Сталин и деньги

ПАРТЧИСТКА

Одно из крупных общепартийных мероприятий, в кото­ром мне пришлось участвовать тогда несколько раз, хотя и с перерывами — с осени 1929 года по весну 1930 года, — пар­тийная чистка. Во время ее проведения обнаружилось нема­ло огрехов в нашей работе. Классовая борьба была не пус­тым звуком, а повседневным явлением. Она наполняла всю жизнь людей в то время, и о ней невозможно было забыть ни на минуту. Перед началом чистки состоялись кустовые пар­тийные собрания, а затем в агитационно-пропагандистских целях в Смоленске созвали несколько общегородских и ок­ружных митингов партийных и общественных активистов. В помещении Зимнего театра, в залах кинотеатров «Палас» и «Пролеткино» выступили с речами руководящие партработ­ники области и города. Были опубликованы статьи секрета­рей окружкомов ВКП(б). Затем представители обкома и окружкомов разъехались по местам.

Как всякая крупная кампания (а в парторганизации За­падной области было тогда 32 тысячи членов партии и 11 ты­сяч кандидатов в члены партии), партчистка всколыхнула лю­дей. Попутно проявилось многое другое. Чистку попытались использовать в своих целях кулаки. Из селения Детово по­ступило заявление, что такие-то три человека связаны с лес­ными бандитами. Проверка показала, что речь идет о чест­ных членах партии, оклеветанных врагами. То же произош­ло в селе Уручье. Кулаки деревни Борисово, выдавая себя за бедняков, жаловались, что партийцы не пускают их в колхоз. В ряде мест было обнаружено много враждебных элемен­тов, занимавшихся антисоветской агитацией. В одном из рай­исполкомов Великолукского округа ее систематически вели два бывших царских чиновника, полицейский, две купчихи, две помещицы и белый офицер. В Ржевском округе среди работников советского аппарата оказались в прошлом офи­церы, купцы, служители церкви. Ряд комсомольских ячеек в Смоленском округе пришлось распустить как кулацкие по со­ставу. Антисоветские гнезда были разворошены в учрежде­ниях Сухигичского округа, какого-то исключительного в этом отношении; по нему числилось 14 тысяч лишенцев (лиц, ли­шенных избирательных прав), в том числе 300 бывших поме­щиков. При обкоме ВКП(б) была создана даже специальная комиссия по выселению бывших помещиков из пределов За­падной области.

Параллельно осуществлялась массовая проверка дея­тельности бывших нэпманов, не рассчитавшихся с государ­ством по налогам и другим материально-финансовым обяза­тельствам. Должен заметить, что советский финансовый ап­парат показал себя в тот период с наилучшей стороны.

Мне запомнился особенно ярко один эпизод моей ра­боты в проверочной комиссии. Заведующий окружным фин­отделом из Рославля жаловался, что никак не может совла­дать с одним помещичьим хозяйством. Что за ерунда? Откуда вдруг в 1930 году помещик? Еду в Рославль. Из документа­ции следует, что в Починковском районе, в центре колхоза, находится крупное владение некоего Барсукова. Колхозники высмеивают финансистов и называют Барсукова «наш поме­щик». Творится явное безобразие. Даю рекомендацию немед­ленно обложить это хозяйство по существующим налоговым ставкам и обещаю проследить за ходом дела.

Недели две спустя в Смоленск поступает жалоба уже от Барсукова. Еще через несколько дней он сам прибывает в областной центр, ведет со мной разговор в повышенном тоне, требует снятия налогов и показывает какие-то бума­ги от «Главнауки». Я оставил обложение в силе, а сам послал докладную записку в наркомат. Прошло полторы недели, и я получил оттуда распоряжение лично осмотреть хозяйство сего деятеля. И вот я на месте, в 25 километрах от районного центра. Чтобы не вызывать подозрений, один. Гляжу и удив­ляюсь. Вокруг стоят огромные скотные дворы, далее лежит большая усадьба с великолепным доходным садом. Интере­суюсь у возницы из района, что это такое? Слышу от лукаво посматривающего бородача квалифицированный ответ: барсуковское заведение, как исторический памятник, подлежит государственной охране. Вот, оказывается, в чем дело. Лов­кий владелец оформил постройки как произведение архи­тектурного искусства.

Хозяйство было предусмотрительно разделено на четы­ре части между самим Барсуковым и тремя его зятьями. Один из них заведовал в Ленинграде складом. Другой работал сель­ским учителем. Третий, сын кулака, «заправлял» всем хозяйст­вом и являлся фактически главным владельцем. Тут же жила первая жена Барсукова, официальная хозяйка поместья. Вто­рая жена, молодая, находилась вместе с ним в Москве. Заво­жу беседу с обитателями поместья. Осторожно задаю вопро­сы. У собеседников явно складывается мнение, что я прибыл из НК РКИ для защиты их от «произвола финансистов». Они охотно отвечают на вопросы и ничего не скрывают. Пригла­шают пить чай. На стол накрывает старая женщина Евдокия, хозяйка зовет её Авдошкой. Пожилой садовник Иван Василь­евич приносит на веранду скамейку, молодой владелец зовет его Ванькой. Я просто не верю своим ушам! Интересуюсь, со­хранилась ли купчая на поместье? Мне приносят дореволю­ционный документ: куплено через Земельный банк у поме­щика такого-то. С тех пор принадлежит данной семье. Прошу показать договор о разделе хозяйства на части. Этот текст, написанный от руки, нигде не был зарегистрирован и юриди­ческой силы не имел.

На этом мое терпение истощилось, и я напрямик спросил у хозяйки, почему ее не выселили как типичную помещицу? Только тут владельцы усадьбы сообразили, кто перед ними, подняли шум. Говорить больше было не о чем, и я уехал.

Через день мой отчет об «экспедиции» был отослан в НК РКИ. Никакие жалобы Барсукова больше не помогли. Ему во всех ходатайствах отказали, поместье передали в колхоз, а часть ненужных хозяйственных построек разобрали. Из их кирпича в районном центре построили баню. Пытаясь что-то предпринять, Барсуков не поленился еще раз прибыть в Смо­ленск и встретиться со мной.

— Послушайте, — говорю, — зачем вам все это нужно? Вы в деревне никогда не бываете, живете в столице, у вас там новая семья, хороший оклад, вы ни в чем не нуждаетесь. У ва­шей первой супруги — купеческие повадки, такая же ухватка у зятя, кулацкого сынка. Вы же лишь дискредитируете себя.

— Верно, глупость я делаю, — отвечает. — Не решился отказать первой жене и дочери, чтобы не обижать их, и ввя­зался в эту историю...

Но довольно вспоминать малоприятные страницы про­шлого. Не только тем была заполнена жизнь заведующего на­логовым управлением. Куда приятнее было вести дела, свя­занные с ростом нашей экономики, с победной поступью со­циализма. В 1929 году в Западной области функционировало уже свыше 400 цензовых предприятий. Всю промышленность, работавшую на местном сырье (60 процентов), администра­тивно слили в рамках областных трестов; на привозном сы­рье (все остальные предприятия) — в рамках центральных объединений. 120 тысяч рабочих и железнодорожников вели за собой остальные четыре миллиона взрослого населения. Росли новостройки. Была заложена железная дорога Волоко­ламск—Витебск, построена железная дорога из Брянска в Вязьму, расширена прочая дорожная сеть.

Резко увеличили финансовые вложения в городскую про­мышленность Смоленска. Областной центр стал постепенно превращаться в индустриальный город. В Вяземском округе приступили к строительству льночесальной фабрики. Вслед за ней начали возводить и другие предприятия. Успешно прошла подписка на «Третий заем индустриализации». Поч­ти все коммунисты, показывая пример, подписались на полу­торамесячный оклад. Трудовые рубли шли на общенародное дело, преобразуясь в тракторы, фабричные трубы и школы.

Весной 1930 года в моей судьбе наметились перемены. Заведующего облфо направили учиться. Его первого замести­теля, который, на мой взгляд, нес главную вину за различные упущения в нашем ведомстве, перевели на менее ответствен­ную работу по другой линии. Новым заведующим стал быв­ший начальник планового управления НКФ СССР т. Федяев. Мне же предложили пост председателя Ржевского окружно­го исполкома. Я не хотел расставаться со сферой финансов, навсегда прикипев сердцем к своей профессии. Мне помог секретарь обкома партии И. П. Румянцев, которому я вообще многим обязан как старшему товарищу по партии, превос­ходному работнику и отличному коммунисту. Меня назначи­ли заведующим Брянским окружным финансовым отделом.

Итак, я оказался на Брянщине. Новые люди, новые про­блемы. Работа была интересной. Но пробыл я здесь недолго. После территориально-административной реформы гигант­ские области, возникшие в 1929 году, разукрупнились. Окру­га в своем большинстве ликвидировались, и моя новая долж­ность исчезла сама по себе. Появилась долгожданная воз­можность продолжить образование. В это время из Москвы попросили прислать в счет «партийной тысячи» выдвижен­цев на учебу в вузы. Сдав дела, я добился в обкоме ВКП(б) благоприятного для себя решения и поехал по партийной пу­тевке в столичный финансово-экономический институт. Наконец-то осуществилась моя давняя мечта!

 

«КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЁ»

Шла середина 1930 года. Первый пятилетний план разви­тия народного хозяйства успешно выполнялся.

Преодолевая невиданные преграды, решая пробле­мы, которые еще нигде, никогда и ни перед кем не встава­ли, СССР уверенной поступью двигался по пути к социализ­му. Вступали в строй заводы — первенцы пятилетки и но­вые железные дороги. В мае открылось сквозное движение по Турксибу. В июне Ростовский завод сельскохозяйственных машин выдал первую партию многорядных дисковых сеялок. Сталинградский тракторный завод обрадовал страну первым трактором. Эта поистине историческая машина проработала затем четверть века на Нижней Волге, а ныне украшает со­бой один из выставочных залов Музея революции в Москве. В июле 1930 года запорожский завод «Коммунар» рапортовал о выпуске первого комбайна.

Миллионы рабочих участвовали в социалистическом соревновании и создавали ударные бригады. Впервые за все годы Советской власти колхозы и совхозы произвели ос­новную часть товарной зерновой продукции. И открывшийся 26 июня XVI съезд ВКП(б) закономерно был охарактеризован как съезд развернутого наступления социализма по всему фронту. Советская держава находилась накануне превраще­ния из аграрной страны в индустриальную.

Еще более грандиозные задачи вставали в следующем, 1931 году. В строй должны были вступить 518 предприятий, в том числе Харьковский тракторный и Нижегородский авто­мобильный заводы. Расширялся Урало-Кузнецкий комбинат, и создавалась вторая угольно-металлургическая база. Возво­дились дополнительно 1040 машинно-тракторных станций. Цифры «518» и «1040» в дни государственных праздников сияли лампочками иллюминированных зданий, бросались в глаза с плакатных лозунгов. Нужно ли объяснять, почему при решении этих крупномасштабных задач мы испытывали раз­личные трудности? То были трудности роста уже побеждав­шего социализма, И чем больше их встречалось, тем упор­нее работали коммунисты над их преодолением. Напомню хотя бы о случае на Сталинградском заводе, о котором позд­нее столь красочно рассказал Серго Орджоникидзе: «Мы взя­ли лучшие станки и машины для тракторостроения; но как же теперь получить трактор? Мы долгое время ходили во­круг этих станков, вероятно, многие из вас читали в газетах и помнят, сколько мы мучились, чтобы освоить эту новую тех­нику. Помню, когда открыли этот завод, — летом выпустили трактор, затем прошло 4—5 месяцев — ни одного трактора никак не могли выдать... Весь следующий год мы также вози­лись, кое-как довели количество тракторов в день до 10, за­тем до 25 и очень обрадовались...»

Наша высшая школа тоже переживала в то время трудно­сти, Если, как говорили тогда, «техника в период реконструк­ции решает всё», то постепенно на повестку дня вставал но­вый лозунг: «кадры решают всё». Откуда же взять эти кадры? Люди учились. Учились все, начиная с руководящих деяте­лей страны и кончая рабочими. Что касается высшей школы, то она должна была дать стране тысячи теоретически подго­товленных высокообразованных специалистов, знатоков сво­его дела. Интеллигенции в Советском Союзе пока не хватало. Возникло ощутимое противоречие между большим разма­хом строительства и нехваткой знающих специалистов. К то­му же значительная их часть являлась специалистами старо­го, буржуазного типа.

Многие из них честно работали и вносили важную леп­ту в общее дело борьбы за социализм. Другие же не рвали со стариной и действовали, как в дореволюционные време­на, не поспевая в ногу с эпохой. А некоторые даже станови­лись на путь вредительства, саботажа и антисоветской дея­тельности. В 1928—1930 годах были раскрыты контрреволю­ционные, состоявшие преимущественно из представителей прежней интеллигенции, организации в Донбассе («шахтинское дело»), золото-платиновой промышленности, на транс­порте, в сфере снабжения, петлюровская организация. За­тем состоялись судебные процессы над членами антисовет­ских «промышленной партии» (инженеры, хозяйственники, профессора), «трудовой крестьянской партии» (эсеровское подполье, кулацкие выходцы, агрономы, сельские учителя), меньшевистского «союзного бюро». Ряд «спецов», как их то­гда называли, держась в стороне от активного противоборст­ва с Советской властью, занимали выжидательную позицию или проповедовали буржуазные взгляды.

Не составляла исключения и финансово-экономическая наука. Некоторые ученые-экономисты являлись в прошлом акционерами или прямыми совладельцами различных фирм и предприятий. Им была поэтому присуща своя система взглядов на народное хозяйство. Например, вопросы капи­таловложений они решали с типично капиталистической по­зиции максимальной прибыли, даже путем хищнического ис­пользования природных богатств и рабочей силы. Социали­стическая же экономика требует расширения общественного производства и повышения его эффективности на плановой основе, с учетом целесообразного и разумного использова­ния всех трудовых, материальных и финансовых ресурсов.

Это столкновение разных точек зрения приводило к рез­кой критике сохранявшихся еще в нашей экономической нау­ке пережитков прежних взглядов. В дискуссионной литерату­ре бытовали особые термины: юровщина, соколовщина, озеровщина. Эндрю Юр, британский экономист начала XIX века, впервые сумел показать, что при создании крупной капи­талистической промышленности продолжается массовое разделение труда. Он учил предпринимателей, как луч­ше использовать этот фактор, и в своей книге «Философия фабрики» выступил апологетом буржуазного предпринима­тельства. Л. Н. Юровский был автором многочисленных со­чинений о денежном обращении и советской денежной по­литике в 20-е годы. Странная комбинация фамилий Юра и Юровского как раз и именовалась юровщиной. П. А. Соко­ловский, русский экономист народнического толка, написал в конце XIX века ряд работ, посвященных сельскому креди­ту, в котором автор видел панацею от всех бед в деревне. И. X. Озеров, известный профессор финансов начала XX столе­тия, в своих книгах «Русский бюджет» и «Основы финансовой науки» декларировал капиталистический взгляд на пробле­мы товарно-денежного обращения.

Взгляды сторонников этих теоретиков в конце 20-х годов проникали в вузовские учебники, пособия и лекции. Стояла, однако, задача не только всесторонне разработать в противо­вес им теорию социалистических финансов, но и правильно обучить практиков финансового дела, тех, кому предстояло регулировать плановое хозяйство и заботиться об укреплении советского рубля. С этой целью была организована сеть фи­нансово-экономических институтов и курсов. 1930 год явил­ся в данном отношении годом коренной перестройки сис­темы высшего образования как в целом, так и в финансовой сфере. Вводились новые программы и учебные планы, обога­щенные марксистско-ленинскими теоретическими дисципли­нами. При институтах шире и чаще, нежели раньше, образо­вывались рабочие факультеты. Имелся такой рабфак и при на­шем Московском финансово-экономическом институте.

Партия направила на обучение в вузы многих коммуни­стов и комсомольцев. «Партийная тысяча» фактически раз­рослась до десятков тысяч коммунистов, ставших студента­ми по большевистским путевкам. В результате вузовской ре­формы из институтов стало выходить все больше отличных работников — кредитников и финансистов, далеких от узкой специализации и вооруженных марксистско-ленинской ме­тодологией. Они обладали познаниями и в бюджетном деле, и в кредитном, и в сберегательном, и в налоговом. Я не раз встречал в последующие годы выпускников МФЭИ и дру­гих таких же вузов на разных участках народного хозяйства. Многие из них занимали высокие посты в министерствах, ву­зах, на предприятиях.

Когда я учился в МФЭИ, в СССР существовала шестиднев­ная рабочая неделя (пять дней трудились, шестой отдыхали).

Никто не вел счет от воскресенья к воскресенью. Пять учеб­ных дней удваивались. Получалась декада. Она лежала в осно­ве вузовского учебного плана, охватывавшего в МФЭИ 104 де­кады. 56 из них отводилось на институтские занятия, 37 — на производственные. Общий срок обучения равнялся трем с по­ловиной годам. Однако не у всех. Дело в том, что МФЭИ при­надлежал к так называемым военизированным институтам. Его выпускники получали начальное воинское звание в груп­пе среднего командного состава Красной Армии. Поэтому 11 декад отводилось под военное обучение. Но я, как командир РККА, от полного прохождения курса воинских дисциплин был освобожден и в результате закончил вуз за три года.

Производственные занятия шли легко. Немало помог­ла мне практика почти восьмилетней работы в финансовых органах. Со многими вопросами я уже сталкивался ранее в рамках уездных, районных, окружных и областных финансо­вых учреждений, в которых работал, и мог поэтому помогать менее опытным товарищам. Такие учебные дисциплины, как счетоведение, планово-балансовый анализ, государственный бюджет, кредит, финансовое планирование, государственные доходы, местные финансы, отняли у меня в процессе подго­товки сравнительно немного времени. Наибольшие трудно­сти я испытал при изучении иностранных языков.

С интересом занимался математикой, статистикой — об­щей и частной, капиталистическими финансами, денежным обращением. Эти науки принесли мне большую пользу впо­следствии, когда пришлось иметь дело с проблемами в мас­штабе всего СССР, а еще позднее — в рамках всей социали­стической системы и по линии межгосударственных валют­ных контактов. Однако главную ценность представляли для меня диалектический и исторический материализм, полит­экономия, теория социалистического хозяйства, а также ис­тория типов хозяйства и экономических учений, хозяйствен­ное право, экономическая география. Вот когда я стал по­нимать то, до чего раньше доходил на практике. Вот когда я заглянул в корень вещей и нашел ответы на вопросы, кото­рые мучили меня годами, с того самого времени, как я впер­вые начал постигать на практике премудрости финансового дела, А чтобы не отрываться от задач дня, я поставил себе за правило изучать всю основную выходившую в свет специаль­ную литературу и регулярно следить за периодикой — жур­налами «Вопросы страхования», «Финансы и народное хозяй­ство» и газетой «Экономическая жизнь».

Первые полгода я занимался только учебой и не нес по­стоянной общественной нагрузки. Но зимой 1931 года меня избрали секретарем институтской партийной организации, а затем членом бюро Бауманского райкома ВКП(б). Положение резко изменилось. Пора сказать читателю, что к тому време­ни я был главой семьи, отцом троих ребятишек. Хотя мне, как парттысячнику, платили повышенную стипендию, денег не хватало. Да и жить в Москве было негде. Мне отвели место в общежитии, а жена с детьми находилась в Клину. По выход­ным дням, когда мог, я ездил к ним. И ни одна минута, прове­денная мною в поезде, не пропала даром: заняв место у окна, я читал. Помимо напряженной учебы, дел в институтском парткоме и Бауманском райкоме оставалась еще и агитационно-пропагандистская работа на заводах и фабриках, кото­рую вели все студенты. Если удавалось поспать 6 часов, то та­кие сутки считались хорошими и легкими. Нередко в течение многих недель мы спали по 5 и по 4 часа. Даже порой не ве­рится, что в этих условиях мы шли почти не спотыкаясь. Тем не менее это факт! Наши дети и внуки иногда жалуются на за­груженность. Честное слово, если бы кто-нибудь из нас рас­полагал тогда возможностями нынешнего поколения, мы со­чли бы себя счастливцами!

Итак, с 1931 года учение и партийная работа, то сочета­ясь, то перемежаясь, были главным в моей жизни. В МФЭИ обучалось в то время 860 студентов, включая рабфаковцев. Из них более 700 являлись членами ВКП(б), в том числе 500 — парттысячниками. Среди профессорско-преподавательско­го состава коммунистов было свыше половины. В институт­скую парторганизацию входило 16 первичных организаций, состоявших из 60 партгрупп. И одна из основных задач, ко­торую все они ставили перед собой, заключалась в том, что­бы на третьем, решающем году пятилетки дать последний бой вылазкам внутрипартийной оппозиции. Разгромленная, она еще шевелилась и порою пыталась то там, то тут взять реванш. Особую ставку «левые» и «правые» делали на вузов­скую молодежь. Как раз в МФЭИ уклонисты собирались орга­низовать одно из своих выступлений: к нам явились с докла­дами К. Б. Радек и Е. А. Преображенский. Однако институтская парторганизация дала им отпор и не пожелала их слушать. Преображенский, до 1922 года являвшийся заместителем наркома финансов, надеялся, вероятно, опереться на под­держку со стороны некоторых своих прежних сотрудников, но его постигла неудача.

«Левые», несколько оживившись в связи с борьбой про­тив кулачества и болтая, что это «их лозунг», собирались сде­лать ставку не только на студентов-горожан, но и на какую-то часть старых членов партии среди институтских преподава­телей. А «правые» ориентировались в вузах на студентов из крестьян. Среди студентов МФЭИ тоже имелись выходцы из зажиточного и даже богатого крестьянства. Это обстоятель­ство предъявляло к нашей партийно-массовой и идеологиче­ской работе повышенные требования. Немало времени уде­ляли мы в связи с этим заслушиванию на партийных засе­даниях докладов руководителей кафедр. Обычно докладам предшествовала тщательная проверка. Мы слушали лекции, внимательно читали учебные пособия, стараясь дать поли­тическую оценку их содержанию. Случалось, партком пред­лагал освободить заведующих кафедрами. А однажды мы до­пустили явный перегиб, приняв сгоряча постановление о роспуске целой кафедры, которую возглавлял беспартийный ученый. К счастью, на дальнейшей его работе это не отрази­лось, и он впоследствии обогатил советскую экономическую науку многими полезными трудами.

В подобном отношении к профессуре проявлялись от­части пережитки махаевщины. В. К. Махайский, польский анархо-синдикалист, «прославился» своими нападками на ин­теллигенцию. Он выдвинул теорию о том, что интеллигенция наряду с капиталистами и помещиками — это особый класс, который паразитирует на теле трудящихся. Капиталисты и помещики эксплуатируют рабочих и крестьян, опираясь на свою частную собственность, а интеллигенты — опираясь на свои знания. Социализм, дескать, типичная интеллигентская выдумка, одна из форм обмана трудящихся: «интеллектуалы» хотят построить такое общество, где они будут обладать мо­нополией на науку, а трудящиеся — работать на них.

Партия резко критиковала «махаевщину» и боролась с ней. Постепенно неверные взгляды изживались, тем более что после разгрома внутрипартийной оппозиции, перестрой­ки на новый лад старых специалистов и появления новой ин­теллигенции исчезла необходимость осуществлять прежний контроль над кафедрами...

В то время еще существовали продовольственные кар­точки, свободной продажи основных продуктов в государст­венных магазинах не было. Одной из забот партийной орга­низации было организовать питание студентов. Своей столо­вой мы не располагали. Заместитель директора по хозчасти рассыпал тысячи обещаний, но и не думал предпринять что- либо реальное. Партийная организация поставила этот во­прос на одном из своих собраний и заявила, что привлечет нерадивого администратора к ответственности. Только по­сле этого он зашевелился, и вскоре столовая заработала. При институте организовали подсобное хозяйство. Учащиеся ста­ли регулярно получать дешевые и притом сравнительно сыт­ные обеды. В шутку студенты вели «летосчисление» институт­ских событий от основания столовой. Можно было услышать в разговоре: «Это случилось за три месяца до основания сто­ловой...» Припоминается такой забавный эпизод. Именно в «достоловское» время мы слушали лекции И. В. Ребельского, автора популярной брошюры «Азбука умственного труда», о системе организации повседневной работы. В одной из лек­ций он уделил много внимания тому, чем питается человече­ский мозг, а затем рекомендовал слушателям есть... черную икру, сметану, сливочное масло и белорыбицу. Конечно, мы относились к подобной рекомендации с юмором. В связи с этим вспоминается такой эпизод.

Наша студенческая бригада в составе четырех человек (тогда существовал так называемый бригадный метод обу­чения и в школах, и в институтах) готовилась к сдаче теоре­тического задания по методологии политической экономии, в которое входил разбор философских предпосылок полит- экономических учений. Мы еще не изучали диалектического материализма и не владели марксистско-ленинской методо­логией. Конечно, такое построение учебного плана было не­правильным. Но что поделаешь? И вот сидим мы и ломаем го­ловы над начальными главами «Капитала», где, как известно, Маркс широко пользуется, при описании менового процесса, диалектическими метаморфозами. Читаем о соответствую­щих «превращениях» пшеницы в сапожную ваксу, сюртуков в железо и о тайнах товарного фетишизма. Предварительно заглядываем в учебное пособие, составленное одним из эко­номистов. Но оно еще больше запутывает вопрос и лишь ме­шает усваивать железную логику марксовых рассуждений. Особенно мучается член нашей бригады Буряк. Мы по оче­реди объясняем ему суть задания. Вроде бы товарищ все по­нимает. Однако, как только возьмется он после этого за посо­бие, нить последовательно излагаемых тезисов рвется, Буряк опять становится в тупик. Наконец он махнул рукой, швыр­нул учебное пособие, свалился в отчаянии на кровать и про­басил: «Наверное, все теоретики ели одну икру!»

Наличие столовой значительно улучшило студенческий быт. Но с ней были связаны и некоторые неприятности. При­ходит однажды в партком инспектор по хозяйственной части и сообщает, что нашу столовую, находившуюся на Басманной улице, неподалеку от МФЭИ (институт располагался в Бабуш­кином переулке), опечатала милиция Бауманского района. Я и председатель месткома тотчас отправились к начальни­ку районного отделения милиции. Тот беседует с нами очень вежливо, сочувствует студентам, однако говорит, что в этом помещении будет открыта столовая другого учреждения, и показывает нам официальное распоряжение. Понятно, что распоряжение должно выполняться. Значит, милиция ничем помочь нам не сумеет. Мы направляемся к Д. С. Коротченко, работавшему тогда председателем исполкома Бауманского райсовета, впоследствии видному партийному и государст­венному деятелю.

Двумя годами позже, когда он являлся секретарем Бау­манского, а затем Первомайского РК ВКП(б) в Москве, мы крепко подружились, тем более что работали по соседст­ву (я был секретарем Молотовского райкома партии). Коротченко сразу нас принял, сочувственно отнесся к жалобе и сказал, что мы можем не беспокоиться, распоряжение бу­дет отменено. (Позднее он признался, что опечатали столо­вую по его инициативе. У районных Советов — всегда масса нужд. Помещений в столице не хватало. Понадобилось сроч­но предоставить несколько комнат какому-то важному учре­ждению. Исполкому дали указание выйти из затруднитель­ного положения силами самого района. Под руку попались студенты...) Демьян Сергеевич попрощался с председателем месткома института, а мне предложил пойти вместе с ним в РК ВКП(б). Я удивился — что за срочность? Оказывается, Коротченко знал о намерении райкома предложить мне долж­ность заведующего Бауманским райфинотделом. В райкоме это подтвердилось. На мой довод, что я еще учусь, собира­юсь в аспирантуру, секретарь райкома Н. В. Марголин отве­тил, что советует мне еще раз все продумать. Договорились, что ответ дам через неделю.

Подумать мне было о чем. Если я не приму предложения, это значило снова жить в общежитии, вдали от семьи. Райком же обещал мне предоставить квартиру и помочь решить во­прос с учебой. Я принял предложение.

До окончания института оставалось полгода. И все это время я уже работал в райфинотделе. И без того «укорочен­ные» сутки стали еще короче. Но вот наступает и момент вы­пуска. В торжественной обстановке нам вручают дипломы. Итак, за плечами 33 года жизни, прежде чем я стал «финан­систом-экономистом по бюджету и финансовому плану», как было записано в моем дипломе.

Теперь наконец и семья была со мной. Все мы очень ра­довались этому. Годы летели так быстро, будто прошло не де­сять лет, а месяцы с того дня, как мы познакомились с моей Екатериной Васильевной на комсомольско-молодежной ве­черинке. Задорной, веселой Катюше было тогда пятнадцать лет. Она отплясывала и подшучивала над некоторыми неук­люжими парнями. Но жизнь у нее, как оказалось, была не та­кая уж безоблачная. Отец Кати, коренной москвички, умер рано, оставив на руках матери шестерых детей. Спасаясь от голода, семья уехала к родственникам в нашу деревню. По­том Катя жила у старшей сестры в Клину. Там-то мы и позна­комились. С 1925 года Катя работала ученицей в ватерном цехе Трехгорной мануфактуры, а еще через год мы пожени­лись. Нашего первенца мы назвали в память о В. И. Ленине Владимиром. Потом у нас родились Олег и Раечка. И вот те­перь мы все вместе. Квартиру мне дали в Леонтьевском пе­реулке. К моему ужасу, Екатерина, перебираясь в Москву, за­хватила с собой и кур, которых ей было жалко бросать, да и ребятишки не хотели с ними расставаться. Куры были совсем тихие. Днем их дергали за хвосты все дворовые мальчишки, а вечером их загоняли в переднюю. Долго мы потом в семье вспоминали это.

 

ФИНАНСОВАЯ ДИСЦИПЛИНА

До меня финансовым отделом Бауманского района за­ведовал т. Баух, бывший работник сберегательной кассы. Это был культурный и образованный человек, но с чересчур мягким и нерешительным характером. Не умея противосто­ять нажиму со стороны и легко поддаваясь чужому влиянию, Баух часто плыл по течению, влекомый административными бурями и финансовым ветром и положившись при этом лишь «на бога». Его слабостями пользовались. Одни — в корыст­ных целях, другие — чтобы выгоднее показать себя на фоне безвольного начальства.

В результате финансами района занимались все кому не лень, причем каждый по-своему.

Почти любой начальник не стеснялся посылать в райфо записочки с распоряжениями отпустить такой-то шко­ле, больнице, домоуправлению, дорожной конторе и т. д. та­кую-то сумму сверх бюджетной. Вместо того чтобы пресечь это безобразие, райфо и банк покорно выполняли распоря­жения, приводя финансовое хозяйство в беспорядок. Неко­торые работники, минуя своего начальника, выступали «по поручению» райфо и от его имени на различных ответствен­ных совещаниях. Там принимались соответствующие реше­ния. Потом последние попадали в руки Бауха, а он удивлялся, не понимая, откуда что взялось.

Финансист обязан быть непреклонным, когда речь идет об общественных средствах. Партийная линия и государст­венные законы не должны нарушаться, хоть гром греми! Фи­нансовая дисциплина — святое дело. Уступчивость в данном вопросе граничит с преступлением.

Это не значит, что следует «придерживать» деньги там, где их по закону положено израсходовать. Так тоже можно на­нести ущерб, да еще отбить у людей охоту к любой инициати­ве. Поучительна в этом смысле достопамятная история, слу­чившаяся в конце XIX века. Она в свое время передавалась из уст в уста, но нынешнему поколению, вероятно, уже не из­вестна. Современный читатель, взяв в руки энциклопедиче­ский словарь Брокгауза и Ефрона (изд. 1891 года), может най­ти в соответствующем томе термин «Беспамятная собака» и с удивлением прочитать пояснение: «Собака жадная до азарт­ности». Конечно, он ничего не поймет и пожмет плечами.

История эта столь же забавна, сколь и небесполезна. Ре­дактор первых томов энциклопедии, ректор Петербургского университета и профессор полицейского права (существовал такой предмет) И. Е. Андреевский был по натуре очень жад­ным человеком. Без стеснения эксплуатируя сотрудников эн­циклопедического издания, он всякий раз «забывал» упла­тить им за работу, а сумму переводил на свое имя. Когда же ему напоминали, делал жалостливое лицо и, хлопая себя по лбу, восклицал: «Ах я, собака беспамятная». В конце концов его сотрудникам это надоело, и они увековечили своего ру­ководителя, втайне от него напечатав в энциклопедии люби­мое его изречение, ставшее обиходным прозвищем. Хотя со­ветский работник, естественно, не кладет чужой заработок в собственный карман, ему все равно не следует уподоблять­ся упомянутому редактору и всегда надлежит помнить о жи­вых людях. А для этого требуется только одно: строго соблю­дать законы, со вниманием относиться ко всякому творческо­му предложению и в то же время пресекать любую попытку нарушить финансовый порядок.

Как раз с наведения порядка мне и пришлось начать свою новую работу. Должен признаться, что в излишней мяг­кости меня, пожалуй, обвинить трудно. «Записочные» тра­диции были резко оборваны, а их сторонникам пришлось либо примириться с законами, либо поискать себе иное ме­сто службы. Когда финансовая дисциплина наладилась, надо было посерьезнее вникнуть в круг хозяйственных проблем, стоявших перед районом. А для этого пришлось вниматель­но изучить весь Бауманский район. Я листал документацию, ходил на предприятия, осматривал дома, заглядывал в мага­зины, беседовал с людьми.

Бауманский район столицы в те годы охватывал обе сто­роны центральной магистрали Маросейка — Покровка — Спартаковская — Бакунинская, На западе район упирался в площадь Дзержинского, на востоке тянулся до Курской желез­ной дороги. В этих пределах лежало обширное промышлен­ное, административное и коммунальное хозяйство: около че­тырех тысяч различных предприятий, государственных, обще­ственных, кооперативных, культурно-массовых организаций, учреждений и заведений, научно-исследовательских институ­тов и вузов. До декабря 1930 года район был еще крупнее, а потом в столице вместо шести районов стало десять. Но и по­сле этого в нашем районе осталось 1753 земельных участка, около 11 тысяч строений. Население района насчитывало 360 тысяч (11 процентов всех жителей Москвы, поровну рабочих и служащих), да еще примерно столько же ежедневно приез­жало на работу из Подмосковья. Площадь района составляла лишь около 5 процентов столичной, но плотность населения была вдвое выше средней по городу в целом.

Районные предприятия находились в ведении пяти нар­коматов и ведомств: Наркомтяжпрома, Наркомлегпрома, Наркомснаба, Наркомлеса, Комитета заготовок. Часть предпри­ятий возникла еще до революции. Все они были переобору­дованы, расширены, усовершенствованы. Так, михайловское заведение превратилось в отличную артель «Экспорт-обувь», разместившуюся в новом фабричном здании на Покровке. Многие другие заведения, ранее полукустарные мастерские, стали заводами, оснащенными по последнему слову техни­ки. Таким был рентгеновский завод, выпускавший в 30-е го­ды рентгеновские аппараты, завод «Технолог», 4-й механиче­ский завод, специализировавшийся прежде на кипятильни­ках, а потом переключившийся на санитарное оборудование; завод счетно-аналитических машин.

В те годы считалось огромным достижением, если ка­кое-то крупное предприятие обеспечивало страну дефицит­ной промышленной продукцией. Об этом немедленно сооб­щалось на партийно-производственных собраниях, а потом оповещали все газеты. Помню, например, как шумно радо­вались в районе, когда мы стали абсолютно самостоятельно выпускать высоковольтные трансформаторы. Бауманцы во­все не были здесь исключением. Вся страна шла вперед де­сятимильными шагами. Москва из текстильной стала Моск­вой металлической.

Подвиги, которые при этом совершались на трудовом фронте, могут показаться чудом. В январе 1931 года на пе­чально прославленном гнилом месте, Сукином болоте, при­ступили к строительству огромного завода «Шарикоподшип­ник». Пока зарубежные злопыхатели каркали о провале за­мысла, партия налаживала дело, и уже в марте 1932 года первая очередь предприятия вступила в строй. Успехи мо­сквичей были столь велики, что в том же 1932 году столицу провозгласили общесоюзной лабораторией опыта борьбы за проведение в жизнь генеральной линии Коммунистической партии на новом этапе нашего развития — в период второй пятилетки.

Каждый день газеты публиковали новые сводки: о вы­плавке чугуна и стали, о выпуске автомобилей и тракторов. Резким скачком был отмечен 1934 год. К семнадцатой годов­щине Великого Октября довели ежесуточную выплавку чугу­на по сравнению с 1930 годом с 13 тысяч до 30 тысяч тонн, ежегодное производство автомобилей — с 2 тысяч до 72 ты­сяч, а тракторов — с 9 тысяч до 90 тысяч; количество машин­но-тракторных станций возросло со 158 до 3500.

Бауманский район тоже вносил в общенародное дело свой вклад, и мы этим очень гордились. В первую пятилет­ку в районе вступили в строй типография «Рабочая Москва», завод счетно-аналитических машин, маргариновый и хлебо­завод № 13, фабрика № 17 и пищекомбинат. К началу второй пятилетки в районе имелось 28 металлообрабатывающих предприятий (из них половина — союзного значения), че­тыре деревообделочных, семь химических, шесть текстиль­ных, три пищевых, 14— по производству одежды и обуви, затем 8 предприятий — в системе местной промышленно­сти и еще ряд других — в системе промкооперации, причем последние давали 17 процентов всей столичной продукции. Уже в мою бытность заведующим райфо здесь были заложе­ны заводы аппаратуры связи, автокузовной, химического ма­шиностроения и еще один пищекомбинат. К нам сыпались со всей страны заказы на продукцию таких заводов, как «Мано­метр», буровой техники, машиностроительный, алкалоидный, термометрический заводы, «Стеол», таких фабрик, как «Фото­пластинка», «Картополиграфия», имени Баумана, технической ткани «Победа Октября», имени Маркова, имени Балакирева, имени Клары Цеткин, имени Звонкова.

Общенародной гордостью стала деятельность ЦАГИ, про­ектировавшего и испытывавшего отечественные самолеты и моторы. К 1 мая 1934 года целиком из советских материалов был построен самолет-гигант «Максим Горький». Сотрудник ЦАГИ летчик Михаил Громов в сентябре 1934 года был удо­стоен звания Героя Советского Союза за установление миро­вого рекорда продолжительности и дальности полета.

Бауманская партийная организация насчитывала 30 ты­сяч коммунистов. С первых же дней моей работы райком ВКП(б) нацелил меня на такие стороны дела, о которых я ду­мал ранее не очень часто. Тут и своевременный ремонт жи­лищ, и стипендии за студенческую успеваемость, и выполне­ние научно-исследовательских планов, и деятельность точек общественного питания, и заготовка овощей, и руководство тиражами беспроцентно-выигрышных вкладов в районные сберкассы...

«А какое отношение ко многому из упомянутого имеет заведующий райфо?» — спросит, пожалуй, кто-либо. Оказа­лось, что самое непосредственное: контроль рублем! Практи­ку работы в столичном районе по ее масштабности и разно­сторонности нельзя сравнить в данном отношении ни с чем иным. Уверен, что для финансового работника крупного мас­штаба наилучшей практической школой является райфинотдел в большом городе.

За свою жизнь я многое повидал и немало накопил раз­личных полезных сведений из числа тех, что даются лишь длительным житейским опытом и ответственной работой. Познания слагаются из крупиц. Трудно порою бывает вспом­нить, какая из крупиц, где и при каких обстоятельствах ус­воена. Однако общее впечатление от месяцев и лет, прове­денных мною в Бауманском районе, достаточно ярко отложи­лось в сознании и сохранилось навсегда. Оно связано с еще одним принципиальным, качественно новым скачком в моей общей и специальной подготовке: я начал отчетливо пости­гать проблему единства различных элементов, составляющих экономику; их взаимовлияние; их иногда необычную взаимо­связь и взаимозависимость. Конечно, сталкивался я с этим и раньше, особенно в должности председателя Клинского рай­исполкома. Но тогда я подходил ко многому еще сугубо ути­литарно.

Практические навыки закреплялись. «Ощупывать» каж­дое дело, узнавая его поближе, я так и не разучился. И все же более глубокое теоретическое осмысливание деятельности начинало постепенно преобладать. Сказались прожитые го­ды, довольно богатая практика и, наконец, теоретический фундамент, заложенный в стенах института.

Из чего слагались будни заврайфо? Стандарта не было. День на день никогда не приходился. Об отдельных штрихах ежедневной текучки, может быть, даст некоторое представ­ление уцелевшая с 1934 года записка, которую я составил как памятку, сидя однажды в кабинете председателя райис­полкома Д. С. Коротченко. Он принимал трудящихся, выслу­шивал их требования, жалобы, просьбы и пожелания и вся­кий раз обращал на них мое внимание, когда дело касалось предстоящих расходов. За несколько часов приема я запи­сал столько вопросов, что до сих пор удивляюсь, как мы су­мели тогда все это осуществить в короткие сроки. Перечис­лю лишь некоторые из них. Увеличить количество трамвай­ных вагонов, подъезжающих к заводским воротам; построить в Сыромятниках еще одну школу; открыть курсы для поступ­ления на рабфак; заасфальтировать Хлудов проезд; постро­ить фабрику-кухню; организовать прачечную при одном из заводов; очистить Яузу от грязи; озеленить Ольховскую ули­цу; пустить дополнительный электропоезд на Нижегород­ской железной дороге; открыть продовольственный магазин на Чистых прудах; ввести в кинотеатре на Спартаковской дет­ские сеансы; на Покровском сквере открыть детскую площад­ку; снабдить общежитие пуговичной фабрики кинопередвиж­кой... Таких дней был не один, а десятки.

Характерной чертой советского и партийного коллекти­ва руководящих работников Бауманского района являлась его спаянность, товарищеская сплоченность, взаимопонима­ние. Мы не прощали друг другу промахов, резко и в глаза го­ворили о них один на один и на собраниях. Воспринималось это как должное, как естественная партийная прямота во имя общего дела. Зато не наблюдалось никакого подсиживания, разговоров за спиной и тем более стремления увильнуть от выполнения сложного или ответственного поручения, порою сопряженного с трудностями либо даже с неприятностями. «Кумовство» было абсолютно исключено. Подхалимство пре­зиралось. Взаимная помощь от всей души, полная поддержка наблюдались на каждом шагу. В создании столь деловой ра­бочей атмосферы основную роль сыграли секретарь райко­ма ВКП(б) Н. В. Марголин и председатель райисполкома Д. С. Коротченко, показывавшие пример партийного отношения ко всякому делу. Не случайно позднее оба они были направ­лены на еще более ответственные руководящие посты.

Их поддержку мы ощущали повседневно, когда занима­лись не только финансовым хозяйством, но и делами, связан­ными с выполнением бауманцами районного бюджета. Пред­приятия и крупные сбытовые базы нашего района приноси­ли стране огромные доходы. Только в 1934 году по налогу с оборота из района поступило в доходную часть бюджета свы­ше 1 миллиарда рублей. Значительные поступления наблю­дались и по другим платежам. Отмечу попутно, что с нэпма­нами в то время было покончено.

Так, поступления по промышленному налогу от частного сектора составили лишь 45 тысяч рублей, да и то в основном как недоимки за былые годы. Что касается местного бюджета, то он равнялся тогда в районе 20,2 миллиона рублей. Из них три четверти было израсходовано на культурно-социальные мероприятия. Назову некоторые из этих расходов, особенно мне памятные.

Наука. С расходной статьей на науку я впоследствии имел дело не раз, а тогда столкнулся впервые. Чрезвычай­но поучительным для меня как финансиста явилось откры­тие того факта, что нельзя отпускать средства лишь на то, что дает немедленную отдачу. Так называемый научный задел, базирующийся порой на достижениях не прикладной, а «чис­той науки», может показаться недалекому человеку ерун­дой, которая уносит массу государственных средств, ниче­го не выдавая взамен. А спустя пять, десять или более лет та­кие руководители будут горестно всплескивать руками, когда обнаружится, что в данной отрасли страна отстала. Открыли глаза мне на эту сторону дела встречи и неоднократные бе­седы с руководителем Физико-химического института имени Карпова академиком А. Н. Бахом. Крупнейший ученый-химик, в прошлом видный революционер, серьезный и вдумчивый человек, он хорошо разбирался и в хозяйственных пробле­мах. Еще в бытность мою налоговым инспектором я прочи­тал его «Экономические очерки», широко известные дорево­люционным читателям под названием «Царь-голод». Алексей Николаевич помог мне взглянуть на расходы на нужды раз­вития науки глубже, нежели раньше, и мыслить в этом отно­шении перспективнее.

Постепенно я начал все интенсивнее помогать научным учреждениям, и не только, конечно, возглавлявшемуся Ба­хом: бывал в институтах имени Обуха, биологии, функцио­нальной диагностики, имени Мечникова, гражданских соору­жений, а особенно часто в Институте резиновой промышлен­ности и в ЦАГИ. С резинщиками я подружился после того, как осенью 1933 года состоялась встреча районного партактива с членом их коллектива стратонавтом Годуновым, который вме­сте с Бирнбаумом и Прокофьевым совершил тогда один из первых полетов на стратостате «СССР». Оболочка стратостата была изготовлена как раз в этом институте. Затем понадоби­лись средства на новые исследования резиновых покрытий, и райфо здесь кое в чем помог институту. В ЦАГИ сильное впе­чатление произвела на меня встреча с руководителем обще­теоретической группы академиком С. А. Чаплыгиным.

Повседневное внимание приходилось уделять расходам на строительные, эксплуатационные, ремонтные, транспорт­ные и тому подобные нужды. К концу 1934 года мы сдали в эксплуатацию 55 новых домов, 65 надстроили. 65 тысяч трудя­щихся района въехали в новые квартиры. Рабочие казармы на нескольких фабриках, оставшиеся в наследство от прошлых времен, перестроили в добротные жилые дома. Мы убеди­лись, что дешевле один раз в несколько лет произвести капи­тальный ремонт, чем ежегодно так называемый поддерживаю­щий, при котором только распыляются средства. И мы броси­ли все силы на первый, обратив преимущественное внимание на здания по улицам Мясницкой, Покровке, Маросейке, Со­лянке, Лубянскому проезду, Спартаковской, Новобасманной, Яузской и Садовому кольцу. За ударное проведение ремонта бауманцы первыми получили тогда переходящее знамя Мос­совета. Опыт участия в этих работах пригодился мне позднее, когда я сам стал председателем райисполкома.

Уйму хлопот вызывали дороги. Легче было усовершен­ствовать мостовые на магистралях. Труднее шло дело на ок­раинах, особенно в глухих переулках. Серьезные претензии предъявлял к нам Моссовет, если мы не думали о внешнем оформлении района: покраска зданий, починка ворот, уста­новка заборов, замена палаток павильонами... Отказавшись от кустарного решения вопроса, мы обратились в архитек­турно-планировочные мастерские. Это обошлось району в копеечку. В горфинотделе я подписал дополнительный рас­ходный лист. Заодно мы реконструировали сад имени Баума­на. Потом занялись праздничным оформлением улиц к Ок­тябрьской годовщине. Пять площадей украсили тематически: Ильинские ворота — макетами и панно о Красной Армии, Красные ворота — о городском транспорте, площадь Кур­ского вокзала — о реконструкции железных дорог, площадь Земляного вала — о движении ударников, Елоховскую пло­щадь — о достижениях культурной революции в СССР. В свя­зи с этим у меня произошел примечательный разговор с од­ним из сотрудников горфо.

Он посоветовал подвести все предыдущие дополнитель­ные расходы на оформление под праздничные, ибо так их «легче спишут». Я отказался в самой резкой форме:

— Ведь это обман государства! На обман я никогда не пойду. Если разумность сделанного не признают, лучше отве­чу по партийной линии, но составлять фиктивный отчет ни за что не буду.

— Чудак, я же советую, как лучше. Вы еще молодой рай­онный работник, многого не знаете. И к району претензий не будет, и нам меньше хлопот.

— Об этом не может быть и речи. За оформление сто­лицы с нас спрашивает непосредственно Моссовет. Если воз­никнут претензии, пойду прямо туда, а переписывать расход­ные статьи не стану.

Сотрудник горфо с сожалением посмотрел на меня и по­жал плечами. Я встретился с ним еще раз в годы Великой Оте­чественной войны, когда по поручению Государственного Ко­митета Обороны выехал временно в одну из республик как уполномоченный по хлебозаготовкам. Он был уличен в попыт­ке завысить цифру республиканских расходов на уборочную кампанию. Видимо, прошедшие годы ничему его не научили. Он, взывая к моей «человечности», напомнил о его стремле­нии помочь мне десятью годами раньше, но вторично ошиб­ся. К подобным лицам я никогда не проявлял снисхождения.

Что касается вопроса о передвижке кредитов с одной статьи расходов на другую, то к нему нужно подходить не­шаблонно. Бывают случаи, когда это допустимо. Приведу при­меры из собственной практики тех же лет. В июне 1933 года было запрещено передвигать кредиты, отпускаемые на зар­плату и административно-хозяйственные нужды. Разумно? Вполне. Однако в 1934 году каждая школа получила само­стоятельную годовую финансовую смету, что позволяло лю­бому директору проявить полезную инициативу в местных рамках. Разумно? Вполне. Все зависит от того, в чьих интере­сах это делается — государственных или частных.

Как известно, В. И. Ленин учил, что главное для построе­ния коммунизма — повышение производительности труда. Бауманцы много думали об этом и немало делали. Не всегда могли мы похвастаться успехами. В 1933 году девять район­ных предприятий, в 1934 году— семь, а также одиннадцать артелей не выполнили своих планов, хотя себестоимость из­делий удалось в среднем снизить на 2,8 процента (по плану — 1,7 процента), а в целом промфинплан был перевыполнен на 5 процентов. Чтобы ликвидировать отставание, партийная организация призвала авангард рабочего класса усилить со­циалистическое соревнование. Райфо выделил средства на материальное поощрение. Развернулось цеховое, бригадное и индивидуальное соревнование. Прошли районные конфе­ренции ударников. Лучших заносили на Красную доску по­чета имени XVII партийного съезда. 10 тысяч рабочих сдали специальные технические экзамены. На всю страну прогре­мела победительница всесоюзного конкурса ткачей Муханова, работница фабрики имени Маркова. Термометрический завод выступил осенью 1933 года инициатором массово-про­изводственного похода за перевыполнение плана перво­го года второй пятилетки. В 1934 году был проведен второй такой поход.

Осенью 1935 года среди бауманцев широко разверну­лось стахановское движение. Лозунгом дня стало: «Кадры ре­шают всё!» Партия поставила перед трудящимися задачу мак­симально использовать технику. Бауманцы следовали при­меру тех, кто повторял подвиг Алексея Стаханова в других отраслях промышленности: машиниста Кривоноса, кузнеца Бусыгина, ткачих Виноградовых. В районе появились рабочие-многостаночники. Их почин подхватили другие. Вскоре портреты бауманцев — героев труда украсили улицы района. Сверкая белозубой улыбкой, на прохожих глядели с фотовит­рин молодые рабочие Николай Матросов, Алексей Пискарев, Антонина Ламанова, Николай Стрелков, Павел Вуцыкин, Мар­фа Зуева, Зинаида Николаева.

Не забывали в районе и о шефской работе. Бауманцы шефствовали над Красной Армией и над деревней. Наши подшефные колхозы находились в юго-восточной части Мо­сковской области. Предприятия посылали туда рабочих, спе­циалистов и даже целые ремонтные бригады. На весеннем севе в 1934 году в колхозе работал 281 коммунист из нашего района. 280 человек выехали на уборочную кампанию. Кро­ме того, 407 счетоводов и 100 бухгалтеров были посланы для налаживания колхозной отчетности, а свыше трех тысяч че­ловек проводили массово-политическую работу.

Вскоре поехал в деревню и я. За последние четыре года в области произошли большие перемены. Распахали 400 тысяч гектаров целины. Еще в 1930 году до 4 тысяч хозяйств Мос­ковской области имели дело с сохой. Я не оговорился: не с плугом, а с сохой. Теперь же повсюду тарахтели тракторы...

 

«ВОСТОЧНЕЕ КРЕМЛЯ»

В апреле 1936 года районы Москвы опять были разук­рупнены. Одним из новых являлся Молотовский. В его пар­тийные и советские организации и учреждения направили на работу часть бывших бауманцев, в том числе и меня — сна­чала председателем райисполкома Советов, а затем Первым секретарем райкома партии. Поскольку и Рогожско-Симоновский, и Бауманский, и Молотовский районы, в которых дове­лось трудиться в разное время, все лежали в восточной по­ловине Москвы, я снова оказался «восточнее Кремля», и, ко­нечно, не случайно: людей посылали на определенные посты с учетом их прежней деятельности. Молотовский район нахо­дился как раз на стыке Бауманского и бывшего Рогожско-Симоновского, так что многое здесь было мне знакомо. Я радо­вался тому, что бок о бок со мной станут трудиться и другие бауманцы. Надежда сохранить хорошие традиции и пере­нести их в новый район позволяла смело смотреть в глаза вставшим предо мною задачам.

Молотовский район оказался раза в три меньше Бауман­ского по площади и раз в семь — по численности населения. Объяснялось это тем, что в районе было много государствен­ных учреждений. В частности, здесь находились наркоматы тяжелой промышленности (во главе с Г. К. Орджоникидзе, а потом В. И. Межлауком), пищевой промышленности (во главе с А. И. Микояном), местной промышленности (во главе с К. В. Ухановым); ВЦСПС (во главе с Н. М. Шверником) и Высшая школа профдвижения, Профинтерн (во главе с С. А. Лозовским), а также все центральные комитеты отраслевых профсоюзов, Промбанк СССР, Главсевморпуть, Общество старых больше­виков и другие крупные учреждения и организации, а также вузы и научно-исследовательские институты.

Новый район протянулся от Зарядья, где ныне красует­ся гостиница «Россия», к устью Яузы, а затем вдоль Яузы до Сыромятников; четырежды пересекали его важные магистра­ли — Китайский проезд, Бульварное кольцо, Садовое кольцо и Курская железная дорога. В районе находились крупные предприятия — машиностроительные, швейные, мебель­ные, полиграфические, обувные, пищевые. Бюджет его еще в 1936 году превышал 7,2 миллиона рублей. Я хорошо знал по прежней работе завод «Манометр» и фабрику имени Клары Цеткин. А теперь знакомился с другими, прежде всего с заво­дами «Точизмеритель», электроизоляционным, электромеди­цинской аппаратуры, красильно-аппретурной фабрикой и с очень значительным по тем временам прачечно-красильным комбинатом.

Всю работу строил по четко разработанному распорядку. Составил перечень главных проблем, выделил их на первый план. Скажу честно, что соблюдать этот график удавалось да­леко не всегда. Постоянно всплывали новые вопросы, многие из них перекрещивались, к тому же заедала текучка. И все же график помогал рассматривать дела в определенной очеред­ности. Этого правила я с тех пор придерживался всегда. Про­блемная планомерность нужна в работе любого учреждения.

Если бы меня спросили, с чего должен начинать свою деятельность председатель райисполкома, то, умудренный прожитыми годами, я ответил бы: с изучения того, как жи­вут во вверенном вам районе люди. Практически эта сторо­на дела отнимала основную часть служебных забот. В систе­ме райжилуправления у нас числилось 913 строений. Из них центральное отопление имелось только в 80, а газ — лишь в 10; в 102 не было водопровода и в 120— канализации. Че­тыре районные парикмахерские всегда были переполнены, а для новых мы никак не могли найти помещения. Заасфальти­ровано было менее половины проездов.

В нашем районе не имелось ни одного овощного база­ра, ни одной молочной. Начисто отсутствовали домовые лав­ки и продажа с лотков и тележек. Существовал всего один овощной магазин и две булочные. Даже продовольственных палаток насчитывалось всего 13. Люди ходили за продукта­ми на соседние улицы, в другие районы. Им-то было совер­шенно безразлично, в каком районе покупать, лишь бы по­ближе. Зато вовсе не безразлично — для районных работни­ков и особенно для райбюджета. Чтобы изменить ситуацию, следовало выкроить часть домовой площади под магазины и столовые. Это значит — переселить куда-то столичные ве­домства и учреждения, что было очень трудным делом...

Однако рано или поздно все остается позади. И вот в на­шем распоряжении — несколько первых этажей. На что их употребить? Следуют новые яростные «схватки» и дискуссии... Наконец вопрос решен, и к 1937 году в районе имелось 11 продовольственных и гастрономических магазинов, 12 сто­ловых, шесть кафе и десять буфетов. План жилищного строи­тельства за 1936 год мы выполнили на 100 процентов и дос­рочно. Были облицованы гранитом районные набережные вдоль Яузы и Москвы-реки, реконструирована часть Садово­го кольца, и усилилось строительство Устьинского моста.

Еще раз замечу, что читателям, живущим в иную истори­ческую эпоху, наши повседневные радости 30-х годов могут, пожалуй, показаться наивными и маленькими. Что ж, я готов сделать скидку на быстротекущее время. Но чувства давних лет еще не забыты. Как мы гордились, когда добились того, что трое районных детских яслей располагали 160 местами, а женской консультацией № 46 пользовались 2200 матерей с детьми, живущие в четырех соседних районах! Как ликова­ли, когда жители Зарядья, раньше ходившие в «чужую» поли­клинику, начали посещать «свои» медицинские учреждения! Как радовались, когда сумели развернуть пять летних дет­ских площадок на 250 мест и создали районный детский дом на станции Нахабино! Как восторгались, добившись выделе­ния в бюджет детской библиотеки (у Нижних Сыромятников) 46 тысяч рублей и заняв по ликвидации неграмотности пер­вое место в Москве! Как потирали довольно руки, когда на III сессии ЦИК СССР в январе 1937 года похвалили работу фин­инспектора нашего района т. Шелухина!

Беглый перечень некоторых других событий местного масштаба покажет, чем мы жили тогда и что занимало повсе­дневные мысли. Шел предпоследний, четвертый год второй пятилетки, развернулась подписка на очередной заем, и на­селение района дало государству 16,4 миллиона рублей... На объединенном заседании МГК ВКП(б) и президиума Моссове­та всем собравшимся крепко досталось за опоздание с под­бором кадров для переписи населения. В частности, на меня лично возложили ответственность за срочную подготовку трех участковых уполномоченных, трех их помощников, 45 инспек- торов-контролеров и 300 счетчиков...

Все это только часть дел, которыми мы тогда занимались.

Следующая работа — на посту секретаря районного ко­митета партии — не являлась для меня совершенно новой по своему характеру. Многое было уже знакомо, привычно и по­нятно. Тем не менее повседневная практика секретаря рай­кома такова, что редко какой другой пост равного должно­стного уровня может дать человеку столько полезного. Не­сомненно, это объясняется ролью, которую играет в нашем обществе Коммунистическая партия — руководящая, направ­ляющая, организующая сила. Не случайно почти все лица, вы­двигаемые у нас на видные государственные посты, раньше или позже прошли через ответственную партийную деятель­ность. На посту первого секретаря районного комитета пар­тии в Москве я накопил ценный опыт, многому научился у от­ветственных сотрудников ЦК и горкома партии, у руководи­телей наркоматов и других учреждений.

Незаменимыми оказались для меня практика семинаров секретарей партячеек, в которых я принимал участие, обще­ние с агитаторами, пропагандистами, рабочими корреспон­дентами. В связи с важными событиями во внутренней и ме­ждународной жизни райком проводил политические кампа­нии, например по первым выборам в Верховный Совет СССР, в связи с началом фашистского мятежа в республиканской Испании. Организовывались специальные политдни. Созы­вались митинги избирателей в Советы депутатов трудящихся, призывников в ряды Красной Армии, районных стахановцев.

Велась агитация среди разных слоев трудящихся. Мас­совки на предприятиях и в учреждениях с участием работ­ников райкома сопровождались выездами за город или в го­родские зоны коллективного отдыха. Часто проводились кон­ференции и собрания с докладами на злободневные темы. По месту жительства или работы граждан систематически организовывались политические беседы, устраивались политвикторины, действовали разнообразные кружки, широко выпускались стенные газеты, вывешивались плакаты. Функ­ционировали краткосрочные политкурсы, распространялись книжные новинки. Да всего и не перескажешь.

Так прошло около года. Вдруг неожиданно меня пригла­сили в Центральный Комитет партии и предложили занять пост народного комиссара финансов РСФСР. Я ответил, что не чувствую себя готовым занять столь высокий и ответст­венный пост. Попутно заметил, что вообще не совсем пони­маю, почему существует это учреждение: Российская Федера­ция составляет большую часть СССР, деятельность союзного и республиканского наркоматов переплетается, они дубли­руют друг друга. Мне ответили, что вот и хорошо: я смогу за­няться перестройкой дела в нужном направлении, и предло­жили еще подумать.

Пошел в горком ВКП(б). Очень просил оставить меня на партийной работе, которую успел полюбить. Вскоре меня из­брали членом бюро Московского горкома ВКП(б), и я вроде бы уверился в том, что просьба учтена и новое назначение не состоится. Но я ошибался. Через несколько недель в моей жизни произошли перемены.

 

ВЫЗОВ К СТАЛИНУ. НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Еще в 1935 году, когда я занимался финансовыми про­блемами Бауманского района, мне приходилось не раз бы­вать на заседаниях или же со служебными сообщениями в Московском городском финансовом отделе и в Наркомате финансов СССР. Там я познакомился с народным комиссаром Григорием Федоровичем Гринько. По-видимому, у него сло­жилось во время наших встреч неплохое впечатление обо мне, ибо он тогда же предложил мне перейти на работу в наркомат в качестве начальника одного из ведущих управ­лений. Многие из сотрудников этого учреждения, давние мои знакомые, отзывались о Гринько очень хорошо и сове­товали принять предложение. Да и мне самому импонирова­ло в нем то, что за годы его работы на посту наркома, кото­рый он занял после Н. П. Брюханова в 1930 году, возглавляв­шееся им государственное учреждение резко улучшило свою деятельность и добилось важных успехов. Кредитная рефор­ма 1930—1932 годов тоже была проведена при активнейшем участии Гринько. Я понимал, что предо мною открываются новые перспективы. Однако любовь к коллективу бауманцев пересилила, и после некоторых колебаний я отказался.

Правда, порой мне казалось, что и приобретенный мною жизненный опыт, и образование рано или поздно заставят меня вернуться на работу в финансовые органы. Так и полу­чилось.

Однажды поздно вечером, когда я был уже дома, раздал­ся телефонный звонок. Звонили из ЦК ВКП(б). Мне предложи­ли немедленно приехать в Кремль по вызову Генерального секретаря Центрального Комитета партии И. В. Сталина. И хо­тя мне незадолго до того рассказывали в горкоме партии, что И. В. Сталин интересовался моей работой, все равно вызов к нему был очень неожиданным.

Теряясь в догадках и предположениях, садился я в ав­томобиль. Главное, что меня заботило,— как вести себя, как держаться в кабинете Сталина? Раньше я видел его только на портретах либо издали во время торжественных заседаний и на трибуне Мавзолея на Красной площади. Никогда не думал, что придется по какому-то поводу встретиться с ним лично, и очень волновался...

Рядом со Сталиным, ни разу не присевшим, стояли еще несколько членов Политбюро, а меня хозяин кабинета усажи­вал, как гостя, на диван. Естественно, я не счел возможным говорить с ним сидя, хотя Сталин несколько раз затем повто­рял это свое приглашение. Так мы и простояли на протяже­нии всей беседы.

Разговор шел о должностных назначениях. Назывались знакомые мне фамилии. Затем меня спросили, не в нашем ли районном комитете партии состоит на учете Крутиков. По­следнего я знал по его прежней работе в Наркомтяжпроме. Но, когда его назначили председателем Правления Государ­ственного банка СССР, он перевелся в парторганизацию Коминтерновского района Москвы. Сообщив об этом и не ведая еще, что названный пост в то время оказался уже вакантным, я полагал, что меня прочат в заместители к Крутикову, и тут же приготовился отказаться, ссылаясь на то, что я финансист, а не кредитник. Каково же было мое удивление, когда я вдруг услышал от Сталина: «Мы хотим назначить вас председателем Правления Госбанка. Как вы на это смотрите?»

В банках я никогда раньше не работал. Нескольких пре­дыдущих председателей Правления, очень толковых людей, постигла неудача, и они были смещены. Между тем они об­ладали большим опытом, отлично знали кредитное дело. И вдруг такой пост — мне! Я поблагодарил за предложение и прямо заявил, что из меня председателя не получится: в сис­теме банковской я никогда не работал, а пост чересчур от­ветственный. Как выяснилось, Сталин предварительно озна­комился с моим послужным списком и теперь заметил:

— Но вы окончили финансово-экономический институт, обладаете опытом партийной, советской, финансовой дея­тельности. Все это важно и нужно для работы в Госбанке.

Я почувствовал себя чрезвычайно неловко: не ценю, мол, оказываемого доверия, к тому же отнимаю время у руково­дителей партии и правительства. Тем не менее я продолжал отказываться, приводя, как мне казалось, убедительные ар­гументы. Я сказал, что учился в институте на финансовом фа­культете, где готовят экономистов, знакомых с бюджетом и финансовым планированием, но не с кредитно-банковским делом. Сталин в ответ начал высмеивать такое деление под­готовки специалистов и заметил:

— И банковские, и финансовые работники проходят в ос­новном одинаковые науки. Если и имеются различия, то толь­ко в деталях. На практике все это можно почерпнуть из ве­домственных инструкций, да и работа сама научит.

Разговор затягивался. Мы касались и других вопро­сов. Наконец моей «мольбе» вняли и спросили, кто, на мой взгляд, годится на этот пост. Я попросил разрешения поду­мать и сообщить несколько имен в течение трех дней, что и было потом сделано. Но, судя по состоявшемуся затем назна­чению, обошлись без этих лиц. Вероятно, дело решили рань­ше. А в тот момент со мной распрощались, и только под ко­нец беседы Сталин бросил реплику:

— Ведь вы около четырнадцати лет находились на фи­нансовой работе?

Обдумывая эту фразу по дороге домой, я решил, что во­прос еще не исчерпан. Действительно, в сентябре 1937 года меня назначили заместителем народного комиссара финан­сов СССР.

Наркомом финансов СССР был в то время видный совет­ский государственный и партийный деятель, член Политбю­ро ЦК ВКП(б), заместитель Председателя Совнаркома СССР Влас Яковлевич Чубарь. Первые же недели нашей совмест­ной работы и делового знакомства внушили мне огромное уважение к Чубарю. Это был скромный, спокойный и выдер­жанный человек, обладавший эрудицией и опытом. За те че­тыре месяца, что мы почти ежедневно виделись в наркомате, мне ни разу не пришлось услышать от него в чей-либо адрес сколько-нибудь резкого выражения, не говоря уже о грубо­сти. Прежде чем решить вопрос, Чубарь всегда выслушивал мнение других, особенно лиц, готовивших конкретные ма­териалы. В то же время он никогда не прощал нерадивости, небрежности, не терпел формального отношения к государ­ственным интересам, не выносил нарушений трудовой дис­циплины. Требовательный к себе и другим, неизменно прин­ципиальный, он строго взыскивал с тех, кто не проявлял пар­тийного подхода к делу.

Наркомом он стал летом 1937 года. Неся на себе большую нагрузку еще и в Совнаркоме, где он трудился весь день как заместитель Председателя СНК, Чубарь бывал в нашем нар­комате преимущественно по вечерам. А в течение дня раз­решение основной части вопросов, не требовавших немед­ленной подписи наркома, сразу же легло на меня. Наверное, никогда ранее не работал я так напряженно, как осенью то­го года, и, вероятно, не справился бы с обязанностями, если бы не ровное, теплое отношение и неизменная помощь со стороны Власа Яковлевича. Он неоднократно говорил мне:

— У вас имеется специальная подготовка, а на мне лежит общее руководство. Поэтому вы сейчас здесь основной ра­ботник. Вы обязаны бывать вместе со мной на заседаниях в ЦК ВКП(б) и в Совнаркоме и ставить затем предо мною вопро­сы с финансовой точки зрения.

Беззаветно трудясь сам, Влас Яковлевич без излишнего нажима умел заставить работать с полной отдачей и других. Его широкий государственный кругозор помогал принципи­ально и верно решать вопросы. Особенно ощущался огром­ный опыт Чубаря, когда мы готовили какие-либо предложе­ния в ЦК партии или Совнарком СССР. Для меня же лично то обстоятельство, что я сразу был приобщен к работе наших высших партийных и государственных органов, оказалось незаменимой школой.

В чисто финансовом аспекте с наибольшими сложностями я столкнулся при разработке бюджета на IV квартал 1937 года, который следовало доложить и представить затем на утвер­ждение в Совнарком СССР. Выяснилось, что квартальный бюд­жет исполняется с дефицитом, который составлял 5 процен­тов всей годовой суммы бюджета. Нависла угроза крупной эмиссии денег, чего допускать никак нельзя было. Начальник бюджетного управления не смог подсказать, как решить про­блему. Чубарь же объяснил нам, что разрыв в цифрах объяс­няется решениями Совнаркома об отпуске дополнительных средств на различные государственные нужды, принимавши­мися уже после утверждения годового бюджета. Так что нар­комат финансов за это не несет ответственности.

Но дело было не в том, чтобы искать виновных, — нарком обязан своевременно обо всем докладывать правительству и вносить предложения о методах предупреждения дефицита.

Влас Яковлевич согласился с моим мнением и попросил меня наметить возможные меры. Затем мы оба докладывали в Совнаркоме о происшедшем. Чубарь — в целом, а мне он поручил сказать о том, как можно закрыть разрыв в бюдже­те. Правительство приняло решение резко сократить расхо­ды за последний годовой квартал, прекратив отпуск креди­тов, не использованных в течение предыдущих девяти ме­сяцев. Так удалось завершить финансовый год без дефицита. Полагаю, что именно это мероприятие сыграло свою роль в том, что, когда в январе 1938 года Чубарь вновь стал первым заместителем Председателя союзного СНК, меня ввели в со­став правительства и назначили Народным комиссаром фи­нансов СССР.

Первое, с чем я столкнулся, став наркомом,— беспре­станная, каждодневная критика нашего учреждения. Изучив обстановку, я пришел к выводу, что критика была справед­лива. Государственная финансовая дисциплина нарушалась. Бюджетная инспекция, основной орган по осуществлению финансового контроля, не выполняла своего назначения. Наркомат уполномочили в кратчайший срок навести поря­док, восстановить дисциплину.

Начали с решения вопроса о бюджетной инспекции. В ра­боте ее ревизоров установилась такая неправильная практи­ка. Обычно, прибыв на место ревизии, они в печати публико­вали для общего сведения объявления: «Приступил к обсле­дованию такого-то райфинотдела, 1 и 2 налоговых участков, а также райотделов здравоохранения и просвещения. Прошу все материалы об антигосударственной деятельности этих учреждений и их работников направлять на мое имя».

Тут начинался поток писем, порою деловых, а порою на­думанных. Находились лица, которые таким способом своди­ли личные счеты или хотели сделать карьеру. Мы запретили давать печатные публикации о ревизиях. Несколько раз при­каз кое-где был нарушен. Виновных тут же привлекли к стро­гой ответственности. Это подействовало.

Вскоре пришли к выводу, что инспекция вообще изжи­ла себя, и поставили перед правительством вопрос о замене ее контрольно-ревизионным управлением НКФ СССР. Новое управление подчинили непосредственно наркому и начали подбирать для него достойных сотрудников. Пересмотрели состав работников и в других управлениях, произвели ряд структурных изменений. В сложившемся виде в наш нарко­мат за те почти 22 года, что я был наркомом и министром (до 1960 года с небольшим интервалом), большую часть времени входили три Главных управления (государственного страхова­ния, финансового контроля, трудовых сберегательных касс), 12 управлений (административно-организационное, бухгал­терского учета и отчетности, бюджетное, валютное, государ­ственных доходов, государственного кредита, государствен­ных налогов, драгоценных металлов, кадров, контрольно-ре­визионное, планово-экономическое, учебных заведений), а также Главная палата мер и измерительных приборов.

Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 13 марта 1938 года в наркомате финансов, как и во всех других, были воссозданы ошибочно упраздненные коллегии. В состав каж­дой из них входили народный комиссар (председатель), его заместители и несколько руководящих сотрудников с доста­точным опытом работы — в целом 9—11 человек. Заседа­ла коллегия один раз в декаду, рассматривая общие вопросы, проверяя исполнение ранее отданных распоряжений, готовя новые распоряжения по наркомату, вызывая представителей с мест для отчета и сама направляя представителей на места. Одновременно при наркомах были сохранены советы, но уже в качестве органов связи с местными учреждениями и для об­мена опытом. Решения коллегии оформлялись приказом нар­кома. В случае возникновения разногласий нарком делал по- своему, однако обязан был доложить о споре в СНК и ЦК пар­тии. Туда же имели право апеллировать и члены коллегии.

К 1939 году наметился сдвиг в работе наркомата. Попы­таюсь показать это на фактах и возьму для примера самую большую из наших республик — Российскую Федерацию. Ос­новным источником поступлений в госбюджет являлся налог с оборота. С 1935 года план по этому налогу наркоматом фи­нансов не выполнялся. В 1939 году он впервые за несколько лет был не только выполнен, но и перевыполнен (на 4,6 про­цента), а план по государственным доходам выполнили 50 финорганов РСФСР из 55. Из всех 2250 районов Российской Федерации план по платежам от населения был выполнен в 1937 году лишь 10 (десятью!) районами. В следующем году удалось поднять эту цифру до 125, а в 1939 году по кварталам она менялась так: 295, 566, 851 и 774.

Однако недостатков оставалось еще много. Крупным должником государства по-прежнему числилось «Заготзерно». Дебиторская задолженность нефтяной промышленности выросла в 1939 году в три раза. Финансовые органы Крым­ской АССР и Омской области не выполнили в 1939 году ни одного квартального плана. На местах постоянно отставали с проверкой отчетов. Из-за этого бюджетные суммы задержи­вались в оборотных средствах хозяйственных организаций. В одной лишь Коми АССР государство недополучило 1,3 мил­лиона рублей. В Челябинской области ревизоры из центра после проверки отчетов доначислили свыше миллиона руб­лей налогов. Очень плохо работали финотделы Воронежской области, Чувашской АССР, Пензенской области и Мордовской АССР. Короче говоря, недостатка в заботах не было.

Наибольшие трудности как в теоретическом, так и в практическом отношении я испытывал первоначально при составлении проекта бюджета. Это очень непростое дело. С благодарностью вспоминаю сейчас тех, чьими советами пользовался тогда и кто усердно помогал народному комис­сару. Прежде всего назову В. П. Дьяченко. Василий Петрович, крупный ученый-экономист, принадлежал к группе тех лиц, кто стоял у основания науки о советских финансах. С 1929 го­да он работал в системе нашего наркомата в качестве началь­ника отдела, а затем главного редактора и управляющего Фи­нансовым издательством. Одновременно он преподавал в высших учебных заведениях. За свои труды был удостоен в 1943 году ученой степени доктора экономических наук и зва­ния профессора, а десять лет спустя стал членом-корреспон­дентом Академии наук СССР, где довольно долго занимал пост заместителя директора и директора Института эконо­мики. Он по заслугам снискал большую известность, входил в совет Международной ассоциации экономических наук и являлся вице-президентом Международного института госу­дарственных финансов. На трудах В. П. Дьяченко у нас вырос­ло несколько поколений специалистов.

А в сфере финансового обеспечения внешнеэкономиче­ских и внешнеполитических акций меня первоначально кон­сультировал другой видный ученый — профессор Н. Н. Люби­мов. Исследователь, преподаватель и практический работник (у нас он был заместителем начальника валютного управле­ния), Николай Николаевич являлся экспертом на 20 различ­ных международных конференциях. Его знания и огромный опыт не раз помогали наркомату финансов принимать вер­ные решения по какому-либо сложному и запутанному вопро­су торговли с заграницей или относительно валютных дел.

 

ЧТО МОГУТ ФИНАНСЫ ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ

Все руководство наркомата финансов выражало стрем­ление решать вопросы, относящиеся к его компетенции, не только исходя из практики, но и на твердой научной основе. Скажу сразу, что в полной мере добиться этого удалось да­леко не сразу, ибо не было достаточно сложившейся теории советских финансов. Действительно, тогда имелось еще срав­нительно немного специальных работ, посвященных конкрет­ным проблемам финансов в условиях социализма. Основная часть работ касалась финансов переходного периода. Но дело заключалось не только в этом, а и в субъективном мо­менте. То, что раньше казалось мне давно решенным и оче­видным, теперь представало в ином свете.

ЦК ВКП(б) требовал от сотрудников наркомата знания со­стояния дел не только в экономике, но и в стране в целом, ибо на той или иной стадии каждое мероприятие упирается в его материальное обеспечение. ЦК партии подходил здесь к вопросам как рачительный хозяин. Партия постоянно на­правляла наркомат финансов на решение нашей ведомствен­ной триединой задачи: накопление средств— разумная их трата— контроль рублем. Во все годы наши финансы несли именно эти функции, иногда более, а иногда менее удачно.

Одной из сторон моей деятельности на новом посту, с ко­торой я ранее почти не сталкивался, явилась необходимость постоянно находиться в курсе процесса накопления государ­ственных сокровищ. Всем известный ныне Алмазный фонд СССР тогда не был обнародован. Однако он не оставался не­изменным, а непрерывно пополнялся. Как раз в 1938 году, ко­гда я вплотную занялся этим вопросом, были найдены неко­торые алмазы для фонда, правда мелкие, уральские.

Знаменитых ныне якутских алмазов тогда еще никто не знал. Всемирно прославившиеся кимберлитовые трубки «Ай- хал», «Мир», «Удачная» в те годы хранили еще свои сокровища глубоко под землей, втайне от людей. Быстрее шло пополне­ние Алмазного фонда платиновыми и особенно золотыми са­мородками. Из числа попавших в него находок 1938 года упо­мяну, в частности, уральскую плоскую удлиненную плотную массу весом 1,068 килограмма; колымскую плотную плитку весом 3,481 килограмма; уральскую пористую плитку весом 1,389 килограмма; уральскую плотную плитку весом 1,054 ки­лограмма. В современном каталоге золотых самородков Ал­мазного фонда они числятся под номерами 34, 42, 44 и 47.

Знакомясь с «миром» драгоценных камней, я погрузил­ся в изучение таких вопросов, относительно которых имел раньше весьма туманное представление: узнал, как ценятся разные камни исходя из их чистоты, размера и игры сложно ограненной поверхности; чем ограночные камни отличают­ся от поделочных, затем от камней органического происхож­дения (жемчуг, янтарь, кораллы) и искусственных (например, от стеклянных страз). Узнал, как работают ювелирно-граниль­ные фабрики и как трудятся на них ковщики, литейщики, че­канщики, гравировщики, обронщики, сканщики, басманщики и травильщики. Побывал на заводе по чернению серебра в Великом Устюге, и старые мастера показали мне, как произ­водится гильоширование по металлу. Посетил несколько дру­гих ювелирных предприятий и прослушал на одном из них лекцию о том, как создаются крапоновые закрепки, когда ка­мень без оправы, схваченный лапками, висит в виде прозрач­ной капли.

Пришлось вплотную изучить проблему эксплуатации мо­нетной регалии. Практически ни на один день не приходи­лось забывать тезис К. Маркса о том, что «серебряные и золо­тые товары, совершенно независимо от своих эстетических свойств, могут быть — поскольку материал, из которого они состоят, представляет собой денежный материал — превра­щены в деньги, так же как золотые деньги или золотые слит­ки могут быть превращены в эти товары».

Изделия из драгоценных металлов обязательно клеймят­ся (это правило не распространяется на изделия прошлых столетий, например, на найденные в кубышках клады, кото­рые не подлежат промышленному аффинажу и будут исполь­зоваться иным путем — в музейной экспозиции и т. п.). Клей­мо служит знаком прохождения через государственный кон­троль и обозначает качество металла. Ведающие клеймением пробирные управления взвешивают и учитывают драгоцен­ные металлы. В СССР с 1924 года они делают это в метриче­ских единицах. В 1927 году у нас были приняты новые клей­ма: начали изображаться голова рабочего с молотом и шифр в виде греческих букв. За два года до того как я стал нарко­мом, советские ювелирные фабрики получили именные клей­ма, а через восемь лет после Великой Отечественной вой­ны было введено добавление к именнику последней цифры данного года. Например, «ТЗО» означает Таллинский завод, 1960 год. С 1958 года драгоценные металлы метятся новыми клеймами: серпом и молотом на фоне пятиконечной звезды с русскими буквами. Каждая инспекция пробирного надзора имеет свою букву. Скажем, «В» означает Костромскую инспек­цию, «Г» — Тбилисскую, «Д» — Львовскую.

Работающие по металлу ювелиры трудятся в СССР на го­сударственных предприятиях. Еще в 20-е годы было созда­но Московское ювелирное товарищество. Оно подчинялось непосредственно наркомату финансов. В 1927 году его пе­редали в подчинение конторе ювелирных изделий Мосторга, а через десять лет возник Главювелирторг (ГЮТ), 20 кон­тор которого охватили весь СССР. За год до моего ухода с по­ста министра ГЮТ разделили на отделения, самостоятельно функционирующие в наших республиках. Особняком от их деятельности стояла деятельность организаций и предпри­ятий, чеканивших из драгоценного металла монету. Правда, еще Первая мировая война серьезно подорвала обращение такой монеты. Перед 1939 годом оно сохранялось за рубе­жом, но Вторая мировая война покончила с ним. У нас в стра­не порою бытовали дензнаки сразу из металла простого и драгоценного. В годы Гражданской войны и некоторое вре­мя после ее окончания имела хождение совершенно фанта­стическая по нынешним представлениям монета. Назову от­дельные образцы из прошлого.

В Армавире в 1918 году оказался некий австрийский во­еннопленный. Он вырезал штемпель, с которого местные вла­сти чеканили боны из сероватой меди. Еще любопытнее киев­ские боны 1921 года. Их штамповал кооператив «Разум и со­весть», пытавшийся «овеществить» в них человеческий труд и поместивший поэтому на бонах надпись: «Пуд хлеба — рубль труда». В 1922 году Петроградская шорно-футлярно-чемоданная фабрика чеканила собственные боны из бронзы, а Николо-Павдинский кооператив на Урале — кредитные марки из особого сплава. На последних красовалась надпись: «Едине­ние — сила». Тем временем Советское государство накапли­вало платину, золото, серебро, восстановило в 1921 году Пет­роградский монетный двор и пока что начало чеканить день­ги из драгоценных металлов про запас. Имея на себе даты за три предшествующих года, эти деньги были пущены в об­ращение только после денежной реформы 1924 года. Ис­ключением явился золотой червонец с гербом РСФСР, еще в 1923 году употреблявшийся для заграничных платежей.

Когда осуществлялась эта реформа, часть заказов на изго­товление монет из-за нехватки машин передали англичанам. Лондонский монетный двор чеканил нам полтинники. От ле­нинградских они отличаются инициалами «ТР» (Томас Рос) на боковом гурте. Бирмингемский монетный двор снабжал нас медными пятаками, а в СССР медную монету изготовлял ле­нинградский завод «Красная заря». Вся эта монета еще копи­ровала дореволюционную по весу, пробе и формату. Потом окрепшее социалистическое денежное хозяйство позволи­ло нам отойти от старых образцов и отказаться от иностран­ных услуг. В 1926 году медную чеканку сменила бронзовая, а через пять лет серебро было заменено никелем. Самым дол­говечным пока что оказался у нас тип монеты 1935 года. Он сохранялся вплоть до 1961 года. Менялось лишь число вит­ков ленты на колосьях герба в зависимости от числа союзных республик. В последний раз монеты образца 1935 года у нас в стране чеканились в 1957 году.

Знакомясь более основательно, чем раньше, с монетным делом, я изучил заодно машинный парк Госбанка. Требова­лись дополнительные средства на создание новых видов ма­шин. Ручной труд в этой сфере больше терпеть было нельзя, а прежние машины были несовершенны. Пришлось подумать об обеспечении соответствующих предприятий и органов линейными, дисковыми и барабанными аппаратами для сор­тировки монеты и счетно-денежными аппаратами для ее рас­фасовки и пересчета. Позднее та же задача вставала еще не раз. Постепенно машинный парк Госбанка обновлялся, по­полнялся счетно-аналитическими машинами (сортировочны­ми, табуляторами и др.), становился разнообразным и более мощным.

Наиболее трудными были, конечно, проблемы экономи­ческие, крупномасштабные. Как успешнее накапливать фи­нансовые ресурсы СССР — средства, мобилизуемые в целях функционирования самих финансов? Как добиться самооку­паемости затрат? Тезис резолюции XII съезда РКП(б) о том, что вопрос о получении прибыли есть вопрос о судьбе дик­татуры пролетариата, сохранял свою силу в полной мере. Признавая его справедливость, мы были вынуждены в ряде случаев (например, когда речь шла об оборонных заводах) допускать существование планово-убыточных предприятий. Хозрасчет был для них не определяющим моментом. Пред­приятиям спускали сверху ряд обязательных цифровых пока­зателей производства. Они не всегда несли материальную от­ветственность за невыполнение обязательств, и им не всегда возмещались убытки, причиненные другими предприятия­ми, вследствие чего хозяйственный договор терял свое зна­чение. Не все из них были заинтересованы в получении при­были. У многих премиальные фонды из прибыли вообще не создавались или были очень малы. Новое строительство мы финансировали преимущественно из бюджета. Деятельность предприятия, труд его рабочих и служащих оценивались не прибылью, не успешной реализацией произведенных ценно­стей, а цифрами выпуска валовой продукции.

Все это, конечно, не случайно. Историческая взаимообу­словленность процессов и событий накладывала свою пе­чать. Если бы тогда кто-либо предложил, в тех экономических условиях, внедрить хозрасчет в его сегодняшнем понимании, на такого человека в лучшем случае посмотрели бы как на фантаста-мечтателя. Нельзя отрываться от эпохи, в которую живешь; от окружающей обстановки; от условий, диктующих человеку свою волю. Мы смотрели на хозрасчет 1938 года по сравнению, например, с хозрасчетом 1931 года как на огром­ный шаг вперед.

Огромное значение имеет контроль рублем. Он осущест­вляется по отраслям и всегда поэтому бьет в корень. Никакие перестройки, ослабляющие централизацию, не должны под­рывать соответствующую роль финансов. Даже в совнархозах конца 50-х годов финансы не раздробились между районами и остались в системе отраслевых управлений. Между про­чим, было потрачено немало сил, чтобы добиться этого...

Умение не распылять средства — особая наука. Допус­тим, надо соорудить за семь лет семь новых предприятий. Как сделать лучше? Можно ежегодно возводить по одному заводу; как только он вступит в дело, браться за следующий. Можно сразу возводить все семь. Тогда к концу седьмого го­да они станут давать всю продукцию одновременно. План строительства будет выполнен в обоих случаях. Что, одна­ко, получится еще через год? За этот, восьмой год семь заво­дов дадут семь годовых программ продукции. Если же пойти первым путем, то один завод успеет дать семь годовых про­грамм, второй — шесть, третий — пять, четвертый — четыре, пятый — три, шестой — две, седьмой — одну программу. Все­го получается 28 программ. Выигрыш — в 4 раза. Ежегодная прибыль позволит государству брать из нее какую-то часть и вкладывать ее в новое строительство. Умелые капиталовло­жения — гвоздь вопроса. Так, в 1968 году каждый вложен­ный в экономику рубль принес Советскому Союзу 15 копеек прибыли. Деньги, затрачиваемые на не доведенное до конца строительство, мертвы и не приносят дохода. Мало того, они «подмораживают» и последующие расходы. Допустим, мы вложили в стройку первого года 1 миллион рублей, на сле­дующий год — еще миллион и т. д. Если строить семь лет, то временно было заморожено 7 миллионов. Вот почему столь важно убыстрять темпы строительства. Время — деньги!

С другой стороны, не на всякий даже очень хороший проект можно найти нужные средства. Еще в 1938 году, став наркомом, я столкнулся с предложением исчислить, во что обойдется осуществление так называемого «проек­та Колосовского». Ученый Н. Н. Колосовский, подойдя ком­плексно к проблеме освоения естественных ресурсов бас­сейна реки Ангары, давно предложил сделать стержнем проекта использование ангарской гидроэлектроэнергии. Но откуда взять нужную рабочую силу, деньги, металл, ма­шины и прочее? Параллельно придется построить и по­тратить еще очень многое. И правительство временно от­ложило проект до лучшей поры. Однако в дальнейшем мы экономически окрепли, задача оказалась нам уже по пле­чу, и кто не знает теперь Братской ГЭС? Вот как важно да­вать верные прогнозы.

Наставляя наркомат финансов при планировании им расходов страны на будущее, Центральный Комитет партии и правительство постоянно подчеркивали, что задача годично­го плана состоит в обеспечении непрерывности и гармонич­ности работы. Соответственно должен строиться и годовой бюджет. Пятилетка же обязана предусмотреть скорость про­движения уже целых частей народного хозяйства. Естествен­но, что допущенные в годичном плане ошибки и диспропор­ции за пять лет возрастут и наложатся друг на друга.

Значит, полезно иметь так называемые «резервы проги­ба». При их наличии ветер не сломит дерево, оно может по­гнуться, но выстоит. Если же их не окажется, прочные корни обезопасят дерево лишь до очень сильного урагана, а потом недалеко и до бурелома.

Следовательно, без финансовых резервов обеспечить успешное выполнение социалистических планов трудно. Ре­зервы — денежные, хлебные, сырьевые — еще один посто­янный пункт повестки дня на заседаниях Совнаркома и Сов­мина СССР. А чтобы оптимизировать народное хозяйство, мы старались использовать и административные, и экономиче­ские методы решения задач. Вычислительных машин напо­добие нынешних электронно-счетных у нас не было. Поэтому поступали так: управляющий орган давал нижестоящим зада­ния не только в виде плановых цифр, но и сообщал цены как на производственные ресурсы, так и на продукцию. Кроме того, старались использовать «обратную связь», контролируя сбалансированность между производством и спросом. Повы­шалась тем самым и роль отдельных предприятий.

Неприятным открытием для меня явилось то обстоятель­ство, что научные идеи, пока их исследовали и разрабатывали, съедали массу времени, следовательно, и средств. Постепен­но я привык к этому, но вначале только ахал: три года разра­батывали конструкцию машин; год создавали опытный об­разец; год его испытывали, переделывали и «доводили»: год готовили техническую документацию; еще год переходили к освоению серийного выпуска таких машин. Итого — семь лет. Ну а если речь шла о сложном технологическом процессе, ко­гда для его отработки требовались полупромышленные уста­новки, могло не хватить и семи лет. Конечно, простенькие ма­шины создавались гораздо быстрее. И все же цикл полного претворения в жизнь крупной научно-технической идеи об­нимал, в среднем, как правило, до десяти лет. Утешало то, что мы обгоняли многие зарубежные страны, ибо мировая прак­тика показывала тогда средний цикл 12-летним.

Здесь-то и выявлялось преимущество социалистическо­го планового хозяйства, которое позволяло концентриро­вать средства в нужных обществу областях и направлениях вопреки чьей-то сугубо личной воле. Между прочим, тут име­ется огромный резерв прогресса: если сократить время реа­лизации идей на несколько лет, это сразу даст стране увели­чение национального дохода на миллиарды рублей.

Еще один путь к тому, чтобы поскорее получить отдачу от вложенных средств, — временное приторможение некото­рых строек при чрезмерно большом их количестве. Законсер­вировать одни, а за этот счет форсировать возведение других предприятий и начать получать от них продукцию — непло­хое решение проблемы, но, увы, тоже ограничиваемое кон­кретными условиями. Если бы, например, в 1938—1941 годах мы не строили сразу много крупных объектов в разных мес­тах страны, то не имели бы после начала Великой Отечествен­ной войны необходимого производственного задела, и тогда оборонная промышленность могла бы оказаться в прорыве.

 

СТАЛИН И КРЕДИТНАЯ РЕФОРМА. НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ

Государственная работа — дело исключительно слож­ное. Замечу, что более 10 лет (с 1935 по 1946 год) я не был в отпуске. И среди наркомов не я один. В августе 1939 года я было отправился отдыхать, но уже через пять дней был ото­зван в Москву. Вообще все работники госаппарата трудились с предельным напряжением. И если случались у нас ошибки, то это чаще всего были ошибки поиска, спутники роста...

В связи с этим хочется рассказать об одном эпизоде, свя­занном с обсуждением в 1940—1941 годах проекта реформы советского кредита, которую готовил Госбанк и отвергал Нар­комат финансов СССР.

Наркомфин и Госбанк— это такие окна, через которые можно увидеть отчетливо все происходящее в народном хо­зяйстве: и в процессе общественного воспроизводства, и в создании совокупного общественного продукта, и в распре­делении национального дохода, и в осуществлении государ­ственной экономической политики. Ведь при сохранении то­варно-денежных отношений социалистическое воспроиз­водство совершается с участием денег и кредита, на основе разветвленных финансов. Чтобы понимать, как в этих усло­виях действуют законы развития социалистической экономи­ки, как проявляются экономические категории, преломляе­мые через призму финансов, нужно абсолютно осмысленно представлять себе содержание финансов и функционирова­ние финансовой машины, пути использования ее для руково­дства общественным производством и повышения его эконо­мической эффективности.

Основным звеном финансовой системы является у нас государственный бюджет. Весь финансовый аппарат, начиная с наркомата (министерства) и кончая районным финотделом, участвует в формировании госбюджета, составляет его, за­тем представляет на партийно-правительственное рассмот­рение. А когда Верховный Совет СССР утвердит правительст­венные предложения и примет закон о госбюджете, именно финансовый аппарат, опять-таки сверху донизу, будет опре­делять со своей стороны конкретные финансовые взаимоот­ношения государства и народного хозяйства, государства и общества. В формировании бюджета Госбанк участвует лишь косвенно, как исполнитель бюджета в порядке кассового об­служивания, причем действует в данной сфере на основе по­ложений и инструкций, разрабатываемых Наркоматом (Ми­нистерством) финансов СССР. Таковы «исходные позиции», с которых оба учреждения обсуждали проект реформы.

Скажу сразу, что упомянутая реформа в целом не была нужна. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что партия и правительство не провели ее ни тогда, ни позднее. С самого начала дитя оказалось мертворожденным. Зачем же тогда рассказывать о госбанковском проекте? А затем, что он не просто стал на какой-то срок жизненной реальностью, пусть временной, но и отнял у руководящих органов очень много месяцев и сил, заставив их заниматься данным делом. Тем самым эта история приобретает особую поучительность с точки зрения общегосударственной работы. К тому же она вообще небезынтересна, ибо дает некоторое дополнитель­ное представление о людях и событиях.

В чем же расходились позиции НКФ и Госбанка? НКФ ос­новывался на следующих соображениях: в каком направле­нии развивался наш кредит? Он непрерывно совершенст­вовался во имя обеспечения высоких темпов роста общест­венного производства. В СССР действительно проводились кредитные реформы. Хороша та реформа, которая ускоря­ет реализацию продукции и обращение товарно-материальных ценностей, способствует росту товарооборота, упроща­ет доставку товара от производителя к потребителю, не на­рушая в целом социалистического характера финансовых отношений. Добиться этого можно, если обосновать рефор­му необходимыми экономическими и политическими пред­посылками, то есть связать ее теоретически и практически с нашим общим делом. Но если жизнь не обязательно требует нововведений, если вопрос можно решить по-иному, то не­оправданные перестройки только нанесут ущерб.

В данном случае все началось с очередного вопроса «банкиров» о том, почему это Наркомат финансов СССР рас­сматривает кредитные и кассовые планы Госбанка? Мы отве­тили: такова многолетняя практика. Сложилась же она вслед­ствие необходимости увязывать названные планы с наличием общегосударственных ресурсов и госбюджетом. А последни­ми ведает Наркомфин. Ответ не убедил «банкиров».

Сначала от наркома устно потребовали добровольно­го согласия на перемены. Ссылаясь на экономическую неце­лесообразность идеи и на существующую государственную практику, я отказался. Тогда-то и возник проект «кредитной реформы». В конце 1940 года он был представлен на рассмот­рение Совнаркома СССР. Имелось в виду затронуть очень многое. Упомяну об основных предлагавшихся нововведени­ях: ввести краткосрочный коммерческий кредит и векселя; ввести кредитование по обороту; расчеты и платежи пред­приятий и хозяйственных организаций по кредиту, а также расчеты покупателей с поставщиками должны производить­ся до взносов в бюджет; предусматриваемые госбюджетом ассигнования на пополнение оборотных средств предпри­ятий и хозорганизаций должны передаваться последним не через финансовые органы, а через Госбанк; недостача в обо­ротных средствах предприятий и хозорганизаций, возник­шая в результате убытков или невыполнения плана по при­были, должна автоматически покрываться из госбюджета.

В целом предложения можно было разделить на четыре группы. Одни (большинство) являлись пережитком уже прой­денного нами этапа. Другие — забеганием вперед. Третьи, примерно соответствуя переживаемой полосе, не отвечали реальным возможностям государства с точки зрения матери­ального обеспечения. Четвертые могли быть приняты. А в со­вокупности первые три грозили, как показалось сотрудникам НКФ, расшатать дело социалистического строительства, хотя никто, естественно, к этому не стремился.

Обсуждение проекта на расширенном заседании Прав­ления Госбанка носило очень острый характер. Я высказался против реформы в целом и более не брал слова. А в личной беседе с Н. А. Булганиным пытался доказать ему, что проект причинит вред хозрасчету и неизбежно ослабит соблюде­ние кредитной и финансовой дисциплины. Но убедить его не смог. Стремясь обосновать свою позицию как можно более надежно в теоретическом отношении, руководство Госбан­ка дополнительно привлекло к делу для консультаций спе­циалистов кредитно-денежной науки. Мы тоже опирались не только на мнение руководителей Наркомата финансов, но и на точку зрения видных специалистов финансовой науки. Велся не просто административный спор, а серьезная госу­дарственная и научная дискуссия, хотя и на организацион­ной почве.

В начале 1941 года состоялось (впервые — под предсе­дательством И. В. Сталина) заседание Бюро Совета Народ­ных Комиссаров СССР. Я был членом бюро. Н. А. Булганин до­ложил о проекте. В основном доклад свелся к разъяснению идеи и к ответам на вопросы присутствовавших.

Большую часть вопросов задал Сталин. Затем он спро­сил, кто хочет взять слово. Увидев, что я, Сталин поинтере­совался, буду ли я говорить о финансах как специалист или хочу сделать общие замечания? Мы уже знали, что, если он ставит так вопрос, значит, по общим моментам хочет высту­пить сам. Поэтому я сказал, что буду говорить о конкретных финансовых проблемах. Действительно, Сталин сообщил, что имеет общее замечание и выскажется вначале.

Сталин начал с того, что сразу охарактеризовал проект как мероприятие, толкающее страну не вперед, а назад. Зая­вил, что не видит серьезных оснований для принятия пред­ложений. Особенно удивляет его мысль о введении кредит­ных векселей. Это пройденный этап в кредитных отношениях. Для чего же восстанавливать былое? Не дойдем ли мы вскоре до того, что кто-нибудь потребует учредить биржу? Не видно, как именно обеспечивает проект дело укрепления социализ­ма. Зато видно, чем он ослабляет социалистическое строи­тельство. Не бухнули ли авторы проекта не в те колокола?

Высказывание Сталина во многом облегчило мое после­дующее выступление, так как я заранее знал, что Булганину обеспечена поддержка со стороны некоторых членов Полит­бюро ЦК ВКП(б).

Мне дали на выступление 30 минут. Главные возражения я направил против коммерческого краткосрочного креди­тования, подчеркивая, что возродится автоматизм, который создаст для предприятий возможность по нескольку раз по­лучать денежные средства на одни и те же цели. Тем самым контроль рублем ослабнет, социальная роль финансов пони­зится, государство лишится одного из важных рычагов управ­ления народным хозяйством. В результате пункт проекта о коммерческом краткосрочном кредите и векселях провалил­ся при первом чтении и сразу же был вычеркнут.

Относительно пункта об очередности платежей я гово­рил, что он подрывает госбюджет и, ликвидируя гарантированность поступления в первую очередь именно в него всех денежных средств, может нанести ущерб социалистическо­му воспроизводству, обороне страны, многим государствен­ным мероприятиям. Это произвело сильное впечатление. Пункт забаллотировали. Равным образом провалились пред­ложения о пополнении оборотных средств за счет госбюдже­та, о замене в некоторых хозяйственных отраслях заемных средств собственными и другие. Не согласились с моим мне­нием при чтении пункта о кредитовании по обороту. Я считал его ненужным, ибо миновало время, когда коммунисты руко­водили делами «вообще», а хозяйство вели «спецы».

Ведь банк, говорил я, кредитуя оборот, получит возмож­ность участвовать в формировании оборотных средств и тем самым контролировать их. Представители банка, если это ему выгодно, будут вмешиваться в работу предприятий и за­жимать инициативу их руководителей. Вместо поощритель­ной политики возникнет тормоз. Но большинство мою точку зрения не поддержало, и предложение прошло. Между про­чим, жизнь показала, что кредитование по обороту позднее развивалось у нас успешно. Оно стало перспективным делом, а некоторые товарищи защитили докторские диссертации на эту тему... Значит, в этом пункте я был неправ. Но в целом ре­форма так и не состоялась.

Банковский кредит в социалистическом обществе явля­ется одним из очень важных элементов распределения и пе­рераспределения совокупного общественного продукта и национального дохода. Будем, однако, помнить прежде всего о роли Советского государства — главного орудия построе­ния социализма и коммунизма. Проще говоря, не следует за­бывать, какой фактор тут хозяин, а какой — слуга...

По роду моей работы я все чаще участвовал, естественно, в обсуждении различных вопросов на заседаниях ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров, не раз присутствовал на засе­даниях Политбюро ЦК ВКП(б). Советское правительство все­гда интересовалось финансами, уделяло им большое внима­ние. Я особенно ощущал это при обсуждении этих вопросов не только как нарком, но и как председатель Государственной штатной комиссии при Совете Народных Комиссаров СССР, а позднее — как председатель Валютного комитета. Централь­ный Комитет требовал экономить там, где расходы казались недостаточно обоснованными. Мне как наркому наибольшие затруднения доставляли случаи, когда приходилось просить разрешения на дополнительную эмиссию — выпуск в обра­щение новой порции денежных знаков. Признаюсь, что не­редко я чувствовал себя в такие минуты неважно. В ЦК ВКП(б) принимали предложения о новой эмиссии очень неохотно, а уж если принимали, то всегда требовали, чтобы одновремен­но были представлены предложения по обеспечению воз­врата выпускаемых денег, когда эмиссия не обусловливалась экономической необходимостью.

Существует латинская пословица «Кому выгодно?». Этот вопрос задают, когда хотят разобраться в запутанном деле, выяснить побудительные мотивы действий, понять, во имя чего совершаются поступки. Словом, надо смотреть в корень.

Очень часто сей корень определяется политической борьбой или экономическим моментом. Выяснишь, кому вы­годно происходящее, и сразу многое становится на свое ме­сто. Профессия финансиста такова, что здесь прибегать к ла­тинской пословице приходится, пожалуй, значительно чаще, чем в любой другой отрасли. Коль скоро мы являемся не «фи­нансистами» вообще, а работниками именно советской фи­нансовой системы, для нас экономически целесообразной будет только такая постановка вопроса, при которой может получить выгоду Советское государство. Это первая заповедь для всякого, кто приходит в финансовое ведомство СССР. Вот почему все, что делалось в годы существенного переустрой­ства нашего наркомата и пересмотра его деятельности, сле­дует преломлять через призму экономической целесообраз­ности в рамках социалистического общества. То, что успешно прошло проверку временем и самой жизнью, пусть уцелеет и получит положительную оценку. Непригодное должно быть расценено историей отрицательно.

Приведу несколько примеров того, как решались раз­личные вопросы именно с позиции экономической целесо­образности. Жизнь свидетельствовала, что к концу каждо­го месяца население усиливает закупки товаров. Несомнен­но, это, как правило, связано со сроками выдачи зарплаты. Поступления в казну с торгового оборота нарастали соответ­ственно к тем же срокам. Нельзя ли воспользоваться этим и убыстрить отчисления, ибо время — деньги? Конечно, мож­но. И наркомат тотчас реагирует введением особой инструк­ции о порядке обложения налогом с оборота, скажем, това­ров в системе Ювелирторга; с апреля 1939 года он взимался в четыре срока: за первую декаду каждого месяца, за вторую декаду, за семь дней третьей декады и, наконец, за оставшие­ся три-четыре дня последней декады.

К 1939 году только 0,5 процента крестьян оставались еди­ноличниками. В этих условиях обложение жителей деревни сельскохозяйственным налогом по твердым ставкам потеря­ло смысл. И во изменение закона 1934 года было введено об­ложение в зависимости от размера доходов, с прогрессивной процентной накидкой. В подготовке и проведении всех меро­приятий участвовал весь центральный аппарат наркомата.

Но, конечно, не каждое явление могли мы охватить инст­рукцией или заранее намеченным порядком действий. Жизнь постоянно вносила свои коррективы. Казалось бы, какие пе­режитки, допустим, нэпманских времен сыщутся в деятельно­сти финансового ведомства социалистической страны? Одна­ко наступили 1939—1940 годы. СССР укреплял свои западные границы. Увеличилось число наших союзных республик. Поя­вились Эстонская, Латвийская, Литовская и Молдавская ССР; с советскими Украиной и Белоруссией воссоединились за­падные области. А на новых территориях функционировала масса мелких и даже средних хозяйчиков. Что же нам, прохо­дить мимо и делать вид, что Наркомата финансов и государ­ственного бюджета это не касается? В 1940 году появляется на свет инструкция о порядке взимания промыслового нало­га с частных предприятий и промыслов, находившихся на но­вых территориях. А если бы наркомат не проявлял должной оперативности и не старался поспевать в ногу с текущими со­бытиями, грош была бы нам цена в базарный день!

Не нужно думать, что только наше учреждение следило за экономической целесообразностью методов социалисти­ческого строительства. Еще одним оком партии, смотревшим в этом же направлении, был Народный комиссариат государ­ственного контроля, созданный в 1940 году. Наркомом назна­чили Л. 3. Мехлиса. О нём стоило бы сказать особо. Это была довольно противоречивая фигура — человек абсолютной личной честности, притом не подходивший под однознач­ную характеристику и сочетавший в себе как положительные, так и весьма отрицательные черты. Мне часто приходилось встречаться с Мехлисом. Ведь обнаруживаемые Госконтро­лем материальные злоупотребления подлежали стоимост­ной оценке. Поэтому из Наркомата госконтроля в наш попа­дало достаточное количество служебных бумаг. Кроме того, Мехлис являлся членом Валютного комитета СНК СССР, а я — председателем. Когда в 1941 году Мехлиса направили в дей­ствующую армию, я был назначен на занимаемый им ранее пост председателя Государственной штатной комиссии и ос­тавался на нем до конца войны. Между нами постоянно воз­никали стычки, так как Мехлис любил подминать других лиц под себя.

Припоминаю один эпизод. Став после войны министром Госконтроля, Мехлис потребовал предоставить министерст­ву права проводить окончательное следствие, а затем сра­зу, минуя прокуратуру, передавать дела на виновных в суд. Конечно, Мехлису отказали. Поводом для такого требования явилось столкновение его с тогдашним Председателем Сове­та Министров Белорусской ССР П. К. Пономаренко. Ревизуя послевоенное состояние Белоруссии, сильно пострадавшей в период фашистской оккупации, сотрудники Госконтроля составили затем акт. Выводы же к нему Мехлис написал сам. У него получалось, что партийные и советские работники рес­публики скрывают от государства некоторые материальные ценности. Я обратил его внимание на то, что все запасы на­ходятся на государственных складах и вообще это обычные материальные резервы, разумно накапливаемые для восста­новления хозяйства республики, лежащей в руинах. Мехлис, конечно, не согласился.

— Подожди, сейчас придёт Пономаренко, и ты сам убе­дишься, кто прав.

— Каким же образом?

— Он увидит акт и вынужден будет сознаться, что его провели.

Вскоре пришел Пономаренко, рассказавший, что он толь­ко что был у Сталина. Тот подробно расспрашивал, как идут в республике дела, а потом подарил ему на память зажигалку. Мехлис взорвался:

— Ты не хитри! Хочешь зажигалкой прикрыться? Все рав­но придется держать ответ.

Началась получасовая, без перерывов, речь Мехлиса в обычном для него резком тоне. Под конец он потребовал объяснительной записки к материалам ревизионного акта. Пономаренко категорически отказался составлять ее, сказал, что объясняться будет в ЦК партии, встал и ушел.

— Ну как, видел? — спросил Мехлис.

— Видел: ничего ты не доказал и вообще не прав. Можно ли предъявлять обвинение целой республике?

Естественно, ЦК ВКП(б) поддержал белорусов. На этом дело и закончилось. Вышесказанное относится только лично к Мехлису и никак не задевает аппарат Госконтроля, честно и старательно исполнявший свои нелегкие и полезные обязан­ности. Говорю это с чистой совестью хотя бы уже потому, что знаю, как работа контролеров помогала, в частности, укреп­лять курс советского рубля. Еще в 1938—1941 годах по резуль­татам ряда ревизий была прекращена чрезмерная эмиссия де­нег. Лишь с октября 1940-го по июнь 1941 года изъяли из обра­щения примерно третью часть всех обращавшихся денег. Для этого закрыли остатки неиспользованных кредитов на конец третьего квартала 1940 года и установили строгое регулирова­ние кредитов на четвертый квартал. Попытки отдельных рас­порядителей кредитов использовать их любым способом, не­зависимо от надобности, решительно пресекались...

По-видимому, необходимо хотя бы вкратце рассказать об основных общегосударственных мероприятиях Наркома­та финансов СССР в годы третьей пятилетки. Как известно, пе­ред страной стояла задача завершить строительство социа­лизма и начать переход к более высокой, коммунистической фазе развития. Решение данной задачи требовало длительно­го периода, в течение которого партия собиралась осущест­вить ряд пятилетних планов. Таким образом, третья пятилет­ка явилась началом нового этапа в истории СССР. Эти фазы одной социально-экономической формации имеют одинако­вую экономическую основу (общественная собственность на средства производства) и единую цель (максимальное удов­летворение общественных потребностей). Но между ними сохраняются и заметные отличия, вызываемые прежде всего разницей в уровне производительности труда, в степени раз­вития материального производства. Понятно поэтому, на что обращалось в третьей пятилетке главное внимание. Естест­венно, советские финансы тоже должны были служить вели­кому делу крутого подъема социалистического хозяйства. Ка­кие же мероприятия конкретно обеспечивали мы рублем?

В 1938 году в промышленное строительство было вложе­но 40 миллиардов рублей. Только за первую половину это­го года трудящиеся сдали в эксплуатацию свыше 600 ново­строек. Среди капитальных работ выделялось возведение Куйбышевского гидроузла на Волге, Угличской и Рыбинской ГЭС. В 1939 году с конвейера сошел миллионный советский автомобиль. До середины 1941 года начало функционировать около трех тысяч новых предприятий. В их числе — угольные шахты Караганды, чимкентский завод цветной металлургии, нефтяные вышки Татарии и Башкирии, новые очереди заво­дов черной металлургии в Запорожье и Кривом Роге, агре­гаты Канакирской и Чирчикской ГЭС, Белорусской ГРЭС. Дея­тельность финансовых органов определялась такими реше­ниями и постановлениями ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР тех лет, как «О мероприятиях, обеспечивающих выполнение ус­тановленного плана по выплавке чугуна, стали и производ­ства проката», «О работе комбинатов и трестов Кузбассугля, Москвоугля, Уралугля, Карагандаугля, Востокугля, Средазугля, Тквибулугля и Ткварчелугля», «О работе угольной про­мышленности Донбасса», «О развитии добычи углей в Под­московном бассейне», и другими.

Много внимания было уделено перераспределению ка­питаловложений и финансовому обеспечению развития вос­точных районов. Перед войной здесь производилось 22 про­цента электроэнергии страны, 40 — угля, 29 — чугуна и 32 процента стали.

Советские финансы сумели выполнить стоявшую перед ними сложную задачу прежде всего потому, что значение госу­дарственного бюджета непрерывно усиливалось, а его функ­ции расширялись. Вот подтверждающие это данные. В начале первой пятилетки через бюджет перераспределялось только 27 процентов национального дохода, а в 1940 году— 54 про­цента. В свою очередь бюджет мог отвечать своему назначе­нию благодаря постоянному росту поступлений от социали­стического хозяйства, составивших в 1940 году почти 90 про­центов доходов.

Сосредоточение в бюджете основной части националь­ного дохода позволило использовать эти средства целена­правленно и на базе расширенного социалистического вос­производства.

Капиталовложения в сельское хозяйство предусматри­вали рост его продукции на 52 процента и завершение ком­плексной механизации сельскохозяйственных работ. Со­гласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 19 апреля

1938 года «О неправильном распределении доходов в колхо­зах», Наркомат финансов учитывал, что большая часть денеж­ных доходов колхозов пойдет теперь на трудодни. Шел воз­врат колхозам неправомерно отторгнутых к приусадебным участкам земель. Продолжалось, особенно в Белоруссии и на Украине, сселение колхозников-хуторян в укрупненные по­селки. Шло переселение из малоземельных районов на це­линные земли Казахстана, Сибири и Дальнего Востока.

Крупным событием явилось принятие 1 сентября

1939 года внеочередной четвертой сессией Верховного Со­вета СССР первого созыва нового закона о сельскохозяйст­венном налоге: колхозные доходы по трудодням теперь не подлежали обложению, а с приусадебных участков поступал прогрессивно-подоходный налог. Это способствовало интен­сификации колхозного производства. За 1938—1940 годы в стране было организовано свыше 1200 новых МТС. Шла их электрификация. Большие средства вкладывались в ос­воение 15 миллионов гектаров посевных площадей, допол­нительно включенных в сельскохозяйственный оборот, и в развитие животноводства. Ведь к началу 1941 года поголо­вье крупного рогатого скота еще не достигло у нас уровня 1916 года. Примерно на каждом третьем очередном совеща­нии в Секретариате ЦК ВКП(б) этот вопрос обсуждался, так что сведения о соответствующих денежных вложениях я поч­ти всегда держал под рукой.

Определенные средства шли и на реорганизацию госу­дарственных органов. В 1939 году из состава Наркомата тяже­лой промышленности, действительно неимоверно сложного для управления, выделились наркоматы черной и цветной металлургии, промышленности стройматериалов, химиче­ской и топливной, электростанций и электропромышленно­сти; из Наркомата машиностроения — народные комисса­риаты автотранспорта, тяжелого, среднего и общего машино­строения. Всего тогда действовало 20 наркоматов.