Протоколы допросов Ягоды - Протокол допроса 3

Протокол допроса № 3

Ягоды Генриха Григорьевича от 26 апреля 1937 года

 

тов. Сталину тов. Молотову тов. Ворошилову тов. Кагановичу

Направляю протокол допроса Ягоды Г. Г. от 26 апреля сего года.

Настоящие показания получены в результате продолжительных допросов, предъявления целого ряда уликовых данных и очных ставок с другими арестованными.

Ягода до сего времени не дает развернутых показаний о своей антисоветской и предательской деятельности, отрицая свои свя­зи с немцами и скрывая целый ряд участников заговора. Отри­цает также свое участие в подготовке террористических актов над членами правительства, о чем показывают все другие участники — Паукер, Волович, Гай и др.

Следует, однако, отметить, что на последних допросах под дав­лением улик Ягода все же вынужден был признать, что о связи с немцами и подготовке терактов некоторыми участниками загово­ра он был осведомлен.

Допрос продолжается.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Ежов

26 апреля 1937 года

ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 4. Д. 331. Л. 72.

Заявление Ягоды. В продолжение долгих дней допросов я тщет­но пытался скрыть преступную, изменническую деятельность против Советской власти и партии. Я надеялся, что мой опыт ра­боты в ЧК даст мне возможность совсем скрыть от следствия всю сумму моей предательской работы, либо, если это мне не удаст­ся, свести дело к чисто уголовным и должностным преступлени­ям. Я надеялся также, что мои сообщники, в силу тех же при­чин, не выдадут следствию ни себя, ни тем более меня.

Планы мои рухнули, и поэтому я решил сдаться. Я расскажу о себе, о своих преступлениях все, как бы это тяжело мне ни было.

Вопрос. Почему тяжело?

Ответ. Потому что придется мне впервые в своей жизни ска­зать правду о себе лично. Всю свою жизнь я ходил в маске, вы­давал себя за непримиримого большевика. На самом деле боль­шевиком, в его действительном понимании, я никогда не был. Мелкобуржуазное мое происхождение, отсутствие теоретической подготовки — все это с самого начала организации Советской власти создало у меня неверие в окончательную победу дела партии. Но собственного мировоззрения у меня не было, не было и собственной программы. Преобладали во мне начала карьери-стические, а карьеру свою надо было строить, исходя из реаль­ной обстановки. Какова была эта обстановка? Советская власть существовала, укреплялась, я оказался в аппарате б. ОГПУ и по­этому я вынужден был исходить именно из этих конкретных фак­торов. Взбирдясь по иерархической лестнице, я в 1926 году до­шел до зампреда ОГПУ. С этого момента и начинаются мои пер­вые попытки игры на «большой политике», мои представления о

себе как о человеке, который сумеет влиять на политику партии и видоизменять ее. Это было после смерти Дзержинского, в пе­риод открытой борьбы троцкистов с партией. Я не разделял взглядов и программы троцкистов, но я все же очень вниматель­но приглядывался к ходу борьбы, заранее определив для себя, что пристану к той стороне, которая победит в этой борьбе. Отсюда и та особая линия, которую я проводил в то время в борьбе с троцкизмом.

Вопрос. В чем же конкретно выражалась эта ваша особая ли­ния в борьбе с троцкизмом?

Ответ. Когда начались репрессии против троцкистов, вопрос о том, кто победит (троцкисты или ЦК ВКП(б)) окончательно еще не был решен. Во всяком случае, так думал я. Поэтому я, как зампред ОГПУ, в карательной политике исходил из того, чтобы не озлоблять против себя троцкистов. Направляя троцкистов в ссылки, я создавал им там такие условия, при которых они мог­ли бы продолжать там свою деятельность и не чувствовали бы себя осужденными. Само собою разумеется, что, когда полнос­тью определилась победа партии над троцкизмом, когда партия пошла за Центральным Комитетом, за Сталиным, я тоже поспе­шил показать себя как непоколебимого сторонника ЦК, остава­ясь, конечно, на своих прежних позициях неверия в победу ли­нии ЦК, оставаясь для ЦК в непроницаемой своей маске. Если в какой-либо мере применим ко мне термин двурушника, то я являюсь ярким образцом его, пожалуй, даже пионером двуруш­ничества.

Вопрос. Ваша линия по отношению к троцкистам была вам продиктована со стороны троцкистской организации?

Ответ. Нет, в данном случае я действовал самостоятельно, по собственной инициативе. Выше я объяснил, какими мотивами я руководствовался. Иначе обстояло дело, когда на арену борьбы с партией выступили правые. Здесь моя роль была более опреде­ленной: с правыми я был организационно связан.

Вопрос. Но нам еще не совсем ясен вопрос о ваших взаимо­отношениях с троцкистами. Организационные связи с троцкис­тами у вас были?

Ответ. В тот период не было. Они возникли значительно поз­же, когда троцкисты вошли в блок с правыми.

Вопрос. Об этом мы поговорим в дальнейшем. Вы собирались рассказать о ваших связях с правыми.

Ответ. Да. Я говорил, что с правыми у меня были организа­ционные связи. Начало этим связям было положено в моих лич­ных взаимоотношениях с Рыковым, бывшим тогда председателем Совета Народных Комиссаров. Как зампред ОГПУ, я часто встре-

чался с Рыковым, сначала на заседаниях, а затем и дома у него. Относился он ко мне хорошо, и это мне льстило и импонирова­ло. Личные отношения у меня были также с Бухариным, Томским и Углановым. (Я был тогда членом бюро МК, а Угланов секрета­рем МК.) Когда правые готовились к выступлению против партии, я имел по этому поводу несколько бесед с Рыковым.

Вопрос. Где, когда, какого характера беседы?

Ответ. Это было в 1928 году, у Рыкова в кабинете. О характе­ре этого разговора у меня в памяти сохранилось, что речь шла о каких-то конкретных расхождениях у Рыкова, Бухарина, Томского с Политбюро ЦК по вопросам вывоза золота и продажи хлеба. Рыков говорил мне, что Сталин ведет неправильную линию не только в этих вопросах. Это был первый разговор, носивший, скорее, характер прощупывания и подготовки меня к более от­кровенным разговорам. Вскоре после этого у меня был еще один разговор с Рыковым. На сей раз более прямой. Рыков изложил мне программу правых, говорил о том, что они выступают с открытой борьбой против ЦК и прямо поставил мне вопрос, с кем я.

Вопрос. Что вы на это ответили Рыкову?

Ответ. Я сказал Рыкову следующее: «Я с вами, я за вас, но в силу того, что я занимаю положение зампреда ОГПУ, открыто выступать на вашей стороне я не могу и не буду. О том, что я с вами, пусть никто не знает, а я, всем возможным с моей сторо­ны, со стороны ОГПУ помогу вам в вашей борьбе против ЦК».

Вопрос. Значит, в 1928 году вы примкнули к правым и скры­вали это от партии?

Ответ. Да.

Вопрос. В 1928 году правые открыто выступали против партии. Почему вы, являясь правым, открыто не выступали, а конспири­ровали свое участие в организации правых?

Ответ. Это вытекало из всей моей линии поведения. Дело складывалось таким образом: с одной стороны, беседы Рыкова со мною определяли мои личные симпатии к программе правых, с другой стороны, из того, что Рыков говорил мне о правых, о том, что кроме него, Бухарина, Томского, Угланова, на стороне пра­вых вся московская организация, ленинградская организация, профсоюзы, из всего этого у меня создалось впечатление, что правые могут победить в борьбе с ЦК. А так как тогда уже ста­вился вопрос о смене руководства партии и Советской власти, об отстранении Сталина, то ясно было, правые идут к власти. Имен­но потому, что правые рисовались мне как реальная сила, я зая­вил Рыкову, что я с ними.

Вопрос. Вы не ответили на вопрос, почему вы конспирирова­ли свое участие в организации правых?

Ответ. Я был зампредом ОГПУ. Если бы я открыто заявил о своих связях с правыми, я был бы отстранен от работы. Это я понимал. Про себя я соображал таким образом: «А вдруг правые не победят? Я, сохраняя в тайне свою принадлежность к ним, остаюсь на своем месте». Поэтому я и договорился с Рыковым об особом своем положении среди правых.

Вопрос. Только ли этими соображениями вы руководствова­лись, оставаясь законспирированным правым?

Ответ. Нет, не только этим. Были у меня и другие соображе­ния. Мне совершенно ясно было, что отношение ко мне лиде­ров правых определяется не удельным политическим весом моим в партии и стране (веса такого у меня вообще не было), а моим положением как зампреда ОГПУ. Окажись я вне ОГПУ, не зам­предом, никакого интереса я для правых не представлял бы и мое положение, в случае их победы, оказалось бы ничтожным. Но, оставаясь зампредом ОГПУ, я нужен был правым, мог быть им полезен. Это хорошо понимал и Рыков. Таким образом, хотя по разным соображениям, но мы оба согласились на том, что я от­крыто с правыми не выступаю.

Вопрос. Какова же была ваша роль в организации правых? Как складывались ваши взаимоотношения с их лидерами?

Ответ. В 1928—1929 годах я продолжал встречаться с Рыковым. Я снабжал его, по его просьбе, секретными материалами ОГПУ о положении в деревне. В материалах этих я особо выделял на­строения кулачества (в связи с чрезвычайными мерами), выдавал их за общие настроения крестьян в целом. Рыков говорил, что материалы эти они, правые, используют как аргументацию в их борьбе с ЦК. В 1928 году я присутствовал на совещании правых в квартире Томского. Там были лидеры правых и, кажется, Угла­нов и Котов. Были общие разговоры о неправильной политике ЦК. Конкретно, что именно говорилось, я не помню. Помню еще совещание на квартире у Рыкова, на котором присутствовали, кроме меня и Рыкова, еще Вася Михайлов и, кажется, Нестеров. Я сидел с Рыковым на диване и беседовал о гибельной политике ЦК, особенно в вопросах сельского хозяйства. Я говорил тогда Рыкову, что все это верно, и сослался на материалы ОГПУ, под­тверждающие его выводы. В 1929 году ко мне в ОГПУ приходил Бухарин и требовал от меня материалов о положении в деревне и о крестьянских восстаниях. Я ему давал. Когда я узнал, что Триллисер также однажды дал Бухарину какие-то материалы, я выразил Триллисеру свое отрицательное отношение к этому фак­ту. В данном случае мне нужно было монополизировать за собой снабжение правых документами, поставить их в некоторую зави­симость от себя.                                                                        

Вопрос. А кроме участия на перечисленных вами совещаниях лидеров правых и снабжения их тенденциозно подобранными ма­териалами ОГПУ, чем конкретно вы помогали правым? Вы же обещали им помощь со стороны аппарата ОГПУ?

Ответ. На том отрезке времени, 1928 — середина 1929 года, когда правые вели открытую борьбу против партии, от меня боль­ше и не требовалось. Иное положение создалось, когда выясни­лось, что в открытой борьбе правые потерпели поражение, когда тактика правых приняла характер нелегальной борьбы с партией. Тут и мое положение должно было измениться. Во-первых, я до­говорился с Рыковым об особой своей законспирированности, о прекращении взаимных посещений и встреч. Во-вторых, коль скоро речь шла о нелегальной работе правых, естественно повлек­шей за собой репрессии, моя помощь правым уже не могла ог­раничиться информацией. На меня центром правых была возло­жена задача ограждения организации от полного провала. В раз­говоре с Рыковым на эту тему я так определил свое положение: «Вы действуйте. Я вас трогать не буду. Но если где-нибудь про­рвется, если я вынужден буду пойти на репрессии, я буду старать­ся дела по правым сводить к локальным группам, не буду вскры­вать организацию в целом, тем более не буду трогать центр орга­низации».

Вопрос. Когда у вас был этот разговор с Рыковым?

Ответ. Точно не помню. Кажется, в конце 1929 или в начале 1930 года.

Вопрос. Вы показали, что после перехода организации правых к нелегальным методам борьбы против партии ваша роль, как участника организации правых, активизировалась, и, как вы до­говорились с Рыковым, она сводилась к ограждению организации от провала. Как вы проводили эту свою предательскую линию в ОГПУ-НКВД?

Ответ. Оградить организацию правых от провала, в условиях их возраставшей активности и перехода к нелегальной борьбе с партией, мне самому было трудно. Мне было ясно, что если в аппарате ОГПУ, в особенности в Секретном отделе, не будет сво­его человека, то, вопреки моему желанию, организация правых может быть провалена. С этой целью мною и был назначен осе­нью 1931 года начальником Секретного отдела Молчанов.

Вопрос. Почему именно Молчанов?

Ответ: По двум причинам: 1) О Молчанове — нач. Иванов­ского губотдела ГПУ мне было известно, что он связан с правы­ми, в частности с Колотиловым, бывшим тогда секретарем Ива­новского губкома ВКП(б); 2) Молчанов был лично мне предан­ным человеком, был в моих руках, и я смело мог располагать им.

Вопрос: Откуда вы знали, что Молчанов правый?

Ответ. Об этом мне сам сказал Молчанов, не помню в каком году, то ли в 1929, или в 1930. Он как-то приехал из Иваново, зашел ко мне в кабинет и рассказал, что в Иваново имеется груп­па правых, возглавляемая Колотиловым, что Колотилов ведет с ним специфические для правых разговоры о неправильности ли­нии ЦК, о гибельности такой линии для страны. Молчанов про­сил моего совета, как ему поступить. Из того, как он мне изла­гал правые взгляды Колотилова, я почувствовал, что он и сам стоит на точке зрения правых, и прямо его спросил, как он лич­но оценивает позиции правых. Молчанов мне откровенно заявил, что он разделяет их взгляды.

Вопрос. Чем объяснить, что начальник губотдела ГПУ не по­боялся доложить вам, зампреду ОГПУ, свои контрреволюционные правые взгляды. Он что, знал о вашей принадлежности к правым?

Ответ. Для того, чтобы ясна была причина его откровенности со мною, я должен рассказать об одном эпизоде, имевшем место до этого разговора с Молчановым. Примерно в 1927 году ко мне поступили материалы, компрометирующие Молчанова. Речь шла о каких-то его уголовных преступлениях где-то на Кавказе. Я вы­звал его из Иваново, сказал ему об этих материалах. Молчанов тогда же признал за собою эти грехи в прошлом и, уже в поряд­ке исповеди, рассказал еще об одном своем грехе — о приписке себе партстажа. Я сказал, что нуждаюсь в лично мне преданных людях, что судьба его отныне в моих руках, но если он будет выполнять всякие мои указания, то я материалам о нем ходу не дам, а он может продолжать свою работу в Иваново в той же должности.

Вопрос. То есть, говоря прямо, вы Молчанова завербовали на имевшихся у вас компрометирующих материалах, причем завер­бовали для своих преступных, контрреволюционных целей?

Ответ. Да, фактически я его завербовал, причем в момент вер­бовки я еще не знал, как конкретно в дальнейшем его исполь­зую.

Вопрос. Чем же закончилась тогда эта вербовка Молчанова?

Ответ. Он мое предложение охотно принял и уехал обратно в Иваново. Теперь вам, несомненно, ясна причина откровенности Молчанова и то, что он не побоялся рассказать мне о своих пра­вых взглядах и о своей связи с Ивановской организацией правых.

Вопрос. Какие указания вы дали Молчанову, когда он вам со­общил о своей связи с правыми?

Ответ. Тогда я Молчанову о том, что я сам являюсь правым, не говорил, но предложил ему во всем поддерживать в Иваново линию Колотилова.

Вопрос. Как же все-таки Молчанов был назначен начальником Секретно-политического отдела?

Ответ. Разрешите мне некоторое отступление. Общеизвестно, что 1931 год был чреват наибольшими трудностями в стране. Общеизвестно также, в 1931 году возросла активность всех кон­трреволюционных элементов в стране. На фоне этих трудностей активизировалась и нелегальная работа правых. Это было мне известно как по материалам ОГПУ, так и из личных встреч с лидерами правых. В 1931 году впервые встал вопрос о блоке меж­ду правыми, троцкистами и зиновьевцами, на основе борьбы за свержение Советской власти методами террора против руководи­телей партии и массовыми восстаниями. В связи с этим я однаж­ды (это было летом 1931 года) был приглашен в Болшево на дачу к Томскому. Там я застал также Фому (А. П. Смирнова). Томс­кий начал свой разговор с общей оценки положения в стране, говорил о политике ЦК, ведущей страну к гибели, говорил, что мы, правые, не имеем никакого права оставаться в роли простых наблюдателей, что момент требует от нас активных действий. Меня, естественно, интересовали реальные планы и возможнос­ти борьбы, и я так и поставил вопрос. Присутствовавший Фома рассказал мне о намечающемся блоке с троцкистами и зиновь­евцами, говорили о наличии довольно широко разветвленных группах организации в ряде городов Союза и в целом очень оп­тимистически охарактеризовали перспективы борьбы с партией. Надо признать, что и мне эти перспективы тогда рисовались так­же в оптимистических тонах.

Вопрос. Почему вы поехали к Томскому? Вы ведь уславлива­лись с Рыковым об особой вашей законспирированности, исклю­чающей всякие встречи с лидерами правых?

Ответ. Тут свою роль сыграли два фактора. Во-первых, пере­живаемые страной трудности и возможность, как мне казалось, в связи с этим прихода к власти правых. Поэтому мне нужно было проявить некоторую активность и подчеркнуть свою соли­дарность с ними. Во-вторых, мое положение в ОГПУ в то время до некоторой степени пошатнулось. Это было в период работы в ОГПУ Акулова. Я был обижен и искал помощи у правых.

Вопрос. Все же ответьте, как произошло назначение Молчано­ва начальником СПО?

Ответ. Вот на этом-то совещании у Томского и был поднят вопрос о необходимости принять меры к тому, чтобы не прова­лить работу правых, чтобы обеспечить им со стороны ОГПУ пол­ную возможность разворота их деятельности на новой, значитель­но расширенной и активизирующейся основе. Стал вопрос о том, смогу ли я это сделать. Я ответил, что мне одному это трудно,

что лучше бы всего посадить на Секретный отдел своего челове­ка. И вот не то Томский, не то Фома, сказал, что начальник Ивановского губотдела ГПУ Молчанов известен им как правый, и его именно не мешало бы посадить начальником Секретного отдела. Это предложение я принял, и Молчанов был назначен начальником СП О ОГПУ.

Вопрос. Значит, назначение Молчанова начальником Секрет­но-политического отдела состоялось по решению центра органи­зации правых?

Ответ: Да, так именно оно и было. Технически это было офор­млено просто: я вызвал из Иваново Молчанова, сообщил ему о принятии организацией решения о назначении его в Москву на­чальником Секретного отдела, предупредил его, что он будет вызван Булановым для переговоров по этому вопросу, чтобы он свое согласие дал, ни слова не говоря о разговоре со мною. А на практиковавшихся тогда совещаниях зампредов у Менжинского я выдвинул кандидатуру Молчанова на должность начальника Секретного отдела. Кандидатура Молчанова возражений не встре­тила, и он был назначен.

Вопрос. Следовательно, и Молчанов знал, что он назначен начальником СПО ОГПУ решением центра правых?

Ответ: Да, я ему об этом говорил. В дальнейшем я сговорил­ся с Молчановым о тактике нашей работы в ОГПУ.

Вопрос. О тактике предательства?

Ответ: Да. О тактике, которая заключалась в покрывательстве контрреволюционной деятельности правых, троцкистов и зиновьев-цев. Я думаю, что не стоит здесь перечислять все факты, связан­ные с моей и Молчанова предательской линией, они теперь из­вестны всей партии, да вряд ли все и вспомнишь. Известно, ко­нечно, что, если бы не наша предательская работа в НКВД, центры зиновьевцев, троцкистов и правых были бы вскрыты в период зарождения — в 1931—32 годах. Агентурные материалы об их контрреволюционной деятельности поступали со всех концов Советского Союза во все годы. Мы шли на удары по этим орга­низациям только тогда, когда дальнейшее покрывательство гро­зило провалом нас самих. Так было с Рютинской группой, кото­рую мы вынуждены были ликвидировать, потому что материалы попали в ЦК; так было с бухаринской «школкой», ликвидация которой началась в Новосибирске и дело о которой мы забрали в Москву лишь для того, чтобы здесь его свернуть; так было с троцкистской группой И. Н. Смирнова и в конце концов так продолжалось даже и после убийства Кирова. Надо признать, что даже в таких случаях, когда мы шли на вынужденную ликвида­цию отдельных провалившихся групп организаций, как правых,

так и троцкистов и зиновьевцев, я и Молчанов, по моему указа­нию, принимали все меры к тому, чтобы изобразить эти группы организациями локальными, и в особенности старались скрыть действующие центры организаций.

Вопрос. К системе вашей предательской работы и к отдельным фактам мы еще вернемся. Вы выше признали, что если бы не ваша и Молчанова предательская роль в ОГПУ—НКВД, то цент­ры организации правых, троцкистов и зиновьевцев, вернее гово­ря, центры блока этих организаций можно было своевременно ликвидировать?

Ответ. Да, это несомненно так.

Вопрос. Значит, и убийство тов. Кирова могло быть предот­вращено?

Ответ. Безусловно.

Вопрос. И вы это не сделали?

Ответ. Нет.

Вопрос. Значит, вы являетесь соучастником этого злодейского убийства?

Ответ. Нет, я это не могу признать.

Вопрос. У вас материалы о действующих террористических центрах были?

Ответ. Были.

Вопрос. Киров был убит ими?

Ответ. Ими.

Вопрос. Вы покрывали деятельность этих террористических организаций?

Ответ. Покрывал.

Вопрос. Как же вы смеете отрицать свое соучастие в убийстве тов. Кирова?

Ответ. Яне являлся соучастником этого убийства, но, несом­ненно, должен ответить за то, что не предотвратил убийства тов. Кирова.

Вопрос. Вопреки тому, что имели все возможности для предот­вращения этого убийства?

Ответ. Да.

Вопрос. Вы являлись участником организации правых, а к моменту убийства тов. Кирова и участником блока террористи­ческих организаций. Вы сознательно покрывали подготовку убий­ства тов. Кирова?

Ответ. Вы должны понять, что в мои личные планы как на­родного комиссара внутренних дел, не могли входить такие раз­розненные акты, как убийство тов. Кирова. Я же хорошо пони­мал, что такие акты могут привести если не к полному моему провалу как участника организации правых, то во всяком случае

к моей полной ответственности как наркома, ведающего охраной правительства. Тут ничего, кроме проигрыша, для меня лично не могло выйти, а как раз к этому периоду мои личные планы шли довольно далеко и не совсем совпадали с планами блока.

Вопрос. Каковы были эти ваши личные планы?

Ответ. В 1932 году был окончательно оформлен блок троцки­стов, зиновьевцев и правых. Вместе они, на мой взгляд, представ­ляли собой довольно внушительную силу. В среде организации правых зрела мысль о дворцовом перевороте. Я лично в эти пла­ны правыми не был посвящен. И мне было понятно почему: коль скоро речь шла о дворцовом перевороте, то здесь они могли обойтись и без меня. Охрана Кремля тогда была не в моих ру­ках. Мне казалось, что, ежели им удастся прийти к власти, меня могут обойти. Некоторое недоверие ко мне они всегда питали, да и я сам не особенно доверял им. Наряду с этим, мне, зампреду ОГПУ, имевшему всестороннюю информацию, было видно, что соотношение сил в стране еще не таково, что можно рассчиты­вать на полный успех заговора против Советской власти тогда, в 1932—1933 годах. Но в дальнейшем агрессивность заговорщиков росла прямо пропорционально победам партии. Не исключена была возможность их успеха. И вот, чтобы не оказаться в дура­ках, я пришел к выводу о необходимости застраховать себя на случай удачи заговора правых и троцкистов и заставить их счи­таться со мною, как с реальной силой. И тогда я приступил к организации параллельного заговора против Советской власти в аппарате ОГПУ-НКВД.

Вопрос. Порвав с правыми?

Ответ. Как сказать, и да, и нет. Да, потому что от правых я скрывал эти свои планы; нет, потому что продолжал им помо­гать. Вот тут-то и проявилась двойственность моего положения, красной нитью проходившая во всей моей политической дея­тельности.

Вопрос. Какая тут двойственность? О какой двойственности вы говорите? Вы являлись врагом Советской власти, предателем внутри партии.

Ответ. Я говорю о двойственности моего собственного поло­жения в организации правых. Я уже говорил выше, что боялся, что они могут, придя к власти, попросту выгнать меня, и имен­но поэтому я организовал параллельный заговор.

Вопрос. Вы говорите, что создали заговор против Советской власти внутри аппарата ОГПУ—НКВД. Вы, значит, имели сооб­щников среди чекистов?

Ответ. Конечно, имел.

Вопрос. Кого?

Ответ. О Молчанове я уже вам говорил, он был завербован мною давно. Кроме него, участниками организованного мною заговора против Советской власти являлись:

1.  Прокофьев — зам. наркома внутренних дел.

2.  Паукер — начальник оперотдела.

3.  Волович — зам. нач. оперотдела.

4.  Гай — нач. Особого отдела.

5.  Буланов — секретарь НКВД.

6.  Шанин — нач. транспортного отдела.

7.  Островский — нач. админ.-хоз. управления.

Вопрос. Это все?

Ответ. Как непосредственные участники заговора — все. Все они были посвящены в планы и цели заговора и выполняли, по моему поручению, задания, связанные с подготовкой заговора. Кроме перечисленных, были еще некоторые люди, лично мне преданные, выполнявшие отдельные мои преступные поручения, но не посвященные в план заговора.

Вопрос. Кто эти люди, назовите их.

Ответ. К ним относятся:

1.  Лурье — нач. инженерно-строительного отдела НКВД.

2.  Иванов — пом. секретаря НКВД.

3.  Винецкий — сотрудник оперотдела.

4.  Пакалн — нач. отделения админ.-хоз. упр. НКВД.

5.  Черток — нач. ЭКО.

6.  Погребинский — нач. УНКВД в Горьковском крае.

Вопрос. Вы скрываете участников вашего заговора против Со­ветской власти. Вы не всех выдаете.

Ответ. Какой мне смысл теперь скрывать отдельных участни­ков заговора? Они мне больше ни к чему. Может быть, я упус­тил из памяти некоторых лиц, которые в план заговора посвяще­ны не были, но которые так или иначе входили в мои расчеты, на случай практического выполнения заговора. Сейчас я их вспомнить не могу. Я прошу разрешить вернуться к этому воп­росу на следующем допросе, я к тому времени постараюсь вспом­нить.

Вопрос. Вы возглавляли контрреволюционный заговор против советского государства, реально предполагая и готовя захват вла­сти в свои руки. Не может быть, чтобы ограничились только тем составом участников заговора, который вами назван. Мы требу­ем выдачи всех ваших сообщников.

Ответ. Я действительно являлся организатором заговора про­тив Советской власти, и именно потому, что я реально его гото­вил, я не мог пойти на вовлечение в это преступное дело широ­кого состава участников заговора. Я ведь все же был чекистом...

Вопрос. Предателем вы были, а не чекистом!

Ответ. ...Предателем, но в чекистских рядах. Я больше других понимал и опасался провала.

Вопрос. Как же вы пошли на вербовку хотя бы того неболь­шого, сравнительно, количества людей из чекистов, которых вы называли?

Ответ. Вербовка каждого из них имеет свою историю, она тщательно подготавливалась, и на откровенный разговор я шел только тогда, когда мои шансы на успех вербовки были несом­ненны. Вы это видели на примере вербовки Молчанова.

Вопрос. Как конкретно были завербованы ваши соучастники?

Ответ. Тут надо сказать несколько слов о той системе воспи­тания непосредственно соприкасающихся со мной работников ОГПУ—НКВД, которую я проводил в течение многих лет. Она сводилась, в первую очередь, к тому, что я подчинял людей сво­ему личному влиянию. В отношении большинства мне, как ру­ководителю аппарата, это удавалось. Добившись этого, я перехо­дил на другую ступень: я внушал людям отчужденность от партии, выращивал в их сознании идею, что государственная разведка должна в политике играть самостоятельную от правительства и от партии роль. Я ссылался при этом на опыт буржуазных государств и доказывал, что правительства этих стран меняются, разведка же остается неизменной всегда. Вполне понятно, что говорил я это не всегда прямо и не всем, но в завуалированной форме выска­зывал часто. Прикрытием мне служили в этих целях так называ­емые чекистские традиции, которым я придал антипартийный характер. Ссылка или, вернее, спекуляция, на них служила мне дополнительной гарантией от возможности провала, ибо состав­ной частью этих пресловутых традиций была кастовость. В ходу у меня была поговорка «Не выносить сор из избы». Таковы были общие условия, которые сами по себе были мной установлены и которые способствовали моим заговорщическим целям, в первую очередь, целям вербовки в этих условиях людей внутри аппарата ОГПУ-НКВД.

Вопрос. Но вы, надо полагать, вербовали людей для заговора индивидуально каждого и в определенных целях. Вот об этом вы ничего не сказали.

Ответ. Перехожу к этому. При индивидуальной вербовке я ис­ходил, в первую очередь, из того, чтобы во главе ведущих отде­лов ОГПУ—НКВД стояли мои люди, мне преданные, нужные мне для практического выполнения и обеспечивающие меня от про­вала.

1. Молчанов. Он был начальником Секретно-политического отдела. Как он был вовлечен в заговор, я уже говорил. Он стра-

ховал меня от возможного провала тем, что по моим указаниям тормозил вскрытие организации правых, «тушил» отдельные про­валы этой организации и докладывал мне о деятельности троц­кистов, зиновьевцев и правых. По его докладам я все время вни­мательно следил за нарастанием или ослаблением их активности и в связи с этим строил и свои планы.

2.  Прокофьев. Он был моим заместителем. Был близким мне человеком. Наблюдал я за ним давно. Знал, что он человек глу­боко антипартийный. Ходил когда-то в троцкистах. В разговоре с ним на общеполитические темы он всегда поддакивал моим осторожно пущенным критическим замечаниям. Его я завербовал, когда он, после его работы в РКИ, возвращался в органы ОГПУ, кажется, это было в 1932 году. Посвящен он был постепенно во все. Имел он своих людей, которых я сам вербовал.

3.  Паукер. Его вербовка имела, конечно, первостепенное зна­чение. Он был начальником Оперода. Непосредственно ведал охраной членов правительства. На него, на случай конкретного выполнения заговора, падала основная работа: обеспечение аре­ста членов правительства. Это был наиболее близкий мне чело­век и наиболее преданный.

4.  Гай. Он был начальником Особого отдела. Окончательно разложившийся и преступный человек. Сифилитик. Он был бли­зок с Прокофьевым и завербован он был по его совету. Он со­действовал мне в сокрытии следов шпионской деятельности не­которых работников ОГПУ—НКВД, о которых я скажу ниже. В плане заговора ему отведена была роль наблюдения и связи с военными из РККА, к отбору из их состава людей, которых мож­но будет использовать в заговорщических целях. Он легко это мог выполнять потому, что, будучи начальником Особого отдела, он знал настроения разных военных работников. Окончательно он был завербован в 1934 году (или в начале 1935 года). Был введен в курс моих планов и выполнял мои поручения.

5.  Волович. Заместитель начальника Оперотдела. Его я завер­бовал следующим образом. В 1931 году Волович, бывший тогда нач. Отделения ИНО (до этого он был нашим резидентом во Франции), зашел ко мне в кабинет и рассказал, что завербован германской разведкой. Тогда он говорил мне, что ничего еще для них не сделал. Я предупредил его, что покрою этот его предатель­ский акт, если он будет впредь выполнять все мои поручения. Волович согласился. Он был после этого переведен заместителем к Паукеру и ведал там техникой. Его я использовал в плане орга­низации для меня возможности подслушивания правительствен­ных переговоров по телефону. А впоследствии я Воловича исполь­зовал значительно шире по выполнению специальных заданий.

6.  Буланов. Он был у меня на особо секретных поручениях. У него хранился мой нелегальный валютный фонд, который был мною создан в целях финансирования контрреволюционной моей деятельности, в целях «покупки» нужных мне людей. Буланов был наиболее доверенным у меня человеком, знал о всех моих пла­нах и, кроме того, помогал мне и в чисто уголовных моих делах.

7.  Шанин. Был лично мною завербован, когда он еще являл­ся моим личным секретарем. У него впервые хранился мой ва­лютный фонд. Впоследствии я ввел его в курс моих заговорщи­ческих планов.

8.  Островский. Его я завербовал примерно в 1934 году. Попал­ся он мне на каких-то уголовных делах, и я вовлек его в свои собственные уголовные дела. Выполнял он отдельные мои пору­чения, по связи с нужными людьми и по уголовным моим делам.

Вопрос. Целый ряд вопросов, которых вы коснулись выше, потребуют уточнения и детализации. Мы к ним вернемся впо­следствии. Сейчас нас интересуют ваши планы заговора. Как кон­кретно вы мыслили себе его осуществление?

Ответ. Было несколько вариантов. Один из них заключался в том, что когда организация правых, совместно с блоком троцки­стов и зиновьевцев, будет готова к захвату власти, они должны были дать мне об этом знать, и я осуществил бы это технически. Для этого имелся в виду арест моими силами членов Советского правительства и руководителей партии и создание нового прави­тельства из состава заговорщиков, преимущественно из правых. В 1935 году это было вполне реально: охрана Кремля, его гарни­зон были в моих руках и я мог бы это совершить. В этом направ­лении мною были приняты и соответствующие меры.

Вопрос. В чем они заключались?

Ответ. Я дал указания Паукеру приближать к себе командный состав Кремлевского гарнизона. Я сам вызывал к себе ряд коман­диров. Так как комендантом Кремля был Ткалун, не наш чело­век, назначенный Наркоматом обороны, я пытался и его также приблизить к себе. В отношении его Паукер также имел указа­ния обхаживать его, приручить его к нам. И Паукер, правда не совсем умело, это делал, так как у них часто бывали стычки. Если бы не удалось Ткалуна завербовать, его легко было бы в нужный момент локализовать, убрать.

Вопрос. Ткалуна удалось завербовать?

Ответ. Нет. Но это имелось в виду в дальнейшем. Кроме ука­занных мероприятий в отношении Кремлевского гарнизона, я приказал Паукеру отобрать 20—30 человек из особо преданных ему и мне людей из Оперотдела, тренировать их в ловкости и в силе, не вводя их в курс дела, держать про запас.

Вопрос. Для каких целей?

Ответ. Я имел в виду использовать их в момент выполнения нами переворота, для непосредственного ареста членов прави­тельства. Паукер докладывал мне, что людей таких он частично отобрал и с ними работает.

Вопрос. Кто эти люди? Назовите их.

Ответ. Я лично фамилии их не знаю. Это надо будет спросить Паукера. Я хочу только предупредить вас, что люди эти никако­го представления не имеют о целях и задачах, которые перед ними могли быть поставлены. Во всяком случае, Паукер мне не говорил, что посвящал их в это.

Вопрос. Вы заявили, что у вас было несколько вариантов осу­ществления заговора. Вы назвали пока один из них. Каковы ос­тальные варианты?

Ответ. Другой вариант, менее четкий, который явился резуль­татом начавшегося разгрома троцкистско-зиновьевского блока и правых, после убийства Кирова. Убийство Кирова, о конкретной подготовке которого я не знал, вызвало ко мне естественную настороженность в ЦК. Я был поставлен под контроль Ежова, который нажимал на меня и требовал полного разгрома органи­зации троцкистов, зиновьевцев и правых. Я боялся идти на это, во-первых, потому что не хотел лишить себя широкой базы для осуществления заговора, и, во-вторых, потому что я боялся в свя­зи с этим собственного провала. Все, что я и мои сообщники (в первую очередь Молчанов) могли сделать для торможения дела ликвидации этих организаций, мы сделали. Но это не удалось, Ежов нажимал, и мы вынуждены были идти на дальнейший раз­ворот дела, на дальнейшую ликвидацию. Это был период 1935— 1936 годов, когда перспектива военной опасности была очень реальна и близка. Так вот, второй вариант нашего заговора был связан с этими перспективами близости войны.

Вопрос. В чем конкретно заключался ваш второй вариант за­хвата власти на случай войны?

Ответ. Если в первом варианте речь шла об осуществлении заговора совместно с правыми и по их инициативе, то второй вариант, как я уже показал, был вызван фактически совершив­шимся под нажатием ЦК разгромом сил блока троцкистов, зи­новьевцев и правых, которые таким образом выпадали из моей игры, и тут-то совершилась моя переориентировка на немцев как на реальную силу. Мне казалось, что на случай войны СССР с Германией и Японией Советскому правительству придется стол­кнуться не только с военной силой своих противников, но и с крестьянскими восстаниями у себя в тылу. На фоне этого будут активизироваться контрреволюционные организации, и в первую

очередь троцкисты, зиновьевцы и правые. Поражение СССР в войне мне казалось возможным. А поражение неизменно влекло бы за собой и перемену правительства, состав которого был бы продиктован победителями, в данном случае Германией. Вот по­чему, желая себя застраховать и играть определенную роль и в будущем правительстве, я имел в виду наладить контакт с герман­скими правительственными кругами.

Вопрос. Вы не только думали наладить контакт, но и факти­чески уже установили его?

Ответ. Нет, личных связей с немцами у меня не было, но воз­можно, что немцы знали о моих планах.

Вопрос: Каким путем?

Ответ: Через Воловича, связанного с германской разведкой. Кроме того, о необходимости ориентироваться на немцев наме­кал мне Радек.

Вопрос. Когда и где вы поговорили по этому поводу с Раде-ком?

Ответ. Он приходил ко мне летом 1936 года.

Вопрос. Зачем он к вам приходил?

Ответ. Радек пришел ко мне в момент разворота операции по троцкистам и спросил меня, насколько я далеко пойду в ликви­дации организации. Я сообщил Радеку, что положение таково, что придется далеко идти, возможно, и до полной ликвидации, и тут я ничем не смогу помочь, так как я нахожусь под строгим конт­ролем Ежова.

Вопрос. Чем объяснить этот визит Радека к вам? Разве вы были связаны с ним ранее?

Ответ. Нет. Личных связей с Радеком у меня не было, роль его в троцкистской организации мне, конечно, была известна, но меня удивило, откуда Радек знает о моей роли. Мое недоумение рассеял сам Радек, заявив, что он пришел ко мне от Бухарина.

Вопрос. Что же вам сказал Радек о своих связях с немцами?

Ответ. Он сказал мне, что ситуация сейчас такова, что нужно ориентироваться на немцев и что он лично связан с немецкими правительственными кругами. При этом он даже назвал мне фа­милии лиц, с которыми он связан.

Вопрос. Каких он вам назвал лиц?

Ответ. Сейчас не помню этих фамилий.

Вопрос: А для чего вам Радек это говорил?

Ответ. Сказать по правде, я сам этого не понял, но у меня создалось впечатление, что Радек этим хотел подчеркнуть, на­сколько важно сохранение его лично, поскольку в его руках были связи с немецкими правительственными кругами. Это мое впе­чатление подкрепилось еще и тем, что Радек, уходя от меня, за-

явил, что если мне понадобится его помощь, то он всегда готов к услугам. На этом беседа закончилась.

Вопрос. Только этим и ограничилась ваша беседа с Радеком?

Ответ. Да. Только этим. Это был короткий разговор, потому что в тот момент сама по себе встреча с Радеком была чревата возможностями провала для меня.

Вопрос. Все же не ясно, как конкретно вы мыслили осуществ­ление варианта заговора на случай войны и в связи с немцами?

Ответ. Конкретно разработанного плана у меня не было, но я предполагал при этом варианте войти в сношение с германски­ми правительственными кругами, которые оказали бы непосред­ственную помощь в осуществлении заговора. Лично с немцами я связаться не успел, так как в сентябре я был отстранен от рабо­ты в Народном комиссариате внутренних дел.

Вопрос. С уходом из НКВД ваша предательская, изменниче­ская деятельность не изменилась. Вы продолжали активно руко­водить заговором и принимали меры к сокрытию следов ваших преступлений в НКВД.

Ответ. Да, это так. Уход из НКВД явился для меня и моих сообщников неожиданностью. Появилась реальная опасность раскрытия моих преступлений, тем более наркомом был назна­чен Ежов — человек, которого я все время боялся. Обстановка складывалась для меня крайне неблагоприятно. Поздно было го­ворить и даже думать об отказе от заговора, слишком далеко я зашел. Я предвидел еще и то, что авторитет, власть и влияние, т. е. все то, чем я сдерживал замкнутый круг преступников от провала, после смещения меня с поста наркома внутренних дел быстро исчезнет. Провал был весьма реален. Ко мне растерян­но приходили мои сообщники и спрашивали: «Что делать? Как быть?» Я говорил им: «Оставайтесь на местах, вы мне здесь нуж­ны будете».

Все мои мысли были направлены на то, как бы спасти свою шкуру. Мои люди оставались в НКВД. Спасением бы явился мой возврат в НКВД.Это при Ежове было невозможно. Я просил об оставлении меня в системе НКВД на любой работе, но мне от­казано было. Рассчитывать на то, что следы моих преступлений будут скрыты, я не мог. И я решил убрать Ежова, убить его.

Вопрос: И вы стали готовить убийство?

Ответ: Да.

Вопрос. Убийство секретаря ЦК ВКП(б), народного комисса­ра внутренних дел Союза тов. Ежова Николая Ивановича?!

Ответ. Да, я пошел на это. У меня другого выхода не было. Я рассчитывал, что, убив Ежова, я если не добьюсь возврата меня в НКВД, то обеспечу себя от провала.

Вопрос. Как же вы готовили это чудовищное преступление?

Ответ. Я вел подготовку убийства Ежова по двум линиям. Я дал задание Воловичу подготовить террористический акт, и такое же задание я дал Иванову Л.

Вопрос. Когда вы дали им эти задания?

Ответ. Воловичу я дал задание в последних числах сентября 1936 года перед отъездом моим в отпуск. Разговор у нас произо­шел в моем служебном кабинете в НКВД в тот день, когда Воло-вич, по моему распоряжению, снимал у меня подслушивающую аппаратуру у телефонов. Я сказал Воловичу: «Подумайте о возмож­ности убрать Ежова, свяжитесь для этого с Прокофьевым, так как я уезжаю в отпуск». Он ответил, что займется этим. Иванову я, после своего возвращения из отпуска, сказал то же самое, что и Воловичу, т. е., что Ежова нужно убрать. Разговор происходил в моем кабинете в Наркомсвязи. Иванов дал свое согласие. Я пред­ложил ему связаться с Булановыми и моим курьером Саволайне-ном, которого я считал возможным использовать для теракта, так как этот человек, около двадцати лет у меня прослуживший, был безгранично мне предан, слепо выполнял любое мое поручение. Иванов тогда же предложил использовать для теракта способ отрав­ления кабинета Ежова сильнодействующим ядом. Он сказал, что у него имеется такой яд, очень удобный для отравления кабинета, так как запаха не имеет, действует медленно, но смертельно, не остав­ляя следов отравления. Я одобрил этот способ, потому что он был наиболее безопасен с точки зрения возможностей провала.

Вопрос. Вам докладывали о ходе подготовки террористического акта?

Ответ. Да.

Вопрос. Как шла эта подготовка? Кто намечен был в испол­нители теракта?

Ответ. После приезда из отпуска я получил от Прокофьева информацию о ходе выполнения моего задания Воловичем. Про­кофьев мне рассказал, что Волович обрабатывает какого-то род­ственника Н. И. Ежова и намерен склонить его к убийству Ежо­ва. Я одобрил эту кандидатуру, так как она бы придала убийству личный, семейный характер.

Вопрос. А Иванов вам докладывал, как у него идет подготов­ка к террористическому акту?

Ответ. Я как-то спросил его, как идет подготовка. Он ответил, что все в порядке, связь с Булановым и Саволайненом он под­держивает, и они там работают.

Протокол записан с моих слов верно, мною прочитан. Г. Ягода

ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 57-88.

 

---

Гай М. И. (1898—1937), большевик с 1919 года. В органах гос­безопасности с 1922 года. С декабря 1932 года — заместитель начальника Особого отдела ОГПУ, с 1 июня 1933 года — началь­ник Особого отдела ОГПУ. В ноябре 1936 года назначен началь­ником УНКВД Восточно-Сибирского края. Комиссар госбезопас­ности 2 ранга. Арестован 13 апреля 1937 года с обвинением в участии в антисоветском заговоре в НКВД. Расстрелян 19 июня 1937 года. В реабилитации отказано.

Молчанов Г. А. (1897—1937), большевик с 1917 года. В ВЧК с 1919. В ноябре 1931 года — начальник Секретно-оперативного отдела ОГПУ, затем НКВД. В ноябре 1936 года назначен нарко­мом внутренних дел Белоруссии. Арестован 7 марта 1937 года как «член организации правых», расстрелян 9 октября 1937 года. В 1996 году обвинение Молчанова в «измене Родине», «диверси­ях» было Главной военной прокуратурой России отвергнуто за от­сутствием состава преступления. Его участие в массовых репрес­сиях квалифицировано как злоупотребление служебным поло­жением и превышение власти при наличии особо отягчающих обстоятельств.

Паукер К. В. (1893—1937), большевик с 1917 года. В ВЧК с 1920 года. С июля 1934 года начальник Оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР, с 1936 года - начальник охраны ГУГБ НКВД СССР. Арестован 15 апреля 1937 года с обвинением в «шпиона­же» и участии в антисоветском заговоре в НКВД под руковод­ством Ягоды. Расстрелян 14 августа 1937 года. В реабилитации отказано.

Прокофьев Г. Е. (1895—1937), большевик с 1919 года. В ВЧК с 1920  года. С ноября 1932 года заместитель председателя ОГПУ, с 10 июля 1934 года — заместитель наркома внутренних дел СССР, в 1936  году — заместитель наркома связи СССР. Арестован 12 апреля

1937  года с обвинением в участии в антисоветском заговоре в НКВД. Расстрелян 14 августа 1937 года. В реабилитации отказано.

Трилиссер (Москвин) М. А. (1883—1940), большевик с 1901 года. В органах безопасности с 1924 года. В 1926—1930 годах — замес­титель председателя ОГПУ, в 1930—1934 годах — зам. наркома РКИ РСФСР. Член ВЦИК. Арестован 23 ноября 1938 года с об­винением в антисоветском заговоре в НКВД. Расстрелян 1 фев­раля 1940 года. Реабилитирован в 1956 году.

Чершок И. И. (1902-1937), большевик с 1919 года. В ВЧК с

1921  года. Был начальником отделения Экономического управле­ния ОГПУ. 16 апреля 1937 года покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна.

Шанин А. М. (1894-1937), большевик с 1918 года. В ВЧК с 1920 года. В 1933—1934 годах — зам. начальника экономического управления ОГПУ, с 1935 года — начальник транспортного отдела ГУГБ НКВД СССР. Комиссар госбезопасности 2 ранга. Арестован 22 апреля 1937 года с обвинением в участии в антисо­ветском заговоре в НКВД. Расстрелян 14 августа 1937 года. В ре­абилитации отказано.