных территориальных приобретений (напомним, что царская Россия владела Финляндией и Польшей). Цинизм и низость таких обвинений особенно очевидны, ибо говорит полномочный представитель одной из наиболее хищных держав, поработившей многие народы, имеющей колонии - самой настоящей имперской страны, экспансия которой распространилась на все обитаемые континенты!

Многие, если не все, антисоветчики называли и продолжают называть СССР «империей» (наиболее подлые из них, подпевалы Рейгана и Тэтчер - еще и «империей зла»). Это - правдоподобная ложь, рассчитанная на непритязательную публику. Ведь империя предполагает существование метрополии, гегемона и полностью подчиненных ее правлению колоний. Так было испокон веков. Причем метрополия, «имперская нация», имели во всем преимущества перед покоренными странами и народами.

Имела Россия какие-то привилегии в сравнении, скажем, с Эстонией или Грузией? Разве вели себя русские как оккупанты во всех республиках СССР? Разве эстонец или грузин не были полноправными гражданами в пределах огромной РСФСР? Не секрет, что те же грузины, эстонцы, латыши, евреи, украинцы в большинстве своем жили богаче русских. «Привилегии» у русских

были - больше других - на фронте, - отдать свою жизнь за Родину. Да еще одно совершенно бесспорно: приоритет русской культуры - одной из величайших в мире. При этом, в отличие от настоящих имперских народов Запада, русские не подавляли, а тем более, не уничтожали «инородцев»; национальная политика в СССР, руководимая Сталиным еще со времен Ленина, была наиболее человечной для той эпохи.

Нынешние лукавые «гуманисты» любят ссылаться на «репрессированные народы», умалчивая, за что их подвергли наказанию и чем это для них обернулось. Правда в том, что многие представители этих народов с приходом фашистов убивали десятки тысяч русских, евреев, коммунистов, партизан. Отыскать среди них преступников было практически невозможно из-за круговой поруки, а ссылать и расстреливать большинство мужчин - как поступили бы в подобных случаях немцы, англичане, американцы - было равносильно геноциду. Переселенные народы за время войны и после нее значительно, порой втрое увеличились в числе, тогда как отчаянно воевавшие белорусы понесли колоссальный урон. Даже во время переселения, несмотря на суровые, тяжелейшие условия, потери среди них, как свидетельствуют имеющиеся документы, были небольшими.

Итак, Черчилль из-за личных непомерных амбиций и ради сохранения величия Британской империи развязал «холодную войну» против СССР и стран социализма. Сталин ответил ему резко, воздав по справедливости. Былые личные симпатии двух политиков испарились при изменении международной обстановки. Предательская роль при этом выпала на долю Черчилля. А Сталин органически не терпел изменников, двурушников, нарушителей соглашений.

Последний из «Большой тройки»

Лето 1946 года принесло Уинстону Черчиллю большое разочарование. 1 августа вступил в силу утвержденный конгрессом США акт Макмагона, запрещающий передавать атомные секреты другим странам. Американцы решили держать в своих руках «сверхоружие». Теперь уже Черчиллю не приходилось надеяться на то, что именно он сможет диктовать Сталину свою волю.

19 сентября, после отдыха на берегу Женевского озера в Швейцарии, Черчилль выступил в Цюрихском университете. Ему причлось продумать новую стратегию в «политических играх». Судя по всему, он учел замечания Сталина, потому завел речь не об англо-американском, а о европейском единстве. Он задал риторический вопрос:

- Почему не должна существовать европейская группа, которая дала бы чувство повышенного патриотизма и общего гражданства обезумевшим народам этого бурлящего и мощного континента?

Пожалуй, докладчик плоховато изучал географию или основательно ее подзабыл. Имея в виду Западную и Центральную Европу, он не учел, что существует еще и Восточная, но все это вместе - часть света, тогда как континентом является Евразия. Но не это главное. Теперь публике предлагалась новая геополитическая идея. Разочаровавшись в американском партнере, желающем играть роль «Большого брата» с атомной дубинкой, Черчилль решил доказать центральное место Англии в новом послевоенном мире.

По его идее, существют три сферы: Британская империя со всеми входящими в нее странами; англоязычные страны; объединенная Европа. Единственное государство, входящее во все эти сферы - Англия, она же имеет возможность объединить их.

Напрашивается вопрос: ради чего должно возникнуть это объединение? Для экономического, торгового, культурного, научно-технического сотрудничества самых разных государств не было никаких серьезных преград. Более того, Сталин не раз высказывал свое желание крепить такое сотрудничество социалистических и капиталистических стран. Не он предложил опустить между ними железный занавес.

Следовательно, у Черчилля речь шла о военном противостоянии. Возникает вопрос: неужели бывший враг Советской России, затем - по необходимости - ставший другом Сталина, действительно повредился рассудком из-за поражения тори настолько, что возжаждал новой, еще более разрушительной войны, когда еще не зажили рапы от недавней?

Такое предположение, конечно же, слишком наивно. Народы Англии и США не пошли бы на подобную авантюру. Да и Черчиллю для его целей достаточно было подогревать и будоражить общественное мнение угрозой войны. Никаких явных призывов к «крестовому походу» против советской власти он не допускал. Даже враждебную к ней фултонскую свою речь начал словами: «Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина».

Какие же цели преследовал Черчилль, нагнетая военную истерию? Прежде всего он заручался поддержкой влиятельных милитаристских кругов, заинтересованных в гонке вооружения, приносящей им огромные выгоды. Впрочем, на эту тему исчерпывающее объяснение дал Сталин 17 сентября 1946 года, отвечая на вопросы корреспондента английской газеты «Санди Тайме»:

«О «новой войне» шумят теперь главным образом военно-политические разведчики и их немногочисленные сторонники из рядов гражданских чинов. Им нужен этот шум хотя бы для того, чтобы: а) запугать призраком войны некоторых наивных политиков из рядов их контрагентов и помочь таким образом своим правительствам вырвать у контрагентов побольше уступок; б) затруднить на некоторое время сокращение военных бюджетов в своих странах; в) затормозить демобилизацию войск и предотвратить таким образом быстрый рост безработицы в своих странах.

Нужно строго различать шумиху о «новой войне», которая ведется теперь, и реальную опасность «новой войны», которая не существует в настоящее время».

Он сказал, что безусловно верит в возможность дружественного и длительного сотрудничества Советского Союза и западных буржуазных демократий, несмотря на существование идеологических разногласий, и в «дружественное соревнование» между двумя системами (к этому призывал крупный политический деятель США Генри Уоллес).

На вопрос об угрозе атомного нападения Сталин ответил: «Я не считаю атомную бомбу такой серьезной силой, какой склонны считать ее некоторые политические деятели. Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных, но они не могут решать судьбы войны... Конечно, монопольное владение секретом атомной бомбы создает угрозу, но против этого существует, по крайней мере, два средства: а) монопольное владение атомной бомбой не может продолжаться долго; б) применение атомной бомбы будет запрещено...»

Советский вождь не счел нужным упоминать имя Черчилля, но отвечал, судя по всему, с учетом выступлений этого деятеля, временно вынужденного освободить кресло премьер-министра (кстати, в своем избирательном округе он добился безоговорочной победы, так что его личный авторитет оставался высоким).

И через шесть лет он вновь одержал победу, вернувшись на Даунинг стрит, 10. Но 1951 год не был похож на 1940-й. Англия при лейбористском правительстве - и во многом по независящим от него причинам - стала зависимой от США намного больше, чем в годы войны. 77-летний Черчилль решил покончить с этим национальным унижением.

С первых же дней своего нового премьерства он заставил Вашингтон беспокоиться. На английского таксиста напал пьяный военнослужащий с одной из американских баз в Англии. Таксист оказался бывшим фронтовиком. Он не только дал отпор своему англоязычному собрату, но и скрутил его, доставив в полицию. По настоянию Черчилля этого шофера наградили за такие вовсе не боевые заслуги военной медалью.

Белый Дом ждали еще большие неприятности от беспокойного старика. Черчилль полагал, что независимость и мировой авторитет Англии могут быть обеспечены только при условии обладания ею атомным оружием, доступ к которому для нее был перекрыт американцами. В конце концов Англия успешно испытала это оружие, хотя это мало сказалось на ее положении в мировой «табели о рангах», где доминировали США и СССР.

Англо-американские противоречия не прошли незамеченными Сталиным. Он постарался наладить хорошие отношения с США, о чем можно заключить по его высказываниям в целом ряде интервью и бесед.

Выступая на XIX, последнем сталинском съезде партии советские руководящие деятели, отражая мнение Сталина, часто подчеркивали необходимость использовать противоречия между капиталистическими странами в интересах СССР. К сожалению, этого не удалось сделать ни хрущевской, ни отчасти и брежневской дипломатии.

В начале марта 1953 года И.В. Сталин тяжело заболел. Черчилль позвонил советскому послу в Англии А.А. Громыко и попросил регулярно информировать его о состоянии здоровья руководителя

СССР.

После смерти советского вождя Черчилль остался единственным из «Большой тройки», что придавало ему дополнительный вес на международной арене. Используя это, он инициировал созыв совещания руководителей великих держав на высшем уровне. Оно состоялось вскоре. Но уже без Черчилля. Он ушел в отставку в начала 1955 года. Ему шел 81-й год. Его агрессивные выступления как «поджигателя войны» объяснялись вовсе не воинственностью, а политическим расчетом, о чем ясно и, как показали последующие события, справедливо говорил Сталин.

Хрущев и пока еще верный ему Булганин нанесли в 1956 году визит в Англию. На приеме в советском посольстве в Лондоне состоялась беседа нового лидера СССР с Черчиллем.

«Вы задумали большое дело, господин Хрущев, - сказал умудренный жизненным опытом старик, - но учтите, что нельзя одолеть расстояния между двумя берегами в два прыжка!»

Сказано было остроумно и верно, но впустую. Хрущев не знал даже, на какой берег собирался прыгать (он предпочитал прыжки на месте, порой совершенно нелепые и непродуманные, типа культивации повсюду кукурузы и освоения целины, порой губительные для идеологии и морального состояния советского народа, - типа ложных цифр жертв сталинских репрессий, осуждения культа личности - не собственной, конечно - и переименования Сталинграда, что было кощунством по отношению к тем, кто пал, защищая город с таким именем).

В 1959 году состоялось торжественное заседание Палаты общин Великобритании, посвященное 80-летию И.В. Сталина. На заседании с речью выступил Черчилль. Она очень часто цитировалась в левых и патриотических изданиях и не только в них. Поэтому мы не будем приводить ее целиком. Но возьмем на себя смелость утверждать, что антисталинская кампания задевала Черчилля лично.

Человек, которого он часто называл своим близким боевым товарищем по Второй мировой войне, был объявлен бездарным полководцем, мучителем и убийцей, обуянным манией преследования и ненасытной жаждой власти. Это наносило удар по гордости и самолюбию незаурядного политического деятеля Великобритании, выставляя его или одураченным простачком, или бесстыдным лицемером. Однако ни тем, ни другим он не был, хотя бывал порой одураченным (редко) и вынужден был лицемерить (частенько). Традиции западных демократий допускают возможность лжи, облеченной в покров правды. Вот и Черчилль о том же выразился красиво: «Правда настолько драгоценна, что ее должен сопровождать эскорт из лжи».

...Черчилль умер в 1965 году в возрасте 90 лет. Он заранее, до деталей проработал и описал всю церемонию своих похорон (она была не слишком пышной). А через двадцать лет к власти в СССР пришел Горбачев, началась чудовищная перестройка. И сбылись пророческие слова И.В. Сталина: «Время героев и гениев кончается, наступает время дураков и предателей».

Вряд ли можно счесть Уинстона Черчилля героем и гением, но безусловно он был выдающимся государственным деятелем. В дипломатических поединках со Сталиным он очень часто- по крайней мере, по нашему мнению, - оказывался в проигрыше. Просто противник был слишком сильным. Или, возможно, на стороне противника обычно, если не всегда, была правда (и без эскорта лжи). Об этом человеке Черчилль высказывался не раз. Приведем фрагмент его выступления 8 сентября 1942 года в Палате общин, после личного знакомства с Иосифом Виссарионовичем:

«Для России большое счастье, что в час ее страданий во главе ее стоит этот великий твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которые ему приходится жить. Он является человеком не-истощимого мужества и силы воли, простым человеком, непосредственным и даже резким в разговоре, что я, как человек, выросший в Палате общин, не могу не оценить, в особенности когда я могу в известной мере сказать это и о себе. Прежде всего Сталин является человеком с тем спасительным чувством юмора, который имеет исключительное значение для всех людей и для всех наций, и в особенности для великих людей и для великих вождей. Сталин произвел на меня также впечатление человека, обладающего глубокой хладнокровной мудростью, с полным отсутствием иллюзий какого-либо рода...

Одно совершенно очевидно - это непоколебимая решимость России бороться с гитлеризмом до конца, до его окончательного разгрома. Сталин сказал мне, что русский народ является по природе своей миролюбивым народом, но что дикие зверства, совершенные против этого народа, вызвали в нем такую ярость и возмущение, что его характер изменился».

В тот же год другой английский видный политик, член военного кабинета лорд Уильям Бивербрук высказался на ту же тему. Его слова хочется привести для того, чтобы нынешний читатель, которого многие годы обрабатывали в антисталинском и антисоветском духе, обдумал свидетельство умного и честного человека, не имевшего никаких оснований восхвалять советского вождя:

«Коммунизм при Сталине завоевал аплодисменты и восхищение всех западных наций. Коммунизм при Сталине дал нам примеры патриотизма, которым трудно найти аналоги в истории. Коммунизм при Сталине дал миру лучших генералов. Преследование национальностей? Совсем нет. Евреи живут там так же, как и все остальные. Политические репрессии? Да, конечно. Но теперь уже ясно, что те, кого расстреливали, предали бы Россию немцам».

Конечно, не все так просто, однако суть дела изложена достаточно верно.

Черчилль в 1959 году, отдавая должное великим сталинским достижениям, называл его диктатором. С таким определением можно согласиться лишь отчасти. Скажем, в отношениях с руководителями других государств, с тем же Черчиллем, Сталин если и диктовал свою волю, то лишь в интересах СССР и отстаивая правое дело с предельной честностью.

Был ли Сталин диктатором для русского народа? Тоже нельзя это утверждать без серьезных оговорок. Он слишком много трудился и слишком мало заботился о себе и личном благе. Диктаторы упиваются собственной властью, любят выставлять свою персону напоказ. В этом отношении диктаторские наклонности у Черчилля

более, пожалуй, очевидны, чем у Сталина. Другое дело, что государственное устройство и традиции Англии не допускали возможности даже таким лидерам, как Черчилль, становиться полноправными диктаторами.

Приведенная выше характеристика Сталина, данная Черчиллем, лишена политизации, является свидетельством «из первых рук» и очень точна. При этом проницательно отмечено, что личные качества Сталина полностью отвечали тем задачам, которые требовалось ему решать в труднейшие для Советского Союза времена.