Памятные записки (часть I)

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Читателю предстоит знакомство с книгой, необычной во всех отношениях.

Необычна прежде всего личность ее автора. Лазарь Моисеевич Каганович — виднейший представитель «сталинской гвардии», один из первых в Политбюро и правительстве СССР на протяжении более чем четверти века руководитель промышленности и транспорта страны, непоколебимый большевик, оставшийся верным своим убеждениям до конца своей долгой жизни.

Само существование воспоминаний Кагановича долгое время подвергалось сильным сомнениям. «Такие люди уносят свои тайны в могилу» — подобное резюме завершало почти каждую статью о Кагановиче или редкие интервью с ним, публиковавшиеся на страницах газет и журналов времен перестройки (до этого почти тридцать лет Лазарь Моисеевич был «фигурой умолчания»).

Но воспоминания — есть. Каганович начал писать их вскоре после своей отставки со всех партийных и государственных постов в 1957 году и закончил (вернее, не закончил) их в день своей смерти в 1991-м. Этот огромный труд занимает свыше 14 тысяч рукописных страниц. Многие из них с трудом поддаются расшифровке: в последние годы жизни Каганович очень плохо видел, рука его слабела, писать приходилось по специальному трафарету, а надиктовывать свои воспоминания он категорически отказывался.

Тех, кто жаждет найти в этой книге сенсационные разоблачения «кровавого режима», захватывающие рассказы «о «кремлевских тайнах» или смакование «альковных страстей обитателей Кремля», ждет сильное разочарование. Автор, естественно, ставил перед собой совсем другие задачи.

Прежде всего «Памятные записки» Кагановича — это воспоминания человека, абсолютно убежденного в своей личностной, политической и исторической правоте и не менявшего своих взглядов в зависимости от конъюнктуры.

Редакторским коллективом была проведена огромная работа

по обработке архива Кагановича и составлению книги. Разумеется, всякие политические мотивы были здесь начисто исключены. Мы сознательно не включали в нее примечаний и комментариев, стремясь избежать любой трактовки авторского текста. Из огромного массива материала отбирались те фрагменты, которые могли бы представить наибольший интерес для читателя (рассказы о ключевых моментах государственной и партийной жизни, личные впечатления автора, его оценки коллег по Политбюро, точка зрения на развитие страны после смерти Сталина, уникальные документы и письма и т.п.). Многое, естественно, осталось за рамками издания — объем книга не позволял включить большее количество материалов. Однако, если учесть, что Каганович зачастую цитировал десятки страниц стенограмм съездов КПСС, пленумов ЦК и прочих опубликованных документов, объем купюр не так велик, как может показаться.

В неприкосновенности сохранен язык и стиль Лазаря Моисеевича. Редакторской правке подвергались лишь отдельные фразы, орфография и пунктуация в которых выверены в соответствии с языковыми нормами.

В архиве Кагановича также хранилось большое количество редких фотографий, нигде не публиковавшихся. Наиболее интересные из них послужили иллюстрациями к книге.

ТВОРЕЦ ЭПОХИ

Когда мне предложили опубликовать «Памятные записки», я не сразу решилась на это. По замыслу отца, «Памятные записки» писались не для любящего сенсации обывателя, а, скорее, для архива, придет ученый-историк, исследователь эпохи, в которой жил и работал Л.М. Каганович, с тем чтобы воспользоваться воспоминаниями очевидца и участника событий того времени.

Предложения о публикации делались и в конце его жизни, но, когда возник вопрос об издании «Записок», появились связанные с этим сомнения и волнения. Он жаловался с грустью, что 30 лет стремится сохранить свой оптимизм и достоинство, свои убеждения и принципы, но проблемы издания воспоминаний выбивают его из колеи, подрывают здоровье, заставляют волноваться и переживать. Он не хотел, чтобы при издании «Записок» они подверглись редакторским сокращениям и изменениям, с которыми он мог не согласиться. Затем, однако, он изменил свою точку зрения и выразил согласие на издание «Записок» в сокращенном варианте.

Работать над «Записками» отец начал после возвращения из ссылки в начале 60-х годов. Известно, что после снятия под давлением Хрущева (его «выдвиженца» и ученика) со всех постов и исключения из ЦК он был направлен в г. Асбест Свердловской области управляющим трестом Союзасбест, где проработал с августа 1957 г. до июня 1959 г. После Асбеста ему определили в качестве места жительства г. Калинин (Тверь) без права на прописку и жительство в Москве. Позже ему было разрешено прописаться в Москве в квартире своей жены, моей матери, Марии Марковны Каганович. Эта квартира после их выезда из резиденции члена Политбюро была предоставлена именно ей как старому большевику (с 1909 г.) и профсоюзному деятелю. Она даже получала по этому случаю «кремлевский» паек, на который они в основном и кормились в то время.

После приезда в Москву, несколько отдохнув и оправившись, отец начал работать над своими воспоминаниями. В этом он ощущал необходимость и вообще говорил, что состояние вне работы для него не существует. Иногда он высказывал удивление и даже обиду по поводу того, что его знания и опыт партийного и хозяйственного работника остаются невостребованными. Долго выбирал название и остановился на «Памятных записках», не зная, во что это выльется, и подчеркивая, что, по крайней мере на первых порах, не претендует на всеохватывающую и систематизированную работу.

В последние годы отец стал совершенно другим человеком. Исчезла свойственная ему «взрывчатость» характера, жесткость, подозрительность, появился юмор и мягкость в обращении, желание советоваться с близкими людьми, особенно доверительно с мамой, а позже и со мной.

Никаких дневников отец, естественно, никогда не вел. Большим подспорьем в работе стала его личная библиотека — 35 тысяч томов. Кроме того, он пользовался книгами Ленинской и Исторической библиотек, материалами Центрального Государственного архива Октябрьской революции и, конечно, своим архивом, который он содержал в образцовом порядке.

Работа шла медленно, трудно. Мешали и неустроенность быта, и ухудшавшееся здоровье, и болезнь жены. В 1959 г. ему назначили пенсию в 115 руб. 20 коп. На обычную пенсию в 120 руб. не хватило справок. Я долго ходила в Собес с томом Большой Советской Энциклопедии (изд. 1953 г.), где были указаны все его должности, а в Собесе отвечали, что БСЭ для них не документ. В Боткинской больнице ему сделали две операции, но нужны были постоянный уход и медицинское обслуживание. В общем, я решилась и стала, втайне от отца, писать в разные высокие инстанции письма, добиваясь улучшения положения дел Героя Социалистического Труда. Я писала Хрущеву, Косыгину, Брежневу — и не получала ответов, ни положительных, ни отрицательных. А он в это же время писал письма с просьбой восстановить его членство в партии. Наконец ему дали персональную пенсию и право пользоваться хорошей поликлиникой (я просила только о поликлинике). Он, конечно, поблагодарил, но мне сказал: «Лучше бы в партии восстановили».

Мама умерла еще в 1961 г., они прожили с папой 50 лет. С тех пор отец остался в своей квартире один. Я работала и жила со своей семьей отдельно, навещая его два раза в неделю. Он часто сам готовил себе еду или пользовался тем, что я приносила ему из столовой. В это время он не раз повторял суждение, что каждый человек должен сам себя обслуживать до самой смерти (или по крайней мере пока может).

Здоровье ухудшалось, и он стал торопиться, писал все менее подробно. Поэтому рукописный материал, посвященный молодым годам, революции и первым послереволюционным десятилетиям, занимает гораздо больше места, чем описание последующих событий. В 1985 г. он сломал себе шейку бедра и с тех пор вынужден был передвигаться на костылях. Походы в библиотеку и архивы прекратились. Резко ухудшилось зрение. Телевизор он смотрел теперь в бинокль. Мы пытались применять для письма трафарет, которым пользуются для этих целей слепые, диктофон, но все это было достаточно трудно. В последний год стало особенно сложно, так как то, что он писал, было потом почти невозможно прочесть. В этом отношении составители книги проделали неимоверно трудную работу, расшифровав его последние записи.

Не могу не сказать еще вот о чем. В последние годы, после ухода отца с политической арены, о нем, и не только о нем, появилось много выдумок и небылиц, а зачастую и просто клеветы, подхватываемой и распространяемой некоторыми отечественными и зарубежными журналистами. Одни это делали, очевидно, в попытке любыми средствами очернить прошлое, другие — в погоне за хорошо оплачиваемыми сенсациями. Я имею в виду прежде всего книгу «Кремлевский волк» американского журналиста С.Кагана, который, объявив себя племянником, вытащил на свет целый букет клеветнических измышлений. Достаточно сказать о выдумке о некой мифической сестре Розе, которой никогда не существовало. Единственная сестра Л.М. Кагановича Рахиль всю жизнь прожила с мужем и шестью детьми в Чернобыле и умерла в 1926 г. в Киеве, где и похоронена. Здесь не место подробно разбирать и опровергать все выдумки Кагана. Важно уже то, что он не является родственником и никогда не встречался с отцом, хотя ссылается на личные беседы с ним как на источник информации. По сути, клеветнический характер книги признается и в послесловии, которым снабдило свою публикацию издательство «Прогресс». Смысл его сводится к тому, что книга ужасна и является «исторической фантазией», подходя объективно, ее вообще-то и не стоило печатать, но делается это из конъюнктурных соображений.

Отец всегда с пренебрежением относился к подобным вещам, вспоминая слова Пушкина «хвалу и клевету приемли равнодушно...». Но иногда все же реагировал, особенно если дело касалось

обвинений в причастности к сионизму или антисемитизму. Этим были вызваны, в частности, его реакция на книгу «Осторожно, сионизм», оставшаяся без ответа, и письмо, опубликованное в газете «Аргументы и факты». Книга же Кагана вышла на русском языке в издательстве «Прогресс» уже после его смерти (что, я думаю, не случайно). Однако группа родственников послала в издательство письмо с протестом и опровержением клеветы, которое осталось без ответа.

Всего за четверть века отец написал для «Памятных записок» более 14 тыс. страниц рукописного (около 5 тыс. страниц машинописного) текста, так и не закончив предпринятого труда. Он и умер за рабочим столом 25 июля 1991 г. в возрасте 97 лет от инфаркта.

Думаю, что он не просто хотел рассказать о своей жизни и работе, хотя и это было для него важно, тем более что дает представление о жизни всего рабочего люда до Октябрьской революции и в первые годы советской власти. Ушла из жизни эпоха, а он был одним из ее активных творцов и не сожалел об этом, хотя и повторял неоднократно, что не все сделали так, как надо, и не скрывал собственных ошибок. Но был твердо убежден, что ее достижения не должны пропасть в памяти людей, хотел передать эстафету грядущим поколениям.

Надеюсь, что публикация «Записок» поможет узнать моего отца таким, каким он был, рассеять вымыслы и клевету, восстановить его доброе имя. Выражаю благодарность издательству «ВА-ГРИУС» и всем тем, чьи усилия позволили этому труду увидеть свет, а благожелательному читателю получить представление о жизни и деятельности Л.М. Кагановича и сохранить о нем добрую память.

Мая Лазаревна Каганович

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мои «Памятные записки» я начал писать в 60-х годах, после того как оказался на пенсионном положении, правда, не сразу.

Потребовалось некоторое время, чтобы пережить тот партийно-политический удар, который мы — Молотов, Каганович, Маленков и Шепилов — получили в 1957 году, будучи исключенными из ЦК и Политбюро, а затем в 1961 году оказались исключенными и из партии.

В последующем изложении, когда подойду к 1957-1961 годам, я расскажу подробнее о том, как была осуществлена фракцией хрущевской группы эта расправа с вернейшими марксизму-ленинизму многолетними членами Политбюро.

Трудно, невозможно описать тяжкое состояние людей, отдавших всю свою жизнь делу рабочего класса, трудящемуся народу, делу Ленинской коммунистической партии, оказавшихся вдруг исключенными из партии.

Мое личное состояние усугубилось еще тем, что, к великому моему горю, в это время ушла из жизни моя жена Мария Марковна, мой боевой друг, член партии с 1909 года, с которой я прошел вместе 50 лет семейной и личной, и партийной жизни.

Но такое мое состояние я преодолел, как большевик. Оно, прежде всего, было побеждено моей сознательной научной верой в Великую идею социализма и коммунизма.

Эта идея выше, значительнее, могущественнее личных моментов и жизни, и борьба за осуществление этой идеи нужна и возможна в любых условиях.

Жить по-прежнему, каким был до революции, пролетарием-большевиком. Таким и остался, и остаюсь.

Я вернулся на круги своя.

Как и в былые времена, я нашел аудиторию в лице благородных жителей нашего большого дома. Вокруг меня собирались жители из рабочих, служащих и даже интеллигенции. Задавали многочисленные вопросы на разные темы. Я охотно и ясно им отвечал, затем престо шла беседа. Я был и остаюсь благодарен жите-

лям нашего и окружающих домов за теплое и товарищеское отношение ко мне и к тем, кто меня окружает и ободряет. Жизнь хороша только в общении с людьми. Я вновь почувствовал себя старым пропагандистом-агитатором за партию, за марксизм-ленинизм, за социализм-коммунизм.

Они после занятий приходили ко мне в сквер, во двор или даже иногда при непогоде в квартиру. Они меня заваливали вопросами. Тут было больше всего вопросов об истории дореволюционной работы.

Я охотно и темпераментно рассказывал им, и это приближало меня к работе над воспоминаниями.

Нельзя сказать, что я стопроцентно освободился от работы. Кроме указанной выше пропагандистской работы, я хотел жить полнокровной жизнью страны и партии, выписывал и читал больше газет и журналов, чем раньше. Я вникал во все вопросы внутренней жизни партии и государства и внешней политики.

Больше того, я не мог отойти от привычки готовить поправки к проектам решений Политбюро и постановлений Совета Министров. И я, уже по принятым решениям, опубликованным в газетах, отмечал свои возможные поправки, которые я бы внес, если бы участвовал в заседаниях.

Некоторые мои друзья упрекали меня, почему я не пишу воспоминаний. Они не учитывали, что требуется время, чтобы я, как говорится, пришел в себя, сосредоточился. Я им отвечал, что я придаю большое значение воспоминаниям, или, как говорят любители иностранных слов, «мемуарам».

Я еще более усиленно занимался моим самообразованием, начал ходить в Библиотеку им. В.И. Ленина. Именно в это время, во второй половине 60-х годов, я и начал работу над моими воспоминаниями «Памятные записки» и беспрерывно работал над ними много лет, точнее, до 1985 года, когда по случаю перелома бедра пролежал в больнице 5 месяцев и вышел оттуда на костылях.

Нужно отметить, что работать мне было нелегко, потому что, в отличие от других мемуаристов, работавших в ограниченных областях, на мою долю выпала работа во многих территориальных областях и во многих отраслях. Поэтому мне пришлось напрягать свою память, подбирать соответствующие материалы по всем этим областям и отраслям. А архивы мои, если они сохранились, также разбросаны по многим местам, и у меня к ним доступа не было. В особенности в ЦК КПСС, ЦК Украины, Московском комитете партии.

Но, как всегда, необходимость и решимость мобилизуют силы, а я привык к напряженности в работе.

Приступая к работе, я исхожу из того, что воспоминания коммунистов-большевиков, независимо от масштаба работы и объема их деятельности, имеют большое значение не столько для удовлетворения естественного желания рассказать о пройденном пути, сколько для оказания посильной помощи в раскрытии на конкретных фактах участия в борьбе и работе рабочего и партийного коллектива, всего величия и богатства опыта нашей могучей Ленинской партии. Не претендуя на научно-исторические обобщения и полноту освещения событий, воспоминания дополняют научную историю живым опытом действовавших в революции масс и их организаторов. Тем самым они помогают научно-объективному обобщению исторического смысла событий. Кроме того, мне кажется, что воспоминания отражают аромат эпохи, иногда, может быть, даже в большей мере, чем исторические учебники.

Если мемуаристу-большевику удается не только показать свой фактически пройденный путь революционного борца в составе великого пролетарского и партийного коллектива, но, хотя бы частично, раскрыть внутренний процесс формирования и развития своего революционного, классового сознания и познания окружающего мира со всеми его классовыми, политическими и психологическими противоречиями — то этим он особенно поможет молодым людям современного и будущих поколений искать, находить и выбирать правильные пути своей жизни и революционной борьбы за победу нового мира, коммунизма. Это очень важно и для того, чтобы не только найти путь, но и не споткнуться на этом трудном пути к новому миру, в котором будет окончательно уничтожена эксплуатация человека человеком и где будет осуществлен полноценный общечеловеческий истинный гуманизм, — миру коммунизма.

Именно этой великой цели была посвящена вся жизнь, деятельность, борьба и творения наших гениальных учителей — Маркса, Энгельса и Ленина, их великих соратников и всех коммунистов, их верных учеников и последователей.

Этому же должны быть посвящены и воспоминания коммунистов, которые пишутся не для того, чтобы не остаться в неизвестности, а для продолжения борьбы за полную и окончательную победу социализма и коммунизма.

Именно в этом главная задача воспоминаний — показывать

прошлое не как прошлогодний снег — яркий, красочный и по-лезный-де в свое время, но якобы потерявший ценность для настоящего и будущего времени, а раскрывать прошлое, как острое оружие для современной и будущей борьбы коммунистов, пролетариата и угнетенных всех стран мира. Только при том условии наши воспоминания опровергнут мещанское изречение, что «старики живут лишь воспоминаниями о прошлом». Своим правильным освещением прошлого они будут продолжать свою интернациональную коммунистическую работу и революционную борьбу в настоящем.

Прошлое, связываемое с современностью, с живой действительностью, — это и настоящее и будущее. Наше большевистское Ленинское прошлое — это не мертвая история законченной якобы революционной борьбы, а живая, действенная история незаконченной, продолжающейся еще революционной борьбы на современном этапе.

История Великой Октябрьской революции является для всех пролетарских революционеров всех стран мира живой, творимой и сегодня революционными народами, прежде всего пролетариатом, поучительной историей — это жизнь и борьба против капитализма-империализма сотен миллионов — прошлая, настоящая и предстоящая.

Поэтому воспоминания-мемуары должны быть заполнены революционным содержанием, по существу той самоотверженной борьбы и ее результатов, которые вел и которых добился пролетариат в союзе с крестьянством под руководством партии Ленина.

Для этого освещение в воспоминаниях конкретных фактов должно быть не эмпирическим, а тесно связанным с общей принципиальной идейно-политической линией партии, ее революционной последовательностью — доведением революции до победы диктатуры и социализма-коммунизма.

Мемуарист является важным помощником историка. И он должен соблюдать тот же главный закон, который стоит перед каждым историком. Главным законом является конкретный исторический подход к обстановке, при которой определенный факт, определенное явление происходили.

Игнорирование конкретных условий того исторического этапа, при котором произошли те или иные события, явления, факты, неизбежно приводит к тенденциозному освещению фактов, имевших место.

Такой историк или мемуарист, который игнорирует закон историзма и сравнивает и оценивает лишь по внешним признакам факты, независимо от конкретных исторических условий, является, по существу, фальшивомонетчиком в истории. К великому сожалению, в нашей стране, особенно с 1987 года, появилось немало таких историков. И, к еще большему сожалению, надо сказать, что среди таких историков есть и коммунисты, особенно среди борзописцев.

Мемуарист-большевик не может и не должен просто рассказывать факты, он должен иметь идейно-революционную, партийно-принципиальную позицию, твердо стоять на генеральной линии партии, из которой он исходит при освещении фактов, итогов прошлого, оценок настоящего и вытекающих перспектив будущего. Выполнение этой задачи — дело трудное и сложное.

Мои «Памятные записки» охватывают все периоды моего участия в революционном рабочем движении, борьбе и работе Ленинской большевистской партии, начиная с периода нового подъема революционного рабочего движения 1911-1914 годов и кончая периодом построения социализма в нашей Советской стране, победы нашего социалистического отечества над немецким фашизмом и японским милитаризмом, восстановления и развития социалистического хозяйства на новой, более высокой технической основе и развертывания строительства материально-технической базы коммунизма.

На всех этапах я боролся и работал, как революционный марксист, как верный ленинец, по заданиям партии и поручениям ее руководящих органов, начиная с ячейки, райкома и кончая Центральным Комитетом партии — как передовой рабочий, как рядовой член партии, как низовой партийный организатор, агитатор и пропагандист и как руководящий деятель партии в качестве члена Политбюро ЦК КПСС и члена Советского правительства — народным комиссаром, министром, заместителем Председателя Совета Министров, членом Президиума Верховного Совета СССР и членом Президиума ВЦСПС и т.д.

Но главное, что я всегда помню, это то, что способность работника, его роль развиваются только в коллективе и благодаря коллективу, и поэтому в мемуарах употребление местоимения «я» ни в коей мере не должно оттеснить, затемнить главное: коллектив, массу, класс, а также объективно-исторические условия борьбы и тому подобное, то есть все то, без чего личность не только не мо-

жет развиваться, но и просто жить и существовать. Поэтому даже там, где приходится говорить о себе (особенно в кратком изложении настоящего введения), я всегда подразумеваю себя как частицу коллектива — этого постоянного истинного творца всего сущего.

В 1985 году я приостановил свою работу над «Памятными записками», закончив записи 1953 годом, когда партия и Советский народ понесли тяжкую утрату — кончину своего вождя и руководителя Иосифа Виссарионовича Сталина.

В дальнейшем я возобновил работу над «Памятными записками» с 1953 года, включая 1957-1961 годы, но не закончил этот период. Придется его завершить.

Я не собираюсь в своих «Памятных записках» описывать и оценивать весь период руководства партией и страной 60-70-х годов, так как я не участвовал в этой работе, а писать о ней означало бы уже не воспоминания, а исторические обозрения. Но я не могу обойти и не сказать свое слово о современном этапе тяжелого экономического и политического кризиса нашей Родины и родной Коммунистической партии Советского Союза. Очень трудно заниматься делами, воспоминаниями давно минувших лет, когда сегодня Советский народ переживает тяжелые материальные, культурные условия жизни, когда все активные силы ищут причины сложившегося тяжелого положения, продолжающегося уже 6 лет, и выход из этого положения. Как коммунист, я вместе со всеми коммунистами волнуюсь за состояние моей партии и ищу пути ее выхода на свой былой авторитет ведущей силы нашего Советского социалистического рабочего государства.

Признаюсь, что мне, потерявшему зрение, не имеющему возможности самому читать газеты и журналы, — кое-что из них мне читают — трудно сегодня взяться за такую работу. Тем более что я не могу писать обо всем, что творится сегодня в стране, слегка, кое-как, но попробую написать эти свои соображения.

А писать надо, потому что сегодня речь идет не просто и не только о просвещении людей, а об идеологической борьбе со всеми теми, кто стремится опорочить, очернить, огрязнить всю ту героическую, идеологическую, культурно-теоретическую, революционно-воспитательную работу, которую провела за столетнее существование наша великая героическая марксистско-ленинская партия Советского Союза.

Принятые самой нашей партией, по ее инициативе решения о расширении демократии, демократических основ нашей госу-

дарственной и общественной жизни, развитие гласности и допущение многопартийности (к сожалению, даже без ограничения для таких партий, как монархическая, фашистская и им подобные) используются враждебными рабочему классу, колхозному крестьянству и социализму элементами и группами для подрыва силы, мощи и независимости нашего Советского государства и даже для реставрации старых, дореволюционных порядков, в которых господствовала эксплуатация человека человеком.

Конечно, среди грибов, обильно выросших на почве многопартийности, есть и грибы съедобные, из которых можно сварить съедобное блюдо, но наряду с ними выросли и многочисленные ядовитые грибы-мухоморы, которые отравляют атмосферу консолидации революционных социалистических сил и тормозят выход из кризиса.

Если все настоящие, а не флюгерообразные, коммунисты и честные советские люди возьмутся по-серьезному за идейно-политическую борьбу с противниками социализма, а тем более — с врагами социализма, дадут отпор всем тем, кто мутит воду, порочит все старое, очерняет заслуги не только наших великих вождей Ленина, Сталина и даже Маркса, то наша Коммунистическая партия Советского Союза вновь завоюет свой политический авторитет. Если все рабочие, все революционные колхозники и лучшая революционная часть советской интеллигенции мобилизуют свои творческие силы на производстве, в цехах, на полях и в культурно-научных учреждениях, то враги социализма потерпят поражение, а социализм, а затем, в дальнейшей перспективе, коммунизм — победят!

1960-1991   Л.М. Каганович

Москва   Герой Социалистического Труда, персональный пенсионер Союзного значения

Глава 1
НАЧАЛО ПУТИ: ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ

ДЕРЕВНЯ КАБАНЫ

Деревня Кабаны расположена в глубине украинского Полесья, на границе с белорусским Полесьем (например, село Павловичи, что в двух верстах от нашей деревни, было уже в Минской губернии). Наша деревня не была глухой полесской деревней, по ней проходила большая проезжая дорога от Чернобыля до Хавное. Наша деревня была расположена в 30 километрах от Чернобыля, по этой дороге проезжали тарантасы, фургоны с пассажирами, иногда даже закрытые кареты с высокопоставленными помещиками, властями, для которых немощеная дорога усиленно ремонтировалась окружающими крестьянами. Деревня Кабаны была, можно сказать, большой деревней — более 300 дворов, и на западной ее окраине — небольшая еврейская колония 15-20 дворов. Мы, детишки, интересовались историей нашей деревни. Кое-что нам рассказал наш сосед Антон Кириленко, считавшийся в деревне просвещенным крестьянином. Он служил в солдатах, научился грамоте, был небогатым середняком, занимался пчеловодством, любил детей, так как был бездетным, и мы, хлопчики, были частыми гостями у него. Слушали его рассказы о железной дороге, по которой его везли в солдаты, о великом паровозе, о великих мостах, о широкой Волге, которая раз в десять шире нашей Уши, о плавающих по Волге хатах, «яки зовутся пароходами, раз в десять бильше, чим моя хата», и другое.

Вокруг было много зверья: лоси, барсуки, выдры, дикие кабаны — все они вывелись, от кабанов только и осталось одно название нашей деревни «Кабаны». Остались еще, но в гораздо меньшем количестве: лисицы, норки, горностаи и бобры — крестьяне-охотники

в мое время еще промышляли охотой, особенно на норку, хорька и горностая. Бодрствовали вовсю волки, на их истребление, помню, и в мои времена организовывались целые облавы. Убивали их порядочно, но полностью не удавалось их вывести. Усиленно охотились на птиц: уток, тетеревов, рябчиков и так далее. Интенсивно занимались рыбной ловлей не только для прокорма семьи, но и для продажи, большей частью в замороженном виде.

Свою семью Антон Кириленко считал одной из первых, заселивших деревню Кабаны, «а колы цэ було, я и сам нэ памятаю».

Лесу недалеко от деревни было и в мое время много, строиться было из чего, но добывать его приходилось по ночам, так как для крестьян он был запретным, чужим. Они, однако, ухитрялись строить себе дома из больших толстых бревен. Но в самой деревне лес давно уже вырубили почти весь, осталась только, и то частично, верба да еще на окраине деревни — небольшие лесочки. Из-за вырубки леса речка, которая протекала в самой деревне, обмелела, а местами высохла, разливаясь только весной, но поодаль от деревни была большая сплавная река Уша и отдельные водоемы, довольно полноводные, наполняющиеся от весеннего разлива, куда мы обычно ходили купаться. Оставшиеся на окраине самой деревни небольшие лесочки были для нас, детишек, и местом гулянья и местом собирания ягод, диких яблок и груш (культурных садов было мало, всего три-четыре у богатых кулаков). Здесь мы делали заготовки хороших березовых веников для бани и, кроме того, сдирали кору, которую у нас покупал по 1 копейке за солидную связку приезжавший время от времени покупатель.

А большие леса остались в 5 верстах от деревни: это были промышленные леса, по преимуществу сосна, ель и дуб, причем дубы были толстыми, примерно диаметром в аршин и более, их специально окантовывали в «плаксоны» и, как говорили крестьяне, «за вэлыку цину продавали за кордон для кораблив». От этих толстых дубов, к сожалению, только и осталось одно название села и недавно построенной железнодорожной станции Товстый Лис.

В 1947 году, когда я приезжал в деревню, крестьяне Товстого Лиса с горечью рассказывали мне, как в период оккупации фашисты окончательно вырубили все дубовые рощи и хищнически повырубали леса во всей округе.

Как и в большинстве районов Полесья Киевской губернии, в нашей деревне преобладают супесчаные, песчаные и слабоподзолистые земли, плюс болотные. Есть и хорошие земли, дающие

хороший урожай, но они различными комбинациями богатеев и власть имущих в волостном правлении оказались во владении богатых кулаков, которых в деревне было примерно 5-10 дворов, и зажиточных, которых было примерно 30 дворов. Они и получали хорошие урожаи.

Бедняки же, у которых не было рабочего скота и инвентаря, обрабатывали землю плохо, навоза тоже, не было или было очень мало, о других видах удобрения и не помышляли — в результате песчаные, супесчаные земли давали беднякам ничтожный урожай, а середняки, которых было около 100 дворов, тоже получали небольшой урожай. Поэтому большинство крестьян-бедняков и даже часть середняков уже к январю оставались без своего хлеба для прокорма своей семьи. Они и попадали в кабалу к кулаку, многие из них уходили на заработки, в особенности на лесозаготовки.

Крестьяне нашей деревни, как и многих других, окружающих ее, были исстари «государственными» крестьянами и жили по законам, изданным еще Петром Первым. Фактически существенной разницы между так называемыми «государственными» (казенными) и помещичьими крестьянами не было. После так называемого «освобождения» крестьян от крепостничества были изданы законы и в отношении «государственных» крестьян, которым было предоставлено право бессрочного пользования земельными наделами за оброчную плату, которая для бедняков была непосильна. Последующим законом в последней четверти XIX века «государственные» крестьяне должны были принудительно, в обязательном порядке выкупить свои наделы, внося в течение почти 50 лет большие выкупные платежи. Естественно, что беднота и часть середняков попадали в крайне тяжелое положение, которым воспользовались кулаки и зажиточные, закабаляя бедняков и часть середняков, отчуждая их земли.

Многие бедняки фактически продавали свою землю и уходили куда глаза глядят, на заработки неземледельческого характера.

Часть уходила батрачить в близлежащие помещичьи имения. Самым крупным и богатым помещиком был Хорват. Главное его имение и винокуренные заводы были расположены верстах в 10-15 от нашей деревни, но его земли и отделения подходили вплотную к нашей деревне и к селу Мартыновичи, в котором «славился» своим жестоким отношением к батракам и крестьянам управляющий отделением, бывший офицер Ладыженский.

Для так называемых «государственных» крестьян царское самодержавное государство выступало как тот же помещик-эксплуататор крестьянства. Ленин всегда указывал, что после так называемой реформы крестьяне остались податным быдлом, над которым издевалось царское начальство, выколачивая подати. Кроме высоких выкупных платежей крестьяне выплачивали государственный поземельный налог и всякие иные земские, волостные и сельские сборы. Царские власти приурочивали взимание налогов к осени, т.е. ко времени сбора урожая, так что фактически большая часть собранного крестьянином урожая заранее уже была обречена на изъятие. Недоимки поэтому чудовищно росли, и крестьянин ходил всегда закабаленным, «сам не свой», как они говорили, всегда в долгу и кабале у кулаков и зажиточных.

Управление «государственными» деревнями осуществлялось через земского начальника, который был из тех же дворян, но разорившихся и еще более озлобленных, и через волостное правление, охватывавшее ряд сел и деревень, во главе го старшиной, а в каждом селе и деревне — через старосту. Старостой обычно избирался кулак, оппозиционно настроенные к нему бедняки были разрознены, редко им удавалось провести более мягкого, покладистого, из зажиточных середняков, но это мало что им давало.

Существовала так называемая крестьянская община, но ее роль была сугубо ограничена, тем более что в ней тон задавали и заправляли кулаки и зажиточные. Закабаленное положение бедноты привело к тому, что лучшие земли оказались в руках кулаков и богатых крестьян. Это было острым главным классовым антагонизмом в нашей деревне. Земельные наделы, и без того малые у бедняков, сокращались из года в год из-за разделов семейств. Отсюда — крайнее малоземелье.

Очень часто, иногда ежегодно, земли подвергались переделу и дроблению в связи с ростом семей и их разделением. Происходили дикие драки из-за межи. На всю жизнь у меня с детства остались в памяти эти страшные дни — недели переделов участков земли и лугов, которые всегда кончались кровавыми драками. Я никогда не забывал и не забуду тяжкое зрелище, когда привезли с лугов нашего доброго соседа с разрезанным косой животом, с вывалившимися внутренностями. Я, естественно, тогда не очень разбирался в классовом содержании этого события, но я знал, что этот наш сосед был очень беден и что зарезал бедняка его богатый родственник, который вызвал у нас, детей, гнев и проклятия, а семья зарезанного вызвала большое сочувствие и детские слезы.

В связи с наличием значительных массивов лугов в деревне развивалось животноводство, но у бедняков была одна коровенка, а у некоторых и ее не было, не говоря уже о волах и лошадях.

Помню, как наши соседи Игнат Жовна и Терешко всю жизнь бились, чтобы обзавестись «хоч малэсэнькымы волыкамы», но так им это и не удалось.

Хаты были у всех деревянные, но у бедняков они были очень стесненные, спали все вместе на полатях, а старики и дети на печке. Полы глиняные. Лесу вокруг было много, а досок не было. Зимой в хату впускали телят и маленьких свинок. Не всюду были керосиновые лампы, а у многих, у которых были лампы, не было керосина, «бо нэ було грошей, щоб купыты», и многие хаты освещали лучиной. Крыши были соломенные и часто при проливных дождях протекали. У середняков крыши были «очеретовые» (камышовые), только у богатых и зажиточных крыши домов были крыты гонзой (дранкой). Одежда — штаны, запаски, рубахи, свитка, а зимой кожух (у бедняков это было только название кожуха) — была сшита из своей деревенской ткани и овчины. Только к большому празднику, свадьбе одевались в ярко вышитые рубахи, шаровары, а после приезда с заработков появлялись хлопцы и в одежде из дешевой «городской» материи и покроя. Обувались по преимуществу в постолы (лапти); богатые и зажиточные имели сапоги.

По характеру своему народ был не буйный, можно сказать, мирный, но водка («монополька» была открыта в нашей деревне в начале 900-х годов) при накоплении достаточного запаса нервной раздраженности от «хорошей» жизни — водка делала свое плохое дело, и кровавые драки бывали частым явлением.

Развитие денежного хозяйства и товарных отношений особенно усилило классовую дифференциацию и нашей деревни.

В громадном большинстве население было неграмотным. Школа однокласслая (потом она стала двухклассной) была открыта в конце XIX века, но беднота, да и многие середняки не посылали своих детей в школу из-за бедности, отсутствия обуви, одежды, да и не все понимали необходимость овладевать грамотой. Между тем были очень способные, с большими задатками ребята.

Разорение большой массы бедняцких хозяйств привело к ежегодному выезду из деревни примерно ста с лишним здоровых мужчин на отхожий промысел: на лесозаготовки, сплав леса, на железнодорожное строительство, на грабарку в дальние края, а затем и уход «зовсим» из деревни «у город». Некоторые выезжа-

ли на переселение в Сибирь на освоение предоставляемых им земель, но оно было так плохо организовано царскими властями, особенно в помощи хозяйственному обустройству на месте, что многие возвращались обратно.

Я мог бы привести немало живых примеров бедняков, особенно из близких наших соседей: Игнат Жовна, Терешко, Ющенко, Семен Гемба, Тарахтун, Кабавика Вовк, Отанас Тапець из еврейской колонии. Шая-сапожник, Цухок-кузнец, Эля-столяр и другие (многих называю по прозвищу, как они вошли в мою память, так как фамилии не точно помню, да их в деревне по фамилии и не звали).

Подробнее расскажу о двух наших соседях.

Вот кулак Максим Марченко (Марочка) — владелец примерно более 30 десятин земли, имел много скота — лошадей, волов, коров, овец, имел всегда большие запасы хлеба, давал беднякам взаймы хлеб на кабальных условиях, получая из нового урожая в полтора, а то и в два раза больше данного взаймы, либо на условиях отработки своим тяжким трудом в страдную пору на кабальных условиях. Максим Марочка даже корчил из себя «благодетеля» и иногда ласково похлопывал по плечу тех, кто покорно гнул спину перед ним.

Максим любил не только капитал, но и почести, и власть. Он уже был один раз избран волостным старшиной, поставив крестьянам не одно ведро водки, и хотел быть вновь избранным. Поэтому его самоуверенная и высокомерная личина иногда излучала фальшивую ласку. Но зато он быстро менял свой «ласковый» взор на кулацко-звериное отношение к тем беднякам, которые не хотели быть рабами Максима. Таким был, например, наш сосед и ближайший друг моего отца Игнат Кириленко — Жовна по прозвищу. Это был умный человек, очень бедный крестьянин, не имел рабочего скота, имел одну лишь коровенку, маялся, уходил часто на лесозаготовки, но не обращался к Максиму за помощью и открыто выражал свое критическое отношение к нему и даже к властям повыше. Максим Марочка находил пути прижать гордого и умного Игната то по недоимкам по налогу и сборам, то найдет какую-либо другую провинность, за которую накладывался штраф, а Игнат терпеливо оспаривал, то добиваясь своего, то проигрывая, но всегда выступая против Максима.

Помню, как Игнат часто говорил моему отцу: «Ничого, Мошка, що мы з тобою бидни люды, алэ у нас с тобою растут по пять хлопцив здоровых и гарных, цэ наше багатство, кыли воны выростуть, нам полегшае в житти».

Можно без преувеличения сказать, что действительно хлопцы Мошки и Игната, как и их родители, стихийно, инстинктивно показывали пример не просто соседской, а братской дружбы между собой, по-современному можно было бы сказать — стихийного интернационализма. Дружили каждый в отдельности и все вместе: Израил с Романом, Арон и Михаил с Савкой, который, кстати сказать, потом совсем ушел в город и пролетаризировался там, за что кулаки его прозывали «босяком»; Яша и я дружили с Назаром и Оникеем, а Сила — самый младший сын Игната — дружил со всеми. Попеременно мы ходили друг к другу, ели друг у друга картошку в мундире и, когда было, то с кислым молоком, иногда даже сало, когда оно было у Игната. Озорному Силе доставляло большое удовольствие бегать к моей матери и докладывать ей, «що ваш Лейзар сала наився, та ще й пэрэхрыстывся».

Эта тесная дружба и близкие приятельские отношения — не изолированный, частный факт, а типовой, отражающий общие отношения моей семьи с окружающим бедняцким крестьянством.

Сложилось так, что наша семья оказалась единственной еврейской семьей, жившей не в колонии, а на другом конце деревни, в самой гуще крестьянско-бедняцкого населения, и сложилось это не случайно, а в силу самих условий жизни моих родителей и деда. Отец мой Моисей родился, вырос и прожил безвыездно 60 лет (из 63-х) в деревне Кабаны. Его отец — мой дед Беня не получил обещанной при переселении земли и оказался в бедственном положении — он сам работал на лесозаготовках. Своему старшему сыну, моему отцу, он, естественно, не мог дать никакого образования и отправил его на заработки с 13-летнего возраста. Начав с батрачества, лесозаготовок, мой отец потом стал квалифицированным рабочим на смолено-дегтярном заводе. Мать моя, Геня, родилась и выросла в местечке Чернобыле в семье ремесленного мастера-медника Дубинского, имевшего медно-литейную мастерскую, в которой работали, кроме него, его два сына и его дочь — моя мать. После смерти отца, разорения и закрытия мастерской мать приехала к своим сестре и брату-кузнецу, жившим в деревне Кабаны. Познакомившись с моим отцом — он был беден, но умен и хорош собой, так же как и наша мать, — они полюбили друг друга и поженились, прожив долгие годы дружной жизнью. После женитьбы устроили себе жилье, наняв на деревне «степку» (маленькое сооружение для хранения овощей), переоборудовали и зажили в ней в тесноте, да не в обиде, не задумываясь над расчетами, можно ли в их условиях иметь детей, а все пошло, как «Богом положено». В положенный срок появилось первое дите, а там — лиха беда начало — мать родила 13 детей, из которых семь померли, а в живых осталось шесть — пять сыновей и одна дочь. Одно это может дать представление о тяжких условиях жизни нашей семьи.

Эти трудные условия осложнились и особенно отягчились после того, как отец получил тяжелую травму на де1тярном заводе — авария котла привела к тому, что горячая масса облила отца, грудь обгорела, и он всю оставшуюся жизнь тяжко болел. Никакой компенсации от хозяев он, конечно, не получил, никакого соцстраха, конечно, не было, и вот способный, разумный и, как говорили крестьяне, «правдивый человек» оказался в тяжелом положении. Собственной земли не было, отец арендовал клочок земли для посева картофеля, овощей, гречихи. Мы, дети, ему помогали, была у нас кормилица — коровенка. Мать взяла на свои плечи основную тяжесть содержания семьи, научилась у матери отца, моей бабушки, шить руками (швейных машин тогда в деревне не было), шила крестьянкам юбки, запаски, рубахи, научилась красить мотки пряжи — льняной, шерстяной — для крестьянок, которые оплачивали труд мамы натурой: мукой, рожью (пшеницы у нас в деревне тогда не сеяли), пшеном, гречкой. Иногда некоторые из молодиц оплачивали деньгами после приезда с копки свеклы в имении Хорвата. Жили мы бедно, в нужде; мать и отец и сами, и нас учили не плакаться, не жаловаться на нищенство.

Получив взаймы деньги на кабальных условиях, которые потом были покрыты с помощью брата матери дяди Михаила и моих старших братьев Израила и Арона, начавших зарабатывать (Израил на лесозаготовках, Арон рабочим-столяром), удалось заменить знаменитую «степку» на несколько более просторную обычную деревенскую хату. Новая наша хата состояла из одной сравнительно просторной деревенской комнаты, половина пола была покрыта досками (на весь пол «капиталу» не хватило), другая половина пола была глиняной. В эту комнату попадали через холодные сени, справа в комнате стояла большая русская печь, на которой мы, дети, обычно спали. Вдоль стен стояли длинные некрашеные «лавки» — узкие скамейки (шириной примерно 1/3 аршина), против печи в другом углу стоял топчан и большой деревянный сундук, которые использовались под постель, а в другом углу стояла кровать родителей, завешенная ситцевым пологом. В углу возле печки стояла кадка со свежей сырой водой, и тут же висела на шнурке «кварта» — ковш для питья воды.

Когда мы жили в маленькой «степке», к нам захаживали немногие; наши связи с окружающими нас крестьянами и с жителями еврейской колонии, естественно, ограничивались частными одиночными посещениями к нам и к ним. Летом, конечно, дело было проще. Поселившись средь крестьян, и притом главным образом крестьян-бедняков, мы, естественно, сблизились, сроднились с ними, принимали близко к сердцу их невзгоды, как они принимали и наши. Мы, конечно, были связаны и с еврейской колонией, в которой жили родственники и друзья, особенно из ремесленной бедноты, которых было большинство в колонии.

И в указанной небольшой еврейской колонии тоже были социально-классовые противоречия — из 20 семей было две зажиточных, можно сказать, богатых семьи, занимавшихся торговлей и земледелием, 3-4 середняцких, а остальные бедняки, по преимуществу ремесленники-одиночки, работавшие у себя на дому и ходившие по деревням, обслуживая крестьян: портной, сапожник, кузнец, столяр и другие. Бедняки были всегда в долговой кабале у этих зажиточных, сдиравших с них высокие проценты за «кредитование». Между ними была антагонистическая борьба. Моя семья, естественно, была тесно связана с этой беднотой из колонии. Однако из-за дальности расстояния от нашей хаты до колонии эта связь с ними была менее тесной, чем с соседями — крестьянской беднотой.

Когда появилась возможность прийти до Мошки и Гени в более просторную хату, «да ще з керосиновой лампой, де можно посыдиты и побалакаты» — близкие соседи стали частыми гостями, особенно с начала 900-х годов.

Бывали вечера, когда наша однокомнатная хата была заполнена до отказа, сидели и на полу, стояли, говорили группами обо всем разном — и о личном, и об общественном, и об охоте, и о рыбной ловле; рассказывали анекдоты, смеялись, гоготали, «лускали насиння» (семечки).

Вскоре, однако, характер бесед изменился. Начиная с 1903 года, когда впервые мой старший брат Михаил приехал в деревню из города Иванкова, где он уже работал рабочим-металлистом и приобщился к политике, крестьяне обращались к нему с вопросами: «Расскажи нам, Михаль, що робыться на свити?»

Михаил им рассказал про голод, про безработицу, про кризис в промышленности, про выступления рабочих, а в отдельных губерниях — и крестьян. Одним словом, сказал он в заключение, народ недоволен помещиками, капиталистами и их властью. Из осторожности он пока царя не упоминал. Никаких организованных высказываний не было, но по группам обсуждали беспокойно и остро: «Мабуть, дийсно поганэ дило в государстви». А один, который числился в чудаках, взял да и сказал: «Кажуть, що царь у нас якыйсь нэ дуже розумный, чи прыдуркуватый».

На него замахали руками не столько протестующе, сколько испуганно: «Мовчи, ты сам якыйсь прыдуркуватый». «А вже ж може я дийсно чудный», — сказал он, тоже испугавшись. Вся эта беседа глубоко засела в нутре у присутствующих крестьян — это видно было по характеру их поведения на последующих «собраниях» в нашей хате.

Я им читал рассказы, стихотворения. Они просили больше читать и перечитывать Некрасова, Гоголя, Толстого, и главное — отдельные брошюры и газеты, которые присылал Михаил уже из Киева. Сочинений Шевченко у нас тогда, к сожалению, не было, так же как и других книг на украинском языке (за исключением отдельных маленьких книжек вроде «Не любо — не слухай, а бре-хатьне мешай»).

С наступлением 1904-1905 годов революционный накал у крестьян нарастал. Теперь, после того как я им прочитывал ту или иную брошюрку или газеты, они не сразу расходились, а без шума начинали разговор по вопросу о том, «що робыться в государстви». Говорили туманно, но беспокойно и критически: «Що цэ воно будэ?» — ставил вопрос первый. «Щось будэ з пэрцэм», — отвечал другой. «Що будэ важно сказаты, — говорил третий, — алэ здаеться, що панив и полицию лупцюваты будуть».

Когда Михаил вновь приезжал в деревню, он, как политически выросший, активнее повел агитацию в деревне, особенно перед собиравшимися в нашей хате.

Главный вопрос, поставленный ему крестьянами, был вопрос о русско-японской войне, в том числе о причинах ее возникновения. Изложением причин войны он вызывал внутренние протесты против нее. Особенно возмутило крестьян указание на заинтересованность капиталистов и многих князей из царской фамилии в добыче золота на Дальнем Востоке.

Помню, когда Михаил говорил о рабочем классе, о том, что он

организованно подымается на революционную борьбу против царской власти, что есть у него уже настоящая партия, крестьяне говорили: «Дай им Бог здоровья и смилости».

В первый вечер беседа не была окончена, и условились продолжить назавтра вечером. К сожалению, продолжения беседы не было, потому что кто-то (я не думаю, что это был кто-либо из присутствовавших у нас) донес уряднику о Михаиле. И вот ночью один из наших соседей, осведомленный как сотский, разбудил нас и сказал: «Нехай Михаль скорийш тикае, бо врядник и стражник идут сюды за ним».

Михаил быстро оделся, выскочил и вместе с соседом на лошадях выехал из деревни, но не в Иванков, что было бы навстречу уряднику, а в противоположную сторону — на Чернобыль.

Оставшиеся брошюры и газеты мы удачно заховали. Я быстро выкопал яму в середине двора, правильно рассчитав, что там искать не будут. Закопали и разровняли поверхность так, что нельзя было отличить это место от поверхности всего двора.

Обыск урядника был тщательным, искал он всюду, но нигде ничего не нашел, долго допрашивал, где Михаил. Мы ему отвечали, что уехал в Иваньков через Мартыновичи (резиденцию самого урядника) — это его еще больше взбесило. Он, как говорится, «рвал и метал»: кричал, топал ногами, но уехал ни с чем.

В нашей стороне деревни уже к этому времени сложилась довольно устойчивая группа оппозиционно и даже революционно настроенных крестьян, в большинстве бедняков, которые выражали нарастание революционного возмущения крестьян, подготавливавших сопротивление властям в нужный момент. У них была связь с крестьянами близкого к нашей деревне села Лубянки, которые, к сожалению, как я теперь понимаю, выступили стихийно, преждевременно, без необходимой согласованности с окружающими деревнями, в первую очередь — с самой близкой к ним нашей деревней.

Самым крупным событием, заполнившим мою детскую душу и сознание, а также память мою с детских лет до настоящего времени, было и осталось восстание крестьян, происшедшее в трех верстах от нашей деревни — в селе Лубянка.

Оно началось в середине декабря 1904 года. Прямым и непосредственным поводом для восстания было принудительное взыскание накопившихся за ряд лет недоимок по налогам, которые достигли огромной цифры. Надо подчеркнуть, что крестьяне этого села имели ту особенность, что там был широко развит гончарный промысел, с продукцией которого они часто выезжали в Чернобыль и Хавное, что способствовало культурному и политическому развитию крестьян. Еще до указанного декабрьского выступления они выступили против мобилизации в армию осенью 1904 года. Таким образом, это второе выступление против взимания недоимок носило политический характер.

В Мартыновической волости, в которую входили и деревня Кабаны, и село Лубянка, был очень ретивый старшина Ребрик — это был высокомерный сатрап, издевавшийся над крестьянами волости, за исключением, конечно, кулаков и богатеев.

Про него можно сказать «молодой да ранний». Он был не местным жителем, а из самого Радомысля, сын чиновника, и для него положение старшины было лишь ступенькой к большой карьере. Вот он и решил особо показать себя на Лубянке — явился он туда 15 декабря с большим отрядом полиции, присланным из уезда. Помню, как проезжал этот отряд через нашу деревню, которая сама была готова поддержать лубянцев. В отряде было не менее 40-50 человек стражников, урядников и приставов и за ними имелось не менее полусотни сотских. Ехали они верхом на лошадях в веселом, залихватском настроении. В Лубянке старшина начал действовать через церковного старосту Коваленко, рассчитывая на его помощь. Однако он грубо ошибся — Коваленко оказался хорошим, стойким мужиком, солидарным с крестьянами Лубянки, и заявил Ребрику, что напрасно он старается — недоимцы-крестьяне, в том числе и он, Коваленко, платить не будут.

Ребрик дал приказ приступить к описи имущества по дворам и насильственному изъятию для продажи, при этом он начал эту операцию с самого церковного старосты Коваленко Марка.

Коваленко сам оказал сопротивление в своем доме, а у дома Коваленко на улице собралось более 300 крестьян с дубинами и палками в руках. Главным вожаком крестьян был Макар Ющен-ко. Он был горяч и боевит, надо полагать, что он и был главным организатором восстания.

Вот этот товарищ Макар Ющенко организовал сбор крестьян у дома Коваленко; когда началась атака полиции на квартиру Коваленко, Макар, как описывается в самом донесении полиции, напечатанном в изданном сборнике о революционном движении на Украине, крикнул своим близким крестьянам: «Звони в колокола, пусть соберется весь народ Лубянки». Когда к нему подошел мировой посредник и спросил, почему звонят в колокола, Макар ответил: «Потому что могут быть покойники».

Мировой посредник не обратил на это предупреждение Макара никакого внимания, и полиция во главе со старшиной Ребри-ком врывалась в дома крестьян, набрасывали в одну кучу попадавшиеся под руку вещи, избивали, в том числе шашками, крестьян, оказывавших им сопротивление в своих домах, угрожая применением огнестрельного оружия.

Макар Ющенко и его ближайшие помощники организовали крестьян, вооруженных дубинками и кольями. Они повели сплоченными рядами наступление на полицейский отряд с возгласами: «Бей барбосов!»

Разбитый полицейский отряд удрал из Лубянки вместе с «храбрым» старшиной.

Это сильно подняло настроение крестьян в нашей деревне. Ведь никогда такого не видали — не только целый отряд, но и отдельного полицейского не видели побитым. А тут простые крестьяне разбили целый отряд полицейских.

Помню, в тот вечер собравшиеся у нас передовые крестьяне были особенно возбуждены и радостно настроены. «Значит, — говорили они, — нэ такый чорт страшный, як його малюють». Значит, власть слаба, раз она с одной деревней не может справиться. Некоторые, как, например, Игнат, предупредили, однако, что могут «знову прыйты з бильшими сыламы. Поэтому треба даты пид-могу лубягщям, пэрш за всэ трэба пислаты у Лубянку людэй, щоб всэ розузнать и выришиты, що нам умисти робыты».

Не успели принять какие-либо меры, как поступило из волости сообщение, что в Лубянку, в нашу деревню и в некоторые другие неспокойные близлежащие деревни приближается полк гренадер (может быть, здесь было преувеличение: может быть, не полк, а часть полка). Это войско было недалеко размещено заблаговременно. Говорили, что это по настоянию помещика Хорвата, который имел большой вес в губернии, полк был так быстро двинут в район бунтующих крестьян.

Военные карательные власти жестоко подавили восставших, расправились с вожаками, часть которых, в том числе и Макар Ющенко, были судимы и отправлены на каторгу, в ссылку в Сибирь. В нашей деревне Кабаны гренадеры вели себя как каратели, наводили страх на крестьян. Особенно они придирались к оппозиционно настроенным беднякам, известным полиции как сочувствующие лубянцам, но никто не выдал передовых крестьян, в том числе Игната.

Особенно, конечно, они придирались к нашей семье, допрашивали многих насчет семьи Мошки Кагановича. Каратели, действовавшие вместе с урядником, знали, что сын Мошки Михаил — революционер, приезжал в деревню, что наша хата была местом, куда сходились крестьяне, но официальных материалов у них не было. Они вызывали на допрос отца, но ничего не могли добиться. Отец держал себя смело, все обвинения отвергал, ссылаясь при этом на соседей, которые тут же подтверждали ответы и объяснения отца. При повышении тона полиции и проявлении грозности, соседи заступались и говорили, «що Мошка — чоловик хворый и його нэ трэба чинаты, мы ходым до його, що вин наш добрый сусид и никому зла нэ робыть, и сыны його такие же мы вдячни, що ось самий молодший Лейзор кныжкы нам читае, ось намедни про Тараса Бульбу якого Гоголя читав, так хиба ж цэй Гоголь протыв правительства чи полиции выше?»

При вызовах других крестьян на допросы они, как сговорились, все отвечали: «Ничого нэ знаемо, ходылы до Мошки у хату як уси сусиди ходять один до другого, да ще користь була та, що у ных лампа с керосином (гасом) горила увэсь вечер, ось мы и ходылы, а ниякои политыкы нэ було, воны люды бидни, живуть як уси биднякы». Так отвечала вся беднота и средние крестьяне, которые хорошо знали о роли нашей хаты, моих родителей — отца и матери, особенно их сыновей и в первую голову Михаила. Даже богатей-кулак Максим Марочка, который при наличии карательных солдат в деревне приобрел еще больший вес, прислал к нам свою приемную дочь Параску и передал, «щоб Мошка и Мошенята нэ боялысь, я нэ допущу, щоб их чиплялы».

По рассказам Параски, у него были, конечно, свои расчеты. Как умный и хитрый человек, он в семье говорил: «Идэ якэсь лыхо, що звется рэволюция, що будэ нэ знаемо, а всэ ж такы хлопци Мошки якись самокракы (так называли в деревне социал-демократов), мо-же ще якусь сылу будуть маты — ось чому мени трэба сьогодни не давати Мошку и Мошенят на мордування, а то ще сусиды, яки за-хищають их, зовсим мэнэ заклюють и на страмовыще выставлять».

Помню, что девчата, в частности та же Параска, с которыми солдаты заигрывали, нам рассказывали: когда тот или иной солдат-гренадер приставал с лаской, девчата им говорили, что не будут им отвечать на их ласки, потому что они совершают «поганэ дило», приносят лихо своим же братам-крестьянам, на что солдаты стыдливо, тихо отвечали: «Так разве ж мы по своей воле, нам так приказано, а не сделаешь по приказу, тебя самого сгноят в каземате, а то еще и расстреляют».

Хотя поражение крестьян в Лубянке оставило в душах и настроениях крестьян и в нашей деревне большую придавленность, но постепенно она рассасывалась.

В наступившие 1905-1906 годы потребовалась более систематическая и регулярная политическая работа среди крестьян. Наладилось регулярное получение от Михаила из Киева газет и брошюр политического характера, которые я зачитывал крестьянам у нас в хате, поясняя в меру ограниченных моих знаний отдельные вопросы. Помогало в подъеме настроения и то, что в деревню возвращались уезжавшие на отхожий промысел крестьяне, и то, что приезжали в отпуск полностью пролетаризировавшиеся, приносившие в деревню революционные настроения 1905-1906 годов.

Хотя Лубянка больше не повторилась, но след остался большой. Вместе с лубянцами наша деревня Кабаны была и оставалась революционным очагом Мартыновической волости Радомысльского уезда Киевской губернии.

Это имело большое влияние на развитие моего революционного сознания.

Таким образом, можно без преувеличения сказать, что социально-классовая среда, с которой органически была связана моя семья, имела решающее влияние на формирование моей личности, на заполнение моей души и сознания чувствами солидарности, классовой родственности с беднотой, возмущением несправедливостью, угнетением и зарождением революционно-действенной активности.

Естественно, что в этой социальной среде важнейшее место занимала ее первичная клетка — семья и внутрисемейное воспитание.

Социальное происхождение имеет важное значение, хотя само по себе оно еще не обеспечивает высокое качество «продукции» — человека. Даже на примере моей деревни я мог бы привести немало фактов, показывающих, как при одних и тех же корнях дерева вырастали «фрукты» совсем иного качества и вкуса. Хорошее социально-классовое происхождение, как важнейший объективный фактор, требует обязательного соединения с соответствующим субъективным фактором — хорошими качествами семьи, прежде всего родителей, которые в большинстве имеют первенственно-решающее значение в благотворно-положительном или пагубно-отрицательном воспитании своих детей. Дети, в том числе и с задатками таланта, могут развиться только в процессе воспитания и труда, а это зависит в первую очередь от самого ближайшего окружения в семье, от поведения семьи, родителей, от живого примера, воздействующего на ребенка лучше всяких понуканий и жестко воспитательных мероприятий (иногда необходимых, но редко, не как система). Разумеется, большую роль играет и школа, о которой я еще скажу.

Несмотря на то что мои родители были малообразованными, точнее — почти неграмотными, они обладали такими качествами по уму и такту, что сумели воспитать своих детей именно в положительном духе. Я высоко оцениваю их роль в моем воспитании и позволю себе привести некоторые важнейшие факты, имеющие общественно-поучительный характер.

Прежде всего я должен сказать об исключительном трудолюбии отца и матери — мне довелось большую часть своей детской жизни видеть отца после аварии и травмы на заводе уже больным, с душераздирающим кашлем. И несмотря на свою болезнь, он ни минуты не мог сидеть без дела. Он всегда находил себе какую-либо работу по двору, по дому, по «коморе», где он время от времени переставлял, как ему казалось, более аккуратно скудные «ресурсы» продовольствия, картофеля и овощей, работая по столярному ремеслу и т.д. Иногда он решался уходить опять на сезонные заработки, в частности, летом на близлежащие цигельни — местные кирпичные заводы. Кое-что он зарабатывал, но болезнь его ухудшалась.

Я и мой брат Яша помогали ему, работая вместе с ним, получая от хозяина цигельни по одной копейке за перенос 200 кирпичей на достаточно большое расстояние в сушилку и Из сушилки к обжиговой напольной печи. (Это, между прочим, была первая «школа» будущего министра промышленности строительных материалов СССР.)

Точно так же все мы помогали ему в работе по скрутке лозы для хомутов, сплотке лесных плотов на берегу реки Уша.

Весной, летом и осенью отец был доволен тем, что обрабатывал арендованный клочок земли. Мы, его дети, ему помогали, при этом особенно радостными и веселыми для нас, детей, были дни копки картофеля, а главное, кушать самое приятное блюдо — спеченную на костре картошку.

О матери я уже говорил, как она самоотверженно работала и по домашнему хозяйству, и особенно по швейному и красильному ремеслу, зарабатывая на прокорм семьи и на то, чтобы дети и они сами — отец и мать были одеты в дешевое, но не рваное платье, чтобы они, как мать говорила, не ходили в праздники оборванными (и в этом сказалось ее городское происхождение).

Положение матери оказалось особенно затруднительным после того, как наша единственная старшая сестра Рахиль вышла замуж. Все домашнее хозяйство легло на плечи матери, и нам, сыновьям, особенно мне и Яше как самым младшим, пришлось ей помогать. Я, например, мыл пол, подметал хату, стирал белье, мыл посуду, носил воду, обслуживал нашу кормилицу-корову и к тому же еще помогал матери по ее красильному ремеслу.

Мы все росли и воспитывались в ненависти к праздной жизни и любви к труду.

Важным элементом воспитания нашего характера было то, что, несмотря на тяжелые условия жизни, отец и мать никогда не теряли чувства бодрости и человеческого достоинства, не допускали плаксивости и жалоб на тяжелые условия жизни. Зато у них нарастало чувство возмущения и протеста против несправедливости. Помню, как мать частенько выходила из себя, ругала богатых и иногда богохульствовала. «Где же это Бог, — восклицала она, — куда он смотрит, почему обманщикам дает богатство и хорошую жизнь, а мы, честные люди, мучаемся и пропадаем? (Мать здесь имела в виду знакомых ее богатых, в том числе евреев, живших в колонии Кабаны, в Мартыновичах, в Чернобыле, которые эксплуатировали и выжимали соки еврейской же бедноты.) Должно быть, — заключала она, — Михаил прав — надо всем бедным людям вместе взяться и бороться».

Отец был не менее возмущен, но, говорил он, надо к этому делу с умом готовиться, а то царь раньше, чем они начнут, всех перевешает и ничего не получится. Ничего, отвечала мать, наши сыновья глупостей делать не будут. Главное, сходились на одном мнении и мать и отец, не надо примиряться с существующим положением, не опускаться, не плакать, не вымаливать милостыню у богатых, как нищие, и не падать духом.

Нельзя не признать, что такие, систематически повторяемые, острые «ораторские» реплики матери и отца благотворно влияли на нас, в частности на меня, возбуждая чувства возмущения и толкая на борьбу.

По характеру своему мать была активной, неугомонно-деятельной, темпераментной, иногда и вспыльчивой. Она, например, иногда нас, детей, поругивала, но мы не вступали в пререкания с ней; мы видели, как она мается из последних сил, чтобы содержать семью, и, кроме того, мы знали, что через несколько минут ее сердитость отойдет. Она была, как говорится, отходчивая, и некоторые из нас, должно быть особенно я, унаследовали ее характер. Мать была бодрой, стойкой, жизнерадостной.

Отец наш умел более тихо терпеть свои горести, сдерживая свой гнев. Он даже нас, детей, почти не ругал, но внушения делал, иногда при всей своей выдержке и терпении допуская редко, но серьезную сердитость.

Отец был, как и мать, кристальной честности. Его за это особенно уважали окружающие соседи-крестьяне. Они добродушно говорили отцу, улыбаясь: «Ты, Мошка, дуже чесный, алэ тому ты такый бидный». Отец им отвечал: «Лучше буты бидным, а ниж жуликом». «Твоя правда», — отвечали они ему.

Для меня ясно, что малообразованные мои родители, но от природы умные и честные, дали нам много положительного, отдавая детям все свои силы, в то время как рядом такие же бедняки жили самотеком, мало заботясь о себе, о детях, о чести семьи, — как сложилось, так, мол, пусть идет, нам бы прожить кое-как, поесть и на боковую, а там что выйдет из детей — Бог его знает.

Наши родители не только рожали и кормили детей, но, как могли, и воспитывали их, формировали их, и если бы они к своему природному уму, трудолюбию, такту и энергии имели бы еще образование, то и они, да, вероятно, и дети их принесли бы больше пользы людям и всему обществу. То, что я говорю, относится не только к старому прошлому, но в известной мере и к современным родителям и детям.

Мы, дети, выросли и стали современными людьми — революционерами-большевиками, но мы не противопоставляли себя отцу и матери, а восприняли от них все лучшее. Мы любили и, главное, уважали и до сих пор уважаем своих родителей.

Я думаю, что мои родители имеют свою немалую долю в том, что все их пять сыновей, выросших в далекой деревне глухого украинского Полесья, встали в ряды Коммунистической партии Ленина, в ряды борцов за победу над царизмом и капитализмом — за Советскую власть и социализм.

Я высоко оцениваю то, что они направили нас в город, в ряды пролетариата. Это было, конечно, результатом прежде всего нищеты, но и проявлением их воли и решимости.

Большое влияние имело то, что первым в начале 90-х годов выехал Михаил, который быстро пролетаризировался, сформировался социально и идеологически как сознательный пролетарий, который уже в 1903-1904 годах проявил себя энергично в классовой борьбе в г. Иванькове, Чернобыле, а затем в Киеве, где он уже в 1905 году стал социал-демократом-большевиком. Это, конечно, имело серьезное влияние на всех нас и прежде всего на меня лично, который последовал его примеру и еще до революции, в 1911 году, вступил в большевистскую партию.

Вступив в ряды Российской социал-демократической рабочей партии большевиков, Михаил встал под знамена Ленина, проявив себя как бесстрашный революционер — участник революции 1905-1907 годов. Он был страстным агитатором среди рабочих и крестьян, борцом против царизма и капитализма, за интернационализм, против еврейского национализма и черносотенных погромщиков.

Надо подчеркнуть, что Михаил первый занес в нашу семью и в деревню Кабаны идеи революции и социализма.

Лично на меня его революционное влияние началось, еще когда я был мальчиком, в периоды его приездов в деревню. Заметив мою любознательность и особый интерес к тому, что делается в городе и, в частности, что такое забастовка, что такое партия, революция и так далее, он старался отвечать на мои вопросы. Но по мере моего роста этих моих вопросов было так много, что он, посмеиваясь, мне раз сказал: «Ты слишком много хочешь сразу узнать, мне и самому не так легко тебе на все твои вопросы ответить». Но мне помогло то, что к нам, то есть к Михаилу, приехал его знакомый по Киеву, тоже гостивший у родителей в селе Ильинцы, который называл себя то анархистом, то эсером. Он был полуинтеллигентом и говорил складно, но когда развернулся спор между ним и братом, то Михаил более просто, доходчиво, по-рабочему разбивал его хитроумные положения. Я не могу сейчас изложить весь спор — я тогда не все понимал, помню, что Михаил ему говорил: вы, анархисты, опираетесь не на пролетариат, а на люмпен-пролетариат, который сегодня пойдет с вами, а завтра может пойти с националистами и даже черносотенцами. Нам нужна прочная опора революции, а такой опорой может быть только пролетариат.

Когда оппонент пересел на эсеровского конька, что вот, мол, крестьянство — основная база революции, Михаил ему ответил: «Крестьянство действительно революционная сила, но единого крестьянства нет. Большинство деревни — безлошадная беднота, голодающая и попадающая в кабалу к кулакам. Врут твой эсеры, выступая защитниками якобы единого крестьянства. На деле они защищают богатеев-кулаков. А вот Ленин призывает, чтобы беднота и действительно трудовое крестьянство пошли вместе с пролетариатом, тогда революция победит и царизм будет уничтожен».

Эти доводы Михаила я хорошо понимал на примерах нашей же деревни. Может показаться странным, но для меня тогда имело большое значение слово, его звучание (возможно, что это вообще свойственно детям). Нравились мне такие слова, как «революция», «пролетариат», «партия», заинтересовался и услышанным новым словом «люмпен-пролетариат» и особенно заинтересовался словом «большевик». Я, помню, спросил Михаила, что такое большевик, меньшевик. Он вначале мне сказал: вырастешь, поймешь, но потом, когда я его точнее спросил — не значит ли это, что большевики хотят большего, а меньшевики меньшего, он мне ответил, что, точно говоря, большевики означает большинство, а меньшевики меньшинство, но можно, конечно, считать большевиков большими, а меньшевиков маленькими людьми, что большевики хотят большего, а меньшевики меньшего, потому что большевики-Ленинцы смотрят на революцию по-большому, чтобы всю грязь старого режима вычистить и построить новое здание — республику, а потом и социализм, а меньшевики хотят по-маленькому — сверху подчистить, а внутри оставить по-старому. Допытывался я о социализме. Михаил мне объяснял, и в памяти у меня осталось такое его объяснение: при социализме все будут равны, не будет богатых и бедных, не будет частной собственности, все будет принадлежать всему обществу и так далее. Хотя, видимо, объяснения Михаила были неполны, но социализм крепко засел в моей душе как справедливый строй жизни.

Детская душа особенно восприимчива ко всему новому. Я тогда уже почувствовал влияние на меня дерзновенных новых идей социализма и революции. Хотя это было у меня проявлением моих чувств больше, чем сознания, но уже в 13-летнем возрасте — в 1906 году я заявил Михаилу, что пойду по его стопам — по революционному пути борьбы за социализм.

И когда я потом приехал в Киев, Михаил мне помог в этом, связав меня с его товарищами по подпольной большевистской партийной организации, по преимуществу рабочими, которые вовлекли меня в рабочее движение, помогли мне получить большевистское воспитание и в подготовке к вступлению в партию в 1911 году, о чем и будет речь в моих воспоминаниях.

Наши три брата Израил, Арон и Яша-Юлий вступили в большевистскую партию после революции, но они под влиянием Михаила тоже были революционно настроены еще до революции, чем оказывали и на меня поощряющее благотворное влияние. Это в особенности относится к моему любимому брату Яше, который и сам еще до революции, работая в Александровске (ныне г.Запорожье), участвовал в рабочем движении, в партийных социал-демократических кружках.

Мой брат Яша отличался с детства душевностью и добротой. Он уже с юных детских лет задумывался о благе людей, и всю свою последующую жизнь он посвятил борьбе за благо человечества. Он так же, как и я, впитывал в себя социалистические идеи, которые занес в нашу семью уважаемый нами старший брат Михаил. Яша вырос в крупного партийного и советского работника, работая первым секретарем Нижегородского (Горьковского) обкома партии и председателем Горьковского облисполкома, а затем на общегосударственной работе — заместителем министра внешней торговли СССР.

Положительное, хорошее влияние и помощь Яши я ощущал еще в детские годы во время нашей совместной учебы, которая доставалась нам с невероятными трудностями. Нашим родителям и старшим братьям приходилось преодолевать огромные препятствия, чтобы, как говорил отец, мы не остались такими неграмотными, каким он остался; а дед мой, испытывая как бы свою вину, что его старший сын (мой отец) не получил никакого образования, особенно настаивал на том, чтобы мы, его внуки, учились. «А то они, — говорил он, — будут вечно пропадать, как мы — старшие».

Я особенно высоко ценю заслугу моих родителей и старших братьев, которые настойчиво добивались того, чтобы их сын — «мизинец», то есть я, был грамотным и, как они говорили, образованным.

УЧЕБА И РЕПЕТИТОРСТВО

Однако условия в нашей деревне крайне затрудняли осуществление этого намерения — дать мне образование. В существовавшую в деревне двухклассную школу детей евреев-неземлевладельцев не принимали, хотя потом я учился в ней неофициально.

функционировавший при синагоге в колонии хедер, которым руководил и где преподавал уважаемый, почтенный житель колонии, был крайне примитивным. В нем совершенно не преподавались общеобразовательные предметы, в том числе и русский язык, так как сам преподаватель его почти не знал.

Моя семья и я сам не хотели, чтобы я там учился. Помню, на одном из семейных советов по этому вопросу решили: в хедер не ходить, а искать другой выход.

По договоренности с некоторыми передовыми жителями колонии решили искать в Чернобыле учителя, который бы преподавал хорошо общеобразовательные предметы, особенно русский язык и математику. На счастье, в Чернобыле нашли такого учителя, согласившегося выехать в нашу деревню. Это был парализованный калека, потерявший обе ноги, молодой, но очень толстый из-за того, что он сам не передвигался. Помню, как мы, дети, устроили коляску, а зимой сани, на которых мы его передвигали, так как «школа» и учитель размещались поочередно через месяц от дома одного учащегося к дому другого учащегося. Нам же, ученикам, приходилось за ним ухаживать, подносить ему пищу, воду, перевозить его.

Несмотря на его строгость и применение им специально устроенной длинной линейки, которой он доставал любого из нас для «воздействия», мы очень любили его. У него была ясная и, как теперь оцениваю, даже талантливая голова. Он блестяще знал русский язык и литературу и вообще общеобразовательные предметы. Он не был религиозным фанатиком, поэтому Библию он остроумно преподносил нам, высмеивая отдельные ее несуразности и подчеркивая таких пророков, как Амос.

У него же первое время учился и мой брат Яша-Юлий.

Но наступил конец нашей идиллии с нашим учителем «Шам-шул». Неожиданно для нас в деревню приехал уездный инспектор училищ, вместе с урядником ворвался в хату, где размещалась наша «школа», и набросился на нашего учителя. В мою память врезалась душераздирающая картина, когда инспектор и урядник таскали безногого учителя по полу, избивали его кулаками и ногами, ругались непристойными ругательствами, разрывали все учебники, в том числе по всем русским общеобразовательным предметам, выбрасывая изодранные куски на улицу. Хотели они выбросить на улицу и учителя, но мы, детишки, уцепились за него и не дали им выполнить свое намерение. В заключение инспектор и урядник составили акт о запрете обучения в не разрешенной законом школе с угрозой ареста учителя, если он вздумает воспротивиться Этому запрещению.

Мы, конечно, были бессильны что-либо предпринять. Единственное, что мы, малыши, придумали, — это переделать фамилию инспектора «Бучило» в «Бурчилло». Каким-то образом это закрепилось за ним. Во всяком случае, в нашей волости.

Так была ликвидирована наша самодельная школа — наш светский общеобразовательный хедер. Часть учеников приспособилась к синагогальному хедеру в колонии, а моя семья опять начала искать другой выход для меня, поскольку Яшу еще раньше с большим трудом устроили в школе в Мартыновичах. Как говорится, свет не без добрых людей. Таким добрым человеком оказался вновь приехавший учитель деревенской двухклассной школы Петрусевич. Он не был похож на обычного учителя. Хотя он был молчалив и замкнут, но по всему его поведению, в частности ко мне, видно было, что он попал в наше захолустье по какой-то причине политического характера. Ему стало известно, что в нашей семье есть сын Михаил — революционер. Он понимал, что за связь с нашей семьей ему может не поздоровиться, но, несмотря на это, он дал согласие на посещение мною уроков в школе вроде как «вольнослушателем», без официального зачисления. Больше того, он потом занимался со мной на дому, так как из-за опасения наездов «Бурчилло» мне приходилось время от времени прерывать посещение школы. Однако, несмотря на эти перерывы, я многое успел, особенно по истории и русскому языку. По этим предметам, а также по географии и арифметике я изучил почти все то, что положено было по программе двухклассной школы. (Думаю, что эта старая программа двухклассной школы была полнее и давала больше знаний, чем нынешние два класса средней школы.)

В связи с этим, а особенно в связи с опасением причинить неприятности моему благодетелю, пришлось искать дальнейших путей, крайне затрудненных. Первая и главная возможность была созданная в ближайшем селе Мартыновичи школа, которая благодаря влиянию главного управляющего делами лесопромышленника была почти легализованная, во всяком случае гарантирована от хулиганства «Бурчилло» (так как деньги для него были важнее его черносотенства). Для этой школы были наняты в Киеве высококвалифицированные два учителя — отец и его сын, у которых было разделение труда: отец преподавал по-еврейски, в том числе Библию и Талмуд, а сын — по-русски общеобразовательные предметы. С огромным трудом и настойчивостью моему отцу и братьям удалось еще до меня устроить на учебу Яшу с оплатой в половинном размере.

Зато последующие попытки устроить меня в этой школе встретили еще большее сопротивление со стороны влиятельных богатых евреев — покровителей этой школы. Мы не можем допустить, говорили они, чтобы дети нищих заполонили нашу школу, тем более что Моисей Каганович не может платить установленную полную оплату за обучение.

После долгих мытарств и исключительной настойчивости отца, моих старших братьев Израила и Арона, а также при активной помощи брата моего отца, дяди Арона, удалось сломить сопротивление большинства власть имущих в школе. Но окончательно вопрос был решен благодаря энергичной помощи со стороны молодого учителя-сына, который, проверив мои знания и способности, решительно заявил: «Я приехал сюда обучать детей не только богатых и зажиточных, но и детей бедных людей. Вам должно быть стыдно, что вы на словах говорите о защите прав евреев, а сами попираете эти права евреев-бедняков, не давая им возможности обучать своих детей. Я требую принятия Кагановича Лазаря в нашу школу, и притом за половинную оплату».

Хозяева положения вынуждены были сдаться, и я был принят в школу. Этот молодой учитель Вайнер был осведомлен о Михаиле как революционере. Я не могу сказать, был ли он сам тоже революционером, но он был одним из тех передовых еврейских интеллигентов, которые защищали бедноту от угнетения ее богачами. Он был хорошим прогрессивным учителем, ученики его любили. Он, в частности, душевно отнесся ко мне — новичку в школе. Он поощрял то, что я особенно налегал на историю, русский язык и литературу.

Мне помогало то, что мой старший брат Яша был уже «старожилом» в этой школе. Мы помогали друг другу. Яша, например, мне — по математике, я ему — по истории. Должен сказать, что Яша мне еще помогал своим мягко-уравновешенным характером. Я по поведению был озорным, а он влиял сдерживающе на мой бурный характер и иногда заступался за меня. Но по существу занятий не могли придраться ко мне, так как я, как и Яша, по всем предметам шел с опережением.

Жили мы в тяжелых условиях. Уходили из Кабанов в Мартыновичи на несколько дней, запасом пищи мать не могла нас обеспечить, кроме ржаных сухарей и сушеной рыбы. Особенно плохо было с зимней одеждой и обувью. Когда я приехал в деревню в 1934 году как секретарь ЦК ВКП(б), мне один крестьянин напомнил, как он спас меня, уже наполовину засыпанного снегом по дороге из Мартыновичей в Кабаны. Все дело было в том, что отец мне смастерил валенки из своих старых, но с пятками не справился: их зашили, но холод они пропускали. Вот я по дороге и замерз. Идти было трудно из-за метели, и я свалился на дороге. При проезде этого крестьянина мимо меня его собака меня заметила и дала знать своему хозяину — он меня взял на сани, укутал, привез домой еле живого. В дополнение к прежним благодарностям отца и я — уже в 1934 году — выразил ему сердечную благодарность. Он, усмехаясь, в ответ мне сказал: «Я цэ робыв як полагается каждому порядочному чоловику, и я тэпэр задоволенный тым, що впрятував майбутьного видомого руководителя».

Квартировали мы у портного, у которого, кроме нас, в тесной квартире жил еще квартирантом кузнец с семьей. Спали мы на глиняном полу, но молодость все преодолевает. Поскольку вечером хозяин жалел керосин на освещение, мы, особенно летом, вставали рано на рассвете и работали над уроками. Наши успехи в занятиях радовали наших родителей и братьев, но раздражали богатых родителей других учеников, которые, как баловни, плохо занимались. Помню устроенный смотр ученикам и главное — экзамен. Нас — меня и Яшу — «допрашивали» с пристрастием. Мы по всем предметам, особенно общеобразовательным, отвечали хорошо, даже отлично, как говорили потом учителя.

Однако вскоре учителя уехали, и приехали два новых учителя. Яша уехал, я остался один, стал осторожнее в своем озорстве, налег на учебу, одновременно и на спорт, доступный в деревенских условиях того времени: плавание, лодка, попок-городки, цурки и тому подобное. Плюс по вечерам песни с хлопцами и девчатами, чем я увлекался и в своей деревне.

Учеба по существу шла по-прежнему хорошо и прилежно. Этому способствовало то, что один из двух новых учителей, занимавшийся общеобразовательными предметами, был замечательным педагогом и хорошим человеком. Хорошо и глубоко преподавались история, география, русский язык и русская литература. Я самостоятельно читал имевшиеся отдельные сочинения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Л.Толстого, Тургенева. Учитель поощрял меня в этом, не допуская уступок и поблажек по общей программе учебы. Из общих предметов я по-прежнему больше всего увлекался историей — русской и всеобщей.

Была приобретена дополнительная историческая литература, которую я жадно проглатывал, излагая потом учителю прочитанное.

На проверках на экзаменах по всем предметам, особенно по общеобразовательным, я выдерживал экзамены хорошо (тогда оценки «отлично» у нас не было); по математике я иногда срывался, приходилось наверстывать. Помню, как на одной проверке я чуть не набедокурил по истории: на вопрос по древней истории я рассказал о восстании Спартака в том духе, как мне лично рассказывал учитель — в сочувственном Спартаку духе. Естественно, учитель упрекал меня, говоря, так делать нельзя: ты ведь можешь, не желая этого, подвести меня под удар. Я, конечно, тоже переживал эту мою ошибку и обещал не повторять этого.

Зато на другой проверке я дал своему учителю компенсацию по литературе. Мною было прочитано стихотворение великого русского поэта Некрасова, которое мне тоже лично дал учитель, — «Песня о труде». Меня похвалили, сказав, что у меня хорошее произношение и дикция, что вообще прочитано с чувством.

Были экзамены по Библии в присутствии так называемых старейшин, в том числе и духовника. Второй учитель, занимавшийся по еврейским предметам, в том числе по Библии, был недоволен теми учениками, которые, по его мнению, нестарательно изучали Талмуд. Особенно он был сердит на меня, поэтому проверку он начал прямо с меня. После некоторых вопросов, на которые я неплохо отвечал, мне был поставлен вопрос о пророках: Исайе, Иеремии и Амосе. Я начал свой ответ с Амоса. Его-то я знал лучше других еще от первого моего учителя и еще, видимо, потому, что его «пророчества» больше всего выражали чувства бедняков, да и сам он происходил из пастухов. Я и начал с цитирования Амоса, который бичевал алчность богатеев, нарушающих справедливость, накапливающих свои богатства насилием и грабежом. Амос разоблачал правящую знать, проклинал царей, князей, военачальников, которые, как и богачи, живут в каменных палатах, спят в кроватях из слоновой кости, питаются отборными ягнятами и телятами, пьют вино из золотых чаш, натирают свое тело бальзамом и бросили заботу о тяжелом и бедственном положении народа и так далее.

Мы, изучавшие тогда в детстве Библию, чувствовали, что Амос костит царей и богачей, и нам это очень нравилось. Но мы, конечно, тогда некритически относились к этим пророкам, которые, отражая недовольство народных масс и критикуя угнетателей, призывали к терпеливому ожиданию спасения от Бога и его мессии, а не звали к борьбе с угнетателями бедного народа.

В детстве я, естественно, этот последний вывод не понимал, зато я помню, как в 1912 году в Киеве, когда мне пришлось выступать против сионистов, я хорошо и удачно использовал и привел вновь слова Амоса с соответствующими большевистскими выводами. Амос, говорил я, разоблачал и проклинал таких богачей, как нынешние ваши сионистские киевские миллионеры Бродские, Гинзбурги и другие, с которыми вы, сионисты, зовете нас, рабочих и бедняков, объединиться в якобы единой еврейской нации. Амос уповал на то, что Бог их накажет и его мессия спасет нас. Но мы, рабочие, сегодня не будем ждать наказания божьего Бродским и Гинзбургам и спасения нас мессией — мы вместе со всеми революционными рабочими России всех наций будем бороться с капиталистами всех наций, чтобы уничтожить гнет угнетателей — богачей и их правящих покровителей.

Но недолго длилась моя учеба. Вскоре оба учителя уехали — нелады между ними форсировали их отъезд.

Кончилась и моя учеба в этой школе, которая расширила мои знания и дала мне базу для подготовки, в порядке самообразования, к экзамену за четыре класса городского училища и для осуществления моей мечты о дальнейшей учебе. Во всяком случае, здесь реально я ощутил великую роль школы и учителей, даже такой несовершенной школы, в которой я учился в Мартыновичах.

Но мне хочется еще добавить, что в Мартыновичах я не только получил минимум знаний, но и расширил свой кругозор политически, приобрел много нового в понимании отрицательных сторон существующего царского строя.

Село Мартыновичи было волостным центром. Оно было больше нашей деревни, в нем было побольше кулаков и зажиточных и больше бедняков. Центр волостного правления с его старшиной Ребриком был грозой не только для крестьян, но и для всех жителей, кроме, конечно, богатеев. Беднота всех наций остро испытывала на себе гнет существующего царского строя, непосредственно обрушивавшегося на нее через волостное правление — его старшину и урядника, которые по своему произволу толковали и применяли законы царской империи.

Сколько раз, например, мы, дети, наблюдали душераздирающие сцены, когда выталкивали, а то и выбрасывали на улицу из волостного правления оборванных бедняков, приходивших в волость жаловаться на старосту или на богатея-кулака, ободравших их как липку, или приходивших просить отсрочку по платежам недоимок по налогам. Были такие же сцены и с бедняками-ремесленниками. Одни ревели, другие ругались крепко, вспоминая богов и ни в чем не повинных матерей. Зато с каким почетом и даже низким поклоном сопровождал холуй-писарь богатых кулаков в добротных свитках, тулупах и густо смазанных дегтем хороших сапогах или зимой в валенках. Запомнился мне врезавшийся в память случай, когда привезли в волостное правление двух пойманных якобы конокрадов. Мы их видели, когда их вели. Это были обычные бедно одетые крестьяне, высокие, статные. Но назавтра, когда мы их смотрели уже в «холодной», их уже нельзя было узнать. Это были не лица, а сплошное месиво, все заплыло, глаз не видно было, они уже не стояли и не сидели, а лежали и стонали. Так их «попотчевали» в волостном правлении, нещадно избив. Но самое ужасное, трагическое было в том, что через неделю поймали действительных конокрадов, пользовавшихся репутацией «порядочных», так как они были богатыми. А ранее объявленные «конокрадами», избитые до полусмерти, так и оставшиеся инвалидами, были порядочными и честными бедняками. Их просто выпустили без какой-либо компенсации, помощи и даже элементарно объявленной реабилитации.

О самом старшине Ребрике я уже говорил в связи с Лубянским восстанием. Помню, когда он ходил по улице, детишки забегали вперед и кричали: «Ребрик идэ». Это означало — держитесь подальше, бо «холодная» близко, он придерется к чему-либо, и ты мигом попадешь туда. Урядник формально не был ему подчинен, но фактически выполнял его волю, так как старшина был из самого Радомысля и, чего доброго, станет еще высоким начальством. К «холодной» мы бегали часто, давая через решетку сидевшим там то хлеба, то кусок сахару, а сидели там всегда.

Однажды мы услышали громкое, какое-то особое, неукраинское, незнакомое пение. Когда мы подошли ближе, сотский, в отличие от прежнего, не пустил нас, ничего не объясняя. Это нас взволновало. Оказалось, что привели по этапу высланного в нашу волость политического «преступника». Когда его выпустили, он, как кузнец по профессии, поступил работать к нашему кузнецу, с которым мы жили вместе у портного. Новенький ссыльный тоже поселился там и спал на полу вместе со мной и Яшей. Говорил он мало, да и надо сказать, что он казался не настолько развитым, чтобы вести серьезную политическую беседу, а может быть, имея намерение бежать, он не хотел распространяться, но не говорил нам, кто он — социал-демократ, или эсер, или анархист. Он только говорил, что он против всех мерзавцев-угнетателей. Одно это уже расположило нас в его пользу. Здорово он пел революционные песни: «Варшавянку», «Марсельезу» и песню, начинавшуюся словами: «В голове мои мозги высыхают» — это, объяснял он нам, тюремная песня. Через три недели его след простыл — он бежал. Хотя он мало добавил к нашему политическому просвещению, но одним соприкосновением с ним и особенно революционными песнями, несомненно, добавил революционную, боевую, смелую искорку в наши молодые души.

Итак, кончилась моя учеба в школе, и я начал свою учебу путем самообразования, продолжающегося всю жизнь до настоящего времени. Трудно было начинать по-новому учиться, особенно самому. Но на первых порах меня выручал тот же первоначальный мой благодетель — учитель нашей деревенской школы Петрусевич. Он был более образованным, чем требовалось для двухклассной деревенской школы, особенно по истории, и он помог мне сосредоточиться особенно на этой науке. Он также помогал мне по литературе, в особенности по изучению украинской литературы. Хотя самих книг украинских писателей, в том числе Тараса Шевченко, не было, но он их знал и мне подробно о них рассказывал (кроме Шевченко, о Па-насе Мирном, Коцюбинском и других). Это были первые камни, первые вклады в мое понимание и позднейшее глубокое изучение замечательной украинской литературы и украинской культуры. Важно было еще и то, что Петрусевич преподносил это мне с душой не националистически настроенного человека, противопоставляющего славную украинскую литературу великой русской классической литературе, а, наоборот, связывая ее прогрессивные народные стороны с революционно-демократическими чертами русской классической литературы в духе Белинского, Чернышевского.

Учитель Петрусевич был первым представителем российско-украинской передовой революционно-демократической интеллигенции, которого я встретил в своей деревне Кабаны и который оставил в моей душе на всю жизнь самую лучшую память и чувство глубокого уважения и благодарности. Эти мои чувства были у меня тогда особенно душевны, потому что я наглядно сравнивал его с таким черносотенным типом, как «Бурчилло», и видел, что Петрусевич, этот русско-украинский интеллигент, честно и чутко относится и оказывает свою помощь трудящейся бедноте без различия наций, проявляя этот свой, так сказать, интернационализм и укрепляя в моей душе семена интернациональных, братских чувств ко всем трудящимся всех наций и народов.

Я рассказал ему мои планы и намерения по дальнейшей учебе. Он не только согласился, но даже сказал, что я по ряду предметов знаю больше, чем требует программа четырехклассного городского училища, особенно по истории и литературе, и поэтому можно даже ускорить подготовку экзаменов на «аттестат зрелости». Он даже поощрял меня на литературную работу. Когда я ему рассказал о работе вместе с отцом и братьями по сплотке плотов и сплаву леса, он сказал: «Ты так хорошо рассказываешь, что надо попробовать написать это». И я написал небольшой рассказ на эту тему, добавив еще о живом лесе, невырубленном, которым наслаждаются люди и пользуются его плодами. Ему очень понравился этот рассказ, реалистически отражающий, как он сказал, природу и жизнь человека.

Вскоре Петрусевич уехал, да и мне пора было готовиться к отъезду в мой заветный Киев, где я мечтал добраться до Киевского университета.

Но для отъезда из деревни надо было приодеться, обуться, да и, как говорил отец, иметь в кармане несколько рублей на случай, если сразу не найдешь работы. Родители мне ничего не могли дать на это, надо было самому заработать.

Поскольку в нашей деревне пошли слухи, что вот появился «грамотей» — сын Мошки Кагановича, к отцу обратились некоторые из села Ильинцы, что в четырех верстах от нашей деревни, чтобы я давал уроки их сыновьям по общеобразовательным предметам. Уговорились об оплате: за каждый урок по 1 рублю два раза в неделю. Для этого я должен был ходить пешком туда и обратно. (Вероятно, я был тогда самым молодым «учителем» в стране.)

Недолго длилось это мое «хождение по мукам» учительства в Ильинцы, так как к отцу обратился тот кузнец, с которым мы с Яшей жили в Мартыновичах в одной квартире. Он, оказывается, переезжал на более выгодное для него место под самым Киевом, в Горностайпольский район, село Хочава. Там, кроме крестьян, были и помещики Лукомские и Трубецкие. Они давали ему кузницу и перспективы хорошего заработка. Вот он и обратился к моему отцу с предложением отдать меня ему в обучение кузнечному делу, с тем чтобы я одновременно учил его двоих сыновей общеобразовательным предметам, в особенности русскому языку. Физический рост мой был уже почти завершен, и я мог выполпять обязанности помощника кузнеца, даже молотобойца, а по знаниям выполнять роль учителя его сыновей — за это он обязался платить мне по 3 рубля, а если у него дела пойдут хорошо, 4 рубля в месяц на всем готовом, то есть с кормежкой.

Этот кузнец лично был человеком симпатичным. Но он своим предложением отцу и мне совершал довольно выгодную для себя сделку — он получал одновременно и рабочего — помощника кузнеца, и прослывшего в окружающих деревнях «грамотея»-учителя для обучения его двух мальчиков (10 и 7 лет). Мы это понимали, но отец, мать и я лично дали на это свое согласие. Для меня самым привлекательным в этом было то, что я еду в район поближе к Киеву, куда легче перебраться. Привлекательны были и обе перспективы: либо стать квалифицированным рабочим — кузнецом, либо после совмещаемого «учительствования» — возможная перспектива дальнейшей учебы.

Из Кабанов я уезжал, чувствуя себя так, будто я уже давно вышел не только из детства, но и отрочества, да и, строго говоря, в те времена трудно определить, когда кончается детство, начинается отрочество, а затем даже юность — это дело, по-моему, индивидуальное и социальных условий жизни, которые ускоряют этот процесс. Однако даже при созревшем новом содержании остаются еще такие нити и формы, которые долго-долго напоминают о прежнем детском состоянии — вот со мной это и было, когда я уезжал из своей деревни, прощаясь с нею, с моими детством и отрочеством.

В моем прощании заняла значительное место не столько материальная сторона (вещей-то было — кот наплакал), сколько психологическая. Я вновь встречался со своими дружками, сверстниками, походили мы все по тем же местам, лесочкам, лугам, ярам и оврагам, вспоминали нашу пройденную вместе «длинную» жизнь. Да и надо сказать, хотя она была весьма короткой, но вспоминать было о чем.

Как ни бедна наша деревенская детская жизнь, она имела много своих прелестей, своей не прикрашенной, а настоящей жизненной романтики.

Бедные люди, независимо от их национальности, особенно их дети, чувствуют, что без маленьких радостей, когда нет больших, жить невозможно, и они часто создают себе эти радости. Они умеют их находить в общении друг с другом и взаимопомощи, в окружающей их природе: на лугах, полях, речках, в цветах и, наконец, в песне и плясках. (У некоторых взрослых есть, конечно, и извращенные «радости» — выпивка и тому подобное, но это уже не радость, а слезы.) Сколько, например, душевной радости, чистоты, поэзии и романтического наслаждения приносили и приносят летние ежевечерние песни и танцы на площадке или на широкой улице молодых «хлопцив и дивчат, колы мисяць починае выдаваты свое свитло и починаеться и разгортаеться спивання, танцювання, и одын другого поривояться повэршити и пэрэмогты — аж дух пэрэхоплюе!»

Но самым главным была та согревающая душу среда: семейная, соседская, какая складывалась годами и врастала крепкими глубокими корешками в души людей, особенно в юные, чистые, незапятнанные души детей.

Я не хочу сейчас прикрашивать действительность и идеализировать всех и вся — были и драки, и подвохи, и хитрые каверзы — все то, что дети воспринимают от взрослых, наряду с хорошим и плохое.

Спорили мы, ребята, между собой и за то, что некоторые ломали без нужды молодые деревца просто из озорства. Один, например, парень любил гоняться за цыплятами и однажды схватил одного за ножки, а когда мы за ним погнались, он швырнул его нам и тем убил его. Мы долго бойкотировали этого мальчика за это, просто не разговаривали, пока он со слезами не попросил у нас прощения.

Вообще мы, более смелые, защищали робких и слабых ребят от хулиганствующих. Мне, например, особенно запомнился один верзила, который был постарше нас и избивал ребят, добиваясь этим беспрекословного послушания. И вот однажды, когда он с обычным своим нахальством начал наступать на меня, я имевшейся у меня в руках лозинкой его хлестнул. Вначале он продолжал храбро наступать — царапина была небольшая. Но когда он увидел, что у него просочилась кровь, он начал реветь. И с тех пор перестал избивать детей, за что ребята благодарили меня, осмелившегося дать ему отпор.

Важно особенно подчеркнуть, что, как правило, и у взрослых, и у малышей получался, так сказать, естественный социально-классовый отбор друзей, товарищей и приятелей, отбиралась ровня по бедняцкому своему положению и притом независимо от национальной принадлежности. Дети бедняков и середняков: украинцы, русские, евреи, поляки, белорусы были друзьями. Были те или иные исключения, но, как правило, я не видел случаев как в Кабанах, так и в Мартыновичах, чтобы дети бедняков оказывались бы близкими дружками детей богача русского, украинского или еврейского или, тем более, детей старшины, урядника, писаря и прочих из волостного правления.

Мы, дети, видели и уже понимали то, как великорусские националисты, например, противопоставляли русских как представителей более культурной нации украинцам, как к представителям более-де отсталой нации, враждебной якобы русским, а на деле украинцы («хохлы», как их презрительно называли) относились к русскому трудящемуся народу как к родному брату, в то время как украинцы-старшины вместе с урядниками-русскими подавляли украинскую культуру и украинских трудящихся.

Черносотенцы — русские и украинские — натравливали русских и украинских трудящихся на евреев, призывая к погромам, но в нашей, например, деревне, да и не только в нашей, и в окружении трудящиеся крестьяне даже в начале XX века, когда из Кишинева, Одессы и других мест приходили вести о еврейских погромах — не было таких настроений и тем более действий. Была в деревне группа черносотенцев во главе с сыном лавочника — украинца, конкурировавшего с еврейским лавочником, которая пыталась натравить крестьян на еврейскую колонию, в том числе на бедноту, то есть на большинство колонии, но все их поползновения успеха и сочувствия у большинства трудящихся крестьян не имели.

Не имели успеха и еврейские националисты-сионисты, стремившиеся привить трудящимся евреям-беднякам недоверие и враждебность к русским, украинским трудящимся. Основная масса еврейской трудящейся бедноты и особенно, как я потом увидел в Киеве, еврейские рабочие на Украине не поддались национал-шовинизму. Они видели и знали, что российский пролетариат, рабочие Питера, Москвы ведут борьбу за освобождение всех угнетенных наций — украинцев, поляков, евреев и других наций царской России.

В мои детские годы в деревне еще не знали таких слов, как интернационализм, солидарность трудящихся, и тому подобных, но существо солидарности трудящейся бедноты и рабочих, инстинктивные стихийные чувства интернационализма глубоко сидели в душах угнетенных, к этому их толкало само их положение угнетенных. Не идеализируя положение и людей, какими они были, и не замазывая имевших место фактов бессознательности, темноты, делавших немалое количество людей и из трудящихся жертвами национализма, шовинизма и антисемитизма, я хочу подчеркнуть, что в моей детской памяти не сохранилось фактов проявления среди основной массы трудящихся крестьян и ремесленников нашей деревни шовинизма вообще и антисемитизма в частности.

Я помню, когда я уезжал из деревни, проводить меня пришли не только мои дружки, для которых это было большим событием, но и взрослые соседи-крестьяне и ремесленники. Все они душевно, дружественно прощались со мной за руку, а некоторые даже целовали. Каждый из них выражал наилучшие пожелания счастья в жизни. Многие из них, прощаясь, говорили: «Спасыби тоби, Лейзар, за тэ, що просвищав нас». Близкие соседи, видя грусть моего отца и моей матери, провожающих своего самого младшего сына, утешали их: «Вы, Мошка и Геня, не журиться, Лейзар у вас хлопэць моторный, а язык у його такый що нэ тилькы, як кажуть, до Кыева довэдэ. А ты, Лейзар, — наказывали они, — нас нэ забувай, всэ ж такы, наша деревня тоби сама ридна, цэ тэ гниздо, дэ ты вырис, памятуй же, видкиля прыйшов».

Глубоко тронутый душевностью провожавших, я взволнованно по-детски и по-взрослому поблагодарил их и клятвенно обещал: «Завжды буду памятати свою деревню Кабаны, свий ридный край и николы нэ забуваты, видкиля прыйшов».

НА ПУТИ В КИЕВ

Уезжал я из деревни с твердым ощущением и сознанием, что уезжаю «зовсим», навсегда, что Горностайполь для меня лишь пересадочный пункт в Киев, тем более что там — рукой подать. Чувствовали это и мои родители, которые, будучи довольны тем, что я становлюсь самостоятельным, в то же время с родительским страданием переживали отъезд самого младшего из пяти сыновей — любимого сына. Да еще отец был огорчен тем, что еду в «кузнецы», тогда как он и мать мечтали, что я, как они говорили, буду хорошим учителем.

Выехал я из деревни налерекладных. Сначала в Чернобыль на попутной подводе, с Чернобыля тоже на попутной крестьянской подводе до Детьковской бумажной фабрики, а оттуда на бричке приказчика фабрики, которая отвозила его сынка в Горностайполь, я добрался до села Хочава.

Не обошлось мое путешествие без серьезной аварии. Дело в том, что, выезжая из Чернобыля, мой возница изрядно хлебнул «горилкы», по дороге пел украинские песни и допелся до того, что на одной из «гребель» наша «пидвода» опрокинулась, и мы попали в ледяную воду. Надо отдать справедливость моему певучему

вознице: он быстро справился с аварией, поставил на колеса «пид-воду», а лошади сделали полагающееся им дело — вытащили нас на берег. Но одежда наша совсем была мокрая, а сами мы, особенно я, были чертовски замерзшими — зуб на зуб не попадал. Хорошо, что вблизи оказался крестьянский хутор, а в нем хорошие, добродушные хозяева. Помню, что хозяйка ахнула, посмотрев на меня: «Та ты ж увэсь сыний, скидывай всю одежду и сорочку, я тоби, хлопче, дам сухэ, чистэ. Ликарств у нас нэма, е тилькы горилка, цэ найличше ликарство вид остуды». Этим лекарством она не только протерла мне ноги, грудь, плечи, но и настояла на том, чтобы я выпил «вэлыку чарку горилкы», конечно с закуской. После сна и согрева я себя почувствовал хорошо, никаких признаков простуды, а ведь несомненно была опасность воспаления легких. Я был тронут такой заботой и чуткостью со стороны этой великодушной и сердечной крестьянки.

Хочава оказалась интересным для меня пунктом. Дело в том, что в нашей деревне я мало соприкасался непосредственно с помещичьими имениями и помещичьей эксплуатацией батраков и крестьян, потому что в самой нашей деревне помещика не было. А тут в районе Хочавы оказалось два помещичьих имения: одно среднее в самой Хочаве — Лукомских, а другое в двух километрах — большое имение князя Трубецкого. Это последнее было особенно «образцом» диких остатков крепостничества после обманной, так называемой великой крестьянской реформы. Невероятная чересполосица, малоземелье крестьян, колоссальные налоговые и выкупные платежи, зависимость крестьян не только от самого князя, от его многочисленных холуев, не говоря уже о властях и чинах всякого рода.

Особо тяжелое положение я увидел у крестьян-переселенцев из далекой Волыни. Они купили клочки земли у Трубецкого и отчасти у помещицы Лукомской. Частично они выплачивали деньгами, частично отрабатывали на полевых работах. Домов у них не было, выкопали землянки и жили в них. Я посещал их землянки, в сравнении с которыми наши кабановские самые бедные хатенки казались «дворцами». В беседе с волынцами, знакомясь с их жизнью, я видел беспросветную нужду, оборванную одежду и полуголодное существование. Школы не было в Хочаве. Дети не учились, тем более что если в нашей деревне Кабаны по-русски говорили, точнее «суржиком», то есть на смеси украинского с русским, и понимали все, то здесь волынцы по-русски плохо говорили и не все понимали. Видимо, русификаторская политика царизма на Волыни возымела меньшее действие.

Старожилы деревни Хочава жили лучше волынцев, но и здесь бедноты было большинство, из которой формировались кадры батраков, работавших у Лукомских и Трубецких. Меня очень интересовало положение крестьян и батраков при наличии помещичьих имений. Для изучения и ознакомления мне приходилось урывать время при большой загрузке. В кузнице работы было много. Я усердно старался изучать все процессы кузнечного дела, вплоть до подковки лошадей. Приходилось выполнять обязанности молотобойца, горнового, возиться с древесным углем, отбором металла, так как его много было из металлолома, и тому подобным. Одним словом, всем, чем должен заниматься помощник — ученик кузнеца и разнорабочий. Но временами бывали перерывы, так как хозяин выезжал из деревни то в Горностайполь, то даже в Киев или к управляющему имением и так далее. В это время я мог сосредоточиться на чтении или на занятиях с мальчуганами, довольно способными и быстро схватывающими предмет. Использовал я это время и для хождения по окрестностям деревни, встречаясь с крестьянами и батраками, беседуя с ними, знакомясь с новыми для меня условиями жизни и труда батраков и бедняков при помещиках. Я быстро нашел общий язык с крестьянами, с бедняками и батраками, особенно с молодыми парнями и девчатами. Я узнал, что в 1905 году здесь была большая забастовка батраков, почти дошедшая до бунта. Одно отделение имения Трубецкого было подожжено, хотели подпалить и главный дворец.

Крестьяне рассказывали, что они поддерживали батраков и даже требовали вообще передачи земли в пользование крестьян на приемлемых, выгодных для крестьян условиях, немедленного снижения арендной платы. Волынцы требовали также уменьшения выкупа и отработки за свои участки земли. Батраки требовали, чтобы работа производилась с 6 утра до 6 вечера, с выделением часа на обед и получаса на закуску; оплату в страду по полтора рубля в день и выдвигали ряд других требований. Помещица Лу-комская не сразу, но вынуждена была пойти на уступки: требования батраков не полностью, примерно на 2/3, были удовлетворены. Хотя потом, не в 1906-м, а в 1907 году вернула назад часть своих уступок. У князя Трубецкого дело пошло по-другому. Он долго не хотел уступать, грозил вызовом войск. Прибыл отряд полиции, который ничего сделать не смог. В конце концов Трубецкой сдался и принял большую часть требований забастовщиков. Но потом положение изменилось. Батраки хотели организовать новую забастовку против ущемлений, снижавших завоеванный уровень, но не было уже той организованности и революционной напористости, которая была в 1905 году. Все же я видел, что настроения у батраков все еще были решительными, чтобы не допустить снижения достигнутого уровня.

С некоторыми молодыми ребятами у меня сложились близкие, дружеские связи, мы встречались, читал я им рассказы и газеты. Но ни брошюр, ни тем более революционных листовок и газет у нас тогда не было, что я мог, то я им объяснял по общим вопросам, комментируя легальные газетные сообщения. Должен сказать, что эта связь и непосредственное приобщение к жизни батраков и крестьян в условиях помещичьих имений дало мне очень много в моей будущей жизни и революционной деятельности.

В Хочаве мне еще повезло тем, что я напал на богатую библиотеку в имении Лукомской. Мой хозяин, выполняя заказы имения, узнал об этой библиотеке и помог мне в получении книг. Это было облегчено еще тем, что у помещицы Лукомской проживала жена ее сына, про которого были слухи, что он куда-то запропастился — не то за дуэль, не то по какому-то другому делу. Во всяком случае, его жена проявила интерес к просьбе моего хозяина и дала мне доступ к библиотеке.

Я рассмотрел это как благородный с ее стороны шаг. При беседе со мной она очень удивилась, как это я, такой молодой, уже преподаю. Кажется, она была из учительниц, так как, косвенно проверив мои знания, она сказала: «Да, вы действительно знаете то, что преподаете», — и выразила согласие на то, чтобы я брал из библиотеки книги, предупредив об аккуратном с ними обращении, в частности, посмотрев на мои кузнечные руки, усмехнувшись, сказала, чтобы до чтения и перелистывания книги мыть руки. Я смущенно сказал, что это уж обязательно буду делать. Я выразил ей свою благодарность за книги, на что она ответила, что этим она выполняет долг культурного человека. Когда я рассказал это хозяину, он мне сказал, что, по его сведениям, отношение самой помещицы к ее невестке плохое, но терпит ее пребывание в имении из-за внука.

В результате я прочитал, можно сказать, проглотил большое количество важных произведений, в том числе: «Война и мир» Толстого, «Отцы и дети» Тургенева, «Мертвые души» Гоголя, «Преступление и наказание» Достоевского, «Обломов» Гончарова, многое, чего я раньше не читал, из сочинений Пушкина, Лермонтова, Некрасова и даже некоторые сочинения Максима Горького и Чехова. Там же я приобщился и к некоторым классикам иностранной литературы: «Давид Копперфилд» Диккенса, «Отверженные» Виктора Гюго и другие. Нечего и говорить, насколько это меня обогатило и подняло мой культурный уровень и расширило мой кругозор.

Хочется отметить еще один эпизод. В деревне жил и работал молодой талантливый крестьянин-музыкант. Он замечательно играл на скрипке, я с ним сдружился. Дружба наша выразилась не только в беседах, но и в том, что я его обучал грамоте, а он меня обучал игре на скрипке. Хотя я душой воспринимаю музыку, но музыканта-скрипача из меня не получилось, зато элементарной грамоте я моего Семена научил.

Хотя я здорово уставал от работы в кузнице, но я продолжал свое самообразование по предметам. Одновременно я также старался, чтобы мои два ученика получили максимум возможных знаний. Мой хозяин был этим очень доволен и в то же время выжимал из меня все соки в кузнице, хотя по личной натуре был неплохим человеком.

Собравшись в Киев для закупки железа, он мне заявил: «В порядке премии за хорошую работу я тебя возьму с собой в Киев, там ты мне поможешь в расчетах с продавцами железа, чтобы меня не надули». (Он сам был малограмотным.) Нечего и говорить, с какой радостью я воспринял эту поездку в город моей детской мечты Киев.

Радостно я встретился с моим братом Михаилом, выражая свои восторги прибытием в Киев, излагая ему свои планы и перспективы, выношенные мною в деревне, об учебе по совместительству с физической работой. Я сказал, что больше в Хочаву не поеду и хочу остаться в Киеве. Михаил, довольный, как он сказал, тем, что я так быстро созрел и культурно поднялся, все же не проявил восторгов моими планами — найти такую работу, при которой я мог бы одновременно учиться. Я заметил, что он даже несколько огорчен и озабочен, хотя проявил выдержку и такт, чтобы не сразу обдать своего юного брата-мечтателя ушатом холодной воды и охладить его восторженное настроение. Но несколько позже он мне сказал: «Твои, брат, планы замечательны, я был бы очень счастлив, если бы тебе удалось их осуществить. Но я чувствую и знаю, что это, особенно в настоящее время, неосуществимая мечта, и прежде всего потому, что в Киеве, как и во всей России,

сейчас кризис и застой, безработица колоссальная, люди умирают с голода и холода. Так что на пути твоего плана работы и учебы стоят не только общие нынешние условия столыпинской черной реакции, но прежде всего просто вопрос о хлебе насущном. Я вот, — сказал Михаил, — квалифицированный рабочий и то еле-еле держусь на работе, лазаю по старым крышам и ремонтирую протекающую железную кровлю. Это опаснее для жизни, чем делать новые крыши, которых теперь нет, потому что почти не строят новые сооружения. Все же я посоветуюсь с товарищами, может быть, что-нибудь придумаем. Я думаю, что их заинтересует такой •«грамотей», как ты». Познакомившись с моим хозяином и узнав, что он закупает солидную партию подобранного металлолома на Нижнем валу, Михаил попросил его поговорить с владельцем склада металлолома о приеме меня на работу рабочим на складе.

Мой «добродушный» хозяин решительно воспротивился. «Как это я сам, — сказал он, — пойду против своих же интересов? Он учит моих мальчуганов и помогает мне по кузнице. Кроме того, имейте в виду, что я из него сделаю настоящего кузнеца».

После долгих и неоднократных разговоров с ним он сдался, и по его просьбе владелец склада металлолома согласился принять меня на работу.

Глава 2
В РЯДАХ РАБОЧИХ КИЕВА И ДОНБАССА

НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ

Итак я — в Великом граде Киеве, в рядах киевских рабочих. Правда, работа не та, которую я хотел бы, но я был доволен, во-первых, тем, что осуществилась первая часть моей мечты — жить и работать в Киеве, во-вторых, просто тем, что в трудных условиях безработицы я получил работу, этим же был доволен и Михаил.

Недалеко от нашего предприятия был на Нижнем валу ночлежный дом, или, как хозяин величал его, «заезжий дом», или «постоялый двор». Это действительно была смесь и заезжего и ночлежного дома. Он состоял из трех классов:

1-й класс — на первом и втором этажах основного здания, куда принимались заезжие гости, приезжавшие по делам в Киев из окружающих поселений, местечек, которые платили на втором этаже — по 3 гривенника в сутки, на первом этаже — по 2 гривенника в сутки; отдельных комнат не было; в общих комнатах спали на отдельных складных койках, которые на день выносились;

2-й класс — полуподвальное помещение, темное и сырое, с нарами с оплатой по 10 копеек в сутки; в этом «классе» размещался рабочий люд (несемейные), в том числе и некоторые безработные; там же устроился и я;

и 3-й класс — большое сараеобразное (переоборудованное из конюшни) строение в глубине двора, где люди спали на глиняном полу, — с оплатой 5 копеек. В этом «дворике» жили по преимуществу люди, которых принято называть «босяками». Жили там и просто безработные, которым 2-й класс уже был не по карману.

Между 2-м и 3-м классами были общения; я впервые в жизни непосредственно увидел этот «босяцкий» элемент, о котором я кое-что знал из прочитанного в рассказах моего любимейшего писателя Максима Горького. Я увидел воочию, насколько правдиво, реалистично М.Горький описал различные типы со всеми отрицательными сторонами, а отчасти и некоторыми положительными чертами. Среди них были разные: и полностью опустившиеся на дно, и некоторые, сохранившие еще человеческий облик, мечтавшие еще о восстановлении своей человеческой личности; были и крайне противоречивые моменты — пролетарские элементы, от «анархиствующих» до черносотенствующих, в частности, отдельные из отчаявшихся безработных, подхлестываемых голодом, связывались с босяками и время от времени принимали участие в их «делишках».

Должен сказать, что, несмотря на крайнюю непривлекательность, примитивность и неудобства моего жилья, как ни тяжко было жить в этом сыром полуподвале ночлежного дома с его нарами — «нет худа без добра», — политически и психологически это принесло мне известную пользу: я вплотную, в ускоренном, так сказать, порядке узнал простой городской люд — рабочих, безработных со всеми их положительными и отрицательными сторонами. Я сблизился с лучшими из них как со своими классовыми собратьями. Хотя большинство из них были психологически подавлены тяжестью своей материальной жизни, среди них были люди, не потерявшие веру в то, что придет еще наше рабочее время, особенно среди тех, кто испытал революцию 1905 года.

Естественно, что открытые разговоры на политические темы в 1907 и 1908 годах трудно было вести, но отдельные, как бы случайные реплики подавались, особенно развязывались языки после выпивки.

В 3-м классе среди люмпенов споры шли по разным темам, причем часто доходило до драк. Мне вспоминается один такой интересный случай, когда мне довелось вмешаться в роли просветителя.

Однажды мне сказал один из обитателей нашего жилья — революционно настроенный, что в 3-м классе идут отчаянные споры о «Челкаше». Я вначале не понял — при чем тут Челкаш Горького? Но потом все выяснилось. Оказалось, что в 3-м классе ночлежки обретался один крайне отрицательный тип, который именовал себя «Челкашом». Хотя новоявленный «Челкаш» был вором и жуликом, но в отличие от горьковского Челкаша выдавал себя за анархиствующего, а был на деле черносотенствующим. Спор начался с того, что он систематически оскорблял одного деревенского парня Грицько, все время упорно называл его «Гаврила», по имени второго героя рассказа Горького; несмотря на его протесты, приклеивал ему эпитеты жадного человека, готового для денег пойти на все. Некоторые, особенно безработные, поддержали паренька, но это не помогало.

Придя в 3-й класс, я застал такие острые споры по этому поводу, которые начали превращаться в драку. Не ввязываясь в эту драку, я им громко сказал: «Вы спорите, сами не зная из-за чего — давайте прочтем рассказ Максима Горького «Челкаш», тогда и решим, кто прав». Большинство с радостью отнеслось к этому и поручили мне достать книжку и прочитать им в один из вечеров, когда большинство будет в сборе. В назначенный день большинство было на месте; люди слушали с исключительным вниманием; я читал медленно, с расстановкой и, можно сказать, воодушевленно. Я и тогда, и особенно теперь поражен тем, с каким большим интересом и одобрением отнеслись эти обреченные люди — босяки и голодные безработные — к этому рассказу Горького и какие споры он вызвал. Я не буду излагать все последующие высказывания, но можно их, в порядке резюмирования, свести к следующему. Босяцкие элементы озлобленно говорили о Гавриле, находя в нем общие, по их мнению, для крестьян черты, — от жадного, говорили они, можно всего ожидать, в том числе и предательского убийства, как это хотел Гаврила сделать с облагодетельствовавшим его Челкашом; в противоположность им по преимуществу крестьяне-безработные, не защищая Гаврилу, а даже порицая его, критиковали и Челкаша, который ворует и все пропивает — ни себе, ни людям. Они особенно и правильно настаивали на том, что не верно, не все крестьяне жадные, как говорили некоторые босяки, есть, конечно, и такие жадные, готовые ради денег на все, но в большинстве нам, крестьянам-беднякам, «не до жиру - быть бы живу»; вот мы от разорения и от нужды приехали в город и погибаем вместе с вами, того и гляди, еще и босяками заделаемся.

Лично я сказал в заключение, что в деревне, как и в городах, есть и жадные, корыстные люди, но беднота и средние крестьяне — люди честные и не похожи на Гаврилу. Горький сам подчеркнул и остро осудил жадность и двоедушие Гаврилы, чтобы предотвратить падение других, склонных к этому, но никак не распространяет черты жадности Гаврилы на все крестьянство, в особенности на бедноту.

Припоминая весь ход этого своеобразного «литературного вечера», должен сказать, что он проходил на грани перерастания в политику, по, приученные опытом частого неожиданного наскока полиции в их обиталище, все без уговора не переходили грани. Я с большим удовлетворением вспоминаю это первое инициативное массовое мое действо, которое показало мне великую силу литературы и слова для воспитания людей, оно было очень полезным для меня и, думаю, что и для людей, участвовавших в нем.

Хотя общение с жильцами нашей «ночлежки» давало мне многое для воспитания чувств солидарности с рабочими, бедняками всех наций, но, естественно, что решающее, наибольшее первичное классовое воспитание я получал на работе, непосредственно связываясь с рабочими-пролетариями, продающими свою рабочую силу как товар. Поработав там, я сроднился с ними, мы лучше узнали друг друга; не все были одинаковы в своем поведении, по сознанию, были крайне отсталые элементы, выпивохи, но было немало сознательных рабочих, которые возмущались не только экономической эксплуатацией, но и политической реакцией, господствующей в стране.

Проявляя большую осторожность, сложилась небольшая группа таких сознательных рабочих, среди которых я был самым молодым, как говорили мои сотоварищи, «молодой да ранний». Это, конечно, не была партийная группа, но просто революционно настроенные рабочие социалистического направления. Я им, как мог, рассказывал об истории Французской революции, декабристах, о крестьянской реформе и — что знал — о рабочем движении России, то, что я узнавал из общения со старыми большевиками, с которыми меня познакомил и связал Михаил.

Особенно важным, если можно так выразиться, вкладом, или моим первым взносом в классовое сознание моих товарищей — рабочих был мой рассказ о прочитанной мною небольшой по объему, но важной брошюры Вильгельма Либкнехта «Пауки и мухи», которую я получил от старых большевиков. Я не буду здесь излагать богатое содержание этой небольшой по объему книжки, но советую всем молодым товарищам найти ее и прочитать, не только потому, что она полюбилась мне в юношестве, но и потому, что она ярко, образно, коротко дает суть того капиталистического строя и капиталистов, которые, как пауки, высасывают всю кровь из мух-пролетариев. Помню, какое огромное впечатление произвел на рабочих мой рассказ о ней не только тем, что она отражала их жизнь и положение, но и потому, что Вильгельм Либкнехт — этот старый соратник Маркса (отец Карла Либкнехта) призывал рабочих не быть мухами, а бороться против пауков-кровососов-капиталистов.

И надо сказать, что это не было простым просвещением рабочих, оно привело к тому, что в тяжких условиях столыпинской реакции рабочие, хотя и помаленьку, начинали показывать, что они не мухи. У нас это конкретно проявилось в маленькой если не забастовке, то в серьезной «волынке» — в активном проявлении своего недовольства и протеста. Дело в том, что хозяин никакой спецодежды нам не давал; и мы придумывали разные способы «спасения» своей ветхой одежонки. Я, например, применил такое «изобретение»: нашел большой толстый мешок, сделал прорези для головы и рук и через голову надел его на себя — получилось нечто вроде робы, — перевязал в поясе веревкой, и получилась своеобразная спецодежда. Все рабочие последовали моему примеру, посмеиваясь, приговаривали: «Голь на выдумки хитра», а другие добавляли: «И дешево и сердито».

Но с рукавицами мы справиться не могли, тут мешковина не поможет — наступала зима. Старые, у кого были, порвались, а без рукавиц зимой к металлу не подойдешь.

И вот наступил черед второго действенного практического взноса в сознание рабочих после «Пауков и мух». Не скрою, что с гордостью вспоминаю мою инициативу в предъявлении хозяину требования -^ выдать нам рукавицы. Не все вначале согласились, боясь увольнения, так как вокруг ходило много безработных, которых хозяин тут же может принять; но все же, сговорившись, рабочие настойчиво сказали хозяину, что без рукавиц зимой никакой рабочий, кого бы он ни принял, работать не сможет. Вначале он отделался фразой: «А где я их возьму? Доставайте сами». Мы ему сказали, что работаем 12 часов в день и нам некогда их искать, а вам полегче их достать. Мы фактически предъявили требование с предупреждением, что без рукавиц работать не сможем и не будем. Это была угроза забастовки. Хозяин, видимо, не желая, как он говорил, скандала, да еще возможного вмешательства полиции, на деле не считая целесообразным зимой менять состав сработавшегося коллектива рабочих, особенно в связи со срочными заказами, спасовал, достал рукавицы и снабдил нас ими. Нужно было видеть нашу радость не столько от самого факта получения рукавиц, сколько от окрылившей нас всех, в том числе робевших, первой маленькой победы — коллективного единодушного выступления рабочих. Больше того, борьба за «рукавицы» на складе металлолома стала известна рабочим других предприятий Подола и произвела хорошее впечатление и влияние на рабочих. Особенно высоко оценили это действие старые большевики, которым я об этом рассказал. Они говорили, что это маленький, но хороший признак активизации рабочих.

В мое положение на работе этот мой инициативный, действенный вклад в борьбу «за рукавицы» внес ухудшение — хозяин узнал о моей активности, сделал свои выводы. Он поставил меня на более тяжелую работу по крупногабаритному металлолому, несмотря на негодование многих рабочих тем, что совсем молодого еще рабочего хозяин поставил на такую тяжелую работу. Я не сдавался, бодро работал, во всяком случае изо всех сил старался не показывать виду, что мне тяжело, и работал, сгоняя семь потов. Но, естественно, физически мой молодой организм с трудом выдерживал, да к тому еще и «роба» не грела, а под ней теплой одежды не было и тем более теплого белья, свитера не было — в результате я простудился и заболел воспалением легких.

В больницу попасть нашему брату невозможно было, в ночлежке на нарах тоже невозможно было оставаться, и Михаил устроил меня в комнате старого большевика, рабочего-металлиста, двоюродного брата (по матери) Григория Шимановского, у которого как раз гостила его сестра Паша, которая помогала в уходе за мной. Навещал и лечил меня старый врач, либерально, в хорошем смысле, настроенный Шрейбер, дочь которого, Серафима, была связана с большевиками и потом сама стала большевичкой.

Кризис болезни прошел, и я начал выздоравливать — молодой организм победил. Прощаясь, врач сказал: «Благодари родителей, что наделили тебя крепким организмом — будешь долго жить, но сейчас нужен хороший уход и хорошее питание. Нужно ехать в деревню. Там родители окончательно поставят тебя на ноги». Я заартачился, заявив, что останусь в Киеве, но авторитетное для меня слово Михаила решило дело, и я выехал временно в деревню.

В деревне меня встретили с радостью. Мать и отец были, конечно, удручены тем, что я болен и выглядел неважно, но были рады, что приехал живым, тайно, не говоря мне, лелея мечту, что я останусь надолго в деревне. Рады были видеть меня и соседи, особенно, конечно, сверстники (Назар Жовна, Левко Терешко, Есип Тарахтун, Шмилик Вайсберг и другие). Родители делали все для них возможное, чтобы я быстрее поправился и окреп.

С наступлением весны я уже чувствовал себя настолько окрепшим, что заявил родителям, что мне пора готовиться в обратный путь — в Киев.

Родители попробовали было возразить, но сами поняли, что другого выхода нет, в деревне мне не жить.

Однако на пути к отъезду вновь встали те же вечные трудности — денег ни у меня, ни у родителей не было, их необходимо было заработать. Благо спрос на мою скромную грамотность был. Поэтому и я, и мои наниматели были довольны уговором, по которому я в течение нескольких месяцев буду давать уроки по общеобразовательным предметам, в особенности по русскому языку, небольшой группе учеников, в частности сыновьям моего дяди Арона.

Заработав за три месяца 12 рублей, я получил возможность вновь выехать в Киев. Утешив своих любимых родителей, горячо и трогательно попрощавшись с ними, со всеми родными, со всеми соседями крестьянами и моими дружками, я вновь выехал из деревни, но уже прямо в Киев через Чернобыль.

Как и в первый раз, в Киев я прибыл в годы продолжавшегося промышленного застоя, безработицы и столыпинской реакции. В Киеве было громадное количество безработных, которые стойко переносили свою беду, перебиваясь с хлеба на воду, зарабатывая гроши на попадавшейся временами поденной или эпизодической случайной работе — в эту категорию попал и я. Мои поиски работы не увенчались успехом, удача, давшаяся мне в первый мой приезд в Киев с работой на складе металлолома, не повторилась.

Когда я сразу по приезде пошел на этот склад, хозяин меня встретил отказом, сказав, что работы нет, при этом не преминул бросить мне издевательскую фразу — «вот привез бы из деревни свои рукавицы, тогда мы бы подумали», напомнив мне этим о нашей схватке за «рукавицы».

Официальной «биржи труда» на Подоле не было; были отдельные пункты, известные как места сбора безработных и их найма. Одним из центральных таких пунктов на Подоле было здание Контрактовой ярмарки у толкучего рынка. Вот туда направился и я вместе с группой таких же молодых парней. Трудно сегодня передать наше душевное состояние того времени в ожидании попасть на какую-либо работу. Как и все собиравшиеся здесь безработные, мы чувствовали себя подавленными прежде всего голодом, жалким положением ожидающего, как милостыню, счастливого случая получить работу; мы были оборванные, ибо все лучшее из одежды было уже продано на толкучем рынке. Попадавшаяся время от времени работа была тяжелой и неприглядной. Больше всего это была работа по переносу тяжестей: мебели, мешков, ящиков с продовольствием и товарами. Вокруг Контрактовой ярмарки было расположено много оптовых магазинов — мануфактурных, гастрономических, хозяйственных. Вот покупатели, больше всего из провинции, брали нас для переноса мешков, тюков, ящиков на довольно большие расстояния, это было дешевле, чем нанимать извозчика. Труд человека стоил дешевле труда лошади, и мы были рады и этому редкому заработку, который мы копейками рассчитывали на неделю, а то и на месяц жизни.

Я лично стойко переносил эти мытарства, но по сравнению с другими у меня в душе еще была затаенная печаль и, если можно так выразиться, обида на судьбу, которая растоптала мою мечту об учебе.

Специальности я не имел, кроме первичного ученического освоения кузнечной работы и рабочего на складе металлолома. Но природные качества здорового, рано повзрослевшего парня давали мне возможность выполнять любую физическую работу, а способностями овладеть любой специальностью природа меня тоже не обидела. С этими настроениями я еще энергичнее занялся поисками работы. Однако «покупателей» моей рабочей силы было мало.

Наступил приплав по Припяти — Днепру в Киев плотов леса и дров. Я знал это дело еще с детских лет, когда работал с отцом и братьями на берегу реки Уша по подготовке ими плотов к сплаву. Сговорившись с тремя крепкими парнями, которых я знал по нашей бывшей ночлежке, мы отправились к берегам Днепра в окрестностях Киева, куда причаливали плоты, и там нам удалось получить временную работу. Работа была физически тяжелая, платили нам по 80 копеек в день за 12-14 часов работы. Устроили мы на берегу курень, в котором спали, закупили харчи и, проработав 15 дней, кое-что накопили для более «спокойного» ожидания следующей работы.

Хотя мы основательно уставали, но работа на чистом воздухе и жизнь в курене укрепили наш организм после голодных дней и недель; настроение наше здесь, в «поэтической» обстановке Днепра, явно улучшилось. Подрядчик, который нас принял на работу, видимо удовлетворенный тем, что лес и дрова вытащили мы на берег досрочно, сказал нам, когда примерно прибудут следующие плоты, чтобы мы наведывались, и он нам вновь даст работу.

Мы были очень рады этому, не задумываясь над тем, что хозяин изрядно заработал на досрочном выполнении нами этой работы. И действительно, в указанный срок мы явились и получили ту же работу, однако, осмелев, мы сказали, чтобы нам платили по рублю в день; сговорившись на 90 копейках, мы были довольны — все же на один гривенник больше прежнего.

Результатом этого второго тура было еще то, что мы установили связь с лесопильным заводом, которому поставлялся лес, и дровяными складами, куда доставлялись дрова. На лесопильном заводе на берегу Днепра в городе, недалеко от Нижнего вала, двое из нас — я и Грицько — получили временную работу, а двое устроились, тоже временно, на дровяных складах.

На лесопильном заводе, кроме лесопильной рамы, никакой механизации не было. Работать приходилось вручную; работа была тяжелая и с точки зрения охраны труда крайне опасная. Помню, как одному рабочему скатившееся бревно сломало ногу, и он на всю жизнь остался инвалидом, не получив никакой компенсации и пенсии. Но выхода не было, забастовки были несвоевременны. Безработных на набережной много, готовых легко пойти на штрейкбрехерство, профсоюза не было, и защитить бастующих некому. Но и этот лесопильный завод вскоре закрылся, и мы вновь остались без работы.

В период завоза зерна по Днепру на киевские мельницы мне удалось с большим трудом получить работу грузчика на большой мельнице миллионера Бродского, и я успешно таскал, как и взрослые старые грузчики, мешки по пять пудов. Условия работы были тяжелые: пыль невероятная, спецодежды, конечно, никакой не выдавали, таскать мешки приходилось вверх, доски на мостиках были ненадежны, то и дело ломались, рабочие падали, получали увечья. Нормы были высокие, за полное их выполнение рабочий-грузчик получал по 75 копеек в день при 12-часовом рабочем дне. Обращение надсмотрщиков было невыносимое, доходившее до побоев. Заправских старых грузчиков надсмотрщики побаивались, да они и отругивались по всем правилам матерного лексикона. Но мы, новенькие, молодые, первое время терпели. Постепенно мы начали роптать, этот ропот завершился организованным нашим протестом перед высшей администрацией. Явившийся к нам представитель этой высшей администрации заявил нам: «Вы еще неполноценные грузчики, мы вас приняли, рассчитывая, что вы будете примером и образцом дисциплины, а вы вон какие! Смеете протесты подавать, а знаете, что за это вам будет, если мы вызовем полицию? Чтобы другим неповадно было, мы вас просто увольняем». И около десяти молодых грузчиков были выброшены на улицу. Некоторые из старших хотели протестовать, но большинство их не поддержало: они, молодые, говорили они, проживут, найдут себе работу, а мы семейные, нам потруднее, хозяин вместо нас рабочих найдет легко, а нам найти работу будет потруднее.

Так как я был главным зачинщиком выступления молодых грузчиков, рабочие мне выражали всяческое сочувствие, при этом шутя говорили: «Вот видишь — хозяина Бродского зовут Лазарь и тебя зовут Лазарь, пошел бы ты к нему и сказал бы: как же это ты, Лазарь, уволил Лазаря, нехорошо, мол, это; гляди, он бы устыдился и восстановил бы тебя, да еще с прибавкой». Все смеялись и говорили: жди от кровососа милости, а один грузчик добавил: «Он, Бродский, еврей и еще более зол на еврея рабочего, который ему не кланяется, а ведет с ним борьбу».

Впоследствии, когда я уже был членом партии, я использовал этот конфликт в борьбе с сионистами, покровителем которых был этот миллионер Лазарь Бродский.

Итак, с работой грузчика на мельнице было покончено, и я опять остался без работы.

Тяжело я переносил эту новую безработицу и перманентную голодовку. Голод тяжело переносить всегда, но одно дело, когда переносишь его в условиях революционной борьбы и войны, другое дело, когда ты переносишь его в условиях капитализма как безработный и голодаешь тогда, когда другие — твои же угнетатели-капиталисты и их холуи — сыто живут, как боровы.

Существует пословица: «не единым хлебом жив человек». Это, конечно, высокоблагородная мысль, означающая, что, кроме хлеба, человеку нужна культура, духовная жизнь, идейно-политическое содержание жизни и так далее. Все это правильно, но когда «хлеб этот единый» имеется у человека.

Помню, что в эти периоды моей безработицы, сидя на бульварах, расхаживая по улицам, площадям и скверам, наблюдая франтов, аристократов, богачей, фланирующих по Крещатику, по Бибиковскому бульвару, их изысканную одежду, высокомерное их поведение в противоположность рабочим, трудовым людям, сум-но шагающим в рабочей одежде, и безработных в рваной одежде, — я все больше и больше озлоблялся и проникался острым чувством классовой ненависти к паразитам, кровососам и в то же время чувством глубокой солидарности, любви и уважения к своим братьям по классу, по нужде, страдающим так же, как и я сам.

Неправильно, конечно, некоторые квазигуманисты, в том числе и современные, смешивают эту ненависть с ненавистью вообще, якобы к людям в целом, и зовут к абстрактному «добру вообще». В капиталистическом эксплуататорском строе, существующем еще в большинстве стран мира, мы подходили и подходим к восприятию и пониманию добра и зла, симпатий и ненависти с пролетарски-классовой точки зрения. Пролетарское добро и есть общечеловеческое и истинно гуманистическое добро и любовь к людям. Так именно мы, рабочая «правдистская» молодежь и истинно революционная нерабочая молодежь, воспринявшая марксистско-ленинские идеи и принципы, понимали нашу ненависть к существующей помещичьей, капиталистической действительности.

Конечно, внутренняя жизнь нашей Родины коренным образом изменилась; у нас уже нет эксплуататорских классов, но в целом, в мировом, так сказать, масштабе, этот классовый подход остается в полной силе, потому что остался действующий империалистический «зверь» и его передовая сила — фашизм и расизм.

Конечно, ненависть, даже классовая, сознательная, сама по себе не является еще спасительным, творческим фактором; для того чтобы перерасти в великую творческую положительную революционную силу, классовая ненависть должна быть соединена с идейной любовью, действенным сочувствием к страдающим и нуждающимся людям, к угнетенному человечеству и прежде всего к его передовому авангарду — к классу пролетариата; соединена с великими революционными идеями его освобождения от эксплуатации, полным и окончательным свержением существующего капиталистического строя, гнета и насилия и с организованными революционными действиями, обеспечивающими победу над теми, кого ты ненавидишь классовой ненавистью, с которыми ведешь острую борьбу до полного их уничтожения.

Мои наблюдения и ощущения усиливали во мне чувства именно такой классовой ненависти и толкали меня по пути превращения ее в творческую силу сознательного революционного пролетарского действия.

Мои наблюдения за мелкобуржуазными мещанскими слоями отталкивали меня от мещанской ограниченности людей из мелкобуржуазных слоев, всегда спешащих куда-то, захваченных мелкими делишками, всегда в страхе — как бы не опоздать, как бы чего не потерять — прибыли ли, карьеры, заработка побольше или уважения у власть имущих и богатых знакомых, особенно если они связаны какими:либо взаимными интересами или выгодными деловыми операциями и делишками.

Видно было, что у этих людей нет иных целей, тем более больших общественных целей. Они производили впечатление людей, боящихся прежде всего потерять или не найти свою счастливую личную судьбу, свое личное устройство, о котором они всю жизнь мечтают, но которое они большей частью никогда не находят. В конце концов эти мещане, не видя связей между личным и общественным, примирялись с существующим положением. Жизнь большей их части сводилась к мелким мещанским накоплениям, хотя бы немного деньжат и вещичек, которые их спасали от жалкой жизни.

Разумеется, больше всего я видел трудовых людей из бедноты и рабочего класса. Это те люди, с которыми я соприкасался ежедневно в жизни, на работе и на улицах города. На лицах и в поведении этих людей труда чувствовалась отягощенность условиями жизни, крайняя озабоченность завтрашним днем — обеспечением средств существования себе и своей семье. На работу они спешат, а с работы плетутся усталым медленным шагом или висят гроздьями на подножках трамвая. По глазам, сжатым губам, по фигуре, по всему их облику видно было, что эти труженики недовольны своей жизнью, эксплуатацией, нуждой.

По связям с рабочими и безработными я, конечно, видел и знал, что и среди рабочих, наряду с сознательными, было много отсталых людей, хотя и они чувствовали, что нужно жить лучше, что богачи-капиталисты — это разбойники, грабящие рабочих. Но они не видели сознательного выхода. Одни поддавались настроениям обреченности, другие — бунтарским настроениям, а некоторые настраивались на националистический и шовинистический лад.

В это же время я видел и понимал, что лучшие люди рабочего класса под руководством существовавшей в тяжких условиях столыпинщины подпольной рабочей партии большевиков своей работой должны повернуть и поворачивают и этих отсталых людей на правильный путь.

Главное и самое отрадное было в том, что мои наблюдения и беседы с рабочими, в том числе и безработными, показывали, что из среды вынужденных временно подчиниться сложившимся условиям и ходу жизни после поражения революции 1905-1907 годов выделяются передовые рабочие люди, смело и гордо шагающие по улицам Киева, всем своим обликом непокоренные, бросающие вызов столыпинской реакции, как бы говоря: глядите на нас и верьте — живет революция в сердцах, рабочих, мы еще поднимемся и покажем свою революционную силу, не унывайте, мы еще победим всех врагов пролетариата и революции!

За время моих мытарств в Киеве я острее ощутил и понял, что в той жизни, какой она была у большинства обывателей, нет ни цели, ни смысла, те маленькие временные «радости», которые находил себе простой бедный люд, только углубляли страдания, загоняя их внутрь, особенно такие «радости», как выпивка, — они не дают выхода ни телу, ни уму, ни сердцу.

Я, конечно, тяжело переживал окружающие страдания, всем своим молодым существом я чувствовал и, главное, уже сознавал, что так продолжаться не может, не должно. Я твердо усвоил, что нужный великий смысл жизни заключается в том, чтобы бороться по-революционному за новую жизнь, за коренное изменение существующей безрадостной жизни трудящихся.

Вспоминая этот период моей юношеской жизни, я могу сказать, что, и будучи безработным или работая на черной работе, я не просто осмысливал окружающее, но уже начинал действовать, в частности ведя работу среди безработных и чернорабочих. Особенно это относилось к вопросам направления их сознания.

Капиталисты, опираясь на столыпинский режим, на его полицию, расправлявшуюся с рабочими организациями, поддерживали организованные черносотенные организации. В Киеве, с его многонациональным населением, они были особенно сильны. Буржуазно-националистические организации угнетения наций также пользовались этим для затемнения классового самосознания трудящихся, для разжигания национализма среди трудящихся нацменьшинств, хотя сама-то она, буржуазия этих наций, вступала в союзы с черносотенной буржуазией. Шовинисты и черносотенцы старались разжигать шовинизм и среди отсталых рабочих, особенно среди безработных. Как безработный я бывал на пунктах их скопления, видел, как черносотенные банды организовывали драки среди безработных. Поводом для этого они выбирали направление того или иного безработного соответствующей национальности на попадавшуюся работу; зачастую завязывалась острая борьба, грозившая кровопролитием.

Я вспоминаю врезавшийся в мою память наиболее крупный конфликт у Контрактовой ярмарки на Подоле, где безработные много дней и недель сотнями прозябали в ожидании работы, большей частью безрезультатно.

В один из таких мрачных дней закрутилась карусель споров

между безработными; началось как будто с полушуток, посмеиваний одного над другим, а кончилось всерьез. Один из безработных начал посмеиваться над другим безработным из крестьян в свитке и лаптях: «И чего тебя понесло в Киев из украинской деревни? Земля у вас на Украине получше нашей, Калужской, небось прокормила бы и тебя и семью, не то что у нас в Калуге. Сидел бы «хохлик» у себя в деревне и ел бы «картоплю» с «салом».

И вот этот «хохлик», как его назвал калужский, вспылил и резко отчитал калужанина: «Як бы ты побачив наше сэло и як мы живэмо, ты можэ такы глупства и нэ казав бы; колы нэма нэ коня, нэ вола, що ж ты зробыш з одной землей, ось ты с циею землей вично у богатого в кармани зо всимы потрохамы, ось чому я тут в Кыеве пропадаю. А ты сам мыни скажи, чого ты и друга кацапы понаихалы сюды у наш Кыев, шукали б соби роботу у сэбэ дома, тоди мы, тутошни, скорийш знайшли б соби роботу».

Калужанин хотел продолжить спор и даже успел сказать, что Киев такой же твой, как и мой и всех русских, как в спор включился один, даже не похожий на безработного, который, как бы продолжая мысль калужанина, сказал: «Вот именно русских, а тут, смотри, набрались и жидки, гнать их надо отсюда». Этот как бы неожиданный вывод нашел свою почву. Зашевелилась толпа и повернулась к тому углу, где стояла группа безработных евреев. Этим воспользовалась небольшая группа черносотенных элементов, от которых, видимо, и выступил указанный последний «оратор», и начались хулиганские выкрики и призывы — дело грозило перейти в кровавое избиение.

Я в это время стоял в центре споривших — видимо, уже тогда я не принадлежал к робкому десятку. Быстро сообразив, куда это клонит, решившись, я громким, звучным голосом крикнул: «Послушайте, что вам хочет сказать молодой, но такой же несчастный безработный, как и вы. За что, за каким таким богатством вы тут готовы съесть друг друга, за дырявый карман, в котором ни шиша нет? Все богатства у хозяев-капиталистов, у помещиков, у купцов, у богатеев всех наций. Это нашими руками, потом и кровью они нажили свои капиталы. Когда им выгодно, они нас держат, когда невыгодно, они нас выгоняют, делают безработными. Вот я вам расскажу, кто главный виновник моей теперешней безработицы».

И я рассказал им историю моей работы и увольнения с работы на мельнице миллионера Лазаря Бродского. «Меня тоже зовут Лазарь, но «Федот, да не тот». Он миллионер, а я голодный, безработный. (Слушатели реагировали на мою шутку благоприятным смешком, и это меня ободрило.) Он ходит на балы к губернатору и якшается с такими же богачами — русскими, украинцами, поляками; они не дерутся, а чокаются бокалами, распивая не кипяток без чаю и сахару, как мы с вами, а коньячок да шампанское. А я вот нахожусь в одной семье безработных с вами. Кто же мне ближе? Кто мне брат? Миллионер Лазарь Бродский, который меня выгнал за то, что я с группой молодежи протестовал против издевательства? Конечно, миллионер Бродский — мой классовый враг; он и капиталисты всех наций — и русские, и украинские, и польские — являются классовыми врагами всех нас. Вот почему мы все — рабочие, бедные крестьяне без различия наций — русские, украинцы, евреи, поляки, татары и другие, — все мы братья, потому что все мы страдаем от богачей — эксплуататоров всех наций. И мне хоть и молодому среди вас, но смешно слушать ваш спор, как будто виновник безработицы находится здесь среди голодных и забитых людей. Прогонять нужно не безработных угнетенных наций, а капиталистов, помещиков и угнетателей трудящихся людей всех национальностей. Нельзя поддаваться разжиганию национальной вражды, на которую нас толкают прислужники, черносотенные холуи и псы капиталистов, помещиков, купцов и богатеев всех наций.

Нам же — рабочим, бедноте деревенской и городской — надо быть едиными, сознательными и бороться за свои права и прежде всего за право на работу. Когда мы не будем допускать разъединения своих сил по нациям, когда рабочие всех наций будут едины и сплочены, как единый класс, тогда все пойдет по-другому, мы, страдальцы, перестанем страдать, а будем достойными и обеспеченными людьми в государстве».

Это было мое первое крещение — выступление перед массой; я тогда особенно почувствовал и понял великую силу слова — правильного слова.

Меня крепко поддержал выступивший после меня рабочий, намного старше меня, как он сам представился — рабочий из Москвы Васильев. Он рассказал о жизни московских рабочих, в том числе как они боролись в 1905 году, о том, что они не поддаются черносотенной и националистической агитации и натравливанию на другие нации, и в заключение призвал к классовому единству пролетариата и к борьбе за свои права и прежде всего за право на работу, на труд. Только такая четкая классовая постановка вопроса, даже без острых политических дискуссий, которые по условиям того времени были невозможны на открытом собрании, да еще неорганизованном, привела к тому, что уклонившаяся, в неправильную сторону масса безработных, как бы устыдившись того, что было, повернулась в сторону правильного классового, пролетарского настроения, высказанного в речах последних двух ораторов.

Без «резолюций» и каких-либо выкриков перешли к «очередным» делам — к ожиданию и поиску работы. Даже черносотенцы вынуждены были ретироваться, хотя они, конечно, не успокоились и всегда готовы были возобновить свои попытки. Зато часть находившихся там безработных разных наций явно ободрилась и в приподнятом настроении подходила ко мне, хлопали по плечу и одобряли сказанное мною. Нечего и говорить, как это подкрепило меня самого.

Когда я рассказал об этом старым большевикам, с которыми я был связан и с которыми, бывая у Михаила, беседовал, они все обратили особое внимание на этот случай и сказали, что такое реагирование знаменательно, что это еще одно свидетельство ожидаемого оживления; меня же они все одобрили и сказали, что рады за меня. Да, действительно, говорили они, тебе бы надо учиться, но ничем помочь не можем.

Один из них, старый большевик Фельд, оставшись после беседы, сказал Михаилу, что он попробует через своего брата, служащего в транспортной конторе, устроить меня на работу.

И действительно, через пару дней я встретился с братом Фель-да — старшим агентом транспортной конторы, который мне предложил пробу, чтобы показать, на что я способен. «Вы, — сказал он, — будете ездить с колонной извозчиков на станцию железной дороги, будете сдавать груз и в товарной конторе оформлять документы на сдаваемый и получаемый грузы по предъявленным документам для привоза его обратным рейсом; потом с течением времени мы вас назначим младшим агентом транспортной конторы».

Я, конечно, с радостью принял это предложение и успешно выполнял возложенные обязанности. Это была первая железнодорожная «школа» будущего министра путей сообщения СССР.

Наступило некоторое оживление в промышленности, открылись некоторые предприятия, ранее закрывшиеся, и я твердо решил искать работу на промышленном предприятии, чтобы уйти от положения чернорабочего и стать квалифицированным рабочим. При этом я рассчитывал на то, что, какова бы ни была работа на предприятии по какой-либо специальности, я все же смогу урвать время для учебы в порядке самообразования.

Осуществить этот мой план удалось не сразу. Мне пришлось пройти через ряд отраслей разных предприятий, пока мне удалось поступить на кожевенный завод и затем на обувное предприятие, где я прочно приобрел постоянную квалификацию кожевника, а затем обувщика-сапожника.

Прежде всего после довольно длительной безработицы и случайных поденных работ я поступил на вновь открывшийся завод по производству пробок, спрос на которые сильно вырос, в частности в связи с открытием пивоваренных заводов. Пробковый завод был предприятием устойчивым; это было нечто вроде акционерной компании, имевшей предприятия не только в Киеве; хозяевами были капиталисты разных наций — русские, украинцы, евреи, поляки. Они организовали производство крупных пробок не только для пивоваренных заводов, но ловко организовали сбор старых, уже использованных пивных и иных пробок и перерабатывали их в средние и маленькие пробки, поставляя их разным потребителям, особенно в аптеки, и, конечно, здорово на этом зарабатывали.

Переработка пробок производилась на специальных ручных станочках, на которых работала по преимуществу молодежь; меня, как и многих других, поставили у такого станочка. Каждый из нас перерабатывал за 12-часовой рабочий день не одну тысячу пробок, а зарабатывали мы по 50-60 копеек в день; к концу дня руки и ноги чертовски болели, но работа была сухая, сравнительно чистая, и после некоторого вечернего отдыха была возможность почитать и позаниматься.

Работая на пробковом заводе, я сдружился с группой молодежи. Мы помогали друг другу в производстве, в частности, в перетаскивании мешков с пробками из подвала наверх для сдачи приемщику. Но главное в нашей дружбе было то, что я им доставал книжки, рассказывал им то, что мог, по истории, в особенности об общественно-политическом развитии, о борьбе рабочего класса и вплотную подводил их к политическим вопросам.

Постепенно наша группа молодых рабочих начала проявлять инициативу в борьбе с произволом администрации, в особенности в борьбе с обсчетами и систематическими штрафами то за качество, то за опоздание, то якобы за дерзкое поведение и так далее; кое-что нам удавалось отвоевывать в пользу рабочих. Назревало наше выступление за 30-минутный перерыв на обед и за повышение оплаты труда. Но события опередили.

Один из хозяев, который больше всего управлял на этом предприятии, особенно придирался к нашей группе молодежи, влияние которой росло. Однажды он обвинил одного нашего парня, Ефима Ковальчука, в том, что он дважды засчитывает один мешок с пробками, которые сдает приемщику. Ефим вспылил и заявил ему: «Сами вы вор и мошенник, а мы, рабочие, честные люди, а не воры». Хозяин разбушевался, начал кричать: «Вон отсюда, чтобы духу твоего не было, иди в контору и получай расчет — ты уволен».

Мы все были возмущены и стихийно бросили работу. На крик сбежались большинство рабочих и присоединились к нам — молодым. Работа была фактически приостановлена.

У всех рабочих был «зуб» на хозяев за их бесконечные придирки, особенно штрафы, за низкий заработок при очевидном для всех росте их прибылей, поэтому выступление явно назрело.

Профсоюза у нас не было, но организованность появилась естественным ходом событий. Из стихийного возмущения и прекращения работы мы без промедления перешли к организованному собранию. Хотя и были отдельные голоса против прекращения работы, но большинство сошлось на том, что надо предъявить свои требования, а если хозяева отклонят, то бастовать. Поскольку наша группа молодых рабочих была еще до этого спаяна, то, естественно, на собрании мы и тон задавали; вместе с нами активничали старые рабочие с опытом революции 1905 года, из которых выделялся старый рабочий Щербицкий. Рабочие избрали для руководства комиссию (из осторожности ее не называли стачечным комитетом), которой поручили выработать требования. До предъявления этих требований хозяевам решили продолжать работу. В этом сказались еще условия политической, полицейской реакции. В комиссию был избран указанный Щербицкий, я — Каганович, Ефим и несколько других передовых рабочих.

Я посоветовался со старыми большевиками, с которыми я был связан, и они дали мне советы, как дальше действовать.

Требования были выработаны, обсуждены с рабочими и предъявлены хозяевам: отменить увольнение Ефима Ковальчука, отменить систему штрафов, установить 30 минут на обед, повысить расценки на 20 процентов.

Хотя на второй день на завод пожаловал участковый полицейский надзиратель, вынюхивая, что творится, рабочие держались уверенно и смело, а хозяева были ошеломлены неожиданной дерзостью рабочих. Им было невыгодно допустить в тот период остановку завода. Видимо, посоветовавшись, компаньоны решили пойти на некоторые уступки. Вызвав нас, они вначале резко шельмовали рабочих и нас, их представителей. Мы, со своей стороны, резко им отвечали и заявили, что, если они не удовлетворят наши требования, рабочие объявят забастовку.

Кончилось тем, что хозяева: 1) отменили увольнение Ефима; 2) разрешили полчаса на обед; 3) частично отменили некоторые штрафы, хотя значительную часть оставили; расценки обещали несколько поднять, чтобы дневная зарплата поднялась на один гривенник в день. На этом первый конфликт был закончен. Хотя он носил экономический характер, но для того времени в условиях реакции эта маленькая победа рабочих данного завода приобретала и политическое значение. Настроение поднялось не только у рабочих нашего завода, но и ближайших предприятий на Подоле.

После этого агенты полиции и участковые надзиратели стали частыми гостями на заводе, проявляя интерес к нашей группе молодых, особенно в отношении меня и Ефима. Как ни тяжело и жалко было, но пришлось мне и Ефиму покинуть этот завод.

Однако я чувствовал, что вырос и окреп в этой схватке рабочих с хозяевами, в которой я сыграл не последнюю роль. Я реально ощутил великую силу сознательной классовой организованности рабочих, в особенности силу интернациональной солидарности, когда рабочие — русские, украинцы, евреи, поляки и другие — были едины в борьбе с капиталистами тех же наций. Я был рад и счастлив, что участвовал в этом деле, хотя впереди вновь безработица и поиски работы.

После пробкового завода я опять долго был безработным, зарабатывая отдельными кратковременными работами, например на заводе сельтерских вод на Шулявке, но долго не пришлось работать на этом заводе, произошел инцидент, из-за которого я опять был уволен. Дело в том, что сынок хозяина — паразит и ловелас — приставал к работавшим на заводе молодым девушкам, сами они постоять за себя не смогли — вот мы, несколько молодых ребят, сговорились отучить этого подлеца от его привычек и крепко избили его. Не желая скандала, связанного с именем своего сынка, хозяин не впутал полицию в это дело, но нас уволил.

После этого я начал работать на мыловаренном заводе. Работа грязная, но хозяин платил по 80 копеек в день. Это был оригинальный хозяин, получивший в наследство от отца этот завод. Молодой хозяин не справлялся с ним. Он сам даже говорил, что он не эксплуататор и не может им быть. По секрету раз сказал, что в студенческие годы он даже был «искровцем». Возможно, что поэтому-то он оказался плохим предпринимателем и фирма «Мыловаренный завод Блувштейна» лопнула, как мыльный пузырь.

В конце концов при помощи старого большевика Бориса Когана, кондитера, я поступил на вновь открывшуюся на Подоле кондитерскую фабрику, рассчитывая, что здесь я наконец обрету постоянную профессию. Я довольно быстро освоил это производство. За короткий срок меня уже поставили на работу подмастерья. Но условия работы были отвратительные, никакой вентиляции. Мы работали в жаре, духоте и грязи.

У меня осталось очень хорошее чувство к рабочим и работницам этой отрасли, которые в значительной своей части и в трудных условиях реакции были революционно настроенными, так как это были по преимуществу рабочие, длительно и устойчиво работавшие в этой отрасли, и хотя годы реакции сказывались и на . их политической активности, но по мере приближения нового подъема рабочего революционного движения киевские кондитеры, среди которых работали такие старые большевики, как Г.Вейнберг, Б.Коган, Петров, вместе со всеми передовыми рабочими России встали в ряды активных борцов за победу революции.

Из этой фабрики я ушел наиболее подготовленным к профсоюзной и организационно-политической работе, которую я уже развернул, работая на кожевенном заводе, а затем на обувных предприятиях, где я обрел постоянную и устойчивую профессию. Я не могу сказать, что я с охотой выбрал себе профессию кожевника, но, оставшись вновь безработным, мне было не до выбора желательной профессии. Вообще надо сказать, что если в наше советское время молодежь в громадном большинстве своем выбирает себе профессию по своим наклонностям, по своему желанию, то в старое, дореволюционное время «нам было не до жиру — быть бы живу».

Я, например, начав с кузнеца, хотел быть металлистом. К этому меня расположили Михаил и его товарищи, в большинстве рабочие-металлисты. Пробовали они даже устроить меня на Южнорусский машиностроительный завод, но ничего из этого, к сожалению, не получилось. Главным образом потому, что ограниченное количество киевских машиностроительных заводов не могли поглотить большое количество желающих поступить к ним.

Оказавшись вновь безработным, я был счастлив, что поступил на кожевенный завод. Мне повезло. Оказалось, что мой товарищ Ефим Ковальчук, вынужденный вместе со мной уйти из пробкового завода, устроился работать на кожевенном заводе Кобеца на Куреневке. Вот он мне и помог поступить на этот завод.

Из всех кожевенных заводов Киевщины (Соколовского, Ковалевского, Матвеенко, Горнштейна и других) завод Кобеца Василия Константиновича был самым старым, крупным, пережившим все трудности кризисов, не закрываясь. Перерабатывал этот завод крупные, отборные шкуры: воловьи, яловочные, отчасти шкуры годовалых телят; вырабатывал он главным образом подошву, юфть и отчасти шагрень и другие тонкие товары для обуви. Хотя завод Кобеца считался более механизированным, чем другие заводы, но ближайшее ознакомление показало, что эта механизация была крайне ограниченная и преобладал тяжелый ручной труд. Наиболее тяжким было то, что почти все операции производственного процесса связаны с водой, грязью, известью, дубильными веществами, опасностью заражения сибирской язвой и так далее.

Когда я поступил на завод, то меня поставили на первую, самую тяжелую и грязную операцию — на отмочку, удаление грязи, крови, сала, одним словом, на очистку и смягчение кожи и подготовку ее к дальнейшей обработке, хотя работа на других операциях—в зольном, мездрильном отделениях и в дублении также нелегкая — и там та же сырость, но все же там легче и хоть немного «привлекательнее». Я упорно и терпеливо выполнял свои обязанности, но наступил момент, когда я обратился к администрации, чтобы мне дали работу на других операциях. Мне отказали. При этом издевательски было подчеркнуто: ничего, здесь тоже нужны «грамотеи». Потом я узнал, что это словечко «грамотей» было брошено не случайно. Дело в том, что на этом заводе Кобеца слежка была поставлена тщательно, и вообще Кобец был крепко связан с полицией, и «грамотеи», то есть сознательные рабочие, у него не задерживались. Кроме моего товарища Ефима на заводе было еще несколько передовых рабочих, в том числе хорошо запомнившиеся мне рабочие Солодовников и Эльхин, которые потом стали, как и Ефим, большевиками. Естественно, что мы не только сами общались, но и вели соответствующую работу среди рабочих, особенно по вопросам охраны труда в тяжелых условиях нашей работы, в особенности по случаям попадания рабочих в чаны и получения ими увечий.

Но и здесь «злой рок» преследовал меня: видимо, новые хозяева, закупая юфть и подошву у Кобеца, получили от него предупреждение обо мне, как «неблагонадежном». Отменить прием ме-

ня на работу они не смогли, но вместо работы, которую я начал в основном цехе, где я довольно быстро овладел специальностью «сбивщика» по сбивке обуви, они поставили меня в подвал, где я должен был сортировать и смазывать дегтем юфтевые вытяжки. Хотя, как говорят, деготь очень полезен для легких, но зато пропах я дегтем насквозь, а руки мои стали чернее, чем у негров. Надо, однако, сказать, что товарищи меня не «чурались», в том числе и чернобровые девчата. Все же наступил час, когда я стал сбив-щиком обуви — «механиком».

Работа у «механиков» тоже была нелегкая. Работали стоя, по 12 часов в день, упираясь грудью в железную колодку. Норма выработки была высокая — сбивали по 4 пары ботинок, а сапог — по 8 пар, а со сверхурочными часами некоторые доходили до 12 пар. В порядке рационализации железные гвоздики (тексы) для ускорения работы, чтобы каждый не брать из коробки, набирали в рот, остатки потом бросали обратно в общую коробку. Некоторые, например я лично, поставили себе отдельные коробки с тексами. Вначале на это смотрели косо, дескать, вроде как на брезгающего «аристократа». Потом, когда восстановился профсоюз, мы ввели для всех отдельные коробки с тексами, и все были довольны этим новшеством.

В конце 1910 года появилась возможность восстановления профессионального союза кожевников, который был разгромлен столыпинской реакцией. Профсоюз кожевников и сапожников, а также отдельно существовавший профсоюз заготовщиков был одним из старейших профсоюзов в Киеве и на Украине.

НАЧАЛО ПАРТИЙНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Вторая половина 1911 года была уже более насыщена классовой борьбой в области экономической и политической. Начавшиеся в центральных промышленных районах, в славном революционном Петербурге забастовки рабочих быстро докатились до промышленных центров Украины и до столичного Киева, который хотя и не числился индустриальным, но, во-первых, это был один из крупнейших политико-экономических и революционных центров страны, и, во-вторых, рабочих в Киеве было много, в том числе железнодорожных. Подол, например, не считался районом индустриальным, однако в нем было много солидных предприятий пищевой, швейной, кожевенно-обувной, галантерейной, легкой, деревообрабатывающей промышленности; были и такие крупные по тому времени предприятия, как Южно-русский завод. Судоремонтники и речники днепровские, да и рабочие небольших мастерских — самые обездоленные — были революционными.

В 1911 году, да уже и в 1910 году Киевская партийная организация выступила с рядом важных документов, листовок.

Я был бесконечно счастлив, когда меня с благословения Подольского райкома начали все больше вовлекать в практическую работу. Это меня очень радовало и активизировало. Помню, как я был рад, когда мне и другим моим товарищам — юным рабочим поручили распространять листовки Киевской организации по поводу 1 Мая 1910 года.

Я собрал наш молодежный кружок, зачитал им листовку, а потом мы распространили каждый полученную им порцию по Подолу, одновременно зачитывая ее рабочим. Хотя демонстраций не было, выход этой листовки в период господствовавшей реакции был сам по себе большим радостным событием для рабочих, поднявшим их революционное настроение.

Помню, когда к нам в Киев через некоторое время прибыли старые выдающиеся большевики тов. Андронников, а позднее тов. Косиор Станислав. Они высказали мне с приятным удивлением и удовлетворением свою оценку, что в Киеве, в частности в Подольском районе, больше, чем во встречавшихся им других организациях, имеется большая группа теоретически подготовленных молодых партийных работников из рабочих, что это благотворно сказывается на устойчивости ленинской позиции в Киевской организации. Это было верно, и смею думать, что в этом сказалась и работа нашего молодежного рабочего кружка, который в 1911-1912 годах стал заметной силой среди подольских рабочих.

В нашем молодежном кружке уже с 1911 года давно созрело твердое желание и готовность вступить в партию. Мои молодые товарищи уполномочили меня доложить об этом их заявлении группе старых большевиков и просить их помощи в райкоме партии. При первом же моем посещении группы старых большевиков я доложил о просьбе членов молодежного кружка, в том числе, конечно, и моей личной просьбе, помочь вступлению в партию. Все товарищи горячо приветствовали и говорили, что пора мне быть в партии и они все охотно дадут мне рекомендацию. При этом они мне сказали, что «чохом», сразу принять всех членов кружка нельзя. Сначала райком партии примет тебя, Кагановича Лазаря, руководителя кружка, а потом персонально будут рассматривать заявления каждого в отдельности.

Вскоре, в августе 1911 года, я без задержки был принят Подольским районным комитетом партии в ряды Киевской организации Российской социал-демократической партии — ныне Коммунистической партии Советского Союза.

Несмотря на то что фактически еще до принятия меня в партию я был связан с партийной организацией, когда это окончательно свершилось и я был официально принят в партию, я ощутил, что свершился большой, решающий шаг в моей жизни, что я поступил в Великий университет революции, университет великой партии — университет Ленина! Я хорошо понимал, что я вступаю в ряды партии, борющейся не на жизнь, а на смерть с сильным врагом, с опытным, старым эксплуататорским миром. Я реально ощутил колоссальную перемену в моей жизни, психологии, поведении. Прежде всего — это проявление большого чувства и сознания ответственности за себя, за свои понятия и действия, ответственность за весь тот великий коллектив — партию, в ряды которой был включен. Если до этого я уже понимал, что для освобождения пролетариата необходимо соединить рабочее движение с социализмом, экономическую борьбу с политической классовой борьбой в общенациональном и международном масштабе, то теперь мало было понимать. Члену партии необходимо действовать, а не только и не просто проповедовать социализм. Ведь утописты тоже проповедовали социализм, да ведь даже меньшевики и ликвидаторы фальшиво клялись словом «социализм»; большевику-ленинцу необходимо каждодневно по-революционному бороться за эти идеи. Член коммунистической партии должен всегда помнить, что осуществление идей социализма невозможно без пролетарской революции, завоевания пролетариатом власти и осуществления вначале революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, а затем диктатуры пролетариата.

Вступив в партию, я со всей силой и остротой ощутил и осознал, что подпольная партия требует строжайшей конспирации — меньше слов, больше дела.

Вступая в партию, я ясно понимал, что хотя партия не армия, но она — воюющая партия и в ее боевом марше каждый ее член должен шагать, ощущая локоть рядом идущего бойца великой партии, маршировать нога в ногу, соблюдать и хранить дисциплину великого революционного коллектива, именуемого партией большевиков. Дисциплина эта духовно, идейно выше и организационно крепче дисциплины любой армии и любой иной партии. Она, эта идейно-большевистская и организационно-большевистская дисциплина, основана прежде всего на верности великим идеям научного социализма-коммунизма, их усвоении и действенной практической борьбе за их осуществление, то есть правильном применении марксистской программы и ленинской стратегии и тактики революции на практике.

Таким образом, каждый из нас, вновь вступивших в партию, воспринимал партийную дисциплину не как внешне-механическую, административную силу, а как глубоко сознательную, внутренне-идейную дисциплину, что означает — добровольное подчинение своей индивидуальной свободы (тем более индивидуалистических выкрутасов) единой коллективной партийной свободе, памятуя, что «свобода есть осознанная необходимость» (Энгельс) и что понимание этой необходимости есть решающее условие подлинной свободы всего коллектива и каждого в отдельности.

Рабочие Подольского района были одним из революционных отрядов киевского пролетариата, и хотя там подвизались и временами имели известное влияние меньшевики и бундовцы, социал-сионисты и ликвидаторы, но большевики в успешной борьбе с ними завоевали ведущее место среди рабочих Подола и Киева, побеждая своих противников. Без преувеличения и без пристрастия старого подольчанина-киевлянина я могу сказать, что Подольская подпольная организация нашей партии в годы нового подъема была одной из самых сильных в Киевской организации.

Вот в этой славной Подольской партийной организации я и начал свою партийную жизнь как рядовой член партии и потом как член районного комитета партии и член Киевского комитета партии.

Моя работа началась и развивалась как составная часть всей работы партийной организации. Учитывая мой культурный уровень как рабочего, мое участие в борьбе рабочих с хозяевами, в работе профсоюза, а также мой опыт организации самообразования в рабочем молодежном кружке в сочетании с моими ораторскими данными как агитатора, пропагандиста среди рабочих, районный комитет поручил мне организовать вместе с другими партийцами партийную группу или фракцию в профсоюзе кожевников, активизируя работу союза в целом, добиваясь его легализации. Одновременно райком поручил мне поддерживать связь и с другими профсоюзами, включив меня в организованную при райкоме комиссию по профсоюзным делам; включил меня в группу товарищей, проверявших постановку партийной учебы в кружках в связи с предстоящей их реорганизацией, и нагружал меня агитационными и пропагандистскими выступлениями среди рабочих, особенно молодых рабочих.

Не преувеличивая свои молодые силы рядового члена партии, скромно оценивая свои возможности, я все же не принадлежал к робкому и вялому десятку и со всей юной энергией и смелостью взялся за порученную мне райкомом работу.

Было организовано и проведено изучение ряда статей тов. Ленина о III Государственной думе, об избирательной кампании и избирательной платформе, а также статьи «Столыпин и революция». Эта статья тов. Ленина имела вообще очень большое и важное политическое значение, особенно для нас, киевлян, в связи с убийством Столыпина в 1911 году именно в Киеве.

Для Киевской партийной организации это событие стало важным политическим событием и пробой ее сил, так как убийством Столыпина в Киеве воспользовались черносотенные организации и темные силы для травли революционеров, студентов и жидов. «Двуглавый орел» — орган черносотенцев прямо призывал к погрому. Партийная организация должна была, во-первых, подготовиться к отпору черносотенцам в случае, если бы это произошло, успокоить панику, проявившуюся у трудящихся евреев, и, во-вторых, развернуть большую пропагандистскую работу среди рабочих и трудящихся всех наций. Что касается первой задачи, то мы, низовые члены партии, в том числе, конечно, я, и беспартийные передовые рабочие действительно готовились к самообороне, вооружение было, конечно, слабое.

Помню стальной кастет, который мне сделал Вася-металлист. У тебя, говорил он, рука крепкая, и он тебе подойдет. Он мне пригодился, когда однажды, нагруженные листовками, я и Наум Голод спускались вечером по Андреевскому спуску, где народу почти не было, а за нами неотступно следовал шпик. Наум Голод, имевший опыт, сказал мне: «Знаешь, что в таких случаях надо сделать? — И сам тут же ответил: — Попробовать его прогнать, запугав его, а если не поможет, избить, его так, чтобы он несколько часов не мог подняться». Нащупав свой кастет, я сказал: «Давай». Круто повернув назад, мы быстро подошли к шпику. «Чего тебе нужно от нас?» — спросил Голод. Тот начал угрожать большим ножом — огнестрельного оружия у него не было, — чертыхаться.

Мы его основательно взяли в оборот. Он кричал, но народу кругом не было, мы ускоренным шагом спустились вниз и благополучно добрались, донесли свой ценный груз — листовки до цели.

Все же известная организованность и некоторая боевая, если можно так выразиться, подготовка у нас была. Но, видимо, царские власти и полиция передумали, и черносотенцы в порядке своей полицейской дисциплины отступили — погрома не было.

Новый, 1912 год мы, члены партии, встречали в хорошем, бодром и приподнятом настроении. Киевский комитет партии выпустил в связи с новым годом специальную листовку, в которой подвел итоги 1911 года и призвал рабочих с еще большей революционной силой развернуть в 1912 году новое наступление на самодержавие и капиталистов.

Передовые рабочие встречали новый, 1912 год не за рюмкой водки, а на нелегальных собраниях, которые дали хорошую, боевую революционную зарядку на 1912 год. Мы, выступавшие с докладами, на этих собраниях говорили об отрицательных и положительных сторонах прошедшего 1911 года и о предстоящих задачах рабочего класса и его партии в наступающем 1912 году.

Для меня это был первый мой политический доклад после вступления в партию.

Я лично был еще озабочен решением вопроса о заявлениях членов молодежного кружка и других товарищей, с которыми я был связан по профсоюзу, о принятии их в партию. Райком партии внимательно рассмотрел персонально каждого в отдельности и принял в партию товарищей Губермана Самуила, Колю-металлиста, Ефима Ковальчука, Солодовникова, Бориса Маргулиса, Марголина; несколько позднее товарищей Бибермана, Семена Губермана и других.

Райком поручил мне организовать из указанных товарищей первичную партийную ячейку, включив в эту ячейку ряд ранее принятых опытных членов партии. Это были такие товарищи, как Анюта Слуцкая, работница-швейница, член партии с 1911 года — развитая, опытная, партийный и профсоюзный работник; Приворотская Мария (потом Каганович), ставшая моей женой, член партии с 1909 года, работница-трикотажница, политически развитая, опытный партийный и профсоюзный работник; Женя-прачка, энергичная активистка; Садовский — член партии с 1911 года, рабочий-кожевник и шорник, боевой и опытный революционный профсоюзный работник; Семен Костюк — сапожник, хороший рабочий агитатор.

Потом включались в ячейку и такие, например, как верный партии Коля-интеллигент, Лев Шейнин, имевший еще трех братьев большевиков, Ямпольская — работница кондитерской промышленности, активный развитой работник, и другие.

Не откладывая в долгий ящик, ячейка приступила к практической работе, в частности, были организованы две рабочие комиссии: агитационно-пропагандистская и профессионально-экономическая. Меня выбрали в обе комиссии.

В Киеве к 1912 году было всего два легальных профсоюза: фармацевтов и официантов; в начале 1912 года был легализован еще союз приказчиков. Весной и летом рабочие Киева добились легализации профсоюзов металлистов, портных «Игла», деревообделочников, прачечников, печатников и полулегального существования союза сапожников и кожевников. Я говорю «полулегального», потому что с 1912 до начала 1913 года шла борьба с властями за его легализацию. Губернатор проявил особую строгость, «бдительность» по отношению к союзу сапожников и кожевников, должно быть, потому, что он действительно еще в 1905 году проявил себя как боевой профсоюз.

В1911и 1912 годах под руководством нелегальной партийной ячейки эта профсоюзная полулегальная небольшая организация была связана с рабочими и организовывала конфликты и забастовки рабочих, а в начале 1913 года профсоюз сапожников и кожевников был наконец официально зарегистрирован.

Но партийной группе приходилось и более непосредственно участвовать в действиях профсоюза в периоды острых конфликтов рабочих с хозяевами и особенно в период забастовок.

Борьба бастующих с штрейкбрехерством принимала зачастую острый характер, вплоть до возникновения стихийных физических схваток, особенно в небольших мастерских, которых на Подоле было много; драки обычно начинали и сами хозяйчики, и их наследники, но и наши не дремали, а давали достойную сдачу. При этом они с удовольствием потом рассказывали, как они всыпали самим хозяйчикам. Интересно отметить и тот факт, что еврейские хозяйчики спекулировали и клеветали, что, мол, черная сотня и их избивала, а русско-украинские хозяйчики клеветали, что это жиды их избивали.

Мы старались дифференцированно подбирать группы по борьбе с штрейкбрехерством. Большей частью это были смешанные группы по национальности. Но для наилучшего разоблачения, спекуляции хозяйчиков мы зачастую подбирали и так, что к еврейским хозяйчикам направлялись по преимуществу еврейские наши парни, а в мастерские, где хозяева были русско-украинские, направлялись наши русские и украинские товарищи. А в большие предприятия направлялись и те и другие. И в том, и в другом случае это была интернациональная классовая борьба пролетариев всех наций с хозяевами-капиталистами всех наций.

При забастовках на крупных предприятиях мы создавали стачечные комитеты, которые учитывали наши партийные указания и советы в непосредственном руководстве стачками. Не всегда, конечно, все шло гладко и выигрышно; штрейкбрехерство было главным бичом забастовок, при вмешательстве полиции на стороне, конечно, предпринимателей. Но ничто не могло удержать рабочих от классовой борьбы — ни угрозы хозяев, ни локауты, ни вмешательство полиции, ни разлагательская работа ликвидаторов, которые бесстыдно обвиняли нас, большевиков, в «стачечном азарте». Этим они отталкивали от себя даже отсталых рабочих и толкали их к нам — к большевикам.

Большую роль в нашей социал-демократической большевистской работе и борьбе имело умелое использование нами легальных клубов и обществ, существовавших в Киеве в разное время под разными названиями: Общество распространения образования в народе, Научно-технический клуб и другие.

В них всегда шла борьба за руководство. Мы старались иметь большинство в правлениях этих клубов, обращали особое внимание на состав таких комиссий, как экскурсионная, лекционная, технически-хозяйственная и другие. Помимо задачи обеспечения правильного содержания их работы по существу мы имели цель использовать их легальную «форму» для нелегальной работы. Меня, например, избрали руководителем самоварной комиссии для содержания самоваров и обеспечения чаем членов клуба. Я назначил себе помощников, а сам использовал эту «самоварную комиссию» для нелегальных собраний нашей ячейки, конфликтно-экономической комиссии, совещаний профсоюза и других нелегальных мероприятий по поручению Киевского комитета и райкома партии. Часто я предоставлял эту «фирму самоварной комиссии» товарищам для нелегальных мероприятий. Пронюхивая иногда эти наши маневры, ликвидаторы и их союзники протестовали, но это им не помогало. Мы хорошо использовали эти легальные возможности и в страховой кампании, при выборах

в IV Государственную думу и так далее. Хотя у нас в Киеве не было наших кандидатов в члены Госдумы, но агитационно-пропагандистскую кампанию против черносотенного и буржуазного кандидата мы вели напряженно и энергично, и в этом отношении нам серьезно помогали эти клубы. В самой легальной работе этих клубов, в особенности лекционной, мы пропагандировали свои идеи, используя вовсю так называемый «эзоповский язык», то есть замаскированный, иносказательный способ изложения своих мыслей (чем, по преданию, пользовался древнегреческий баснописец Эзоп).

Такие лекции иногда переходили к вопросникам, от вопросников к спорам, в том числе, например, по такому вопросу, как национальный вопрос, который, как я уже выше отмечал, в Киеве носил особенно острый характер ввиду многонациональное™ его населения.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

В 1912-1913 годах вновь обострился национальный вопрос. Рост рабочего революционного движения вызвал у царского правительства и всех черносотенных сил — его опоры — резкое усиление тактики натравливания одной нации на другую и разгул черносотенного национализма — шовинизма, захватывая и мелкую буржуазию.

В то же время усилился национализм у верхних слоев угнетенных национальностей, среди которых национальная буржуазия разжигала националистические страсти, заражая этим мелкую буржуазию и даже некоторую часть отсталых рабочих через прежде всего буржуазных националистов, русских, украинских, еврейско-сионистских, польских, а также социал-националистов, сионистов-социалистов, бундовцев, спилковцев, ПП-совцев и подобных.

В указанных выше клубах и на специально устраиваемых дискуссионных собраниях нам, большевикам, вместе с лучшими меньшевиками-партийцами приходилось резко и остро бороться за марксистско-ленинскую линию в национальном вопросе, за пролетарский интернационализм.

Я хочу рассказать, в частности, о двух событиях, имевших особое острое и крупное значение в Киеве: 1) дело Бейлиса, получившее тогда большую известность, как говорится, в общероссийском и мировом масштабе, и 2) крупный вопрос — празднование 100-летия со дня рождения великого украинского поэта революционера-демократа Тараса Григорьевича Шевченко.

Обвинение Бейлиса, жителя Киева, возникло в 1911 году; два с лишним года длилось «следствие», два с лишним года население Киева, особенно еврейское и рабочее, было терроризировано этим делом и жило в большом напряжении черносотенной вакханалии и угрозы погрома.

Несмотря на то, что часть полиции (пристав Красовский) с самого начала напала на верный след убийства мальчика Андрея Ющинского, убитого воровской бандой притона Веры Чеберяк, черносотенцы Киева и Петербурга добились ареста Красовского и направили все обвинение против рабочего кирпичного завода Менделя Бейлиса, совершившего якобы убийство по религиозным, ритуальным мотивам. Министерство юстиции при поощрении самого главного черносотенца, царя-императора Николая II, взяло на себя руководство этим делом, искусственно состряпанным в интересах контрреволюции.

Новая стадия капитализма — империализм знает такие дела, как «Дрейфусиада» во Франции. Но обвинение Дрейфуса, хотя и было направлено антисемитски, не носило характер такого всеобщего обвинения евреев, так как шпионаж мог быть приписан человеку любой нации. Здесь же, в деле Бейлиса, обвинение сразу приняло характер обвинения еврейской национальности. Такие дикие, фантастические суеверные наветы на евреев, будто они употребляют христианскую кровь, бывали и раньше, еще в средние века, и каждый раз проваливались. Но никогда они не принимали такого широкого характера общегосударственной политики и руководства, какое они приняли в деле Бейлиса. Это объясняется тем, что угроза новой революции и опасность свержения царизма толкнули царизм на путь повторения диких наветов на евреев, чтобы натравить темных людей на жидов и отвести удар назревающей революции от царизма, начать с еврейских погромов и кончить разгромом рабочих, демократических, студенческих организаций и рабочего революционного движения.

По делу Бейлиса большевистский журнал «Просвещение» писал: «Всеобщее возбуждение, колоссальный интерес к этому делу решительно всех слоев общества и народа не только у нас в России, но и во всем мире. Мы радостно можем сознавать, что наша культура, наше общественное развитие шагнуло так уже далеко, что подобные способы возбуждения расовой, национальной и религиозной розни и ненависти не могут теперь проходить безнаказанно для тех, кто в их создании ищет и находит последнее прибежище и силу. Отпор, который дает в настоящее время этой жесточайшей клевете весь культурный мир, все силы науки и знания, — беспримерное явление в новейшей истории человечества.

И одно это обстоятельство может радовать всех: разгулу темных сил в мире ставится серьезная преграда».

Наша рабочая большевистская газета «За Правду» писала: «Совершенно понятно, почему этот процесс привлек такое внимание: на скамью подсудимых посадили самого обыкновенного рабочего и сказали: ведь он людоед и кровопийца, потому что его религия предписывает ему пить младенческую человеческую кровь... Взрывом негодования было оно (дело Бейлиса) встречено во всем цивилизованном мире, и пролетариат России был в первых рядах тех, кто поднял свой голос в защиту попранной чести русского народа».

Великим фактором истории рабочего движения России является то, что не только на Юге и в Западных областях, но и в Петербурге, Москве и других рабочих центрах России рабочие выступали с протестами, вплоть до забастовок, против этого позорного процесса. Особенно, конечно, Киев был ареной беспрерывной борьбы рабочих, трудящихся, митингов и забастовок против варварского, дико выдуманного обвинения Бейлиса.

Атмосфера, созданная в Киеве одной из самых сильных в России черносотенной организацией «Союз Михаила Архангела», с его грязной, но имевшей большую силу и издававшейся большим тиражом газетенкой «Двуглавый орел», была погромной; сотнями тысяч разбрасывались по городу листки с призывом к погрому. Стоявший во главе черносотенцев студент Голубев был связан с высшими придворными кругами Петербурга и имел крупнейшее влияние на всю политику и поведение генерал-губернатора и полиции Киева. Надо отдать справедливость, что не только рабочие и трудящиеся, но и большинство других слоев населения возмущались этим процессом. Даже редактор монархической газеты «Киевлянин», известный Шульгин был против этого дела и против погромов. Но в то же время было значительное количество среди помещичье-буржуазных классов и среди купцов, мародеров и подонков, так называемых люмпен-пролетариев, которые были главной погромной силой Голубева. На них он и рассчитывал.

Кроме общих контрреволюционных целей, план петербургских черносотенцев был рассчитан на частную «победу», на истребление и частичное изгнание «жидов» «на Колыму», как постоянно кричал в Государственной думе главарь «Союза Михаила Архангела» Пуришкевич. В этих условиях перед большевиками Киева стояла задача, во-первых, подготовить рабочих и членов партии к возможным черносотенным нападениям, во-вторых, во всей разъяснительной агитационно-пропагандистской работе занимать свою революционно-классовую позицию, не слезливо-жалостливую, мелкобуржуазную, буржуазно-либеральную, а боевую, наступательную, связывающую это подлое дело Бейлиса со всем столыпинским царским режимом и с нашими коренными задачами революционного свержения царского строя. Именно так был поставлен вопрос Киевским комитетом в его листовке, призывавшей рабочих к однодневной забастовке протеста против суда над Бейлисом, ложно обвиненным в ритуальном убийстве. «Товарищи! — писал Киевский комитет. — Дело Бейлиса приковало к себе внимание всего мира. Весь мир против ритуальных обвинений еврейского народа в людоедстве — обвинений, основанных исключительно на злой корысти, пользующейся грубым суеверием».

Дружно откликнулись киевские рабочие — в этот день, 4 октября, бастовало много предприятий. Про Подол я могу сказать — бастовало большинство предприятий и мастерских. Шествий, демонстраций не было, так было решено во избежание провокаций погромщиков. Мы проводили закрытые митинги и собрания.

Стачки протеста были не только в Петербурге, рабочие которого всегда были впереди, забастовки протеста были во многих других городах.

Дело это было настолько подло состряпанным, что даже тщательно подобранные присяжные заседатели не могли не вынести оправдательный приговор Бейлису.

Дело Бейлиса имеет не просто исторический интерес. Империализм создал условия для расцвета расизма, шовинизма, человеконенавистничества. Ведь по сути российский царизм оказался в известной мере учителем немецкого гитлеризма и ныне процветающих в США и других империалистических странах расизма и шовинизма. В негритянских процессах мы видим отзвуки царской охранки и юстиции, состряпавших дело Бейлиса. Революция колониальных народов нанесла удар по расизму и империалистическому человеконенавистничеству, но нельзя думать, что с ними покончено. Наоборот, чем ближе могила империализма, тем острее он будет хвататься за расистские приемы и жестокости. Это надо помнить, особенно революционерам, коммунистам.

Говорят: «Гони природу в дверь, она влетит в окно». Парадоксально, но факт, что природа империализма, порождающего расизм, влетела сегодня через «сионизм», при воздействии американского империализма, в окно государства Израиль, которое проводит расистскую политику и разбойно-грабительские действия по отношению к арабскому населению и близлежащим арабским государствам. Подбадриваемые щедрой помощью и руководством империалистов США, сионисты Израиля пошли на завоевательную, империалистическую войну с арабскими государствами, оккупируя их земли и применяя там расистские человеконенавистнические приемы насилия. На первый взгляд может показаться "Странным, что расизм в подлой его форме нашел свое место в Израиле, население которого страдало ранее от расизма. Но такова природа империализма, а сионисты — не народ Израиля — являются империалистами-расистами. Надо всегда помнить, что борьба против расизма есть борьба против империализма.

Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной, великолепной, на редкость счастливой и удачной мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя. Я думаю, что все наши лучшие социал-демократические агитаторы против правительства никогда не достигли бы в такое короткое время таких головокружительных успехов, каких достигла в противоправительственном смысле эта мера.

После этой меры миллионы и миллионы обывателей стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того ленинского изречения, что Россия есть «тюрьма народов». Так оно и было. Миллионы рабочих и трудящихся Киева, других городов и передовых сел и деревень Украины прорвали фронт черносотенцев, надломили решетки «тюрьмы народов» и праздновали 100-летний юбилей Шевченко. Собрания и митинги рабочих, трудящихся и студентов, посвященные Шевченко, были ответом на запрет правительства.

Со специальной статьей выступила наша «Правда», в которой

была дана высокая оценка Шевченко как великого народного поэта; она призывала рабочих протестовать против запрещения юбилея. Киевский комитет партии выступил со специальной листовкой, в которой юбилей Шевченко связывался с. политикой и революционной борьбой.

Тот факт, что наша партия приняла активное участие в праздновании юбилея Шевченко и дала правильное принципиальное направление этому празднованию, поднял авторитет нашей партии в глазах тех рабочих и трудящихся и даже части интеллигенции, которые принимали близко к сердцу национальные моменты в жизни Украины, и сплотил вокруг партии еще большее количество передовых рабочих и трудящихся.

В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

1914 год был годом особенно больших революционных надежд на победоносность борьбы за освобождение от ига царизма, а затем и капитализма.

К сожалению, июль 1914 года оказался и последним месяцем этой исторической эпохи нового подъема рабочего революционного движения 1911-1914 годов. Объявление войны резко затормозило это движение на полном боевом ходу. Героическая передовая часть питерского пролетариата и в день объявления войны демонстрировала свой протест.

В Киеве объявление мобилизации застало рабочих бастующими — демонстрирующими свою пролетарскую солидарность с петербургским пролетариатом. Война и у нас в Киеве, как и в других городах страны, на полном ходу прервала это движение. Продолжать забастовки и выступления после официального объявления войны было невозможно. Но рабочие оставались в состоянии брожения, антивоенных настроений, недовольства мобилизацией. Это находило свое активное выражение на сборных мобилизационных пунктах в городе Киеве и ряде волостей, уездов Киевской губернии. Крестьяне, мобилизованные призывники громили, жгли помещичьи имения, забирали хлеб и другое имущество, оказывали сопротивление мобилизации, в том числе и в моем Радо-мысльском уезде, где было охвачено сопротивлением 10 волостей.

Конечно, с уходом по мобилизации 20-30% коренных рабочих, с приходом на предприятия большого количества новых масс, в том числе из кулаков, купцов и всякого буржуазного и мелкобуржуазного элемента, оборонческие настроения увеличились, хотя эти элементы как раз и пришли на заводы, чтобы уйти от обороны, от фронта. Но кричали они как ура-патриоты, как «идейные» сторонники национализма и шовинизма и его выразителей — ликвидаторов и эсеров. Потом, в ходе войны и ухудшения положения, лучшая часть и из этих трудящихся элементов поворачивалась в сторону забастовок и антиоборонческих настроений. Мы, большевики, не относились безразлично к ним, а, обратив внимание на лучших, работали с ними, и надо сказать, что немало их становились в ряды борцов с царизмом.

В Киеве, как и по всей стране, в первые месяцы после начала Первой мировой империалистической войны рабочее движение было ослаблено, забастовок до конца 1914 года почти не было. Террор и репрессии царского правительства еще более усилились по сравнению с довоенным временем. Профессиональные союзы в большинстве своем были разгромлены. Те, которые остались, фактически вели свою работу нелегально и лишь к 1915 году многие из них несколько оправились от удара.

Уже в конце 1914-го и в 1915 году Киевская организация окрепла и организационно, было восстановлено систематическое общекиевское партийное руководство — Киевский комитет партии. Этому способствовало еще и то, что в октябре 1914 года в Киев из Полтавы приехал Станислав Косиор. Это был старый развитой большевик, работавший раньше в Донбассе; он имел большой опыт партийной работы, был умелым организатором, серьезно помог в налаживании, развертывании работы Киевского комитета, став признанным его руководителем.

Киевский комитет тогда сложился в следующем составе: Косиор Станислав, Вейнберг Гавриил, Дегтяренко, Каганович Лазарь, Майор (Майоров), Дора Иткина и другие.

Станислав, как настоящий большевик, быстро вошел в работу Киевской организации. Надо особо подчеркнуть, что он умело вел свою работу, особо конспиративно, и я многому, в том числе в этой конспирации, у него научился. Станислав показывался редко на собраниях и поддерживал руководящую связь через доверенных лиц райкома.

В первой половине 1915 года наша работа развернулась интенсивно, но, к сожалению, в марте была арестована группа активистов, в том числе и два члена Киевского комитета товарищи Дегтяренко, Вейнберг и другие активисты. Это сказалось на работе не только из-за потери этих товарищей, но и потому, что нам, оставшимся, пришлось еще больше законспирироваться и вести работу замкнуто.

В связи с этими арестами и нависшей угрозой над другими товарищами Станислав Косиор вынужден был уехать из Киева. Это была большая потеря. Вслед за ним выехали и некоторые другие товарищи. Это, естественно, ослабило работу, но ненадолго.

В конце апреля состоялась конференция на Подоле, на Константиновской улице, между Ярославской и Нижним валом. Помню, что это был двухэтажный дом, в первом этаже которого был магазин. Конференция избрала тайным голосованием киевский комитет, в который вошли Ластовский, Каганович Лазарь и другие.

Мы все почувствовали себя бодрее. Актив и члены партии шире и смелее развернули свою работу; их смелость нашла свое выражение и в таком деле, как проводы отправленных в ссылку, ранее арестованных наших товарищей Виктора Капранова, Вейнберга, Веры Сапожниковой и других. Группа товарищей пошла на вокзал их проводить. Ко мне на фабрику зашли товарищи Маргулис, Садовский и Мишка Ротлейдер (звали мы его «Банкир», потому что он работал в банке) и предложили мне пойти с ними на вокзал. Вначале я им сказал, что это, может быть, будет нарушением конспирации, но они были так настойчивы, что я пошел с ними. Кроме молодого задора — принять участие в таких проводах, мне захотелось попрощаться хотя бы издали с друзьями. На вокзале собралось немало провожающих. Мы, естественно, вместе с другими махали им руками, приближаясь к ним вплотную, жандармы обратили внимание на демонстративный характер этих проводов и целой оравой набросились на нас, разгоняя и избивая, завершив свою «операцию» арестом нескольких человек, в том числе и меня.

Допросы были жестокими; здоровенные жандармы неоднократно избивали нас до крови, но допросы ничего им не дали, ничего они не могли добиться. Я был одет плохо и изобразил из себя деревенского парня, приехавшего в Киев искать работу. «А чего же ты махал рукой, да еще фуражкой?» — допытывались они, не веря моим утверждениям. На это я им по-деревенски отвечал: «Уси махалы, и я махав, я думав, що воны мобилизованные и их отправляют на фронт».

После недельных мытарств и таких же жестоких допросов, ничего не добившись, они большую часть освободили, в том числе и «Банкира», а меня и Ефима Ковальчука выслали из Киева в деревню по этапу. По пути следования в городе Иванькове при помощи старых друзей Михаила я освободился от дальнейшего следования по этапу и вместо деревни нелегально вернулся обратно в Киев. Товарищи, а тем более моя молодая жена, Мария Приворотская-Каганович, встретили меня с радостью, и я вновь окунулся в партийную и профсоюзную работу.

На одном из заседаний Киевского комитета, обозревая положение и работу, мы оценили хорошо работу на предприятиях, но одновременно мы, в том числе и я, самокритично установили, что почти не ведется работа в армии, что нет связей с солдатами, кроме попавших в солдаты отдельных членов партии. Поручили мне установить с ними более систематическую организационную связь и вместе с ними заняться работой среди солдат. Я охотно взялся за это, тем более что, давая мне это поручение, товарищи правильно указывали, что я лучше других знаю деревню, а в армии больше всего крестьян.

В начале июля и я лично начал вести беседы с солдатами маленькими группами, встречаясь с ними в районе Печерской Лавры. Это было удобно, потому что там всегда было много народу, в том числе и солдат. На одной из бесед я просил рассказать о настроениях солдат. Все они отвечали: «Та в души воны в бильшос-ти такого же настрию, як и мы, алэ нэ осмиливаються сказаты, тилькы, колы з нымы побалакаты, то немало смилых знайдэться».

Я доложил Киевскому комитету результаты нашей работы. Комитет одобрил работу и поручил продолжать ее усиленно. Я дополнительно доложил, что встретил на Крещатике одного бывшего студента в военной форме, проходящего школу прапорщиков в кадетском корпусе. Этого студента я знал до войны как сочувствующего нам. При встрече он не отказался встретиться, сказав, что, когда я приду к нему в кадетский корпус, его вызовут и мы «погуляем». Я спросил у членов Комитета, каково их мнение насчет моей встречи с ним. Сначала мнения разделились: одни считали риском идти в кадетский корпус, другие считали, что нам очень важно получить связи с бывшими студентами, служащими в армии, поэтому надо пойти на этот риск. Комитет принял последнее решение, и я, приодевшись прилично, пошел к нему. К моему удивлению, дежурный долго меня не задерживал и вызвал моего «студента» Назаренко, который тут же вышел со мной для «прогулки».

Беседа вначале не очень-то клеилась, видимо, мы оба выжидали, но потом, естественно, инициативу я взял в свои руки, но, конечно, с осторожностью.

Из беседы, уже из общей ее части я видел, что человек этот не в ладу с самим собой, что это своеобразный «Гамлет» в современных условиях острого кризиса, но все же «Гамлет», склоняющийся к народу, к недовольству и даже -возмущению господствующими классами и особенно царской властью. Тогда я перешел к конкретным вопросам. При этом я заранее извинился, что я буду ставить вопросы, может быть, и трудные для ответа, но я не обижусь, если он не ответит. «У вас в школе прапорщиков, вероятно, немало бывших студентов, все ли настроены «за царя и отечество»? Он мне ответил: «За царя — не все, а за отечество — все». «А как же с этим противоречием, если не «за царя», значит, — говорю я, — нужно другого руководителя войной, значит, нужен другой строй?» «Да, — сказал он, — так выходит. Многие думают, что хорошо было бы, если бы было другое управление, но как это сделать, да еще во время войны, этого никто из наших не додумывает и не знает».

Я, со своей стороны, посоветовал ему активнее разъяснять лучшим, наиболее верным из бывших радикальных студентов, что революция неизбежна, но что она сама не приходит, ее нужно готовить.

Он заверил меня, что будет действовать в этом направлении и что мои советы ему пригодятся.

К великому сожалению, эта наша вторая встреча была последней. В следующий раз, подходя к кадетскому корпусу, я еще издали заметил двух шпиков. Я прошел мимо, но они за мной погнались. Я хорошо знал этот район, все проходные дворы, переулки и начал их «мотать». Хотя и не бежал, но угнаться за мной они не могли. Я двигался к Бессарабскому рынку, а затем на Жилянскую улицу. Там был заводик сельтерских вод, на котором я когда-то, в годы безработицы, работал.

Забежал во двор, а там стоит фургон с готовой продукцией. Вскочив на фургон, я выехал со двора. А там-то догнать меня они не могли, это им было трудно.

В конце октября мы собрались, чтобы выехать в Юзовку (после революции г. Сталино, а теперь г. Донецк) — столицу Донбасса. Паспорт мой на имя Гольденберга был липовый — фальшивый. Представилась возможность приобрести паспорт, как говорили, «железный», на имя мещанина города Шяуляй Кошеровича Бориса. Товарищи Витхин и Баршёвич особенно старались приобрести его, чтобы лучше меня обеспечить. Но оказалось, что на нем фотокарточка владельца; необходимо было проделать операцию замены этой карточки моей. Волнующим, непростым делом было справиться с сургучной печатью, которая сломалась. Все же с большим трудом удалось ее привести в порядок, и с паспортом на имя Кошеровича Бориса я и Мария выехали в Донбасс.

3 марта улицы Юзовки были переполнены; несмотря на непролазную грязь, все шли к заводу на митинг, собранный в прокатном цехе металлургического завода; шли не только рабочие и работницы фабрик, мастерских, шахт, но и трудящиеся граждане, в том числе и юноши, и, что особенно важно, шли крестьяне окружающих Юзовку деревень. Солдат в Юзовке почти не было.

Мне невозможно сегодня рассказать о моем волнении, испытанном тогда, в марте 1917 года, перед моим первым открытым выступлением на таком многотысячном митинге.

Произошло историческое событие величайшей важности, осуществилась мечта многих поколений мучеников — революционных борцов и страдающего народа — свергнут царский строй. Велика радость и торжество, но в то же время остаются тяжкие страдания народа, в особенности смертельная война. Большевистская партия дает свой, хотя и не полный до приезда Ленина, ответ на этот вопрос.

Но как это доходчиво изложить перед многотысячной массой, многие из которых, а может быть и большинство, только сейчас приобщаются к политической жизни? Всю ночь готовился, думал, утром советовался с товарищами, наметил схему, написал проект резолюции и краткого обращения к рабочим.

На митинг я в сопровождении двух товарищей направился хотя и взволнованным, но в бодром, приподнятом состоянии.

Как это ни странно, по дороге один маленький эпизод вызвал у меня вначале смущение, а потом бодрость и даже радость. Проходя через ворота завода, я услышал отрывок разговора нескольких человек. Один говорит: «Кажуть, що выступать будэ жид». Другой рабочий ему сердито отвечает: «Дурак ты, хоть жид, да наш». Не скрою, что само по себе упоминание «жид» вызвало у меня инстинктивное огорчение, но зато ответ другого рабочего — «хоть жид, да наш» — меня обрадовал, поднял, ободрил — ведь этим простым, коротким ответом рабочего выражено инстинктивное интернациональное классово-пролетарское чувство и сознание: рабочий человек любой нации — наш пролетарский брат и друг!

Не буду описывать общее не виданное нами никогда подъемное настроение, царившее на митинге. Выступившие рабочие поддержали докладчика и призвали к борьбе за полную победу революции и против каких-либо контрреволюционных махинаций с попытками восстановления монархии.

На первом же заседании Юзовского Совета был избран Исполнительный комитет, в котором большевики вместе с сочувствующими им имели большинство. Борьба с меньшевиками-оборонцами разгорелась вокруг предложения большевиков об избрании на пленуме Совета заместителя председателя Совета, против чего меньшевики возражали. Громадным большинством депутатов Совет избрал заместителем председателя большевика Кошеровича Б. (Кагановича Л.М.). Это была политическая победа нашей парторганизации.

Вспоминая о моей работе в Юзовке, я рад и счастлив, что вместе с моим незабвенным другом, старым большевиком Марией Марковной, мне довелось жить, работать и бороться в Юзовке -Донецке. Я благодарен донецким рабочим, металлургам, шахтерам и другим трудящимся, в том числе и моим сопрофессникам — сапожникам, большевикам и беспартийным, за пролетарскую школу, которую я у них прошел, — я многому научился у них, отдавая, со своей стороны, все свои молодые силы делу победы Ленинской большевистской партии.

Глава 3
1917-й ГОД

В САРАТОВСКОМ ГАРНИЗОНЕ

Можно без преувеличения сказать, что 1917 был исключительным, величайшим годом в истории России и других стран мира.

История человечества знала немало великих дат и отдельных годов, наполненных большими событиями. Но то, что совершилось в 1917 году в России, превзошло все предыдущее грандиозностью по масштабам и величию, по качественному содержанию. События 1917 года коренным образом изменили весь ход исторического развития не только России, но и всего мира. В 1917 году февральско-мартовская революция свергла, уничтожила царскую монархию Романовых — столп российской и мировой реакции, а, главное, через невиданно короткий промежуток, в том же 1917 году, Октябрьская социалистическая революция, вырвав полностью все корни феодально-крепостнического строя, свергла господство капитализма и уничтожила его основу — частную собственность на землю, фабрики, заводы, банки и буржуазное государство, охранявшее эту частную собственность и эксплуатацию рабочих и трудящихся капиталистами и помещиками. Была установлена диктатура пролетариата, охранявшая социалистическую собственность и все завоевания пролетариата.

В апреле 1917 года я вернулся на свою партийную родину — в Киевскую большевистскую партийную организацию из Юзов-ской-Донецкой большевистской организации.

В Киеве было хорошее боевое настроение. Товарищи по подполью встретили меня радостно и сразу же загрузили партийной работой. Зная и учитывая мой подпольный опыт работы среди солдат, Киевский комитет партии возложил на меня работу в армии. Для облегчения и большей успешности этой работы решили создать легальную базу, поручив большевистской фракции солдатской секции Совета добиться оформления меня членом культурной комиссии или просто работником по культурной работе среди солдат. Мы получили хорошую легальную базу для развертывания партийной работы. Но недолго длилась эта моя работа. Как только я перешел от внешне незаметной организационно-партийной работы к открытым выступлениям на собраниях и митингах солдат, эсеро-мсньшевистские вожаки солдатской секции увидели, какого «культурника» они пустили в свой огород.

Особенно пришли в ярость эсеро-меньшевистские вожаки после моего выступления по поручению Киевского комитета на многотысячном предмайском митинге на территории бывшей выставки. В своей речи я говорил о новых задачах революции на основе великой программы, данной пролетарским вождем революции и партии великим Лениным в Апрельских тезисах, в которых поставлена задача перестройки России в республику Советов.

Эти и другие мои выступления вызывали у солдат сочувствие нашей большевистской партии и одновременно озлобление эсе-ро-меньшевистских заправил солдатской секции Совета. В срочном порядке эти коварные горе-демократы изгнали меня из солдатской секции, организовав через соответствующие военные органы отправку (фактически высылку) меня из моего родного любимого Киева в Саратов.

Саратов оказался уже не той «глушью», о которой говорил Фамусов — герой бессмертного творения Грибоедова «Горе от ума», а крупным промышленным пролетарским центром, с большим военным гарнизоном, сплоченной большевистской организацией.

И я благодарен судьбе, что оказался в этом революционном центре в бурные месяцы 1917 года, где приложил свои силы к развернутой партией и ее военной организацией борьбе за завоевание солдатских масс на сторону нашей Ленинской партии.

В период Первой империалистической войны Саратов стал крупным центром сосредоточения воинских частей, главным образом запасных полков, в которых обучали солдат перед отправкой на фронт.

В 1917 году в Саратовском гарнизоне было около 50 тысяч солдат и офицеров. Удельный вес солдат в городе Саратове с населением в 200 тысяч, в том числе 30 тысяч рабочих, был достаточно велик и указывает на остроту и серьезность задач партийно-политической работы в гарнизоне. Должен здесь же подчеркнуть, что некоторые ошибочно недооценивают важное значение партийно-политической работы в таких тыловых гарнизонах. Такие товарищи забывают, что в этих гарнизонах было мало тылового, так как они ускоренно формировали маршевые роты и отправляли на фронт. Следовательно, от того, как мы политически подготовляли солдата, с каким политическим багажом он прибывал на фронт, зависело в значительной мере не только его личное поведение, но и его влияние на фронтовых солдат в окопах. Через них мы, большевики, распространяли свое влияние на фронтах, да и на деревню, куда выезжали солдаты.

Надо сказать, что постоянное поступление нового пополнения затрудняло, конечно, и осложняло нашу работу. Требовались быстрая ориентировка в людях, установление новых связей, а главное — сохранение таких темпов большевистской обработки, с какими велась ускоренная подготовка и формирование маршевых рот и их отправление на фронт.

Слабость работы военной организации в первые два месяца после февральско-мартовской революции объясняется не только недостаточностью сил, но главным образом тем, что среди большевиков гарнизона неясность и колебания в принципиальной позиции — о путях и перспективах революции затянулись несколько дольше, чем у большевиков общепартийной организации. Даже после тезисов Ленина и Апрельской конференции, вплоть до первой половины мая, часть военной организации не заняла достаточно ясной, твердой боевой позиции, а это главное, что определяет и всю практическую организационную работу.

В мае произошли серьезные изменения в составе членов партии в Саратовской военной организации. Гарнизон пополнился прибывшими из других частей страны новыми силами, среди которых оказалось немало политически и партийно подготовленных и подкованных большевиков. Это, естественно, немедленно сказалось на активизации борьбы за ленинскую линию партии и на улучшении всей работы военной партийной организации. Во второй декаде мая было собрано общее собрание членов партии военной организации (их было сто с лишним человек), на котором первым вопросом был поставлен доклад об Апрельской конференции партии. Этот доклад довелось сделать мне. Это было первое большое поручение городского комитета партии в первые же недели

моего приезда в Саратов. Помню, как секретарь горкома Эмма Рейновна Петерсон мне сказала: «Не рассчитывайте на наши силы, сами собрание организуйте, сами и доклад сделайте».

В Саратов я только-только прибыл и настроение членов партии еще мало знал, но мне помогло то, что я изучил положение в общепартийной Саратовской организации и содержание доклада товарища Милютина. Хотя он был старым большевиком и высоко эрудированным руководителем, но доклад его был неудовлетворительным с точки зрения защиты позиций Ленина на Апрельской конференции, отражал некоторые положения неленинской позиции Каменева и Рыкова. Поэтому я в своем докладе по существу полемизировал с Милютиным, а это оказалось особенно к месту, так как именно в военной организации было немало слабо ориентирующихся и колеблющихся товарищей.

Вторым вопросом собрания был организационный — выборы Комитета. Об этом собрании и его решениях было доложено Саратовскому комитету, который утвердил решения и состав избранного общим собранием Комитета, включив товарища Кагановича в состав Саратовского комитета партии.

С этого момента наша организация называлась Военная организация Саратовской партийной организации РСДРП (большевиков). Она работала дод руководством городского и губернского комитетов партии, им подчинялась, ее руководитель, или, как его наименовали при избрании, председатель тов. Каганович Л.М., входил в состав городского и губернского комитетов.

Победа Ленинской линии в парторганизации, общий рост влияния и авторитета нашей партии в массах и перелом в их настроениях, улучшение общей объективной политической ситуации для нашей партии дали практическое улучшение работы и военной организации уже в мае.

В короткий срок существующие ячейки стали неузнаваемы — они стали действительно боевыми органами партии.

Был организован прием в партию солдат, подготовленных для этого за один месяц, и в первую половину июня мы утроили количество членов партии. К 10 июня у нас было уже 400 членов партии при общем количестве в Саратовской организации 2500 членов — и это при строгом подходе и отборе. За май и июнь в результате развернувшейся большевистской пропаганды в гарнизоне более тысячи солдат, главным образом из рабочих и крестьян-бедняков, объявили себя сочувствующими нашей партии, они приходили на партсобрания и выполняли наши поручения. В июне у нас в организации уже было более 50 первичных ячеек.

Мы добивались проведения в полковые и ротные солдатские комитеты большевиков. Эсеры и меньшевики упорно сопротивлялись этому, так как они почти монопольно заполняли эти комитеты. Они вообще создали такую обстановку в казармах, что большевики были загнаны и затравлены; дело доходило до избиения их специально натравливаемыми хулиганами. Мы в первую очередь повели борьбу за коренное изменение этой обстановки. Здесь агитации было мало, надо было завоевать авторитет. Мы начали ставить перед полковыми и ротными комитетами вопросы солдатских нужд и бытового неустройства, заставляя их или удовлетворять эти нужды, или идти против солдат, разоблачая тем самым себя.

Можно сказать, что май и особенно июнь были переломными в настроениях солдат. Влияние нашей партии неуклонно нарастало. В беседах с солдатами, ранее поддерживавшими эсеров и меньшевиков, уже в мае и июне раскрывалось разочарование в их романтической мечте о том, что вот, дескать, теперь, после царя, все пойдет само собой по-новому, по-хорошему, без драк и борьбы, и мир наступит, как на словах обещали эсеры и меньшевики, и свобода будет полная — одним словом, осуществится мечта о «земле и воле». Что ж, говорили в беседах ворчливо и уже сердито многие из солдат, уже почти три месяца прошло, как царя порешили, а толку пока мало: война продолжается и конца-краю не видно, и все кричат «продолжать ее до победного конца». До Дарданелл, выходит, будем биться. А разруха все растет. Вон из деревни пишут, что жрать нечего, дети помирают, скотина дохнет с голодухи, лошадей все меньше и меньше становится, довели до того, что аж мужики плачут, особливо бабы ревут. А помещик как был хозяином-кровососом, так и продолжает им оставаться, да и кулак не дурак — без царя, а еще больше наживается на нищете народной. А наши-то защитники — эсеры? Обещать-то обещали землю и волю, а на самом-то деле все «завтраками» нас, мужиков, кормят, да и то, просто говоря, за нос водят нас, как дураков, и обманывают. Вот пишут из деревни, что «забеспокоившиеся» господа-помещики начали нашего брата мужика в каталажку сажать — вот те и воля.

Нельзя, однако, представлять себе, что этот процесс идейно-политического завоевания большинства солдатских масс на сторону большевизма был легким делом, особенно учитывая двойственную социальную природу тогдашнего среднего и особенно зажиточного

крестьянства. С точки зрения строго научного объективного определения крестьянин, с одной стороны, трудящийся человек и родственен пролетариату, с другой — он частный собственник и родствен богатому частному собственнику. На это его раздвоение — на его вторую сторону и делали ставку буржуазно-помещичьи партии, а особенно мелкобуржуазные партии эсеров и меньшевиков, строивших на этом основании тактику союза крестьян с буржуазией вместо союза с пролетариатом, за который стояли большевики.

В этой борьбе мы, солдаты-депутаты, приняли боевое участие. Эсеры заранее чувствовали, что избрание солидной группы солдат-большевиков в Совет будет серьезным ударом по их монополии в гарнизоне, поэтому они яростно боролись за свои места — за сохранение монопольного представительства от армии в Совете. Они особенно бесновались еще и потому, что к этому времени большевикам Саратова удалось провести решение о ликвидации самостоятельного, существовавшего отдельно от Совета рабочих и солдатских депутатов, Военного исполнительного комитета, который был создан с начала февральской революции. Это было ненормально, вредно и опасно для дела революции. Эсеры сопротивлялись этому решению Совета о ликвидации комитета, но вынуждены были сдаться под напором большевиков.

Борьба в казармах при выборах в Совет принимала особо острый характер и формы. Например, эсеровские заправилы при помощи своих унтеров отправляли наиболее активных большевиков и солдат, их поддерживающих, внеурочно в караул, даже сажали на гауптвахту за какие-то надуманные провинности, лишь бы лишить их возможности присутствовать на избирательном собрании. Так именно они поступили со мной несмотря на то, что заранее наша организация официально объявила, что моя кандидатура выставляется в Совет: командир роты арестовал меня по вымышленной им ложной причине, продержав меня на гауптвахте два дня. Он вынужден был меня выпустить, но своей эсеровской цели достиг — на избирательном собрании я выступить не смог и не был избран.

Однако назавтра в другой роте нашего полка, когда наши большевики выступили и рассказали солдатам, каким старорежимным способом эсерам удалось отвести мою кандидатуру и провести эсера, солдаты почти единодушно избрали меня депутатом Саратовского городского Совета. Эта наша победа произвела большое впечатление во всем 92-м полку и даже за его преде-

лами — в гарнизоне. Одним словом, выборы в Совет закрепили тот перелом, который явно наметился в гарнизоне.

Сила наша была еще в том, что наша связь с массами, конечно, не ограничивалась собраниями, митингами и даже беседами. Мы организовали землячества солдат, прикрепили к каждому землячеству (по губерниям) своих организаторов, избрали бюро землячеств, вовлекли в эту организацию широкие массы активных солдат, сочувствующих нам, большевикам. Вначале эсеры пытались помешать нам. Когда это у них не вышло, то они попробовали пролезть внутрь этих землячеств, но дело было уже настолько прочно нами организовано, что их попытки сорвать это дело потерпели поражение.

Дошло до того, что даже часть солдат, называвших себя эсерами, выступали с одобрением деятельности землячеств и большевиков, их организовавших. Солдаты ходили в землячества с вопросами, возникавшими не только у них, но и по письмам, получаемым из деревни, просили разъяснения, помощи. Мы при помощи наших юристов-большевиков и под руководством одного из руководящих деятелей Саратовской организации товарища Лебедева Петра Александровича (присяжного поверенного) организовали юридическую консультацию в клубе «Маяк», ставшую центром солдатских землячеств. Там солдаты получали разъяснения, консультации, ответы на волнующие их вопросы и запросы их земляков из деревни. Особенно много было запросов, связанных со спорами с местными властями и обостренными конфликтами с помещиками, с захватами крестьянами сенокосов, пустующих земель, необрабатываемых и неубираемых посевов и т.п. Крестьян по указу Временного горе-революционного коалиционного правительства и его комиссаров арестовывали, и солдаты приходили в землячество за помощью, советом и с просьбой составить им письменный ответ землякам. Это настолько крепко привязало солдат к землячествам и, естественно, к большевикам, руководившим ими, что у солдата землячество было самой популярной организацией, пользовавшейся любовью и уважением. Он это считал вроде своего профсоюза-защитника (между прочим, тут в известной мере сказался наш опыт профсоюзной работы), а когда кулацко-хулиганские элементы натравливались на землячества, то солдаты, далеко не большевики, грудью вставали на защиту землячеств, и дело часто доходило до физической драки.

Эти землячества оказались замечательным связующим звеномнашей военной парторганизации с широкой беспартийной солдатской массой. Мы устраивали политбеседы в землячествах, наше влияние росло и организационно закреплялось в землячествах. Через землячества мы, военные большевики, связывались с деревней, и через солдат, используя их корреспонденцию и выезды в отпуска, мы фактически вели работу среди крестьян, особенно среди бедноты. Кроме того, мы через солдат получили такой богатый фонд писем из деревни, что это давало нашей агитации большую силу. Я, например, всегда, отправляясь на митинг к солдатам, имел при себе отобранные, наиболее типичные, важные письма о положении в деревне, о классовой борьбе, о выступлениях крестьян и о горестном, тяжелом положении семей бедняков-солдат, о котором писали жены и родители и которые брали за душу и нас самих, и особенно солдат. Естественно, и другие наши товарищи зачитывали часто такие письма на митингах солдат. Эсеры, меньшевики ничего противопоставить им не могли — это была сама жизнь, зовущая к борьбе, к развитию революции, к спасению рабочих, крестьян, солдат от гибели, и солдаты проникались доверием, уважением к пролетариату и его Ленинской партии.

Эсеры, меньшевики, бундовцы и другие усилили травлю нас, большевиков, и снизу исверху. В моей роте, например, была сколочена специальная «ударная» эсеро-хулиганская группа унтер-офицеров и солдат Рябова, Шубина, Быкова и других, которые добивались моего ареста и отдачи под суд. Это, конечно, было делом эсеровской верхушки — Понтрягина, Диденко и других, с которыми мне приходилось чаще всего скрещивать шпаги на солдатских собраниях и митингах и в военной секции Исполнительного Комитета Совета.

Сама жизнь, политические дискуссии, споры толкали нас, простых ребят, на учебу. Насколько это была естественная потребность, видно из того, что солдаты-большевики в 1917 году испытывали ту же нужду, ту же потребность, какую испытывали мы, дореволюционные рабочие-большевики, когда нам пришлось вступать в бой с ликвидаторами, с меньшевиками.

Я вспоминаю, как какой-нибудь горячий, замечательный наш природный агитатор-солдат прибегал в военную организацию после митинга, возбужденный известным успехом, но одновременно жалуясь при этом: «Понимаешь, — говорит он, — чувствую я, что захватил я душу солдат горячим, душевным словом о нашей большевистской правде, и все же какой-то у меня осадок, что не сумел

я до конца убедить их, полностью распластать этого эсера, потому что знаний не хватает. До меня выступал офицеришка-эсеришка, он все накручивал насчет того, что вот, дескать, мы, эсеры, издавна партия крестьянская, а большевики сами вот пишут, что они — партия рабочая, поэтому они, мол, и не защищают крестьян, а на первое место выставляют рабочих, ставят их выше крестьян и солдат. Рабочие, по-ихнему, должны быть какими-то гегемонами, а потом еще поставят какую-то диктатуру пролетариата над крестьянами. Я, — рассказывал наш агитатор, — по-простому, как мог, расчехвостил его, рассказал солдатам, как эсеровская партия предала свое старое знамя «Земля и воля», как они теперь защищают помещиков и охраняют их землю от крестьян, как сажают в каталажку крестьян за то, что они потряхивают барина-помещика. Вот и отдали они «землю и волю» не мужикам, а барину. Говорили вы одно, а вышло другое, одним словом, как говорится, не крепки вы задом, слова своего не держите. А большевики за рабочих людей стоят. А разве мы, крестьяне, не те же рабочие люди, а разве рабочий не из крестьян вышел? Вот они, большевики-то, не заговаривают зубы, а по-рабочему и говорят крестьянину: не верь обещаниям, опять тебя обманут, как не раз бывало. Царя свергли, свергай его опору — помещиков, забирай его землю сразу без промедлений, и крышка.

Сказал я горячо о нашей большевистской партии, как единственной защитнице рабочих, крестьян и солдат. Солдаты хорошо, одобрительно отнеслись к моей речи, особенно наша бедняцкая часть солдат, но чувствую я, что не сумел я разбить этого офицеришку насчет этой самой гегемонии и диктатуры пролетариата — «пороху» не хватило, хотя крепко сказал о рабочем классе, который первым боролся и борется с главным врагом народа — с капиталистами и помещиками. А когда я сказал, что пролетариат — это мы сами, солдаты, бедняки крестьяне и батраки, порядочная часть собрания меня поддержала и горячо аплодировала. Одним словом, — сказал он в заключение, — нам бы малость подучиться по политическому образованию, и тогда против меня не то что этот офицеришка-эсеришка — никто из наших противников не устоит».

Таких агитаторов-самородков, захватывающих душу, боевых, преданных партии, революции, Ленину, у нас в военной организации было немало. Нужно было как можно быстрее поднять их уровень, обогатить их природный ум минимумом знаний. Мы в первую очередь ускоренными темпами организовали клуб,

при нем читальню, библиотеку. Клуб был небольшой, помещение маловместительное, но он играл большую роль. Это был сборный пункт, куда приходили солдаты — члены партии, сочувствующие; устраивали мы там собеседования и вечера вопросов и ответов, лекции и доклады по текущим политическим вопросам. Но это, конечно, не могло решить основную задачу повышения уровня наших кадров. Поэтому мы со всей силой и напористостью навалились (именно навалились) на организацию курсов и при решающей помощи и под руководством Городского комитета партии организовали курсы агитаторов-солдат.

Наш опыт с курсами был хорошо оценен в Петрограде, где мне, как делегату Всероссийской конференции военных организаций при ЦК партии, предложили сделать доклад о нашем опыте на особо созванном совещании о партийно-политической учебе в военных парторганизациях.

ВСЕРОССИЙСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ВОЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Большинство из нас, делегатов Всероссийской конференции военных организаций, впервые приехали и впервые видели Петроград. Но каждый из нас, особенно старые большевики, любили и чтили Петроград как великий центр революции, как колыбель русской революции.

Мы ходили по улицам рабочих районов, особенно в Выборгском районе, и всюду чувствовали не только историю великой борьбы передовых революционных людей Питера за дело освобождения рабочего класса, но бурно кипящую революционную решимость современных борцов, готовых отдать свою жизнь за победу социалистической пролетарской революции, за завоевание власти пролетариата.

Как и все — и питерцы, и приезжающие в Питер, — мы восторгались очаровывающим удивительным природным явлением — июньскими петроградскими «белыми ночами». О них написано немало замечательных поэтических строк. Но и здесь наши души были захвачены не столько природной поэтически-романтической стороной, хотя мы были вовсе не чужды поэзии и романтики, сколько тем, как «белые ночи» тоже стали ареной острой классовой политической борьбы, инструментом революционной роман-

тики, поглотившей поэтическую «внеклассовую бесстрастность». Все площади, особенно у театров, цирков, дворцов и общественных сооружений, бульвары, улицы были заполнены народом и нескончаемыми митингами. Здесь шла острая политическая борьба между различными партиями, группами и просто одиночками, выскакивавшими со своими «оригинальными» высказываниями, выкриками, кончавшимися зачастую «синтезом» морально-политического с физическим воздействием.

Мы, делегаты, ходили по этим «белоночным» митингам, принимали в них участие, выступали на них, воздерживаясь, конечно, от «физкультурного» участия, хотя иногда, когда пакостники и подлецы особенно расходились, бывали на грани участия, но положение наше обязывало к выдержке. Проездом из Саратова в Москве я, например, тоже наблюдал и участвовал в таком ночном митинге, но в Петрограде они носили более острый характер, и это отражало всю остроту накаленной до краев политической атмосферы в Петрограде.

«Белоночные» митинги — это особое, интереснейшее явление. В одних местах они носили характер неорганизованных бесед — препирательств, хватания друг друга за грудки, в иных местах это были митинги с выступлениями ораторов по очереди без записи, а иногда без очереди, когда локтевое самопроталкивание вперед заменяло председателя, которого, как правило, на этих митингах не бывало. Проходили они бурно, страстно, их состав менялся, но не уменьшался — одни уходили, другие приходили. Одни ругали Временное правительство, кадетов, меньшевиков, эсеров, другие ругали большевиков, третьи говорили о трудностях вообще, четвертые ругали спекулянтов. Но чаще всего заострялся вопрос о войне, особенно когда выступали солдаты, тем более раненые, которые костили «тыловых» ораторов всем освоенным в совершенстве матерным лексиконом. Организующее начало, и притом с известной страстностью, вносили большевики, попадавшие на эту, митинги. Нельзя сказать, что их активность проходила всегда благополучно. Иногда кончалось довольно трагическим избиением, особенно когда большевиков было мало.

Делегаты конференции выступали почти во всех полках и воинских частях Петрограда. Мне лично приходилось выступать в нескольких частях, в том числе в Пулеметном полку, Московском и Волынском. Нельзя сказать, что во всех этих полках было одинаковое настроение. Если в Пулеметном полку настроение

было настолько боевое, что нам даже приходилось в известной мере держаться сдерживающего тона, то в Волынском полку было все еще сильно эсеровское влияние, особенно потому, что в полковом комитете было засилье активных эсеров.

Делегаты конференции с огромным напряжением ожидали доклад товарища Ленина. Они ясно понимали, что доклад вождя партии является главным, центральным вопросом работы конференции, который определяет все направления ее решений и всю дальнейшую работу военной организации партии. Но кроме сознания важности доклада делегаты были охвачены непередаваемыми чувствами трогательной любви и преданности к своему учителю, подвергающемуся дикой, злобной травле врагов революции и народа.

Трудно передать словами то настроение, которое господствовало в сравнительно небольшом зале, когда делегаты впервые увидели и услышали Ленина, когда Ленин появился за столом президиума, на трибуне.

Бурное реагирование делегатов, долго несмолкаемые аплодисменты, возгласы в честь Ленина и партии отражали не только личные настроения делегатов, но и чувства и настроения миллионов революционных солдат, прежде всего большевиков, пославших их на конференцию. Как только Ленин начал свой доклад, все были прикованы, захвачены железной логикой, глубиной и убедительностью доклада, никто не шелохнулся. Благодаря небольшому объему зала мы все сидели как бы рядом с Лениным, вокруг него, как внимательные и верные ученики вокруг своего учителя. Доклад товарища Ленина носил по преимуществу характер разъясняющей и убеждающей беседы, в то же время он гневно разоблачал врагов и призывал к борьбе с ними.

Можно сказать, что, хотя часть делегатов до доклада считала необходимым немедленное выступление для захвата власти, доклад вызвал потребность «переоценки ценностей». Я сидел в гуще делегатов и слышал от многих из них прямые заявления: да, придется пересмотреть свои взгляды. Уж очень убедительно говорил Ильич, его доклад предупреждает нас, чтобы мы не «наколбасили» в большой политике, а это посерьезнее, чем «наколбасить» просто в маленьком деле.

Большинство ораторов выступали за позицию, которую защищал в своем докладе товарищ Ленин. В числе таких ораторов, защищавших позицию ЦК — позицию товарища Ленина, был и я.

К этой своей речи я, конечно, с волнением готовился, хотя я ее не писал. Тогда вообще мало кто произносил речи по написанному, да, пожалуй что, и теперь мне трудно читать свою речь. Но продумывал я каждое положение, составил схему речи и т.д. Я думаю, что и в современных условиях, когда почти каждый умеет произносить речи, поймут меня и не усмотрят ложной скромности, если я скажу, что, несмотря на то что я уже умел выступать, в данном случае я ужасно волновался. Шутка ли сказать — выступать по докладу товарища Ленина, по такому острому вопросу, в такой острый момент, впервые на всероссийской партийной трибуне. Это мое волнение особенно усилилось, когда меня вызвал товарищ Подвойский и сказал: «Знаете, товарищ Каганович, здесь вот у нас имеются многочисленные заявления дореволюционных членов партии — делегатов конференции, чтобы от их имени приветствовать товарища Ленина, выразить их солидарность с теми положениями, которые он изложил в своем докладе. Мы считаем, что это будет полезно для всех остальных делегатов. Мы думаем, что вы сумеете реализовать эту идею в своей речи». Я сказал Подвойскому, что для этого есть товарищи постарше меня и по возрасту, и в партии. Товарищ Подвойский, видя мое волнение, утешил, подбодрил меня и сказал: «Я уверен, что вы скажете коротко и хорошо». Я сказал, что для меня это великая честь и я постараюсь выполнить поручение товарищей.

«Это наше приветствие, — сказал я, — есть клятва верности руководству Ленина, его революционно-марксистским принципам, теории, стратегии и тактике классовой борьбы за победу социалистической революции. Мы, делегаты — дореволюционные большевики, не отделяем себя от всех делегатов и уверены, что вместе с нами все делегаты конференции приветствуют товарища Ленина и будут верны ленинскому руководству нашей партии».

Вся конференция в едином порыве, стоя, долго бурными аплодисментами приветствовала товарища Ленина.

Поделившись опытом работы Саратовской военной организации но оказанию помощи рабочим, в особенности железнодорожникам, по организации Красной гвардии и овладению ею военными знаниями и оружием, по подъему революционной активности солдат и подготовке основных кадров к возможным событиям в ответ на выступления контрреволюции, я закончил свою речь предложением признать правильными все выдвинутые товарищем Лениным в докладе положения и соответственно выработать

резолюцию конференции, которая укажет всем военным организациям Ленинский путь работы и борьбы.

Несмотря на острый характер обсуждения доклада товарища Ленина, делегаты конференции, даже те, которые проявляли экстремистские настроения, поняли, что время для вооруженного выступления и захвата власти пока еще не наступило, что товарищ Ленин абсолютно правильно осветил положение и поставил наши задачи. Поэтому резолюция, выработанная в соответствии с докладом товарища Ленина, была принята единогласно.

Ленин выступал на конференции дважды. Второй доклад был посвящен аграрному вопросу.

Прежде всего я должен сказать о том, что у некоторых товарищей имеются сомнения, был ли этот доклад на конференции. Такие сомнения, как мне передавали, были высказаны еще в 1936 году на одном собрании в Комакадемии. При этом говорили о том, что не осталось-де никаких следов. Но ведь, к сожалению, и по первому докладу больших документальных следов не осталось. Как делегат конференции, слушавший доклады Ленина, я заявляю, что товарищ Ленин сделал доклад по аграрному вопросу на конференции вслед за первым докладом.

Дело было так. После первого доклада был объявлен краткий перерыв. Во время этого перерыва мы, группа делегатов, подошли к товарищу Ленину как раз по поводу аграрного вопроса. Мы ему рассказали, как эсеры спекулируют своей программой о социализации земли, и поэтому просили его в докладе по аграрному вопросу осветить этот вопрос и, как мы сказали, «натаскать» нас по этому вопросу. Завязалась краткая беседа с товарищем Лениным, в которой и я имел счастье принять участие. Товарищ Ленин задал нам некоторые вопросы и, помню, полушутя сказал: «Видать, вас эсеришки все еще пугают. Хорошо, — сказал он в заключение беседы, — я в своем докладе коротко скажу об этом». Тут же товарищ Ленин обратился к подошедшим членам президиума конференции товарищам Подвойскому, Крыленко и другим и сказал: «Знаете, товарищи, мне было бы удобнее не откладывать доклад по аграрному вопросу. Я к нему готов, так как делал этот доклад на Апрельской конференции, и было бы хорошо, если бы я с ходу сейчас кратко сделал бы этот доклад». Все с радостью согласились с этим, и после перерыва товарищ Ленин сделал доклад по аграрному вопросу.

Доклад товарища Сталина о национальном движении и национальных полках по важности идет вслед за докладами товарища Ленина.

Остроту этого вопроса мы ощущали на местах. Например, у нас в Саратове на одном из заседаний Совета рабочих и солдатских депутатов остро обсуждался вопрос о требовании украинских солдат о выделении их в отдельный полк. Докладчик на Совете рассказывал, что споры доходят чуть ли не до кулаков. «Мы, — говорят они, — хотим защищать Украину». На заседании Саратовского Совета против этого выступали и некоторые довольно ответственные большевики. «Теперь, — говорил, например, Васильев-Южин, — русификацией никто не будет заниматься. Национальное самоопределение мы сами признали. Но ведь в Украине, кроме малороссов, есть евреи, есть поляки и другие. Выделение национальностей, как козлов от овец, мы не признаем. Мы считаем, что это дело темных сил. Мы провозглашаем единение, а не разъединение. Смешно и недемократично и в духе старого строя выделять великорусские, еврейские, латышские, польские батальоны». Не со всеми этими доводами мы были согласны, но и другие тоже усматривали в этом стремление разжечь национальную рознь.

Были и отдельные выступления, в которых высказывались сомнения насчет правильности самого принципа о праве наций на отделение, и особенно о праве формирования национальных военных частей.

В центре конкретных споров о формировании национальных полков была Украина не только потому, что в армии было много украинцев, но и потому, что украинцы проявляли наибольшую активность. К июню они успели созвать несколько войсковых съездов, создать не только Центральную Раду, но и отдельные Рады в армиях и практически приступить к формированию украинских воинских частей.

Поэтому в прениях больше всего горячих выступлений было против формирования украинских частей. Некоторые товарищи при этом указывали, что это требование не украинского народа, а украинских помещиков и офицеров, поэтому они принципиально против национализации армии.

В прениях на военной конференции отразились разногласия, имевшие место на Апрельской конференции.

В повторном выступлении товарищ Сталин еще раз разъяснил принципиальную установку партии, подчеркнул, что признание права на отделение и права формирования национальных полков

приведет к укреплению доверия между народами России и проложит путь к добровольному объединению в одно государство. Необходимо, сказал товарищ Сталин, в резолюциях указать, что Конференция считает правильным право на образование национальных частей, хотя она убеждена, что это не в интересах трудящихся, и поэтому Конференция уверена, что пролетариат Украины и других народов России будет бороться за замену постоянной армии всенародной милицией трудящихся.

После заключительного слова выработанная комиссией резолюция была принята единодушно. Можно без преувеличения сказать, что обсуждение этого вопроса на военной конференции и принятая резолюция имели важнейшее как практическое, так и принципиальное историческое значение для всей партии.

Не могу не сказать, что мое личное участие в работе комиссии по выработке резолюции принесло мне огромную пользу в моем развитии и большое, на всю жизнь, удовлетворение личным, непосредственным знакомством с товарищем Сталиным и общением с ним в процессе выработки резолюции, где он проявлял большой такт по отношению к возражающим товарищам, большое внимание к вносимым поправкам и понимание пожеланий каждого делегата, не говоря уже о глубоком знании национального вопроса в Ленинском его понимании.

В результате обсуждения кандидатур и голосования конференция избрала следующий состав Всероссийского бюро: Н.И.Подвойский, В.И.Невский, Н.В.Крыленко, Е.Ф.Розмирович, К.А.Мехоношин, М.С.Кедров, Н.К.Беляков, С.А.Черпанов, Л.М.Каганович, П.В.Дашкевич, А.Я.Аросев, Ф.П.Хаустов, И.Л.Дзевялтовский и Гинтовт.

На этом конференция закончила свою плодотворную и важную для партии и революции работу 23 июня 1917 года.

Первое заседание Всероссийского бюро не затянулось потому, что мы, делегаты, торопились уехать.

На первом заседании Бюро товарищ Подвойский поставил вопрос обо мне. «Питерцы, — сказал он, — ставят вопрос об оставлении товарища Кагановича для работы в Петрограде. ЦК просит об этом, и я их поддерживаю, бюро в этом тоже заинтересовано — он сможет вести у нас организационную работу. Что скажет сам товарищ Каганович?» Я был ошарашен этим неожиданным предложением и не сразу даже смог ответить. Придя в себя, сказал: «Я очень благодарен за такое предложение и за доверие питерской организации, которую мы очень уважаем и ценим, но скажу вот что: в Питере работников много, а в провинции мало. В Саратове меня ждут, там тоже много дел, кроме того, есть еще Поволжье, где тоже работы много. Да и должен еще сказать, что я получил сведения, что там положение напряженное, вроде как здесь в Пулеметном полку. Меня там эсеры и меньшевики шельмуют, идет кампания с требованием моего ареста. Если я сейчас оттуда уйду — это подорвет авторитет нашей партийной организации. Учитывая все это, мне лучше сейчас выехать туда, а там дальше можно будет поговорить еще». Тогда товарищ Подвойский сказал: «Давайте сейчас не решать, я доложу товарищу Свердлову, потом и решим».

Когда кончилось заседание Бюро, товарищ Подвойский мне сказал, чтобы я зашел к нему часа через три, а тем временем пошел на совещание по агитации и агитаторским курсам, которое уже началось. На совещании были заслушаны интересные доклады. Сделал доклад и я об опыте Саратовской организации — о наших курсах. Так как я, не дождавшись окончания совещания, ушел к Подвойскому, то мне потом руководитель совещания сказал, что наш опыт хорошо оценен совещанием и одобрен. Когда я пришел к товарищу Подвойскому, он мне сказал: «Пойдемте к товарищу Свердлову, он хочет с вами поговорить». Я был обрадован, что лично познакомлюсь с таким выдающимся организатором в партии.

Товарищ Свердлов хорошо меня встретил и прежде всего сказал: «Вы, конечно, знаете, что такие вопросы, как место работы, — дело не личное, а решает их ЦК». Я ответил, что хорошо это знаю, но член партии может высказать при этом свое мнение. Он, смеясь, согласился с этим. После этого предисловия товарищ Свердлов сказал: «Питерцы очень просят оставить вас здесь, видимо, вы им понравились. Действительно, вы им были бы полезны и нужны. Кроме того, товарищ Подвойский хочет вас еще использовать для организационной работы в Бюро военных организаций. Все это было бы очень хорошо, но вы, пожалуй, правы, что на местах людей не хватает, в том числе в Поволжье. Но вам придется распространить свою работу на другие центры Поволжья, по возможности выезжая туда, — как член Всероссийского бюро военных организаций вы имеете на это право. Главное, ЦК вам это поручает и надеется, что вы это поручение выполните хорошо». Я ответил товарищу Свердлову, что я с большим удовольствием и партийным удовлетворением принимаю это поручение и постараюсь его выполнять, как этого требуют интересы партии и ее военной организации. Но при этом доложил, что не исключены, а скорее, даже вероятны, всякие изменения: сейчас в Саратове эсеро-меныпе-вистские организации развернули кампанию против нас и в особенности против меня, требуя моего ареста и предания суду. Если это у них не пройдет, они могут устроить внеочередную отправку меня с маршевой ротой на фронт. Тогда моя деятельность в Поволжье будет сорвана, и я не смогу выполнить поручения ЦК.

Яков Михайлович, подумав, сказал: «Это, конечно, вполне возможно, хорошо, что вы мне об этом сказали. Тогда давайте сейчас определим, что будем делать, если это случится. У нас плохо дело в очень важном для нас районе. Этот район входит в зону Западного фронта, но главное в том, что это особый центр, в котором размещается ни мало ни много, как Ставка Верховного Главнокомандующего — это Могилев. В нем и вокруг него расположены надежные, с их точки зрения, войсковые части. А там не только военной, но и общепартийной большевистской организации нет. Есть большевики, но они входят в объединенную организацию с меньшевиками и даже с оборонцами. В близлежащем Гомеле — старая хорошая большевистская организация, но она сейчас еще слаба для того, чтобы распространить свое влияние, воздействие и руководство на Могилев. Вы понимаете, товарищи, насколько нам важно иметь там серьезного, крепкого работника. Поэтому, если вас будут изгонять из Саратова, старайтесь всячески попасть на Западный фронт, точнее в район Могилева или Гомеля. Мы дадим указания в Минск, чтобы вам помогли, да и вы, товарищ Подвойский, примите возможные меры, ведь это один из важнейших пунктов военной организации. Если в Могилеве трудно будет создать легальную военную организацию, надо создать нелегальную. То же и с товарищем Кагановичем: если трудно будет обосновать его там легально, то ему придется перейти на нелегальное положение или обосноваться в Гомеле и оттуда вести работу и в Могилеве. Никаких мандатов мы вам не даем. Вы теперь — член Всероссийского бюро военных организаций при ЦК и должны действовать от его имени, поддерживая с ним связь».

Я поблагодарил за доверие и сказал, что понимаю важность поручения ЦК и сделаю все, чтобы его выполнить. Как раз в это время зашли к товарищу Свердлову и сообщили ему, что в Пулеметном полку идет большой и бурный митинг, требуют представителя ЦК или «Военки». Яков Михайлович, не долго думая, сказал, обращаясь к товарищу Подвойскому и ко мне: «Вот вы обаи отправляйтесь туда, хорошо бы захватить еще кого-либо из боевых товарищей. Вот видите, — сказал он мне, смеясь, — вам везет, перед отъездом вы еще раз выступите перед питерцами», — и тепло попрощался со мной. Мы захватили еще товарища Аросева и отправились в полк.

В Пулеметном полку мы застали бурную и жаркую обстановку, вызванную наступлением на фронте. Особое раздражение солдат вызывала бесконечная, продолжающаяся травля этого полка и поступавшие к ним угрозы расформировать полк или отправить его на фронт целиком.

Мы пришли как раз в момент выступления оратора, гневно костившего Временное правительство и требовавшего немедленного выступления с оружием в руках против правительства. От нас сначала выступил товарищ Подвойский, потом, не сразу, выступили все мы. Настроения были такие, что нас забрасывали вопросами, репликами во время речи, шумели основательно. Нам все же удалось сдержать эти настроения.'ввести его в более или менее спокойное русло, и, используя многое из тех аргументов, которые приводил товарищ Ленин на конференции, мы добились тогда решения не выступать пока.

Под впечатлением этого митинга я и отбыл из Петрограда в Саратов. Я ощутил с особой силой, насколько правильна линия, выработанная конференцией военных организаций, — линия, данная Лениным, и какая большая работа нужна для того, чтобы претворить ее в жизнь.

СНОВА В САРАТОВЕ

После преступного расстрела Июльской демонстрации питерского пролетариата и революционных солдат и матросов положение нашей партии и революционного пролетариата было крайне тяжелым и опасным.

Контрреволюционные силы подняли голову, громили наши газеты, организации, травили наших вождей во главе с товарищем Лениным, организовали гнусную клевету на партию, обвиняя ее и наш ЦК, вопреки фактам, что партия, ЦК и Ленин организовали заговор и якобы готовили вооруженное восстание в июле с целью свержения правительства. Между тем и правительству и его подлым лакеям — меньшевикам и эсерам было достаточно известно, что движение это было стихийным, что массы, доведенные до отчаяния вероломной империалистической политикой правительства буржуазии и помещиков, авантюристическим наступлением на фронте, погубившим многие десятки тысяч жизней солдат, выступили на улицы Петрограда, чтобы побудить эсеро-мень-шевистское большинство Советов взять власть в руки Советов и коренным образом изменить всю политику.

ЦК нашей партии во главе с Лениным доказывал массам нецелесообразность и несвоевременность этого выступления, но, когда массы стихийно вышли на улицы, наш ЦК, ПК и вся Питерская организация, как истинно революционная партия, пошли с массами, были с ними до конца и вносили организованность в их ряды, переводя движение и демонстрацию на мирные рельсы. Если бы партия и ЦК большевиков не взяли бы это стихийное движение в свои руки, то кровавых жертв правительственных палачей и потоков крови было бы во много раз больше, чем было, чего так добивались провокаторы буржуазии, ее правительства и особенно контрреволюционные генералитет и офицерство.

Из Питера контрреволюционный «гром» докатился к нам на места, в том числе в Саратов.

Буржуазия, черносотенцы, кадеты при помощи своих оруженосцев-меньшевиков и эсеров организовали дикую травлю нас, большевиков, на площадях и улицах, особенно у Крытого рынка и Народного дома. Там, где бывали революционные митинги, теперь собирались для шельмования большевиков, обзывая нас шпионами, изменниками родины и т.п. Мы группами ходили туда, выступали, ввязывались в споры, кончавшиеся часто зверским избиением нас — большевиков. К чести Саратовской организации, в том числе ее военной организации, надо сказать, что, несмотря на травлю, попытки применить репрессии, в особенности к нам, солдатам, саратовские большевики в этот тяжелый для партии период еще более усилили свою борьбу за идеи, политику, линию нашей партии с меньшевиками и эсерами, и это сказалось на поведении и крепких политических настроениях саратовских рабочих, солдат.

Вообще, несмотря на реакцию после июльских событий в Петрограде, в течение всего июля в гарнизоне шла, не утихая, острая политическая борьба против правительства, в особенности против приказов правительства Керенского об отправке целыми полками, а не маршевыми ротами на фронт и об отпусках на сельхоз-работы. Разумеется, эти вопросы, подымавшие солдат на дыбы,связывались нашими организациями в частях с политическим положением в стране и с общей антинародной политикой Временного правительства.

В середине или во второй половине июля к нам в Саратов приезжал товарищ Куйбышев. Я не только познакомился с ним, но и с удовольствием организовал и слушал его лекцию в «Маяке» «Революция и контрреволюция» — речь шла об июльских событиях. Но кроме лекции у него, конечно, был более деловой серьезный разговор о партийных делах в городском и губкомитете партии. Тогда-то я впервые познакомился с будущим моим близким другом Валерианом Куйбышевым.

Эсеры и меньшевики начали действовать с репрессий по отношению к военным большевикам, и прежде всего они взялись за мою персону.

Еще задолго до этого они развернули «снизу» кампанию травли Кагановича. То, что вожакам самим было несподручно, они возложили на свои «низы». Еще до моего отъезда на конференцию в Петроград они вели кампанию обвинения Кагановича в срыве приказов правительства и предания его суду. Эта кампания, которую возглавили рьяно эсеры, унтер-офицеры Быков, Шубин, Рябов и другие из моего 92-го полка, особенно развернулась во время моего пребывания в Петрограде. Когда я вернулся из Петрограда, была сделана попытка осуществить их план: в день моего приезда меня арестовали по распоряжению полкового командования. В ответ на мой протест они предъявили мне обвинение в самовольном отъезде в Петроград. Но из этого обвинения у них ничего не вышло, так как я имел разрешение от военной секции Совета, которое я перед отъездом предъявил ротному командиру. Попытки опорочить этот документ тем, что он подписан не председателем, а членом бюро Соколовым (большевиком), не имели юридического обоснования, потому что и член бюро имел право выдать такой документ. Они вынуждены были под давлением большевистских членов Исполкома Совета освободить меня.

Однако и после этого они не переставали вести свою кампанию против меня, но им было трудно осуществить свою цель, не нарушая элементарных норм, так как я был членом Исполнительного Комитета Совета. Кроме того, они должны были считаться с тем, что я был членом губернского бюро Советов крестьянских депутатов, которое было связано с крестьянством. В этом бюро мы, большевики, пользовались серьезным влиянием. Секретарем его был большевик Куликов, член нашей военной организации и ее комитета.

После митингов в пулеметных полках и в 92-м полку и моего участия в демонстрации меня вновь арестовали. Протест большевиков в Исполнительном Комитете, возмущение в гарнизоне заставили эсеров и меньшевиков изменить меру пресечения моей деятельности в гарнизоне, и в срочном порядке командование полка включило меня в список «вне очереди» формируемой и отправляющейся на фронт маршевой роты. Это были уже последние дни моего пребывания в Саратове.

Наступил день отправки. На площади перед вокзалом собралось много солдат гарнизона — это наши большевистские ячейки по согласованию с Комитетом решили превратить эту «внеочередную» отправку маршевой роты в политическое действие и организовали большой митинг на вокзальной площади. Пришли не только большевики, но и сочувствующие и много солдат беспартийных. Были частично и рабочие, в первую очередь железнодорожники, с которыми я был особенно связан, хотя тогда я и не думал, что стану железнодорожником. На месте оказался и военный оркестр, который, когда маршевая рота подошла к площади, заиграл «Марсельезу». Комитет нашей военной организации в полном составе был на месте и предложил открыть митинг. Митинг открыл член Комитета военной организации товарищ Соколов. В краткой речи он указал на особенность этого митинга, говорил о моей работе в связи с борьбой нашей партии за дело рабочих и солдат. Выступали еще несколько солдат, которые гневно костили буржуазию, помещиков и Временное правительство и также говорили о моей работе и борьбе в Саратовской военной организации. После них выступил я.

Обстановка была напряженная, я, конечно, волновался. Помню, что я говорил горячо, говорил о Саратовском гарнизоне, о рабочем классе Саратова, о военной организации и Саратовской общепартийной организации, благодарил их за помощь, поддержку и школу совместной борьбы.

Особенно сосредоточил огонь по эсерам, меньшевикам, по всей буржуазной контрреволюции, поднявшей голову после июльских событий в Петрограде и думающей, что она уже побеждает. «Но, — сказал я, — какую бы опору они ни имели в нынешнем правительстве, победы им не видать — рабочие и солдаты их не поддерживают».

Бодро, воинственно закончился митинг; люди не расходились, но нам пришло время размещаться по теплушкам. Я тут же сфотографировался с моей женой Марией Марковной, которая пришла вместе с работниками профсоюзов. Вместе с членами Комитета военной организации я направился к вокзалу. Вдруг ко мне подходит командир маршевой роты и говорит: «Вы должны зайти в кабинет коменданта станции». Там я застал человека, отрекомендовавшегося представителем военно-следственных органов, и представителя нашего полка, которые мне заявили: «Приказом соответствующих органов вы арестованы, вас мы не можем отправлять в общем вагоне с солдатами, вас отправят как арестованного в отдельной теплушке в этом эшелоне». На мои протесты и требования объяснений и соответствующих документов эти господа никаких объяснений не дали, повторяя, как попугаи, одну и ту же фразу.

Командир роты предложил сам препроводить меня в арестантский вагон, дабы не наделать суматохи на вокзале. Ожидавшие на платформе мои товарищи по военному комитету, узнав о моем аресте, хотели тут же поднять шум, протест, устроить нечто вроде демонстрации. Особенно волновались товарищи Россо-махин и Соколов, но я им сказал, что этого не следует делать, во-первых, потому, что это истолкуют как сопротивление военным властям и пришьют новое дело, а в настоящий момент, после июльских событий, это вредно для парторганизации; во-вторых, по существу из этого ничего не выйдет, меня все равно не освободят и препроводят в предназначенный для меня «особый» вагон. Когда они сказали: мы сейчас же пойдем в Исполком, в военную секцию, заявим протест и поднимем бучу — я им сказал, что это правильно, протест нужно заявить, потребовать и выяснить обоснования ареста. Нужно, чтобы и в гарнизоне это знали, — это может оказаться хорошим поводом для политической агитации. Но по существу мое положение от этого не изменится, так как эсе-ро-меньшевистские хамелеоны видели это и давно задумали. Не сумев засадить меня в тюрьму в Саратове, хотя и пробовали, они организовали этот арест на экстерриториальной территории железной дороги. Теперь, скажут они вам, мы, мол, ничего сделать не можем, наша власть там не распространяется. Я также просил членов комитета и лично товарища Мальцева немедленно сообщить о моем аресте и отправке с маршевой ротой в Петроград Всероссийскому бюро при ЦК и лично товарищу Подвойскому. С «любезного» разрешения моего конвоира — командира маршевой роты — я тепло попрощался с моими товарищами, с моей женой Марией, которая, хотя и видала виды, как старый большевик, в данном случае была, конечно, очень расстроена таким финалом. Я ее, как мог, успокоил, мы попрощались, как любящие друг друга люди и как товарищи по борьбе.

Так я в арестантском вагоне покидал полюбившийся мне Саратов, обогативший меня новым опытом борьбы за победу моей родной партии, которой я со своей стороны отдавал все свои молодые кипучие силы.

Здесь я, в заключение этого раздела, хочу с особой силой подчеркнуть, что нельзя думать, что все это легко далось, дескать, солдаты стихийно сами пришли к большевикам. Никогда стихийное настроение и движение, каким бы положительным оно ни было, точно так же, как и благоприятные объективные условия, сами по себе не приводят, не приводили к победе без сознательной, организующей идейно-политической силы партии — и именно такой действенной, активной, построенной на основе великой теории марксизма-ленинизма была наша героическая партия большевиков.

Буржуазным, враждебным Октябрьской революции извратителям ее истории никогда не понять, в чем главная сила нашей партии, сумевшей в борьбе за армию российскую разбить всех кадетских, эсеровских, меньшевистских претендентов на господствующее влияние в армии, да не только претендовавших, но и имевших это господство почти монопольно, особенно в первые месяцы революции.

Тем более не понять этого нынешним международным извратителям Советской истории — прислужникам империализма, прикрывающимся фальшивой мантией ученых, которые жульнически, ненаучно выдумывают «теории», объявившие Октябрьскую революцию «солдатским бунтом». Но эти господа так и не смогли ответить на вопрос, почему же всем политическим партиям России, боровшимся за руководство армией, не удалось удержать за собой эти массы, а партия большевиков, загнанная в подполье, обвиненная после июльских событий во всех тяжких грехах, которые способны были придумать провокаторы и грязные клеветники, сумела в короткий срок повести за собой многомиллионные массы солдат и матросов на штурм капитализма, на социалистическую революцию. Несмотря на свое дипломированное образование, эти господа не дали, не дают и не могут дать ясного и правильного ответа не только потому, что жгучая классовая ненависть к революции осле-

пила их, но и потому, что по социальной природе своего буржуазного и мелкобуржуазного мировоззрения и вследствие этого их узкого кругозора они не в силах разобраться и понять объективные исторические законы, определившие победу социалистической революции в России и их взаимосвязь с субъективным фактором пролетарской организованности и силой большевистской Ленинской рабочей партии, ее теории, политики, стратегии, тактики и практической организации масс, в том числе и солдатских.

Правильный ответ на указанные выше «почему?» может дать только объективное понимание всех исторических условий, бурно протекавшей классовой борьбы и революционного движения, расстановки и соотношения движущих классовых сил, их политики, вытекавшей из их классовых интересов, задач революции, определяемых естественными социально-экономическими интересами пролетариата и крестьянства, в первую очередь его беднейшей части и, соответственно, солдат и матросов. Эти социально-экономические классовые интересы находили свое конкретное выражение прежде всего в таких острых, волнующих массы вопросах, как война и мир, земля крестьянам, контроль над производством, преодоление разрухи, обеспечение хлебом, обуздание капиталистов, а затем и замена эксплуататорского строя капитализма новым строем освобожденного труда — социализмом путем решения главного вопроса революции — завоевания власти пролетариатом и беднейшим крестьянством.

ПРИФРОНТОВАЯ ПОЛОСА ЗАПАДНОГО ФРОНТА

В пути следования нашего эшелона командир маршевой роты держал меня на строгом режиме, не выпуская меня даже на прогулку, не допуская ко мне никого из маршевой роты, особенно коммунистов.

В маршевую роту, наскоро сформированную в Саратове, «в пожарном порядке» включили многих большевиков — более 20 человек.

Естественно, что их, солдат, волновало мое положение, они неоднократно подавали протесты командиру, но это ни к чему не привело. Наоборот, после каждого протеста он еще больше ухудшал мой режим.

Если в первые дни мне давали газеты, то потом перестали; книгмне не давали. В теплушке, приспособленной под подвижную гауптвахту, куда сажали проштрафившихся, было досками отделено отдельное «купе» для особо важных «преступников» — вот в этом маленьком «купе», которое я назвал «деревянным мешком», по ассоциации с проклятой памяти «каменным мешком», я проехал до Гомеля. Кормили плохо, даже хуже, чем всех солдат; кипятку и то не хватало, а сахару и подавно, свечей или лампы у меня в «купе» не было, а естественный свет попадал в вагон, особенно в мой «мешок», очень скудный, так что если бы мне и давали книги, то читать их было бы невозможно. Хотя все это портило настроение, но я чувствовал себя бодро, а главное — оптимистически-уверенно. Естественно, что в эти дни я много думал, обозревая мысленно все события, особенно последнего месяца, и приходил к еще большей уверенности в великой силе идей и политики нашей партии — могучего ленинского прожектора, освещающего миллионам верный путь борьбы за победу революции и социализма.

Даже в моем изолированном положении я получил возможность общаться с одним человеком и проверять на нем свои думы о силе ленинских идей и политической линии. Человеком этим оказался не кто иной, как помощник командира роты — унтер-офицер Архипов, который, выполняя свои служебные обязанности, навещал меня. Он был из тех эсеров, которые колебались «влево», и охотно поддавался на беседы. Он вначале даже сам просил. «Вы, — говорил он, — я вижу, хорошо знаете крестьянскую жизнь и нужды деревни, а они сейчас очень велики, эти нужды, не откажите побеседовать со мной». С этого началось, а там лиха беда начало. Имея опыт бесед с солдатами, я спокойно, не торопясь начал с истории, которую он, конечно, мало знал, и подводил его к текущему моменту. Пользуясь своим положением, он стал частым гостем у меня, и я почувствовал, что и из этого эсера-унтер-офицера можно сделать если не большевика, то, во всяком случае, сочувствующего.

Эшелон наш двигался черепашьими темпами — сказывалась железнодорожная разруха. Времени было много, и я его с пользой употребил на распропагандирование Архипова, который, подъезжая ближе к Гомелю, мне сказал: «Вижу я, что правда ваша, большевистская, является и правдой крестьянской, что эсеры действительно отступили от своей программы «Земля и воля». Буду продвигаться к вам, большевикам, думаю, что дойду до вас быстрее, чем наш эшелон продвигается». В качестве «первого взноса» он мне доверительно сказал: «В роте у нас идет буза: во-первых, отправляли нашу роту в каком-то особо срочном порядке, так что даже белье не сменили, обмундирование старое, рваное, в эшелоне плохо с питанием, на станциях даже кипятку нет, больных некуда девать; во-вторых, волнуются солдаты за вас, требуют изменения режима и допуска вас для беседы с ними, предъявляют требования к командиру, а он, этот дворянчик, хорохорится, пробует строгость наводить, а ничего не получается. Я, как его помощник, ему советовал изменить отношение к вам, а он мне в ответ знаете что сказал: «Он, Каганович, член Всероссийского бюро военных большевиков, которые заговоры учиняют, я везу его «при особом пакете» как государственного преступника, а там уж разберутся, как порешить его судьбу». Узнал я, — сказал Архипов, — что он не только мне, но и некоторым другим то же самое говорил. Солдаты об этом узнали, и это подлило еще больше масла в огонь». Я его поблагодарил за информацию и просил допустить ко мне Булкина, Петрова или одного из них; он обещал и выполнил свое обещание.

Товарищи Булкин и Петров были очень рады встрече со мной и подробно мне доложили обо всем, что происходило за это время в эшелоне, и всеобщие новости по газетам. Положение в роте, говорили они, напряженное, все ждут каких-то перемен, рвутся к активным действиям. Я им дал совет: сдерживать наиболее ретивых, не допускать стихийных, случайных выступлений, памятуя указания Всероссийской военной конференции, не давать повода для провокаций. Необходимо еще учесть, что Гомель — это уже зона Корниловской ставки, поэтому командир так себя нагло ведет. Это не значит, что надо отказываться от предъявления требований по пище, обмундированию, лечебной помощи и тому подобное. Политически ведя со всей остротой нашу агитационно-разъяснительную работу, на провокацию не поддаваться. Не надо также, говорил я, заострять вопрос обо мне, все равно командир ничего не изменит в моем режиме, который, видимо, ему был предписан в Саратове и усугублен условиями зоны Ставки. Товарищи Петров и Булкин согласились с моими советами и обещали принять все необходимые меры через ячейку. Я просил Петрова по прибытии в Гомель тотчас же отправиться в Полесский комитет и сообщить обо мне руководящим товарищам.

Когда эшелон прибыл на станцию Гомель, там атмосфера была накалена до крайних пределов. Станция была забита многочисленными эшелонами и одиночными солдатами, питания не было, кипятку и того не хватало; солдаты бушевали, проходили бесконечные бурные митинги. Нескольких офицеров, выступивших по-корниловски, угрожавших расправой с солдатами, как с бунтовщиками, солдаты избили.

Не остались в стороне от событий на станции и солдаты нашего эшелона, хотя под влиянием большевиков в физическую драку не влезали. Когда солдаты других эшелонов узнали от наших солдат про меня, они направились к нашему эшелону и потребовали от командира разрешить мне выступить на митинге. После отказа они сами оттеснили караульных и выпустили меня. Выступив на митинге солдат, я рассказал, чего добиваются большевики и их вождь Ленин, но не успел закончить свою речь, так как к этому моменту налетел прибывший на станцию ударный карательный отряд начальника гарнизона, который начал «усмирять бунтующих».

Развернулась боевая драка врукопашную, с саблями и со стрельбой. Солдаты нашего эшелона окружили меня тесным кольцом и при помощи железнодорожников вытащили из этой свалки в направлении к железнодорожному депо, где при помощи замечательного большевика тов. Якубова меня приютили и оградили от казаков и офицеров. По моей просьбе тов. Якубов связался с Полесским комитетом партии, который немедля прислал за мной товарищей Лобанкова и Лапика — двух активистов-солдат, которые благополучно доставили меня в Полесский комитет. Там меня радушно, радостно, по-дружески встретили товарищи Агранов и Хатаевич.

Оказалось, что еще до моего прибытия в Гомель Полесский комитет был предупрежден товарищем Мясниковым, руководителем минских большевиков, которому из Петрограда ЦК партии, узнав о моем аресте и отправке с маршевой ротой на Западный фронт, поручил установить мое местонахождение и принять все возможное и необходимое для моего освобождения и обоснования (легально или нелегально) в Могилеве или в Гомеле. Товарищи Хатаевич и Агранов мне говорили, что они очень рады моему прибытию, что у них большая нужда, что и для Могилева лучше будет, если я буду работать «на Могилев» из Гомеля. Естественно, что мне придется на некоторое время (сколько — это видно будет) перейти на нелегальное положение. Но они сделают все возможное для ликвидации обвинений солдат и меня, и им удастся преодолеть трудности и легализовать меня через военную секцию Совета.

Я им сказал, что согласен с этим, но прежде всего меня волнует вопрос, что происходит с солдатами-большевиками моей роты.

Оказалось, что, хотя, как я уже сказал, наша маршевая рога вела себя сдержаннее других, ее, как прибывшую из Саратова «меченой» как большевистскую, взяли под особый «обстрел». Кончилось тем, что ее расформировали, большую ее часть направили на знаменитый гомельский Распределительный пункт, а часть солдат-большевиков арестовали. Меня, конечно, искали, но найти не смогли: я был помещен в надежной квартире одного сапожника, товарища Каминского — конспирации мы научились еще до Керенского, при царе.

Товарищи из Полесского комитета Агранов, Хатаевич и Лобанков, работавший в солдатской секции Совета, энергично и находчиво искали путей моей легализации. Они организовали давление солдат снизу на солдатскую секцию Совета, настойчиво добивались содействия в этом наиболее лояльных деятелей солдатской секции Совета. Надо отдать справедливость, что нам в этом деле оказал известную помощь П.А.Богданов. Он хотя и был одним из руководителей так называемой объединенной организации меньшевиков и Бунда, но он ранее был большевиком и, видимо, сохранил нечто большевистское в своей душе. (Он потом, после Октябрьской революции, вновь вступил в нашу партию и по доверию партии работал Председателем ВСНХ РСФСР.) Кончилось тем, что сняли обвинение о моем непосредственном участии в событиях на станции Гомель. Что касается ареста в Саратове, то конкретных следственных обвинительных материалов не было, а мой арест в Саратове был просто актом политической расправы. Арестованных солдат освободили.

Явившись на Распределительный пункт, я был восторженно встречен солдатами нашей роты. При выборах в Совет рабочих и солдатских депутатов я был избран в Гомельский Совет и получил легальную возможность приступить к выполнению поручения Центрального Комитета партии и его Военного бюро, данного мне товарищами Свердловым и Подвойским в беседе после окончания военной конференции, — к самой работе во фронтовой полосе Западного фронта, а главное — в Могилеве и Гомеле.

Сотни наших докладчиков, ораторов из простых рабочих и солдат были разосланы по частям, близлежащим деревням, предприятиям, от больших до самых маленьких, а также на улицы и площади для бесед, споров и при необходимости для выступлений на импровизированных митингах. На Распределительный пункт — место наибольшего скопления солдат, притом разношерстных и остро настроенных, мы послали специально отобранную группу подготовленных агитаторов-пропагандистов. Можно сказать, что в течение ряда дней наши люди буквально заполонили город, предприятия и воинские части. Меньшевики, привыкшие к, так сказать, «парламентскому порядку», не готовились к такой большевистской агитационной «интервенции» и никак не поспевали за нами, а там, где на- собраниях и митингах скрещивались шпаги, там наши простые солдатские и рабочие агитаторы своими не внешне ораторскими приемами, а от души сказанными словами клали меньшевистско-эсеровских златоустов на обе лопатки. Между прочим, очень эффективным оказался такой опыт. Бундовцы собирали ряд собраний отдельно еврейских рабочих; не все большевики-евреи умели говорить по-еврейски, поэтому мы заранее отобрали группу большевиков-евреев, умеющих выступать по-еврейски, и направили их на эти собрания, на которых они выступали с большим успехом. На некоторых из этих собраний, где выступали бундовские вожди, после них вдруг выступает большевик по-еврейски и корит бундовского вождя всеми острыми словами, которых немало и в еврейском жаргоне. Чтобы понять произведенное этим впечатление, необходимо знать, что бундовцы распространяли клевету, что большевики вообще против еврейского языка, а тут вдруг официальный большевистский оратор кроет их по-еврейски. Рабочим это нравилось, и они хорошо реагировали на это.

Мы, однако, вполне понимали и сознавали, что это еще не та большевизация Совета, какую осуществили питерские большевики принятием Петроградским Советом 31 августа резолюции о борьбе за переход власти к Советам. Мы отдавали себе ясный отчет в том, что Гомельский Совет еще не тот орган, который нужен для революционного наступления, тем более учитывая особую сложность положения в Гомеле и Могилеве, как зоны Западного фронта и Ставки Верховного Главнокомандующего. Но мы видели, что лед тронулся и что именно теперь от нас требуется особенно энергичная работа в массах для завоевания прочного большинства в Совете.

Здесь необходимо коротко рассказать о Распределительном пункте в Гомеле, который имел свои революционные традиции. Я уже выше говорил о восстании в Распределительном (что одно и то же, что и «пересыльный») пункте в 1916 году. Этот же Распределительный пункт впоследствии, в 1917 году, причинял немало беспокойств властям Керенского и социал-соглашателям. Уже в августе солдаты Распределительного пункта начали выступать против властей не только по причинам их плохого обустройства, но и против общих приказов об отправке их, как они заявили, продолжать и затягивать империалистическую войну. В Гомель был направлен Северский полк 5-й Кавказской дивизии для «усмирения». Но полк этот сам оказался не столь надежной опорой Керенского. Он никаких «усмирительных» действий не предпринял. Часть солдат Северского полка сама сочувствовала солдатам Распределительного пункта, и, если бы их не отправили из Гомеля, они бы, возможно, сами присоединились к «бунтовщикам» Распределительного пункта. Во время корниловщины Распределительный пункт занимал революционные боевые позиции; некоторые солдаты переходили в Красную гвардию, а унтер-офицеры охотно помогали нам обучать рабочих военному строевому искусству.

В начале сентября на общем митинге Распределительного пункта солдаты приняли резолюцию с требованием немедленной передачи военно-полевому суду генерала Корнилова и казни его. В резолюции требовалось, чтобы Временное правительство было ответственно перед Советами. Было требование сохранения созданных вооруженных рабочих дружин (Красной гвардии). Мы имели на этом Распределительном пункте партийную ячейку, но, надо признать, она была слаба для руководства такой большой массой солдат, да еще, можно сказать, дезорганизованных, среди которых подвизались наряду с революционными и далеко не революционные, а даже авантюристические, анархические и черносотенные элементы. Все же нам удавалось в течение сентября направлять их движение в правильное политическое русло.

Однако на Распределительном пункте вновь развернулась, как вначале говорили ребята, «буза». Но «буза» эта была серьезная, опасная и изготовлена провокаторами с двух сторон: с одной стороны, провокация военных властей, точнее корниловцев, опиравшихся на черносотенные элементы, с другой стороны, анархиствующих, появившихся и активизировавшихся из среды самих солдат Распределительного пункта. Судя по их поведению, они были связаны с первыми провокаторами, из военных властей, стремившихся вызвать «бунт» и получить основание для всамделешного его усмирения. Да и не только усмирения бунтующих солдат, но и чтобы получить повод для разгрома Полесской большевистской организации и Совета, принявшего большевистскую резолюцию о войне и мире.

С провокационной целью корниловцы из военного командования пошли на контрреволюционную меру установления «порядка» на Распределительном пункте вооруженной силой: 21 сентября Распределительный пункт был окружен вооруженными силами, среди которых были и казаки. Это, естественно, спровоцировало и без того возбужденных солдат Распределительного пункта к новому выступлению. Действовавшая на пункте группа черносотенцев во главе с неким Чумаковым, а также группа, объявившая себя анархистами, призвали солдат пункта выйти на демонстрацию с черными анархистскими флагами (которые тут же откуда-то появились, то есть были заранее заготовлены) и тут же приговаривали: «А там уж мы погромим их — и город, и власти, и Совет».

Мы, большевики, решительно протестовали против провокации с окружением пункта вооруженной силой. Наша партийная организация развернула свою агитацию среди солдат пункта, призвав их к организованности и выдержке, но обстановка сложилась такая, что верховодили темные элементы, которые вначале не затрагивали большевиков, а потом начали выступать и против большевиков. Совет послал туда на митинг своих представителей: Червоненко — руководителя военной секции (меньшевик); Цветаева — военного врача, одного из руководителей правых эсеров в Совете; Ветчинкина — меньшевика-офицера, а также большевика Гиндина и других.

Митинг проходил крайне бурно, длился чуть ли не целый день. Выступали все «новые» вожаки (кстати, все они, в том числе и черносотенцы, называли себя анархистами). Представителям Совета не давали говорить. Червоненко насильно стащили с трибуны и избили, Ветчинкин и не пробовал выступать. Цветаеву, который обладал вкрадчивым «ласковым» тоненьким голоском, удалось коротко выступить — ему провокаторы дали договорить. Он жульнически изобразил дело так, что болыиевики-де виноваты в затягивании войны; если бы, мол, не их «разлагающая» работа, «наша», мол, русская армия давно разбила бы немцев, и войне конец. Когда товарищ Гиндин, выступив, попытался опровергнуть эти утверждения Цветаева, ему не дали говорить. Черносотенные вожаки даже дали команду арестовать его, а их сподручные начали кричать: «Расстрелять его». Всем другим, пытавшимся выступить, в том числе и большевикам, та же группа не давала говорить, избивая их.

В Совете и мы в Полесском комитете получали частые донесения «с фронта». Когда уже на пункте начали подготавливатьсяидти в город под черными знаменами, чтобы, как они говорили, «пощупать», то есть погромить его, в Полесский комитет прибежали напуганные члены президиума Совета с просьбой, чтобы Каганович поехал на пункт. Посовещавшись с товарищами, мы в Полесском комитете решили, что мне надо ехать. Бывшие тут же товарищи Ланге и Лобанков изъявили желание поехать со мной — для помощи и, как они сами сказали, для обеспечения безопасности. Скоро мы на коляске Совета подъехали к пункту.

Из информации мы уже знали, что, в то время как основная масса солдат возмущена своим тяжелым положением и искренне протестует против него, небольшая группа бандитов и агентов контрреволюционной ставки провоцирует «бунт» и погром в Гомеле, чтобы воспользоваться этим для разгрома беспокойного революционного Распределительного пункта и вообще «навести порядок» в Гомеле. В первую очередь — раздавить Полесскую большевистскую организацию. Мне уже пришлось видеть немало массовых выступлений солдат, например в Саратовских пулеметных полках, да и в Петроградском пулеметном полку тоже было жарко. Там не было провокаций, а были, хотя и с повышенной температурой, но нормальные, действительно революционные выступления. Здесь же, в Гомеле, революционно настроенный Распределительный пункт был доведен провокацией с присылкой вооруженных солдат, окруживших Распределительный пункт, до крайней степени возмущения, чем воспользовались заранее подготовленные группы провокаторов. Черносотенцы и группа, называвшая себя анархистами, пытались повести массу за собой на изолированный бунт и погром. Зная то, что говорилось на митинге, я, конечно, очень волновался, но главное — я искал правильный подход в своей предстоящей речи, чтобы с первой же минуты завоевать внимание, чтобы меня слушали, чтобы отвратить их от вредного для революции и для них пагубного шага — шествия под черными знаменами, на который их тянут провокаторы — корниловцы из Ставки. Пробравшись к центру, где находилась большая бочка, служившая трибуной, я воспользовался первым же моментом, когда она освободилась, и быстро вскочил на нее. Не давая передышки, я во весь голос выкрикнул: «Вы знаете, кто перед вами выступает? — Я выждал секунду, пока воцарилось известное затишье. — Перед вами выступает представитель партии Ленина — член Всероссийского бюро военных большевиков». После маленькой паузы я почувствовал, что эта многотысячная, волнующаяся аудитория будет меня слушать.

Помню, что вначале.я не разворачивал обычные темы политических выступлений, а начал с их тяжелого положения. «Большинство из вас, — сказал я, — уже прошло тяжкую долю солдата в окопах, где солдат доведен до крайней степени нечеловеческой жизни. Измученные за три года войны, обовшивевшие, голодные, разутые, плохо вооруженные, изувеченные физически и душой, болеющие за свою страдающую семью, вы должны и теперь по приказу господ капиталистов и помещиков Рябушинских, Родзянко, Пуришкеви-чей и их защитников — эсера Керенского и меньшевика Церетели, идти вновь в наступление и проводить четвертую зиму в окопах. А для кого? Для империалистов России, Англии, Франции и Америки — они против мира. Меньшевики и эсеры им помогают. Они лгут, когда произносят слова о мире, они предали народ, крестьян, солдат и рабочих. Это они показали и сегодня, когда дали согласие на подлую провокационную присылку сюда вооруженных солдат. Только Ленин, только большевики говорят вам правду, они указывают единственный правильный выход из войны — не речами болтунов, не разрозненными выступлениями отдельных частей по призыву случайных личностей и «субъектов» и «субчиков», а единым организованным политическим действием. Завоеванием власти рабочих, солдат и крестьян — власти Советов можно завоевать мир, окончить войну и построить новую жизнь. Своекорыстные люди неизвестно с какой целью хотят использовать ваше законное, справедливое возмущение настрадавшихся людей и увлечь вас не под красными знаменами революции, а под какими-то черными знаменами на неправильный путь случайного, неорганизованного выступления в одиночку, отдельным отрядом для разгрома корниловцами вашего выступления. Не поддавайтесь на эти сомнительные подсказы! Помните, что это дает повод корниловцам к кровавой расправе во вред революции. Вы хотите демонстрацию. Но руководить демонстрацией, если она революционная, может только партия большевиков. У вас нет другой партии, кроме партии Ленина, которая борется за немедленную передачу земли крестьянам, за немедленное окончание войны и за власть Советов. Доверяете ли вы этой партии большевиков?» Громогласное «Доверяем» прокатилось по 20-тысячной массе солдат. Анархисты и черносотенцы, которые вначале хотели и со мной проделать то же, что с другими, приутихли, спасовали и ретировались.

Я обещал, что Полесский комитет большевиков примет через Совет рабочих и солдатских депутатов все меры для улучшенияположения на самом Распределительном пункте с питанием, обмундированием, медицинским обслуживанием и в первую очередь немедленно будут убраны вооруженные солдаты, присланные сюда вроде как для усмирения.

Закончил я речь не внесением проекта резолюции, а предложением выбрать и послать делегацию в составе 50 солдат для поездки в Петроград во ВЦИК Советов и в ЦК большевиков с требованием к правительству — раскрыть все тайные договоры, предложить всем правительствам и народам прекратить войну и заключить мир. Доложить ВЦИК, что солдаты не доверяют данному Временному правительству, как помещичье-буржуазному, и требуют немедленного перехода власти к Советам рабочих и солдатских депутатов. Фактически это была хорошая короткая резолюция.

Перелом был достигнут, руководство перешло в наши руки, внесенное предложение было принято. С выборами делегации в Петроград получились затруднения ввиду того, что названных оказалось несколько сот человек. Тогда решили, чтобы все названные собрались и из своей среды выбрали 50 человек, но тут же самими солдатами было внесено предложение сейчас, на митинге, избрать председателя делегации. Был назван единственный кандидат — выступавший член Всероссийского бюро военных организаций большевиков Л.М.Каганович, который и был избран.

Таким образом, опасное событие, которое могло иметь плохие последствия, было ликвидировано — солдаты остались верны революции и руководству нашей партии. Это была серьезная наша, большевистская победа. Вооруженные силы, присланные провокаторами, были буквально в один час убраны. Полесский комитет активно проводил через Совет все меры по улучшению положения на Распределительном пункте, в том числе в благоустройстве бараков, медицинском обслуживании, питании, обмундировании. Военными властями с участием большевиков были рассмотрены все индивидуальные жалобы, заявления, просьбы солдат. Надо сказать, что влияние и авторитет Полесского комитета резко поднялись, и в Совете даже соглашатели делали все, что нужно было, для выполнения данных нами обещаний.

Что касается делегации в Петроград, то председатель Каганович Л.М. не мог в то время выехать ввиду сложной обстановки в самом Гомеле. На собрании названных на митинге солдат было выделено 50 делегатов наиболее авторитетных солдат, которые выехали в Петроград для доклада в ЦК нашей партии и ВЦИК Советов.

Об этих событиях мы рассказали на основных ячейках, особенно в воинских частях. Они выделили своих товарищей для поддерживания постоянной связи с Распределительным пунктом и осуществления своего рода «шефства» (если употреблять позднейший термин, которого тогда еще не было). Рабочие и население Гомеля выражали свое удовлетворение ролью Полесского комитета большевиков в этом деле. Можно полагать, что это имело известное влияние при выборах в Учредительное собрание. Полесский комитет обсудил итоги этой «истории» и сделал соответствующие самокритичные выводы для дальнейшей работы.

Полесский комитет, в противоположность меньшевикам и эсерам, не оценивал эти события как антиреволюционные явления. Даже в том извращенном виде, как они проявились, они выражали революционный протест и возмущение солдат против господствующей тирании империалистов и их лакеев. Особенно показательным был тот важный факт, что солдаты, даже будучи в состоянии возбуждения, подогреваемого антиреволюционными элементами, пошли за большевиками и выразили доверие нашей партии, нашему Ленину!

Хотя во всем Гомельском гарнизоне еще оставались воинские части, на которые рассчитывали социал-соглашатели, главные части в октябре в большинстве своем шли за нами — большевиками. К воинским частям, на которые мы опирались, прибавились оружейные мастерские, которые ранее занимали колеблющиеся позиции; усилились наши позиции в Псковском драгунском полку; по вопросу о резолюции Совета о мире социал-соглашатели потерпели поражение и в воздухоплавательном парке, в котором они ранее «плавали как рыба в воде», и так далее. По всем данным, которые мы тогда получали из Минска о Западном фронте, видно было, что этот процесс большевизации армии захватил широчайшие массы солдат всего Западного фронта. Отказ солдат целых воинских частей выступать на фронт, а на фронте — идти в наступление стали массовым явлением.

К началу октября из солдатских комитетов многих воинских частей изгонялись меньшевики и эсеры, хотя в этой «крепости» они держались довольно долго, не допуская перевыборов даже при принятии солдатами большевистских резолюций. В Гомеле в большинстве воинских частей большевики и сочувствующие им имели большинство. После расширенного пленума Полесского комитета и мер, принятых после событий в Распределительномпункте, наши первичные организации еще более окрепли и овладели успешно руководством политическим движением — революционным подъемом солдатских масс, направляя уже свои усилия не только на агитацию и пропаганду, но и на подготовку их к решительной борьбе, как мы легально выражались, а по существу — к вооруженному восстанию.

Одновременно велась повседневная работа, особенно по оказанию помощи солдатами Полесскому комитету по работе в деревне. Для этого они выделяли нам солдатских агитаторов, которых мы посылали в деревню. Они там не только агитировали, но и организовывали беднейших крестьян, разжигали аграрное движение и привозили нам ценнейшие данные о положении в деревне и установленных ими связях. Широким фронтом развернулась работа землячеств среди солдат гарнизона. Армия все более и более большевизировалась, готовясь к революционному бою.

Сверяя сказанное, я хочу особо рассказать о забастовке кожевников и сапожников Гомеля. Не потому, конечно, что я питал особые чувства к ним как член этого профсоюза, а потому, во-первых, что она была как раз незадолго до Октябрьской революции и приняла характер всеобщей забастовки, во-вторых, она была связана со знаменитой забастовкой московских кожевников и сапожников и, в-третьих, она была неразрывно связана с нашей идеологической, партийно-политической борьбой с Бундом и социал-сионизмом.

Итак, в течение сентября шли вначале разрозненные забастовки кожевников и сапожников, которые в половине октября слились во всеобщую забастовку рабочих и сапожников Гомеля. Решающее влияние на это движение имела героическая всеобщая забастовка московских кожевников и сапожников и других профессий, охватившая более ста тысяч рабочих. Московская забастовка носила острый экономический и политический характер и длилась более двух месяцев, с 16 августа до 22 октября 1917 года, то есть почти до Октябрьской революции.

Наш Гомельский профсоюз кожевников и сапожников был тесно связан с москвичами, оказывая им морально-политическую и материальную помощь и получая от московских славных революционных кожевников обратное революционное влияние и воздействие на массы гомельских кожевников, условия работы и зарплата которых были такие, что призывы и пример москвичей падали на благоприятную почву и вызывали активность самой массы рабочих. Сколько ни старались меньшевики и особенно бундовцы и другие национал-«социалистические» партии сорвать эти боевые настроения, рабочие кожевники и сапожники боролись единым фронтом пролетариев всех наций. Это было проявлением и победой на деле большевистского интернационализма над бундовским социал-сионистским, великорусским, белорусским, польским и прочим национализмом. Здесь сказалась та большая работа и энергичная борьба с Бундом и социал-сионизмом, которую провел Полесский комитет партии. Не помог бундовцам и приезд в Гомель их златоуста, их лидера, Либера. Этот эпизод заслуживает того, чтобы о нем рассказать.

Социал-соглашатели устроили ему пышный прием — торжественное собрание в театре и, кроме того, чтобы продемонстрировать его связь с массами, устроили большое собрание еврейских рабочих, на которое бундовцы постарались собрать свой бундовский кулак. Но мы буквально штурмом двинули туда рабочих большевиков и сочувствующих. Полесский комитет решил по-большевистски встретить вождя Бунда Либера и дать идейно-политический бой Бунду и социал-соглашателям вообще. На торжественное собрание в театре мы выдвинули для выступления товарищей Леплевского и Приворотского, а на рабочее собрание товарищей Кагановича Л.М. и Якубова. Это было не просто традиционно-полемическое собрание — это было, как бы в Гомельской миниатюре, подведение итога многолетней борьбы большевизма-ленинизма с бундизмом-меньшевизмом. В своей речи, которая была ответом Либеру, я старался исторически, на основе ленинских работ, раскрыть, разоблачить перед рабочими консервативную, реакционную сущность бундизма и неслучайность того, что Бунд оказался в социал-реакционном лагере пособников контрреволюционной буржуазии после свержения царизма. Такую же резкую оценку я давал всем социал-сионистским группировкам в еврейском рабочем движении среди евреев.

Я начал свою речь с того, что «такой крупный центр еврейских рабочих и, надо признать, бундизма, как Гомель, вправе был получить от такого видного лидера, как Либер, отчет: «Как Бунд, называвший себя «рабочей» партией, защищает классовые интересы рабочих?» Но такого ответа вы не получили, потому что гражданин Либер выступал здесь не как представитель партии, называющей себя «рабочей», а как представитель эсеро-меньшевистского блока, поддерживающего реакционное правительство Керенского — правительство буржуазии. Некоторые бундовцы даже гордят-

ся тем, что вот, мол, наши лидеры — Либеры играют «большую роль» в определении политики Временного правительства. Но сознательные рабочие смеются над их жалкой ролью лакеев и прозвали их «Либерданами» (здесь, конечно, бундовцы подняли большой «хай», но, пошумев, вынуждены были замолчать). Это такая же гордость, как у героев, которых талантливо высмеивал народный еврейский писатель Шолом-Алейхем, когда мещанин-мелкий буржуа гордится тем, что он породнился с богачом, который самого его шпыняет, как лакея, а семью его еще пуще прежнего прижимает и эксплуатирует, а он, мещанин, все же продолжает «гордиться», что вот, мол, где я бываю, с кем дело имею! Бундовцы и их лидеры, в том числе и Либер, породнились с самыми крупными акулами и грязными подонками буржуазного богатого общества, да в придачу еще и помещиками-черносотенцами, и стараются изо всех сил доказать, что они достойные их родственники.

Бундовцы и их лидеры докатились до того, что они стали участниками фабрикации обвинений типа черносотенных Бейлиса-Дрейфусовских дел на большевиков. Они вместе с грязными клеветниками подняли руку на большевистских вождей пролетариата, они поддержали (или некоторые в лучшем случае молчаливо восприняли) грязные клеветнические наветы черносотенцев, погромщиков. Разве вам, всем присутствующим, не знакомы все эти приемы клеветы и наветов? Как же вы, гражданин Либер, и ваша партия дошли до жизни такой? Вы докатились до этого потому, что вы вот уже более 20 лет идете вместе с экономистами, с меньшевиками, привязав свою колесницу к буржуазному коню, а он идет в упряжке с помещичьим черносотенным конем. Если на заре своего зарождения, в конце XIX века, Бунд еще заикался о борьбе с буржуазным сионизмом и сыграл известную роль в первичной организации еврейских рабочих для борьбы с капиталистами того периода, больше всего в Польше и Литве, то потом, особенно с начала XX века, Бунд становится помехой росту и развитию настоящего революционного рабочего движения. Всей своей немарксистской программой, мелкобуржуазной политической линией Бунд мешал большевикам подымать еврейских рабочих, которые по своей социально-классовой природе интернационалистичны, до уровня интернационального рабочего движения, стараясь принижать часть отсталых рабочих до уровня мелкобуржуазно-мещанского национализма. Вместо осуществления Великого лозунга Великого Маркса «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Бундповел линию разъединения рабочих разных наций даже внутри одной страны — России, тогда как именно в России, где стояла задача свержения такого сильного врага, как царизм, это единство рабочих всех наций особенно требовалось. Бунд направил свои силы на обособление еврейских рабочих от русских и иных так же, как русские, украинские, белорусские и другие социал-националисты, тоже называющие себя «социалистами», противопоставляли себя пролетариям и социалистам других наций в России.

До революции 1917 года Бунд был в одном лагере с ликвидаторами, отрицая возможность и необходимость второй революции для свержения царизма. Уже тогда была заложена та позорная капитулянтская линия союза с буржуазией, которую после свержения царизма проводил и проводит Бунд в составе блока эсеров и меньшевиков. Этот блок предал интересы рабочих, солдат и крестьян всех наций России в угоду империализму, капитализму и помещикам. С чем вы приходите сегодня к рабочим, с каким политическим капиталом, нажитым после революции? У вас нет политических капиталов, вы банкроты, хотя банкротами называют тех, у кого раньше был капитал, а у вас его и не было.

Вы в составе эсеро-меньшевистского блока довели до позорного военного июньского наступления, которое принесло новые сотни тысяч убитых, миллионы сирот, вдов, калек. Вы — эсеро-мень-шевистско-бундовский блок — «помогли» доведению страны до хозяйственной катастрофы и не имеете выхода из нее. Вы поддерживаете буржуазию и помещиков, расстреливающих сейчас солдат на фронте. Безработица и голод хватают в городах рабочих за горло — вы вместе с эсерами предали крестьянство, не дав ему земли. А в национальном вопросе? Где выполнение ваших обещаний? Угнетенные нации Финляндии, Украины, Туркестана и другие по-прежнему лишены права на самоопределение, а правительство Керенского с вашего эсеро-меньшевистско-бундовского согласия чуть что принимает решительные контрреволюционные меры. А по еврейскому вопросу вы даже не упоминаете вашу идеализированную всеспаси-тельную национально-культурную автономию. Эта ваша по существу буржуазно-сионистская программа, видимо, вам нужна была для расчленения рабочего класса. Не вышло у вас этого обособления еврейских рабочих от русских и других, потому что большевики, Ленин все время боролись за интернациональное единство рабочих всех наций во главе с самым организованным и мощным отрядом русских рабочих — питерских, московских и других.

Теперь каждый еврейский рабочий видит, что, если бы не было интернационального единства рабочих, за которое боролись большевики, не было бы свержения царизма. Разве еврейский рабочий освободился бы от черносотенно-погромного царского строя, если бы славные героические питерские и московские рабочие и солдаты не свергли царское самодержавие? Не реформистско-ликвидаторский путь Бунда, не «культурно-национальная еврейская автономия» и изоляция еврейских рабочих, а только единое революционное рабочее движение общероссийского пролетариата всех наций обеспечило победу в Гражданской войне против царизма и свергло его.

Теперь мы должны свергнуть капитализм, помещиков, и здесь опять мешают социал-соглашатели, в том числе и Бунд. Неправду говорил здесь бундовский лидер Либер, что Ленин и большевики вызывают Гражданскую войну — это поддерживаемая российская буржуазия, как французские Кавеньяки в 1848 году, устроила кровавое подавление Июльской демонстрации питерских рабочих и солдат. Это поддерживаемая эсеро-меньшевистско-бундов-ским блоком буржуазия начала гражданскую войну восстанием Корнилова. Это они расстреливают солдат. А большевики, их вождь Ленин предлагали до последнего периода компромисс на основе мирного перехода власти к Советам и осуществления важнейших задач революции. Это эсеро-меньшевистские, в том числе и бундовские, лидеры отклонили это предложение Ленина и вновь пошли на коалицию, на союз с контрреволюционной буржуазией и этим вызывают гражданскую войну.

Пусть гражданин Либер не смотрит на гомельских еврейских рабочих сквозь старые бундовские очки. Они — эти гомельские рабочие, в том числе еврейские, — за семь месяцев революции выросли, они поднялись на новую высоту, да и жизнь сама учит — «горе научит калачи цти». Спросите еврейских сапожников и кожевников, и они вам расскажут, как еврейские рабочие сейчас пореволюционному бастуют, вместе со всеми русскими, украинскими, белорусскими и другими рабочими борются за право на труд, на новую жизнь, против капиталистов и помещиков, за хлеб, мир, землю и свободу — социальную и национальную. Гомельские рабочие, солдаты и крестьяне без различия наций пойдут единым фронтом против буржуазии, против вас, социал-соглашателей, за власть Советов, за социализм — они пойдут вместе со всеми рабочими, солдатами и крестьянами всей многострадальной России под руководством большевиков и Ленина вперед к победе!»

На собрании никаких резолюций не принималось, но по всему — и по выступлениям, и по реагированию аплодисментами посередине и в конце моей речи, и по последующим отзывам — видно было, что мы, большевики, одержали большую морально-политическую победу. Либер уехал из Гомеля, как Мальбрук с похода...

Но его приезд оказал нам известную «помощь» в том смысле, что в связи с обострением борьбы с бундовцами часть тех еврейских рабочих, которые еще следовали за Бундом, начали более ускоренно отходить от них, особенно среди бастующих рабочих, тем более кожевников и сапожников. Либер не успокоил, тем более не повел за соглашательским блоком гомельских еврейских рабочих. Наоборот, после его приезда единая, сплоченная борьба рабочих всех наций еще более обострилась.

ОКТЯБРЬ В ГОМЕЛЕ И МОГИЛЕВЕ

16 октября, рано утром, мы прибыли в Минск на областную конференцию Советов. Условия поездки по железной дороге были, конечно, далеко не комфортабельные, сказывалась разруха железнодорожного транспорта, особенно в прифронтовой полосе, однако, хотя и усталые, но бодрые, уверенные, мы вовремя явились в Минский Совет к товарищу Краснову, который был в организационно-мандатной комиссии областной конференции Советов и вообще играл довольно активную роль в проведении конференции Советов. Подавляющее большинство на конференции принадлежало большевикам. Однако меньшевики, эсеры и бундовцы проявляли большую активность в борьбе против созыва II съезда Советов.

В начале конференции первым вопросом были заслушаны доклады с мест. Большинство представителей Советов высказывалось за созыв съезда в октябре. Выступления представителей социал-соглашателей были направлены против всей линии большевиков, ведущих-де к расколу революционной демократии и к гражданской войне. Съезд Советов, говорили они, в настоящее время будет созван, дескать, наспех и не будет, мол, правомочен. На конференции Советов выступили представители фронтовых войсковых соединений, громивших меньшевиков и эсеров, которые пытались сорвать решения о созыве Всероссийского съезда Советов. Можно сказать, что не только количественно, но морально-политически меныпевистско-эсеровский блок был разгромленна конференции Советов, несмотря на то что они выставили своих выдающихся ораторов, среди которых был и гомельский бундовский златоуст Газарх.

После него было предоставлено слово Кагановичу Л.М. как представителю Гомельского Совета. Рассказав, как обанкротились социал-соглашатели в Гомеле, особенно на последнем заседании Совета, так же как обанкротились эти предательские партии во всероссийском масштабе, Каганович сосредоточился на главном вопросе о созыве Всероссийского съезда Советов. «Мы, большевики, — сказал я, — не просто за созыв второго съезда Советов, мы за то, чтобы этот съезд Советов стал полновластным хозяином земли Русской и установил Власть Советов по всей стране».

Громадным большинством голосов была принята резолюция, предложенная фракцией большевиков, за созыв II съезда Советов 25 октября 1917 года и за власть Советов. Этим и была завершена работа областной конференции Советов.

Минск произвел на меня впечатление боевого, фронтового, революционного центра. Улицы были полны военными; наряду с революционными частями, было немалое количество и антиреволюционных и даже контрреволюционных. Чувствовалось большое напряжение в отношениях революционной части гарнизона, находившейся под руководством большевиков и готовой по их зову вступить в борьбу за власть Советов, и, с другой стороны, частей, находившихся в распоряжении контрреволюционного командования Западного фронта и, как говорил мне товарищ Мясников, готовившихся к повторению корниловщины.

После окончания конференции я беседовал в областном комитете партии с его руководителем товарищем Мясниковым. Он мне подробно рассказал о сосредоточении войск в Минске и вокруг Минска и в то же время о большевистской подготовке нашей революционной части армии для отпора возможного наступления контрреволюции. «Мы, — сказал товарищ Мясников, — готовы по указанию ЦК к революционным действиям». Он ознакомил меня со второй, закрытой частью статьи Ленина «Кризис назрел», в которой Ленин конкретно ставит вопрос о восстании и взятии власти Советами.

Оговорив, что у него еще нет точных документальных данных о Пленуме ЦК, состоявшемся 10 октября, товарищ Мясников рассказал мне, что, по тем данным, которые он имеет, на Пленуме с докладом «О текущем моменте» выступил Ленин, что'на Пленуме были выступления членов ЦК (Каменева и Зиновьева) против предложения Ленина о восстании, но что Пленум ЦК поддержал Ленина и принял его предложение о том, что вооруженное восстание вполне назрело, и предложил всем организациям руководствоваться этим в своей линии и во всей практической работе.

Я, со своей стороны, подробно доложил товарищу Мясникову о нашей работе, о положении дел, о нашей готовности к бою за Советскую власть, о наших военно-революционных мероприятиях и о плане дальнейших действий. Тов. Мясников одобрительно оценил нашу работу и планы действий, сказав при этом: «Вы должны действовать в полной согласованности с нами. Мне, — сказал он, — в ЦК говорили, что вы очень энергичный и горячий работник. Вот надо, чтобы мы согласовали и свою энергию, и горячность». Я ему сказал, что полностью согласен с ним и обеспечу, чтобы горячность не нарушила согласованность действий.

Товарищ Мясников произвел на меня очень хорошее впечатление крупного, уверенного, зрелого партийно-политического руководителя Ленинского типа. Я особо доложил товарищу Мясникову о положении в Могилеве, о наших мероприятиях по революционизированию и большевизации солдат и, главное, по ликвидации «объединенной» организации и полному, окончательному оформлению большевистской организации. Товарищ Мясников подчеркнул особую важность Могилева как центра контрреволюции, который мы должны сломить. «Ведь Могилев,.— сказал он, — входит в сферу деятельности Полесского комитета, и мы надеемся, что Полесский комитет, да и вы лично своими выездами как член Всероссийского бюро военных организаций, доведет до успешного завершения процесс полной большевизации Могилевской организации и создания военной организации большевиков. Я, — сказал он, — знаю по опыту Минска нелегкость этой задачи, которую мы окончательно решили лишь в июле. Теперь мы должны успешно провести кампанию выборов в Учредительное собрание. Мы не боготворим это Учредительное собрание, не оно будет решать судьбы революции, но сам процесс выборов и голоса масс имеют большое значение, поэтому мы уделяем этому серьезное внимание.

Вы, надеюсь, — сказал он в конце беседы, — ничего не имеете против того, что наша конференция вас выдвинула кандидатом в Учредительное собрание». «Нет, конечно, — ответил я, — я это рассматриваю как доверие партии».

Я не излагаю всех сторон нашей беседы, она касалась многих практических вопросов предстоящей борьбы и подготовки к ней.

Тепло, по-братски попрощавшись с товарищем Мясниковым, я поспешил в тот же день, не задерживаясь, выехать в Гомель, чтобы поскорее реализовать новые меры, вытекающие из того нового, что я узнал.

Полесский комитет партии во второй половине сентября и особенно в октябре сосредоточился на усилении подготовки военной материальной силы революции. Этим непосредственно руководила созданная Полесским комитетом военная комиссия Полесского комитета в составе Кагановича Л.М. (председатель), Ло-банкова, Якубова. Эта подготовка шла но двум линиям: организация отрядов Красной гвардии и подготовка воинских частей.

После победы над Корниловым Керенский, выполняя волю империалистов, издал грозный приказ: немедленно прекратить самовольное формирование всяких боевых вооруженных отрядов, создаваемых под предлогом.борьбы с контрреволюцией, потому-де, что контрреволюция разбита. Керенский требовал расформирования и разоружения созданных отрядов. Но ничего у него не вышло, большевики по указанию своего Центрального Комитета не допустили расформирования созданных отрядов. Солдаты гарнизона по предложению большевиков выступили против расформирования отрядов Красной гвардии, и те не только существовали, но и крепли, обучаясь военному делу. В октябре, уже в первой половине месяца, начался новый прилив красногвардейцев и формирование новых отрядов. Мы организовали пополнение, усиление рабочих красногвардейских отрядов и формирование новых отрядов и за счет солдат из Пересыльного пункта.

Полесский комитет провел кампанию среди солдат о предъявлении требования Гомельскому Совету об освобождении из гомельской тюрьмы солдат-фронтовиков, арестованных за отказ от наступления в июне 1917 года. Некоторых из них необоснованно обвиняли в убийстве командира бригады, приказавшего стрелять в солдат. После упорной борьбы большевиков в Совете и с военными властями этих солдат освободили из тюрьмы, и они частично пополнили ряды гомельской Красной гвардии. Во второй половине октября были сформированы новые отряды Красной гвардии.

Большой нашей заботой было обеспечение Красной гвардии оружием. Поскольку Гомель был ближайшей к фронту базой снабжения и ремонта, мы, естественно, использовали эти возможности и черпали оружие и боеприпасы из запасов воинских частей Гомельского гарнизона. Особо большую помощь нам оказалиоружейные мастерские. Солдаты-мастеровые бесплатно ремонтировали доставаемое нами неисправное оружие. Кроме того, посылали мы своих представителей в Минск. Они привезли нам оттуда исправные винтовки и даже несколько пулеметов и патронов К ним, и немалое количество. Посылали мы отборных настойчивых ребят и в Тулу с моим письмом к товарищу Каминскому, И привезли они оттуда определенное количество наганов и патронов к ним. Кроме того, наши железнодорожники сообщали нам о застрявших на путях вагонах с оружием и боеприпасами и передавали их нам, как «бесхозное имущество», для Красной гвардии. Немалым источником питания оружием и боеприпасами непосредственно после Октябрьской революции были возвращавшиеся с фронта солдаты, которые охотно, а иногда и неохотно отдавали нам винтовки и патроны. Таким образом, мы, можно сказать, прилично вооружили наши отряды Красной гвардии, которые в период Октябрьской революции имели в своих рядах более 800 боевых красногвардейцев, не считая менее подготовленных вооруженных рабочих дружин.

Пленум поручил бюро Полесского комитета установить формы и способы более широкого ориентирования передовых рабочих и солдат, в первую очередь членов партии, и освещения стоящих перед рабочим классом, солдатами боевых задач борьбы за власть Советов. Эта задача была не так проста. Недаром Ленин говорил о необходимости находить формы, слова, чтобы выразить на массовых собраниях стоящую задачу вооруженного восстания без обязательного легального употребления именно этих слов. Это было особенно важно, учитывая особые условия Гомеля, который был не просто прифронтовым центром, но и находился под неусыпным надзором Могилевской ставки Верховного Главнокомандующего, со всеми военными строгостями и слежкой. Но наступила пора более полно изложить задачи перед парторганизацией.

После Пленума Бюро Полесского комитета решило собрать более широкий актив парторганизации, поручив выступить с докладом товарищу Кагановичу Л. М. Для прикрытия мы решили использовать форму курсов солдатских агитаторов, где я ранее прочел цикл лекций «Об истории народных восстаний и революций». Мой доклад о решениях Пленума ЦК, Полесского комитета, письмах и статьях Ленина, о боевых задачах партии, о вооруженном восстании мы официально, легально наименовали как завершающую мою лекцию из цикла. Надо сказать, что эта конспирация удалась. Хотя меныпевистско-эсеровские соглядатаи что-то подозревали и допытывались у солдат, что это, мол, за такая лекция была, что столько народу собралось, но они ничего по существу и не узнали — наши солдаты им отвечали, что на лекции Кагановича всегда много народу приходило, особенно железнодорожников. А по существу я докладывал о непосредственных задачах подготовки вооруженного восстания.

В течение 22 и 23 октября проводились собрания всех членов парторганизации по ячейкам — закрытые и открытые, на которых выступали докладчиками члены Полесского и районных комитетов партии и активисты, участвовавшие на собрании актива. На всех собраниях выступали низовые члены партии с горячей поддержкой решений ЦК и Полесского комитета и клялись выступить по первому зову ЦК за завоевание власти Советов. После этих собраний фабрично-заводские профсоюзные комитеты вместе с бюро партийных ячеек устанавливали постоянные дневные и ночные дежурные посты. В дополнение к боевым красногвардейским отрядам почти всюду организовывали боевые дружины из рабочих, добывая, где только могли, хотя бы минимум винтовок, сабель, а в некоторых дружинах сами начинали производить холодное оружие. Многие обращались за помощью к Полесскому комитету, который через свою военную комиссию и военно-оружейные мастерские оказывал помощь оружием рабочим.

Эти октябрьские дни и ночи были заполнены бурной, кипучей боевой работой Полесского комитета, районных комитетов, всей Гомельской партийной организации и каждого большевика в отдельности. Передо мной сегодня встает картина бурно кипящего котла в Полесском комитете, в котором мы кипели, но никогда не выглядели разваренными, а чувствовали себя крепкими, собранными, радостно-бодрыми, несмотря на бессонные ночи. С раннего утра до поздней ночи двери Полесского комитета не закрывались. Ежеминутно приходили рабочие, солдаты, партийные и беспартийные и всегда получали четкие ответы по поставленным ими политическим и практическим вопросам, из которых многие были по делам вооружения организации боевых рабочих дружин и записи в Красную гвардию.

В Полесском комитете было установлено круглосуточное дежурство.

Наряду с задачами подготовки и успешной мобилизации внутренних революционных сил Гомеля для завоевания и установления власти Советов, перед гомельскими большевиками, их Полесским комитетом встала острая, трудная историческая задача борьбы, так сказать, с внешним врагом — с карательными войсками, направленными контрреволюционной Ставкой с Западного фронта на «усмирение» и подавление героических питерских и московских рабочих и солдат.

Многие тысячи вооруженных до зубов казаков и солдат были сняты лжепатриотами из контрреволюционной Ставки с фронта войны с кайзеровскими немецкими войсками для войны с революционным народом, свергающим власть капиталистов и помещиков. Эти войска продвигались, по преимуществу, через гомельский железнодорожный узел.

Полесский комитет большевиков поставил боевую задачу всем большевикам, рабочим, солдатам и железнодорожникам Гомеля и всего Полесья — задержать продвижение этих карательных войск, не допустить пропуска этих контрреволюционных войск в Петроград и Москву и задержать их в Гомеле и на подступах к нему. Мы это считали своим первейшим революционным, святым долгом перед героическим питерским и московским пролетариатом, перед Социалистической революцией, перед своим Центральным Комитетом и нашим вождем товарищем Лениным. И большевики, рабочие и солдаты Гомеля героически выполнили эту задачу.

Мы знали и понимали, что сосредоточение в Гомеле и на подступах к нему большого количества вооруженных до зубов казачьих и иных контрреволюционных или даже частью просто нереволюционных частей грозит нам, гомельчанам, большими осложнениями и меняет соотношение внутренних сил в Гомеле. Но наш общереволюционный долг диктовал нам выполнение этой задачи во что бы то ни стало.

Трудно сейчас перечислить, рассказать о всех мероприятиях, принятых для задержания эшелонов. Хочу только подчеркнуть, что многие, в том числе и некоторые историки, говоря об этом краткой фразой, и то иногда, как бы между прочим, не представляют себе трудностей всей той огромной работы и борьбы, большей частью весьма рискованной, которую пришлось парторганизации и Полесскому комитету провести для выполнения этой задачи.

Прежде всего необходимо было это организовать и осуществить эту задачу технически на железной дороге. Ведь высший командный состав да и часть агентов железных дорог не хотели задерживать эти войска, а хотели содействовать их пропуску. Пришлось мобилизовать силы низовых агентов-железнодорожников, и прежде всего — паровозников, станционных работников, в том числе стрелочников, путейцев, вагонников, чтобы всяческими способами задержать продвижение эшелонов, несмотря на угрозы военного командного состава и даже рядовых, особенно казаков. То, что не удавалось на подступах к Гомелю, приходилось возмещать на самом гомельском узле. Красная гвардия, особенно из железнодорожников, оказала нам неоценимую помощь в выполнении этой задачи.

Но задача была не только в технической стороне задержки продвижения эшелонов, но и в политической обработке задержанных солдат и даже казаков, чтобы нейтрализовать или хотя бы уменьшить их антиреволюционную воинственность вообще, и в особенности к гомельским рабочим и солдатам.

Полесский комитет выделил для посылки к эшелонам войск около ста отборных пропагандистов и агитаторов. Были среди них и женщины-работницы, в том числе некоторые интеллигенты; всех их мы особо инструктировали. Мы им рассказали, как Ленин критиковал недостатки нашей большевистской работы в революции 1905 года, когда наши большевики и рабочие слабо политически наступали на колеблющиеся войска. Ленин указывал, что необходимо, чтобы рабочие отвоевывали солдат на сторону революции, тем более это можно выполнить теперь, когда прошло семь месяцев после свержения царя. Мы еще раз повторили и вооружили их высказываниями Ленина по крестьянскому вопросу, по казачьему вопросу и т. д. Перед всеми нами стояла задача: не только не пропустить войска на Питер и Москву, но и политически размагнитить их и отвоевать лучших на сторону революции, на сторону большевиков.

Помню, что первая группа товарищей вернулась буквально физически избитой казаками из задержанных эшелонов на станции Гомель. Мы решили во что бы то ни стало добиться прорыва фронта именно здесь — послали другую группу более пожилых, среди которых были железнодорожники, солдаты и крестьяне из придорожных сел. Результаты бесед были лучшими, их не избили, но политически неудовлетворительны. Казаки, особенно офицеры, требовали продвижения их, иначе, говорили они, мы все пойдем в город и разгромим его и всех вас, большевиков. После их возвращения и доклада на бюро Полесского комитета я предложил выехать членам военной комиссии. Некоторые товарищи,члены комитета, возражали, уговаривая, что это рискованно, но я считал, что это первый бой и очень важно его выиграть. «Велика, — говорил я, — сила большевистского правдивого слова». Товарищи в конце концов согласились, и мы поехали. Когда мы прибыли, появилась группа казачьих офицеров и разговор сразу начался на высоких нотах — об изменниках, об измене и шпионстве большевиков и т.д. и т.п.

Когда я начал беседу, указав, что их везут как карателей, один из офицеров подскочил ко мне и закричал: «Что вы слушаете его? Кто он по-вашему, не шпион, этот жид?» Тогда я спокойно, повернувшись к казакам, начал отвечать: «Разрешите, товарищи казаки, ответить: я большевик, сторонник Ленина, а на его стороне миллионы русских, украинцев, белорусов, евреев и всех наций нашей страны и всего мира. Одним словом, все те, кто хочет, чтобы поскорее окончилась измучившая всех война, кто хочет лучшей жизни для бедных и трудовых людей и земли для крестьян и казаков. Так что игра его благородия «на жидовстве» тут ни при чем — это старо. Эта игра была при царе, когда казаков, по классовой природе своей не погромщиков, направляли на подлые дела. А теперь и казаки не те — революция и их научила искать и понимать правду против угнетения бедных богатыми, рядовых казаков генералами и офицерами». Тут опять не выдержал офицер и истерически начал кричать: «Вы что его слушаете, его убить, расстрелять надо!» — и поднял револьвер, но стоявший рядом старый казак схватил его руку и сказал: «Нет, ваше благородие, так не годится — это самосуд».

Поднялся невероятный шум, вокруг офицера образовалась группа оголтелых офицеров, вахмистров и частично рядовых казаков, которая продолжала кричать и угрожать. Большая часть казаков понуро молчали, а некоторые, меньшая часть, явно и почти открыто заняли оппозиционную по отношению к офицеру линию. Я тогда погромче сказал: «Дайте досказать, а его благородие пусть ответит, одним словом, вы проведите собрание, как полагается всем порядочным солдатам и казакам». После этого мне удалось им сказать, как Ленин смотрит на войну, кому она выгодна, на передачу земли помещиков крестьянам и казакам, что от народа никакие господа не спасутся, революция свергла царя, революция в Петрограде уже свергает и его последышей, власть будет народная — власть Советов рабочих, солдатских, казачьих и крестьянских депутатов.

Вновь повторилась та же катавасия. Офицерская группа начала кричать: «Ведите его в штаб, там мы поговорим с ним!» Подскочили ко мне и начали силой тащить меня. Тут нашелся Якубов и закричал: «Вы знаете, над кем вы насилие совершаете? Товарищ Каганович — кандидат в Учредительное собрание, а вы что делаете?»

Это произвело впечатление. Зашумели казаки, некоторые начали кричать: «Врешь ты!» А товарищ Якубов оказался запасливым мужиком, он выхватил из кармана экземпляр официального списка кандидатов в Учредительное собрание и говорит: «Вот, читайте». Когда один из них вслух прочел, изменился несколько тон и хулиганствовавших, и особенно отношение большей части присутствовавших казаков: «А почему нас не пускают?» Пришлось опять объяснить, на какое предательское дело их везут. «Неужели казаки, — говорил я, — трудовые люди не изменились и будут проливать кровь своих же братьев рабочих и солдат Петрограда и Москвы? А за кого? За богатых купцов, фабрикантов и помещиков, за Керенского? Не лучше ли вам поскорее вернуться к себе, в свои города, деревни, на Дон и Кубань, к своим семьям и там тоже сделать революцию?»Опять поднялся шум, но уже более умеренный. Правда, ни один рядовой казак не выступил, но чувствовался известный перелом у значительной части рядовых казаков. Офицеры без повторения своих выкриков и угроз удалились якобы в штаб для совещания, а казаки, уже более мирно настроенные, сказали: «Посмотрим еще». И начали потихоньку расходиться. Мы сказали им: «Передайте казакам привет от рабочих и солдат». Некоторые встретили это с удовлетворенной улыбкой, а отдельные, правда не очень громко, даже говорили: «И от нас рабочим привет».

Мы считали, что в первой схватке с такими вышколенными недругами мы частично все же одержали политическую победу, и решили продолжить работу в этих казачьих и тем более солдатских эшелонах. В конце концов нам все-таки удалось склонить часть на нашу сторону.

Доложили в Полесском комитете товарищам, они оценили результаты как хорошие. Мы собрали наши группы по задержке войск, рассказали им наш опыт и инструктировали их. Некоторые, правда, полушутя говорили: «Хорошо товарищу Кагановичу, он кандидат в Учредительное собрание, и это его выручило, а нам-то как?» Мы им сказали, что я не рассчитывал на это, а пошел, несмотря на риск, — главное в том, что политическая сила убеждения за нами, и казак, и тем более солдат хотят скорейшего окончания войны. Они тоже не любят помещиков, генералов, поэтому, несмотря на муштровку, предрассудки, они неизбежно должны будут поддаться нашей большевистской правде и нашей Ленинской агитации. Те из них, которые не станут нашими сторонниками, во всяком случае, особенно солдаты, поколеблются и не пойдут за своими махрово-контрреволюционными командирами.

Дальнейший ход событий в Гомеле показал, что вся эта самоотверженная работа гомельских большевиков дала крупные результаты: в гомельском железнодорожном узле и на подступах к нему было задержано более 60 эшелонов с войсками, вооруженными до зубов. Это была многотысячная армия солдат и казаков, направленных контрреволюционным командованием на войну с питерскими и московскими рабочими.

Размещавшаяся в Могилеве Ставка Верховного Главнокомандования резко активизировала свою контрреволюционную борьбу и стала главным центром всероссийской борьбы с Октябрьской революцией и созданным его рабоче-крестьянским правительством.

Ставка блокировала, изолировала фронтовую зону и прежде всего Могилев, Гомель, Оршу и другие города и районы белорусского Полесья. Задерживая поступление газет и телеграфные сообщения об истинном положении в Петрограде, Ставка с участием слетевшихся туда обанкротившихся контрреволюционных политиканов, в том числе и социал-соглашателей, начиная с 23 октября организовала невиданно лживую информацию об истинном положении.

25 октября Ставка сообщала, что попытки большевиков совершить переворот в Петрограде разбиты, что Временное правительство твердо удерживает власть, и это в то время, как оно было уже арестовано.

Мы получили первые отрывочные сведения о совершенной революции в Петрограде через своих железнодорожников в ночь с 25 на 26 октября. В ту же ночь собрался Полесский комитет.

Трудно сегодня представить и описать те чувства радости, подъема и вместе с тем особого напряжения, которыми были охвачены все мы, большевики, получив это первое сообщение о революции в Петрограде. Всю ночь мы добивались получения дополнительных, более подробных данных. Не дождавшись их получения, мы решили выступить с воззванием к рабочим, солдатам и трудовому населению Гомеля и Полесья. Это воззвание было плодом коллективного творчества — Приворотский записывал то, и расположен в парке небольшой отряд рабочих, подобранный из лучших красногвардейцев. Успех этой операции был обеспечен активной поддержкой солдат и рабочих, и мы ее считали важной для полной победы революции в Гомеле.

К 28 октября военно-революционный центр Полесского комитета фактически обладал властью почти во всем городе Гомеле, за исключением указанной небольшой, но важной части вокруг гостиницы «Савой» и телеграфа. Поэтому нельзя сказать, что власть рабочих и солдат была уже во всем городе — предстояла боевая задача полного разгрома этого гнезда контрреволюционных сил. Предприятия, воинские части выполняли указания военно-революционного центра, но отсутствие официального оформления его Советом и его Исполнительным комитетом, в котором большинство было антиреволюционным, ослабляло дело полной победы революции. За это мы вели политический бой на заседании Совета 28 октября.

Напряженной обстановке открытого заседания Совета придавало особенно боевой и острый характер участие в нем активистов рабочих предприятий, железной дороги и солдат воинских частей. Кроме того, тысячи рабочих и солдат сошлись на площади перед дворцом с революционно-большевистскими лозунгами. Каждые полчаса представитель нашей большевистской фракции выходил из зала заседаний и информировал о ходе заседания Совета собравшихся на площади рабочих и солдат, которые бурно реагировали — то одобрительно по отношению к выступлениям на Совете большевиков, то гневно, с выкриками «позор» противникам пролетарской революции в Петрограде.

Все, как в зале заседания Совета, так и на площади, сознавали особую серьезность момента и с напряжением ждали предстоящего решения Совета. В зале заседания у большинства присутствующих господствовало сосредоточенное, приподнятое, боевое настроение, но в то же время напряженное, взволнованное.

Заседание проходило бурно, прения были острыми, страстными, горячими. Меньшевики, бундовцы, эсеры и другие социал-соглашательские группы активно и злобно повторяли свои избитые клеветнические наветы на нашу большевистскую партию. Они говорили об авантюризме, заговоре большевиков, что это-де не революция, а бунт солдат, что большевики-де ввергли страну в гражданскую войну, повторяли буржуазно-помещичьи, генеральские грязные выдумки, идущие из Ставки о положении в Петрограде.

Выход, говорили они, в том, чтобы сговориться с Временным правительством и со всеми фракциями политических партий, в первую очередь так называемыми социалистическими, об образовании единого коалиционного правительства. Делая одолжение, они добавляли — «с участием большевиков». Они предложили Гомельскому Совету вместо власти Советов образовать «Комитет спасения Родины и революции», приспосабливаясь к той части Совета, которая им сочувствовала, а она — эта часть, к сожалению, была не маленькая. Естественно, что большевики и сочувствующие нам рабочие и солдаты встречали и провожали меньшевистско-эсеровских ораторов острыми репликами, выкриками «Клеветники, союзники капиталистов и помещиков» и тому подобное.

Мы, большевики, и сочувствующие нам беспартийные в своих речах прежде всего разоблачали всю политику эсёро-меньшевистского блока как союзников буржуазно-помещичьих классов и душителей рабочего класса, крестьянства и солдат. Мы доказали, что это именно они начали гражданскую войну в стране, а революционные действия рабочих, крестьян и солдат — это ответные меры защиты революции от старорежимников. Мы опровергали клеветнические сказки о солдатском бунте, о заговоре, убедительно показывали поэтапное историческое развитие всего процесса нарастания рабоче-крестьянской революции, совершившейся под руководством большевиков и их Великого вождя Ленина, которого они травили, но которого любили, любят и уважают многомиллионные массы рабочих, крестьян и солдат. Полесские большевики — фракция большевиков Гомельского Совета — внесли предложение решительно отклонить контрреволюционное предложение фракции меньшевиков, Бунда и эсеров об образовании так называемого «Комитета спасения Родины и революции», то есть фактически образования органа спасения контрреволюции. «От кого вы хотите спасать революцию, — сказал я в своей речи, — от петроградских рабочих, которые устлали своими трупами мостовые Петрограда в 1905 году, в феврале 1917 года при свержении царизма и в октябре 1917 года при свержении капитализма? С кем вместе вы хотите спасать революцию? С помещиками Родзянко и Пуришкевичем, с капиталистами Гучковым и Рябушинским вы хотите спасать революцию от нас — рабочих, солдат и крестьян».

Увидев, что почва уходит из-под ног меньшевиков и эсеров, что Совет не примет их предложения, а примет предложения, вносимые фракцией большевиков, меньшевики и эсеры к концу прений бросили в зал свою лживую провокационную «бомбу». Они огласили новую, полученную ими подробную телеграмму из Ставки, из Могилева, о том, что казаки под командованием генерала Краснова вошли в Петроград, что вместе с восставшими юнкерами и другими частями ими взят Смольный, что Ленин якобы бежал, что члены большевистского правительства арестованы и так далее. В зале, конечно, возросло напряжение.

Хотя у нас, большевиков, не было точных данных о положении, но мы своим чутьем и знанием силы нашей партии, Ленина и героизма питерских рабочих и солдат были уверены, что это лживая фабрикация, идущая из Ставки, и соответственно реагировали в зале заседания. Социал-соглашательская часть Совета молча зашевелилась, поворачиваясь к своим колеблющимся сторонникам, — смотрите, мол, будьте начеку. Смутились и некоторые из наших союзников — левых эсеров и других «левых» групп, которые всерьез приняли оглашенную телеграмму. На это и рассчитывали меньшевики, эсеры и бундовцы.

Но мы, большевики, в первую очередь руководство Полесского комитета, вновь ринулись на трибуну, в бой с провокаторами из социал-соглашательского блока. Мы заклеймили это сообщение как обычное лживое измышление контрреволюционной Ставки и слетевшихся в Могилев черных воронов контрреволюции. «Вы, гомельские меньшевики, эсеры, бундовцы, — говорили мы, — помогаете здесь подло-провокаторскому делу контрреволюционной Ставки. Вы хотите обмануть рабочих и солдат Гомеля, запугать Гомельский Совет, но это вам не удастся. В ответ на это ваше оскорбительное отношение к депутатам Гомельского Совета, которых вы считаете трусами, которые, дескать, с перепугу отступят от революции, революционные честные депутаты Гомельского Совета еще увереннее пойдут против вас и еще больше сплотятся вокруг большевиков и поддержат их».

Нашими повторными выступлениями мы сорвали эту провокацию эсеро-меньшевиков.

Наступил самый напряженный и решающий момент голосования внесенных двух резолюций: меньшевистско-бундовско-эсеров-ского блока и резолюции большевиков. Гомельский Совет рабочих и солдатских депутатов отклонил резолюцию меныпевистско-бун-довско-эсеровского блока и принял резолюцию большевиков.

В течение ночи с 29 на 30 октября наши отряды просачивались в район расположения противника, у которого, надо сказать, не было устойчивых позиций. Они были застигнуты врасплох у гостиницы «Савой», телеграфа, вокруг которых и развернулся бой.

К рассвету наши отряды разбили охрану телеграфа и захватили этот важнейший для нас центр. Труднее было на участке у гостиницы «Савой», но и там наши красногвардейцы и солдаты ворвались в ряды засевших там офицеров и казаков, разбили их и заняли ее. Выбитые из своих гнезд офицеры и казаки отошли разными путями к своим эшелонам, откуда они и пришли. Нетрудно понять, какое впечатление это произвело на оставшихся в эшелонах, особенно рядовых, которые еще до этого были основательно распропагандированы нашими славными самоотверженными агитаторами, среди которых особо хорошо себя проявили женщины-работницы.

Итак, к утру 30 октября был окончательно ликвидирован контрреволюционный очаг корниловцев в центральном пункте города, и весь город Гомель стал советским.

Нам уже не пришлось препираться долго с социал-соглашательским большинством Исполнительного Комитета о повторном созыве пленума Совета рабочих и солдатских депутатов. Настроения у господ соглашателей были уже не те, которые были 27-28 октября. При всей своей политической непримиримости, враждебности к большевикам, злобном недовольстве нашей победой, окончательно уничтожившей их надежды на образование «Комитета спасения», они вынуждены были признать заслуги большевиков в разгроме пьяного бунта черносотенцев, умалчивая при этом о разгроме корниловцев у гостиницы «Савой» и особенно о захвате нами телеграфа. Во всяком случае, они быстро согласились с нашим требованием собрать Совет в тот же день — 30 октября.

Мы, большевики, конечно, пришли к этому заседанию Совета с гордо поднятой головой, как революционно-большевистская сила, обеспечившая победу революции борьбой масс. К этому времени утром 30 октября мы уже получили радостные сведения о полной победе в Петрограде над генералом Красновым и Керенским.

После победы Октябрьской революции и власти Советов в Гомеле перед нами со всей остротой стояла задача организации революционной борьбы в самом логове зверя, в Могилеве.

Итак, 31-го, не задерживаясь, я выехал в Могилев. Учтя опасения, высказанные некоторыми товарищами о том, что в настоящий момент требуется большая конспирация, я приоделся в приличный гражданский костюм и даже рубашку с «гаврилкой»; взял на всякий случай и чужой паспорт (на фамилию Железной).

В Могилеве я увидел, что хотя атмосфера несколько изменилась по сравнению с прежними моими приездами, но она оставалась все еще крайне напряженной, реакционной, с той только разницей, что к корниловской реакции прибавилась эсеровско-меньшевистская.

Слетевшиеся в Могилев эсеровские общипанные «соловьи» — вожди Чернов, Гоц, Авксентьев и другие черные вороны контрреволюционного движения, якшаясь с Духониным и другими корниловцами, вели переговоры о создании своего правительства (даже готовые назвать его «социалистическим», не шутите!) с намечаемым премьер-министром Черновым во главе. При этом Могилев намечался столичным центром этого правительства. «Благородный» хамелеон Чернов, выступая на собрании могилевской организации эсеровской партии, фарисейски-лицемерно заявил: я, мол, лично не стремлюсь и не хочу власти, но если партия возложит на меня это тяжкое бремя, то я подчинюсь (видимо, чувствовал уже этот «храбрый» вождь, что это не только тяжкое, но и опасное уже бремя). В это время эсеровский ЦК действовал, рассылая своих эмиссаров по России, в том числе и по вербовке добровольцев в формируемую армию вновь создаваемого правительства Чернова, благо генералов и офицеров, хотя и не эсеровских, а черносотенных, собралось много вокруг Ставки, но «социалисты да еще «революционеры-эсеры» не брезговали и такими союзниками. На это их толкали империалистические союзники, их иностранные миссии к этому времени съехались все в Могилев и всячески подталкивали эсеров и Ставку на незамедлительную борьбу с Советским правительством, обещая всемерную помощь Антанты.

Могилевский Совет, возглавляемый эсерами и меньшевиками-оборонцами, играл роль гостеприимного «хозяина» города, не просто принимавшего желанных гостей — он предоставлял свою трибуну для произнесения контрреволюционных речей и принимал позорные для Совета антисоветские резолюции. Последней такой резолюцией была резолюция о непризнании вновь назначенного Советским правительством Верховного Главнокомандующего прапорщика Н.В. Крыленко.

Когда я вновь прибыл в Могилев, мне товарищ Максимов (член армейского комитета так называемого ЦЕКОДАРФа доложил, что на специально созванном совещании в Ставке было решено во что бы то ни стало сохранить ее в существующем составе, для чего перевести Ставку в Киев — парадоксально, но факт: генералы-черносотенцы, великорусские шовинисты, удирали под защиту украинских шовинистов во главе с Петлюрой. Они решили не подпускать к Могилеву, а задержать в пути эшелоны революционных матросов и солдат, идущих в Могилев вместе с новым советским Верховным Главнокомандующим товарищем Крыленко.

В связи с этим сообщением товарища Максимова мы собрали руководство могилевских большевиков и мобилизовали все силы большевиков, революционных солдат и железнодорожников для срыва контрреволюционных замыслов Ставки. Могилевские железнодорожники использовали опыт гомельских железнодорожников, о котором я им детально рассказал, и задержали эшелоны эвакуирующейся корниловской Ставки, давая в то же время зеленую улицу эшелонам петроградских красных матросов и солдат. Большевикам батальона Георгиевских кавалеров мы дали задание во что бы то ни стало задержать автомобили и все виды транспорта с вещами и документами Ставки, задержать и арестовать подготовившихся к побегу в Киев генералов и их свиту.

Вся военно-большевистская организация Могилевского гарнизона, в первую очередь самого батальона Георгиевских кавалеров, успешно выполнила это задание. Батальон Георгиевских кавалеров задержал все погруженные документы, вещи и большую часть генералов, собиравшихся удрать. Успели убежать иностранные миссии, захватив с собой некоторых генералов, которых позднее отряды гомельской Красной гвардии частично сумели задержать. К сожалению, не удалось задержать бежавшего за день до этого из Быхова самого генерала Корнилова, Деникина и других сидевших в быховской тюрьме со своим отрядом головорезов. Наши отряды Красной гвардии их преследовали, но, разгромив их обозы, не настигли самого Корнилова с его головным отрядом. Главковерх Духонин с его основным штабом ставки не сумел удрать, встретив на своем пути кронштадтских матросов, решивших по-своему его судьбу.

После выступления батальона Георгиевских кавалеров против Ставки заколебались даже «ударные батальоны», считавшиеся главной «опорой» Ставки; часть из них присоединилась к революционным георгиевцам, часть ушла сама из Могилева, чтобы не столкнуться с прибывающими из Петрограда отрядами матросов.

Что к'асается наших политических мер, то мы, собрав большевиков Могилева — гражданских и военных, прежде всего поставили задачу — поднять рабочих и солдат Могилева, в первую голову железнодорожников, выделить делегации со знаменами, которые придут на назначенное по требованию фракции большевиков заседание Могилевского Совета. Большевистская фракция потребовала допуска на это заседание делегаций и других фабрично-заводских и солдатских комитетов. Чрезвычайное, так мы его назвали, заседание Совета состоялось 18 ноября в том составе, как мы наметили. Правоэсеровское и меньшевистское руководство было дезорганизовано. Хотя они и хулиганили, кричали о большевиках-узурпаторах, но присутствовавшие представители рабочих и солдатских комитетов не давали им воли, они получали достойные, острые и «увесистые» ответы. После выступления нескольких депутатов-большевиков и представителей рабочих и солдат была зачитана предлагаемая большевиками резолюция, приветствующая Октябрьскую революцию и провозглашающая Советскую власть в Могилеве и губернии. Приняв эту резолюцию, Могилевский Совет тут же образовал военно-революционный комитет.

Таким образом, Могилевский Совет, в котором больше месяца после Октябрьской революции орудовали контрреволюционеры, во второй половине ноября стал революционным — Советским.

Когда в Могилев прибыл наш советский Верховный Главнокомандующий товарищ Крыленко вместе с боевыми революционными балтийскими матросами и питерскими отрядами Красной гвардии, как советский Главковерх сразу посетил Могилевский Совет, где он встретился с членами Ревкома, укрепив этим установленную Советскую власть в Могилеве. При Ставке также был образован военно-революционный комитет.

Во всей губернии к этому времени энергично внедрилась Советская власть, за исключением части небольших городков, где еще было просто безвластие, а также части волостей и деревень, где были Советы, но они были заняты главным образом еще борьбой за землю, за ее правильное распределение и использование.

После установления Советской власти в Могилеве я опять побывал в деревнях, близлежащих к Могилеву. На собраниях я разъяснял значение Октябрьской революции для крестьян, особенно для бедноты, как решение вековечного вопроса о земле, говорил о скором окончании войны и достижении мира. По этим вопросам даже агрессивно настроенные эсеры и поддерживавшие их кулацко-зажиточ-ные крестьяне вынуждены были в тот момент отмалчиваться. Им трудно было тогда выступать против общего боевого настроения основной массы крестьян, особенно бедняков и бывших солдат, которые активно поддерживали в первую очередь именно эти законы.

Деревня была занята в эти дни главным образом землей — как разделить землю помещиков, а что эта земля уже ихняя, крестьянская, в этом никаких сомнений уже не было. Землю, инвентарь крестьяне захватывали, а помещики, их управляющие убегали из своих усадеб.

Крестьяне чувствовали, что изъятие земли и уничтожение помещиков — это дело руководства большевиков, Ленина, и поэтому и те крестьяне, которые в историческом значении Октябрьской революции не так.уж глубоко разбирались, были на стороне Октябрьской революции и большевиков. Эсеры, считавшие себя монополистами в деревне, засевшие во всех волостных и уездных органах, имели, конечно, еще большой вес в деревне. От них многое зависело в решении конкретных вопросов и раздела земли и инвентаря, поэтому средние крестьяне, выступая или аплодируя нам, оглядывались еще на них. А они, эсеры-то, в ряде районов все еще вели себя агрессивно, выпячивая вопросы Учредительного собрания, упрекая большевиков в том, что они-де накануне Учредительного собрания устроили переворот.

Именно по этим вопросам мне пришлось особенно сосредоточивать свои выступления. Помню, на одном собрании после выступления эсера, в котором он особенно распевал об Учредительном собрании, у меня с ним завязался следующий диалог. Я спросил: «Можно вам задать некоторые вопросы для разъяснения крестьянам?» Он храбро ответил: «Задавайте». Тогда я ему поставил вопрос: «Скажите, пожалуйста, в Учредительном собрании будут капиталисты и помещики, ну, например, Милюков, Гучков, Род-зянко?» — «Если изберут, то будут». — «А вот второй вопрос: а в Советах и на их съездах, кроме рабочих, солдат и крестьян, были и могут ли быть капиталисты и помещики?» — «Нет, — ответил он, — здесь их нет и не может быть». Тогда я, обращаясь к крестьянам, спрашиваю: «Кому же тогда крестьянин может больше верить — Учредительному собранию, где будут и помещики и капиталисты, или Советам, их съездам, где их нет и быть не может?» Крестьяне дружно ответили: «Конечно, Советам больше верим». Тогда эсер в свою очередь выкрикнул: «Но ведь их, помещиков и капиталистов, будет меньшинство, а представителей рабочих и крестьян будет большинство в Учредительном собрании». Я ему в свою очередь ответил: «Да их, этих гадов и кровососов, вообще в народе, в человечестве меньшинство, их ничтожная кучка, а вон гляди — сотни и тысячи лет душат народ, захватили землю, заставляя народ на себя работать. Вон вас, крестьян, много, а помещиков единицы, и они вас угнетали. Ведь вот царя свергли, говорили, народ будет управлять, а получилось опять так, что у власти оказались те же капиталисты и помещики и опять сели на шею народа. Поэтому Ленин и говорит: по-настоящему верить крестьянин и рабочий может только Советам, где нет капиталистов и помещиков. А в Учредительном собрании неизвестно еще, будет ли большинство рабочих и крестьян, уж больно много адвокатов-брехунов пролезло в эсеровскую и меньшевистскую партии. Надо выбирать и в Учредительное собрание таких людей, которые будут стоять за Советы и Советскую власть, тогда не будет контрреволюции и законы о земли и мире, принятые съездом Советов, не будут отменены». Крестьяне в большинстве хорошо поняли это.

Надо, однако, сказать, что эсеры, потерпев политическое и идеологическое поражение, организационно еще ранее внедрившись в деревню, опираясь на кулаков и богатеев, были все еще сильны в ней, а мы, большевики, к этому времени еще не успели их вытеснить несмотря на то, что политически деревня бедняцкая и даже середняцкая была за нас.

В Могилеве я посещал Ставку Верховного Главнокомандующего товарища Крыленко. Это были, конечно, не «визиты вежливости», а встречи боевых товарищей. Встретил меня товарищ Крыленко очень радушно, тепло, как старый товарищ, с которым мы работали в комиссиях Всероссийской конференции военных организаций в Петрограде в боевой июньский месяц 1917 года. Как всегда при таких встречах, вспоминали недавнее прошлое и говорили о великих победах и завоеваниях Октября, давших прапорщику, старому большевику Крыленко, высший пост в армии. Я ему рассказал о проделанной работе в Могилеве и об имеющихся еще слабостях. Он очень интересовался, задавал вопросы, а затем полушутя-полувсерьез сказал: «От имени Верховного Главнокомандования благодарю вас за проделанную работу». Я тоже полушутя и полувсерьез поднялся, стал по-солдатски и сказал: «Рад служить партии и революции». В других встречах я ставил перед ним ряд конкретных деловых вопросов по Гомелю и Могилевской губернии — об улучшении снабжения войск, находящихся в Гомеле и в губернии, особенно по обмундированию. Докладывая о том, что мы сами сделали, я указывал, что удовлетворить все потребности мы не могли. Он вызывал соответствующих работников, в первую очередь начальника оперативного отдела, и давал указания оказать необходимую помощь.

Однажды, после приезда из Гомеля, я рассказал товарищу Крыленко о проявлениях недисциплинированности некоторой части солдат 60-го Сибирского полка. Он обещал немедленно принять меры, но просил нас усилить политическую работу в этом полку, я ему это обещал, и Полесский комитет это выполнил. Затем товарищ Крыленко мне рассказывал о положении в армии, о задаче не только демобилизации старой армии, но организации новой советской армии. Он при этом выразил уверенность, что в связи с тем, что я еду в Петроград, мы встретимся еще на работе по организации новой армии.

После бесед с товарищем Крыленко я обычно заходил к товарищу Мясникову, который работал в Ставке заместителем Крыленко. С товарищем Мясниковым мы также хорошо встречались как соратники по Минску и Гомелю. Я ему докладывал по старой памяти, как бывшему руководителю Северо-Западного областного комитета партии, о всей проделанной работе в Могилеве и о положении в Гомеле. Товарищ Мясников мне рассказал в свою очередь о положении в Минске и на Западном фронте. Он выразил сожаление, что я уезжаю из Гомеля. Я ответил, что я ведь вернусь, но он скептически отнесся к этому, сказав, что там, в Питере, меня сразу захватят и не выпустят, что об этом ему уже намекал Крыленко.

Заходил я в ЦЕКОДАРФ к Максимову, соратнику по советизации и большевизации Могилева. Товарищ Максимов, коренастый, крепко сложенный солдат из рабочих, производил на меня хорошее впечатление — стойкого большевика, сумевшего, будучи единственным большевиком в змеином окружении эсеров, меньшевиков, кадетов в общеармейском солдатском комитете при Ставке, сохранить не только стойкость большевика, но и бодрость, партийную активность, действенность и жизнерадостность большевика-ленинца. За короткий срок я с ним быстро сдружился в Могилеве и много лет спустя с радостью встречался с ним в Харькове как с руководящим профсоюзным деятелем. При моем посещении его в Ставке он обычно рассказывал мне о настроениях солдат, о переменах настроений не только у солдат, но и у некоторых даже офицеров. Помню, как он меня познакомил там же с одним членом ЦЕКОДАРФа при Ставке, левым эсером, по фамилии Мстиславский, который отрекомендовался мне не только по чину (он был офицер), но и как писатель. Произвел он тогда на меня впечатление благородного, мягкого, вдумчивого человека, поддерживающего нас, большевиков.

Без ложной скромности скажу, что и могилевские большевики тепло, даже горячо проводили меня, внесшего свою лепту в победу, рост и расцвет нового советского, социалистического — большевистского Могилева!

Большую часть времени в ноябре и отчасти в декабре мне довелось поработать в Могилеве с перерывами на выезд в Гомель для участия в губернской конференции, заседаниях бюро Полесского комитета и Ревкома, членом которого я был избран, и выступлениях на избирательных собраниях в Совет и в Учредительное собрание, в которое я баллотировался как кандидат большевистской партии.

Можно было бы рассказать о мытарствах этих поездок из Могилева в Гомель и обратно в условиях железнодорожной разрухи в далеко не комфортабельных вагонах и далеко не по воинскому скоростному графику и, главное, в условиях режима, установленного контрреволюционной Ставкой, так же как и о моем большей частью нелегальном обустройстве в самом Могилеве; с переводами на ночлег от одного товарища к другому; с питанием за счет солдатского пайка, который мне приносил тов. Хохлов от моих новых друзей из батальона Георгиевских кавалеров — все это представляло бы определенный интерес, но это отвлекло бы от главного существа нашей борьбы за победу Великого дела пролетарской революции и власти Советов.

Как мы и предвидели, выборы в Совет завершились победой большевиков, которые получили абсолютное большинство в новом Совете.

Одной из первых мер было проведение закона о единовременном налоге, который, естественно, всем своим острием был направлен на буржуазию, которая сразу поняла, а главное, ощутила на практике «где раки зимуют», зато рабочие и солдаты были очень довольны этим налогом и всячески помогали новой, Советской власти.

Большое значение для наведения революционного порядка имело осуществление решения бюро о создании постоянной надежной опоры для защиты власти Советов, реорганизации наших красногвардейских отрядов, которые ранее все же носили временный характер, и формирование особого революционного красногвардейского полка — это создало надежную опору Совета и военно-революционного комитета.

Для обеспечения борьбы с контрреволюцией была выделена чрезвычайная комиссия Совета, руководителем которой был избран самый старый большевик среди нас — товарищ Приворот-ский, который потом, с легкой руки Полесского комитета, стал видным чекистом, работал под непосредственным руководством товарища Дзержинского.

Избирательная кампания в Учредительное собрание имела большое значение для роста нашего влияния на массы, для углубления наших связей с массами, особенно с крестьянами.

Мы с удовлетворением видели, ощущали успех нашей большевистской Ленинской правды. Особенно врезались мне в память митинги крестьян в Вилийской волости Гомельского уезда, куда я выезжал. Крестьяне, главным образом беднейшие и бывшие фронтовики не давали говорить правым эсерам, что было для них полной неожиданностью, и бурно встречали и провожали нас, большевиков.

Мы в своих выступлениях объясняли крестьянам, что теперь, после Октябрьской революции и завоевания Советской власти, положение иное, что Учредительное собрание только тогда будет иметь большое значение, когда оно будет опираться только на Советы и Советскую власть. Они нас хорошо понимали и воспринимали, но известная инерция у значительной части крестьян, несомненно, сказалась при голосовании на выборах в Учредительное собрание.

И все же, несмотря на все это, результаты выборов оказались неожиданными для самих эсеров и меньшевиков. Эсеры, конечно, не ждали, что в уездах в ряде мест среди крестьян большевики получат 40% голосов. Особенно поразили всех результаты выборов в Вилийской волости: за большевистский список был подан 2401 голос, а за эсеровский список — 1129 голосов. Это очень важный и большой показатель — там, где крестьяне хорошо, полностью усвоили Ленинскую политику и линию большевиков и восприняли дошедшую до их души разоблачительную большевистскую критику эсеровского предательства крестьян, там крестьяне в громадном большинстве голосовали за большевиков.

Результаты выборов в Учредительное собрание по всему Мо-гилевскому избирательному округу мы оценивали как удовлетворительные для нас, большевиков, не столько потому, что персонально председатель Полесского комитета большевиков Л.М. Каганович оказался избранным в Учредительное собрание, что само по себе означало доверие полесским большевикам, а сколько

в том, главном, что это был успех всей политики нашей великой героической Ленинской партии, обеспечившей победу первой в мире Октябрьской социалистической революции!

Вернувшись из Могилева во второй половине декабря в Гомель, я уже должен был готовиться к отъезду в Петроград, хотя, признаюсь, я скептически и критически относился к предстоящей законодательной «деятельности» в Учредительном собрании.

В Гомеле я на заседании Полесского комитета доложил о прошедшем губернском съезде Советов, о посещении Ставки, беседах с товарищами Крыленко и Мясниковым. Товарищи хорошо оценили и одобрили проделанную в целом работу по Могилеву. Все присутствовавшие, конечно, знали о моем отъезде в Петроград. Чувствовалось, что кое-кому хотелось сказать слово по этому поводу, но я намекнул руководящим товарищам не затевать ничего торжественного, что это не в наших большевистских нравах, тем более что я сам был убежден и говорил товарищам, что я скоро вернусь, поэтому я и уехал, оставаясь непереизбранным председателем Полесского комитета.

Мне оставались считанные дни, надо было торопиться с отъездом. Мы с женой Марией Марковной легко собрали свои небольшие пожитки, и то часть оставили в расчете на возвращение, но обнаружили, что ни у меня, ни у жены обувь никуда не годная — поизносилась. Воистину — сапожник без сапог, а ведь едем в Петроград! В своей мастерской я уже давненько не был. Пришлось идти туда. Рабочие на скорую руку изготовили заготовки: мне на сапоги, жене на ботинки; «докладчики» (так называлась их профессия) нарезали подошвы, стельки, задники, каблуки, я сам стал за станок и как сбивщик «сбил» сапоги и ботинки, а отдельщики их отделали так, что блестели. На этом дело в мастерской не окончилось. То, что мне легко удалось в партийной среде, чтобы избегнуть что-либо напоминающее проводы, то в мастерской не вышло: у моих друзей-товарищей сапожников были свои традиции, и они наскоро тут же в мастерской соорудили стол. Они знали, что я человек непьющий, и не насиловали, но сами выпили и свою, и мою дозу — напиться допьяна не напились (они понимали, что сейчас нельзя), но были навеселе и говорили все хорошие слова и от души желали мне всего хорошего. Каждый из них крепко расцеловался со мной с присказкой: «Не забывай нас». Я ушел наполненный душевной теплотой от встречи с рабочими и к тому же, признаюсь, довольный своими новыми сапогами и ботинками для Марии Марковны.

За полугодие нашей работы в Гомеле, которое в такое необычное время было равно нескольким годам, мы душевно так сроднились с товарищами, что трудно было уезжать. Мы многому научились в Гомеле, в Могилеве, во всем Полесье Белоруссии в тот великий, революционный, бурный, поучительный период, когда наша родная партия во главе с Лениным готовила и совершила Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Во всей своей работе и борьбе в Гомеле, в Могилеве, в Полесье, в Полесском комитете я и мой друг по подполью, моя жена Мария Марковна, отдавали все свои организаторские и агитаторские большевистские силы и способности, всю энергию, трудолюбие и темперамент, все, что могли, для победы, работая вместе С замечательным коллективом большевиков. Я получал от них помощь, поддержку и обогатившие меня поучительные уроки. Вспоминая их, я могу и хочу им выразить свое большое большевистское спасибо за это. Гомельские, все полесские большевики Советской Белоруссии, рабочие и работницы, солдаты и трудящиеся оставили в нашей душе, моей и Марии, самые лучшие чувства глубокого уважения, любви и благодарности. Я и сегодня чувствую себя счастливым, что вместе с рабочими, солдатами, крестьянами и трудящимися всех наций, населявших Гомель, Полесье славной трудолюбивой революционной Белоруссии, активно участвовал в Великой Октябрьской социалистической революции, в завоевании власти Советов, в закладывании фундамента Белорусской Советской Социалистической республики и Великого Советского государства — Союза Советских Социалистических Республик.

<

Глава 4
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕТРОГРАД

Поезд, в котором я ехал, продвигался настолько «аккуратно» и «стремительно», что я опоздал к открытию Учредительного собрания — оно открылось 5 января, а я прибыл в Петроград б января 1918 года.

Прочитав «Правду», я понял, что приехал я даже не к «шапочному разбору», а к похоронам. Отчет о первом и последнем заседании Учредительного собрания показал мне, что, как и следовало ожидать, эсеро-меньшевистско-буржуазное большинство отклонило оглашенную председаталем ВЦИК товарищем Свердловым «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» и противопоставило Учредительное собрание Советской власти. Я с удовольствием читал оценку нашей ленинской «Правдой» этого сборища разбитых Октябрьской революцией контрреволюционных партий как холопов и прислужников российских и заграничных банков и капиталистов, пытающихся вернуть потерянное, вернуть власть буржуазии и помещикам и захлестнуть петлю на шее социалистической власти и революции. Но ошиблись эти мелкотравчатые политиканы — большевики были подготовлены к такой возможности, к такой уловке.

Я с большим удовлетворением воспринял декларацию фракции большевиков, оглашенную на первом заседании Учредительного собрания. Она вытекала из тезисов Ленина, напечатанных в «Правде» еще 26 (13) декабря 1917 года, которые дали всей партии единственно правильную линию. Эти тезисы предостерегли большевиков от формального подхода к Учредительному собранию и тем более его идеализации. «Всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формально-юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны, является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии. Предостеречь всех и каждого от этой ошибки, в которую впадают немногие из верхов большевизма, не умевших оценить октябрьского восстания и задач диктатуры пролетариата, есть безусловный долг революционной социал-демократии».

Декларация фракции большевиков в Учредительном собрании со всей решительностью заявила, что Учредительное собрание, избранное по устаревшим дооктябрьским партийным спискам, как показали прения в течение целого дня, отвергло волю громадного большинства трудовой России, отказалось «признать завоевания Великой Октябрьской революции, советские декреты о земле, мире, о рабочем контроле и прежде всего признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов...»

Я немедля поехал в ЦК и в военную организацию при ЦК, где встретил члена Бюро военных организаций товарища Мехоноши-на. Мы оба были рады встрече. Он мне коротко рассказал о работе «военки», об организации Народного комиссариата по военным делам и об Учредительном собрании, о решении ЦК и Правительства по этому вопросу. Он мне сказал, что ЦК и Совет Народных Комиссаров приняли проект декрета о роспуске Учредительного собрания, что сегодня этот декрет будет обсуждаться на заседании ВЦИК. «Я, — сказал он, — собираюсь как раз туда, поедем вместе». По дороге он мне дополнительно рассказал о том, как открылось первое заседание Учредительного собрания. «Так что, — заключил он, — тебе нечего жалеть, что ты опоздал, — зрелище было жалкое». Он рассказал мне о том, чего не было в печати: что ЦК вынужден был сместить бюро фракции большевиков в Учредительном собрании (Рыков, Каменев, Милютин) за их правооппор-тунистическую линию, наносящую вред единству фракции.

Мы приехали на заседание ВЦИК как раз перед выступлением товарища Ленина. Трудно передать, насколько я был счастлив возможностью вновь, второй раз в жизни видеть и слушать Ленина — любимого вождя и учителя.

Свою речь о роспуске Учредительного собрания Ленин начал с истории, доказывая, что столкновение между Советской властью и Учредительным собранием не случайное текущее явление, а подготовлено всей историей русской революции, перед которой была поставлена неслыханная задача социалистического переустройства общества. Сказав о событиях 1905 года, о революции 1917 года, Ленин с особой убедительной силой говорил о рожденных еще в 1905 году Советах, что это нечто великое, новое и небывалое в истории мировой революции как форма демократизма, не имеющая себе равной ни в одной из стран. Как нужны были именно эти слова в момент, когда враги вопят о разрушенной демократии в лице Учредительного собрания и когда даже у не врагов «сосет под ложечкой» какое-то сомнение.

Ленин далее дал глубокий разбор самой природы Советов. Ленин высмеивает, опрокидывает тех, кто говорит, что возмущение масс, развитие революции вызвано какой-либо отдельной партией, отдельной личностью или, как они кричат, волей диктатора. «Пожар революции воспламенился исключительно благодаря неимоверным страданиям России и всем условиям, созданным войною, которая круто и решительно поставила вопрос перед трудовым народом: либо смелый, отчаянный и бесстрашный шаг, либо погибай — умирай голодной смертью». И далее Ленин вновь возвращается к Советам: «И революционный огонь проявился в том, что Советы — эта опора трудовой революции — были созданы. Русский народ совершил гигантский скачок — прыжок от царизма к Советам. Советы, разжигая пожар революции, повелительно диктуют народу: «борись, бери в свои руки все и организуйся». Ленин говорил: «Кто нам указывает на то, что мы, когда-то защищая Учредительное собрание, теперь его «разгоняем», у тех людей «мысли нет ни зерна — и только пышные пустые фразы. Ибо некогда, по сравнению с царизмом и республикой Керенского, Учредительное собрание было для нас лучше их пресловутых органов власти, но, по мере, возникновения Советов, последние, конечно, как всенародные революционные организации, стали несравненно выше всех парламентов всего мира.

Народ хотел созвать Учредительное собрание — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание. И теперь мы исполнили волю народа, волю, которая гласит: вся власть Советам. А саботаж мы сломим». Ленин с острым, ярким сарказмом высмеял заседателей в этом Учредительном собрании, сравнив бьющий ключом, полный жизнью Смольный с Таврическим дворцом, где, говорит Ленин, «я почувствовал себя так, как будто бы я находился среди трупов и безжизненных мумий... И по воле Советской власти Учредительное собрание распускается, и Советская революционная республика восторжествует во что бы то ни стало». Поднялся весь зал, бурные аплодисменты перешли в не виданную мною никогда овацию, долго, долго несмолкаемую, со всех концов неслись возгласы, и больше всех слышно было: «Да здравствует Ленин! Да здравствует Советская власть!»

Я видел и слышал выступающего Ленина второй раз. В этот — второй раз, в январе 1918 г., сразу почувствовалось, что выступает наш вождь, который уже привел свою большевистскую армию к победе Социалистической революции и власти Советов, его голос, его жесты те же, вся его речь в целом такая же — цельная, вылитая, выкованная из одного куска высококачественной стали. Но я, как и все, чувствовал, видел, что с ростом победивших масс и их партии, с ростом новых задач победившей власти Советов и гигантских масштабов строительства новой, социалистической жизни еще более могущественно развернулось величие и гений нашего вождя и учителя, бодро и уверенно ведущего рабочий класс, его партию, беднейшее крестьянство и молодое Советское государство к новым великим победам.

Ясная, доходчивая речь Ленина давала глубокий научный ответ всем клеветникам — и прошлым, и современным, сводившим Октябрьскую революцию к заговору большевиков, к «солдатскому бунту». Ленин в этой речи и в дальнейшем во многих своих трудах и речах доказал, что эти утверждения врагов революции смехотворны, убоги, ненаучны и невежественны, что главной причиной победы Октябрьской революции является объективная историческая необходимость и неизбежность дальнейшего развития революции. Российская революция, свергнув царизм, должна была неизменно идти дальше, не ограничиваясь торжеством буржуазной революции, ибо война и созданные ею неслыханные бедствия изнуренных народов создали почву для вспышки социальной революции. Советы выстояли как органы революционного действия, как органы революционной власти. Вся история революционной борьбы, в особенности восьми месяцев после февральской революции, заполнена именно этой борьбой в Советах, которые стали центром, обеспечившим союз рабочего класса и крестьянства, союз всех народов бывшей царской тюрьмы угнетенных народов и наций, и могучим органом власти — диктатуры пролетариата.

Фактами истории установлено, что эсеро-меньшевики вместе с кадетами и черносотенцами готовили вооруженное контрреволюционное восстание для борьбы за лозунг — за возврат к старому свергнутому строю. Им удалось устроить антисоветскую демонстрацию с преобладанием переодетых офицеров, части студентов, чиновников, банковских и иных служащих с лозунгом «Вся власть Учредительному собранию». В ответ Петроградский пролетариат под руководством своей большевистской партийной организации 6 января вышел на улицы и площади Петрограда мощной полумиллионной демонстрацией с лозунгами «Долой контрреволюционное Учредительное собрание!», «Да здравствует власть Советов — диктатура пролетариата!», «Да здравствует Советское правительство и Великий Ленин!», «Да здравствует III Всероссийский съезд Советов!».

Центральный Комитет партии большевиков, его руководитель Ленин учитывали трезво, по-марксистски политическую ситуацию обостренной борьбы врагов Советского строя, идущих на развязывание широкой гражданской войны под флагом Учредительного собрания. Поэтому партия и ее ЦК мобилизовывали все революционные силы для отпора врагам Октябрьской революции.

Объявляя о созыве Учредительного собрания, Советское правительство одновременно постановило: «Центральный Исполнительный Комитет считает необходимым всей организационной силой Советов поддержать левую половину Учредительного собрания против ее правой, буржуазной и соглашательской половины, и в этих целях постановляет созвать на 8 января третий Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов и 12 января третий Всероссийский съезд крестьянских депутатов».

Жизнь показала, насколько дальновидно и правильно Советское правительство решило созвать III съезд Советов, который противопоставил фальшивой «воле» Учредительного собрания, выражавшего интересы буржуазии, помещиков, кулаков и купцов, волю рабочих, крестьян и эксплуатируемых трудящихся всех наций и народностей, волю, требовавшую положить конец всем контрреволюционным попыткам вернуть старое буржуазно-помещичье господство.

III съезд Советов, на котором я имел честь и счастье быть делегатом, открылся в Таврическом дворце 10 января 1918 года.

На всю жизнь врезалось в память торжественное открытие съезда. Когда товарищ Свердлов объявил съезд открытым, несколько духовых оркестров сыграли «Интернационал», а затем и «Марсельезу», после чего делегаты с большим подъемом спели «Интернационал». Это был съезд революционных победителей.

Свой доклад тов. Ленин начал со сравнения с Парижской Коммуной, подчеркнув, что он отчитывается за 2 месяца и 15 дней, что всего на 5 дней больше того срока, в течение которого существовала рабочая власть парижских рабочих. По сравнению с властью парижского пролетариата мы в гораздо лучшем положении. Русские солдаты, рабочие и крестьяне создали Советы и Советское правительство, опирающееся на широчайшие массы, и поэтому Советская власть непобедима. Были и есть еще люди, относившиеся к Советской власти скептически, сознательно или бессознательно продавали и предавали ее, шли на соглашательство с капиталистами, шумели о том, что в России не удержится власть одного пролетариата, изображая, будто большевики этого не понимают. На самом-то деле большевики всегда говорили и помнили, что только союз рабочих и беднейших крестьян, полупролетариев может объединить большинство населения России и обеспечить прочную Советскую власть.

Помню, с каким подъемом и воодушевлением делегаты съезда в перерыве делились своими впечатлениями в кулуарах Таврического дворца, как горячо делегаты — простые рабочие и солдаты вступали в спор с меньшевиками и костили их всеми, далеко не парламентскими словами.

Помню такой острый и горячий спор с Мартовым, в который и мне довелось включиться. Когда я увидел большую группу спорящих с Мартовым в центре ее, я подошел и услышал, как Мартов хриплым голосом кричал, отбиваясь от наседавших на него с репликами и вопросами солдат и рабочих. Мартов вне себя кричал: «Да как вы можете, как смеете вы называть меня контрреволюционером? Я критикую большевиков и вашего Ленина за то, что вы захватили власть, ее не удержите и погубите всю русскую революцию». — «Не беспокойтесь, — сказал я, — удержим власть пролетариата покрепче, чем ваш Церетели «удержал» власть буржуазии и помещиков». — «Я не защищаю Церетели!» — опять вскрикнул Мартов. «Но вы, — сказал я, — с ним в одной партии и в одном ЦК, а после Октябрьской революции вы одним голосом нападаете на нас, большевиков, и тянете назад к власти буржуазии. Мы вас знаем как человека, который еще в давние времена вместе с Лениным создавали «Союз освобождения рабочего класса», и за это мы вас уважали, но потом вы сползли на путь оппортунизма; вы субъективно считаете себя революционером, • но попали вы в одну компанию с контрреволюционерами, поэтому товарищи делегаты правильно вас величают контрреволюционером». — «Я, — опять вскрикнул Мартов, — считаю вашу революцию исторически незакономерной! Это не революция, а захват власти, которую вы не удержите и погубите русскую революцию. Поскольку вы, большевики, у власти, я выступаю против вас и вашего Ленина за злоупотребление властью, за террор; я требую изменения политики в сторону демократии». — «Какой демократии, — спросил я, — буржуазной или рабочей демократии?» Мартов не сразу ответил, но потом сказал: «Демократии, то есть свободы, а не диктатуры». — «Но вы ведь, кажется, сами, — спросил я, — участвовали в составлении программы в 1903 году, где записано о диктатуре пролетариата?» — «Да, — ответил он, — я участвовал, но имея в виду исторически закономерную революцию, а не такую, как ваша». — «Это, — сказал я, — в один голос говорят все защитники буржуазии. Скажите, пожалуйста, — задал я ему вопрос, — как Маркс относился к Парижской Коммуне?» Он ответил: «Он ее считал несвоевременной, но не выступал против нее». Тогда, обращаясь к солдатам и рабочим-делегатам, я сказал: «Неверно говорит Мартов. Маркс не только не выступал против Парижской Коммуны, а всей силой своей революционной страсти и гениального ума выступал в защиту Парижской Коммуны и проклинал ее врагов. Он считал Коммуну высшим проявлением революционного творчества рабочего класса, давшего прообраз пролетарского государства — диктатуры пролетариата, а Мартов, считающий себя «марксистом», брызжет ядовитой слюной на Российскую Коммуну, на Советскую власть, являющуюся диктатурой пролетариата, и на вождя революции — Ленина». На это Мартов выкрикнул: «Маркс был в эмиграции, а я здесь нахожусь, и я не могу проявлять такого великодушия». — «Дело, — ответил я, — не в великодушии, а в вашем меньшевистском малодушии и антиреволюционности, в вашей податливости контрреволюционерам, в вашей старой реформистской антимарксистской позиции по отношению к революции. Вот вы говорите, что заботитесь о судьбе революции. На деле вас заботит судьба мелкобуржуазных мещан и даже буржуазии, а вам следует позаботиться о своей судьбе — большого человека, оказавшегося по ту сторону революционных баррикад вместе с контрреволюционерами. А что касается судеб революции, то мы, особенно после сегодняшнего доклада товарища Ленина, который выражает волю пролетариата, полны уверенности в победе социализма». На этом и закончилась кулуарная дискуссия группы рабочих и солдатских делегатов с виднейшим меньшевиком Мартовым. В общем, надо сказать, что этот крупнейший и умнейший из меньшевиков выглядел довольно жалко и мелко. Видимо, невозможно блистать умом, когда политика глупа.

По докладу товарища Ленина выступили многие товарищи с мест, которые горячо одобряли доклад товарища Ленина и всю политику Совета Народных Комиссаров. Выступил и Мартов. Он повторил всю позицию представляемой им меньшевистской партии, приукрашивая ее, что она, дескать, не выступает вместе с контрреволюцией. Он заявил, что нельзя сравнивать Парижскую Коммуну с Советской властью, которая-де более жестока, • чем Парижская Коммуна. Он сослался на то, что, хотя в первый день восстания Парижская Коммуна расстреляла двух генералов, ряд жестокостей она проявила и в последние дни, о которых буржуазия потом десятки лет кричала, но в течение 70 дней не нарушалась политическая свобода, а теперь у нас, мол, применяются методы нарушения демократических свобод. Мартов говорил о невозможности осуществления при данных условиях идей социалистического строя. Когда с мест делегаты подали реплики с напоминанием об участии меньшевиков в Комитете спасения, организовавшего контрреволюционное восстание юнкеров и поддерживавшего восстание Керенского и Краснова, Мартов, явно смутившись, сказал, что, может быть, многие партии, в том числе и меньшевики, были запутаны в этой авантюре, но отрицал участие меньшевиков в восстании юнкеров и говорил, что меньшевики отозвали своих представителей из Комитета спасения. На реплику, что это было уже после победы над юнкерами и Керенским, он ничего не ответил. После выпадов против Советской власти, «нарушающей демократию», Мартов говорил, что Советская власть в конце концов должна будет изменить свою политику во имя осуществления своих лозунгов.

Выступивший меньшевик Суханов упростил свою задачу, заявив, что дело, мол, не в диктатуре пролетариата и демократии, а в том, что Советская власть ведет линию борьбы против всех тех, кто высказывается против Ленина. Такая, мол, тактика приведет к поражению революции.

В своем заключительном слове Ленин не оставил камня на камне от выступлений Мартова и Суханова. Он высмеял утверждения ораторов «справа» о том, будто большевики стояли за диктатуру демократии, за власть демократии — это нелепое, абсурдное и бессмысленное заявление. «Это все равно, — сказал Ленин, — что сказать — железный снег».

Ленин сказал далее: «Демократия есть одна из форм буржуазного государства, за которую стоят все изменники истинного социализма, оказавшиеся ныне во главе официального социализма и утверждающие, что демократия противоречит диктатуре пролетариата. Пока революция не выходила из рамок буржуазного строя, мы стояли за демократию, но, как только первые проблески социализма мы увидели во всем ходе революции, мы стали на позиции, твердо и решительно отстаивающие диктатуру пролетариата. Демократия, — говорил Ленин, — формальный парламентаризм, а на деле — беспрерывное жестокое издевательство, невыносимый гнет буржуазии над трудовым народом».

К этому времени открывшийся III съезд крестьянских делегатов постановил слиться со съездом Советов рабочих и солдатских депутатов. С большим подъемом и полным единодушием (за исключением небольшой кучки правых отщепенцев) съезд принял по докладам Свердлова и Ленина резолюцию, полностью одобряющую политику и деятельность Советского правительства, и решение: исключить из наименования Правительства слово «Временное». Впредь именовать «Рабочее и Крестьянское правительство Российской Советской Республики». Это решение съезд принял при бурных аплодисментах.

Съезд заслушал доклад товарища Сталина по национальному вопросу. Товарищ Сталин начал с того, что подчеркнул важность и большое значение этого вопроса, который волнует в настоящее время Россию. «Серьезность этого вопроса усугубляется тем, что великороссы не составляют абсолютного большинства населения в России и окружены кольцом других недержавных народов, населяющих ее окраины». Товарищ Сталин подробно доложил о конституционных началах федерального устройства Россииской Советской Республики. Верховным органом Советской Федерации является съезд Советов, а в промежутках между съездами — ЦИК. По докладу товарища Сталина выступил ряд ораторов.

Как выходец из Украины, я обратил на это особенное внимание и поэтому хорошо помню выступление товарища Затонско-го — представителя Всеукраинского ЦИКа Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Он разоблачал буржуазно-националистическую политику Рады, разрешающей национальный вопрос против русских рабочих, солдат и крестьян, разжигая националистические страсти. В то же время Рада поддерживает представителя махровых великорусских шовинистов — Каледина. Рада пользуется финансовой и прочей поддержкой иностранных империалистов. Товарищ Затонский доложил съезду об образовании Советской Республики Украины, в которую входит сейчас весь Донецкий бассейн, Екатеринослав, Полтава, Харьков и много других районов Украины. Рада оторвана от самых жизненных рабочих и зерновых районов Украины. «Сейчас идет наступление на Сар-ны, и мы надеемся, что, несмотря ни на какие трудности, мы одержим победу над Радой». Съезд хорошо, дружными аплодисментами встретил приветствие товарища Затонского и его заверения, что украинские рабочие, солдаты и крестьяне будут вместе с рабочими, крестьянами всей Советской Федерации. Были выступления и оппозиции справа (Мартова и других) с критикой Советской власти за жестокости в борьбе с Украинской Радой.

В своем заключительном слове товарищ Сталин указал, что речь идет о борьбе с буржуазной контрреволюцией, которая прикрылась оболочкой национально-демократической формы. Товарищ Сталин подверг подробному разбору политику Рады, которая, например, на словах объявила о передаче земли народу, а на деле опубликованным вслед за этим разъяснением установила неприкосновенность части помещичьих земель. Рада арестовывает советских работников, разоружает советские войска, помогает Каледину и действует как злейший враг революции. Съезд принял предложенный товарищем Сталиным «Проект резолюции о федеральных учреждениях Российской Республики», который, как сказал Сталин в заключительном слове, не является законом, а намечает лишь общие основы будущей Конституции.

18 января съезд принял важнейший — основной закон о социализации земли. Выступившая от левых эсеров Мария Спиридонова сказала: «Крестьянские депутаты пришли работать вместе с вами, чтобы осуществить свою мечту о социализации земли, и вот теперь она осуществлена — начинается новая эра жизни».

Выступали крестьяне, которые приветствовали Правительство и Ленина за то, что они сделали для крестьянства, для всего народа.

Выборами в Центральный Исполнительный Комитет закончилась работа III съезда Советов. Предварительно заседала наша фракция большевиков, на которой намечались и обсуждались кандидаты в члены ЦИК. Заседание проходило по-деловому, спокойно. Должен сказать, что я лично был ошеломлен, когда неожиданно товарищ Свердлов огласил мою фамилию в списке членов ВЦИК. Не скрою, что я испытывал смешанное чувство смущения и вместе с тем благодарности за оказанное мне доверие партии и съезда. С тех пор, с 1918 года, я переизбирался почти во все созывы ВЦИКа, а затем в Верховный Совет до 1958 года. Таким образом, я в течение почти 40 лет состоял депутатом Верховных органов Советской Республики.

В состав ЦИКа было избрано 300 большевиков, 150 левых эсеров, несколько объединенных интернационалистов, несколько анархистов, 5 эсеров-максималистов и даже по 5 от меньшевиков и эсеров — центра. Это опровергает клевету врагов, будто сразу после Октябрьской революции большевики отстранили от участия в политической жизни страны все другие партии. Лишь в ходе борьбы, когда эти партии показали себя активными врагами Советского государства, диктатура пролетариата вынуждена была устранить их с пути для обеспечения победы нового, социалистического государства над его злейшими врагами — белогвардейцами и иностранными империалистическими интервентами.

Перед закрытием съезда Советов с яркой заключительной речью выступил наш Великий вождь — глава нового Советского правительства товарищ Ленин. «Товарищи, — сказал Ленин, — перед закрытием III съезда Советов необходимо с полным беспристрастием установить ту историческую роль, которую сыграл этот съезд в истории международной революции, в истории человечества. Третий съезд Советов открыл новую эру всемирной истории».

После III съезда Советов, после речи Ленина мы все, делегаты съезда, выросли, поднялись на новую ступень в понимании задач — внутренних и международных и с еще большей готовностью ринулись на борьбу за преодоление препятствий, стоявших на пути окончательной победы социализма в России и во всем мире!

Глава 5
СОЗДАНИЕ КРАСНОЙ АРМИИ

В своем выступлении на III съезде Советов товарищ Ленин говорил о том, что старая царская армия отошла в прошлое — она исторически отдана на слом. Он подчеркнул, что Советская власть создаст новую, социалистическую армию из людей, которыми руководят идеи борьбы за освобождение эксплуатируемых, что, когда эта работа будет закончена, Российская Советская Республика будет непобедима.

Эта задача стала первоочередной важнейшей задачей партии и Советской власти. Она остро диктовалась разгоравшейся внутри страны гражданской войной белой гвардии с победившими в революции рабочими и крестьянами, вероломным наступлением кайзеровской немецкой армии и коварными замыслами интервенции империалистических держав Антанты.

Уже с первых дней моего приезда в Петроград Всероссийское бюро военных парторганизаций при ЦК вовлекло меня в разработку вопросов поставленной Лениным задачи — создания новой, Советской Армии. После окончания заседания ВЦИК 6 января товарищи Подвойский и Мехоношин позвали меня на заседание Всероссийского бюро, на котором были заслушаны сообщения товарищей о ходе разработки проектов декрета и положения об организации новой армии. По этим сообщениям было признано, что необходимо ускорить окончание этой работы, тем более что по указанию ЦК и Ленина на III съезде Советов должна быть создана военная секция съезда, на которой необходимо обсудить эти проекты.

Товарищ Подвойский внес предложение «включить в эту работу товарища Кагановича Л.М., который является делегатом III съезда Советов и поможет нам в работе военной секции съезда». Другие товарищи поддержали и предложили вообще взять его на постоянную работу в создаваемую Всероссийскую коллегию по организации Красной Армии. Я сказал, что с удовольствием займусь этой важной боевой работой, но необходимо иметь в виду, что я связан с Полесской партийной организацией и еще являюсь председателем Полесского комитета; что я приехал в Петроград временно и должен вернуться обратно, так как там много работы по закреплению Советской власти. «Ну, — сказал Подвойский, — это дело ЦК, он имеет право и отозвать вас. Мы этот вопрос поставили перед ЦК и надеемся, что ЦК примет наше предложение. А пока что, не дожидаясь решения ЦК, Всероссийское бюро поручает вам немедля включиться в работу временного бюро по организации новой армии, выделенного съездом по демобилизации армии. Прежде всего необходимо подготовить проект создания организационно-оперативного отдела создаваемой Всероссийской коллегии по организации новой армии». Таким образом, еще до решения ЦК я окунулся в практическую работу по этому новому и трудному делу.

В октябре Красная гвардия выросла количественно и качественно как мощная «ударная сила» пролетарской революции. В Петрограде она уже насчитывала 40-50 тысяч красногвардейцев, в Москве — примерно 15 тысяч.

Проявив героизм в борьбе с вооруженной контрреволюцией, неимоверную храбрость и боевую сметку в штурме помещичье-ка-питалистического строя, Красная гвардия в военно-техническом отношении была все же слаба для войны с вымуштрованными, во-енно-обученными ордами белых офицеров и с внешними империалистическими интервентами — как немецкими, так и антантовскими. Восторгаясь от всей души нашей рабочей Красной гвардией, мы видели и тем более теперь видим ее большие военные недостатки. Это была, по существу, приведенная в боевой порядок рабочая, народная милиция. Она была недостаточно вооружена и обучена тактике и практике боя, да и управление ею не носило строго военного характера. Мы видели и то, что нередко страдала боевая дисциплина, особенно когда красногвардейские отряды отрывались от своих промышленных центров и оказывались на фронте. Там не только у отдельных групп матросов, но и у отдельных элементов Красной гвардии имели место факты нарушения воинской дисциплины.

В декабре в Петрограде, в Москве, в Белоруссии и на Украине, других центрах страны и на фронтах закипела творческая инициатива по организации новой, социалистической армии. Изученные в январе 1918 года отчетные материалы, обращения, проекты инструкций, положений и так далее показали, что к январю уже была .проделана серьезная подготовительная работа.

В декабре была издана «Инструкция по формированию революционных батальонов Народной социалистической гвардии» за подписью Главковерха Крыленко. В этой инструкции указывается, что Народная социалистическая гвардия формируется из солдат действующих армий на основе добровольчества, с тем, однако, что кроме личного желания требуется рекомендация войсковых комитетов. В инструкции предусматривается формирование рот, батальонов, полков и корпусов.

Положение о формировании революционной Красной Армии было разработано командованием Северного фронта; выпущено обращение об организации «Народной армии» и командованием Западного фронта. Фактически некоторые такие формирования были созданы, но они оказались временными, сыгравшими известную роль в борьбе с немцами, с Калединым и петлюровской контрреволюцией. Но вскоре эти формирования демобилизовались, а лучшие, более устойчивые элементы влились в формировавшуюся армию в январе после декрета Совета Народных Комиссаров.

Большая подготовительная работа была проделана в Петрограде. Здесь инициатива принадлежала военной организации партии и ее Всероссийскому бюро. Фактически первое руководство Народного комиссариата по военным и морским делам состояло из руководящих деятелей Всероссийского бюро военных организаций партии. Оно же и руководило Всероссийским съездом по демобилизации армии, который не ограничился разработкой мероприятий по демобилизации такой большой армии, но, по указаниям Ленина, занималось вопросами организации новой, социалистической армии.

Всероссийское бюро военных организаций при ЦК не раз само собиралось и созывало широкие собрания военной организации для обсуждения и разработки вопросов организации новой армии.

Всюду красной нитью проходит единый принцип добровольчества.

На основе этих совещаний и документов фронтов было разработано и утверждено первое «Положение об организации социалистической армии» за подписью: «Народный Комиссариат по военным делам».

Нужно сказать, что штаб Красной гвардии оказался уже в декабре оперативным, жизнеспособным центром формирования отрядов для немедленной помощи фронтам — старым и новым. Уже к началу января 1918 года был сформирован первый отряд для отправки на фронт.

Какое большое политическое значение имела эта отправка на фронт из Питера этого первого отряда Красной гвардии, показывает то, что на проводы этого отряда приехал и выступил перед солдатами Владимир Ильич Ленин.

Январь был месяцем начала Красной Армии. Февраль был месяцем ее боевого крещения. Уже в первые дни моего пребывания в Петрограде я не только изучал материалы, документы, которые мне дал товарищ Подвойский, но, по его же указанию, побывал п районах Петрограда, в первую очередь в Выборгском районе — в этом питерском Кронштадте. Я увидел, что действительно работа закипела — идет напряженная работа по вербовке в новую армию. Отряды Красной гвардии перестраивались. Из отрядов Красной гвардии и добровольцев — матросов и революционных солдат — формировался батальон социалистической армии, который должен был иметь специальные команды: пулеметные, команды связи и другие. Первый пулеметный полк оказал большую помощь выделением оружия и командиров-инструкторов. Но пока что все сосредоточивалось вокруг отрядов и штабов Красной гвардии. Вербовочных пунктов Советов еще не было, они появились потом; необходимо было ускорить их организацию и издание необходимых окончательно оформленных инструкций и положений.

К 10 января нами, совместно с товарищами из временного бюро, были разработаны предложения об организационно-агитационном отделе будущей Всероссийской коллегии по организации Красной Армии. Вопрос был мною поставлен на заседании временного бюро съезда по демобилизации, которое обсудило мои предложения.

Хотя основное руководящее ядро работников было уже подобрано и фактически работа уже начиналась, но полного разворота работы еще не было, поскольку не только отделы, но и сама Всероссийская коллегия по организации Красной Армии не была еще официально оформлена.

На созванном заседании Всероссийского бюро военных организаций Николай Ильич Подвойский доложил, что товарищ Ленин требует ускорения разработки проекта декрета и обсуждения его на военной секции III съезда Советов и представления его в Совет Народных Комиссаров. Все товарищи согласились принять участие в военной секции. Для организации и руководства секцией бюро выделило трех делегатов съезда Советов: товарищей Подвойского, Крыленко и Кагановича.

До созыва военной секции делегатов III съезда Советов было еще раз собрано заседание Всероссийского бюро военных организаций для предварительного рассмотрения проекта декрета об организации новой армии и о порядке проведения заседаний военной секции съезда.

На этот раз собрались мы у товарища Подвойского в бывшем кабинете военного министра, шикарно обставленном. В связи с этим некоторые из нас отпускали шутки в адрес нашего скромного друга и руководителя: «Ишь ты куда забрался, пропал наш массовик Николай Ильич, теперь до него не доберешься». — «Не беспокойтесь, друзья, — полушутя-полусерьезно ответил он, — большевик, если он настоящий, всюду и всегда останется большевиком — не место красит человека, а человек место. Ведь все это обставлено на народные деньги, не выбрасывать же — надо использовать». После этой шуточной увертюры приступили к обсуждению вопроса.

О проекте декрета об организации новой армии доложили товарищи Крыленко и Подвойский. Проект был очень большой — нечто среднее между воззванием и декретом. Помнится, что он был раза в три-четыре длиннее, чем впоследствии изданный декрет. Большинство прежде всего высказалось за сохранение проекта, сделав его более четким и ясным.

По существу принципа добровольности все единодушно высказались за этот принцип, иного в настоящий момент быть не может: солдаты старой армии находятся в состоянии демобилизации, устали, измучены войной; зачислять механически в новую армию даже лучших из них невозможно было. Партия считала, что через известное время, после того как солдаты побывают дома, получат помещичью землю, они, по крайней мере многие из них, станут вновь боевыми солдатами, защитниками завоеваний Октябрьской революции. К тому же командный состав в громадном большинстве враждебен революции и призывать его теперь в обязательном порядке невозможно; нужно, особенно вначале, выковывать новый командный состав преданных Советскому строю, привлекая лишь персонально старых военных специалистов. Поэтому в данный момент единственный способ создания новой армии — добровольчество. Условились, что именно в этом духе и надо объяснять принцип добровольности и призывать боевых рабочих и сохранивших свою боеспособность и энтузиазм солдат и матросов вступать добровольцами в новую армию. Но и добровольцев не просто зачислять всех, кто захочет, а установить необходимость рекомендации войсковых комитетов и организаций, стоящих на платформе Советской власти.

После обсуждения проекта декрета заслушали и обсудили краткое сообщение о том, что уже делается для организации новой армии. Товарищ Подвойский, доложив об этом, предложил подтвердить решение, чтобы все члены Всероссийского бюро немедля включились в эту работу, в том числе и те, которые сейчас находятся на общепартийной работе, и, повернувшись ко мне, сказал: «Вот товарищ Каганович уже включился в работу, но все еще считает себя связанным с Полесской парторганизацией и затрудняется дать свое окончательное согласие. Давайте примем окончательное решение о полном переходе товарища Кагановича на работу по организации Красной Армии и доложим в ЦК, а ЦК, надеюсь, примет наше предложение». Бюро приняло это предложение. После краткого обмена мнениями о неотложных мерах бюро поручило тт. Подвойскому, Крыленко, Мехоношину и Кагановичу, с привлечением из штаба Красной гвардии тт. Трифонова и Юренева, срочно переработать проект декрета и организовать его обсуждение на военной секции съезда Советов.

Проект декрета был сокращен и рассмотрен на военной секции съезда. Председателем секции был избран тов. Крыленко. Доклад о проекте декрета сделал тов. Подвойский. Обсуждение было оживленным; в выступлениях затрагивались и вопросы, выходившие за рамки декрета. Часть делегатов — солдат, по преимуществу с фронта, — подчеркивали, что главный контингент добровольцев должны дать тыловые гарнизоны, Красная гвардия и заводы, потому что солдаты фронта измучены и стремятся поскорее домой. Другие делегаты, в том числе и некоторые с фронта, им возражали и говорили, что и на фронте есть немало солдат и таких, у которых в деревне ни кола, ни двора, ни семьи, которые охотно пойдут в новую армию, что на фронте уже формируются некоторые части новой армии. Выступили представители флота — моряки, которые твердо заявили, что матросы в большинстве останутся во флоте, на кораблях и готовы по зову Рабочего и Крестьянского Правительства организовать отряды моряков, чтобы и на суше защищать завоевания революции.

Местные товарищи поставили ряд организационных вопросов, но на первом заседании секции решили еще раз собраться для обсуждения этих вопросов, так как нельзя откладывать представление декрета в Совет Народных Комиссаров. Товарищ Подвойский нам сказал, что по этому вопросу уже был обмен мнениями на Совете Народных Комиссаров и товарищ Ленин уже внес ряд поправок и требует еще большего его сокращения. Отредактировав еще раз проект декрета, мы его представили товарищу Ленину. 14 января товарищ Подвойский предупредил нас, что, возможно, товарищ Ленин вызовет нас для рассмотрения проекта декрета.

И действительно, 15 января товарищи Крыленко, Подвойский, Трифонов и Каганович были вызваны к т. Ленину. Ленин встретил нас приветливо и оживленно и сразу задал ряд вопросов: как отнеслись делегаты, участвовавшие в совещании военной секции съезда, к проекту декрета, какие поправки вносили, как вообще настроены делегаты и др. Товарищ Крыленко подробно доложил тов. Ленину, и после ответа на вопросы Ленин приступил к рассмотрению проекта декрета.

Товарищ Ленин очень внимательно, и не один раз, прочитал проект и после краткого раздумья начал вслух читать и рассматривать

проект пункт за пунктом. В мою память врезались главнейшие его поправки. В вводной части было сказано, что «старая армия служила орудием классовой борьбы в руках буржуазии», — товарищ Ленин сказал: это верно, но для масс яснее будет, если мы скажем: «Старая армия служила орудием классового угнетения трудящихся буржуазией». Мы все, конечно, согласились, что так лучше будет; эта формулировка яснее определяет классовую роль и природу старой армии и послужит тезисом для наших агитаторов при разъяснении декрета. Далее в проекте было записано: «Красная Армия создается без принуждения и насилия: она составляется только из добровольцев». Тов. Ленин, обратившись к нам, спросил: «Что же вы думаете, что это уже гарантирует надежность армии? Ведь добровольцы разные бывают, а в настоящий острый момент важен классовый характер создаваемой новой армии». И тут же он предложил заменить нашу формулировку следующей: «Рабоче-крестьянская Красная Армия создается из наиболее сознательных и организованных элементов трудящихся классов». Мы все с радостью согласились и с этой поправкой, и это было записано первым пунктом принятого декрета. Далее тов. Ленин улучшил следующую формулировку проекта: «В Красную Армию поступает каждый, кто готов отдать свои силы, свою жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции и власти Советов», добавив в конце: «и социализма». А какой глубокий смысл, какое важное значение для большевика имеет это слово «социализм»! Мы переглянулись, улыбнулись, точнее посмеялись над собой, как бы говоря себе — «вот как мы промахнулись, упустили записать главное — социализм. Как хорошо, что есть Ленин, который поправил нас».

Далее тов. Ленин обратил внимание на пункт об обеспечении семей красноармейцев. Обратившись к нам, тов. Ленин спросил: «А вы убеждены в том, что местные органы власти будут в силах выполнить все, что здесь записано?» После нашего ответа, звучавшего довольно-таки неуверенно, тов. Ленин сказал: «Надо обещать только то, что можно выполнить, а тут очень размашисто написаны обещания, которые в настоящих условиях разрухи в народном хозяйстве, в финансах наши Советские органы вряд ли сумеют полностью выполнить. Необходимо записать примерно так: «Нетрудоспособные члены семей солдат Красной Армии, находившиеся ранее на их иждивении, обеспечиваются всем необходимым по местным потребительским нормам, согласно постановлению местных органов Советской власти». Так и было записано в принятом декрете. После внесения поправок в проект товарищ Ленин сказал: «Ну, теперь внесем этот проект на заседание Совнаркома».

На заседании Совнаркома обсуждение не заняло много времени. Проект с поправками тов. Ленина был принят единогласно.

Я должен здесь сказать, что на меня пребывание у товарища Ленина произвело неизгладимое на всю жизнь, большое впечатление. Все мы слышали не раз о простоте и доступности Ленина, но мне кажется, что слово «простота» не выражает всей сути, хотя другого слова и я не нахожу. Но я бы добавил, что это не «уменье держать себя просто», а безыскусственная, естественная простота, вытекающая из равноправного, товарищеского отношения к другим. Ведь вот Ленин делал свои критические замечания по нашему проекту, вносил свои поправки, всячески стараясь убедить нас в их логичности и необходимости, ни на йоту не подчеркивая какого-либо превосходства. Мы принимали его замечания и поправки без возражений и сомнений не потому только, что мы преклонялись перед авторитетом Ильича или, как чиновники, принимали все, что он говорил, как ядовито сказали бы иные «критически мыслящие личности», а потому, что Ленин убедителен своей железной логикой. Ленин выглядел уставшим, но какая оживленность, активность при рассмотрении проекта и какая конкретность, деловитость в поправках. Признаюсь, что меня особенно поразила, потрясла память Ленина, я никогда не думал, что он мог помнить меня по конференции военных организаций в июне 1917 года. А когда тов. Подвойский сказал: «Вот товарища Кагановича, который сейчас работает председателем Полесского комитета партии, мы хотим взять к нам на эту новую работу по организации Красной Армии», товарищ Ленин сказал: «Помню, помню товарища Кагановича по военной конференции. Он ведь выступал по моему докладу... Это хорошо, что вы его берете сюда, для работы по организации новой Красной Армии. Пусть товарищ Каганович поработает на этом важном деле, но согласуйте это с товарищем Свердловым».

Нечего и говорить, как воодушевило меня пребывание у Ленина.

После окончания съезда Советов товарищ Свердлов получил возможность принять меня и Подвойского по вопросу о моей работе. Прием был кратким, в приемной ждало много делегатов с мест. «Что вы, товарищ Каганович, можете сказать по поставленному Подвойским вопросу?» — спросил меня Свердлов. Я коротко изложил то, что я уже говорил Подвойскому. «Знаете, товарищ Каганович, — ответил Свердлов, — я вам сразу скажу наше мнение, мы уже обменивались по этому поводу. Вы, конечно, правы, что на местах люди нужны, и мы ценим то, что вы не гонитесь за работой в центре, а хотите оставаться на местной работе, но, во-первых, мы формируем в центре новый государственный аппарат, в особенности такой новый, как для организации новой армии — вы теперь уже избраны съездом Советов во ВЦИК, и это вам придает нужный для нового дела, организации армии, авторитет, так как в проектируемом организационно-агитационном отделе Всероссийской коллегии вам придется иметь дело со всеми местными Советами и парторганизациями. Что касается Полесского комитета, то нужно учесть, что теперь это уже будет не тот Полесский комитет, который играл роль областного, которому подчинялся и губернский центр Могилев и даже ряд других районов Белоруссии и Украины; теперь Могилев будет губернским центром, и Гомель хотя и останется важным пунктом, но в составе Могилевской губернии; во-вторых, в Гомеле есть хорошие старые большевики, такие, как, например, Приворотский, Хатаевич, которые смогут вас заменить. Вам и не следует выезжать даже для сдачи дел — это при теперешнем состоянии транспорта дело затяжное, а вам нужно приступать немедля к новой работе здесь, в Питере». Я встал и сказал: «Сделаю все, Яков Михайлович, чтобы оправдать доверие Центрального Комитета». На этом, собственно, и кончился наш разговор.

Прощаясь, товарищ Свердлов сказал: «Нам с вами придется еще не раз встречаться, так как организационно-агитационный отдел, которым вы будете руководить, является самым близким к ЦК и ВЦИКу отделом».

Хотя мне было жаль, что я не могу вернуться в Белоруссию — Могилевщину и Гомельщину для завершения работы по укреплению Советской власти, но работа по организации Красной Армии захватила меня, и я отдал ей все свои силы и энергию.

Поскольку кадры отделов Всероссийской коллегии были в основном подобраны еще до юридического оформления отделов, то организационный период не занял много времени. В своем последующем отчете Всероссийской коллегии я так описал этот период: «С назначением ответственного комиссара 22 января организационно-агитационный отдел был сконструирован 25 января и приступил к работе. Первой задачей отдела была выработка основных положений и конструкции самого отдела для правильной планомерной его работы. Задача эта тут же была проведена в жизнь. Отделом выработаны в срочном порядке соответствующие положения, которые и были утверждены Всероссийской коллегией в заседании 30 января».

Аппарат всего отдела был небольшим, всего 25 человек. Отдел состоял из двух подотделов: организационного и агитационно-просветительного. Интересен и для сегодняшнего дня тот факт, что оклады были установлены без большого разрыва между руководством и исполнителями. Так, например, комиссар отдела получал 500 рублей в месяц (по тогдашнему курсу рубля это была сумма небольшая), заведующие подотделами тоже 500 рублей в месяц, его помощник 400 рублей, секретарь отдела 450 рублей в месяц, делопроизводитель 400 рублей, регистратор бумаг 350 рублей, машинистка 350 рублей и т. п. Интересно еще то, что все товарищи, работавшие еще до оформления отдела, фактически не получали оплаты, так как финансовый отдел Коллегии отказал в выплате ввиду того, что отдел не был юридически оформлен, и люди не протестовали, а приняли это как должное. Рабочий день был установлен 7 часов — с 10 до 5, а фактически работали по 12-14 часов и по праздничным дням.

Должен сказать, что хотя нигде еще не было опубликовано и оформлено существование отделов Всероссийской коллегии, но уже во время съезда Советов и особенно после его окончания делегаты съезда Советов с мест обращались в организационно-агитационный отдел, начавший размещаться в Мариинском дворце, и лично ко мне по вопросам организации Красной Армии. Приходившие товарищи ставили не только организационные вопросы, но и материально-финансовые. Представители с мест знали, что 16 января вслед за основным декретом Владимир Ильич Ленин подписал декрет Совета Народных Комиссаров об ассигновании 20 миллионов рублей на организацию Рабочей и Крестьянской Красной Армии. Для того времени это была значительная сумма, но это было немного по сравнению с потребностями и их направлением, предусмотренным декретом. Из отпускаемой суммы, говорилось в декрете, открываются кредиты местным областным, краевым Советам, армейским комитетам, штабам Красной Армии для организации Рабочей и Крестьянской армии, для снабжения солдат организуемой армии и их семей, для организации Центрального Управления.

По организационным вопросам, хотя мы и не имели еще утвержденной инструкции, но по имевшемуся проекту мы давали товарищам с мест определенные советы и указания, в том числе даже по вооружению. Например, советовали прежде всего взять на учет все, что осталось от старой армии, призвать, а то и приказать тем, кто имеет оружие (а у многих бывших солдат оно было), сдать его Советским органам. Мы, со своей стороны, обещали им также помощь оружием и снаряжением из центра. Что касается финансирования, то просьб предъявили столько, что мы стояли перед опасностью полной раздачи имеющихся у коллегии средств сразу, еще до всякого формирования. Поэтому, отпуская немного денег, мы заверяли представителей с мест, что, как только они, после приезда на места, развернут работу по набору в армию, по формированию и по организации своего аппарата и представят во Всероссийскую коллегию отчетные данные о реальных возможных формированиях и о созданном аппарате, коллегия им немедля отпустит финансовые средства. И надо сказать, что товарищи с мест нас хорошо поняли и удовлетворились нашим ответом, хотя и без большой радости. Все уехали из Питера, уверенные в нашей помощи и с твердой решимостью взяться всерьез за дело организации новой Красной Армии. Созданная декретом Всероссийская коллегия по организации

Красной Армии развернула широкую, кипучую, энергичную работу по вербовке добровольцев и формированию воинских частей, а также по приведению в состояние боевой готовности отрядов Красной гвардии, действуя в полном единстве с ее Главным штабом. Всем этим занялись отделы коллегии с их небольшими штатами, но хорошо подобранными работниками, главным образом из солдат, унтер-офицеров и небольшого количества младших офицеров военной партийной организации, которые, как большевики, с большим рвением и самоотверженностью взялись за это дело.

Должен сказать, что работали люди как на фронте, как в Воен-ревкоме, во всяком случае, такого еще не видывали апартаменты Мариинского дворца, где раньше размещался царский Государственный Совет. Это, конечно, относится в особой степени к руководящим работникам, и в первую очередь организационно-агитационного отдела. Про себя, например, скажу, что я, привыкший к интенсивной работе, здесь работал и день и ночь — и по собственному увлечению и по необходимости. Жена моя Мария Марковна работала во ВЦИКе в отделе связи с местами, в том числе и по распределению и распространению литературы. Она также работала очень много, и нам даже некогда было не только посмотреть петроградские достопримечательности, но даже и погулять вместе по этому красивейшему и интереснейшему городу.

За два месяца, примерно с 15 февраля по апрель, организационно-агитационный отдел подобрал, провел подготовку на краткосрочных курсах и отправил на места 300 агитаторов. Они самоотверженно и славно поработали во всех уголках нашей необъятной Родины, и история Красной Армии не должна их забывать. Каждому из отъезжающих агитаторов и организаторов мы выдавали «удостоверение». Вот, например, одно из них: «Дано сие агитатору Калганову в том, что он уполномочен организационно-агитационным отделом Всероссийской коллегии по организации Красной Армии на предмет агитации по гор. Ораниенбауму Петроградской губ. за создание Рабоче-Крестьянской Красной Армии, для чего ему предоставляется право:

1)  Пользоваться бесплатно всеми средствами связи: телеграфом, телефоном, почтой и т. п.

2)  Пользоваться бесплатно всеми средствами передвижения, как по железным дорогам (в любом поезде и вагоне), так и по грунтовым и водным путям.

3)  Все учреждения и организации просим оказывать предъявителю сего всяческое содействие.

Комиссар отдела Каганович».

Должен, между прочим, отметить, что агитаторам и организаторам из рабочих, солдат, матросов приходилось преодолевать трудности не только в освоении знаний и умении агитировать в разных местах в разном стиле и отвечать на вопросы, зачастую и каверзные, давая отпор меньшевистско-эсеровским змиям, но и преодолевать материальные затруднения не только на местах, но и даже в Петрограде в период пребывания на курсах. Вот, например, протокол общего собрания агитаторов от 16 февраля 1918 года: «Постановили обратиться к комиссару отдела: ввиду недостатка хлеба агитаторам, просим принять комиссара зависящие от него меры, имея в виду, что этот вопрос для нас в настоящее время является самым острым. Ввиду недостатка у некоторых агитаторов амуниции, просим комиссара обратить на это самое серьезное внимание» и т. д. И комиссару, то есть мне лично, немало трудов стоило выполнить эту просьбу; приходилось обращаться и в интендантство, и в разные хозяйственные отделы, и даже в отдел снабжения Красного Креста, который, между прочим, быстрее всех откликнулся и помог обмундированием.

Я рассказываю об этом, потому что считаю не бесполезным знать это современным товарищам студентам и курсантам и даже историкам, в каких условиях их отцы осваивали крупицы политических знаний, чтобы нести их в отдаленные районы нашей Родины. Да и сами работники нашего отдела были в незавидном положении, по продовольственному снабжению в том числе, между прочим, и комиссар отдела (хотя я жил в комфортабельной гостинице «Астория», куда меня вселили, когда я приехал как член Учредительного собрания; и чувствовали себя очень неловко в буржуйском, как говорила моя жена, номере этой шикарной гостиницы, но с продовольственным питанием дело обстояло крайне* плохо). Все же агитаторов мы обеспечили сносно. После прохождения курсов они отправлялись на места в бодром настроении, готовыми «к бою» за организацию Красной Армии. Разработанная и изданная «Инструкция агитаторам по организации Красной Армии» была вместе с тем и своего рода краткими тезисами к выступлениям агитаторов.

Инструкция обязывала агитаторов два раза в неделю сообщать в центр о своей деятельности, о результатах, об общем ходе работы по организации Красной Армии; о числе завербованных добровольцев, какая нужна литература, нужна ли дополнительная агитаторская помощь, и сообщать о каждом переезде с одного пункта в другой. Инструкция обязывала агитаторов получать от местного Совета письменное удостоверение о работе агитатора. Через каждые три недели агитатор получает дальнейшие инструкции и, конечно, суточные деньги. Таким образом, это был поддающийся контролю и руководству коллектив агитаторов, разъезжавших по всей стране и побуждавших боевых советских людей к добровольному вступлению в Красную Армию.

Одновременно еще более тщательно подбирались организаторы Красной Армии на местах. Это были люди более высокой квалификации. На их обязанности лежала работа по организации военного отдела Совета, а если он уже был организован, то проверка его работы, помощь в исправлении ошибок и недостатков по организации Красной Армии, выявление на месте возможностей расширения работы и усиление вербовки добровольцев, проверка материальной обеспеченности формируемых частей, постановка военного обучения, внутреннего порядка и дисциплины, а также постановка и ход политической работы среди красноармейцев. Мы выработали и издали отдельную инструкцию ответственным губернским и областным организаторам и комиссарам. В ней прежде всего устанавливалась их цель: правильная постановка дела организации Красной Армии на местах. Подчеркивалось, что ответственный организатор или комиссар должен быть лицом компетентным по всем вопросам организации отделов армии. Как и агитаторы, организатор обязан прежде всего явиться в Совет и разобраться в фактическом положении дел с организацией Красной Армии. Он должен помочь Совету (областному, губернскому) организовать или улучшить работу отдела и всю постановку организации Красной Армии.

Организатор или комиссар, как компетентное лицо, направляет строительство и работу военных отделов.

Для правильной постановки дела организации Красной Армии на местах организатор или комиссар объезжает область или губернию и инструктирует работников в направлении улучшения работы и устранения недостатков по выполнению всех директив, приказов центральных, областных и губернских органов.

Организатор разрешает все возникающие недоразумения и препятствия с местным Советом, с облисполкомом и губисполкомом, а в случае необходимости обращается во Всероссийскую коллегию, в организационно-агитационный отдел. Как и агитаторы, организатор поддерживает постоянную связь (2 раза в неделю) с организационно-агитационным отделом, докладывает о выявленных нуждах военного отдела, о своей деятельности, пользуясь прямым проводом, почтой, телеграфом.

Эти организаторы сыграли большую роль в ускорении всего хода организации местного аппарата, вербовки добровольцев и формирования частей. Из них впоследствии вышло немало губернских военных комиссаров, а на фронтах — и комиссаров, и командиров.

Движение за организацию Красной Армии захватило и часть войск на фронтах. 21 января в газете «Рабоче-Крестьянская Красная Армия и Флот» было опубликовано следующее сообщение: «Комиссия по формированию интернационалистической армии

сообщает для сведения и руководства, что при Центральном Комитете действующих армии и флота образовалась комиссия по формированию интернационально-социалистической армии, куда надлежит обращаться за всеми справками и разъяснениями всяких недоразумений, возникающих при формировании. Председатель Максимов». В дальнейшем я поддерживал по этому вопросу связь с тов. Максимовым, моим другом но Могилеву.

В дальнейшем это движение расширялось среди бывших военнопленных, среди которых организовались отряды интернациональных бойцов за победу Советского государства. Как известно, особенно выделялись отряды венгров и чехословаков.

В Петрограде ширилось движение в Союзе социалистической молодежи (нынешний комсомол) и среди части студенчества за добровольное вступление в Красную Армию. 24 января мы, не дожидаясь организации вербовочных пунктов, опубликовали в «Правде» следующее извещение об открытии записи в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию: «Запись в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию производится ежедневно с 11 часов утра до 3-х часов дня в доме Ра-боче-Крестьянской Красной Армии, Литейный проспект, д. 20. Товарищи принимаются по рекомендации войсковых, общественных демократических организаций, стоящих на платформе Советской власти, партийных и профессиональных организаций, или по крайней мере двух членов этих организаций. При поступлении целыми частями требуется круговая порука всех и поименное голосование».

Должен здесь же подчеркнуть особый действенный подъем у военных моряков, в котором большую роль сыграла не только их традиционная революционность, но и декрет Совета Народных Комиссаров от 14 февраля 1918 года «Об организации Рабо-че-Крестьянского Красного флота», подписанный В. И. Лениным. Во флоте шел двойной процесс: во-первых, была организована вербовка и добровольная запись в рабоче-крестьянский красный флот — помню, что кроме пунктов на самом флоте нами был организован вербовочный пункт в помещении бывшего гвардейского экипажа, кажется на Екатерингофском проспекте; во-вторых, много матросов шли добровольно в Красную Армию. Из них формировались отряды добровольцев, отправлявшихся на фронт. Оставшиеся во флоте матросы берегли как зеницу ока военно-морской флот, сохраняя и укрепляя боеспособность кораблей, что особенно было ими проявлено в спасении кораблей флота, когда после заключения мира немцы хотели при помощи белофиннов захватить корабли Балтийского флота, а наши героические моряки сумели вывести корабли в наши надежные порты.

Февраль 1918 года был месяцем наиболее быстрого роста

Красной Армии, особенно во второй половине февраля, когда германский империализм вероломно сорвал перемирие и начал наступление по всему фронту.

Ленин, протестуя против нарушения немцами перемирия, развернул энергичную борьбу в ЦК за заключение мира даже на самых тяжелых условиях. Я лично участвовал в феврале в двух заседаниях, где выступал Ленин по вопросу о мире: первое — объединенное заседание фракций большевиков и левых эсеров ВЦИКа и второе — заседание ВЦИКа. Оба заседания были в ночь с 23 на 24 февраля. Чувствовалось большое волнующее напряжение, особенно у пас, большевиков, которые должны были дать отпор левым эсерам, а тут у нас самих внутри нашей партии действовала группа «левых коммунистов», выступающая единым фронтом с левыми эсерами. Мы все видели и чувствовали, как нелегко было выступать Ленину, но он твердо, как всегда с неумолимой железной логикой, убедительно защищал предложения ЦК нашей партии, которые с боем были приняты большинством ЦК. Надо, говорил Ленин, смотреть правде в глаза, а не отделываться пустыми революционными фразами. Мы должны констатировать полную невозможность оказать сопротивление германцам, никто не может заставить воевать армию, не желающую воевать. Русский пролетариат неповинен в том, что германская революция опоздала, но она придет, и мы должны выиграть время. Подписав мирный договор сейчас, мы энергичной работой приведем в порядок хозяйство и создадим крепкую и прочную армию для защиты своей революции, а к этому времени подоспеет социалистическая революция в Германии.

В этом духе, но еще более подробно, и был известный доклад Ленина на заседании ВЦИК в тот же день, 23 февраля.

Помнится, что было поименное голосование, при этом каждый член ВЦИК отвечал, как он сам голосует — «за» или «против», и при этом он сообщал, как высказывается Совет, который он представляет. Вспоминая это голосование, я с большим удовлетворением могу сегодня сказать, что голосовал за политику Ленина — политику ЦК и Советского правительства и при этом с удовольствием заявил, что и Гомельский Совет за эту политику — за заключение мира.

За предложенную фракцией коммунистов-большевиков резолюцию голосовало 116 человек, против голосовали меньшевики, правые и левые эсеры и собрали 84 голоса и 26 воздержалось. Мы все были возмущены антипартийным поведением «левых коммунистов», часть которых ушла с заседания, чтобы не участвовать в голосовании и тем самым уменьшить количество голосов за предложение большевиков.

По предложению ЦК партии в Петрограде был создан Комитет революционной обороны, которым руководили тт. Свердлов, Сталин и другие.

Обращения Ленина, ЦК, Совета Народных Комиссаров и Комитета революционной обороны в грозные часы опасности еще больше всколыхнули рабочие и солдатские массы, развернулась со всей силой добровольная запись в ряды Красной Армии.

23 февраля «Солдатская Правда» писала: «Перелом в настроении населения окончательный. Волна паники ликвидирована. Она сменилась мощной волной страстного желания всемерной обороны Социалистического Петрограда и подступов к нему».

В эти дни члены бюро военной организации вместе с работниками ЦК партии выезжали на заводы. Я лично был на Путилов-ском заводе. 21 февраля рабочие 7-го округа Путиловского завода, собравшиеся на общее собрание, приняли постановление: «Немедленно вступить для всеобщей повинности в ряды Красной гвардии на защиту нашей народной Советской власти».

Движение на фабриках, заводах Петрограда приняло столь широкие размеры, что имевшиеся вербовочные пункты не справлялись с приемом добровольцев, и в целом обнаружилось отставание дела организации от стихийного движения. Когда агитаторы и организаторы организационно-агитационного отдела Всероссийской коллегии доложили об этом, мы доложили Комитету революционной обороны и по совету тов. Сталина решили созвать специальное совещание представителей районов Петрограда, Петрофадского Совета и Комитета партии для разработки ряда неотложных практических мер по улучшению дела организации вербовки в Красную Армию.

Надо сказать, что в эти дни центральные комитеты многих профсоюзов, в том числе металлистов, текстильщиков, кожевников и других, и даже союз швейцаров и дворников, вынесли решения с призывом к рабочим членам профсоюзов встать на защиту Социалистического Отечества и вступать в Красную Армию. Они организовали штабы по записи добровольцев. На Петроградской конференции фабрично-заводских комитетов был организован отряд Центрального Совета фабзавкомов для отправки на фронт. Сами ЦК профсоюзов заявляли, что они отдают все свои силы и самих себя в распоряжение Совета Народных Комиссаров для обороны и защиты страны, для борьбы с немецким и иным империализмом.

Особую активность проявил «Союз социалистической молодежи» как по вербовке добровольцев, так и по личному участию руководящих кадров молодежи в организации Красной Армии. Они, например, оставляли во всем райкоме одного работника, а остальные уходили в армию, на фронт. И все это было так не только в Петрограде, но и в других районах страны.

В воинских частях старой армии положение было несколько иным, чем на заводах и фабриках. Ведь там солдаты давно уже ждали демобилизации и вдруг опять... Были еще среди солдат и эсеро-мень-шевистские элементы. Поэтому там мы вели нашу агитацию по-иному. Мы сразу и не ставили вопроса о массовом переходе в Красную Армию — закон предусматривал персональный отбор и рекомендации, и это оставалось в силе. Но по случаю такой, можно сказать, внезапной угрозы Петрограду со стороны немцев мы, конечно, добивались, чтобы и те, которые и не собираются вступать в Красную Армию, а собирались демобилизоваться, во-первых, политически были с нами, а не с врагами — меньшевиками и эсерами, во-вторых, чтобы в часы грозной опасности были готовы к бою с кайзеровскими кале-динцами. И эта словесная связь — «немецкие кайзеровские Каледин-цы» тоже не случайная. Она показывала массам, в особенности солдатам, связь внутренней с внешней контрреволюцией и опасность потери всех завоеваний революции и восстановления старых царских, буржуазно-помещичьих, генеральско-корниловских порядков. Поэтому мы, не рассчитывая в тот момент на массовое вступление солдат в Красную Армию, а тем более на преобразование целых старых частей в красноармейские, вели активную агитационно-политическую работу среди солдат, добиваясь их активной готовности к обороне, к защите столицы и страны. Одновременно мы организовывали в воинских частях вербовочные пункты, набирая немалое количество добровольцев из солдат старой армии.

Начиная с 21 февраля, после призыва Ленина, вокзалы Питера были переполнены отправляющимися на фронт вновь сформированными отрядами новой Красной Армии.

Кайзеровские головорезы при помощи предателей — контрреволюционных белогвардейских офицеров — рассчитывали захватить Петроград через Псков, пройти триумфальным маршем, но неожиданно натолкнулись на героев — молодых красноармейских, краснофлотских и рабочих отрядов и отчасти старых солдат, в частности латышских и эстонских, которые оказали немцам героическое сопротивление.

Партия и Правительство высоко оценили этот Псковско-Нарвский подвиг молодых сил Красной Армии и объявили 23 февраля днем боевого рождения нашей родной Советской Армии.

Но немцы не приостанавливали свое коварное наступление, поэтому формирование Красной Армии все более и более нарастало. Всего по Петрограду на конец февраля вступило в ряды Красной Армии 22 тысячи человек. Число же лиц, изъявивших желание вступить в ряды Красной Армии, определялось в несколько десятков тысяч человек. Можно без преувеличения сказать, что фактически

на 1 марта в Красную Армию вступило больше, хотя мы поступили тогда правильно, придерживаясь правил статистики — не давать не оформленных, не точно подтвержденных цифр. Мы, придерживаясь большевистского правила — не допускать преувеличений успехов, принимающего иногда характер хвастовства, считали, что в этом залог дальнейших успехов и мобилизации всех сил для дальнейшего наращивания мощи Красной Армии. Подводя итоги февралю, можно сказать, что партия и ее Петроградская организация, в которой мы имели тогда честь состоять, продолжали с нарастающей энергией создавать и строить нашу молодую любимую Красную Армию.

Ленин радовался героизму молодых сил Красной Армии, но он знал, что она не только еще количественно мала, но и еще слабо сцементирована и материально слабо обеспечена, что тыл новой армии крайне подорван, что нужна передышка — время для улучшения хозяйства и создания крепкой, большой Красной Армии. Вот почему Ленин требовал заключения мира, чтобы выиграть время, получить передышку, а тем временем подойдет помощь и со стороны международного пролетариата, со стороны немецкого пролетариата. Вот почему партия и народ приняли позицию Ленина и отвергли вреднейшую, опаснейшую, пагубную для революции позицию «левых коммунистов», троцкистов и левых эсеров. Все они, независимо от личного желания многих из них, вели к гибели Советской власти и победе вековечных врагов рабочих и крестьян — капиталистов и помещиков. После борьбы в самом ЦК партии, где Ленина решительно и неизменно поддерживали, прежде всего Сталин и Свердлов, победила Ленинская линия, и это привело к заключению мира 3 марта 1918 года.

14 марта в Москве открылся IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов. К этому времени Центральный Комитет партии и Советское правительство во главе с Лениным переехали из Петрограда в Москву. 12 марта над Московским Кремлем был поднят государственный флаг Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

Четвертый съезд Советов должен был обсудить и решить вопрос о ратификации Брестского мирного договора. До открытия съезда, 13 марта, состоялось заседание фракции коммунистов съезда, на котором с докладом о Брестском мире выступил товарищ Ленин. Громадное большинство делегатов-коммунистов (453 «за» и всего 30 «против») одобрило ратификацию мирного договора. Выступившие «левые коммунисты» успеха не имели и провалились со своими предложениями. Учитывая не раз проявленную недисциплинированность «левых коммунистов», ЦК предупредил их специальным постановлением, что все члены партии на съезде Советов обязаны голосовать согласно решениям партии, никаких противоречащих этому деклараций, заявлений член партии не имеет права делать на съезде Советов. В противном случае это будет рассматриваться как нарушение партийной дисциплины со всеми вытекающими последствиями. Громадным большинством съезд Советов принял резолюцию, предложенную фракцией коммунистов-большевиков, о ратификации мирного договора (784 «за», 261 «против» и 115 воздержалось).

После VII съезда партии и IV Чрезвычайного съезда Советов расширились рамки нашей агитации и организации дела укрепления вооруженной мощи Советского народа. Как и в январе-феврале, так и потом мы агитировали за вступление добровольцев в Красную Армию для отпора наступавшему врагу, но в марте, в соответствии с решениями VII съезда партии и IV съезда Советов, наряду с организацией Красной Армии, мы уже практически, остро ставили вопрос о поголовном всеобщем военном обучении.

Таким образом, март был месяцем дальнейшего формирования частей Красной Армии из поступающих добровольцев и начала развертывания широким фронтом военного обучения трудящихся масс.

В марте мы во Всероссийской коллегии, на совещаниях организационно-агитационного и учетного отделов регулярно (ежедневно или за несколько дней) подводили итоги, рассматривая сводные данные учетного отдела. По этим, казалось бы, сухим цифрам мы определяли биение пульса оперативной жизни и ход вербовки и формирования Красной Армии.

Выходившая еще тогда наша славная «Солдатская Правда» помещала интересные сообщения о ходе вербовки и формировании Красной Армии. Не ослабла работа по вербовке и формированию частей Красной Армии и в Петрограде в марте и в апреле после переезда Правительства и Всероссийской коллегии по организации Красной Армии в Москву.

Надо сказать, что районные штабы Питера, которые уже привыкли в одном центре не только получать помощь, но и требовать и критиковать в случае неаккуратности или задержки в оказании помощи, немного «взгрустнули». Они прямо говорили нам: «Не уверены мы, что у нашего городского главного штаба хватит времени и ресурсов для своевременной помощи нам, питерцам». Но мы их успокоили, что не оторвемся от нашего родного Петрограда и будем Петроградскому главному штабу из Москвы помогать. В свою очередь, мы просили их оказать нам помощь в выезде из Петрограда, что было тогда не так просто и не так легко — это я лично особенно испытал как назначенный Всероссийской коллегией уполномоченным по организации и обеспечению переезда в Москву всего аппарата, всех отделов Всероссийской коллегии со всеми документами и отчасти имуществом. Можно было бы порассказать о довольно сложных перипетиях, которые пришлось иметь при переезде, погрузке в эшелоны людей, их семей, багажа и прочего, возможно, что это представило бы известный интерес для понимания обстановки, но не буду занимать время у себя и у читателя. Скажу только, что при помощи петроградских товарищей, особенно из районных штабов, которые помогли и тепло нас проводили, мы вовремя и благополучно выехали из Петрограда и прибыли в Москву.

В Москве мы получили помещение на Сретенском бульваре в большом многоэтажном здании бывшего страхового общества. Сотрудников Всероссийской коллегии разместили, как говорится, «в тесноте, да не в обиде» на Кузнецком мосту в гостинице «Альпийская роза». И здесь, в Москве, мне довелось по поручению Коллегии организовывать быстрое устройство всего аппарата Коллегии, чтобы не задерживаясь, а прямо с ходу развернуть по-фронтовому работу. Так как мы заранее предупредили места, то весь наплыв телеграмм и писем с мест сразу же пошел в Москву. Мы по приезде сразу же были ими завалены, при этом мы из Петрограда захватили и те, которые там не успели рассмотреть. Вызывали нас и к прямому проводу. Организационно-агитационный отдел принимал энергичные меры по решению и удовлетворению всех поставленных вопросов и требований.

В Москве потребовались новые усилия для оживления работы по организации Красной Армии. Решено было созвать конференцию губернских военных отделов Московского военного округа. Всероссийская коллегия решила на этой конференции не ограничиваться заслушиванием докладов с мест, а поставить доклад тов. Подвойского об организации Красной Армии.

Конференция губернских военных отделов Московского военного округа состоялась 25-26 марта 1918 года. Ее председателем был избран товарищ Фрунзе Михаил Васильевич, представлявший Иваново-Вознесенскую область. Тов. Фрунзе уже тогда, на этой конференции, выделялся своим глубоким пониманием военных вопросов, четкостью в их постановке. Лично я был знаком с Фрунзе еще раньше, а на этой конференции еще более сблизился с ним.

Все докладчики остро ставили прежде всего вопрос о деньгах — нет денег. И этот вопрос нашел свое быстрое решение во Всероссийской коллегии — все представленные губернии получили финансирование. Все ставили также вопросы снабжения, снаряжения и вооружения. Этими и другими поставленными вопросами занялись отделы военного округа и отделы Всероссийской комиссии и оказали возможно необходимую помощь.

Главным вопросом был доклад товарища Подвойского об организации Красной Армии. Тов. Подвойский Николай Ильич поставил задачей создание в кратчайший срок полуторамиллионной Красной Армии. Но, подчеркнул он, дело не столько в количестве, сколько в том, чтобы наша армия по своей технике и боевой силе не уступала германской и японской армиям. Для этого мы должны воспользоваться всеми техническими силами, имеющимися у нас. Мы должны привлечь генералов, офицеров, инженеров и учиться у них. Сама жизнь, условия нашей борьбы требуют этого от нас. Армия, говорил далее тов. Подвойский, должна заполнить мысли каждого Советского человека; все наши собрания, митинги, газеты должны быть заполнены призывом «Все в ряды новой, Социалистической Красной Армии». Но армия зависит от хозяйства, поэтому необходимо наладить нормальное функционирование хозяйства с тем, чтобы хозяйство обеспечило Красную Армию. Все хозяйство для войны. Нет других более острых вопросов. Перед нами две задачи: 1) Создание крепкой боеспособной армии и 2) Заставить правильно функционировать хозяйство страны и приспособить его для ведения войны. Мы будем опубликовывать в газетах списки генералов, чтобы каждый гражданин мог бы дать отвод. Привлекать специалистов мы будем, но мы будем ставить к ним двух политических комиссаров.

Особенно мы должны теперь обратить внимание на переход к всеобщему военному обучению. Если мы даже по 3-4 часа в день будем обучать гражданина военному делу, то за три месяца можно будет знать его основы. А можно обучаться и более четырех часов в день по принципу: 8 часов работа, 8 часов для сна и 8 часов для военного обучения. Теперь, заключил тов. Подвойский, каждый день идет за год, поэтому нельзя медлить — все за работу, все за создание армии.

Для выработки ряда основных положений по дальнейшей организации Красной Армии совещание разбилось на секции, в которых мы, представители отделов Коллегии, приняли деловое, активное участие.

Переезд в Москву дал нам преимущества в отношении связи со всей страной, и особенно с Белоруссией и Украиной. Это было очень важно, потому что в марте немецкие войска развернули наступление в глубокие районы Украины, продолжая одновременно наступление и в Белоруссии. В отношений Белоруссии большое значение имела прямая связь и помощь Московского военного округа, который даже выпускал оперативные сводки по Белорусскому направлению (по Могилевскому, Витебскому, Гомельскому и т. д.).

На Западном фронте наши войска, имевшие в своем составе и красногвардейские, и молодые красноармейские силы, и силы некоторых революционных частей из старой армии, давали серьезный отпор наступавшим немцам.

На Украине предательство Украинской Рады облегчило немецкому империализму развернуть глубокое наступление по всей Украине.

Советское правительство Украины, все организации партии большевиков сделали все возможное для защиты Киева, по их призыву рабочие и революционные крестьяне и часть передовых солдат старой армии вели отчаянные, самоотверженные бои с немецкими захватчиками, но силы были неравные. Известен героизм отряда Киквидзе, который, имея всего 1500 бойцов, оказывал около 10 дней упорное сопротивление немецко-петлюровскому наступлению на линии Бердичев — Житомир. Известны также героизм и храбрость красногвардейского отряда Чудновского, который боролся на реке Ирпень, упорно защищая переправы и отбрасывая от переправ части немецкого отборного корпуса. Точно так же замечательно воевали и нанесли удар немцам красногвардейцы-железнодорожники.

Но не хватило сил противостоять немецким корпусам, и 1 марта им удалось захватить наш Киев.

Но захват Киева еще не означал захвата Украины. Всколыхнулись многие районы Украины, в первую очередь ее пролетарские центры: Харьков, Донбасс, Екатеринослав и другие. Всюду развернулась работа по формированию боевых отрядов. Особенно выделялся Луганск, где с начала марта начали формировать Луганский отряд социалистической армии. Именно по этому вопросу товарищ Ворошилов связывался с нами, и Всероссийская коллегия оказала ему необходимую помощь вооружением, обмундированием и советами. Уже 10 марта этот отряд выступил на фронт — на защиту Харькова. В самом Харькове штаб Красной гвардии объявил мобилизацию в соединении с добровольностью, чем поддержал части Советской Армии пополнением. К апрелю из рабочих Харькова было сформировано несколько воинских полков Красной Армии. И в Екатеринославе. Полтаве уже формировались части Красной Армии. Особенно следует отметить, что в бедняцкой Черни-говщине и киевском Полесье были сформированы части из трех тысяч добровольцев, которые выступили на фронт.

Отчаянное, полное героизма сопротивление немцам было оказано рабочими отрядами и всеми советскими войсками на территории Донецко-Криворожской Советской Республики, образованной еще в феврале 1918 года на съезде Советов в Харькове под руководством славного деятеля нашей партии Артема Сергеева. Еще 5 марта кроме отрядов самих рабочих Донбасса там воевали части Советской армии и других районов Украины.

Главной заботой центра было снабжение Донбасса оружием и обмундированием. Все мы, работники центрального аппарата военного ведомства, занимались этим. Я не помню точных цифр, но могу сказать, что в марте и апреле были отправлены десятки тысяч винтовок, сотни пулеметов, многие десятки тысяч комплектов обмундирования.

Центральный Комитет партии по предложению Ленина дал указания всем партийным организациям Украины и представителю ЦК товарищу Орджоникидзе бороться за каждую пядь земли Советской Украины, эвакуировать хлеб, металл на Восток, создавать подрывные группы и при подходе немцев к Донбассу заливать рудники, а рабочих и уголь вывозить. На местах эта директива осуществлялась. Особую активность и распорядительность проявлял в этом отношении Центральный штаб Красной Армии Донецкого бассейна. В одном из своих приказов он писал, что хотя наши отряды, наспех обученные и еще слабо организованные, не выдерживают натиска немцев, но пусть знают враги, где они временные победители, что в конце концов они будут разбиты. Разъясняя это рабочим, штаб требовал организованной эвакуации запасов оружия, продовольствия, всех ценностей и оборудования. Штаб установил специальное наблюдение над этим. Эвакуируя ценное имущество и людей, большевики Донбасса выдерживали бои с наступающим врагом, стремившимся во что бы то ни стало перехватить эвакуированное имущество и людей.

Коммунисты поголовно вступали в Красную Армию. 14 апреля общее собрание Луганской партийной организации постановило: всем коммунистам добровольно вступить в ряды Красной Армии.

В тяжких условиях, при неравных силах наши советские отряды, отступая, наносили удары врагу. Но немецким империалистам удалось при активной помощи предателей-националистов захватить к маю почти всю Украину. Нелегко было оккупантам держаться на Украине, на территории которой широкой волной развилось партизанское движение, сопротивление и восстания. Достаточно упомянуть славные восстания рабочих в Николаеве, в Херсоне и сопротивление в Одессе, организованное большевиками.

Не только большевики, но и революционные трудящиеся массы были уверены, что немцы будут изгнаны из Украины и Советская власть восторжествует.

В апреле 1918 года в Красной Армии было около 200 тысяч красноармейцев, вступивших в армию на добровольных началах, не считая партизанских отрядов, которые организовывались рабочими и крестьянами для борьбы с немцами. Красная Армия продолжала расти, и в июне 1918 года советские вооруженные силы вместе с оставшимися еще отдельными отрядами Красной гвардии, продовольственными и партизанскими отрядами насчитывали около полумиллиона человек.

Молодая Красная Армия, закаляясь в боях, росла и качественно, но она не была еще той регулярной организованной армией, которая нужна была Советскому государству для отражения нападения империалистов всего капиталистического мира. Обучение военному делу было нами организовано, но, надо признать, на скорую руку и, конечно, недостаточно квалифицированно. Обучали их ведь не старые квалифицированные военные, которые, особенно в первый период, в громадном большинстве стали на сторону врагов народов России. Обучали наших красноармейцев, "особенно в первую пору, по преимуществу вышедшие же из народа старые революционные солдаты, унтер-офицеры и обученные нами на курсах молодые командиры. Многие из них потом вышли замечательными талантливыми командирами вплоть до маршалов, но в первое время, при всей их героической душевной старательности, они, естественно, не могли дать красноармейцам тех военных знаний, которые нужны были для борьбы с вышколенным врагом. Да и сами красноармейцы не могли в короткий срок усвоить даже то, что им давали наши командиры. Высокий морально-политический дух и сознание добровольцев Красной Армии были основой новой сознательной дисциплины, но одного этого недостаточно для армии, которая должна действовать как единый, слитный организм.

В «Положении» об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии мы предусматривали письменное обязательство каждого вступающего в Красную Армию подчиняться установленному порядку, дисциплине и исполнять все обязанности по службе, но этого оказалось совершенно недостаточно для борьбы с нарушениями дисциплины, так как выборные командиры не могли накладывать дисциплинарные взыскания, а делали это Солдатский комитет и собрания самих солдат; в ряде частей избирались еще товарищеские суды.

Однако поскольку по мере роста частей Красной Армии в ее ряды попадали и дезорганизаторские, анархо-левоэсеровские элементы, и даже уголовные элементы, указанный порядок оказался недостаточным для борьбы с этими элементами. Наши большевистские организации в частях вели борьбу через Солдатские комитеты и общие собрания красноармейцев, на которых вопрос ставился политически, и это тоже давало известный эффект. На собраниях принимались хорошие, строгие резолюции, осуждающие поименно провокаторские, дезорганизующие элементы или, как говорилось в некоторых резолюциях, людей, пришедших в армию не ради ее высоких целей, а для извлечения личных выгод (получения обмундирования и т. п.). Иногда принимались решения об исключении из армии наиболее злостных, неисправимых и даже о предании их суду революционного трибунала Все это способствовало установлению и укреплению дисциплины в Красной Армии, но этого было недостаточно. Нужен был военный общеармейский устав, которого не было, нужна была присяга и главное — необходимо было внести серьезные изменения в сами основы формирования советской Красной Армии. Глубокое обучение военному делу Красной Армии, ее дисцишшнирование требовало большей устойчивости в ее укомплектовании и формировании.

Вновь организованная Красная Армия создавалась как постоянная, регулярная армия.

Вот почему апрель 1918 года стал месяцем начала нового этапа или периода реорганизации и укрепления Красной Армии. Я говорю «начала нового этапа», потому что не сразу начали с замены добровольчества обязательным набором в Красную Армию. Ставя перед собой эту цель, партия, ее ЦК и Советское правительство, Ленин начали с подготовки перехода от формирования армии на началах добровольчества к обязательной воинской повинности. Установив правильный новый принцип формирования армии на основе воинской повинности, партия, как всегда, начала с организационной подготовки, и первым краеугольным камнем всей этой реорганизации был декрет Совета Народных Комиссаров, подписанный Лениным 8 апреля, об учреждении волостных, уездных, губернских и окружных военных комиссариатов.

Одновременно в специальном декрете «О сроке службы» от 26 апреля установлено, что вступающий добровольно в ряды Красной Армии (это значит, что в тот момент мы еще не отказались от добровольчества) обязуется служить в ней не менее шести месяцев. Самовольно покидающий ее ряды до истечения срока привлекается к ответственности по всей строгости революционных законов. Это уже тогда благотворно повлияло на устойчивость состава Красной Армии.

Особо важным для поднятия сознательной дисциплины и морально-политического духа армии было выработанное и принятое ВЦИК 22 апреля «Торжественное обещание» — присяга красноармейца при вступлении в ее ряды.

Большую, я бы сказал, великую историческую роль в дальнейшем подъеме качества нашей армии сыграли военные комиссары Красной Армии и политические отделы. Роль военно-политических комиссаров и политорганов была шире непосредственно политической просветительской работы, которую вели политотделы. Она была связана с общим вопросом о командных кадрах Красной Армии, который особенно остро встал перед партией на втором этапе строительства нашей армии.

Для объединения деятельности военных комиссаров и установления контроля над ними было создано Всероссийское бюро военных комиссаров, включившее в себя значительную часть функции организационно-агитационного отдела (за исключением вербовки добровольцев и руководства военными отделами Советов). Точно так же претерпели неизбежные в таких случаях изменения и кадры работников, особенно учитывая страсть нового наркома Троцкого к известному «перетряхиванию» кадров.

Большая часть работников Всероссийской коллегии получила новую работу, часть перешла на общегосударственную и общепартийную работу, а часть осталась на разных работах в армии. Тов. Крыленко, например, перешел на работу в прокуратуру, тов. Подвойский — в Высшую военную инспекцию. Товарищ Трифонов не остался в центральном аппарате военного наркомата, не желая, как он мне сказал, работать с Троцким, что и мне также советовал. Единственный из членов Всероссийской коллегии Юренев (близкий к Троцкому еще по добольшевистскому периоду в межрайонной организации) был назначен руководителем Бюро военных комиссаров.

Что касается меня лично, то с ликвидацией организационно-агитационного отдела мне предложили остаться заведующим агитационно-просветительным отделом Бюро военных комиссаров или в качестве инспектора-организатора с выездами на места. Лично я настаивал на отправке меня в войска на фронт. Товарищ Подвойский, который был моим неизменным другом и руководителем, предложил мне пойти к нему заместителем в Высшую военную инспекцию. Я согласился, имея в виду выезды на места. Тов. Подвойский наметил командировать меня на Украину или в Поволжье — Саратов, Самару.

Но, как известно, член партии находится в распоряжении ЦК — и меня вызвали в ЦК на прием к тов. Свердлову. Он меня очень тепло расспрашивал о ходе реорганизации, о Бюро военных комиссаров. Я рассказал о положении дел. Сказал, что полностью согласен с необходимостью упразднения Всероссийской коллегии, но насчет Бюро военных комиссаров я сказал, что не думаю, что оно долго просуществует, что придется создавать новый, более устойчивый политический аппарат руководства военными комиссарами и политоргана-ми. Товарищ Свердлов, не подтверждая категорически мой прогноз, все же сказал: «Возможно, что это переходная форма, посмотрим, будем присматриваться к жизни, а она хороший учитель». На мое замечание, что не считаю Юренева удачной кандидатурой, так как он не имеет опыта партийной работы и формален в работе и в отношениях с людьми, Свердлов по существу почти согласился с этой оценкой. «Но, — сказал он, — между нами говоря, мы здесь уступили новому наркому (то есть Троцкому), который очень настойчиво его выдвигал. Но если само учреждение может быть недолговечным, то тем более недолговечным может быть его руководитель».

После этого товарищ Свердлов перешел к вопросу о моей работе. «Мы вас, — сказал он, — отдали на новое дело организации Красной Армии временно; период был острый, партийных организаторов во Всероссийской коллегии было мало, и по настойчивой просьбе товарища Подвойского мы и вас отдали, тем более что они имели на это известное право как на члена Всероссийского бюро военных организаций. Теперь иное положение. ЦК очень нуждается в общепартийных руководящих работниках, и мы вас заберем на общепартийную работу». На мое замечание, что я уже дал согласие тов. Подвойскому пойти к нему заместителем в Высшую военную инспекцию и что вообще я уже освоил и полюбил военную работу и хотел бы остаться на этой работе, тов. Свердлов реагировал решительно и даже немного раздраженно. «Я знаю, — сказал он, — что товарищ Подвойский хочет вас заполучить, у него аппетит хороший; ему, конечно, выгодно и удобно заполучить к себе в заместители такого работника, как вы. Но на этот раз мы не удовлетворим его просьбу — теперь вы нужнее ЦК. А что касается любви к военной работе, к армии, то она будет очень хороша и на месте как раз общепартийной работы — теперь вся партия и ее органы находятся на военной работе, и вам, товарищ Каганович, придется не раз проявить свой интерес и любовь к военному делу, будучи именно на партийной работе. Вот мы вас хотим послать в один из крупных промышленных центров — в Нижний Новгород, так как там дела неважны, а Нижний — самый близкий к Москве крупный центр и близкая прифронтовая полоса к Восточному фронту и особенно к затеваемым врагами контрреволюционным делам на Волге. Вот вам и придется в Нижнем Новгороде, как руководителю парторганизации, применить ваш новый приобретенный военный опыт». Я сказал тов. Свердлову, что это большое доверие ЦК и я приложу все силы, чтобы его оправдать. «Имейте в виду, — добавил тов. Свердлов, — что товарищ Ленин знает, что вы намечаетесь в Нижний, и он одобрил это». Я с большим волнением ответил: «Прошу передать товарищу Ленину, что не пожалею сил, чтобы сделать все, что нужно и что потребует ЦК и товарищ Ленин». После уточнения дополнительных организационных вопросов по Нижнему Новгороду и тамошней обстановке тов. Свердлов тепло попрощался со мной, и в мае же я выехал в Нижний Новгород. Моя жена Мария Марковна, работавшая в Московском комитете партии, была также откомандирована ЦК в Нижний как партийный работник и выехала вместе со мной.

Глава 6
В ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

В августе 1919 года, когда военное положение на Южном фронте особенно осложнилось, Нижегородская губерния дала многие тысячи красноармейцев, значительная часть которых пришла на сборные пункты добровольно, особенно коммунисты. При обсуждении в Нижегородском губкоме персональных списков товарищей для отправки на фронт я поставил вопрос об отправке на Южный фронт меня и некоторых других руководящих товарищей из губкома и губисполкома. Вместе со мной об этом желании заявили товарищи Сергушев, Воробьев, Мордовцев и другие.

Губком, согласившись с направлением товарищей Сергушева, Воробьева и Мордовцева, возражал, однако, против моего отъезда, в связи с этим я выехал в Москву для постановки этого вопроса в ЦК.

Секретарь ЦК тов. Стасова, одобрив мое желание, выразила озабоченность возможностью моего отъезда из Нижнего и сказала, что необходимо посоветоваться по этому вопросу с Владимиром Ильичем.

Переговорив с тов. Лениным, она мне сказала, что тов. Ленин выразил желание поговорить со мной; «Идите в Кремль, где товарищ Ленин вас примет».

Тов. Ленин прежде всего расспросил меня о положении в Нижегородской губернии, и после моих ответов, в том числе о прошедшей губернской партконференции, губернском съезде Советов, об улучшении положения в деревне и так далее, товарищ Ленин сказал: «Мне товарищ Стасова говорила о вашем желании поехать на Южный фронт, это, конечно, очень хорошее желание. Если бы положение на Южном фронте не было таким острым, я бы сказал — Нижний Новгород является такой важной военнопромышленной нашей базой, что не следовало бы менять сложившееся партийное и Советское руководство. Но в настоящее время, когда у нас на Южном фронте, в том числе в прифронтовых губерниях, как, например, в Воронежской губернии — важнейшем центре важнейшего направления Южного фронта, положение архитяжелое, мы должны брать лучшие силы откуда угодно и направлять их туда. ЦК сейчас направляет туда большую группу ответственных работников. ЦК удовлетворит и вашу просьбу о направлении вас на Южный фронт. Я, — сказал товарищ Ленин, — думаю, что лучше всего будет направить вас туда, где можно будет полнее использовать ваш организационный опыт. Вот Воронеж требует срочного укрепления, там нам необходимо укрепить оборону и подготовить бой с прорвавшимися деникин-скими генералами. Там необходимо укрепить Совет обороны укрепленного района и особенно губернское партийное и Советское руководство. Вот вас туда мы и направим. Сейчас мы вас пошлем туда в качестве уполномоченного ЦК для проверки состояния организации, в частности, проверки идущих там споров и несработанности, а главное — для оказания им скорой помощи, а потом, когда вы приедете к нам и доложите свои выводы, вы будете оформлены официально председателем Губернского военно-революционного комитета. Советую вам взять из Нижнего побольше хороших работников, я скажу об этом товарищу Стасовой». Я согласился с предложениями тов. Ленина, поблагодарил за удовлетворение моей и моих товарищей просьбы и доверие и обещал сделать все, чтобы выполнить возложенное на меня задание. Не задерживаясь в Москве до получения письма ЦК о кадрах, я тотчас выехал в Нижний и через два дня выехал из Нижнего в Воронеж.

В Воронеж я прибыл в начале сентября. Уже в пути я ощутил всю напряженность обстановки, после Козлова (Мичуринска) я пробирался к Воронежу на порожняковых товарных поездах. Для ускорения продвижения я пересаживался при задержке на станциях на отходящие такие же «углярки», как их тогда называли.

Помню, как на одной из станций меня «обнаружили» в одном из таких порожних угольных вагонов и повели к коменданту. Я был до неузнаваемости запылен угольной пылью, и комендант вначале меня принял за безбилетного пассажира, пробирающегося в запретную зону укрепленного района, и лишь после предъявления ему документов комендант извинился и официально помог мне добраться до Воронежа.

В самом Воронеже уже на вокзале я увидел большую напряженность, в частности, заметен был отъезд многих жителей из Воронежа в направлении на Лиски, хотя и там они не были гарантированы от деникинцев. Должен, однако, сказать, что в городе не видно было паники, тем более у рабочих и коммунистов, которые оставались на своих местах, готовые к защите Воронежа от белых. И в самом руководстве из первой беседы с председателем губкома и губревкома тов. Кардашовым и другими руководящими товарищами не было панических настроений и растерянности, как это, по имевшимся сведениям, было в Тамбове. Не было чувства обреченности, наоборот, все работали для укрепления обороны Воронежа. В то же время нельзя сказать, что воронежцы, в том числе и губком, работали по директиве ЦК, данной в письме «Все на борьбу с Деникиным», — «необходима военная дисциплина и военная бдительность, доведенные до высших пределов». Не было не только высших пределов, но и элементарных пределов. Это признал в первой же беседе со мной тов. Кардашов, особо подчеркнув, что городской комитет ведет борьбу с губкомом. Горком, со своей стороны, особенно тов. Рейн, в беседе со мной обвинял губком и его председателя тов. Кардашова в отрыве от масс и от городской парторганизации. Я был возмущен тем, что эта борьба между губкомом и горкомом не остановилась даже в критический момент.

В ночь с 8 на 9 сентября враг подошел на пушечный выстрел к Воронежу, на улицах Воронежа уже разрывались его снаряды. Девятого, рано утром, мы собрали митинг рабочих на площади III Интернационала, на котором в горячих, страстных речах призывали стать грудью за родной Советский Воронеж, за Советскую власть. Массы дружно, горячо поддержали наш призыв.

Военный Совет укрепленного района принял решение эвакуировать штаб укрепленного района и его Военный Совет. После отъезда товарищей Еремеева, Кардашова в городе Воронеже остались для руководства: член Военного Совета тов. Степанов, начальник политотдела и уполномоченный ЦК тов. Каганович, заместитель председателя Губисполкома тов. Смирнов, губвоенком тов. Артеменко и небольшая группа военно-оперативных работников. Остались еще многие ответственные работники, в том числе и редактор газеты тов. Шестаков. Первые два дня боя мы оставались в том же помещении бывшей гостиницы «Бристоль», но мне, товарищам Артеменко и Смирнову приходилось большей частью бывать на разных участках фронта обороны города в сражающихся частях.

Битва за Воронеж, начавшаяся в ночь с 8 на 9 сентября, длилась четыре дня в жестоких боях за каждую улицу, площадь, за каждый район города. Главные бои развернулись вокруг завода «Рихард — Поль», который стал нашей крепостью. Завод переходил из рук в руки, бои вокруг завода и на самом заводе задержали противника в течение двух дней. Прибыв на этот участок боя, я участвовал в самоотверженном сражении наших бойцов, особенно из рабочих этого же завода, в том числе латышей во главе с тов. Абелем, а также прибывшего на помощь отряда уездвоенкомата с тов. Протопоповым во главе. Но сил не хватило для продолжения боя с превосходящими силами противника. Понеся большие жертвы, истекая кровью, наши части вынуждены были отступить.

Мамонтов и его подручный генерал Постовский не ожидали такого упорного сопротивления в Воронеже. Не сумев овладеть всем городом и особенно мостом на Придачу и, видимо, получив данные, что к Придаче подходят свежие силы Красной Армии, генерал Постовский ввиду создавшегося для него тяжелого положения предпочел ретироваться и оставить ту центральную часть Воронежа, которую он захватил, то есть отступить.

13 сентября 1919 года над всем городом развевалось красное знамя Советской власти, знамя Ленинской коммунистической партии большевиков!

Перед моим отъездом из Воронежа в Москву товарищ Карда-шов передал мне следующий документ:

«Воронежский Губернский комитет РКП(б) удостоверяет, что товарищ Каганович, пробыв в Воронеже с 3 сентября по 19 сентября, принимал активное участие в обороне гор. Воронежа: заведовал политотделом Совета обороны, во время же боя под Воронежем с винтовкой в руках сражался па передовых позициях.

Председатель Губкома РКП(б) Н. Кардашов».

В Москве я, естественно, тотчас же направился в Центральный Комитет партии на Воздвиженскую (ныне проспект Калинина) улицу. В тот же день, 25 сентября, я был принят секретарем ЦК тов. Стасовой Еленой Дмитриевной, а вечером на узком совещании секретариата ЦК, созванном тов.Стасовой, я сделал доклад о положении в Воронежской организации и в руководстве губкома и губисполкома.

Секретарь ЦК тов. Стасова и выступившие другие товарищи одобрили данное мною освещение положения в Воронеже и оценку Воронежской организации, особенно в битве за Воронеж с Ма-монтовским прорывом, одобрили мои действия как уполномоченного ЦК, в частности, и то, что я взял на себя временно обязанности начальника политотдела. Что касается руководства, то тов. Стасова сказала, что хотя моя оценка объективная, но она смягчает слабости и недостатки губкома и губисполкома и лично тов. Кардашова. «Я, — сказала она, — знаю товарища Кардашова как хорошего старого большевика, но он страдает замкнутостью и необщительностью с массами. Он знающий руководящий работник, но для военной обстановки он неподходящ. Поэтому наше решение о его замене необходимо подтвердить. Вот, — сказала она, — товарищ Каганович в беседе со мной до заседания, рассказывая о своей работе начальника политотдела укрепленного района, просил, чтобы его вместо Воронежа направили непосредственно на фронт. Но мы должны отклонить эту его просьбу, потому что работа в Воронежском губернском военно-революционном комитете — это тот же фронт, та же фронтовая работа, и мы должны утвердить его председателем губернского военно-революционного комитета и губернского комитета партии». По вопросу о председателе губернского комитета партии я просил не принимать сейчас решения, так как считал, что совмещение этих двух работ затруднительно и вряд ли целесообразно, и просил дать нам возможность решить этот вопрос на месте. Можно будет выдвинуть при благоприятном отношении председателем губкома тов. Сергушева. Тов. Стасова и другие согласились с этим моим предложением.

После совещания тов. Стасова мне сказала, что сейчас идет Пленум ЦК по военным вопросам и тов. Ленин сейчас меня принять не сможет. Я поблагодарил за столь внимательное и обстоятельное рассмотрение Центральным Комитетом моих вопросов, но особенно был тронут душевным отношением Елены Дмитриевны к моим личным переживаниям тех дней. После окончания деловых, так сказать, вопросов, тов. Стасова, обращаясь ко мне, сказала: «Мне кажется, что, несмотря на ваш оптимистический доклад и бодрый вид, у вас заметно какое-то горе. Скажите мне, в чем дело?» Я ей рассказал, что узнал о беде, в которую попали в Курске мои товарищи: Воробьев, Сергушев с семьями, в том числе и моя семья — Мария Марковна, которую лично знала Елена Дмитриевна, и дочурка моя Мая. Тов. Стасова была крайне опечалена, утешила меня, что она тотчас выяснит, что с ними. Она тут же добилась связи с членом Военного Совета Южного фронта тов. Серебряковым, который ей сообщил, что он знает обо всей этой истории, что Воробьева, видимо, белые захватили и зверски убили, а остальные, в том числе и семья тов. Кагановича, добрались пешком под обстрелом до нашей линии фронта и сейчас готовится их отправка в Москву. Это все мне и сообщила тов. Стасова. С ее согласия я задержался на пару дней в Москве, и, дождавшись встречи с тов. Сергушевым, моей семьей, семьей тов. Воробьева и других на Курском вокзале, мы, не задерживаясь, в тот же день выехали в Нижний Новгород. О всех наших переживаниях, связанных с этими событиями, о рассказах о них товарищей и моей Марии можно было бы многое написать, но это уж, возможно, в другом месте.

В Нижнем Новгороде я долго не задерживался.

В конце сентября и в начале октября 1919 года положение на Южном фронте еще более ухудшилось. Деникинские войска, вооруженные до зубов англо-франко-американскими орудиями, снарядами, винтовками, танками, начали осуществлять новую директиву Деникина о наступлении на Москву Добровольческой армии, подкрепленной корпусами Шкуро и Мамонтова. Отборные головорезы Добровольческой армии и конных корпусов развернули наступление на всем центральном направлении от Курска до Воронежа.

1 октября, несмотря на упорную и отчаянную оборону воро-нежцев, корпус Шкуро занял Воронеж и начал учинять там расправу по опыту мамонтовцев. В связи с новой военной обстановкой в районе Воронежа отпали те вопросы о помощи укрепрайону, которые я должен был доложить тов. Ленину, и я уже был настроен не отрывать времени у тов. Ленина и не проситься на прием к нему, а прямо выехать во фронтовую полосу Воронежа и там искать местонахождение Воронежского губревкома, так как в ЦК мне еще не могли назвать его. Но перед отъездом в ЦК тов. Стасова мне сказала, что меня хочет принять для краткой беседы тов. Ленин — «Идите в Кремль и ждите в приемной». Я с радостью и вместе с тем с волнением побежал в Кремль, долго не засиделся в приемной, и меня вызвали в кабинет тов. Ленина.

Встретив меня приветливо, тов. Ленин меня спросил, как дрались воронежцы с мамонтовским прорывом. Я коротко рассказал тов. Ленину то, что я выше изложил, и заключил, что воронежские рабочие и коммунисты, а также хотя еще не окрепшие красноармейские силы укрепрайона показали себя очень хорошо и дрались за каждую улицу, так и не дав мамонтовцам занять весь город, а назавтра они были выбиты и из центральной части города, которую успели захватить. «Это очень хорошо, — сказал тов. Ленин, — а то в Тамбове уж очень легко Мамонтову удалось захватить весь город». Я сказал тов. Ленину, что я имел к нему ряд просьб укрепрайона о помощи, но теперь, видимо, обстановка изменилась. «Да, — сказал тов. Ленин, — обстановка сильно изменилась к худшему: теперь, когда Воронеж занят Шкуро, потребуется основательная драка за его освобождение».

Тов. Ленин меня тут же спросил, когда я выезжаю. Я сказал, что завтра утром. «Это очень хорошо, надо спешить, — сказал тов. Ленин, — потому что положение там очень тяжелое. Воронеж пал — это очень опасно для всего фронта, и мы должны во что бы то ни стало отвоевать Воронеж! Роль губревкома и губкома партии очень велика, они охватывают и военную работу и Советско-партийную. Мы вот на Пленуме ЦК обсуждали военные вопросы и приняли ряд решений по ним, мы решили послать на Южный фронт товарища Сталина, который, безусловно, поможет Южному фронту и Воронежскому направлению, которому он придает большое значение, в частности, мы укрепляем Воронежское направление замечательным, боевым конным корпусом Буденного, который, надеемся, успешно Противопоставит коннице генерала Шкуро нашу Советскую силу конницы. Но надо помнить, что надеяться только на войска нельзя, надо мобилизовать все силы фронтового тыла и подполья, увязывать, координировать действия войск с действиями рабочих и крестьян, помогать армии снабжением и политической работой, иметь крепкие военно-революционные органы власти Советов. И это ваша задача, это и есть фронтовая работа, поэтому вы не правы, когда, как мне рассказала товарищ Стасова, вы вновь ставили вопрос о возможности отправки вас непосредственно в войска, особенно теперь, когда Воронеж в руках врага». Тов. Ленин еще раз со всей силой подчеркнул: «Надо отвоевать Воронеж во что бы то ни стало, от этого зависит победа над Деникиным! Когда отвоюем Воронеж, тогда приедете и поставите все свои вопросы, и мы вам поможем». Я хорошо понял, что это и есть то главное, что мне хотел внушить тов. Ленин. И я не стал больше его задерживать, а с большим внутренним волнением, бодростью сказал товарищу Ленину, что я хорошо понял его указания и сделаю все, чтобы выполнить эти его указания, и добавил, что гу-бревком мы обоснуем поближе к фронту и будем биться вместе с войсками — за отвоевание Воронежа! «Это очень хорошо! Желаю вам успеха», — сказал мне тов. Ленин. Крепко пожав руку дорогого вождя, я бодрым и уверенным шагом вышел из кабинета.

Ровно в 6 часов утра 24 октября 1919 года славный город Воронеж был полностью и окончательно освобожден от деникинских бандитских войск. Лозунг Ленина — «Отвоевать Воронеж!» — был выполнен!

С неописуемой радостью встретили тысячи рабочих и трудящихся Воронежа, их жены и дети вступившие в город войска Красной Армии — это была волнующая встреча торжествующих победу воронежских рабочих, бойцов Красной Армии и их руководителей!

Новая Советская, партийно-политическая жизнь трудящихся отвоеванного у белых города Воронежа ознаменовалась в тот же день, 24 октября, в 8 часов утра многотысячным митингом рабочих, красноармейцев и трудящихся на бывшем Кадетском плацу — площади III Интернационала. Это был незабываемый митинг, на котором звучала великая радость и сознание исторического величия этой победы над шкуровцами-деникинцами, переплетавшаяся с горестными чувствами воспоминаний о пережитых бедствиях господства дсникинцев в Воронеже с их виселицами и расстрелами, — это была радость сквозь слезы и слезы, смешанные с радостью.

Как политический работник, и к тому еще темпераментный, несколько склонный к восторженности, я передал товарищам Буденному, Щаденко и Кивгелла горячий привет от губревкома и губкома и выразил свой восторг подвигом и героизмом корпуса, политического и командного состава и лично товарища Буденного, нанесших в Воронеже большое поражение Деникину и его фавориту — Шкуро. Я пожелал им в дальнейшем таких же побед на славном боевом пути. Товарищи Буденный и Щаденко (представитель Южного фронта) поблагодарили меня за мои теплые слова приветствия и со своей стороны приветствовали губревком, губком, всех воронежских большевиков.

После митинга мы перешли к деловым вопросам о ходе борьбы корпуса за переправу через Дон, необходимой дальнейшей помощи армии, восстановлении нормальной жизни в Воронеже и т. д. и т. п. Я показал товарищам Буденному, Щаденко и Кивгелла приказ № 1, принятый губревкомом в тот же день — 24 октября. Вызванный начальник штаба корпуса Погребов, ознакомившись с приказом, высказался против него. «Как же так, Семен Михайлович, — сказал он, обращаясь к Буденному, — высшей властью в Воронеже являетесь Вы, как командир корпуса и начальник гарнизона, поэтому не может быть такой формулировки: «Вся власть в городе и губернии принадлежит военно-революционному комитету». И вообще, — сказал Погребов, — нужен ли такой приказ губревкома?» Товарищ Буденный, подумав, спросил — не получится ли здесь что-то неукладное. После этого я, ссылаясь на положение о губревкомах, утвержденное Правительством, обосновывая необходимость приказа и указанного, вызывающего спор пункта, сказал: «Рабочие и трудящиеся должны знать, что у них восстановлена власть Советов, которая руководит всем делом наведения революционного порядка, восстановления хозяйства и оказания помощи Красной Армии, в первую очередь конному корпусу». Тов. Щаденко меня активно поддержал, при этом, нагнувшись к тов. Буденному, сказал ему (так «тихо», что нам было слышно): «Ты, Семен Михайлович, учти, что товарищ Каганович назначен ЦК и перед отъездом в Воронеж был принят самим товарищем Лениным, который говорил ему о твоем корпусе». Обратившись ко мне, тов. Буденный спросил: «Так вы, значит, перед отъездом в Воронеж были у самого товарища Ленина и он говорил о моем корпусе?» Я ему коротко рассказал об этом. Нужно было видеть, как преобразилось лицо Буденного, как оно просияло доброй улыбкой и радостью! «Значит, — сказал он, — Ленин, который занимается мировыми делами, знает и помнит о моем корпусе!» Повернувшись к Погребову, он резким тоном сказал: «Ты, брат, брось эти свои крючкотворства — у нас власть Советов, ее возглавляет Ленин, который и назначил сюда председателем губревкома товарища Кагановича — приказ губревкома правильный, и его надо издать таким, как он составлен». После этого я сказал: «Для того чтобы была полная согласованность и единство военной и гражданской власти, я предлагаю внести во вводную часть приказа следующее добавление: после слов «в силу этого» добавить «и на основании приказа № 2 начальника гарнизона товарища Буденного» — и дальше по тексту: «настоящим приказом объявляется...» «Вот это будет еще лучше», — сказали в один голос товарищи Буденный и Щаденко. Когда же после актива я рассказывал об одобрении всеми нашего приказа, Семен Михайлович, улыбаясь, сказал: «Так мы же тоже его сразу одобрили».

Напряженно работая по восстановлению нормальной жизни в городе и уездах, губревком ни на минуту не ослаблял свое внимание и помощь Красной Армии и ее боевым операциям. В эти дни мы поддерживали тесную связь с конным корпусом. Прежде всего мы уговорились с тов. Буденным о следующем порядке использования имевшихся на складах, в магазинах материальных ценностей и обеспечения нужд конного корпуса: все материальные ценности берутся на строгий учет губревкомом, никто не имеет права самовольно их изымать. Все требования и запросы воинских соединений и частей, в том числе и конного корпуса, направляются губревкому заверенными командованием корпуса. Губревком отпускает материальные ценности, особенно обмундирование, снаряжение, организует из наличного сырья их производство согласно требованиям и сообразуясь с наличными ресурсами. В случае споров вопрос рассматривается командованием корпуса и руководством губревкома.

Этот установленный порядок имел огромное значение и большую эффективность для сохранности ценностей и удовлетворения неотложных, острых потребностей армии. Случаи самовольничанья отдельных воинских частей и тем более хулиганствующих элементов быстро ликвидировались силами начальника гарнизона тов. Буденного. Помню, например, один такой случай. Однажды мне доложили о бесчинствах на кондитерской фабрике и что все попытки ликвидации этих бесчинств не дали результатов. Я тотчас поехал к тов. Буденному. Он близко принял к сердцу мое сообщение, вызвал кое-кого, обругал, а потом сказал мне: «Поедем туда, посмотрим, что там происходит». Как только мы появились во дворе фабрики, раздались возгласы: «Буденный приехал!» Бесчинствующие побросали нахватанное, и наутек. Тех, кто замешкался и задержался, настигла крепкая рука тов. Буденного. «Ну вот и разбежались стервецы, — сказал мне Буденный, — теперь, будь уверен, больше они этого не повторят».

Вокруг Воронежа все еще шли бои с белыми, враг занимал правый берег реки Дон, упорно обороняя переправы через Дон. Наша пехота достигла реки Дон, а части конкорпуса сосредоточились северо-западнее Воронежа, вели перестрелку и готовились к форсированию Дона. Штаб корпуса и тов. Буденный лично были очень озабочены форсированием Дона. Противник сосредоточил большие силы, чтобы не допустить форсирования нашими войсками реки Дон; враг и здесь действовал подтянутыми бронепоездами, обстреливая места переправ сильным артиллерийским огнем. Нелегка была эта переправа. Начав переправу 28 октября, корпус всеми своими силами с боями закончил успешно и победно форсирование Дона 29 октября. Это была большая новая победа наших Советских войск, и прежде всего конного корпуса, давшая возможность, закрепившись на этом плацдарме, перейти в наступление на Касторное.

Радуясь этой новой победе, мы с глубокой скорбью, почестью и глубоким уважением хоронили на воронежском кладбище, в братской могиле, павших смертью храбрых бойцов, командиров и политработников конного корпуса при форсировании реки Дон. В связи с этим мне хочется рассказать об одном факте, имеющем, по-моему, поучительное политическое значение. Перед похоронами товарищи Буденный, Щаденко и Кивгелла советовались со мной о порядке похорон, в частности, по такому вопросу: «Вот многие конармейцы, — сказал Семен Михайлович, — выражают пожелания, чтобы на похоронах были попы, как тут быть? Может быть, пойти на это?» Я, подумав, сказал, что можно пойти на этот шаг. Посоветовавшись с тов. Сергушевым, мы дали на это согласие губкома партии. И вот на одной стороне братской могилы стоим мы — все представители партийных, Советских организаций, рабочие и коммунисты и командование конного корпуса, красноармейцы и политработники, а на другой стороне братской могилы стоят попы, дьяконы. Мы произносим свои большевистские траурные речи, в том числе и Каганович и Буденный, а попы и дьяконы отправляют свои религиозные обряды и молитвы. Признаюсь, мне впервые в жизни, да, вероятно, не только мне, приходилось участвовать в таком сочетании. Потом нам докладывали, что среди конармейцев это вызвало большой положительный отклик. «Смотри, — говорили многие, — вот партия коммунистов-большевиков поступает так, как Ленин им говорит: раз среди убитых были люди верующие, значит, надо им отдать честь по-религиозному. Воронежские большевики и наше командование так и поступили. Это значит, что брешут разные шептуны, будто коммунисты насильно заставляют быть безбожниками. Агитация против Бога и религии — одно, а в жизни пущай кто как хочет, так и понимает, а никто насильно не навязывает и попов не арестовывают, даже вместе хоронили». В общем, этот факт сам по себе был одним из разоблачительных моментов провокаций врагов.

Наступил момент прощания воронежцев с корпусом и его командованием. 29 октября по решению губкома партии и губревкома мы устроили торжественное заседание. На этом заседании я по поручению губкома и губревкома выступил с докладом о текущем моменте, о победах, одержанных над Деникиным благодаря усилиям нашей Великой партии. Я говорил о победе на Воронежском направлении, об историческом подвиге конного корпуса, его командира тов. Буденного, а также рабочих Воронежа и их руководящей силе — Коммунистической организации и Советской власти.

Собрание единодушно приняло постановление: переименовать уездный город Бирюч и уезд, где жила семья Семена Михайловича, в город и уезд Буденновск.

Перед конным корпусом стояли новые большие боевые задачи. После проведенных боев он нуждался в подкреплении, и выезжавший в эти дни в штаб Южного фронта тов. Щаденко усиленно занимался этим вопросом. Перед отъездом из Воронежа он имел со мной личную доверительную беседу по вопросу о преобразовании корпуса в конную армию и спросил мое мнение. Я ему ответил, что, тесно соприкасаясь с конным корпусом в боях за Воронеж, я высоко оцениваю боевые качества, силу, заслуги и значение корпуса и его командования и считаю, что преобразование его в армию — замечательное и нужное дело. Тогда тов. Щаденко попросил меня написать об этом тов. Сталину и высказать в письме свое мнение о целесообразности назначения в Реввоенсовет этой конной армии Климента Ефремовича Ворошилова, что в корпусе его авторитет очень высок.

Я полностью и с радостью согласился с этим и написал письмо тов. Сталину, в котором я писал о своей высокой оценке качеств и заслуг корпуса и тов. Буденного и свое мнение о целесообразности и необходимости преобразования корпуса в конармию и о том, что высший командный и политический состав корпуса хотел бы видеть членом Реввоенсовета конной армии тов. Ворошилова и что я лично поддерживаю это желание. Я также высказал свое мнение о тов. Щаденко как крепком, хорошем большевике-ленинце, которого также следовало бы назначить членом Реввоенсовета армии. Это письмо я передал тов. Щаденко, сказав ему, что я написал и о нем товарищу Сталину, хотя он со мной об этом, конечно, не говорил.

После боев за Касторное конный корпус успешно развивал свое дальнейшее наступление и 22 ноября занял второй важный узел — Старый Оскол, а 1 декабря — Новый Оскол и Велико-Михайловку. Именно в этом районе победоносный, героический конный корпус 6 декабря 1919 года встречал руководителей Южного фронта тов. Сталина И. В. и тов. Егорова, именно здесь окончательно, организационно-практически корпус был преобразован в Конную армию с Реввоенсоветом во главе в составе: командующего армией тов. Буденного, членами Реввоенсовета тов. Ворошилова и тов. Щаденко. Эта встреча руководства Южного фронта и Конной армии в Велико-Михайловке имела не местное, а общефронтовое и даже общегосударственное значение. Сталин именно в Велико-Михайловке определил роль, значение и дальнейшее направление действий Конной армии в общем плане разгрома Деникина, принятого Политбюро ЦК вопреки мнению Троцкого, по известному письму Сталина товарищу Ленину.

Губернский комитет партии и губернский военно-революционный комитет ни на минуту не забывали о выполнении задач и лозунга партии и Ленина «Все для победы над Деникиным!», помогая армии и после перехода штаба Конного корпуса из Воронежа и тем частям 8-й армии, которые оставались в Воронеже и губернии.

В то же время мы сосредоточили особые усилия на налаживании нормальной партийной, Советской и профсоюзной жизни, на восстановлении разрушенного хозяйства — промышленности, городского и сельского хозяйства в освобожденных и освобождаемых уездах.

Естественно, что первоочередной работой было восстановление партийных организаций, памятуя, что душой и главным двигателем всей революционной жизни и Советской деятельности является наша Ленинская большевистская партия. Уже 28 октября 1919 года был издан следующий Приказ № 2 Воронежского

губернского военно-революционного комитета. В развитие Приказа № 1 губвоенревком постановляет:

«1) Объявить гражданам, что соблюдение революционного порядка, прекращение всяких бесчинств, охрана внутреннего спокойствия возложена на коменданта города. Со всеми жалобами, с обращениями за вооруженной помощью надлежит обращаться к коменданту (бывшая гостиница «Бристоль»).

2)  Отделу коммунального хозяйства поручается в первую очередь наладить нормально электричество, водопровод, снабжение их дровами, упорядочение жилищного вопроса и вообще налаживание городского хозяйства.

3)  Срочно учесть все оставшиеся товары на складах, в магазинах, наладить продовольственный и распределительный аппарат и дать возможность нормальному функционированию магазинов.

4)  Все советские учреждения и частные лица, имеющие товары, продукты, а также и граждане, знающие о таковых, обязаны в течение 28 и 29 октября доставить подробные сведения в отдел коммунального хозяйства (проспект Революции, помещение Губпродкома).

5)  Все мелкие магазины, лавочки, так же как и торговцы на базарах, могут продолжать свою торговлю, причем их товары конфискации подвергаться не будут.

6)  Все денежные знаки, имеющие хождение в пределах Советской республики, должны беспрекословно приниматься по их достоинству; все же деньги, выпущенные контрреволюционным правительством, аннулируются.

7)  Настоящим Губревком ставит в известность представителей православного и религиозного культа, что допускается совершенно свободно совершение богослужений с колокольным звоном.

8)  Все вышеизложенное должно строго и неуклонно исполняться и проводиться в жизнь. За нарушение или неисполнение будут привлекаться по законам военного времени.

Председатель Л.М.Каганович. Секретарь П. Буларгин». Должен отметить, что по пункту 7 (о богослужении, да еще с колокольным звоном) были споры, некоторые товарищи возражали, во всяком случае, сомневались. Но я и тов. Сергушев доказывали товарищам, что необходимо пойти наперерез развернувшейся контрреволюционной агитации о том, что большевики-де собираются закрыть все церкви, изъять и переплавить колокола, арестовать и расстреливать духовенство и так далее. Этим пунктом в приказе губвоенревкома мы нанесли удар контрреволюционной агитации и укрепили наши позиции среди колеблющихся элементов трудящихся. После наших разъяснений Губревком принял единогласно этот пункт.

Героическим, напряженным трудом рабочих и всех руководящих активистов-коммунистов нам удалось успешно выполнить не только пункты этих приказов № 1 и № 2, но и разработанные в их развитие конкретные мероприятия. В результате уже через короткий срок после освобождения Воронежа появилась электроэнергия, электросвет, повеселели не только граждане, но и мы все, а то ведь приходилось работать в условиях причудливого освещения.

Мне трудно было уезжать в декабре из Воронежа, однако при обсуждении вопроса в губкоме товарищи высказали серьезные соображения за мою поездку общеполитического характера и делового — у нас были большие острые нужды, требовавшие разрешения в Москве, поэтому губком решил, что мне нужно ехать. Думаю, что небезынтересно рассказать, как мы ехали. К сожалению, с железными дорогами положение было такое, что железнодорожники не могли гарантировать мне, что я успею к открытию съезда. Поэтому мы организовали поездку на лошадях от Воронежа до Козлова. Это было рискованно, но меня уверили, что приедем вовремя. И вот, несмотря на метели и заносы, мы на санях (около 180 км) добрались до станции Козлов (Мичуринск), а там пассажирским поездом к открытию съезда 5 декабря прибыли в Москву.

VII Всероссийский съезд Советов открылся точно в установленный срок — 5 декабря 1919 года в Большом театре вступительной речью тов. Калинина Михаила Ивановича. Он начал с того, что революция как в России, так и на Западе, наряду с успехами, понесла и огромные потери. Он сказал о великой утрате, которую понес международный пролетариат в лице Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Далее он говорил о потере нами такого крупного деятеля, как Яков Михайлович Свердлов, и ряда других партийных и Советских деятелей. Тов. Калинин предложил почтить память погибших товарищей вставанием — все встали, и оркестр исполнил похоронный марш. Далее Калинин говорил о наших победах на фронтах, в особенности о победе, одержанной в защите Петрограда.

Когда в заключение тов. Калинин сказал, что он выразит волю съезда, если скажет, что в Петрограде должно быть водружено знамя VII Всероссийского съезда Советов, весь съезд поднялся, бурно аплодируя и возглашая: «Даздравствует Красный Петроград!» Это был волнующий душу момент. После этого съезд избрал президиум из 21 человека. В числе избранных в президиум съезда Советов был и «Каганович-Воронежский». Эта прибавка «Воронежский» так и записана в протоколе съезда, видимо, потому, что на съезде был еще один Каганович — губпродкомиссар Симбирской губернии. Впоследствии эта отметка «Воронежский» отпала, и некоторые иногда смешивали меня с этим Кагановичем Петром Кирилловичем, что для меня было не всегда благоприятно, так как тот Каганович Петр Кириллович, будучи, вообще говоря, крупным работником, в 1921 году стал троцкистом, подписал «платформу 83-х».

В 1957 году один известный «историк» (т. Поспелов) спутал меня с ним, хотя если бы этот историк изучил бы этот вопрос, как полагается серьезному историку, то он, конечно, знал бы, что Каганович Лазарь Моисеевич, или, как тогда было записано, «Воронежский», не только никогда не подписывал троцкистской «платформы 83-х», но всю свою сознательную жизнь активно боролся с троцкизмом как верный Ленинец!

Центральным вопросом на съезде Советов был, конечно, доклад тов. Ленина, совместивший доклад ВЦИКа и доклад Совнаркома. Он приковал внимание всего съезда, в том числе и мое.

VII съезд Советов принял оглашенную тов. Лениным резолюцию: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика желает жить в мире со всеми народами и направить все свои силы на внутреннее строительство, чтобы наладить производство, транспорт и общественное управление на почве Советского строя, чему до сих пор мешали, сперва — гнет германского империализма, затем — вмешательство Антанты и голодная блокада.

Рабоче-крестьянское Правительство предлагало мир державам Антанты неоднократно, а именно: 5 августа 1918 года — президенту Вильсону; 3 сентября — американскому представителю г. Пулю; 24 октября 1918 года — президенту Вильсону; 3 ноября 1918 года — всем правительствам Согласия через представителей нейтральных стран; 7 ноября 1918 года — от имени Всероссийского съезда Советов; 23 декабря 1918 года — нота Литвинова в Стокгольме всем представителям Антанты; 4 февраля 1919 года — проект договора, выработанный с Буллитом, явившимся от имени президента Вильсона 12 марта 1919 года; заявление 7 мая 1919 года через Нансена.

Вполне одобряя все эти многократные шаги Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, Совета Народных Комиссаров и Народного комиссариата иностранных дел, VII Всероссийский съезд Советов снова подтверждает свое неуклонное стремление к миру, еще раз предлагая всем державам Антанты — Англии, Франции, Соединенным Штатам Америки, Италии, Японии — всем вместе и порознь, — начать немедленно переговоры о мире и поручает Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету, Совету Народных Комиссаров и Народному комиссариату иностранных дел систематически продолжать политику мира, принимая все необходимые для ее успеха меры». Когда тов. Ленин закончил чтение этого проекта резолюции, в зале раздались аплодисменты и возгласы: «Голосовать без прений». Председательствовавший тов. Калинин сказал: «Огромное большинство делегатов выражает желание принять резолюцию без прений. Позвольте поставить на голосование только что оглашенную тов. Лениным резолюцию. Кто за принятие резолюции? Кто против? Кто воздержался? Итак, резолюция принимается единогласно».

VII съезд Советов избрал Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет — ВЦИК. Список деятелей центра возглавлялся любимым вождем партии тов. Лениным. Ярким выражением демократичности этих выборов во ВЦИК было то, что большинство его состояло из выдвинутых деятелей местных губерний, уездов и даже волостей (в числе избранных во ВЦИК был и я — Каганович-Воронежский).

В июле 1920 года я был вызван в Центральный Комитет партии, где секретарь ЦК мне сказал: «ЦК, обсудив положение в Туркестанской республике (в которую тогда входили нынешние Узбекская, Туркменская, Таджикская, Киргизская и большая часть Казахской республики), решил создать там Туркестанское бюро ЦК РКП. Учитывая ваш опыт партийной и Советской работы, ЦК имеет намерение выдвинуть вас в состав этого бюро ЦК, а также ввести в состав существующей уже Туркестанской комиссии ВЦИКа и Совнаркома. Как вы, товарищ Каганович, относитесь к этому?» Я ответил, что мне бы не хотелось уезжать в настоящее время из Воронежа до полного завершения восстановления хозяйства и укрепления низовых органов Советской власти, но если ЦК считает необходимым послать меня в Туркестан, я приму это решение ЦК и отдам все свои силы и опыт для выполнения поручения ЦК и Правительства. (Признаюсь, у меня была личная серьезная причина к отказу от Туркестана — моя жена Мария Марковна болела туберкулезом, и туркестанский климат не был для нее благоприятным, но я даже постеснялся говорить в ЦК о личных причинах. Сама Мария одобрила то, что я не говорил об этом в ЦК, и выехала со мной.) «Очень хорошо, — сказал секретарь ЦК Крестинский, — мы так и полагали, что вы дадите согласие. Что касается Воронежа, то там кадры окрепли и восстановление будет идти нормальным порядком, а если потребуется, то ЦК их подкрепит. В Туркестане же дело посложнее и потруднее, поэтому мы и посылаем туда по указанию товарища Ленина сотни работников. По его же поручению мы вас вызвали. Когда вы вернетесь из Воронежа для отъезда в Туркестан, товарищ Ленин вас примет. Только вы не задерживайтесь долго, даем вам на сдачу дел максимум одну неделю».

Осложнилось дело тем, что председатель губкома тов. Сергу-шев заявил, что он просит меня доложить ЦК, что и он согласен и даже просит ЦК командировать его в Туркестан. Я ему обещал и выполнил его просьбу — ЦК вынес решение об откомандировании тов. Сергушева в Туркестан; вслед за мной он и выехал для партийной работы в Туркестан; там он вел руководящую работу в ЦК КП Туркестана и принес большую пользу. По настоянию товарищей — членов президиума губисполкома сдача дел завершилась созывом пленума губисполкома, где я выступил с отчетом президиума, который был одобрен, я также говорил о задачах и высказал им свои добрые пожелания. Они не остались в долгу и высказали добрые слова и пожелания мне.

Глава 7
В ТУРКЕСТАНЕ

Я попросил дать мне возможность изучить имеющиеся в ЦК материалы о Туркестане, и прежде всего решения ЦК и Правительства, после чего я обратился в Наркомнац и там еще детальнее ознакомился не только с материалами и положением в Туркестане, но и с книгами о дореволюционном и послереволюционном Туркестане. Все это не только обогатило меня, но и вызвало большой интерес к Туркестану и закрепило мое согласие поехать туда.

Все это подготовило меня и к беседе с Лениным. Первым вопросом, который мне задал тов. Ленин, был вопрос о положении в Воронежской губернии. Думаю, что здесь было не только желание узнать о действительном положении, но и необходимость определить: целесообразно ли меня перемещать из Воронежа.

Я коротко доложил о проделанной работе по восстановлению хозяйства на основе решений IX съезда партии, об укреплении наших позиций в деревне, но не прикрашивая, а самокритически; я говорил о все еще имеющихся разрушениях и недостатках как в хозяйстве, так и в низовых органах Советской власти; об имеющихся еще кулацко-бапдитских элементах в ряде волостей и о нашей борьбе с ними. Я рассказал о принимаемых нами мерах по выполнению задач, поставленных в тезисах ЦК «Польский фронт и наши задачи», о хороших революционно-патриотических настроениях рабочих и крестьян и их уверенности в нашей победе над польскими панами и их покровителями — антантовскими империалистами.

«Да, — сказал тов. Ленин, — мы вот на IX съезде партии рассчитывали уже па переход к мирному строительству, но наши враги — международные империалисты не унимаются и сделали новую попытку отбросить нас назад руками панской Польши и Врангеля. Но их новый поход развертывается в более благоприятных для нас условиях, чем в 1918-1919 годах. Правда, наши войска рассредоточены, тогда как у поляков они сосредоточены, но раз нам навязана война, мы опять подчиним все интересам войны с белоиоляка-ми и Врангелем — сделаем все для победы. Это хорошо, что и у вас в Воронеже мобилизуются все силы для этого. Что касается разрушений и недостатков в хозяйстве, то они имеются всюду, особенно там, где проходил фронт. Все же, видимо, у вас в Воронеже дело обстоит лучше, чем в других, особенно отдаленных краях, как, например, в Туркестане, поэтому если вы клоните к тому, чтобы вас оставить в Воронеже, то это неправильно».

Я сказал товарищу Ленину, что вначале, при разговоре в ЦК, я действительно высказал мысль, что мне хотелось бы завершить работу по восстановлению хозяйства в Воронежской губернии. «Но в процессе изучения решений ЦК и материалов о Туркестане я проникся не только интересом, но и желанием поехать туда работать, а сейчас, тем более после беседы с вами, я с большой охотой поеду туда и отдам всю свою энергию и силы для выполнения задач, поставленных ЦК».

«Это очень хорошо, — сказал тов. Ленин, — что у вас появился интерес и что вы охотно поедете туда, а то ведь туда не все едут с большой охотой. Это очень важно, так как в Туркестане дела потруднее и посложнее. В Туркестане английские империалисты ведут коварные интриги. В Бухаре, где еще сидит эмир, подавляющий растущее там революционное движение, превращая Бухару в базу для туркестанских басмачей, нам необходимо помочь бухарским революционерам свергнуть, изгнать эмира. Тем самым будет нанесен удар по замыслам английских империалистов и их мероприятиям по разжиганию и распространению басмачества в Туркестане. Нужно ускорить ликвидацию басмачества и не допустить нового обострения и расширения Туркестанского фронта.

Конечно, — сказал тов. Ленин, — здесь задача не чисто военная, а может быть, и не столько военная, сколько общеполитическая и социально-экономическая, особенно в отношении местного крестьянства. Из материалов и принятых нами решений вы видели, что немало уже сделано, но еще больше необходимо сделать. Созданная ЦК Туркестанская комиссия ВЦИК и СНК проделала значительную работу в Туркестанской республике. Особенно много сделали товарищи Фрунзе и Куйбышев, но, с точки зрения усиления партийного руководства и консолидации всех сил коммунистов, там еще непочатый край работы. Самым опасным, — сказал тов. Ленин, — является то, что в Туркестане все еще большое влияние имеют элементы великодержавного шовинизма, задерживающие воспитание кадров из местных национальностей и выдвижения их на руководящую государственную и партийную работу. Антипартийными являются их доводы против выдвижения кадров местных национальностей, что, мол, они неспособны руководить. Это ведь враждебные коммунизму взгляды. Если, во-первых, эти местные люди сегодня не могут, то в процессе практики они научатся, во-вторых, есть уже способные, вполне подготовленные, выросшие кадры и их надо смелее выдвигать. Как вы думаете об этом?» — спросил меня Ленин. Я ответил, что вполне с этим согласен. «Ведь мы сами, — сказал я, — рабочие, не были подготовлены к управлению сразу после Октябрьской революции, но с ошибками и недостатками, но научились и учимся дальше». — «Вот именно, — воскликнул тов. Ленин, — но, к сожалению, многие не применяют этот опыт к так называемым националам. А вы читали последние решения ЦК о Туркестане?» — задал мне вопрос тов. Ленин. «Да, — ответил я, — читал». — «У меня, — сказал тов. Ленин, — есть к вам две просьбы: занимайтесь лично 1) продовольственным делом и 2) восстановлением хлопководства. Оба эти вопроса являются для Правительства важнейшими и острейшими вопросами, и Туркбюро ЦК и Турккомиссия ВЦИК и СНК должны уделить этому особое внимание».

Должен сказать, что я был так взволнован такой большой беседой и высказываниями тов. Ленина, что мог только коротко ответить: «Я хорошо понял, Владимир Ильич, ваши указания и значение поставленных вами задач и лично сделаю все необходимые выводы во всей своей конкретной практической работе. Мне трудно сейчас сказать, насколько я справлюсь с этими задачами, но одно скажу вам, нашему вождю и учителю, что я отдам все свои силы, энергию и опыт, чтобы оправдать ваше доверие, для этого буду и сам учиться в процессе работы в новых условиях». — «Очень хорошо, — сказал тов. Ленин. — Чтобы учить других, нужно обязательно самому учиться, и притом беспрерывно».

В Москве, явившись в ЦК, я получил на руки решение ЦК о назначении меня членом Туркестанского бюро ЦК РКП(б) и членом Туркестанской комиссии ВЦИК и Совнаркома, и я считал возможным выехать. Потом я получил мандат, подписанный председателем ВЦИК тов. Калининым, председателем Совета Народных Комиссаров тов. Лениным и секретарем ВЦИК тов. Енукидзе.

Нечего и говорить, как поразил и взволновал меня этот мандат. Шутка ли сказать — действовать от имени ВЦИК и Совнаркома! Какая ответственность и какое доверие, ко многому обязывающие. В то же время этот мандат за подписью Ленина поднял и чувство ответственности и чувство достоинства. Я долгие годы хранил этот мандат как святую реликвию, но потом, для гарантии сохранности документа с подписями Ленина и Калинина, я передал его в Центральный музей В. И. Ленина.

Выехал я вместе с большой группой (около 100 человек), подобранных Центральным Комитетом партии партийных и Советских работников для работы в Туркестанской республике.

19 сентября 1920 года открылся IX съезд Советов Туркестанской Республики. Этот съезд не только закрепил, оформил, так сказать, в государственном порядке решения и резолюции предшествовавшего V съезда компартии Туркестана, но и принял ряд важных законов и прежде всего — новую Конституцию Туркестанской Автономной Советской Социалистической Республики. Мне довелось вместе с товарищами Куйбышевым, Фрунзе, Сокольниковым и другими членами Туркбюро и Турккомиссии принять активное участие в разработке этой Конституции Туркестанской Республики 1920 года. Она отличалась от прежней Конституции, принятой в 1918 году, прежде всего тем, что зафиксировала все то новое, что было завоевано за эти два года: уточнен состав народных комиссариатов, внесены изменения, связанные с ликвидацией периода разрыва связи Туркестана с центральной властью. В то же время расширены права и обязанности республиканских органов власти и местных облисполкомов в области хозяйственной и административной.

Утвержденная Конституция 1920 года основана на Конституции РСФСР и по содержанию, и по стилю — по форме, она соответствовала положению Туркреспублики как автономной и в то же время укрепила национальную советскую государственность Туркестанской Республики, заложив основы более тесной связи и сближения трудящихся наций Туркестана со всеми народами РСФСР, и прежде всего с Великим Русским народом.

По совету Туркестанского бюро ЦК РКП(б) заключительное заседание IX съезда Советов было проведено в старом городе — Ташкенте, где проживало почти исключительно мусульманское население — узбеки. Туда же, конечно, пришли и рабочие нового города. Трудно сейчас передать тот подъем, который господствовал на этом расширенном заседании. Наиболее активно себя вели приглашенные рабочие-узбеки, вместе с ними выделялась группа декхан и деревенских пролетариев, приглашенных из кишлаков, выделялась отдельная группа представителей религиозных мусульманских деятелей, в том числе мулл, признавших Советскую власть и приглашенных нами на это заседание. Самым важным были не столько выступления руководящих деятелей, сколько выступления простых, рядовых низовых людей — рабочих, ремесленников, декхан, чайрикеров, марункеров, которые горячо, от всей души приветствовали партию, съезд Советов, Великого Ленина, обеспечивших им социальное и национальное освобождение.

После V съезда Компартии Туркестана и IX съезда Советов Туркреспублики были проведены отчеты об их решениях во всех организациях. По совету Туркбюро ЦК РКП(б) ЦК компартии Туркестана не ограничился охватом только областных, городских и крупных районных организаций, а были охвачены отчетами все низовые организации партии. Нельзя сказать, что критика туркестанских коммунистов, данная в решениях V съезда партии и даже в решениях ЦК РКП(б), была с энтузиазмом принята во всех без исключения организациях Туркестана. Были и выступления, выражавшие несогласие с курсом борьбы с великодержавным и местным национализмом, а также о чистке парторганизации от них и всяких иных «мазуриков».

Даже в Ташкенте на собрании коммунистов Железнодорожного района, где мне довелось выступить с докладом, настроения среди некоторой части коммунистов были оппозиционные. Пришлось немало «соли съесть» и мобилизовать лучшие силы здоровой части организации для того, чтобы резолюция, одобряющая полностью решения V съезда Компартии Туркестана, основанные на решениях ЦК РКП(б), получила солидное большинство их собрания.

Хотя я уже выступал в Старом городе на заключительном заседании IX съезда Советов, но я и здесь, на партийном собрании, волновался, ибо аудитория для меня новая, а главное — моя ораторская привычка поддерживать во время речи контакт с аудиторией здесь встречала языковой барьер: аудитория не знала русского языка, а я не знал узбекского. Но я видел, что аудитория места, наиболее темпераментные в моей речи, встречала аплодисментами, особенно бурными были аплодисменты, когда я упоминал имя Ленина! Собрание закончилось принятием резолюции, полностью поддерживающей решения V съезда и ЦК РКП(б), и под бурные аплодисменты — принятием приветствия тов. Ленину.

Был на собрании небольшой, для того времени оригинальный эпизод. Я сейчас в некотором затруднении, рассказывать ли здесь о нем, но, подумав, считаю, что в нем есть идейно-политический поучительный момент, который полезно знать, поэтому я о нем расскажу. Дело в том, что, как говорил мне один из руководителей собрания тов. Хакимов, они не рассчитали, что я не успею закончить доклад до захода солнца. Собрание было в саду, вот и получалось так, что во второй половине моего доклада собрание начало понемногу таять, то есть некоторые начали потихоньку подыматься и уходить. Естественно, я был в недоумении, не понимая, в чем дело. Очень сконфужены были и руководители собрания, которые смущенно мне сказали: «Дело в том, что как раз солнце заходит, и часть верующих пошла помолиться Аллаху, после чего сразу же вернутся, но мы им скажем как следует». Я их успокоил, предложил объявить перерыв и в перерыве рассказал им, как Ленин нам наказывал считаться даже с предрассудками, в том числе и религиозными, преодолевая их не командованием и принуждением, а глубокой длительной идейно-пропагандистской работой среди масс, особенно среди тех коммунистов и им сочувствующих, .у которых все еще сохранились нити, соединяющие веру в Аллаха с верой в коммунистические идеи.

В организации и упорядочении работы Совета Народных Комиссаров Туркреспублики задачи были более трудные и сложные, так как сама работа его в деле выполнения указанной выше программы была более объемиста и сложна, чем у ТурЦИКа. Нами были разработаны и приняты Положения о работе Совнаркома: по примеру Совнаркома РСФСР был образован Малый Совнарком, но, учитывая специфику Туркестана и, в частности, выдвижение нового руководства, требующего особо дружной и подкрепляющей работы, мы решили сделать этот Малый Совнарком чем-то вроде Президиума Совнаркома, и поэтому в отличие от Совнаркома РСФСР, где членами Малого Совнаркома являются заместители наркомов, в ТуркСовнаркоме Малый Совнарком был составлен из народных комиссаров главных отраслей хозяйственной и административной жизни и возглавлялся самим Председателем Совнаркома.

Нельзя сказать, что все намеченное было осуществлено, но, несомненно, работа Совнаркома была улучшена именно в указанном направлении. Нелегко и не сразу были решены все персональные вопросы, в частности выдвижение заместителей Председателя Совнаркома и наркомов. Помню разговор или даже спор о первом заместителе Председателя Совнаркома на совместном заседании Туркбюро и ЦК Компартии Туркестана. Помню, что товарищ Атабаев, как председатель Совнаркома, внес предложение, точнее, просил назначить первым заместителем тов. Кагановича Л. М. «Товарищ Каганович, — говорил Атабаев, — особенно добивался выдвижения меня в Председатели. Пусть мне поможет справиться с этим делом». Надо сказать, что у некоторых это вызвало поддержку, но в ходе обсуждения большинство членов Туркбюро ЦК сошлось на том, что хотя это было бы очень хорошо, но в этом имеются серьезные отрицательные моменты. Помню, один товарищ сказал: «Это может быть воспринято так: «не умер Данило, болячка задавила». Заменили Любимова Атабаевым, а теперь, мол, посадили Кагановича первым заместителем, который фактически будет руководить». Другие товарищи говорили, что неудобно заместителя Председателя Туркбюро ЦК РКП(б) и Турккомиссии ВЦИК и СНК ставить заместителем Председателя Совнаркома Туркреспублики и так далее. Я лично также считал это нецелесообразным, но, как говорится, попал из огня в полымя. Так как все же при любом решении о первом зампредсовнаркома вопрос о серьезной помощи Атабаеву и подъеме работы Совнаркома остается острым, то некоторые товарищи, в том числе и Сокольников, приведя пример центра (где Сталин, член Политбюро ЦК, является наркомом Рабоче-Крестьянской Инспекции, являющейся наркоматом особого типа, фактически врывающимся в работу всех наркоматов), предположили, что лучше всего будет назначить тов. Кагановича наркомом Рабоче-Крестьянской Инспекции, который, опираясь на инспекцию, лучше сумеет выполнять и функции Турккомиссии — контроля за исполнением законов и постановлений Центрального правительства, приведет в «христианский» вид государственный аппарат и по-настоящему поможет тов. Атабаеву без внешнего подчеркивания своего положения. В этом была своя логика. Все с этим согласились, да и я согласился, потому что это была массовая, по-новому организуемая работа, которая даст мне возможность выдвинуть и обучить местных работников, вовлечь массы в управление государством, по- . настоящему проникнуть в глубь Советского строительства, влезть в дебри государственного аппарата и почистить его «авгиевы конюшни».

Итак, я был назначен народным комиссаром Рабоче-Крестьянской Инспекции Туркестанской Республики. Это действительно дало мне возможность не только бороться с отрицательными сторонами, но и, изучая факты работы наркоматов, помочь в их перестройке и превращении их в полноценный стройный государственный организм. Это была одна из важных и первых работ Совнаркома, потому что при существовавшем бессистемном и даже случайном построении аппаратов наркоматов невозможно было успешно выполнить поставленные задачи.

Указанная работа Туркбюро ЦК РКП(б) — Турккомиссии, ЦК Компартии Туркестана, Совнаркома и ТурЦИКа, как и вся работа партийной организации и Советов в области партийного, Советского и хозяйственного строительства проходила в боевых фронтовых условиях.

Туркестанский фронт сыграл большую историческую роль в достигнутых победах гражданской войны. Под командованием талантливого полководца Михаила Васильевича Фрунзе героические войска Туркестанского фронта при активной руководящей помощи туркестанских партийных Советских организаций освободили от белогвардейских, казачьих контрреволюционных орд, интервентов и служивших им контрреволюционных феодалов-националистов колоссальную территорию — от Оренбурга, Орска, Уральска, Актюбинска, Семиречья до Закаспия.

Ликвидация блокады Туркестана, открытие прямого пути из центра в глубь Туркестана имели особо важное политическое, экономическое и военное значение для Туркестана и всей страны. Наступление Советской Красной Армии в глубь Туркестана принесло народам Туркестана — узбекам, казахам, киргизам, таджикам и туркменам не порабощение, какое принесли много лет назад царские войска, а полное и окончательное освобождение всех народов Туркестана от всех остатков колониализма, от попыток нового их колониального закабаления белогвардейско-казачьими и интервенционистскими английскими империалистами, освобождение от феодального гнета внутри самих туземных народов Туркестана. Для Советской Социалистической России и ее пролетариата и крестьянства это успешное наступление Туркестанского фронта имело важное значение для укрепления завоеваний революции, и в частности для обеспечения текстильных фабрик хлопком, промышленности эмбинской и чимкентской нефтью и так далее.

Освобождение Хивы, отвоевание Закаспия — его освобождение привели, конечно, к укреплению внутреннего и военного положения в Туркестане. Можно сказать, что белогвардей-ско-казачьи и интервенционистские организованные фронты были в основном ликвидированы. Но было бы ошибочным думать, что ликвидированы были все силы контрреволюции и интервенции, которые требовали организованной фронтовой войны с ними. Это были прежде всего басмачи в Фергане, в Туркмении (Джунаид-Хан) и Эмирская Бухара. Именно поэтому Великий Ленин, опасаясь демобилизационных настроений в Туркестане, неустанно требовал прежде всего политических мер — правильного и неуклонного проведения политики партии в Туркестане. Ленин был целиком согласен со Сталиным, который в письме Ленину от 26 октября 1920 года, говоря об успехах Орджоникидзе на Кавказе, писал: «Не сомневаюсь, что, если бы в Туркестане велась наша политика так же умело, не было бы у нас десятков тысяч басмачей». Все решения, принятые ЦК РКП(б) в июне и июле 1920 года, все меры, принимавшиеся в Туркестане как Туркбюро, так и ЦК КПТ, Совнаркомом и ТурЦИКом для их выполнения, в том числе и экономические, были именно направлены на это. Но, разумеется, в число этих мер прежде всего входили военные меры. Вот почему в беседе перед выездом в Туркестан тов. Ленин говорил мне: «Вам, товарищ Каганович, придется заниматься не только партийной и Советской работой, но и военной, так как басмачество все еще бесчинствует». Хотя к сентябрю — октябрю были одержаны серьезные победы над ферганскими басмачами, в том числе над Мадамин-беком, басмачи все еще творили свое подлое дело: нападали на кишлаки, городские поселения, на предприятия, железные дороги, взрывая и уничтожая все на своем пути и убивая жителей, особенно рабочих, в том числе узбеков, казахов, таджиков и киргизов. Их вдохновляла и поддерживала помощь, идущая из Бухары, то есть от англичан. В Бухару под знамена эмира (на деле английских империалистов) стекался всякий сброд из остатков колчаковскйх и дутовских разбитых армий, разбитых семиреченских белых казачьих повстанцев и даже свежее подкрепление турецких контрреволюционных антикемалистских сил во главе с известным авантюристом генералом Энвер-пашой.

Уже в конце февраля или начале марта эмир Бухарский со своей приближенной челядью (должно быть, и с гаремом) еле унес ноги, удрав в Афганистан. Но борьба все еще продолжалась, и только в конце 1921 года было окончательно покончено с остатками эмировского войска и наши красноармейские части были выведены из Восточной Бухары, будучи заменены частями Бухарской армии. Трудящиеся узбеки и особенно таджики, населявшие Бухару, подняли голову, готовясь к свободной от феодалов, баев и эмирских деспотов новой Советской жизни.

В борьбе с внутренним басмачеством в Фергане в конце 1920 года и в начале 1921 года ему были нанесены серьезные удары, однако, надо сказать, что борьба с внутренним басмачеством затянулась, то затихая, то обостряясь. Разгромленные эмирские банды частично соединились с ферганскими басмачами — английские агенты и офицеры-инструктора организовывали их в полки, сотни, обучая военной тактике и ведению боя. В ферганские басмаческие районы стекались все контрреволюционеры Туркестана да и остатки колчаковщины, в том числе татаро-башкирские контрреволюционные националисты. Туда же бежали и националисты — бывшие «советские» деятели, как, например, заместитель председателя ТурЦИКа Тюрякул Джаназаков и другие. Баи и особенно духовенство играли большую контрреволюционную и реакционную роль. Они спекулировали на трудностях, на продовольственных заготовках и на допускавшихся нашими людьми ошибках. Но чем дальше затягивалась борьба, тем все большее количество декхан, бедняков и батраков переходило на нашу сторону. ЦК Компартии Туркестана и местные комитеты направляли инструктированных агитаторов из мусульманских работников, которые успешно вели политическую борьбу с басмаческой, байской и религиозной агитацией.

Большую роль сыграли храбрые чекисты, умело и беззаветно боровшиеся под руководством Дзержинского, а в Туркестане — Петерса и таких старых большевиков, как Приворотский и Бул-ганин и другие, с контрреволюцией, с басмачеством и вдохновлявшими их шпионскими, контрреволюционными силами. Они хорошо помогали Туркбюро ЦК РКП(б), Реввоенсовету фронта. В укреплении Советского государства в Туркестане их заслуги велики.

Вся жизнь Советского Туркестана была непрерывно связана с жизнью всей Советской Республики. В конце 1920 года после победы над Колчаком, Деникиным и иностранными интервентами Советская страна получила возможность перейти к новому этапу мирного социалистического строительства. Мы на местах всю свою идейно-пропагандистскую и практически-хозяйственную работу вели на основе директив ЦК и речей Ленина. Помню, как мы по указанным выше речам Ленина провели массовые доклады, лекции, на которых мы, руководящие деятели, выступали и видели, как массы, в том числе железнодорожники, хорошо их воспринимали.

Разумеется, мы не ограничивались речами, а по-деловому усиленно работали. Руководящие партийные и Советские органы вплотную, более скрупулезно занялись выискиванием резервов, товаров, в том числе и для торговли с Бухарой и Хивой. Вообще надо сказать, что образование Бухарской и Хивинской Народных Советских Республик принесло нам много радости, но одновременно и много новых забот в оказании им необходимой помощи в организационном и материальном отношении. Особые наши усилия занимал транспорт, и в первую очередь железнодорожный. Мы усиленно занялись восстановлением мелких промышленных предприятий для увеличения выпуска товаров широкого потребления, особенно для хлопковых районов. Хлопок был в центре нашей работы.

И вот в этот трудный момент — в противоположность Ленинским установкам на преодоление величайших трудностей — Троцкий навязывает партии «дискуссию о профсоюзах».

14 января 1921 года комиссия ЦК РКП(б) выпускает официально Ленинскую платформу под названием «Проект постановления X съезда РКП по вопросу о роли и задачах профсоюзов».

После этого в «Правде» печатаются платформы «троцкистов», «бухаринцев (буфер)», группы «Демократического централизма», «Рабочей оппозиции» и других.

Острая борьба шла, главным образом, вокруг платформ: Ленинской, Троцкистской и Буферно-бухаринской, а также «Рабочей оппозиции». Так было у нас, и в Туркестане, и, видимо, в большинстве парторганизаций. Именно в этот период в ташкентской и других парторганизациях дискуссия о профсоюзах приняла наиболее острый характер. Нами была особенно развернута активная борьба с троцкистами «Рабочей оппозиции», которая первое время была сильна среди железнодорожников. Важно отметить, что у нас в Туркестанской организации, в первую очередь в Ташкенте, троцкисты, бухаринцы и даже так называемая «Рабочая оппозиция» и националисты блокировались против Ленинской платформы, выступая против нее единым беспринципным фронтом.

А еще острее было положение среди неустойчивых масс, где мелкобуржуазная стихия захлестывала и подогревала внутрипартийные оппозиции, особенно демагогически, рекламно-фальшиво назвавшую себя «Рабочей оппозицией», которая подыгрывалась под мелкобуржуазные настроения среди рабочих. Вот почему это была после Бреста самая острая, кризисная, опасная для партии и диктатуры пролетариата дискуссия.

Борьба была острая и тяжелая. Некоторые из современных историков упрощают положение, легковесно оценивают прохождение дискуссии с точки зрения современного положения, когда каждый ребенок знает, что Троцкий был врагом партии и Ленинизма, что Бухарин стал правым идеологом кулачества. Тогда положение было иным, и, выступая против Ленина, они прикрывали свои правооппортунистические, антимарксистские, антиленинские предложения левыми фразами и квазиделовыми предложениями. Ведь многие коммунисты голосовали за них, против Ленинской платформы, исходя из каких-то «деловых» соображений, и среди них были такие, которые потом боролись против Троцкого. Ведь даже в самом ЦК Троцкий вместе с его союзником Бухариным имели почти половину, и это при таком Великом авторитете такого вождя, как Ленин. Наш ЦК был на волоске от раскола. Так что положение в партии было крайне критическим, недаром Ленин написал статью «Кризис партии».

Троцкисты, бухаринцы, «Рабочая оппозиция» и другие — все, вместе взятые, особенно рассчитывали на окраинные организации, в том числе и Туркестанскую партийную организацию, имея в виду ее якобы отсталость окраинной организации. Но они не учли, что ЦК РКП(б) и лично Ленин много сделали для поднятия ее общепартийного уровня как большевистской организации. Они, конечно, и с известным основанием рассчитывали на национальную рознь, в том числе и среди коммунистов, которая в недавнем прошлом принимала особенно острый характер. В особенности они рассчитывали, в частности «Рабочая оппозиция», на железнодорожников, среди которых еще оставалось немало зараженных великодержавным шовинизмом. Рассчитывали оппозиционеры и на местных националистов. Надо сказать, что дискуссия о профсоюзах подняла и другие мутные мелкобуржуазные элементы в партии и вне партии и по вопросам, даже не имевшим прямого отношения к профсоюзам.

Кроме, так сказать, объективных факторов, у нас в Туркестане образовался прорыв в субъективном факторе руководства, в самом Туркбюро ЦК РКП(б).

Председатель Туркбюро ЦК Сокольников оказался в числе лидеров антиленинской Бухаринской буферной группировки, которая играла в «буфер», а на деле выступала за троцкистскую платформу против Ленинской платформы. Единственным «облегчением» было то, что Сокольников и раньше большей частью «болел» и фактически не руководил Туркбюро. Именно поэтому Туркбюро еще ранее избрало т. Кагановича заместителем Председателя Туркбюро и Турккомиссии — это сослужило хорошую службу в момент дискуссии, дав мне возможность руководить во время дискуссии, когда Сокольников болел и «буферной болезнью».

Член Туркбюро и Турккомиссии тов. Петере, вообще говоря, довольно крепкий старый большевик, в этом вопросе стоял, как он говорил, на позиции тов. Дзержинского, то есть фактически поддерживал платформу Троцкого. На все мои попытки переубедить его, доказывая, что здесь ведь идет не ведомственный спор и что ему как старому большевику и утвержденному ЦК члену Туркбюро ЦК нужно руководствоваться общепартийными соображениями и бороться против Троцкого, он мне упорно и неоднократно, односложно повторяя, отвечал: «Я доверяю, уважаю и люблю товарища Дзержинского, и я буду поддерживать его позицию».

В результате получилось так, что, как говорится, волею судеб член Туркбюро ЦК т. Каганович оказался единственным из пяти членов Туркбюро, который активно отстаивал и боролся за платформу Ленина в Туркестанской организации и возглавил борьбу за Ленинскую платформу. (Об этом я рассказываю, разумеется, не для выпячивания своей личности, а просто для того, чтобы показать трудности, или, говоря высоким стилем, трагичность сложившегося положения в руководстве Туркбюро ЦК. Этим я также хочу сказать, что эти трудности заставили меня подтягиваться, вытягивать из себя те силы для руководства, которые в нормальных условиях казались бы недосягаемыми для меня.) Мое положение было облегчено тем, что я был заместителем Председателя Туркбюро и что остальные члены Туркбюро не мешали в критический момент дискуссии созывать от имени Туркбюро ЦК совместные заседания Туркбюро с ЦК КПТ, в котором мы, Ленинцы, имели большинство. Правда, не сразу определилось это большинство, и в первый период дискуссии антиленинское крыло было довольно сильным и значительным, и в ЦК КПТ, в частности, особую активность проявлял бывший руководящий работник Московского обкома бывший «левый коммунист» Соловьев, который развил особую антиленинскую работу в ЦК КПТ. Против него в ЦК КПТ активно выступал Сергушев, который вместе с другими приехавшими из Москвы и Петрограда работниками решительно боролся за Ленинскую платформу. Нами, Ленинцами, была проведена большая индивидуальная работа по консолидации сил большинства ЦК КПТ, занявшего устойчивую Ленинскую позицию. Особенно хорошо себя проявили такие руководящие работники-националы, как Рахимбаев, Атабаев, Бабаджанов, Султан Ходжаев, Хаджанов и другие. Тюрякулов вначале занимал колеблющуюся позицию. Главный и первый бой мы развернули в Ташкентской партийной организации, в которой в первый период дискуссии положение было неустойчивое.

На созванном совещании о плане ведения дискуссии мы решили сосредоточить свои силы в первую очередь на решающем в Ташкентской организации Железнодорожном районе не только потому, что он самый пролетарский, но и потому, что он, к сожалению, был наименее надежным в отношении к Ленинской платформе — там были сосредоточены главные силы «Рабочей оппозиции» во главе с начальником дороги Правдиным. Там действительно все еще было сильно недовольство национальной политикой партии, якобы затиранием европейских — русских кадров, чем спекулировали затаенные силы великодержавного шовинизма и оппозиционные группы, которые к тому же спекулировали на общих трудностях. Опыт показал, что наше решение сосредоточиться в первую голову в Железнодорожном районе было правильным. Помню, что при уточнении нашего плана проведения дискуссии я высказался против того, чтобы начать сразу с общерайонного собрания. Было принято мое предложение начать с низовых ячеек, в первую очередь с главных железнодорожных мастерских — самого крупного предприятия в Ташкенте. Мы считали, что это действительно настоящие пролетарии, показавшие себя в революции, и их-то и надо направить по правильному пути — завоевать эту ячейку, превратить ее в опорную Ленинскую базу и успешно повести борьбу в остальных железнодорожных ячейках.

Помню, что собрание коммунистов железнодорожных мастерских затянулось и превратилось в три собрания. Я участвовал во всех трех собраниях. Там же участвовало все руководство железнодорожного района, да и не только этого района. Были, конечно, и Правдин, и Семенов, и Казаринов, и Вейнгарт, и другие вожаки оппозиционных направлений. Представители каждого направления защищали свою позицию. Чтобы не дать повода для демагогии о давлении «сверху», мы решили, чтобы первыми за платформу Ленина выступил не я, а старый коммунист т. Манжара — местный железнодорожник. До моего выступления в защиту Ленинской платформы еще выступило немало ораторов, по преимуществу рабочих. Это были простые яркие выступления людей, разобравшихся в вопросе по-своему и выступавших в громадном большинстве твердо за платформу Ленина. Помню, они говорили: «Рабочая оппозиция» и троцкисты-бухаринцы по-разному, но говорят одно и то же: «сращивание профсоюзов с государством», передача профсоюзам управления хозяйством и так далее, но нам, рабочим, это не подходит — государство у нас Советское, рабочее, но бюрократов в его аппарате много, и соединение его с профсоюзами не убавит, а прибавит бюрократов. Сейчас, по крайней мере, если до начальника дороги т. Правдина не доберешься — пойдешь в профсоюз, пожалуешься. Хотя и не всегда, а какую-то помощь профсоюз окажет, а после «сращивания» или передачи профсоюзам управления, куда пойдешь? До начальника не всегда доберешься. Нет, товарищи, нам надо, как Ленин говорит, оставить профсоюзы как массовую организацию рабочих, которая будет и нас учить управлять хозяйством, и связывать с партией, и бороться с бюрократизмом и с недисциплинированностью среди рабочих. У нас сейчас, как говорит товарищ Ленин, главная задача — выйти из разрухи, дать товаров побольше и рабочим и крестьянам — на это надо бросить все силы. А от пересадок с одного места на другое товаров не прибавится. А ежели так, как говорит Троцкий, — производство по-военному и рабочих организовать, как солдат, то и вовсе разрушится все — рабочий не солдат и командовать, как в армии, не допустит. У «Рабочей оппозиции» вроде выходит все мягко и гладко и демократично, а доведут ее предложения до полного развала управления хозяйством и дисциплины труда среди рабочих и служащих, а без нее известно к чему дойдем — друг дружку поедать будем, не будет рабочей солидарности. Вот нас, — говорили они, — удивляет начальник дороги т. Правдин. Он выступал от «Рабочей оппозиции» вроде как демократ, а кто же из нас не знает, что он не демократ, а бюрократ, до него не достучишься (они привели примеры). Пусть он нам скажет, кто же кому место уступит — он нашему представителю Союза уступит, что ли? Или они в обнимочку, на пару будут управлять дорогой? Да ведь, товарищи, это будет такая «обнимочка», что Правдин задушит в своих объятиях нашего беднягу-профсоюзника. Выходит вроде так, что на словах большие права, а на деле наш профсоюз лишится и тех прав, которые он сегодня имеет. Нет, товарищи, — заключали они, — правда не у товарища Правдина с его вождем Шляпниковым, а у товарища Ленина — он нам предлагает: профсоюзы укрепить снизу, а не «перетряхиванием» сверху, как предлагает Троцкий; дать им возможность действительного контроля и борьбы с бюрократами; помогать управлению производством и транспортом, чтобы поскорее его поднять — для этого мы, рабочие, будем сознательно участвовать в управлении, в организации труда и дисциплины и тем самым в быстрейшем подъеме всего хозяйства». Заканчивали они свои речи призывом к коммунистам идти за Лениным, голосовать за его предложения — это самый верный и надежный путь для рабочих. Эти речи производили большое впечатление. Почувствовав опасность своего провала, фракционеры обострили ход собрания, выкрикивали всякие реплики, прерывая ораторов и мешая им говорить, но этим они только вызвали против себя возмущение массы коммунистов. После выступления лидеров оппозиции Правдина и других, пытавшихся объединить силы всех оппозиционных групп, выступил Каганович Л. М.

Я с самого начала своей речи заявил, что я выступаю в защиту Ленинской платформы, в противоположность товарищам Прав-дину, Семенову и другим, которые, защищая свои платформы,

в то же время заискивали перед другими группами, в том числе и великодержавными шовинистами, чтобы вызвать их расположение и сблокироваться для завоевания большинства. Но против кого большинство? Против Ленина, против его единственно верной и надежной для партии и пролетариата платформы. «Если, — сказал я, — вы мне дадите время, я хотел бы вам рассказать кое-что из истории этой дискуссии». (Все согласились дать мне времени, сколько потребуется.)

За нашу Ленинскую резолюцию голосовало более 80% собравшихся коммунистов. Надо еще иметь в виду, что в этом собрании участвовали и паровозные машинисты Ташкентского депо, что было очень важно для влияния на коммунистов всего железнодорожного узла и даже всей дороги.

После этого собрания были проведены собрания по всем ячейкам Железнодорожного района, на которых выступали руководящие работники ЦК КПТ и Ташкентского горкома. Я лично выступал еще на собрании путейцев и строителей, которые дружно поддержали платформу Ленина, и на собрании коммунистов-вагонников, которые, хотя с маленьким большинством, но также провалили антиленинцев. Только на собрании коммунистов управления дороги и службы движения наша резолюция не сразу получила большинство. Но в целом большинство ячеек Железнодорожного района заняли Ленинскую позицию. Поэтому мы были уверены, что на собрании Железнодорожного района в целом мы, Ленинцы (так мы себя тогда именовали), победим. Несмотря на это, мы были готовы к бою. Подготовились к выступлениям и рядовые, и мы, руководящие работники. В своем выступлении на районном собрании я не просто повторял сказанное на собрании в паровозо-вагонных мастерских, но и обогатил свою речь новыми доводами. Как мы и ожидали, проведенная большая работа в ячейках дала свои результаты, и Железнодорожный район занял твердые Ленинские позиции не только о профсоюзах, но и по всем партийно-политическим вопросам. Хотя это определяло нашу победу в Ташкентской организации, но мы не только не ослабили наше идейное наступление, а, используя опыт Железнодорожного района, продолжили свое наступление в городском районе, где антиленинцы имели наиболее сильные позиции. Особенно остро шла борьба в ячейках Советских учреждений и некоторых мелких предприятий, хотя большинство этих предприятий шло за нами. В результате упорной идейной борьбы в этих ячейках большинство ячеек Советских учреждений высказались за платформу Ленина, хотя антиленинцы имели среди них много своих сторонников, особенно «буферисты».

Сложное положение было в военных организациях, так как речь шла о борьбе с платформой, представлявшей позиции Наркома по военным делам. Еще и Командующий фронтом «забуфе-рил». Среди военных начали мы борьбу с курсов командного состава, где у нас было крепкое ядро Ленинцев; на их собрание мы пригласили верхушку других частей. В результате трехдневной борьбы и острых выступлений, в том числе и члена Реввоенсовета фронта Кагановича, мы добились хороших результатов — большинством собрания была принята резолюция поддержки платформы Ленина! Это определило победу Ленинцев в большинстве военных ячеек.

В итоге Ташкентская организация на своей общегородской партконференции громадным большинством голосов отвергла все платформы и приняла Ленинскую платформу о профсоюзах. В своей резолюции она особо подчеркнула задачу сохранения и укрепления единства партии! Вся наша успешная борьба в Ташкенте благотворно сказалась в общетуркестанском мас-штабе'и имела серьезное значение для победы Ленинской платформы в других организациях, в первую очередь в Самарканде, Ашхабаде, Фергане и других. В эти центры и в другие районы были посланы наши представители для оказания помощи комитетам партии.

В первой половине февраля 1921 года (10-17 февраля) собралась Общетуркестанская краевая партконференция. Вопрос о профсоюзах был главным вопросом конференции. Докладчиком «О роли профсоюзов — за принятую руководящими партийными органами платформу Ленина» выступил по поручению Туркбюро ЦК РКП и ЦК КП Туркестана тов. Каганович Л.М. Содокладчиком за платформу Троцкого и Бухарина выступил приехавший специально из Москвы один из виднейших представителей оппозиции Преображенский (который тогда был секретарем ЦК), и содокладчиком от «Рабочей оппозиции» выступил Правдин. Я не буду излагать здесь ход докладов и прений, в том числе и моего доклада, я должен только сказать, что мое первое выступление у железнодорожников легло в основу всех моих дальнейших выступлений, дополнявшихся и обогащавшихся за счет изучения всего хода дискуссии, и особенно докладами и выступлениями Ленина. На партконференции я подвел итоги всей дискуссии в Туркестанской парторганизации. Конференция прошла на высоком идейно-политическом уровне. Помню, что после конференции Преображенский мне сказал: «Я не думал, что увижу здесь, в Туркестане, столь высокий партийный уровень». И это — несмотря на то, что ему и Правдину наложили по пятое число.

После острых и горячих прений, в которых выступали и местные товарищи из «националов», конференция поименным голосованием громадным большинством голосов приняла платформу Ленина. Платформа Троцкого — Бухарина, «Рабочей оппозиции» и другие, все вместе взятые, получили всего 20 голосов.

Туркестанская краевая конференция соответственно своей принципиальной линии избрала делегацию на X Всероссийский съезд партии в количестве 20 делегатов. Среди них были товарищи Бурнашев, Каганович Л. М., Каримов, Мавлянбеков, Мещерякова, Рахимбаев, Сергушев, Сольц, Тюрякулов, Фокин, Ходжаев, Худайбергенов, Сафаров и другие.

После X съезда, в связи с постановлением съезда об укреплении профсоюзов партийными работниками, ЦК направил меня, как имеющего опыт профсоюзной работы, в ВЦСПС в качестве заведующего организационным отделом. Но через недолгое время, в связи с осложнением в Туркестане и заменой состава Турк-бюро ЦК новым составом, я вновь был введен в Туркбюро ЦК и Турккомиссию ВЦИК и СНК. Вернувшись в Туркестан после небольшого перерыва, я со свежими силами энергично взялся за выполнение решений X съезда партии.

Прибыв в Ташкент, я увидел, что лучшие коммунисты Туркестана старательно усваивали преподанные Лениным уроки работы в новых условиях НЭПа, но много было людей, не усвоивших Ленинскую политику.

Не приукрашивая историческую действительность, необходимо прямо сказать, что в таких окраинах, как Туркестан, было гораздо больше коммунистов, рабочих и крестьян, чем, например, в Москве, которые не по-ленински понимали и, что еще хуже, не воспринимали новую экономическую политику. Здесь скрывалось и то, что последствия империалистической и гражданской войн, приведших к разрушениям в промышленности, без того слабой, транспорта, сельского хозяйства, затруднения с продовольствием и в промтоварном снабжении были особенно велики. Лучшие, передовые рабочие поддерживали партию в ее политике, часть же рабочих и коммунистов, возмущаясь восстановлением частного производства и торговли, то есть элементов капитализма, выступали против этого, особенно подогреваемые демагогическими левыми фразами оппозиционеров. Были и такие, которые под влиянием агитации классово-враждебных сил поддерживали всерьез возврат к капитализму. Кулацко-байские и националистические силы — и великодержавные, и местные — каждый по-своему после введения НЭПа развили исключительно большую активность не только в антисоветской, антипартийной агитации, но и в организации контрреволюционных сил. Великодержавные шовинисты, защищая кулаков и возврат к старым колонизаторским порядкам, добивались отмены земельной реформы и обратного возврата кулакам отнятых земель, обосновывая НЭПом, якобы позволяющим это. Мусульманские националисты, защищая баев, требовали полного восстановления свободного развития торгово-капиталистических отношений и восстановления власти баев в Туркестане. Анархо-мелкобуржуазные, деклассированные элементы буйно выражали свое недовольство, подымали муть, доходя до выступлений против партии коммунистов — «за ' Советы без коммунистов». В этих условиях руководящие органы компартии Туркестана мобилизовали все лучшие силы коммунистов и честных пролетариев для развития и усиления пропаганды, агитации, разъясняющей истинную Ленинскую суть новой экономической политики, для разоблачения и отпора всем и всяческим враждебным силам. Партия не ограничилась теоретической, идейно-политической, воспитательной работой, которая велась и в Туркестанской парторганизации активно и широким фронтом между V и VI съездами партии и после VI съезда партии, — партия решила организационно укрепить ее ряды путем чистки в 1921 году.

В целом чистка проходила гласно, с активным участием передовых беспартийных рабочих. В результате чистки Туркестанская партийная организация, имевшая к началу чистки немногим больше 40 тысяч членов, вычистила из своих рядов около 10 тысяч человек, переведено в кандидаты немногим более 3 тысяч, выбыло добровольно, не дожидаясь исключения, около 2 тысяч. В числе исключенных было около 500 выходцев из непролетарских партий, особенно бывших эсеров, которых в Туркестане было немалое количество, около 500 бывших белогвардейцев и басмачей. Таким образом, Компартия Туркестана окрепла, улучшился ее состав, повысился ее авторитет в массах и их доверие к партии.

В марте 1922 года состоялась VI Краевая конференция Коммунистической партии Туркестана. Конференция избрала 20 делегатов на XI съезд партии, в том числе Л. М. Кагановича. После окончания XI съезда меня вызвали в ЦК к Куйбышеву, а затем к Сталину и Молотову, которые предложили мне перейти на работу в ЦК в качестве заведующего Организационно-инструкторским отделом ЦК. Тут же было принято решение, о котором я сообщил делегатам Туркестана.

Глава 8
ОБ ОРГАНИЗАЦИОННОЙ РАБОТЕ ЦК ПАРТИИ В 1922-1925 ГОДАХ

НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

В 1922 году после XI съезда партии, на котором я был делегатом от Туркестанской партийной организации, в моей жизни произошла большая для меня перемена, определившая на долгие годы мою общепартийную и общегосударственную деятельность, — я был переведен на работу в Центральный Комитет Российской коммунистической партии (большевиков).

Приехав на XI съезд партии, будучи избранным, как и на X съезд, на партийной конференции компартии Туркестанской республики, я принял активное участие в работе съезда, а затем участвовал в разработке и обсуждении решений Политбюро и Оргбюро по туркестанским делам, продвигал в центральных учреждениях практические, так называемые, текущие вопросы Туркбюро ЦК и Турккомиссии ВЦИКа и Совнаркома и готовился к обратному отъезду в Туркестан.

Перед отъездом я зашел к своему другу — товарищу Валериану Владимировичу Куйбышеву, который был избран, вместе с товарищами Сталиным и Молотовым, секретарем Центрального Комитета партии. Поздравив его с избранием, я сказал, что вот зашел перед отъездом завершить оставшиеся нерешенными туркестанские дела.

Однако Валериан, улыбаясь, сказал мне: «Кажется, что эти дела тебе, Лазарь, придется перепоручить кому-либо другому, потому что у нас в Секретариате ЦК сложились соображения насчет выдвижения тебя на новую работу».

На мое замечание, что я работу в Туркестане хотел бы завершить, не передвигаясь на новые места, товарищ Куйбышев сказал, что речь идет о выдвижении на центральную работу. «Я вот, — сказал тов. Куйбышев, — тоже работал в Туркестане, а теперь в Центре. ЦК сейчас подбирает свежих людей для работы». На мой вопрос, как быть, тов. Куйбышев сказал: «Вот пойдем вместе к товарищу Сталину, там ты и узнаешь».

Товарищ Сталин принял меня в кабинете Генерального секретаря ЦК в доме на Воздвиженке (ныне улица Калинина)*. Хотя я был знаком с тов. Сталиным еще с июня 1917 года, но, признаюсь, что, заходя к нему в первый раз как Генеральному секретарю ЦК, я испытывал известную напряженность, тем более что я не знал, с каким предложением меня встретит товарищ Сталин. Но это мое напряжение быстро прошло, так как тов. Сталин встретил меня дружелюбно, встал из-за стола, поздоровался со мной мягким рукопожатием, пригласил сесть и тут же начал разговор.

«Мы, — сказал он, — имеем намерение взять вас на работу в ЦК и назначить вас заведующим Организационно-инструкторским отделом ЦК. Как вы относитесь к этому нашему предложению?» Это было для меня неожиданно, и я не сразу ответил. Тов. Сталин меня не торопил, видимо понимая, что я подготавливаю себя к ответу. Подумав немного, я сказал тов. Сталину: «Работа очень большая, и я не уверен, справлюсь ли я с ней». Товарищ Сталин улыбнулся и сказал: «Вот уж не ожидал от вас такой неуверенности и сомнений. Товарищ Куйбышев мне говорил, что вы мужик смелый, умеете дерзать, а некоторые другие даже прибавляли об известной дозе вашей самоуверенности, а тут вдруг сомнения и неуверенность. Я, — продолжал тов. Сталин, — думаю, что вы напрасно прибедняетесь. Вы ведь партийный организатор — работали в 1918 г. во Всероссийской коллегии по организации Красной Армии, руководили как раз организационным отделом, а главное, прошли большой путь местной партийной и советской работы в промышленных и сельскохозяйственных губерниях, в национальных республиках. Это как раз то, что в настоящее время особенно необходимо для аппарата ЦК в его работе по выполнению решений XI съезда и указаний нашего учителя товарища Ленина. Я, — заключил тов. Сталин, — считаю, что мы поступим правильно, если отклоним ваши сомнения и примем предложенное решение».

*В последние годы в этом большом доме разместили Институт архитектуры имени Щусева. Хорошо, конечно, что в Москве создан этот институт, но я не могу не сказать, что, конечно, правильнее было бы это здание увековечить как здание партийное, например филиал ИМЭЛа или другое партийно-музейное учреждение, а для музея архитектуры им. Щусева подыскать другое, классического стиля старое здание или построить новое. Сегодня на этом здании даже нет мемориальной доски, упоминающей о ЦК РКП(б), через который в этом здании прошли десятки, сотни тысяч партийцев, бойцов гражданской войны, решая свои дела с руководителями Секретариата ЦК и его отделов.

После этого тов. Сталин сказал об организационных задачах по существу, с особой силой подчеркнув важнейшее положение доклада и заключительного слова тов. Ленина на XI съезде — его генеральный вывод о том, что сейчас гвоздь не в новой политике в смысле перемены направления — новая экономическая политика полностью себя оправдала, отступление окончено, — гвоздь положения в организации проверки исполнения, в людях, в подборе людей.

«Эта гениальная мысль Ленина, — сказал тов. Сталин, — является главным во всей работе партии и ЦК, в первую очередь организационной. Некоторые, — сказал Сталин, — сужают эти вопросы, не понимая, что Ленин под проверкой исполнения понимает всю партийную и советскую работу по руководству сверху донизу, что проверкой исполнения должны заниматься все организации и все коммунисты партийных и государственных органов, но прежде всего ЦК и Совнарком. Проверка исполнения требует высокого качества самих постановлений, а после их принятия — четкости, установления сроков, лиц, коим поручается дело, их выполнения, — одним словом, глубокой ответственности, но для проверки необходимо знать, что проверяешь. Необходимо, следовательно, поднять уровень работы всех организаций на большую высоту, в первую очередь партийных.

Хорошо поставленная проверка исполнения точно освещает состояние работы, разоблачает бюрократов и злоумышленников в государственном аппарате и устраняет недостатки в работе парторганизаций.

Проверка исполнения не есть односторонняя проверка сверху вниз, а взаимный контроль практики мест центральными организациями и распоряжений Центра практикой мест — это дает больше возможности учета опыта и обогащения всей работы.

Проверка исполнения воспитывает кадры, раскрывая их недостатки и прорехи. Фактическая проверка состояния дел непременно связана с проверкой кадров, их идейности, работоспособности, преданности делу и знания дел, которыми они руководят, с заменой непригодных более квалифицированными кадрами. Говоря о подборе кадров, Ленин имеет в виду не только их оценку, но и их потенциальные возможности для выдвижения, их воспитание в процессе работы и учебы прежде всего честной критикой и самокритикой и развитием рабочей демократии в партийной, советской и профсоюзной жизни. Без изучения и личного знакомства с людьми руководство может попасть в канцелярское болото.

Необходимо улучшить работу всего аппарата партийных органов, в том числе ЦК, в первую очередь его Организационного отдела, для обеспечения выполнения резолюции съезда по организационно-партийному строительству.

На съезде в выступлениях, — продолжал тов. Сталин, — были правильные критические замечания по работе Орготдела ЦК. Вы, товарищ Каганович, изучите эти замечания и ликвидируйте эти недостатки. Вообще организационная работа, особенно в настоящее время, непосредственно связана с работой по подбору кадров, и, возможно, в недалеком будущем нам придется подумать об объединении двух отделов — Организационно-инструкторского и Учетно-распределительного, но вам, товарищ Каганович, необходимо будет уже сейчас фактически взять дело подбора кадров для партийной работы в руки оргинструкторского отдела.

Одним словом, дел много, надо, засучив рукава, немедля взяться за работу, а мы, — обратившись к тов. Куйбышеву и подошедшему несколько позднее тов. Молотову, — будем проверять исполнение и помогать товарищу Кагановичу».

Я пробовал заикнуться о возможности моей поездки в Ташкент для отчета о съезде, но тов. Сталин сказал: «Нам всем хотелось бы сейчас выехать на места для отчета, но дел в Центре сейчас много по выполнению решений XI съезда и указаний товарища Ленина, и вам, товарищ Каганович, необходимо приступить к работе в ЦК немедля — завтра же. С товарищем Лениным ваше новое назначение согласовано, он, хотя и жалеет о вашем уходе из Туркестана, но ввиду важности организационной работы ЦК он согласен с этим предложением».

Товарищ Сталин далее сказал о том, какое большое значение придает Ленин организационной работе партии, начиная еще с момента создания революционной партии рабочего класса нового типа, коренным образом отличающейся от социал-реформистских партий Запада. «Организационную работу партии нельзя сужать, ее надо понимать шире, она неизбежно больше связана со всей деятельностью партии, чем другие отрасли партийной работы, со всей политикой партии. Работая заведующим Оргинструк-торским отделом ЦК, вам, товарищ Каганович, придется использовать свой опыт руководства в губкоме и крайкоме (Туркбюро) для помощи Секретариату ЦК в координации работы Орготдела с работой других отделов ЦК.

Советую вам еще и еще раз изучить все то Великое и ценное, что говорил и писал наш учитель Ленин о партийном строительстве. Вот я, например, хотя и постарше вас, но, приступая сейчас к чисто партийной работе, я вновь и вновь перечитываю решения партии и особенно то, что писал и говорил о партии и партийном строительстве мой учитель товарищ Ленин».

Говоря далее об основных положениях Ленина о партии в духе того, что он потом так блестяще и глубоко научно изложил в своем замечательном труде «Об основах Ленинизма», тов. Сталин особенно подчеркнул Ленинское положение о единстве программных, политических целей и задач с организационно-практическим их осуществлением.

«Поэтому, — заключил беседу тов. Сталин, — партийный организатор должен все время подымать свой теоретический уровень и политическую квалификацию, связывая теорию, политику с организаторской практикой».

Работая в ЦК партии, я еще много раз бывал у тов. Сталина на протяжении более 30 лет совместной работы в ЦК. Но именно эта первая обстоятельная беседа больше всего врезалась в мою память и сознание. На меня тогда произвело большое впечатление то, что Сталин, только что избранный Пленумом ЦК Генеральным секретарем ЦК, столь глубоко и конкретно говорил о задачах организационно-партийной работы и о партийном строительстве в свете учения Ленина о партии и при этом говорил о Ленине — своем учителе — с большим душевным чувством любви и уважения.

Эта беседа с секретарями ЦК — товарищами Сталиным, Молотовым и Куйбышевым не только ободрила, но и вселила в мою душу и сознание большую уверенность в выполнении предстоящих задач. Вскоре после моего вступления в работу заведующего Оргинструкторским отделом ЦК я выступил на собрании коммунистов отдела с двумя докладами. Первый доклад о практических задачах отдела и второй доклад (своего рода лекция) «О некоторых важных моментах из истории организационного строительства Ленинской партии». Этот второй доклад-лекцию я сделал по совету товарища Сталина. Когда я доложил ему, товарищам Молотову и Куйбышеву о моем первом докладе на партийной ячейке Организационно-инструкторского отдела о практических задачах, прениях и предложениях по этому докладу, тов. Сталин сказал: «Это, конечно, очень хорошо, что вы сделали доклад на ячейке, хорошо, что советуетесь по вопросам практической работы, выслушиваете и учитываете мнения и предложения коммунистов, работающих в отделе, но я бы посоветовал сделать им еще доклад или нечто вроде лекции — об основных моментах из истории партийного организационного строительства партии. Я думаю, что они в этом нуждаются и им это будет очень полезно». Молотов и Куйбышев вполне поддержали это. Согласился, конечно, и я с этим, сказав, что это будет полезно и мне как подготовка к предстоящей моей организационно-практической работе.

Мне пришлось, конечно, серьезно и основательно поработать. Хотя эта тема была для меня не новой, но одно дело докладывать в подпольном кружке или в местной партийной школе, другое дело докладывать перед аудиторией коммунистов, работающих в Центральном Комитете. Мне помогал своими советами сам товарищ Сталин, а также товарищи Молотов и Куйбышев, получал я консультации у таких старых большевиков, как Владимирский, Мицкевич, Землячка, Подвойский и другие. Вполне понятно то большое напряжение и волнение, которое я испытывал при подготовке и выполнении этого задания. Мне вспоминается такой эпизод. Своими волнениями я поделился с работавшим тогда в ЦК тов. Вардиным-Мгеладзе, с которым я сдружился в Саратове в 1917 году. Когда я ему сказал, что я вот получил такой совет — задание от товарища Сталина, он мне сказал: «Дело это серьезное, и тебе необходимо основательно подготовиться, ведь Сталин здесь преследует не только идейно-воспитательную цель, но и дает тебе своего рода экзамен». Я тогда не воспринял его слова об экзамене, но потом, признаюсь, был очень рад, когда после лекции товарищ Сталин мне сказал: «Мне передавали, что коммунисты ячейки отдела очень довольны вашим докладом-лекцией». Я сам был доволен этим событием, которое заставило меня, по необходимости, подняться на новую ступень в усвоении Великого учения Ленина о партии и лучшего его применения в практике организационно-партийной работы.

Это, между прочим, помогло мне и впоследствии выполнить поручение Секретариата ЦК — написать брошюру «Как построена РКП(б)» и издать ее в начале 1924 года для Ленинского призыва.

Первой и важнейшей заботой и обязанностью руководителей партийного аппарата, в данном случае организационного и пропагандистского, была организация идейного воспитания партработников посредством такой организации всей партийной работы, которая приводила бы к глубокой идейной убежденности в правоте Ленинской линии, вселяла в сознание и души работников уверенность в победе этой линии.

Без этой идейной убежденности, бодрой уверенности в победе, настойчивости в преодолении уныния, скептицизма, нытья, пассивности и тем более упадничества партийный работник неминуемо превратится в голого администратора-бюрократа, формально отдающего «приказы», или в дьячка, попика, гнусавого «проповедника» с амвона, без конца повторяющего одно и то же, без волнующего идейного, душевно-революционного призыва к борьбе с классовыми врагами.

Естественно, что сразу же после XI съезда Секретариат, Оргбюро ЦК занялись перестройкой самого содержания и организационных форм работы ЦК и местных партийных организаций, если можно так выразиться, усовершенствованием, наладкой инструмента руководства. Секретариат ЦК непосредственно повседневно занимался этим делом. Должен сказать, что я был вначале удивлен и особо удовлетворен тем, что Сталин не ограничивался общими указаниями, а скрупулезно вникал в конкретную разработку решений, давал свои добавления и изменения во вносимые отделами, комиссиями ЦК проекты перестройки аппарата местных организаций и их работы. Сталин поднимал этот вопрос на принципиальную высоту, подчеркивая, что есть немало людей, недооценивающих значение аппарата в руководстве, не говоря уже о меньшевиствующих, анархиствующих и иных оппозиционных группах в партии, которые доходят до нелепого антипартийного требования ликвидации или такого ослабления партийного аппарата, которое привело бы к подрыву силы партии, ее идейно-большевистского организационного руководства всеми органами диктатуры пролетариата и срыву осуществления генеральных Ленинских задач победы над капиталистическими элементами и построения социализма. В то же время в аппарате партии и ее работе имеются крупные недостатки, указанные в решениях X и XI съездов. Поэтому Центральный Комитет должен создать небольшой по количеству, но высокий по качеству партийный аппарат в ЦК и на местах, который продолжил бы достойно славные традиции Ленинских профессиональных революционеров и был бы костяком, исполнительным аппаратом партии и ее широкого выборного аппарата в лице бюро ячеек, райкомов, укомов, губкомов, обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий и ЦК РКП(б), его Политбюро, Оргбюро и Секретариата, — избираемых партией в установленном уставом порядке.

Надо сказать, что перестройка эта началась уже после X съезда партии, но более широко и глубоко она развернулась после XI съезда партии. Это коснулось всех отраслей партийной работы и отделов ЦК, губкомов, обкомов, крайкомов и ЦК нац-компартий, а также укомов, райкомов и даже ячеек. Естественно, я здесь кратко освещу эту перестройку на примере организационной работы и Организационно-инструкторского отдела, которым мне довелось в ту пору руководить — вначале в качестве заведующего отделом, а затем, после XIII съезда партии, в качестве секретаря ЦК.

Начав свою работу сразу после XI съезда, я неизбежно окунулся в текущие дела, тем более что нерассмотренных и нерешенных дел накопилось много — в связи со съездом и подготовкой к нему, а также в связи с приемом товарищей с мест. Но, как говорится, «нет худа без добра». Мне даже кажется, что худого в этом, тогда именно, было мало, наоборот, больше добра, особенно полезны были для меня беседы с местными товарищами. Что касается бумажных текущих дел, то и они помогли мне быстрее войти в курс всех дел, так как среди так называемых текущих дел были важные жизненные и даже крупные вопросы.

Тогда я особенно понял, что весь вопрос в том, чтобы уметь отделить важное от неважного, главное от неглавного, суметь выделить те звеньевые вопросы, которые рассыпаны в так называемых текущих делах, как золотинки в песке. И, конечно, необходимо уметь решать правильно и мелкие текущие вопросы, каждый из которых имеет свою важность и ценность, особенно для того, кто их поставил.

Ход работы над этими текущими делами помог мне проверять работоспособность аппарата, его уменье подходить к решению вопросов, и я пришел к выводу, что недостатки аппарата отдела не столько в том, что он погряз в «текучке», как его критиковали, сколько в том, что он недостаточно квалифицированно и глубоко подходил к решению так называемых текущих вопросов и к ответам на запросы по существу. Как говорится, «пороху не хватало», хотя работники добросовестно старались.

Между тем так называемые текущие дела включали в себя такие дела и вопросы, которые связаны с жизненными потребностями парторганизаций, государственных органов, рабочих и крестьянских масс. Это были письма, поступающие в ЦК от парторганизаций не только со своими местными нуждами и запросами, но и с общепартийными предложениями; обращения, письма и запросы центральных учреждений, в том числе и наркоматов, профсоюзов; письма отдельных членов партии и трудящихся. Были, конечно, и важные текущие оперативные задания Секретариата ЦК и секретарей ЦК в отдельности. В текущую работу включался и прием приходящих в ЦК товарищей. Разумеется, велась значительная работа по связи с местами, инструктированию, изучению и разработке поступавших в ЦК материалов местных организаций, по подготовке проектов постановлений Секретариата и Оргбюро по организационно-партийным вопросам и другие.

Но эта работа тогда еще не носила планомерного целенаправленного характера. Страдало качество, и многие важные вопросы упускались.

При большом потоке дел, чтобы не потонуть в них, особенно необходимо применять Ленинское организаторское искусство — уметь выделять главные звенья цепи, чтобы вытащить всю цепь, а для этого необходимо иметь план организационно-партийной работы с выделением крупных вопросов, над которыми и должен работать аппарат отдела ЦК и местных парторганизаций. Тогда, между прочим, и важные текущие дела будут как магнитом притягиваться к крупным вопросам плана и успешнее разрешаться.

Это прежде всего относилось к Организационно-инструкторскому отделу, поэтому уже в мае отделом был представлен на утверждение Организационного бюро ЦК план работы Организационно-инструкторского отдела ЦК, по которому отдел работал до октября 1922 года. В первую очередь в плане предусматривалось решение главной задачи — улучшение социального состава партии и всей организационной и идейно-воспитательной работы внутри партии, вплоть до ячеек в рабочих, крестьянских и трудящихся массах и их организациях — профсоюзах, Советах, кооперации, комсомоле и среди женщин.

ОРГИНСТРУКТОРСКИЙ ОТДЕЛ ЦК

После XI съезда Секретариат и Оргбюро ЦК занялись улучшением работы своего Оргинструкторского отдела, прежде всего рассмотрев и утвердив разработанное руководством отдела «Положение об Организационно-инструкторском отделе ЦК». Это положение имело важное значение во всей организационно-партийной работе на ряд лет. Хотя впоследствии в него, естественно, вносились изменения, но в основном оно было долговечным. Оно разрабатывалось Оргинструкторским отделом, но в процессе работы над ним проект не раз докладывался секретарям ЦК: товарищам Сталину, Молотову (который по разделению труда между секретарями наблюдал за работой Оргинструкторского отдела) и Куйбышеву. Все секретари ЦК вносили свои дополнения, изменения и поправки. В целом без преувеличения скажу, что в нем виден стиль Сталина — ясность, краткость, лаконичность и точность определения задач.

-Важно отметить, что с самого начала устанавливается, что Организационно-инструкторский отдел является составной частью

Секретариата, что через него Секретариат осуществляет решение своих задач. Сами основные задачи определены не как задачи отдела, а как задачи Секретариата ЦК, осуществляемые через служебный аппарат — Оргинструкторский отдел ЦК.

Это еще раз убедительно опровергает клеветнические попытки троцкистов, так называемой «Рабочей оппозиции», «Демократического централизма» и других антипартийных элементов изобразить, что в руководстве партией господству-ет-де аппарат. Разумеется, сводки и обзоры не носили формально канцелярский характер, а освещали положение дел по существу. В самом Положении записано, что в сводках этих должно в основном освещаться состояние организации (здоровые и болезненные явления, спайка, склочность, активность или упадочность в настроении членов партии); работоспособность партийных организаций (губкомов и укомов); успешность выполнения постановлений и указаний высших парторганов (съездов и ЦК); принципиальная выдержанность парторганизации; общее политическое и экономическое состояние губернии или области; роль партийных органов в советской, профессиональной и кооперативной работе. Уже одно это перечисление содержания основных обзоров и сводок показывает широту охвата вопросов отчетами, которые на деле были еще шире, и в этом сказался размах Сталина в работе.

На Оргинструкторский отдел была возложена также обязанность литературной обработки информационных материалов для печати.

Основные организационные задачи ЦК и его отделов — это прежде всего установление организационной связи с партийными организациями на местах, в том числе той связи, которая, в дополнение к Положению об отделе, установлена в «Положении об ответинструкторах» и в отдельно принятом постановлении «О письменной связи — информационной отчетности».

Оргинструкторский отдел осуществлял наблюдение и проверку деятельности парторганизаций, проверку исполнения ими решений съездов, конференций, пленумов Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК; инструктировал местные органы, оказывал им помощь советами, напоминаниями, иногда и воздействием, внесением соответствующих предложений, проектов постановлений ЦК, обеспечивающих выполнение организациями решений и постановлений съездов и ЦК. В этой работе оргинструкторский отдел был тесно связан с работой ЦКК.

Отдел изучал опыт партийного строительства и обобщал этот опыт с представлением своих выводов Секретариату и Оргбюро ЦК; разрабатывал проекты руководящих положений и циркуляров ЦК организационного характера; занимался систематизацией партийных решений и особенно их согласованием с ранее изданными, чтобы не накапливались противоречия между изданными ранее и частично или полностью отжившими решениями и вновь издаваемыми, отвечающими новым потребностям.

На Оргинструкторский отдел была возложена отдельным пунктом обязанность регулярно информировать секретарей ЦК о состоянии парторганизаций.

Соответственно этим задачам была установлена следующая структура Оргинструкторского отдела:

1.   Информационно-инструкторский подотдел.

2.   Подотдел учета и изучения местного опыта.

3. Транспортный подотдел.

4. Общий подотдел.

Совершенно ясно, что важнейшим подотделом являлся информационно-инструкторский. Именно поэтому во главе этого подотдела стоял заместитель заведующего Оргинструкторским отделом.

Этот подотдел обязан был не только разрабатывать формы отчетности для местных организаций, но и обеспечивать аккуратное получение отчетов от обкомов, губкомов и даже наиболее характерных укомов и ячеек, а также обрабатывать получаемые с мест отчеты, составлять ежемесячные и текущие сводки о состоянии и организации работы на местах. Особо важную роль играли эти отчетные материалы при заслушивании устных докладов секретарей губкомов, обкомов и ответственных инструкторов ЦК на Оргбюро или Секретариате ЦК.

Отдел осуществлял на практике инструктирование местных парторганизаций по всем вопросам партийной жизни, партстроительства, в особенности по вопросам регулирования состава партии, изучения, разбора и разрешения возникавших на местах конфликтов. Значение этой работы видно из указанных в Положении обязанностях Оргинструкторского отдела по инструктированию мест по всем вопросам партийного строительства и разрешения организационных конфликтов путем:

подбора и командирования на места ответственных инструкторов;

подготовки для Секретариата ЦК проектов инструктивных писем как по общим вопросам для всех партийных организаций,

так и по отдельным вопросам текущей" работы и рассылки их на места;

вызова в ЦК секретарей и заведующих орготделами губкомов;

устройства специальных совещаний по вопросам организационного характера;

разработки циркуляров, инструкций И положений;

наблюдения за правильным построением партаппаратов на местах;

наблюдения за своевременным снабжением мест всеми инструктивными материалами и руководящей литературой ЦК.

Большое место в работе Оргинструкторского отдела занимала работа по учету и изучению опыта партийной работы и партстроительства на местах. При обсуждении Положения об Оргинст-рукторском отделе товарищ Сталин придал большое значение этой работе. Он предложил и Секретариат ЦК принял формулировку, что подотдел учета и изучения местного опыта является «по существу лабораторией» во всероссийском масштабе. Это, сказал Сталин, придает более научный, обобщающий характер нашей работе. В особенности Сталин, а также Молотов подчеркнули важность пункта, в котором указано на «сосредоточение, изучение и разработку всех новых предложений и начинаний в области партстроительства, выявленных как в местных организациях, так и на страницах партийной печати».

Подотдел учета и изучения опыта занимался изучением и разработкой наиболее важных вопросов, вытекавших из опыта мест (например, о выходе из партии и др.), анализом и обобщением материалов по конфликтам в парторганизациях, выявлением главных причин этих конфликтов и представлял свои общие выводы.

Отдел должен изучать по материалам учраспреда и данным информационно-инструкторского подотдела руководящие партийные кадры и составлять характеристики членов бюро губкомов, членов президиумов губисполкомов, губпрофсоветов, а в дальнейшем — и бюро укомов партии и так далее с оценкой их работоспособности и пригодности к руководящей работе.

Подотдел занимался также систематизацией партийных директив с точки зрения жизненности, устарелости и несогласованности их между собой. Помню, что слова «устарелость и несогласованность» добавил тов. Сталин, подчеркнув, что часто бывает, когда та или иная директива давно устарела или ее уже подправила другая директива, а исправлений нет, и это путает местные организации в их работе. Поэтому очень важно это выполнять на деле.  .   -

Все другие отделы ЦК обязаны представлять свои материалы подотделу учета опыта оргинструкторского отдела.

Ввиду того, что установленные функции Оргинструкторского отдела так или иначе затрагивали функции других отделов ЦК по инструктированию мест, возникла необходимость дать в Положении об Оргинструкторском отделе ЦК специальный подраздел «Взаимоотношения с другими отделами». По этому вопросу были споры, но при поддержке тов. Сталина было установлено, что плановое инструктирование мест и информация по всем областям партработы сосредоточивается в Орготделе, что не исключает соответствующего руководства со стороны других отделов ЦК, осуществляющих текущую работу по связи с местными отделами своей отрасли работы.

Должен еще сказать, что при обсуждении Сталин подчеркнул, что транспортный подотдел Орготдела имеет особое значение, поскольку политотделов на транспорте не было, работа велась через райкомы партии железнодорожных районов и профсоюзы. Положение на транспорте было тяжелым, и губкомы партии через свои транспортные подотделы должны были руководить партработой на транспорте, а направлять их должен Орготдел ЦК через транспортный подотдел. Не скажу, что .это была абсолютно совершенная организационная форма работы на транспорте, но это было лучшее для того периода. Этот подотдел был комплексным, он в особой мере соприкасался с работой всех отделов ЦК и губкомов, а также с профсоюзами, ЦК комсомола, женотделами и т. д.

Мы все, в первую очередь зав. Оргинструкторским отделом, старались ему помогать, чтобы выполнить задания партии и правительства по улучшению работы железнодорожного и водного транспорта.

Важное значение имел созданный общий подотдел. Это было не то, что обычно, и притом иронически, называют канцелярией, — на этот общий отдел положением возложено выполнение всей срочной и текущей работы Орготдела и всех заданий заведующего Оргинструкторским отделом; поддержание текущей связи со всеми органами, с которыми Оргинструкторский отдел соприкасался; получение, регистрация всей корреспонденции, присылаемой в Орготдел, распределение ее по подотделам и доклад заведующему отделом. Таким образом, это был единый центр для корреспонденции всего отдела. Подотделы были от этого освобождены для лучшего сосредоточения на, так сказать, производственной партийной работе. Кроме того, общий подотдел занимался сбором и подготовкой материалов к совещаниям, созываемым заворготделом, вел протоколы совещаний и оформлял материалы по вопросам, вносимым Отделом в Оргбюро и Секретариат ЦК. Разумеется, разработка хорошей структуры и точное определение задач, утвержденных Положением об Отделе, имеют большое значение для налаживания и осуществления хорошей работы, однако в осуществлении этого Положения — главное в кадрах.

Памятуя это указание Ленина и съезда, вновь утвержденный заведующий отделом, наряду с разработкой Положения и плана работы отдела по выполнению решений XI съезда, усиленно занялся проверкой имеющихся и подбором новых работников отдела, тем более что и по установленным штатам отдел был недоукомплектован. Необходимо здесь подчеркнуть, что, несмотря на такую большую работу, предусмотренную Положением и планом, штаты отдела после XI съезда были сокращены — если раньше было 92 сотрудника, то после XI съезда их стало 77, в течение года добавилось 4 — стало 81. Существенно то, что из 81 было 62 ответственных сотрудника, в том числе 19 ответинструкто-ров ЦК и 20 информаторов и 6 в подотделе учета опыта; технических же сотрудников осталось 19 человек, то есть сокращено 11 человек.

Разумеется, мы не ставили себе задачу во что бы то ни стало подобрать новых работников, тем более что многие из работавших были подобраны тщательно, и если у них были слабости или ошибки в работе, то, во-первых, здесь многое от них не зависело и, во-вторых, многие люди, неудовлетворительно и слабо работающие сегодня, могут завтра, при умелом руководстве, стать хорошими работниками. Поэтому прежде всего были изучены все работающие в отделе, начиная с руководителя и кончая техническими работниками, ибо особенно в таком аппарате, как Оргинструкторский отдел ЦК, и технические работники имеют важное значение. Значительная их часть была закреплена на той работе, на которой они работали, часть была переведена на другую. При оставлении работников, особенно руководящих, принимались во внимание прежде всего их способность и желание перестроиться для работы в новых условиях. Таким, например, оказался тов. Охлопков — старый большевик, интеллектуально развитый, знающий хорошо партийную работу, работавший ранее секретарем Смоленского губкома партии. Он был несколько медлительный, и нам приходилось ему прибавлять моторности, но зато он был вдумчивым, серьезным и правдивым работником, что очень важно. Он и был назначен моим первым заместителем. Другим моим заместителем был выдвинут тов. Лепа, которого я знал по работе в Туркестане, где он работал секретарем Семиреченского обкома. Это был культурный, развитой партийный работник, энергичный организатор, отдающий всего себя работе. Он хорошо знал местную партийную и советскую работу, особенно в национальных районах страны, с любовью и интересом относился к работе местных парторганизаций и местных работников и поддерживал с ними тесную связь.

Заведующим подотделом учета и изучения местного опыта нами был выдвинут старый большевик, старый партийный работник, бывший секретарь ряда губкомов партии тов. Растопчин, развитый и высококультурный работник, имеющий способности к анализу, изучению и обобщению фактов. Когда я доложил на Секретариате ЦК его кандидатуру, товарищ Сталин весьма одобрительно ее поддержал. Товарищ Растопчин, сказал он, такой работник, который, кажется, не будет торопиться с выводами, будет кропотливо изучать факты и глубоко их обобщать, а это главное в работе этого подотдела. Помню, что в этот же подотдел мы подобрали и других опытных партийных работников, таких, как товарищи Кариб, Кицис, Богомолов, Воробьева, Блюмберг и другие.

В транспортном подотделе заведующим был назначен тов. Здобнов — опытный партработник, железнодорожник из Оренбурга.

Укомплектовали мы литературное бюро по обработке информационных материалов, подобрав туда хорошего литературно грамотного партработника тов. Маркина, к нему в помощники товарищей Явиц, Антонова-Чалая и др.

Секретарем бюро заграничных партячеек стал тов. Попов.

Общий отдел возглавил развитой, опытный партработник тов. Аркадьев. Его заместителем работал тов. Балашов — способный энергичный партиец; работали там и другие старательные хорошие работники.

Можно без преувеличения сказать, что перестройка работы отдела по новому Положению внесла большую организованность в дело связи и руководства местными организациями, проверки исполнения и подбора кадров. Не приходится доказывать, что одной письменной связью и информацией партийная жизнь и руководство обойтись не может: Нужна, как воздух, живая связь с местами вплоть до ячейки с ее богатой жизнью, насыщенной самодеятельностью членов партии.

Этой живой связью и стали ответственные инструктора ЦК, наряду, конечно, с посылаемыми на места представителями ЦК.

ЦК еще до XI съезда имел ответственных инструкторов, но их было всего пять человек, что, конечно, очень мало для нашей партии со столь дифференцированными районами страны. Ответинструкторы ЦК и представители ЦК выезжали на места. Среди них были такие товарищи, как Муранов, Семашко, Владимирский, Молотов и другие, постарше и помоложе меня, которых, например, ЦК посылал представителями в Воронеж, Киргизию, Казахстан, Оренбург, Туркестан. Но этого было недостаточно для выполнения поставленных задач. Необходимо было не только увеличить количество инструкторов минимум до 15 человек, но и разработать «Положение об ответственных инструкторах ЦК».

Важное значение приобрело точное определение задач, прав и обязанностей ответственного инструктора. Этого требовали сами ответственные инструкторы и местные парторганизации. Разработанное Оргинструкторским отделом ЦК «Положение об ответственных инструкторах ЦК РКП(б)», принятое после глубокой и тщательной проработки в Оргбюро ЦК и полученных отзывов местных парторганизаций, устанавливает, что ответственный инструктор является звеном, соединяющим ЦК с местными организациями. Он не только обследует, но и направляет работу парткомов, помогает им твердо и неуклонно проводить директивы центральных партийных органов. В то же время, соблюдая принципы демократического централизма, Положением устанавливается, что ответственный инструктор, будучи представителем ЦК, не имеет административно-распорядительных прав, за исключением тех случаев, когда он получает от ЦК особые поручения с особыми, оговоренными в мандате, полномочиями.

Ответственный инструктор ЦК при обследовании выясняет все стороны партийной работы, в том числе и влияние парторга-нов на советскую, профсоюзную, кооперативную работу.

Для выполнения своих задач инструктор обязан: знакомить партийную организацию с важнейшими очередными задачами партии и принятыми ЦК и его отделами мероприятиями для разрешения этих задач; делать доклады о результатах своего обследования на заседаниях бюро или пленума губкома, а также на собраниях ответственных работников организации всякий раз, когда он найдет это последнее необходимым в интересах дела.

В Положении об ответственных инструкторах специально указывается, что в случае неправильных действий того или иного парторгана инструктор ставит в бюро губкома вопрос об отмене неправильных мероприятий и постановлений. Если губком не согласен с предложением ответственного инструктора, вопрос переносится на рассмотрение в Центральный Комитет партии.

Далее в Положении предусматривается право ответинструк-тора просматривать все, в том числе и секретные, протоколы конференций, совещаний, заседаний губкома и его бюро, президиума и отделов, контрольных комиссий и райкомов, все инструкции и циркуляры губкома и его отделов, все материалы, поступающие от укомов, райкомов и других парторганизаций. По требованию ответственного инструктора ЦК коммунисты-руководители хозяйственных, профсоюзных, кооперативных и других государственных учреждений, в том числе и отделов ГПУ, обязаны были представлять ему все требуемые им материалы.

Ответственный инструктор имел, конечно, право присутствовать на всех заседаниях губкома, КК и райкома, фракций, ячеек, в том числе и на секретных закрытых заседаниях. Это очень важно, потому что были случаи, когда губкомы этого не допускали. И вообще некоторые недооценивали права ответинструктора. Были случаи и чрезмерной требовательности самих инструкторов, которые ЦК исправлял.

В Положении сказано, что ответственный инструктор, являясь инструктором Центрального Комитета, а не отдела ЦК, в своей работе непосредственно подчинен заведующему Организационно-инструкторским отделом ЦК. (Этот абзац был включен тов. Сталиным при обсуждении проекта. Весь проект в целом, как и другие, разработанные отделом, предварительно просматривался, зачастую с внесением необходимых поправок тов. Молотовым в порядке наблюдения за работой Организационно-инструкторского отдела ЦК.)

Ответственный инструктор ЦК прикреплялся к определенной группе губкомов и обкомов, связан только со своим районом деятельности и ответственен за правильное информирование ЦК и оценку работы губкомов. Для полноценности этой стороны деятельности к каждому инструктору прикреплялся информатор, являющийся помощником инструктора, ведущий обработку материалов организаций района соответствующего инструктора. По возвращении из поездки по губерниям в Москву ответственный инструктор изучал отчет информатора, сопоставлял со своими данными и выводами, представляя их заведующему Оргинструкторским отделом и Секретариату Центрального Комитета.

План работы инструкторов на выездах, зачастую вместе с информатором, устанавливался заведующим Оргинструкторским отделом и утверждался Секретариатом ЦК. Ответственный инструктор представлял в ЦК письменный отчет и делал устный доклад заведующему Оргинструкторским отделом и в Оргбюро ЦК.

ЦК предоставлял право ответственным инструкторам присутствовать на заседаниях Оргбюро ЦК, на всех партийных съездах и конференциях и совещаниях. Ответственный инструктор ЦК в целях охвата не только вопросов организационных, но и всех других, связанных с работой ЦК, при выезде на место получал основные установки от Орготдела ЦК, секретаря ЦК, а в вопросах, касающихся других отделов ЦК, от заведующих этими отделами.

По мере необходимости Орготдел или Секретариат ЦК созывал совещания ответственных инструкторов ЦК! В процессе работы инструкторы получали все циркуляры, инструкции, тезисы, печатные издания ЦК и выходящую партийную литературу, связанную с их задачами.

Все это было направлено на повышение уровня работы и квалификации ответственных инструкторов ЦК. Мы считали, что, хотя в практике работы часть указанных моментов в той или иной мере уже применяется, но изложение в едином Положении всех задач, прав и обязанностей ответственного инструктора ЦК, несомненно, внесет полную ясность, улучшит их работу, подымет их авторитет в местных партийных организациях и поможет ЦК выполнить поставленные XI съездом задачи.

Это же полностью относится и к обкомам, губкомам, укомам, где должен быть подобран состав ответственных инструкторов, которые выполняли бы в пределах своего района в основном те же задачи.

Центральный Комитет придавал большое значение ответственным инструкторам и другим видам живой связи путем посылки на места представителей ЦК, в первую очередь членов и кандидатов ЦК и ЦКК. Это нисколько не противоречило требованию систематической, регулярной, обстоятельной письменной связи ЦК с местами и мест с ЦК — нельзя противопоставлять живую связь письменной. Взаимосвязь между письменной и живой связью является непременным важнейшим условием успешного партийного руководства.

Придание Центральным Комитетом столь важного значения . ответственным инструкторам потребовало от нас, руководителей Оргинструкторского отдела, сосредоточения большого внимания и усилий на их подборе.

Эту качественную задачу мы успешно решали под руководством и при помощи секретарей ЦК: товарищей Сталина, Молото-ва, Куйбышева, которые не просто рассматривали предложения Оргинструкторского отдела, а лично принимали каждого рекомендуемого нами, определяя персонально, кого именно можно утвердить.

В разное время за период 1922-1923 годов работало ответственными инструкторами ЦК, конечно, больше 15 человек, положенных по штату, потому что ряд товарищей, поработав известное время ответственными инструкторами ЦК, заслужив на местах авторитет и уважение, избирались на конференциях секретарями губкомов, обкомов и даже ЦК нацкомпартий; некоторых ЦК назначал членами облбюро ЦК РКП(б).

Таким образом, институт ответственных инструкторов ЦК был своего рода резервом для работы на местах, так же как и многие секретари губкомов выдвигались в ЦК на работу ответинст-рукторами. Так, например, тов. Асаткин, секретарь Владимирского губкома, был назначен ответственным инструктором ЦК. Он проработал в этом качестве довольно длительное время. Его доклады и предложения получали одобрение Оргбюро ЦК, он был грамотным марксистом, старым выдержанным большевиком. Как вдумчивый и серьезный руководящий работник, он завоевал авторитет и уважение в неоднократно обследуемых им белорусских организациях и был выдвинут на Всероссийской партконференции секретарем ЦК Белоруссии. ЦК РКП(б) удовлетворил просьбу белорусских товарищей, передав им тов. Асаткина. Таким же образом шел подбор и других ответственных инструкторов ЦК. Назову нескольких товарищей.

Тов. Кривое, старый большевик, рабочий, руководящий работник губкомов, опытный партийный работник, с уклоном в контрольную работу. Его просила ЦКК, и нам пришлось пойти ей навстречу.

Тов. Струппе — старый большевик, отличавшийся глубоким, неторопливым обследованием организаций, проникавший в глубь не только партийной, но и советской, профсоюзной, кооперативной и хозяйственной работы. Он отличался еще тем, что нажимал не только на вскрытие недостатков, но старался всесторонне освещать состояние обследуемой им организации и соответственно отражал это в своих предложениях. Тов. Струппе выезжал и в деревню, умел беседовать по-простому с крестьянами (его окладистая борода импонировала крестьянам). Для нас особенно важным было то, что он хорошо освещал положение в деревне, давая соответствующие предложения. Потом, по просьбе тов. Кирова, тов. Струппе был выдвинут председателем Ленинградского губисполкома, и мы вынуждены были согласиться, потеряв такого выдающегося ответственного инструктора.

Тов. Заславский — старый большевик, бывший секретарь губ-комов, образованный интеллигент, хороший большевик-ленинец. Он отличался тем, что глубже других вникал во все стороны партийной работы, то есть не только организационной, но и агитационно-пропагандистско-идеологической, в работу печати, тем более что он сам был и журналистом. Его выводы особенно охотно воспринимали и использовали все отделы ЦК.

Тов. Рябов — дореволюционный большевик, рабочий. Был до работы в ЦК РКП(б) председателем ЦК профсоюза строителей. Как ответственный инструктор ЦК отличался тем, что был связан с жизнью широких беспартийных рабочих масс. Он привозил в ЦК ценные и важные факты и выводы о настроениях рабочих, о состоянии работы среди них, об их нуждах, потребностях, что для ЦК имело особо важное значение для разработки необходимых мер. К его докладам на Оргбюро проявлялся особый интерес, в частности со стороны тов. Сталина, который задавал ему немало вопросов о рабочей жизни и массовой работе среди беспартийных.

Тов. Хатаевич — дореволюционный большевик, подготовленный марксист, партийный организатор, бывший секретарь Гомельского губкома. Не отличаясь внешним «блеском», он зато глубоко проникал в существо партийных дел и необходимых организационных мероприятий. Был достаточно квалифицирован не только по организационным, но и по всем основным вопросам партийного руководства.

Работал ответственным инструктором старый Иваново-Вознесенский большевик тов. Шорохов. Это был, можно сказать, талантливый самородок из рабочих. Он не был «шибко грамотным», но партийное чутье и общественно-политическое сознание было у него замечательное. Имея опыт низовой партийной работы, он, приезжая на место, сразу связывался с низовыми партийцами, быстро узнавал важные факты и приходил к «верхушке» губкома или обкома уже как бы подготовленным к «округленным», как он выражался, докладам губкома и его аппарата. Когда, как он любил рассказывать, сотрудники аппарата губкома начинали приукрашивать положение дел, он им говорил: «Меня, брат, голыми руками и сладкими речами не возьмешь — вот у меня какие факты, невыдуманные, а из жизни ваших же ячеек и районов взятые». Шорохов — на вид добродушный дядя — был на деле грозой для всех элементов разложения — идейно-политического и бытового. Он был настоящим борцом за Ленинскую линию, за пролетарские большевистские нравы в партии. На его доклады в Оргинструкторском отделе, когда он приезжал из командировки, сходились и работники других отделов. Его доклады не блистали красноречием, но зато красноречивыми и поучительными были факты и его выводы.

Выделялся как большой знаток чисто партийной организационной работы ответственный инструктор тов. Сергушев. Старый большевик-сормовец, работавший секретарем и председателем Нижегородского губкома партии, руководитель организационно-инструкторской работой в Бюро ЦК Компартии Туркестана, он представлял из себя образец самоотверженного, морально чистого, верного Ленинизму большевика, глубоко знавшего все тонкости партийной работы, начиная с ячейки промышленной и деревенской и кончая губкомом и ЦК. Его доклады отличались глубиной, всесторонностью и отсутствием примиренчества к отступникам от линии и практических директив партии и ее ЦК. Его уважали на местах, но, побаиваясь его квалифицированных оценок, более серьезно готовились к «контратакам» по его выводам. Я не помню, однако, случаев, чтобы на совещаниях в Оргинстре или после них в Оргбюро или Секретариате ЦКК не были в основном приняты его выводы по обследованию той или иной организации. Это был, можно сказать, квалифицированный специалист по организационно-партийной работе и один из достойнейших ответственных инструкторов ЦК. К этому необходимо добавить, что, будучи выходцем из рабочих, он усиленно занимался самообразованием и самостоятельно, грамотно составлял свои доклады, никогда не выставляя это как особую добродетель, так как вообще Сергушев (по подполью Маркел), был исключительно скромным и обстоятельным человеком.

Были выдвинуты и взяты инструкторами ЦК такие солидные работники, как тов. Авдеев — питерский рабочий, старый большевик, опытный партработник, тов. Гончаров — старый большевик, один из руководящих работников московской организации, а потом на Северном Кавказе. Он был избран членом ЦКК и перешел туда на работу. Тов. Тамбаров — крупный работник из военных комиссаров Красной Армии. Тов. Блохин — из Рязанского губкома. Из молодых был выдвинут инструктором тов. Егоров — способный бакинский работник, потом он был избран секретарем губкома, и так далее.

Состав инструкторов ЦК за три года, естественно, менялся, но уровень их не снижался, а если попадались товарищи и послабее, то мы старались повышать их уровень в процессе их работы. Они росли вместе с нами.

Оргинструкторский отдел придавал также большое значение информаторам, тщательно подбирая их персонально, назначая их помощниками ответственных инструкторов. Ведь, по сути дела, сам ответственный инструктор, обследуя и изучая организацию, является первым главным информатором ЦК о положении и состоянии организации, его информация особенно ценна потому, что она является результатом его непосредственных наблюдений, но он сам, естественно, не может оформлять весь богатый материал. Тем более что часть из них не владела навыками «писательской», как говаривал тов. Шорохов, работы. Помню, как однажды тов. Шорохов пришел ко мне расстроенный, он даже готов был просить об освобождении его. «Я, — говорил он, — могу тебе рассказать все до мельчайших подробностей, по памяти, наизусть, но написать все это мне трудно. Либо вы мне даете «письменника», либо освободите меня. Я ведь разберусь, если он напишет не так, как нужно, поправлю, а не захочет, то я уж скажу ему по-рабочему... Но пускай он мне поможет справиться со всем богатым и большим материалом по моим губерниям». Хотя большинство инструкторов сами писали свои доклады, но я привел разговор с тов. Шороховым, потому что в известной степени это относилось и к другим ответственным инструкторам, даже интеллигентам, которым нужна была помощь для систематизации своих материалов и синтезирования тех, которые приходили в ЦК, независимо от инструкторов. Вот этими систематизаторами, помощниками инструкторов являлись подбираемые нами информаторы, в большинстве квалифицированные работники. Они изучали не только привезенные ответинструкторами данные и материалы, но и протоколы и письменные отчеты губкомов и обкомов, материалы их отделов и т. д. Дело было не столько в литературной их обработке, сколько в знании партийной жизни и умении выделить главное, характерное для данной организации, требующее реагирования ЦК, его помощи.

Конечно, до представления обзоров в Секретариат ЦК руководство Оргинструкторского отдела обрабатывало и обобщало их, но в основе лежал труд квалифицированного инструктора и информатора. Поэтому мы тщательно и ответственно подбирали работников в качестве информаторов. Достаточно, например, сказать, что одним из квалифицированных информаторов работал у нас Билль-Белоцерковский. Это был революционер-партиец, который после странствий в Америке и работы там кочегаром, матросом вернулся на свою родину — в Россию в сентябре 1917 года, вступил в партию большевиков, участвовал в боях за Советскую власть, вел партийную работу и одновременно занимался литературным трудом. Я с большим удовольствием и удовлетворением наблюдал, как этот скромный сын партии, исполняя старательно, трудолюбиво свою партийную обязанность информатора Оргинструкторского отдела ЦК, одновременно занимался литературой. Впоследствии он развернулся как драматург —пьеса «Эхо» и талантливая пьеса «Шторм» заняли солидное место в советской драматургии. Рядом с Билль-Белоцерковским в качестве информатора работали такие товарищи, как Зайцев (бывший секретарь Замоскворецкого райкома), Магницкий — бывший секретарь Хамовнического райкома, Голубцова (впоследствии ректор Энергетического института), Воробьев — старый большевик, Вайнштейн, Мицкун, Сниткин, Ружейникова (потом окончила институт Красной профессуры), Логинов, Друян, Ипатов, Гинзбург, Торова — бывший руководящий работник женотдела, Великодворский и другие. Конечно, не все они были одинаковой квалификации. Некоторых приходилось серьезно доучивать в процессе работы, так же как и сами мы, их руководители, доучивались, но важно то, что учились они и работали старательно, подымаясь до уровня поставленной перед ними задачи.

Но дело, конечно, не в одних информаторах, какие бы они старательные ни были, а в системе информации и отчетности.

Хотя наш Центральный Комитет и в самые трудные годы Гражданской войны старался поддерживать связь с местными организациями и руководить ими (это я знаю по собственному опыту), но, надо сказать, что беспрерывная связь начала серьезно устанавливаться после X съезда партии и приняла особенно устойчивый, непрерывный, систематический характер после XI съезда партии.

Впоследствии, учитывая рост и усложнение потребностей, а также объединение Орготдела с Учраспредом, ЦК создал самостоятельный Отдел информации. У нас не было современной техники, но мы старались поставить информацию научно. В частности, вскоре после XI съезда мы ввели картотеку для занесения наиболее важных фактов, что, конечно, облегчало составление обзоров, давало возможность быстро, без задержек давать ответы на те или иные запросы и так далее.

Особенно мы ценили работу Статистического отдела ЦК, который был очень тесно связан с Орготделом. В частности, я глубоко уважал заведующего этим отделом старую большевичку тов. Смиттен. Этот отдел со скромным штатом вел большую статистическую отчетность в партии, переписи членов партии, давая возможность руководству ЦК и Оргинструкторскому отделу делать необходимые выводы о регулировании состава партии и т. д.

Большую роль сыграло постановление ЦК о письменной отчетности местных организаций и письменной связи ЦК с местными организациями.

Хотя Постановление ЦК названо: «О письменной связи ЦК с губкомами и обкомами», но фактически это был всесторонний, всеохватывающий документ, определяющий, по существу, весь круг вопросов и задач, которыми занимаются и должны заниматься губком, обком, да и сам ЦК. Эта систематическая плановая письменная отчетность была той основой, той первичной документированной, то есть ответственной базой, без которой сознательно, планомерно, а не от случая к случаю, руководить невозможно.

Я позволю себе подробнее осветить этот вопрос не потому, конечно, что я, как один из авторов этого Постановления и этой системы отчетности, «влюблен» в нее, а потому, что придавал и сейчас придаю ей, этой системе отчетности, важное и большое значение в партийном руководстве. О значении отчетности сказано в Постановлении с самого начала, коротко, но увесисто, в форме критики губкомов и обкомов, неаккуратно присылающих отчеты и нарушающих решение XI съезда, что за февраль, март, апрель только пять губкомов выполнили свои партийные обязанности и прислали полные отчеты, а большинство или вовсе не прислали или прислали неполноценную отчетность. (Помню хорошо атмосферу и остроту, с какой этот вопрос обсуждался на Оргбюро, в присутствии некоторых секретарей губкомов и обкомов — этим дан ответ на недооценку некоторыми из них значения этого вопроса. При обсуждении этого проекта товарищи Сталин и Молотов внесли следующее заключение: «Такое положение не может быть далее терпимо. ЦК твердо решил добиться своевременного представления отчетности от всех губернских и областных организаций».)

Далее дается развернутая постановляющая часть по всем видам отчетности. Содержание отчетности отражает содержание задач и работы, поэтому само изложение, а главное — восприятие Постановления об отчетности имеет важное значение для более глубокого понимания не только значения, которое ЦК придает информации и отчетности, но и самого содержания работы и обстановки, в которой она протекает.

Значение закрытых писем секретарей прежде всего определяется тем, что в Постановлении сказано, что письма эти составляются лично секретарями областных бюро ЦК РКП, национальных ЦК, областных и губернских комитетов, в том числе и губкомов, входящих в областные объединения; это последнее было подчеркнуто потому, что некоторые руководители областных объединений сопротивлялись этому, считая, что, мол, достаточно письма и отчетности областного объединения. ЦК же считал это неправильным отрывом объединяемых ими губкомов от ЦК.

Подчеркнув, что все письма должны быть обязательно строго объективными, деловыми и затрагивать все наиболее важные стороны партийной и политической жизни губернии и области, ЦК устанавливал следующие группы вопросов, которые должны быть освещены в закрытых письмах секретарей:

—  важнейшие явления хозяйственной жизни губернии за истекший месяц (состояние урожая, ход продработы, работа основных предприятий, состояние транспорта, развитие кооперации, поступление местных налогов);

—  настроение рабочих и различных слоев крестьянства (по возможности сообщать один-два характерных факта);

— о враждебных нам политических партиях (их влиянии в тех или иных слоях населения, методах работы и т. д.);

— состояние работы советского аппарата;

— жизнь партийной организации, в том числе о волнующих членов партии вопросах;

—  наиболее важные решения, рост влияния партии, проведение тех или иных кампаний и т. д.

ЦК подчеркивал необходимость дифференцированного подхода в отчетах и письмах в зависимости от особенностей губернии, области, национальной республики. В информации должны дифференцированно выступать на первое место наиболее важные вопросы для данной местности: в земледельческих областях более внимательно и полно должны быть освещены вопросы урожая, продработы, торговли, настроение крестьянства, работы эсеров, состояние изб-читален; в губерниях, где лежаткрупные железнодорожные узлы, внимание секретаря организации и в работе и в информации должно быть сосредоточено на транспорте; в промышленных губерниях нужно сосредоточить внимание на освещении положения на фабриках, настроении рабочих, влиянии меньшевиков и т. д.; в сообщениях из окраин должно быть уделено место вопросам национальных взаимоотношений и т. д.

ЦК особенно обращал внимание секретарей, что вскрытие недочетов и вообще отрицательных сторон местной работы в закрытых письмах секретарей должно быть более решительным и законченным, чем это бывает в обычных официальных информотчетах.

Закрытые письма направлялись непосредственно в Секретариат ЦК, который придавал этим письмам особо важное значение для учета в работе ЦК.

Нетрудно видеть, как эти указания по составлению закрытых писем, по существу, учат секретарей работать, даже составлять план работы, выделять главное с учетом специфических особенностей местности, охватывать все виды непосредственно партийной работы.

ЦК, со своей стороны, давал пример местным организациям, составляя и рассылая на места закрытые письма ЦК, в которых освещались не только вопросы внутренней жизни партии и страны, но и внешней политики.

Еще более подробно в Постановлении о письменной отчетности даются указания о составлении официальных информационных и статистических отчетов.

Устанавливается, что эти отчеты представляются за подписями секретаря и заведующего орготделом соответствующего комитета и направляются в ЦК ежемесячно.

Можно без преувеличения сказать, что между XI и XII съездом Центральный Комитет, его Организационное бюро, Секретариат ЦК и его аппарат, в первую очередь Оргинструкторский отдел развернули живую и письменную связь и конкретное руководство местными организациями.

Серьезно увеличилось количество выездов членов и кандидатов ЦК, представителей и специальных комиссий ЦК для обследования парторганизаций — они посетили 66 организаций и участвовали в работе 98 местных партийных конференций. За этот год более чем в два раза увеличилось количество докладов секретарей губкомов, обкомов, заслушанных и обсужденных на Оргбюро ЦК, всего было заслушано 38 докладов, по ним принимались соответствующие решения и указания. Важную роль в руководстве и выработке конкретных директив по губерниям и областям сыграла систематическая письменная связь и получение отчетов, которые, хотя с все еще продолжающимися частичными перебоями, но поступали от губкомов и обкомов более или менее нормально. Существенным в этом отношении было то, что в этом году в ЦК была проведена полная обработка материалов, поступивших с мест по всем организациям, — к XII съезду были составлены обзоры партийной работы по 100 губерниям и областям, тогда как к XI съезду — лишь 45, а к X — всего 22, и то главным образом по центральным губерниям.

Важной и партийно-демократичной формой связи ЦК с местными организациями была посылка ЦК своих представителей на губернские и областные конференции, которые не только выступали от имени ЦК, но и активно участвовали в работах конференций. В период между XI и XII съездом по плану, разработанному Организационно-инструкторским отделом, представители ЦК участвовали в работе 62 партийных конференций.

Приезжавшие с конференций представители ЦК, как правило, докладывали Секретариату, Оргбюро, а в важных случаях и Политбюро о своих выводах, впечатлениях и предложениях.

Вообще я не помню ни одного случая, когда бы Секретариат, Оргбюро и Политбюро отнеслись без должного внимания к докладам представителей ЦК, комиссий, ответственных инструкторов, секретарей губкомов и обкомов, а тем более краевых, республиканских комитетов. Заседания, когда в порядке дня стояли такие доклады, были большими днями не только для аппарата и его руководителей, в особенности Организационно-инструкторского отдела, готовившего материалы, предложения и выступавшего с содокладами, но, как я видел, и для руководящих деятелей ЦК, в первую очередь его секретарей. Вся атмосфера была благоприятная для докладов и суждений по ним. Докладчикам, как правило, прибавляли время, члены Оргбюро задавали вопросы, выступали, а кто не выступал, тот обычно вставлял свои реплики. Помню, особенно выделялся своими остроумными, мягкими и вместе с тем критическими репликами Калинин Михаил Иванович, хорошо знавший места ввиду того, что он много разъезжал по стране. Докладчики с мест, обычно начинавшие напряженно, потом становились смелее и даже веселее, как говорится, «расходились». Поправок, критических замечаний было много, временами острые и сердитые, особенно по неблагополучным организациям, которые нуждались в «лечении». Как

правило, проекты принимались в основном с поручением выделяемой комиссии или Организационно-инструкторскому отделу ЦК учесть замечания и принятые на заседании поправки и представить окончательно отработанный проект постановления ЦК.

Разумеется, мы не ограничивались только конкретным постановлением, а извлекали уроки для общей работы — для разработки обобщенных выводов по общепартийным вопросам, для выработки соответствующих директив ЦК.

СВЯЗЬ С НАЦИОНАЛЬНЫМИ РЕСПУБЛИКАМИ И РЕГИОНАМИ. ОБРАЗОВАНИЕ СССР

В исторических решениях X и XI съездов партии по-марксистски, по-ленински учтены изменения в исторических условиях — перехода от Гражданской войны к мирному строительству, и сделаны соответствующие выводы о партийном и советском строительстве на основе развития внутрипартийной и рабочей демократии и усиления связей между ЦК и местами и мест с Центром.

Съезды указали на опасности и трудности, стоящие перед партией, и потребовали от всех местных партийных организаций крепить единство партии, очищать ее ряды, бороться с упадническими настроениями, с капитулянтами и укреплять идейно и организационно партию и ее местные организации.

Центральный Комитет РКП(б) после XI съезда сосредоточил особое внимание и усилия на организации систематической и более глубокой связи и руководстве окраинными организациями, в особенности партийными организациями национальных областей и республик. Конечно, ЦК и до XI съезда занимался ими; тов. Ленин сам уделял им свое внимание и заботу, занимался ими и его ближайший помощник народный комиссар по национальным делам, член Политбюро тов. Сталин, а также после X съезда и секретарь ЦК тов. Молотов.

Я хорошо знаю по работе в Туркестане, какую партийную, политико-экономическую, военную, организационную помощь оказывали ЦК и лично тов. Ленин большевикам, рабочим, революционным трудящимся массам и органам Советской власти Туркестанской Советской Республики в их самоотверженной, героической борьбе за само существование и становление Советской власти. С ликвидацией блокады Туркестана ЦК РКП(б), Совнарком республики, Ленин усилили свою помощь Туркестанской республике в успешном завершении военной победы, в преодолении хозяйственной разрухи, голода и сплочении народов и наций Туркестана вокруг партии.

Однако трудности, голод и разруху не так легко было ликвидировать, прежде всего потому, что военное сопротивление остатков колчаковско-дутовской белогвардейщины продолжалось. Агенты и военная помощь иностранных империалистов подымали кулацкие, байские, феодальные контрреволюционные националистические силы против Советской власти, организовывая бандитские выступления, в особенности басмачество. В 1920 году центром английской империалистической разведки, ее военных сил стала Бухара с реакционным эмиром во главе. Свергнутый своим революционным народом эмир, его приспешники под руководством агентов империализма организовали новые басмаческие банды в Восточной Бухаре и оживили, активизировали басмачество в Фергане и других районах Туркестана. Басмачи захватывали районы, железнодорожные станции, предприятия, села-кишлаки, разрушая их и грабя население не только русское, но и своих национальностей; они убивали партийно-советских работников, рабочих и их семьи. С басмачами вели борьбу не только красные войска, но и отряды самого коренного населения, особенно рабочих, ядром которых были коммунисты и комсомольцы.

Выезжая на места как член Туркбюро ЦК РКП(б) и член Реввоенсовета Туркестанского фронта, я видел, как героически боролись лучшие сыны народа, рабочего класса и нашей Великой партии. Я видел и крупные недостатки в работе, в том числе в партийной — слабость партийных органов, в том числе областных комитетов, которым в условиях военных действий не удавалось наладить систематические партийные связи с нижестоящими организациями и руководство ими. Видел и то, что, потеряв в этой сложной войне с басмачами немало замечательных коммунистов, в рядах партии наряду с хорошими коммунистами осталось много чуждых партии людей. Естественно, что Туркбюро ЦК, ЦК Компартии Туркестана принимали необходимые меры организационного и пропагандистского характера по усилению партийной работы, очистке партии и вовлечению в нее новых лучших людей рабочего класса. Проведенная после X съезда чистка серьезно оздоровила ряды партийной организации, освободив ее от примазавшихся карьеристов, жуликов, взяточников, бывших царских чиновников, проводивших вместе с бывшими переводчиками из местного населения старую колониальную, угнетательскую практику, — было вычищено более 10 тысяч из имевшихся 40 тысяч членов партии.

После XI съезда ЦК РКП(б), обсудив положение в Компартии Туркестана, решил провести дополнительную чистку, в результате которой было исключено из партии еще 4 тысячи, а всего было вычищено 14 тысяч. Это укрепило партию в Туркестане, и особенно в Бухаре и Хиве, открыло путь к вступлению в ее ряды лучших людей рабочего класса и революционного декханства, в особенности из Союза бедноты.

Героической борьбой нашей славной Красной Армии под руководством Ленина и талантливым командованием тов. Фрунзе ко второй половине 1920 года были разгромлены вражеские силы Семиреченского и Закаспийского фронтов Туркестана. Но оставалось неразгромленным басмачество, особенно вновь вспыхнувшее после революционного свержения эмира Бухарского и хана Хивинского.

ЦК РКП(б) и лично Ленин глубоко понимали, что победа над басмачами требует не только новых военных усилий, но и ряда хозяйственно-экономических, организационно-политических мероприятий, в первую очередь ликвидации имеющихся недостатков и ошибок в работе и в политическом поведении коммунистов по отношению к туземным народам, особенно в деревне. Я помню, как в беседе со мной перед моим отъездом в Туркестан тов. Ленин особенно подчеркивал задачу проникновения Советов и организации их работы по объединению декхан в самых глубинных пунктах — кишлаках и аулах Туркестана.

Для Ленина это был вопрос, связанный со всей программой и тактикой Коминтерна в борьбе народов Востока за свое национальное и социальное освобождение от империализма. Именно опираясь на опыт российской пролетарской революции и, в частности, Туркестана, Ленин развил на II конгрессе Коммунистического Интернационала свое гениальное положение о том, что и там, где еще нет капитализма, а существуют еще докапиталистические отношения, можно и нужно вовлекать отсталые массы крестьянства в систему советских организаций, постепенно переводя эти народы к социализму, минуя капиталистическую стадию развития. Разумеется, подчеркивал всегда Ленин, теоретическая возможность сама по себе не превращается в действительность. Для этого необходимо вести борьбу не только с прямым классовым врагом — империализмом, но и с его прихвостнями — буржуазно-националистическими шовинистами всех мастей, поддерживая истинно революционные освободительные движения, организуя Советы в самом низу и объединяя в них широкие массы трудящихся крестьян и тружеников. Больше того, Ленин — в первую очередь он — особенно видел, что даже среди коммунистов — членов такой революционно-интернационалистской партии, как наша, имеются люди, допускающие колонизаторский, великодержавный подход к местным национальностям, в особенности в Туркестане, а также имеются и националисты из местных национальностей, зараженных буржуазным национализмом, направленным против интернационального единства рабочего класса. Именно поэтому Ленин и ЦК РКП(б) никогда не ограничивались в своем руководстве «чисто» организационными указаниями, а всегда прежде всего ставили вопрос принципиально-политический. В важнейшем решении ЦК, принятом по предложению Ленина 29 июня 1920 года, об основных задачах РКП(б) в Туркестане подчеркнуто, что основными задачами Коммунистической партии и органов Советской власти в Туркестане являются устранение, изжитие, ликвидация тех неправильных отношений, которые создавались десятилетиями между пришлым европейским населением и народами коренных национальностей, населяющих веками Туркестан, сложившихся в результате пятидесятилетней колониальной политики царского правительства в Туркестанском крае, с одновременной постепенной ликвидацией патриархально-феодального наследия, сохранившегося еще глубоко в общественных отношениях местного коренного населения. В этом постановлении ЦК РКП(б) дана программа — план практических мероприятий, обеспечивающих осуществление указанной принципиальной линии партии. Для обеспечения ее выполнения тем же постановлением учреждено, наряду с существовавшей Туркомиссией ВЦИК и СНК, Туркестанское бюро ЦК РКП(б). Немало было сделано этим бюро и ЦК Компартии Туркестана, органами Советской власти Туркрес-публики, в частности, по возрождению хлопководства и организации низовых первичных Советов депутатов в кишлаках, аулах, районах и уездах. Было бы, однако, неправильно думать, что решение ЦК было полностью выполнено как по линии Советов, так и по линии партийной работы, которая отставала от потребностей и от общепартийного уровня. Это было особенно опасно в наступившем новом этапе новой экономической политики, принесшей наряду с положительными и много отрицательных явлений, особенно в отношении к нуждам трудящейся бедноты.

В августе 1921 года тов. Ленин пишет письмо туркестанским коммунистам, в котором особенно подчеркивает и требует от них усиления внимания и заботы к нуждам трудящихся, бедноты, особенно коренных национальностей. На этом новом этапе ЦК РКП(б) вновь дает принципиально-политическое и практическое направление коммунистам Туркестана.

В письме ЦК (январь 1921 года), написанном тов. Сталиным и одобренном Лениным, ЦК РКП(б) писал, что линия намеченной и проводимой национальной политики в Туркестане ни в какой степени не изменяется так называемым «новым курсом» экономической политики. ЦК подчеркивал в своем письме, что глубоко ошибочными и совершенно поверхностными являются выводы тех товарищей, которые считают, что проведение новой экономической политики в Туркестане должно повести к пересмотру земельной политики Советской власти, к пересмотру Се-миреченской земельной реформы, возвратившей киргизскому населению захваченные у него земли. Эти выводы, заявляет ЦК, суть старое колонизаторство под новым флагом, совершенно ложное, приписывающее Советской, власти готовность вернуть киргизов в кабалу фермеру-кулаку. Это важнейшее указание ЦК РКП(б) лежало в основе той борьбы, которую проводило Турк-бюро ЦК РКП(б), переименованное потом в Средне-Азиатское бюро в Туркестане, исправляя ошибки, допускавшиеся и некоторыми членами Туркбюро (Томским, Петерсом и Сафаровым) в сторону перегибов, задевавших и середняцкие элементы русского крестьянства. Давая отпор великодержавному колонизаторскому уклону, ЦК РКП(б) в указанном письме дает указания о борьбе с местным национал-уклонизмом, пытавшимся прикрыться новой экономической политикой. В письме ЦК было указано, что проведение новой экономической политики в Туркестане совершенно не означает предоставления свободного действия туземному торговому и денежному капиталу и «права» экономического закабаления и политического подчинения себе трудящихся масс полупролетариев и пролетариев Туркестана. Новая экономическая политика в Туркестане, пишет ЦК, означает предоставление мелкому земледельцу и ремесленнику большей доли произведенных ими продуктов в свободное их распоряжение, означает большую свободу обмена торгового оборота, точное ограничение налогов, повинностей, взимаемых в пользу Советского государства. Но, пишет ЦК РКП(б), одновременно с мерами по упрочению — расширению рыночного товарооборота советская экономическая политика в Туркестане должна обеспечить осуществление мер поддержки трудового землероба и хлебороба, кустаря, гончара или кожевника и тому подобного против торгового капитала, через экономическую поддержку кооперации трудящихся во всех ее видах. В письме с особой силой подчеркивается, что органы Советской власти должны не только и тем более не формально применяться к законам рынка, а организовывать в кооперацию и экономически помогать мелким производителям, давая им выход, избавляющий их от капиталистической кабалы, найти в них верных союзников партии и пролетариата.

Письмо ЦК не ограничивается этими общими указаниями, а, развивая решения X съезда по национальному вопросу, принятые съездом по докладу тов. Сталина, указывает конкретные хозяйственно-экономические задачи в Туркестане: о восстановлении площади посевов на поливных землях, расширении площади богарных посевов, возрождении и развитии хлопковой культуры, исправлении в первую очередь действующей оросительной, ирригационной системы, восстановлении скотоводства и так далее.

ЦК требует поддержки кустарного производства, оборудования крупных промышленных предприятий, организации товарооборота через посредство кооперативов и так далее.

Это была программа на ряд лет, которая легла в основу всей дальнейшей работы Туркестанской парторганизации, руководящих органов — обкомов, ЦК Компартии Туркестана, Туркбюро, ЦК РКП(б), в работе которого необходимо особо отметить роль тов. Куйбышева В. В. и органов Советской власти; за ее выполнение боролись вся парторганизация Туркестана и передовые люди рабочего класса и революционного декханства.

Однако общая отсталость края, особенно слабость местных кадров, приводила к отставанию парторганизации от ббщего уровня партийной работы во всей партии. Такое отставание было особенно опасно и вредно на новом этапе после XI съезда. Поэтому ЦК РКП(б), его Секретариат, его аппарат, в первую очередь Организационно-инструкторский отдел, организовали проверку исполнения решений ЦК и резолюций XI съезда партии по областям Туркреспублики. По данным Оргинструкторского отдела ЦК установил состояние партийной работы в пяти областях, входивших в Туркреспублику: Ферганской, Сыр-Дарьинской, Самаркандской, Закаспийской и Семиреченской (Алма-Атинской с центром, называющимся тогда Верный). ЦК РКП(б) объективно, с ударением на недостатки, оценил состояние партийной работы. ЦК указал на неблагоприятные условия работы в каждой из указанных областей, мешавшие ЦК КПТ осуществлять систематическое партийное руководство: непрерывные военные действия в Ферганской области, срывавшие мероприятия ЦК КПТ и обкома по установлению связи с низовыми парторганизациями и руководство ими в Семиреченской области. Кроме этого, были еще и, так сказать, естественные условия оторванности (отсутствие железной дороги, тем более авиации, автомобилей и автомобильных дорог — езда «гужом»). А главное, по всем областям — слабость кадров, а порой почти полное отсутствие мусульманских коммунистических работников, хорошо знакомых с местными условиями и языком узбеков, киргизов и казахов, туркмен и таджиков. В 1922 году ЦК РКП(б) вновь уделил большое внимание этой, одной из крупнейших национальных организаций — Туркестанской. После обследования работы парторганизации Туркестана и проверки исполнения решений XI съезда партии ЦК РКП(б) заслушал доклад Средне-Азиатского бюро, председателем которого был тогда тов. Рудзутак, установил наличие все еще значительного отставания партийной работы в Туркестане. Моя прежняя работа в Туркестане не только не помешала мне как заворгин-структору ЦК объективно критически и самокритически подойти к вскрытию все еще имеющихся недостатков и слабостей, а помогла, вооружила меня лучшим знанием положения в областях Туркестана, чтобы конкретнее помочь ЦК РКП(б) сформулировать, указать на недостатки и наметить задачи по их дальнейшему исправлению.

В 1922 году Центральный Комитет РКП(б) уделял большое внимание закавказским партийным организациям — Грузинской, Азербайджанской и Армянской.

Закавказские парторганизации, в основе своей идеологически и организационно здоровые, успешно преодолевали трудности, недостатки, ошибки и шатания в собственной среде. Эти ошибки особенно проявились в среде большевиков после прихода к власти, когда возникла необходимость определить линию руководства государственным строительством. Именно в этот период особенно ярко проявился так называемый национал-уклонизм внутри партии, скатывавшийся тогда уже на путь меньшевизма, муссаватизма и дашнакцутюнства, а позднее на путь троцкизма (а в дальнейшем развитии некоторые скатились даже на путь фашизма). Мертвый меньшевизм, который в Грузии был

в свое время силен, хватал живого. Мертвые меньшевики тащили за собой, в частности в национальном вопросе, живых национал-уклонистов. Их питательным источником были многочисленные мелкобуржуазные, чуждые партии непролетарские элементы, которые были в составе коммунистических партий. ЦК РКП(б) и Закавказский краевой комитет, занимаясь вопросами укрепления парторганизаций Грузии, Азербайджана и Армении, обратили в первую очередь свое внимание на вопрос о составе парторганизаций. В Грузии, например, из 18 тысяч членов партии было всего 13% рабочих, остальные — служащие, крестьяне и ремесленники. Поэтому была поставлена задача сокращения парторганизации процентов на 30 за счет непролетарских элементов с одновременным увеличением количества вновь принимаемых рабочих. По проведенной чистке членов компартии Грузии во второй половине 1921-го и первой половине 1922 года было вычищено четыре с лишним тысячи человек, а во второй половине 1922 года и первой четверти 1923 года еще 6 с лишним тысяч. В марте 1923 года Компартия Грузии имела около 11 тысяч членов, в том числе рабочих было уже 17 с лишним процентов. Ленин считал необходимым, учитывая условия хозяйственной разрухи и капиталистического окружения, образовать федерацию закавказских республик. В одном из писем Ленин требовал вдумчивого, неторопливого подхода к этому делу, требующего нескольких недель, а после учета мнения тов. Сталина и нескольких месяцев подготовки. В конце 1921 года Закавказское бюро ЦК с участием командированного ЦК РКП(б) представителя ЦК тов. Молотова приняло постановление об организации Федерации закавказских республик. Против этого в 1922 году развернули кампанию национал-уклонисты. Даже после обсуждения вопроса на Пленуме ЦК РКП(б), отвергнувшего все их предложения, подтвердив необходимость создания федерации, они не остановили своей борьбы. Надо подчеркнуть, что их фактически тогда уже поддерживал Троцкий, и это их подбадривало в их подрывной работе. Они противопоставили ЦК Грузинской компартии Заккрайкому и даже кратковременно добились большинства в ЦК Грузии. Это большинство было недолговечным. Уже в марте на съезде Компартии Грузии это большинство было провалено: за его линию голосовало немногим более 10% делегатов — громадное большинство съезда по-ленински поддержало Закавказский краевой комитет.

ЦК РКП(б) в течение почти всего 1922 года занимался вопросами Закавказья, в особенности Грузии. Кроме Молотова, в Грузию выезжала комиссия ЦК в составе товарищей Дзержинского, Мануильского и Мицкевича-Капсукаса. По ее докладу и предложению ЦК одобрил линию Заккрайкома, предложив ЦК Грузии точно выполнить директивы и решения Заккрайкома. На съезд Грузинской компартии ЦК вновь командировал членов ЦК товарищей Куйбышева и Каменева, которые установили, что прежний состав ЦК Компартии Грузии допустил серьезные национал-уклонистские, антиинтернационалистские ошибки не только в коренном вопросе о Федерации закавказских республик, но и в других крупных принципиально-политических вопросах, особенно в вопросе о борьбе с остатками меньшевизма, проведения аграрной революции в деревне. Пленум ЦК РКП(б), обсудив положение, признал необходимым обратиться с письмом к коммунистам Закавказья, в котором значительное место занимало освещение положения в Грузии. В этом письме Центральный Комитет указывал, что основным организационным лозунгом нашей партии в переживаемый момент является единство партии. В особенности, писал ЦК, это единство необходимо в Закавказье, перед лицом грозящей опасности империалистического.вторжения. ЦК указывал, что Закавказье, являясь крестьянской страной, в которой отсутствуют широкие пролетарские массы, кроме Баку, требует от компартий особого внимания и осторожности к элементам, зараженным националистическими пережитками мелкобуржуазных масс. В то же время нужно проявлять активность в деле вовлечения широких масс в общее русло советского строительства. Ошибки в этом деле могут повлечь за собой отрыв мелкобуржуазных, крестьянских и интеллигентских слоев от Советской власти. Ошибки могут бросить их в Азербайджане в сторону панисламизма и пантюркизма, а в Грузии и Армении — в сторону Антанты. ЦК с особой силой подчеркнул, что борьба за укрепление национального мира и братской солидарности трудящихся Закавказья является по-прежнему важнейшей задачей коммунистических партий и их руководящих работников. ЦК подчеркнул необходимость прекращения групповой борьбы, склок, а тем более принципиально-политической борьбы, разрушающей единство партийных рядов, предупредив о применении к группировкам и фракционерам предусмотренного решениями X и XI съездов исключения из партии. Столь же подробно ЦК рассматривал и состояние парторганизаций в Азербайджане и в Армении. В результате усилий ЦК РКП(б), Заккрайкома, вновь избранного ЦК Грузинской компартии и громадного большинства грузинских большевиков Компартия Грузии успешно преодолела сопротивление остатков контрреволюционного меньшевизма, укрепила Советскую власть в Грузии, и как истинные марксистско-ленинские интернационалисты вместе с другими республиками Закавказья создали Закавказскую федерацию, активно участвуя в создании единого Союза социалистических республик.

На Украине борьба за Украинскую Советскую Социалистическую Республику получила наибольшую остроту, потому что иностранные империалисты — немецкие и антантовские, русские белогвардейцы-деникинцы опирались на коварного врага народа украинского — на националистически настроенную кулацко-буржуазную Раду, на петлюровщину. Петлюровщина была коварна, лицемерна и продажна. Оперируя лозунгами независимости и национальными правами украинского народа, она на деле с самого начала поставила провозглашенную ими «незалежну Украшу» в полную зависимость от империалистических стран — вначале немцев, а потом Антанты. Маскируясь под «друзей народа» и даже назвав свою власть «Украинская Рада», то есть Совет, они громили истинные Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Будучи кулацко-буржуазной властью, они выступали против аграрной революции, защищали помещиков от крестьянской бедноты и капиталистов от рабочих, выступая единым фронтом с буржуазными националистами других наций — еврейским сионизмом, польским шовинизмом и прочими.

Несмотря на неоднократно заявленную волю Советского правительства РСФСР во главе с Лениным к признанию украинского государства, к миру с ним, при его отказе, конечно, от союза с Деникиным, с помещиками и капиталистами, петлюровская Рада выступила войной против российских советских народов.

Великая заслуга большевиков Украины состоит прежде всего в том, что они под руководством Ленина и ЦК РКП(б) сумели разоблачить перед украинским трудовым народом украинских националистов. Разумеется, что Ленинскую позицию в национальном вопросе большевики Украины, как и в Закавказья, завоевали в острой и принципиальной борьбе с немалым количеством уклонистов внутри партии, извращавших Ленинскую национальную политику. Были в Коммунистической партии большевиков Украины и общеоппозиционные группировки и по всем другим вопросам политики и организационного строительства — троцкисты, «Рабочая оппозиция», «Демократический централизм» и прочие отрыжки меньшевистского оппортунизма, выступившие еще в профсоюзной дискуссии против Ленинской линии и имевшие своих представителей, порой в солидном количестве, на съездах и конференциях КП(б) Украины, на которые ЦК РКП(б) посылал своих представителей для борьбы с ними и правильного направления путей КП(б)У. Одним из ведущих представителей ЦК РКП(б) был член Политбюро тов. Сталин И.В. Но к X, особенно к XI съезду РКП(б) Ленинцы в украинской партийной организации успешно разбили эти оппозиционные группы, завоевав прочное большинство, стоявшее на позициях Ленинизма.

Это укрепило и организационно партийные организации Украины, поэтому ЦК РКП после XI съезда не приходилось принимать экстраординарных организационных мероприятий.

В этот период обстановка работы на селе все еще оставалась сложной. В ряде уездов на селе оперировали бандитские шайки, хотя в большинстве уже выродившиеся в чисто уголовные. На основе новой экономической политики усиливался процесс дифференциации, укрепления позиции кулака и рост его попыток легального врастания в Советы и в Советский аппарат, ослабляя позиции партии и ее опоры — бедноты (незаможних крестьян). В этих условиях ЦК РКП(б) и ЦК КП(б) Украины поставили задачей парторганизации укреплять политическую власть Советов в деревне, не допуская проникновения кулаков и богатеев в Советы; активно содействовать поднятию, развитию и качественному улучшению сельского хозяйства на основе НЭПа, подготовлять его к постепенному переходу к более высоким кооперативно-колхозным формам обработки и пользования землей; всемерно улучшая быт и поднимая культуру села, сохранять и укреплять комитеты бедноты — комнезамы, памятуя, что сельскохозяйственные пролетарии и комнезамы, укрепляя союз со средним крестьянством, будут в дальнейшем главной опорой партии в борьбе с нарастающим кулачеством. По работе в рабочих районах Украины — обстановка также была нелегкой: промышленность Украины не была еще восстановлена^ находилась в тяжелом состоянии; остро складывались вопросы своевременной выплаты и без того пониженной заработной платы. Из-за финансовых затруднений задолженность хозорганов рабочим была большая, можно сказать, громадная, вследствие этого материальное положение рабочих и коммунистов было тяжелым. От партработников, от всех коммунистов требовалась исключительная стойкость, выдержка и самоотверженность для ведения партийной, агитационно-пропагандистской, организаторской, профсоюзной работы в массах, да и в укреплении и поддержании духа внутри самой парторганизации, тем более что и в рядах коммунистов были нестойкие товарищи, поддававшиеся упадничеству, были и оппозиционные оппортунисты, сеявшие панику капитулянтства. Поэтому была поставлена задача усиленной подготовки кадров, подбирая стойких товарищей для направления их в рабочие производственные ячейки. Одновременно, не дожидаясь окончания их подготовки, подобрать марксистски грамотных товарищей и прикреплять их к производственным ячейкам.

Между Закавказьем и Украиной лежит крупный и важный край — Юго-Восточный, или, как теперь его называют, Северо-Кавказский. Ввиду его сложности и важности ЦК РКП(б) учредил там Юго-Восточное, а потом Северо-Кавказское бюро ЦК РКП(б) с центром в Ростове-на-Дону. Это краевое бюро объединяло губернские парторганизации: Донскую, Ставропольскую, Кубано-Черноморскую, Терскую и ряд таких национальных областей и автономных республик, как Дагестанская, Кабардино-Балкарская, Северо-Осетинская, Чеченская, Ингушская, Карачаевская. После XI съезда партии ЦК РКП(б) заслушал доклад Юго-Восточного бюро ЦК тов. Ворошилова К.Е. (тов. Микоян стал руководителем бюро несколько позже). Прежде всего был обсужден вопрос о самом существовании Юго-Восточного бюро ЦК, так как группа делегатов XI съезда, а позднее и другие товарищи из некоторых губерний Северного Кавказа поставили вопрос о ненужности краевого центра на Северном Кавказе. Помню, когда тов. Сталин, а также тов. Молотов вызвали меня и спросили мнение Организационно-инструкторского отдела ЦК по этому вопросу. После краткого изучения вопроса я твердо ответил, что считаю это требование местных губернских товарищей неприемлемым; товарищи Сталин и Молотов поддержали мое замечание, что у некоторых товарищей это является проявлением известного местничества, нежелания иметь непосредственного представителя ЦК РКП(п) по конкретной проверке исполнения решений съезда и ЦК.

Дальнейшее изучение края и разработка необходимых мер, произведенные аппаратом ЦК и рассмотренные Оргбюро ЦК, полностью подтвердили правильность указанного решения ЦК.

При всех недостатках, которые приходилось отмечать в работе Юго-Восточного бюро, особенно в первый период, его сохранение и работа полностью себя оправдали. Известно, какая жестокая гражданская война происходила в этом крае, какое сопротивление Советской власти оказало контрреволюционное казачество — корниловцы, калединцы, красновцы, деникинцы (были, конечно, и революционные казаки, но их было меньшинство) и какие разрушения хозяйства края были результатом белобандитст-ва, активно поддержанного иностранными империалистическими интервентами. Неурожай 1921 года еще более подорвал хозяйство края и нормальную жизнь края. В 1921 году и зимой 1922 года все еще действовали разные бело-зеленые банды, главным образом из части коренного казачества; осложняло положение и наличие различных враждующих между собой племен разных малых национальностей — все это при наличии малочисленного пролетариата создавало и усугубляло трудные условия работы партийных организаций.

Во второй половине 1922 года положение несколько улучшается — хороший урожай и его реализация улучшили настроение крестьян и трудового казачества, уменьшился, а в ряде районов ликвидирован бандитизм, улучшилось и материальное положение — снабжение рабочих городов.

Как и Дагестанской парторганизации, Краевое бюро и ЦК РКП(б) оказывали помощь всем организациям национальных областей и республик: Кабардино-Балкарской, Северо-Осетинской, Карачаевской, Чечено-Ингушской, Калмыцкой, — которые испытывали значительные трудности в строительстве своих национальных очагов культуры, государственности и хозяйства. Надо сказать, что их представители были хотя и менее активны, чем дагестанцы, но проявляли настойчивость в отстаивании своих интересов, вплоть до драк между собой, которые Крайбюро ЦК приходилось разбирать и улаживать. Приезжали они в Москву, бывали в ЦК на приемах у секретарей ЦК, в том числе у товарищей Сталина, Молотова, и в первую очередь попадали в Оргинструктор-ский отдел — к его заведующему тов. Кагановичу. В ЦК РКП(б) они встречали и критику, и помощь, и внимание, и заботу как равноправные члены Великой семьи освобожденных народов Советской республики.

ЦК усиленно занимался и так называемыми нацменами, то есть теми национальными меньшинствами, которые в силу сложившихся исторических условий, временных или длительных, не были объединены единой территорией и государственным объединением, а были разбросаны по всем губерниям, областям и республикам. Это были евреи, поляки, татары, мордвины, чуваши и другие, а также временно лишившиеся своих территорий: латыши, литовцы и эстонцы, интересы которых необходимо было обеспечить, помогая им обустраиваться в бытовом, хозяйственном и культурно-политическом отношении. На местах еще со времен Наркомнаца, когда наркомом был тов. Сталин, были образованы специальные отделы в ряде губисполкомов, были соответствующие работники и в парторганизациях. В ЦК были национальные секции, у них были свои органы печати на своих языках, кадры организаторов и пропагандистов и тому подобное.

ЦК устанавливал недостатки в работе среди нацменьшинств, указывал на них местным организациям и требовал усиления работы среди национальных меньшинств. Не было ни одного периодического отчета ЦК, в котором бы не освещалась практика проведения национальной политики, в том числе и по работе среди нацменьшинств.

Каждый работник национальной республики, области, округа или секции, приезжая в Москву, мог прийти в свой ЦК партии и всегда получал достойный прием, совет и помощь у Секретариата ЦК и лично Генерального секретаря ЦК тов. Сталина, а также секретарей ЦК товарищей Молотова, Куйбышева, Андреева, когда он стал секретарем, в Организационно-инструкторском отделе ЦК, и без фальшивой скромности скажу, и мне, как его заведующему, приходилось им уделять не просто внимание, но и практические усилия для продвижения, решения их вопросов.

Одним из крупнейших промышленных центров страны был Урал. Урал был в то же время и серьезным земледельческим районом, поэтому ЦК придавал большое значение Уральской парторганизации. После XI съезда ЦК счел нужным укрепить Уральское бюро ЦК и ввел в него товарищей Голощекина, Харитонова, Бела Куна, Ломова и других.

Известно, какую большую героическую роль сыграли рабочие и коммунисты Урала в борьбе за Советскую власть в войне с Колчаком и затем как резервуар и боевой тыл в борьбе с Деникиным. К концу Гражданской войны при переходе к новой экономической политике промышленность была в тяжелом состоянии, да и сельское хозяйство было разорено. К тому еще прибавлялись беспрерывные конфликты в земельных отношениях, особенно на границе с Башкирией, принимавшие зачастую характер острой национальной вражды. В 1922 году политического бандитизма на Урале не было, но был распространен уголовный бандитизм, подгоняемый отчасти голодом. Вследствие всего этого настроение в деревне все еще было неустойчиво, его подогревали эсеры, используя кулаков и остатки колчаковцев.

Хотя и здесь работа антисоветских партий меньшевиков и эсеров в первый период не всюду встречала активное противодействие, однако в промышленных центрах рабочие занимали твердые позиции поддержки партии и Советской власти.

В 1922 году принципиальных антипартийных группировок и острой борьбы не проявлялось. С мая и «мясниковщина» в Пермской организации себя перестала проявлять. Можно сказать, что организации Урала окрепли, но в ряде мест отрицательные явления в партийной жизни, в связи с НЭПом, продолжались. Это находило свое выражение в непонимании частью коммунистов смысла НЭПа и даже у части несогласие с новой экономической политикой: в поисках путей и средств личного обеспечения, вызываемых отчасти тяжелым материальным положением, в тяготении к личному хозяйству, в том числе к домику, корове и тому подобное, чем заражены были отчасти и некоторые уездные и даже губернские работники, не говоря уже о крестьянских коммунистах, значительная часть которых была увлечена развитием и укреплением своего хозяйства. В тесной связи с этим имело место местничество, недружелюбное отношение к приезжим работникам и известная замкнутость засидевшегося ядра местных работников.

Отмечено развитие пьянства среди части руководящих работников Челябинской и Тюменской организаций.

Роста парторганизаций на Урале почти не было, выходы из партии хотя и сократились в последнее время, но все еще продолжались, уходили не только крестьяне, но и некоторые рабочие коммунисты (даже в Екатеринбургском уезде за январь — июнь 1922 года вышло 217 человек).

ЦК обратил свое особое внимание на важнейшее звено в цепи уральских парторганизаций — на крупнейшую Екатеринбургскую губернскую организацию.

Оргбюро ЦК вынесло соответствующее постановление по усилению работы в низовых организациях — ячейках. Для организационного обеспечения его выполнения признали необходимым заменить секретаря Екатеринбургского губкома новым, более сильным партработником.

Что касается самого Уралбюро, то ЦК рекомендовал созвать Уральское областное партийное совещание в Екатеринбурге и командировал на это совещание в качестве представителей ЦК РКП(б) секретаря ЦК тов. Андреева А. А. и заведующего Оргин-структорским отделом ЦК тов. Кагановича Л. М.

В более сложных условиях протекала работа партии на Дальнем Востоке. Затянувшаяся японская оккупация Хабаровского края и Приморской области заставила парторганизацию работать в этих областях нелегально, героически борясь за восстановление Советской власти на всем Дальнем Востоке. В процессе борьбы парторганизация поддерживала связь с Советской Россией — с ЦК РКП(б), руководствуясь его указаниями и осуществляя руководство коммунистами, осуществлявшими власть в правительстве Дальневосточной республики. 1922 год принес нам большой успех и победу на Дальнем Востоке — занятие 14 февраля народной армией Хабаровска обеспечило дальнейший полный разгром белогвардейских банд. Япония, учитывая это и упрочившееся международное положение Советской республики, вынуждена была начать переговоры об эвакуации своих войск с Дальнего Востока и освобождении русской территории от оккупации. Как обычно, Япония затягивала переговоры, и дошло даже до временного их перерыва. Но когда народная Красная Армия героически окончательно разгромила белые банды и вода подошла к горлу оккупационных войск, Япония вынуждена была уйти восвояси — войска народной армии ДВР заняли Владивосток. Владивосток, как гордо и радостно заявил Великий Ленин, стал нашинским!

Народное собрание ДВР 14 ноября 1922 года распустило себя и правительство, создав Революционный комитет (ревком) для организации органов Советской власти на Дальнем Востоке. Народное собрание заявило о полном признании Конституции и всех законов РСФСР, распространило их на всю территорию Дальнего Востока и объявило о полном своем присоединении к Российской Федеративной Советской Социалистической Республике. Таким образом, границы РСФСР передвинулись и вновь подошли к берегам Великого Тихого океана, за исключением Сахалина, который теперь тоже дожидался своего часа освобождения, чтобы стать советским. Под руководством Дальневосточной большевистской организации рабочие, крестьянское и трудящееся население с энтузиазмом начало создавать Советы и организовывать органы Советской власти. Дальбюро ЦК РКП(б) развернуло свою деятельность в Хабаровской и Приморской областях и осенью 1922 года уже руководило Прибайкальской, Забайкальской, Амурской, Приамурской, Хабаровской и Приморской областными организациями партии, а также парторганизациями полосы отчуждения КВЖД. Перед Дальбюро ЦК стояли новые большие задачи. ЦК послал туда ответственного инструктора ЦК тов. Кубяка (который потом, через некоторое время, был нами выдвинут и назначен секретарем Дальбюро ЦК РКП(б).

Грузинской, Азербайджанской, Армянской, Бухарской, Хорезмской и ДВР — был подписан протокол о передаче представительства на Генуэзской конференции РСФСР. От имени РСФСР тов. Калинин заявил, что он с удовлетворением принимает поручение союзных и братских республик и что Правительство Российской Республики примет все меры, чтобы интересы всех республик были в должной мере защищены на конференции.

Все это, вместе взятое, подвело вплотную к переходу Советской государственности на новую, более высокую ступень — объединения в единое федеративное союзное государство.

Это новое объединительное движение шло снизу в самих рабоче-крестьянских массах, их Советах, во всех республиках. Можно сказать, что оно особенно развернулось с вопроса об объединении трех республик — Грузинской, Азербайджанской и Армянской в единую Закавказскую федерацию.

Объединение трех закавказских республик диктовалось острой необходимостью быстрейшего восстановления разрушенного хозяйства. Железная дорога была единой для всех республик. Она связывала не только внутренние районы Закавказья, но и черноморские и каспийские порты. Политика буржуазно-националистических правительств с их таможенными барьерами затормозила и без того слабый товарооборот между отдельными частями Закавказья. Более того, решить большие задачи социалистического строительства можно было в то время только федеративным соединением республик.

Ленин особенно интересовался этим вопросом, он прежде всего поставил вопрос о хозяйственном объединении, предлагал также создать единый для всего Закавказья банк. В апреле 1921 года уже было заключено соглашение об объединении под единым управлением железных дорог Закавказья, а в июле 1921 года Кавказское бюро ЦК РКП(б) признало необходимым разработать единый хозяйственный план для всех закавказских республик и заключить хозяйственно-финансовую, торговую и военную конвенцию между закавказскими республиками и РСФСР. Было образовано Закавказское экономическое бюро. Это было серьезным началом соединения всех закавказских республик.

В июле 1921 года тов. Сталин по поручению ЦК и лично Ленина приезжал в Закавказье и оказал компартиям Закавказья неоценимую помощь в укреплении Советской власти, в разработке хозяйственных мероприятий, в частности в объединении хозяйственно-экономических органов, и особенно в подготовке

образования Закавказской федерации трех республик. Важное значение имел доклад Сталина на собрании Тифлисской партийной организации 6 июля 1921 года «Об очередных задачах коммунизма в Грузии и Закавказье». «Я помню, — говорил тов. Сталин, — года 1905-1917, когда среди трудящихся Закавказья господствовала братская интернационалистская солидарность, а теперь в результате господства националистов в ядовитой националистической обстановке старые интернациональные узы порвались.

Очередной задачей коммунистов Грузии является беспощадная борьба с национализмом.

Необходимо ликвидировать изолированное существование Грузии, необходимо создать здоровую атмосферу взаимного доверия между народами и достигнуть объединения хозяйственных усилий закавказских республик».

Подчеркивая необходимость создания Закавказской федерации, Сталин в то же время сказал, что это отнюдь не будет означать ликвидацию независимых республик.

Во всех трех республиках развернулась энергичная работа по подготовке проектов практического решения этого вопроса, в первую очередь по линии хозяйственной.

В ноябре 1921 года ЦК РКП(б) командировал в Закавказье секретаря ЦК тов. Молотова для участия в заседании пленума Закавказского бюро ЦК РКП(б) о Закавказской федерации. Этот пленум и краевое совещание руководящего актива высказались за образование федерации — за создание федеративного союза между тремя республиками — Азербайджанской, Грузинской и Армянской.

ЦК РКП(б) принял постановление, написанное Лениным, об образовании федерации закавказских республик. Ленин советовал широко обсудить этот вопрос среди трудящихся, не допуская торопливости.

Десятки партийных собраний, митингов и собраний рабочих в Тифлисе, в деревнях, а также в Баку, Ереване поддержали идею и предложения об организации федерации.

Нельзя, однако, думать, что это прошло без внутренней борьбы, особенно среди верхушки актива. В самом составе ЦК Компартии и Правительства Грузии была довольно влиятельная группа национал-уклонистов, которые выступили против образования Закавказской федерации. Они развернули отчаянную борьбу против объединения, сопровождая свои выступления враждебным национализмом, направленным против других национальностей Закавказья. Они требовали установления кордонов на границах с другими советскими республиками, выступали против проведения землеустройства на основе закона о конфискации у помещиков их земель; выступали они с такими правыми антисоветскими предложениями, как, например, денационализация Ба-тумских нефтяных резервов и сдача их в концессию американцам и т.д. Среди них наиболее выделялся Мдивани, многие потом отошли от национал-уклонизма, например старейший уважаемый большевик Филипп Махарадзе.

Были такие же национал-уклонисты и в Азербайджанской партии. ЦК РКП(б) и лично Ленин неоднократно занимались этими вопросами: вызывали их на заседания в ЦК, разъясняли, увещевали и в то же время резко осуждали.

Следуя указаниям Ленина, ЦК РКП(б) не допускал административного нажима, а проявлял большую выдержку и терпение.

В марте 1922 года Азербайджанская, Грузинская и Армянская Социалистические Республики добровольно объединились в федеративный союз, а затем окончательно во второй половине 1922 года — в единую Закавказскую Федеративную Республику. В середине 1922 года представители Закавказского крайкома РКП(б) выехали в Москву и поставили общий вопрос о необходимости усиления федеративных связей с РСФСР.

Почти одновременно с закавказскими вопрос об образовании союзного государства был поставлен Украинской и Белорусской Советскими Республиками.

В августе 1922 года ЦК РКП(б) создал комиссию для подготовки проекта постановления Пленума ЦК РКП(б) «О взаимоотношениях РСФСР и независимых национальных Советских республик». В комиссию вошли следующие товарищи: Сталин И.В., Молотов В.М., Куйбышев В.В., Орджоникидзе Г.К., Раковский Я.Г., Сокольников Г.Я. и представители республик Агамали-оглы С.А. (Азербайджан), Мясников А.Ф. (Армения), Мдивани П.Т. (Грузия), Петровский Г.И. (Украина), Червяков А.Г.(Белоруссия).

Естественно, что в этой работе комиссии принимали участие и другие секретари ЦК, и заведующие основными отделами ЦК, в том числе Оргинструкторского отдела Каганович.

Первый разработанный Сталиным проект был разослан, для обсуждения в ЦК компартий. По этому проекту независимые республики Украина, Белоруссия, Азербайджан, Грузия и Армения вступают в Российскую Федерацию. Хотя права их были больше, чем у обычных автономных республик, и хотя в проекте не говорилось о них как об автономных, но получалось так, что вступали они в РСФСР как автономные республики. Центральные Комитеты Азербайджана и Армении поддерживали этот проект, ЦК Грузии высказался против, ЦК Белоруссии высказался за сохранение договорных отношений, ЦК Компартии Украины не представил своего мнения — не обсуждал вопроса.

После октябрьского Пленума ЦК РКП(б) ЦК КП(б)У полностью присоединился к решениям. Комиссия, собравшаяся 23-24 сентября, заседала под председательством тов. Молотова. Она заслушала сообщение и единогласно (за исключением воздержавшегося представителя Грузии) приняла за основу проект тов. Сталина.

Ленин в это время болел и не мог участвовать в работе комиссии или давать конкретные указания. Составленный и принятый комиссией проект был послан Ленину 25 сентября. Товарищ Ленин, ознакомившись с проектом, написал письмо членам Политбюро, в котором он высказался против этого проекта, против пункта «автономизации» независимых национальных республик. Ленин считал, что вступление республик в РСФСР ставит их в неравноправное положение и урезывает их суверенные права. Вместо этого Ленин предложил образовать новое объединение всех республик — Союз Советских Социалистических Республик, в который войдут все независимые республики, в том числе РСФСР, как равные, с равными правами и обязанностями, как независимые, суверенные государства. Ленин предложил иметь наряду с ВЦИК Союзный Центральный Исполнительный Комитет как федеральный ЦИК.

Комиссия, возглавляемая Сталиным, согласилась с предложениями Ленина.

В октябре Пленум ЦК рассматривал этот новый проект. Не имея возможности присутствовать на Пленуме из-за болезни, Ленин прислал дополнительные предложения, в частности ввести должности председателей Союзного ЦИКа от всех республик и федераций. Ленин направлял работу Пленума против великодержавного шовинизма и местного национал-уклонизма, который у правых элементов и троцкистов имел место.

6 октября, в день заседания Пленума ЦК, Ленин писал: «Великорусскому шовинизму объявляю войну не на жизнь, а на смерть... Надо абсолютно настоять, чтобы в Союзном ЦИКе председательствовали по очереди русский, украинец, грузин и т.д. Абсолютно!»

Пленум ЦК не только принял все эти предложения Ленина, но и в резолюции осудил проявления великодержавного шовинизма и местного национал-уклонизма.

После Пленума ЦК тов. Сталин вызвал меня — заведующего Оргииструкторским отделом и заведующего агитпропом ЦК — и дал указания о развертывании на местах более глубокой и широкой разъяснительной работы в духе решения Пленума, что особенно важно в связи с подготовкой и проведением съездов Советов республик, а затем союзного съезда Советов.

В течение всего ноября-декабря мы связывались с ЦК нацком-партий, с губкомами и обкомами, получали от них сообщения о ходе разъяснительной работы, о подъеме объединительного движения. Я, например, связывался не только с Центральными Комитетами национальных компартий, но и с губкомами. Я систематически докладывал Секретариату ЦК и лично товарищам Сталину и Молотову.

Партия не просто разъясняла, но и боролась с национализмом, со всякого рода замаскированными предложениями, опрокидывающими идею Союза ССР. Например, на Украине национал-коммунисты из «боротьбистов» в содружестве с троцкистами (Раковским) усиленно популяризировали идею «конфедерации» с сугубо урезанными правами: все, например, постановления правительства «конфедерации» должны подтверждаться правительствами республик; «конфедерации», как правило, не должны иметь своей армии, единого гражданства, своих законодательных органов и т.д. И вот такой «союз — конфедерацию» подсовывали национал-уклонисты вместо настоящего федеративного союзного государства. Партия, ЦК и местные организации организовали разоблачение этой хитроумнойпод-мены настоящего Союзного государства конфедеративной фикцией.

Национал-уклонисты Башкирии, Татарии требовали ликвидации Российской Федерации с тем, чтобы эти республики отдельно входили в Союз.

Сталин убедительно доказал, что этот путь приведет к роспуску существующих федераций; кроме того, пришлось бы, кроме восьми автономных республик, выделить еще из РСФСР специальный русский ВЦИК и русский Совнарком, что повело бы к большой организационной перетряске, ненужной и вредной.

Одновременно шла организационная работа по подготовке к съезду Советов. Эту работу мы в ЦК проводили совместно с Президиумом ВЦИК.

Усиленно шла подготовка проекта основных пунктов Конституции СССР и декларации по его образованию. Этим руководила комиссия ЦК во главе с тов. Сталиным.

В декабре состоялся Пленум ЦК РКПб, на котором был рассмотрен проект Союзного договора и декларации съезда. Пленум также избрал комиссию для руководства I съездом Советов во главе с тов. Сталиным.

Пленум одобрил проекты и ввиду болезни тов. Ленина утвердил докладчиком на X Всероссийском съезде Советов и I Всесоюзном съезде Советов тов. Сталина.

X Всероссийский съезд единогласно принял проект резолюции об объединении РСФСР, ЗСФСР, УССР и БССР в Союз Советских Социалистических Республик и избрал полномочную делегацию, возложив на нее подписание договора об образовании СССР.

Закрывая Всероссийский съезд Советов, тов. Калинин указал на историческое значение решений съезда об образовании Союзного государства. Взволнованно звучали его слова: «Разве для нас не дорого имя РСФСР? Оно дорого нам. Это имя завоевано в огне военных битв... Я вижу, как над нами развевается красное знамя с пятью священными буквами РСФСР. И мы, делегаты X съезда Советов, полномочные представители всей Советской Российской Федерации, склоняем это дорогое, овеянное битвами и победами, укрепленное жертвами рабочих и крестьян знамя перед Союзом Советских республик. Мы видим, как уже поднимается новое красное знамя Союза Советских республик. Я вижу, товарищи, стяг этого знамени в руках тов. Ленина. Итак, товарищи, вперед, поднимайте выше это знамя, чтобы его могли видеть все трудящиеся и угнетенные мира».

Вечером 30 декабря 1922 года открылся I съезд Советов СССР. На съезде было более двух тысяч делегатов.

По одному даже внешнему облику делегатов видно было, что здесь съехались не «мирные» парламентарии, а славные бойцы гражданской войны, завершившие ее победно и пожинающие сейчас плоды победы. Преобладали кожухи, шинели, гимнастерки, сапоги, обветренные лица, характерные для людей, только что покинувших окопы, заводы, фабрики и крестьянские поля. Боевое, бурное, темпераментное реагирование во всем ходе съезда по обсуждаемым вопросам показывало, что здесь собрались боевые соратники, завоевавшие своей кровью, своим участием в Октябрьской революции, в гражданской войне с беляками и иностранными интервентами право творить новое могучее государство — Союз Советских Социалистических Республик.

Помню, как торжественно открылся I съезд Советов. С огромным подъемом и воодушевлением съезд избрал почетным председателем Владимира Ильича Ленина.

Доклад тов. Сталина на съезде «Об образовании Союза Советских Социалистических Республик» был кратким. После выступлений делегатов с мест, в том числе ярких речей товарищей Фрунзе, Кирова и других, Всесоюзный съезд Советов принял постановление об утверждении Декларации об образовании СССР.

Насколько демократично было проведение всего этого решения, показывают следующие пункты постановления:

«2. Ввиду чрезвычайной важности принятой Декларации, заключенного Договора и желательности выслушать окончательные мнения всех входящих в Союз республик о тексте настоящего Договора, передать Декларацию и Договор на дополнительное рассмотрение ЦИК Союзных республик с тем, чтобы отзывы Союзных республик были представлены ЦИК Союза ССР к ближайшей очередной его сессии.

3. Поручить ближайшей очередной сессии ЦИК Союза ССР рассмотреть полученные отзывы, утвердить текст Декларации и Союзного договора и немедленно ввести его в действие».

Можно поражаться государственной мудрости съезда Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, который, принимая под руководством ЦК РКП(б) этот величайшей важности акт, проявляет такую демократичность и осторожность, поручая еще раз в деталях изучить Договор на местах, после чего окончательно ввести его в действие, — и здесь сказались Ленинская школа и мудрость Ленинского ЦК.

ПАРТИЯ И НЕПАРТИЙНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ

Руководство партии всеми непартийными организациями рабочих, крестьян и трудящихся осуществляется не только через ячейки и другие партийные органы, но и через коммунистов, избранных рабоче-крестьянскими массами в руководящие органы своих широких массовых организаций: профсоюзных, кооперативных, комсомольских и других, а самое главное — Советов рабочих, солдатских, крестьянских депутатов.

Поэтому партия в своем Уставе, наряду с главами о внутреннем организационном строении всего партийного организма, выделила отдельную главу «О фракциях во внепартийных организациях».

Это значит, что все члены партии, съезжающиеся на съезды, конференции профсоюзных, советских, кооперативных и тому подобных организаций, избранные в их исполнительные органы и работающие в них, объединяются во фракции-группы коммунистов.

Уставом и всей практикой установлено, что партийные фракции-группы являются частью партийной организации. Будучи автономными в обсуждении и принятии решений по вопросам внутренней жизни и текущей работы представляемой ими организации, фракции-группы, независимо от их значения, не представляют собой самостоятельной партийной организации, а целиком подчинены соответствующим парторганизациям: фракции-группы центральных организаций — Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза, в союзных республиках — соответствующему ЦК нацкомпартий, в краях, областях — крайкому и обкому, в округах, городах, районах — окружкому, горкому, райкому партии, а на предприятиях, в деревнях и селах — соответствующим первичным партийным организациям.

Партийный комитет обсуждает вопросы, касающиеся работы той или иной фракции-группы или представляемой им организации, с участием представителя этой фракции-группы с правом совещательного голоса на парткоме. В случаях существенного разногласия между партийным комитетом и фракцией-группой в вопросах ее компетенции соответствующий комитет обязан вторично рассмотреть с представителями фракции этот вопрос, принимая окончательное решение, которое фракция-группа принимает к немедленному исполнению.

Центральному Комитету не раз приходилось разбирать конфликты между фракциями губисполкомов и губкомами, а в губ-комах между фракциями исполкомов и укомами партии и т.д. Особенно там, где в губисполкомах были элементы из фракции троцкистов и других оппозиционеров. Иногда это кончалось организационными выводами — переизбранием тех или иных работников.

Центральному Комитету, его Оргинструкторскому отделу, губкомам, обкомам, ЦК нацкомпартий приходилось конкретно наблюдать за работой фракций, давать им советы и указания, в том числе по таким вопросам, как выдвижение работников и участие фракций-групп в этом важном деле.

Не менее важным, например, бывал вопрос о нарушениях членами фракции-группы твердого партийного правила: по решенному всей фракцией-группой вопросу, тем более парткомом, член фракции-группы обязан голосовать на общем собрании выборного органа за это решение. Нарушивший подвергается дисциплинарному партийному взысканию.

По имевшим место отдельным фактам нарушений Устава, в том числе отсутствию организованных фракций, особенно в кооперативных органах, ЦК давал конкретные указания об исправлении этих нарушений. В целом можно сказать, что выработанный Лениным и партией порядок по существу работы фракций-групп и их взаимопонимание с парторганами обеспечивали устойчивость, твердость и вместе с тем демократичность руководства партией работой коммунистов во внепартийных организациях. В этом, конечно, помогла общая идейно-политическая борьба партии и ЦК с антипартийными оппозиционными выступлениями троцкистов, «Рабочей оппозиции», «Демократического централизма» и т.п. Идейный их разгром укрепил идейно как раз те организации, в которых оппозиция пыталась создать свои крепости: это советские учреждения, некоторые профсоюзы и кооперация. Именно здесь, а не на промышленных предприятиях — среди пролетариата, где оппозиция не встречала какой-либо серьезной поддержки, партии пришлось приложить особую энергию для удержания коммунистов на Ленинских позициях и отвоевания у оппозиции тех ячеек и фракций-групп коммунистов, где им удавалось на короткое время получить большинство.

Во всесоюзном масштабе случаев расхождений между фракциями центральных органов внепартийных организаций с партийными решениями и Центральным Комитетом партии было немного. В советских органах, во фракциях Всероссийского, а потом Всесоюзного ЦИК и его Президиума было всегда полное единодушие с ЦК партии, особенно в крупных государственных вопросах.

В профсоюзах известна занявшая большое место в истории нашей партии дискуссия «О профсоюзах» между ленинцами и троцкистами и их союзниками — «Рабочей оппозицией», «Демократическим централизмом» и т.п. Известна та победа, которую одержали Ленин и партия над троцкизмом и антипартийными элементами. Вся эта дискуссия берет свое начало в профсоюзах именно с фракции Центрального комитета союза транспортных рабочих («Цектрана»), где возникли расхождения с линией партии, вылившиеся в 1920-1921 годах в указанную большую дискуссию внутри партии «О профсоюзах» между ленинцами и троцкистами.

После этого произошел еще один крупный факт, опять в профсоюзах. На IV съезде профсоюзов (17-25 мая 1921 года), кроме преобладающего количества делегатов — членов Коммунистической партии, были беспартийные и, между прочим, примерно один с лишним процент меньшевиков, эсеров и анархистов. Это тем более требовало от коммунистов дисциплинированности в проведении большевистской линии. Несмотря на это, фракция коммунистов поддалась демагогическому антипартийному выступлению на съезде Рязанова, известного в партии своими путаными оппортунистическими взглядами, и приняла предложенную им неправильную антипартийную резолюцию, которая извращала вопрос о взаимоотношениях партии с профсоюзами и вела к социал-реформистской линии «независимости» профсоюзов от партии. Несмотря на то что мы, часть делегатов, верных Ленинской линии партии, выступили против нее, этот проект резолюции Рязанова был принят большинством. Получилось так главным образом потому, что многие хорошие коммунисты-профсоюзники были введены в заблуждение молчанием Томского — члена выделенной ЦК комиссии для руководства съездом — и отсутствием на съезде проекта резолюции по докладу ВЦСПС, выработанного комиссией. Молчание Томского было воспринято как согласие с проектом Рязанова, что соответствовало действительности, так как уже тогда Томский не во всем был согласен с линией партии в вопросах профдвижения. К тому еще линию Рязанова поддержали сторонники Троцкого и так называемая «Рабочая оппозиция» — шляпниковцы. Центральный Комитет партии и лично Ленин обратили особое внимание на это грубое нарушение партийной дисциплины, по существу противоречащее партийной линии в профсоюзном движении, отрывающее его от партии. Для обсуждения этого вопроса был срочно созван пленум ЦК партии, который, обсудив вопрос, принял решение отклонить принятую фракцией и съездом профсоюзов резолюцию. Пленум поручил Ленину, Сталину и Бухарину выступить от имени ЦК на собрании фракции съезда по вопросу о неприемлемости принятой резолюции.

Пленум ЦК партии придал всему этому факту настолько крупное значение, что своим решением лишил Рязанова, как коммуниста, права работать в профсоюзах, а Томского отстранил от руководства IV съездом. (После которого он был направлен на работу в Туркестан, членом Туркбюро ЦК.)

Речь Ленина на фракции коммунистов произвела огромное впечатление на делегатов. Партийцы, поддавшиеся вначале неправильной резолюции, сильно переживали свою ошибку, некоторые буквально плакали, искренне переживая свои ошибки. Они убедились после выступления Ленина в том, что оставление в силе первоначально принятой резолюции Рязанова, при молчаливом согласии Томского, привело бы к гибели революционного профсоюзного движения в России. Ленин глубоко показал анар-хо-синдикалистский и социал-оппортунистический характер резолюции Рязанова и резко критиковал поведение Томского. Профсоюзное движение в Западной Европе, имевшее вначале большое историческое значение для объединения и классовой борьбы пролетариата, потом в значительной своей части скатилось к анархо-синдикализму и к тред-юнионизму, отойдя от революционной политической борьбы и став на путь так называемой «независимости» и «нейтральности» профсоюзов, хотя на деле они сомкнулись с руководством скатившихся к оппортунизму социал-демократических партий. Фракция коммунистов, а затем и весь IV съезд профсоюзов с большой благодарностью приняли поданный им Центральным Комитетом партии и Лениным якорь спасения и успешно завершили свою работу. Следует еще добавить здесь один характерный момент, относящийся к вопросу об отношении ЦК партии к фракции съезда. На фракции обсуждались два проекта тезисов Губаря и Гольцмана по вопросу об организации снабжения рабочих. ЦК одобрил тезисы Губаря, а фракция IV съезда приняла тезисы Гольцмана, которые защищал Ларин (тоже часто выступавший с весьма неясными и путаными предложениями). ЦК, рассмотрев этот спор, сообщил фракции, что, не усматривая в тезисах Гольцмана и решении фракции требования немедленного изменения политики правительства, ЦК не применяет в данном случае своего права вмешательства в решения фракции и съезда.

Это показывает: во-первых, как ЦК конкретно занимался и руководил работой съезда профсоюзов, и, во-вторых, дифференцированный подход и гибкость этого руководства — осторожность в применении права вмешательства ЦК, что положительно влияло на тех, которые все еще болели «нейтрализмом» и «неза-висимщиной».

Нельзя думать, что этот вопрос был тогда так же ясен, как сегодня, особенно для беспартийных или не так уж далеко от них продвинувшихся молодых членов партии. Я помню, как, выступая с докладами и лекциями во время Ленинского призыва, мне приходилось подробно останавливаться на этом вопросе о взаимоотношениях между партией и непартийными организациями — профсоюзами, Советами и т.д.

Некоторые рабочие задавали вопросы или в речах говорили: если меня избрали в фабзавком или правление союза, то я должен там самостоятельно проводить то, что мне наказывали избиратели, а не то, что мне предложит партийная ячейка. Приходилось подробно объяснять товарищам, что нельзя противопоставлять одно другому, потому что партия и ее ячейка, как самая передовая сила рабочих масс, выражают волю и желание рабочего класса в целом или рабочих всего предприятия, а не только отдельного цеха или мастерской. Парторганизация выдвигает к избранию и поддерживает таких кандидатов, которые за пятачок не будут сдавать общеклассовые интересы пролетариата как класса. В рабочем классе есть и отсталые элементы, партия и ее местные парторганизации не подыгрывают этим отсталым элементам, а ориентируются на все передовые силы класса. Этим и отличается большевистская Ленинская партия от меньшевистско-ликвидаторской партии, от анархо-синдикалистов и других оппортунистов: наша партия идет впереди масс, видит дальше и глубже всю происходящую борьбу классов и конечные Великие цели борьбы за социализм-коммунизм.

Я не просто рассказывал рабочим Ленинского призыва о работе в профсоюзах, а главное — о связи этой работы с партией, ибо для меня мой профсоюз, моя профсоюзная работа были началом самого верного для рабочего пути в большевистскую партию — началом моего пути к Ленину, единственному в мире верному до конца вождю мирового и российского пролетариата.

Именно поэтому я как большевик-ленинец люблю профсоюзы, профдвижение не как самоцель, не узко-утилитарно, а как составную часть Великого движения марксистско-ленинской партии к социализму-коммунизму.

О РАБОТЕ ЦК И ПАРТИИ ПО КАДРАМ

Как делегату XI съезда партии, мне на всю жизнь запомнилось, какое колоссальное впечатление произвело на всех делегатов съезда заявление Ленина в отчетном докладе ЦК об итогах первого года НЭПа. «Отступление кончилось, дело теперь в перегруппировке сил, — сказал тогда Ленин. — Мы пришли к тому, что гвоздь положения в людях, в подборе людей».

После демобилизации армии партия и правительство должны были преодолеть серьезные трудности с трудоустройством не только демобилизованных красноармейцев и командующего состава, но и освободившихся партийных сил. Новая экономическая политика вызвала к жизни новый тип государственных и хозяйственных организаций — тресты, синдикаты, тор-гово-коммерческие органы, сами задачи которых носили иной — непривычный и незнакомый для большевиков характер. В первый период формирование этих новых организаций протекало без должного руководства со стороны партийных органов, они насыщались разного рода работниками. В них нашли свое место немало и старых чиновников, и специалистов «коммерсантского» типа, которые в период военного коммунизма либо стояли в стороне, либо работали на разных, иного характера работах. Попавши в эти тресты, дирекции предприятий, синдикаты, акционерные общества, коммерческие конторы, партийцы, в том числе бывшие командиры, комиссары и политработники, показавшие себя славно и хорошо на фронтах гражданской войны, не оказались в значительной своей части достаточно приспособленными к новым условиям работы. Часть из них училась работать по-новому,-часть впадала в уныние, а некоторые даже готовы были во всех своих трудностях обвинить НЭП с его торговыми отношениями и рынком. Надо было не только признать как неизбежность, но и изучить и знать рыночные отношения, чтобы направлять их на пользу своему государству, а этого знания у них как раз и не хватало, здесь мало было храбрости, воодушевления, самоотверженности, которые были важнейшими свойствами на фронте.

Именно поэтому в первый год НЭПа в указанных органах усилилась роль спецов, часть которых работала честно, а часть, связанная своими корнями с мечтами о капитализме, работала плохо, а то и вредила, связывалась с нэпманами и спекулянтами и даже втягивала в эти связи и некоторых идейно слабых, подверженных разложению коммунистов. Надо сказать, что в партии тогда было очень мало работников, подготовленных к торгово-коммерческой работе. Крупные работники, занимавшие ответственные посты, в том числе ранее в армии, не проявляли желания идти на эту новую для них и непривычную для всего их склада мышления работу. Вот почему, подводя итоги первого года НЭПа, Ленин с такой остротой поставил вопрос о кадрах и о задаче — учиться, учиться и еще раз учиться. Ленин связывал всю задачу о кадрах не только с хозяйственными органами, но и с задачей общего улучшения и упрощения всего нашего советского государственного аппарата и борьбы с бюрократизмом в нем.

XI съезд особо подчеркнул остроту задачи обеспечения кадрами окраин, особенно национальных. Надо сказать, что после X съезда ЦК начал серьезную работу по кадрам. XI съезд одобрил предпринятую ЦК работу по переброске центральных работников из Москвы на места и предложил ЦК обеспечить переброску в двухмесячный срок не менее тысячи товарищей.

XI съезд в резолюции «О профсоюзах» подчеркнул, что одной из важнейших задач профсоюзов является выдвижение и подготовка администраторов из рабочих и трудящихся масс. В то же время профсоюзы должны помочь привлечению старых специалистов производства, поставив их в благоприятные условия, в том числе и по оплате должным образом их труда и знаний. Вопрос о привлечении старых спецов был весьма сложным, он вызывал споры, возражения. Одни говорили, что через них капиталисты вновь овладеют заводами, другие — что этим мы вновь посадим на свою шею людей со старыми навыками эксплуатации рабочих. Третьи говорили, что сами справимся, как справились на фронтах гражданской войны; четвертые просто возражали против необычно высоких окладов старых специалистов и так далее. Всем нам, партийцам-ленинцам, приходилось разъяснять рабочим и рядовым коммунистам этот вопрос, отвечать на их возражения, в особенности бороться с демагогией, которую разводили на этот счет оппозиционеры, в особенности из распоясавшейся «Рабочей оппозиции». Мы доказывали, что именно для того, чтобы эти старые спецы работали на социализм, а не на капитализм, Ленин и выдвинул свой лозунг: «гвоздь — в подборе людей» из коммунистов, которые должны суметь овладеть культурой хозяйствования и руководством по-партийному так, чтобы возврата к капиталистической эксплуатации не могло быть. В то же время Ленин требовал, чтобы коммунисты, овладевая культурой управления, не оказались завоеванными внутренне-идейно старой культурой свергнутого класса капиталистов.

У партии и ее ЦК был накоплен большой, я бы сказал, богатый опыт по работе с кадрами, и это облегчало выполнение задачи.

С самого начала организации рабочей революционно-марксистской партии в России Ленин неустанно выдвигал задачу отбора и подготовки людей, посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю свою жизнь.

Уже тогда, задолго до Октябрьской революции, в спорах с экономистами, меньшевиками, Ленин вырабатывал теорию и практику подготовки и подбора закаленных кадров, их выращивания и правильного размещения, как этого требуют интересы партии и рабочего класса. Ленин связывал выковывание, отбор таких постоянных устойчивых кадров с более широким вовлечением в движение представителей рабочей массы. Несмотря на тяжкие условия подполья, репрессии царизма и выход из строя многих партийных работников, партия растила новых; резервы партии часто уменьшались, но никогда не иссякали, ибо выдвигались новые молодые силы.

Как ни мало нас было к моменту февральской революции 1917 года, но именно это ядро выпестованных Лениным большевиков и было главным образом фактическими организаторами рабочих масс внизу.

Если из царского подполья вышли большевистские кадровые руководители, то из «демократического» подполья Керенского вышли десятки тысяч кадровых руководителей из рабочих и солдат и отчасти из революционных крестьян. Они и составили костяк того, так сказать, офицерского и унтер-офицерского командного состава гражданских, военных органов новой Советской власти, нового советского государственного аппарата, который мы строили. Нельзя сказать, что они использовались неорганизованно: партия, начиная с ячейки, горкома, губкома и кончая ЦК и соответствующими руководящими советскими органами, учитывала значительную их часть и направляла на соответствующую работу.

Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, фабрично-заводские комитеты, солдатские комитеты, а также земельные комитеты и другие массовые организации выдвигали десятки и сотни тысяч беспартийных передовых активистов на все участки государственного, хозяйственного и военного строительства.

Но этого, однако, не хватало, особенно с развитием гражданской войны, хозяйственной разрухи. Поэтому партия, ЦК больше централизовали дело рационального использования кадров и проведения массовых мобилизаций на фронт и слабые участки. ЦК требовал правильного распределения прежде всего партийных сил.

На XIII съезде этот вопрос был особенно заострен, и после XIII съезда началась известная организация учета и более организованное распределение кадров. Хотя настоящей системы не было еще, но известное упорядочение получилось. А главное, все местные организации стали более дисциплинированны в выполнении заданий ЦК по кадрам и по мобилизации на фронт и прифронтовую полосу. Именно благодаря этим неимоверным усилиям партии и ЦК фронты и прифронтовая полоса, далекие окраины и участки хозяйства (транспорт, уголь) были обеспечены коммунистическими кадрами, что и стало главным фактором великой победы в гражданской войне.

Надо сказать, что, хотя уже тогда начали создаваться учетно-распределительные отделы, персонального учета и изучения партработников было мало. Учетная работа накапливала скудные анкетные данные, которые служили большей частью элементарно-справочным и регистрационным материалом. Партия посылала людей на фронт, в армию, флот, продотряды, на прорывные участки хозяйства большей частью мобилизациями и лишь отчасти персонально отбираемых работников, которых ЦК и его местные органы партии персонально знали как боевых, верных товарищей. За период между X и XI съездами партии ЦК проделал известную работу по улучшению дела учетно-рас-пределительной работы. Резко уменьшилось количество партийных мобилизаций, хотя количество мобилизованных в армию коммунистов увеличилось: по общей мобилизации вместо ожидавшихся 10 тысяч фактически было мобилизовано 16 300 коммунистов.

Учетно-распределительным отделом ЦК была проведена перепись ответработников.

Эта подготовительная работа дала возможность ЦК развернуть работу по выполнению указаний Ленина и решений XI съезда партии, о котором я выше говорил. Первый период был посвящен главным образом работе по учету и организационному укреплению учетно-распределительных аппаратов в ЦК, обкомах, губкомах, ЦК нацкомпартий и лишь отчасти в укомах. Началась работа по учету дореволюционных (подпольных) большевиков (в первую очередь было учтено около двух тысяч с указанием о порядке составления характеристик подпольщиков, с тем чтобы не просто учесть, а изучить все материалы для лучшего их использования). Завершалась работа по выдаче единого партбилета. Начата была работа по составлению резерва работников на Основе учетных данных о неправильно используемых работниках — ниже их возможностей, способностей и опыта. Проверялась постановка учета в губкомах; там, где она была в зачаточном и неудовлетворительном состоянии, давались соответствующие указания. Однако надо прямо сказать, что все это еще нельзя оценить как развернутое выполнение решений XI съезда, особенно в отношении государственных и хозяйственных органов, где эта работа по кадрам очень слабо двигалась вперед. Прием на работу и увольнение носили неорганизованный, случайный характер, вплоть до того, что те, которых увольняли в одном учреждении за неблаговидные делишки, легко принимались на работу в другом учреждении. Назначение на ответственные посты все еще производилось без санкции и даже без ведома партийных органов, которые и сами до этого не добирались.

Из всех проводимых мероприятий следует выделить как наиболее важное проведение мобилизации тысячи ответработников из Москвы на укрепление окраин, которая проходила туго. Таким образом, хотя уже летом 1922 года после XI съезда учетно-распределительная работа ЦК оживилась, но выполнение указаний Ленина и решений съезда оставалось все еще неудовлетворительным.

Во второй половине 1922 года и к началу 1923 года ЦК принял ряд мер по ее улучшению. Особенный толчок к этому был дан гениальными статьями Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше». Дискуссия, развернувшаяся в связи с этим, показала, насколько остро стоит вопрос о госаппарате, его недостатках, необходимых мерах его улучшения, о качестве руководства партии госаппаратом, в том числе подбором кадров госаппарата. Этот вопрос об учете и подборе кадров в государственных и хозяйственных организациях стал остро не только потому, что аппарат был засорен плохими людьми, но и потому, что линия на привлечение старых действительных, а не фиктивных беспартийных специалистов требовала одновременного насыщения аппарата коммунистами, особенно на ответственных постах. И ЦК более решительно взялся за работу. Она, эта работа, была облегчена изучением материалов произведенной ЦК переписи членов партии и выдачей единого партийного билета. Хотя сам партбилет, содержавший в себе ранее сведения о члене партии, был упрощен, с сокращением ненужных для партбилета данных, зато эти сведения были расширены в личных делах, на основе которых был установлен и постепенно внедрялся персональный учет ответственных работников. На специальном совещании, созванном в ЦК с участием местных работников, были выработаны инструкции и единая форма учета партработников с установлением учетных сеток и прикреплением к ним групп работников соответствующей квалификации и занимаемых должностей. Эта работа по учету и прикреплению к соответствующим учетным сеткам производилась главным образом в губкомах, обкомах и укомах; часть материалов по ограниченному кругу работников присылалась в ЦК соответственно установленной номенклатуре. От попытки-поставить в ЦК учет всех членов партии пришлось отказаться как невыполнимой и ненужной практически. Надо, однако, сказать, что и начатый по новым формам персональный учет ответственных партработников до XII съезда был еще крайне недостаточным и в значительной части формальным, неполноценным. Во-первых, в нем была крайне слабо отражена квалификация и качество работников по существу и, во-вторых, крайне слабо был поставлен учет и характеристика работников в государственных и хозяйственных организациях.

Проведенное ЦК и ЦКК обследование ряда ведомств и хозор-ганов показало, что многие, если не большинство их руководителей, не знают своих кадровых сил, не ведут учета и даже не могут определить своих потребностей. Отсюда — назначения людей, часто непригодных с деловой и политической стороны, и затирание партийных и честных беспартийных работников. Такое положение не гарантировало не только обеспечения влияния партии на командные узловые пункты государственной и хозяйственной работы, но и просто ограждения их от злоупотреблений жуликов, карьеристов и хапуг.

Большую ценную работу проделала комиссия под председательством Куйбышева по проверке трестов. Комиссия оценила положение как неудовлетворительное. Вот данные о составе правления 293 треста: из 875 членов правлений коммунистов всего 325, или 37%, беспартийных — 550. По социальному положению: рабочих 203, или 23%, служащих 183 - 21%, крестьян 209 - 24%, прочих — 280 — 32%. Нечего и говорить, что даже эти цифры подтверждают крайне неудовлетворительное положение с руководящими кадрами в этих трестах.

1923-1924 годы стали новым этапом в развертывании учетно-распределительной работы партии и ЦК. Широким фронтом — вширь и вглубь, начиная с окончательного утверждения единой системы учета и изучения кадров, перехода от огульных массовых мобилизаций к персональному подбору работников не только в партийных, но и в государственных и хозяйственных органах и кончая укреплением самих органов учета и распределения, объединением Оргинструкторского и Учетно-распределительного отделов в единый Организационно-распределительный отдел — Орграспред.

Важным и новым в работе был переход от преобладавшего текущего распределения прибывающих в ЦК стихийно, самотеком людей (вроде как на биржу труда) к плановому подбору ответственных работников на основе предварительного учета и изучения кадров. Работу по текущему устройству на работу нуждающихся в ней коммунистов вели местные организации, а ЦК принимал . жалующихся, оказывая им необходимую помощь. В 1923 году была окончательно разработана и утверждена единая система учета ответственных партработников.

ЦК придавал настолько важное значение делу постановки учета на научных основаниях, что созвал в 1923 году специальное совещание заведующих учетно-статистическими подотделами местных парторганизаций с участием партийных специалистов по статистике для разработки не только общей системы учета, но и детальных схем, форм и инструкций по технике учета и особенно по персональному изучению ответственных руководящих работников разных масштабов.

Были разработаны соответствующие формы учета.

После рассмотрения и утверждения Секретариатом ЦК все новые документы по учету впервые были собраны вместе и изданы в единой брошюре, разосланной для руководства на места. Нельзя думать, что это были просто технические указания: это была сложная и нелегкая работа по системе сеток, прикрепления к ним и особенно по документам, дающим указания по существу изучения и характеристик работников, оценке их качества.

По учету, например, были даны указания губкомам, обкомам и так далее о необходимости исходить не только из занимаемых работниками должностей, но и их способностей, практического стажа, масштаба деятельности в прошлом и даже склонностей. Это предстояло выяснить из личных бесед с работниками и соответственно определять масштаб — всероссийский, республиканский, губернский, областной, уездный и так далее и прикреплять работников к соответствующей сетке.

Для прикрепления к соответствующей группе сетки и определения масштаба работника необходимо было накопить указанные материалы в личном деле, а также предварительно обсудить и согласовывать группу прикрепления к сетке и определение масштаба с соответствующими органами (например, с фракциями ТИК, ТСПСП и т.п.), а затем рассматривать и утверждать на президиуме или бюро соответствующего парткома.

Это была сложная работа, и поэтому заполнение личных дел проходило нелегко, с затяжкой и задержками. На местах часто вызывались споры и даже склоки на почве обид, недовольства прикреплениями к сетке и определением масштаба, иногда приходилось аппарату ЦК рассматривать конфликты на местах и жалобы недовольных оценкой.

Были и такие группы работников, по которым пришлось дать специальные пояснения. Например, профессора высших учебных заведений прикреплялись как работники губернского, областного и всероссийского масштаба, в зависимости от их персональной оценки на основе ученого стажа, имеющихся трудов и т.д.

Новым и важным во всей этой работе было не только систематизирование и упорядочение учета, но и изучение персонально каждого руководящего ответработника — от всероссийского до волостного и ячейкового масштаба.

Этому было посвящено отдельно разработанное и утвержденное ЦК «Положение по изучению ответработников». В нем прежде всего подчеркивалось, что переход от массовых перебросок и назначений к плановому подбору работников возможен лишь на основе всестороннего объективного изучения учитываемых работников. ЦК указывал, что это изучение работников не кампания, а длительная, непрекращающаяся работа. Цель изучения заключалась в определении следующих категорий ответработников: закрепленных на ныне выполняемой работе; годных для выдвижения; подлежащих замене как слабые; подлежащих посылке на учение; подлежащих переброске к станку или плугу, или на массовую работу, или в другую организацию без понижения масштаба и т.п.

Эта работа дала возможность ЦК и партии улучщить всю учетно-распределительную работу по главным ее направлениям:

—  подбор кадров по их действительному качеству, не допуская кумовства, протекции, подхалимства и т.п.;

—   укрепление позиции партии — увеличение количества коммунистов и улучшение качества их работы во всех органах, в особенности в хозяйственных аппаратах, соприкасающихся с отрицательными сторонами НЭПа, нэпманами, купцами и кулаками;

— обеспечение деловых качеств работников при назначении на тот или иной пост;

— всемерное насыщение госаппарата, а также аппаратов других органов рабочими, добиваясь орабочивания госаппарата и парткадров.

Это было особенно важно и необходимо не только с точки зрения осуществления общей линии партии по строительству Советского рабочего государства, но и для выполнения непосредственной задачи борьбы с засильем старого чиновничества и пролезших в государственный, особенно в хозяйственный аппараты нэпмановских, жульнических и карьеристских элементов.

Глава 9
БОРЬБА С ОППОЗИЦИЕЙ И ДРУГИЕ ПРОБЛЕМЫ
ПАРТИЙНОЙ ЖИЗНИ 20-х ГОДОВ

НА XI СЪЕЗДЕ ПАРТИИ

За период с X по XI съезд партия и ЦК значительно подняли партийную работу и укрепили руководящую роль партии. Стойкое и твердое выполнение постановления X съезда «О единстве партии» привело к уменьшению фракционности и раскольничества, хотя, как говорил Ленин в заключительном слове на XI съезде: «Я не хочу хвастаться, что все фракционное в нашей партии исчезло». Проявившие себя еще в дискуссии о профсоюзах антипартийные группы, срывавшие единство партии и ее руководящую роль в рабочем государстве — сторонники Троцкого, в том числе и «бу-феристы» так называемой «Рабочей оппозиции», «Демократического централизма», далеко не изжиты. Они даже после резолюции X съезда о ликвидации фракционности сохраняют свои связи и в трудную минуту могут опять подняться против партии и ее ЦК. Мы видели на XI съезде, что часть сторонников и даже соратников Троцкого продолжали бороться с ЦК, а Преображенский и другие выступали на XI съезде прямо против Ленина и ЦК.

Особенно «последовательно» и активно вели свою линию Шляпников, Медведев и другие фальшивомонетчики из так называемой «Рабочей оппозиции». Хотя по сравнению с X съездом это уже был «обломок» прежней «Рабочей оппозиции». Пользуясь своим правом обращаться в Коминтерн, они даже выступили с «заявлением 22-х» (в том числе и Коллонтай), в котором они клеветали на нашу партию и ее ЦК. Коминтерн, подробно обсудив это их «заявление 22-х», не только не поддержал, но осудил их и предупредил, что, если они будут продолжать свою борьбу против политики ВКП(б), которую всецело поддерживает Коминтерн, они будут исключены из Коминтерна и тем самым и из ВКП(б).

XI съезд партии выделил специальную комиссию из 19 членов съезда, в которую вошли товарищи Сталин, Дзержинский, Киров, Каганович, Ярославский и другие. Помню, как в этой комиссии, несмотря на цинизм Медведева и хитрость Шляпникова, они выглядели идейно разбитыми, разоблаченными, особенно когда мы в комиссии раскрыли их связь и поддержку скатившегося к контрреволюционному меньшевизму Мясникова, требовавшего свободы слова и печати для всех контрреволюционеров — «от анархистов до монархистов». Ленин даже на первых порах пытался его разубедить и написал ему письмо. Но убедившись, что он безнадежно скатился к меньшевизму, Центральный Комитет исключил Мясникова из партии.

В рядах «Рабочей оппозиции» был и некий Панюшкин, который вышел из партии и даже образовал свою «Рабоче-крестьянскую рабочую партию». Но вскоре, увидев, что и рабочие и крестьяне не поймались на эту приманку несчастного рыболова, он сам распустил свою не успевшую даже оформиться партию. И Мясникова, и Панюшкина вскормили на своей груди и поддерживали шляпниковцы и медведевцы. Зато многие честные старые большевики-рабочие отошли от «Рабочей оппозиции», увидя их меньшевистское направление.

XI съезд по предложению «Комиссии 19-ти» принял специальную резолюцию «О некоторых членах бывшей «Рабочей оппозиции». В этой резолюции XI съезд указал на то, что ЦК сделал все для выполнения решения X съезда' X съезд избрал в состав ЦК двух членов бывшей «Рабочей оппозиции», а ЦК выдвинул на ответственные руководящие посты ряд товарищей из бывшей «Рабочей оппозиции», не допуская преследований за их прежнюю фракционность, проявляя внимательное и осторожное отношение к ним. Несмотря на все это, бывшие члены «Рабочей оппозиции», неоднократно нарушая постановления X съезда, сохраняли и поддерживали нелегальную фракционную организацию внутри партии. Благодаря этому их фракционные выступления как в центре, так и на местах вносили, несомненно, разложение в ряды партии. Выступления членов бывшей «Рабочей оппозиции» на собраниях часто носили характер противопоставления себя всей остальной партии: мы и они. Именно такого рода выступления против партийных постановлений заставили ЦК РКП(б) поставить 9 августа 1921 года вопрос об исключении из партии члена ЦК тов. Шляпникова. Исключение не состоялось лишь потому, что не хватило одного голоса до требуемых для применения этой крайней меры 2/3 голосов членов и кандидатов ЦК.

В решении ЦК было дано подробное освещение антипартийного поведения Шляпникова и дано предупреждение, что, если он не изменит своего поведения, будет вторично рассмотрен вопрос об исключении его из партии.

«Комиссия 19-ти» предложила (и XI съезд принял) осудить брошюру тов. Коллонтай «О рабочей оппозиции», которая пере-печатывалась и распространялась и за границей враждебной нам печатью и группой, стремившейся создать IV Интернационал.

XI съезд констатировал, что «выступление т. Коллонтай на конгрессе Коминтерна в антипартийном духе было единодушно отрицательно оценено конгрессом». «Комиссия 19-ти», избранная XI съездом, установила, что «происходили в разное время фракционные совещания, на которых выносились конспиративного характера постановления, исполнение которых возлагалось на лидеров этой группы товарищей Медведева и Шляпникова». На фракционное совещание, в результате которого явилось обращение бывшей группы «Рабочей оппозиции» в Коминтерн, был приглашен и участвовал в нем исключенный из партии тов. Мясников. Комиссией было установлено, что, «по признанию некоторых подписавших это заявление, они хорошо даже не знали содержание документа, а лишь подписывались из групповой солидарности». XI съезд в своей резолюции записал, что бывшая группа «Рабочая оппозиция» осуждается не за факт подачи заявления в высший орган «нашей классовой коммунистической организации — Коминтерн», аза нарушение решения X съезда, сохранение фракционной группировки и продолжение фракционной борьбы. «Съезд самым решительным образом клеймит поведение отдельных членов этой группы, сообщивших в своих объяснениях комиссии Коминтерна ложные сведения о партии, извращающие действительную картину взаимоотношений между РКП(б) и всем рабочим классом в целом». «Комиссия 19-ти» установила, что группа «Рабочей оппозиции» вопреки решению X съезда о единстве партии продолжала и после X съезда линию на раскол партии.

Должен здесь отметить, что нам, членам комиссии XI съезда, было, как бы это сказать, неприятно «допрашивать» и слушать выступление т. Коллонтай, потому что, хоть мы знали, что она долго до вступления в нашу партию была в рядах меньшевиков, но после вступления в партию ее горячие речи хорошего яркого оратора, особенно в 1917 году, и ее активная работа в женском движении вызывали симпатии к ней. Но это, конечно, не повлияло — мы все единодушно решительно осуждали ее возродившееся раскольничество меньшевистского характера. В резолюции XI съезда специально подчеркнуто, что Коллонтай стала теоретической выразительницей раскольнического поведения всей группы, фальшиво присвоившей себе название «Рабочей оппозиции». «Именно товарищ Коллонтай, — записано в резолюции XI съезда, — проводившая в своей брошюре до X съезда РКП мысль о том, что раскол неизбежен и что необходимо для него лишь выбрать наиболее удачный момент, не отказалась после X съезда от этой линии поведения и в своих объяснениях перед комиссией XI съезда РКП подтвердила, что считает неизбежным раскол, если партия не изменит своей линии, то есть если партия не станет на путь ошибочных и вредных для рабочего класса взглядов товарищей Коллонтай, Медведева и Шляпникова». Больше того, товарищ Коллонтай на комиссии даже выразила сожаление, что фракционных совещаний было у них мало.

XI съезд признал.и совершенно недопустимым положение, занятое этой группой по отношению к партии, особенно в переживаемый момент экономической перестройки, некоторого усиления капиталистических элементов, небывалого голода, угрозы внешней интервенции, усиления мелкобуржуазных настроений, когда первым условием победы рабочего класса является единство партии и самая строжайшая дисциплина в ее рядах.

На основании всего этого XI съезд, заслушав постановление расширенного пленума ИККИ по вопросу о «22-х», доклад «Комиссии 19-ти» и объяснения товарищей Шляпникова, Медведева и Коллонтай, постановил: «Присоединиться к постановлению ИККИ в отношении тт. Шляпникова, Медведева и Коллонтай и поручить ЦК, в случае проявления со стороны этих товарищей в дальнейшем подобного антипартийного отношения, исключить упомянутых товарищей из партии».

XI съезд все же не сразу применил крайнюю меру — исключение из партии, а поручил ЦК исключить их из партии лишь при продолжении ими своей раскольнической фракционной деятельности. Необходимо было, с одной стороны, дать возможность лучшим из группы бывшей «Рабочей оппозиции», среди которых были честные рабочие-революционеры, убедиться, в какой антипартийный, антиреволюционный, антипролетарский, меньшевистский лагерь тащит их позиция их лидеров. С другой стороны, необходимо было дать время и возможность самим этим лидерам проявить себя до конца, раскрыть полностью свои карты или изменить свои позиции. Так и получилось в жизни — в то время как Коллонтай перешла на позиции партии, Медведев и Шляпников окончательно скатились в лагерь контрреволюции. Наиболее отвратительное впечатление ренегата меньшевистского типа производил Медведев. Все его поведение было не просто циничным, но явно враждебным по отношению к партии, к Ленину и Советскому государству. Хотя он внешне был похож на Мефистофеля, но не следует обижать Мефистофеля сравнением, тем более что Шляпников не был Фаустом. Оба они оказались людьми переродившимися в настоящих контрреволюционеров.

На XI съезде партии дан глубокий анализ сложности обстановки НЭПа, в которой должны работать члены нашей партии, и поставлены соответствующие задачи.

XI съезд подчеркнул специфические трудности, создаваемые для партии и ее членов введением новой экономической политики. «Рабочая партия, осуществляющая диктатуру пролетариата, по-прежнему ни в коем случае не может допустить свободной организации сил, враждебных пролетарской революции. И вместе с тем партия, считаясь с неизбежностью частичного возрождения капитализма, должна принять самое деятельное участие в урегулировании отношений, вытекающих из этого факта». С одной стороны, член партии должен научиться торговать в пользу государства, он вынужден соприкасаться с капиталистическими отношениями, с другой стороны, он должен быть связан с массами трудящихся, бороться с капиталистическими отношениями и показывать массам образец самоотверженной работы для осуществления социализма и реальные пути его победы.

Во всей партийной работе необходимо учитывать, что НЭП вызвал новые сложные явления: часть «коммунистов»-крестьян с мелкобуржуазной идеологией начинает отходить от партии, ибо партия стесняет их как мелких хозяев. Мелкобуржуазная волна тянет за собой некоторые другие элементы и даже неустойчивых рабочих.

XI съезд указал, что от основного ядра партии требуется особое внимание к борьбе и преодолению все еще наблюдающихся среди некоторых, преимущественно непролетарских, элементов упадочных настроений. Правильная линия истинно большевистских сил партии должна обеспечить, чтобы состав партии стал не менее, а более однородным и пролетарским. Съезд указал, что главное внимание должно быть перенесено на рабочую среду, должно быть покончено с положением, когда на крупных предприятиях число коммунистов ничтожно.

Съезд проявил особую заботу о материально неблагополучном положении рядовых членов партии и активистов, признав не-

обходимым выработку и проведение форм взаимопомощи нуждающимся коммунистам. Съезд указал, что источниками взаимопомощи являются как общие средства партии, так и различного рода отчисления членов парторганизации. «Признавая крайне необходимым положить конец большой разнице в оплате различных групп коммунистов, съезд поручает ЦК в срочном порядке урегулировать вопрос о чрезмерно высоких заработках для членов партии, установив пределы, свыше которых остальная сумма заработка поступает на партвзаимопомощь».

Некоторые думают, что разъяснение членам партии и беспартийным активистам решений съезда — это, мол, дело главным образом агитпропов, а наше дело — организовать, но это неправильное разделение. Партийный организатор, начиная с ячейки, организует изучение членами партии решений съездов в процессе организации всей партийной работы, начиная с собрания ячейки, связывая с решениями партии и указаниями тов. Ленина всю практическую работу по их осуществлению.

РЕШЕНИЯ 1923 ГОДА

XII съезд Российской Коммунистической партии (большевиков) открылся 17 апреля 1923 года. Приехавшие с мест делегаты съезда до открытия его с волнением спрашивали нас, работников ЦК: как здоровье Ленина? Будет ли он выступать с докладом на съезде? Мы, к великому сожалению, ничего утешительного ответить делегатам не могли. Мы рассказывали им, что ЦК до последнего момента все еще надеялся, даже отсрочил открытие съезда на месяц в надежде на выздоровление нашего дорогого Ильича, но в апреле выяснилось, что болезнь Ленина затягивается и что он на съезде не сможет быть. Это, конечно, очень огорчало делегатов съезда — особенно тех, которые ни разу не слышали и не видели живого Ленина.

Отчет ЦК, с которым выступили на съезде Зиновьев и Сталин, опирался на письменный отчет ЦК, напечатанный в «Известиях» и розданный делегатам. Как Зиновьев, так и Сталин ссылались на указания Ленина, на решения XI съезда, показывая фактами, цифрами и отчетными данными, как они выполнялись.

В докладе Зиновьева были отдельные ошибочные места, как, например, огульное определение НЭПа как системы государственного капитализма, а также ошибочное положение о «диктатуре партии», но, поскольку по основным вопросам его доклад совпадал со всем тем, что делал ЦК в отчетный период, выразил то, что ему поручил ЦК, эти отдельные ошибки тогда, на XII съезде, не выпячивались и не вызвали дискуссии на съезде.

Отчетный доклад генерального секретаря ЦК тов. Сталина был главным образом организационным отчетом о деятельности ЦК. Это был не обычного типа орготчет, а нового типа, в котором Сталин конкретизировал и развил идеи Ленина: о приводных ремнях, связывающих партию с массами и их массовыми организациями; о единстве политического и организационного руководства. Можно без преувеличения сказать, что мы, практики-организаторы, в докладе Сталина получили замечательное обобщение и оформление в единую стройную систему всей практики организационно-партийной работы.

Отчет ЦК встретил полное одобрение громаднейшего большинства делегатов XII съезда. Но среди выступавших ораторов были и оппозиционные выступления. Хотя они себя официально не афишировали представителями каких-либо групп, но фактически выражали взгляды бывших групп и фракций, к которым они ранее принадлежали. Такими были: Лутовинов, Косиор Владимир, Осинский, Преображенский. Каждый из них по-своему выражал взгляды своих прежних разбитых фракций: Лутовинов — бывшей «Рабочей оппозиции», Косиор и Преображенский — троцкизма, Осинский — «Демократического централизма». Я не говорю о Ларине, потому что он, не будучи оппозиционером, всегда, как правило, выступал на съездах с теми или иными критическими замечаниями весьма путаного, часто несерьезного характера, хотя и был образованным экономистом. О Красине я скажу отдельно и подробнее.

Лутовинов отразил не только бывшую «Рабочую оппозицию», а и ее «выкидыша» — «Рабочую Правду», выпустившую анонимную платформу. Критикуя режим отсутствия демократии в партии, он доказывал, что из-за этого-де и существуют нелегальные группы: ликвидируйте, мол, исключительный закон о запрещении фракций и группировок, и тогда-де все будет легализовано (то есть дайте свободу слова, печати всем антипартийным и соответственно антисоветским оппозициям, тогда они будут открыто бороться с Ленинизмом). Тем самым Лутовинов солидаризировался со скатившимся Мясниковым, предложения которого о свободе слова, печати столь решительно отверг Ленин и вся партия.

Лутовинов преподнес это съезду в более завуалированном виде, но суть та же, и съезд, конечно, отверг его притязания. Лутовинов, как и вся бывшая «Рабочая оппозиция», так же как и нелегальная «рабочая группа», не видел ничего положительного в партийной жизни. Не хотел видеть, что ЦК, объявив о созыве съезда, разослал членов и кандидатов ЦК на места для отчетов о работе ЦК, что ЦК организовал выпуск «Дискуссионного листка», в котором до съезда члены партии критически разбирают деятель-. ность ЦК и правительства. Это и есть проявление истинной внутрипартийной демократии.

В таком же духе выступил и Владимир Косиор, с той только разницей, что в то время, как Лутовинов говорил прямо о существовании фракций и группировок и что их необходимо легализовать, Косиор, прибедняясь, говорил, что фракций нет, но вот, мол, ЦК каждое какое-либо выступление против него объявляет фракционностью. Так же как Лутовинов, он говорил о необходимости изменить постановление партии о запрещении фракций и группировок, отражая старую позицию троцкизма по этому вопросу.

Анонимная платформа выступила с призывом ко всем элементам, группирующимся вокруг «Демократического централизма», «Рабочей Правды» и «Рабочей оппозиции», объединиться на основе единой платформы. Лутовинов и Косиор стали рупорами этого призыва.

Выступление Осинского было таким, что оно давало повод считать, что он близок или, во всяком случае, не так далек от Лу-товинова и Косиора. Осинский, сев на своего старого, дохлого конька, на котором он выступал не раз и против Ленина, повторил это же и на XII съезде. Предложение о разделении функций партийных и советских органов он доводил до отрыва советских органов от партийных. Его заявление о том, что ЦК не дает в СНК сильных работников, потому что боится потерять свою власть, было наихудшим выпадом против партии.

Наиболее серьезным и значительным было выступление тов. Красина против ЦК. Это была, говоря по-парламентски, речь претендента на пост премьер-министра (можно бы даже сказать, что в буржуазно-демократической республике Красин по своим способностям мог бы заменить не одного премьер-министра). «Вы хотите все оставить по-старому, — говорил он на съезде, — но по-старому оставить нельзя, потому что важнейший элемент этого старого — Владимир Ильич на довольно значительный срок вышел из работы. Надо, — говорил Красин, — чтобы в государственном и руководящем партийном аппарате производственникам и хозяйственникам (при этом Красин, как опытный тактик, оговаривался, — конечно, партийным) была отведена, по меньшей мере, такая же доля влияния, как газетчикам, литераторам и чистым политикам».

Делегаты съезда сразу почувствовали, что здесь большевизмом и не пахнет. Неправильность этого видна в самой постановке вопроса. ЦК всегда считал необходимым выдвигать коммунистов с производственным опытом, инженерными и другими знаниями, но, определяя состав руководящих деятелей, не допускал деления на чистых политиков, газетчиков, литераторов, инженеров и тому подобное. Руководители подбирались, избирались партией с учетом их знаний и компетентности, но главным их качеством должно было быть их соответствие политическим задачам, политической линии партии по существу, по содержанию. Не разделенные по кастовому признаку на «знатоков» и «незнатоков» производства коммунисты решали судьбу партии, революции, Красной Армии, национализации банков, промышленности и прочее.

Конечно, период восстановления и строительства поставил новые задачи, и партия, Ленин, ЦК двинули рабочих-коммунистов на учебу и в учебные заведения, и в порядке самообразования в процессе практической работы, выдвигали мало-мальски подученных в правления трестов, предприятий, главков, ставя их рядом, а часто над квалифицированными старыми спецами, которых партия использовала, но ставила их под наблюдение и руководство рабочих-коммунистов.

У Красина программа введения пропорций и замены в руководстве части политиков инженерами-производственниками связывается с его взглядами на роль коммуниста вообще и роль партийной организации. Он рассматривает хозяйственника как независимую от парторганизации сторону. Красину не нравится, что партия перебрасывает работников из одного в другое учреждение, «подсыпает дюжину-другую партийного человеческого материала, иногда непригодного для работы». Что недостатки, довольно крупные, в учетно-распределительной работе имеются, об этом говорилось и в отчете ЦК на съезде. Но разве можно говорить таким языком, как Красин, о коммунистах, которых дюжинами «подсовывают» ему, Великому магистру инженерии, как материал разные там независящие партийные силы — парткомы или ЦК? Разве это партийное понимание задач? Хотя дело подбора надо улучшать, но об этом так не может говорить старый большевик. Эта «организационная» позиция т. Красина есть, по существу, политическая ошибка; она тесно связана у него с его политико-экономической ошибочной программой по существу Ленинской политики партии. Он выступает за поднятие производства — это хорошо и совпадает с заданиями партии. Но он, во-первых, говорит о производстве вообще, как будто производство существует вне классов и вне социальной его природы, во-вторых, отделяет восстановление производства от политической линии. В то время как партия, ее ЦК рассматривают как единое неразрывное взаимообусловленное целое восстановление производства и выдержанную линию партии, т. Красин говорит: «Строго выдержанная политическая линия партии не должна мешать восстановлению производства». Какого производства? Если капиталистического, то обязательно будет мешать, если социалистического, то не просто не будет мешать, а будет решать, обеспечивать, помогать, гарантировать, всемерно изо всех сил двигать вперед восстановление социалистического производства, а в условиях новой экономической политики давать возможность развития и тех видов экономики и хозяйства, которые могут быть названы «государственным капитализмом» при диктатуре пролетариата.

Но этого мало. Красин раскрывает скобки своей политико-экономической платформы, когда он подходит к нахождению источников средств для восстановления производства. Говоря правильно о наших экономических трудностях, о необходимых средствах для восстановления крестьянского хозяйства, транспорта и промышленности, т. Красин заявляет: «Нам до зарезу нужна помощь извне, потому что мы не можем собственными усилиями сколько-нибудь быстро восстановить хозяйство». Что нам нужны иностранные кредиты, что мы готовы были идти на известных условиях на концессии, об этом не раз заявляли Ленин и ЦК партии, но не любой ценой и не той, которую предлагает т. Красин. Оговорив, что мы не должны идти на принципиальные уступки в области суверенитета, в области территориальных уступок, в области отказа от нашего законодательства, т. Красин видит выход в том, что «в области внешней политики нам нужен своего рода НЭП».

Известно — об этом уже писал ЦК в своем письменном отчете, — что именно по требованию Ленина были отменены два подписанных товарищем Красиным договора, в которых были элементы того «своего рода НЭПа», а именно: договор с итальянцами и концессионный договор с господином Уркартом. В связи с отменой договора с Уркартом тов. Красин говорил, что это принесет нам большую беду. Но, как известно, никакой беды не получилось, получилась «обида» господина Уркарта. Зато мы показали возможным «благодетелям-кредиторам», что мы не колония и кабалу не допустим. Тов. Красин показал, что его правильные слова о недопущении нарушения нашего суверенитета, законодательства, территории не исчерпывают его постановку вопроса. Разве восстановление производственной концессии Уркарта в Казахстане на цветные металлы на его условиях не было такой принципиальной уступкой, которая нарушала наши принципы? Именно поэтому Политбюро разорвало этот договор, уже подписанный тов. Красиным. В этом гвоздь. Если бы мы исходили из предложенного тов. Красиным «НЭПа во внешней политике» и сдали бы в концессию половину или больше наших промышленно-производственных ресурсов на условиях, диктуемых господами Уркартами, то производство стало бы не социалистическим, а капиталистическим.

Это не значит, что мы не должны были идти на концессии. Это значит, что мы согласны на привлечение иностранного капитала в виде кредитов и концессий, но не на каких угодно «ур-картовских» или еще худших условиях. Заключая договоры с иностранным капиталом, мы должны помнить, что любой производственный договор связан с коренными принципами нашей партии — борьбы с капитализмом за преимущественно социалистическое развитие производства. Партия выбрала путь: через новую экономическую политику — к социализму. Торговля, договоры и сделки с капиталистами нужны; допустимы и известные уступки капиталистам, но без уступки власти пролетариата, его диктатуры и без уступки материально-производственной базы этой диктатуры.

Красин предлагал другое направление. Если бы, паче чаяния, партия приняла бы его путь, он в конце концов развился бы в путь капиталистического, а не социалистического развития нашей Великой Родины. Как старый марксист, Красин должен был бы это хорошо понимать, но он не понимал этого, а может быть, и не совсем хотел этого понять. На эту мысль наводит один важный факт — тов. Красин выступил как бы в роли человека, озабоченного наследством Ленина. А между тем сам же сказал о предложении Ленина о реорганизации РКИ и ЦКК, что он сам и все хозяйственники с ужасом ожидают эти решения. Этот его «ужас» ярко показывает, насколько товарищ Красин не является верным ленинцем — именно с этим связаны его фальшивые идеи. Здесь необходимо напомнить, что тов. Красин и до Октябрьской революции отходил от Ленина.

XII съезд партии всецело одобрил политическую и организационную линию ЦК, обеспечившую серьезные успехи.

Политбюро и Оргбюро много занимались вопросами завершения построения Союза Советских Социалистических Республик.

В соответствии с директивами XII съезда по вопросам союзного советского строительства были детально разработаны основы для Основного закона Союза ССР. ЦИК Союза Республик на второй сессии принял в новой редакции декларацию и договор об образовании Союза Советских Социалистических Республик — Основной закон — Конституцию СССР.

Обсуждение проекта Конституции связывалось с задачей оживления и улучшения работы Советов рабочих, красноармейских и крестьянских депутатов. Созванный в июне 1923 года Пленум ЦК РКП(б) одобрил проект Конституции для ее утверждения на II сессии ЦИК СССР. После обсуждения и одобрения Конституции съездами Советов союзных республик новая Конституция СССР была окончательно утверждена созванным 31 января 1924 года II съездом Советов Союза ССР. Это была большая и трудная работа не только в смысле законодательном — нахождения и формулировки новых положений нового государства в соответствии с гениальными указаниями нашего учителя тов. Ленина, — но и большая организационно-политическая работа всей партии, ее ЦК и его партийного аппарата.

На практике была осуществлена двухпалатная система высшего органа государственной власти: Союзного Совета и Совета Национальностей.

Уже начал работать Совет Народных Комиссаров Советского Союза отдельно от Совнаркома РСФСР, реорганизован Совет Труда и Обороны в орган СССР, с организацией при Совнаркоме РСФСР Экономического совещания, как и при всех совнаркомах союзных республик.

Таким образом, в течение 1923-1924 годов была успешно завершена гигантская работа по организации Союза Советских Социалистических Республик. ЦК и Совнарком Союза не ограничились этим, а произвели серьезную реорганизацию наркоматов, в том числе: ВСНХ, НКПС, самого СТО и существовавших при СНК и СТО комиссий, часть которых была ликвидирована, реорганизация коснулась и Госплана и Совнаркома РСФСР. Два комиссариата: Наркомпрод, в связи с переходом к денежному налогу, и Наркомнац, в связи с организацией Совета Национальностей, — были ликвидированы. Создан заново Народный комиссариат внутренней торговли, при этом произведена крупная реорганизация тылового аппарата военного ведомства, который был сокращен на 40%.

Само собой разумеется, что коренным образом был реорганизован Наркомат РКИ, в связи с объединением его работы

с ЦКК в центре и на местах. Фактически необходимо было сформировать новый аппарат, небывалый в истории не только нашего Советского государства, но и государств вообще. Направление было дано гениальным планом Ленина, решением XII  съезда, конкретно осуществлявшимся Центральным Комитетом партии.

Это была большая организационная работа ЦК, в частности его Оргинструкторского и Учетно-распределительного отделов, не только подбором кадров, но и организацией связи с профсоюзами и борьбы с бюрократизмом в госаппарате. Я с удовольствием и удовлетворением вспоминаю эту работу, которую я выполнял прежде всего по долгу своей деятельности и, не скрою, по старательному оказанию помощи первому председателю реорганизованной ЦКК, моему другу Валериану Куйбышеву, поддержку которого я получал особенно в первый период моей работы в Центральном Комитете. Такую же помощь мне приходилось оказывать ЦКК и в дальнейшем, когда ее председателем был мой лучший друг Сер-го Орджоникидзе, вплоть до того момента, когда я сам был избран в 1934 году председателем Комиссии Партийного Контроля.

Первая и главнейшая трудность в руководстве партией и Советской страной была та, что весь этот период, от XII до XIII съезда, ЦК и партия жили и работали без непосредственного участия и руководства нашего дорогого и любимого вождя и учителя Владимира Ильича Ленина. Это был первый год, когда Ленин, прикованный болезнью к кровати, не мог участвовать в рассмотрении и решении коренных вопросов политики, экономики и организации. Но партия и ЦК были вооружены не только общими теоретическими положениями Ленина, но имели конкретные указания в его статьях, написанных им еще к XII съезду, и другими указаниями в течение года. Партия и ЦК были вооружены гениальной методологией в руководстве партией и страной. Только неуклонная последовательность в проведении Ленинской линии, вопреки троцкистам и иным оппозиционерам, срывавшим Ленинскую линию, Центральный Комитет и партия сумели успешно преодолеть многие трудности и добиться известных успехов. Из истории партии известны основной ход развития, фактические и цифровые данные. Здесь важно подчеркнуть, что развитие и движение вперед проходило не гладко, не прямолинейно, а зигзагами. Вместе с ростом проявлялись большие трудности, которые приходилось преодолевать всеми способами, имевшимися в арсенале партии и Советского государства — пролетарской диктатуры.

В сентябре-октябре 1923 года в экономическом положении вскрылись явные серьезные затруднения — это был кризис сбыта продукции, главной причиной которого было большое расхождение цен на промышленные и сельскохозяйственные продукты, — то, что вошло в обиход как так называемые «ножницы». Весной прошлого года цены на промышленные продукты резко повысились, или, как говорили, вздулись, тогда как цены на сельхозпродукцию упали ниже обычного, нормального уровня. Результатом этого было то, что сбыт промышленной продукции в деревне резко сократился, — крестьяне не покупали слишком дорогие для них товары. В особо трудном положении оказалась кооперация, закупившая заранее эти товары по высоким ценам. В этом были виноваты прежде всего хозяйственные органы, извратившие экономическую политику партии и Советского правительства. Погнавшись за высокими прибылями, они повысили цены, но наткнулись на отказ покупателя, в первую очередь крестьянина, покупать по вздутым ценам их товары.

ЦК и Правительство предприняли необходимые меры к серьезному снижению цен на промтовары, их удешевлению, а также для расширения рынка сбыта сельхозпродукции. В связи с этим со всей серьезностью и остротой была поставлена задача проведения денежной реформы. Эта труднейшая и сложнейшая задача стала одной из важнейших задач партии и органов Советской власти — крупнейшим экономическим мероприятием, по существу охватившим многие, если не все стороны экономической жизни и развития Советского государства. Необходимо было резко сократить эмиссию бумажных денег и перейти на червонную валюту. Тем самым подводилась твердая база под дальнейшее развитие экономики, нормального восстановления крупной тяжелой промышленности, торговли, нормальной экономической работы советских хозяйственных органов и их успешной борьбы с нэповскими капиталистами. Денежная реформа укрепляла союз рабочего класса с крестьянством, обеспечивала крестьянству продажу своей продукции за устойчивую червонную валюту и тем самым улучшала экономическое положение крестьянства.

В августе-сентябре проявилось много ненормалыюстей с заработной платой рабочих и служащих. Кризис сбыта продукции, создавшиеся трудности в финансовом положении трестов привели к несвоевременной выплате заработной платы, выдаче ее в денежных суррогатах (облигациях займа и тому подобное). Рабочие, естественно, протестовали, на местах возникали даже конфликты, которыми не только профсоюзы, но и парторганизации занимались и о которых они докладывали ЦК. Эти вопросы в значительной части поступали в Оргинструкторский отдел ЦК. Я часто докладывал о них лично тов. Сталину, который принимал близко к сердцу эти острые вопросы положения рабочих и через советские органы принимал меры ликвидации конкретных ненормальностей, ставил обобщенные выводы на заседаниях Политбюро ЦК. ЦК обязал всех коммунистов, работающих в хоз-органах, при всех финансовых затруднениях удовлетворять другие хозяйственные нужды только после того, как уже произведена выплата заработной платы. Пленум ЦК предложил ЦКК РКП установить особое тщательное наблюдение за исполнением этого постановления. Пленум ЦК предложил комиссии по заработной плате вместе с ЦКК РКП изучить технические запоздания в выдаче зарплаты, чтобы привлекать конкретных виновников к ответственности, и представления общих мер партийного, экономического и судебного порядка для ликвидации этого нетерпимого явления.

Установив, что по уровню зарплаты постановление XII съезда в общем выполняется, ЦК считал, что достигнутые результаты в повышении зарплаты недостаточны (60% к довоенному уровню). Поэтому ЦК признал необходимым в ближайшее время добиться увеличения зарплаты, в частности по транспорту, где зарплата ниже, чем у металлургов и горняков.

ЦК в то же время решительно отклонил некоторые предложения, в том числе поступившие от Троцкого, о закрытии таких убыточных предприятий, которые имеют важное общеэкономическое и политическоелоложение, каким, например, было предложение о закрытии Путиловского завода. ЦК подчеркнул, что необходимо со всей энергией осуществлять все меры борьбы с непроизводительными расходами — раздутие штатов, несоответствие числа служащих и подсобных рабочих числу основных производственных рабочих и тому подобное (что, между прочим, важно и сегодня, через 55 лет). Одним из важнейших критериев в оценке способностей руководителей предприятий и трестов считать умение рационально использовать труд рабочих и служащих в установленное законом рабочее время. Учитывая факты, имеющие место в отдельных хозяйственных органах, работающих на коммерческом хозрасчете, особенно в акционерных обществах с преобладанием государственного капитала, где зарплата служащих стала превышать зарплату промышленных рабочих, пленум ЦК указал на необходимость некоторого снижения высокой зарплаты этих высокооплачиваемых служащих. ЦК предупредил, что нельзя допускать злоупотреблений с выдачей тантьемы (дополнительное вознаграждение, выплачиваемое в виде процента из чистой прибыли), и указал, что тантьемы должны выдаваться с максимальной осторожностью и исключительно из чистой прибыли и только лицам, которые действительно своей непосредственной работой обеспечивали получение этой прибыли.

Возникшие трудности не изменили основной картины роста нашей экономики. При всех трудностях и зигзагах в нашем движении и развитии наметился несомненный устойчивый рост и укрепление экономической силы нашей Советской страны, ставшей теперь союзным государством.

ДИСКУССИЯ С ТРОЦКИСТАМИ (1923 г.)

Вся организационно-партийная работа партии, ее Центрального Комитета в первые годы мирного социалистического строительства в условиях новой экономической политики была неразрывно связана с борьбой партии за единство ее рядов на основе Ленинской резолюции X съезда «О единстве партии». Но сложившиеся еще в 1920-1921 годах фракции оппозиционеров в дискуссии о профсоюзах, притаившись, фактически продолжали, в том или ином виде, сохранять свое ядро для того, чтобы в трудную минуту атаковать партию. Троцкий, верный своим беспринципным меньшевистским приемам сколачивания блоков против большевиков, как это было в августе 1912 года, когда он создал Августовский блок с ликвидаторами, и в 1920-1921 годах в дискуссии о профсоюзах — блок с «левыми коммунистами», с анар-хо-синдикалистской «Рабочей оппозицией», и в 1923 году вновь возглавил блок всех оппозиционных группировок и навязал партии дискуссию. Разыгрывая роль «благородного рыцаря», Троцкий на деле показал свое коварство во время и непосредственно после XII съезда партии, — проявляя свою внешнюю лояльность, он на деле подготовлял нападение на партию и ее ЦК в трудную минуту.

Такой момент наступил во второй половине 1923 года. Он проявился в экономических затруднениях, вызвавших и политические осложнения в некоторой части масс, а главное, в тяжелое для партии время — в период осложнения болезни нашего дорогого Владимира Ильича. Изучая ход борьбы, видно, что Троцкий имел далеко идущие планы — захвата руководства партией и коренного изменения теории и политики Ленина, партии и страны. Будучи тогда наркомом по военным и морским делам, Троцкий, освободившись от дел, связанных с гражданской войной, которые, как известно, не бог весть как удовлетворительно вел, на что не раз указывали ему ЦК и Ленин, сколотил вокруг себя часть военных работников и остатки разбитых партией оппозиционных мелкобуржуазных групп и вновь атаковал партию.

Оппортунисты всех видов всегда склонны умалять, принижать роль и значение партии, когда речь идет о положительных результатах работы, в то же время они всегда склонны преувеличивать вину партии и ее руководства, когда появляются трудности и неполадки в хозяйственном и советском строительстве.

Так именно и получилось в конце лета 1923 года, когда в хозяйстве республики появились трудности. При наличии несомненного роста производства продукции и в промышленности, и в сельском хозяйстве произошли затруднения в сбыте продукции промышленности из-за различия в темпах развития промышленности и сельского хозяйства и из-за неумения государственного и кооперативного торгового аппарата реализовать произведенную продукцию, а также из-за допущенного извращения политики партии в области цен. Это, естественно, вызвало брожение среди рабочих, а на некоторых предприятиях даже отдельные забастовки. Это вскрыло не только прорыв в хозяйственной работе, но и серьезные недостатки в работе профсоюзных и части партийных организаций, их слабость руководства массами и даже известную оторванность от них. Сказалось и то, что ряд организаций, увлеченные успехами, решили предоставить слишком большому кругу работников летние отпуска, что к концу лета ослабило руководство. Здесь была и наша вина, не заметивших это и не сдержавших такого большого количества отпусков, ослабивших ячейки, райкомы, укомы и губкомы, тогда как остатки оппозиционных групп, в особенности «Рабочая оппозиция», подпольно работали. Наш ЦК по-ленински умел из важных частностей делать общие критические выводы, и уже в августе-сентябре 1923 года Политбюро ЦК, а особенно октябрьский Пленум ЦК вскрыли коренные недостатки в хозяйстве, приведшие к столь серьезному «кризису сбыта», и серьезные недостатки партийной и профсоюзной работы, облегчившие работу противников партии и приведшие в некоторых центрах к брожению среди части рабочих. ЦК разработал серьезные общие и конкретные меры, как по линии хозяйственной, так и по линии внутрипартийной жизни.

Противники партии, главным образом из исключенных из партии — группа «Рабочая Правда» и «Рабочая группа», развернули антисоветскую антипартийную работу, демагогически спекулируя на трудностях, обвиняя в них партию и ее ЦК. Но эти группы были сравнительно легко разоблачены партией, так как уж очень откровенно они проповедовали меньшевистские взгляды.

Более серьезное дело получилось, когда на сцену выступили внутрипартийные оппозиционные фракции и группировки, атаковавшие партию и ЦК. Их аргументация не полностью совпадала с подпольной группой «Рабочая Правда», но во многом была сходной. В то время как ЦК, его Секретариат, Оргбюро и Политбюро, засучив рукава, усиленно работали над выходом из трудностей, Троцкий, его сподвижники и союзники из лагеря разбитых оппозиций тайно-фракционно подготовили выступление против партии и ее ЦК. На сентябрьском Пленуме ЦК Троцкий даже голосовал за принятое постановление по хозяйственным и внутрипартийным вопросам, а после этого пленума выступил с письмом к членам ЦК и ЦКК, в котором он опорочил эти решения и принимаемые Политбюро меры ничего серьезного и делового не предлагая, преувеличивая затруднения.

Его сторонники перепечатали подпольно и распространили это письмо Троцкого в местных организациях партии, в первую очередь в Москве. В духе этого письма Троцкого его сподвижники вместе с другими лидерами оппозиционных групп состряпали платформу — «Заявление 46-ти», в котором имеющиеся трудности были сознательно раздуты, но серьезных деловых предложений в ней не было, а то, что было правильного, повторяло уже принимаемые решения и меры Центрального Комитета. Зато их заявление было полно ругани по адресу ЦК. Не заботой о ликвидации трудностей и улучшении положения рабочих и крестьян была пронизана их платформа, а подрывом авторитета ЦК, продиктованным стремлением изменения руководства и Ленинской линии партии, — вот в чем была главная цель Троцкого и его сторонников. Гипертрофируя имеющиеся недостатки и ошибки, извращая действительность, они сделали вопросы партийной жизни центральным пунктом, главным коньком в борьбе с Центральным Комитетом.

Несмотря на все фракционные ухищрения троцкистов прикрыть свою подпольную фракционную работу маской обиженных и угнетаемых людей, Центральный Комитет раскусил их маневры, в том числе и самого Троцкого, который держался в Политбюро обособленно, иногда даже по мотивам «болезни» не приходил на заседания. ЦК предупредил партийные организации о разворачивающейся борьбе троцкистов с партией, с ЦК. Получаемые с мест сведения мы докладывали немедля секретарям ЦК — товарищам Сталину и Молотову. Связавшись с руководителями губ-комов, обкомов, промышленных райкомов, мы узнали о распространении «Заявления 46-ти» и копии письма Троцкого. Доложив об этом Секретариату ЦК, мы получили указание предложить секретарям губкомов, обкомов, в первую очередь — в Москве и Петрограде, не допустить их распространения как документов фракционного характера.

Большинство Политбюро стремилось к деловому, спокойному рассмотрению спорных вопросов, не разворачивая широкую дискуссию и, во всяком случае, не расширяя дискуссии. Поэтому на первых порах большинство Политбюро — восемь членов и кандидатов составили и разослали письмо к членам ЦК и ЦКК, отвечающее на письмо Троцкого и «Заявление 46-ти», раскрывающее фракционный, непартийный характер их выступления. В письме восемь членов и кандидатов Политбюро, в спокойном тоне указывая на имеющиеся трудности, неправильно преувеличиваемые троцкистами, дали глубокую критику письма Троцкого и платформы его 46 «гвардейцев» по внутрипартийному строительству. Письмо восьми членов и кандидатов Политбюро не образумило ни Троцкого, ни его оголтелых сторонников и союзников. Но зато это письмо активизировало не только членов ЦК и ЦКК, которым оно было адресовано, но и руководящий актив парторганизаций, которые были с ним ознакомлены, правда, сдержанно, не очень широко, так как ЦК все еще стремился ограничить рамки дискуссии. Однако троцкистская оппозиция все шире распространяла письмо Троцкого и «Заявление 46-ти» в местных организациях. Исчерпав все возможности единодушного решения спорных вопросов внутри, Политбюро приняло решение созвать во второй половине октября Объединенный Пленум ЦК и ЦКК с представителями десяти крупнейших партийных организаций (Московской, Петроградской, Иваново-Вознесенской, Нижегородской, Харьковской, Донецкой, Ростовской, Бакинской, Екатеринбургской и Тульской). Были приглашены и 12 представителей троцкистской платформы. На Пленуме развернулись широкие прения — выступило 44 человека, в громадном большинстве осудившие выступление Троцкого и троцкистов. Большинство Политбюро, все еще стремясь к возможному мирному решению сложных вопросов, занимало более сдержанную позицию к Троцкому, чем местные товарищи, и это сказалось в принятой Объединенным Пленумом резолюции.

Должен сказать, что некоторые члены ЦК и ЦКК, в особенности ряд представителей местных парторганизаций, были настроены за более решительное осуждение самого Троцкого, в особенности его фракционных сподвижников. Помню, когда я рассказал об этом тов. Сталину, он мне сказал: «Необходимо разъяснить им и разъяснять всем другим товарищам, так именно настроенным, что Политбюро ЦК сейчас заботится о единстве в ЦК и в партии, поэтому мы стараемся на данной стадии не выносить наши споры за пределы ЦК и достигнуть согласованных решений, идя даже на некоторые уступки, конечно, не меняющие наши принципы, как, например, в вопросе о запрещении фракций и группировок. Если Троцкий и его фракционеры нарушат эти предупреждения ЦК, тогда партия окончательно убедится в их раскольничестве, и тогда ЦК и партия примут более решительные меры». Именно в этом духе ЦК и местные комитеты разъясняли решение октябрьского Пленума ЦК и ЦКК.

К декабрю была закончена работа комиссии по партстроительству и опубликована известная резолюция «О партстроительстве».

Объединившись вокруг кадрового троцкистского ядра, в котором были и бывшие члены ЦК, в том числе и бывшие руководящие работники Московской организации, они развернули свою борьбу главным образом в наиболее слабых звеньях организации: вузовских ячейках, части военных ячеек и учрежденческих.

Секретариат ЦК через Организационно-инструкторский отдел получал регулярную информацию о положении на местах, принимая необходимые меры конкретно по парторганизациям. В большинстве губерний и областей была часть слабых организаций, поддавшихся, особенно на первых порах, демагогии троцкистов. Таких организаций было немало на Урале, в Сибири. В национальных республиках — Украине, Белоруссии, Закавказье, в Средней Азии троцкисты объединялись с национал-уклонистами для борьбы с партией и ее Ленинской линией.

ЦК разослал на места членов ЦК и других ответственных работников. Организационно-инструкторский отдел ЦК поддерживал каждодневную оперативную связь с областными, губернскими комитетами, крупными промышленными центрами, давая им необходимые советы и информируя их о ходе дискуссии в других организациях партии, особенно тех, где успешно давался отпор троцкистским фракционерам. Особенно обострилось положение в Московской организации, где Троцкий создал фракционный центр во главе с Серебряковым. Не получив поддержки в основных пролетарских заводских ячейках, троцкисты в первые дни и даже недели декабря получили поддержку в значительной части вузовских, учрежденческих и некоторых военных ячейках.

Я доложил Секретариату ЦК и лично Сталину о неблагополучном положении в Москве. На вопрос тов. Сталина: а что же делает МК? — я ответил, что, по-моему, МК слабо мобилизует силы для борьбы с троцкистами и не потому, что работники МК идейно колеблются, а потому, что они просто организационно и пропагандистски слабы, в частности агитпроп сейчас без руководства, так как его заведующий тов. Лихачев лежит больной.

Тов. Сталин предложил немедленно вызвать в ЦК секретарей МК. Выслушав их и установив, что моя информация правильна, тов. Сталин сказал секретарям МК, в частности обращаясь к первому секретарю МК тов. Зеленскому: «Вы, товарищ Зеленский, хотя и занимаете правильную линию в борьбе с троцкизмом и всеми оппозиционерами, но вы слабо организуете бой ленинизма с троцкизмом, вы слабо руководите районными и особенно ячейковыми организациями. Немудрено, что троцкисты захватили ряд ячеек. Этак они могут захватить и районы, как это уже почти случилось в Хамовническом районе. Вам нужно круто изменить весь стиль и практику работы МК на боевой большевистский лад. Нам, Секретариату ЦК, необходимо вплотную заниматься Москвой. Я предлагаю, — сказал тов. Сталин, обращаясь к секретарям ЦК, — послать на помощь МК товарища Кагановича, который сумеет одновременно и руководить Оргинстром ЦК. Вместе с товарищем Кагановичем вы, товарищ Зеленский, должны немедленно организовать и добиться перелома в Московской организации».

После окончания совещания с москвичами тов. Сталин оставил меня и дополнительно сказал мне: «Вы там дипломатию не разводите, а берите дело руководства в свои руки. Удобнее всего вам сейчас засесть в Агитпропе, поскольку там никакого руководства нет. Орг-инструктору МК вы можете давать прямые указания как заведующий Организационно-инструкторским отделом ЦК — вот вы и возьмете в свои руки главные два отдела МК, объединив их усилия. Организуйте в первую очередь идейное наступление на распоясавшуюся оппозицию в тех ячейках, которые они успели захватить, пользуясь ротозейством большевиков, не сумевших вовремя собрать силы для отпора. Свяжитесь не только с районами, но и с ячейками».

Так мы и сделали. На заседании бюро МК тов. Зеленский объективно доложил о критике ЦК и о том, как он выразился, «нагоняе», который москвичам дал Секретариат ЦК, и о направлении в помощь МК тов. Кагановича, которого хорошо знает Московская организация по Замоскворецкому району.

Надо отметить, что бюро МК и присутствовавшие члены МК очень хорошо, по-большевистски восприняли критику и указания ЦК и выступили с дополнительными предложениями, твердо заявив, что отвоюют колебнувшиеся ячейки и не допустят наступления троцкистов на другие ячейки. Я предложил заслушать сообщения секретарей райкомов, в которых они должны правдиво, без прикрас доложить о положении дел и о принимаемых мерах. Помню, что некоторые районы — Замоскворецкий, Краснопресненский и другие уверенно доложили, что троцкизм у них не будет иметь успеха, хотя в некоторых ячейках, как, например, в институте имени Плеханова, положение напряженное, но и там не допустят победы троцкистов. Другие районы не имели такой уверенности, а Бауманский район был даже несколько растерян, так как в нем троцкисты в ряде ячеек одержали верх над большевиками-ленинцами.

В общем, бюро МК признало положение в организации неблагополучным, крайне напряженным и борьбу острой. Бюро, по моему предложению, решило опереться на лучшие пролетарские ячейки для наступления на троцкистов в ячейках, проявивших невыдержанность и нестойкость, часть которых приняли резолюции троцкистов. На созванном после бюро МК совещании заведующих оргинструкторскими отделами и зав. агитпропами, инструкторов райкомов и некоторых секретарей ячеек крупных предприятий (Трехгорка, Михельсона, Поставщик, Бромлея, Динамо, АМО и другие) были разработаны мероприятия, в частности, по рассылке представителей МК, райкомов и крупных стойких ячеек в низовые парторганизации предприятий со слабиной. В тот же день эти мероприятия начали осуществляться.

На следующий день мы собрали собрание старых большевиков Московской организации, в том числе и некоторых наркомов, членов коллегии, профсоюзов и других руководящих работников. «ЦК, — сказал я, — призывает старых большевиков ринуться в борьбу за Ленинизм против троцкизма, с которым они славно боролись под руководством Ленина в дореволюционное время и в прежних дискуссиях — и победили его». Выступившие старые большевики упрекали МК, почему он не собрал их раньше и не мобилизовал, не организовал их на борьбу с Троцким и троцкизмом. Особенно остро и по-большевистски воинственно выступили товарищи Владимирский, Скворцов-Степанов, Литвин-Седой, Шкирятов, Сольц и другие.

Мы распределили старых большевиков по районам и ячейкам, но часть из них, в том числе и упомянутых, оставили в распоряжении МК, как они сами выразились, как ударную боевую силу для направления каждый раз по потребности в те или иные пункты идейной борьбы с троцкистами. Можно без преувеличения сказать, что старые большевики оказали неоценимую помощь партии, ЦК и МК в разгроме троцкистов в Московской организации.

Большое значение и влияние на ход дискуссии в Москве и всей партии на идейный разгром троцкистов имел доклад тов. Сталина «О задачах партии» на расширенном заседании Краснопресненского районного комитета партии с участием бюро ячеек, членов дискуссионного клуба и других. Этот глубокий, самокритичный, спокойно-уверенный доклад Генерального секретаря ЦК партии произвел колоссальное впечатление и, можно сказать, совершил поворот в настроениях актива не только Красной Пресни, но и всей Москвы, и всей партии.

Этот поворот еще более развился после опубликования резолюции Политбюро ЦК и Президиума ЦКК «О внутрипартийном строительстве». Ее составила комиссия Политбюро, изучившая • большой материал с мест, который представляли в комиссию местные партийные организации и Организационно-инструкторский отдел ЦК. Можно без преувеличения сказать, что резолюция ЦК, опубликованная 5 декабря, была воспринята всей партией с большим удовлетворением и полным одобрением. Даже организации, в которых были колебания в сторону троцкистов, а тем более те ячейки в Москве, которые были настроены троцкистски, даже они вынуждены были соглашаться с правильностью резолюции ЦК. Единственное, что троцкисты вначале добавляли критическое — это почему так поздно ЦК выступил с резолюцией? Почему в ЦК прижимают Троцкого? и тому подобное, а по существу новых дополнительных положений не выдвигалось, и положение в Московской организации уже в первые два-три дня после опубликования резолюции улучшалось, быстрыми темпами шло сплочение всей организации вокруг ЦК.

Но, видимо, это обеспокоило троцкистов, и тут-то им на помощь пришел сам Троцкий со своим письмом «К партийным совещаниям», опубликованным потом в «Правде». Это было грубым нарушением элементарных основ партийного коллективизма Троцким, который голосовал за резолюцию Политбюро, а через два дня выступил с указанным письмом. Письмо это, выражая на словах согласие с резолюцией ЦК, фактически подрывает резолюцию ЦК, да и сам факт рассылки этого письма по районам Москвы и в местные организации есть подрыв элементарной партийной дисциплины и проявление крайней фракционности. Получив это письмо Троцкого, оппозиционеры вновь воспрянули, активизировались в районах Москвы и в других организациях партии, и дискуссия приняла еще более острый характер, на что и рассчитывали Троцкий и троцкисты.

Об этом новом обострении борьбы в ячейках Москвы я доложил Секретариату ЦК и лично тов. Сталину. Вновь был вызван тов. Зеленский. Я доложил о принимаемых мерах и тут же предложил собрать пропагандистов Москвы, нуждающихся в подкреплении после письма Троцкого. Я просил, чтобы кто-либо из секретарей ЦК выступил на этом собрании. Тов. Сталин резко сказал: «А вы для чего нами посланы? Вы и выступите». Так и решили. Перед выступлением я получил советы тов. Сталина, а также товарищей Молотова и Куйбышева. Сложность этого моего выступления заключалась в том, что, наряду с общим разъяснением резолюции ЦК и критики письма Троцкого, необходимо было давать конкретные ответы на вопросы, вызывающие сомнения, недоумения и даже колебания, чтобы отбивать злостные наскоки оппозиционеров. Некоторые ответы я соединил с общим докладом, а по некоторым давал ответы отдельно, особенно я ориентировался в этих ответах на низовых большевистских пропагандистов, которые гневно и умело били троцкистов, но которым не хватало знаний для обоснования антипартийности и фракционности троцкистов.

Благодаря усилиям ЦК, МК весь актив Московской организации поднялся с новыми силами на борьбу с оппозицией. Можно сказать, что в течение десяти дней шел напряженный, беспрерывный идейный, глубоко принципиальный бой между троцкизмом и Ленинизмом. В Москве почти не осталось рабочих ячеек, в которых троцкисты имели бы большинство или просто солидную группу. Большинство вузовских, военных и Советских ячеек отвернулось от троцкистов.

11 декабря 1923 года состоялся актив Московской организации, на котором с замечательной речью выступил Калинин. 14 декабря состоялся Пленум МК РКП(б). Как и на активе, Пленум провалил троцкистов, отклонив их домогательства, и одобрил линию Центрального Комитета партии.

Именно так, собственно, и шла борьба с оппозицией во всех организациях партии.

Выделялась как ведущая Петроградская организация большевиков, которая уже в начале дискуссии выступила с воззванием к партии дать отпор троцкизму. Оно имело большое влияние на ход борьбы в партии. К концу 1923 года не только передовые, но и имевшиеся в начале дискуссии колеблющиеся организации партии заняли Ленинскую позицию поддержки ЦК и решительного осуждения троцкизма.

Секретариат и Оргбюро ЦК заслушали сообщения, в том числе и Оргинструкторского отдела, о ходе дискуссии на местах и внесли предложение в Политбюро о созыве в середине января 1924 года конференции партии, собрав до конференции Пленум ЦКРКП(б).

Это был очень важный Пленум, потому что он подвел итоги борьбы с троцкизмом и предварительно рассмотрел вопросы XIII партконференции.

На этом Пленуме выступил ряд членов ЦК с мест, которые резко осудили Троцкого, Пятакова, Радека, Преображенского, Осинского, Сапронова и всю оппозицию за их антипартийную фракционную борьбу.

Троцкий на открывшейся 16 января XIII партконференции не присутствовал по мотивам болезни, но он, конечно, по-прежнему оставался руководителем всех ораторов от оппозиции, а они выступали на конференции по всем вопросам, защищая свою позицию, хотя и безуспешно.

По докладу Рыкова, защищавшего внесенную ЦК резолюцию «Об очередных задачах экономической политики», выступали самые видные оппозиционеры: Преображенский, Пятаков, В.Косиор, Радек, Сапронов, Смирнов и другие. По экономическим вопросам оппозиционеры пережевывали, правда с меньшим аппетитом, то, что они говорили во время дискуссии. Они отстаивали свою позицию высоких цен на промтовары, Пятаков — более широкое допущение иностранной «товарной интервенции», что якобы заставит внутренних частных торговцев снизить цены. Но делегаты конференции ему возражали, что такой наплыв товаров иностранных капиталистов ударит прежде всего по государственной социалистической промышленности и еще больше усугубит кризис сбыта. Тем более нелепа была позиция Пятакова, когда он в ответ на приведенный Рыковым приказ о максимальной прибыли, написанный Пятаковым, заявил на съезде, что и сегодня готов подписать такой приказ. Пятаков много говорил о важности задачи управления государственными предприятиями и о плане, но, по существу, то правильное, что у него было, целиком заимствовано из резолюции ЦК, а его «привески» ничего серьезного из себя не представляли и даже извращали Ленинское понимание плана. Пятаков продолжал отстаивать свой лозунг максимальной прибыли, против лозунга ЦК об умеренной прибыли. Что касается разглагольствования оппозиционеров о борьбе социалистических и капиталистических тенденций в народном хозяйстве, то это звучит «лево», но на деле, как правильно указывали делегаты, в частности Молотов, все их мотивировки и предложения показывают, что за этими левыми фразами торчат мелкобуржуазные уши, как это мы видели не раз у так называемых «левых коммунистов». Поражение оппозиции было до того очевидным, что Пятаков в конце своего второго слова заявил, что он достаточно опытный человек и знает, что его предложения конференцией не будут приняты. Конференция реагировала на эту его «догадливость» смехом. Резолюция ЦК «Об очередных задачах экономической политики» была принята конференцией единогласно.

В центре работы конференции был, конечно, вопрос о партстроительстве и итогах дискуссии, доклад по которому сделал тов. Сталин. Докладчик с самого начала заявил, что он не намерен начинать с истории дискуссии, так как это вносит элементы склоки и взаимных обвинений, а прежде всего хочет подчеркнуть, что партия встретила резолюцию Политбюро о демократии с единодушным одобрением.

Тов. Сталин в своем докладе говорил о двух условиях, обеспечивающих нормальное развитие внутрипартийной демократии: это, во-первых, развитие индустрии, улучшение материального положения рабочего класса, его количественный и качественный рост и, разумеется, соответственный рост авангарда рабочего класса — партии, прежде всего за счет пролетарских элементов. И, во-вторых, условия внешнего характера, обеспечивающие мир, мирное развитие, без чего в партии демократия немыслима. Далее тов. Сталин говорил о внутренних препятствиях, которые необходимо преодолеть для развития демократии, — это прежде всего пережитки старого военного периода, когда у нас партия была милитаризована, и наличие давления бюрократического государственного аппарата на аппарат партийный.

Тов. Сталин указал далее на третье препятствие для развития демократии — это низкий культурный уровень целого ряда организаций, ячеек, особенно на окраинах. Необходимо знать и помнить эти препятствия и-обязательно их преодолеть, для того чтобы честно и до конца провести внутрипартийную демократию.

Далее тов. Сталин, на основании поручения Политбюро, огласил пункт резолюции X съезда, принятый по предложению тов. Ленина, который тогда не подлежал оглашению. «Этот пункт, — говорил тов. Сталин, — остававшийся до сих пор в секрете, должен стать явным и найти место в той резолюции, которую мы примем по вопросу об итогах дискуссии. Он гласит: «Чтобы осуществить строгую дисциплину внутри партии и во всей Советской работе и добиться наибольшего единства при устранении всякой фракционности, съезд дает ЦК полномочия применять в случае (-ях) нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий, вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК — перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии. Условием применения (к членам ЦК, кандидатам ЦК и чле-т нам Контрольной Комиссии) такой крайней меры должен быть созыв Пленума ЦК с приглашением всех кандидатов ЦК и всех членов Контрольной Комиссии. Если такое общее собрание наиболее ответственных руководителей партии двумя третями голосов признает необходимым перевод члена ЦК в кандидаты или исключение из партии, то такая мера должна быть осуществляема немедленно».

В своем докладе тов. Сталин не просто подвел итоги дискуссии, а дал ряд важнейших теоретических и практических выводов, послуживших орудием дальнейшего укрепления монолитности и единства партии.

По докладу тов. Сталина выступили от оппозиции Преображенский, Радек, Сапронов, Врачев. Против оппозиции выступили тт. Ярославский, Лакшевич, Тарханов, Кубяк, Рындин и др. Выступления оппозиционеров были, конечно, не те, которые мы слышали во время дискуссии. Преображенский возражал против напоминания и оживления приведенного пункта резолюции X съезда. Закончил он свою речь тем, что предложил выполнять резолюцию от 5 декабря, осудив методы борьбы, проявленные во время дискуссии. Однако по существу своих идей он, как и другие выступавшие оппозиционеры, показал, что в смягченном виде отстаивает свои позиции и не складывает оружие борьбы с партией. Поэтому, как ни сладок и певуч был голос Преображенского (он, надо сказать, внешне выглядел мягким, можно сказать, «блаженным»), он не смягчил души делегатов конференции, которые единодушно приняли резолюции о партстроительстве, об итогах дискуссии и о мелкобуржуазном уклоне в партии.

Можно без преувеличения сказать, что эта Всесоюзная конференция сыграла гигантскую роль в закреплении победы Ленинизма в дискуссии с троцкизмом и во всей дальнейшей работе партии по подготовке XIII съезда партии и после пего — в укреплении единства партии и гигантского роста ее рядов за счет вступления рабочих от станка и воспитания их на основе победившего Ленинизма.

Мне посчастливилось в 1923 году работать в непосредственной близости к Центральному Комитету нашей партии и вновь и вновь учиться великой идейности, принципиальности в борьбе именно за Ленинскую партию, учиться организаторскому искусству у членов Политбюро, Оргбюро, и особенно в каждодневном соприкосновении с секретарями ЦК и его Генеральным секретарем ЦК товарищем Сталиным Иосифом Виссарионовичем. Во всяком, даже самом лучшем оркестре нужен дирижер. И я со всей объективностью могу сказать, что в этом большевистском квалифицированном оркестре уже тогда проявился талантливый дирижер — товарищ Сталин. Я видел и каждодневно ощущал, как он, уделяя малейшему факту свое внимание, не впадал в панику, не допускал суетливости, шараханья из стороны в сторону ни в решениях, ни в действиях, а уверенно, вдумчиво излагал свою точку зрения на то или иное решение и мероприятие и после обсуждения в коллективе твердо и неуклонно проводил в жизнь принятое решение и намеченные меры. Он произносил меньше, чем другие, речей, но зато когда уж говорил, то определенно, четко, чеканно и ясно формулировал свою точку зрения и предложения. И именно поэтому даже тогда, когда в Политбюро и Оргбюро были такие авторитетные для того времени члены, как Зиновьев, Каменев, Калинин, Рыков, Томский, Бухарин, Дзержинский, Молотов, Куйбышев и другие, я не помню случая, когда бы серьезные предложения Сталина не принимались, тем более что, выслушав те или иные замечания и сомнения, Сталин проявлял гибкость и часто сам видоизменял свои предложения.

Можно сказать, что именно с этой идейной исходной позиции в этой дискуссии — борьбы за Ленинизм начинает разворачиваться величие Сталина как будущего вождя партии. Его беспредельная идейная верность Ленину, как он не раз повторял, — своему учителю, его беззаветность и непреклонность в борьбе с врагами Ленинизма, несмотря на клеветнические нападки на него, вызывали уже в тот период глубокие симпатии, глубокое уважение к нему со стороны Ленинцев — активистов партии, в том числе и у меня, непосредственно работавшего под его руководством, наблюдавшим и каждодневно ощущавшего его идейность, беззаветность, бесстрашие и самоотверженность в борьбе за Ленинскую партию.

СМЕРТЬ ЛЕНИНА. ВОСПИТАНИЕ ЛЕНИНСКОГО ПРИЗЫВА

21 января 1924 года умер Великий человек мира. Тяжкое бедствие обрушилось на партию, рабочий класс и всех трудящихся нашей страны и всего мира.

Невозможно передать переживания, горечь, страдания, охватившие всех партийных и беспартийных людей. Все были потрясены — и молодые, и старые.

Я видел старейших большевиков — Ленинское руководящее ядро партии, членов и кандидатов ЦК и ЦКК РКП, когда мы собрались в два часа ночи на заседание Пленума ЦК и ЦКК в связи со смертью Ильича — какие страдальческие лица, глаза, красные от слез. Сосредоточенно заседали до рассвета — разрабатывали и принимали обращение от Центрального Комитета «К партии. Ко всем трудящимся».

Во вторник 22 января все члены Центрального Комитета и ЦКК поехали в Горки. В оставшиеся часы до отъезда они посещали заводы Москвы. Рабочая Москва была в глубоком трауре, чувство горя, тяжелые переживания охватили миллионы трудящихся не только Москвы, но и всей страны.

Рано утром 22-го я поехал в свою ячейку на кожевенный завод «Красный Поставщик» Замоскворецкого района. Там увидел душераздирающую картину: рабочие, особенно работницы, буквально рыдали, только и слышно было вслух произносимые слова: «Что будет? Как жить будем без Ленина?»

На открытом собрании ячейки выступали рабочие, призывали ответить партии на великую потерю вступлением в ее ряды, лучшей работой, сплочением вокруг ЦК и правительства, чтобы враги почувствовали и видели, что Советская власть крепка, а союз рабочих и крестьян нерушим.

Собрание послало соболезнование ЦК РКП(б), Надежде Константиновне Крупской и Марии Ильиничне Ульяновой. В принятой резолюции рабочие, коммунисты и беспартийные, поклялись еще теснее сплотиться вокруг РКП(б). «Ленин будет вечно жить среди нас, — писали рабочие, — его учение навсегда останется светочем в борьбе за коммунизм!»

После этого было созвано общее собрание рабочих в количестве двух тысяч человек. Тут же на собрании передовые беспартийные рабочие начали заявлять о своем вступлении в партию. Рабочие «Красного Поставщика» постановили отчислить от заработка деньги на венок и на библиотеку имени Ленина.

В тот же день, 22-го, члены и кандидаты ЦК и ЦКК выехали в Горки. От станции до Горок четыре километра, саней на всех не хватило, и мы, помоложе, пошли пешком, большой мороз помогал двигаться быстрее, и мы, пешие, прибыли в Горки почти в одно время с ехавшими на санях.

Ленин лежал на столе в большой комнате с открытым балконом, кругом цветы и сосновые ветки. Вначале все мы постояли вокруг Ленина, потом был организован почетный караул из членов ЦК и ЦКК.

23 января рано утром приготовились к выносу тела Ленина из Горок для следования в Москву. Из дома Ленина выносили члены Политбюро, Надежда Константиновна, Мария Ильинична, потом до железнодорожной станции несли по очереди члены и кандидаты ЦК и ЦКК, старые большевики — делегаты II съезда Советов и прибывшие делегации рабочих и крестьян.

Вдоль санной дороги до станции, как и на самой станции, много крестьян, крестьянок, железнодорожников, рабочих и подростков. На Павелецком вокзале, когда привезли тело Ленина, было полно рабочих и работниц Москвы, по всему пути до Дома Союзов, особенно на Пятницкой улице, стояло, несмотря на большой мороз, много рабочих и граждан, их дети, многие из них навзрыд плакали.

В течение нескольких дней шел беспрерывный поток людей, не только москвичей, но и из многих других городов и районов страны, национальных республик.

В день похорон, 27 января, был 26-градусный мороз, но все мы и сотни тысяч рабочих не чувствовали этого мороза, все стремились попасть на площадь или хотя бы в ее окружность, чтобы потом получить возможность пройти мимо Мавзолея. В исключительно короткий срок был спроектирован и сооружен Мавзолей.

Перед внесением гроба Ленина в Мавзолей многотысячная масса людей обнажила головы и пела «Вы жертвою пали», а потом — мертвая тишина, потрясшая душу всех нас — от рабочих, крестьян и красноармейцев до руководителей партии и правительства.

Заседавший в это время в Москве II Всесоюзный съезд Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов посвятил специальное заседание памяти Ильича — организатора Советского государства, на котором выступили руководители партии и правительства, представители Коминтерна и Надежда Константиновна Крупская.

Какую могучую Ленинскую силу проявила соратник и друг Ленина Надежда Константиновна при произнесении своей речи! Она показала всем достойный пример, как большевик должен переносить горе. «В эти дни, — сказала она, — когда я стояла у гроба Владимира Ильича, я передумывала всю его жизнь, и вот что я хочу сказать вам. Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетенным. Никогда этого он не говорил сам, да и я бы, вероятно, не сказала в другую, менее торжественную минуту. Я говорю об этом потому, что это чувство он получил в наследие от русского героического революционного движения. Это чувство заставило его страстно, горячо искать ответа на вопрос: каковы должны быть пути освобождения трудящихся? Ответ на свои вопросы он получил у Маркса. Не как книжник подошел он к Марксу. Он подошел к Марксу как человек, ищущий ответы на мучительные настоятельные вопросы. И он нашел там эти ответы. С ними пошел он к рабочим... Мы вот теперь много говорим о смычке между рабочими и крестьянами... Только как вождь всех трудящихся рабочий класс может победить. Это понял Владимир Ильич, когда он работал среди питерских рабочих. И эта мысль, эта идея освещала всю дальнейшую его деятельность, каждый его шаг. Он хотел власти для рабочего класса. Он понимал, что рабочему классу нужна эта власть не для того, чтобы строить себе сладкое житье за счет других трудящихся; он понимал, что историческая задача рабочего класса — освободить угнетенных, освободить всех трудящихся. Это основная идея наложила отпечаток на всю деятельность Владимира Ильича». Замечательным призывом завершает свою речь Надежда Константиновна: «К вам обращаюсь я и прошу эту идею Владимира Ильича особенно близко принять к сердцу...»

Речи всех других выступавших были проникнуты глубочайшим уважением к Ленину, все призывали идти по его пути. Из всех выступлений выделилась речь Сталина. Она была короче других, тоже душевных и содержательных речей, но она отличалась тем, что Сталин дал ответ не только на вопрос, кем был Великий Ленин, чем он дорог массам трудящихся и партии. Он. как Генеральный секретарь ЦК партии, сосредоточил в этот тяжкий час внимание на задачах партии, Советов и народа, на том, чтобы достойно продолжить дело Ленина и добиться полной победы Ленинизма. Сталин не только призывал, но от имени ЦК партии дал клятву верности Ленину и Ленинизму, и вместе с ним давали клятву делегаты II съезда Советов, все коммунисты и беспартийные трудящиеся массы Советского народа.

В дни траура был объявлен Ленинский призыв в партию. Уже в тот период появилось увлечение количественной стороной роста партии не только в местных организациях, но и у некоторых в центре. Зиновьев, например, выдвинул лозунг: добиться ускоренного доведения числа членов партии до одного миллиона, из которых должно быть 900 тысяч рабочих от станка. Прежде всего надо сказать, что это было тогда явно нереально: мы в партии имели тогда около 300 тысяч рабочих от станка. Это значит, что мы должны были принять еще 600 тысяч рабочих от станка — это была задача не месяцев. Кроме того, если иметь из одного миллиона членов партии 900 тысяч, то есть 90 процентов рабочих от станка, то это означало иметь в партии только 100 тысяч всех остальных категорий: крестьян, красноармейцев, служащих, учащихся и так далее, а мы летом 1924 года уже имели в партии более 300 тысяч из этих категорий, это означало, что если принимать предложение Зиновьева и других, то надо было бы автоматически исключать из партии около 300 тысяч коммунистов. Между тем XIII съезд партии, наряду с задачей дальнейшей вербовки в партию рабочих от станка, дал указания о приеме в партию не только рабочих, но и крестьян, красноармейцев, служащих, учащихся, строго соблюдая все условия, установленные Уставом партии. Это значит, что речь шла не об исключении около 300 тысяч, как это вышло бы по предложению Зиновьева, а о приеме передовых крестьян и других нерабочих элементов в партию.

Совершенно ясно, что XIII съезд не мог принять и не принял' такое предложение, истинная антипартийная сущность которого раскрылась в 1925 году, когда так называемая «Ленинградская оппозиция» выступила во главе с Зиновьевым и Каменевым со своей оппозиционной платформой. Однако еще до этого партия раскрыла неправильность, неленинский характер таких предложений. Это особенно глубоко сделал Сталин в своем докладе на Московском активе «Об итогах XIII съезда РКП(б)», не полемизируя, однако, в интересах единства, напрямую с Зиновьевым и другими.

XIII съезд партии не принял имевшиеся предложения о продлении кампании Ленинского призыва, а объявил эту кампанию законченной, с тем чтобы партия перешла к нормальной организационно-пропагандистской работе по дальнейшему вовлечению рабочих от станка и лучших элементов из революционных крестьян в партию.

На первом заседании вновь избранного на XIII съезде Пленума ЦК РКП(б) вопрос о воспитании Ленинского призыва был предметом серьезного обсуждения.

Пленум ЦК поручил Организационному бюро ЦК обратить особое внимание на воспитание Ленинского призыва и создать специальную комиссию для организации этой работы. Оргбюро и Политбюро ЦК утвердили комиссию по политическому воспитанию Ленинского призыва, в которую вошли 15 членов и кандидатов ЦК и представителей крупнейших промышленных организаций: Московской, Ленинградской, Тверской, Тульской и других. В состав комиссии вошли тт. Сталин, Молотов, Каганович, Куйбышев, Калинин, Угланов, Догадов, Бубнов, Сырцов и другие, председателем комиссии был утвержден избранный после XIII съезда секретарем ЦК тов. Каганович Л.М. В половине июня 1924 года комиссия приступила к работе.

В споре о том, с чего начинать воспитание Ленинского призыва, нашла свое яркое выражение борьба Ленинизма за единство теории с практикой.

Сталин призывал давать отпор бюрократам-оппортунистам, оттягивающим вовлечение рабочих в практическую работу, и одновременно давать отпор оппозиционным элементам в партии и не допускать отклонения и тех партийцев-Ленинцев, которые недооценивают значение теории, ее изучение и обучение рабочих в партшколах Основам Ленинизма.

ЦК, его комиссия и аппарат ЦК наблюдали за тем, чтобы работа парторганизаций по вовлечению молодых членов партии Ленинского призыва в партийные, государственные, профсоюзные и другие общественные организации проводилась не от случая к случаю, не ударно-кампанейски, а планомерно и систематически.

В конце 1924 года при перевыборах бюро ячеек было избрано в новый состав бюро 20-25%, в ряде ячеек были избраны и секретари ячеек из новых членов партии Ленинского призыва, при этом в некоторых районах они же избирались и в руководящие районные органы. Еще больший процент избранных новых членов партии был в руководящих профсоюзных организациях, особенно в низовых и средних звеньях.

К концу 1924 года было вовлечено членов партии Ленинского призыва в общественную и государственную работу около 75% от всего их состава. (В некоторых местах даже перебарщивали в нагрузке их общественными обязанностями, так что ЦК приходилось вмешиваться.)

В 1924 году партия не только выросла количественно, но и окрепла качественно. Во внутрипартийной жизни это сказалось не только на организационной стороне работы, но и на ее идейном, политическом содержании.

Достаточно указать на то, что новая попытка Троцкого коренной ревизии основ Ленинизма в конце 1924 года в его знаменитом выступлении «Уроки Октября» встретила сразу же более единодушный и решительный отпор, чем в дискуссии 1923 года. Здесь сказался не только опыт идейной борьбы и победы над оппозицией в 1923 году, но и, несомненно, отразилось укрепление партии за счет рабочих Ленинского призыва, поднятых партией, ее ЦК на уровень сознательных партийных борцов за Марксизм-Ленинизм!

На этой основе разворачивался новый призыв рабочих в партию. Ленинский призыв слился с общей массой новых вступающих членов и кандидатов партии. Между прочим, поэтому и наша комиссия перестала именоваться комиссией по воспитанию Ленинского призыва и стала называться «Комиссией ЦК по работе среди вступивших и вновь вступающих в партию рабочих». В таком именно качестве, с такими функциями мы работали до апреля 1925 года-.

В апреле на состоявшемся Пленуме ЦК был заслушан доклад председателя комиссии тов. Кагановича Л.М. о проделанной работе. Пленум ЦК одобрил работу комиссии и постановил считать ее работу законченной. С апреля я уже начал работать в качестве Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии (большевиков) Украины.

XIII СЪЕЗД ПАРТИИ. «ЗАВЕЩАНИЕ» ЛЕНИНА

Съезд заслушал доклад генерального секретаря ЦК тов. Сталина и рассмотрел вопросы: о работе в деревне, о внутренней торговле и кооперации, о работе контрольных комиссий, об очередных задачах партийного строительства, о работе съезда молодежи, о работе среди работниц и крестьянок и другие. Мне, конечно, довелось принимать участие в разработке проектов: о работе в деревне, о работе среди молодежи, о работе среди работниц и крестьянок, но, естественно, я принимал наиболее активное участие в разработке решения по вопросу «Об очередных задачах партийного строительства».

Поскольку партийное строительство неразрывно связано с общеэкономической и политической обстановкой в стране и с состоянием партии, постановление съезда, как и доклад, начинается с наметившегося экономического подъема страны и соответствующего ему политического подъема, прежде всего в рабочем классе, среди деревенской бедноты и передовых середняков-крестьян в деревне. С другой стороны, шел неизбежный в условиях НЭПа процесс укрепления буржуазных и мелкобуржуазных слоев.

Партия, указал съезд, должна учитывать рост активности кулачества в деревне и нэпманов в городе. Это тем более важно и необходимо, что сказывается на партии, куда проникли мелкобуржуазные настроения.

Вступление в партию по Ленинскому призыву более 200 тысяч рабочих привело к значительному обновлению ее состава. Съезд особо подчеркнул важность и неотложность выдержанного коммунистического воспитания вступивших в партию и всей партийной молодежи, которые укрепят и обновят кадры нашей партии и государственного аппарата. Нельзя откладывать привлечение рабочих, вступивших в партию, на практическую государственную работу. Подчеркнув еще раз задачу вовлечения рабочих от станка в партию, съезд указал, что необходимо в то же время организовать прием в партию передовых крестьян-землепашцев, красноармейцев, учащуюся молодежь, а также хорошо зарекомендовавших себя служащих, строго соблюдая при этом установленный Уставом партии порядок и правила, с некоторым облегчением для крестьян, батраков в восточных нацреспубликах.

XIII съезд партии избрал новый состав ЦК, расширив его за счет ввода новых молодых сил партии. При обсуждении состава ЦК по делегациям было зачитано и обсуждено письмо Ленина к съезду, вошедшее в партию как составная часть завещания Ленина.

В «Письме к съезду» Ленин, начав с вопроса об увеличении числа членов ЦК, пишет, что такая вещь нужна для поднятия авторитета ЦК, и для серьезной работы по улучшению нашего аппарата, и для предотвращений того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии. Ленин связывал эту реформу с окружающими

Советский Союз враждебными ему государствами. «Такая реформа, — пишет он, — значительно увеличила бы прочность нашей партии и облегчила бы для нее борьбу среди враждебных государств, которая, по моему мнению, может и должна сильно обостриться в ближайшие годы. Мне думается, что устойчивость нашей партии благодаря такой мере выиграла бы в тысячу раз». Партия полностью осуществила это предложение Ленина: на XIII съезде было избрано 55 членов ЦК и 35 кандидатов, среди которых много рабочих, в ЦКК избрано 150 членов, среди которых большинство рабочих.

Далее Ленин во второй части «Письма к съезду» пишет: «Под устойчивостью Центрального Комитета, о которой я говорил выше, я разумею меры против раскола, поскольку такие меры вообще могут быть приняты. Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек». Таким образом, во-первых, Ленин высоко ставил Сталина как одного из двух главных членов ЦК. И, во-вторых, факты истории партии показывают, что именно Троцкий был застрельщиком и непримиримым инициатором атак на партию, на ЦК и на Сталина, который тогда лишь в порядке обороны вынужден был возглавить контратаку на Троцкого и силами партии разгромить троцкизм, выступавший против Ленинизма. Это, между прочим, не ново, так как и при Ленине Троцкий выскакивал вперед со своими антипартийными мелкобуржуазными атаками на партию, на Ленина. Так было не только до революции, когда он был меньшевиком, но и после революции, когда он уже был членом Политбюро ЦК. Так было, например, в период профсоюзной дискуссии, когда он поставил партию в критическое положение, и только благодаря великой самоотверженности Ленина удалось преодолеть кризис партии.

Ленин далее, характеризуя Сталина и Троцкого, пишет: «Товарищ Сталин, сделавшись Генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, товарищ Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела. Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно». Этот раскол не наступил только потому, что партия, сплотившись вокруг ЦК, своевременно раскрыла небольшевистские приемы и маневры фракционной борьбы Троцкого с партией и Ленинизмом и разгромила троцкизм. В этой борьбе Сталин занял по праву ведущее место. Ленин в том же письме предупреждал партию и о небольшевизме Троцкого. «Я, — пишет Ленин, — не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому».

Таким образом, Зиновьев и Каменев совершили октябрьскую ошибку не случайно, а Троцкий не большевик и небольшевизм Троцкого, причем сказано это обобщающе, относится как к прошлому, так и к настоящему, и надо понимать это как явление устойчивое у Троцкого. В то же время в оценке Сталина нет ни слова о каких-либо его принципиальных отступлениях от большевизма. Ленин считает Сталина твердым большевиком, но есть у Ленина по отношению к Сталину добавление к письму от 24 декабря 1922 года. «Сталин, — пишет Ленин, — слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от товарища Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д.». Хотя и здесь, в добавлении, нет никаких обвинений принципиально-политического характера и Сталин рассматривается Лениным как один из двух самых выдающихся вождей современного ЦК, но критика в адрес Сталина, конечно, весьма серьезна, поэтому все мы, делегаты съезда, отнеслись к ней со всей серьезностью. Я это знаю не только как делегат съезда, но и как работник ЦК, который был связан с делегациями. Но когда письмо Ленина оглашалось и обсуждалось на делегациях, товарищи, при всей своей любви, уважении и верности Ленину, прежде всего ставили вопрос: а можно ли найти такого человека, который обладал бы, как пишет сам Ленин, всеми качествами Сталина и отличался бы лишь одним перевесом — более терпим, лоялен, вежлив и т.д. Если бы Ленин был уверен, что это легко сделать, то есть найти замену одному из двух самых выдающихся членов ЦК, он со свойственной ему прямотой просто предложил бы снять Сталина и выдвинуть такого-то, а он написал осторожно или, может быть, условно: «предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места». Известно, как Ленин, критикуя, часто очень резко, воспитывал кадры, в том числе своих ближайших помощников, рассчитывая на их исправление. Можно думать, что Ленин и здесь, ставя так вопрос, рассчитывал на исправление Сталиным своих недостатков. И надо сказать, что Сталин во время XIII съезда обещал, что он учтет критику своего учителя Ленина и ликвидирует указанные им недостатки. Мы, работавшие вместе со Сталиным, можем сказать, что непосредственно после XIII съезда Сталин особенно соблюдал коллегиальность в работе, лояльность и вежливость, как этого требовал Ленин.

Все делегаты съезда, как и вся партия, видели и знали, что Сталин играл ведущую роль в Ленинском ядре ЦК, в борьбе с фракционно-раскольнической атакой троцкизма, «Рабочей оппозицией» и других оппозиционных групп на партию, на Ленинизм. Сталин проявил в этой борьбе мужество, теоретическую и политическую прозорливость, ленинскую настойчивость и непримиримость. Заслуживает быть особенно отмеченным, что Сталин, как и другие Ленинцы, проявил исключительно большое терпение к вождям оппозиции, в том числе лично к Троцкому, точно так же потом к Зиновьеву и Каменеву. Достаточно изучить факты: сколько раз ЦК их предупреждал и терпел их выходки, оставляя их в составе ЦК и Политбюро в течение нескольких лет их антипартийной работы. И только когда они в 1927 году устроили в Москве свою антисоветскую демонстрацию в дни празднования 10-летия Октябрьской революции, ЦК окончательно принял более решительные меры. Сталин, будучи Генеральным секретарем ЦК, организовал кадры партии для выполнения решений ЦК и его Политбюро и тем самым оказал решающую помощь партии в преодолении опаснейшего кризиса в партии, вызванного троцкистами. Тем самым партия обеспечила свое единство и укрепила союз рабочих и крестьян, тем самым партия укрепила внешнеполитическое положение СССР в его борьбе против империалистов, все еще добивавшихся реставрации капитализма в СССР.

Делегаты съезда партии, отражая настроения членов партии, говорили, что смещение Сталина может принести вред окрепшему внутреннему и внешнему положению партии и всего СССР.

Они говорили, что Сталин, который и при Ленине был авторитетным членом Политбюро ЦК, за короткий срок своей деятельности в отсутствие Ленина по болезни и после его кончины завоевал еще больший авторитет в партии и в стране, и они в данное время не видят в ЦК другого человека, который мог бы заменить Сталина. Делегаты съезда выражали уверенность, что Сталин, конечно, учтет указания Ленина и будет достойным Генеральным секретарем ЦК. Поэтому делегаты XIII съезда, а затем и Пленум ЦК высказались за избрание Сталина вновь Генеральным секретарем ЦК.

Даже Троцкий не возражал против этого, тем более Зиновьев и Каменев поддержали такое именно решение и голосовали за него.

Большая работа была проделана Центральным Комитетом -и его аппаратом, и прежде всего Оргинструкторским, а затем Организационно-распределительным отделом в 1923-1925 годах в связи с образованием ряда новых автономных республик: Бурят-Монгольской, Карельской, Чувашской, Молдавской, Северо-Осетинской и Ингушской областей, Нахичеванской АССР. Особая забота была проявлена о развитии народов Севера и Северо-Востока. В 1924 году при Президиуме ВЦИК был создан специальный «Комитет Севера».

Большое место в работе ЦК заняло размежевание Средней Азии. 12 июня 1924 года было принято Постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О национальном размежевании республик Средней Азии — Туркестанской, Бухарской и Хорезмской». Это был очень острый и трудный вопрос, необходимо было установить образование и определить территорию вновь образуемых республик: Узбекской, Туркменской, Объединенной Казахской республики, Кара-Киргизской, а также для того времени Таджикской автономной области, а затем Киргизской республики. Нечего и говорить, что мне, как бывшему работнику Туркестана, пришлось принять наиболее активное участие в этой работе, хотя официально я старался не подчеркивать это, чтобы не проявить себя их особым шефом или полпредом, как полушутя меня предупредил тов. Сталин. Но представители всех национальностей приходили ко мне со своими сомнениями, спорами, которые я докладывал т. Сталину и которые он учитывал при окончательном решении вопросов, особенно о размежевании территорий и, в частности, в острых спорах между узбеками и казахами по вопросу о Ташкенте* и Чимкенте. Каждый требовал себе Ташкент, а узбеки требовали оставить им Ташкент и Чимкент. Вопрос был решен так, что Ташкент остался, конечно, в Узбекской ССР, а Чимкент — в Казахской. Не скрою, что некоторую роль в этом правильном решении ЦК сыграл и я.

В феврале 1925 года состоялись съезды Советов Узбекской и Туркменской ССР, которые оформили себя как Советские Социалистические государства и провозгласили свое добровольное желание вступить в Союз ССР. Таким образом, из бывших республик Туркестана, Бухары, Хорезма прежде всего государственно оформились Узбекская и Туркменская ССР и Таджикская АССР (вначале в составе Узбекской ССР), автономная область Киргизская в составе РСФСР и Кара-Калпакская в составе Казахской АССР.

На III Всесоюзном съезде Советов Узбекская и Туркменская -  ССР были приняты в Союз Советских Социалистических Республик.

ПРОТИВ ТРОЦКОГО И ТРОЦКИЗМА В 1924-1925 ГОДАХ

Уничтожение Октябрьской социалистической революцией капиталистического строя в России привело к развалу и разгрому идеологических выразителей этого строя — буржуазно-помещичьих партий и помогавших им мелкобуржуазных контрреволюционных партий эсеров и меньшевиков. Однако и те, и другие не полностью сошли со сцены борьбы. При помощи агентов иностранного империализма наиболее оголтелые из них вели подпольную подрывную работу против Советского социалистического строя, особенно в условиях новой экономической политики.

Из истории известно, что в первый период после Октябрьской революции Советское правительство диктатуры пролетариата не ликвидировало легальное существование этих горе-социалистических партий, они имели своих депутатов в Советах и в верховном органе Советского государства — ВЦИКе и даже выступали с речами против Советского правительства. Но полное и окончательное складывание этих партий эсеров и меньшевиков в белогвардейский и интервенционистский лагерь, их участие в колча-ковском правительстве и контрреволюционных действиях привели эти некогда влиятельные партии к полному разложению и развалу, к полному отходу от них даже мелкобуржуазных масс, не говоря уже о рабочих. И тем не менее в условиях НЭПа возрождались в том или ином виде эсерствующие и меньшевиствующие элементы, которые то под видом «беспартийных», то под видом «вольных» анархиствующих индивидуалистов, то под видом «лояльных» советских работников, имеющих-де право критики, то под видом «левого» крикуна, якобы просто недовольного НЭПом, и т.д., вели свою подрывную работу: явно — на собраниях и митингах и тайно — на заговорщических «вечерах».

Партия и Советская власть не допускали иллюзий и призывали членов партии к бдительности, памятуя, что смердящий труп поверженного врага может распространить свое зловоние и отравляющий яд на окружающих, опираясь на наших внутренних классовых врагов и внешних империалистов.

Дело борьбы с идеологическими уклонами, возникшими на почве экономических трудностей, и обнаруженными при этом недостатками в работе государственных, хозяйственных, кооперативных, партийных и профсоюзных органов не кончилось — на сцену выступил троцкизм как ведущая агрессивная сила. После не получивших широкого распространения злосчастных групп «Рабочая правда» и «Рабочая группа» в партии и в стране развернулась более широкая дискуссия. Произошло это, как известно, в 1923 году. Дискуссия охватила все организации нашей партии и приняла острые формы. Троцкистские противники партии и ЦК были сильнее указанных выше групп «Рабочая правда» и «Рабочая группа», имея своих представителей в ЦК и даже в Политбюро ЦК. Кроме того, троцкистский блок принял коварные методы борьбы: свои колючие, острые шипы и отравленные мелкобуржуазные стрелы, направленные против партии, ее ЦК и Ленинизма, троцкисты маскировали внешне приемлемыми положениями, жульнически взятыми из тезисов, резолюций ЦК — Политбюро, выдавая их за свои, и тем самым вводили в заблуждение некоторых честных членов партии.

Однако в результате этой внутрипартийной борьбы троцкистский блок потерпел полное поражение.

Нельзя думать, что так просто было достигнуть победы над троцкизмом. В то время Троцкий стоял на высокой вышке, главное в том, что его опорой были мелкобуржуазные элементы, поэтому он даже рассчитывал на победу, воспользовавшись болезнью Ленина. Поэтому, говоря о роли всего Центрального Комитета и старой Ленинской гвардии, сыгравшей решающую роль в развенчивании Троцкого и нанесении ему поражения, мы со всей объективностью, без преувеличения должны сказать, что в этой победе достойная большая заслуга принадлежит Сталину, который, как Генеральный секретарь ЦК, не только организовал успешную контратаку против троцкизма, но и проявил себя как теоретик партии, сумевший, опираясь на Маркса и Ленина, раскрыть всю фальшь теоретических построений Троцкого против Ленина и Ленинизма и разбить его вылазки.

После победы партии в дискуссии 1923 года, после резолюции XIII партконференции по докладу тов. Сталина «О партстроительстве» и «О мелкобуржуазном уклоне в партии» многим казалось, что троцкисты и другие оппозиционные элементы учтут эти решения и дадут партии и ЦК возможность сосредоточить все силы на выполнении всех поставленных перед партией задач: партийного, советского, хозяйственного социалистического строительства и дальнейшего улучшения положения рабочих и крестьянских масс.

Большие и нелегкие задачи встали и в области международной в связи с известной стабилизацией капитализма, поражением революционных выступлений рабочих, в особенности в Германии.

Состоявшийся в июне 1924 года V Конгресс Коминтерна поставил одной из главных задач большевизацию коммунистических партий капиталистических стран. V Конгресс специально заслушал доклад о дискуссии в РКП(б) и полностью одобрил решения XIII партконференции о мелкобуржуазном уклоне троцкизма. V Конгресс Коминтерна поддержал нашу партию и ЦК в борьбе за Ленинизм и за развитие социалистического строительства. Троцкий сделал для себя и своей фракции другие выводы: поскольку прямая его атака на линию партии и ЦК потерпела поражение, он, особенно в связи с решением V Конгресса о большевизации компартий, решил перейти в наступление на Ленинизм, так сказать, обходным движением, «хитрым» маневром, завуалированно — через якобы исторический экскурс об Октябрьской революции, назвав свое выступление «Уроки Октября». Но и самым этим названием, а еще более содержанием он раскрыл свою маскировку и показал, во-первых, что это по существу опять же была платформа борьбы троцкизма с большевизмом, во-вторых, что это была уже платформа борьбы не только в РКП(б), но и в других партиях Коминтерна. Таким образом, своими «Уроками Октября» Троцкий как бы говорил партиям Коминтерна: вам ставят задачу большевизации партий, так учитесь этой большевизации по моей платформе «Уроки Октября».

Замах большой — наступление на Ленина и Ленинизм, выдержавших немало настоящих сражений. Но меньшевистскому рыцарю «донкихотства» — море по колено, он вновь пустился в поход. Хотя шпага у этого современного «донкихота» заржавелая, старинная — меньшевистская. Но наша партия и ЦК учли, что отравленная ржавчина может отравлять существование и развитие здорового организма, особенно при наличии в условиях НЭПа значительных болот, чащоб со всякого рода пресмыкающимися и зверьем, активно враждебными пролетарскому, партийному организму. Вот почему, когда была обнародована эта платформа — «Уроки Октября» в виде «невинного» вступления к книге «1917 год», наш Центральный Комитет, имеющий достаточный опыт борьбы с ревизионизмом, обратил на это серьезное внимание и развернул глубокую разъяснительную работу, борьбу по разоблачению этой новой вылазки троцкизма.

По этому вопросу выступила наша «Правда», все руководящие деятели нашей партии выступали на ячейках партии. Особенно глубокий и сильный удар по антимарксистской, антиленинской троцкистской теории «перманентной революции» нанес тов. Сталин в своей работе «Троцкизм и Ленинизм» (это была отредактированная речь на фракции ВЦСПС 19 ноября 1924 года).

Многим из нас, в том числе, конечно, и мне лично, пришлось выступать с докладами не в одной партийной ячейке. Особенно врезалось в мою память общее собрание коммунистов-студентов института имени Плеханова в Замоскворецком районе, где я по поручению Московского комитета и Замоскворецкого райкома партии, которым тогда руководила незабвенная Землячка, выступил с большим, обстоятельным докладом. Аудитория была переполнена, потому что на это собрание пришли и студенты-коммунисты из других вузов. Это собрание, как и другие, было напряженным. Были и реплики, и вопросики, и выступления троцкистски настроенных элементов. Против них выступили коммунисты-студенты, антитроцкисты-ленинцы. Мне запомнилось замечательное выступление молодого студента, будущего наркома металлургической промышленности Тевосяна. Собрание затянулось, и с заключительным словом мне пришлось уже выступать на следующий день. Вообще должен сказать, что как к этому, так и другим собраниям усиленно готовился к докладу, изучал исторические факты и уже имевшиеся выступления наших руководящих деятелей партии, мне очень помогло то, что я присутствовал 18 и 19 ноября 1924 года на фракции коммунистов ВЦСПС и слушал выступление тов. Сталина, а также Каменева.

На собрании пленума коммунистической фракции ВЦСПС

19 ноября 1924 года тов. Сталин начал свою речь прежде всего с фактов об Октябрьском восстании, опровергая многие легенды, направленные главным образом на то, чтобы доказать, будто бы в ЦК не было большинства, стоявшего за восстание, что грозил раскол и тому подобное. Все эти выдумки муссируются для того, чтобы вышло так, что «спасителем» положения был Троцкий.

Сталин решительно опроверг легенду об особой роли Троцкого в Октябрьской революции. «Я далек от того, — говорил Сталин, — чтобы отрицать несомненно важную роль Троцкого в восстании. Но должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог, что, будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого».

Сталин признает, что Троцкий в период Октября хорошо дрался, но недурно дрались и такие люди, как левые эсеры. «Настоящим революционером является не тот, кто проявляет мужество в период победоносного восстания, но тот, кто умеет вместе с тем проявлять мужество в период отступления революции. Недурно дрались эсеры в период Октября, поддерживая большевиков. Но кому не известно, что эти «храбрые» бойцы ударились в панику в период Бреста. Крайне печально, что у Троцкого, хорошо дравшегося в период Октября, не хватило мужества в период Бреста, в период временных неудач революции, для того чтобы проявить достаточную стойкость в эту трудную минуту и не пойти по стопам левых эсеров... Революция не исчерпывается Октябрем. Октябрь есть лишь начало пролетарской революции. Плохо, если дрейфят при подымающемся восстании. Еще хуже, если дрейфят при тяжелых испытаниях революции, после взятия власти. Удержание власти на другой день революции не менее важно, чем взятие власти».

Сейчас не приходится доказывать всю трагичность и остроту положения молодого Советского государства в период Бреста — решалась его судьба, если бы тогда Ленин не настоял на заключении мира, хотя и тяжелого, но необходимого для измученной войной страны.

Но в критический момент Троцкий выступил против Ленина и поддержал «левых коммунистов», шедших вместе с левыми эсерами против Брестского мира.

Партия и Ленин, вопреки болтовне о жестоком «Ленинском режиме», не только не дезавуировали Троцкого, но дали ему новый высокий пост наркома по военным делам, помогали ему в его положительной деятельности, создавая ему авторитет и в то же время поправляя его серьезные ошибки, особенно по Южному и Восточному фронтам.

Это показывало, насколько Ленин и партия проявляли свое объективно-политическое, партийное и в то же время общетерпимое отношение к Троцкому. Но Троцкий ответил на это, можно сказать, мягкое, благородное отношение тем, что он начал вновь свой выступления против партии и Ленина.

В условиях новых, больших и трудных дел и задач, связанных с новым этапом завершения гражданской войны, новыми трудностями, нашедшими свое крайнее выражение в таких событиях, как Кронштадт, Троцкий навязал партии дискуссию о профсоюзах, рассчитывая на поддержку военных кадров и разношерстных групп оппозиционеров. Результаты известны: Ленин и ЦК вынуждены были ринуться в эту дискуссию, со всей Ленинской теоретической и партийно-политической силой и остротой вскрывая меньшевистско-мелкобуржуазную и анархо-синдикалист-скую сущность троцкистского блока, и, получив поддержку громадного большинства актива и всей партии, разбили троцкизм и его союзников.

Казалось бы, теперь Троцкому, обладающему широким кругозором, будучи членом высшего руководящего органа партии — Политбюро, можно и нужно было бы впрягтись вместе со всеми членами Политбюро в общую колесницу, нелегкую колесницу строительства социализма и реализовать, не в красивых фразах, а в деловой работе, свои недюжинные способности, в которых ему никто не отказывает.

Но Троцкий поступил иначе. Воспользовавшись тяжелой болезнью нашего любимого вождя Ленина, приковавшей его к постели, Троцкий решил бороться за руководство в партии, и, вероятно, не столько для личной карьеры, сколько для реализации своих неизменных, а временами лишь припрятанных старых взглядов троцкизма.

Троцкий и его последователи выбрали момент известных затруднений в летний период 1923 года и вновь выступили против партии, направляя главный удар по ее Центральному Комитету и по старой Ленинской гвардии. Они демагогически, извращая факты, преувеличивая опасность и трудности, голословно утверждали, что ЦК будто ведет страну к гибели. Нам, старым большевикам, этот троцкистско-меньшевистский метод давно известен: троцкизм всегда отличался тем, что он в период подъема бежит впереди, кричит «ура», чтобы выглядеть храбрее всех, а в трудные моменты он тоже бежит впереди, но назад, панически кричит «караул, погибаем, спасите». И тут же появляется спаситель — Троцкий, который предлагает свои знахарские оппортунистические рецепты.

И в 1923 году, когда Троцкий и его сподвижники развернули новую дискуссию, подкрепленную «спекулятивным» «Новым курсом» Троцкого, партия, ЦК идейно разбили наголову весь блок троцкистской оппозиции.

ЦК показал, как Троцкий, используя свои старые методы, взял решение ЦК о внутрипартийной демократии и оживлении партийной жизни и выдал все положительное за свое «изобретение», добавив в бочку меда свою троцкистскую ложку (да не одну) дегтя, например свободу фракционных группировок, выпады против старых Ленинских кадров партии, способных, мол, к перерождению, противопоставление молодежи старикам'и так далее. Весь ход этой новой дискуссии известен — результат тот же: Троцкий и его блок партией разбит.

Разбитый в открытом бою в 1923 году, Троцкий переходит в 1924 году к методу «тихого», «легального», обходного, но более глубокого наступления на Ленинизм. Это нашло свое выражение в новой дискуссии об «Уроках Октября». Таким образом, за время пребывания в нашей партии с лета 1917 года он менее полугода обходился без выступлений против партии, против Ленина, а потом, начиная с 1918 года, навязал партии четыре дискуссии.

Что же это? Может быть, это лежит в самом личном сварливом характере Троцкого? Нет, в основании здесь заложены причины более глубокого характера. Они лежат в природе самих немарксистских идей, идеек, в принципах, точнее, беспринципности троцкизма, его фразистой пустозвонности и его любительстве острословия, в которое компонентом входит и наглость, порой и вранье, не останавливающееся перед оскорблениями в его якобы идейной борьбе.

Троцкий выступил в 1924 году со своей троцкистской идеологией так смело, рассчитывая, что нет Ленина, который на протяжении более 20 лет наносил удары и разбивал экономизм, меньшевизм и его ответвление — троцкизм.

Но он просчитался в своей самоуверенности в безнаказанности, он не знал и не понимал природы нашей партии и идейно-теоретической силы воспитанных Лениным учеников, которые ранее помогали Ленину, а сейчас сами уверенно взялись за разоблачение ревизионизма Троцкого.

Прежде всего было разъяснено всей партии и рабочим, что неправду говорит Троцкий, изображая свои выступления как литературные выступления в целях изучения истории: Троцкий избрал эту форму дискуссии для дискредитации партии, ее кадров, Ленина, для подмены Ленинизма троцкизмом.

Троцкизм и его отношение к партии и партийному строительству партия разоблачила давно и доказала, что троцкизм, какими бы левыми словами он ни прикрывался, на деле был агентом меньшевизма в партии и в рабочем классе.

В новых условиях после Октябрьской революции троцкизм, припрятав свои явно меньшевистские взгляды, заменив открытые выступления против партии выступлениями против старой большевистской гвардии, противопоставляя старым кадрам молодые, установил единство со всеми оппозиционными элементами в партии. В противовес действительному единству большевиков троцкизм проповедовал и организовывал фракции и группировки. Партия разбила эти новые проявления троцкизма, отстояла и прочно закрепила ленинские принципы построения и работы партии на основе демократического централизма, внутрипартийной демократии, дисциплины и активности каждого члена партии.

Были еще и сомневающиеся, сочувствующие вновь потерпевшему поражение Троцкому, но громаднейшее большинство организаций встало твердо на позиции ленинизма.

Троцкий 15 января прислал в ЦК заявление, в котором объясняет, почему он не выступал в свое оправдание в ходе дискуссии. Он мотивирует это своим нежеланием углублять полемику и обострять положение. Но это объяснение звучит неубедительно, если он действительно проявляет заботу о том, чтобы не было обострения в партии, то почему же он вновь, не в первый раз, выступил против партии, а сейчас выпустил свои «Уроки Октября», призванные обострить отношения?

Как известно, 17-20 января 1925 года состоялся Пленум ЦК и ЦКК, на котором был заслушан доклад и рассмотрен вопрос «О выступлении Троцкого». Сам Троцкий на Пленум не явился, сославшись на болезнь.

Партийные организации приняли резолюции, осуждающие новые выступления Троцкого. Они выступили с разными предложениями: одни требовали исключения Троцкого из партии; другие — снятия его с поста предреввоенсовета и вывода из Политбюро; третьи, к которым принадлежали Московская. Ленинградская, Уральская и Украинская организации, требовали снятия Троцкого с поста предреввоенсовета и условного его оставления в Политбюро. В этом духе был составлен проект резолюции Пленума ЦК и ЦКК, которому предстояло сделать выбор между указанными предложениями.

Члены Пленума ЦК и ЦКК активно выступали по этому вопросу.

Все одинаково осуждали эту новую вылазку Троцкого против ленинизма под видом «историзма».

Пленум ЦК и ЦКК, оценивая троцкизм в его общей форме, записал: «Совокупность выступлений Троцкого против партии можно охарактеризовать теперь как стремление превратить идеологию РКП в какой-то «модернизированный» Троцким — «большевизм» без Ленинизма. Это — не большевизм. Это — ревизия большевизма. Это — попытка подменить большевизм троцкизмом, то есть попытка подменить ленинскую теорию и тактику международной пролетарской революции той разновидностью меньшевизма, какую представлял из себя старый троцкизм и какую представляет собой ныне возрождающийся «новый» троцкизм».

Пленум ЦК и ЦКК, резюмируя итоги дискуссии об «Уроках Октября» Троцкого, со всей силой подчеркнул, что необходимо покончить с подобного рода антипартийными, антиленинскими выступлениями Троцкого, с его попытками навязать партии дискуссию по коренным вопросам марксизма-ленинизма, политики партии и руководства партии и ЦК. Ревизия Троцким прошлого лишь маскировка для обоснования платформы борьбы с партией и смены ее руководства. Ревизия ленинизма о движущих силах революции нужна Троцкому для обоснования небольшевистских взглядов на нынешнюю политику партии в отношении крестьянства, взгляды Троцкого по этому вопросу особенно вредны и опасны в настоящее время, когда партия поворачивает все органы «лицом к деревне», когда партия и советские органы усиленно работают над укреплением хозяйственно-экономической смычки города с деревней, промышленности с сельским хозяйством, когда разворачивается серьезная работа по вовлечению крестьян в советское строительство и по оживлению деятельности Советов.

Пленум ЦК принял следующее предложение партийных организаций: не применяя к Троцкому крайней меры — исключения из партии и даже из состава Политбюро, ЦК и ЦКК сделали Троцкому категорическое предупреждение в том смысле, что принадлежность к партии требует не словесного только подчинения

партдисциплине, а полного безоговорочного отказа от какой бы то ни было борьбы против идей ленинизма.

Пленум признал невозможным дальнейшую его работу в Реввоенсовете СССР. Пленум признал, что вопрос о дальнейшей работе Троцкого откладывается до очередного партийного съезда с предупреждением, что в случае новой попытки Троцкого нарушения или неисполнения партийных решений ЦК будет вынужден признать невозможным дальнейшее пребывание Троцкого в составе Политбюро.

Дискуссия была признана законченной.