Сталин и деньги

Арсений Григорьевич Зверев был одним из ближайших соратников И.В. Сталина в 1930-е - начале 1950-х гг. Он занимал пост наркома, а затем министра финансов CCCR проводил в стране знаменитую денежную, «сталинскую» реформу, многое сделал для развития хозяйства Советского Союза.

В своей книге А.Г Зверев рассказывает о встречах со Сталиным, о том, как решались важнейшие вопросы по управлению финансами страны. По мнению автора, И.В. Сталин прекрасно разбирался в финансовых проблемах и проводил высокоэффективную экономическую политику, что доказывается на многочисленных примерах.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Автор этой книги Арсений Григорьевич Зверев прошел путь от текстильщика Высоковской мануфактуры до государ­ственного деятеля социалистической державы, видного тео­ретика и крупного практика-экономиста, свыше двух десят­ков лет (с 1937 по 1960 г.) возглавлявшего наркомат (а затем министерство) финансов СССР.

Это время пришлось на годы созидания социализма, Ве­ликую Отечественную войну, затем восстановление народ­ного хозяйства и ликвидацию ущерба, причиненного нашей стране гитлеровской Германией.

Особенно трудно пришлось А.Г. Звереву в начальный пе­риод Великой Отечественной войны. Следовало изыскать и немедленно мобилизовать колоссальные фонды для нужд обороны. Под руководством Зверева финансовая система была быстро и четко перестроена на военный лад, и на всем протяжении войны фронт и тыл бесперебойно обеспечива­лись денежными и материальными ресурсами.

После войны, по указанию И.В. Сталина, Зверев разрабо­тал проект финансовой реформы и осуществил ее в кратчай­шие сроки, что позволило СССР, первому из стран — участни­ков Второй мировой войны, отказаться от карточной системы распределения продуктов и товаров для населения, а потом постоянно снижать цены на них. Так продолжалось вплоть до смерти Сталина, после чего многие достижения предшест­вующего периода были утрачены; вскоре был отправлен на пенсию и А.Г. Зверев.

Обстоятельства его ухода до сих пор окутаны тайной. Из­вестный писатель и публицист Ю.И. Мухин считает, что причи­ной отставки явилось несогласие А.Г. Зверева с финансовой политикой Хрущева, в частности с денежной реформой 1961 г.

Мухин пишет об этом так: «В 1961 г. произошел первый подъем цен. Накануне, в 1960 г., был отправлен на пенсию министр финансов А.Г. Зверев. Прошли слухи, что он пытался застрелить Хрущева, а такие слухи убеждают, что уход Звере­ва не обошелся без конфликта.

Возможно, в основе этого конфликта была денежная ре­форма 1961 г., а как мы помним по реформе 1947 г., такие ме­роприятия начинают готовиться примерно за год до их про­ведения. Хрущев, видимо, не мог решиться открыто поднять цены в условиях, когда народ явственно помнил, что при уже заплеванном Хрущевым Сталине цены не поднимались, а ежегодно снижались. Официально целью реформы было объявлено спасение копейки, дескать, на копейку ничего нельзя купить, поэтому рубль надо деноминировать — уве­личить его номинал в 10 раз.

Заметим, что такая скромная деноминация никогда не проводится, к примеру, в 1997 г. рубль был деноминирован в 1000 раз, хотя копейку сразу же выбрасывали из сдачи даже нищие — в 1997 г. и на 10 копеек ничего невозможно было купить.

Хрущев проводил деноминацию только с целью прикры­тия ею повышения цен. Если мясо стоило 11 рублей, а после повышения цен должно было стоить 19 руб., то это сразу же бросилось бы в глаза, но если одновременно проводить и де­номинацию, то цена мяса в 1 руб. 90 коп. сначала сбивает с толку — вроде и подешевело.

Трудно сказать, но и исключать нельзя, что у Зверева вы­шел конфликт с Хрущевым именно по поводу вот такого су­губо политического, а не экономического использования фи­нансов».

* * *

Будучи выдвиженцем И.В. Сталина, Зверев принадлежал к числу тех советских руководителей, которые прошли «ста­линскую» школу управления государством. В своих воспоми­наниях, положенных в основу данной книги, А.Г. Зверев рас­сказывает об особенностях сталинского стиля руководства Советским Союзом, о поразительной способности И.В. Стали­на вникать в самые сложные финансовые и экономические вопросы и принимать по ним верные, полезные для страны решения.

Кроме того, автор повествует о своем жизненном пути — от простого рабочего парня до министра — и доказывает, что такое было возможно только в советской стране, где перед каждым гражданином открывались широкие перспективы для реализации его лучших способностей.

ФАБРИЧНОЕ ВОСПИТАНИЕ

Если вам доводилось когда-либо ездить из Москвы в Тверь через Клин, то вы заметили, что холмы Дмитровской гряды сменяются под Клином болотистой равниной. Это — правобережье Верхней Волги. Еще в начале текущего столе­тия тут тянулись почти сплошные леса, перемежавшиеся вы­рубками и скудными пашнями. В сторону Волги и ее крупных притоков струятся речки Малая Сестра, Яуза (не нужно путать с одноименной московской рекой), Вяз. К западу от Клина, на старинном тракте на Ржев, расположились селения Высоковск, Некрасино, Петровское, Павельцево... Этот край — моя родина. Здесь я родился в 1900 году в бедной семье рабочего и крестьянки. Я был шестым, а за мной последовало еще семь братьев и сестер.

В 1912 году меня приняли на работу на Высоковскую фабрику. Платили мне, помню, сначала 34 копейки в день. Че­рез полгода, когда мастер убедился, что я стараюсь, меня пе­ревели из подсобных рабочих в ученики к специалисту, а по­том начали поручать и самостоятельную работу. В 1913 го­ду я стал получать по 15 — 18 рублей в месяц — столько же, сколько и мой отец, квалифицированный ткач. Был я в то вре­мя подавальщиком у одного из лучших проборщиков фабри­ки Якова Чудесова. Дядя Яков считался гордостью провор­ного цеха: умел, как никто, делать сложные заправки ткане­вой основы. Увы, труд на хозяев выкачал из него все силы, а потом он потерял зрение и работать больше не смог... Меня поставили на место Чудесова, благо он в свое время щедро учил меня всему, что умел делать сам. Теперь мне положи­ли жалованье побольше, от 22 до 36 рублей ежемесячно. Так подростком я стал едва ли не главным кормильцем семьи.

Силенок у меня было мало. Отработаешь десять часов и бредешь, пошатываясь от усталости, в общежитие. В тесной каморке с низким потолком, грязными стенами и закопчен­ными окнами, на жестких нарах лежат старшие товарищи или ровесники, бормоча во сне. Кто-то играет в карты, кто-то бра­нится в пьяном споре. Жизнь их сломлена, подавлены мечты. Что видят они, кроме тупой, изнуряющей и однообразной ра­боты? Кто просвещает их? Кто о них заботится? Тяни из себя жилы, обогащай хозяев! И никто не мешает тебе оставить в кабаке свои трудовые...

Вот идешь ты после смены с фабрики. Твое место — по­середине переулка. Ступишь на озелененный тротуар, бере­гись попасться на глаза «хожалому». (Так называлось особое лицо. Люди, назначенные администрацией на эту должность, специально следили, чтобы рабочих не было на тротуарах.) Одним из «хожалых» был Ивлев, старый солдат. Двое других сохранились в памяти под своими прозвищами — Баран и Волк. Вооруженные палками, «хожалые» могли избить за лю­бой «проступок». Жаловаться было бесполезно — выгонят с фабрики, и свисти в кулак.

Рядом с фабричным зданием виднелся так называемый Народный дом. Его построили по требованию рабочих. Но началась реакция, и больше рабочим туда не было досту­па. Библиотекой, буфетом, бильярдной пользовались толь­ко служащие.

Много мы натерпелись хозяйского хамства и своеволия: не вовремя снял шапку, не так взглянул на начальство, осме­лился высказать свое мнение... Бесправие рабочего человека и царившие повсюду палочные порядки вызывали законное возмущение. Его надо было направить в нужное русло. Посте­пенно я начал задумываться над тем, как нескладно устроена жизнь и нельзя ли ее переделать. Этот процесс политическо­го созревания молодого рабочего был ускорен мировой вой­ной. Что дает война трудовому люду? Россия голодает, народ зря на фронте гибнет, страна зашла в тупик. Долго ли еще так будет продолжаться? Самодержавие губит Россию, рабочие и крестьяне бедствуют, а хозяева богатеют. Такие разговоры все чаще слышались в цехах.

В конце 1916 года на фабрике забастовало более 5000 че­ловек. Стачка была всеобщей. Начал ее наш проборный цех. Нас поддержали ткачи и прядильщики. Мы сговорились о со­вместных действиях и сразу же разошлись по своим дерев­ням, условившись, где и когда снова встретимся. Начальство надеялось, что голод заставит рабочих отступить. Из Клина вызвали полицию. Но рабочие выдержали. Дирекция пошла на хитрость. Пытаясь расколоть фабричный люд, она реши­ла уступить отдельным рабочим. Мы же об этом пока ничего не знали. Срок, который предоставила нам дирекция, истек: убедившись, что она отказала проборщикам в их требовани­ях, мы на очередной сходке договорились взять коллектив­ный расчет.

Прошла неделя. Некоторых рабочих из нашего цеха ад­министрация вызывала и грозила, если они не приступят к работе, лишить их отсрочки от призыва в армию. Испугав­шись этой угрозы, те стали к станкам. Вернулся и еще кое-кто, добившись удовлетворения некоторых требований. Меня на работу не приняли. Увидев меня в конторе, директор Скид- мор (англичанин) бросил злым голосом фразу: «Тебе ешо рано баштовать, ты ешо шопляк!» Так закончилась моя карье­ра высоковского проборщика.

Месяца два я жил дома, помогал матери. А когда гряну­ла Февральская революция и царя сбросили, я распрощался с родными, забрал с собой нехитрые пожитки и уехал в Москву.

 

ДОРОГА В ПАРТИЮ

В 1917 году Москва кипела и бурлила. Толпы, оживлен­ные и говорливые, переходили от одного оратора к друго­му, заполняя площади и растекаясь ручейками по переулкам. На фронтонах зданий зияли светлые пятна: здесь еще вче­ра торчали бронзовыми бляхами двуглавые орлы. Большую их часть уже выбросили в мусор, но кое-где они валялись на мостовой, и прохожие топтали их перья.

Я радостно и изумленно взирал на окружающее. Рево­люционные речи, возбужденные лица и необычные для меня картины города, во много раз большего, чем провинциаль­ный Клин, производили огромное впечатление.

Я долго бродил по улицам в поисках пристанища. Скром­ные запасы домашней снеди стали подходить к концу. Куда проборщику дорога? Ясно куда — на текстильную фабрику... Нашел земляков. Они свели меня в фабричное правление на Никольскую улицу, затем на Нижнюю Пресненскую — на Прохоровскую Трехгорную мануфактуру. Здесь все напоминало Высоковск — такие же станки, общежития, так же долог трудо­вой день. Но революция внесла новое и за фабричные стены: рабочие держатся с каждым днем все увереннее и увереннее.

Фабрикой управлял холуй миллионера Прохорова Про­топопов. Он и его подручные — несколько служащих из кон­торы — пытались по-прежнему покрикивать на рабочих, од­нако встречали дружный отпор. А однажды возмущенные текстильщики потребовали, чтобы Протопопов и его при­сные унесли ноги, пока целы. Шел апрельский дождь, но тол­па у конторы не расходилась. Председатель контрольной ко­миссии фабрики большевик В. Иванов громко заявил, что первый весенний дождь вместе с дворовой грязью смыл и старых хозяйских слуг. В дальнейшем мы их уже не видели.

Эту комиссию избрали сами рабочие. С самого начала в ней задавали тон большевики, хотя на Трехгорке, особенно в фабричном комитете, преобладали эсеры и меньшевики. Уда­лось, правда, провести заместителем председателя фабкома большевика С. Малинкина. С уважением слушали рабочие и секретаря фабричной большевистской ячейки Г. Романова. Тем не менее эсеры и меньшевики навязывали свою линию и только под напором рабочих соглашались конфликтовать с хозяевами. Для меня вопрос «с кем идти?» был ясен. Я с теми, кто от начала и до конца защищает интересы пролетариев.

Силу коллектива Прохоров почувствовал довольно ско­ро. Должно быть, он уже тогда понял, что прежние времена ушли безвозвратно. Однако усваивал уроки изменившейся жизни не только фабрикант, но и новички вроде меня. Уро­вень пролетарской организованности на Трехгорке был не­сравненно выше, чем на Высоковской мануфактуре. Я убе­дился в этом очень скоро.

Примерно в середине весны Прохоров заявил фабкому, что топливо кончается, сырья не хватает и фабрика должна остановиться месяца на два. Рабочие знали, что это неправда, и не дали хозяину затормозить производство. Вопреки мне­нию эсеро-меньшевистского фабкома, который уговаривал рабочих согласиться с Прохоровым, большевики собрали об­щий митинг. На нем-то и выбрали контрольную комиссию для проверки всех складов. Через несколько дней члены комис­сии прошли по цехам и рассказали, что запасов хватит надол­го, что спокойно можно работать. Станки не остановились, а фабриканту пришлось отступить. Еще через месяц мы потре­бовали установления 8-часового рабочего дня. Хозяйские во­пли о том, что производство развалится, никого не испугали. Прохоров категорически отказался согласиться с этим требо­ванием, но 8-часовой рабочий день был установлен явочным порядком. И снова Прохоров отступил.

По мере того как я стал привыкать к Москве, все чаще всплывала в сознании старая мысль: учиться дальше! Ведь я так мало знаю. Не удастся ли попасть в Мануфактурно-техническое училище нашей фабрики? Это училище помещалось в Большом Предтеченском переулке и выпускало техников низших разрядов, специалистов по наладке и ремонту стан­ков и красильной аппаратуры. Директор училища П. Н. Терентьев потребовал рекомендации от фабкома. А там сказа­ли, что я больно горласт: кричу на митингах что надо и чего не надо, да и работаю на Трехгорке совсем мало. Пусть по­учатся другие, кто посерьезнее и поспокойнее. Разобижен­ный, я ушел восвояси, приняв все сказанное только на лич­ный счет. 17-летний парень не смог еще тогда понять, что это жизнь дает новый урок классовой борьбы: как когда-то над­менный англичанин показал мне на дверь, так и теперь эсеро-меньшевистские приспособленцы наглядно демонстриру­ют рабочему, сами того не желая, в какой политической пар­тии следует искать правду.

Летом 1917 года я сблизился с несколькими ребятами, обслуживавшими каландры. Так называли машины, которые прокатывали между валами материю, придавая ей блеск и отпечатывая на ней особый узор. Сильнее других влиял на меня рабочий Лаврентьев. Он содействовал тому, что я начи­нал все лучше разбираться в ходе политических событий. По­добно его машине, он «отпечатывал» на мне узор своих мыс­лей, рассуждений и представлений. Пошевеливая узловаты­ми пальцами, изъеденными анилиновой краской, Лаврентьев внушал мне:

— Нужно готовиться к новой драке. Царя сбросили — хо­рошо. Но этого мало. Прохоров как сидел у нас на шее, так и сидит. Россия как лила кровь в войне, так и льет. Ты представ­ляешь, какая это сила — рабочий класс? Вместе соединимся, по всем городам затрещат буржуйские устои. Сейчас господа ликуют, хотят старые порядки вернуть, солдат казнят, Ленина ищут, чтобы убить его. Но увидишь, скоро придет им полный конец. А пока нужно делать свое дело, гнать из фабкома их подпевал да прибирать фабрику к рабочим рукам!

Как и всюду, события на Трехгорке особенно бурно раз­вивались после корниловщины. Сначала мы бастовали, когда Корнилов приехал в августе в Москву, на Государственное со­вещание. Потом, после неудачного его похода на Петроград, пошли беспрестанные митинги. Сразу из цехов или из боль­шой казармы мы бежали обычно к большой кухне, излюб­ленному месту сбора, где вспыхивало горячее обсуждение происходящего. Наконец решили: переизбрать фабком — он не защищает пролетарские интересы, поет с Прохоровым в один голос.

Перевыборы шли не только на Прохоровке. Вся рабо­чая Москва гнала прочь в те дни эсеров и меньшевиков, а их место занимали большевики. Обсуждали каждую кандидату­ру — как работает, с кем общается, как настроен. Знали друг друга насквозь. Особенно горячо, до хрипоты, участвова­ли в обсуждении женщины — подавляющая по численности часть прохоровцев: прядильщицы, ткачихи, аппретурщицы или просто жены рабочих, прибегавшие из общежития либо из окрестных домов. В сентябре старый фабком прокатили на вороных. Председателем нового стал большевик Матвей Ефи­мович Волков. А мой старший товарищ и наставник Лаврен­тьев был избран в Пресненский Совет рабочих депутатов.

Теперь дела пошли веселее. Все громче звучали проле­тарские требования, все увереннее вела за собой рабочую массу большевистская организация, все трусливее поджима­ла хвост фабричная администрация. Не забыть мне состояв­шегося незадолго до Октября огромного шествия трехгорцев на Ходынку. Там нас ждали в своих казармах солдаты. Они выбежали в раскрытые ворота, зазвенела медь оркест­ровых труб, заговорили наперебой братья, одетые в сатино­вые косоворотки и в холщовые гимнастерки. Потом переме­шавшиеся ряды тех и других вместе двинулись к Ваганьков­скому кладбищу.

У могилы Николая Эрнестовича Баумана, погибшего за рабочее дело, ораторы один за другим клялись довести до победы борьбу с капиталистами и помещиками и не отсту­пать перед врагами.

А когда грянула социалистическая революция, сказа­ла свое слово Красная гвардия. Тревожными ночами, под стрельбу, отбивая наскоки юнкеров, вооруженные рабочие охраняли здание фабрики и общежития. Стоял на посту и я.

Прохоровцы участвовали в боях на московских улицах, продвигаясь к центру города вдоль Большой Никитской. От­туда и пришла весть, что от юнкерской пули геройски пал наш рабочий Нестор Гевардовский. Надев траурные повязки, мы несли почетный караул у здания правления фабрики, где разместились Пресненский райком РСДРП (б) и пункт записи в Красную гвардию.

Но вот пролетарская власть победила. Прохоровка сме­нила старое руководство: новая контрольная комиссия, из­бранная в ноябре, решительно вмешалась в управление фаб­рикой и взяла на учет все запасы мануфактуры. Прежде Про­хоров, используя нехватку в стране тканей, беззастенчиво спекулировал ими. Теперь этому положили конец и отпуска­ли мануфактуру со складов только по разнарядкам, подпи­санным в Союзе текстильщиков.

Старое не сдавалось без боя. Действовали саботажники. Пытаясь давить на рабочих и показать им, сколь «беспомощ­на» новая власть, фабричная контора все время задержива­ла выдачу заработной платы. Вели контрреволюционную аги­тацию меньшевики и эсеры. Почти ежедневно прерывалась работа и созывались митинги. Только возьмешься утром за дело, а по цеху уже мчится посыльный:

— Ребята, на сходку!

— Куда?

— К большой кухне.

Торопимся во двор. Со всех сторон стекаются женщи­ны, мужчины. Обсуждаем, спорим, слушаем других и говорим сами. А через день — опять новость:

— Мастера останавливают моторы. Чересчур быстро хо­дят шкивы. Нужно помедленнее.

— А работать как? Чего они финтят, что мы, глупее их, что ли? Снижают выработку, хотят остановить станки. Знаем эти песни! Тоскуют по прежней жизни. Не позволим!

И опять митинг. Выступают старые служащие, пытаются урезонить ткачих. Члены большевистского фабкома разъяс­няют, почему мастера стремятся помешать работе, и призы­вают срывать все попытки саботажа. Прохоров почти не по­казывается на фабрике, но его люди действуют. Будьте, това­рищи, начеку!

В цехах волновались: Россией правит наша власть, а на фабрике старый хозяин. Давно пора прогнать его, сделать наше производство народной собственностью. Так же рас­суждали и на других предприятиях. Ответ дала Советская власть: декретом Совнаркома были национализированы все крупные предприятия. В их число вошли также хлопкообрабатывающие, красильно-аппретурные и льнопеньковые фаб­рики. Союз текстильщиков известил нас, что следует избрать новое правление на мануфактуре, описать все имущество, ус­тановить полный рабочий контроль над производством.

В те же дни в Москве были национализированы мануфак­турные магазины, а товары, хранившиеся в них, объявлены народным достоянием. Среди купцов началась паника. Неко­торые устремились в иностранные посольства. То там, то тут на дверях магазинов появлялись солидные печати и плом­бы. Довольно улыбаясь, хозяева зазывали покупателей, а го­сударственным контролерам предъявляли иностранные пас­порта (ведь Советская власть не могла в то время идти на прямой конфликт с другими государствами).

В сентябре 1918 года Трехгорка стала советской фабри­кой. Прохоровы владели ею почти 120 лет. И вот им дали от ворот поворот. Новое фабричное правление возглавил наш товарищ И. Касаткин. Две трети членов правления назна­чил совнархоз, треть избрали сами рабочие. Прохоровым на предприятие больше не было дороги.

Постепенно в руки народа переходили все заводы и фаб­рики. Дошел черед и до Высоковской мануфактуры. Из писем я узнал, что это произошло в марте 1919 года. В то время меня уже не было на Трехгорке. Развернувшиеся иностранная во­енная интервенция и гражданская война потребовали массо­вого пополнения Красной Армии. Летом 1918 года по призы­ву большевистской партии и Советского правительства ты­сячи пролетариев влились в воинские части. Военное бюро, созданное на Трехгорке, формировало малые и большие бое­вые отряды, а также направляло в армию отдельных рабочих через Пресненский военкомат. На Юго-Восточный фронт от­был 21-й стрелковый полк, почти целиком составленный из бывших прохоровцев. На Западный отбыл 41-й полк, на две трети укомплектованный трехгорцами.

Заявление о желании вступить добровольцем в Красную Армию я подал еще весной. И вот наступил мой черед. 1-й за­пасный полк, в который я попал, располагался на Ходынском поле. Он считался на лагерном положении. Поэтому жили мы в палатках. Дырявая ткань, не раз видавшая виды, кое-как скрывала от глаз содержимое палатки, но не была даже сла­бым препятствием для влаги. Когда шел дождь, снаружи было суше, чем внутри. Еженедельно в полку формировались и убывали на фронт маршевые роты. Нас учили владеть ору­жием, читали нам лекции о политическом моменте. Я и дру­гие молодые красноармейцы стремились скорее попасть на фронт. Но надо мной из-за моего малого роста пожилые по­смеивались, советовали подучиться, подрасти.

— Как же так? — горячился я. — Вы, пожилые, идете вое­вать, а меня, молодого, отговариваете?

Вели они со мной и серьезные разговоры:

— Мы боролись с царем за дело трудового народа. До­жили, дождались, рабочая власть победила. Теперь надо за­щитить ее. А ты потом поведешь общее дело дальше. В этом и был смысл борьбы. Рассуждаешь ты в целом верно, обстанов­ку понимаешь. Твое место — в рабочей партии.

Мысли о вступлении в партию приходили мне и до ар­мии. Начальные уроки политической борьбы я проходил в Высоковске. Многое для меня значила работа на Трехгорке. Окончательно же меня сформировала армия. Я решил всту­пить в партию.

Нашлось сразу несколько человек, готовых дать мне ре­комендации. Став коммунистом, я еще острее почувствовал, что должен быть на фронте, и неоднократно просил об этом начальство.

Иногда мне удавалось заглянуть на Трехгорку. Она оста­новилась в марте 1919 года. Почти все рабочие отправились на фронт. Опустели цехи, молчал некогда столь оживленный двор.

Мои беспрестанные просьбы в конце концов надоели начальству. Меня вызвал комиссар полка и предложил пойти учиться на красного командира. Я расцвел от радости. Но ка­ково же было мое разочарование, когда мне сказали, что эти курсы находятся в Москве. Значит, снова вдали от фронта? А потом, чего доброго, опять оставят для тыловой службы?

Комиссар обещал помочь мне. И вот в начале 1920 года с вещевым мешком за плечами я прибыл в Оренбург для по­ступления в кавалерийское училище.

 

«РЕСПУБЛИКА ПУТЬ НАМ УКАЖЕТ»

Военные занятия шли в училище форсированными тем­пами. Стрельба с лошади и спешившись, одиночная и залпа­ми, рубка шашкой, кавалерийские перестроения, организа­ция боя, умение ухаживать за лошадью...

Особенно запомнились занятия, которые проводил на­чальник дивизиона Келлер. В прошлом офицер царской ар­мии, участник Первой мировой войны, опытный кавалерист, он перешел на сторону Советской власти, вступил в Комму­нистическую партию и передавал все свои знания красным командирам. Курсанты уважали его. Когда летом 1920 года училищу пришлось выступить почти в полном составе на ли­квидацию одного антисоветского мятежа и надо было ре­шить вопрос о командире, курсантская партячейка настояла, чтобы во главе боевой группы поставили Келлера. Возглав­лял тогда нашу партийную организацию будущий известный советский поэт Степан Щипачев. Он был одним из первых, с кем я познакомился в училище.

Стояла зима 1920 года. Мы, новое пополнение, только что прибывшее в Оренбург, по дороге в кавшколу дрожали от хо­лода в своих драных шинелишках. Мимо нас по улицам вез­ли на дрогах нескончаемый ряд очередных жертв тифозной эпидемии. В классах с выбитыми окнами нас встретили «стари­ки» — курсанты, учившиеся еще с осени 1919 года. Худые, го­лодные и уставшие, но зато в теплых полушубках и в нарядных штанах с красными лампасами, они приветствовали новых то­варищей. Среди встречавших был и Щипачев. Он тогда только еще начинал свою литературную деятельность: писал в стен­газету, читал стихи в местном клубе, иногда печатался. Среди его первых литературных опытов оренбургская тематика заня­ла немалое место. Не раз вспоминал он о ней и позднее:

Республика путь нам укажет

Сквозь ветер, сквозь дым, сквозь года...

Курсантскую молодость нашу

Нам не забыть никогда.

В Оренбурге мы занимались не только военной служ­бой. В то время каждый коммунист был на счету. Естествен­но, что губернская партийная организация привлекала нас к участию в самых разнообразных мероприятиях местных ор­ганов Советской власти. Чаще всего мы охраняли здания, где проводились съезды, конференции и собрания республикан­ского, краевого, губернского или городского масштабов, но нередко и сами являлись активными их участниками. В те го­ды Оренбург был крупным административным центром тер­ритории с рядом национальных меньшинств. Местным пар­тийным и советским органам приходилось заниматься напря­женной политической деятельностью. Мне довелось слышать яркие, полные революционного пафоса выступления многих руководителей оренбургских коммунистов.

Когда я приехал на кавкурсы, Оренбуржье входило в Киргизский край. Это название возникло потому, что до ре­волюции весь район к северу от Туркестана обычно именова­ли Киргизией. Там жили как собственно киргизы (в восточной части территории), так и киргизкайсаки, которых с середины 20-х годов стали называть казахами. Таким образом, тогдаш­ний край охватывал почти весь современный Казахстан. В со­став ревкома входили известные всему краю деятели С. С. Пестковский, А. Айтиев, А. Т. Джангильдин и другие.

В марте 1920 года состоялся второй Оренбургский съезд Советов. Курсанты охраняли здание съезда и присутствова­ли на его заседаниях. Я услышал тогда среди других речь председателя губисполкома Николая Дмитриевича Каширина, оренбургского казака, члена большевистской партии с 1918 года. Сын атамана, он, тем не менее, вместе со сво­им братом Иваном сразу же перешел на сторону Советской власти и сформировал из верхнеуральских казаков крупный красный отряд, позднее ставший костяком знаменитой 30-й стрелковой дивизии. Она отличилась в борьбе с колчаковца­ми и врангелевцами. О ее подвигах поется в известной крас­ноармейской песне:

От голубых уральских вод

К боям Чонгарской переправы

Прошла тридцатая вперед

В пламени и славе.

Вне четкой цепи взаимосвязанных воспоминаний, скорее как бы отдельными яркими пятнами уцелели в памяти неко­торые картины оренбургской жизни того времени. Вот пер­вомайский субботник 1920 года. Весь народ вышел на уборку города. А вот майский митинг. На огромной Хлебной площа­ди толпа. Невысокая трибуна с трех сторон охвачена людской массой. По партийной мобилизации едут на польский фронт коммунисты. К каждому из них подходят жившие в детском доме сыновья и дочери погибших за дело революции поля­ков и прикалывают на грудь красный бант.

Осень... Степной ветер метет по улицам почти лишенно­го зелени города пыль вместе с редкими листьями. В неболь­шом особнячке заседают говорящие не по-русски товарищи. Над входом красуется плакат «Уй Мадьярорсаг» («Новая Венг­рия»), Это проходит губернская партийная конференция вен­герских интернационалистов.

Начало 1921 года. Пришло известие, что из Москвы при­слали ткацкие машины. Курсанты охраняют место разгрузки. Заинтересовавшись событием, через несколько недель, от­просившись у начальства, отправляюсь на ткацкую фабри­ку. Как приятно видеть знакомые контуры станков, слышать их перестук! Ползет бумажная основа, вплетается шерстяной уток, и, подрагивая, лезет из-под рамы шинельное полусукно.

Наконец, самые тяжелые воспоминания, связанные с го­лодной весной 1921 года. Каждый день через станцию про­ходят поезда, набитые людьми. Это из голодающего Центра и Поволжья едут в Ташкент — «город хлебный». Некоторые, вы­лезши из теплушки за водой, так и остаются лежать возле же­лезной дороги, не имея сил подняться с земли. Вопят мешоч­ники. Плачут дети. Вот несколько человек трясущимися паль­цами сворачивают цигарки, с капустной и крапивной ботвой вместо табака, из выпущенных губздравотделом листовок «О способах применения суррогатного хлеба». В стороне на ко­страх жгут усеянное вшами платье тифозных. К набережной медленно бредут казахские семьи. Они собрались возле Караван-Сарая в надежде на помощь. Но помочь удалось не всем: городские рабочие сами сидят на мизерном пайке.

Ни одна другая политическая партия, ни одна иная власть на свете не выдержала бы того, что пережила наша страна в страшные 1921—1922 годы. Поднять государство из руин, поставить людей на ноги, открыть перед ними горизон­ты новой жизни, завоеванной в дни социалистической рево­люции, иностранной военной интервенции и гражданской войны, смогла только Коммунистическая партия, только Со­ветская власть!

 

КАК МЫ АГИТИРОВАЛИ

Время было трудное, врагов в стране оставалось еще очень много. Поэтому любой из нас считал себя как бы по­стоянно мобилизованным. Ни у кого и в мыслях не было от­делять свою личную судьбу от судьбы всей партии, Советской власти. Поэтому решение партийных инстанций всегда вос­принималось не как «начальственное указание», а как нечто близкое и родное, неразрывно слитое с собственной жизнью. Ведь ради этого мы боролись и страдали, ради этого проли­вали кровь и шли на жертвы. Стоит ли говорить поэтому, что, когда мне посоветовали в партячейке подумать о дальней­шей работе именно на пропагандистском фронте, я не колеб­лясь дал согласие.

В моем Клинском уезде кадры были очень нужны. Новые товарищи и слышать не захотели, что я рассчитываю хоть ме­сяц пожить в родной деревне. Мне дали на свидание с род­ными неделю, а потом сразу завалили поручениями. Я и огля­нуться не успел, как был назначен секретарем агитационно- пропагандистского отдела уездного комитета РКП(б).

Чем же мы занимались в те дни? Первая наша задача со­стояла в разъяснении важнейших очередных мероприятий Советской власти. Возьмем, например, сентябрь 1922 года. В этом месяце ЦИК принял решение о праздновании Между­народного юношеского дня, учредил Российское телеграф­ное агентство, передал обычным государственным органам в связи с частичным улучшением продовольственного вопроса все дела Помгола (организации «Помощь голодающим»), за­менял старые денежные знаки советскими рублями; Совнар­ком протестовал против империалистической блокады Чер­ного моря. Начался октябрь — и опять масса событий: Сов­нарком издал постановление о выпуске банковских билетов и учреждении ломбардов на правах ссудных касс, началась решительная кампания по борьбе со взяточничеством, была введена постоянная зарплата для служащих, готовилось от­крытие Всероссийской сельскохозяйственной выставки, при­шло известие об освобождении Владивостока от белогвар­дейцев и интервентов, начали чеканить золотые червонцы, пошла подписка на государственный заем и продажа биле­тов очередной лотереи, РСФСР пригласили на Лозаннскую конференцию.

Вот последовал ноябрь: опубликовали декрет о единовре­менном гражданском налоге и постановление об амнистии к пятой годовщине Октябрьской революции, прошли организа­ция и проведение праздника, состоялись IV конгресс Комин­терна и II конгресс Профинтерна, трудовой и гужевой налог заменили денежным обложением, Дальневосточная Респуб­лика вошла в состав РСФСР. В декабре открылся III конгресс Коммунистического Интернационала молодежи, заседала Мо­сковская международная конференция по сокращению воо­ружений, состоялись X Всероссийский и I Всесоюзный съезды Советов, образовался Союз ССР. Обо всем этом следовало рас­сказать, подчеркнув политический смысл событий.

Что за сумбур! — подумает, пожалуй, иной читатель. Тут и ломбарды, и Коминтерн, и амнистия преступникам... Но на вещи нужно смотреть не только глазами сегодняшнего дня, а и переносясь в былое. Такое «двойное зрение» просто не­обходимо, если кто-нибудь хочет вжиться в эпоху и постичь внутреннюю логику ее событий. Ныне люди думают иначе, чем в 1922 году. Не та жизнь, не та обстановка... Тогда наших граждан волновало многое такое, над чем современное по­коление даже не задумывается.

Когда, например, РСФСР пригласили участвовать в рабо­те Лозаннской конференции, почти в каждой первичной пар­тийной организации развязалась дискуссия, нужно ли при­нимать приглашение империалистов? Когда наши дипломаты поехали за границу, не один человек (кто — с теплой улыб­кой, кто — с издевкой, а кто — и с недоумением) считал обя­зательным поделиться своими мыслями по поводу того, что советские государственные деятели, вчерашние борцы рево­люции, сочли необходимым надеть «буржуйское платье» — давно, казалось, позабытый фрак. Зато я никогда не забуду накаленной атмосферы собраний, принимавших негодую­щие резолюции протеста против того, что некоторые страны отказались последовать советскому призыву о разоружении, провозглашенному на Московской конференции.

Рассказывать обо всем этом населению и вести агитаци­онную работу было очень трудно, прежде всего из-за отсут­ствия необходимой материальной базы. Поэтому главным оружием агитации и пропаганды были выступления, горя­чее большевистское слово. Не раз случалось, что весь состав укома разъезжался по городкам и деревням уезда, чтобы в непосредственном общении с трудящимися донести до них голос партии.

На кого же мы опирались в нашей нелегкой работе? Надо сказать, что диктатура пролетариата была отнюдь не отвлеченной политической фразой, а практической реально­стью. Именно от рабочего класса, его сплоченности и рево­люционной решимости зависел тогда успех нашей агитации, результат воплощения в жизнь политики Коммунистической партии. Клинский уезд, слабо развитый в промышленном от­ношении, представлял в этом плане не очень благоприятную картину. В 1922 году в Клину имелось лишь несколько мел­ких предприятий; партийная прослойка даже среди рабо­чих была сравнительно невысокой. К началу 1923 года в уез­де насчитывалось 446 коммунистов, из которых 282 жили в деревнях. Партячейка на среднем по размерам предприятии состояла обычно из пяти — десяти человек. Конечно, иной была картина, скажем, на Большой Высоковской фабрике, но это — исключение.

Особые трудности испытывали мы при проведении аги­тационно-пропагандистской работы на селе. Там первой на­шей опорой служили сельсоветы. В 1923 году из 665 работни­ков всех 168 сельсоветов только 23 являлись коммунистами и 26 — комсомольцами. Из 65 сотрудников 15 волостных ис­полкомов лишь 23 состояли членами РКП(б) и РКСМ. Осталь­ные сельские большевики и коммунистическая молодежь жили в разных деревнях. Сплошь и рядом встречались селе­ния, где совсем не было коммунистов. Политический актив в таких населенных пунктах мы создавали, ведя работу среди бедняков, а потом уже с его помощью старались вовлечь в любое дело остальную часть жителей.

Поднять общий уровень культурного развития, помочь скорейшей ликвидации неграмотности — это была также не­отложная задача. Сельское население было в массе своей не­грамотным. Большое значение придавал поэтому агитпроп- отдел маленьким очагам культуры, распространявшим свет знания. До революции Клин не мог тут ничем похвастаться. Изредка клинский рабочий покупал билеты в «Электричку» (кинотеатр Беликова). Библиотека общества трезвости, в ко­торой имелось до тысячи томов книг, и купеческо-дворянский клуб были ему, конечно, недоступны. Зато пролетарий мог свободно зайти в любую из пяти городских церквей и в любой из пятнадцати трактиров.

Советская власть постаралась даже в те трудные годы как можно скорее развить сеть подлинных очагов просве­щения. В 1923 году в уезде насчитывалось уже 33 библиоте­ки (в том числе семь в Клину), шестнадцать изб-читален, два народно-крестьянских дома, восемнадцать клубов, пять те­атров, два кинотеатра, два музея. Выпускали разносторонне подготовленных рабочих и техников Владыкинское и Соголевское фабрично-заводские училища. Действовали помимо обычных детских школ до двадцати пунктов ликвидации не­грамотности и одиннадцать школ для малограмотных.

Для того чтобы читатель лучше понял дух времени, при­веду некоторые примеры. Вот выступаю я, скажем, в Клинской городской школе имени Законова. Меня слушают учите­ля, часть которых, пришедшая из дореволюционной школы, настроена по отношению к Советской власти скептически. После выступления сыплются вопросы, некоторые — с под­ковыркой или даже провокационного содержания. В ответ на один из вопросов привожу скромную цифру: в 1920 году в нашем уезде на каждую 1000 человек населения умирало 27, а рождались 22, теперь же, то есть в 1922 году, умирают 24, а рождаются 38. Гремит овация. Принимается правильная ре­золюция, а учителя все без исключения наперебой стараются после собрания пожать членам укома руки. Нас долго не от­пускают — делятся своими планами...

Наступил 1923 год. Я встретил его в дороге, возвраща­ясь в город из села Дулепова, где выступал перед служащими конного завода. Выступление прошло удачно. Со вниманием выслушали начало речи с непременным в то время расска­зом о международном положении, оживленно реагировали на сообщения о последних мероприятиях Советской власти, о жизни нашего уезда. Потом долго беседовали по душам. Под конец выяснилось, что несколько рысаков-производителей конзавод отправляет в Клин, откуда они железной доро­гой будут следовать в Москву. Воспользовавшись оказией, я сел в сани, и меня первый (и последний) раз в жизни «про­катили на вороных», но только в хорошем смысле этого вы­ражения. Скрипели полозья, разлетался в стороны снег, и не хватало только бубенцов. Заводской кучер резко осадил в го­роде перед укомовской дверью. И первым, кого я встретил, вылезши из саней, был председатель укома.

— На рысаках разъезжаешь, товарищ Зверев? Вижу, вижу, в своей работе достиг ты уже вершины. Пора переводить на другую должность!

— Брось, что за шутки? Ехал на попутных.

— Шутки действительно в сторону, а вот насчет новой службы — это я всерьез. От нас требуют человека с опытом по­литической работы на продовольственный фронт. Наметили тебя. Повоюй, Арсений, за хлеб для Советской власти! Завтра по командировке уезжаешь в Москву, зайди за направлением.

 

ХЛЕБНЫЙ ФРОНТ

Борьба за хлеб была тогда подлинным фронтом. У всех перед глазами еще маячила голодная тень 1921—1922 годов. Решительные мероприятия Советской власти, хороший уро­жай и первые успехи новой экономической политики выве­ли страну из опасности. Но где гарантия, что неурожай не по­вторится? Жизнь требовала твердого обеспечения населения продовольствием. Между тем конкуренция государственно­го сектора хозяйства с частным, нэпманским, предъявляла к тому же дополнительные требования, а задача восстановле­ния национальной экономики до довоенного уровня, кото­рую мы тогда решали, выдвигала требование постоянного и полнокровного снабжения промышленности сельскохозяй­ственным сырьем.

Основную часть продуктов по государственной линии страна получала тогда через продовольственный налог на сельское население. Он составлял 240 миллионов пудов зер­на; декрет ВЦИК от 21 марта 1921 года предусматривал сни­жение налоговой цифры.

Построенный на классовом принципе, продналог был прогрессивным. Это значит, что чем беднее хозяйство, тем меньше оно отдавало. Так Советская власть обеспечивала ин­тересы трудового сельского большинства. Точная цифра нало­га, сообщаемая еще до начала весеннего сева, позволяла кре­стьянину заранее ориентироваться, сколько он должен будет сдать государству и сколько останется в его распоряжении. Различные льготы труженикам, расширявшим посевы, вне­дрявшим технические культуры и повышавшим урожайность, способствовали подъему деловой активности деревни. Поли­тическое значение продналога, как ясно каждому, состояло в дальнейшем укреплении союза рабочих и крестьян.

Сначала продналог взимался только в натуральной фор­ме. XII съезд РКП(б) в резолюции «О налоговой политике в де­ревне» указал на необходимость унифицировать все плате­жи в сельской местности и перейти от натурального обложе­ния к денежному. Крестьянин сумеет, таким образом, лучше приноровиться к рынку, избрать наиболее выгодные культу­ры или направить свою силу в промысловые занятия. Еще в марте 1922 года был введен единый натуральный налог, ис­числявшийся в стандартной весовой мере — пуде ржи либо пшеницы, а с мая 1923 года начал действовать новый еди­ный сельскохозяйственный налог, частично взимавшийся уже деньгами. Имелись отдельные губернии, где его целиком платили в денежной форме. Бедняков, как правило, от платы освобождали. Для предоставления льгот образовывали фонд за счет скидок в размере 5 процентов общей суммы. В целом по стране освободили от этого налога свыше 30 процентов крестьянских дворов, а самых неимущих снабжали хлебом в государственном порядке.

Но инспектора обязаны были не только изучить всю эту общую картину, чтобы уметь донести ее до населения, а и конкретно знать каждый пункт и параграф длинных и слож­ных инструкций. Ведь согласно установленной регламента­ции следовало в каждом отдельном случае определять нор­му поступления продукции с хозяйства. А это касалось уже живых людей: их семей, их быта и самого существования. Я неустанно зубрил официальные документы, за бесстраст­ными цифрами которых стояли реальные крестьянские души, и въедливо требовал от своих подчиненных того же. В нашем Клинском уезде было установлено одиннадцать налоговых разрядов (в зависимости от размеров урожая) и семь групп хозяйств (в зависимости от числа едоков на десятину наде­ла). Если на одну душу приходилось менее 0,5 десятины при урожае ниже 25 пудов (минимальный предел), то налог рав­нялся всего 10 фунтам зерна. Если на каждого едока приходи­лось в среднем более чем четыре десятины и 70 пудов хлеба (максимальный предел), то налог равнялся 11 пудам 20 фун­там. В последнем случае речь шла уже о кулацких хозяйст­вах. Большую часть крестьян нашего уезда, а их было к концу 1923 года 104 тысячи, составляли середняки и бедняки.

К чему же сводились мои непосредственные обязанно­сти? Будучи по совместительству помощником по политиче­ской части в заготовительной конторе, я являлся как бы ко­миссаром. Отвечал в рамках уезда за правильность расклад­ки продналога, а также за своевременность и полноту его поступления. Имел право надзора за рынками. Мог требо­вать содействия административных и партийных органов. Мне подчинялся штат разъездных налоговых инспекторов. Если кто-либо из местных властей мешал их работе, инспек­тора немедленно ставили вопрос об освобождении такого лица от работы. Людей, отказывавшихся платить налог, ин­спектор мог арестовать на трое суток, а уездный комиссар — на семь суток. Если заготовкам оказывали организованное сопротивление, мы вызывали вооруженный отряд, а сами, на всякий случай, никогда не расставались с оружием: не один продработник пал в те дни от кулацкой руки.

Чаще мы сталкивались, впрочем, уже не с вооруженным сопротивлением, а со случаями злонамеренного обмана. На обманщиков налагалась пеня, и об этом обязательно доводи­лось до сведения населения. Обнаружив, что кто-нибудь не­доплатил, а потом сбывает излишки на рынке, я мог запре­тить ему торговать. Наконец, при необходимости я имел пра­во возбудить иск и передать дело на рассмотрение выездной судебной сессии. Все эти права и обязанности были записа­ны в особом мандате.

Больше всего хлопот доставили нам кулаки. Их антисо­ветская агитация, всегда конкретная, с учетом местных ус­ловий и психологии каждой личности, которую они наме­ревались использовать в своих интересах, в основном была рассчитана на то, чтобы показать кулака «всеобщим заступ­ником». Немало середняков и даже бедняков попадалось на их удочку и пело с чужого голоса. Враги Советской власти шли и на террористические акты.

В моем ведении находилось тогда восемь из пятнадцати волостей, или свыше 250 деревень уезда. Особенно трудной была весьма кулацкая по социальному составу Круговская во­лость. В то же время при сравнительно невысоком проценте середняцких хозяйств там было более половины бедняков. Значительная часть местных кулаков являлась «по совмес­тительству» нэпманами, занимаясь стеклодувным промыс­лом. В таких деревнях изготовлялись термометры, аптечная посуда, елочные украшения, стаканы. Владельцы подобных хозяйств обладали, если употреблять марксистский эконо­мический термин, не чем иным, как рассеянной мануфакту­рой, — нанимали надомников из бедного крестьянства. На не­которых кулаков работали до пятисот человек. Оки покупали у предпринимателя сырье, орудия труда, керосин, а получа­ли за свой труд гроши. Эксплуатация носила жестокий харак­тер. Налогом владельцев почти не облагали, так как не всегда можно было доказать, что они используют чужой труд.

Другую категорию сельских нэпманов составляли вла­дельцы теплиц с большим количеством обогревательных пе­чей. Они занимались выращиванием в зимнее время огурцов и тоже эксплуатировали как явных, так и скрытых батраков. В некоторых теплицах работа велась даже круглосуточно.

Находившиеся в теплицах оборванные, исхудавшие жен­щины называли себя то племянницей, то сестрой или свояче­ницей хозяина. А тот, ухмыляясь, добавлял:

— Да что тут спрашивать? Живем одной семьей!

— А почему в разных избах?

— Вы, гражданин инспектор, ко мне не прилипайте. Я пла­чу государству налог, какой по закону положено. Вот квитан­ция. На товар тоже никто из покупателей не обижается. Може­те сами проверить. Пройдемте в горницу. Есть очищенная... Закусите солененькими, поговорим по-человечески.

— За попытку подкупа я вас сейчас на выездную судеб­ную сессию отправлю!

— Что вы, что вы, милый человек, я ведь как гостю пред­лагал. Знаю, что издалека приехали, замерзли. Коли серди­тесь, то и не надо. А на теплицу у меня имеется разрешение. Вот, сельсоветом заверено.

Такие разговоры повторялись сплошь и рядом. Еще труд­нее было в этой волости с уплатой продналога. Поступали сигналы, что кое-где богатеям удалось подкупить предста­вителей сельской власти. В некоторых деревнях бедняки жа­ловались, что в сельсоветы пролезли кулаки. Да и сам вижу: нужно в город посылать возы с зерном, а налицо грубый са­ботаж и срыв поставок. Тогда я договорился с уездным продкомиссаром С. Казаковым, энергичным и добросовестным человеком, что не уеду из волости, пока не добьюсь порядка, и начал систематически объезжать одну за другой деревни.

Прежде всего говорил с коммунистами. Затем созывал население. Всюду меня встречали приветливо, со внимани­ем слушали беседу о затруднениях Советской власти с про­довольствием, о нуждах рабочих и армии. Потом высказыва­лись и обещали в два дня сдать весь продналог.

Бывало, что заверения оставались только заверениями. Приглашали в таких случаях в волисполком председателей сельсовета. Почему обманули? Где хлеб? Те ссылались на ты­сячи причин и торжественно клялись, что через сутки зерно будет на месте. Но проходило еще двое суток... Снова вызы­вали людей в исполком и строго предупреждали: если через сутки продналог не будет уплачен, то председатель ответит по всей строгости закона, вплоть до судебного разбиратель­ства. Он должен прибыть вместе с обозом. А если без него, то пусть возьмет с собой продукты, так как его, как саботажника, тут же передадут в руки милиции.

После этого последовал долгий разговор с председате­лем волисполкома. Осуждающе поглядывая на меня, тот за­метил, что мне нет еще 23 лет, а я так сурово разговариваю с бородатыми мужиками. И почему я вообще тут распоря­жаюсь как главный? Есть же волостное начальство. Времена разверстки прошли. С крестьянами надо разговаривать по­мягче. Сколько привезли, за столько и спасибо.

Отвечаю, что у него беспартийный подход к делу. Не хва­тает принципиальности, требовательности. Что волисполком идет на поводу у собственников, не заботится о нуждах Со­ветской власти, не выполняет разнарядки, принятой в уезде и по волости. Возраст мой тут ни при чем. Речь идет о хле­бе для пролетариев и Красной Армии. Борода — тоже ни при чем, она не делает человека честным. Если раньше волость не сдавала полностью налога, то не гордиться этим нужно, а стыдиться этого. Угрожаю же я потому, что тот, кто не дает хлеб городу, есть враг Советской власти. Действую же я стро­го по закону. Вот мой мандат. В нем записаны мои права. Тут, между прочим, сказано, что представители власти обяза­ны содействовать продинспекторам. Тех же, кто не помога­ет, следует отстранять от работы. Будете срывать поставки — вами займется уездный комиссар. Если налог и в третий раз не привезут, ответите вместе со срывщиками.

Неожиданно для меня председатель волисполкома рас­смеялся и сказал, что хватка у инспектора крутая. В ответ он услышал, что ему, напротив, не хватает в характере больше­вистской твердости. Дальше разговор пошел миролюбивее.

А хлеба как не было, так и нет. На очередное совещание явились все работники сельсоветов. Вероятно, они надеялись, что и на сей раз дело ограничится разговорами. Я позвал волисполкомовского сторожа дядю Матвея, велел отпереть ком­нату предварительного заключения и перевел туда собрав­шихся, а потом запер дверь, поставил возле нее милиционера, сказал в комнату через форточку, что откладываю заседание вплоть до особого распоряжения, и ушел к себе в отдел.

Должен признаться, что я сильно сомневался, верно ли поступаю. Не взять ли у них еще одно обещание? Но голос сомнения заглушался тотчас же встававшими перед глаза­ми картинами всего виденного ранее: голодные дети, сосу­щие жмых; матери с заплаканными глазами; красноармейцы, до последней дырки затянувшие ремень на пустом животе. И колебания исчезали.

Часа через два меня нашел «парламентер» — дядя Мат­вей — и сообщил, что «энти хотят поговорить». Иду в испол­ком. Просят принять делегацию от запертых в комнате. При­нимаю. Входят трое, спрашивают, зачем я так шучу. Отвечаю, что мне не до шуток с врагами Советской власти. Скоро бу­дем их судить. Обескураженная делегация отбыла. Через де­сять минут «изнутри» просят продолжить общее совещание. Сторож отпирает дверь, люди переходят снова в зал. «Деле­гация» заявляет, что если я отпущу всех по домам (дело было вечером), то к утру увижу подводы с хлебом. Тогда я говорю, что если опять обманут, то завтра соберу их и прикажу отвез­ти в сопровождении милиционера в Клин, за тридцать кило­метров, а там с ними поговорят по-другому.

Люди разошлись. Я распорядился подготовить амбары, запасные мешки, весы и пошел домой, но уснуть никак не мог. Думал о происшедшем, вертелся с боку на бок, наконец встал и отправился на склад. Гляжу, а там тоже никто не спит, все работники на местах! Сидят, покуривают, волнуются. Так и просидели вместе до рассвета. Поздней осенью светает не скоро. Уже разгулялся день, когда издали послышался стук колес. Дождей давно не было, земля подмерзла, и звук доно­сился за версту. Выскочили мы из ворот, смотрим — и боим­ся поверить. Едут, едут телеги, некоторые с красными флаж­ками, едут из всех 22 деревень...

Трое суток не уходили мы со склада, пока не закончили полностью прием продналога. Позднее мне сообщили, кто именно, где и когда вел тайную агитацию за срыв поставок. Этих лиц затем привлекли к ответственности, а о решении суда сообщили в каждую деревню. Так я впервые в жизни со­брал для Советской власти налог...

К концу 20-х годов четко обозначились две политические тенденции в СССР. Одна отражала собой генеральную линию партии и заключалась в курсе на постепенное вытеснение ку­лачества из всех сфер общественной жизни, а затем и ликви­дацию его как класса. Ей противостояла линия правых укло­нистов, пытавшихся приспособить кулака к Советской вла­сти, помочь ему «врасти в социализм». Должен заметить, что я, выходец из бедняцкой семьи, члены которой не раз батра­чили в кулацких хозяйствах, прошедший затем школу борьбы с вооруженной кулацкой контрреволюцией, был в этом во­просе непреклонен и по отношению к кулаку не признавал никаких колебаний.

 

РУБЛЬ НА МОСКОВСКОМ ФОНЕ

На рубеже 1923 и 1924 годов произошло временное слияние продовольственных органов с финансовыми. Поя­вилась возможность подумать о том, чтобы продолжить об­разование. Мое намерение было одобрено. Поклонившись родным местам, я направился в Москву.

Кем же я буду? За размышлениями в поезде незаметно промелькнуло время. Ступая по булыжнику шумной привок­зальной Каланчевской площади, я делал, даже не подозре­вая, конечно, о том, свои первые шаги к карьере финансиста, занявшей последующие 45 лет моей жизни...

Сначала я отправился в Московский Совет народного хо­зяйства. В секретариате мне сразу же захотели дать назначе­ние, связанное с контролем продовольственного дела, но я взмолился направить меня на учебу, и меня послали в сосед­ний дом, в распоряжение Народного комиссариата финансов СССР. Там повторилась та же картина. Меня направили в цен­тральное управление налогами и государственными доходами, а там распорядились использовать меня в системе финансово­го контроля. Так я оказался в другом крыле здания, ставшего столь знакомым мне впоследствии. Сколько раз я, налоговый инспектор, сиживал здесь на заседаниях, слушал исполняю­щего обязанности наркома финансов СССР Н. П. Брюханова и начальника финансово-контрольного управления А. И. Вайнштейна. Сколько раз затем шагал я привычными лестницами...

Учебная скамья опять ускользнула от меня, и я получил назначение на работу в Московский финансовый отдел, раз­мещавшийся тогда на площади Революции. Раньше тут засе­дала Городская дума. Купцы, чинные земцы, благообразные попы подъезжали на рысаках к прекрасному зданию и важ­но шествовали «решать дела мирские». Ныне же вместо бур­жуазии, выброшенной революцией, широкие красивые ко­ридоры заполнили советские служащие. Мелькали черные и синие косоворотки, подпоясанные наборными ремнями са­тиновые рубашки, порой виднелись украинские рубашки с расшитыми рукавами. Всюду царили оживление и деловая суета, характерные для большого учреждения.

Заведующий отделом Ф. А. Басиас долго слушал меня не перебивая, а потом негромко и спокойно сказал:

— Даю вам слово, товарищ Зверев, что по истечении го­да вы будете направлены на учебу. А сейчас зайдите в нало­говое управление к Л. Бобылеву. Вам дадут назначение в Рогожско-Симоновский городской район. Вы приобретете там полезные практические навыки, и это облегчит вам в даль­нейшем повышение своей квалификации.

И вот я — в налоговом управлении. Как же решится моя судьба? Что стану я делать?

— Ваш пост, товарищ Зверев,— налоговая инспекту­ра Рогожско-Симоновского района Москвы,— сказали мне в управлении. — Исчисление и взимание прямых и косвен­ных налогов, а также налогов местных и сборов — вот ваш непосредственный участок работы. Однако заниматься при­дется и многим другим. Идет напряженная борьба. Частник не просто конкурирует с государством, но и пытается перей­ти в наступление. Подняла голову дореволюционная дрянь и нечисть. А в наших органах не все ладно. Кое-кому не хватает большевистской принципиальности, и нэпманы пользуются этим. Хорошо, что партия посылает к нам проверенные кад­ры. Вникайте поскорее в дело. Сначала познакомьтесь с рай­оном, потом примите бумаги и беритесь за работу.

Немало озабоченный, шагал я в общежитие, неся под мышкой справочники и инструкции. Потянулись дни, запол­ненные до отказа чтением специальных изданий, изучением финансовых смет учреждений и предприятий, проверками и ревизиями.

Одно из первых ассигнований, правильность расходова­ния которого я проверял, было на приведение в порядок об­ветшавших мостов через Яузу. Их не чинили десяток лет, и я до сих пор помню, сколько денег было отпущено как раз для этой цели. В том году москвичи отремонтировали 24 моста через Яузу и все восемь — через Москву-реку.

Рогожско-Симоновский район по социальному составу его жителей был довольно пестрым. Я узнал об этом, как толь­ко взял в руки налоговые документы. Подоходный налог на 90 процентов платили трудящиеся. В столь огромном районе на­лог на сверхприбыль поступал в казну всего от 150 человек. Квартирный налог значился лишь за 1600 лицами. Земельная рента поступала от 3,5 тысячи человек, а оценочный сбор (с лиц, имеющих доходы от строений) — также с 3,5 тысячи.

Изучая систему районного налогообложения, я очень бы­стро столкнулся с попытками многих частников утаить под­линные размеры своих доходов и обмануть государственные органы. Прежде всего это касалось перекупщиков, спекулян­тов, маклеров и иных «посредников» торгового мира. В рай­оне имелись рынки: Рогожский, Конный, Коровий, Таганские стоянки. Там оку фининспектора тоже не следовало дремать. И все же уследить за оборотистыми и пронырливыми нэпма­нами было трудно. Их изворотливость просто изумляла. Не­которые, чтобы легализовать свою деятельность, приходили в райфинотдел (он помещался на Коммунистической улице, в доме 29), где я принимал население с 10 до 14 часов, и пыта­лись запастись какими-нибудь справками.

Помню случай почти анекдотический. Секретарь РК РКП(б) В. И. Полонский рассказывал нам, членам бюро райко­ма, как к нему пришел один крупный частник, владелец про­мышленного предприятия, и сообщил, что он хочет быть сре­ди своих рабочих полномочным представителем Советской власти и большевистской партии и строить работу в соответ­ствии с государственно-партийными решениями.

— Что же вам угодно? — спрашивает секретарь.

— У меня на предприятии скоро будут перевыборы в партячейке. Дайте мне указания, кто должен войти в но­вый состав фабричного бюро и кого из беспартийных следу­ет принять в ряды большевиков. Я обеспечу все на должном уровне и гарантирую вам полный успех. Можете быть увере­ны, что у меня, отца моих рабочих, получится лучше, чем у ак­тивистов. Вы убедитесь, насколько я предан Советской вла­сти и как могу быть ей полезен,

Конечно, проныре дали от ворот поворот. Но это не осту­дило нахальства прочих дельцов, занимавшихся различными махинациями и почти официально, и на «черном рынке». Не­которые из них плакались нам в жилетку, жалуясь на обиды и пытаясь руками советских органов расправиться со своими конкурентами. Обычно мы им отвечали словами из извест­ной пьесы А. Н. Островского: «Кто вас, Кит Китыч, обидит? Вы сами всякого обидите!» С подобной публикой приходилось держать ухо востро, а не то запросто обведут вокруг паль­ца. Зайдешь в торговую точку Солесиндиката, берешь доку­ментацию и видишь, что государство получает при продаже соли 2 копейки прибыли на пуд. А добьешься истинных све­дений, допустим, в частном магазине Масленникова, и аха­ешь. Этот ловкач получает с пуда соли 18 копеек. Вот когда не раз приходилось вспоминать известный призыв В. И. Ле­нина к работникам советских хозяйственных органов: «Учи­тесь торговать!».

Ради истины надо признать, что не все следовали этому мудрому указанию. Некоторые, вместо того чтобы как следу­ет организовывать заготовку сырья для социалистических предприятий, ориентировались на рыночную стихию.

Политический подход требовался особенно остро, когда приходилось ревизовать работу учреждений культпросвета. Например, в районных кинотеатрах «Таганский» и имени Са­фонова цены на билеты иногда устанавливались такие, что посещавшие утренние киносеансы, главным образом дети ра­бочих, должны были платить почти столько же, сколько сто­ил билет на вечерний сеанс. Еще хуже получалось, если уч­реждение, ведшее агитационно-пропагандистскую либо про­светительную работу, ценами на входные билеты отпугивало как раз тех, ради кого оно функционировало. О всех сходных случаях я немедленно сообщал в финансово-налоговую сек­цию райсовета и в Мосфинотдел. В свою очередь не раз полу­чал от них поручения, не связанные прямо с моими должно­стными обязанностями, например обследование материаль­ного положения лиц наемного труда.

Такое обследование имело тогда очень важное значе­ние. Советское государство стремилось регулировать и кон­тролировать деятельность частного капитала. Нэпманы же всеми средствами уклонялись от регламентации и со своей стороны тоже пытались оказывать воздействие на горожан и крестьян. Часть пролетариата, трудясь на мелкособствен­нических предприятиях, не только подвергалась эксплуата­ции, но порою подпадала под влияние остатков буржуазии. Коммунистическая партия старалась вырвать их из пут чу­жих, вредных идей, чтобы повысить авангардную роль рабо­чего класса в стране. Кроме того, РКП(б) поставила задачей так организовать этих рабочих, чтобы они помогали Совет­ской власти проводить на частных предприятиях ее полити­ку. Партийные и комсомольские ячейки, профсоюзные и жен­ские организации активно защищали от хищников-нэпманов материальные интересы трудящихся.

Одна из сложностей заключалась в том, что частники владели в основном мелкими кустарными или полукустар­ными заведениями. Механических приспособлений, не гово­ря уже о настоящих машинах, там почти не имелось. Правда, госкапиталистические предприятия были не только среднего размера, но иногда и довольно крупными. Новая буржуазия, порожденная нэпом, всячески приспосабливалась к нало­говому и трудовому законодательству, прячась от советско­го контроля. Большинство частников вовсе не стремилось к созданию крупных, хорошо оборудованных предприятий. Очень широко практиковалось ими «квартирничество» (ис­пользование надомников). Организовывались фиктивные то­варищества, мнимые кооперативы и псевдоартели. А ведь со­ветское законодательство защищало кооперацию. И нэпман, хитря и изворачиваясь, искал лазейку, чтобы, не меняя своей сущности, залезть под государственное крыло.

Особенно злостным явлением были хищения государст­венного имущества в скрытой форме. Так, близорукие рото­зеи или чуждые элементы, попавшие в госаппарат, нередко продавали частникам неликвидные фонды предприятий по явно убыточным ценам. В других случаях аренда оформля­лась на невыгодных казне условиях.

Рабочие, трудившиеся на нэпманов, должны были помо­гать советским контрольным и финансовым органам разо­блачать хозяев. Однако дело осложнялось тем, что на мелких предприятиях порой совсем не было коммунистов. К тому же частники всеми мерами старались уволить или как-нибудь выжить рабочих-активистов. XII Московская губернская парт­конференция специально рассматривала этот вопрос. Еще в 1922 году был опубликован циркуляр ЦК РКП(б) «О партий­ной работе на частных предприятиях». При райкомах партии выделили специальных инструкторов для руководства ра­ботой партячеек на госкапиталистических и частновладель­ческих заводах, фабриках и мастерских, а также в магазинах и тому подобных заведениях. В организационном отделе на­шего райкома РКП(б) была образована постоянная комиссия, ведавшая парторганизаторами таких ячеек. Она-то меня и на­ставляла, давая поручения.

Полезную практику приобрел я также, изучая статьи рас­ходов. Лимит зарплаты служащего не должен был превышать 15 рублей. Однако кое-где наблюдался существенный пере­расход. В трестах за ушедшими с работы людьми числилась авансовая задолженность. Пахло тысячными суммами, вы­брошенными на ветер. Порой встречались грубые растраты. А с другой стороны, не всегда хватало средств на неотложные нужды, например на расширение жилищного фонда. Многие рабочие жили еще в подвальных помещениях. На одну жи­лую комнату приходилось по району в среднем 4,2 человека.

Самой сложной проблемой оставалась безработица. К на­чалу 1925 года около 10 тысяч трудоспособных рогоже-симоновцев с постоянной пропиской не имели работы. Молодые ребята, слонявшиеся по улицам, пополняли ряды хулиганов, а некоторые — и уголовников. Часть районных средств мы и направили на расширение набора молодых рабочих и работ­ниц на такие предприятия, как «Искромет» и «Юная комму­на». Пришлось также разрешить временно частным кустарям брать себе учеников на основе особых трудовых соглашений.

Дальнейшие мероприятия упирались в отсутствие необходи­мых денежных сумм. Следовало драться за каждую лишнюю государственную копейку, сурово пресекая «художества» на­рушителей финансовой дисциплины.

Существовала еще одна проблема. С ней сталкивается, рано или поздно, каждый, кому приходится соприкасаться с достаточно ответственной государственной работой. Ока­зывается, далеко не всегда голые цифры, даже если они без­ошибочно отражают положение вещей, могут подсказать верный путь решения социальной проблемы. Вернусь к ста­рому примеру. С точки зрения финансового плана выгоднее было, как свидетельствовали цифры, оставить прежние цены на билеты в кинотеатр «Таганский». Политически же требова­лось поставить вопрос о поощрении детей трудящихся, даже в ущерб доходности культурного заведения.

Замечу попутно, что соотношение идейно-политического момента с экономическим вообще непростая проблема. Чем дальше продвигался я по служебной лестнице, тем яв­ственнее ощущал это. Станешь требовать желаемого только с политической точки зрения — можешь скатиться в волюн­таризм, оторваться от реальных возможностей, причинить ущерб народному хозяйству. Будешь исходить лишь из «ци­фири» — можешь потерять из виду конечную цель, нанести урон великому делу построения коммунизма. Этот постоян­ный разрыв между тем, что хочется, и тем, что можно, лежит фактически в основе обсуждения любого государственно­го вопроса. Важно не уклониться ни в ту, ни в другую сторо­ну. Финансовый работник должен свято помнить о жизнен­ной реальности. В то же время без верной социально-поли­тической постановки задачи все цифры мертвы. Вот почему я никогда чрезмерно не доверял проповедникам «математиче­ской точности» в социальных науках.

Мне известны экономисты, которые, отлично владея ма­тематическим аппаратом (а это — превосходно!), готовы пред­ложить вам на любой случай жизни математическую «модель поведения». В ней будут учтены любые возможные повороты экономической ситуации, любые перемены в масштабах, тем­пах и формах хозяйственно-технического развития. Недоста­ет там порой лишь одного: политического подхода. Искусст­вом вкладывать в ленту электронно-счетной машины зада­ние, обобщающее на будущее все мыслимые и немыслимые зигзаги внутреннего и международного развития с учетом и техники, и экономики, и политики, и психологии широких на­родных масс, и поведения стоящих у государственного руля личностей, мы пока еще, увы, не овладели. Приходится наме­чать лишь наиболее вероятный аспект развития. А он не тож­дествен математической модели...

Итак, я хотел учиться. Законное, по-видимому, желание. В Мосфинотделе и в горкоме РКП(б) мне сказали: «Дела идут теперь получше, а Советская власть к тому же заинтересова­на в повышении квалификации своих работников. Скажите, где бы вы хотели учиться без отрыва от производства?»

И я стал искать. Сначала подумывал интенсивнее занять­ся самообразованием. Я давно уже систематически читал не только ежедневную «Финансовую газету» (и не стеснялся хо­дить на консультации к ее редактору М. Г. Вронскому), но так­же еженедельник «Бюллетень Мосфинотдела» и ежемесяч­ник «Вестник финансов». Часто брал книги по специальности в находившейся напротив райфинотдела библиотеке имени Ключевского. Однако повседневная текучка засасывала и ме­шала регулярным занятиям.

Начал я приглядываться к имевшимся в районе курсам. Побывал на Рогожско-Симоновском вечернем рабфаке, цен­тральных опытно-педагогических курсах, курсах для взрос­лых, для счетоводов, общеобразовательных курсах имени Во­ровского. Вижу: все не то, что мне нужно. И отправился снова в Мосфинотдел. Его заведующий А. В. Николаев сказал: «Зна­чит, в районе ничего подходящего не нашли? А пойдете на Центральные курсы по подготовке финансовых работников? Тому, кто их окончит, предоставляется возможность посту­пить в институт». Взглянув на мое просиявшее лицо, он улыб­нулся и добавил: «Ну вот и договорились!»

 

НЭПМАНСКИЕ ЗИГЗАГИ

Центральные финансовые курсы при Народном комис­сариате финансов СССР размещались там же, где и сам нар­комат. Учебный план курсов согласовывался со всеми новей­шими задачами, которые вставали перед руководящим ор­ганом, а сотрудники последнего могли сочетать постоянную работу с ведением занятий на курсах. В числе этих сотрудни­ков были крупные специалисты своего дела, искушенные во всех тонкостях финансовой службы. Кроме того, для чтения теоретических лекций пригласили ряд экономистов-профес­соров. Наконец, занятиями по социально-политическим дис­циплинам руководили слушатели последнего курса Институ­та красной профессуры. Мы учились по программе повышен­ного типа. Большинству учащихся весьма помогала практика работы в финансовой сфере. Под уже знакомые нам практи­ческие вопросы подводилась научная база.

Окончившим курсы предоставлялись немалые права. Мы могли, в частности, беспрепятственно зачисляться на учебу в вузы экономического профиля. Должен признаться, что я заранее наметил для себя не только институт, в который со­бирался пойти по окончании курсов, но и факультет. Это был финансовый факультет МПЭИ (Московского промышленно-экономического института), и я уже представлял себе, как за­сяду за вузовские пособия и начну вплотную наряду с други­ми «грызть гранит науки» по более широкой программе.

В самых радужных чувствах шел я майскими днями 1925 года из МПЭИ в Московский губфинотдел. В одном кар­мане лежала справка, из которой явствовало, что я зачислен в этот институт, в другом — диплом об окончании курсов и характеристика, где говорилось, что я могу занимать долж­ности на уровне заведующего уездным финансовым отде­лом или самостоятельного ответственного работника в гу­бернском отделе. Я собирался отдохнуть на родине, а осенью сесть на студенческую скамью. И не ошибся в своем предпо­ложении: родные места увидел очень скоро, но только не в качестве отдыхающего.

Когда заведующий губфо А. В. Николаев взглянул на мою характеристику, он тотчас воскликнул:

— Отлично! Так вы — из Клина? А нам как раз там нужен завфинотделом. Прежнего сняли с работы и привлекли к су­дебной ответственности.

— Но я с осени должен начать учебу в институте.

— С осени и начнете. Поезжайте пока в Клин, поработай­те, к октябрю мы вас отзовем.

— А не лучше ли послать кого-нибудь другого сразу, что­бы не было служебной чехарды?

— Конечно, лучше, да только некого. Пока будут подби­рать человека, пройдут недели, а налоговое ведомство не может ждать. К тому же вам хорошо известны местные усло­вия, и вы до октября наведете там хотя бы частичный поря­док. Вам помогли поступить на курсы, теперь — в институт, помогите и вы.

О чем еще можно было рассуждать? И вот я опять еду в Клин, обдумывая по пути все, что мне рассказали о поло­жении в местном финотделе. Еще в начале 1925 года в Кли­ну состоялось расследование, обнаружившее, что бывший заведующий, разложившийся тип, начал пьянствовать и гу­лять— сначала на деньги нэпманов, а потом запустил лапу и в государственные. Он втянул в эту грязь председателя ис­полкома и заведующего земельным отделом, разбазарив 40 тысяч рублей. История с растратой казенных средств выплы­ла наружу. Крестьяне стали говорить, что не будут платить на­логов, так как не желают работать на растратчиков. В резуль­тате гласного судебного процесса первый виновник был при­говорен к высшей мере наказания и расстрелян, а остальных осудили на длительные сроки тюремного заключения. Людям показали, что Советская власть не потерпит попрания госу­дарственных и народных интересов. Но теперь следовало на­ладить заново делопроизводство в уфо и укрепить ряды его сотрудников надежными кадрами...

Иду клинскими улицами, приглядываюсь. Пока особых перемен за два года вроде бы незаметно. Те же в основном деревянные дома. Однако вон дымят трубы заводов, которые в 1923 году еще бездействовали. Теперь в них вдохнули но­вую жизнь. Побольше стало тротуаров и фонарей, поменьше грязи. Несколько раз попались по дороге ребятишки с крас­ными пионерскими галстуками.

В укоме партии меня встретили приветливо. Оказалось, что на пост заведующего уфо уже назначили П. А. Девяткина, но у него нет заместителя. Так что появился я очень кстати. Оставался же здесь вместо предполагаемых пяти месяцев це­лых пять лет! Осенью, когда наступил срок отъезда в Москву, ни уком, ни уисполком и слышать о том не захотели. Мне ска­зали, что в мои 25 лет я успею еще поучиться, а пока что дол­жен работать, как прежде; с руководством института же все будет согласовано...

Моим непосредственным начальником и ближайшим то­варищем был Пантелеймон Андреевич Девяткин, 23-летний коммунист, энергичный и настойчивый парень. Его судьба во многом совпадала с моей. Девяткин работал на ответствен­ной должности в Орехово-Зуеве, а потом в московской по­требкооперации. В 1938 году, когда я стал наркомом финан­сов, его назначили первым заместителем наркома торговли. Далее он являлся заместителем председателя Государствен­ной штатной комиссии Совета Министров СССР, заместите­лем председателя правления Торгбанка.

И вот вместе с ним мы стали расхлебывать кашу, остав­шуюся от предыдущего «деятеля» в уфо. Беда заключалась в том, что значительная часть финансового аппарата оказалась связанной с частным капиталом и поощряла его, а потребко­операция и другие не нэпманские организации держались в черном теле и к осени 1925 года «дышали на ладан». Когда же речь заходила о государственном обложении налогами, уфо давал установку производить его по фиктивным торговым книгам частников, а налоговым инспекторам рекомендовал вести себя «по-божески» и не доискиваться реальной суммы нэпманских доходов. Девяткин занялся кадрами, я же решил начать с проверки отчетности фабрик и учреждений.

Берясь за налаживание четкого финансового контроля, я познакомился сначала с состоянием дела в профсоюзных кас­сах. Картина оказалась печальной. За отчетный 1924/25 год было растрачено свыше 5700 рублей. По предъявлении ме­стным комитетам, виновным в упущении, официальных ис­ков те покрыли только около 1150 рублей. Выяснилось, что некоторые профработники не видели разницы между своим и коллективным карманами. Особенно «отличились» пред- месткома профсоюза горнорабочих (разбазарил более 1000 рублей), секретарь уездного отдела профсоюза нарпитовцев (около 1000 рублей), председатель фабкома Первомайской шелкоткацкой фабрики (свыше 500 рублей). Пришлось пере­дать их дела в суд.

Решительная деятельность нового состава уфо нашла энергичную поддержку у секретаря укома партии Ф. И. Любасова и председателя уисполкома П. М. Афанасенко. Федор Ильич Любасов был исключительно инициативным, реши­тельным коммунистом, никогда не ждавшим «особых указа­ний» и рассматривавшим все, что происходило в стране, как неделимую часть своей жизни, без чего она теряла смысл в его глазах. Он был выдвинут затем на должность заведующе­го отделом сельского хозяйства МК ВКП(б), потом стал сек­ретарем окружкома ВКП(б) Великолукского особого округа. Когда я его встретил в 1936 году на VIII Чрезвычайном съез­де Советов, принимавшем новую Конституцию СССР, мы дол­го вспоминали события одиннадцатилетней давности, наши почти непрерывные заседания поздними вечерами, когда обсуждалось состояние уездных финансов, а затем упорную борьбу с «левым уклоном» в ВКП (б).

Член Коммунистической партии с 1909 года Павел Ми­хайлович Афанасенко сохранился в моей памяти как человек большой культуры, тактичный и очень толковый. Вместе с Любасовым они составили отличную пару уездных руководите­лей, немало содействовавших налаживанию успешной работы по восстановлению народного хозяйства, организации социа­листической промышленности и подъему культуры в Клину и уезде. Оба они возглавляли у нас борьбу с «левыми», не раз выступали на партийных собраниях в уезде, разоблачая троц­кистов. Когда после разгрома троцкистов Любасова перевели в Москву, а секретарем укома партии стал близкий к «правым» уклонистам Аполлонов, Афанасенко не смог с ним сработать­ся. Его обращения в МК ВКП(б) не дали результата, ибо тогдаш­нее руководство МК (Угланов, Котов) само грешило «правыми» взглядами и поддерживало бухаринскую платформу. И хотя Аполлонов пробыл в Клину сравнительно недолго, Афанасен­ко еще раньше пришлось перейти на другую работу.

Как-то раз Любасов и Афанасенко после долгого заседа­ния решили пройтись по городу и пригласили с собою меня. Мы шли центральной, потом боковыми улицами. Прогулка за­тянулась. Ни для кого из нас не составляло секрета преобла­дание нэпманов в торговле. Однако когда мы втроем обошли весь город, то воочию убедились, что повсюду висят торго­вые вывески частников, а потребкооперации почти незамет­но. В чем дело? Почему потребкооперация сдает позиции, а частник наступает? Мне поручили срочно разобраться в этом и представить свои соображения.

Поговорил с людьми. Снова проверил документацию. Картина начала проясняться. Только еще становившаяся на ноги социалистическая торговля там, где речь шла о това­рах широкого потребления, пока не выдерживала конкурен­ции с нэпманами. Они давили на кооперативы. Между тем со­ветские законы предоставляли кооперативам такие права и льготы, которых у нэпманов не было. Использовались ли в Клину эти права? Увы, очень слабо.

Так что же предпринять? В то время дважды в год платили налог — промысловый и подоходный. И вот при очередном обложении, вооружившись заранее более точными сведения­ми о доходах частных лиц, уфо пересмотрел размеры взимае­мых сумм и повысил их. В течение года, сдав былые позиции, примерно четверть клинских нэпманских торговых точек пре­кратила свое существование, а их место заняла потребкоопе­рация. Казалось, мы добились желаемого. Но приехавший из губфинотдела старший ревизор предъявил уфо претензии, почему в уезде стало меньше торговых заведений, и потребо­вал в корне изменить нашу финансовую политику.

В уезде работали тогда четыре финансовых инспектора. Двое из них были членами ВКП(б). Коммунистом был и член ревизионной комиссии укома, финагент Михаил Васильевич Засосов, решительно поддержавший своих товарищей. Про­тив них выступили два пожилых инспектора, являвшиеся до революции податными служащими. Податным служащим в прошлом оказался и приехавший ревизор. Беседуя с моло­дыми инспекторами с глазу на глаз, он начал нажимать на них, требовать скидок по отношению к нэпманам и угрожать за то, что те «переобложили» частника. Один из инспекторов не поддался. Другой не выдержал, признал свою «ошибку» и сослался на мои указания.

Тогда ревизор перенес «огонь» на меня. Я был в то время уже заведующим уфо, членом президиума уисполкома и чле­ном бюро укома. Ревизор составил акт, в котором уфо предъ­являлись серьезные обвинения. Акта я не подписал, с резуль­татами ревизии не согласился и остался при своем мнении. А через две недели в налоговом управлении губфинотдела был назначен мой доклад о финансовом положении в Клинском уезде.

Почти весь доклад я посвятил вопросу о соотношении реальных налогов с запланированными в местном бюджете и борьбе в нашем уезде государственной торговли с частной. Засилье нэпманов охарактеризовал как следствие гнилого руководства, которое ранее царило в уфо, и попросил неза­медлительной помощи от вышестоящих органов, а потом по­требовал, чтобы в Клин больше не присылали таких ревизо­ров, которые запугивают советских работников и фактически содействуют классовым врагам. Не важно, говорил я, кто бу­дет дальше заведовать уфо. Если я не гожусь, снимайте с ра­боты. Но классовая линия должна строго выдерживаться, со­циалистический сектор — встречать помощь, а частник — систематически вытесняться.

Губернский отдел признал налоговую политику наше­го уфо правильной. Ободренный этим, я пригласил началь­ника налогового управления К. А. Байбулатова приехать в Клин и посмотреть, как обстоит дело с частной торговлей. Тот приехал. Пошли мы с ним в один большой магазин. Ка­ково же было наше удивление, когда владельцем его оказал­ся... бывший адъютант Байбулатова в годы гражданской вой­ны. «Как! — воскликнул Кафис Алеутинович.— Красный боец стал нэпманом?» Он не стал дальше осматривать торговые заведения и тотчас возвратился из уезда в Клин. Прощаясь, сказал: «Вы во всем правы, действуйте в том же духе, а мы вам поможем». Действительно, поддержку оказали незамед­лительно, причем провели чистку аппарата и в губфо. Места скомпрометировавших себя работников заняли главным об­разом коммунисты.

Не нужно думать, что дело сразу же пошло как по маслу. Частный капитал всячески изворачивался, пытался спастись под фальшивыми вывесками, маскировался и хитрил. Приве­ду один пример. В Клину существовало нэпманское «Торгово-промышленное товарищество». В его правление входило 11 членов. Согласно уставу заведения основной капитал соста­вили 11 тысяч рублей из равных паевых взносов учредителей. Объединение включало ряд торговых точек, а также мелкие промышленные предприятия — колбасные, кондитерские и т. д. Каким же образом такой небольшой суммы хватало для организации столь обширной деятельности? Как явствовало из проверенных лично мною бухгалтерских книг, кредитом со стороны товарищество не пользовалось. Зато при проверке попутно обнаружилось, что из 11 членов правления трое — в прошлом жандарм, монах и биржевой маклер. Пахло круп­ным жульничеством. Доходов должно было быть много, на­логи же товарищество платило грошовые. Мало того, члены правления нагло требовали предоставления им льгот как коо­перативу, хотя речь шла фактически о частной корпорации.

Решил перепроверить свои выводы и поручил инспекто­ру еще раз проверить бухгалтерские книги. Вскоре тот доло­жил, что никаких записей по кредитам или ссудам в книгах не содержится. Ясно: в товариществе действует подпольный ка­питал, не проведенный по отчетам. Но как его выявить? Из­вестно, что перед праздниками торговые обороты резко воз­растают. И вот накануне десятой годовщины Великого Октяб­ря я распорядился проконтролировать наличие товаров на всех предприятиях и складах этого товарищества. Получи­лась кругленькая сумма — до 200 тысяч рублей. А ведь устав­ной капитал — в 18 раз меньше. Чудес в нашем деле не быва­ет. Значит, бухгалтерские книги ведутся нечестно, а имеющие­ся в них сведения фальшивы.

Тогда я договорился с уполномоченным ГПУ, что местные чекисты помогут нам, если понадобится. Сначала я сам вызо­ву на собеседование бухгалтера, а если ничего не добьюсь, то будет проведен официальный допрос. Бухгалтером в объеди­нении был служащий со стороны, работавший по найму член профсоюза. Поэтому я говорил с ним по-товарищески и про­сил объяснить, в чем дело. Однако он сначала все отрицал, не подозревая об имевшихся у нас данных. Когда же я при­пер его к стене, он признался, что помимо паевого капита­ла функционирует еще дополнительный в размере 70 тысяч рублей, принадлежащий члену правления Моисееву. На эту сумму имеются векселя.

Часа через два векселя лежали в уфо. Почему же они не проведены через бухгалтерские книги? Слышу ответ: Мои­сеев запретил. Я укорил служащего: итак, член советского профсоюза, забыв об интересах государства, служит част­нику и занимается махинациями? Тут бухгалтер разрыдался и признался, что Моисеев купил его за подачки, передавав­шиеся непосредственно из рук в руки. Он согласился изло­жить все на бумаге, после чего уфо на законном основании пересмотрел обложение товарищества подоходным налогом за три предыдущих года. Начисленная сумма оказалась круп­ной, причем большая ее часть легла на Моисеева, ибо основ­ной капитал объединения принадлежал фактически ему. Ряд членов правления был привлечен за мошенничество к судеб­ной ответственности.

В товариществе начались раздоры. Каждый хотел выйти сухим из воды. Все перекладывали вину на Моисеева. Налог превысил имевшуюся у него сумму движимого имущества, и пройдоха обанкротился. Теперь его недвижимое имущество подлежало конфискации для возмещения государственных убытков. Через несколько дней Моисеев записался ко мне на прием.

Обильно проливая крокодиловы слезы и утирая их крас­неньким шелковым платочком, этот тип просил о снисхожде­нии, ссылаясь на «честно нажитые деньги». Он не знал, что мне к тому времени уже было известно происхождение его капитала: Моисеев присвоил деньги двух высокопоставлен­ных лиц из рядов черного духовенства. Когда началась рево­люция, монахи, испугавшись, передали ему свои драгоценно­сти на хранение, а назад потом не получили. Тем не менее я, напомнив Моисееву, каким финансовым «пигмеем» был он некогда, прямо спросил, откуда взялись у него столь крупные средства.

— Работал день-деньской, как лошадь, все жилы из себя тянул, постепенно накопил.

— Перед вами сидит не девица из пансиона, а финансист. Давайте посчитаем вместе. Рассказывайте, где и на чем зара­ботали?

— Да разве все упомнишь? А записей я не вел. Кабы знал, что придется отчитываться...

— А почему не вернули монахам переданные вам на хра­нение сокровища?

Этого вопроса Моисеев не ожидал. Он затрясся и не­сколько минут не мог вымолвить ни слова, а потом стал мо­лить меня пощадить его и христа ради не разорять.

Потом я узнал, что Моисеев заходил еще к фининспек­тору и тоже просил о снисхождении. Инспектор пореко­мендовал ему обратиться ко мне. «Зачем напрасно ходить к Звереву? Все равно не уступит. Недаром Господь ему такую фамилию даровал», — отрубил делец. Так закончила свое су­ществование последняя в Клину крупная частная фирма.

Когда я стал председателем уисполкома, то вместе со все­ми товарищами по работе постарался ускорить претворение в жизнь в нашем уезде тех мер, которые наметила Советская власть для укрепления государственно-кооперативного сек­тора. Для этого мы по-прежнему использовали возможности, имевшиеся у уфо. Когда же я приезжал в Москву, обязатель­но заходил с просьбой о расширении кредита кооперативам в различные финансовые учреждения. Должен заметить, что я всегда находил при этом поддержку в аппарате наркомфина СССР Николая Павловича Брюханова.

Главную роль в успешном развитии советской коопера­ции как во всем СССР, так и у нас в уезде сыграли, однако, не усилия отдельных лиц, а общая политика партии и прави­тельства, нацеленная на осуществление ленинского коопе­ративного плана. 1928 год стал временем резкого подъема клинской потребкооперации, которая была рабочей и сель­ской. В уезде было четыре рабочих потребительских общест­ва: Владыкинское, Зубовское, Клинское и Фофановское. Круп­нейшим из них в 1928 году было Владыкинское, находившее­ся в Высокове. Оно включало 14 предприятий и насчитывало 5350 членов. Председатель общества Важнов умело руково­дил его деятельностью, заботясь об интересах трудящихся. Сельских обществ в уезде имелось первоначально 40, но все они были сравнительно мелкими.

Особое место занимали кооперации — промысловая и жилищная. Последняя (8 обществ) существовала тогда при фабриках, заводах или железнодорожных станциях. Про­мысловые заведения (37 артелей) были разбросаны по все­му уезду. Их члены изготовляли обувь, тесьму, металличе­ские сетки, бахрому, гвозди, стеклянные изделия, работали ткачами (вручную), кирпичниками, портными и шорниками, наконец, были охотниками. Рост социалистической крупной индустрии, а также местной промышленности постепенно вытеснил их, и позднее там сохранились в качестве артель­щиков-профессионалов лишь портные и сапожники, да и то только в городах.

Переломным оказался у нас, как и по всей стране, 1929 год. Мы это почувствовали особенно остро, ибо в Клинском уезде период восстановления народного хозяйства не­сколько затянулся и завершился не в 1926 году, как в боль­шинстве районов СССР, а в 1927-м. Поэтому начало периода реконструкции, во всесоюзном масштабе совпавшее с кон­цом общего восстановления, в Клину фактически пришлось на иное время. Зато потом реконструкция пошла у нас очень энергично. Сказалось это и на средствах, которые можно было вложить в местную экономику. Для сравнения приве­ду два примера. Первый относится к 1925 году, а второй — к 1929 году.

Еще весной 1924 года паводком снесло Клинскую город­скую гидростанцию. Машины удалось спасти, а под станцию временно переоборудовали мельницу. Уезд получил ссуду на восстановление утраченного и отстроил новое помеще­ние. Электроэнергии производилось всего 70 киловатт, по нынешним масштабам — мизерное количество. Тем не менее «лампочки Ильича» светили в главных городских учреждени­ях и в ряде домов. И вдруг через год очередное половодье превращает новостройку в руины. Уездный бюджет был то­гда небольшим. Приближался срок погашения ссуды, а пла­тить было нечем. К тому же и света нет. Уисполком направил меня в Москву просить о списании ссуды или хотя бы об от­срочке платежа.

Прихожу в губисполком. Его председатель К. В. Уханов, в прошлом рабочий, всегда проявлял к трудовым людям ува­жение и внимание, был культурным и очень скромным чело­веком, выдержанным и спокойным в разговоре, большим ор­ганизатором и хорошим хозяйственником. Сейчас он как раз вел прием «челобитчиков». Подходит моя очередь. Я описы­ваю в ярких красках все случившееся и прошу о финансовой помощи, ссылаясь на грозного кредитора — ВЭТ (Всесоюз­ный электрический трест), которому мы задолжали. Сомнева­юсь, что тут подействовал мой трогательный рассказ о бедст­виях провинциалов. Скорее помогло то, что раньше Уханов был председателем как раз этого треста и знал имеющиеся у того возможности. Любивший считать народную копейку и никогда не пускавший ее на ветер, он на сей раз отнесся к событию более чем сочувственно и помог нам списать ссу­ду. Правда, напутствие, которое я услышал от Уханова, вреза­лось мне в память на всю жизнь:

— Учтите, если у вас и дальше будут ежегодно случаться такие аварии, то уездных руководителей тоже может смыть вода или еще какая-нибудь стихия.

А теперь перенесемся мысленно во второй год первой пятилетки. Ее план, утвержденный в апреле 1929 года XVI Все­союзной конференцией ВКП(б), предусматривал сооруже­ние 518 крупных предприятий. Клинский уисполком, предсе­дателем которого я был тогда, настойчиво доказывал необ­ходимость возведения у нас большого завода или фабрики. Мы мотивировали свое предложение довольно убедитель­но: наличием значительных резервов рабочей силы, энер­гетических ресурсов (много торфа), технологического сырья (обширные леса). Правда, и сумма, необходимая для осуще­ствления строительства, выглядела гигантской, в сотни раз превышая ту, которая висела долгом над былой ГЭС. Одна­ко у нашего государства уже были на это средства. Поэтому и наши уездные пожелания одобрили. В 1929 году состоялся митинг, посвященный закладке вискозной фабрики. Мне до­велось открывать его, и я отчетливо помню радостные и воз­бужденные лица тысяч моих земляков, собравшихся на об­щее торжество, и стоявших на трибуне представителей ВСНХ, которые прибыли из Москвы. Уже в начале 30-х годов пред­приятие давало высококачественную продукцию. В годы Ве­ликой Отечественной войны, отступая из этих мест под стре­мительными ударами Красной Армии, фашисты не успели его взорвать, хотя и заложили фугасы. Фабрика быстро вступила вторично в строй, затем расширилась и сейчас является гор­достью Клинского района.

1927—1928 годы были напряженными, боевыми, напол­ненными до отказа разнообразной и безотлагательной ра­ботой. Чтобы дать читателю представление о том, чем мы то­гда занимались, приведу краткий перечень проделанного. За два года было завершено восстановление и начата реконст­рукция всей уездной трестированной промышленности. В ее капитальное переоборудование вложили крупные денежные средства. Число рабочих увеличилось на 28 процентов, их зарплата возросла на 17 процентов, валовой продукции про­извели больше, чем в 1926 году, на 74 процента. Оборот коо­перативной торговли вырос на 19 процентов, число членов потребкооперации — на 30 процентов, уездный бюджет — с 1,85 миллиона рублей до 2,187 миллиона рублей (на 18 про­центов). Артелей на селе было 76, стало 146. Построили семь новых больниц. Начали борьбу за поголовную ликвидацию неграмотности.

Я не уверен, что каждый читатель задумается над этими цифрами. Кое-кто, вероятно, просто пробежит их глазами. Но для моих современников за ними стоят трудные дни, а порой и не менее трудные рабочие ночи, заботы и хлопоты, думы и переживания...

Не хватало товаров ширпотреба. Местная промышлен­ность работала с перебоями. Промторг приносил убытки. Тресту «Пестроткань» недоставало сырья, и на Завидовской фабрике из-за этого случались простои. Сезонных рабочих, особенно на торфоразработках, не полностью обеспечива­ли продуктами. Высоковская фабрика перешла на 7-часовой рабочий день, а смены наезжали одна на другую. На Зубов­ской фабрике взорвался газогенератор, на Нудольской сло­мался электромотор, на Высоковской остановилась паровая машина в прядильной. Износились паросиловые установки. В уезде 2800 безработных. И что бы ни произошло, люди идут в первую очередь в уком ВКП(б) и уисполком, обращаются к своей партии и к Советской власти. Так изволь же думать, то­варищ председатель! Тебе народ доверил пост — оправдай доверие. И не ссылайся на объективные причины. Разве дру­гим не трудно? Выполняй долг коммуниста и шагай в ногу со всей страной. Как поется в песне чекистов: «Не сдать, не сдать, не сдать, а победить!»

Если бы меня спросили, какой из этапов моей жизни в 20-е годы был самым трудным и в то же время самым поучи­тельным, я, не колеблясь, назвал бы те два года, когда рабо­тал председателем исполнительного комитета уездного Со­вета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов.

 

РЕСУРСЫ ДЛЯ ПОСТРОЕНИЯ СОЦИАЛИЗМА

«Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно...» — вот чеканные слова из знаменитой работы В. И. Ленина «Очередные задачи Советской власти». Этот труд исключительно насыщен важными мыслями и по праву при­надлежит к тем ленинским работам, которые на долгие годы вперед определили практически деятельность наших пар­тийных и государственных органов и во многом обоснова­ли ее теоретический фундамент. Не раз вчитывался я снова и снова в строчки этой статьи и впоследствии. «Очередные задачи Советской власти» содержат, в частности, ряд сущест­венных положений, которые служат ориентиром и для нас, финансистов.

Жизнь все время выдвигала новые сложные задачи, и в решении их труды Ленина были верным и неизменным ком­пасом. Помогало и критическое осмысливание прошлого, старый опыт.

Два года я работал председателем уфо и два — предсе­дателем уисполкома. Практически же эти годы сливаются во­едино, ибо в течение всего этого времени в центре внима­ния оставались уездный бюджет и налоговая политика. Это и понятно: успех политики индустриализации страны и коллек­тивизации сельского хозяйства определялся в значительной степени материально-денежными ресурсами.

Как известно, Коммунистическая партия отвергла воз­можность получения иностранных займов на грабительских условиях, а на «человеческих» капиталисты не хотели нам да­вать. Таким образом, обычные для буржуазного мира методы создания накоплений, необходимых для реконструкции все­го хозяйства, в СССР не применялись. Единственным источ­ником создания подобных ресурсов стали у нас внутренние накопления — от торгового оборота, от снижения себестои­мости продукции, от режима экономии, от использования трудовых сбережений советских людей и т. д. Советское госу­дарство открывало нам здесь различные возможности, кото­рые присущи только социалистическому строю. А поскольку этот строй еще только утверждался, каждый легко предста­вит себе, почему вопросы о денежных ресурсах даже в на­шем провинциальном углу не сходили с повестки дня ни в уфо, ни в уисполкоме, ни в укоме ВКП(б).

Важным элементом финансовой политики диктатуры пролетариата было в начале 20-х годов налогообложение эксплуататоров, частников промысловым налогом.

Другой налог, подоходно-поимущественный, взимался в начале 20-х годов со всех доходов частных лиц, а с трудив­шихся по найму рабочих и служащих — при превышении их заработком установленной нормы. Уплата производилась раз в полгода по ступенчато-прогрессивной шкале ставок.

Чтобы ограничить доходы нэпманов и расширить бюд­жетные ресурсы, изменили порядок взимания этого налога, превратив его в основной и дополнительный. Плательщики первого делились на лиц, работавших по найму; работавших не по найму; получавших нетрудовые доходы; юридических лиц (частные акционерные общества и паевые товарищест­ва). Рабочие и служащие обладали необлагаемым миниму­мом — 75 рублей месячной зарплаты (в деньгах того време­ни). Получавшие до 100 рублей в месяц платили раз в полгода 3 рубля 60 копеек (нижний предел). Наконец, с совокупного дохода, превышавшего определенный размер, взимался до­полнительный налог от 2 до 25 процентов дохода, причем ос­новной налог засчитывался при уплате.

Далее, вместо отмененного поимущественного налога повысили ставки подоходного, особенно за счет дообложения крупных доходов и введения надбавки в пользу местного бюджета в размере 25—50 процентов суммы налога на всех лиц, кроме трудящихся. Нэпманы платили от 6 до 250 рублей (по разным патентам). По-прежнему освобождались от налога рабочие и служащие с ежемесячной зарплатой до 75 рублей, пенсионеры, военнослужащие и учащиеся. Взимались также налог с наследства, военный налог, гербовый сбор, земель­ная рента и ряд местных налогов. В рамках госбюджета нало­гам принадлежал тогда большой удельный вес, снизившийся от 63 процентов в 1923 году до 51 процента в 1925 году.

Если вкратце обобщить все эти цифры, дав им социаль­но-политическую характеристику, то нужно будет сказать, что налоги служили тогда не только источником государст­венных доходов, но и средством укрепления союза рабочих и крестьян, источником улучшения жизни трудящихся горо­да и деревни, стимулирования деятельности государственно-кооперативного сектора в экономике. Таков был классовый смысл финансовой политики Советской власти.

Полученные доходы шли на восстановление народного хозяйства, потом — на индустриализацию страны и коллек­тивизацию сельского хозяйства. Пока наша промышленная база была слабой, поневоле приходилось время от времени обращаться к зарубежным фирмам и приобретать у них стан­ки, машины и оборудование, тратя на это ограниченные запа­сы валюты. Не раз бывало, что капиталисты, думавшие о на­живе и ненавидевшие СССР, пытались сбыть нам гниль или бракованные изделия. Много шуму наделал случай с амери­канскими авиационными моторами «Либерти». Наши самоле­ты, на которых поставили моторы из партии, закупленной у США в 1924 году, неоднократно терпели аварию. Анализ по­казал, что эти моторы уже были предварительно использова­ны. С каждого из моторов соскоблили надпись «К эксплуата­ции непригоден» и продали нам. Позднее я, когда работал в Наркомате финансов СССР, не раз вспоминал этот случай. Он очень характерен для капиталистов, особенно в вопросах, где речь идет о получении выгоды любыми средствами...

Перелому в общегосударственном масштабе помогли и новые принципы построения кредитной системы. С 1927 года руководить ею от начала и до конца стал Госбанк. Отраслевые банки превратились в органы долгосрочного кредита, а Гос­банк — краткосрочного. Это размежевание функций наряду с усилением контроля за использованием ссуд натыкалось на препятствие в виде наличия коммерческого вексельного кре­дита. Поэтому в течение двух лет были введены иные формы расчетов и кредитования: чековое обращение, внутрисистем­ные расчеты, прямое кредитование без учета векселей.

Бедняцкие и середняцкие массы деревни, после нача­ла коллективизации сельского хозяйства, втягивались через кредитную систему в социалистическое строительство, для чего привлекались как бюджетные ассигнования, так и ресур­сы Сельхозбанка. Если кто-нибудь из финансовых работников пытался взимать проценты по ссудам сверх ставок, мы ква­лифицировали это как уголовно наказуемое ростовщичест­во. На вкладчиков из кредитно-кооперативных товариществ распространили льготы, предоставлявшиеся вкладчикам гострудсберкасс. Началось интенсивное производственное кре­дитование колхозов. Советская власть рублем помогала осу­ществлению ленинского кооперативного плана.

Огромной школой всесоюзного масштаба явилась для всех советских граждан первая пятилетка. Раньше мы рабо­тали по годовым планам. В перспективном планировании за­кладывались основы нашего умения ставить в будущем пе­ред страной еще более грандиозные проблемы. Первая пяти­летка была трамплином последующих взлетов, а на ее уроках, со всеми ее гигантскими достижениями и отдельными, хотя и чувствительными просчетами, учились кадры. Наступление социализма развернулось по всему фронту. Аграрная Россия превращалась в индустриально-аграрную державу. И финан­сы наряду с реконструируемой промышленностью и коллек­тивизируемым сельским хозяйством вносили в общее дело свою лепту. На основе решения февральского Пленума ЦК ВКП(б) 1927 года мы боролись за резкое снижение цен. За­тем на повестку дня встали осуществление строжайшего ре­жима экономии, сокращение излишеств в государственном аппарате, упразднение лишних звеньев в товаропроводящей сети, ненужных филиалов и представительств, максимальное накопление товарных и денежных резервов.

В апреле 1927 года постановлением ЦИК СССР с нового окладного года вводился единый сельскохозяйственный на­лог на лиц, занимающихся сельским хозяйством, а также на коммуны, артели, товарищества и совхозы, получающие до­ход от полеводства, луговодства, скотоводства, огородничест­ва, бахчеводства, виноградарства, садоводства, табаководст­ва, пчеловодства и связанных с деревней неземледельческих заработков. Всякие надбавки к этому налогу были запреще­ны, а по его окладному листу не разрешалось взимать одно­временно иные налоги.

Уисполком потребовал от Клинского уфо провести в тече­ние двух месяцев собрания во всех деревнях, познакомить на них население с постановлением, затем представить данные о доходности и сроках уплаты налога по волостям и проверить списки освобождаемых от уплаты. Все лето ушло на составле­ние перечней налогоплательщиков, рассмотрение различных спорных вопросов и подготовку нового отряда налоговых ра­ботников низшего звена для деятельности на местах.

В самый разгар этих мероприятий нас внезапно застигло непредвиденное событие. Бесконечные империалистические провокации против советских представителей за рубежом и массовые разговоры о возможной войне блока буржуазных стран против СССР вызвали среди части граждан панику. На­чалась повальная закупка муки и сахара. Кулаки и кое-кто из середняков стали придерживать у себя товарный хлеб и не пускать его в продажу. По указанию партийных органов при­шлось проводить специальную разъяснительную кампанию. Слухи улеглись только через несколько месяцев...

Шла вторая половина 1929 года. В то время был уже ре­шен вопрос о новом районировании СССР, о перестройке ад­министративно-территориальных образований и, соответст­венно, реорганизации местных партийных и советских ор­ганов. Новые области были больше прежних губерний. Так, Московская включила в себя бывшие Московскую, Рязан­скую, в значительной мере Тульскую и Тверскую, частично Ка­лужскую губернии. Не менее крупной оказалась и Централь­но-Черноземная область.

Уезд, в котором я работал, был расформирован. Я был вынужден задержаться в Клину на некоторое время как пред­седатель местной комиссии по реорганизации и передаче хо­зяйства в формируемые округа.

Побыл я на августовском областном съезде Советов в Москве, где подводились итоги реорганизации. По оконча­нии съезда я получил направление на учебу в Ленинград­скую финансовую академию. Однако в Москве мне сообщи­ли, что по партийной мобилизации, проведенной ЦК ВКП(б), я должен отправиться в Западную область. И вскоре поезд примчал меня к смоленским холмам.

 

БОРЬБА ЗА КОЛХОЗЫ

Успешное выполнение пятилетнего плана ставило пе­ред финансами все новые задачи. Росли гиганты социали­стической индустрии. В колхозы двинулись середняки, и в коллективизации произошел великий и желанный перелом. Следовало думать о перестройке кредитного дела в стране. Требовалось позаботиться о лучшей организации социали­стического накопления средств и более полной мобилиза­ции ресурсов, о дальнейшем укреплении советского рубля и повышении его покупательной способности. А это влек­ло за собой неизбежность перестройки звеньев финансово­го аппарата. Предстояло осуществить кредитную и налого­вую реформы, создать специализированную по различным отраслям систему финансирования, наладить контроль за ис­пользованием средств в капитальном строительстве, пере­смотреть статьи бюджетных доходов и расходов.

Объективными предпосылками возможности осуществ­ления этих задач явились вытеснение частного капитала со­циалистическим сектором, ликвидация кулачества как класса на базе сплошной коллективизации, внедрение хозяйствен­ного расчета, повышение общегосударственной роли плани­рования. Важное место в экономике занял кредитный план. Правда, в то время он еще не был развернутым, составлялся лишь на квартал.

Не только Госбанк, но и различные хозорганизации зани­мались краткосрочным кредитованием. А ведь от этого зави­сел характер эмиссии денег, то есть проблема общегосудар­ственного масштаба. С другой стороны, в хозяйственном обо­роте создавалась мнимая картина: бешено функционировали векселя, а за этим бумажным круговращением не прогляды­валось движение товаров. И постепенно Госбанк под напо­ром жизни все шире переходил к прямому целевому креди­тованию. Ссуды такого рода уже осенью 1929 года перевали­ли за 40 процентов общей суммы краткосрочных вложений. Интенсивнее стали применяться безналичные расчеты через банки, особенно в синдицированной союзной промышлен­ности. Оставалось лишь ликвидировать все промежуточные звенья между банком и заемщиком, полностью сосредото­чить в Госбанке краткосрочное кредитование, широко рас­пространить перевод средств путем безналичных расчетов и создать новый финансовый аппарат для обслуживания капи­тальных вложений.

Так по инициативе партии началось проведение кредит­ной реформы параллельно с осуществлением в те же 1929—1930 годы налоговой реформы, перестройкой системы това­рооборота, переводом предприятий на хозрасчет и реоргани­зацией управления промышленностью. Растянулась кредитная реформа на два с лишним года. Первыми ее шагами явились разнообразные практические меры в связи с решением ЦК ВКП(б) от 5 декабря 1929тода «О реорганизации управления промышленностью», постановлением ЦИК и СНК СССР от 30 ян­варя 1930 года «О кредитной реформе», унификацией в февра­ле 1930 года всех старых займов и обменом их облигаций на облигации нового займа «Пятилетка в четыре года» и, наконец, постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 мая 1930 года о перехо­де от долгосрочного кредитования большинства предприятий к безвозвратному финансированию капитальных вложений за счет ассигнований из бюджета.

Финансовый аппарат в центре и на местах энергично взялся за новую работу. Наладить ее сразу же, как нужно, полностью не удалось. Обнаружились недостатки, вина за которые лежала, как указал ЦК партии, преимущественно на Госбанке.

Избавиться от этих недостатков удалось в 1931 году, ко­гда партия и правительство, справедливо вмешавшись в дея­тельность банков, устранили помехи. А пока что перестройка финансовой системы со всеми ее гигантскими плюсами и по­путными минусами не оставляла нам ни одного дня для «рас­качки», требовала максимальной отдачи сил и времени.

Расскажу, в частности, как наше Смоленское налоговое управление стремилось помочь государству проведением четкой линии в налоговой политике. К 1930 году уровень об­ложения лиц, имевших нетрудовые доходы, был почти в 6 раз выше уровня обложения рабочих и служащих. Зарабатывав­ший ежемесячно до 200 рублей платил по налогу в среднем только 1,44 процента дохода, до 1000 рублей — 11,07, до 3000 рублей — 27,2 процента. Для владельцев торговых предпри­ятий и лиц с нетрудовыми доходами — резкий скачок: соот­ветственно 14,1, 61,2; и все 100 процентов!

Постановление ЦИК и СНК СССР от 23 февраля 1930 года «О введении в действие Положения о едином сельскохозяйст­венном налоге» предоставляло колхозам значительные льго­ты по обложению, устанавливало для них пропорциональные ставки, а облагаемый доход требовало определять не по нор­мам, а по годовому отчету. Колхозников облагали по доходам только от подсобного хозяйства, а не от обобществленного. С кулаков же налог взимался в индивидуальном порядке по особой шкале ставок (до 70 процентов). В 1930 году колхозник в среднем платил налоговых 3 рубля 10 копеек, трудящийся единоличник — 13 рублей 50 копеек, кулак — 361 рубль.

Колхозы крепли. Увеличивалось также кредитование сельхозартелей. До 1929 года в губерниях будущей Западной области лишь 5 процентов кредитных сумм ссужались кол­лективным хозяйствам, а 95 процентов — индивидуальным. Хлеба в этих районах своего не хватало, Его ввозили ежегод­но до 20 миллионов пудов. Урожайность была там очень низ­кой: 44 пуда (немногим более 7 центнеров) ржи с гектара. Многополье только еще внедрялось. Потребовались круп­ные денежные затраты. В деревню были посланы сотни спе­циалистов. В полный голос заявили о себе государственные машинно-тракторные станции, давшие сельским артелям не­обходимую технику.

Полностью реорганизовали дело в Ржевском округе, крупнейшем в СССР по льноводству. Затраты на льноводст­во увеличили в 4 раза. В 1928 году в районах будущей За­падной области имелось всего 500 кооперированных льно­водов, а к концу 1929 года — 19 тысяч. Начали выращивать сортовые льносемена («псковский долгунец»). Поскольку в области работали тогда 799 агрономов и 730 землеустрои­телей, а требовалось 972 и 1792, резко расширили фонд зар­платы. Решительно претворялось в жизнь постановление о темпе коллективизации и мерах помощи государства кол­хозному строительству. И не случайно в результате всех осу­ществленных мер к весне 1930 года число кооперирован­ных крестьян выросло в Западной области по сравнению с осенью 1929 года в 4 раза. Важную роль сыграла организа­ция Смоленской машинно-тракторной станции. Вскоре здесь появились и другие МТС.

Как и всюду, при проведении коллективизации не обош­лось без трудностей. Для проверки ее хода обком и окружкомы ВКП(б) выделили уполномоченных. Я и еще один комму­нист были направлены в марте 1930 года в Сафоновский рай­он. Прибыли в райком партии, знакомимся с его секретарем, потом — с председателем райисполкома. Интересуемся, как идут дела. Пожилой председатель исполкома, улыбаясь, по­малкивает. Молодой секретарь райкома, с медью в голосе и уверенно жестикулируя, бодро сообщает:

— Уже заканчиваем!

— Что заканчиваете?

— Сплошную коллективизацию. В колхозы вступило 98,5 процента трудовых крестьян.

— Почему столь высокие темпы? Хотите закончить дос­рочно? А у вас не дутые проценты?

— Какие же дутые? Вот сводки из сельсоветов. Мы бы еще вчера закончили, если бы не статья.

— Какая статья?

— Статья товарища Сталина «Головокружение от успе­хов». Крестьяне читают ее и кричат, что коллективизации да­ется отбой. Ну ничего, дошибем!

— Что дошибете?

— Стопроцентную коллективизацию.

— А вы побывали где-нибудь в деревнях или на хуторах, где проводится коллективизация?

— Кое-где были, да не всюду, не успеваем руководить, не то что регулярно выезжать на места.

Мы смотрим на председателя. Тот слегка пожимает пле­чами и отворачивается. По-видимому, далеко не все так бла­гополучно, как выглядит по сводке. А секретарь райкома тут же сообщает, что через час состоится торжественный митинг по случаю окончания сплошной коллективизации. Не высту­пят ли товарищи из области? Нет, отвечаем, пока мы в ваши дела еще не вникли, выступать не можем, но охотно погля­дим и послушаем, что скажут другие. Начинается митинг.

Площадь забита людьми. Откуда столько набралось? Председатель объясняет: одних только уполномоченных из области и своих, районных, свыше 400 человек. Кроме того, временно прервали занятия в Щемилинском сельскохозяйст­венном техникуме, а учащихся привезли на митинг.

— Позвольте, а где же они тут живут?

— А мы, — отвечает, — тоже временно, прервали занятия в общеобразовательной школе и поселили там приезжих.

— Здорово, — говорю, — вышли из положения! Действи­тельно, хозяева района, да и только!

Председатель исполкома покрылся румянцем. А секре­тарь райкома уже держит речь. Покровительственно улыба­ясь, на все лады хвалит тех уполномоченных по проведению коллективизации, кто дал наивысшие проценты, и именует их «героями нашей эпохи» и «большевистскими двигателями внутреннего сгорания». Толпа всякий раз разражается гро­мом аплодисментов. После митинга мы решили отправиться на хутор (Сафоновский район почти сплошь был хуторным).

Недалеко от первого хутора показалась группа людей. Казалось, что все остальные бежали за кем-то одним. Так оно и было на самом деле. Убегавший от толпы человек, без паль­то и без шапки, с папкою в руках, с разбегу прыгнул в наши сани, а остальные люди остановились, выжидательно глядя на нас. Выяснилось, что это председатель местного колхоза, а в папке у него заявления крестьян о приеме в колхоз. Те­перь они требуют их назад. Все это было бы очень смешно, если бы не было грустно. Услышав, что мы из области, кресть­яне успокоились и просили нас выяснить, могут ли они вый­ти из колхоза.

Рассказ председателя был короток. Оказалось, что в ме­стном колхозе довольно давно уже работали 25 семейств. Настроены они были твердо, сроднились с артелью и остав­лять ее не хотели. А за последние два месяца, в ходе кампа­нии, в колхоз были вовлечены остальные 90 крестьянских се­мейств, проживавших на территории этого сельсовета. Когда крестьяне узнали о статье Сталина, вновь вступившие в кол­хоз заколебались, потянули за собой остальных. Не обошлось и без подстрекательства со стороны кулаков. Дело дошло до прямого конфликта.

Обсудив втроем создавшееся положение, мы договори­лись, что соберем общее собрание членов колхоза и начнем с разъяснения статьи и постановления ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». Сельсо­вет находился в другом селении, и мы попросили одного из хуторян предоставить под собрание свой дом. Пришли все 115 колхозников и члены их семейств. Большая изба была битком набита людьми, но все равно всем места не хватило. Несмотря на мартовский холод, раскрыли окна, чтобы остав­шиеся во дворе могли слышать, о чем пойдет речь. Вслед за разъяснением последних решений партии о ходе коллекти­визации слушателям объявили, что желающие могут взять свои заявления обратно и покинуть собрание, так как в ре­шении остальных колхозных вопросов они участвовать не могут. К столу потянулась вереница. Но, забрав заявление, никто не уходил.

Собрание растянулось на целые сутки. Дважды расходи­лись на полуторачасовые перерывы, а потом собирались сно­ва. Любопытно, что все время присутствовали и те, кто вышел из колхоза. Видимо, всем было очень интересно выяснить, как же разрешатся злободневные вопросы пахоты и сева. Мы не торопились. Общими усилиями подсчитали, сколько ос­талось в колхозе лошадей и плугов, сколько имеется семян. Создали семенной фонд, распределили обязанности между колхозниками, избрали бригадиров, наметили, когда присту­пать к пахоте. После собрания к председателю подошли че­ловек двадцать и попросили снова принять их в колхоз. Это была уже победа. Как мы узнали, позднее к ним присоедини­лись и другие.

Перегибы не в меру торопливых местных властей дава­ли себя знать и на других хуторах. Однако постановление ЦК ВКП(б) помогло исправить положение.

Хочется попутно заметить, что не могу спокойно отно­ситься к тому, как иногда, ссылаясь на подобные рассказан­ным мною факты, кое-кто, кивая на местные просчеты, пыта­ется охаять идею коллективизации сельского хозяйства и ее значение для нашей страны. Глубоко убежден, в частности, что, не проведи партия коллективизацию, Советский Союз не смог бы своевременно построить социалистическое общест­во. Наличие в СССР колхозного строя — несомненно, один из самых важных факторов нашей победы в Великой Отечест­венной войне. Были, конечно, как и во всяком большом деле, ошибки. Но нам не с кого было брать пример и не у кого учиться, ибо мы в этом деле, как и во многих иных, были пер­выми и прокладывали дорогу другим.

ПАРТЧИСТКА

Одно из крупных общепартийных мероприятий, в кото­ром мне пришлось участвовать тогда несколько раз, хотя и с перерывами — с осени 1929 года по весну 1930 года, — пар­тийная чистка. Во время ее проведения обнаружилось нема­ло огрехов в нашей работе. Классовая борьба была не пус­тым звуком, а повседневным явлением. Она наполняла всю жизнь людей в то время, и о ней невозможно было забыть ни на минуту. Перед началом чистки состоялись кустовые пар­тийные собрания, а затем в агитационно-пропагандистских целях в Смоленске созвали несколько общегородских и ок­ружных митингов партийных и общественных активистов. В помещении Зимнего театра, в залах кинотеатров «Палас» и «Пролеткино» выступили с речами руководящие партработ­ники области и города. Были опубликованы статьи секрета­рей окружкомов ВКП(б). Затем представители обкома и окружкомов разъехались по местам.

Как всякая крупная кампания (а в парторганизации За­падной области было тогда 32 тысячи членов партии и 11 ты­сяч кандидатов в члены партии), партчистка всколыхнула лю­дей. Попутно проявилось многое другое. Чистку попытались использовать в своих целях кулаки. Из селения Детово по­ступило заявление, что такие-то три человека связаны с лес­ными бандитами. Проверка показала, что речь идет о чест­ных членах партии, оклеветанных врагами. То же произош­ло в селе Уручье. Кулаки деревни Борисово, выдавая себя за бедняков, жаловались, что партийцы не пускают их в колхоз. В ряде мест было обнаружено много враждебных элемен­тов, занимавшихся антисоветской агитацией. В одном из рай­исполкомов Великолукского округа ее систематически вели два бывших царских чиновника, полицейский, две купчихи, две помещицы и белый офицер. В Ржевском округе среди работников советского аппарата оказались в прошлом офи­церы, купцы, служители церкви. Ряд комсомольских ячеек в Смоленском округе пришлось распустить как кулацкие по со­ставу. Антисоветские гнезда были разворошены в учрежде­ниях Сухигичского округа, какого-то исключительного в этом отношении; по нему числилось 14 тысяч лишенцев (лиц, ли­шенных избирательных прав), в том числе 300 бывших поме­щиков. При обкоме ВКП(б) была создана даже специальная комиссия по выселению бывших помещиков из пределов За­падной области.

Параллельно осуществлялась массовая проверка дея­тельности бывших нэпманов, не рассчитавшихся с государ­ством по налогам и другим материально-финансовым обяза­тельствам. Должен заметить, что советский финансовый ап­парат показал себя в тот период с наилучшей стороны.

Мне запомнился особенно ярко один эпизод моей ра­боты в проверочной комиссии. Заведующий окружным фин­отделом из Рославля жаловался, что никак не может совла­дать с одним помещичьим хозяйством. Что за ерунда? Откуда вдруг в 1930 году помещик? Еду в Рославль. Из документа­ции следует, что в Починковском районе, в центре колхоза, находится крупное владение некоего Барсукова. Колхозники высмеивают финансистов и называют Барсукова «наш поме­щик». Творится явное безобразие. Даю рекомендацию немед­ленно обложить это хозяйство по существующим налоговым ставкам и обещаю проследить за ходом дела.

Недели две спустя в Смоленск поступает жалоба уже от Барсукова. Еще через несколько дней он сам прибывает в областной центр, ведет со мной разговор в повышенном тоне, требует снятия налогов и показывает какие-то бума­ги от «Главнауки». Я оставил обложение в силе, а сам послал докладную записку в наркомат. Прошло полторы недели, и я получил оттуда распоряжение лично осмотреть хозяйство сего деятеля. И вот я на месте, в 25 километрах от районного центра. Чтобы не вызывать подозрений, один. Гляжу и удив­ляюсь. Вокруг стоят огромные скотные дворы, далее лежит большая усадьба с великолепным доходным садом. Интере­суюсь у возницы из района, что это такое? Слышу от лукаво посматривающего бородача квалифицированный ответ: барсуковское заведение, как исторический памятник, подлежит государственной охране. Вот, оказывается, в чем дело. Лов­кий владелец оформил постройки как произведение архи­тектурного искусства.

Хозяйство было предусмотрительно разделено на четы­ре части между самим Барсуковым и тремя его зятьями. Один из них заведовал в Ленинграде складом. Другой работал сель­ским учителем. Третий, сын кулака, «заправлял» всем хозяйст­вом и являлся фактически главным владельцем. Тут же жила первая жена Барсукова, официальная хозяйка поместья. Вто­рая жена, молодая, находилась вместе с ним в Москве. Заво­жу беседу с обитателями поместья. Осторожно задаю вопро­сы. У собеседников явно складывается мнение, что я прибыл из НК РКИ для защиты их от «произвола финансистов». Они охотно отвечают на вопросы и ничего не скрывают. Пригла­шают пить чай. На стол накрывает старая женщина Евдокия, хозяйка зовет её Авдошкой. Пожилой садовник Иван Василь­евич приносит на веранду скамейку, молодой владелец зовет его Ванькой. Я просто не верю своим ушам! Интересуюсь, со­хранилась ли купчая на поместье? Мне приносят дореволю­ционный документ: куплено через Земельный банк у поме­щика такого-то. С тех пор принадлежит данной семье. Прошу показать договор о разделе хозяйства на части. Этот текст, написанный от руки, нигде не был зарегистрирован и юриди­ческой силы не имел.

На этом мое терпение истощилось, и я напрямик спросил у хозяйки, почему ее не выселили как типичную помещицу? Только тут владельцы усадьбы сообразили, кто перед ними, подняли шум. Говорить больше было не о чем, и я уехал.

Через день мой отчет об «экспедиции» был отослан в НК РКИ. Никакие жалобы Барсукова больше не помогли. Ему во всех ходатайствах отказали, поместье передали в колхоз, а часть ненужных хозяйственных построек разобрали. Из их кирпича в районном центре построили баню. Пытаясь что-то предпринять, Барсуков не поленился еще раз прибыть в Смо­ленск и встретиться со мной.

— Послушайте, — говорю, — зачем вам все это нужно? Вы в деревне никогда не бываете, живете в столице, у вас там новая семья, хороший оклад, вы ни в чем не нуждаетесь. У ва­шей первой супруги — купеческие повадки, такая же ухватка у зятя, кулацкого сынка. Вы же лишь дискредитируете себя.

— Верно, глупость я делаю, — отвечает. — Не решился отказать первой жене и дочери, чтобы не обижать их, и ввя­зался в эту историю...

Но довольно вспоминать малоприятные страницы про­шлого. Не только тем была заполнена жизнь заведующего на­логовым управлением. Куда приятнее было вести дела, свя­занные с ростом нашей экономики, с победной поступью со­циализма. В 1929 году в Западной области функционировало уже свыше 400 цензовых предприятий. Всю промышленность, работавшую на местном сырье (60 процентов), администра­тивно слили в рамках областных трестов; на привозном сы­рье (все остальные предприятия) — в рамках центральных объединений. 120 тысяч рабочих и железнодорожников вели за собой остальные четыре миллиона взрослого населения. Росли новостройки. Была заложена железная дорога Волоко­ламск—Витебск, построена железная дорога из Брянска в Вязьму, расширена прочая дорожная сеть.

Резко увеличили финансовые вложения в городскую про­мышленность Смоленска. Областной центр стал постепенно превращаться в индустриальный город. В Вяземском округе приступили к строительству льночесальной фабрики. Вслед за ней начали возводить и другие предприятия. Успешно прошла подписка на «Третий заем индустриализации». Поч­ти все коммунисты, показывая пример, подписались на полу­торамесячный оклад. Трудовые рубли шли на общенародное дело, преобразуясь в тракторы, фабричные трубы и школы.

Весной 1930 года в моей судьбе наметились перемены. Заведующего облфо направили учиться. Его первого замести­теля, который, на мой взгляд, нес главную вину за различные упущения в нашем ведомстве, перевели на менее ответствен­ную работу по другой линии. Новым заведующим стал быв­ший начальник планового управления НКФ СССР т. Федяев. Мне же предложили пост председателя Ржевского окружно­го исполкома. Я не хотел расставаться со сферой финансов, навсегда прикипев сердцем к своей профессии. Мне помог секретарь обкома партии И. П. Румянцев, которому я вообще многим обязан как старшему товарищу по партии, превос­ходному работнику и отличному коммунисту. Меня назначи­ли заведующим Брянским окружным финансовым отделом.

Итак, я оказался на Брянщине. Новые люди, новые про­блемы. Работа была интересной. Но пробыл я здесь недолго. После территориально-административной реформы гигант­ские области, возникшие в 1929 году, разукрупнились. Окру­га в своем большинстве ликвидировались, и моя новая долж­ность исчезла сама по себе. Появилась долгожданная воз­можность продолжить образование. В это время из Москвы попросили прислать в счет «партийной тысячи» выдвижен­цев на учебу в вузы. Сдав дела, я добился в обкоме ВКП(б) благоприятного для себя решения и поехал по партийной пу­тевке в столичный финансово-экономический институт. Наконец-то осуществилась моя давняя мечта!

 

«КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЁ»

Шла середина 1930 года. Первый пятилетний план разви­тия народного хозяйства успешно выполнялся.

Преодолевая невиданные преграды, решая пробле­мы, которые еще нигде, никогда и ни перед кем не встава­ли, СССР уверенной поступью двигался по пути к социализ­му. Вступали в строй заводы — первенцы пятилетки и но­вые железные дороги. В мае открылось сквозное движение по Турксибу. В июне Ростовский завод сельскохозяйственных машин выдал первую партию многорядных дисковых сеялок. Сталинградский тракторный завод обрадовал страну первым трактором. Эта поистине историческая машина проработала затем четверть века на Нижней Волге, а ныне украшает со­бой один из выставочных залов Музея революции в Москве. В июле 1930 года запорожский завод «Коммунар» рапортовал о выпуске первого комбайна.

Миллионы рабочих участвовали в социалистическом соревновании и создавали ударные бригады. Впервые за все годы Советской власти колхозы и совхозы произвели ос­новную часть товарной зерновой продукции. И открывшийся 26 июня XVI съезд ВКП(б) закономерно был охарактеризован как съезд развернутого наступления социализма по всему фронту. Советская держава находилась накануне превраще­ния из аграрной страны в индустриальную.

Еще более грандиозные задачи вставали в следующем, 1931 году. В строй должны были вступить 518 предприятий, в том числе Харьковский тракторный и Нижегородский авто­мобильный заводы. Расширялся Урало-Кузнецкий комбинат, и создавалась вторая угольно-металлургическая база. Возво­дились дополнительно 1040 машинно-тракторных станций. Цифры «518» и «1040» в дни государственных праздников сияли лампочками иллюминированных зданий, бросались в глаза с плакатных лозунгов. Нужно ли объяснять, почему при решении этих крупномасштабных задач мы испытывали раз­личные трудности? То были трудности роста уже побеждав­шего социализма, И чем больше их встречалось, тем упор­нее работали коммунисты над их преодолением. Напомню хотя бы о случае на Сталинградском заводе, о котором позд­нее столь красочно рассказал Серго Орджоникидзе: «Мы взя­ли лучшие станки и машины для тракторостроения; но как же теперь получить трактор? Мы долгое время ходили во­круг этих станков, вероятно, многие из вас читали в газетах и помнят, сколько мы мучились, чтобы освоить эту новую тех­нику. Помню, когда открыли этот завод, — летом выпустили трактор, затем прошло 4—5 месяцев — ни одного трактора никак не могли выдать... Весь следующий год мы также вози­лись, кое-как довели количество тракторов в день до 10, за­тем до 25 и очень обрадовались...»

Наша высшая школа тоже переживала в то время трудно­сти, Если, как говорили тогда, «техника в период реконструк­ции решает всё», то постепенно на повестку дня вставал но­вый лозунг: «кадры решают всё». Откуда же взять эти кадры? Люди учились. Учились все, начиная с руководящих деяте­лей страны и кончая рабочими. Что касается высшей школы, то она должна была дать стране тысячи теоретически подго­товленных высокообразованных специалистов, знатоков сво­его дела. Интеллигенции в Советском Союзе пока не хватало. Возникло ощутимое противоречие между большим разма­хом строительства и нехваткой знающих специалистов. К то­му же значительная их часть являлась специалистами старо­го, буржуазного типа.

Многие из них честно работали и вносили важную леп­ту в общее дело борьбы за социализм. Другие же не рвали со стариной и действовали, как в дореволюционные време­на, не поспевая в ногу с эпохой. А некоторые даже станови­лись на путь вредительства, саботажа и антисоветской дея­тельности. В 1928—1930 годах были раскрыты контрреволю­ционные, состоявшие преимущественно из представителей прежней интеллигенции, организации в Донбассе («шахтинское дело»), золото-платиновой промышленности, на транс­порте, в сфере снабжения, петлюровская организация. За­тем состоялись судебные процессы над членами антисовет­ских «промышленной партии» (инженеры, хозяйственники, профессора), «трудовой крестьянской партии» (эсеровское подполье, кулацкие выходцы, агрономы, сельские учителя), меньшевистского «союзного бюро». Ряд «спецов», как их то­гда называли, держась в стороне от активного противоборст­ва с Советской властью, занимали выжидательную позицию или проповедовали буржуазные взгляды.

Не составляла исключения и финансово-экономическая наука. Некоторые ученые-экономисты являлись в прошлом акционерами или прямыми совладельцами различных фирм и предприятий. Им была поэтому присуща своя система взглядов на народное хозяйство. Например, вопросы капи­таловложений они решали с типично капиталистической по­зиции максимальной прибыли, даже путем хищнического ис­пользования природных богатств и рабочей силы. Социали­стическая же экономика требует расширения общественного производства и повышения его эффективности на плановой основе, с учетом целесообразного и разумного использова­ния всех трудовых, материальных и финансовых ресурсов.

Это столкновение разных точек зрения приводило к рез­кой критике сохранявшихся еще в нашей экономической нау­ке пережитков прежних взглядов. В дискуссионной литерату­ре бытовали особые термины: юровщина, соколовщина, озеровщина. Эндрю Юр, британский экономист начала XIX века, впервые сумел показать, что при создании крупной капи­талистической промышленности продолжается массовое разделение труда. Он учил предпринимателей, как луч­ше использовать этот фактор, и в своей книге «Философия фабрики» выступил апологетом буржуазного предпринима­тельства. Л. Н. Юровский был автором многочисленных со­чинений о денежном обращении и советской денежной по­литике в 20-е годы. Странная комбинация фамилий Юра и Юровского как раз и именовалась юровщиной. П. А. Соко­ловский, русский экономист народнического толка, написал в конце XIX века ряд работ, посвященных сельскому креди­ту, в котором автор видел панацею от всех бед в деревне. И. X. Озеров, известный профессор финансов начала XX столе­тия, в своих книгах «Русский бюджет» и «Основы финансовой науки» декларировал капиталистический взгляд на пробле­мы товарно-денежного обращения.

Взгляды сторонников этих теоретиков в конце 20-х годов проникали в вузовские учебники, пособия и лекции. Стояла, однако, задача не только всесторонне разработать в противо­вес им теорию социалистических финансов, но и правильно обучить практиков финансового дела, тех, кому предстояло регулировать плановое хозяйство и заботиться об укреплении советского рубля. С этой целью была организована сеть фи­нансово-экономических институтов и курсов. 1930 год явил­ся в данном отношении годом коренной перестройки сис­темы высшего образования как в целом, так и в финансовой сфере. Вводились новые программы и учебные планы, обога­щенные марксистско-ленинскими теоретическими дисципли­нами. При институтах шире и чаще, нежели раньше, образо­вывались рабочие факультеты. Имелся такой рабфак и при на­шем Московском финансово-экономическом институте.

Партия направила на обучение в вузы многих коммуни­стов и комсомольцев. «Партийная тысяча» фактически раз­рослась до десятков тысяч коммунистов, ставших студента­ми по большевистским путевкам. В результате вузовской ре­формы из институтов стало выходить все больше отличных работников — кредитников и финансистов, далеких от узкой специализации и вооруженных марксистско-ленинской ме­тодологией. Они обладали познаниями и в бюджетном деле, и в кредитном, и в сберегательном, и в налоговом. Я не раз встречал в последующие годы выпускников МФЭИ и дру­гих таких же вузов на разных участках народного хозяйства. Многие из них занимали высокие посты в министерствах, ву­зах, на предприятиях.

Когда я учился в МФЭИ, в СССР существовала шестиднев­ная рабочая неделя (пять дней трудились, шестой отдыхали).

Никто не вел счет от воскресенья к воскресенью. Пять учеб­ных дней удваивались. Получалась декада. Она лежала в осно­ве вузовского учебного плана, охватывавшего в МФЭИ 104 де­кады. 56 из них отводилось на институтские занятия, 37 — на производственные. Общий срок обучения равнялся трем с по­ловиной годам. Однако не у всех. Дело в том, что МФЭИ при­надлежал к так называемым военизированным институтам. Его выпускники получали начальное воинское звание в груп­пе среднего командного состава Красной Армии. Поэтому 11 декад отводилось под военное обучение. Но я, как командир РККА, от полного прохождения курса воинских дисциплин был освобожден и в результате закончил вуз за три года.

Производственные занятия шли легко. Немало помог­ла мне практика почти восьмилетней работы в финансовых органах. Со многими вопросами я уже сталкивался ранее в рамках уездных, районных, окружных и областных финансо­вых учреждений, в которых работал, и мог поэтому помогать менее опытным товарищам. Такие учебные дисциплины, как счетоведение, планово-балансовый анализ, государственный бюджет, кредит, финансовое планирование, государственные доходы, местные финансы, отняли у меня в процессе подго­товки сравнительно немного времени. Наибольшие трудно­сти я испытал при изучении иностранных языков.

С интересом занимался математикой, статистикой — об­щей и частной, капиталистическими финансами, денежным обращением. Эти науки принесли мне большую пользу впо­следствии, когда пришлось иметь дело с проблемами в мас­штабе всего СССР, а еще позднее — в рамках всей социали­стической системы и по линии межгосударственных валют­ных контактов. Однако главную ценность представляли для меня диалектический и исторический материализм, полит­экономия, теория социалистического хозяйства, а также ис­тория типов хозяйства и экономических учений, хозяйствен­ное право, экономическая география. Вот когда я стал по­нимать то, до чего раньше доходил на практике. Вот когда я заглянул в корень вещей и нашел ответы на вопросы, кото­рые мучили меня годами, с того самого времени, как я впер­вые начал постигать на практике премудрости финансового дела, А чтобы не отрываться от задач дня, я поставил себе за правило изучать всю основную выходившую в свет специаль­ную литературу и регулярно следить за периодикой — жур­налами «Вопросы страхования», «Финансы и народное хозяй­ство» и газетой «Экономическая жизнь».

Первые полгода я занимался только учебой и не нес по­стоянной общественной нагрузки. Но зимой 1931 года меня избрали секретарем институтской партийной организации, а затем членом бюро Бауманского райкома ВКП(б). Положение резко изменилось. Пора сказать читателю, что к тому време­ни я был главой семьи, отцом троих ребятишек. Хотя мне, как парттысячнику, платили повышенную стипендию, денег не хватало. Да и жить в Москве было негде. Мне отвели место в общежитии, а жена с детьми находилась в Клину. По выход­ным дням, когда мог, я ездил к ним. И ни одна минута, прове­денная мною в поезде, не пропала даром: заняв место у окна, я читал. Помимо напряженной учебы, дел в институтском парткоме и Бауманском райкоме оставалась еще и агитационно-пропагандистская работа на заводах и фабриках, кото­рую вели все студенты. Если удавалось поспать 6 часов, то та­кие сутки считались хорошими и легкими. Нередко в течение многих недель мы спали по 5 и по 4 часа. Даже порой не ве­рится, что в этих условиях мы шли почти не спотыкаясь. Тем не менее это факт! Наши дети и внуки иногда жалуются на за­груженность. Честное слово, если бы кто-нибудь из нас рас­полагал тогда возможностями нынешнего поколения, мы со­чли бы себя счастливцами!

Итак, с 1931 года учение и партийная работа, то сочета­ясь, то перемежаясь, были главным в моей жизни. В МФЭИ обучалось в то время 860 студентов, включая рабфаковцев. Из них более 700 являлись членами ВКП(б), в том числе 500 — парттысячниками. Среди профессорско-преподавательско­го состава коммунистов было свыше половины. В институт­скую парторганизацию входило 16 первичных организаций, состоявших из 60 партгрупп. И одна из основных задач, ко­торую все они ставили перед собой, заключалась в том, что­бы на третьем, решающем году пятилетки дать последний бой вылазкам внутрипартийной оппозиции. Разгромленная, она еще шевелилась и порою пыталась то там, то тут взять реванш. Особую ставку «левые» и «правые» делали на вузов­скую молодежь. Как раз в МФЭИ уклонисты собирались орга­низовать одно из своих выступлений: к нам явились с докла­дами К. Б. Радек и Е. А. Преображенский. Однако институтская парторганизация дала им отпор и не пожелала их слушать. Преображенский, до 1922 года являвшийся заместителем наркома финансов, надеялся, вероятно, опереться на под­держку со стороны некоторых своих прежних сотрудников, но его постигла неудача.

«Левые», несколько оживившись в связи с борьбой про­тив кулачества и болтая, что это «их лозунг», собирались сде­лать ставку не только на студентов-горожан, но и на какую-то часть старых членов партии среди институтских преподава­телей. А «правые» ориентировались в вузах на студентов из крестьян. Среди студентов МФЭИ тоже имелись выходцы из зажиточного и даже богатого крестьянства. Это обстоятель­ство предъявляло к нашей партийно-массовой и идеологиче­ской работе повышенные требования. Немало времени уде­ляли мы в связи с этим заслушиванию на партийных засе­даниях докладов руководителей кафедр. Обычно докладам предшествовала тщательная проверка. Мы слушали лекции, внимательно читали учебные пособия, стараясь дать поли­тическую оценку их содержанию. Случалось, партком пред­лагал освободить заведующих кафедрами. А однажды мы до­пустили явный перегиб, приняв сгоряча постановление о роспуске целой кафедры, которую возглавлял беспартийный ученый. К счастью, на дальнейшей его работе это не отрази­лось, и он впоследствии обогатил советскую экономическую науку многими полезными трудами.

В подобном отношении к профессуре проявлялись от­части пережитки махаевщины. В. К. Махайский, польский анархо-синдикалист, «прославился» своими нападками на ин­теллигенцию. Он выдвинул теорию о том, что интеллигенция наряду с капиталистами и помещиками — это особый класс, который паразитирует на теле трудящихся. Капиталисты и помещики эксплуатируют рабочих и крестьян, опираясь на свою частную собственность, а интеллигенты — опираясь на свои знания. Социализм, дескать, типичная интеллигентская выдумка, одна из форм обмана трудящихся: «интеллектуалы» хотят построить такое общество, где они будут обладать мо­нополией на науку, а трудящиеся — работать на них.

Партия резко критиковала «махаевщину» и боролась с ней. Постепенно неверные взгляды изживались, тем более что после разгрома внутрипартийной оппозиции, перестрой­ки на новый лад старых специалистов и появления новой ин­теллигенции исчезла необходимость осуществлять прежний контроль над кафедрами...

В то время еще существовали продовольственные кар­точки, свободной продажи основных продуктов в государст­венных магазинах не было. Одной из забот партийной орга­низации было организовать питание студентов. Своей столо­вой мы не располагали. Заместитель директора по хозчасти рассыпал тысячи обещаний, но и не думал предпринять что- либо реальное. Партийная организация поставила этот во­прос на одном из своих собраний и заявила, что привлечет нерадивого администратора к ответственности. Только по­сле этого он зашевелился, и вскоре столовая заработала. При институте организовали подсобное хозяйство. Учащиеся ста­ли регулярно получать дешевые и притом сравнительно сыт­ные обеды. В шутку студенты вели «летосчисление» институт­ских событий от основания столовой. Можно было услышать в разговоре: «Это случилось за три месяца до основания сто­ловой...» Припоминается такой забавный эпизод. Именно в «достоловское» время мы слушали лекции И. В. Ребельского, автора популярной брошюры «Азбука умственного труда», о системе организации повседневной работы. В одной из лек­ций он уделил много внимания тому, чем питается человече­ский мозг, а затем рекомендовал слушателям есть... черную икру, сметану, сливочное масло и белорыбицу. Конечно, мы относились к подобной рекомендации с юмором. В связи с этим вспоминается такой эпизод.

Наша студенческая бригада в составе четырех человек (тогда существовал так называемый бригадный метод обу­чения и в школах, и в институтах) готовилась к сдаче теоре­тического задания по методологии политической экономии, в которое входил разбор философских предпосылок полит- экономических учений. Мы еще не изучали диалектического материализма и не владели марксистско-ленинской методо­логией. Конечно, такое построение учебного плана было не­правильным. Но что поделаешь? И вот сидим мы и ломаем го­ловы над начальными главами «Капитала», где, как известно, Маркс широко пользуется, при описании менового процесса, диалектическими метаморфозами. Читаем о соответствую­щих «превращениях» пшеницы в сапожную ваксу, сюртуков в железо и о тайнах товарного фетишизма. Предварительно заглядываем в учебное пособие, составленное одним из эко­номистов. Но оно еще больше запутывает вопрос и лишь ме­шает усваивать железную логику марксовых рассуждений. Особенно мучается член нашей бригады Буряк. Мы по оче­реди объясняем ему суть задания. Вроде бы товарищ все по­нимает. Однако, как только возьмется он после этого за посо­бие, нить последовательно излагаемых тезисов рвется, Буряк опять становится в тупик. Наконец он махнул рукой, швыр­нул учебное пособие, свалился в отчаянии на кровать и про­басил: «Наверное, все теоретики ели одну икру!»

Наличие столовой значительно улучшило студенческий быт. Но с ней были связаны и некоторые неприятности. При­ходит однажды в партком инспектор по хозяйственной части и сообщает, что нашу столовую, находившуюся на Басманной улице, неподалеку от МФЭИ (институт располагался в Бабуш­кином переулке), опечатала милиция Бауманского района. Я и председатель месткома тотчас отправились к начальни­ку районного отделения милиции. Тот беседует с нами очень вежливо, сочувствует студентам, однако говорит, что в этом помещении будет открыта столовая другого учреждения, и показывает нам официальное распоряжение. Понятно, что распоряжение должно выполняться. Значит, милиция ничем помочь нам не сумеет. Мы направляемся к Д. С. Коротченко, работавшему тогда председателем исполкома Бауманского райсовета, впоследствии видному партийному и государст­венному деятелю.

Двумя годами позже, когда он являлся секретарем Бау­манского, а затем Первомайского РК ВКП(б) в Москве, мы крепко подружились, тем более что работали по соседст­ву (я был секретарем Молотовского райкома партии). Коротченко сразу нас принял, сочувственно отнесся к жалобе и сказал, что мы можем не беспокоиться, распоряжение бу­дет отменено. (Позднее он признался, что опечатали столо­вую по его инициативе. У районных Советов — всегда масса нужд. Помещений в столице не хватало. Понадобилось сроч­но предоставить несколько комнат какому-то важному учре­ждению. Исполкому дали указание выйти из затруднитель­ного положения силами самого района. Под руку попались студенты...) Демьян Сергеевич попрощался с председателем месткома института, а мне предложил пойти вместе с ним в РК ВКП(б). Я удивился — что за срочность? Оказывается, Коротченко знал о намерении райкома предложить мне долж­ность заведующего Бауманским райфинотделом. В райкоме это подтвердилось. На мой довод, что я еще учусь, собира­юсь в аспирантуру, секретарь райкома Н. В. Марголин отве­тил, что советует мне еще раз все продумать. Договорились, что ответ дам через неделю.

Подумать мне было о чем. Если я не приму предложения, это значило снова жить в общежитии, вдали от семьи. Райком же обещал мне предоставить квартиру и помочь решить во­прос с учебой. Я принял предложение.

До окончания института оставалось полгода. И все это время я уже работал в райфинотделе. И без того «укорочен­ные» сутки стали еще короче. Но вот наступает и момент вы­пуска. В торжественной обстановке нам вручают дипломы. Итак, за плечами 33 года жизни, прежде чем я стал «финан­систом-экономистом по бюджету и финансовому плану», как было записано в моем дипломе.

Теперь наконец и семья была со мной. Все мы очень ра­довались этому. Годы летели так быстро, будто прошло не де­сять лет, а месяцы с того дня, как мы познакомились с моей Екатериной Васильевной на комсомольско-молодежной ве­черинке. Задорной, веселой Катюше было тогда пятнадцать лет. Она отплясывала и подшучивала над некоторыми неук­люжими парнями. Но жизнь у нее, как оказалось, была не та­кая уж безоблачная. Отец Кати, коренной москвички, умер рано, оставив на руках матери шестерых детей. Спасаясь от голода, семья уехала к родственникам в нашу деревню. По­том Катя жила у старшей сестры в Клину. Там-то мы и позна­комились. С 1925 года Катя работала ученицей в ватерном цехе Трехгорной мануфактуры, а еще через год мы пожени­лись. Нашего первенца мы назвали в память о В. И. Ленине Владимиром. Потом у нас родились Олег и Раечка. И вот те­перь мы все вместе. Квартиру мне дали в Леонтьевском пе­реулке. К моему ужасу, Екатерина, перебираясь в Москву, за­хватила с собой и кур, которых ей было жалко бросать, да и ребятишки не хотели с ними расставаться. Куры были совсем тихие. Днем их дергали за хвосты все дворовые мальчишки, а вечером их загоняли в переднюю. Долго мы потом в семье вспоминали это.

 

ФИНАНСОВАЯ ДИСЦИПЛИНА

До меня финансовым отделом Бауманского района за­ведовал т. Баух, бывший работник сберегательной кассы. Это был культурный и образованный человек, но с чересчур мягким и нерешительным характером. Не умея противосто­ять нажиму со стороны и легко поддаваясь чужому влиянию, Баух часто плыл по течению, влекомый административными бурями и финансовым ветром и положившись при этом лишь «на бога». Его слабостями пользовались. Одни — в корыст­ных целях, другие — чтобы выгоднее показать себя на фоне безвольного начальства.

В результате финансами района занимались все кому не лень, причем каждый по-своему.

Почти любой начальник не стеснялся посылать в райфо записочки с распоряжениями отпустить такой-то шко­ле, больнице, домоуправлению, дорожной конторе и т. д. та­кую-то сумму сверх бюджетной. Вместо того чтобы пресечь это безобразие, райфо и банк покорно выполняли распоря­жения, приводя финансовое хозяйство в беспорядок. Неко­торые работники, минуя своего начальника, выступали «по поручению» райфо и от его имени на различных ответствен­ных совещаниях. Там принимались соответствующие реше­ния. Потом последние попадали в руки Бауха, а он удивлялся, не понимая, откуда что взялось.

Финансист обязан быть непреклонным, когда речь идет об общественных средствах. Партийная линия и государст­венные законы не должны нарушаться, хоть гром греми! Фи­нансовая дисциплина — святое дело. Уступчивость в данном вопросе граничит с преступлением.

Это не значит, что следует «придерживать» деньги там, где их по закону положено израсходовать. Так тоже можно на­нести ущерб, да еще отбить у людей охоту к любой инициати­ве. Поучительна в этом смысле достопамятная история, слу­чившаяся в конце XIX века. Она в свое время передавалась из уст в уста, но нынешнему поколению, вероятно, уже не из­вестна. Современный читатель, взяв в руки энциклопедиче­ский словарь Брокгауза и Ефрона (изд. 1891 года), может най­ти в соответствующем томе термин «Беспамятная собака» и с удивлением прочитать пояснение: «Собака жадная до азарт­ности». Конечно, он ничего не поймет и пожмет плечами.

История эта столь же забавна, сколь и небесполезна. Ре­дактор первых томов энциклопедии, ректор Петербургского университета и профессор полицейского права (существовал такой предмет) И. Е. Андреевский был по натуре очень жад­ным человеком. Без стеснения эксплуатируя сотрудников эн­циклопедического издания, он всякий раз «забывал» упла­тить им за работу, а сумму переводил на свое имя. Когда же ему напоминали, делал жалостливое лицо и, хлопая себя по лбу, восклицал: «Ах я, собака беспамятная». В конце концов его сотрудникам это надоело, и они увековечили своего ру­ководителя, втайне от него напечатав в энциклопедии люби­мое его изречение, ставшее обиходным прозвищем. Хотя со­ветский работник, естественно, не кладет чужой заработок в собственный карман, ему все равно не следует уподоблять­ся упомянутому редактору и всегда надлежит помнить о жи­вых людях. А для этого требуется только одно: строго соблю­дать законы, со вниманием относиться ко всякому творческо­му предложению и в то же время пресекать любую попытку нарушить финансовый порядок.

Как раз с наведения порядка мне и пришлось начать свою новую работу. Должен признаться, что в излишней мяг­кости меня, пожалуй, обвинить трудно. «Записочные» тра­диции были резко оборваны, а их сторонникам пришлось либо примириться с законами, либо поискать себе иное ме­сто службы. Когда финансовая дисциплина наладилась, надо было посерьезнее вникнуть в круг хозяйственных проблем, стоявших перед районом. А для этого пришлось вниматель­но изучить весь Бауманский район. Я листал документацию, ходил на предприятия, осматривал дома, заглядывал в мага­зины, беседовал с людьми.

Бауманский район столицы в те годы охватывал обе сто­роны центральной магистрали Маросейка — Покровка — Спартаковская — Бакунинская, На западе район упирался в площадь Дзержинского, на востоке тянулся до Курской желез­ной дороги. В этих пределах лежало обширное промышлен­ное, административное и коммунальное хозяйство: около че­тырех тысяч различных предприятий, государственных, обще­ственных, кооперативных, культурно-массовых организаций, учреждений и заведений, научно-исследовательских институ­тов и вузов. До декабря 1930 года район был еще крупнее, а потом в столице вместо шести районов стало десять. Но и по­сле этого в нашем районе осталось 1753 земельных участка, около 11 тысяч строений. Население района насчитывало 360 тысяч (11 процентов всех жителей Москвы, поровну рабочих и служащих), да еще примерно столько же ежедневно приез­жало на работу из Подмосковья. Площадь района составляла лишь около 5 процентов столичной, но плотность населения была вдвое выше средней по городу в целом.

Районные предприятия находились в ведении пяти нар­коматов и ведомств: Наркомтяжпрома, Наркомлегпрома, Наркомснаба, Наркомлеса, Комитета заготовок. Часть предпри­ятий возникла еще до революции. Все они были переобору­дованы, расширены, усовершенствованы. Так, михайловское заведение превратилось в отличную артель «Экспорт-обувь», разместившуюся в новом фабричном здании на Покровке. Многие другие заведения, ранее полукустарные мастерские, стали заводами, оснащенными по последнему слову техни­ки. Таким был рентгеновский завод, выпускавший в 30-е го­ды рентгеновские аппараты, завод «Технолог», 4-й механиче­ский завод, специализировавшийся прежде на кипятильни­ках, а потом переключившийся на санитарное оборудование; завод счетно-аналитических машин.

В те годы считалось огромным достижением, если ка­кое-то крупное предприятие обеспечивало страну дефицит­ной промышленной продукцией. Об этом немедленно сооб­щалось на партийно-производственных собраниях, а потом оповещали все газеты. Помню, например, как шумно радо­вались в районе, когда мы стали абсолютно самостоятельно выпускать высоковольтные трансформаторы. Бауманцы во­все не были здесь исключением. Вся страна шла вперед де­сятимильными шагами. Москва из текстильной стала Моск­вой металлической.

Подвиги, которые при этом совершались на трудовом фронте, могут показаться чудом. В январе 1931 года на пе­чально прославленном гнилом месте, Сукином болоте, при­ступили к строительству огромного завода «Шарикоподшип­ник». Пока зарубежные злопыхатели каркали о провале за­мысла, партия налаживала дело, и уже в марте 1932 года первая очередь предприятия вступила в строй. Успехи мо­сквичей были столь велики, что в том же 1932 году столицу провозгласили общесоюзной лабораторией опыта борьбы за проведение в жизнь генеральной линии Коммунистической партии на новом этапе нашего развития — в период второй пятилетки.

Каждый день газеты публиковали новые сводки: о вы­плавке чугуна и стали, о выпуске автомобилей и тракторов. Резким скачком был отмечен 1934 год. К семнадцатой годов­щине Великого Октября довели ежесуточную выплавку чугу­на по сравнению с 1930 годом с 13 тысяч до 30 тысяч тонн, ежегодное производство автомобилей — с 2 тысяч до 72 ты­сяч, а тракторов — с 9 тысяч до 90 тысяч; количество машин­но-тракторных станций возросло со 158 до 3500.

Бауманский район тоже вносил в общенародное дело свой вклад, и мы этим очень гордились. В первую пятилет­ку в районе вступили в строй типография «Рабочая Москва», завод счетно-аналитических машин, маргариновый и хлебо­завод № 13, фабрика № 17 и пищекомбинат. К началу второй пятилетки в районе имелось 28 металлообрабатывающих предприятий (из них половина — союзного значения), че­тыре деревообделочных, семь химических, шесть текстиль­ных, три пищевых, 14— по производству одежды и обуви, затем 8 предприятий — в системе местной промышленно­сти и еще ряд других — в системе промкооперации, причем последние давали 17 процентов всей столичной продукции. Уже в мою бытность заведующим райфо здесь были заложе­ны заводы аппаратуры связи, автокузовной, химического ма­шиностроения и еще один пищекомбинат. К нам сыпались со всей страны заказы на продукцию таких заводов, как «Мано­метр», буровой техники, машиностроительный, алкалоидный, термометрический заводы, «Стеол», таких фабрик, как «Фото­пластинка», «Картополиграфия», имени Баумана, технической ткани «Победа Октября», имени Маркова, имени Балакирева, имени Клары Цеткин, имени Звонкова.

Общенародной гордостью стала деятельность ЦАГИ, про­ектировавшего и испытывавшего отечественные самолеты и моторы. К 1 мая 1934 года целиком из советских материалов был построен самолет-гигант «Максим Горький». Сотрудник ЦАГИ летчик Михаил Громов в сентябре 1934 года был удо­стоен звания Героя Советского Союза за установление миро­вого рекорда продолжительности и дальности полета.

Бауманская партийная организация насчитывала 30 ты­сяч коммунистов. С первых же дней моей работы райком ВКП(б) нацелил меня на такие стороны дела, о которых я ду­мал ранее не очень часто. Тут и своевременный ремонт жи­лищ, и стипендии за студенческую успеваемость, и выполне­ние научно-исследовательских планов, и деятельность точек общественного питания, и заготовка овощей, и руководство тиражами беспроцентно-выигрышных вкладов в районные сберкассы...

«А какое отношение ко многому из упомянутого имеет заведующий райфо?» — спросит, пожалуй, кто-либо. Оказа­лось, что самое непосредственное: контроль рублем! Практи­ку работы в столичном районе по ее масштабности и разно­сторонности нельзя сравнить в данном отношении ни с чем иным. Уверен, что для финансового работника крупного мас­штаба наилучшей практической школой является райфинотдел в большом городе.

За свою жизнь я многое повидал и немало накопил раз­личных полезных сведений из числа тех, что даются лишь длительным житейским опытом и ответственной работой. Познания слагаются из крупиц. Трудно порою бывает вспом­нить, какая из крупиц, где и при каких обстоятельствах ус­воена. Однако общее впечатление от месяцев и лет, прове­денных мною в Бауманском районе, достаточно ярко отложи­лось в сознании и сохранилось навсегда. Оно связано с еще одним принципиальным, качественно новым скачком в моей общей и специальной подготовке: я начал отчетливо пости­гать проблему единства различных элементов, составляющих экономику; их взаимовлияние; их иногда необычную взаимо­связь и взаимозависимость. Конечно, сталкивался я с этим и раньше, особенно в должности председателя Клинского рай­исполкома. Но тогда я подходил ко многому еще сугубо ути­литарно.

Практические навыки закреплялись. «Ощупывать» каж­дое дело, узнавая его поближе, я так и не разучился. И все же более глубокое теоретическое осмысливание деятельности начинало постепенно преобладать. Сказались прожитые го­ды, довольно богатая практика и, наконец, теоретический фундамент, заложенный в стенах института.

Из чего слагались будни заврайфо? Стандарта не было. День на день никогда не приходился. Об отдельных штрихах ежедневной текучки, может быть, даст некоторое представ­ление уцелевшая с 1934 года записка, которую я составил как памятку, сидя однажды в кабинете председателя райис­полкома Д. С. Коротченко. Он принимал трудящихся, выслу­шивал их требования, жалобы, просьбы и пожелания и вся­кий раз обращал на них мое внимание, когда дело касалось предстоящих расходов. За несколько часов приема я запи­сал столько вопросов, что до сих пор удивляюсь, как мы су­мели тогда все это осуществить в короткие сроки. Перечис­лю лишь некоторые из них. Увеличить количество трамвай­ных вагонов, подъезжающих к заводским воротам; построить в Сыромятниках еще одну школу; открыть курсы для поступ­ления на рабфак; заасфальтировать Хлудов проезд; постро­ить фабрику-кухню; организовать прачечную при одном из заводов; очистить Яузу от грязи; озеленить Ольховскую ули­цу; пустить дополнительный электропоезд на Нижегород­ской железной дороге; открыть продовольственный магазин на Чистых прудах; ввести в кинотеатре на Спартаковской дет­ские сеансы; на Покровском сквере открыть детскую площад­ку; снабдить общежитие пуговичной фабрики кинопередвиж­кой... Таких дней был не один, а десятки.

Характерной чертой советского и партийного коллекти­ва руководящих работников Бауманского района являлась его спаянность, товарищеская сплоченность, взаимопонима­ние. Мы не прощали друг другу промахов, резко и в глаза го­ворили о них один на один и на собраниях. Воспринималось это как должное, как естественная партийная прямота во имя общего дела. Зато не наблюдалось никакого подсиживания, разговоров за спиной и тем более стремления увильнуть от выполнения сложного или ответственного поручения, порою сопряженного с трудностями либо даже с неприятностями. «Кумовство» было абсолютно исключено. Подхалимство пре­зиралось. Взаимная помощь от всей души, полная поддержка наблюдались на каждом шагу. В создании столь деловой ра­бочей атмосферы основную роль сыграли секретарь райко­ма ВКП(б) Н. В. Марголин и председатель райисполкома Д. С. Коротченко, показывавшие пример партийного отношения ко всякому делу. Не случайно позднее оба они были направ­лены на еще более ответственные руководящие посты.

Их поддержку мы ощущали повседневно, когда занима­лись не только финансовым хозяйством, но и делами, связан­ными с выполнением бауманцами районного бюджета. Пред­приятия и крупные сбытовые базы нашего района приноси­ли стране огромные доходы. Только в 1934 году по налогу с оборота из района поступило в доходную часть бюджета свы­ше 1 миллиарда рублей. Значительные поступления наблю­дались и по другим платежам. Отмечу попутно, что с нэпма­нами в то время было покончено.

Так, поступления по промышленному налогу от частного сектора составили лишь 45 тысяч рублей, да и то в основном как недоимки за былые годы. Что касается местного бюджета, то он равнялся тогда в районе 20,2 миллиона рублей. Из них три четверти было израсходовано на культурно-социальные мероприятия. Назову некоторые из этих расходов, особенно мне памятные.

Наука. С расходной статьей на науку я впоследствии имел дело не раз, а тогда столкнулся впервые. Чрезвычай­но поучительным для меня как финансиста явилось откры­тие того факта, что нельзя отпускать средства лишь на то, что дает немедленную отдачу. Так называемый научный задел, базирующийся порой на достижениях не прикладной, а «чис­той науки», может показаться недалекому человеку ерун­дой, которая уносит массу государственных средств, ниче­го не выдавая взамен. А спустя пять, десять или более лет та­кие руководители будут горестно всплескивать руками, когда обнаружится, что в данной отрасли страна отстала. Открыли глаза мне на эту сторону дела встречи и неоднократные бе­седы с руководителем Физико-химического института имени Карпова академиком А. Н. Бахом. Крупнейший ученый-химик, в прошлом видный революционер, серьезный и вдумчивый человек, он хорошо разбирался и в хозяйственных пробле­мах. Еще в бытность мою налоговым инспектором я прочи­тал его «Экономические очерки», широко известные дорево­люционным читателям под названием «Царь-голод». Алексей Николаевич помог мне взглянуть на расходы на нужды раз­вития науки глубже, нежели раньше, и мыслить в этом отно­шении перспективнее.

Постепенно я начал все интенсивнее помогать научным учреждениям, и не только, конечно, возглавлявшемуся Ба­хом: бывал в институтах имени Обуха, биологии, функцио­нальной диагностики, имени Мечникова, гражданских соору­жений, а особенно часто в Институте резиновой промышлен­ности и в ЦАГИ. С резинщиками я подружился после того, как осенью 1933 года состоялась встреча районного партактива с членом их коллектива стратонавтом Годуновым, который вме­сте с Бирнбаумом и Прокофьевым совершил тогда один из первых полетов на стратостате «СССР». Оболочка стратостата была изготовлена как раз в этом институте. Затем понадоби­лись средства на новые исследования резиновых покрытий, и райфо здесь кое в чем помог институту. В ЦАГИ сильное впе­чатление произвела на меня встреча с руководителем обще­теоретической группы академиком С. А. Чаплыгиным.

Повседневное внимание приходилось уделять расходам на строительные, эксплуатационные, ремонтные, транспорт­ные и тому подобные нужды. К концу 1934 года мы сдали в эксплуатацию 55 новых домов, 65 надстроили. 65 тысяч трудя­щихся района въехали в новые квартиры. Рабочие казармы на нескольких фабриках, оставшиеся в наследство от прошлых времен, перестроили в добротные жилые дома. Мы убеди­лись, что дешевле один раз в несколько лет произвести капи­тальный ремонт, чем ежегодно так называемый поддерживаю­щий, при котором только распыляются средства. И мы броси­ли все силы на первый, обратив преимущественное внимание на здания по улицам Мясницкой, Покровке, Маросейке, Со­лянке, Лубянскому проезду, Спартаковской, Новобасманной, Яузской и Садовому кольцу. За ударное проведение ремонта бауманцы первыми получили тогда переходящее знамя Мос­совета. Опыт участия в этих работах пригодился мне позднее, когда я сам стал председателем райисполкома.

Уйму хлопот вызывали дороги. Легче было усовершен­ствовать мостовые на магистралях. Труднее шло дело на ок­раинах, особенно в глухих переулках. Серьезные претензии предъявлял к нам Моссовет, если мы не думали о внешнем оформлении района: покраска зданий, починка ворот, уста­новка заборов, замена палаток павильонами... Отказавшись от кустарного решения вопроса, мы обратились в архитек­турно-планировочные мастерские. Это обошлось району в копеечку. В горфинотделе я подписал дополнительный рас­ходный лист. Заодно мы реконструировали сад имени Баума­на. Потом занялись праздничным оформлением улиц к Ок­тябрьской годовщине. Пять площадей украсили тематически: Ильинские ворота — макетами и панно о Красной Армии, Красные ворота — о городском транспорте, площадь Кур­ского вокзала — о реконструкции железных дорог, площадь Земляного вала — о движении ударников, Елоховскую пло­щадь — о достижениях культурной революции в СССР. В свя­зи с этим у меня произошел примечательный разговор с од­ним из сотрудников горфо.

Он посоветовал подвести все предыдущие дополнитель­ные расходы на оформление под праздничные, ибо так их «легче спишут». Я отказался в самой резкой форме:

— Ведь это обман государства! На обман я никогда не пойду. Если разумность сделанного не признают, лучше отве­чу по партийной линии, но составлять фиктивный отчет ни за что не буду.

— Чудак, я же советую, как лучше. Вы еще молодой рай­онный работник, многого не знаете. И к району претензий не будет, и нам меньше хлопот.

— Об этом не может быть и речи. За оформление сто­лицы с нас спрашивает непосредственно Моссовет. Если воз­никнут претензии, пойду прямо туда, а переписывать расход­ные статьи не стану.

Сотрудник горфо с сожалением посмотрел на меня и по­жал плечами. Я встретился с ним еще раз в годы Великой Оте­чественной войны, когда по поручению Государственного Ко­митета Обороны выехал временно в одну из республик как уполномоченный по хлебозаготовкам. Он был уличен в попыт­ке завысить цифру республиканских расходов на уборочную кампанию. Видимо, прошедшие годы ничему его не научили. Он, взывая к моей «человечности», напомнил о его стремле­нии помочь мне десятью годами раньше, но вторично ошиб­ся. К подобным лицам я никогда не проявлял снисхождения.

Что касается вопроса о передвижке кредитов с одной статьи расходов на другую, то к нему нужно подходить не­шаблонно. Бывают случаи, когда это допустимо. Приведу при­меры из собственной практики тех же лет. В июне 1933 года было запрещено передвигать кредиты, отпускаемые на зар­плату и административно-хозяйственные нужды. Разумно? Вполне. Однако в 1934 году каждая школа получила само­стоятельную годовую финансовую смету, что позволяло лю­бому директору проявить полезную инициативу в местных рамках. Разумно? Вполне. Все зависит от того, в чьих интере­сах это делается — государственных или частных.

Как известно, В. И. Ленин учил, что главное для построе­ния коммунизма — повышение производительности труда. Бауманцы много думали об этом и немало делали. Не всегда могли мы похвастаться успехами. В 1933 году девять район­ных предприятий, в 1934 году— семь, а также одиннадцать артелей не выполнили своих планов, хотя себестоимость из­делий удалось в среднем снизить на 2,8 процента (по плану — 1,7 процента), а в целом промфинплан был перевыполнен на 5 процентов. Чтобы ликвидировать отставание, партийная организация призвала авангард рабочего класса усилить со­циалистическое соревнование. Райфо выделил средства на материальное поощрение. Развернулось цеховое, бригадное и индивидуальное соревнование. Прошли районные конфе­ренции ударников. Лучших заносили на Красную доску по­чета имени XVII партийного съезда. 10 тысяч рабочих сдали специальные технические экзамены. На всю страну прогре­мела победительница всесоюзного конкурса ткачей Муханова, работница фабрики имени Маркова. Термометрический завод выступил осенью 1933 года инициатором массово-про­изводственного похода за перевыполнение плана перво­го года второй пятилетки. В 1934 году был проведен второй такой поход.

Осенью 1935 года среди бауманцев широко разверну­лось стахановское движение. Лозунгом дня стало: «Кадры ре­шают всё!» Партия поставила перед трудящимися задачу мак­симально использовать технику. Бауманцы следовали при­меру тех, кто повторял подвиг Алексея Стаханова в других отраслях промышленности: машиниста Кривоноса, кузнеца Бусыгина, ткачих Виноградовых. В районе появились рабочие-многостаночники. Их почин подхватили другие. Вскоре портреты бауманцев — героев труда украсили улицы района. Сверкая белозубой улыбкой, на прохожих глядели с фотовит­рин молодые рабочие Николай Матросов, Алексей Пискарев, Антонина Ламанова, Николай Стрелков, Павел Вуцыкин, Мар­фа Зуева, Зинаида Николаева.

Не забывали в районе и о шефской работе. Бауманцы шефствовали над Красной Армией и над деревней. Наши подшефные колхозы находились в юго-восточной части Мо­сковской области. Предприятия посылали туда рабочих, спе­циалистов и даже целые ремонтные бригады. На весеннем севе в 1934 году в колхозе работал 281 коммунист из нашего района. 280 человек выехали на уборочную кампанию. Кро­ме того, 407 счетоводов и 100 бухгалтеров были посланы для налаживания колхозной отчетности, а свыше трех тысяч че­ловек проводили массово-политическую работу.

Вскоре поехал в деревню и я. За последние четыре года в области произошли большие перемены. Распахали 400 тысяч гектаров целины. Еще в 1930 году до 4 тысяч хозяйств Мос­ковской области имели дело с сохой. Я не оговорился: не с плугом, а с сохой. Теперь же повсюду тарахтели тракторы...

 

«ВОСТОЧНЕЕ КРЕМЛЯ»

В апреле 1936 года районы Москвы опять были разук­рупнены. Одним из новых являлся Молотовский. В его пар­тийные и советские организации и учреждения направили на работу часть бывших бауманцев, в том числе и меня — сна­чала председателем райисполкома Советов, а затем Первым секретарем райкома партии. Поскольку и Рогожско-Симоновский, и Бауманский, и Молотовский районы, в которых дове­лось трудиться в разное время, все лежали в восточной по­ловине Москвы, я снова оказался «восточнее Кремля», и, ко­нечно, не случайно: людей посылали на определенные посты с учетом их прежней деятельности. Молотовский район нахо­дился как раз на стыке Бауманского и бывшего Рогожско-Симоновского, так что многое здесь было мне знакомо. Я радо­вался тому, что бок о бок со мной станут трудиться и другие бауманцы. Надежда сохранить хорошие традиции и пере­нести их в новый район позволяла смело смотреть в глаза вставшим предо мною задачам.

Молотовский район оказался раза в три меньше Бауман­ского по площади и раз в семь — по численности населения. Объяснялось это тем, что в районе было много государствен­ных учреждений. В частности, здесь находились наркоматы тяжелой промышленности (во главе с Г. К. Орджоникидзе, а потом В. И. Межлауком), пищевой промышленности (во главе с А. И. Микояном), местной промышленности (во главе с К. В. Ухановым); ВЦСПС (во главе с Н. М. Шверником) и Высшая школа профдвижения, Профинтерн (во главе с С. А. Лозовским), а также все центральные комитеты отраслевых профсоюзов, Промбанк СССР, Главсевморпуть, Общество старых больше­виков и другие крупные учреждения и организации, а также вузы и научно-исследовательские институты.

Новый район протянулся от Зарядья, где ныне красует­ся гостиница «Россия», к устью Яузы, а затем вдоль Яузы до Сыромятников; четырежды пересекали его важные магистра­ли — Китайский проезд, Бульварное кольцо, Садовое кольцо и Курская железная дорога. В районе находились крупные предприятия — машиностроительные, швейные, мебель­ные, полиграфические, обувные, пищевые. Бюджет его еще в 1936 году превышал 7,2 миллиона рублей. Я хорошо знал по прежней работе завод «Манометр» и фабрику имени Клары Цеткин. А теперь знакомился с другими, прежде всего с заво­дами «Точизмеритель», электроизоляционным, электромеди­цинской аппаратуры, красильно-аппретурной фабрикой и с очень значительным по тем временам прачечно-красильным комбинатом.

Всю работу строил по четко разработанному распорядку. Составил перечень главных проблем, выделил их на первый план. Скажу честно, что соблюдать этот график удавалось да­леко не всегда. Постоянно всплывали новые вопросы, многие из них перекрещивались, к тому же заедала текучка. И все же график помогал рассматривать дела в определенной очеред­ности. Этого правила я с тех пор придерживался всегда. Про­блемная планомерность нужна в работе любого учреждения.

Если бы меня спросили, с чего должен начинать свою деятельность председатель райисполкома, то, умудренный прожитыми годами, я ответил бы: с изучения того, как жи­вут во вверенном вам районе люди. Практически эта сторо­на дела отнимала основную часть служебных забот. В систе­ме райжилуправления у нас числилось 913 строений. Из них центральное отопление имелось только в 80, а газ — лишь в 10; в 102 не было водопровода и в 120— канализации. Че­тыре районные парикмахерские всегда были переполнены, а для новых мы никак не могли найти помещения. Заасфальти­ровано было менее половины проездов.

В нашем районе не имелось ни одного овощного база­ра, ни одной молочной. Начисто отсутствовали домовые лав­ки и продажа с лотков и тележек. Существовал всего один овощной магазин и две булочные. Даже продовольственных палаток насчитывалось всего 13. Люди ходили за продукта­ми на соседние улицы, в другие районы. Им-то было совер­шенно безразлично, в каком районе покупать, лишь бы по­ближе. Зато вовсе не безразлично — для районных работни­ков и особенно для райбюджета. Чтобы изменить ситуацию, следовало выкроить часть домовой площади под магазины и столовые. Это значит — переселить куда-то столичные ве­домства и учреждения, что было очень трудным делом...

Однако рано или поздно все остается позади. И вот в на­шем распоряжении — несколько первых этажей. На что их употребить? Следуют новые яростные «схватки» и дискуссии... Наконец вопрос решен, и к 1937 году в районе имелось 11 продовольственных и гастрономических магазинов, 12 сто­ловых, шесть кафе и десять буфетов. План жилищного строи­тельства за 1936 год мы выполнили на 100 процентов и дос­рочно. Были облицованы гранитом районные набережные вдоль Яузы и Москвы-реки, реконструирована часть Садово­го кольца, и усилилось строительство Устьинского моста.

Еще раз замечу, что читателям, живущим в иную истори­ческую эпоху, наши повседневные радости 30-х годов могут, пожалуй, показаться наивными и маленькими. Что ж, я готов сделать скидку на быстротекущее время. Но чувства давних лет еще не забыты. Как мы гордились, когда добились того, что трое районных детских яслей располагали 160 местами, а женской консультацией № 46 пользовались 2200 матерей с детьми, живущие в четырех соседних районах! Как ликова­ли, когда жители Зарядья, раньше ходившие в «чужую» поли­клинику, начали посещать «свои» медицинские учреждения! Как радовались, когда сумели развернуть пять летних дет­ских площадок на 250 мест и создали районный детский дом на станции Нахабино! Как восторгались, добившись выделе­ния в бюджет детской библиотеки (у Нижних Сыромятников) 46 тысяч рублей и заняв по ликвидации неграмотности пер­вое место в Москве! Как потирали довольно руки, когда на III сессии ЦИК СССР в январе 1937 года похвалили работу фин­инспектора нашего района т. Шелухина!

Беглый перечень некоторых других событий местного масштаба покажет, чем мы жили тогда и что занимало повсе­дневные мысли. Шел предпоследний, четвертый год второй пятилетки, развернулась подписка на очередной заем, и на­селение района дало государству 16,4 миллиона рублей... На объединенном заседании МГК ВКП(б) и президиума Моссове­та всем собравшимся крепко досталось за опоздание с под­бором кадров для переписи населения. В частности, на меня лично возложили ответственность за срочную подготовку трех участковых уполномоченных, трех их помощников, 45 инспек- торов-контролеров и 300 счетчиков...

Все это только часть дел, которыми мы тогда занимались.

Следующая работа — на посту секретаря районного ко­митета партии — не являлась для меня совершенно новой по своему характеру. Многое было уже знакомо, привычно и по­нятно. Тем не менее повседневная практика секретаря рай­кома такова, что редко какой другой пост равного должно­стного уровня может дать человеку столько полезного. Не­сомненно, это объясняется ролью, которую играет в нашем обществе Коммунистическая партия — руководящая, направ­ляющая, организующая сила. Не случайно почти все лица, вы­двигаемые у нас на видные государственные посты, раньше или позже прошли через ответственную партийную деятель­ность. На посту первого секретаря районного комитета пар­тии в Москве я накопил ценный опыт, многому научился у от­ветственных сотрудников ЦК и горкома партии, у руководи­телей наркоматов и других учреждений.

Незаменимыми оказались для меня практика семинаров секретарей партячеек, в которых я принимал участие, обще­ние с агитаторами, пропагандистами, рабочими корреспон­дентами. В связи с важными событиями во внутренней и ме­ждународной жизни райком проводил политические кампа­нии, например по первым выборам в Верховный Совет СССР, в связи с началом фашистского мятежа в республиканской Испании. Организовывались специальные политдни. Созы­вались митинги избирателей в Советы депутатов трудящихся, призывников в ряды Красной Армии, районных стахановцев.

Велась агитация среди разных слоев трудящихся. Мас­совки на предприятиях и в учреждениях с участием работ­ников райкома сопровождались выездами за город или в го­родские зоны коллективного отдыха. Часто проводились кон­ференции и собрания с докладами на злободневные темы. По месту жительства или работы граждан систематически организовывались политические беседы, устраивались политвикторины, действовали разнообразные кружки, широко выпускались стенные газеты, вывешивались плакаты. Функ­ционировали краткосрочные политкурсы, распространялись книжные новинки. Да всего и не перескажешь.

Так прошло около года. Вдруг неожиданно меня пригла­сили в Центральный Комитет партии и предложили занять пост народного комиссара финансов РСФСР. Я ответил, что не чувствую себя готовым занять столь высокий и ответст­венный пост. Попутно заметил, что вообще не совсем пони­маю, почему существует это учреждение: Российская Федера­ция составляет большую часть СССР, деятельность союзного и республиканского наркоматов переплетается, они дубли­руют друг друга. Мне ответили, что вот и хорошо: я смогу за­няться перестройкой дела в нужном направлении, и предло­жили еще подумать.

Пошел в горком ВКП(б). Очень просил оставить меня на партийной работе, которую успел полюбить. Вскоре меня из­брали членом бюро Московского горкома ВКП(б), и я вроде бы уверился в том, что просьба учтена и новое назначение не состоится. Но я ошибался. Через несколько недель в моей жизни произошли перемены.

 

ВЫЗОВ К СТАЛИНУ. НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Еще в 1935 году, когда я занимался финансовыми про­блемами Бауманского района, мне приходилось не раз бы­вать на заседаниях или же со служебными сообщениями в Московском городском финансовом отделе и в Наркомате финансов СССР. Там я познакомился с народным комиссаром Григорием Федоровичем Гринько. По-видимому, у него сло­жилось во время наших встреч неплохое впечатление обо мне, ибо он тогда же предложил мне перейти на работу в наркомат в качестве начальника одного из ведущих управ­лений. Многие из сотрудников этого учреждения, давние мои знакомые, отзывались о Гринько очень хорошо и сове­товали принять предложение. Да и мне самому импонирова­ло в нем то, что за годы его работы на посту наркома, кото­рый он занял после Н. П. Брюханова в 1930 году, возглавляв­шееся им государственное учреждение резко улучшило свою деятельность и добилось важных успехов. Кредитная рефор­ма 1930—1932 годов тоже была проведена при активнейшем участии Гринько. Я понимал, что предо мною открываются новые перспективы. Однако любовь к коллективу бауманцев пересилила, и после некоторых колебаний я отказался.

Правда, порой мне казалось, что и приобретенный мною жизненный опыт, и образование рано или поздно заставят меня вернуться на работу в финансовые органы. Так и полу­чилось.

Однажды поздно вечером, когда я был уже дома, раздал­ся телефонный звонок. Звонили из ЦК ВКП(б). Мне предложи­ли немедленно приехать в Кремль по вызову Генерального секретаря Центрального Комитета партии И. В. Сталина. И хо­тя мне незадолго до того рассказывали в горкоме партии, что И. В. Сталин интересовался моей работой, все равно вызов к нему был очень неожиданным.

Теряясь в догадках и предположениях, садился я в ав­томобиль. Главное, что меня заботило,— как вести себя, как держаться в кабинете Сталина? Раньше я видел его только на портретах либо издали во время торжественных заседаний и на трибуне Мавзолея на Красной площади. Никогда не думал, что придется по какому-то поводу встретиться с ним лично, и очень волновался...

Рядом со Сталиным, ни разу не присевшим, стояли еще несколько членов Политбюро, а меня хозяин кабинета усажи­вал, как гостя, на диван. Естественно, я не счел возможным говорить с ним сидя, хотя Сталин несколько раз затем повто­рял это свое приглашение. Так мы и простояли на протяже­нии всей беседы.

Разговор шел о должностных назначениях. Назывались знакомые мне фамилии. Затем меня спросили, не в нашем ли районном комитете партии состоит на учете Крутиков. По­следнего я знал по его прежней работе в Наркомтяжпроме. Но, когда его назначили председателем Правления Государ­ственного банка СССР, он перевелся в парторганизацию Коминтерновского района Москвы. Сообщив об этом и не ведая еще, что названный пост в то время оказался уже вакантным, я полагал, что меня прочат в заместители к Крутикову, и тут же приготовился отказаться, ссылаясь на то, что я финансист, а не кредитник. Каково же было мое удивление, когда я вдруг услышал от Сталина: «Мы хотим назначить вас председателем Правления Госбанка. Как вы на это смотрите?»

В банках я никогда раньше не работал. Нескольких пре­дыдущих председателей Правления, очень толковых людей, постигла неудача, и они были смещены. Между тем они об­ладали большим опытом, отлично знали кредитное дело. И вдруг такой пост — мне! Я поблагодарил за предложение и прямо заявил, что из меня председателя не получится: в сис­теме банковской я никогда не работал, а пост чересчур от­ветственный. Как выяснилось, Сталин предварительно озна­комился с моим послужным списком и теперь заметил:

— Но вы окончили финансово-экономический институт, обладаете опытом партийной, советской, финансовой дея­тельности. Все это важно и нужно для работы в Госбанке.

Я почувствовал себя чрезвычайно неловко: не ценю, мол, оказываемого доверия, к тому же отнимаю время у руково­дителей партии и правительства. Тем не менее я продолжал отказываться, приводя, как мне казалось, убедительные ар­гументы. Я сказал, что учился в институте на финансовом фа­культете, где готовят экономистов, знакомых с бюджетом и финансовым планированием, но не с кредитно-банковским делом. Сталин в ответ начал высмеивать такое деление под­готовки специалистов и заметил:

— И банковские, и финансовые работники проходят в ос­новном одинаковые науки. Если и имеются различия, то толь­ко в деталях. На практике все это можно почерпнуть из ве­домственных инструкций, да и работа сама научит.

Разговор затягивался. Мы касались и других вопро­сов. Наконец моей «мольбе» вняли и спросили, кто, на мой взгляд, годится на этот пост. Я попросил разрешения поду­мать и сообщить несколько имен в течение трех дней, что и было потом сделано. Но, судя по состоявшемуся затем назна­чению, обошлись без этих лиц. Вероятно, дело решили рань­ше. А в тот момент со мной распрощались, и только под ко­нец беседы Сталин бросил реплику:

— Ведь вы около четырнадцати лет находились на фи­нансовой работе?

Обдумывая эту фразу по дороге домой, я решил, что во­прос еще не исчерпан. Действительно, в сентябре 1937 года меня назначили заместителем народного комиссара финан­сов СССР.

Наркомом финансов СССР был в то время видный совет­ский государственный и партийный деятель, член Политбю­ро ЦК ВКП(б), заместитель Председателя Совнаркома СССР Влас Яковлевич Чубарь. Первые же недели нашей совмест­ной работы и делового знакомства внушили мне огромное уважение к Чубарю. Это был скромный, спокойный и выдер­жанный человек, обладавший эрудицией и опытом. За те че­тыре месяца, что мы почти ежедневно виделись в наркомате, мне ни разу не пришлось услышать от него в чей-либо адрес сколько-нибудь резкого выражения, не говоря уже о грубо­сти. Прежде чем решить вопрос, Чубарь всегда выслушивал мнение других, особенно лиц, готовивших конкретные ма­териалы. В то же время он никогда не прощал нерадивости, небрежности, не терпел формального отношения к государ­ственным интересам, не выносил нарушений трудовой дис­циплины. Требовательный к себе и другим, неизменно прин­ципиальный, он строго взыскивал с тех, кто не проявлял пар­тийного подхода к делу.

Наркомом он стал летом 1937 года. Неся на себе большую нагрузку еще и в Совнаркоме, где он трудился весь день как заместитель Председателя СНК, Чубарь бывал в нашем нар­комате преимущественно по вечерам. А в течение дня раз­решение основной части вопросов, не требовавших немед­ленной подписи наркома, сразу же легло на меня. Наверное, никогда ранее не работал я так напряженно, как осенью то­го года, и, вероятно, не справился бы с обязанностями, если бы не ровное, теплое отношение и неизменная помощь со стороны Власа Яковлевича. Он неоднократно говорил мне:

— У вас имеется специальная подготовка, а на мне лежит общее руководство. Поэтому вы сейчас здесь основной ра­ботник. Вы обязаны бывать вместе со мной на заседаниях в ЦК ВКП(б) и в Совнаркоме и ставить затем предо мною вопро­сы с финансовой точки зрения.

Беззаветно трудясь сам, Влас Яковлевич без излишнего нажима умел заставить работать с полной отдачей и других. Его широкий государственный кругозор помогал принципи­ально и верно решать вопросы. Особенно ощущался огром­ный опыт Чубаря, когда мы готовили какие-либо предложе­ния в ЦК партии или Совнарком СССР. Для меня же лично то обстоятельство, что я сразу был приобщен к работе наших высших партийных и государственных органов, оказалось незаменимой школой.

В чисто финансовом аспекте с наибольшими сложностями я столкнулся при разработке бюджета на IV квартал 1937 года, который следовало доложить и представить затем на утвер­ждение в Совнарком СССР. Выяснилось, что квартальный бюд­жет исполняется с дефицитом, который составлял 5 процен­тов всей годовой суммы бюджета. Нависла угроза крупной эмиссии денег, чего допускать никак нельзя было. Начальник бюджетного управления не смог подсказать, как решить про­блему. Чубарь же объяснил нам, что разрыв в цифрах объяс­няется решениями Совнаркома об отпуске дополнительных средств на различные государственные нужды, принимавши­мися уже после утверждения годового бюджета. Так что нар­комат финансов за это не несет ответственности.

Но дело было не в том, чтобы искать виновных, — нарком обязан своевременно обо всем докладывать правительству и вносить предложения о методах предупреждения дефицита.

Влас Яковлевич согласился с моим мнением и попросил меня наметить возможные меры. Затем мы оба докладывали в Совнаркоме о происшедшем. Чубарь — в целом, а мне он поручил сказать о том, как можно закрыть разрыв в бюдже­те. Правительство приняло решение резко сократить расхо­ды за последний годовой квартал, прекратив отпуск креди­тов, не использованных в течение предыдущих девяти ме­сяцев. Так удалось завершить финансовый год без дефицита. Полагаю, что именно это мероприятие сыграло свою роль в том, что, когда в январе 1938 года Чубарь вновь стал первым заместителем Председателя союзного СНК, меня ввели в со­став правительства и назначили Народным комиссаром фи­нансов СССР.

Первое, с чем я столкнулся, став наркомом,— беспре­станная, каждодневная критика нашего учреждения. Изучив обстановку, я пришел к выводу, что критика была справед­лива. Государственная финансовая дисциплина нарушалась. Бюджетная инспекция, основной орган по осуществлению финансового контроля, не выполняла своего назначения. Наркомат уполномочили в кратчайший срок навести поря­док, восстановить дисциплину.

Начали с решения вопроса о бюджетной инспекции. В ра­боте ее ревизоров установилась такая неправильная практи­ка. Обычно, прибыв на место ревизии, они в печати публико­вали для общего сведения объявления: «Приступил к обсле­дованию такого-то райфинотдела, 1 и 2 налоговых участков, а также райотделов здравоохранения и просвещения. Прошу все материалы об антигосударственной деятельности этих учреждений и их работников направлять на мое имя».

Тут начинался поток писем, порою деловых, а порою на­думанных. Находились лица, которые таким способом своди­ли личные счеты или хотели сделать карьеру. Мы запретили давать печатные публикации о ревизиях. Несколько раз при­каз кое-где был нарушен. Виновных тут же привлекли к стро­гой ответственности. Это подействовало.

Вскоре пришли к выводу, что инспекция вообще изжи­ла себя, и поставили перед правительством вопрос о замене ее контрольно-ревизионным управлением НКФ СССР. Новое управление подчинили непосредственно наркому и начали подбирать для него достойных сотрудников. Пересмотрели состав работников и в других управлениях, произвели ряд структурных изменений. В сложившемся виде в наш нарко­мат за те почти 22 года, что я был наркомом и министром (до 1960 года с небольшим интервалом), большую часть времени входили три Главных управления (государственного страхова­ния, финансового контроля, трудовых сберегательных касс), 12 управлений (административно-организационное, бухгал­терского учета и отчетности, бюджетное, валютное, государ­ственных доходов, государственного кредита, государствен­ных налогов, драгоценных металлов, кадров, контрольно-ре­визионное, планово-экономическое, учебных заведений), а также Главная палата мер и измерительных приборов.

Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 13 марта 1938 года в наркомате финансов, как и во всех других, были воссозданы ошибочно упраздненные коллегии. В состав каж­дой из них входили народный комиссар (председатель), его заместители и несколько руководящих сотрудников с доста­точным опытом работы — в целом 9—11 человек. Заседа­ла коллегия один раз в декаду, рассматривая общие вопросы, проверяя исполнение ранее отданных распоряжений, готовя новые распоряжения по наркомату, вызывая представителей с мест для отчета и сама направляя представителей на места. Одновременно при наркомах были сохранены советы, но уже в качестве органов связи с местными учреждениями и для об­мена опытом. Решения коллегии оформлялись приказом нар­кома. В случае возникновения разногласий нарком делал по- своему, однако обязан был доложить о споре в СНК и ЦК пар­тии. Туда же имели право апеллировать и члены коллегии.

К 1939 году наметился сдвиг в работе наркомата. Попы­таюсь показать это на фактах и возьму для примера самую большую из наших республик — Российскую Федерацию. Ос­новным источником поступлений в госбюджет являлся налог с оборота. С 1935 года план по этому налогу наркоматом фи­нансов не выполнялся. В 1939 году он впервые за несколько лет был не только выполнен, но и перевыполнен (на 4,6 про­цента), а план по государственным доходам выполнили 50 финорганов РСФСР из 55. Из всех 2250 районов Российской Федерации план по платежам от населения был выполнен в 1937 году лишь 10 (десятью!) районами. В следующем году удалось поднять эту цифру до 125, а в 1939 году по кварталам она менялась так: 295, 566, 851 и 774.

Однако недостатков оставалось еще много. Крупным должником государства по-прежнему числилось «Заготзерно». Дебиторская задолженность нефтяной промышленности выросла в 1939 году в три раза. Финансовые органы Крым­ской АССР и Омской области не выполнили в 1939 году ни одного квартального плана. На местах постоянно отставали с проверкой отчетов. Из-за этого бюджетные суммы задержи­вались в оборотных средствах хозяйственных организаций. В одной лишь Коми АССР государство недополучило 1,3 мил­лиона рублей. В Челябинской области ревизоры из центра после проверки отчетов доначислили свыше миллиона руб­лей налогов. Очень плохо работали финотделы Воронежской области, Чувашской АССР, Пензенской области и Мордовской АССР. Короче говоря, недостатка в заботах не было.

Наибольшие трудности как в теоретическом, так и в практическом отношении я испытывал первоначально при составлении проекта бюджета. Это очень непростое дело. С благодарностью вспоминаю сейчас тех, чьими советами пользовался тогда и кто усердно помогал народному комис­сару. Прежде всего назову В. П. Дьяченко. Василий Петрович, крупный ученый-экономист, принадлежал к группе тех лиц, кто стоял у основания науки о советских финансах. С 1929 го­да он работал в системе нашего наркомата в качестве началь­ника отдела, а затем главного редактора и управляющего Фи­нансовым издательством. Одновременно он преподавал в высших учебных заведениях. За свои труды был удостоен в 1943 году ученой степени доктора экономических наук и зва­ния профессора, а десять лет спустя стал членом-корреспон­дентом Академии наук СССР, где довольно долго занимал пост заместителя директора и директора Института эконо­мики. Он по заслугам снискал большую известность, входил в совет Международной ассоциации экономических наук и являлся вице-президентом Международного института госу­дарственных финансов. На трудах В. П. Дьяченко у нас вырос­ло несколько поколений специалистов.

А в сфере финансового обеспечения внешнеэкономиче­ских и внешнеполитических акций меня первоначально кон­сультировал другой видный ученый — профессор Н. Н. Люби­мов. Исследователь, преподаватель и практический работник (у нас он был заместителем начальника валютного управле­ния), Николай Николаевич являлся экспертом на 20 различ­ных международных конференциях. Его знания и огромный опыт не раз помогали наркомату финансов принимать вер­ные решения по какому-либо сложному и запутанному вопро­су торговли с заграницей или относительно валютных дел.

 

ЧТО МОГУТ ФИНАНСЫ ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ

Все руководство наркомата финансов выражало стрем­ление решать вопросы, относящиеся к его компетенции, не только исходя из практики, но и на твердой научной основе. Скажу сразу, что в полной мере добиться этого удалось да­леко не сразу, ибо не было достаточно сложившейся теории советских финансов. Действительно, тогда имелось еще срав­нительно немного специальных работ, посвященных конкрет­ным проблемам финансов в условиях социализма. Основная часть работ касалась финансов переходного периода. Но дело заключалось не только в этом, а и в субъективном мо­менте. То, что раньше казалось мне давно решенным и оче­видным, теперь представало в ином свете.

ЦК ВКП(б) требовал от сотрудников наркомата знания со­стояния дел не только в экономике, но и в стране в целом, ибо на той или иной стадии каждое мероприятие упирается в его материальное обеспечение. ЦК партии подходил здесь к вопросам как рачительный хозяин. Партия постоянно на­правляла наркомат финансов на решение нашей ведомствен­ной триединой задачи: накопление средств— разумная их трата— контроль рублем. Во все годы наши финансы несли именно эти функции, иногда более, а иногда менее удачно.

Одной из сторон моей деятельности на новом посту, с ко­торой я ранее почти не сталкивался, явилась необходимость постоянно находиться в курсе процесса накопления государ­ственных сокровищ. Всем известный ныне Алмазный фонд СССР тогда не был обнародован. Однако он не оставался не­изменным, а непрерывно пополнялся. Как раз в 1938 году, ко­гда я вплотную занялся этим вопросом, были найдены неко­торые алмазы для фонда, правда мелкие, уральские.

Знаменитых ныне якутских алмазов тогда еще никто не знал. Всемирно прославившиеся кимберлитовые трубки «Ай- хал», «Мир», «Удачная» в те годы хранили еще свои сокровища глубоко под землей, втайне от людей. Быстрее шло пополне­ние Алмазного фонда платиновыми и особенно золотыми са­мородками. Из числа попавших в него находок 1938 года упо­мяну, в частности, уральскую плоскую удлиненную плотную массу весом 1,068 килограмма; колымскую плотную плитку весом 3,481 килограмма; уральскую пористую плитку весом 1,389 килограмма; уральскую плотную плитку весом 1,054 ки­лограмма. В современном каталоге золотых самородков Ал­мазного фонда они числятся под номерами 34, 42, 44 и 47.

Знакомясь с «миром» драгоценных камней, я погрузил­ся в изучение таких вопросов, относительно которых имел раньше весьма туманное представление: узнал, как ценятся разные камни исходя из их чистоты, размера и игры сложно ограненной поверхности; чем ограночные камни отличают­ся от поделочных, затем от камней органического происхож­дения (жемчуг, янтарь, кораллы) и искусственных (например, от стеклянных страз). Узнал, как работают ювелирно-граниль­ные фабрики и как трудятся на них ковщики, литейщики, че­канщики, гравировщики, обронщики, сканщики, басманщики и травильщики. Побывал на заводе по чернению серебра в Великом Устюге, и старые мастера показали мне, как произ­водится гильоширование по металлу. Посетил несколько дру­гих ювелирных предприятий и прослушал на одном из них лекцию о том, как создаются крапоновые закрепки, когда ка­мень без оправы, схваченный лапками, висит в виде прозрач­ной капли.

Пришлось вплотную изучить проблему эксплуатации мо­нетной регалии. Практически ни на один день не приходи­лось забывать тезис К. Маркса о том, что «серебряные и золо­тые товары, совершенно независимо от своих эстетических свойств, могут быть — поскольку материал, из которого они состоят, представляет собой денежный материал — превра­щены в деньги, так же как золотые деньги или золотые слит­ки могут быть превращены в эти товары».

Изделия из драгоценных металлов обязательно клеймят­ся (это правило не распространяется на изделия прошлых столетий, например, на найденные в кубышках клады, кото­рые не подлежат промышленному аффинажу и будут исполь­зоваться иным путем — в музейной экспозиции и т. п.). Клей­мо служит знаком прохождения через государственный кон­троль и обозначает качество металла. Ведающие клеймением пробирные управления взвешивают и учитывают драгоцен­ные металлы. В СССР с 1924 года они делают это в метриче­ских единицах. В 1927 году у нас были приняты новые клей­ма: начали изображаться голова рабочего с молотом и шифр в виде греческих букв. За два года до того как я стал нарко­мом, советские ювелирные фабрики получили именные клей­ма, а через восемь лет после Великой Отечественной вой­ны было введено добавление к именнику последней цифры данного года. Например, «ТЗО» означает Таллинский завод, 1960 год. С 1958 года драгоценные металлы метятся новыми клеймами: серпом и молотом на фоне пятиконечной звезды с русскими буквами. Каждая инспекция пробирного надзора имеет свою букву. Скажем, «В» означает Костромскую инспек­цию, «Г» — Тбилисскую, «Д» — Львовскую.

Работающие по металлу ювелиры трудятся в СССР на го­сударственных предприятиях. Еще в 20-е годы было созда­но Московское ювелирное товарищество. Оно подчинялось непосредственно наркомату финансов. В 1927 году его пе­редали в подчинение конторе ювелирных изделий Мосторга, а через десять лет возник Главювелирторг (ГЮТ), 20 кон­тор которого охватили весь СССР. За год до моего ухода с по­ста министра ГЮТ разделили на отделения, самостоятельно функционирующие в наших республиках. Особняком от их деятельности стояла деятельность организаций и предпри­ятий, чеканивших из драгоценного металла монету. Правда, еще Первая мировая война серьезно подорвала обращение такой монеты. Перед 1939 годом оно сохранялось за рубе­жом, но Вторая мировая война покончила с ним. У нас в стра­не порою бытовали дензнаки сразу из металла простого и драгоценного. В годы Гражданской войны и некоторое вре­мя после ее окончания имела хождение совершенно фанта­стическая по нынешним представлениям монета. Назову от­дельные образцы из прошлого.

В Армавире в 1918 году оказался некий австрийский во­еннопленный. Он вырезал штемпель, с которого местные вла­сти чеканили боны из сероватой меди. Еще любопытнее киев­ские боны 1921 года. Их штамповал кооператив «Разум и со­весть», пытавшийся «овеществить» в них человеческий труд и поместивший поэтому на бонах надпись: «Пуд хлеба — рубль труда». В 1922 году Петроградская шорно-футлярно-чемоданная фабрика чеканила собственные боны из бронзы, а Николо-Павдинский кооператив на Урале — кредитные марки из особого сплава. На последних красовалась надпись: «Едине­ние — сила». Тем временем Советское государство накапли­вало платину, золото, серебро, восстановило в 1921 году Пет­роградский монетный двор и пока что начало чеканить день­ги из драгоценных металлов про запас. Имея на себе даты за три предшествующих года, эти деньги были пущены в об­ращение только после денежной реформы 1924 года. Ис­ключением явился золотой червонец с гербом РСФСР, еще в 1923 году употреблявшийся для заграничных платежей.

Когда осуществлялась эта реформа, часть заказов на изго­товление монет из-за нехватки машин передали англичанам. Лондонский монетный двор чеканил нам полтинники. От ле­нинградских они отличаются инициалами «ТР» (Томас Рос) на боковом гурте. Бирмингемский монетный двор снабжал нас медными пятаками, а в СССР медную монету изготовлял ле­нинградский завод «Красная заря». Вся эта монета еще копи­ровала дореволюционную по весу, пробе и формату. Потом окрепшее социалистическое денежное хозяйство позволи­ло нам отойти от старых образцов и отказаться от иностран­ных услуг. В 1926 году медную чеканку сменила бронзовая, а через пять лет серебро было заменено никелем. Самым дол­говечным пока что оказался у нас тип монеты 1935 года. Он сохранялся вплоть до 1961 года. Менялось лишь число вит­ков ленты на колосьях герба в зависимости от числа союзных республик. В последний раз монеты образца 1935 года у нас в стране чеканились в 1957 году.

Знакомясь более основательно, чем раньше, с монетным делом, я изучил заодно машинный парк Госбанка. Требова­лись дополнительные средства на создание новых видов ма­шин. Ручной труд в этой сфере больше терпеть было нельзя, а прежние машины были несовершенны. Пришлось подумать об обеспечении соответствующих предприятий и органов линейными, дисковыми и барабанными аппаратами для сор­тировки монеты и счетно-денежными аппаратами для ее рас­фасовки и пересчета. Позднее та же задача вставала еще не раз. Постепенно машинный парк Госбанка обновлялся, по­полнялся счетно-аналитическими машинами (сортировочны­ми, табуляторами и др.), становился разнообразным и более мощным.

Наиболее трудными были, конечно, проблемы экономи­ческие, крупномасштабные. Как успешнее накапливать фи­нансовые ресурсы СССР — средства, мобилизуемые в целях функционирования самих финансов? Как добиться самооку­паемости затрат? Тезис резолюции XII съезда РКП(б) о том, что вопрос о получении прибыли есть вопрос о судьбе дик­татуры пролетариата, сохранял свою силу в полной мере. Признавая его справедливость, мы были вынуждены в ряде случаев (например, когда речь шла об оборонных заводах) допускать существование планово-убыточных предприятий. Хозрасчет был для них не определяющим моментом. Пред­приятиям спускали сверху ряд обязательных цифровых пока­зателей производства. Они не всегда несли материальную от­ветственность за невыполнение обязательств, и им не всегда возмещались убытки, причиненные другими предприятия­ми, вследствие чего хозяйственный договор терял свое зна­чение. Не все из них были заинтересованы в получении при­были. У многих премиальные фонды из прибыли вообще не создавались или были очень малы. Новое строительство мы финансировали преимущественно из бюджета. Деятельность предприятия, труд его рабочих и служащих оценивались не прибылью, не успешной реализацией произведенных ценно­стей, а цифрами выпуска валовой продукции.

Все это, конечно, не случайно. Историческая взаимообу­словленность процессов и событий накладывала свою пе­чать. Если бы тогда кто-либо предложил, в тех экономических условиях, внедрить хозрасчет в его сегодняшнем понимании, на такого человека в лучшем случае посмотрели бы как на фантаста-мечтателя. Нельзя отрываться от эпохи, в которую живешь; от окружающей обстановки; от условий, диктующих человеку свою волю. Мы смотрели на хозрасчет 1938 года по сравнению, например, с хозрасчетом 1931 года как на огром­ный шаг вперед.

Огромное значение имеет контроль рублем. Он осущест­вляется по отраслям и всегда поэтому бьет в корень. Никакие перестройки, ослабляющие централизацию, не должны под­рывать соответствующую роль финансов. Даже в совнархозах конца 50-х годов финансы не раздробились между районами и остались в системе отраслевых управлений. Между про­чим, было потрачено немало сил, чтобы добиться этого...

Умение не распылять средства — особая наука. Допус­тим, надо соорудить за семь лет семь новых предприятий. Как сделать лучше? Можно ежегодно возводить по одному заводу; как только он вступит в дело, браться за следующий. Можно сразу возводить все семь. Тогда к концу седьмого го­да они станут давать всю продукцию одновременно. План строительства будет выполнен в обоих случаях. Что, одна­ко, получится еще через год? За этот, восьмой год семь заво­дов дадут семь годовых программ продукции. Если же пойти первым путем, то один завод успеет дать семь годовых про­грамм, второй — шесть, третий — пять, четвертый — четыре, пятый — три, шестой — две, седьмой — одну программу. Все­го получается 28 программ. Выигрыш — в 4 раза. Ежегодная прибыль позволит государству брать из нее какую-то часть и вкладывать ее в новое строительство. Умелые капиталовло­жения — гвоздь вопроса. Так, в 1968 году каждый вложен­ный в экономику рубль принес Советскому Союзу 15 копеек прибыли. Деньги, затрачиваемые на не доведенное до конца строительство, мертвы и не приносят дохода. Мало того, они «подмораживают» и последующие расходы. Допустим, мы вложили в стройку первого года 1 миллион рублей, на сле­дующий год — еще миллион и т. д. Если строить семь лет, то временно было заморожено 7 миллионов. Вот почему столь важно убыстрять темпы строительства. Время — деньги!

С другой стороны, не на всякий даже очень хороший проект можно найти нужные средства. Еще в 1938 году, став наркомом, я столкнулся с предложением исчислить, во что обойдется осуществление так называемого «проек­та Колосовского». Ученый Н. Н. Колосовский, подойдя ком­плексно к проблеме освоения естественных ресурсов бас­сейна реки Ангары, давно предложил сделать стержнем проекта использование ангарской гидроэлектроэнергии. Но откуда взять нужную рабочую силу, деньги, металл, ма­шины и прочее? Параллельно придется построить и по­тратить еще очень многое. И правительство временно от­ложило проект до лучшей поры. Однако в дальнейшем мы экономически окрепли, задача оказалась нам уже по пле­чу, и кто не знает теперь Братской ГЭС? Вот как важно да­вать верные прогнозы.

Наставляя наркомат финансов при планировании им расходов страны на будущее, Центральный Комитет партии и правительство постоянно подчеркивали, что задача годично­го плана состоит в обеспечении непрерывности и гармонич­ности работы. Соответственно должен строиться и годовой бюджет. Пятилетка же обязана предусмотреть скорость про­движения уже целых частей народного хозяйства. Естествен­но, что допущенные в годичном плане ошибки и диспропор­ции за пять лет возрастут и наложатся друг на друга.

Значит, полезно иметь так называемые «резервы проги­ба». При их наличии ветер не сломит дерево, оно может по­гнуться, но выстоит. Если же их не окажется, прочные корни обезопасят дерево лишь до очень сильного урагана, а потом недалеко и до бурелома.

Следовательно, без финансовых резервов обеспечить успешное выполнение социалистических планов трудно. Ре­зервы — денежные, хлебные, сырьевые — еще один посто­янный пункт повестки дня на заседаниях Совнаркома и Сов­мина СССР. А чтобы оптимизировать народное хозяйство, мы старались использовать и административные, и экономиче­ские методы решения задач. Вычислительных машин напо­добие нынешних электронно-счетных у нас не было. Поэтому поступали так: управляющий орган давал нижестоящим зада­ния не только в виде плановых цифр, но и сообщал цены как на производственные ресурсы, так и на продукцию. Кроме того, старались использовать «обратную связь», контролируя сбалансированность между производством и спросом. Повы­шалась тем самым и роль отдельных предприятий.

Неприятным открытием для меня явилось то обстоятель­ство, что научные идеи, пока их исследовали и разрабатывали, съедали массу времени, следовательно, и средств. Постепен­но я привык к этому, но вначале только ахал: три года разра­батывали конструкцию машин; год создавали опытный об­разец; год его испытывали, переделывали и «доводили»: год готовили техническую документацию; еще год переходили к освоению серийного выпуска таких машин. Итого — семь лет. Ну а если речь шла о сложном технологическом процессе, ко­гда для его отработки требовались полупромышленные уста­новки, могло не хватить и семи лет. Конечно, простенькие ма­шины создавались гораздо быстрее. И все же цикл полного претворения в жизнь крупной научно-технической идеи об­нимал, в среднем, как правило, до десяти лет. Утешало то, что мы обгоняли многие зарубежные страны, ибо мировая прак­тика показывала тогда средний цикл 12-летним.

Здесь-то и выявлялось преимущество социалистическо­го планового хозяйства, которое позволяло концентриро­вать средства в нужных обществу областях и направлениях вопреки чьей-то сугубо личной воле. Между прочим, тут име­ется огромный резерв прогресса: если сократить время реа­лизации идей на несколько лет, это сразу даст стране увели­чение национального дохода на миллиарды рублей.

Еще один путь к тому, чтобы поскорее получить отдачу от вложенных средств, — временное приторможение некото­рых строек при чрезмерно большом их количестве. Законсер­вировать одни, а за этот счет форсировать возведение других предприятий и начать получать от них продукцию — непло­хое решение проблемы, но, увы, тоже ограничиваемое кон­кретными условиями. Если бы, например, в 1938—1941 годах мы не строили сразу много крупных объектов в разных мес­тах страны, то не имели бы после начала Великой Отечествен­ной войны необходимого производственного задела, и тогда оборонная промышленность могла бы оказаться в прорыве.

 

СТАЛИН И КРЕДИТНАЯ РЕФОРМА. НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ

Государственная работа — дело исключительно слож­ное. Замечу, что более 10 лет (с 1935 по 1946 год) я не был в отпуске. И среди наркомов не я один. В августе 1939 года я было отправился отдыхать, но уже через пять дней был ото­зван в Москву. Вообще все работники госаппарата трудились с предельным напряжением. И если случались у нас ошибки, то это чаще всего были ошибки поиска, спутники роста...

В связи с этим хочется рассказать об одном эпизоде, свя­занном с обсуждением в 1940—1941 годах проекта реформы советского кредита, которую готовил Госбанк и отвергал Нар­комат финансов СССР.

Наркомфин и Госбанк— это такие окна, через которые можно увидеть отчетливо все происходящее в народном хо­зяйстве: и в процессе общественного воспроизводства, и в создании совокупного общественного продукта, и в распре­делении национального дохода, и в осуществлении государ­ственной экономической политики. Ведь при сохранении то­варно-денежных отношений социалистическое воспроиз­водство совершается с участием денег и кредита, на основе разветвленных финансов. Чтобы понимать, как в этих усло­виях действуют законы развития социалистической экономи­ки, как проявляются экономические категории, преломляе­мые через призму финансов, нужно абсолютно осмысленно представлять себе содержание финансов и функционирова­ние финансовой машины, пути использования ее для руково­дства общественным производством и повышения его эконо­мической эффективности.

Основным звеном финансовой системы является у нас государственный бюджет. Весь финансовый аппарат, начиная с наркомата (министерства) и кончая районным финотделом, участвует в формировании госбюджета, составляет его, за­тем представляет на партийно-правительственное рассмот­рение. А когда Верховный Совет СССР утвердит правительст­венные предложения и примет закон о госбюджете, именно финансовый аппарат, опять-таки сверху донизу, будет опре­делять со своей стороны конкретные финансовые взаимоот­ношения государства и народного хозяйства, государства и общества. В формировании бюджета Госбанк участвует лишь косвенно, как исполнитель бюджета в порядке кассового об­служивания, причем действует в данной сфере на основе по­ложений и инструкций, разрабатываемых Наркоматом (Ми­нистерством) финансов СССР. Таковы «исходные позиции», с которых оба учреждения обсуждали проект реформы.

Скажу сразу, что упомянутая реформа в целом не была нужна. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что партия и правительство не провели ее ни тогда, ни позднее. С самого начала дитя оказалось мертворожденным. Зачем же тогда рассказывать о госбанковском проекте? А затем, что он не просто стал на какой-то срок жизненной реальностью, пусть временной, но и отнял у руководящих органов очень много месяцев и сил, заставив их заниматься данным делом. Тем самым эта история приобретает особую поучительность с точки зрения общегосударственной работы. К тому же она вообще небезынтересна, ибо дает некоторое дополнитель­ное представление о людях и событиях.

В чем же расходились позиции НКФ и Госбанка? НКФ ос­новывался на следующих соображениях: в каком направле­нии развивался наш кредит? Он непрерывно совершенст­вовался во имя обеспечения высоких темпов роста общест­венного производства. В СССР действительно проводились кредитные реформы. Хороша та реформа, которая ускоря­ет реализацию продукции и обращение товарно-материальных ценностей, способствует росту товарооборота, упроща­ет доставку товара от производителя к потребителю, не на­рушая в целом социалистического характера финансовых отношений. Добиться этого можно, если обосновать рефор­му необходимыми экономическими и политическими пред­посылками, то есть связать ее теоретически и практически с нашим общим делом. Но если жизнь не обязательно требует нововведений, если вопрос можно решить по-иному, то не­оправданные перестройки только нанесут ущерб.

В данном случае все началось с очередного вопроса «банкиров» о том, почему это Наркомат финансов СССР рас­сматривает кредитные и кассовые планы Госбанка? Мы отве­тили: такова многолетняя практика. Сложилась же она вслед­ствие необходимости увязывать названные планы с наличием общегосударственных ресурсов и госбюджетом. А последни­ми ведает Наркомфин. Ответ не убедил «банкиров».

Сначала от наркома устно потребовали добровольно­го согласия на перемены. Ссылаясь на экономическую неце­лесообразность идеи и на существующую государственную практику, я отказался. Тогда-то и возник проект «кредитной реформы». В конце 1940 года он был представлен на рассмот­рение Совнаркома СССР. Имелось в виду затронуть очень многое. Упомяну об основных предлагавшихся нововведени­ях: ввести краткосрочный коммерческий кредит и векселя; ввести кредитование по обороту; расчеты и платежи пред­приятий и хозяйственных организаций по кредиту, а также расчеты покупателей с поставщиками должны производить­ся до взносов в бюджет; предусматриваемые госбюджетом ассигнования на пополнение оборотных средств предпри­ятий и хозорганизаций должны передаваться последним не через финансовые органы, а через Госбанк; недостача в обо­ротных средствах предприятий и хозорганизаций, возник­шая в результате убытков или невыполнения плана по при­были, должна автоматически покрываться из госбюджета.

В целом предложения можно было разделить на четыре группы. Одни (большинство) являлись пережитком уже прой­денного нами этапа. Другие — забеганием вперед. Третьи, примерно соответствуя переживаемой полосе, не отвечали реальным возможностям государства с точки зрения матери­ального обеспечения. Четвертые могли быть приняты. А в со­вокупности первые три грозили, как показалось сотрудникам НКФ, расшатать дело социалистического строительства, хотя никто, естественно, к этому не стремился.

Обсуждение проекта на расширенном заседании Прав­ления Госбанка носило очень острый характер. Я высказался против реформы в целом и более не брал слова. А в личной беседе с Н. А. Булганиным пытался доказать ему, что проект причинит вред хозрасчету и неизбежно ослабит соблюде­ние кредитной и финансовой дисциплины. Но убедить его не смог. Стремясь обосновать свою позицию как можно более надежно в теоретическом отношении, руководство Госбан­ка дополнительно привлекло к делу для консультаций спе­циалистов кредитно-денежной науки. Мы тоже опирались не только на мнение руководителей Наркомата финансов, но и на точку зрения видных специалистов финансовой науки. Велся не просто административный спор, а серьезная госу­дарственная и научная дискуссия, хотя и на организацион­ной почве.

В начале 1941 года состоялось (впервые — под предсе­дательством И. В. Сталина) заседание Бюро Совета Народ­ных Комиссаров СССР. Я был членом бюро. Н. А. Булганин до­ложил о проекте. В основном доклад свелся к разъяснению идеи и к ответам на вопросы присутствовавших.

Большую часть вопросов задал Сталин. Затем он спро­сил, кто хочет взять слово. Увидев, что я, Сталин поинтере­совался, буду ли я говорить о финансах как специалист или хочу сделать общие замечания? Мы уже знали, что, если он ставит так вопрос, значит, по общим моментам хочет высту­пить сам. Поэтому я сказал, что буду говорить о конкретных финансовых проблемах. Действительно, Сталин сообщил, что имеет общее замечание и выскажется вначале.

Сталин начал с того, что сразу охарактеризовал проект как мероприятие, толкающее страну не вперед, а назад. Зая­вил, что не видит серьезных оснований для принятия пред­ложений. Особенно удивляет его мысль о введении кредит­ных векселей. Это пройденный этап в кредитных отношениях. Для чего же восстанавливать былое? Не дойдем ли мы вскоре до того, что кто-нибудь потребует учредить биржу? Не видно, как именно обеспечивает проект дело укрепления социализ­ма. Зато видно, чем он ослабляет социалистическое строи­тельство. Не бухнули ли авторы проекта не в те колокола?

Высказывание Сталина во многом облегчило мое после­дующее выступление, так как я заранее знал, что Булганину обеспечена поддержка со стороны некоторых членов Полит­бюро ЦК ВКП(б).

Мне дали на выступление 30 минут. Главные возражения я направил против коммерческого краткосрочного креди­тования, подчеркивая, что возродится автоматизм, который создаст для предприятий возможность по нескольку раз по­лучать денежные средства на одни и те же цели. Тем самым контроль рублем ослабнет, социальная роль финансов пони­зится, государство лишится одного из важных рычагов управ­ления народным хозяйством. В результате пункт проекта о коммерческом краткосрочном кредите и векселях провалил­ся при первом чтении и сразу же был вычеркнут.

Относительно пункта об очередности платежей я гово­рил, что он подрывает госбюджет и, ликвидируя гарантированность поступления в первую очередь именно в него всех денежных средств, может нанести ущерб социалистическо­му воспроизводству, обороне страны, многим государствен­ным мероприятиям. Это произвело сильное впечатление. Пункт забаллотировали. Равным образом провалились пред­ложения о пополнении оборотных средств за счет госбюдже­та, о замене в некоторых хозяйственных отраслях заемных средств собственными и другие. Не согласились с моим мне­нием при чтении пункта о кредитовании по обороту. Я считал его ненужным, ибо миновало время, когда коммунисты руко­водили делами «вообще», а хозяйство вели «спецы».

Ведь банк, говорил я, кредитуя оборот, получит возмож­ность участвовать в формировании оборотных средств и тем самым контролировать их. Представители банка, если это ему выгодно, будут вмешиваться в работу предприятий и за­жимать инициативу их руководителей. Вместо поощритель­ной политики возникнет тормоз. Но большинство мою точку зрения не поддержало, и предложение прошло. Между про­чим, жизнь показала, что кредитование по обороту позднее развивалось у нас успешно. Оно стало перспективным делом, а некоторые товарищи защитили докторские диссертации на эту тему... Значит, в этом пункте я был неправ. Но в целом ре­форма так и не состоялась.

Банковский кредит в социалистическом обществе явля­ется одним из очень важных элементов распределения и пе­рераспределения совокупного общественного продукта и национального дохода. Будем, однако, помнить прежде всего о роли Советского государства — главного орудия построе­ния социализма и коммунизма. Проще говоря, не следует за­бывать, какой фактор тут хозяин, а какой — слуга...

По роду моей работы я все чаще участвовал, естественно, в обсуждении различных вопросов на заседаниях ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров, не раз присутствовал на засе­даниях Политбюро ЦК ВКП(б). Советское правительство все­гда интересовалось финансами, уделяло им большое внима­ние. Я особенно ощущал это при обсуждении этих вопросов не только как нарком, но и как председатель Государственной штатной комиссии при Совете Народных Комиссаров СССР, а позднее — как председатель Валютного комитета. Централь­ный Комитет требовал экономить там, где расходы казались недостаточно обоснованными. Мне как наркому наибольшие затруднения доставляли случаи, когда приходилось просить разрешения на дополнительную эмиссию — выпуск в обра­щение новой порции денежных знаков. Признаюсь, что не­редко я чувствовал себя в такие минуты неважно. В ЦК ВКП(б) принимали предложения о новой эмиссии очень неохотно, а уж если принимали, то всегда требовали, чтобы одновремен­но были представлены предложения по обеспечению воз­врата выпускаемых денег, когда эмиссия не обусловливалась экономической необходимостью.

Существует латинская пословица «Кому выгодно?». Этот вопрос задают, когда хотят разобраться в запутанном деле, выяснить побудительные мотивы действий, понять, во имя чего совершаются поступки. Словом, надо смотреть в корень.

Очень часто сей корень определяется политической борьбой или экономическим моментом. Выяснишь, кому вы­годно происходящее, и сразу многое становится на свое ме­сто. Профессия финансиста такова, что здесь прибегать к ла­тинской пословице приходится, пожалуй, значительно чаще, чем в любой другой отрасли. Коль скоро мы являемся не «фи­нансистами» вообще, а работниками именно советской фи­нансовой системы, для нас экономически целесообразной будет только такая постановка вопроса, при которой может получить выгоду Советское государство. Это первая заповедь для всякого, кто приходит в финансовое ведомство СССР. Вот почему все, что делалось в годы существенного переустрой­ства нашего наркомата и пересмотра его деятельности, сле­дует преломлять через призму экономической целесообраз­ности в рамках социалистического общества. То, что успешно прошло проверку временем и самой жизнью, пусть уцелеет и получит положительную оценку. Непригодное должно быть расценено историей отрицательно.

Приведу несколько примеров того, как решались раз­личные вопросы именно с позиции экономической целесо­образности. Жизнь свидетельствовала, что к концу каждо­го месяца население усиливает закупки товаров. Несомнен­но, это, как правило, связано со сроками выдачи зарплаты. Поступления в казну с торгового оборота нарастали соответ­ственно к тем же срокам. Нельзя ли воспользоваться этим и убыстрить отчисления, ибо время — деньги? Конечно, мож­но. И наркомат тотчас реагирует введением особой инструк­ции о порядке обложения налогом с оборота, скажем, това­ров в системе Ювелирторга; с апреля 1939 года он взимался в четыре срока: за первую декаду каждого месяца, за вторую декаду, за семь дней третьей декады и, наконец, за оставшие­ся три-четыре дня последней декады.

К 1939 году только 0,5 процента крестьян оставались еди­ноличниками. В этих условиях обложение жителей деревни сельскохозяйственным налогом по твердым ставкам потеря­ло смысл. И во изменение закона 1934 года было введено об­ложение в зависимости от размера доходов, с прогрессивной процентной накидкой. В подготовке и проведении всех меро­приятий участвовал весь центральный аппарат наркомата.

Но, конечно, не каждое явление могли мы охватить инст­рукцией или заранее намеченным порядком действий. Жизнь постоянно вносила свои коррективы. Казалось бы, какие пе­режитки, допустим, нэпманских времен сыщутся в деятельно­сти финансового ведомства социалистической страны? Одна­ко наступили 1939—1940 годы. СССР укреплял свои западные границы. Увеличилось число наших союзных республик. Поя­вились Эстонская, Латвийская, Литовская и Молдавская ССР; с советскими Украиной и Белоруссией воссоединились за­падные области. А на новых территориях функционировала масса мелких и даже средних хозяйчиков. Что же нам, прохо­дить мимо и делать вид, что Наркомата финансов и государ­ственного бюджета это не касается? В 1940 году появляется на свет инструкция о порядке взимания промыслового нало­га с частных предприятий и промыслов, находившихся на но­вых территориях. А если бы наркомат не проявлял должной оперативности и не старался поспевать в ногу с текущими со­бытиями, грош была бы нам цена в базарный день!

Не нужно думать, что только наше учреждение следило за экономической целесообразностью методов социалисти­ческого строительства. Еще одним оком партии, смотревшим в этом же направлении, был Народный комиссариат государ­ственного контроля, созданный в 1940 году. Наркомом назна­чили Л. 3. Мехлиса. О нём стоило бы сказать особо. Это была довольно противоречивая фигура — человек абсолютной личной честности, притом не подходивший под однознач­ную характеристику и сочетавший в себе как положительные, так и весьма отрицательные черты. Мне часто приходилось встречаться с Мехлисом. Ведь обнаруживаемые Госконтро­лем материальные злоупотребления подлежали стоимост­ной оценке. Поэтому из Наркомата госконтроля в наш попа­дало достаточное количество служебных бумаг. Кроме того, Мехлис являлся членом Валютного комитета СНК СССР, а я — председателем. Когда в 1941 году Мехлиса направили в дей­ствующую армию, я был назначен на занимаемый им ранее пост председателя Государственной штатной комиссии и ос­тавался на нем до конца войны. Между нами постоянно воз­никали стычки, так как Мехлис любил подминать других лиц под себя.

Припоминаю один эпизод. Став после войны министром Госконтроля, Мехлис потребовал предоставить министерст­ву права проводить окончательное следствие, а затем сра­зу, минуя прокуратуру, передавать дела на виновных в суд. Конечно, Мехлису отказали. Поводом для такого требования явилось столкновение его с тогдашним Председателем Сове­та Министров Белорусской ССР П. К. Пономаренко. Ревизуя послевоенное состояние Белоруссии, сильно пострадавшей в период фашистской оккупации, сотрудники Госконтроля составили затем акт. Выводы же к нему Мехлис написал сам. У него получалось, что партийные и советские работники рес­публики скрывают от государства некоторые материальные ценности. Я обратил его внимание на то, что все запасы на­ходятся на государственных складах и вообще это обычные материальные резервы, разумно накапливаемые для восста­новления хозяйства республики, лежащей в руинах. Мехлис, конечно, не согласился.

— Подожди, сейчас придёт Пономаренко, и ты сам убе­дишься, кто прав.

— Каким же образом?

— Он увидит акт и вынужден будет сознаться, что его провели.

Вскоре пришел Пономаренко, рассказавший, что он толь­ко что был у Сталина. Тот подробно расспрашивал, как идут в республике дела, а потом подарил ему на память зажигалку. Мехлис взорвался:

— Ты не хитри! Хочешь зажигалкой прикрыться? Все рав­но придется держать ответ.

Началась получасовая, без перерывов, речь Мехлиса в обычном для него резком тоне. Под конец он потребовал объяснительной записки к материалам ревизионного акта. Пономаренко категорически отказался составлять ее, сказал, что объясняться будет в ЦК партии, встал и ушел.

— Ну как, видел? — спросил Мехлис.

— Видел: ничего ты не доказал и вообще не прав. Можно ли предъявлять обвинение целой республике?

Естественно, ЦК ВКП(б) поддержал белорусов. На этом дело и закончилось. Вышесказанное относится только лично к Мехлису и никак не задевает аппарат Госконтроля, честно и старательно исполнявший свои нелегкие и полезные обязан­ности. Говорю это с чистой совестью хотя бы уже потому, что знаю, как работа контролеров помогала, в частности, укреп­лять курс советского рубля. Еще в 1938—1941 годах по резуль­татам ряда ревизий была прекращена чрезмерная эмиссия де­нег. Лишь с октября 1940-го по июнь 1941 года изъяли из обра­щения примерно третью часть всех обращавшихся денег. Для этого закрыли остатки неиспользованных кредитов на конец третьего квартала 1940 года и установили строгое регулирова­ние кредитов на четвертый квартал. Попытки отдельных рас­порядителей кредитов использовать их любым способом, не­зависимо от надобности, решительно пресекались...

По-видимому, необходимо хотя бы вкратце рассказать об основных общегосударственных мероприятиях Наркома­та финансов СССР в годы третьей пятилетки. Как известно, пе­ред страной стояла задача завершить строительство социа­лизма и начать переход к более высокой, коммунистической фазе развития. Решение данной задачи требовало длительно­го периода, в течение которого партия собиралась осущест­вить ряд пятилетних планов. Таким образом, третья пятилет­ка явилась началом нового этапа в истории СССР. Эти фазы одной социально-экономической формации имеют одинако­вую экономическую основу (общественная собственность на средства производства) и единую цель (максимальное удов­летворение общественных потребностей). Но между ними сохраняются и заметные отличия, вызываемые прежде всего разницей в уровне производительности труда, в степени раз­вития материального производства. Понятно поэтому, на что обращалось в третьей пятилетке главное внимание. Естест­венно, советские финансы тоже должны были служить вели­кому делу крутого подъема социалистического хозяйства. Ка­кие же мероприятия конкретно обеспечивали мы рублем?

В 1938 году в промышленное строительство было вложе­но 40 миллиардов рублей. Только за первую половину это­го года трудящиеся сдали в эксплуатацию свыше 600 ново­строек. Среди капитальных работ выделялось возведение Куйбышевского гидроузла на Волге, Угличской и Рыбинской ГЭС. В 1939 году с конвейера сошел миллионный советский автомобиль. До середины 1941 года начало функционировать около трех тысяч новых предприятий. В их числе — угольные шахты Караганды, чимкентский завод цветной металлургии, нефтяные вышки Татарии и Башкирии, новые очереди заво­дов черной металлургии в Запорожье и Кривом Роге, агре­гаты Канакирской и Чирчикской ГЭС, Белорусской ГРЭС. Дея­тельность финансовых органов определялась такими реше­ниями и постановлениями ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР тех лет, как «О мероприятиях, обеспечивающих выполнение ус­тановленного плана по выплавке чугуна, стали и производ­ства проката», «О работе комбинатов и трестов Кузбассугля, Москвоугля, Уралугля, Карагандаугля, Востокугля, Средазугля, Тквибулугля и Ткварчелугля», «О работе угольной про­мышленности Донбасса», «О развитии добычи углей в Под­московном бассейне», и другими.

Много внимания было уделено перераспределению ка­питаловложений и финансовому обеспечению развития вос­точных районов. Перед войной здесь производилось 22 про­цента электроэнергии страны, 40 — угля, 29 — чугуна и 32 процента стали.

Советские финансы сумели выполнить стоявшую перед ними сложную задачу прежде всего потому, что значение госу­дарственного бюджета непрерывно усиливалось, а его функ­ции расширялись. Вот подтверждающие это данные. В начале первой пятилетки через бюджет перераспределялось только 27 процентов национального дохода, а в 1940 году— 54 про­цента. В свою очередь бюджет мог отвечать своему назначе­нию благодаря постоянному росту поступлений от социали­стического хозяйства, составивших в 1940 году почти 90 про­центов доходов.

Сосредоточение в бюджете основной части националь­ного дохода позволило использовать эти средства целена­правленно и на базе расширенного социалистического вос­производства.

Капиталовложения в сельское хозяйство предусматри­вали рост его продукции на 52 процента и завершение ком­плексной механизации сельскохозяйственных работ. Со­гласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 19 апреля

1938 года «О неправильном распределении доходов в колхо­зах», Наркомат финансов учитывал, что большая часть денеж­ных доходов колхозов пойдет теперь на трудодни. Шел воз­врат колхозам неправомерно отторгнутых к приусадебным участкам земель. Продолжалось, особенно в Белоруссии и на Украине, сселение колхозников-хуторян в укрупненные по­селки. Шло переселение из малоземельных районов на це­линные земли Казахстана, Сибири и Дальнего Востока.

Крупным событием явилось принятие 1 сентября

1939 года внеочередной четвертой сессией Верховного Со­вета СССР первого созыва нового закона о сельскохозяйст­венном налоге: колхозные доходы по трудодням теперь не подлежали обложению, а с приусадебных участков поступал прогрессивно-подоходный налог. Это способствовало интен­сификации колхозного производства. За 1938—1940 годы в стране было организовано свыше 1200 новых МТС. Шла их электрификация. Большие средства вкладывались в ос­воение 15 миллионов гектаров посевных площадей, допол­нительно включенных в сельскохозяйственный оборот, и в развитие животноводства. Ведь к началу 1941 года поголо­вье крупного рогатого скота еще не достигло у нас уровня 1916 года. Примерно на каждом третьем очередном совеща­нии в Секретариате ЦК ВКП(б) этот вопрос обсуждался, так что сведения о соответствующих денежных вложениях я поч­ти всегда держал под рукой.

Определенные средства шли и на реорганизацию госу­дарственных органов. В 1939 году из состава Наркомата тяже­лой промышленности, действительно неимоверно сложного для управления, выделились наркоматы черной и цветной металлургии, промышленности стройматериалов, химиче­ской и топливной, электростанций и электропромышленно­сти; из Наркомата машиностроения — народные комисса­риаты автотранспорта, тяжелого, среднего и общего машино­строения. Всего тогда действовало 20 наркоматов.

КАК МЫ ГОТОВИЛИСЬ К ВОЙНЕ

В предвоенные годы партия непрестанно наращива­ла капиталовложения в народное хозяйство. Напомню, что в 1928 году они составляли 0,37 миллиарда рублей, а в 1940 году — 4,3 миллиарда рублей, то есть почти в 12 раз больше. Напомним, что валовая продукция промышленности возросла за то же время в 6,5 раза, а розничный товарообо­рот— в 15 раз, достигнув суммы в 17,5 миллиарда рублей. Соответственно, доходы госбюджета, в 1928 году равнявшие­ся 0,8 миллиарда рублей, к 1940 году достигли 18 миллиар­дов при расходах в 17,4 миллиарда рублей. Сюда не входят значительные затраты из бюджета на образование государст­венных материальных резервов, в том числе на увеличение запасов золота и других благородных металлов.

За каждой из этих цифр — упорный и беззаветный труд миллионов советских граждан, их напряженная созидатель­ная деятельность. В любой наш рубль были вложены труд, дерзания и помыслы слесаря и хлебороба, врача и бухгалте­ра, пастуха и летчика, ткача и секретаря райкома.

Деньги, заработанные всем народом, шли в том числе и на укрепление обороноспособности страны. Удельный вес оборонных расходов в общих бюджетных затратах в то время непрерывно увеличивался: мы не забывали об угрозе войны.

В 1938 году по смете Наркомата обороны ассигнования достигли 2,7 миллиарда рублей (21,3 процента всех расхо­дов), в 1939 году— 4,1 миллиарда (26,3 процента расходной части бюджета), в 1940 году— 5,7 миллиарда рублей (32,2 процента).

Бюджет на 1941 год рассматривался и утверждался еще в мирное время. Тем не менее военные расходы были пре­дусмотрены в размере 7,1 миллиарда рублей (33,8 процен­та). Выступления депутатов на последней предвоенной сес­сии Верховного Совета СССР (февраль 1941 года) наглядно свидетельствовали, что каждый из выступавших мыслил по- государственному и отчетливо понимал, что повлечет за со­бой малейшее промедление в столь важном деле. На сессии не только единодушно утвердили сумму, намеченную прави­тельством, но и увеличили ее на 200 миллионов, доведя фак­тически до 7,3 миллиарда рублей.

Резко возросла и численность наших Вооруженных Сил, особенно после принятия 1 сентября 1939 года закона «О всеобщей воинской обязанности». Средства, создававшие­ся напряженным трудом советских людей, распределялись с учетом международной обстановки: в 63 сухопутных учили­щах, многих военно-морских, а также 32 летных и летнотехнических школах, на шести спецфакультетах гражданских ву­зов и в 14 военных академиях получали образование десятки генералов и тысячи офицеров.

Разрабатывались и постепенно внедрялись в производ­ство новые типы самолетов, танков, артиллерийского воо­ружения. У пехоты появилось автоматическое оружие и ми­нометы. В 1940 году армия была численно больше, чем в 1937 году, в 5 раз. А в первой половине 1941 года в Воору­женных Силах служило уже 4,207 миллиона человек.

Основой обороноспособности СССР оставались успехи в развитии промышленности, прежде всего тяжелой. За 1938—1940 годы продукция индустрии в целом увеличилась почти в 1,5 раза, производство средств производства — более чем в 1,5 раза, а рост машиностроения составил 76 процентов. Каждые 10 часов (в среднем) у нас вступало в строй новое промышленное предприятие.

Важнейшую роль в дальнейшем прогрессе социали­стической индустрии сыграла XVIII партийная конференция (февраль 1941 года), наметившая систему неотложных мер по новому подъему отечественной экономики. Предвоенной весной развернулась разработка 15-летнего перспективного народнохозяйственного плана. Вся страна должна была при­нять участие в его обсуждении. Повсюду кипел величествен­ный созидательный труд...

Но выполнение наших планов были прервано войной. Следует сказать, что всякий раз, когда существенно меняется историческая обстановка, соответственно меняются методы использования и применения финансов. Когда грянула Вели­кая Отечественная война, перед финансовой системой были поставлены исключительно ответственные задачи. Требова­лось мобилизовать крупные денежные средства, направив их на обеспечение нужд хозяйства, работавшего под лозун­гом: «Все для фронта, все для победы!». Следовало немедлен­но сосредоточить в руках государства максимум финансовых ресурсов.

Опыт царской России в этом отношении был печаль­ным. Так, Крымская война потребовала от страны расходов в 797 миллионов рублей, а русско-турецкая война 1877—1878 гг.— 1075 миллионов рублей. Эти расходы больно уда­рили по всей экономике России. Еще тяжелее отразилась на хозяйстве Первая мировая война, к концу которой финансы были совершенно расстроены, а страна находилась на грани экономической катастрофы. Покупательная способность руб­ля снизилась до уровня довоенных б — 7 копеек. Во многом это определялось зависимостью от зарубежных монополий. Почти 55 процентов иностранных капиталовложений было размещено к концу войны в горной и металлургической про­мышленности. Но еще в 1914 году удельный вес таких капита­ловложений в общей сумме акционерных капиталов России составлял 47 процентов.

Дефицит госбюджета составлял в 1914 году 39,1 процен­та; в 1915 году — 74,1; в 1916 году — 76; в 1917 году — 81,7 процента. Царское правительство было вынуждено стать на путь широкой эмиссии денежных знаков и прибегнуть к ин­фляции как источнику дополнительных средств, выкачивае­мых из трудящихся. Грабя народ, царизм пытался обеспечить финансирование затрат на империалистическую войну и по­лучение капиталистами прибылей. На русских кредитных би­летах было напечатано, что они беспрепятственно обмени­ваются на золото. Но уже в начале войны был издан закон о прекращении такого обмена. Подобным способом попыта­лись предотвратить утечку золота из казны и не допустить тезаврации (накопления сокровищ населением на дому) либо утечки за границу. Меры оказались безрезультатными. Уже в первые месяцы войны золото исчезло из обращения. Соот­ветственно изменился и характер эмиссии денежных знаков. Она не являлась более источником кредитования материаль­ных ценностей, сильно сокращавшихся в условиях войны, а направлялась на необоснованное увеличение суммы денег, находившихся в обращении. Лишь за первые полгода войны эта сумма возросла на 180 процентов, составив 2950 миллио­нов рублей; на 1 января 1916 года — 5617 миллионов; на 1 ян­варя 1917 года — свыше 9 миллиардов рублей.

Цены на товары резко росли. Рубль обесценивался. Так появилась потребность в новых займах, внутренних и внеш­них. Царизм получил за годы войны от союзников до 4 милли­ардов рублей в иностранной валюте. Всю эту сумму исполь­зовали на оплату военных заказов, размещенных в других странах, оплату процентов по займам и частично на оплату закупавшегося вооружения. В результате и без того кабаль­ная зависимость России от зарубежных держав еще более усилилась. Кредитные средства расходовались так, как хо­телось англичанам. Англия стала не только банкиром, но и прямым указчиком при распределении русских военных за­казов. Недаром В. И. Ленин подчеркивал, что русский капи­тал есть не что иное, как отделение всемирной «фирмы», во­рочающей сотнями миллиардов рублей и носящей название «Англия и Франция».

К концу 1916 года российская экономика пришла в такое состояние, что на 1917 год вообще не удалось утвердить бюд­жет. Разразился, наряду с экономическим кризисом, кризис финансовый. Чтобы преодолеть катастрофу, большевистская партия потребовала, в частности, национализации банков, аннулирования кабальных займов, прекращения эмиссии бумажных денег, революционной перестройки налоговой системы, развития безналичных расчетов (то есть без непо­средственного участия денег). Однако осуществить эти ме­роприятия сумела только Советская власть после победы со­циалистической революции.

Советское государство, ликвидируя капиталистическую и помещичью собственность и экспроприируя экспроприа­торов, национализировало банки, аннулировало кабальные займы, прекратило выплату прибылей иностранцам, устано­вило госконтроль над всеми видами страхования и потом перешло к государственной страховой монополии. На бур­жуазию наложили контрибуции, ограничили ее право распо­ряжаться текущими счетами и вкладами. Одновременно соз­давались основы советского государственного бюджета.

Иностранная военная интервенция и гражданская война затормозили этот процесс. Но уже с 1921 года партия и прави­тельство берутся за укрепление финансовой системы как за одну из самых неотложных задач. Напомню еще раз, что под­робная программа развития и укрепления социалистических финансов была изложена XI съездом РКП(б) в 1922 году. Наши финансы, кредит и денежная система росли и крепли вместе с укреплением социалистического строя. Они сыграли, как мы видели, огромную роль в восстановлении народного хозяй­ства и его реконструкции, в индустриализации страны, в кол­лективизации сельского хозяйства, в завершении построения социализма. Выполнили они свою историческую миссию и в годы Великой Отечественной войны — тяжелейшего испы­тания, выпавшего на долю Советской Родины.

 

РАСХОДЫ НА ВОЙНУ. ПРЕИМУЩЕСТВА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО СТРОЯ

В 1941 году военные расходы составили 8,9 миллиарда рублей. Изыскать столь большие средства, существенно пре­вышавшие то, что было запланировано на 1941 год, оказа­лось нелегко. Мешали помимо чисто военных причин (отсту­пление, временная потеря территории с ее материальными и людскими ресурсами, эвакуация и т. д.) еще и некоторые дис­пропорции в развитии хозяйства, сохранявшиеся с довоен­ного времени. В те годы металлургическая и химическая про­мышленность не удовлетворяла в полной мере потребностей страны. Не была завершена реконструкция железнодорож­ного транспорта. Отставало сельское хозяйство. А огромный размах военных действий и необходимость оснащать армию современной техникой требовали очень крупных затрат ма­териальных и денежных средств. С 1 июля 1941 года до 1 ян­варя 1946 года расходы, связанные с запросами только нар­коматов обороны и военно-морского флота, составили 55,1 миллиарда рублей — около 52,2 процента всех расходов гос­бюджета за этот период (данные приведены по курсу рубля, установленному с 1 января 1961 года). Сюда не входят суммы, пошедшие на многое другое.

Еще в начале Великой Отечественной войны Централь­ный Комитет партии, Государственный Комитет Обороны, Госплан СССР и Наркомат финансов начали заниматься изы­сканием средств для помощи семьям погибших на фрон­те воинов и инвалидам войны. В результате были назначены многочисленные пенсии и пособия, организованы специаль­ные республиканские и местные органы по государственному обеспечению и бытовому устройству семей военнослужа­щих. За четыре с половиной года на оплату таких пенсий и пособий только за счет госбюджета было израсходовано бо­лее 5 миллиардов рублей. ЦК ВКП(б) постоянно интересовал­ся, как Наркомат финансов решает задачу изыскания средств на перестройку отраслей народного хозяйства, на эвакуацию предприятий и кадров из угрожаемых зон, организацию их работы в восточных районах, на срочное расширение воен­ной промышленности и самих Вооруженных Сил. Эти три за­дачи были главными на весь военный период.

Когда мы обсуждали, за счет чего можно их решить, при­шли к выводу, что главный упор следует сделать на госбюд­жет — это могучее средство организации экономики, ее мо­билизации, перестройки и контроля в полной мере. Еще раз раскрылись преимущества социалистического строя. В ре­зультате 57—58% национального дохода, 65—68% промыш­ленной и около 25 процентов сельскохозяйственной про­дукции удалось использовать непосредственно на военные нужды. ГКО разрешил нам охватить распределительной функ­цией финансов и государственные резервы (в мирное время они не подлежали нашему прямому контролю). Это помогло легче оперировать материальными и финансовыми ресурса­ми, устанавливая хозяйственные пропорции, удовлетворяв­шие нужды военного времени.

Вместе с тем мы должны были сохранить прочность го­сударственной денежной системы, чтобы не повторились пе­чальные явления Первой мировой войны; добиться сохране­ния твердых цен на продукты для населения и оптовых цен в промышленности. Тут снова сказались преимущества со­циалистического планового хозяйства. Наша победа в войне закономерно явилась победой не только социалистической экономики, а всего социалистического общественного строя.

Перестраивая финансы в военных целях, мы решили в основном ориентироваться на изменение соотношений в распределении национального дохода по фондам накоп­ления, потребления и военных расходов. Пришлось умень­шить затраты на расширенное воспроизводство и сократить долю национального дохода, шедшую на личное потребле­ние у гражданского населения. Иначе стали строиться в ма­териальной сфере отношения между государством и пред­приятиями, хозяйственными организациями, кооперацией и населением. В силу военной необходимости уменьшились затраты на социально-культурные цели. Увеличились посту­пления в бюджет от населения в виде налогов, а также доб­ровольных взносов и займов. Во второй половине 1941 года расходы на финансирование народного хозяйства сократи­лись на 2,2 миллиарда рублей. А после того как Красная Ар­мия начала изгонять захватчиков с нашей территории, часть средств стала использоваться для восстановления разорен­ного врагом народного хозяйства освобождаемых районов.

Особую роль сыграло здесь постановление партии и правительства «О неотложных мерах по восстановлению хо­зяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации» (август 1943 года). Политбюро ЦК ВКП(б) требовало от Нар­комата финансов обеспечить ресурсами восстановительные работь! так, чтобы значительную их часть удалось провести еще во время войны. Срочно восстанавливали угольную про­мышленность Донбасса, металлургию, энергетические мощ­ности. Уже в годы войны страна сумела восстановить в рай­онах, подвергшихся временной оккупации, около 30 процен­тов разрушенных основных фондов. Затраты на эти цели еще в 1942 году достигли 3,2 миллиарда рублей, а в 1945 году — 7,4 миллиарда. (Всего же за четыре с половиной года на фи­нансирование народного хозяйства ушло 21,6 миллиарда рублей, то есть свыше 20 процентов ресурсов государствен­ного бюджета.)

Очень большое внимание в годы войны уделялось фи­нансированию затрат на обучение молодых рабочих, заме­нивших ушедших на фронт отцов и старших братьев. Круп­ные суммы были израсходованы на училища трудовых ре­зервов, а также, невзирая на военные тяготы, в достаточно больших размерах на просвещение, науку, здравоохранение, социальное обеспечение. Своевременный отпуск средств позволил ремесленным училищам и школам фабрично-заво­дского обучения выпустить и передать народному хозяйству в период войны около 500 тысяч квалифицированных рабо­чих. Вузы и техникумы выпустили за годы войны около 300 тысяч специалистов с высшим и более 275 тысяч со средним образованием. Расходы на социально-культурные мероприя­тия в 1941 году сократились с 4,8 миллиарда рублей до 3,1 миллиарда. Но уже в 1944 году они выросли до 5,1 миллиар­да, а в 1945 году — до 6,3 миллиарда рублей. В целом расход­ная часть бюджета за четыре с половиной военных года со­ставила 110 миллиардов рублей, то есть в 2 раза больше, чем объем бюджета за первую и вторую пятилетки, вместе взя­тые. А ведь государственные доходы резко уменьшились: то, что раньше шло в торговую сеть, теперь в основном отправ­лялось на фронт. Я не упоминаю к тому же о страшном ущер­бе, причиненном стране врагом. И тем не менее наши финан­сы выполнили стоявшие перед нами задачи. Тут сказались и проведенная Коммунистической партией большая организа­торская работа, и возможности, открываемые социалистиче­ской системой хозяйства, и самоотверженный труд советских людей. Благодаря их усилиям себестоимость продукции го­сударственных предприятий снизилась за 1942—1944 годы в сравнимых ценах на 5 миллиардов рублей (17,2 процента). В результате были снижены более чем вдвое отпускные цены на вооружение, боеприпасы и военное снаряжение. Так со­ветский рубль помогал фронту ковать победу.

Была введена также «коммерческая» торговля с повы­шенными ценами на некоторые товары. Но и тогда цены на товары, отпускаемые по карточкам, остались неизменны­ми. С введением «коммерческой» торговли государство мог­ло воздействовать на уровень рыночных цен. Затем ком­мерческие цены постепенно снижались. Колхозный рынок вынужден был реагировать на это. Государство же за 1944—1945 годы получило от «коммерческой» торговли 1,6 милли­арда рублей дополнительных доходов. Все они были отнесе­ны на текущий счет Вооруженных Сил.

Еще одним источником пополнения военного бюдже­та явилась мобилизация так называемых свободных финан­совых ресурсов промышленности, торговли и банков дол­госрочных вложений. Это дало свыше 2 миллиардов руб­лей. В целом за четыре с половиной военных года (до конца 1945 года) поступления от государственных предприятий только по двум основным каналам (отчисления от прибылей и налог с оборота) составили 47,3 миллиарда рублей, то есть около 45 процентов всех доходов госбюджета.

Прибавим сюда остальные доходы (подоходный налог с кооперации в городе и деревне, поступления из сберегатель­ных касс и органов государственного страхования, средства социального страхования, таможенные доходы, доходы мест­ных бюджетов СССР и местных Советов). Все это составило об­щий доход от социалистического хозяйства, который за годы войны равнялся 70 процентам всех государственных доходов.

Положительную роль сыграло установление новых пра­вил взимания налогов. В июле 1941 года утвердили времен­ную надбавку к подоходному налогу. В январе 1942 года эту надбавку заменили специальным военным налогом. Поступ­ления от него за 1942—1945 годы составили 7,2 миллиарда рублей. В ноябре 1941 года был введен налог на холостяков, одиноких и бездетных граждан, давший до конца 1945 года 0,8 миллиарда рублей. Всего за четыре с половиной года на­логовые поступления от населения составили 13,3 миллиар­да рублей, то есть 13 процентов доходов госбюджета. Очень большой вклад в финансы дали государственные займы. Сре­ди трудящихся было распространено займов на сумму в 9 миллиардов рублей, то есть почти вдвое больше, чем за весь довоенный период.

Советские труженики помогали Родине чем только мог­ли. По их инициативе был образован Фонд обороны. Лишь до конца 1943 года в этот фонд поступило 1,2 миллиарда руб­лей, не считая натуральных взносов в виде продуктов, ве­щей, драгоценностей и т. д. Колхозник Ф. П. Головатый (Сара­товская область) в 1942 году пожертвовал 10 тысяч рублей (напоминаю еще раз, что здесь исчисление ведется по кур­су рубля после 1 января 1961 года), а через два года — еще 10 тысяч рублей. Колхозник И. П. Ботин (Чкаловская область) сдал в Фонд обороны 12 тысяч, Амир Кара-оглы Сулейманов (Азербайджан) — 25 тысяч, Кулам Баймагамбетов (Казах­стан) — 32,5 тысячи, Оразбай Букенбаев (Казахстан) — 30 ты­сяч рублей.

Общая сумма поступлений по налогам и добровольным взносам в период войны составила 27 миллиардов рублей, то есть более 26,4 процента доходов госбюджета.

Что касается дара Ферапонта Петровича Головатого, пче­ловода хутора Степной колхоза «Стахановец» Новопокровского района Саратовской области, то об этом стоит рассказать поподробнее. Осенью 1942 года он привез в Саратовский об­ком партии мешок с пачками денег и сказал, что отдаст их в Фонд обороны, на покупку самолета. Вопрос о том, кому вру­чить «персональный» боевой самолет, построенный на дар Ферапонта Головатого, решили в обкоме быстро, избрав кан­дидатуру командира авиационного истребительного полка, саратовца майора Б. Н. Еремина. Отважный летчик вместе с колхозником приехал на заводской аэродром. Там Головатый выбрал один из понравившихся ему истребителей. На нем сделали дарственную надпись, и Еремин улетел под Сталин­град. Самолет оказался отличным. Головатый подарил затем Красной Армии еще один истребитель. На нем Еремин сра­жался вплоть до победы, совершив 342 боевых вылета и сбив 23 фашистских самолета (первый самолет— он отлетал два срока — был отправлен в Саратовский музей).

А разве можно забыть, как в 1942—1943 годах колхоз­ники ряда местностей в рекордно короткие сроки собирали средства на танковые колонны? За две недели тамбовцы вне­сли 40 миллионов рублей. Вслед за ними это патриотическое движение охватило других: ивановские крестьяне собрали 136 миллионов, московские —209 миллионов, ярославские — 131 миллион, горьковские— 204 миллиона, свердловские— 195 миллионов, разоренные войной калининские—160 мил­лионов. Узбекистан дал 365 миллионов, Азербайджан — 175 миллионов, Грузия — 276 миллионов, Казахстан — 470 мил­лионов рублей...

Как уже говорилось, когда создавался Фонд обороны, инициатива целиком исходила от трудящихся. Естественно поэтому, что никаких указаний в этой связи из наркомата ме­стным финансовым органам не давалось. В казну поступили очень крупные суммы. Это не могло не повлиять и на эконо­мику в целом. Следовательно, наркомат обязан был учесть изменения, чтобы государственные мероприятия не захлест­нула стихия, хотя бы и благоприятная. Помню, звонит мне В. М. Молотов:

— Сколько за истекшие сутки поступило в Фонд обороны?

— Наркомат, — отвечаю, — таких сведений пока не со­бирает.

— Допускаете ошибку! А как будете регулировать потом сумму денег, находящуюся в обращении? Ведь средства идут сплошным потоком.

— Да мы просто не рассчитывали, что это произойдет так быстро.

— Набирайте темпы и срочно включайтесь в происходя­щее, хотя бы как регистраторы.

— Упущение исправим. С завтрашнего же дня будут пред­ставляться полные данные.

В дальнейшем на протяжении всей войны наркомат акку­ратно и оперативно вел счет всем поступлениям — и денеж­ным, и натуральным. Мы могли исходя из имеющегося опыта заранее готовиться к новой очередной волне взносов, ибо, когда наши войска освобождали временно оккупированные врагом районы СССР, поступления сразу заметно усилива­лись. Однако все указания в местные финансовые органы об учете пожертвований делались очень осторожно, чтобы не дать даже малейшего повода к разговорам об «искусствен­но организуемой кампании». Увы, неумные работники всегда могут найтись. Так получилось в Горьковском облфинотделе. Его заведующий пришел в обком партии и, показав мое слу­жебное письмо, заявил:

— Пора разворачивать кампанию!

— Но ведь из письма, — возражают ему в обкоме, — это­го не видно.

— А тут нечего видеть. Нужно понимать что к чему.

Из обкома позвонили в ЦК ВКП(б). Мы объяснили в ЦК, что Горьковский облфинотдел неверно истолковал текст на­шего письма. Одновременно я направил И. В. Сталину, без всяких комментариев, сводку с обобщенными результатами денежно-материальных поступлений. На совещании, созван­ном по этому поводу, Сталин взял в руки эту мою сводку и спросил, верны ли приведенные в ней цифры? Услышав по­ложительный ответ, Председатель Совета Народных Комис­саров произнес следующее (воспроизвожу по своей записи): «Мы, руководители, должны внимательно разбираться в про­исходящем и четко представлять себе, в каких случаях следу­ет критиковать работников, а в каких — поощрять. Товарищ Зверев критикуется за то, что он, руководя финансовой сис­темой, заботится о поступлении денежных средств государ­ству. Нужно было в этом случае не критиковать, а помогать ему в организации дела. Для того он и поставлен на пост нар­кома финансов, чтобы обеспечивать потребности страны в денежных средствах. Тем более сейчас, когда мы переживаем сложное время. Предлагаю вопрос с обсуждения снять, а то­варищу Звереву порекомендовать побольше заботиться о го­сударственных финансах и покрепче держать горловину го­сударственного мешка».

Никто не возражал. Так была исчерпана возникшая вне­запно для меня проблема...

Еще одной формой участия населения в военных рас­ходах страны были денежно-вещевые лотереи. В 1941—1944 годы провели четыре такие лотереи, давшие 1,2 мил­лиарда рублей. Значительные средства составила денежная компенсация за отпуска, перечисленная в спецвклады. Об­щая сумма ее равнялась 1,1 миллиарда рублей. Все это име­ло исключительное значение для денежного баланса Госбан­ка СССР. Дело в том, что возврат денежной наличности в банк происходит в основном через товарооборот в системе тор­говли. Так, до и после войны выручка от продажи товаров равнялась примерно 100—108 процентам от суммы выдан­ной трудящимся заработной платы. А во время войны выруч­ка упала до 55 процентов. Необходимый прирост денежных средств в кассах Госбанка обеспечивался в значительной мере путем налоговых платежей и добровольных взносов на­селения.

Наркомат финансов, перестраивая свою работу в соот­ветствии с военными условиями, разрабатывал проекты ме­роприятий по срочному изысканию денежных средств для обеспечения фронта и тыла, связывался с различными нар­коматами, готовил соответствующие предложения, а когда ЦК ВКП(б) и СНК СССР принимали необходимые решения, тотчас брался за их реализацию.

Особенно много хлопот доставил выпуск денег в обра­щение (в первые годы войны) в размерах, превышающих по­требности товарооборота. В результате к концу 1947 года (по­сле чего была проведена денежная реформа) количество де­нег, находившихся в обращении, превышало довоенное в два с половиной раза. Правда, накануне войны денег, бывших в обращении, явно не хватало, и Наркомат финансов занимал­ся изучением этой проблемы, с тем чтобы разрешить ее во второй половине 1941 года. Требовалось либо серьезно уве­личить денежные доходы населения, либо существенно сни­зить цены на продукты и товары народного потребления. Но война помешала осуществить это...

В качестве примера того, как действовали местные ты­ловые финорганы в то время, расскажу об Иркутском облфо и горфо. Городские работники так организовали дело, что еще до конца 1941 года перевыполнили годовой план по сбо­ру налогов и страховых платежей. А в начале следующего го­да, при размещении среди населения денежно-вещевой ло­тереи, намеченную государством ориентировочную цифру в 4,3 миллиона рублей превысили за пять дней, и подписка дала 6,976 миллиона. С энтузиазмом трудились областные со­трудники.

Многие финансовые работники проявили себя подлин­ными героями. После оккупации врагом Верейского района Московской области заведующая райфинотделом О. Д. Чубарова ушла в партизанский отряд и храбро сражалась там. Так же поступил заведующий Новопетровским райфо Г. А. Поли­карпов. Оба они после изгнания фашистов стали председа­телями райисполкомов. Четко и организованно трудились многие другие товарищи. Из угрожаемых районов Москов­ской области пришлось эвакуировать 24 райсберкассы. Без паники и суеты, уже под вражеским огнем, сотрудники 19 из них сумели вывезти и сохранить все лицевые счета вкладчи­ков. А к 15 февраля 1942 года в 18 только что освобожденных районах области сберкассы уже возобновили работу...

В отличие от гражданской войны, когда силою вещей и естественного хода событий роль денег часто сводилась к нулю, в период Великой Отечественной войны могучей со­циалистической державе удалось сохранить за деньгами их роль в гораздо большей мере. Поэтому закон стоимости, хотя и в ограниченной степени (о чем я расскажу ниже), действо­вал. А поэтому и финансовая служба должна была так же чет­ко и незыблемо, как и прежде, делать свое дело, обеспечи­вая военные и иные нужды страны. Возросла, по сравнению с мирными днями, общегосударственная ответственность фи­нансовых работников. Каждый серьезный промах грозил на­нести ущерб усилиям Красной Армии и советского тыла. Каж­дая пущенная на ветер копейка могла при случае обернуться гибелью сражавшегося на фронте воина. Максимальная орга­низованность и дисциплина, целеустремленность, необходи­мость бить все время в главную точку — вот чего требовала партия от Наркомата финансов.

Например, в первый же день войны решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР было введено регулирование выдач вкладов из сберегательных касс и ограничение продажи свободно об­ращающегося займа. Ведь чрезмерное изъятие вкладов мог­ло резко увеличить сумму денег, находившихся в обращении. В апреле 1942 года был введен в действие новый метод взи­мания местных налогов. Теперь, при максимально возможной централизации (общее во время войны явление), была резко ослаблена громоздкость системы. Например, по земельной ренте ранее имелось 80 различных ставок. Столь сильная и в принципе уже ненужная дифференциация была уменьше­на. Налог со строений ранее дробно варьировал от 0,5 про­цента до 2 процентов их стоимости; новый же равнялся одно­му проценту, а с жилого фонда — 0,5 процента. Все местные налоги и сборы (разовый сбор на колхозных рынках, сборы с владельцев скота и транспортных средств, земельная рента, налог со строений) были упорядочены и точно оформлены с учетом изменившихся условий жизни.

Тогда же было проведено изменение постановления от 1933 года, тоже устаревшего, ввели в силу модифицирован­ный текст положения о государственной пошлине, которая приобрела тем самым более высокое финансовое значение. Был расширен перечень действий и документов, оплачивае­мых пошлиной, а ставки за них несколько повышены. Пред­варительно наркомат специально разработал подробный пе­речень, установив, что пошлина взимается при производстве дел в судебных учреждениях, в органах Госарбитража, в нота­риальных конторах; при выдаче заграничных паспортов, раз­решений на въезд в СССР и выезд из него, видов на жительст­во; при приеме и выходе из советского гражданства, пропис­ке паспортов, регистрации актов гражданского состояния; при выдаче регистрационных удостоверений на кустарные и ремесленные промыслы и разрешений на право охоты и т. д.

В июне 1943 года были внесены изменения в сельско­хозяйственный налог: разрешили устанавливать нормы до­ходности с колебанием до 30 процентов от среднего пока­зателя, чтобы облегчить положение разоренных фашистами районов. На 20 процентов повысили налог с неколхозни­ков. Однако и тут была дифференциация — налог не повы­шали трудящихся западных областей Украины, Белоруссии и других районов, где перед войной не успели осуществить сплошную коллективизацию. В 1944 году Наркомат финансов составил для них особую таблицу исчисления сельскохозяй­ственного налога.

Война потребовала упорядочить и инструкцию 1941 года о налоге с нетоварных операций. Намечавшиеся изменения были оформлены в 1945 году новым постановлением.

Крупный экономический эффект был достигнут благода­ря сокращению сроков подписки на заем. Постепенные вло­жения в хозяйство ряда небольших сумм, хотя бы и достаточ­но значительных в совокупности, не шли ни в какое сравне­ние с той огромной помощью делу обороны, которую оказали советские люди, подписавшись в 1942 году на 10-миллиардный военный заем за два дня.

Однако нельзя думать, что наркомат, изыскивая дохо­ды для бюджета, был простым наблюдателем и бесстраст­ным счетоводом. Поиск новых источников доходов велся по­стоянно и активно. Некоторые дополнительные средства мы, как было показано, получали, пересматривая уже сложив­шиеся порядки. Иные же обретали, находя не использовав­шиеся ранее ресурсы. Одни текли непрерывной струей, хотя и не всегда густой. Другие открывались неожиданно, но мог­ли сразу дать ощутимый прирост накоплений. Так было с экс­плуатацией месторождений драгоценных металлов. Чтобы государство не потерпело здесь ущерба, за делом строго сле­дил пробирный надзор.

В период войны в торговый оборот попал ряд художест­венных изделий, в том числе из драгоценных металлов. При­ходилось различать простые ремесленные поделки и вещи, обладавшие исторической либо художественной ценностью. Мы привлекали для консультации специалистов. Если попа­дались изделия, не соответствовавшие по содержанию в них драгоценных металлов даже самой низкой пробе, но харак­теризовавшиеся как значительные произведения искусства, их ставили на отдельный учет и клеймили особым клеймом с изображением молотка.

Иногда внезапно возникала ситуация, когда срочно тре­бовалось пополнить казну крупной денежной суммой, а взять ее было неоткуда. Тут на помощь приходила продажа по «ком­мерческим» ценам товаров, пользовавшихся спросом.

Не раз и не два проводили мы пополнение бюджета та­ким образом совместно и с другими наркомами. Слова «на нужды фронта» были в те дни волшебными.

Огромные средства понадобились, когда началось вос­становление хозяйства в варварски опустошенных врагом областях. По мере продвижения линии фронта далее на За­пад требовалось точно оценить народное достояние, стои­мость обнаруженного у гитлеровцев награбленного имуще­ства. Общий порядок расчетов, практиковавшихся в военное время, нашел свое завершение в специальной инструкции наркомата (июль 1945 года) о возвращаемых в СССР товаро-материальных ценностях. Наконец, следовало исчислить ущерб, причиненный нашей Родине немецко-фашистскими захватчиками и их сообщниками. С этой целью почти во всех конкретных случаях применялись особые ценники. Сотруд­ники наркомата помогали составлять их...

Ни финансы в целом, ни денежно-кредитная система СССР, как уже отмечалось выше, не претерпели в годы Вели­кой Отечественной войны принципиальных изменений. Одна­ко огромное напряжение сил страны и требования новой об­становки внесли свои коррективы в обычное функциониро­вание денег и в кредитные расчеты. За первые два года войны наметилось существенное превышение расходов над дохода­ми. Бюджетный дефицит породил дополнительную денежную эмиссию. К концу войны общее количество выпущенных в об­ращение денег возросло у нас довольно сильно. Цифра могла бы стать еще большей, если бы не целенаправленные дейст­вия Госбанка СССР, который мобилизовал средства народного хозяйства, сумев резко ускорить их оборачиваемость.

Если предприятия, организации и отдельные граждане подолгу держат какие-то суммы, деньги медленно перемеща­ются от одного владельца к другому. Государство в силу не­обходимости поневоле выпускает новые порции дензнаков. При быстром же переходе денег со счета на счет и от одного лица к другому процесс обращения ускоряется, дополнитель­ная эмиссия уже не нужна. Конечно, государству легче поста­вить здесь под контроль предприятия и организации, неже­ли частных лиц. В мирное время вкладные операции совер­шали сберегательные кассы. В годы войны этим занимался и Госбанк. Это дало определенный эффект. Заодно Госбанк по­могал Наркомату финансов осуществлять контроль за свое­временным перечислением налогов, взносов на государст­венное социальное страхование и по подписке на займы.

Война породила новые пропорции в хозяйстве. Напри­мер, в оборонной промышленности выросла заработная пла­та. Выросли рыночные цены на сельскохозяйственные про­дукты. Повысились денежное содержание военнослужащих, пособия их семьям и пенсии инвалидам. А у государства, пе­реставившего почти всю промышленность на военные рель­сы, не было достаточно товаров. И горожане тратили допол­нительные средства на покупку их на рынке.

В этих нелегких условиях удавалось все же наращивать товарные фонды таким путем, как расширение производства местных товаров. Но для этого были нужны особые накопле­ния, которыми местная промышленность не располагала. По­этому Госбанк стимулировал ее деятельность специальными кредитами. Для сокращения пути этих товаров к покупателю банки строго контролировали выполнение кассовых планов; следили за розничным товарооборотом и по отдельным сис­темам, и по районам; боролись за устранение всяких задер­жек в оптовых базах, на складах и в розничной сети. Однако добиться быстрейшей продажи еще мало. Она не даст резуль­тата, если полученные деньги осядут и не дойдут быстро до казны. Поэтому перемещение полученных от населения де­нег в государственную кассу (инкассация) приобретало важ­ное значение. Нам не хватало как инкассаторов, так и особых видов транспорта для перевозки денег. И все-таки за первые четыре года войны удалось поднять уровень инкассации тор­говой выручки. Прямо на рынках создавались специальные кассы. Они привлекали в банк выручку, только что получен­ную колхозами от продажи продуктов. А на селе деньги при­нимались почтово-телеграфными учреждениями.

Если правая рука в хозяйстве не ведает, что творит левая, проку не будет. Если при умелой инкассации рубли одновре­менно уплывают через другой канал, экономика станет дыря­вой. Поэтому банк усилил контроль за бережным расходова­нием наличных денег. Заметно снизил нормы остатков обо­ротных средств у всех предприятий и организаций. Выдачу наличных на административные расходы и командировки со­кратил.

Жестко контролировалась кассовая дисциплина. Нако­нец, поддерживались характерные для социалистической экономики основные принципы кредитования. В частности, прямой банковский кредит выдержал все военные испыта­ния. В 1941 году вложения Госбанка составили 5,5 миллиар­да рублей; в самом тяжелом 1942 году — столько же; в пере­ломном 1943 году, когда кредиты еще «не пришли в себя», — 4,8 миллиарда; в решающем 1944 году— 5,1 миллиарда; в завершающем 1945 году— 6,1 миллиарда рублей (причем уже в начале этого года кредитные вложения превысили до­военный уровень).

Удельный вес кредитов не изменился, но структура вло­жений по отраслям перестроилась в пользу тяжелой про­мышленности. Переход на карточное снабжение населения и сокращение ассортимента товаров ширпотреба заставили Госбанк с конца 1943 года предоставлять кредиты на сроки, которые не дифференцировались по разным видам продук­ции, как раньше, а устанавливались в среднем, исходя из пла­новых норм. Что касается внешней торговли, то здесь дело обстояло несколько иначе. Экспорт и импорт временно утра­тили былую надежность. Разве можно было, например, точ­но сказать, когда будет вывезено намеченное согласно дого­вору, допустим, в Афганистан? А когда придут корабли союз­ников в Мурманск или Архангельск с партией грузов? Тоже неясно. Выросли накладные расходы и ставки по морскому фрахту. И в результате внешнеторговые организации оброс­ли долгами. К концу 1945 года за ними числилось долгов свы­ше чем на 1,33 миллиарда рублей.

С освобождением занятых врагом территорий широким потоком хлынули за армией штатские люди и организации. Среди других занимали прежнее место и кредитные учреж­дения. Уже к 1 апреля 1945 года их сеть была полностью вос­становлена. В освобожденных районах предприятия получи­ли трехмесячные кредитные льготы, а торговля — месячные.

Например, им предоставляли ссуды без долевого участия их собственных оборотных средств. Льготами пользовались так­же ОРСы (отделы рабочего снабжения) и подсобные хозяйст­ва. Восстановительные же работы вначале финансировались по фактическим затратам. Серьезная задача возникла в свя­зи с вопросом о том, как быть со ссудами, выданными до фа­шистской оккупации. Необеспеченную задолженность в кон­це концов погасили за счет госбюджета.

Развивая вкладные операции, Госбанк ввел единую сбер­книжку, по которой каждый военнослужащий мог получить свои деньги в любом месте, где имелось банковское учреж­дение. Это причиняло некоторые неудобства, зато с одобре­нием было встречено вкладчиками. Сложнее было с расчета­ми за товары, отгруженные либо еще до войны, либо из ты­ловой зоны в район боевых действий и наоборот. Некоторые предприятия получали товары без платежных документов.

Материальные ценности эвакуировались сплошь и рядом без выписки из расчетных документов, ибо заниматься этим подчас было некогда. По дороге грузы порой переадресовы­вались: то, что ехало в Челябинск, попадало в Вологду; предна­значенное для Перми оказывалось в Ташкенте и т. п. На складах Саратова и Горького скопились товары, по которым не были известны ни поставщики, ни покупатели. А как поступить с вы­ручкой за продукцию, предназначавшуюся, допустим, Криво­рожскому комбинату, если линия фронта сместилась с Украи­ны к Сталинграду? Такие финансовые средства зачислялись на особые счета и передавались в распоряжение соответствую­щих наркоматов или кооперативных центров.

А вот один из эпизодов, характеризующий обстановку первого периода войны. 16 октября 1941 года в 14 часов со­стоялось заседание Совнаркома СССР, длившееся недолго. Была дана директива до 19 часов того же дня всем наркома­там выехать из столицы и начать нормальную работу в дру­гих городах. Мы тотчас разошлись выполнять указание.

Филиал Наркомфина СССР с июля 1941 года действовал в Казани. Там находилось более половины сотрудников нашего центрального аппарата.

Теперь встал вопрос об эвакуации остальных лиц, а также огромного архива. Тот же вопрос стоял перед другими нарко­матами. Решено было все ненужные бумаги сжечь. И над Мо­сквой поднялись в разных местах пепел и густой дым. Не­обходимая документация вывозилась по месту назначения. В Москве остались два моих заместителя: один — для связи, другой — для окончательной ликвидации бросового имуще­ства и документов. Сев в легковую автомашину, я решил пе­ред отъездом в Казань заехать в котельную одной из фабрик, где сжигались наши бумаги. Хорошо, что я это сделал. Пер­вым же человеком, на которого я там наткнулся, был началь­ник одного из отделов наркомата, а рядом с ним лежал за­пломбированный пакет с некоторыми секретными и очень нужными документами. Помощь, можно сказать, подоспела вовремя...

В конце 1942 года была ликвидирована так называемая взаимная задолженность предприятий. Им зачли обоюд­ные претензии, подытожив сальдо задолженности. Структу­ра платежного оборота изменилась. В 1940 году в постоян­но действующий зачет было внесено 5,8 миллиарда рублей, а в 1945 году — 8,5 миллиарда. В те же годы чековые расчеты составили соответственно 2,1 миллиарда и 3 миллиарда руб­лей. Цифры аккредитивов или особых счетов, наоборот, упа­ли с 4,2 миллиарда до 2,3 миллиарда; акцептных расчетов — с 43,2 миллиарда до 42,3 миллиарда. Быстро росли бюро вза­имных расчетов. До войны их было чуть более шестидесяти, а к концу войны их число перевалило за полторы сотни. Два­жды в год приходилось проводить разовые отраслевые за­четы, особенно внимательно — в тяжелой промышленности. До 1943 года сохранялась масса просроченных платежей. А ведь объем финансирования не стоял на месте. Так, Пром­банк в 1942 году мобилизовал внутренних ресурсов на капи­тальные вложения в сумме свыше 1,5 миллиарда рублей, а в 1944 году — уже более 2,5 миллиарда рублей. Сеть учрежде­ний по долгосрочным вложениям заметно расширилась.

Определенные сложности испытывали мы в связи с час­тичной эвакуацией Монетного двора. Как известно, перед войной в СССР стало 16 союзных республик. Но на монете чекана 1937 года и позднее число витков ленты на колось­ях Государственного герба СССР, обозначавших республики, вместе с нижней перевязью оставалось вплоть до 1946 года одиннадцать, так как в период войны не было подходящих условий для обновления штемпеля. Иногда вообще не удава­лось осуществить чеканку. Так, совсем нет бронзовой моне­ты за 1942 и 1944 годы, чрезвычайно мало никелевой монеты 1942 года. В Совнаркоме СССР не раз поднимался в то время вопрос о несоответствии монетного образца административ­но-политическому делению страны. Однако дальше разго­воров дело не шло. Как-то в разгар войны состоялся обмен мнениями по этому поводу у И. В. Сталина. Отвечая на пред­ложение изменить штемпель, В. М. Молотов сказал, что нет смысла; только после войны будет окончательно ясно, сколь­ко у нас союзных республик. Кто-то негодующе воскликнул:

— Вы полагаете, что мы можем их частично потерять?

Сталин, вмешавшись, заметил с улыбкой:

— Давайте не будем сейчас гадать, жизнь сама покажет, какой образец понадобится.

Действительно, в 1948 году мы отчеканили монеты с 16-ленточными витками. Что касается денежной реформы 1947 года, о которой я расскажу ниже, то монета, датирован­ная этим годом, не была выпущена в обращение.

Но все эти перипетии были мелкими по сравнению с теми хлопотами, которые мы испытали в связи с выпуском фашистами на оккупированной ими территории фальшивых советских денег.

Трудно удержаться, чтобы не провести параллель с по­ложением капиталистических военных финансов. Война су­щественно влияет на капиталистическое хозяйство. Вот, на­пример, Соединенные Штаты Америки. Их правительство и во время войны, и после нее, наученное горьким опытом, по­стоянно старалось использовать методы «государственного регулирования» экономики. Этот способ «изобрел» один из столпов современной буржуазной политэкономии — Джон Мейнард Кейнс.

США не остались в стороне от влияния кейнсианства и тоже постарались существенно увеличить «денежную мас­су». Однако отсюда лишь шаг до инфляции. Доллар медлен­но, но неуклонно начал терять былую международную цен­ность и испытывать шатание. Расходная часть бюджетов все время превышала доходную. Можно, конечно, повысить бан­ковскую учетную ставку. Быстро выяснилось, что это палка о двух концах. Рост процентов под кредиты вызывает спад де­ловой активности. А другого тормоза против инфляции най­ти не удалось. Дефицит американского бюджета год от года становился все более устрашающим. Рынок ценных бумаг не­прерывно слабел. Некоторые результаты мог бы принести от­каз от курса на агрессивную политику. Между тем США интен­сивно участвовали во все новых и новых военных авантюрах и организовывали их.

Далее совершается научно-техническая революция. Про­изводительные силы растут невиданными темпами. Самое производство приобретает в этих условиях все более обще­ственный характер. Получаемые же от него доходы реин­вестируются в буржуазных странах преимущественно не на расширенное воспроизводство во имя справедливого и ра­ционального распределения продукции, а на получение при­былей. Противоречие между производством и потреблени­ем, о котором писал еще К. Маркс, возрастает до ни с чем не сравнимых размеров. Попытки путем реформ избавиться от внутренних, коренных противоречий капиталистического строя — обреченная затея. И как раз Вторая мировая война наглядно показала это.

 

ВОЕННЫЕ ФИНАНСИСТЫ

Финансисты Вооруженных Сил СССР носили в годы вой­ны на петлицах эмблему — серебристую звезду меж двух пучков колосьев. Эти люди ведали теми большими средства­ми, которые волею партии и народа постоянно выделялись из бюджета страны на финансовое обеспечение Вооружен­ных Сил.

Еще в 1940 году было образовано финансовое управле­ние при Наркомате обороны, возглавленное генерал-лейте­нантом интендантской службы Я. А. Хотенко.

Хорошие кадры финработников Красная Армия полу­чила еще до войны. В 1932 году военно-финансовая служба была выделена как самостоятельная, и вплоть до 1941 года работали окружные курсы интендантов. В 1936 году воен­ный факультет Ленинградского финансового института вы­пустил первый отряд специалистов. Такие же кадры готовила Харьковская военно-хозяйственная академия. В сухопутных частях, авиации и на флоте была создана стройная система сметно-бюджетного финансирования. Провели ряд неотлож­ных мероприятий по финансированию капитального военно­го строительства, оборонной промышленности, финансово­му контролю, пенсионному обеспечению и налаживанию де­нежного довольствия военнослужащих.

В годы войны структура финансового ведомства в ос­новном себя оправдала, хотя некоторая перестройка оказа­лась неизбежной. В июне 1941 года фронтам и военным ок­ругам было ассигновано 4,7 миллиарда рублей. Расходы же составили только 3 миллиарда. Уже в 1942 году финорганы РККА справились с исполнением сметы Наркомата обороны. В следующем году был существенно уточнен порядок финпланирования. Лимиты остатков бюджетных средств регу­лярно пересматривались. Так, лимит, определенный с 1 авгу­ста 1942 года для Западного фронта в 5,5 миллиона рублей, с 1 января 1943 года был установлен в 4 миллиона, то есть со снижением, поскольку главные боевые операции разверну­лись в других районах. Юго-Западному фронту снизили циф­ру с 2 миллионов до 0,6 миллиона; Донскому фронту — с 2,5 миллиона до 0,8 миллиона; Ленинградскому фронту повыси­ли с 4,5 миллиона до 6 миллионов рублей.

Одновременно проводилась огромная работа по режи­му экономии и снижению цен на боевую технику. Финуправление НКО действовало здесь в теснейшем контакте с Нар­коматом финансов СССР. Объединенные усилия принесли, на мой взгляд, исключительные результаты. Удалось вследствие одного лишь умелого пересмотра калькуляции цен на изде­лия и разумной экономии материалов для оборонных заво­дов сохранить для государства 50,3 миллиарда рублей — ги­гантская сумма, равная расходам за 138 дней войны!

В марте 1942 года заместитель Председателя СНК СССР А. И. Микоян подверг критике слабое изучение финорганами себестоимости оборонных изделий. Действительно, раз­личным предприятиям за одинаковую продукцию Наркомат обороны платил по-разному. Допускались даже явно завы­шенные цены. А бюджет страдал. Образованный в составе финуправления НКО отдел цен и калькуляции взялся нала­дить дело. Перетряхнули все калькуляционные ведомости. Специально командированные люди прямо на предприяти­ях вникали в производство и выясняли, откуда берется раз­ница в ценах и как распространить на заводах опыт лучших? И вот результат: только за 1942 год экономия составила 9,7 миллиарда рублей. Самыми «щедрыми» оказались предпри­ятия танковой промышленности, и ее руководству пришлось выслушать и принять к сведению немало справедливых за­мечаний. Производство танков непрерывно росло. В мае 1942 года численность танков и самоходно-артиллерийских установок в РККА достигала 4960, в июле 1943 года— 9920, а в январе 1945 года — уже 12900. Так что военные кальку­ляторы старались не зря — точность и экономия при таком росте имели первостепенное значение.

Финуправление НКО стремилось не только сберечь на­родную копейку, но и потратить ее наиболее целесообразно. Весьма разумным было, например, предложение ввести по­вышенные денежные оклады военнослужащим ударных ар­мий, а также снайперам, пулеметчикам, минометчикам, до­полнительно оплачивать ночные вылеты летчиков и т. п. Иными словами, предложения шли по линии материального стимулирования боевой работы. И в этом нет ничего зазор­ного. Всем ясно, что поступками воинов двигали прежде все­го высокие чувства долга и патриотизма. Однако разве одно мешает другому? Любой, скажем, рабочий, старательно повы­шая свои трудовые показатели, думает о пользе для дела. Тем не менее в материальном его поощрении заключены стиму­лы улучшения работы. Тем более это оправдано в боевой об­становке, где каждый умело вложенный в дело рубль обора­чивался спасением жизней советских граждан и сохранени­ем народного достояния.

Особой стороной финансовой работы военных лет было обеспечение семей генералов, офицеров и сверхсрочников денежными аттестатами. В условиях перемещения войско­вых масс на большие расстояния часто случалось, что воен­нослужащие утрачивали связь со своими семьями, особенно если те были эвакуированы. Между тем ежегодные выплаты по аттестатам достигали 6 миллиардов рублей. Финуправле­ние НКО проявило хорошую инициативу и с завидной опе­ративностью составило огромную картотеку, в которой были указаны все лица, имевшие право на аттестаты, и адреса их семей. Офицер мог отправить краткие сведения о семье пря­мо в ФУ НКО, а уж оно становилось посредником и не только пересылало денежный документ по назначению, но и помо­гало разбросанным по фронтам и тылу людям находить свои семьи. По запросам командного состава РККА было сообще­но 174 тысячи адресов.

Немалые сложности довелось преодолеть при упорядо­чении пенсионной работы. До 1942 года пенсионное обес­печение входило в ведение отделов кадров военных окру­гов. Но война показала, что этот порядок себя не оправдал.

Действительно, инвалидам и другим получавшим пенсии ли­цам приходилось ехать отовсюду в штаб округа, да порою не один раз. Вспомним, как это было трудно тогда — перепол­ненный транспорт, хлопоты с пропусками для проезда в раз­личные зоны и т. д.

Однажды приходит ко мне Я. А. Хотенко и советуется: куда направить докладную записку, в ЦК ВКП(б) или в Совет Министров СССР?

— Какую записку? — спрашиваю.

— С предложением передать пенсионные дела из окру­гов в ведение местных военкоматов.

Читаю текст. Да, разумное предложение. Я тоже подписал его и направил в Совнарком. Вскоре у А. И. Микояна состоя­лось небольшое совещание по этому вопросу. Главное управ­ление кадров Наркомата обороны почему-то было против пе­ремены, но аргументировать свою позицию не сумело. После этого предложению быстро был дан ход. Назначать пенсии для военнослужащих и их семей стали финуправление НКО и его органы на местах. Все изменилось к лучшему, ибо никому не нужно было теперь ехать дальше райвоенкомата.

В целом численность пенсионеров, обеспечиваемых че­рез НКО, возросла за военные годы в 18 раз. Государствен­ные же расходы на соответствующие пенсии увеличились в 1945 году по сравнению с 1940 годом в 96 раз.

Немало забот и хлопот доставили дела, связанные с ва­лютной интервенцией фашистов на территории СССР. В пер­вые же дни Великой Отечественной войны, когда нам при­шлось отступать, грабители сумели наложить лапу на совет­ские денежные средства, захваченные в сберкассах и банках. Кроме того, большую сумму денег они собрали при массовых обысках у населения. Они вывезли в Германию около 4 мил­лиардов рублей советской валюты. Некоторую ее часть ок­купанты использовали для снабжения засылавшихся к нам шпионов и диверсантов.

Враг пытался подорвать нашу экономику и вызвать ин­фляцию заброской к нам крупных партий фальшивых рублей. Гитлеровский Рейхсбанк заставлял всех своих соучастников по грабежу передавать им советские деньги. Эта «операция», конечная цель которой заключалась в изъятии рублей из об­ращения и навязывании оккупационных марок, имела обрат­ный результат. После победы обнаруженные Красной Армией в Рейхсбанке наши деньги были оприходованы и полностью возвращены законному владельцу — Советскому Союзу.

Что касается обращения немецких денег на временно ок­купированной территории, то они не сумели вытеснить наш рубль. Вынужденно используя оккупационную марку, по­скольку, естественно, выдачи зарплаты в рублях там не про­изводилось, советские граждане берегли уцелевшие у них рубли. По многочисленным свидетельствам лиц, переживших оккупацию, если нужно было совершить на «черном рынке» важную покупку и продавец не хотел брать за товар немец­кие марки, покупатель, оглянувшись, доверительно сообщал: «Заплачу советскими».

Мы же, в свою очередь, не забывали о необходимости наносить удар по врагу не только оружием, но и экономиче­ским путем: наши партизаны и подпольные центры на окку­пированной территории специально снабжались советскими деньгами. Правительство СССР выделило для этой цели осо­бый фонд.

Вот какими делами занимались в годы войны финанси­сты с погонами. Командуя миграцией финансовых средств по военным каналам, они не покладая рук трудились во имя ве­ликого дела приближения победы.

С изгнанием захватчиков граждане СССР принимались за восстановление разрушенного врагом хозяйства. Советские деньги снова стали единственными, законными, полновласт­ными. А что стало с оккупационными марками? Их выбрасы­вали в хлам. Разве только нумизматы оставили один-два об­разца для своих коллекций...

Но этот коротенький рассказ о людях в погонах был бы все же неполным, если не упомянуть о незаурядном личном мужестве, проявленном многими военнослужащими с се­ребристой звездой и колосьями на петлице. Широко извес­тен подвиг начфина полка капитана В. Ступина. Следуя на пе­редовую для выплаты бойцам денежного довольствия, он внезапно попал в фашистскую засаду, однако не растерялся и вступил в неравный бой. Будучи раненным несколько раз подряд, Ступин тем не менее мужественно продолжал поеди­нок, убил трех врагов, а одного даже взял в плен и сумел дос­тавить его по назначению. Начфин дивизии техник-интендант 1-го ранга А. Атласов во время наступления нашего соедине­ния заметил в глубине вражеского расположения брошен­ные фашистами трофеи. Быстро осмотрев их, он обнаружил в полевой конторе немецкого банка крупные ценности.

Организовав под сильным обстрелом охрану трофеев, отважный и предприимчивый офицер передал затем госу­дарству ценностей на 370 тысяч рублей. О подобных фактах фронтовая и центральная печать писала очень широко.

Каков же общий итог деятельности советских финансо­вых органов в военное время? Ответ может быть один: все военные потребности страны были обеспечены необходимы­ми средствами, а госбюджет СССР уже с 1944 года имел за­метное превышение доходов над расходами. За этой корот­кой фразой — напряженнейший труд всего советского наро­да, в том числе финансовых работников.

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ. МЫ МОГЛИ РАССЧИТЫВАТЬ ТОЛЬКО НА СВОИ СИЛЫ

Пришла долгожданная Победа. Великая Отечественная война осталась позади. Еще весною 1945 года началась пе­рестройка народного хозяйства на мирный лад. Однако до капитуляции Германии и Японии эта задача решалась, есте­ственно, лишь частично. И только осенью того же года со­ветский народ в полной мере приступил к ликвидации по­следствий войны.

И снова, как в далекие годы после гражданской войны, мы могли рассчитывать только на свои собственные силы. Империалисты потирали руки, предвкушая большие барыши в результате предполагавшихся кредитов. Как-то вскоре по­сле окончания войны мне пришлось быть на одной из встреч с представителями финансового мира буржуазных стран, со­стоявшейся за рубежом. Сидя обособленной группой, мы вели неофициальную беседу в большом варьете, куда я и со­провождавшие меня товарищи были приглашены на вечер. Выступал ансамбль русских певцов. Бывшие белоэмигранты исполняли старинные романсы и песни, в том числе времен войны 1812 года. На сцене стояла шеренга разных по возрас­ту мужчин, одетых в неведомо откуда добытые мундиры об­разца прошлого столетия, и тихо подпевала мандолинам и аккордеону:

Ты помнить ли, товарищ неизменный

(Так прапорщик солдату говорил),

Ты помнить ли, как гром грозы военной

Святую Русь внезапно возмутил?

Но в зале шла речь о гораздо более недавней и более страшной грозе. Наши собеседники, разогретые выпитым, говорили достаточно откровенно: да, все знают о жертвах и усилиях Советского Союза; тем правильнее, с бизнесменской точки зрения, использовать сложившуюся ситуацию, чтобы обеспечить Западу мировое экономическое первенство; это неприлично, но что вы хотите — бизнес есть бизнес...

И вновь не оправдались расчеты господ с Запада. Совет­ский народ напряженно трудился, залечивая раны войны. Новое время — новые заботы. Поднять хозяйство, наладить жизнь и деятельность миллионов людей, потерявших своих близких и кров... Дел было невпроворот. А ведь нам следо­вало думать и о будущем. Повседневные задачи опять пере­плетались с перспективными, и решать их приходилось од­новременно.

Среди ряда мероприятий, проведенных Советским пра­вительством после войны, одним из крупнейших явилась де­мобилизация значительного контингента военнослужащих. В промышленности был восстановлен 8-часовой рабочий день, возобновлены отпуска рабочим и служащим, отменены сверхурочные работы. Шла перестройка руководящих орга­нов страны: 4 сентября 1945 года упразднили Государствен­ный Комитет Обороны, а его дела передали Совнаркому СССР. Появлялись новые наркоматы (транспортного машинострое­ния, строительства предприятий тяжелой индустрии), ликви­дировались некоторые прежние (танковой промышленно­сти). Производство металла находилось на уровне 1934 года, выпуск тракторов — на уровне 1930 года. Сплошь и рядом послевоенной осенью озимые сеяли вручную. Оборудование всех предприятий нуждалось в обновлении, выпуск предме­тов потребления составлял 3/5 довоенного уровня. Общие наши потери от прямого уничтожения врагом социалистиче­ского имущества достигали 679 миллиардов рублей.

Уже в августе 1945 года Госплан начал разрабатывать проект четвертой пятилетки — плана восстановления и даль­нейшего развития хозяйства страны. Основная цель плана — достичь предвоенного уровня производства, а затем сущест­венно превысить его. С финансовой точки зрения это требо­вало огромных капиталовложений для улучшения условий жизни и труда. А капиталовложения возможны лишь при больших накоплениях, создаваемых к тому же высокими тем­пами. Одновременно следовало укрепить денежное обраще­ние, упрочить кредитные отношения и поднять покупатель­ную способность рубля. Вторая группа мероприятий была решена денежной реформой 1947 года, а первая входила со­ставной частью в программу финансового обеспечения пяти­летки. Об этом сейчас и пойдет речь.

Конечно, необходимо было использовать уже оправдав­шие себя методы накопления: хозрасчет, снижение себестои­мости продукции, мобилизация резервов, повышение рента­бельности, увеличение прибыли, строгий режим экономии, устранение производственных потерь, уменьшение непро­изводительных затрат. Однако, если ограничиться лишь этим, средств бы нам не хватило. Объясню почему. В связи с тре­вожной международной обстановкой и началом «холодной войны» расходы на оборону сократились не в той мере, в ка­кой мы рассчитывали. К тому же быстрый прогресс военной техники требовал значительных средств. Требовались гигант­ские ассигнования на восстановление разрушенного. Пере­вод экономики на мирные рельсы обходился недешево. Уве­личивались и затраты на дальнейшее развитие хозяйства, на социально-культурные мероприятия и бытовое обслужива­ние. В целом расходы не только не снижались, а, напротив, от года к году заметно возрастали.

Между тем некоторые источники доходов с окончанием войны сократились. Был отменен военный налог. Прекраще­на практика перечисления в сберкассы денег за неисполь­зованные отпуска. Перестали проводиться денежно-веще- вые лотереи. Снизились платежи населения при подписке на заем. Уменьшилась сумма сельскохозяйственного налога. Ин­тересы советских граждан требовали снижения цен на все товары в государственной и кооперативной торговле.

Чтобы больше продавать, нужно иметь чем торговать. На­селение остро нуждалось в одежде, обуви, предметах быта.

Дай все это в торговую сеть — выручка сразу подскочит. Но товаров народного потребления было недостаточно. Прики­дываем, с чего начнем... Текстильная промышленность обес­печена сырьем, но не хватает топлива и рабочей силы. Ряды текстильщиков сократились примерно на 500 тысяч. А уголь­ные шахты частично затоплены, частично заброшены из-за отсутствия шахтеров. Министерство финансов направило в Совет Министров свое первое послевоенное предложение: срочно развернуть подготовку кадров для текстильной про­мышленности; демобилизовать всех имеющих к ней отноше­ние; перераспределить рабочую силу, изъяв излишки из дру­гих отраслей и перебросив их на шерстяные, хлопчатобумаж­ные, трикотажные и шелкоткацкие комбинаты.

Второе предложение касалось мобилизации топливных ресурсов для текстильных фабрик и заводов. Совет Минист­ров СССР разрешил установить прямой служебный контакт Министерств торговли, финансов и легкой промышленности, и мы ежедневно получали сводку о реализации тканей, кос­тюмов, белья, пальто, головных уборов, обуви. Был вырабо­тан ряд комплексных мер по развитию рыбной и консервной промышленности. Вследствие нехватки производственных мощностей легкой промышленности передали крупные ре­зервы из тяжелой. Совет Министров и ЦК ВКП(б) оперативно руководили делом, вовремя подсказывали правильные ре­шения, привлекая к их реализации все партийные, админист­ративные и хозяйственные звенья сверху донизу. Страна вхо­дила в мирную жизнь широким фронтом.

Добились увеличения рыночных фондов: нормирован­ное снабжение населения улучшилось, возникла предпосыл­ка для снижения цен в «коммерческой» торговле.

Опять встали на повестку дня вопросы улучшения ме­тодов руководства промышленностью, повышения внима­ния хозяйственников к каждой копейке, укрепления финан­сов предприятий. Вплоть до 1951 года мы не разрешали спи­сывать с баланса даже союзнореспубликанских предприятий и организаций убыли и потери на сумму хотя бы до 5 тысяч рублей (в ценах того времени).

Вот несколько примеров, взятых из разных сфер труда и свидетельствующих об известной жесткости финансовой дисциплины тех лет. Тут имелся несомненный минус, сказы­вавшийся в некоторой скованности действий на местах. Зато имелся и несомненный плюс, приведший к ощутимому фи­нансовому выигрышу. Накопления были переданы в легкую и пищевую промышленность.

Жизнь подсказывала необходимость одновременной разработки народнохозяйственного плана и бюджета. Пред­седатель Госплана Н. А. Вознесенский и я, как министр финан­сов, строго придерживались этого правила. Сопоставим про­екты плана и бюджета, вместе вскроем диспропорции между их материальным и финансовым выражением, наметим пути ликвидации несоответствий. Так что финансовые органы очень активно участвовали не только в разработке стоимост­ных показателей плана, но и в проектировании натуральных показателей. Делу это приносило лишь пользу, а нас с Воз­несенским заставляло поддерживать постоянный контакт. Он был очень сильным руководителем Госплана, мыслил мас­штабно и смело, глядел далеко вперед. Настоящий государ­ственный деятель...

Раз уж зашел разговор о цифровых данных, добавлю, что я всегда знакомился с ними по первоисточникам. Правда, при этом приходилось очень много заниматься черновой ра­ботой. Возможно, я не умел беречь свое время, не берусь су­дить. Но понятия «день» и «ночь» для меня часто сливались. Зато я был уверен в точности имеющихся у меня сведений о деятельности финансовых органов. Это мне помогало, когда нужно было дать быстрый ответ по тому или иному вопросу.

По установленному правилу, Госплан представляет пра­вительству заключение по госбюджету, а Министерство фи­нансов — замечания к народнохозяйственному плану. Так было и с планом четвертой пятилетки. В целях расширения источников доходов министерство предложило увеличить объем производства товаров ширпотреба, без чего не уда­лось бы провести денежную реформу и отменить карточную систему снабжения населения. Текстильного сырья хватало, но следовало закупить за границей шерсть. Валютных ресур­сов у нас было достаточно, ибо в войну мы только накаплива­ли золото, не продав его ни одного грамма.

Добавлю, что и после войны мы по-прежнему очень строго учитывали драгоценные металлы и идентичные ма­териалы. Например, согласно особой инструкции были уста­новлены нормы сдачи отходов технических алмазов для всех предприятий, организаций и учреждений, где они использо­вались. Эта инструкция неукоснительно соблюдалась, шла ли речь о карбонадо (темных пористых алмазах), балласах (раз­ноцветных камнях с неизменной твердостью, пользовавших­ся поэтому наивысшим спросом) или бортах (блестящих, про­зрачных и хрупких камешках). Управление драгоценных ме­таллов во главе с С. Гусевым зорко следило за ходом дела...

Вернемся к крупным проблемам. Было предложено да­лее ускорить перестройку промышленности на мирный лад. Перераспределить трудовые резервы, особенно за счет не­производственной сферы, и направить побольше людей в легкую и пищевую промышленность. Предусмотреть нарас­тающее обеспечение ее топливом и восстановить широкую специализацию. Затем предлагалось установить более точ­ные, повышенные задания по росту производительности тру­да и рентабельности, снижению себестоимости продукции, получению прибыли в этих отраслях промышленности. Поч­ти по всем разделам плана финансисты сделали замечания. Я высказал их при обсуждении проекта плана в ЦК ВКП(б).

Реализация всех этих предложений принесла ощутимую выгоду. Страна получила больше доходов, чем намечалось. Быстрее сложилась финансовая база для реформы 1947 года. К середине 1949 года количество денег, находившихся в обо­роте, в 1,35 раза превзошло предвоенное, а розничный то­варооборот превысил довоенный в 1,65 раза. Это соотноше­ние продукции и ее товарного эквивалента было оправда­но. Улучшилась структура товарооборота. Удалось добиться снижения цен на товары. Такое снижение в 1947—1954 го­дах проводилось семь раз, причем уже к концу четвертой пя­тилетки государственные цены уменьшились на 41 процент, а к 1954 году они в среднем оказались ниже в 2,3 раза, чем до реформы. Прочность финансовой базы проявилась и в том, что государство, опираясь на дополнительные резервы, смогло увеличить плановые задания на второй (1947) и чет­вертый (1949) годы пятилетки. А это, в свою очередь, позво­лило уже в ходе четвертой пятилетки по некоторым отраслям работать в счет следующей, повысив национальный доход по сравнению с 1940 годом на 64 процента, а намеченные капи­таловложения — на 22 процента.

 

ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА 1947 года И СНИЖЕНИЕ ЦЕН

Война наносит ущерб троякого рода. Одни ее послед­ствия можно изжить сравнительно быстро, восстановив, на­пример, разрушенную дорогу или дом. Другие ликвидируют­ся гораздо медленнее, и, чтобы избавиться от них, требуется длительное время. Третьи вообще вечны, как, скажем, чело­веческие жертвы, сгоревшее великое произведение искусст­ва, не имевшее копий и эскизов. Возможная расшатанность товарно-денежных отношений относится к последствиям второго рода. Нельзя сразу поставить под контроль вышед­шую из-под него денежную массу.

Что же нас прежде всего волновало с точки зрения фи­нансов? Во-первых, взносы и платежи населения по налогам и займам, сложившиеся во время войны, были чрезмерно высокими. Во-вторых, выросшее денежное обращение вело к обесценению рубля. Особая ситуация сложилась в западных областях Украины и Белоруссии, в Молдавии и Прибалтике, где имелось еще много мелких частников, а решающие со­циалистические преобразования завершились только к кон­цу четвертой пятилетки.

Уже в ходе войны исподволь мы начали готовиться к послевоенной денежной реформе. Помню, как-то в конце 1943 года часов в пять утра мне на дачу позвонил И. В. Ста­лин. Вечером я вернулся из Казахстана. Глава правительства извинился за поздний (правильнее было бы сказать — ран­ний) звонок и добавил, что речь идет о чрезвычайно важном деле. Вопроса, который последовал, я никак не ожидал. Ста­лин поинтересовался, что думает Наркомат финансов по по­воду послевоенной денежной реформы.

Я ответил, что уже размышлял об этом, но пока своими мыслями ни с кем не делился.

— А со мною можете поделиться?

— Конечно, товарищ Сталин!

— Я вас слушаю.

Последовал 40-минутный телефонный разговор. Я выска­зал две основные идеи: неизбежную частичную тяжесть от реформы, возникающую при обмене денег, переложить пре­имущественно на плечи тех, кто создал запасы денег спекуля­тивным путем; выпуская в обращение новые деньги, не торо­питься и придержать определенную сумму, чтобы первона­чально ощущался некоторый их недостаток, а у государства были созданы эмиссионные резервы. Сталин выслушал меня, а затем высказал свои соображения о социальных и хозяйст­венных основах будущего мероприятия. Мне стало ясно, что он не впервые думает о реформе. В конце разговора он пред­ложил мне приехать на следующий день в ГКО.

На сей раз беседа была долгой. Очень тщательно рас­сматривалось каждое предложение. Так, например, были подробно проанализированы перспективы перехода произ­водства на мирный лад.

В войну значительная масса товаров поступает не к гра­жданскому населению, а в армию, розничный товарооборот не обеспечивает имеющегося спроса и деньги либо остаются на руках, либо перемещаются в карманы обладателей дере­венской продукции или, что еще хуже, к спекулянтам, которые пользуются трудным моментом. Так или иначе, деньги минуют государственную казну. Нормальное денежное обращение на­рушается. Для своевременной выдачи трудящимся зарплаты, обеспечения военных расходов и т. п. государство вынужде­но прибегать всякий раз к эмиссии. Возникает излишек денег. С переходом к миру армия сократится, количество товаров и продовольствия для населения увеличится. Казна пополнится, исчезнет необходимость в дополнительной эмиссии.

Затем мы обсудили вопросы о том, как определить, у ка­ких категорий населения оседает излишек денег? Чему ра­вен размер государственного долга? Кто из граждан являет­ся кредитором по этому долгу? Сколько понадобится време­ни для напечатания новых денег? Год? Больше? Техника этого дела весьма сложна.

Сталин дал мне ряд указаний общего характера, которые следовало понимать как директивы. Можно было отступить от них в деталях, если того требовали особенности финансо­вой системы, но принципы должны были сохраняться неукос­нительно. Вот в чем состояли эти принципы: чтобы финансо­вая база СССР была не менее прочна, чем до войны; неизбеж­ный рост общих расходов и ежегодное увеличение бюджета в целом потребуют от системы организации финансов способ­ности на протяжении ряда лет приспосабливаться к меняю­щимся условиям; трудности восстановления народного хо­зяйства потребуют от граждан СССР дополнительных жертв, но они должны быть уверены, что эти жертвы — последние.

Сталин специально, причем трижды, оговорил требова­ние соблюдать абсолютную секретность при подготовке ре­формы. Он редко повторял сказанное им. Отсюда видно, ка­кое значение придавал он полному сохранению этой тайны. Действительно, малейшая утечка информации привела бы к развязыванию стихии, которая запутала бы и без того слож­ные проблемы. Еще хуже, если о замысле узнает враг и попы­тается использовать будущую ситуацию в своих целях. На том этапе подготовки реформы из всех сотрудников Наркомата финансов знал о ней я один. Сам я вел и всю предваритель­ную работу, включая сложнейшие подсчеты. О ходе работы я регулярно сообщал Сталину. Знал ли об упомянутом замысле в тот момент еще кто-либо, мне не известно.

Примерно через год я доложил подробный план меро­приятия на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). По окончании заседания решение письменно не оформлялось, чтобы даже в архиве Генерального секретаря партии до поры до време­ни не оставалось лишних бумаг об этом важном деле. Начал­ся второй этап подготовки реформы. Мне разрешили исполь­зовать помощь трех специалистов.

Еще через год, когда Сталин уехал в отпуск, он сообщил мне оттуда, что просит представить ему мой доклад о буду­щей реформе. Я отправил ему доклад на 12 машинописных страницах. Это был уже третий этап подготовки мероприятия.

Ознакомившись с материалом, глава правительства предло­жил мне расширить его, дав некоторые объяснения, до 90—100 страниц и через две недели снова представить ему. Отло­жив все другие дела в сторону, я взялся за выполнение этого сложного задания.

Еще ранее передо мной возник вопрос, нельзя ли рефор­му использовать попутно для упорядочения системы цен. И я вставил в новый текст особый раздел об упорядочении фи­нансов тяжелой промышленности. Наряду с другими мерами для этой цели предлагалось включить в условия денежной реформы дополнительные элементы деноминации: снизить доходы граждан и соответственно, чтобы они не пострада­ли,— цены на товары народного потребления и тарифы за транспортные и иные услуги в 5 раз.

Сделал я это по собственной инициативе, за что и полу­чил соответствующий нагоняй. Когда Сталин позвонил мне с юга, меня в Министерстве финансов не было, весь день я просидел в различных служебных комиссиях, переезжая из одного здания в другое. Наконец меня разыскали на заседа­нии в Комитете государственного контроля. Слышу по теле­фону возмущенный голос Сталина: почему я вставил в текст вопрос, который ранее не был оговорен и который к денеж­ной реформе не имеет прямого отношения?

Положение у меня, как говорится, «хуже губернаторско­го». Рядом сидят люди, которые пока не имеют права знать об этом деле. А я по причине секретности материала не могу ни­чего сказать по существу. Сталин спрашивает, а я вынужден от­делываться в ответ общими словами и односложными репли­ками. Возмущенный моим косноязычием, Сталин делает мне серьезный упрек, заметив невзначай, что печатать такой рефе­рат вряд ли целесообразно (раньше было такое намерение).

Еще через некоторое время Сталин снова вызвал меня. Состоялось длительное обсуждение того же текста, причем никаких отрицательных замечаний по поводу дополнитель­ного раздела уже не было сделано. Мы обсуждали детали ре­формы вплоть до организационно-подготовительных мер: темы агитационных плакатов и пропагандистских лекций, не­обходимость тотчас начинать с художником из Гознака под­бор рисунков на денежных купюрах и т. д.

Наконец Сталин заговорил о вписанном мною разделе и предложил решить эту проблему несколько позднее. Я по­лучил разрешение привлечь к делу еще 15 человек (14— из Министерства финансов, 1 — из Госбанка СССР), но с услови­ем, что никто из них не будет знать о плане в целом, а по­лучит представление только о своем узком задании. На этом этапе окончательно договорились, что отмена карточной системы снабжения совпадет с обменом старых денег на но­вые и переходом к единым государственным розничным це­нам на товары. Мне было поручено подготовить первый про­ект соответствующего постановления и проект обращения к советским гражданам. В них следовало сообщить о порядке обмена денег; о порядке переоценки вкладов в Госбанке и сберкассах; о конверсии предыдущих займов; о соблюдении интересов трудящихся; о стремлении ударить рублем по не­честным элементам; об основах отмены карточной системы.

Постановление ЦК ВКП(б) и Совета Министров СССР было опубликовано через год после этого. С 16 декабре 1947 года выпустили в обращение новые деньги и стали обменивать на них денежную наличность, за исключением разменной мо­неты, в течение недели (в отдаленных районах— в течение двух недель) по соотношению 1 за 10. Вклады и текущие сче­та в сберкассах переоценивались по соотношениям 1 за 1 (до 3000 рублей), 2 за 3 (от 3 тысяч до 10 тысяч рублей), 1 за 2 (свыше 10 тысяч рублей), 4 за 5 (для кооперативов и колхо­зов). Все обычные старые облигации, кроме займа 1947 года, обменивались на облигации нового займа по 1 за 3 прежних, а 3-процентные выигрышные облигации — из расчета 1 за 5. Налоги, долги, финансовые обязательства оставались неиз­менными. Снижались государственные цены на хлеб, муку, крупу, макароны, пиво; не менялись государственные цены на мясо, рыбу, жиры, сахар, кондитерские изделия, соль, кар­тофель, овощи, водку, вино, табак и спички; устанавливались новые цены на молоко, яйца, чай, фрукты, ткани, обувь, одеж­ду и трикотажные изделия (ниже коммерческих в 3,2 раза).

Документы о реформе, разработанные заранее, своевре­менно разослали на места, до районных центров включитель­но, в адреса учреждений органов государственной безопас­ности специальными пакетами с надписью: «Вскрыть только по получении особого указания». В одном из документов, ле­жавших в пакете, говорилось: «Немедленно доставить перво­му секретарю областного комитета партии». У отдельных ме­стных сотрудников любопытство перетянуло служебный долг. Пакеты были вскрыты раньше времени. Кое-где пошли слухи о предстоящей реформе. За это нарушение государственной дисциплины виновные понесли серьезное наказание. Их не­правильное поведение не помешало мероприятию в целом. Как мы и рассчитывали, возникла дефляция, то есть времен­ная нехватка денег в обращении. Теперь государство более легко руководило механизмом «спрос—предложение».

Что касается оптовых цен на средства производства и та­рифов грузоперевозок, то их повысили уже в 1949 году, после чего удалось ликвидировать систему государственных дота­ций промышленности, получившую распространение после войны. Реформа 1947 года усугубила рост дотаций, ибо годо­вая сумма зарплаты выросла на 58 миллиардов рублей. При сохранении прежних оптовых цен себестоимость продукции тоже поднялась. Убытки были плановыми, но они наносили ущерб государственному бюджету.

В 1944 году дотации равнялись 0,81 миллиарда рублей, в 1945 году— 13,9 миллиарда, в 1946 году— 25,8 миллиарда, в 1947 году— 34,1 миллиарда, в 1948 году— 45,2 миллиарда рублей (в ценах того времени). Дальнейшее применение та­ких субсидий становилось серьезным тормозом для хозрас­чета, прямо мешало использовать в экономике стоимостные категории. Мы предлагали избавиться от бюджетных «доба­вок» страдавшим отраслям дифференцированно: на метал­лы, уголь и лес целесообразно повысить оптовые цены, а в производстве средств потребления можно обойтись умень­шением ставок налога с оборота. Совместные предложения Министерства финансов и Госплана СССР предварительно обсуждала большая комиссия в составе А. Н. Косыгина, В. А. Малышева, А. И. Микояна, М. Г. Первухина, И. Ф. Тевосяна и других лиц. С 1 января 1949 года, после принятия соответст­вующих постановлений, оптовые цены возросли в среднем на продукцию машиностроения в 1,3 раза, электроэнергию — в 1,5 раза, цемент — в 2 раза, чугун — в 3 раза, уголь — в 3,4 раза и т. д. Правительство пошло на это крайне неохотно и при условии, что в ближайшее же время, как только будет обеспечена рентабельность, эти цены снизятся.

Нужно отметить, что не сразу удалось добиться повы­шения рентабельности во всех отраслях промышленности: в угольной и лесной плановые затраты по-прежнему превосхо­дили оптовые цены. Потребовалось еще несколько лет, что­бы и в этих отраслях был получен рост доходов. Что же каса­ется четвертой пятилетки, то в те годы гораздо больше хло­пот правительству доставил железнодорожный транспорт. Он восстанавливался неоправданно медленно. Назревала диспропорция между его пропускной способностью и коли­чеством грузов. Были приняты срочные меры.

Параллельно правительство готовило еще одно важ­ное мероприятие: Министерство финансов намечало через два года установить золотой паритет советского рубля. Дело упиралось, в частности, в довольно сложное соотношение цен на мировом рынке. Насколько это тонкое и обусловли­ваемое множеством факторов явление, можно судить хотя бы по следующему обстоятельству: когда постановлением Совета Министров СССР от 28 февраля 1950 года рубль пере­водился на золотую базу и его курс в отношении иностран­ных валют повышался, отменялось положение, существовав­шее до этого целых 13 лет. Теперь курс рубля исчислялся уже не на базе доллара, как было определено июльским поста­новлением 1937 года, а на более устойчивой, золотой осно­ве. Его золотое содержание установили в размере 0,222168 грамма чистого золота, а покупную цену — в 4 рубля 45 копе­ек за 1 грамм. Теперь за 1 доллар давали уже не 5 рублей 30 копеек, а 4 рубля; за один фунт стерлингов — не 14 рублей 84 копейки, а 11 рублей 20 копеек.

 

МОЩНЫЙ РЫВОК ВПЕРЁД

Ни оккупация фашистами территории, на которой произ­водилось 46 процентов промышленной продукции, ни разру­шение в ходе военных действий или в результате вандализ­ма захватчиков около 32 тысяч предприятий, более 1700 го­родов и поселков, более 70 тысяч сел и деревень не смогли приостановить наше поступательное движение вперед. В го­ды четвертой пятилетки было восстановлено, построено и введено в действие более 6 тысяч крупных промышленных предприятий.

Причиненный войною материальный урон, исчисляемый в целом гигантской суммой около 2600 миллиардов рублей, а также широкий размах послевоенного строительства, тех­ническое перевооружение, изменения в номенклатуре про­дукции, формах экономической кооперации труда, отрасле­вой структуре, тоже потребовавшие миллиардных расходов, лишь ограничили, но опять-таки не прервали нашего даль­нейшего индустриального развития. Уже в 1946 году произ­водственные основные фонды промышленности сравнялись с довоенными, а к 1955 году превзошли их на 150 процентов. Совершенствовалась технология производства, повышалась механизация труда, создавались и осваивались прогрессив­ные типы современных механизмов и машин.

Качественно новые явления в промышленности вырази­лись в возникновении новых отраслей — газовой, атомной, электронной и других. СССР стал активным участником раз­вернувшейся во всем мире научно-технической революции. Резко возросли масштабы строительства, ускорились без того быстрые темпы научно-технического прогресса.

Вот несколько цифр, иллюстрирующих это положение. В последнем году четвертой пятилетки было создано 650 но­вых видов оборудования и машин, а во втором году шестой пятилетки количество таких образцов выросло в 4 с лиш­ним раза, не считая примерно 1 тысячи образцов новых при­боров. Страна вложила в реконструкцию и техническое пе­ревооружение работавших предприятий свыше половины средств, выделенных для промышленности вообще. Одно­временно реконструировались средства связи и транспорт.

Вот это и была кардинальная линия нашего роста, при­ковывавшая к себе на протяжении десятков лет главное вни­мание финансовых органов. Она потребовала от работников финансовой системы четкости и дисциплинированности, гиб­кости и оперативности, находчивости и дальнозоркости. Про­водились организационные перестройки, искались пути ре­шения сложных проблем. Одним из нововведений, которому первоначально не придали особого значения, явилось созда­ние директорских фондов. Позднее, в условиях проводимой у нас экономической реформы, без таких фондов трудно было представить себе деятельность многих предприятий. Поста­новление Совета Министров СССР от 5 декабря 1946 года «О фонде директора промышленных предприятий» вызвало ряд неотложных финансовых мер. Министерство финансов СССР издало специальную инструкцию о практическом примене­нии этого постановления. Скромный, сравнительно неболь­шой документ. Однако он означал качественно иной подход к оценке экономических возможностей каждой промышлен­ной ячейки социалистического общества!

Прошло еще несколько месяцев. Появились новые соот­ветствующие постановления: «О фонде директора совхоза» и «О фонде начальника строительно-монтажных организаций» (10 мая 1947 года), «О фонде директора на железнодорожном транспорте» (29 сентября 1947 года). Прежде чем сопровож­давшие эти постановления инструкции покидали стены Ми­нистерства финансов, их тщательно обсуждали. «Сколько бу­дет стоить?» — вот вопрос, который чаще всего задавали при этом. «К чему может привести?» — был второй вопрос.

Постановлением Совета Министров СССР от 17 сентября 1947 года на союзное министерство финансов было возложено методологическое руководство бухгалтерским учетом и отчетностью всех учреждений, предприятий и организаций страны. Учитывать и контролировать приходилось, конечно, не только доходно-расходные статьи в их «чистом» виде, а и перестройку государственного аппарата. Это далеко не эле­ментарный вопрос. В эпоху научно-технической революции в формах и методах деятельности органов управления, понят­но, неизбежны изменения. В государственных аппаратах раз­витых капиталистических стран происходят неоднократные изменения, идут нескончаемые дискуссии о том, каким долж­но быть число занятых в них людей, прозванных «белыми во­ротничками». В Советской державе эта проблема рассматри­вается на принципиально иной основе. Социализм исключает любую стихийность в разрешении этого вопроса; учитывают­ся прежде всего общенародные интересы...

Осуществление огромных по масштабу технико-экономических мероприятий в период послевоенных пятилеток требовало не только модификации рычагов управления, но и своевременной перестройки кредитно-денежной системы. Между тем, как выявилось, наши банки порою отставали от запросов жизни. Партия и правительство резко критикова­ли эти недостатки, нацеливая банковские органы на умелый и оперативный подход к делу. В августе 1947 года Совет Ми­нистров СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «О грубых извращениях в работе Сельскохозяйственного банка». Мне справедливо указали на то, что Сельскохозяйственный банк никак не может взять в толк, что война давно кончилась, и работает старыми методами, а министерство не направляет его деятельность.

В постановлении отмечалось нарушение Сельхозбанком порядка, принятого в 1935 году. Колхозам необоснованно отказывали в выдаче средств со счетов неделимых фондов. Деньги выдавали в зависимости от представления колхозами отчетов об их работе. Не раз колхозные средства, вложенные в неделимый фонд, незаконно списывали в виде уплаты взно­сов по личной подписке колхозников на заем.

Постановление сыграло большую роль в улучшении дея­тельности банковских органов.

Из числа наиболее фундаментальных мероприятий, на­мечавшихся в годы послевоенных пятилеток и потребовав­ших от финансовой системы составления крупных перспек­тивных планов, самым значительным я считаю принятое в 1949 году решение о 10-летнем (на 1951—1960 годы) плане электрификации СССР. Ход событий заставил существенно пересмотреть темпы, методы и формы претворения в жизнь этого решения. Однако проделанная тогда Министерством финансов, равно как и другими государственными органами, подготовительная работа навсегда останется в моей памяти как одна из самых масштабных...

Перестройка хозяйства на мирный лад в основном за­вершилась в 1946 году. В 1948 году объем промышленного производства в стране превзошел довоенный уровень. Та­ким образом, на восстановление промышленности потребо­валось около двух с половиной лет. Героический труд рабо­чих, неутомимая деятельность партии обеспечили выполне­ние первой послевоенной пятилетки в промышленности за четыре года и три месяца.

Однако успехи вовсе не означали, что путь, по которому шла страна, был легким. На фоне впечатляющих успехов про­мышленности было особенно заметно отставание сельского хозяйства. Восстановить его было сложнее, чем промышлен­ность. Трудности в сельском хозяйстве в значительной степе­ни объяснялись серьезными упущениями в руководстве им, нарушением принципа материальной заинтересованности колхозов и колхозников в результате своего труда.

Из встреч со Сталиным, из бесед с ним, из его высказыва­ний я составил вполне определенное представление, что он не был уверен в правильности всех применявшихся нами ме­тодов руководства сельским хозяйством; в последней круп­ной работе Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952 год) содержался вывод о необходимости в бли­жайшее время перейти от использования на селе преимуще­ственно колхозно-кооперативной формы собственности к опоре на государственную, то есть всенародную форму соб­ственности.

Впрочем, я не собираюсь говорить о проблемах колхозно-совхозного строительства, ибо моя область — финансы. Этого аспекта проблемы я и коснусь, причем в его самой зло­бодневной для тех лет части: вопроса о сельских налогах.

Вопрос этот не нов. Уже в начале своих записок я гово­рил, как мы использовали налоги на раннем этапе социали­стического строительства. Они служили своеобразным ору­дием наступления на буржуазную собственность. Налоги применяют и для поощрения коллективных форм развития. Им присущ возвратный характер: полученные средства опять используются в интересах трудящихся. Система косвенного обложения постепенно заменяется прямыми налогами. Нако­нец, налогам принадлежит относительно малое место в об­щем объеме государственных доходов, причем налоги сис­тематически снижаются. Одним словом, налоговая политика служит действенным финансовым средством создания но­вого общества. На протяжении всех лет существования Со­ветской власти эти условия применения финансового обло­жения неизменно соблюдались. Но с отдельными налогами была связана большая работа финансового аппарата.

Расскажу, в частности, о сельскохозяйственном нало­ге. История эта уходит еще в довоенные годы. Когда разра­батывался закон об этом налоге, Сталин чрезвычайно насто­роженно отнесся к предложению Наркомата финансов уве­личить его (мы мотивировали это грозной международной обстановкой и потребностью дать срочно крупные суммы в оборонную промышленность), но в конце концов согласился на увеличение обложения колхозников в 1,8 раза. Это значит, что вместо 30 рублей с колхозного двора стали бы взимать округленно около 50 рублей (в деньгах того времени).

При обсуждении вопроса в ЦК ВКП(б) я попросил раз­решить некоторую амплитуду налоговых колебаний. Отме­чая, что со статистикой у нас не все в порядке, я говорил о желательности установить верхний предел с превышением прежнего в 1,9 раза. Получив согласие, занялся уточнением данных. Только после основательной подготовки финансо­вые органы приступили к делу и неплохо с ним справились. Особенно отличился заведующий Калининским областным финотделом А. А. Посконов, позднее выросший в работника крупного масштаба.

Дальнейшей разработке этой проблемы помешала Вели­кая Отечественная война. С переходом к миру нужно было решать вопрос о снижении налогов военного времени.

Снова остро встал вопрос и о сельхозналоге. Опять по­требовалось провести большое исследование, чтобы дока­зать необходимость его пересмотра. В центральном аппара­те находились люди, которые были убеждены, что Министер­ство финансов заблуждается.

Сталин даже обвинил меня в недостаточной информиро­ванности относительно материального положения колхозни­ков. Как-то он полушутя-полусерьезно сказал мне:

— Достаточно колхознику курицу продать, чтобы уте­шить Министерство финансов.

— К сожалению, товарищ Сталин, это далеко не так — не­которым колхозникам, чтобы уплатить налог, не хватило бы и коровы.

После этого я послал в ЦК партии сводку с фактическими данными. Цифры говорили сами за себя. Правительство при­няло решение о снижении сельхозналога на одну треть.

Назрел вопрос о пересмотре налогов и в промышлен­ности. Не раз случалось, что заводы, входившие в одну сис­тему и даже расположенные рядом, платили разные налоги. После обстоятельного доклада в Совмине правительство на­вело порядок.

Не могу не упомянуть в связи с этим о заслуге тогдашне­го заместителя министра финансов СССР, известного специа­листа по теории финансов К. Н. Плотникова. Будучи одним из крупнейших советских экономистов, он внес большой вклад как в изучение общих финансовых проблем, так и в исследо­вание ряда важных частных вопросов в сфере бюджета и кре­дитно-денежного дела. Профессор и доктор экономических наук, член-корреспондент Академии наук СССР, он возглав­лял Институт экономики, был постоянным советским пред­ставителем в Экономической комиссии ООН для стран Азии и Дальнего Востока и успешно защищал интересы Родины на международной арене. Мы с ним сотрудничали очень плодо­творно в течение почти двух десятков лет, ибо я ценил его со­веты и практическую помощь при разработке различных фи­нансовых вопросов.

Вернусь к сельскохозяйственному налогу. В начале мар­та 1953 года специально созданная комиссия рассматривала справку о размерах подоходного налога с колхозов, налога на граждан, занимающихся сельским хозяйством, и отдельных местных налогов. Некоторые члены комиссии внесли тогда предложение отдельно ввести налог с оборота и налог на трудодни. Я возражал, поскольку налог с оборота и так суще­ствовал: он образовывался в основном из разницы в загото­вительных и розничных ценах на сельскохозяйственную про­дукцию, с учетом стоимости ее переработки, а также с учетом прибыли, получаемой перерабатывающими предприятиями. Таким путем государству передавалась часть национального дохода, созданная колхозами и колхозниками. Тогда мне по­ручили составить справку о размерах налога с оборота по от­дельным видам сельхозпродукции. Там значилось, что налог с оборота по зерну был равен 85 процентам, по мясу — 75 процентам и т. д.

Эти цифры вызвали сомнение. Справку показали Стали­ну. В разговоре со мной по телефону Сталин, не касаясь про­исхождения цифр, спросил, как я истолковываю природу на­лога с оборота. Я ответил, что налог родствен прибыли, одна из форм проявления прибавочного продукта. Слышу: «Вер­но». Новый вопрос: «А помните, до войны один член ЦК на за­седании ЦК назвал налог с оборота акцизом?» Я помнил этот случай; Сталин тогда ответил, что у акциза иная экономиче­ская природа. (Между прочим, Сталин, опираясь на свою ис­ключительную память, часто проверял осведомленность дру­гих. Так однажды он по телефону спросил у меня, чему равна унция. Я пояснил, имея в виду унцию, которой в СССР поль­зовались в ювелирном деле. «А еще какие бывают унции?» Унций вообще-то четыре вида, они разнятся по весу, но на­сколько именно, я с ходу не смог сказать. Сталин прочитал мне тогда нотацию...).

Далее Сталин спросил: чем объясняется столь высокий процент налога с оборота по основным видам сельскохозяй­ственной продукции? Я отвечал, что здесь выявляется раз­ница между заготовительными и розничными ценами, уста­новленными правительством на сельхозпродукты. Следую­щий вопрос: для чего мы раздельно берем прибыль и налог с оборота и не лучше ли объединить эти платежи? Говорю, что если объединим, хотя бы в виде отчислений от прибы­ли, то в легкой и особенно в пищевой промышленности воз­никнет прибыль процентов в 150—200; исчезнет заинтере­сованность в снижении себестоимости, которое планируется в размере 1—3 процента в год, ибо прибыль будет и без того велика, но не в результате работы.

Опять слышу реплику: «Верно!» Так были затронуты мно­гие коренные проблемы деятельности финансов, причем ни разу не упоминался вопрос о сельскохозяйственном налоге. По окончании беседы Сталин сказал: «До свидания» (редчай­ший случай: обычно он просто клал трубку).

Однако свидание уже не состоялось — через несколько дней И. В. Сталин скончался...

Заключая повествование о сельхозналоге, добавлю, что в запланированном тогда решении увеличение его не преду­сматривалось. Доходы по трудодням облагались в размере 1,5 миллиарда рублей (то есть по курсу 1961 года — 150 мил­лионов). Подоходный же налог взимался согласно имеющим­ся ставкам. Снимался и вопрос о пересмотре государствен­ного страхования. Эти решения, как видим, соответствовали духу всей политики Советской власти по отношению к труже­никам социалистической деревни. Вместо исчисления сель­хозналога по прогрессивным ставкам на основе совокупно­го дохода (включая получаемое с садов, виноградников и от скота) были установлены твердые ставки налога с 0,01 гекта­ра используемой в хозяйстве земли; более льготным стало и взимание подоходного налога.

Что отсюда вытекает? Советская власть упорно стреми­лась не допустить роста значения налогов для народного хо­зяйства и ориентировалась в основном на другие источники доходов. Особенно бросается это в глаза при сравнении с гра­бительской налоговой политикой буржуазных государств...

 

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОХОД И ФИНАНСЫ

С чего начинаются размышления министра финансов, ко­гда он задумывается над очередным народнохозяйственным планом и бюджетом? Предположим, запланировано поднять уровень народного потребления на 10 процентов, капитало­вложений — на 12, расходы на содержание армии и на управ­ление— на 12 процентов. Возможно ли? Предварительно требуется подсчитать, насколько увеличится национальный доход, нет ли опасности диспропорций в хозяйстве.

Национальный доход СССР — сложное экономическое понятие, обнимающее собой ряд составных элементов. Эти элементы связаны не только с экономическими, но и с по­литическими факторами. Например, изменение государст­венных границ приводит к расширению либо сужению про­изводственной базы страны. Это неизбежно отражается на национальном доходе. Финансовые органы немедленно ре­гистрируют эти изменения, чтобы их можно было планомер­но учесть в системе народного хозяйства. Ряд таких сдвигов наметился после Великой Отечественной войны.

Как раз внутрихозяйственные элементы национального дохода, естественно, находятся в центре внимания Министер­ства финансов. Особенно это ощущается при рассмотрении народнохозяйственного плана или бюджета. Вот, например, наступил рубеж четвертой и пятой пятилеток. Госплан пред­ставляет проект очередного годового плана развития народ­ного хозяйства. Задания выработаны неплохие. Но... разрыв по финансам составляет 50 миллиардов рублей. В бюджете такую сумму найти невозможно. При обсуждении проекта в Президиуме Совета Министров СССР принимается решение создать комиссию для детального изучения вопроса. Мне поручено сбалансировать бюджет и дать предложения. Как быть? Придется сократить часть капиталовложений и других затрат, связанных с расширенным воспроизводством. И все- таки проблема полностью не решена. Не затронуть ли от­дельные ассигнования по сметам военных ведомств? Вношу на рассмотрение совокупность этих предложений. Снова об­суждаем проект с работниками Госплана, передаем его в пра­вительство. Этот вариант утверждается.

Умение компоновать элементы огромного плана разви­тия такой державы, как СССР, не постигается сразу в полном объеме. Это ведь большое искусство, помноженное на зна­ния и опыт.

Пятая пятилетка была в целом закончена успешно. Объ­ем промышленного производства возрос на 85 процентов. Хуже обстояло дело в сельском хозяйстве: при увеличении валовой продукции на 22 процента заданий пятилетки все же не удалось выполнить. Продуктивность колхозного ско­та не достигла намеченного уровня. Разноречивыми выгля­дели показатели работы транспорта: железные дороги и ав­тотранспорт выполнили план за год до срока; по речному су­доходству, грузопассажирской авиации и трубопроводам к запланированному рубежу не подошли. Наибольшего успе­ха сумели достичь в сфере количественного и качественного роста производства и повышения производительности тру­да. Это позволило повысить национальный доход на 68 про­центов (по уточненным данным — на 71 процент).

XIX съезд КПСС в своих директивах по пятой пятилет­ке потребовал упрочить финансовую базу социалистиче­ской экономики, усилить контроль рублем в народном хо­зяйстве. Одним из путей осуществления партийных указаний было снижение себестоимости продукции. Министерство фи­нансов, разрабатывая «свою» пятилетку, наметило именно на этом участке экономического фронта приложить макси­мальные усилия. И действительно, на грани четвертой и пя­той пятилеток себестоимость резко сократилась. Если выде­лить промышленную продукцию, то с 1946 по 1950 год ее се­бестоимость упала на 17 процентов, а к 1955 году еще более значительно. Выигрыш для национального дохода оказался колоссальным.

С развитием народного хозяйства меняются методы борьбы за увеличение национального дохода, и все более высокая квалификация требуется от сотрудников финансо­вого аппарата. В годы пятой пятилетки произошло некоторое обновление финансовых кадров за счет очередной партии выпускников вузов. Но основной костяк специалистов оста­вался прежним. В экономике, как нигде, важен опыт. Поэто­му главное внимание было обращено на повышение дело­вой квалификации кадров (с краткосрочным отрывом либо без отрыва от производства). Широко действовали курсы пе­реподготовки. Массовое распространение получили кружки по изучению политэкономии со специальными программа­ми обучения, в зависимости от профиля каждого управления или отдела.

Из числа пришедших в министерство новых работни­ков назову в первую очередь двух моих первых замести­телей Д. С. Бузина и В. Ф. Гарбузова. Дмитрий Семенович Бузин после работы в Министерстве финансов был переведен в Госплан. Большой путь прошел Василий Федорович Гарбузов. Квалифицированный и отлично подготовленный работ­ник, кандидат экономических наук, он хорошо зарекомендо­вал себя в должности председателя Госплана Украины. На­значенный заместителем министра финансов СССР, и здесь проявил себя с наилучшей стороны. Назначение В. Ф. Гарбу­зова с моим уходом на пенсию министром финансов СССР было вполне закономерно.

Не могу не вспомнить руководителей республиканских финансовых органов. Наисложнейшие по объему обязанно­сти ложились, конечно, на плечи работников Российской Фе­дерации, министрами финансов которой являлись в 50-е и 60-е годы А. М. Сафронов, А. А. Посконов, И. И. Фадеев. В кол­легию министерства входили наряду с министром его замес­тители и ряд крупных специалистов, возглавлявших важней­шие участки финансовой службы. Энергично и умело дей­ствовали мои заместители, крупнейшие специалисты по практике финансовой работы и по валютным вопросам Па­вел Андреевич Малетин и Иван Данилович Злобин, советни­ки по международным аспектам наших финансов Ф. П. Быст­рое, А. Г. Кутузов, В. К. Ситнин, В. Н. Дутов. Отлично работали многие начальники управлений и отделов: Г. Ф. Дундуков, В. А. Врублевский, И. В. Гужков (позднее стал заместителем министра), Н. В. Мошкин, С. Б. Хейфец, Г. И. Шейгам, Ф. И. Ве­рес, В. П. Никольский и многие другие товарищи. Все они вне­сли большую лепту в работу финансовых органов.

Год от года росли в стране денежные накопления. В 1950 году они составляли 34,28 миллиарда рублей, а в 1956 году— 50,05 миллиарда. Свыше половины их сумм по­ступило от налога с оборота, а четверть дала прибыль госу­дарственных и кооперативных организаций. Недаром страна сумела вложить за годы пятой пятилетки в развитие тяжелой индустрии, этого костяка нашего хозяйства, более 40 милли­ардов рублей.

Заканчивая рассуждения по поводу национального до­хода, еще раз подчеркну, что для каждого работника финан­совой системы является законом вслед за бюджетом (первая заповедь) думать о национальном доходе в целом. Пока в об­ществе действует закон стоимости, в магических словах «уве­личение национального дохода» будет содержаться возмож­ность любых социальных преобразований, любого нововве­дения, любого продвижения вперед.

Приложение

 

СУЩНОСТЬ СТАЛИНСКОЙ ДЕНЕЖНОЙ СИСТЕМЫ

(из книги Ю.И. Мухина «Сталин — хозяин Советского Союза»)

...После Великой Отечественной войны возникла необ­ходимость упорядочить рынок Советского Союза и его де­нежную систему. В связи с этим к 8 октября 1946 г. министр финансов СССР А.Г. Зверев подготовил председателю Совми­на СССР И.В. Сталину доклад под грифом «Совершенно сек­ретно», в котором подробнейшим образом дал историю де­нег в СССР к тому времени. Эта история уникальна уже тем, что написана компетентнейшим специалистом своему еще более компетентному руководителю, т. е. абсолютно точна и не содержит никакого пропагандистского приукрашивания. Правда, из-за этого остается за кадром целый ряд моментов, которые были понятны Сталину и Звереву, но могут быть не знакомы обычному нынешнему читателю. Поэтому я своими комментариями постараюсь восполнить эти пробелы. Итак.

Зверев: «Денежная система, существовавшая в России до Первой мировой войны 1914—1917 гг., была создана в 1897 году в результате так называемой реформы Витте. Эта реформа была продиктована нуждами быстро растущего ка­питалистического хозяйства России. В создании твердой зо­лотой валюты были заинтересованы также иностранные бан­ки и монополии, экспортировавшие в Россию свои капиталы (Англия, Франция, Германия, Бельгия и др.).

Реформе предшествовали в течение ряда лет меры по ук­реплению бюджета и накоплению большого по тому време­ни золотого запаса, составившего к моменту реформы свыше одного миллиарда рублей.

Накопление такого золотого запаса было достигнуто пу­тем форсирования экспорта хлеба за счет снижения внутрен­него потребления населения, при крайнем усилении налого­вого пресса, подрывавшего крестьянское хозяйство.

Реформой была проведена девальвация, т. е. снижение на одну треть золотого содержания рубля (10 прежних руб­лей были приравнены к 15 новым рублям). Реформой был ус­тановлен размен кредитных билетов на золотую монету по новому курсу.

В результате денежной реформы Витте в России утверди­лась классическая форма золотой валюты с обращением зо­лотых монет, которые правительство стремилось внедрять в обращение. В качестве денежной единицы был принят рубль, содержащий 17,424 доли чистого золота.

Несмотря на большой золотой запас, валютное и финан­совое положение царской России было весьма непрочным. Об этом свидетельствовали огромная внешняя задолжен­ность и слабость государственного бюджета, на что неодно­кратно указывал Ленин». (Здесь и далее цитируется по: «Ис­точник», № 5, 2001, с. 21—55.).

* * *

Здесь надо остановиться и дать комментарий к этому фрагменту доклада. По исследованиям профессора Хьюстон­ского университета Пола Грегори, при царе средний русский был не только беднее американца и немца, но с каждым го­дом становился все беднее и беднее.

Однако можно встретить несколько иной подход к оцен­ке ситуации, хотя и без ее объяснения. Скажем, Н.Н. Яковлев в книге «1 августа 1914 г.», изданной еще в 1974 г., когда цар­скую Россию не принято было хвалить, сообщает:

«По общим экономическим показателям Россия отстала от передовых промышленных стран. Но в то же время рос­сийская буржуазия доказала свою оборотистость, умение на­лаживать производства, когда непосредственно затрагива­лись ее интересы. Примерно на протяжении тридцати лет до начала Первой мировой войны (с 1885 г.) Россия занима­ла первое место в мире по темпам экономического роста. Если в период 1885—1913 гг. промышленное производство в Англии увеличивалось в год на 2,11%, в Германии — на 4,5, в США — на 5,2, то в России — на 5,72%».

Становится непонятно: как так? Тридцать лет подряд Рос­сия увеличивала свое производство быстрее всех, т. е. как будто бы догоняла самые передовые страны, а разница в среднедушевом доходе русского и американца с немцем все время возрастала. Как так может быть?

Да просто тогда было не намного лучше, чем сегодня. Тогдашнему последнему царю-придурку навесили лапшу на уши, что России «нужны западные инвестиции», что она долж­на снять защитные барьеры и «войти в мировой рынок», что «рубль должен быть конвертируемый» и т. д. Николай II со­гласился со своими уродами-советниками, и в Россию хлынул иностранный капитал. Он действительно строил предприятия по добыче и переработке российского сырья, и объемы про­изводства в России росли быстрее, чем в других странах. Но большая часть этого прироста тут же вывозилась за рубеж в виде процентов за кредиты и дивидендов с западных капита­лов, для чего и требовался конвертируемый золотой рубль.

С 1888 по 1908 год Россия имела положительный тор­говый баланс с остальными странами в сумме 6,6 миллиар­да золотых рублей, т. е. ежегодно на 330 миллионов золотых рублей вывозилось больше, чем ввозилось. По тем временам сумма в 6,6 миллиарда рублей в 1,6 раза превышала стои­мость всех российских промышленных предприятий и обо­ротных средств на них в 1913 году. Иными словами, постро­ив два предприятия в России, Запад на деньги России строил три предприятия у себя. (Заграничных предприятий России за рубежом было всего лишь на несколько сот миллионов рублей в виде железных дорог в Китае и на севере Ирана.) Такие тогда были «западные инвестиции». Сегодня они во сто крат хуже.

Поэтому-то среднедушевой доход ограбляемой таким способом царской России рос медленнее, чем среднедуше­вой доход тех стран, которые своими кредитами и «инвести­циями» Россию грабили. Производил-то русский все больше и больше, а получал все меньше и меньше.

Дадим немного конкретики. А. Коний пишет: «Очень хо­рошо на фактическом материале показана экономика до­революционной России, например, в учебнике Э. Лесгафта «Отечествоведение», изданном в 1913 году. Вот что там гово­рится о сельском хозяйстве. В 1910—1913 годах в России го­довой сбор зерна составил 5 млрд. пудов (82 млн. тонн). Уро­жайность составляла всего 8 центнеров с гектара. Несмотря на низкие сборы, Россия вывозила ежегодно за границу до 10 млн. т зерна. Но потребляемого хлеба приходилось в Рос­сии 345 кг на человека в год, а в США — 992 кг, в Дании — 912 кг, Франции — 544, Германии — 432. Сахара же потреблялось в год на одного жителя в России только б кг, тогда как в Анг­лии — 32, в США — 30, в Германии и Швейцарии — 16» («Советская Россия», 09.12.1995, с. 3.).

Итак, имея сама очень небольшое по сравнению с други­ми странами производство, Россия, тем не менее, экспорти­ровала и хлеб, и сахар. Из-за крайне сурового климата (длин­ная и суровая зима, часто засушливое лето) и географических условий (плохие водные пути и большие расстояния) затраты на производство и сельхозпродукции, и промышленной про­дукции в России были выше, чем в других странах. И чтобы продавать что-то на экспорт, это что-то нужно было скупать в России по столь низкой цене, что рабочему и крестьянину почти ничего не оставалось. Так и делали, после сбора уро­жая купцы устанавливали низкие цены на зерно, но крестья­нин вынужден был его продавать, поскольку обязан был за­платить налоги. Получалась довольно издевательская ситуа­ция, к примеру, немцы, учтя это обстоятельство и то, что в России нет ввозных пошлин на зерно, покупали в Германии наше же зерно, ввозили его в Россию, здесь мололи и рос­сийским же гражданам и продавали. В 1913 г. они таким обра­зом вернули в Россию 12 млн. пудов. Рыночная цена печено­го хлеба внутри России была гораздо выше экспортной цены. Из пуда (килограмма) зерна получается больше пуда печено­го хлеба плюс отруби, в 1913 г. в достаточно дешевой Москве пуд печеного хлеба стоил 2 рубля, а пуд вывезенного за гра­ницу зерна — 91 коп., т. е. немцам было на чем заработать (Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб., «Блиц», 1995, с. 217 — 218).

Императорская статистика скудна в плане исследования уровня жизни 85% населения страны — крестьян — и опе­рирует в основном только общими цифрами. Со времени по­сле отмены крепостного права (1861 г.) количество населе­ния России более чем удвоилось (по переписи 1858 г.— 74 млн. человек, по расчетам 1914 г. — 178 млн. человек), но ко­личество лошадей в России за это время сократилось на 33%. Это еще можно понять, поскольку в это время быстро разви­валась железнодорожная сеть страны, но как понять, что од­новременно количество крупного рогатого скота сократи­лось на 29%, а мелкого — на 51%!(«Отечественная история», № 2, 2002, с. 37). Ведь реально получается, что при крепост­ном праве крестьянин ел мяса в три раза больше, чем при пресловутой свободе и разгуле частного бизнеса. Мясо Рос­сия не поставляла на экспорт из-за трудностей перевозки, мясо Россия импортировала, как сегодня «ножки Буша» и анг­лийскую говядину от бешеных коровок (в 1913 г. — на 28 млн. рублей). Поэтому единственным удобным для экспорта това­ром было зерно. Вот его и заставляли крестьян выращивать, для чего те запахивали луга, пастбища и сенокосы, снижая по­головье собственного скота. Князь Багратион, полковник Ген­штаба русской армии (надо думать, потомок героя 1812 года), в 1911 году писал: «С каждым годом армия русская становит­ся все более хворой и физически неспособной... Из трех пар­ней трудно выбрать одного, вполне годного для службы... Около 40 процентов новобранцев почти в первый раз ели мясо по поступлении на военную службу».

А по городским жителям статистика есть. Если при кре­постном праве средний горожанин потреблял в день продо­вольствия энергетической емкостью 3353 ккал, то в 1900—1916 гг. уже 3040 ккал.

Сделав рубль свободно конвертируемым (вводя обя­зательный обмен его на золото) и войдя в мировой рынок (уравняв цены на товары на нем и у себя), царское прави­тельство даже с ввозными пошлинами выжимало из народа все соки, фактически только во имя одной цели: чтобы рос­сийские бизнесмены и аристократы могли без проблем по­купать на Западе предметы роскоши и прожигать жизнь в та­мошних центрах развлечений.

* * *

Но продолжим чтение доклада.

Зверев: «Вступив в 1914 году в Первую мировую войну и исчерпав в короткий срок все свои бюджетные резервы, цар­ское правительство было вынуждено в начале войны специ­альным законом отменить размен кредитных билетов на зо­лото и стало прибегать к выпуску бумажных денег в больших размерах для финансирования военных расходов.

В 1914—1915 гг. денежная масса в обращении увеличи­лась в два с лишним раза; однако состояние денежного об­ращения было все еще сравнительно благополучным. Неко­торое расширение хозяйственного оборота в 1914—1915 гг. под влиянием военных заказов и закупок продовольствия для армии увеличивало потребность оборота в наличных деньгах, что задерживало падение ценности рубля. К тому же значительная часть выпускавшихся бумажных денег уходила в кубышки, а поэтому их влияние на цены сразу не прояви­лось.

Доверие к бумажному рублю, укрепившееся за годы золо­того обращения, не было еще подорвано. Но уже в 1916 году началось обесценение денег, что обусловливалось усиливаю­щейся хозяйственной разрухой, сжатием объема товарообо­рота и одновременно резким возрастанием эмиссии. Денеж­ная масса возросла с 2,4 млрд. рублей к началу войны и 5,7 млрд. рублей на 1 января 1916 года до 10,8 млрд. рублей на 1 марта 1917 года».

* * *

Понятно, что если часть людей уходит на фронт, то това­ров производится меньше, а при имеющейся уже массе денег в стране цена на оставшиеся товары должна расти и рубль должен обесцениваться. Но у России были резервы, России в это время все союзники от США до Японии давали кредиты, т. е. поставляли в страну товары из-за границы. Тогда в связи с чем рубль так резко пошел вниз? В связи с чем потребова­лось печатать и печатать новые объемы денежных знаков?

Зверев об этом не пишет, возможно, чтобы не загружать Сталина тем, что тому и так понятно. Начав доклад с описания финансов царской России, Зверев ставит перед собой очень скромную цель — дать численную базу, чтобы сравнить с ней свою собственную работу в годы Великой Отечественной войны. Но мы давайте посмотрим на эту численную базу не­сколько подробнее.

Обесценивание рубля в 1914—1917 гг. шло не столько из-за роста потребительского спроса на уменьшающееся количество товаров, сколько из-за того, что в цену товара все в большем и большем объеме закладывалась воровская составляющая — прибыль, которую «частные предприниматели» стремились ух­ватить у общества по случаю военного времени.

Отвлечемся на минуту. Имеет смысл попробовать при­своить полковнику Путину звание генералиссимуса, как у Сталина, или разжаловать его до звания капитана, как у Пет­ра I, или даже до звания допризывника, как у Ленина. Потому что с полковниками (Ельцин, Путин) России как-то сильно не везет, поскольку и царь Николай II тоже был полковником.

Шла страшнейшая для России Первая мировая война, а в тылу воровал всяк, кто что мог. Ну хоть бы повесил царь деся­ток воров другим для острастки! Но Николай II был «добрым». На фронтах потери достигали 200—300 тыс. человек в месяц из-за нехватки снарядов, а частный капитал взвинтил на них цены вдвое-втрое против казенных заводов. На казенном за­воде 122-мм шрапнель стоила 15 руб., а частники требовали за нее 35. Начальник ГАУ генерал Маниковский пытался при­жать грабителей, но его тут же вызвал царь.

«Николай II: На вас жалуются, что вы стесняете самодея­тельность общества при снабжении армии.

Маниковский: Ваше величество, они и без того нажи­ваются на поставке на 300%, а бывали случаи, что получали даже более 1000% барыша.

Николай II: Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.

Маниковский: Ваше величество, но это хуже воровства, это открытый грабеж.

Николай II: Все-таки не нужно раздражать общественное мнение».

Но вот для России случилась радость, и в феврале 1917 г. к власти пришли либералы. Вообще-то, мы по 1992 г. знаем, что случается с деньгами, когда к власти приходят либералы. Но думаю, что если бы Милюкову, Гучкову или Керенскому кто-то сказал, что они, как Гайдар, то они не стали бы дожи­даться дуэльных процедур и сразу же схватились бы за кан­делябры от такого оскорбления.

Тем не менее...

* * *

Зверев: «После Февральской революции, при буржу­азном Временном правительстве, еще более усилился раз­вал хозяйства и финансовый кризис. С марта по октябрь 1917 года денежная масса в обращении почти удвоилась и достигла к 1 ноября 1917 года 20,4 млрд. рублей, что в свя­зи с резким уменьшением объема производства, сокращени­ем товарной продукции и выбрасыванием денег из кресть­янских кубышек вызвало сильное обесценение рубля. Цены росли ежемесячно на десятки процентов. Обесценение денег значительно обгоняло эмиссию, что характеризовало усиле­ние инфляции, развал денежной системы и крайнее обостре­ние финансового кризиса.

К моменту Октябрьской социалистической революции бу­мажный рубль по индексу стоил всего 10 довоенных копеек. Советская власть получила в наследие от капиталистической России совершенно расстроенную денежную систему». (В этом месте текста Сталин сделал пометку на полях: «10 коп. = 1 руб.». Он сам только что провел страну через страшнейшую войну, у него тоже обесценились деньги, и он в докладе отметил себе базу для сравнения обесценивания рубля в Первой и Второй мировых войнах.)

Теперь мы подходим к советскому периоду истории фи­нансов России.

Зверев: «Еще VI съезд партии (август 1917 года) в резолю­ции об экономическом положении выдвинул ряд мер, необхо­димых для борьбы с финансовым крахом: немедленное пре­кращение дальнейшего выпуска бумажных денег, отказ от уп­латы государственных долгов, как внешних, так и внутренних, преобразование всей налоговой системы путем введения по- доходно-поимущественного налога, налога на прирост имуществ, высоких косвенных налогов на предметы роскоши и др.

После Октябрьской социалистической революции Совет­ская власть приступила к осуществлению этих мероприятий. В начале 1918 года Ленин выдвигал как одну из важнейших задач экономической политики — отказ от эмиссии бумаж­ных денег. По предложению Ленина Совнарком принимал меры к сокращению государственных расходов. При Совнар­коме был создан «Особый Комитет по сокращению государст­венных расходов» (декрет СНК от 20 февраля 1918 года), в за­дачи которого входило внедрение финансовой дисциплины в работу всего советского аппарата. Однако трудности этого периода не дали возможности ликвидировать дефицит бюд­жета и отказаться от эмиссии. С ноября 1917 года по апрель 1918 года было выпущено в обращение 18,7 млрд. рублей.

В период кратковременной «Брестской передышки» вес­ной 1918 года, разрабатывая план приступа к социалистиче­скому строительству, Ленин уделяет много внимания финан­сам и денежному обращению.

По его указанию Наркомфин разработал тезисы по вопро­сам оздоровления и укрепления денежной системы. В связи с докладом наркомфина во ВЦИКе 18 апреля 1918 года Ленин подчеркнул необходимость организации финансового аппа­рата для проведения в жизнь плана оздоровления финансов и укрепления денежной системы. Комиссия, образованная ВЦИКом для рассмотрения основных положений финансовой политики, занималась вопросами денежной реформы.

Ленин требовал, чтобы оздоровление валюты и укреп­ление финансовой системы было осуществлено как можно скорее: «...не надо забывать,— писал Ленин,— что всякие радикальные реформы наши обречены на неудачу, если мы не будем иметь успеха в финансовой политике. От этой по­следней задачи зависит успех задуманного нами огромного дела социалистического преобразования общества». Для ук­репления денежной системы Ленин считал необходимым от­казаться от эмиссии бумажных денег и стабилизировать ва­люту: «подоходный налог должен быть взимаем со всех без исключения, ибо хозяйничанье при помощи типографского станка, как это практиковалось до настоящего времени, мо­жет лишь быть оправдано, как временная мера» (Собр. соч. Т. XXIII, с. 18—19).

На первом съезде финотделов в мае 1918 года Ленин из­ложил проект денежной реформы, который был направлен на оздоровление денежного обращения и подрыв экономи­ческой власти буржуазии.

«Мы назначим самый краткий срок, — говорил Ленин, — в течение которого каждый должен сделать декларацию о количестве имеющихся у него денег и получить взамен но­вые. Если сумма эта окажется небольшой, он получит рубль за рубль. Если же она превысит норму — он получит лишь часть. Мера эта несомненно встретит сильнейшее противо­действие не только со стороны буржуазии, но и со стороны нашего крестьянства, разбогатевшего на войне и зарывшего в земле бутылки, наполненные бумажными деньгами» (т. XXIII, с. 20 — 21).

Готовясь к проведению денежной реформы, советское правительство стремилось сдержать эмиссию и приостано­вить рост цен. В условиях крайне тяжелой общехозяйствен­ной обстановки ежемесячные размеры новой эмиссии не только не увеличились, но даже несколько сократились по сравнению с предыдущими месяцами.

Ввиду начавшейся гражданской войны и иностранной военной интервенции, ленинский план укрепления денежно­го обращения не был осуществлен.

Расходы на оборону резко возросли, доходы же бюдже­та не могли быть значительно увеличены в связи с усилив­шейся хозяйственной разрухой. Дефицит бюджета, несмотря на введение чрезвычайного революционного налога, резко возрастал. По бюджетной росписи 1920 года дефицит состав­лял свыше одного триллиона рублей, или 87% всех расхо­дов бюджета. Единственным источником покрытия дефицита бюджета была эмиссия денежных знаков — совзнаков.

Количество денег в обращении с середины 1918 года до начала 1921 года выросло почти в тридцать раз— с 43,7 млрд. рублей на 1 июля 1918 года до 1,2 триллиона рублей на 1 января 1921 года.

Общая сумма материальных ценностей, получаемых го­сударством посредством эмиссии, несмотря на ее огромный рост, не увеличивалась, а сокращалась. Доходы бюджета от эмиссии в пересчете на довоенные рубли по индексу цен со­ставляли: в 1918 году 536 млн. рублей, в 1919 году — 225 млн. рублей, а в 1920 году только 122 млн. рублей. Резкое сокра­щение реального дохода от эмиссии происходило вследст­вие чрезвычайно быстрого обесценения денег. Так, в янва­ре 1920 года денежная масса в обращении увеличилась на 15,7%, а цены возросли на 27%, в феврале при увеличении денежной массы на 12,6% цены увеличились на 23%; в марте денежная масса возросла на 16,2%, а цены на 25%.

Чрезвычайно высокие темпы обесценения денег были связаны не только с эмиссией, но и с сокращением объёма производства и товарной массы, с процессом натурализации хозяйства и обмена (продразверстка, пайковое снабжение, бесплатность товаров и услуг), а также с ускорением обраще­ния денег, вызываемым «бегством от денег», обычным в усло­виях острой инфляции. В связи с резким обесценением денег в рыночном обороте отдельные товары становятся средст­вом обмена, заменившим в ряде случаев деньги. Такими то­варами в некоторых районах являлись — соль, хлеб и т. д.

Это еще больше ухудшало состояние денежного обраще­ния и снижало роль финансовой системы».

* * *

К этому тексту следует добавить несколько замечаний.

Имеет смысл подчеркнуть причины, ведущие к обесце­ниванию денежной единицы, поскольку в докладе Зверева они указаны не все.

Первая причина понятна — эмиссия денежных знаков.

Вторая тоже указана — разруха, уменьшение производ­ства товаров.

Третья причина — бартер, т. е. обмен товарами, минуя деньги.

Четвертая причина, которую Зверев, видимо, просто упустил, — отсутствие даже символического обеспечения де­нежных знаков большевиков, поскольку почти всю граждан­скую войну золотой запас был у белых и они его щедро тра­тили на нужды своей армии. Рубль большевиков не вызывал доверия из-за отсутствия золота. Психология в финансовой политике имеет очень большое значение. Как мы видели выше, эмиссия денег царским правительством во время вой­ны первое время не приводила к обесцениванию рубля — деньги просто копили, веря в крепость рубля.

О пятой причине Зверев, видимо, счел необходимым просто промолчать — это романтические попытки больше­виков вообще обойтись без денег и распределять товар бес­платно. Сам по себе этот случай специфический, тем не ме­нее, надо понимать, что любой обмен товаров без денег ве­дет к обесцениванию последних.

Как бы то ни было, но инфляция приняла ужасные разме­ры, и остановить ее не было возможности: армию, пенсионе­ров, госаппарат кормить и содержать было надо, а доходов от налогов практически не было. Но долго так продолжать­ся не могло, и действительно — как только окончилась граж­данская война, большевики тут же взялись за дело.

В дополнение к сказанному хочу обратить ваше внима­ние на то, как именно Ленин хотел провести реформу денег сразу же после революции — непропорциональным обме­ном: труженикам рубль за рубль, а у спекулянтов деньги изъ­ять. Именно так провел денежную реформу Сталин в 1947 г., но об этом разговор впереди. Украденную прямо или посред­ством спекуляции собственность большевики священной не считали.

* * *

Зверев: «С переходом к мирному хозяйственному строи­тельству со всей остротой встала задача оздоровления де­нежного обращения.

Говоря об основных задачах нэпа, Ленин указывал, что необходимо организовать торговлю и овладеть ею, урегули­ровать «теперешнее плохое денежное обращение».

После X съезда партии ЦК назначил комиссию для разра­ботки необходимых финансовых мероприятий. В составлен­ном Лениным «Наказе СТО» в мае 1921 года указывалось на необходимость создания правильно действующей денежной системы, что может быть достигнуто только на основе пра­вильных взаимоотношений промышленности и земледелия.

Одним из важнейших условий оздоровления денеж­ного обращения явилась организация Госбанка в октябре 1921 года. Госбанк должен был стать не только основным кредитным органом, но также центром организации денеж­ных оборотов и регулирования денежного обращения.

С переходом к нэпу денежные отношения стали быстро развиваться не только в частном обороте, но и в обобществ­ленном хозяйстве. Значение денег в народном хозяйстве воз­росло. Была восстановлена платность товаров и услуг. Боль­шая часть государственных предприятий была переведена на хозрасчет, что означало прекращение их бесплатного госу­дарственного снабжения сырьем и материалами, а также со­кращение бюджетного финансирования. Ограничивается, а в дальнейшем ликвидируется карточная система распределе­ния продуктов среди рабочих и служащих; денежная зарпла­та постепенно вытесняет натуральную зарплату, хотя послед­няя в течение всего 1922 года сохраняла еще важное значе­ние в бюджете рабочего.

В декабре 1921 года товарищ Сталин указал, что «...без приведения в порядок денежного обращения и улучшения курса рубля наши хозяйственные операции как внутренние, так и внешние будут хромать на обе ноги» («Правда», 18 де­кабря 1921 года).

XI съезд партии принял развернутую программу финан­совой политики, на основе которой правительство прово­дило борьбу за увеличение товарооборота, за экономию в расходах и расширение доходов бюджета. Перевод на хоз­расчет большинства промышленных предприятий и органи­заций способствовал росту производства и товарооборота, сократил объем государственных расходов и в то же время расширил источники доходов для государственного бюдже­та. В 1922—1923 годах организуются местные бюджеты, про­водится жесткая экономия в области расходов на админи­стративный аппарат и других расходов. Вводится система налогового обложения: акцизы, промысловый налог, подоходно-поимущественный налог и другие общегосударствен­ные и местные налоги и сборы. В 1922 году выпускается пер­вый краткосрочный хлебный заем на 10 млн. пудов хлеба. Облигации этого займа продавались за деньги, а погашение производилось по желанию держателей облигаций — либо деньгами, либо хлебом после реализации урожая. Так как об­лигации принимались в уплату натурального налога, то кре­стьянство охотно приобретало облигации этого займа.

В беседе с товарищем Сталиным (происходившей во вре­мя болезни Ленина) Владимир Ильич указывал: «Улучшение промышленности и финансов должно придти вслед за уро­жаем. Дело теперь в том, чтобы освободить государство от ненужных расходов, сократив наши учреждения и предпри­ятия и улучшив их качественно. В этом деле нужна особая твердость, и тогда вылезем, наверняка вылезем» (Сталин И. О Ленине. 1939. С. 11).

В целях постепенной реорганизации денежного обраще­ния, а также для упрощения и облегчения счета и счетоводст­ва декретами от 3 ноября 1921 года и от 24 октября 1922 года проводятся две деноминации денежных знаков. По первой деноминации один рубль вновь выпущенных денежных зна­ков (дензнаки образца 1922 года) приравнивался к 10 тыс. руб. денежных знаков прошлых выпусков, а по второй дено­минации (дензнаки образца 1923 года) к 1 млн. рублей де­нежных знаков всех выпусков до 1922 года или 100 рублям образца 1922 года. Ленин считал деноминации важным ша­гом на пути стабилизации рубля.

В связи с продолжавшейся эмиссией для покрытия бюд­жетного дефицита стабилизация совзнака не могла быть дос­тигнута. Денежная масса выросла в период с 1 июля 1921 года до 1 января 1923 года в 850 раз и достигла около двух квад­риллионов рублей. Рост хозяйственного оборота способст­вовал тому, что обесценение денег шло медленнее, чем рост эмиссии. Рубль за этот период обесценился в 260 раз. Одной из существенных причин эмиссии и обесценения денег был неурожай и голод 1921 года. Для создания устойчивой валю­ты требовалось значительное расширение производства и товарооборота и проведение коренной денежной реформы.

К концу 1922 года проблема стабилизации валюты стано­вится особенно острой, так как продолжавшееся обесцене­ние денег создавало серьезные препятствия на пути восста­новления хозяйства.

Выступая на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 года, Ленин вскрыл значение устойчивой валюты для дальнейше­го развития советского хозяйства. «Удастся нам на продол­жительный срок, — говорил Ленин, — а впоследствии навсе­гда стабилизировать рубль— значит мы выиграли. Тогда... мы сможем наше хозяйство поставить на твердую почву и на твердой почве дальше развивать».

* * *

Хочу обратить внимание, что большевики знали, зачем им твердый рубль, и этим отличались от сегодняшних «финансовых экспертов», рассуждающих о курсе рубля черт зна­ет из каких соображений. Так, к примеру, на ОРТ Леонтьев в своей передаче с умным видом рассуждал, что России требу­ется, чтобы рубль все время обесценивался, так как это «луч­ше для экспорта». Это действительно так, но Леонтьеву сле­довало бы все же эту мысль выразить по-русски: Западу с его твердой валютой легче скупать российское сырье, если рубль обесценивается. Леонтьев очень болеет за прибыли Запада и этим отличается от большевиков, которые болели за Россию, поэтому они и делали все, чтобы стабилизировать рубль. Поскольку без твердой денежной единицы невозмож­на ни внутренняя торговля, ни производство.

Скажем, крестьянин вывез муку на базар и продал, но те­перь он обязан что-либо купить немедленно, поскольку зав­тра рубли у него за пазухой станут уже вдвое дешевле. При обесценивающейся валюте любое убыточное предприятие по отчетам всегда прибыльно, поскольку выручка в цифрах всегда выше затрат, да вот только на эту выручку не купишь и половины того сырья, которое покупал, чтобы произвести тот товар, за который получил обесценивающиеся деньги.

Как видите, в условиях обесценивания денежных знаков большевики делали то, что естественно напрашивалось и что категорически не стали делать либералы СНГ в 90-х годах в таких же условиях. Большевики пытались организовать това­рооборот при помощи облигаций хлебного займа, т. е. пыта­лись найти деньгам обеспечение помимо золота, но неуро­жай 1921 г. не дал осуществить этот план. Между прочим, в 90-х годах либералам ничего не стоило найти рублю осно­ву и остановить инфляцию, взяв за основу электроэнергию, которой в то время производилось еще достаточно. То есть если бы либералы выпустили облигации или купоны для расплаты за электроэнергию, то эта валюта была бы прочнее доллара, ее бы все брали, поскольку за электроэнергию рас­плачиваются все. Но в 90-х годах речь шла не о возобновле­нии товарного производства и товарооборота, а о прекра­щении их...

* * *

Зверев: «Необходимость в устойчивой валюте обуслов­ливалась и тем, что золото и иностранная валюта, проникая в хозяйственный оборот, сужали сферу обращения советских денег.

В этих условиях, в целях придания устойчивости денеж­ным расчетам, приходилось использовать условные изме­рители (довоенный рубль, золотой рубль, товарный рубль). Курс совзнака в таких измерителях устанавливался на основе учета изменений индекса цен, покупной цены Госбанка на зо­лото и других показателей.

Однако использование указанных измерителей не могло заменить устойчивые деньги, которые были необходимы для развития хозяйства. В то же время наличие крупного бюджет­ного дефицита и необходимость эмиссии совзнаков для по­крытия бюджетных расходов не давали возможности стаби­лизировать совзнак и сделать его устойчивой валютой.

Необходимо было, не ожидая полного оздоровления го­сударственного бюджета и прекращения эмиссии совзнаков для покрытия бюджетного дефицита, создать наряду с падаю­щим совзнаком твердую советскую валюту. Такой валютой могла быть только банковская валюта — кредитные деньги, не связанные с бюджетом и выпускаемые для обслуживания товарооборота через механизм банковского краткосрочного кредитования. Условия для эмиссии такой валюты в течение 1922 года были созданы. Рост производства, укрепление хоз­расчета и коммерческих связей между хозяйственными орга­низациями и развитие на этой базе кредитных отношений в хозяйстве создали к концу 1922 года условия для практиче­ского осуществления эмиссии кредитных билетов.

Билеты Госбанка должны были стать устойчивой валю­той, в противовес обесценивавшемуся совзнаку, и подлежа­ли внедрению не только в крупнооптовый оборот, но и в роз­ничную торговлю.

С лета 1922 года, по указанию Правительства, Госбанк стал готовиться к выпуску банкнот. Постановлением СНК СССР от 11 октября 1922 года Госбанку было предоставлено право эмиссии новых денег — банковских билетов крупных купюр (один, два, три, пять, десять, двадцать пять червонцев) для коммерческих операций. В качестве денежной единицы был принят червонец, приравненный к 1 зол. 78,24 доли чис­того золота, т. е. к прежней десятирублевой золотой монете.

Было установлено, что банковские билеты обеспечивают­ся не менее чем на 25% драгоценными металлами и устойчи­вой иностранной валютой по курсу ее на золото, а в осталь­ной части — легко реализуемыми товарами, краткосрочными векселями и иными краткосрочными обязательствами. Эмис­сия банковских билетов для выдачи краткосрочных ссуд ка­значейству разрешалась только в том случае, если эти ссуды обеспечены драгоценными металлами не менее чем на 50%. Банковские билеты должны были приниматься по их нарица­тельной цене в уплату государственных налогов и сборов в тех случаях, когда по закону платежи выражены в золоте.

В условиях 1921—1922 гг. проблема оздоровления де­нежного обращения ставилась как проблема создания твер­дой советской валюты на золотой основе, но без золотого обращения. В написанном Лениным «Наказе по хозяйствен­ной работе», принятом 9-м съездом Советов РСФСР в декаб­ре 1921 года, прямо указывалось, что наша политика должна быть направлена на «...восстановление правильного денеж­ного обращения на основе золотой валюты» (т. XXVII, с. 142).

XI съезд партии в резолюции о финансовой политике указывал: «Для данного момента необходимо, нисколько не ставя задачи немедленного возвращения к золотому обра­щению, твердо установить, что наша экономическая финан­совая политика решительно ориентируется на восстановле­ние золотого обеспечения денег, — необходимого, посколь­ку золото твердо остается мировыми деньгами и поскольку это значение золота на мировом рынке находит свое неиз­бежное выражение и в отношениях на внутреннем рынке...» Установление золотого обеспечения банковских билетов об­легчало их внедрение как устойчивой валюты во внутреннее обращение и открывало возможности в случае целесообраз­ности для выхода советской валюты на мировой денежный рынок.

К лету 1923 года червонец прочно внедрился в оборот в качестве твердой валюты. Количество банковских билетов в обращении возросло с 3,5 млн. руб. на 1 января 1923 года до 237 млн. руб. на 1 января 1924 года, а их удельный вес во всей денежной массе, исчисленной в червонных рублях, под­нялся с 3% до 75%.

Наряду с эмиссией червонцев в октябре 1923 года были выпущены так называемые транспортные сертификаты купю­рой в 5 рублей, которые принимались в платежи железны­ми дорогами наравне с червонцем. Фактически сертифика­ты принимались в платежи не только железными дорогами; они вошли в хозяйственный оборот в качестве мелкой купю­ры червонца.

Быстрое внедрение банковских билетов в хозяйствен­ный оборот и вытеснение ими совзнака, а также золота и иностранной валюты было обеспечено тем, что по закону все советские хозяйственные организации, а также финан­совые органы были обязаны принимать в платежи червонцы как твердую валюту. Госбанк, выдавая своим клиентам — хозорганам червонцы, сам принимал их по всем платежам. Как правило, Госбанк требовал, чтобы кредиты, выданные чер­вонцами, обязательно погашались также червонцами. Спрос на червонец как устойчивую валюту стал предъявлять и част­ный капитал, нуждавшийся в банковских билетах для расче­тов с советскими хозяйственными организациями и кредит­ными учреждениями, а также использовавший банковские билеты как средство накопления...»

* * *

Подчеркнем следующее. Купюра с названием «червонец» теоретически должна была обмениваться на золотую монету в 10 рублей весом в 1 золотник 78,24 доли, или в 7,74 г. Такие монеты (точная весовая копия царских монет) на всякий случай были отчеканены, но в обращение они так никогда и не поступили. Была введена золотая валюта без реального золотого обращения. На купюрах бумажных червонцев над­пись радовала владельца: «Банковский билет подлежит раз­мену на золото» — однако тут же сообщалось: «Начало раз­мена устанавливается особым правительственным актом».

Тем не менее, червонец всеми рассматривался как золо­той и, более того, как вы увидите ниже, и стоить стал дороже золотой монеты. За счет чего?

Первое. Его не печатали в безумном количестве, а стро­го под контролем: сколько в казначействе находится золо­та, иностранной валюты, ликвидного товара, а также обя­зательств вскоре внести в казначейство золото и валюту — столько бумажек с названием «червонец» и печатали. Скупил Госбанк у населения дополнительное количество золотых монет царской чеканки — может отпечатать в два раза боль­ше бумажек. И всё.

Второе. Госпредприятия в своей массе превалировали над частником, и они рассматривали эти бумажки исключи­тельно как золото. Поэтому и у населения не было необходи­мости смотреть на бумажные червонцы по-другому.

Третье. Торгуя этой бумагой на валютных биржах Запада, СССР отпускал за неё товары как за золото, поэтому и Запад относился к червонцу соответственно.

Но обратите внимание на остроумие большевиков. Чер­вонец не заменил совзнак полностью — не хватало обеспе­чения — и тот, ничем не обеспеченный (поскольку все акти­вы шли на обеспечение червонца), продолжал хождение. По­чему? Да потому, что червонец был очень большой суммой, его можно было использовать фактически только для очень больших и оптовых покупок. А в розничной торговле требо­вались мелкие деньги. И благодаря этому казначейство полу­чало возможность совзнак печатать, компенсируя эмиссией нехватку налоговых поступлений в бюджет. И люди все рав­но их брали — а куда денешься? Поскольку промышленность по плану и с помощью червонца неуклонно развивалась, то было ясно, что вскоре наступит момент, когда легко ликвид­ный товар в своей стоимости сравняется с денежной массой и эмиссия прекратится.

Вот ведь как хорошо, когда деньгами страны занимается настоящее правительство, а не ублюдки с валютной биржи! В блокаде, без цента внешних займов (вспомните, сколько лет в 90-х годах все вопили, что России для поддержания кур­са рубля требуются кредиты МВФ) СССР уверенно основывал самую прочную валюту в мире, во всяком случае, рубль тако­вым был с 1947 г. по перестройку.

* * *

Зверев: «Параллельное обращение двух валют— падаю­щего совзнака и устойчивого червонца — не устранило ряда серьезных отрицательных явлений в денежном обращении.

Обесценение совзнаков после выпуска червонцев про­исходило особенно быстрыми темпами в связи с сужением сферы их оборота. Если на 1 января 1923 года в обращении находилось совзнаков на сумму 2 млрд. рублей, то на 1 де­кабря того же года их количество выросло до 98,8 млрд. рублей (в дензнаках образца 1923 г.). Реальная ценность сов­знака резко падала: ценность всей массы совзнаков в обра­щении, составлявшая в январе 1923 года около 114 млн. руб. в червонном исчислении, упала к концу года до 60 млн. руб. В результате накануне завершения денежной реформы весь крупный платежный оборот обслуживался червонцем, а совзнак превратился в мелкокупюрное средство обращения.

Падающий совзнак оставался еще основной валютой в деревне, так как проникновению червонца в деревенский оборот препятствовала его высокая купюрность. При низкой товарности, а следовательно, при низком уровне денежных доходов крестьянского хозяйства червонец не был доступен для широких масс трудового крестьянства. К тому же в дерев­не отсутствовали те средства предохранения денежных дохо­дов от обесценения совзнаков, которые могли быть примене­ны в городах, как, например, исчисление заработной платы в товарных рублях, а затем по курсу червонца и прием госу­дарственными сберегательными кассами от населения совзнаков на вклады в червонном исчислении, т. е. по курсу совзнака в червонцах. Таким образом, тяжесть эмиссионного налога и трудности, порождаемые падающей валютой, ложи­лись в основном на крестьянство.

Рост товарности сельского хозяйства, рост денежного хозяйства деревни задерживался. Создавалась угроза смыч­ке города и деревни.

Необходимость единой твердой валюты как одного из факторов укрепления смычки города и деревни и разви­тия сельского хозяйства была подчеркнута в обращении ЦК партии «О денежной реформе»: «При медленности торгово­го и денежного оборота в деревне крестьянство или должно было нести крупные потери, если прибегало к пользованию совзнаками, или встречало хозяйственные затруднения, если пыталось обходиться без них. Твердые деньги несут кресть­янству освобождение от эмиссионного налога. Твердые день­ги войдут в мелкий деревенский оборот, они облегчат раз­витие торговли в деревне, они построят торговлю на более здоровых началах. Твердые деньги открывают крестьянству возможности сбережений для улучшения своего хозяйства».

Сохранение падающей валюты отрицательно отражалось и на положении рабочего класса. Заработная плата в значи­тельной части выдавалась совзнаками, а не червонцами.

Для этого периода характерны резкие скачки многочис­ленных курсов (совзнаков на червонцы, червонцев на золо­то и т. п.) и колебания курсов одних и тех же валют на различ­ных рынках. Деятельность государственных, промышленных и торговых предприятий в этих условиях принимала ненор­мальный характер. Курсовая разница давала в день 3—5% прибыли или убытка, в зависимости от того, удавалось ли превратить своевременно данному предприятию поступле­ния в совзнаках в червонцы. Параллельное обращение ус­тойчивой и падающей валюты создавало почву для спекуля­ции на «черной бирже».

Параллельное обращение при нарастающем обесце­нении совзнака обострило хозяйственные трудности осени 1923 года («кризис сбыта»). «Кризис сбыта» со всей силой по­казал острую необходимость завершения денежной рефор­мы и создания единой устойчивой валюты.

В первой половине 1923 года завершение денежной ре­формы предполагалось осуществить путем резкого сокраще­ния, а затем прекращения эмиссии совзнаков, что дало бы возможность стабилизовать совзнак.

В этих целях 7 июля 1923 года ВЦИК вынес постановле­ние об ограничении ежемесячной эмиссии совзнаков с 1 ав­густа 1923 года суммой в 15 млн. рублей в червонном исчис­лении по официальному курсу. Это мероприятие предпри­нималось в интересах выполнения первостепенной задачи скорейшего упорядочения государственного финансового хозяйства и обеспечения устойчивого характера денежного обращения.

Такое сокращение выпуска совзнаков не было осущест­влено вследствие продолжающегося бюджетного дефици­та. Эмиссия совзнаков составляла в червонном исчислении: в августе 1923 года 29,3 млн. руб., в сентябре 42,6 млн. руб., в октябре 71,1 млн. руб., в ноябре 47,7 млн. руб. и в декабре 54,6 млн. руб., т. е. была в несколько раз выше установленно­го предела.

Рост цен значительно обгонял темпы эмиссии. В нояб­ре 1923 года цены возросли на 110%, в декабре — на 136%, в январе 1924 года — на 199% и в феврале — на 280%. Такое обесценение денег требовало для обеспечения эмиссионных доходов государственного бюджета выпуска бумажных денег все нарастающими темпами.

Резкое обесценение привело к фактическому аннулиро­ванию всей массы выпущенных в обращение совзнаков. Ко­личество совзнаков в обращении на 1 апреля 1924 года дос­тигло 762 квадриллионов рублей (без учета деноминаций), а их реальная стоимость составляла лишь 15,2 млн. руб. в чер­вонном исчислении.

Обесценение совзнаков значительно расширило емкость денежного обращения для новой устойчивой валюты и вме­сте с тем освободило государство от обязательства компен­сации товарными ценностями владельцев совзнаков.

Червонец внес известное единство в систему хозяйствен­ного учета и контроля и создал условия для расширения кре­дита, игравшего важную роль в восстановительном процессе. Введение червонца позволило усилить финансовую дисцип­лину в хозяйстве, наладить финансовое хозяйство промыш­ленности. Банкнотная эмиссия Госбанка становится важным источником расширения краткосрочного кредита и форми­рования оборотных средств промышленных предприятий.

Однако отсутствие в хозяйстве единой твердой валюты препятствовало нормальному развитию хозяйственного обо­рота и экономических связей города и деревни и порождало трудности в разрешении задач хозяйственного строительст­ва. Параллельное обращение было временной и переходной системой денежного обращения до того, как были подготов­лены условия завершения денежной реформы».

* * *

Хочу обратить внимание на откровенность разговора министра финансов с главой правительства, откровенность, которую можно было бы воспринять как цинизм. Ведь что значат слова «обесценение совзнаков... освободило госу­дарство от обязательства компенсации товарными ценностя­ми владельцев совзнаков»? Это значит, что лавинообразное обесценивание рубля было не совсем бесконтрольным.

Что происходило. Государство, собирая налоги, строило заводы, но ведь путь до готового товара ох как далек! Нужно построить рудник, построить шахту, построить коксовую батарею, построить домну, построить мартен, построить сля­бинг, построить листопрокатный стан, построить штамповое производство, чтобы, в конце концов, получилась кастрюля, которую можно предложить крестьянину в обмен на хлеб. А за что купить все это оборудование на внешнем рынке? Да в основном за хлеб. А что кушать строителям и обучающим­ся рабочим? Да тот же хлеб. Хлеб у крестьян надо было брать, а дать ему было пока нечего. Поэтому брали, ничего взамен не давая. Брали всеми доступными способами: и налогами, и обложениями, и удержанием цены на хлеб на низком уров­не, и вот таким способом, какой назвал Зверев, — умышлен­но обесценивали совзнак такими темпами, что, продав сего­дня хлеб, завтра крестьянин на обесценивающуюся выручку ничего не мог купить.

А с кого было еще брать? Российская интеллигенция из­начально никогда и ничего своему государству не давала, а с рабочего и рады бы взять, да у него товара еще нет.

* * *

Зверев: «Значительные успехи восстановления промыш­ленности, транспорта и сельского хозяйства и развитие това­рооборота в течение 1922—1924 гг. создавали необходимые экономические предпосылки для завершения денежной ре­формы.

В области финансов и денежного обращения благопри­ятные условия для завершения денежной реформы заключа­лись в следующем: неуклонно сокращался бюджетный дефи­цит; червонец прочно внедрился в обращение как твердая валюта; был достигнут активный торговый и платежный ба­ланс и возрастали золотой и инвалютный запасы Госбанка.

Эти благоприятные экономические и финансовые пред­посылки сами по себе еще не гарантировали успеха денеж­ной реформы. Необходимо было преодолеть ряд серьезных трудностей, чтобы добиться ее успешного завершения.

Во-первых, к моменту проведения реформы (февраль — март 1924 года) хотя и был сильно сокращен, но еще не был полностью ликвидирован бюджетный дефицит, что создавало известную угрозу устойчивости денег, в особенности на пер­вых порах, в период замены падающей валюты устойчивой.

Во-вторых, не были еще преодолены последствия «кри­зиса сбыта». Цены на сельскохозяйственную продукцию воз­росли сильнее, чем снизились цены на промтовары, и общий уровень цен товаров с октября 1923 года и вплоть до рефор­мы непрерывно возрастал. В то же время между оптовыми и розничными ценами к началу 1924 года был большой раз­рыв. Снижение цен на промтовары не доводилось полностью до потребителя, развивалась спекуляция, которую создавал частный капитал, сопротивлявшийся проводимой Советской властью политике снижения цен.

В-третьих, курс червонца к моменту денежной рефор­мы не был вполне прочным. Золотая десятирублевая моне­та по курсу червонца стоила на московском рынке на 1 фев­раля 1924 года 14 руб. 10 коп., а на местах этот курс был еще выше.

В-четвертых, реформа проводилась без каких бы то ни было иностранных займов, в условиях финансовой блокады. Так как в этот период червонец котировался на некоторых иностранных биржах (Константинополь, Милан, Стокгольм и др.), существовала опасность большой утечки золота в свя­зи с давлением иностранных финансовых кругов на курс со­ветской валюты за границей. Чтобы избежать расходования большого количества золота для поддержания курса совет­ского рубля за границей, необходимо было усилить экспорт и ограничить импорт товаров, что не могло не сказаться на со­стоянии внутреннего рынка.

Наконец, в-пятых, проведение денежной реформы ос­ложнялось недоверием населения, в особенности крестьян­ства, к бумажным деньгам. Это недоверие возникло в резуль­тате большого обесценения денег в период империалистиче­ской и гражданской войны и в первые годы нэпа.

Частный капитал занимал резко враждебную позицию по отношению к проводимой Советской властью денежной реформе, так как был заинтересован в сохранении падающей валюты, при которой нэпман выигрывал на спекулятивном росте цен и на обесценении своей задолженности государст­венным организациям и банкам. Падающая валюта была вы­годна также и кулакам, которые наживались на спекуляции хлебом и на ростовщических операциях.

Чтобы добиться успешного проведения денежной ре­формы, необходимо было сломить сопротивление нэпман­ской буржуазии и кулачества, которые являлись в тот момент серьезной экономической силой.

В борьбе за осуществление плана денежной реформы пришлось преодолеть сопротивление враждебных пролета­риату сил, имевших в тот период свою агентуру в партии в лице троцкистов. Троцкисты, подписавшие «заявление соро­ка шести», пророчили провал денежной реформы и требова­ли отказа от политики ее проведения.

Засевшие в Институте экономических исследований Наркомфина буржуазные экономисты также предсказывали крах реформы, мотивируя это невозможностью надлежащего сокра­щения бюджетных расходов и изыскания в короткий срок дру­гих источников покрытия дефицита. Они настойчиво пропаган­дировали восстановление золотого обращения при содействии иностранного капитала. На практике это означало бы зависи­мость нашего денежного обращения от мирового денежного рынка и нашей экономики от иностранного капитала.

Опираясь на командные экономические высоты и рас­полагая к тому времени значительными экономическими ре­сурсами, Советское государство сумело преодолеть трудно­сти, стоявшие на пути проведения денежной реформы.

Маневрируя товарными массами, государство добилось не только стабилизации, но и снижения уровня товарных цен. Монополия внешней торговли обеспечивала успех ме­роприятий по линии торгового и платежного баланса, в част­ности, использование конъюнктуры иностранных валютных рынков для укрепления советской валюты. Государственная кредитная система с централизованным руководством и раз­ветвленной сетью филиалов, а также государственное управ­ление фондовыми биржами давали возможность обеспечить проведение системы мероприятий для поддержания едино­го для всей страны устойчивого курса червонца.

В борьбе за успешное проведение денежной рефор­мы Советское государство опиралось на поддержку рабо­чего класса и крестьянства. Советы рабочих и крестьянских депутатов, партийные и профессиональные организации представляли собою важнейший и надежный рычаг осущест­вления необходимых для успеха реформы финансово-эконо­мических мероприятий. При проведении контроля над роз­ничными ценами, являвшегося весьма важным условием успеха реформы, эти массовые организации трудящихся сыг­рали решающую роль».

* * *

Полагаю, что эта часть истории внедрения червонца не нуждается в комментарии, и мне хотелось обратить внима­ние только на то, что частники и нэпманы яростно требова­ли настоящего золота, требовали для того, для чего сегодня рубль свободно-конвертируемый,— чтобы вывезти золо­то за рубеж и за ним удрать туда же. Их попытки девальви­ровать червонец закупкой золотых монет по 14—15 руб­лей (т. е. себе в убыток) ни к чему не привели — дальше этого предела червонец даже на черном рынке не опустился. Госу­дарство четко контролировало выпуск червонцев и от нача­ла продажи своих золотых монет удержалось.

Я бы хотел обратить внимание и на слова «маневрируя товарными массами...». Они означают, что правительство держало крестьян под жестким ценовым прессом, не давая ему нигде поднять цены на хлеб, не давая хапнуть (зарабо­тать). Я хочу, чтобы вы обратили внимание: уже в 1924 г. пра­вительство умело удерживать цены на хлеб на желательном уровне, как вы увидите ниже, даже экспорт зерна прекраща­ли, если требовалось удержать на низком уровне внутренние цены на базарах СССР.

* * *

Зверев: «XIII партийная конференция в январе 1924 года подтвердила правильность финансовой политики Централь­ного Комитета партии, направленной на скорейшее проведе­ние денежной реформы, и указала, что «.. .червонное обраще­ние в настоящее время является одной из существеннейших опор для дальнейшего развития хозяйства... Дальнейшая по­литика партии должна заключаться в охранении устойчиво­сти червонца и завершении денежной реформы. Интересы широких масс требуют завершения денежной реформы, т. е. замены падающего совзнака твердой валютой. Завершение денежной реформы должно стать одной из основных задач Советской власти на предстоящий период».

Руководствуясь решениями XIII партконференции, Совет­ское правительство перешло в начале 1924 года к осуществ­лению мероприятий по завершению денежной реформы.

Завершение денежной реформы в основном сводилось к выпуску государственных казначейских билетов, прекра­щению выпуска и изъятию из обращения ранее выпущенных совзнаков путем выкупа их по твердому курсу.

Эти мероприятия проводились в такой последователь­ности:

В начале 1924 года на основе декрета ЦИК и СНК СССР от 5 февраля 1924 года выпускаются в обращение государствен­ные казначейские билеты достоинством в один, три и пять рублей. В декрете указывалось, что новые денежные знаки в отличие от совзнаков должны выпускаться в обращение со­размерно с потребностями товарооборота. Новым денежным знакам была присвоена сила законного платежного средства; при этом по всем платежам, исчисленным в золоте или в чер­вонцах, казначейские билеты должны приниматься по их на­рицательной стоимости.

Одновременно по декрету ЦИК и СНК СССР от 22 февра­ля 1924 года выпускается в обращение высокопробная се­ребряная монета достоинством в 1 рубль и 50 копеек, а так­же разменная серебряная и медная монета.

С 15 февраля прекращается печатание и выпуск в обра­щение совзнаков. Имевшиеся в центре и на местах запасы совзнаков подлежали уничтожению.

Наконец, с 10 марта 1924 года, после того как казначей­ский билет вошел в оборот, начинается изъятие из обраще­ния советских знаков путем выкупа их по твердому курсу: 1 рубль казначейскими билетами приравнивается к 50 тыся­чам рублей денежными знаками 1923 года (в денежных зна­ках старых образцов 50 миллиардов рублей).

Обязательный прием совзнаков государственными, коо­перативными и частными учреждениями, предприятиями и лицами по указанному курсу был первоначально установлен по 10 апреля 1924 года, а Наркомфин и Госбанк должны были принимать совзнаки в платежи и в обмен на твердую валю­ту по 30 апреля 1924 года. Эти сроки затем были передвину­ты на месяц, а для Якутии на два месяца. Для иностранных держателей предельный срок был установлен — 30 июня 1924 года.

Новая казначейская валюта быстро внедрялась в оборот и обращалась наравне с банковскими билетами (червонца­ми) по нарицательной стоимости. За короткий период — фев­раль— июнь 1924 года в обращение было выпущено казна­чейских билетов и разменной монеты на 182,9 млн. рублей.

Из этой суммы было истрачено на выкуп совзнаков 22,0 млн. рублей. Из остальной суммы 55,2 млн. рублей использо­вано на покрытие бюджетных расходов, а 105,7 млн. рублей были переданы Госбанку как фонд размена банкнот.

Устойчивость казначейской валюты обеспечивалась по­требностями оборота в твердых денежных знаках мелких ку­пюр и поддерживалась беспрепятственным обменом казна­чейских билетов на червонец по твердому курсу при обяза­тельности их приема по всем платежам.

Установленный государством паритет казначейских би­летов и червонца по закону был обязателен для всех государ­ственных и кооперативных предприятий и хозорганов как при договорах и расчетах друг с другом, так и при сделках с частными предпринимателями и торговцами. Равным обра­зом этот паритет имел обязательную силу и в платежных от­ношениях между государственными, финансовыми и кредит­ными органами, с одной стороны, и населением — с другой. Это обстоятельство при господствующей роли социалисти­ческого сектора в хозяйственном обороте содействовало за­креплению за казначейскими билетами позиций, уже завое­ванных червонцем.

Для завершения денежной реформы потребовалось провести ряд серьезных политических и хозяйственных ме­роприятий.

В марте 1924 года в обращении о денежной реформе Центральный Комитет партии указывал, что «успех денежной реформы — победа в бою с рыночной стихией за твердую советскую валюту— не может быть обеспечен одними лишь финансовыми мероприятиями, равно как и значение рефор­мы выходит далеко за пределы финансовой политики. И по­беда в борьбе за твердую валюту будет достигнута вне вся­ких сомнений сплоченным выступлением партии, широким развертыванием инициативы партийных масс, направленной к единой цели».

Важнейшим хозяйственным мероприятием, обеспечив­шим успешное завершение денежной реформы, было расши­рение государственной и кооперативной розничной торгов­ли и последовательное проведение политики снижения цен.

Для расширения товарооборота временно приостанав­ливается экспорт хлеба; расширяется торговля продовольст­венными товарами; понижаются цены на хлопок, ткани, рези­ну и другие промтовары и вводится публикация цен рознич­ной торговли. В целях поддержания устойчивых цен на хлеб расширяется продажа хлеба через государственную и коопе­ративную торговлю по твердым ценам.

Специфическим методом советской денежной рефор­мы было регулирование цен для поддержания устойчивости рубля; для этого, в частности, широко использовалось ма­неврирование товарными массами. Были использованы все принадлежащие государству и кооперации товарные запасы. Товары перебрасывались на те рынки, где ощущался в них недостаток, и таким путем подрывалась спекуляция на повы­шении цен и достигалось снижение цен на рынке. В этих же целях были разбронированы некоторые предназначенные к экспорту товарные фонды, в частности хлебные.

Маневрирование товарными массами на рынке (хлеб, са­хар, мануфактура и другие товары), наряду с прямым воздей­ствием на государственную промышленность и торговлю по линии расширения сбыта и снижения цен, очень быстро дало положительные результаты. Уже в конце марта 1924 года ча­стнокапиталистические элементы во многих пунктах были вынуждены понижать цены.

Частник побуждался к снижению цен и другими метода­ми. Оптовые государственные торговые организации, пре­доставляя кредит частнику, требовали продажи товаров с фиксированной предельной накидкой, а в случае невыпол­нения этого условия прекращали отпуск товаров. Через кре­дитную систему оказывалось воздействие не только на част­ную розничную торговлю, но также и на мелкую частнокапи­талистическую промышленность и кустарные предприятия. Используя зависимость частника по линии ссуд, учета и пе­реучета векселей, Госбанк добивался подчинения частни­ка требованиям государства в области цен. В период рефор­мы Госбанк на ряде участков провел значительное сокраще­ние кредитования частника, использовав высвободившиеся средства для усиления кредитования государственной про­мышленности, торговли и кооперации. Кредитование част­ника за период с 1 октября 1923 года по 1 октября 1924 года было сокращено более чем вдвое. В борьбе за подчинение частного капитала советской политике цен был использован также и налоговый рычаг.

Попытка частнокапиталистических элементов сорвать реформу провалилась: не только оптовые, но и розничные цены на товары были снижены и в дальнейшем стабилизо­ваны. Индекс розничных цен статистики труда ВЦСПС с 211,2 в марте 1924 года снизился до 197,1 — в декабре 1924 года (цены 1913 года = 100).

Успешному завершению денежной реформы благоприят­ствовала ликвидация бюджетного дефицита. В 1923/24 хозяй­ственном году по плану намечалась эмиссия для покрытия бюджетного дефицита в сумме 180 млн. червонных рублей. Фактически доходы от эмиссии за этот период были сведены к 126 млн. руб. С 1 июля 1924 года прекращается эмиссия ка­значейских билетов для покрытия бюджетного дефицита.

Существенное значение имели и другие финансовые ме­роприятия: создается фонд червонцев для беспрепятствен­ного обмена казначейских билетов; кооперация и государ­ственная торговля обеспечиваются твердой валютой путем досрочного обмена советских знаков; повышается процент по пассивным операциям Государственного банка и по вкла­дам в сберегательных кассах. Для успешного завершения де­нежной реформы имело значение также и поддержание кур­са новой советской валюты по отношению к золоту и инвалю­те. Накопление необходимых для этой цели золотых запасов достигалось путем активного торгового баланса и увеличе­ния добычи золота. В III квартале 1922/23 хозяйственного го­да сальдо торгового баланса было еще пассивным, но уже в четвертом квартале этого года было достигнуто превыше­ние вывоза над ввозом. С конца 1923 года и в течение все­го 1924 года поддерживалась активность торгового баланса. Экспорт за 1924 год составил в ценах 1913 года 337 млн. руб­лей, импорт — 260 млн. рублей, положительное сальдо — 77 млн. довоенных золотых рублей.

Известное психологическое значение для населения имел выпуск разменной монеты и в особенности высоко­пробного серебра (полтинники и рубли). В сочетании с ука­занными выше основными факторами и это сыграло положи­тельную роль.

Успешное завершение денежной реформы в 1924 году привело к созданию единой устойчивой советской валюты. Без помощи извне, на основе преимуществ советской систе­мы и особыми методами было ликвидировано расстройство денежной системы, продолжавшееся около 10 лет.

После выпуска в обращение казначейских билетов и раз­менной монеты, до изъятия совзнаков, в обращении находи­лось пять видов денежных знаков: червонцы, казначейские билеты, разменная монета, транспортные сертификаты, совзнаки.

В этих условиях сохранялась почва для спекуляции. Совзнаки, до фиксации твердого выкупного курса, имели непре­рывно колеблющийся курс на все виды твердой валюты. В пе­риод проведения денежной реформы колебания курса сов­знаков были особенно велики. Так, на 1 февраля 1924 года курс червонца на валютном рынке Москвы составлял в совзнаках 1923 года 88,8 тыс. рублей, а через месяц, на 1 мар­та 1924 года, он поднялся до 328 тыс. рублей, т. е. на 271%. В феврале 1924 года совзнаки обесценивались ежедневно, в среднем на 5,8%.

С объявлением твердого выкупного курса совзнаков спе­куляция на совзнаках прекратилась, и можно было бы ликви­дировать валютную спекуляцию, несмотря на наличие в об­ращении разных видов денег, если бы Наркомфин в период проведения реформы справился с регулированием покупюрного состава денежной массы.

Между тем, недостаточная организационно-техническая подготовленность Наркомфина к реформе и допущенные им грубые ошибки в регулировании состава денежной массы при проведении реформы породили разменный кризис, ко­торый нанес серьезный вред денежному обращению.

Наркомфин и Госбанк имели вполне достаточный срок для подготовки к последнему этапу денежной реформы. Од­нако к моменту реформы не было заготовлено достаточного количества казначейских билетов и разменной монеты. Но и те казначейские билеты и разменная монета, которыми рас­полагал Наркомфин, выпускались в обращение небольши­ми суммами. В результате такой практики при обмене круп­ных купюр денег (червонцев) на казначейские билеты, в свя­зи с голодом на разменные деньги, стала взиматься надбавка (лаж), которая временами достигала 20— 30%. Тем самым практика Наркомфина срывала одно из требований, выдви­нутых в постановлении ЦК партии «О финансово-экономиче­ских мероприятиях в связи с проведением денежной рефор­мы»,— вести борьбу со всевозможными попытками спеку­лянтов создавать разменные лажи.

Не удовлетворяя спрос платежного оборота на казначей­ские билеты, Наркомфин не учел изменений, которые про­изошли в денежном обращении после ликвидации падающей валюты. Уже один факт замещения быстро падающей валюты твердой валютой, которой присуща более медленная обора­чиваемость, означал серьезное расширение потребности об­ращения в новых денежных знаках. Между тем, удельный вес денежных знаков купюрами до 5 рублей в общей денежной массе в период реформы не только не увеличился по сравне­нию с их удельным весом до реформы, но, наоборот, значи­тельно снизился.

Так, в момент наивысшей быстроты оборота совзнаков удельный вес купюр, реальная ценность которых по курсу червонца была ниже 5 рублей, составлял 17—18%. Между тем на 1 марта 1924 года удельный вес казначейских билетов всех купюр и разменной монеты составлял только 9,7%, на 1 апре­ля — 12,4%, на 1 мая — 16,6%, и лишь к 1 июня 1924 года вос­станавливается дореформенный удельный вес мелких купюр.

Разменный кризис вызвал массовое появление денеж­ных суррогатов. Он затруднял также выполнение одной из центральных задач реформы — развертывание товарообо­рота и снижение цен.

Разменный кризис принимал острую форму не только на периферии. Большой недостаток в деньгах мелких купюр ощущался и в Москве, где существовал лаж при обмене круп­ных знаков на мелкие. Даже некоторые центральные учреж­дения выпускали разного рода денежные суррогаты.

Во второй половине 1924 года разменный кризис на­чал постепенно ослабевать по мере насыщения каналов де­нежного обращения средними и мелкими купюрами. К кон­цу 1924 года удельный вес купюр до 5 рублей составил 28 — 30%, что было близко к необходимой в то время для оборо­та норме.

В апреле 1925 года XIV партийная конференция отмети­ла, что успех денежной реформы... «открывает новую стра­ницу в области хозяйственного строительства СССР, созда­вая прочную базу для дальнейшего экономического прогрес­са». В том же году III съезд Советов констатировал, что... «не только без иностранной помощи, а наоборот, в условиях фи­нансовой блокады» «...реформа денежного обращения Сою­за удалась полностью». Реформа, указывается дальше в ре­шениях III съезда Советов, «...является основой дальнейшего ускоренного и более уверенного подъема во всех отраслях народного и государственного хозяйства».

Директивы Ленина и Сталина по оздоровлению денеж­ного обращения были выполнены. Денежная реформа оздо­ровляла все хозяйственные отношения, повысила роль денег как стимула роста производительности труда, увеличения производства, снижения себестоимости на государственных предприятиях, создала одну из важнейших предпосылок для роста сбережений, усилила контроль над частником и регу­лирование рынка, укрепила позиции социалистических эле­ментов в их борьбе с капиталистическими элементами.

Реформа имела большое значение для развития сельско­го хозяйства и для укрепления экономического союза рабо­чего класса и крестьянства. Прекратились потери крестьян от обесценения денег, улучшились условия рыночной реали­зации сельскохозяйственной продукции; резко сократились «ножницы цен» промышленных и сельскохозяйственных то­варов.

Все это способствовало подъему крестьянского хозяй­ства, увеличению сырьевой и продовольственной базы для промышленности и расширению рынка сбыта для промыш­ленной продукции.

Трудовое крестьянство получило дешевые товары и обеспеченный сбыт своих продуктов в твердой валюте. Вме­сте с тем крестьянство получило возможность освободить­ся от ростовщической кабалы и пользоваться через систему кредитной кооперации государственным кредитом в твер­дой валюте по низкому проценту.

В результате перехода к твердой валюте и снижения цен повысилась и получила устойчивость реальная заработная плата рабочих и служащих, а это явилось фактором роста производительности труда, роста социалистического произ­водства и накопления.

1924/25 год — первый, после денежной реформы, хозяй­ственный год — был годом максимального за весь восстано­вительный период подъема промышленности. В этом году продукция планируемой промышленности выросла на 57% по сравнению с 1923/24 годом. Этот подъем промышленно­сти в 1924/25 году можно поставить в прямую связь с оздо­ровлением финансовых и хозяйственных условий деятельно­сти промышленности — по линии сбыта, расчетов, банков­ского кредитования, финансирования.

Устойчивая валюта создала твердые основы снижения себестоимости, укрепления хозрасчета, контроля и планиро­вания в промышленности. Во второй половине 1924 года се­бестоимость промышленной продукции была снижена поч­ти на 20%. По производительности труда промышленность уже в 1925 году достигла довоенного уровня, реальная зар­плата после реформы возросла и достигла довоенного уров­ня в 1924/25 году.

Роль частника в оптовом и розничном товарооборо­те после реформы резко упала, позиции же социалистиче­ских элементов (госторговли и кооперации) в такой же мере расширились и укрепились. Удельный вес частного капита­ла в розничном товарообороте с 75,3% до реформы упал до 54,9% в период реформы и 42,4% в первом году после ре­формы. Соответственно возросла роль государственной тор­говли и кооперации. В результате реформы нэпманская бур­жуазия лишилась спекулятивных прибылей и потеряла ряд позиций в хозяйстве.

Денежная реформа доказала возможность успешного хозяйственного развития СССР без иностранных займов, она продемонстрировала преимущества советской системы хо­зяйства над капиталистической, и в частности преимущества в области финансов и денежного обращения. Денежная ре­форма уничтожила валютную стену между городом и дерев­ней и создала прочный валютный мост между ними, укрепи­ла экономический союз рабочего класса и крестьянства.

Исключительно высокие темпы подъема хозяйства и рас­ширения товарооборота в 1924 и 1925 гг., вместе с восстанов­лением нормальной скорости обращения денег, обусловили значительный рост потребности хозяйства в деньгах, что обес­печивалось эмиссией банковских и казначейских билетов.

Денежная масса с момента окончания реформы до кон­ца 1925 года возросла почти в четыре раза. Такой значитель­ный рост денежной массы в обращении не нанес ни малей­шего ущерба ценности денег — валютный курс и покупатель­ная сила денег даже несколько повысились по сравнению с их уровнем в начале реформы.

Оптовый индекс цен промтоваров Госплана на 1 февраля 1924 года составлял 2,269 (цены 1913 года = 1), а на 1 декаб­ря 1925 года 1,952. Общий индекс цен на те же даты составил 1,865 и 1,682. Стабилизировались и розничные цены. Воль­ный рыночный курс золотой десятирублевой монеты в чер­вонцах равнялся в Москве к 1 февраля 1924 г. 14 руб. 10 коп., а на 1 декабря 1925 года 9 руб. 60 коп. Курс доллара в Москве составлял: на 1 февраля 1924 года — 2 руб. 39 коп. и на 1 де­кабря 1925 года — 2 руб. 20 коп.

Эмиссия была использована в качестве ресурса кратко­срочного кредитования народного хозяйства. На базе эмис­сии денег и аккумуляции в банках денежных накоплений и кассовых резервов быстро росло кредитование народно­го хозяйства, что в свою очередь было одним из важнейших факторов ускорения темпов развития хозяйства.

С 1 октября 1923 года по 1 октября 1925 года балансы банков, вклады и текущие счета и учетно-ссудные операции выросли в 5 раз, что было связано с общим развитием хозяй­ства, развертыванием товарооборота, усилением позиций го­сударственных и кооперативных организаций в их борьбе на рынке с частным капиталом.

Денежная реформа была проведена в СССР после Пер­вой мировой войны значительно раньше, чем в капитали­стических государствах (Германия, Франция и др.). Советская власть стремилась возможно скорее избавить народ от тягот расстроенного войной денежного обращения и падающей валюты.

Методы проведения советской денежной реформы ос­новывались на преимуществах социалистической экономи­ческой системы, обеспечивающей сосредоточение в руках государства больших товарных масс, плановое регулирова­ние цен, монополию внешней торговли, централизацию все­го кредитного дела и возможность проведения жесткого ре­жима экономии, при одновременном значительном расши­рении объема производства и торговли.

Тем самым в трудных условиях восстановления хозяйст­ва — без помощи иностранных капиталов, без значительного хлебного экспорта, как это имело место накануне и во время проведения денежной реформы 1897 года, — был обеспечен успех установления стабильной советской валюты.

Крепкая советская валюта способствовала укреплению социалистического хозяйства и усилила позиции СССР перед капиталистическим миром».

* * *

Еще раз обратим внимание на следующее. Всего за три го­да сложнейшей работы с финансами большевики безо всяких займов и кредитов сумели настолько стабилизировать рубль, что их бумажка с надписью «1 червонец» стоила дороже зо­лотой монеты такого же номинала — дороже золота!

Но верну слово А.Г. Звереву, благо он уже подошел к во­просу о том, как обеспечивалась деньгами коллективизация страны.

Зверев: «В течение 17 лет, прошедших со времени денеж­ной реформы 1922—1924 гг., до начала Великой Отечествен­ной войны выпуск в обращение как банковских билетов, так и казначейских знаков происходил на основе кредитных опе­раций Госбанка. Деньги выпускались в обращение в соответ­ствии с потребностями хозяйственного оборота. В этот пе­риод, благодаря окончательной победе социалистического строя, окрепла плановая советская система кредита и денеж­ного обращения и сформировались методы планового регу­лирования денежного обращения на основе сосредоточения в руках государства громадного количества товарных масс, пускаемых в товарооборот по устойчивым ценам.

Развертывание социалистической индустриализации, а в дальнейшем и социалистической реконструкции сельского хозяйства вызвали ряд новых явлений в товарообороте и со­стоянии денежного обращения. Изменился масштаб цен, уро­вень заработной платы и других денежных доходов населе­ния, изменилась покупательная сила рубля. Эти изменения в основном произошли на протяжении 1929—1935 гг.

Рост городов в связи с индустриализацией страны, бы­строе увеличение числа промышленных рабочих, а также не­обходимость обеспечения хлебом крестьянского населения районов технических культур обусловили значительное уве­личение спроса на хлеб и другие продукты питания, а также на сельскохозяйственное сырье. В условиях преобладания мелкотоварного хозяйства, отличающегося низкой товарно­стью, и сильнейшего сопротивления кулачества государст­венным заготовкам хлеба этот повышенный спрос не мог не вызвать значительного роста рыночных цен, что создавало серьезную угрозу покупательной силе рубля и реальной за­работной плате.

Рабочие и служащие в 1928—1929 гг. еще покупали на частном рынке до 25% нужных им продуктов. Между тем ры­ночные цены продуктов резко возрастали: за один только 1928/29 год они увеличились почти на 50%.

До тех пор пока социалистический сектор сельского хо­зяйства еще не мог удовлетворить потребность в продуктах потребления, нужно было принять меры к сохранению ре­альной заработной платы и обеспечению рабочих хлебом по низким ценам за счет государственных запасов. Такой мерой явилось введение в 1929 году карточной системы.

Это была вынужденная мера, без которой нельзя было разрешить очередные задачи социалистического строитель­ства. Ограждая рубль от обесценивания, карточная система в то же время ограничивала роль и значение денег.

Нормированное снабжение не полностью обеспечивало потребности городского населения в продуктах питания. Ис­пользование ресурсов рынка было еще относительно высоким, между тем как рыночные цены продолжали быстро расти.

В этих условиях для укрепления рубля необходимо было обеспечить дальнейшее развертывание советской торговли и вытеснение капиталистических элементов из сферы това­рооборота.

В 1931 году частник, на долю которого еще в 1929 году приходилось 13,5% розничного товарооборота, был полно­стью вытеснен. Одновременно широко развертывается кон­трактация товарной продукции сельского хозяйства — новая форма товарооборота между городом и деревней.

Особой формой советской торговли, призванной улуч­шить дело снабжения трудящихся и воздействовать на ры­ночные цены в сторону их снижения, явилась государствен­ная коммерческая торговля по повышенным ценам.

Широкое развитие коммерческая торговля получает на­чиная с 1933 года. Наряду с колхозной торговлей коммерче­ская торговля явилась важным средством поддержания по­купательной силы рубля. Снижение цен в коммерческой торговле, которое проводилось в планомерном порядке, приводило к общему снижению цен колхозного рынка. Так, к марту 1934 года рыночные цены снизились по сравнению с тем же месяцем 1933 года более чем на 45%. Все же цены колхозного рынка и коммерческой торговли были значитель­но выше цен закрытой торговли.

К концу 1934 года в земледелии утвердилось крупное механизированное производство. Колхозы и совхозы заня­ли господствующее положение в сельском хозяйстве. Были достигнуты серьезные успехи в их организационно-хозяй­ственном укреплении. На этой основе государство получи­ло в свое распоряжение как за счет государственных поста­вок, так и путем закупок по повышенным ценам достаточно большое количество хлеба для того, чтобы полностью обес­печить снабжение населения без карточек в открытой совет­ской торговле по единым ценам.

Между тем, в товарообороте сложились два существен­но различных уровня цен — высокий в коммерческой и кол­хозной торговле и низкий в закрытой торговой сети.

При отмене карточной системы единые цены необходи­мо было установить на таком уровне, который отвечал бы но­вым соотношениям между покупательским спросом и реаль­ными возможностями его удовлетворения.

Покупательский спрос населения к этому времени зна­чительно вырос. Численность рабочих и служащих с 1928 по 1934 г. увеличилась вдвое и превысила 23 млн. человек. Рез­ко возросла среднегодовая заработная плата: с 703 рублей в 1928 году до 1791 рубля в 1934 году, т. е. почти в два с полови­ной раза. В результате с 1928 года по 1934 год фонд заработ­ной платы вырос более чем в пять раз и достиг в 1934 году 41,6 млрд. рублей против 8,2 млрд. рублей в 1928 году. Вме­сте с тем выросли денежные доходы колхозников от обобще­ствленного хозяйства и от колхозной торговли.

При таком положении можно было отменить карточную систему, установив новые единые цены приблизительно на среднем уровне между высокими коммерческими ценами и слишком низкими нормированными ценами.

Ноябрьский пленум ЦК ВКП(б) в 1934 году принял реше­ние «Об отмене карточной системы по хлебу и некоторым другим продуктам», которым предусматривалось установле­ние с 1 января 1935 года единых розничных цен. Одновре­менно предусматривалось повышение заработной платы ра­бочих и служащих, а также заготовительных цен на сельско­хозяйственное сырье, за сдачу которого раньше отпускался хлеб по пониженным ценам.

Рост товарных ресурсов в руках государства позволил в 1935 году провести значительное снижение цен на продо­вольственные и промышленные товары в государственной и кооперативной розничной торговле, что серьезно повыси­ло покупательную силу рубля и реальную заработную плату. Снижение цен в государственной и кооперативной торговле быстро сказалось на уровне рыночных цен, которые снизи­лись по сравнению с 1933 годом более чем наполовину.

Уровень единых цен на предметы потребления, устано­вившийся после отмены карточной системы, был (с учетом произведенного снижения) выше цен, существовавших до ее введения, примерно в 8—10 раз. Цены на хлеб увеличились в 11 раз, на мясо в 13 раз, на масло в 8 раз.

Росту цен противостояли быстрое повышение заработ­ной платы, резкое возрастание затрат государства на бес­платную медицинскую помощь, обучение и другие социально-культурные мероприятия, а также улучшение бытового обслуживания при сохранении почти без изменений ставок квартирной платы, стоимости коммунальных и других услуг.

Среднегодовая заработная плата возросла в 1937 году до 3047 рублей, или более чем в четыре раза против 1928 года; в дальнейшем заработная плата продолжала увеличиваться.

Расходы государственного бюджета на бесплатную ме­дицинскую помощь, обучение и другие социально-культур­ные мероприятия в 1937 году увеличились по сравнению с 1928 годом в 14 раз, не считая затрат хозяйственных и других организаций за счет их собственных средств.

С отменой карточной системы и установлением единых цен складывается новая покупательная сила рубля.

Отмена карточной системы способствовала повышению роли рубля в хозяйстве. Усиливается значение денег как важ­ного рычага стимулирования хозрасчета, роста производи­тельности труда и мобилизации ресурсов для социалистиче­ского строительства. Особо следует отметить положительную роль денег в хозяйственном укреплении колхозов, денежные доходы которых росли из года в год.

Установление единых цен на повышенном уровне и уве­личение товарных фондов для населения обусловили рост потребности оборота в деньгах.

Динамика денежной массы и государственного рознич­ного товарооборота с 1929 по 1939 г. видна из следующих данных.

Рост денежной массы в основном следовал за ростом хо­зяйственного оборота за исключением 1930-го и в известной мере 1938 и 1939 гг.

Значительная эмиссия в 1930 году связана главным об­разом с извращениями в практике кредитной реформы, вы­разившимися в автоматическом покрытии Госбанком срывов в работе предприятий и хозяйственных организаций. В даль­нейшем на основе ликвидации извращений практики прове­дения кредитной реформы и развертывания товарооборота, в частности коммерческой торговли, состояние денежного обращения улучшается. В 1938 и 1939 гг. рост денежной мас­сы снова опережает рост товарооборота, что привело к об­разованию некоторого излишка денег в обращении.

Перед войной, в результате проведенных партией и пра­вительством мероприятий по поднятию производительности труда, снижению издержек производства и обращения, по укреплению хозяйственного расчета, а также увеличению то­варных ресурсов и розничного товарооборота, денежное об­ращение заметно укрепилось.

В течение 1940 года и предвоенных месяцев 1941 года непрерывно возрастали резервы государственного бюдже­та, достигшие к началу войны 9,3 млрд. руб. В результате, на­чиная с августа 1940 года, производилось изъятие денег из обращения, составившее к 1 июня 1941 г. 7,4 млрд. руб. Де­нежная масса в обращении за этот период сократилась с 25,8 млрд. руб. на 1 августа 1940 г. до 18,4 млрд. руб. на 1 июня 1941 г., или на 28%, между тем как государственный рознич­ный товарооборот с 43,3 млрд. руб. во II квартале 1940 года вырос до 47,9 млрд. руб. в соответствующем квартале 1941 г., или на 11%. Если на 1 рубль, находящийся в обращении в 1940 году, приходилось 7,28 руб. розничного товарооборота, то в первом полугодии 1941 года приходилось соответствен­но — 9,54 руб.

Можно считать, что количество денег, находившихся в обращении к началу войны, в общем соответствовало реаль­ным потребностям оборота.

Пересмотр норм выработки и расценок, произведенный в 1940 году, поднял значение сдельной оплаты труда. Это об­стоятельство, а также укрепление хозяйственного расчета на предприятиях усилили роль рубля в стимулировании повы­шения производительности труда. Рост производства ряда важнейших товаров широкого потребления ставил на оче­редь вопрос о необходимости снижения цен на эти товары, что означало бы повышение покупательной силы рубля и ре­альной заработной платы.

Уже по тому, что правительство СССР в 1940—1941 гг. не тратило все деньги, собираемые в бюджет налогами, говорит о том, что оно готовилось к войне и создавало запас това­ров на рынке СССР. Чтобы эти товары не были реализованы, была уменьшена масса денег. Если бы скорость оборачивае­мости рубля не менялась, то достаточно было бы изъять из обращения меньше миллиарда, но в это время существенно увеличилась оборачиваемость рубля: с 7,28 раза до 9,54 раза в год— на 31%. Это перекрыло 11%-ный рост товарооборо­та, и в среднем за этот период из обращения вывели больше четверти денежной массы».

* * *

К этому месту доклада Зверев стал меньше уделять вре­мени истории финансов СССР (для него и Сталина она была совсем недавней) и больше стал подготавливать правитель­ство к предлагаемой им реформе. Он становится краток и даже из таблиц выбрасывает показатели за те годы, которые считает нехарактерными. А мы давайте немного больше по­святим внимания денежному вопросу войны.

В плане подготовки СССР к войне перед Сталиным стоя­ли задачи, не соизмеримые с теми, которые стояли перед Ни­колаем II. Давайте их оценим.

Численность населения той России и СССР была пример­но равной: на 1914 г. в России проживало 178 млн. человек, к 1941 г. в СССР проживало 196,7 млн. человек. Шинели одели в ходе Первой мировой войны в России 15,8 млн. человек, в ходе Второй мировой в СССР — 34 млн. человек. Уже по это­му показателю видно, насколько Сталину было труднее с точ­ки зрения финансового обеспечения войны. Но это даже не цветочки, это так — бутончики.

У Николая II автотракторного и танкового вооружения не было, а авиация была скорее символической, так что тратить­ся на эти рода войск царю не приходилось. Основные его за­траты были на холодное и стрелковое оружие пехоты и кава­лерии, немного трат на саперов, связь, и основные затраты падали на артиллерию.

Что касается винтовок и пулеметов, то с этим оружием в царской армии дело доходило до такого маразма, что одно время даже предлагали вооружать войска топорами на длин­ных ручках — чем-то вроде алебард. Винтовки и пулеметы собирали и закупали по всему миру: от французских до япон­ских. Тем не менее, до конца войны проблема со стрелковым оружием так и не была решена.

В СССР за производство стрелкового оружия отвечал Л.П. Берия, и мы можем сравнить цифры производства в 1941 — 1945 гг. этого оружия заводами всей Европы для фашистской армии и производство оружия наркоматами, возглавляемы­ми Л.П. Берия, — для РККА. Европа произвела 1048,5 тыс. пу­леметов, а СССР— 1515,9 тыс. Винтовок и карабинов Евро­па осилила 7845,7 тыс., а СССР — 12139,3 тыс. Пистолетов-пулеметов фашистские войска получили 935,4 тыс. штук, а РККА — 6173,9 тыс. (Оружие победы. Сб. М., «Машинострое­ние», 1987).

С закупкой матчасти артиллерии положение было тако­во. Царь влез в войну, имея 7088 орудий, противостоящие ему Германия и Австро-Венгрия имели 12015. К концу войны положение улучшилось, но ненамного: у русской армии было 12299 стволов, у Германии и Австро-Венгрии — 18019 (Рос­сия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Стати­стическое исследование. М., Олма-Пресс, 2001).

Сталин оттягивал войну как мог, поскольку против совет­ских 34 695 орудий у немцев было 47 260 стволов. Тем не ме­нее, уже на 1 ноября 1942 г., т. е. спустя чуть больше года по­сле начала войны, 70 080 немецких орудий встречали 72 505 советских. А на 1 января 1945 г. у немцев осталось 28 500 ство­лов, а их громили 91 400 советских орудий (вместе с миноме­тами калибром выше 50 мм — 239,6 тыс. стволов). Соотнесите эти цифры: при примерно одинаковой численности населе­ния у царя 12,3 тысячи орудий, а у Сталина 239,6 тысяч! И ору­дия были куда более сложные и более дорогие, чем у царя.

Но у царя эти две позиции составляли основные затра­ты на закупку оружия, а у Сталина — меньше половины. (На закупку артиллерии было потрачено 43% от всей суммы, по­шедшей на оружие, а стрелковое оружие и имущество сапе­ров и связистов — 5,1%.) Поскольку 30% всех денег пошло на закупку самолетов и 21,9% на закупку танков и автотрактор­ное имущество (Финансовая служба Вооруженных Сил СССР в период войны. М., Воениздат, 1967).

Военные расходы царской России (на февраль 1917 г.) составили всего 29,6 млрд. рублей, и уже эти траты вызва­ли бунт, свержение царя и его правительства. Которое, кста­ти, уже в декабре 1916 г. постановило забирать у крестьян хлеб принудительно, поскольку при обвальном обесцени­вании рубля крестьянин даже родному царю продавать его не хотел.

А военные расходы СССР составили 582 млрд. рублей! И несмотря на то, что они были в 20 раз больше, т. е. на ка­ждого среднего советского гражданина ложились тяготами почти в 20 раз большими, чем на среднего подданного цар­ской России, СССР во главе со Сталиным войну выиграл, а Россия во главе с царем (но без царя в голове) войну проиг­рала. Вот вам и роль личности в истории.

* * *

Но вернём слово А.Г. Звереву.

Зверев: «Война и перестройка народного хозяйства на военный лад существенно изменили состояние денежно­го обращения. Материальные и денежные ресурсы страны были переключены на обеспечение потребностей, вызван­ных войной. Большие военные расходы, резкое сокращение производства предметов потребления, а следовательно зна­чительное уменьшение объема розничного товарооборота и доходов государственного бюджета, — вызвали серьезное напряжение финансовых ресурсов страны.

Война предъявила большие требования к государствен­ному бюджету по финансированию расходов на содержание армии, по выплате пенсий и пособий военнослужащим и их семьям, эвакуации и перебазированию на восток промышленности, по перестройке предприятий на производство во­енной продукции, а впоследствии по восстановлению в осво­божденных районах хозяйства, разрушенного немецкими ок­купантами.

Подавляющая часть ассигнований на народное хозяйст­во направлялась на капитальное строительство, связанное с войной, и на восстановительные работы.

В связи с переводом промышленности на выпуск воен­ной продукции в годы войны значительно сократилось про­изводство основных предметов потребления. Особенно рез­ко сократилось производство предметов широкого потреб­ления в 1942—1943 годах, когда часть территории нашей страны была временно оккупирована. В последующие годы, как видно из приводимых ниже данных, объем производства несколько расширился, однако не достиг по ряду важнейших продуктов и половины довоенного уровня.

Одновременно значительно увеличилось внерыночное потребление большей части товаров, выпускаемых легкой и пищевой промышленностью, главным образом в связи с ис­пользованием их для нужд снабжения армии. В связи с этим рыночные фонды и государственный розничный товарообо­рот еще больше сократился. Розничный товарооборот в ценах 1940 года упал в 1942 году до 34% довоенного уровня. Даже в 1945 году он составлял лишь 47% товарооборота 1940 года».

* * *

Прокомментируем эти слова. До войны (1939 г.) военные заказы текстильной промышленности СССР по видам тканей составляли от 3,9 до 8,3% всей продукции. В 1943 г. из всех выпускаемых тканей уходило армии: 43,6% — хлопчатобу­мажной; 32,3% — льняной; 46,2% — суконной. Соответствен­но уходило армии: 91,3% всей швейной продукции (населе­ние шило себе само), 60,0% — трикотажной; 35,2% — обув­ной; 28,0 — меховой; 85,2% — кожгалантерейной. «Все для фронта, все для Победы!» — это был не лозунг, а реальность.

* * *

Зверев: «В то время, как товарные фонды для населе­ния резко сократились, денежные доходы населения от со­циалистического хозяйства несколько снизились лишь в пер­вые годы войны — в 1942 и 1943 годах, а затем вновь возрас­тают и в 1944 и 1945 годах намного превышают довоенный уровень.

С начала войны значительно увеличиваются расходы на денежное довольствие военнослужащих, на пенсии и посо­бия военнослужащим и их семьям. Фонд зарплаты внача­ле сокращается, в связи с уменьшением численности рабо­чих и служащих, но уже в 1943 году обнаруживает заметный рост, не только в связи с увеличением числа работающих, а главным образом в связи с проводимым повышением ста­вок заработной платы. Среднемесячная зарплата составила в 1940 году 339 руб., в 1942 году — 370 руб., а в 1944 году— уже 435 рублей.

До войны денежные доходы населения от зарплаты, пен­сий и пособий были примерно равны объему государствен­ного розничного товарооборота, что обусловливало возврат в кассы Государственного банка денег, выпускаемых для вы­плат населению.

Война нарушила это соответствие и тем самым создала угрозу для денежного обращения.

Поэтому потребовались серьезные мероприятия по уве­личению доходов государства и устранению резкого несо­ответствия между денежными доходами и расходами насе­ления. Эти мероприятия проводились в основном в двух на­правлениях: по линии увеличения платежей населения в финансовую систему и по линии увеличения цен на некото­рые товары не первой необходимости — водку, табак, пар­фюмерию и др., а в дальнейшем за счет развертывания ком­мерческой торговли.

С начала войны вводится военная надбавка к подоход­ному налогу с рабочих и служащих и к сельхозналогу с кол­хозников и единоличников, а начиная с 1942 года — военный налог. На значительно более высоком уровне, чем до войны, проводится подписка среди населения на государственные займы. Крупные суммы давало размещение среди населения билетов денежно-вещевых лотерей. Был введен налог на хо­лостяков и малосемейных. В связи с прекращением отпусков компенсация рабочим и служащим за неиспользованные от­пуска не выдавалась на руки, а перечислялась на именные вклады в сберегательные кассы.

Существенным источником привлечения денежных средств населения в финансовую систему явились также сбо­ры в фонды Обороны и Красной Армии и привлечение денеж­ных вкладов военнослужащих в полевые кассы Госбанка. В це­лом за годы войны за счет всех этих мероприятий было допол­нительно привлечено от населения свыше 200 млрд. рублей.

Повышение цен на водку, табак, парфюмерию и некото­рые другие товары, а также поступления от организованной с середины 1944 года коммерческой торговли дали дополни­тельно за годы войны 172 млрд. руб.

В связи с этим государственный розничный товарооборот в текущих ценах во время войны значительно увеличился.

Таким образом, за счет повышения цен и развертывания коммерческой торговли товарооборот в ценностном выра­жении увеличился в 1942 году на 18,4 млрд. руб., в 1945 году на 77,2 млрд. руб.

На основные товары были сохранены довоенные цены. В условиях недостатка продуктов питания и промышленных товаров и роста рыночных цен обеспечение прожиточного минимума рабочих и служащих было достигнуто путем вве­дения карточной системы распределения продуктов».

* * *

По цифрам, данным Зверевым, можно оценить динами­ку изменения числа работающих в СССР, включая бюджетни­ков — врачей, учителей и т. д. В 1940 г. их было 36,5 млн. че­ловек, а в 1942 г. всего 20,8 млн. Это не столько уменьшение из-за ушедших на фронт, сколько потери населения, остав­шегося в оккупации. Можете оценить, какая нагрузка по со­держанию и обеспечению армии пала на оставшихся. В этом числе нет колхозников, но потери их рабочих рук были про­порциональны, а может, и больше — ведь немцы захватили основные сельскохозяйственные районы СССР. В 1944 г. по­ложение улучшилось, но не очень сильно: число получающих зарплату возросло всего до 26,1 млн. Как ни подходи к этому числу, а получается, что основное оружие для армии и содер­жание ее наши деды обеспечили чуть ли не половинным со­ставом против довоенных лет.

Эта часть доклада Зверева характеризует, на мой взгляд, не столько денежное состояние страны, сколько высочайшее состояние морали и духа народа СССР.

Без ропота и возмущения были увеличены все личные налоги, введен налог на холостяков, который я считаю са­мым справедливым налогом и в мирное время: 2% от дохо­да платили неженатые лица старше 18 лет и бездетные суп­ружеские пары.

Немного отвлекусь. По существующим обычаям на во­прос: «Как дела?» — американец должен широко улыбнуть­ся и ответить: «О'кей!» А русский, скорее всего, на всякий слу­чай ответит: «Хреново». Я вспоминаю массу прочитанных рас­сказов о том, как во время войны проклятая советская власть обкладывала денежными поборами колхозников. Но вот гля­жу в абсолютно точные цифры Зверева и не вижу этому под­тверждения. Хотя в городах жила едва треть населения СССР, но платежи и взносы от горожан в сумме были вдвое выше, чем от крестьян, и по налогам, и по займам. В одном кресть­яне опережали горожан — лотерейных билетов покупали больше. Ну да ладно, вернемся к теме.

За годы войны в бюджет поступило 76 млрд. рублей по подписке на государственные займы, что существенно боль­ше не только всех американских поставок по ленд-лизу, но и больше, чем поступило по займам за все предшествовав­шие годы советской власти (50 млрд.). Кроме этого, в фонд обороны поступило 17,8 млрд. рублей денежных пожертво­ваний (не считая ценностей в валюте, драгоценностей, золо­тых и серебряных украшений, а также облигаций государст­венных займов). Вспомним, что царю не только не вносили столько денег на войну, но к 1916 г. крестьяне продовольст­вие и продавать отказывались.

Естественно, что с началом войны были введены карточ­ки на продукты питания и на предметы первой необходимости (ткани, обувь, мыло и т. д.), но остаток этих товаров пускался в торговлю по коммерческим ценам. Этим достигалась справед­ливость: и те, кто жил на пенсии и пособия, не голодали, и те, кто много зарабатывал, имели возможность потратить деньги.

Однако только этими мерами обойтись не удалось.

* * *

Зверев: «Увеличение платежей населения, повышение цен на некоторые товары, а также мероприятия по привле­чению в бюджет свободных резервов государственных пред­приятий и доходы от товаров, завозимых по ленд-лизу, дали примерно 90% тех дополнительных финансовых ресурсов, которые потребовались в связи с большими военными рас­ходами и сокращением доходов государства. Все же частич­но рост военных расходов не мог быть покрыт за счет теку­щих поступлений.

Бюджетный дефицит первых лет войны и отставание по­ступления наличных денег в кассы Госбанка от его расходов обусловили необходимость эмиссии. Выпуск денег в обра­щение за годы войны составил 54,4 млрд. руб., в результате чего денежная масса, выпущенная в обращение, к 1 января 1946 года достигла 73,9 млрд. руб. и превысила довоенную денежную массу в 3,8 раза.

Динамика эмиссии за годы войны такова (в млрд. рублей):

1941 год, второе полугодие (с 22/VI-41 г.) — 15,3;

1942 год—11,1;

1943 год — 11,5;

1944 год —7,2;

1945 год — 9,4.

Из приведенных цифр видно, что наиболее значительная эмиссия имела место во втором полугодии 1941 года, когда потребовались крупные расходы для мобилизации армии, по эвакуации промышленности на восток.

Начиная с 1942 года размеры и темпы эмиссии значи­тельно сокращаются, что является результатом укрепления доходной базы бюджета и существенным улучшением струк­туры кассовых оборотов Госбанка.

Изменения структуры доходов и расходов бюджета и роль в бюджете новых доходных источников видны из сле­дующего.

Для доходов бюджета в годы войны характерен рост удельного веса платежей населения. Удельный вес поступле­ний налога с оборота до 1944 г. снижается, в связи с развер­тыванием товарооборота, в 1945 г. он вновь возрастает.

В течение 1942—1943 гг. поступления в кассы Госбанка от торговой выручки покрывали только 60—65% его выплат по заработной плате, пенсиям и пособиям, между тем как до войны эти выплаты почти полностью покрывались поступле­ниями от торговой выручки.

С ростом товарооборота удельный вес торговой выруч­ки начинает возрастать, но и в 1945 году покрывает лишь 77% всех выдач Госбанка на зарплату, пенсии и пособия.

Удельный вес платежей населения в финансовую систе­му в общей сумме поступлений наличных денег в кассы Гос­банка повысился с 3% в 1940 г. до 15% в 1944 г. Во II полови­не 1941 г. 18,5% кассовых расходов Госбанка было покрыто за счет эмиссии; в дальнейшем значение эмиссии снижается до 4,6% денежных выплат Госбанка в 1945 году.

Из сказанного выше видно, что во время войны были со­хранены на довоенном уровне государственные цены на ос­новные предметы потребления, обеспечен при помощи кар­точной системы необходимый прожиточный минимум ра­бочих и служащих и что благодаря принятым партией и правительством мерам по увеличению государственных до­ходов выпуск денег в обращение был относительно невелик.

Государственный бюджет СССР за 1944 год выполнен с превышением доходов над расходами на 4,8 млрд. руб. и за 1945 год — на 3,4 млрд. руб. В результате развертывания то­варооборота, и в частности коммерческой торговли, были созданы предпосылки к прекращению эмиссии и изъятию де­нег из обращения в 1946 году.

Что касается сферы рыночного оборота, то отрицатель­ное влияние войны на состояние денежного обращения про­явилось здесь с большей силой. Однако преимущества со­ветской экономики сказались в том, что эти явления не по­лучили дальнейшего развития в ходе войны, а наоборот, в значительной мере были ослаблены.

Сокращение государственного снабжения населения продовольственными и промышленными товарами, сниже­ние продовольственных избытков у сельского населения, вывозимых на рынок, наряду со значительным увеличени­ем денег у населения в результате эмиссии, привело к значи­тельному росту рыночных цен. Максимального уровня цены колхозного рынка достигли в 1943 году. В мае 1943 года цены на городских колхозных рынках превысили довоенный уро­вень в 17 раз, после чего начинается их снижение. Динамика рыночных цен на сельскохозяйственные продукты за время войны представляет следующую картину (в % к 1940 году):

1940 г. — 100;

1941 г. — 110;

1942 г. —560;

1943 г. — 1020;

1944 г. — 820;

1945 г. —430.

Значительный рост рыночных цен на сельскохозяйст­венные продукты по сравнению с довоенными ценами обу­словил резкое увеличение во время войны доходов сельско­го населения от рыночной торговли и приток большей части выпущенных денег на село.

Обороты колхозной торговли, составлявшие в 1940 году 28 млрд. руб., достигли в 1942 году 82,4 млрд. руб., в 1943 году— 178,9 млрд. руб., в 1944 году— 204,9 млрд. руб. В 1945 году, в связи со снижением цен, обороты колхозной торговли сократились и составили около 120,8 млрд. руб. На­ряду с продажей сельским населением городскому сельско­хозяйственных продуктов во время войны получила большое развитие продажа горожанами промтоваров и вещей домаш­него обихода сельскому населению. Оборот этого рынка ве­щей и промтоваров в 1944 году составил примерно 130 млрд. рублей. Рынок вещей и промтоваров явился существенным источником, из которого городское население черпало сред­ства для покупки сельскохозяйственных продуктов на рын­ке. Одновременно значительно развился внутригородской и внутридеревенский рыночный оборот. При этом разрыв ме­жду ценами государственной торговли и рыночными ценами, а также большое различие в уровне рыночных цен в разных районах вели к широкому развитию спекуляции.

Рыночные доходы населения резко возросли, и их значе­ние в общей сумме денежных доходов увеличилось. По при­мерным расчетам, в 1943 году рыночные доходы сельского населения превысили их поступления от государственных учреждений и предприятий, кооперации и колхозов не ме­нее чем в 3 раза, в то время как до войны они были в два раза меньше этих поступлений. Значительный удельный вес поступления от продажи товаров и вещей имел в 1943 году и в доходах городского населения, тогда как до войны эти по­ступления были совершенно ничтожны.

Такой значительный рост рыночных доходов населения при наличии большого разрыва между ценами на пайковые товары, ценами в коммерческой торговле и рыночными це­нами ослабил значение денежной зарплаты и денежных до­ходов колхозников по трудодням в повышении производи­тельности труда.

Перелом в движении рыночных цен наступает в сере­дине 1943 года. Снижение рыночных цен, достигнутое уже во время войны, было обусловлено рядом факторов. Значи­тельно улучшилось снабжение населения продовольствен­ными товарами по государственным ценам, в частности, в результате создания систем ОРСов и подсобных хозяйств; наряду с этим большую роль сыграло развитие индиви­дуального и коллективного огородничества. Под влияни­ем проводимых на селе финансовых мероприятий (воен­ный налог, сельхозналог в увеличенных размерах, прове­дение подписки на заем и денежно-вещевые лотереи, сбор средств в фонды Обороны и Красной Армии), а также неко­торого увеличения объема сельскохозяйственного произ­водства возрастал привоз на рынки сельскохозяйственных продуктов. Для снижения рыночных цен создавались бла­гоприятные условия и в результате того, что размеры эмис­сии с 1943 года начинают сокращаться, а выпуск денег в об­ращение в значительной степени происходит на вновь ос­вобожденной территории, куда, в свою очередь, отливает и часть денег, ранее выпущенных в обращение. Все это в об­становке крупных успехов Красной Армии на фронте содей­ствовало укреплению покупательной силы рубля на колхоз­ных рынках. Тем не менее, к концу войны уровень рыноч­ных цен все еще в 4 раза превышал довоенный уровень и значительный разрыв между ценами на нормированные то­вары и рыночными ценами продолжал неблагоприятно вли­ять на хозяйство.

Рост рыночных цен и увеличение оборотов колхозного рынка, а также рынка промтоваров приводил к перераспре­делению эмитированных за время войны денег между город­ским и сельским населением. За время войны было выпуще­но в обращение 54,5 млрд. рублей. Часть денег (до 5 млрд. рублей) погибла в результате военных действий. Таким обра­зом денежные средства, находящиеся у населения, возросли примерно на 50 млрд. рублей.

Денежная масса распределилась крайне неравномер­но среди отдельных групп населения. В связи с увеличени­ем уровня рыночных цен значительно выросли остатки кас­совой наличности у широких слоев населения. Вместе с тем, создались крупные денежные накопления у отдельных лиц в результате незаконных и спекулятивных доходов, получен­ных во время войны».

* * *

Ненадолго прерву Зверева, поскольку он не сообщает итоговой цифры: всего за войну в бюджет поступило 1117 млрд. рублей, из которых, как я уже написал, 582 млрд. ушло на военные нужды.

И еще обращу внимание, что хотя основная масса вновь отпечатанных денег ушла на село, но в довоенной пропор­ции, так что можно сказать, что денежные тяготы по ведению войны город и село несли одинаково.

* * *

Далее Зверев делает выводы: «Денежная система СССР выдержала испытания войны. Несмотря на серьезный ущерб, причиненный нашему хозяйству, эмиссия была относитель­но невелика. Денежная масса в обращении за 4 года войны увеличилась в 3,8 раза, тогда как за 3 года Первой мировой войны — с июля 1914 года по октябрь 1917 года — денежная масса увеличилась в 9,5 раза.

Следует отметить, что еще в ходе войны приостанавли­вается дальнейшее ухудшение состояния денежного обра­щения и на основе слаженной военной экономики денежная система СССР укрепляется.

Преимущества социалистической экономики, проявив­шиеся с особой силой в годы войны, сказались и в денежном обращении. Однако война породила в денежном обращении ряд отрицательных явлений, которые необходимо устранить.

Во-первых, образовалось несоответствие между коли­чеством денег, находящихся в обращении, и реальными по­требностями оборота.

Во-вторых, наличие троякого рода цен — пайковых, ком­мерческих и рыночных — и все еще значительный объем ры­ночных доходов населения ослабляют значение денежной заработной платы и денежных доходов колхозников по тру­додням.

В-третьих, в результате войны крупные денежные суммы осели у отдельных лиц, причем разрыв цен сохраняет воз­можности получения в дальнейшем незаконных спекулятив­ных доходов».

* * *

Министра финансов СССР на момент написания этого доклада волновало будущее: волновало согласие правитель­ства на ту реформу, которую Зверев предлагал. Поэтому он сузил доклад применительно к своей цели, кроме того, на момент подготовки доклада он еще многого просто не знал. К примеру, он пишет, что «денежная система СССР выдер­жала испытания войны», но даже он еще не знал, насколь­ко она выдержала. Вряд ли ему было уже известно, что объ­ем денежных знаков в Италии за время войны увеличился в 10 раз, в Японии — в 11 раз. Мало того, что Германия свози­ла к себе товары со всей Европы, она вне своей территории использовала и специальные оккупационные марки, тем не менее, и у нее количество денег в обращении внутри Герма­нии возросло с 11,7 млрд. марок до 67,5, т. е. в 6 раз. (Как тут не вспомнить наших славных перестройщиков в окружении толпы академиков и докторов экономических наук, которые безо всякой войны обесценили рубль более чем в 10 ООО раз. Вот это специалисты, вот это профессионалы! Жаль только, что они у нас, а не у наших врагов.)

Сузив доклад, Зверев рассказал (да и то — вкратце), как и чем пополнялась доходная часть бюджета. Но ведь если бюд­жет разворовывается, как у Николая II, то тогда никаких до­ходов не хватит. Поэтому очень важно рассмотреть и то, как экономились средства на ведение войны, — как делалось то, что при царе, да и в других капиталистических странах, не де­лалось никак.

Помимо того, что в дело уменьшения стоимости оружия и техники включились миллионы изобретателей и рациона­лизаторов, со стороны финансовых органов СССР цены были взяты под жесткий контроль с требованием их неуклонного снижения.

В результате: если бомбардировщик Пе-2 в 1941 г. стоил 420 тысяч рублей, то к 1945 г. он стоил уже 265 тысяч. Нача­тый производством в 1937 г., и, следовательно, хорошо отра­ботанный бомбардировщик Ил-4 в 1941 г. стоил 800 тыс. руб­лей, а к 1945 г. — 380 тысяч. Танк Т-34 к 1941 г. стоил 269,5 тыс. рублей, а к 1945 г. гораздо более сложный и трудоемкий Т-34- 85 стоил всего 142 тысячи. Гаубица М-30, принятая на воору­жение в 1938 г., в 1941 г. стоила 94 тыс. рублей, а в 1945 г.— 35 тысяч. Пистолет-пулемёт ППШ в 1941 г. стоил 500 рублей, а в 1944 г. уже 148 рублей. Даже отработанная донельзя вин­товка Мосина, стоившая и в 1941 г. всего 163 рубля, к 1943 г. стала стоить 100 рублей.

Правда, сейчас стало модно говорить, что при Сталине, дескать, все были рабы, вот и работали бесплатно. Это совсем не так. Это в 90-х годах, когда либералы разворовывали стра­ну с такой скоростью, что рабочие годами не получали зар­плату, народ стал рабами. А Сталин силу денег знал и суть их понимал прекрасно. На пленуме в ноябре 1934 г. он говорил: «Нам нужно развернуть вовсю товарооборот во всей хозяй­ственной деятельности, во всей своей сфере через денежное хозяйство. Товарооборот это не есть просто товарообмен. Нам нужно укрепить денежное хозяйство.

Денежное хозяйство — это один из тех немногих буржу­азных аппаратов экономики, который мы, социалисты, долж­ны использовать до дна. Он далеко еще не использован, этот аппарат. Он очень гибкий, он нам нужен, и мы его по-своему повернем, чтобы он лил воду на нашу мельницу, а не на мель­ницу капитализма».

При нем стахановцы, рационализаторы и передовики не просто прославлялись, они и зарабатывали больше минист­ров. Да что промышленность, давайте возьмем армию.

Многие ли знают, что во время войны платились щедрые премии даже за сбор стреляных орудийных гильз и ящиков из-под снарядов? В 1943 г. было выплачено за сбор гильз 38 млн. рублей, а получено их на сумму 738 млн., что дало воз­можность сэкономить помимо работы по их изготовлению и 100000 т латуни. Даже в 1945 г. гильз было собрано на 799 млн. рублей.

А многие ли знают, что за уничтоженный немецкий танк наводчик и командир орудия (танка) получали по 500 рублей, а остальные номера расчета (члены экипажа) — по 200? На­водчик противотанкового ружья за подбитый танк получал 500 рублей, номер — 250. За уничтожение танка индивиду­альными средствами — 1000 рублей, если в его уничтожении участвовало несколько человек— 1500 руб. на всех поровну. Для справки: оклад командира полка был 1800 руб., команди­ра дивизии — 2200 руб.

Летчик-истребитель за сбитый одномоторный самолёт получал 1000 руб., за двухмоторный— 2000. За вылет на 5 штурмовок — 1500 руб., через 15 вылетов на штурмовку еще 2000 руб., через 25 еще 3000 руб., через 40 еще 5000 руб.

Каждому члену экипажа штурмовика или самолета ближнебомбардировочной авиации за 10 заданий днем или 5 ночью — 1000 руб., за 20(10) еще 2000 руб., за 30(20) — еще 3000 руб. За лично сбитые самолеты противника: за 1 — 1000, за 2-й еще 1500, за 5-й еще 2000, за 8-й еще 5000 руб.

За средний ремонт тяжелого танка рабочим платили 800, среднего— 500... оружия— 200... трактора— 300 руб. И т. д. и т. п. Сталин был хозяин (экономист) и деньги у него работали на полную мощность.

У хорошего хозяина ничего не пропадает принципиаль­но. Захваченное и брошенное немецкое оружие собирали, и если его нельзя было использовать по назначению, то сдава­ли в металлолом. За войну трофейные команды собрали 24 615 немецких танков и самоходных артиллерийских устано­вок, свыше 68 тысяч орудий и 30 тысяч минометов, более 114 миллионов снарядов, 16 миллионов мин, 257 тысяч пулеме­тов, 3 миллиона винтовок, около 2 миллиардов винтовочных патронов и 50 тысяч автомобилей. Общий вес трофейного ме­талла, доставленного из прифронтовых районов для вторич­ного использования, составлял порядка 10 миллионов тонн.

Да что оружие, военную форму переделывали и пере­крашивали. В 1943 г. использовали 125 тысяч трофейных ши­нелей, 154 тыс. френчей, 102 тысячи шаровар и 109 тысяч пар немецкой обуви.

Это сегодня нашим правителям ничего из народного до­бра не жалко. А Сталину было жалко только советский народ, а остальных— постольку поскольку. Поэтому с территории Германии и ее союзников было вывезено: 21 834 вагона ве­щевого и обозно-хозяйственного имущества; 73 493 вагона строительных материалов и «квартирного имущества», в том числе: 60 149 роялей, пианино и фисгармоний, 458 612 ра­диоприемников, 188 071 ковер, 941 605 предметов мебели, 264 441 штука настенных и настольных часов; 6370 вагонов бумаги и 588 вагонов разной посуды, в основном фарфоро­вой; 3 338 348 пар различной гражданской обуви, 1 203 169 женских и мужских пальто, 2 546 919 платьев, 4 618 631 пред­мет белья, 1 052 503 головных убора; 154 вагона мехов, тка­ней и шерсти; 18 217 вагонов с сельскохозяйственным обору­дованием в количестве 260 068 единиц; 24 вагона музейных ценностей.; черные, цветные и прочие металлы в промыш­ленном виде — 447 741 тонна на сумму 1 миллиард 38 мил­лионов рублей по государственным ценам; золота, серебра, платины — 174 151 килограмм; зернопродуктов — 2 259 000 тонн; мясопродуктов — 430 000 тонн; рыбопродуктов — 10 000 тонн; жиров — 30 000 тонн; маслосемян — 35 000 тонн; сахара — 390 000 тонн; табака — 16 000 тонн; картофе­ля и овощей — 988 000 тонн; 20 миллионов литров спирта; 186 вагонов вина и много-много другого (Кнышевский П. До­быча. М., «Соратник», 1994).

А чего на этих убийц, решивших нас сделать рабами, смотреть как на чудо морское? Они со своим любимым фюре­ром убили у нас свыше 20 млн. человек, разрушили сотни го­родов, 70 тысяч сел, 32 тысячи промышленных предприятий, нанесли только материальных убытков на 2600 млрд. рублей. Надо было им предметно показать, что значит русская пого­ворка: «Поехал по шерсть, а вернулся стриженым».

* * *

Но вернемся к докладу А.Г. Зверева.

Зверев: «Окончание войны не сказалось сразу на состоя­нии денежного обращения. Существенные улучшения проис­ходят лишь в 1946 году.

Хотя расходы на содержание армии во втором полугодии 1945 года несколько сократились, однако возникли большие расходы, связанные с демобилизацией (выплата единовре­менного вознаграждения демобилизуемым, обмен на совет­скую валюту иностранной валюты, полученной демобилизо­ванными). Одновременно увеличились расходы на финанси­рование народного хозяйства, связанные с послевоенной его перестройкой и развертыванием восстановительных работ.

Послевоенная перестройка промышленности не привела сразу к значительному увеличению выпуска предметов по­требления: объем производства основных товаров легкой и пищевой промышленности остался в 1945 году на уров­не, близком к 1944 году. Так, выпуск хлопчатобумажных тка­ней составил в 1945 году 1615 млн. метров, а в 1944 году — 1777 млн. метров, кожаной обуви соответственно — 63,1 млн. пар и 67,4 млн. пар.

Несколько увеличились рыночные фонды в связи с раз­вертыванием производства товаров широкого потребления на предприятиях военного и гражданского машиностроения. Однако выпуск этой продукции был еще незначителен. Рост товарных фондов для удовлетворения нужд населения про­исходил в основном за счет сокращения фондов, выделяе­мых для армии, и реализации трофейного имущества.

В то же время после окончания войны происходит боль­шое увеличение фондов заработной платы в связи с возрас­танием численности рабочих и служащих и дальнейшим по­вышением средней заработной платы. Покупательский спрос населения увеличивается и в связи со снижением платежей населения в финансовую систему. С августа 1945 года начи­нается постепенно отмена военного налога с рабочих и слу­жащих. С начала 1946года военный налог полностью отме­няется. Не проводятся больше денежно-вещевые лотереи, и снижается размер подписки на новый государственный заем. С апреля 1946 года сберегательные кассы начинают выплачи­вать рабочим и служащим компенсацию за неиспользован­ные во время войны отпуска.

В результате больших демобилизационных расходов, уве­личения фондов заработной платы и уменьшения платежей населения в бюджет во втором полугодии 1945 года эмиссия не могла быть прекращена и составила 6,1 млрд. рублей.

Резкое возрастание товарооборота в 1946 году позволи­ло перейти, начиная со второго квартала 1946 года, к изъя­тию денег из обращения, несмотря на значительное сокра­щение платежей населения. За девять месяцев 1946 года изъ­ято из обращения 8 млрд. рублей.

Весьма значительную роль в изъятии денег из обраще­ния сыграло широкое развертывание коммерческой торгов­ли. В 1946 году коммерческая торговля приобретает большие масштабы: создается разветвленная сеть магазинов и ресто­ранов, расширяется ассортимент товаров. В связи с посте­пенным снижением коммерческих цен значительно расши­ряется круг покупателей товаров в коммерческой торговле. Такое развитие коммерческой торговли способствует повы­шению значения рубля и денежной заработной платы.

Процессы, наблюдавшиеся в конце войны на рынке, продолжали развиваться в 1945 и 1946 гг. За первый после­военный год цены на колхозных рынках в среднем снизи­лись на 35%.

Тем не менее к концу первого послевоенного года отри­цательные последствия войны для денежного обращения не были устранены. В обращении имеется излишек денег; сохра­няется значительный разрыв цен и действуют троякие цены; в бюджетах сельского населения и отдельных групп рабочих и служащих рыночные доходы играют еще большую роль...

Мероприятия по укреплению денежного обращения. Де­нежная реформа 1922—1924 гг. преследовала задачу стаби­лизации рубля, т. е. прекращение обесценения денег посред­ством ряда экономических и финансовых мероприятий. Ре­зультатом реформы была замена быстро обесценивавшихся денежных знаков (совзнаков) твердой советской валютой. За­дача решалась в условиях многоукладной экономики, при­чем в сельском хозяйстве преобладал мелкотоварный уклад, а частнокапиталистический уклад играл крупную роль в то­варообороте. Сопротивление капиталистических элементов города и деревни, стихия мелкотоварного уклада обусловли­вали большие трудности при проведении реформы.

Нынешние условия денежного обращения коренным об­разом отличаются от условий 1922—1924 годов.

В итоге осуществления плана социалистической индуст­риализации страны и коллективизации сельского хозяйства неизмеримо возросли производительные силы страны, уве­личились ресурсы, находящиеся в распоряжении государ­ства, укрепилось и расширилось плановое руководство, по­высилась социалистическая организованность всего народ­ного хозяйства. С коллективизацией сельского хозяйства и ликвидацией капиталистических элементов в городе и де­ревне уничтожена главная основа рыночной стихии. Создан и проверен на практике налаженный хозяйственный, торго­вый, финансовый аппарат, накоплен большой опыт финансо­во-экономической работы в условиях социалистической сис­темы хозяйства.

Несмотря на огромные масштабы минувшей войны, по­требовавшей во много раз больших затрат, чем Первая миро­вая война, и нанесших нашей стране во много раз больший материальный ущерб, советская денежная система начала укрепляться уже в ходе войны. Об этом свидетельствует рез­кое замедление темпов эмиссии и снижение рыночных цен в 1944—1945 гг. по сравнению с 1941—1942 гг. В первом квар­тале 1946 г. эмиссия была уже полностью прекращена, а за последующие два квартала 1946 г. из обращения изъято свы­ше 8 млрд. рублей.

Таким образом, в настоящее время не стоит пробле­ма стабилизации рубля, как это было в первый период нэпа: нынешнее состояние денежного обращения характеризует­ся начавшимся еще в 1944 году и ускорившимся после окон­чания войны процессом укрепления рубля. Основная задача заключается ныне в том, чтобы ускорить этот процесс и тем самым поднять роль и значение денег как одного из важней­ших рычагов экономического регулирования.

Установление в сентябре 1946 г. новых, повышенных пай­ковых цен с одновременным значительным снижением ком­мерческих цен вносит серьезные изменения в состояние де­нежного обращения. Этим мероприятием установлен новый повышенный уровень розничных цен и заработной платы, что означает снижение покупательной силы рубля. Таким об­разом проведена своеобразная девальвация рубля. Вместе с тем в результате проведения этого мероприятия значитель­но сближены пайковые цены с ценами коммерческой торгов­ли и рыночными ценами, что подготовляет усилия для отме­ны карточной системы; в связи с ростом объема товарообо­рота увеличивается потребность обращения в деньгах и тем самым сокращается излишек денег в обращении.

По примерным расчетам, государственный розничный товарооборот достигнет в ближайшее время при новом уров­не цен 300—320 миллиардов рублей в год. При таком объе­ме товарооборота потребность обращения в деньгах опре­деляется суммой порядка 35—40 млрд. рублей. Таким об­разом, избыток выпущенных в обращение денег составит к началу 1947 года около 25 млрд. рублей.

При дальнейшем снижении коммерческих и рыночных цен будет устранено одно из крупных отрицательных послед­ствий войны в области денежного обращения — резкий раз­рыв государственных и рыночных цен с вытекающим отсюда раздуванием рыночного оборота, рыночных доходов насе­ления и ослаблением значения денежной заработной пла­ты. Однако сохраняется другое отрицательное последствие войны в области денежного обращения — наличие излишка денег и крупные накопления у отдельных лиц и групп насе­ления. Следует иметь в виду, что на увеличение покупатель­ского спроса могут сказаться и те деньги, которые в пери­од войны сконцентрировались в сберегательных кассах. На 1 сентября 1946 года остаток вкладов в сберегательных кас­сах и Госбанке составляет около 15 млрд. рублей против 6,8 млрд. рублей в начале войны.

Развертывание товарооборота позволило несколько со­кратить избыток денег в обращении. Все же упорядочение денежного обращения только этими методами не представ­ляется возможным, так как крупные денежные накопления не могут быть израсходованы в короткое время на потребитель­ские нужды. Кроме того, такое изъятие потребовало бы зна­чительных товарных фондов, которые попали бы в руки лиц, обогатившихся во время войны.

Для того, чтобы к моменту отмены карточной системы и установления единых цен обеспечить полную ликвидацию избытка выпущенных в обращение денег, а также изъятие денег у лиц, нажившихся на использовании военной конъ­юнктуры, представляется необходимым провести денежную реформу путем выпуска новых денег в обращение и обме­на старых денег на новые при известных ограничениях. Вы­пуск новых денег и обмен старых денег на новые необходим и для того, чтобы аннулировать деньги, незаконно попавшие за границу, установить территориальное распределение де­нежной массы и улучшить качество денежных знаков.

Замена ныне обращающихся денег новыми с ограниче­нием обмена даст возможность сократить денежную массу в обращении и урезать накопления у лиц, нажившихся на конъ­юнктурных доходах военного времени. При этом, однако, ос­танутся без изменения ныне сложившиеся высокий масштаб цен и низкая покупательная сила рубля, даже по сравнению с 1940 годом.

В целях усиления экономического значения рубля целе­сообразно рассмотреть вопрос о проведении денежной ре­формы с таким расчетом, чтобы повысить покупательную силу рубля, снизив общий уровень цен и пересмотрев, соот­ветственно, уровень заработной платы.

Это мероприятие необходимо сочетать с упорядочением действующей системы цен, устранением несоответствия от­пускных и розничных цен на различные товары, тарифов, а также ставок заработной платы.

Действующая система цен сложилась в результате много­образных изменений, происшедших в экономике нашей стра­ны за последние 15—20 лет. Она образовалась в итоге мно­гократных изменений цен по отдельным группам товаров и отраслям производства и имеет много недостатков.

Основным недостатком сложившейся системы цен явля­ется то, что цены на средства производства по сравнению с ценами на товары широкого потребления чрезмерно зани­жены, а во многих случаях убыточны.

Убыточные цены подрывают хозяйственный расчет и чрезмерно усложняют расчетные отношения в хозяйстве...

Следует учесть, что увеличение заработной платы, про­изведенное в связи с повышением пайковых цен, приведет к тому, что почти вся добывающая, обрабатывающая и ма­шиностроительная промышленность окажутся убыточными, если не будет произведен пересмотр цен. Очевидно, что та­кое положение находится в прямом противоречии с указан­ной в законе о пятилетнем плане задачей повышения роли прибыли и хозяйственного расчета в народном хозяйстве.

Проведение денежной реформы, связанной с предлагае­мым пересмотром цен, заработной платы и норм рентабель­ности, потребует большой подготовительной работы, кото­рая должна быть начата возможно скорее.

Развертывание и укрепление экономических связей с за­рубежными странами повышает значение курса рубля для пересчета на иностранную валюту. Поэтому необходимо од­новременно пересмотреть курс рубля для пересчета на ино­странную валюту и установить его на уровне, соответствую­щем новой покупательной силе рубля.

Денежная реформа, устраняющая излишки денег в обра­щении и повышающая экономическое значение рубля в со­четании с мероприятиями по упорядочению системы цен и заработной платы, будет способствовать решению задач, по­ставленных перед страной пятилетним планом восстановле­ния и развития народного хозяйства.

Реформа может иметь существенное значение для даль­нейшего снижения рыночных цен, она усилит роль денежной заработной платы (и в частности премий) и денежных дохо­дов колхозников по трудодням, как факторов увеличения производительности труда. С укреплением рубля повысится значение прибыли в хозяйстве и укрепится хозяйственный расчет. Все это приведет к серьезному улучшению денежного обращения и усилению роли рубля в народном хозяйстве».

* * *

В конце доклада Зверев несколько раз упоминает о пе­ресмотре зарплат и цен, не объясняя, что он этим пересмот­ром хочет получить. Сталин во всех этих случаях поставил в тексте доклада пометки: «Что это? Это что? Пересмотр? Это что?» — и, видимо, впоследствии Зверев ему уже устно док­ладывал (или оправдывался).

Что следует из этого текста. Во-первых, денежное состоя­ние страны для послевоенного периода было более чем нор­мальным. Да, произошла девальвация рубля, но что же мож­но было еще ожидать после войны? Зато с увеличением рос­та производства товаров народного потребления ситуация на глазах улучшалась: цены падали, курс рубля повышался и уже приходилось изымать деньги из обращения.

Но в те годы народ был особый. Он мог простить и про­щал своей власти личные тяготы и невзгоды, тяжелые поте­ри и лишения, но не прощал безразличие власти к неспра­ведливости. А здесь возвращаются с фронта фронтовики в свои разоренные дома, к зачастую полуголодным и полураз­детым семьям и видят, что различная тварь, окопавшаяся в тылу, за годы войны разжирела на спекуляциях, т. е. на обво­ровывании их же семей. И возмущение фронтовики направ­ляли не только на спекулянтов, но и на власть — куда она смотрит? Но поди поймай спекулянта, если госторговля из-за войны мало что продавала, а весь товарообмен шел на рын­ке безо всякого учета и документов...

Кроме этого, 5 млрд. рублей находились в качестве тро­фея у солдат бывшего противника. Если оставить сами денеж­ные знаки без изменения, то эти солдаты со временем с по­мощью этих украденных у СССР денег все же нас ограбят. Так что и с этой точки зрения деньги требовалось заменить.

Работа главы правительства СССР с министром финан­сов закончилась 15 декабря 1947 г. вот таким постановлени­ем (даю только суть):

«1. Выпустить в обращение с 16 декабря 1947 года новые деньги в рублях образца 1947 г.

2. Вся денежная наличность, находящаяся у населения, государственных, кооперативных и общественных предпри­ятий, организаций и учреждений, а также колхозов, подле­жит обмену, за исключением разменной монеты.

Разменная монета обмену не подлежит и остается в об­ращении по номиналу.

3.Проведение обмена старых денег на деньги образца 1947 года возложить на Государственный банк СССР.

Обмен денег на всей территории СССР произвести в те­чение недели, то есть начиная с 16 декабря до 22 декабря включительно, а в отдаленных районах — в течение двух не­дель, то есть с 16 декабря до 29 декабря включительно по списку, утвержденному Советом Министров СССР.

4. Произвести обмен имеющихся ныне в обращении на­личных денег на новые деньги по соотношению десять руб­лей в деньгах старого образца на один рубль в деньгах об­разца 1947 года.

5.Со дня выпуска денег образца 1947 года и до оконча­ния срока обмена деньги старого образца принимаются во все платежи из расчета одной десятой их нарицательной стоимости.

Деньги старого образца, не предъявленные к обмену в установленный срок, аннулируются и теряют свою платеж­ную силу.

6. Выплата отдельным гражданам денежных сумм по внутренним переводам, аккредитивам и депонентским сче­там, по которым денежные средства поступили в государст­венные учреждения до выпуска денег образа 1947 года, про­изводится по соотношению десять рублей деньгами старого образца на один рубль деньгами образца 1947 года.

7.Заработную плату рабочим и служащим за первую по­ловину декабря 1947 года, денежное довольствие военнослу­жащим, стипендии, пенсии и пособия за декабрь 1947 года выплатить деньгами образца 1947 года в течение 16, 17, 18, 19 и 20 декабря 1947 года повсеместно на территории СССР, независимо от установленных сроков выплаты зарплаты.

8. Одновременно с выпуском денег образца 1947 года произвести в сберегательных кассах и Государственном бан­ке СССР переоценку вкладов и текущих счетов населения по состоянию на день выпуска денег образца 1947 года на сле­дующих основаниях:

а) вклады размером до 3000 рублей включительно оста­ются без изменения в номинальной сумме, т. е. переоценива­ются рубль на рубль;

б) по вкладам размером до 10 ООО рублей включительно во вклад зачисляются: первые 3000 — без изменения номи­нальной суммы, а остальная часть вклада переоценивается: за три рубля старых денег — два рубля новых денег;

в) по вкладам размером свыше 10 000 рублей во вклад за­числяются: первые 10 000 рублей в размерах, предусмотрен­ных выше, в пункте «б», а остальная часть вклада переоцени­вается: за два рубля старых денег — один рубль новых денег.

Операции по приему и выдаче вкладов в сберегательных кассах и кассах Госбанка в течение 15, 16 и 17 декабря про­изводиться не будут, а начиная с 18 декабря будут произво­диться в обычном порядке.

9. Денежные средства, находящиеся на расчетных и те­кущих счетах кооперативных предприятий и организаций, а также колхозов, переоцениваются из расчета: за пять рублей старых денег — четыре рубля новых денег...»

На первый взгляд кажется, что пострадали абсолют­но все, ведь у каждого были на 15 декабря какие-то деньги в карманах, и они в одночасье стали в 10 раз дешевле. Но обычный работник, живущий на зарплату и у которого к се­редине месяца от нее осталось уже немного, пострадал толь­ко номинально. Он даже без денег не остался, поскольку уже с 16-го числа начали выдавать зарплату новыми деньгами за первую половину месяца, чего обычно не делают: в СССР зар­плату выдавали помесячно после окончания месяца.

В расчете на все взрослое население средний вклад на сберкнижках не мог быть более 200 рублей. Поэтому обмен 3000 рублей вклада 1:1 удовлетворял, надо думать, 95% насе­ления, поскольку с учетом снизившихся цен (о чем ниже) был очень выгоден. Конечно, вместе со спекулянтами как-то по­страдали и те, кто свои деньги заработал честно и держал их в сберкассе: стахановцы, изобретатели, лауреаты Сталинских премий и т. д. Но с учетом снижения цен они, возможно, не сильно выиграв, все же реально и не пострадали.

Конечно, очень недовольны были те, кто хранил боль­шие деньги не в сберкассе, а в чулках, особенно не узнавшие войны крестьяне Средней Азии и Кавказа, которые по этой причине имели чем торговать во время войны.

* * *

3 января 1948 г., через две недели, А.Г. Зверев уже отчи­тывался перед Сталиным о результатах. Даю его отчет с со­кращением уже известного по докладу.

«...К 1 января 1946 года в обращение было выпуще­но 73,9 млрд. рублей, против 18,4 млрд. рублей на 1 июня 1941 года; денежная масса увеличилась в 4 раза.

Сокращение государственной и кооперативной тор­говли при увеличении денежных доходов населения вызва­ло резкий рост цен на колхозном рынке; индекс цен соста­вил в 1943 году — 1015, в 1944 году— 823 и в 1945 году — 466 (1940 год = 100).

Карточная система снабжения населения, множествен­ность цен и рост цен на колхозном рынке ослабили значение денежной заработной платы и денежных доходов колхозни­ков по трудодням.

Происходило перераспределение части денежных дохо­дов между городом и деревней и между отдельными груп­пами городского и сельского населения. По расчетам балан­са денежных доходов и расходов населения более половины всей денежной массы сосредоточилось на селе.

...За годы войны и в первые послевоенные годы значи­тельно возросли также денежные накопления населения в форме вкладов. На 1 января 1941 года во вкладах находи­лось 7,3 млрд. рублей и на 1 декабря 1947 года — 16,5 млрд. рублей. Как и наличные денежные накопления, вклады насе­ления в значительной части выражали потенциальный спрос населения на товары.

...Проведена переоценка денежных средств колхозов и кооперативных организаций на счетах в банках.

Для уменьшения потерь рабочих и служащих, связанных с обменом денег, заработная плата за вторую половину нояб­ря была выдана до 5 декабря 1947 года, денежное довольст­вие, пенсии и пособия за декабрь выплачивались с 16 декаб­ря, была приостановлена выдача ссуд населению в течение первой половины декабря.

Заработная плата за первую половину декабря выдава­лась в сжатые сроки 16—20 декабря, благодаря чему рабо­чие и служащие с начала реформы были обеспечены новы­ми деньгами.

...На 1 декабря 1947 года, по данным Госбанка, в обра­щение было выпущено старых денег на сумму 63,4 млрд. руб­лей, в том числе банковых и казначейских билетов на 62,6 млрд. рублей и разменной монеты, которая не подлежала об­мену, на 0,8 млрд. рублей.

Накануне реформы, в период с 1 по 15 декабря, происхо­дило изъятие денег из обращения.

В Госбанк поступили кассовые остатки государственных предприятий, учреждений и организаций, а также кооператив­ных предприятий и колхозов на сумму до 3,5 млрд. рублей.

Торговая выручка была почти на 6 млрд. рублей выше обычного уровня, главным образом за счет предприятий об­щественного питания, торговли Центросоюза и местных тор­гов; в этот период были проданы на значительные суммы то­вары, спрос на которые до декабря 1947 года был весьма ог­раничен.

Выдачи Госбанка на заработную плату, пенсии и пособия сократились на 2,3 млрд. рублей в связи с досрочной выпла­той части заработной платы в конце ноября, а также перене­сением сроков выплат военнослужащим и пенсий за декабрь на вторую половину декабря.

В первой половине декабря население внесло в сберега­тельные кассы 2,9 млрд. рублей и приобрело на 0,2 млрд. руб­лей облигаций свободно обращавшегося займа 1938 года.

В погашение недоимок и задолженности по налогам и сборам, квартирной плате и ссудам поступило свыше 1 млрд. рублей.

В предприятия связи по почтовым переводам, по аккре­дитивам, а также на счета отдельных лиц в государственных учреждениях и предприятиях поступило около 1 млрд. руб­лей. В соответствии с инструкцией Министерства финансов СССР о порядке проведения денежной реформы, эти суммы, внесенные до 16 декабря, переоцениваются по тому же соот­ношению, как и наличные деньги.

По указанным причинам за первую половину декабря 1947 года было изъято 19 млрд. рублей, в результате чего ко­личество банковых и казначейских билетов в обращении со­кратилось до 43,6 млрд. рублей».

(Заметьте, что для того, чтобы трудящиеся пострадали как можно меньше, само государство постаралось, чтобы у них старых денег на руках было на 19 млрд. меньше.)

«...Обмен денег проводился на всей территории СССР с 16 по 22 декабря 1947 года, а в 205 отдаленных районах об­мен закончен 29 декабря.

По отчету Госбанка обменено старых денег 37,2 млрд. рублей, в том числе 28,2 млрд. рублей через выплатные пунк­ты и 9 млрд. рублей через выручку торговых и других орга­низаций.

...Из общей суммы старых денег, находившихся в обра­щении к началу реформы, погибло в годы войны и не предъ­явлено к обмену около 6 млрд. рублей.

...Значительные денежные суммы перед реформой осе­ли у населения в Узбекской и Грузинской ССР.

В результате обмена количество денег, находящихся у на­селения, резко уменьшилось. На 1 июня 1941 года у населения находилось около 16 млрд. рублей, на 1 января 1946 года — до 70 млрд. рублей и на 1 декабря 1947 года — до 59 млрд. рублей. После изъятия значительных сумм старых денег в первой половине декабря и обмена денег по установленно­му курсу на руках у населения осталось около 4 млрд. рублей, включая разменную монету.

...Общий остаток вкладов после реформы уменьшился на 3,6 млрд. рублей, в том числе за счет вкладов от 3000 до 10000 рублей — на 1,4 млрд. рублей и за счет вкладов свыше 10000 рублей — 2,2 млрд. рублей.

В результате переоценки вкладов уменьшились крупные денежные накопления населения в сберегательных кассах и Госбанке; увеличился удельный вес небольших вкладов и, со­ответственно, понизился вес крупных вкладов.

Общая сумма средств во вкладах после реформы в два раза превышает остаток вкладов к началу войны.

...После переоценки счетов кооперативных организаций и колхозов в банках остатки на счетах кооперативных орга­низаций уменьшаются с 7,8 млрд. рублей до 6,2 млрд. рублей и на счетах колхозов с 5,9 млрд. рублей до 4,7 млрд. рублей.

В результате обмена денег через выплатные пункты было выдано населению 2,8 млрд. рублей новыми деньгами. Кро­ме того, с 16 по 25 декабря, т. е. за 10 дней, учреждения Го­сударственного банка выдали новыми деньгами заработную плату, пенсии, пособия, а также на заготовки и хозяйственно-операционные расходы предприятий и организаций — 14,6 млрд. рублей. В то же время за счет торговой выручки и дру­гих поступлений в кассы Госбанка поступило новых денег на 4,9 млрд. рублей.

Население производит свои расходы за счет заработной платы и других доходов постепенно, в связи с чем происхо­дит оседание необходимой для текущих платежей денежной наличности в новых деньгах в городе и на селе.

Образование переходящих кассовых остатков у населе­ния обусловливает в первый период после проведения де­нежной реформы пониженный уровень товарооборота. Тор­говая выручка, поступившая в кассы Госбанка после денеж­ной реформы в течение 16—25 декабря, составила 0,6 млрд. рублей в день вместо 0,8 млрд. рублей в среднем за октябрь и ноябрь 1947 года.

Общий объем денежной массы в обращении, включая разменную монету, к концу года составляет 14 млрд. рублей против 18,4 млрд. рублей к началу войны, когда объем това­рооборота в текущих ценах, а также фонды заработной пла­ты, денежного довольствия и пенсий были почти наполовину меньше, чем в настоящее время.

...Денежное обращение не достигло еще размеров, со­ответствующих объему товарооборота и денежным дохо­дам населения, причем образование необходимой для нор­мального обращения денежной наличности у населения и у хозяйственных организаций происходит быстрее в городе и медленнее в деревне. Учитывая происшедшее понижение цен на колхозных рынках и замедленное образование остат­ков наличных денег у сельского населения, нужно считать, что заполнение каналов денежного обращения до необходи­мого уровня будет, по-видимому, продолжаться на протяже­нии всего 1948 года.

Изложенное показывает, что задачи, поставленные при проведении денежной реформы, разрешены».

* * *

Прежде всего замечу, что вкладчики сберкасс, имевшие на счетах от 3000 до 10000 рублей, потеряли в среднем 19% вклада, имевшие свыше 10000 рублей, потеряли в среднем 35% вклада, но зато каждый рубль стал существенно доро­же. Даже у них эта насильственная экспроприация не вызва­ла той «радости», которая наступила для вкладчиков банков России в августе 1998 г.

Заметьте, обесценивание вкладов при Гайдаре будут помнить все до смерти, точно так же будут помнить и об авгу­сте 1998 г., но о денежной реформе Сталина, когда у населе­ния в течение нескольких дней из 57,4 млрд. рублей (6 млрд. денег погибло или находилось на руках у бывшего противни­ка) было изъято 43,4 млрд. (76%!), никто из стариков не вспо­минает со злобой. Это ведь финансовый подвиг!

Не проводя деноминации рубля, т. е. не повышая его стоимости официально, убрать из обращения 76% денежной массы — это надо уметь даже задумать такое!

Но надо понимать, почему это удалось. Дело в том, что денежная реформа обеспечивала другую реформу — отмену карточной системы и снижение цен.

В том же постановлении правительства граждане СССР прочли:

«1. Одновременно с проведением денежной рефор­мы, то есть с 16 декабря 1947 г. отменить карточную систему снабжения продовольственными и промышленными товара­ми, отменить высокие цены по коммерческой торговле и вве­сти единые сниженные государственные розничные цены на продовольствие и промтовары.

2. При установлении единых розничных государствен­ных цен на продовольствие и промышленные товары исхо­дить из следующего:

а) на хлеб и муку снизить цены в среднем на 12% против ныне действующих пайковых цен;

б) на крупу и макароны снизить цены в среднем на 10% против ныне действующих пайковых цен;

в) на мясо, рыбу, жиры, сахар, кондитерские изделия, соль, картофель и овощи сохранить цены на уровне дейст­вующих пайковых цен;

г) на молоко, яйца, чай, фрукты в отмену ныне действую­щих высоких коммерческих цен и слишком низких пайковых цен установить новые цены применительно к уровню дейст­вующих пайковых цен на основные продовольственные то­вары;

д) на ткани, обувь, одежду, трикотажные изделия в отме­ну ныне действующих высоких коммерческих цен и слишком низких цен нормированного снабжения, установленного в городах и рабочих поселках, установить новые цены на уров­не в 3,2 раза ниже коммерческих цен;

е) на табачные изделия и спички сохранить цены на уров­не действующих пайковых цен;

ж) на пиво снизить цены в среднем на 10% против ныне действующих цен;

з) на водку и вино сохранить ныне действующие цены.

3. Поручить Министерству торговли СССР установить, в соответствии с настоящим постановлением, новые сниженные государственные розничные цены на продовольственные то­вары по поясам, а также новые государственные розничные цены на промышленные товары для города и деревни.

4. Цены, установленные настоящим постановлением, не распространяются на колхозный рынок и на кооперативную торговлю товарами собственных закупок».

Хочу обратить внимание, что при отмене карточек цены устанавливают или они устанавливаются сами на уровне среднем между пайковыми и коммерческими. В данном слу­чае экономистов мира поразило то, что спустя всего два го­да после войны и после неурожая 1946 г. основные цены на продовольствие были удержаны на уровне пайковых и даже снижены, т. е. практически абсолютно все продовольствие было доступно каждому!

Такое положение для Запада было и неожиданным, и обидным, напомню, что Англия, разрушенная и пострадавшая в войне неизмеримо меньше, чем СССР, получающая помощь от США, не смогла в 40-х годах отменить распределительную систему, и еще в начале 50-х эта, правда уже бывшая, «влады­чица морей и океанов» не только мясо и хлеб, но даже воню­чую треску распределяла по карточкам. В это время в Англии шли демонстрации шахтеров с требованием обеспечить им уровень жизни, как у советских шахтеров. Правительство Ее Величества сдуру национализировало угольную и металлур­гическую отрасли. Сдуру потому, что не в национализации дело, а в том, есть ли во главе страны хозяин-экономист.

* * *

Дам еще цитату из отчета А.Г. Зверева Сталину:

«Проведение реформы явилось необходимым условием отмены карточной системы. В связи с денежной реформой и переходом к торговле по единым ценам резко снизились цены на колхозных рынках.

В результате понижения цен государственной и коопе­ративной торговли, снижения наполовину цен на колхозных рынках возросла покупательная сила рубля. Повысилось значение заработной платы и денежных доходов колхозников по трудодням в деле стимулирования роста производитель­ности труда. Созданы предпосылки к укреплению экономи­ческих рычагов Советского государства.

Для закрепления результатов денежной реформы, важ­нейшее значение имеет устойчивость баланса денежных до­ходов и расходов населения, образование товарных и бюд­жетных резервов, обеспечение бесперебойной государст­венной и кооперативной торговли.

Следует установить, что всякое дальнейшее повышение заработной платы должно производиться в прямой зависи­мости от роста производительности труда и снижения себе­стоимости продукции. Снижение цен в государственной и кооперативной торговле и на колхозном рынке обеспечива­ет неуклонный рост реальной заработной платы.

Своевременным представляется снижение цен на водку, вино и пиво, реализация которых резко замедлилась. В связи с этим считал бы необходимым обсудить вопрос об изыска­нии дополнительных товарных ресурсов, чтобы не допустить уменьшения общего плана товарооборота на 1948 год».

* * *

Замечу, что после того, как в 1947 г. был стабилизирован рубль и цены, началось планомерное и ежегодное снижение цен на все товары, и рынок СССР становился все более ем­ким и емким, промышленность и сельское хозяйство крути­лись на полную мощность и непрерывно наращивали про­изводство, а «разворот товарооборота» — длинные цепочки покупок-продаж полуфабрикатов — автоматически увеличи­вал число хозяев (экономистов), которые, борясь за сниже­ние цены своих товаров и услуг, не давали производить не­нужные вещи или товары в ненужном количестве.

При этом покупательная способность 10 рублей по про­дуктам питания и товарам народного потребления была выше покупательной способности американского доллара в 1,58 раза (и это при практически бесплатных жилье, лечении, домах отдыха и т. д.).

С 1928 по 1955 гг. рост продукции массового потребле­ния в СССР составлял 595% из расчета на душу населения.

Реальные доходы трудящихся выросли в сравнении с 1913 г. в 4 раза, а с учетом ликвидации безработицы и сокра­щения продолжительности рабочего дня — в 5 раз.

В то же время в странах капитала уровень цен на важней­шие продукты питания в 1952 г. в процентах к ценам 1947 г. значительно увеличился.

Успехи СССР не на шутку тревожили капиталистические страны, и в первую очередь США. В сентябрьском номере жур­нала «Нейшнл бизнес» за 1953 г. в статье Герберта Гарриса «Рус­ские догоняют нас...» отмечалось, что СССР по темпам роста экономической мощи опережает любую страну и что в настоя­щее время темп роста в СССР в 2—3 раза выше, чем в США.

Кандидат в президенты США Стивенсон оценивал поло­жение таким образом, что если темпы производства в ста­линской России сохранятся, то к 1970 г. объем русского про­изводства в 3—4 раза превысит американский. И если это произойдет, то последствия для стран капитала (и в первую очередь для США) окажутся по меньшей мере грозными.

Херст, король американской прессы, после посещения СССР предлагал и даже требовал создания постоянного сове­та планирования в США.

Капитал отлично понимал, что ежегодное повышение уров­ня жизни советского народа является самым веским аргумен­том в пользу превосходства социализма над капитализмом.

Капиталу, однако, повезло: умер (скорее, был умерщв­лен) Сталин...

А при Сталине данная экономическая ситуация привела 1 марта 1950 г. Правительство СССР к такому решению:

«В западных странах произошло и продолжается обес­ценение валют, что уже привело к девальвации европейских валют. Что касается США, то непрекращающееся повышение цен на предметы массового потребления и продолжающая­ся на этой основе инфляция, о чем неоднократно заявляли ответственные представители правительства США, привели также к существенному понижению покупательной способ­ности доллара.

В связи с вышеуказанными обстоятельствами покупа­тельная способность рубля стала выше его официального курса.

Ввиду этого Советское правительство признало необхо­димым повысить официальный курс рубля, а исчисление кур­са рубля вести не на базе доллара, как это было установлено в июле 1937 года, а на более устойчивой золотой основе, в соответствии с золотым содержанием рубля.

Исходя из этого, Совет Министров Союза ССР постановил:

1. Прекратить с 1 марта 1950 года определение курса рубля по отношению к иностранным валютам на базе долла­ра и перевести на более устойчивую золотую основу, в соот­ветствии с золотым содержанием рубля.

2. Установить золотое содержание рубля в 0,222168 грамма чистого золота.

3. Установить с 1 марта 1950 года покупную цену Госбан­ка на золото в 4 рубля 45 копеек за 1 грамм чистого золота,

4. Определить с 1 марта 1950 года курс в отношении ино­странных валют исходя из золотого содержания рубля, уста­новленного в пункте 2:

4 руб. за один американский доллар вместо существую­щего — 5 р. 30 коп.;

11 руб. 20 коп. за один фунт стерлингов вместо сущест­вующего — 14 р. 84 коп.

Поручить Госбанку СССР соответственно изменить курс рубля в отношении к другим иностранным валютам.

В случае дальнейших изменений золотого содержания иностранных валют или изменений их курсов Госбанку СССР устанавливать курс рубля в отношении к иностранным валю­там с учетом этих изменений» («Правда», 01.03.1950).

Вдумайтесь, на что посягнул Сталин — на святая святых США, на их базу для паразитирования, на доллар! Ведь бла­годаря тому, что в международной торговле универсальной валютой является доллар, США имеет возможность всучи­вать миру крашеную бумагу с портретами своих президентов вместо реальных ценностей. А Сталин не то что отказался ис­пользовать доллар во все расширяющейся международной торговле СССР, он даже оценивать товары в долларах прекра­тил. Можно ли сомневаться, что для США он стал самым нена­вистным человеком?..

* * *

А давайте зададим себе детски-наивный вопрос: а почему мы не пользуемся в международной торговле золотом, кото­рое как-никак, но является реальной ценностью, а пользуем­ся какими-то виртуальными деньгами, которые в США ничем не обеспечены, и более того, США и не обещают их обеспечи­вать? Почему, отправляя за границу принадлежащую нашим детям нефть и получая за нее «Мерседес», мы говорим, что «он стоит 100000 долларов», а не «3000 унций золота»? Есть ли на этот вопрос вразумительный ответ?

Ведь сегодня, когда реальных перевозок золота за това­ры не производится (как не производится реальных перево­зок долларовых купюр), наличное количество золота может обеспечить всю международную торговлю. Если его будет не хватать, то золото будет просто дорожать в цене. Почему же не перейти к расчетам в золотом эквиваленте?

Ответ один: если мир откажется от доллара и перейдет к золоту, то со всего мира в США потекут долларовые купюры с требованием обменять их на реальные товары. А там этих товаров нет, настолько нет, что даже если все США продать в ценах по нынешнему курсу доллара, то напечатанные к на­стоящему времени доллары все еще частью останутся неотоваренными. Даже Генри Форд в начале 20-х годов, задавшись вопросом: «Не является ли тот факт, что владыки кредита дос­тигли за последнее время огромной власти, симптомом, что в нашей финансовой системе что-то гнило?» — не представ­лял, до какого маразма доведет США эта финансовая систе­ма. И как легко сегодня уничтожить США при помощи их же долларов.

Возникает вопрос: тогда почему же не уничтожат, почему не вернут долларовые бумажки в США? Потому, что нынче во главе крупных стран мира нет ни Сталиных, ни даже де Гол- лей. (В свое время президент Франции генерал де Голль со­брал во Франции все долларовые купюры, вывез в США и за­ставил обменять на золото. После этого США объявили, что они свои доллары на свое золото больше не меняют, т. е. дол­лар сегодня является абсолютно необеспеченной валютой.)

Не только правящий режим России обворовывает Рос­сию и прячет украденные деньги в долларах за рубежом. Пользуются случаем и деятели других стран. И для этих во­ров обесценивание доллара — это обесценивание украден­ного. Казалось бы, что за свои украденные доллары воры могли бы купить золото и жить спокойно, но США еще и ме­ждународный жандарм. Американцы разыщут украденное в любом банке и отберут, как у шаха Ирана. Они бомбами, а не какими-либо экономическими методами поддерживают курс доллара, и воры во власти во всех странах это знают и на дол­лар не посягают.

Повторю: не Сталины они и не де Голли...