ЗАКЛЯТЫЙ ДРУГ
Наткнуться на забытый сейф Свердлова помог Ежову совершенно нелепый случай.
Охрану Кремля осуществлял Отдельный полк специального назначения. Служили в нем красноармейцы, прошедшие строгий отбор. Внимание обращалось и на физические данные, и на социальное происхождение. Кремлевский полк заменил прежние гвардейские части, составлявшие военную опору царского трона.
Узнав о происшествии в этом полку, Ежов поспешил приехать в Кремль.
Отделение красноармейцев во главе со старшиной получило задание перетаскать из подвалов в Георгиевский зал громадные дубовые столы — готовился правительственный банкет по случаю Первомайских праздников. Подвал Большого Кремлевского дворца был завален разнообразной рухлядью. Внимание красноармейцев привлек роскошный гроб, обитый красным бархатом. Старик, служащий склада, рассказал, что в этом гробу лежал Ленин в Колонном зале. Молодые ребята прекратили работу, с интересом рассматривая историческую реликвию. Одного из них вдруг осенило:
— Парни, дайте полежать. Приеду домой — никто не поверит, что я лежал в одном гробу с самим Лениным!
Красноармейцы уложили товарища в гроб, накрыли тяжелой бархатной крышкой и со смехом навалили сверху два тяжелых дубовых стола. О любителе сильных ощущений они вспомнили, когда очередь дошла до этих последних столов. Подняли крышку гроба — и всех прострелило страхом: красноармеец лежал без сознания, словно мертвец. Его потащили наверх, на свежий воздух. Старшина, осознав свою ответственность, приказал делать «покойнику» искусственное дыхание. Парень, слава Богу, ожил, а старшина побежал докладывать о происшествии.
Ежов, спустившись в подвал, заинтересованно обошел вокруг бархатного гроба. Старик, служитель склада, почтительно ждал распоряжений. И тут взгляд Ежова упал на мощный куб стали, валявшийся у стены. Старик с готовностью пояснил, что это сейф из кабинета первого председателя ВЦИКа.
Как и предполагал Ежов, первому председателю ВЦИКа было что скрывать. Сейф оказался хранителем сокровищ.
В протоколе зафиксировано:
золотые монеты старинной чеканки — 108 525 рублей;
705 изделий из золота и платины с бриллиантами;
7 заграничных паспортов на всю свою родню (один почему-то выписан на имя княгини Барятинской).
Иосиф Виссарионович, прочитав протокол, долго сидел с убитым видом. Перед его глазами, как живая, стояла губастенькая мордочка с пенсне, сплошь покрытая неряшливой растительностью. И слишком-многое возникло в памяти... Содержимое тайника наложило последний штрих на облик этого хладнокровного безжалостного палача, сумевшего за 15 месяцев своего владычества залить несчастную Россию кровью.
Всейфе Свердлова на самой нижней полочке хранилась пачечка бумаг казенного вида. Их едва не выкинули (настолько велико оказалось впечатление от обнаруженных сокровищ). Бумажки же, когда разобрались, представляли ценность едва ли не большую, нежели все драгоценности сейфа — они хранили главный секрет советской власти.
Казенная пачечка состояла из телеграфных бланков. Их было два вида: переговоров международных и переговоров внутренних. В тех и других речь шла о судьбе царской семьи. Екатеринбургский губсовет (Голощекин, Белобородое, Юровский, Войков) запрашивал ВЦИК в Москве, требуя срочных указаний, как поступить с детьми Николая II. Судьба самого царя была решена бесповоротно, однако рас-стрельщиков смущала необходимость убивать также и его детей: царевен и царевича. Председатель ВЦИКа Свердлов не взял на себя такой ответственности и запросил Нью-Йорк. Ему ответил Якоб Шифф. Банкир строго указал, что любой гуманизм в данном случае недопустим, требуется кровь не одного царя, а в с е й семьи! Днем 16 июля 1918 года, когда власти Екатеринбурга готовились убегать из города, из Москвы от Свердлова была получена американская директива о безжалостной расправе с семьей последнего православного царя России.
Судьбы Сталина и Свердлова переплелись, и довольно крепко, благодаря мерзавцу Малиновскому: он их одновременно «сдал» охранке после Пражской конференции, где они, все трое, в том числе и Малиновский, стали членами Центрального Комитета большевистской партии. Малиновский остался на воле продолжать свою гнусную деятельность, Сталин со Свердловым отправились в далекую, слишком далекую ссылку в Туруханский край, к устью Енисея, за Полярный круг, откуда еще никто не убегал.
Для проживания обоим ссыльным была назначена Курейка, небольшая деревушка, по местному станок.
Сговорившись, Сталин и Свердлов сняли угол в избушке бабы Пузырихи. Муж ее утонул в Енисее. У Пузырихи осталось двое мальчишек. Она держала коровенку и промышляла рыбной ловлей. Это была угрюмая чалдонка с выдубленным лицом и с руками, как у мужика. Жилось ей трудно.
На первых порах оба ссыльных обживались и приглядывались один к другому. Оказаться вдвоем в этом ледяном краю да еще с товарищем, большевиком — неслыханная удача: есть с кем словом перемолвиться.
Первое лето ссылки прошло довольно сносно. От тоскливого безделья спасал рыбный промысел. Делались запасы на долгую зиму. Нестерпимо стало осенью, когда над заброшенной Курейкой в блеклом северном небе потянулись вереницы перелетных гусей. Птицы улетали на юг, к теплу, люди оставались на своих постылых местах, их лица уже ощущали стылое дыхание Карского моря, гнилого, забитого льдами водоема, где для всего материка портилась погода. Приближалась долгая полярная ночь.
В Курейке никогда и ничего не происходило, разве что на Енисее перевернется лодка с рыбаком. Зимой не доходили никакие вести с материка. Свистела пурга в непроглядной ночи, несокрушимой глыбой над материком стояла стужа Ледовитого океана. Свердлов постоянно кашлял, его легкие страдали от колючего морозного воздуха.
Известие о большой войне в Европе взволновало ссыльных. Оба не сомневались, что Россия потерпит поражение. Следовательно, самодержавие падет, царя не станет, и свершится то, о чем мечталось, — Революция.
Несколько раз разговор заходил о Малиновском. Его поведение казалось слишком подозрительным. Иосиф Виссарионович вспомнил, что Малиновский в день ареста буквально затащил его на молодежный вечер в помещение Калашниковой биржи. Уже к концу вечера Сталин заметил за собою слежку. Охранка откуда-то узнала, что он, член ЦК большевистской партии, находится здесь. Боясь, что скрыться не удастся, Иосиф Виссарионович успел найти Т. Словатинскую, исполняющую обязанности связной, и сообщил ей о своих подозрениях.
Примерно такие же подозрения имелись и у Свердлова. Он не сомневался, что Малиновский работает на охранку.
— Польская дрянь! — выругался он, презрительно скривив свои чересчур спелые губы, выпирающие из кудлатой растительности вокруг рта.
Свердлов с раздражением говорил о странном поведении Ленина, упорно защищавшего прохвоста Малиновского. «Старик» считал этого человека образцом передового пролетария, типа Павла Власова из романа Максима Горького «Мать». Благодаря постоянной ленинской поддержке, Малиновский возглавил Русское бюро и депутатскую фракцию в Государственной Думе.
Свердлов оказался тяжелым человеком в общежитии. Он раздражался от любой мелочи в быту. Его выводили из себя настырные ребятишки, бессмысленное снование Пузырихи по кухне, простуженный теленок и особенно слабенький котенок, постоянно лезущий на колени или на постель.
Одно время он взял тон сообщника и пытался выведать у Сталина, нет ли у него еврейской крови. После этого, разочарованный, он стал называть Сталина «ваше преподобие», имея в виду его учебу в семинарии. Иосиф Виссарионович терпел несколько дней, а потом резким замечанием прекратил потеху. Свердлов оскорбился, он был чудовищно самовлюблен. Несколько дней прожили в испорченных отношениях.
По вечерам изломанная жизнью Пузыриха, спустив на плечи шаль и оставшись в ситцевом застиранном платке, становилась перед иконой на колени и долго молилась, излагая Богу свои обиды, просьбы, жалобы. Больше ей не к кому было обратиться. Время от времени она склонялась низко и касалась лбом холодного пола.
Свердлова эти моления тихо раздражали. Он укладывался на постель, заводил под голову руки и презрительно фыркал.
Свердлов, как заметил Сталин, вел постоянную тайную переписку с товарищами, оставшимися на воле. Полученные письма он грел над лампой до тех пор, пока не проступали коричневые строки тайнописи. Тем, что сообщалось, он ни разу не поделился со своим сожителем. Лишь однажды хмыкнул и язвительно произнес:
— Ну, поздравляю. Ваш Малиновский все же провокатор.
Сталин изредка переписывался с Аллилуевыми, старыми кавказскими знакомцами. Однажды он получил от Словатинской 50 рублей. Затем пришел перевод от Ленина на 120 франков.
Бежать! Эта мысль точила Сталина постоянно. Жизнь в Курейке становилась невыносимой. Долгое безмолвие полярной ночи, унылый вой вьюги, беспрерывная топка печей. Короткое сырое лето приносило тучи мошкары. В изнурительные белые ночи особенно угнетало сознание могильной оторванности от настоящей жизни, сознание заброшенности, обреченности.
За спиной Сталина было пять побегов, так что опыт имелся. Но в Заполярье роль крепких тюремных стен выполняли бескрайние пространства. Беглец неминуемо погибал от истощения или становился добычей диких зверей. Местные жители рассказывали, что однажды ссыльные, отважившись на побег, направились не на Запад, в Россию, а на Восток, в Америку. Удачи все равно не было: изнуренных беглецов настигли и изрубили конники Якутского казачьего полка.
В селе Монастырском находился уездный центр. Там обитала небольшая колония ссыльных. Иосиф Виссарионович добился разрешения и съездил повидаться с Суреном Спандаряном. Они были знакомы по работе в бакинском подполье. Сурен обрадовался встрече. Друзья проговорили всю ночь.
У Сурена непроизвольно вырвалось «Ой!», едва он услыхал, кто достался напарником Сталину в Курейке. Он знал Свердлова достаточно хорошо. «Страшный человек!» — признался он, сочувственно глядя на товарища. Им выпало сидеть в тюрьме, в одной камере. Арестантов одолевали крысы. Свердлов вызвался возглавить борьбу с этими мерзкими тварями. И здесь проявилась его натура. Пойманных крыс он медленно топил в параше. Еще большее наслаждение доставляла ему казнь крыс через повешение. «Черт его знает... прямо садист какой-то!»
Сурена поразили тесные связи Свердлова с местными уголовниками. Криминальный мир, уверял Сурен, находился у Свердлова в полном подчинении. Это, кстати, сказывалось на передачах с воли и на свиданиях с родными. С тщедушным губастеньким Свердловым считалось даже тюремное начальство.
Спандарян хорошо знал ближайших помощников Свердлова: Ермакова, Глухаря и Смирнова. Это были законченные бандиты. Ермаков не только застрелил разоблаченного агента охранки, но и отрезал ему голову. Илья Глухарь славился тем, что убивал свои жертвы только выстрелом между глаз. Смирнов, заподозрив, что его жена «стучит» в охранку, настоял на том, чтобы расстрелять ее собственноручно.
В последнее лето перед Большой войной утонул ссыльнопоселенец И. Дубровинский, хороший математик и переводчик. Свидетели рассказывали, что его лодка перевернулась на середине Енисея. Тут же пополз слух, что это было самоубийство.
В Париже покончили с собой П. Лафарг и Л. Маркс.
Эпидемия скандальных самоубийств политзаключенных прокатилась по Нерчинску и Зерентую. Это были свидетельства отчаяния и усталости.
Зимой Иосиф Виссарионович узнал о смерти С. Спандаряна.
К жизни ссыльнопоселенца, да еще в таком глухом углу, необходима привычка. У Свердлова такой привычки не имелось. Постепенно он превращался в сплошной клубок нервов.
Иосиф Виссарионович любил парную баню. Свердлов брезгливо негодовал, изумляясь варварской забаве хлестать себя прутьями по голому телу. В банные дни, когда Иосиф Виссарионович приходил распаренный, в чистом белье, весь легкий и даже улыбчивый, их разговоры чаще всего заканчивались ссорой.
В этот вечер Свердлов встретил его стихами поэта Веневитинова, которые уже цитировал раза два или три.
Грязь, вонь, клопы и тараканы, И надо всем хозяйский кнут.
И это русские болваны Святым отечеством зовут!
Слова «русские болваны» он проговорил, как плюнул. Он находился в задиристом настроении. Иосиф Виссарионович, благодушествуя, не имел желания ни спорить, ни ссориться.
— Слушай, Ёсиф, на кой черт ты бросил свою семинарию? Революционер из тебя совершенно никудышный. Ни-ку-дышный! Махал бы ты лучше кадилом, а в серьезные дела не лез.
— Ты не забыл, — спросил Сталин, — где учились Чернышевский и Добролюбов?
Последовало насмешливое фырканье:
— Поповичи и Революция! Кадилом и крестом против самодержавия! Болтуны и резонеры!
Котенок, усевшись на пороге, принялся умываться, старательно доставая лапкой за ухом. Пузыриха уверяла, что это верная примета появления неожиданных гостей. Однако, каких гостей можно ждать в ледяной заброшенной Курейке?
— Священники, — заметил Сталин, — зорче многих видят мучения народа. Все-таки они к нему поближе нас!
Свердлов вспыхнул.
— Ближе? Страдания и мучения? Откуда ты взял, что революции затеваются ради таких вот?! — он мотнул головой в сторону кухни, где в грязном закутке возле топившейся печки теснились Пузыриха, ее чумазые, по-овечьи остриженные мальчишки, телок и слабенький котенок. — Я тебя умоляю! Надоели мне твои сопли о христианстве. Ты хоть сам-то понимаешь, что это такое — христианство? Чему вас учат в этих ваших семинариях? С чего вы взяли, что Христос полез на крест ради вашего благополучия? Он что — совсем болван? Ему что — больше делать нечего? Ну не ослы ли вы после этого? Неужели никому из вас не стукнуло в башку, что все псалмы, которые вы гундосите в своих церквах, — это же псалмы Давида, великого нашего Давида, который сокрушил вашего дубину Голиафа? Уразумей же, что Христос пришел спасать отнюдь не весь род людской... и уж, конечно, не Пузыриху. Он пришел спасти ТОЛЬКО род еврейский! Повнимательнее надо читать-то, мой дорогой, читать и понимать, головку напрягать. А то... «Иерусалим небесный...», «Царство Божие...» Возмечтали, идиоты! Не для грязных вшивых гоев он обещал небесный Иерусалим, а для народа, возлюбленного Богом! Ну, какая-то
Пузыриха может верить и надеяться. Но ты-то, ты! Тебя же столько лет учили. Столько лет тыкали носом в текст. Нижние веки Сталина стали приподниматься.
— Ты собираешься читать мне лекцию о Богоизбранном народе?
— А почему бы и нет? — запальчиво вскинулся Свердлов. — Я спрашиваю: а почему — нет? Ты же, как я вижу...
— Не трудись!
— Нет уж, потружусь. Зато все сразу станет на свои места.
Он собрался с духом и принялся чеканить, отбивая такт резкими движениями пальца:
— Я всегда считал и продолжаю считать, что в Революции важен не классовый элемент, а национальный. Да, именно национальный! Ибо нет в мире другой нации, которая изначально, со дня зарождения, не была бы заряжена на решительный протест против дурацкого устройства мира. Нет другой такой нации! И, как видно, не будет, потому что за пять тысяч лет таковая уж где-нибудь да появилась бы.
Иосиф Виссарионович сидел с опущенной головой. Вспомнились отец Гурам и Виктор Курнатовский. Все сходилось!
— Почему вы все продолжаете смотреть на еврея как на какого-то задрипанного Мошку или зачуханного Абрашку из Шклова? — взгляд Свердлова смягчился. — Почему не видите Ротшильда? Великого Ротшильда! Или это вам невыгодно? Но, дорогой мой, мир давно уже переменился. Революции сделали свое дело. И будет лучше, если ты вовремя протрешь свои грузинские глазки. Иначе... иначе может быть поздно!
«Да он же бундовец!» — внезапно озарило Сталина.
Вспомнилось ленинское определение: «Бундовская сволочь!»
Ему сразу сделалось легко. Он взглянул на занесенное снегом окошко. С подоконника капало на пол... Глухая полярная ночь стояла над бескрайним материком. А в Ба-туме сейчас льет обвальный дождь и в мутной волне прибоя плавают оранжевые апельсиновые корки.
Иосиф Виссарионович был обескуражен: «Жил рядом человек, терпел такие же страдания... а что в голове-то у него, что в душе-то!» Для себя он решил, что Свердлов никакой не большевик, а обыкновенный бундовец (термин «сионист» тогда еще не появился в обиходе).
Через некоторое время Свердлов переехал на другую квартиру.
Весной ссыльнопоселенцу Джугашвили пришло уведомление о мобилизации в армию. Иосиф Виссарионович отправился в Красноярск. Проститься со Свердловым он не захотел. За весь остаток зимы они ни разу не заглянули один к другому в гости.
В марте грянуло царское отречение. Ссыльные кинулись на вокзалы. 12 марта Иосиф Виссарионович приехал в Петроград. Через две недели там появился и Свердлов. Они встретились с затаенным отчуждением.
Смутные догадки о том, кто такой на самом деле губастень-кий Свердлов, появились у Сталина еще в Курейке. Осенью 1917 года в Петрограде эти подозрения сменились окончательным прозрением. Они вместе работали над подготовкой к VI съезду партии. Сталин выступил основным докладчиком вместо Ленина и был избран в Центральный Комитет. Но главным триумфатором и на съезде партии, и вскоре после съезда, в дни Великого Октября, оказался все же Свердлов: он не только обеспечил прием в партию большевиков бесчисленной оравы Троцкого, но и сам вознесся выше всех, возглавив ВЦИК, т.е. став первым в истории советского государства «всенародно избранным» руководителем республики Советов.
Высший пост наделил Свердлова полномочиями сформировать первое советское правительство — Совет Народных Комиссаров. Ведущие наркоматы (министерства) он поручил Троцкому и Дзержинскому, назначив Ленина председателем (премьер-министром). При тогдашней вертикали власти ленинский пост считался всего лишь третьим — после Свердлова и его заместителя Аванесова. На самом же деле Вождь Революции отодвигался еще дальше — за спины Троцкого и Дзержинского, как обладателей реальной власти.
В конце февраля 1918 года немецкие разъезды стали появляться в окрестностях Петрограда. Германская армия развивала наступление. 21 февраля ВЦИК опубликовал воззвание: «Отечество в опасности!» Три дня спустя Свердлов подписал Декрет о создании специального подразделения: «Первого ав-тоброневого отряда». Несколько автомашин были вооружены станковыми пулеметами. Кроме этих механизированных тачанок, в отряде имелись мотоциклисты. Возглавил отряд Юлиан Конопко, земляк Дзержинского, отсидевший большой срок в царской тюрьме за нелегальный переход границы. Конопко пробирался из Германии. Его судили как шпиона.
Первый автоброневой отряд составил личную гвардию Свердлова.
Национальные дела в республике Советов шли из рук вон плохо. Вслед за Польшей и Финляндией откололась Прибалтика. Затем настала очередь Украины и Белоруссии. О Средней Азии и Закавказье нечего было и говорить. Наблюдался настоящий парад суверенитетов.
В начале мая в гавань Владивостока ворвались военные корабли Соединенных Штатов и Японии. Англичане, в свою очередь, высадились в Баку и на русском Севере.
В суматохе горячих революционных дней стали угадываться контуры сатанинского плана: раздел России на самостоятельные территориальные куски. В частности, деятельность сибирских «областников» угрожала разломить Россию по линии Обь — Иртыш.
К невыносимой обстановке, сложившейся на втором году советской власти, внезапно прибавилась еще одна угроза: на огромной территории вспыхнул мятеж чехословаков.
Кому взбрело в голову отправлять пленных чехов домой кружным путем через Владивосток? Битком набитые эшелоны протянулись от Пензы до Иркутска, заняв всю Транссибирскую магистраль. В один теплый майский день вся эта масса обозленной солдатни вскипела и вместо возвращения на родину принялась стрелять, жечь, вешать. Удавшийся замысел с мятежом чехословаков отрезал Сибирь от центральной России. И тут же в порту Владивостока стали высаживаться японские и американские морские пехотинцы. Советская власть держалась на примосковском островке, окруженном сплошными фронтами.
Судьба Дальнего Востока казалась решенной навсегда. Этот край для России был потерян. В наркомате по делам национальностей стало известно, что сторонники сибирского суверенитета, «областники», готовят выборы в Сибирское Учредительное собрание.
От белогвардейцев и белочехов советская власть с трудом, но отбивалась. Но как спастись от голода?
Хлеб, и обильный хлеб, имелся лишь на юге. Требовалось забрать его любой ценой и баржами по Волге отправлять на Север, в промышленные центры. В этом было единственное спасение. В ЦИК и Совнарком приняли постановление послать в Царицын решительного человека с неограниченными полномочиями. Выбор пал на И.В. Сталина.
Так в конце мая Иосиф Виссарионович получил партийное и государственное поручение, не имеющее ничего общего с национальными вопросами.
«Общий руководитель продовольственного дела на юге
России» — так назывался его новый поет. Он наделялся чрезвычайными полномочиями. В его мандате указывалось: «Все местные власти обязываются исполнять распоряжения тов. Сталина». Настоящий диктатор с ответственностью лишь перед Москвой!
Перед отъездом состоялась встреча с Лениным. Разговор носил сугубо деловой характер.
Вблизи Ленин выглядел неважно. Гнусное поведение Троцкого в Бресте, отчаянная борьба за сохранение советской власти свели насмарку все итоги отдыха в Финляндии. Ленин работал из последних сил. Он чаще обычного сжимал ладонями виски. Лицо его при этом искажалось мучительной гримасой.
— Хлеб, — сказал Ленин, — по всей видимости, имеется и в центральных губерниях — в Поволжье, в Тамбове. Деревня гонит самогон. Хочешь, не хочешь, а придется посылать туда продовольственные отряды из мобилизованных рабочих.
«Это война, — подумал Сталин. — Встретят кольями и вилами».
— Надо бы вооружить, — высказал он предложение.
— Само собой!
Декретом Совнаркома в Республике Советов вводилась продовольственная диктатура. У крестьян насильственно забирались все излишки продовольствия. На целый год на едока оставлялось 12 пудов зерна и один пуд крупы. Деревня переводилась на голодный городской паек и сажалась на лебеду и подножный корм.
Русскому крестьянству на многие годы была уготована традиционная обязанность содержать страну. В окопах на войне русский мужик обязывался умереть, в своей деревне в мирное время он был обязан работать до смерти. Исполнения этого Долга от него требовали все власти без исключения.
Ленин оказался прав, говоря о саботаже. В Царицыне простаивало более 700 вагонов с зерном. В городе процветала спекуляция, воровство, пьянство. «Не чувствуется железной руки советской власти!» — сообщал Сталин в первых донесениях в Москву. Пришлось срочно вводить хлебные карточки, устанавливать твердые цены. Царицын был переведен на осадное положение.
Во главе царицынской администрации подвизался какой-то ухарь Осип Летний. Он возглавлял настоящую банду вконец обнаглевших грабителей (здесь, кстати, наблюдалось то же самое засилье, что и в Смольном, и в Кремле). Осип Летний был расстрелян. С него началось «изгнание гадин».
Местным чекистам удалось арестовать двух загадочных незнакомцев. Говорили они с сильным акцентом. Однако на руках у них имелись мандаты, подписанные Троцким. Эти документы охраняли их от обысков и ареста. Арестованные оказались иностранцами: Жермен и Сабуро. В Царицыне они занимались разведывательной деятельностью.
Иосиф Виссарионович с возмущением телеграфировал в Москву:
«Если Троцкий будет, не задумываясь, раздавать направо и налево свои мандаты, то можно с уверенностью сказать, что через месяц у нас все развалится на Северном Кавказе и этот край потеряем окончательно».
Первые решительные меры продовольственного комиссара встретили неприязненное отношение в штабе Северо-Кавказского военного округа. Генерал Носович, военный спец, назначенец Троцкого, открыто игнорировал сталинские распоряжения. Он наотрез отказался признать его мандат.
— У нас, простите великодушно, организация военная. Армия! У меня имеется свое начальство. Он намекал на Троцкого.
Иосиф Виссарионович в беседе с Лениным военных вопросов не затрагивал. Но свои чрезвычайные полномочия распространял и на военных. Генерал Носович по любому поводу жаловался в полевой штаб. Оттуда летели указания председателя Реввоенсовета. Троцкий, сталкиваясь с крутой волей Сталина, реагировал капризно, нервно, истерично. В его глазах полномочный комиссар оставался «человеком из четвертого десятка». Он отказывался признавать его равным себе, а следовательно, и его самостоятельность. Он требовал неукоснительного подчинения.
Отношения складывались невыносимые.
В аппаратной прямой связи с Москвой Сталин диктовал телеграфисту:
«Хлеба на юге много, но чтобы его взять, нужно иметь налаженный аппарат, не встречавший препятствий со стороны эшелонов, командармов и пр. Более того, необходимо, чтобы военные помогали продовольственникам. Вопрос продовольственный естественно переплетается с вопросом военным. Для пользы дела мне необходимы военные полномочия. Я уже писал об этом, но ответа не получил. Очень хорошо. В таком случае я буду сам, без формальностей, свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела и, конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит».
Ленину, оказавшемуся между двух людей с неукротимой волей, приходилось постоянно напрягать свое умение сглаживать углы, выискивать компромиссы. Он стал главным уговорщиком, примирителем.
Отправка хлеба возросла до 8 эшелонов в сутки. Больше не позволяли разбитые железные дороги. Шла мобилизация и скороспелый ремонт барж. Сталин обнадеживал Москву, обещая объявить «хлебную неделю». По приблизительным подсчетам, рабочие центры могли получить с юга более миллиона пудов зерна.
Противник, определив важнейшее значение Царицына для большевиков, бросил на затыкание этой продовольственной горловины значительные силы. Белоказачьими частями командовал опытный генерал Денисов. Хлебный вопрос сам собою перерос в военный. Началась многомесячная оборона города, снискавшая впоследствии героическую славу.
За Царицын бились, как за источник жизни, — бились за возможность выжить и не умереть.
Сталин просил Москву перевести на Каспий несколько миноносцев. Обращался он только к Ленину, признавая его одного своим начальством. Ни со Свердловым, ни тем более с Троцким он никаких отношений не поддерживал.
В конце жаркого южного лета генерал Денисов сумел скрытно перегруппировать свои части и мощным сосредоточенным ударом пробил брешь в обороне города. В эти дни сбежал к белым генерал Носович. Он унес важные штабные документы и планы обороны города. Положение Царицына стало угрожающим. На несколько дней прервалась даже связь с Москвой. Артем и Ворошилов доложили, что не осталось никаких резервов. Поезд Сталина на вокзале оцепила охрана с пулеметами.
Генерал Денисов готовил решительный штурм Царицына, намереваясь взять город «на штык» — прямой психической атакой.
Чрезвычайный комиссар вызвал командующего артиллерией Кулика и приказал ему скрупулезно подсчитать запас оставшихся снарядов. Кулик, громаднейший мужчина с обритой головой, порылся в карманах и бросил на стол какую-то жестянку на веревочке.
— Что это? — спросил Сталин.
— Советские иконки!
Разглядывая жестянку, Иосиф Виссарионович с изумлением узнал ненавистный профиль Троцкого. «Иконки» были изготовлены на государственном монетном дворе. Кулик, ругаясь, рассказал, что жестянки прислали из полевого штаба с приказанием снабдить каждого бойца. Их полагалось носить на шее, под гимнастеркой. За этим должны следить политруки.
— Лучше бы они нам снарядиков подбросили!
От Склянского летели истерические приказы, подписанные именем Троцкого. Глянув в них, утомленный Сталин небрежно ставил резолюции: «Не принимать во внимание».
Истерику никудышных деятелей Реввоенсовета понять было несложно. Белочехи, пробиваясь к Волге, вышли к окраинам Саратова. А на крайнем юге, в Закавказье, англичане 2 августа заняли Баку. Республика Советов осталась без нефти.
В этот момент на узле связи в поезде Сталина было получено первое экстренное сообщение: утром 30 августа в Петрограде убит председатель ЧК Северной коммуны Моисей Урицкий.
Покушение на заводе Михельсона уложило Ленина в постель.
Из своего царицынского далека Сталин оказался перед необходимостью отчитываться перед Свердловым. К нему, возглавлявшему ВЦИК, перешли и обязанности председателя Совнаркома. Человек неторопливый, вкрадчивый, но властный и жестокий, Свердлов все более укреплялся в своем единовластии.
Отношения Сталина с Москвой испортились окончательно. Свердлов не был способен ни уговаривать, ни мирить.
Генерал Денисов сосредоточил под Садовой всю ударную силу лучших офицерских полков. На предполагаемый участок атаки Кулик стянул всю имевшуюся артиллерию. Сюда же свезли остаток боеприпасов. На каждое орудие пришлось по сто снарядов. Сталин, оголяя остальные участки обороны, шел на громадный риск. Однако направление главного удара белых было угадано правильно. И это принесло победу. Ранним утром офицерские полки двинулись сомкнутыми рядами и во весь рост. Яркое солнце играло на погонах. Офицеры, с винтовками наперевес, шли парадным шагом. На них обрушился ураганный огонь. Истребление отборных частей белых носило ужасающий характер.
Армия генерала Денисова была разбита наголову.
В довершение к защитникам Царицына пробилась «Стальная» дивизия Дмитрия Жлобы.
Белая армия, понеся невозвратимые потери, отхлынула от города. Гнет многомесячной блокады был снят.
Все дни, когда решалась судьба Царицына и готовилось контрнаступление 10-й армии, Троцкий клокотал от злобы. Он телеграфировал Свердлову:
«Я просил, чтобы донесения высылались два раза в день. Если завтра все это не будет выполнено, я предам Ворошилова военному суду и опубликую это в приказе по армии».
Затем — уже о самом важном для себя:
«Я категорически настаиваю, чтобы Сталин был отозван!»
От Свердлова в Царицын пришла увещевательная телеграмма:
«Все решения Реввоенсовета обязательны для Военсоветов фронтов. Без подчинения нет единой армии... Никаких конфликтов быть не должно».
19 октября на станцию Царицын-2 внезапно ворвался коротенький поезд из нескольких вагонов. Это был личный поезд Свердлова. Председатель ВЦИКа САМ приехал за руководителем второстепенного наркомата, забрал его и повез в Москву. Такого внимания к себе, «человеку из четвертого десятка», Иосиф Виссарионович не ожидал. Тем более от такого человека, как Свердлов, «первого из первых» в новой системе революционной власти.
О том, что привело его в Царицын, Свердлов сказал не сразу.
Едва поезд тронулся и мимо окошек поплыли осенние оранжевые тополя, он распорядился подать чаю.
— Ёсиф, тебя долго не было в Москве. Почти полгода... или больше?
Спустившись со своих высот, он держался на дружеской ноге.
За чаем он озабоченно выложил последние новости. Тяжелое положение складывалось на Восточном фронте и на юге. В Пятигорске шесть дней назад поднял мятеж главком Сорокин. Он объявил, что намерен «очистить советскую власть от жидов», и первым делом расстрелял весь состав особого отдела армии. В станице Невинномысской он собирает Чрезвычайный съезд Советов. ВЦИК в Москве объявил Сорокина вне закона, как подлого изменника Революции.
— Он жестоко поплатится, мерзавец! И вообще... — вдруг вырвалось у Свердлова, — это казачество, эти проклятые нагаечники. С ними надо что-то делать.
На Восточном фронте, как Сталин уже знает, белые заняли Казань.
— Боюсь, придется сдать и Пермь. Сейчас там работает Лев Давидович. Он докладывает, что обстановка — хуже некуда.
Без всякого перехода он принялся упрекать Сталина за постоянные свары с Троцким.
— Ёсиф, ну вот зачем? Я знаю: Лев Давидович не сахар. Но ведь и ты не конфетка. Мы так ничего не добьемся. Уверяю тебя.
По обыкновению, Сталин принялся усиленно возиться с трубкой. Он заметил, что поступать по-своему его заставила сложившаяся в Царицыне обстановка.
Не дослушав, Свердлов насмешливо воскликнул:
— Аи, я тебя умоляю! Не хитри со мной, Ёсиф. У тебя это плохо получается.
— Ты читал мои доклады? — поинтересовался Сталин. Вместо ответа Свердлов устремил на него долгий испытующий взгляд. Глаза его смеялись.
— Скажи мне, кто встречал Ленина? Ты или я? Нет, ты не спрашивай, а скажи — кто? Ну, вот. А слушал ты его в тот вечер плохо. Очень плохо. Ты уж не обижайся, не пузырись... Он что тогда сказал? «Да здравствует мировая социалистическая Революция!» Мировая! Что же ты самого-то главного не услышал? — Он помолчал и не удержался: — А ты все норовишь на Пузыриху помолиться. Ничего у нас не выйдет с Пузырихой. Нам необходима Революция в Европе. Иначе нам хана.
— Не забыл?
— Запомнил на всю жизнь. Пусть твои Пузырихи сначала хоть тараканов изведут. А то... Или ты их в социализм прямо с тараканами потащишь? Это уж, прости меня, не социализм выйдет, а... а какой-то тараканизм! — И он заливисто рассмеялся. — И вообще, — он внезапно сбился на совсем уже интимный тон, — скажи ты мне, как бедному и глупому еврею: за каким дьяволом эта самая Расеюшка так распухла? Что, например, ей понадобилось в той же чертовой Курейке? Нет, хапала, хапала... Дур-рацкая страна!
Поздно вечером, уже устав от долгого совместно проведенного дня, они потягивали остывший чай и переговаривались о тревожном положении на Восточном фронте. Если белогвардейцы возьмут Пермь, им откроется дорога на Москву. Ярославский мятеж задумывался как раз с этой целью. Предатель Муравьев действовал по заранее намеченному плану. «Заговор Локкарта», о котором сейчас шумят газеты, вскрыл активнейшее участие в этой вооруженной авантюре иностранных спецслужб. Замешаны и Англия, и Франция, и Америка, и даже Сербия...
Ночью на какой-то станции стоянка затянулась. Слышно было, как в глубокой тишине устало вздыхал потрудившийся паровоз. Видимо, ожидали встречного... Внезапно дверь отворилась и вошел Троцкий. Не здороваясь, он принялся объяснять, что «страшно рад приятной неожиданности встречи». Его поезд возвращался с Восточного фронта. Мимоходом он пожаловался на отвратительное состояние железнодорожного пути. Порой приходится останавливаться и чинить своими силами.
Вагон дернулся, поплыл и скоро колеса под ногами завели свою нескончаемую песню. Троцкий остался и, сняв картуз, сел за стол. Иосиф Виссарионович понял, что встреча подстроена. Он сразу почувствовал себя совершенно беззащитным. «Зря поехал. Сделал глупость».
Свердлов продолжал играть роль радушного хозяина. Троцкий этой игры не принял и стал ломиться напрямик. Он нервно вращал горячий стакан в подстаканнике (не отхлебнув ни разу) и выговаривал Сталину свое возмущение «партизанской вольницей Ворошилова и его банды».
Сталина раздражало поблескивание двух пенсне. Он ощущал, что его настойчиво разглядывают. Долгое время он был для таких, как эти двое, провинциалом из захолустья. Теперь он вдруг поднялся вровень с ними и до предела обозлил своею неуступчивостью, своей властностью.
Пожалуй, только сейчас, в мчавшемся салон-вагоне, Иосиф Виссарионович впервые ощутил, какую ненависть он вызывает у председателя Реввоенсовета. Вызывает своим видом, акцентом, медлительностью, возней с трубкой. Троцкий горячился, вскакивал, снова садился. Он совершенно не умел владеть собой. Фамилия сбежавшего Носовича ужалила его невыносимо. Сталин же, напротив, сохранял расчетливую невозмутимость.
— Лев Давидович, вы к товарищам несправедливы. Кулик — артиллерист, Буденный — кавалерист, Ворошилов — парторганизатор. Партизанщина? Когда это было? Давно уже нет. Люди меняются, растут. Сейчас они совсем другие. Прекрасные работники.
— Прекрасные! Работники! — снова не сиделось Троцкому. — Яков Михайлович, вы слышите? Стянуть всю артиллерию! Оголить все участки обороны! Ум-му непостижимо! А если бы болван Денисов догадался нанести удар в другом месте?
— Не догадался.
— Орел — решка! Любит — не любит! Какие-то... архаровцы. Как так можно воевать всерьез?
— Ничего, воюем. Ваш Носович воевал по-другому.
— Мой Носович! Мой, твой... Дядин, теткин... Он что — за меня воюет? Мы все делаем общее дело.
— Тогда почему же вы нас ругаете за победу под Садовой?
— Да не за победу же! Не за победу... Как вы этого не поймете?
— Не понимаю, — кротко произнес Сталин, с преувеличенным вниманием ковыряясь в трубке.
— Яков Михайлович, вы слышите? Нет, я буду ставить вопрос на Совете. Так невозможно воевать. Не-воз-мож-но! А Ворошилова надо судить. Судить, судить!
— Тогда вашего Носовича следует наградить, — негромко вклеил Сталин.
— Опять! — подскочил Троцкий. — Да возьмите вы его себе. Тоже мне — сокровище!
— Поздно, — невозмутимо ронял Сталин. — Он далеко. Воздев руки, плечи, Троцкий затряс головой. Он не находил больше слов.
Вмешался молчавший до сих пор Свердлов. Растягивая гуттаперчевые губы, он миролюбиво предложил:
— Все проблемы, как мне кажется, ясны. Будем считать, что в общем-то вопрос закрыт. Согласны? Тогда пожмите же друг другу руки. Ну, Лев Давидович... Ёсиф...
Возникла неприятная заминка. Троцкий, топорщась, поглядывал на руку Сталина. Поймав движение, он тут же сунулся навстречу — и две ладони сплелись в недолгом принужденном рукопожатии.
С этой минуты фальшивого примирения оба соперника стали смертельными врагами...
После знойного Царицына дождливая Москва показалась Сталину унылой, пришибленной грозными событиями на фронтах. Осень в том году сильно затянулась. Снег лег на землю поздно. Москва до середины декабря утопала в безвылазной грязи.
Ленин поправлялся медленно и выглядел слабым, болезненным, изнуренным. Комната в его кремлевской квартире была превращена в больничную палату.
Завидев в дверях Сталина, он оживился и набросился на него с жадными расспросами. Он умело подбил себе под спину несколько подушек. Рассказывая, Иосиф Виссарионович с болезненной остротой замечал истончившуюся обескровленную кожу на ленинском лице, проступившие косточки на худых кистях и сделавшийся чрезмерно мощным лоб. Вождь был сильно нездоров, болезнь точила его изнутри. Сталин в своем кителе и грубых солдатских штанах, заправленных в сапоги, ощущал укоризненный избыток собственного здоровья.
В комнате постоянно находилась Крупская. Грузно передвигаясь, она подавала какие-то микстуры, поправляла подушки, а то принималась переставлять склянки с лекарствами на столике возле кровати. Чтобы не мешать ей, Сталин всякий раз поднимался и разговор с Лениным обрывался.
Вспышка энергии быстро лишила Ленина сил, лицо его отекло книзу, совсем больными сделались глаза. Как видно, покушение оставило свои страшные следы.
Иосиф Виссарионович намеревался поговорить о Троцком. Об этом его просили армейские работники в Царицыне. Сейчас, увидев Ленина, он отказался от своей затеи. Не время и не место! И все же разговор о Троцком возник сам собой. Начал его Ленин. Его радовали вести из Германии. Туда, к Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, недавно ездила группа товарищей из Москвы. Германия явно подавилась тем куском России, который заглотнула по условиям Брестского мира. В самом скором времени это скажется. Непременно скажется!
— И вообще, — снова возбудился Ленин, — участь Европы решена. Призрак коммунизма становится реальностью. Испуганная буржуазия, вполне естественно, станет отчаянно сопротивляться, защищаться. Напрасный труд! Наша Красная Армия крепнет с каждым днем. Заслуга в этом, безусловно, Троцкого.
Ни возражать, ни жаловаться Иосиф Виссарионович не хотел, — пропало всякое желание.
На него уже с неприязнью поглядывала Крупская.
Вместо трубки Сталин вынул из кармана медальон с профилем Троцкого. Щелкнув, словно монетой о прилавок, он положил его на столик с лекарствами. Этот «сувенир» он прихватил из Царицына.
Повторилась в точности царицынская сцена.
— Что это? — удивился Ленин.
— Советские иконки, — ответил Сталин и, легко ступая своей мягкой кавказской поступью, вышел из комнаты.
Сраженный пулями Вождь — это было ясно — плотно облеплен недобросовестными сотрудниками и живет информацией из чужих рук.
«Мы — там, они — здесь...»
Все-таки не следовало так надолго уезжать из Москвы!