Протоколы допросов Ягоды - Протокол допроса 7

Протокол допроса № 7

 Ягоды Генриха Григорьевича от 26 мая 1937 года

Вопрос. Продолжаем прерванный допрос. Вы показали, что после убийства тов. Кирова у вас были намерения следствие по этому делу «потушить». Этому помешали обстоятельства, от вас не зависящие. Но нас интересует, как вы намерены были это свернуть или, как вы говорите, «потушить»?

Ответ. Никакого готового плана действий у меня не было. Уже по ходу следствия, когда определилось и стало ясным, что убий­ство Кирова дело рук троцкистско-зиновьевской организации, я очень жалел, что сам не остался в Ленинграде руководить след­ствием по делу. Совершенно ясно, что если бы я остался в Ле­нинграде, то убийство Кирова было бы изображено как угодно, но до действительных виновников, троцкистов и зиновьевцев, не добрались бы.

Конечно, все это очень условно и предположительно, руково­дил следствием не я, в Ленинграде, как вы знаете, сидел Ежов, и в большей или меньшей мере действительное положение вещей вырвалось наружу. Зато я компенсировал себя в Москве тем, что свернул и направил по ложному следу следствие по делу бывших ленинградских чекистов.

Вопрос. Как вы это сделали? Что именно было скрыто по делу б. ленинградских чекистов?

Ответ. Во-первых, к ответственности мною вначале не был привлечен участник заговора Запорожец. В списке отстраненных от работы в НКВД и отданных под суд ленинградских чекистов (список был опубликован в газете) фамилии Запорожца не было. Он был привлечен значительно позже по распоряжению из ЦК.

Во-вторых, до начала следствия по делу я вызвал к себе Про­кофьева и Молчанова и предложил им лично руководить след­ствием. Я поставил перед ними две задачи:

1.  Чтобы в материалах не было ничего компрометирующего центральный аппарат НКВД и его работников (в первую очередь меня самого).

2.  Свести дело к простой халатности и выгородить тем самым Запорожца и Губина, знавших о готовящемся убийстве Кирова.

Мои указания были целиком выполнены.

Я должен здесь заявить, что в этом деле принимал участие и Миронов. Действовал он не по прямым моим указаниям, а по своей доброй воле, он активно выгораживал меня во всех допро­сах, в которых он принимал участие.

Если вы посмотрите материалы следствия по делу Медведя, то вам, несомненно, бросится в глаза, что почти все протоколы его допросов составлены таким образом, что я, Ягода, якобы не­однократно предупреждал о необходимости усилить физическую охрану Кирова, а Медведь это не выполнял. В итоге получилось, что я ни в чем не виноват, а виноват Медведь и его аппарат.

Допрашивали Медведя, насколько я помню, Миронов с Про­кофьевым или Миронов с Молчановым.

Было в этом следствии еще одно обстоятельство, которое мог­ло, если бы оно всплыло, вызвать неприятности.

Вопрос. Какое это обстоятельство?

Ответ. В 1933-34 годах СПО УНКВД Ленинградской области вскрыл и ликвидировал довольно серьезную троцкистско-зиновьевскую организацию. В материалах следствия, которые были при­сланы из Ленинграда Молчанову и мне, были данные о наличии этого центра в Москве. Ни я, ни Молчанов никаких мероприя­тий по этим материалам не приняли — положили их под сукно. Так вот, опасность состояла в том, что обвиняемые по делу ле­нинградских чекистов могли на допросах, в порядке оправдания своего, поднять этот вопрос. Говорили мы об этом с Молчано­вым и условились, чтобы данные эти вообще в следствии не фи­гурировали. Так и было сделано.

Была и другая опасность. Она состояла в том, что кто-нибудь из арестованных ленинградских оперодовцев (Губин или другие) могли на допросах выболтать, что Николаев, убийца Кирова, при первом своем задержании (до убийства) был обыскан и у него были обнаружены материалы, свидетельствовавшие об его терро­ристических намерениях, и оружие. Но Молчанов был прав, когда утверждал, что этого никто из них не скажет, хотя бы из чувства самосохранения.

Вопрос. Значит, Молчанов знал, что убийца тов. Кирова Ни­колаев был освобожден в ленинградском Опероде после того, как было установлено, что он является террористом?

Ответ. Да, знал. Молчанову и Прокофьеву я сообщил обо всех обстоятельствах, связанных с убийством Кирова, после своего приезда из Ленинграда в первых числах декабря 1934 года.

Вопрос. Что вы им сообщили?

Ответ. Я сказал им, что Киров убит по решению центра троц-кистско-зиновьевского блока, что я был об этом предупрежден

заранее, что я предложил Запорожцу не чинить этому препят­ствий и рассказал им о случае освобождения Запорожцем задер­жанного в Ленинграде Николаева.

Обо все этом я вынужден был предупредить Молчанова и Прокофьева потому, что они руководили следствием по делу б. ленинградских чекистов и должны были знать все обстоятельства дела, чтобы не допускать прорыва этих данных в допросах. Я могу сообщить еще об одном материале профилактического порядка, которое я намерен был осуществить, но которое сорвалось, ког­да дело дошло до ЦК.

Вопрос. Какого порядка мероприятие? Почему и как оно со­рвалось?

Ответ. После суда над ленинградским террористическим цен­тром, после осуждения Зиновьева, Каменева и других, в Ленин­граде были проведены массовые операции по высылке зиновьев-цев. Высылали их почти без всякого предварительного следствия. И это меня устраивало, потому что была исключена возможность провала.

Вопрос. Непонятно, почему это вас устраивало? Почему ис­ключена была возможность провала?

Ответ. Очень просто. Если бы всех, кто из Ленинграда был выслан, пропустили через основательное следствие, могло слу­читься, что в каких-либо звеньях следствия данные о заговоре, о центре троцкистско-зиновьевского блока прорвались бы. По этим же соображениям я намерен был аналогичную операцию прове­сти в Москве. Мне было ясно, что удар по троцкистско-зиновь-евским кадрам в Москве неизбежен. Из двух зол я выбирал наи­меньшее; можно было бы пойти на серьезную ликвидацию орга­низации или отдельных групп организации в порядке следствия и можно было просто выслать из Москвы какую-нибудь часть рядового учета троцкистов и зиновьевцев.

Я пошел на второе. Предложил Молчанову приготовить соот­ветствующие списки и поднял этот вопрос перед ЦК. Но в этом мне было отказано. Мне заявили, что удар надо нанести не по одиночкам из бывших троцкистов и зиновьевцев, а необходимо вскрыть нелегальные действующие и организующие центры троц­кистско-зиновьевского центра. А этого я делать не хотел и не мог.

Вопрос. Как же вы вышли из этого положения?

Ответ. Никак не вышел. Не удалось, как вы видите, выйти из этого двойственного положения. Весь 1935 год я тормозил, сабо­тировал, оттягивал требование ЦК громить центры троцкистско-зиновьевских организаций и правых. Когда по прямому предло­жению Сталина я вынужден был заняться делом «Клубок», я дол­го   его   тянул,   переключил   следствие   от  действительных

виновников, организаторов заговора в Кремле — Енукидзе и др., на «мелких сошек» — уборщиц и служащих, и тем самым опять спас свое положение.

Вопрос. Кстати, о деле «Клубок» и о Енукидзе. На допросе 4 мая вы показали, что во время следствия по этому делу к вам явился Карахан с предложением «выручить» Енукидзе и не про­валивать его в этом деле. Как теперь устанавливается, вы были лично связаны с Енукидзе и вовсе непонятно, зачем вам нужен посредник, Карахан, в ваших делах с Енукидзе? Вы, значит, где-то напутали, неправду сказали?

Ответ. Нет, я говорил правду и в одном, и в другом случае. Верно, что я был лично связан с Енукидзе как с членом общего центра заговора, и верно также, что Карахан приходил ко мне, когда началось дело «Клубок», по поручению Енукидзе.

Дело обстояло таким образом. Я уже говорил, что инициати­ва дела «Клубок» принадлежит Сталину. По его прямому предло­жению я вынужден был пойти на частичную ликвидацию дела. С самого начала мне было понятно, что тут где-то прорвалась нить заговора Енукидзе в Кремле, что, если основательно потя­нуть за оборванный конец, вытянешь Енукидзе, а за ним и всех нас — участников заговора.

Так или иначе, но Енукидзе я считал в связи с этим прова­ленным, если не совсем, то частично. Поэтому было бы неосто­рожным с моей стороны продолжать свои встречи с Енукидзе именно в этот период, когда шло следствие по делу «Клубок». Поэтому я прекратил бывать у Енукидзе, как и он (по тем же соображениям) перестал звонить и приглашать меня. Но Енукид­зе, должно быть, не очень в меня верил и опасался, что я могу его окончательно провалить. Поэтому он прислал Карахана для разговора со мной. А до этого по его поручению со мной гово­рил Петерсон.

Вопрос. О чем вы беседовали с Петерсоном?

Ответ. С Петерсоном я до этого несколько раз встречался у Енукидзе. Он знал о том, что моя связь с Енукидзе носит заго­ворщический характер. На сей раз, это было весной 1935 года, Петерсон сам начал разговор. Он заявил, что Енукидзе и он сам очень обеспокоены материалами о заговоре, который попал в НКВД. Он говорил мне, что некоторые факты об их заговорщи­ческой деятельности, которые прорывались в стенах Кремля, он задержал у себя и никому их, конечно, не показывал. Я ознако­мил его с данными НКВД, сказал ему, что особых причин к бес­покойству нет, что я стараюсь выгородить его и Енукидзе. Наря­ду с этим я попросил, чтобы он прислал мне все имеющиеся у него материалы. Петерсон прислал. Это были отдельные рапорта

и сводки о контрреволюционных высказываниях сотрудников Кремля и т. п. О материалах этих я докладывал в ЦК, заявив, что они были мною изъяты при нелегальном обыске в столе у Пе-терсона.

Вопрос. Зачем вы это сделали? Вы же обещали Петерсону вы­городить его из дела?

Ответ. В следствии я действительно покрыл Петерсона, но мне надо было его скомпрометировать, чтобы снять его с работы ко­менданта Кремля. Я все время стремился захватить охрану Крем­ля в свои руки, а это был удобный предлог. И мне это полностью удалось. Кроме того, я сообщил тогда же в ЦК, что Петерсон подслушивает правительственные разговоры по кремлевским те­лефонам (кабинет Петерсона находился рядом с телефонной станцией Кремля). Узнал я об этом из агентурных материалов, и мне вовсе не хотелось, чтобы и мои разговоры по телефонам контролировались Петерсоном. Петерсон был после этого снят, вместе с ним из Кремля была выведена школа ЦИК. В Кремль были введены войска НКВД.

Вопрос. Известно, что по делу «Клубок» в качестве обвиняе­мых были привлечены Каменев и Зиновьев. Что вы сделали для того, чтобы скрыть их участие в заговоре?

Ответ. По отношению к Зиновьеву и Каменеву у меня была двойственная политика. Я не мог допустить, чтобы следствие по их делу далеко зашло. Я боялся их откровенных показаний. Они могли бы выдать весь заговор. Поэтому Молчанов рассказ об их участии в деле «Клубок» свел к антисоветским разговорам, кото­рые имели место между Каменевым и его братом Розенфельдом.

Наряду с этим положение Зиновьева и Каменева, осужденных и находящихся в изоляторе, все время меня беспокоило. А вдруг они там что-либо надумают, надоест им сидеть и они разразятся полными и откровенными показаниями о заговоре, о центре, о моей роли (Каменев, как участник общего центра заговора, не­сомненно, знал обо мне и о том, что я являюсь участником за­говора). Я говорю, что это обстоятельство все время меня трево­жило. Правда, я принял все меры к тому, чтобы создать Зиновь­еву и Каменеву наиболее благоприятные условия в тюрьме: книги, бумагу, питание, прогулки — все это они получали без ог­раничения. Но чем черт не шутит? Они были опасными свиде­телями. Поэтому, докладывая дело в ЦК, я, чтобы покончить с ними, предлагал Зиновьева и Каменева расстрелять. Это не про­шло потому, что данных для расстрела действительно не было. Так обстояло с делом «Клубок».

Вопрос: Выше вы показали, что во время следствия по делу «Клубок» вы из конспиративных соображений не встречались с Енукидзе. Следствие по «Клубку», как известно, началось с 1935 года. До этого вы виделись с Енукидзе?

Ответ. С Енукидзе я виделся после убийства Кирова, вскоре после ареста Зиновьева, Каменева и др. в Москве. Разговор про­исходил, как обычно, в кабинете у Енукидзе. Он спрашивал меня, как обстоят дела в Ленинграде, нет ли опасности полного про­вала, и выражал свое негодование по поводу партизанских дей­ствий троцкистов и зиновьевцев, выразившихся в убийстве Ки­рова.

Вопрос. О каких партизанских действиях вы говорите? Ведь убийство тов. Кирова было санкционировано общим центром заговора?

Ответ. Это верно. Но я уже говорил на предыдущем допросе, что правые были вынуждены пойти на санкцию теракта над Ки­ровым только в порядке компромисса. Вообще мы были против отдельных терактов, не согласованных с общим планом заговора и захвата власти. Вот это именно и имел в виду Енукидзе, когда говорил о партизанских действиях. Тогда же Енукидзе сообщил мне, что вместо арестованного Каменева троцкистско-зиновьев-ский блок выдвинул в общий центр заговора Сокольникова. Ену­кидзе говорил мне, что в новой ориентации заговора роль Со­кольникова имеет первостепенное значение.

Вопрос. Что это за новая ориентация, и почему именно роль Сокольникова связана с этой ориентацией?

Ответ. На одном из допросов я уже показывал, что в 1935 году к планам нашего заговора на государственный переворот только внутренними силами прибавилась ориентировка на немцев, вер­нее, на фашистскую Германию, как на союзника в деле сверже­ния Советской власти. Вызвано это было следующими соображе­ниями.

Во-первых, в 1935 году перспектива войны со стороны окреп­шей Германии против Советского Союза нарастала с каждым днем. В связи с этим надо было забежать вперед и договориться с ними. Енукидзе мне говорил, что Троцкий за границей устано­вил полный контакт с германскими правительственными круга­ми, что сам Енукидзе тоже имеет линию связи с немцами.

Во-вторых, убийство Кирова вызвало огромную насторожен­ность со стороны партии и всей страны к троцкистским и зиновьевским кадрам и расчеты на какую-либо поддержку внутри страны исключались. «Бдительность, о которой они кричат на каждом углу, будет стоить голов нашим людям», — говорил мне Енукидзе.

Именно эти соображения и легли в основу ориентировки за­говора, начиная с 1935 года, на Германию. И именно в связи с этим роль Сокольникова в общем центре заговора, являющегося одновременно заместителем Наркоминдела, имела особое значе­ние потому, что через него могла быть налажена связь с официаль­ными кругами Германии.

Вопрос. Вы говорите, что через Сокольникова «могла быть» налажена связь с немцами. А разве эта возможность не была ре­ализована?

Ответ. Этого я сказать не могу. Тогда при моем разговоре с Енукидзе речь шла только о возможностях. Было ли это в даль­нейшем осуществлено, я не знаю. Но мне известно, что в ори­ентировке и заговорах с германскими правительственными кру­гами у троцкистов и зиновьевцев, с одной стороны, и у правых, с другой стороны, были свои особые, различные линии.

Вопрос. Чем они отличаются, и откуда вы это знаете?

Ответ. Об этом мне говорил Карахан в одну из наших бесед с ним в 1935 году. Сущность этих двух линий в ориентировке и контакте с немцами состоит в следующем: троцкистско-зиновь-евская часть нашего центра вела переговоры с германскими пра­вительственными кругами через находящегося в эмиграции Троц­кого, оторванного от Советского Союза, не знавшего внутренние процессы страны и готового все отдать, лишь бы скорее сверг­нуть Советскую власть и вернуться в Россию.

Иначе к делу относились мы, правые. Мы не являлись сторон­никами полного раздела России, как это делал Троцкий. Мы счи­тали, что силы наши в стране довольно значительны и можем в переговорах с немцами выступать как равная сторона. Если доз­волено на фоне наших преступных и изменнических дел употре­бить слово «патриотизм», то некоторая доля этого патриотизма в нас, правых, все же сохранилась. Этим отличалась точка зрения правых в их ориентировке на немцев от линии троцкистско-зи-новьевского блока. Именно поэтому центр правых предложил Карахану установить связь с германскими правительственными кругами и вести с ними переговоры. Но об этом я уже расска­зывал.

Вопрос. Вы показывали совершенно не то, что говорите теперь. На допросе 4 мая вы показали, что Карахан установил связь с немцами по собственной инициативе. Сейчас же вы говорите, что вязь с германскими првительственными кругами Карахан уста­новил по постановлению центра правых.

Ответ. Никаких расхождений между тем, что я показал на до­просе 4 мая, и между тем, что я говорю теперь, — я не лгу. Я только дополняю свои предыдущие показания. Связь с немца­ми у Карахана существовала давно. И эту, уже установленную ли­нию связи центр правых использовал как реальную линию, предложив Карахану вступить с германскими правительственными кругами в официальные переговоры. Я уже показывал, что Ка-рахан после этого был в Берлине, виделся там с Надольным и Гессом (или Геббельсом) и, как он мне говорил, уже в 1936 году добился значительных уступок от немцев.

Вопрос. Каких уступок?

Ответ. Уступок от кабальных условий, на основе которых было достигнуто соглашение с Троцким.

Вопрос. На каких условиях Карахан достиг соглашения с нем­цами?

Ответ. Я боюсь напутать в передаче того, что говорил мне Карахан. Политик я плохой, в международных вопросах слабо разбираюсь, еще меньше в экономических. Помню, что Карахан говорил о двух вариантах соглашения: один, если центр заговора приходит к власти самостоятельно без помощи немцев; второй, если заговорщикам в их приходе к власти помогут немецкие шты­ки во время войны.

При первом варианте речь шла о следующих условиях: 1) Раз­рыв СССР договоров о союзе с Францией и Чехословакией;

2) заключение военного и экономического союзов с Германией;

3)  ликвидация Коминтерна;

4) предоставление Германии [права] на долголетние концессии источников химического сырья СССР (Кольского полуострова, нефтяных источников и прочее);

5) ус­тановление в СССР такого политического и экономического строя, который гарантирует германским фирмам полную возмож­ность развития своей частной инициативы на территории СССР.

При втором варианте, т. е. при приходе к власти в военное время при помощи немцев, оставались в силе те же условия, плюс какие-то территориальные уступки, но какие именно, я не по­мню. Об этом должен подробнее и точнее показать сам Карахан.

Вопрос. Вы показываете, что одним из вариантов соглашения с немцами являлся приход заговорщиков к власти самостоятельно, без помощи со стороны немцев. Каковы реальные силы, которые центр заговора мог использовать для свержения Советской власти?

Ответ. Об этом я уже говорил на предыдущем допросе. Это были все те организации, которые входили в общий заговор про­тив Советской власти.

Вопрос. Вы дали только перечень организаций, входивших в заговор,.но ничего не показали об их реальных силах.

Ответ. Это верно, но я считаю, что все организации, входив­шие в общий центр заговора, теперь уже ликвидированы и по­этому не стоит их перечислять.

Вопрос. Но вы знали о наличии этих организаций до того, как они были ликвидированы?

Ответ. Об основных знал.

Вопрос. От кого?

Ответ. О некоторых я знал из материалов ОГПУ—НКВД, о других мне говорил Енукидзе.

Вопрос. О каких организациях вам говорил Енукидзе? И ког­да он вам о них говорил?

Ответ. Когда точно это было сказано, я сказать не могу. Мы неоднократно вместе с Енукидзе прикидывали силы организации заговора. О троцкистских, зиновьевских и правых организациях Енукидзе говорил, что они сильны, кроме Москвы, еще в Ленин­граде, на Украине, на Урале, в Азово-Черноморском крае, в За­падно-Сибирском крае и на Кавказе. Енукидзе говорил также, что военная организация наиболее сильна в Москве, но имеет свои группы на Украине и в Ленинграде. О меньшевиках и эсе­рах Енукидзе высказывал предположение, что у них имеются за­конспирированные организации в Сибири, в Средней Азии и на Кавказе. А силы мои в НКВД вам известны, я о них уже пока­зывал.

Вопрос. Но вы опять даете только голый перечень местных организаций.

Ответ. Но Енукидзе мне ничего не говорил ни о количествен­ном составе этих организаций, ни об их руководителях. Это ста­ло мне известным уже по данным следствия в НКВД значитель­но позднее, в 1936 году.

Вопрос. А как мыслился приход к власти на случай войны?

Ответ. Речь шла о восстании наших партий в тылу, аресте чле­нов правительства при одновременном открытии фронта непри­ятелю заговорщиками из военного блока. Но это были только планы, которым не дано было осуществиться, потому что в кон­це 1935 года, весь 1936 и 1937 годы прошли под знаком ликви­дации всех наших организаций; сначала, пока я был в НКВД, при значительном торможении, а затем уже, при Ежове, начался пол­ный разгром всех звеньев нашего заговора. О том, как мы, участ­ники заговора в НКВД, прикрывали организации заговора, тор­мозили их ликвидацию, я уже говорил. Но одну деталь я еще не сообщил. А сейчас, когда я говорю всю правду, я не хочу больше ее скрывать.

Вопрос. Что вы хотите показать?

Ответ. Летом 1936 года из политизоляторов в Москву для при­влечения к следствию по делу центра троцкистско-зиновьевско-го блока были доставлены Зиновьев и Каменев. Мне, как я уже говорил, нужно было с ними покончить: они все равно были уже провалены, третий раз привлекались; и я очень беспокоился, что­бы они где-нибудь на следствии не болтнули лишнего. Поэтому

я стал практиковать обход некоторых камер арестованных во внутренней тюрьме. Почти во все камеры я заходил вместе с на­чальником тюрьмы Поповым. К Зиновьеву и Каменеву (в отдель­ности к каждому) я тоже зашел, предупредив Попова, чтобы он остался за дверью.

За время 5—10 минут я успел предупредить Зиновьева и Ка­менева о том, кто арестован, какие имеются показания. Заявил им, что никаких данных о других центрах, принимавших участие в заговоре, тем более об общем центре, следствие не знает. «Не все еще потеряно, ничего не выдавайте сами. Центр заговора дей­ствует. Вне зависимости от приговора суда вы вернетесь ко мне», — говорил я им. И Зиновьев и Каменев на следствии и на суде, как вы знаете, выполнили мои указания. А после пригово­ра они были расстреляны. Это было в августе 1936 года. В сен­тябре я был снят с работы в НКВД. Генрих Ягода

Допросили:

Нач. отд. 4 отдела ГУГБ капитан гос. без. Коган Оперуполном. 4 отдела ГУГБ лейтенант гос. без. Лернер

ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 168-185.

Все сведения о заговоре и обвинении в «шпионаже», упоми­наемые в допросах Г. Г. Ягоды, считаются сфальсифицирован­ными.

Л. М. Карахан и другие упомянутые в протоколе лица реаби­литированы.