Скачать zip-архив книги
После смерти И. В. Сталина осталось огромное количество документов (писем, записок, неправленых стенограмм его выступлений), которые никогда ни в советской, ни в современной российской Историографии не анализировались и не обобщались. Причина проста: они вступают в противоречие с идеологемами хрущевской и горбачевской пропаганды и опровергают их.
Один пример: о неготовности Сталина к войне. В 1939 году он провел тайную операцию — о ней не знал даже Минфин — по закупке на Западе стратегического сырья, которым в то время не обладал СССР. Это сырье все четыре года войны удовлетворяло потребности СССР на 70 процентов. Но в сознании людей сидит формула Хрущева о неготовности Сталина к войне.
Впервые собранные и прокомментированные документы переворачивают привычные представления о личности И. В. Сталина.
Глава 1
ЗАСЕКРЕТИТЬ НАВСЕГДА!
Писатель Константин Симонов шесть раз был лауреатом Сталинской премии. Он лауреат Ленинской премии. Герой Социалистического Труда.
Симонов написал письмо перед XXIII съездом КПСС, который открылся 29 марта 1966 года. На письме, хранящемся в архиве, есть пометы от руки помощника Л. И. Брежнева А. М. Александрова-Агентова: «Доложено 23.111. тов. Брежневу Л. И., который в тот же день беседовал с тов. Симоновым. А. М. Александров». И далее: «В архив. А. М. Александров. 16.1.66 г.».
«ПЕРВОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС товарищу БРЕЖНЕВУ Л. И.
Многоуважаемый Леонид Ильич!
Отнимаю у Вас время этим письмом в напряженные предсъездовские дни потому, что встревожен некоторыми, в том числе писательскими, выступлениями на съезде Компартии Грузии, клонящимися к новым переоценкам деятельности И. В. Сталина.
Сейчас, в канун XXIII съезда, нас всех больше всего волнуют проблемы перестройки хозяйства, предстоящая всем нам огромная и увлекательная работа, необходимая для дальнейшего движения к коммунизму.
Но мне кажется, что в той большой и острой борьбе нового со старым, которая уже идет и еще предстоит нам, все косное, неспособное работать по-новому будет еще не раз искать для себя политической опоры в канонизации Сталина и в антиисторических попытках возвращения к его методам действий.
В своем отношении к Сталину я многие годы был тем, кого называют сейчас «сталинистами», и как писатель-коммунист несу за это свою долю ответственности.
Но тем большую ответственность несу я теперь за то, чтобы о Сталине и о его культе непогрешимости, к созданию которого мы сами были причастны, говорилась полная историческая правда.
Возьму только одну сферу исторических событий, над которой я уже десять лет работаю как писатель, — минувшую войну.
Я убежден, что в ходе войны Сталин делал все, что он считал необходимым для победы, но это не может заставить меня забыть, что он же несет прямую ответственность за наши поражения в начале войны и все связанные с этим лишние жертвы.
Я не могу забыть ни на минуту, что перед войной, согласно официальным, опубликованным у нас данным, в результате произвола погибли все командующие военными округами, были устранены все члены военных советов округов, все командиры корпусов, почти все командиры дивизий, большинство комиссаров корпусов и дивизий, около половины командиров полков и около трети комиссаров полков.
Вступив в войну после такого разгрома армейских кадров, погибла бы любая страна. И то, что наша страна после этого не погибла — чудо, которое совершили народ и партия, а не Сталин.
В ходе войны Сталин проявил крупный государственный ум, большую твердость и волю и внес этим значительный личный вклад в победу нашей страны над врагом. Об этом не следует ни забывать, ни умалчивать при одном непременном условии, — чтобы наряду с этим никогда и ни при каких обстоятельствах не забывать и не умалчивать о предвоенных преступлениях Сталина, поставивших страну на грань катастрофы.
Нельзя забывать и еще одно: что, внеся свой вклад в нашу победу, Сталин после войны вновь взялся за избиение кадров (Ленинградское дело и многое другое), и ко времени его смерти в стране все явственней нарастала угроза повторения 37-го года.
При том условии, что все это, сказанное партией на XX и XXII съездах, будет вновь подтверждено со всей решимостью, нет никаких оснований несправедливо умалчивать о тех заслугах, которые были у Сталина в период войны и в предыдущие периоды истории. Если же его преступления перед партией и народом будут замалчиваться (что почему-то все чаще имеет место в нашей массовой печати), то все упоминания о его действительных заслугах будут выглядеть как попытка реабилитации этой крупной исторической фигуры в целом, в том числе и реабилитации его прямых преступлений.
Мне кажется, что нам необходимо сейчас четко и публично отделить в сознании людей те глубоко верные общие выводы, к которым в отношении И. В. Сталина пришли XX и XXII съезды, от ряда явных передержек и несправедливостей, вроде «руководства войной по глобусу», сказанных персонально Н. С. Хрущевым.
Нам нет нужды ни очернять, ни обелять Сталина. Нам просто нужно знать о нем всю историческую правду.
Я принадлежу к числу людей, которым кажется, что знакомство со всеми историческими фактами, связанными с деятельностью Сталина, принесет нам еще много тяжких открытий. Я знаю, что есть люди, считающие наоборот. Но если так, если эти люди не боятся фактов и считают, что вся сумма исторических фактов, связанных с деятельностью Сталина, будет говорить в его пользу, то они не должны бояться ознакомления со всеми этими фактами.
Поскольку в партии и в стране продолжаются споры вокруг этой проблемы, — и не надо закрывать на это глаза, — мне кажется, что было бы правильным выделить на XXIII съезде партии комиссию из партийных деятелей и коммунистов-историков, которая последовательно и объективно изучила бы все основные факты деятельности Сталина во все ее периоды и в определенный срок представила бы на рассмотрение Пленума ЦК свои предварительные выводы. Понимаю, что мы живем не в безвоздушном пространстве и что часть этих фактов, может быть, еще ряд лет придется сохранять как партийную и государственную тайну. Но основные выводы такой комиссии, исходящие из объективного изучения всех фактов, как мне кажется, будет правильным в той или иной форме довести до всеобщего сведения.
Может быть, я ломлюсь с этим письмом в открытую дверь и только отнимаю у Вас время — тогда простите.
Уважающий Вас Константин Симонов
23 марта 1966 г.».
АПРФ. Ф. 80. Подлинник. Машинопись, подпись — автограф.
На XXIII съезде эту тему не поднимали. И на последующих тоже. Почему невыгодную для ниспровергателей Сталина сторону его деятельности так тщательно укрывали в тайниках спецхранов? Может быть, потому, что первоисточники пролили бы свет на подлинную подоплеку событий, и они предстали бы перед современниками не в искаженном многочисленными интерпретаторами виде?
Давайте заглянем в эти документы.
Глава 2
ПИСЬМА СТАЛИНУ. ИЗ ЕГО ЛИЧНОГО АРХИВА
А. В. Луначарский: «Не забудьте меня...»
Весна 1925 года. В партии продолжается дискуссия по поводу статьи Л. Д. Троцкого «Уроки Октября». Рядовые малограмотные коммунисты от станка, вступившие в РКП (б) по «ленинскому призыву», мало что смыслят в происходящем. Не только им многое не ясно, трудно разобраться даже таким фигурам, как нарком просвещения А. В. Луначарский. И он обращается с письмом к И. В. Сталину.
«1 апреля 1925 года
Сов. секретно
Дорогой
Как, вероятно, и многие другие, — я нахожусь в странном положении. Все-таки я числюсь членом Правительства РСФСР, а между тем я ничего не знаю о происходящем в партии. Слухи же носятся вихрем, разнородные и противоречивые.
Однако дело не в том, чтобы я просил Вас указать мне путь для действительной информации. Я хочу написать Вам, что я всегда готов исполнить любое парт, поручение и в меру моих сил, скромных, но и недюжинных. При этом я издавна привык считать Вас, среди вождей наших, самым непогрешимо чутким и верить в Вашу стальную «твердую гибкость».
Я не навязываюсь партии. Ей лучше видеть, кого как использовать. Но в большом деле можно забыть то или иное. Напоминаю — Вы можете располагать мною безусловно. С комм, приветом
А. Луначарский».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 760. Л. 150-150 об. Автограф.
На письме нет сталинской резолюции. В деле сохранилась заверенная заведующим бюро Секретариата ЦК РКП(б) Л. 3. Мех-лисом машинописная копия. В правом верхнем углу пометка:
«ПБ. Архив Сталина. Мехлис. 1/III». Но это письмо, наверное, повлияло на решение Сталина принять закрытое письмо местным партийным организациям с разъяснением сущности разногласий в верхушке партии, которое и было принято 26 апреля 1925 года Пленумом ЦК РКП(б), подведшим итоги внутрипартийной дискуссии.
А. И. Рыков: «Гриша на нее ответит...»
В начале февраля 1926 года вышла отдельной брошюрой работа И. В. Сталина «К вопросам ленинизма», в которой он полемизировал с Г. Е. Зиновьевым по основным вопросам теории и практики строительства социализма. На нее откликнулся А. И. Рыков — член Политбюро ЦК, председатель СНК СССР и СНК РСФСР.
Письмо — на бланке председателя Совета Народных Комиссаров СССР.
«6 февраля 1926 года.
Строго секретно
Тов. Сталину
Брошюру твою прочел. Читал между приемами, телефонными звонками, подписью бумаг и т. п. Поэтому многое мог упустить. Мне кажется, что наиболее ответственной является глава о диктатуре. Диктатура толкуется как насилие, и это, разумеется, во всех отношениях правильно. Но в брошюре нет достаточно ясных точных формулировок относительно того, что формы диктатуры и формы насилия меняются в зависимости от обстановки, что диктатура не исключает, допустим, «революционной законности», даже того или другого расширения избирательного права. В условиях гражданского мира, разумеется, диктатура проводится иначе, чем в условиях гражданской войны. Внесудебное применение насилия, в соответствии с ослаблением враждебных сил, уменьшается и будет уменьшаться. Это относится, например, и к применению высшей меры наказания. Оживление советов и увеличение прав волостных и уездных Советов, с привлечением в них широких кругов беспартийного крестьянства — отнюдь не противоречит диктатуре пролетариата и может быть проведено в жизнь только на известных условиях (объединение всех трудящихся и эксплуатируемых вокруг рабочего класса и коммунистической партии). Что-нибудь на эту тему, мне кажется, нужно сделать, чтобы читатель мог найти в брошюре ответ на некоторые из злободневных вопросов современной действительности.
Брошюра, мне кажется, правильная. Гриша на нее ответит, и я боюсь, что нам придется выдержать новое литературное сражение, хотя без этого все равно не обойтись.
А. И. Рыков».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 797. Машинопись с правками автора.
Его автограф.
Гриша — это Григорий Ефимович Зиновьев (Радомысльский). 1926 год был для него последним годом пребывания в членах Политбюро ЦК на посту председателя Ленинградского Совета и председателя Исполкома Коминтерна.
Г. В. Чичерин:
«В ваших устах это неудобно...»
«2 ноября 1926 года
Тов. Сталину
Уважаемый товарищ,
Вам не передали мою вчерашнюю записку, в которой я Вам указывал, что вся заграница — и пресса, и правительства, — считает Вас руководящим лицом СССР и каждое Ваше слово расценивает как правительственный манифест; поэтому крайне неудобно в Ваших устах такие выражения, как «или мы их поколотим, или они нас поколотят» о других государствах. Или мы готовим войну? Где наша мирная политика?
Чичерин».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 824. Л. 51. Автограф.
Записка от 1 ноября, о которой спрашивает нарком иностранных дел СССР Г. В. Чичерин, в архивном деле отсутствует.
М. С. Ольминский:
«Нужно действовать мерами ГПУ»
7 ноября 1927 года, в десятую годовщину Октябрьской революции, троцкисты и зиновьевцы провели альтернативные демонстрации в Москве и Ленинграде. Над колоннами реяли лозунги, призывавшие к смене руководства партии.
Критик и публицист, председатель Общества старых большевиков М. С. Ольминский (Александров) обратился по этому поводу к И. В. Сталину.
«10 ноября 1927 года
Тов. Сталину
Тов.! Поведение оппозиции вызвало в парт, печати оценку «глупого и позорного» в день 7/XI. Позвольте не согласиться с этой оценкой. Я предполагаю, что лидеры проводят план измены по отношению к партии и Союзу, что они подготовляют себе почву в бурж. государствах, — например, в рядах соц.-предателей.
Говорят: нужно их выслать за границу. Это все равно, что присудить щуку к утоплению в реке.
Нужно действовать мерами ГПУ и не опоздать.
Повторяю: не полагается рассчитывать на глупость Каменева, Троцкого и Зиновьева. Иначе мы сами останемся в дураках.
М. Ольминский».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 781. Д 25. Машинопись.
Н. Осинский:
«Нужно ли их загонять на Север?»
«1 января 1928 года
Копия
Лично
Уважаемый товарищ Сталин,
вчера я узнал, что В. М. Смирнов высылается на три года куда-то на Урал (видимо, в Чердынский уезд), а сегодня, встретив на улице Сапронова, услыхал, что он отправляется в Архангельскую губернию, на такой же срок. При этом выезжать им надо уже во вторник, а Смирнов только что вырвал себе половину зубов, чтобы заменить их искусственными, и вынужден теперь ехать беззубым на Уральский Север.
В свое время Ленин выпроводил Мартова за границу со всеми удобствами, а перед тем заботился о том, есть ли у него шуба и галоши. Все это потому, что Мартов когда-то был революционером. Высылаемые теперь бывшие наши товарищи по партии — люди, политически глубоко ошибающиеся, но они не перестали быть революционерами — этого отрицать нельзя. Они не только смогут когда-нибудь вернуться в партию (хотя бы и фанфаронили на тему о новой партии и о том, что старая изжила себя), но если случится трудное время, могут послужить ей так же, как служили в октябре.
Спрашивается поэтому, нужно ли загонять их на Север и фактически вести линию на их духовное и физическое уничтожение? По-моему, нет. И мне не понятно, почему нельзя I) отправить их
за границу, как Ленин поступил с Мартовым или 2) поселить внутри страны, в местах с теплым климатом, и где Смирнов, напр., мог бы написать хорошую книгу о кредите.
Высылки такого рода создают только лишнее озлобление среди людей, которых пропащими считать еще нельзя и к которым партия и в прошлом частенько была мачехой, а не матерью. Они усиливают шушуканья о сходстве нынешнего нашего режима и старой полицейщины, а также о том, что «те, кто делал революцию, в тюрьме и ссылке, а правят другие». Это — очень вредное для нас шушуканье и зачем давать ему лишнюю пищу? Тем более что отношение наше к политическим противникам из лагеря, именуемого «социалистическим», до сих пор определялось только стремлением обессилить их влияние и работу, но не отомстить за них, т. е. за это влияние и работу.
Я не знаю, с Вашего ли ведома и согласия предпринимаются эти меры, а потому счел нужным об этом Вам сообщить и высказать свои соображения. Пишу я исключительно по своей инициативе, а не по их просьбе и без их ведома.
С товарищеским приветом Осинскии».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 780. Л. 12-13. Заверенная машинописная копия.
Кратко об авторе и упоминаемых в его письме лицах. Н. Осинскии — псевдоним В. В. Оболенского. Во время написания письма занимал должность управляющего ЦСУ, в 1929 году стал заместителем председателя ВСНХ. Погиб в 1938-м.
В. М. Смирнов, за которого он вступился, был троцкистом, работал членом президиума Госплана СССР. В 1926 году его исключили из партии, но вскоре восстановили. В декабре 1927 года был исключен вновь. В 1937 году репрессирован.
Т. В. Сапронов тоже разделял взгляды Троцкого. С 1922 года был секретарем и членом Президиума ВЦИК. В декабре 1927 года исключен из партии и сослан. Репрессирован в 1938-м.
Л. Мартов (М. О. Цедербаум) — один из лидеров меньшевизма, после Октябрьской революции выступил против Советской власти. В 1920 году эмигрировал в Германию, издавал там «Социалистический вестник». Умер в 1923 году.
Судьба письма Осинского такова. Оригинал был возвращен автору со следующей запиской Сталина:
«Тов. Осинскии!
Если подумаете, то поймете, должно быть, что Вы не имеете никакого основания, ни морального, ни какого-то ни было, хулить партию, или брать на себя роль супера между партией и оппозицией. Письмо Ваше возвращаю Вам, как оскорбительное для партии. Что касается заботы о Смирнове и др. оппозиционерах, то Вы не имеете оснований сомневаться в том, что партия сделает в этом отношении все возможное и необходимое. И. Сталин». 3/1-28 г.
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 780. Л. 14. Машинопись. о
В архивном деле имеется и рукописный вариант, написанный под диктовку, с правками Сталина. (Там же. Л. 15.)
На другой день Н. Осинский пишет И. В. Сталину:
«Тов. Сталин, мне не нужно ни много, ни мало раздумывать над тем, могу ли я быть арбитром между партией и оппозицией или кем бы то ни было. Вы мою точку зрения и психологию понимаете в корне неверно.
Что решение насчет высылок было принято партийной инстанцией, этого я не знал и добросовестно думал иначе. В протоколах П Б я его не нашел — может быть, было принято секретно. Обращение мое к Вам было сугубо личным. Письмо я писал лично на походной машинке (так же, как и это) и лично занес его в ЦК. Я бы занес его на дом, но в 1924 г. пробовал это сделать и был направлен в Ваш секретариат, хотя речь шла об очень секретном деле. На данном письме написал «личное», полагая, что личные Ваши письма секретарями не вскрываются.
Моя психология состоит в том, что я считаю себя вправе иметь самостоятельное мнение по отдельным вопросам и это мнение высказывать (иногда — в самых острых случаях — только лично Вам, или Вам и Рыкову, как Вы помните, — во время съезда).
За последнее время я получил по этой части два урока. Насчет хлебозаготовок Рыков сказал, что мне надо «залить горло свинцом», Вы мне возвратили письмо. Ну что ж, если и этого нельзя, буду с этим считаться.
А ведь чего проще: отпустите меня за границу поработать год над книжкой — и совсем от меня не будет докуки.
С товарищеским приветом Осинский
4.1.1928
P. S. Это письмо попытаюсь переслать Вам «только лично, с распиской на конверте».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 780. Л. 16. Машинопись с правкой автора. Подпись и постскриптум — автограф.
К. Е. Ворошилов: «Якира или Гамарника?»
16 сентября 1929 года
Шифром
Сочи. Сталину
Телеграфируй твое мнение о кандидатурах на пост Начпура. Лично выдвигаю кандидатуры — Якира или Гамарника. Кое-кто называют фамилии Постышева и Картвелишвили. Вопрос необходимо разрешить скорее, так как создается нехорошее впечатление ввиду отсутствия заместительства Бубнову.
Ворошилов».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 74. Л. 3. Автограф.
К. Е. Ворошилов был наркомом по военным и морским делам СССР, председателем Реввоенсовета СССР. Он предлагал на освободившийся пост Начпура — начальника Политического управления РККА — вместо перешедшего наркомом просвещения А. С. Бубнова назначить И. Э. Якира, командующего войсками Украинского военного округа, или Я. Б. Гамарника, первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии. П. П. Постышев был тогда секретарем Харьковского окружкома и горкома партии и одновременно секретарем ЦК КП(б) Украины, Л. И. Картвелишвили — председателем Совнаркома Грузинской ССР.
На следующий день пришел ответ:
«Ворошилову. Можно назначить либо Якира, либо Гамарника, остальные не подходят. Сталин». (Там же.)
Политуправление Красной Армии возглавил Я. Б. Гамарник, мог бы и Якир.
Жена осужденного Н. Д. Плескевича:
«В пьяном виде сорвал Ваш портрет»
«Уважаемый тов. Сталин!
Простите за смелость, но я решила написать Вам письмо. I обращаюсь к Вам с просьбой, и только Вы, один Вы можете целать это, вернее, простить моего мужа. В 1929 году он в пья-ом виде сорвал Ваш портрет со стены, за это его привлекли к ответственности сроком на три года. Ему еще осталось сидеть 1 год и 2 месяца, но он этого не вынесет, он болен, у него туберкулез. Специальность его — слесарь, из рабочей семьи, никогда ни в каких контрреволюционных организациях не состоял. Ему 27 лет, его сгубила молодость, глупость, необдуманность; в этом он уже раскаивается тысячу раз.
Я прошу Вас, сократите ему срок или же замените принудительными работами. Он и так жестоко наказан, раньше, до этого, он был два года слепым, теперь тюрьма.
Я прошу Вас, простите ему, хотя бы ради детей. Не оставьте их без отца, они Вам будут вечно благодарны, умоляю Вас, не оставьте эту просьбу безрезультатной. Может, Вы найдете хоть пять минут свободного времени сообщить ему что-нибудь утешительное — это наша на Вас последняя надежда.
Фамилия его Плескевич Никита Дмитриевич, сидит в г. Омске, статья 58, вернее, в Омской тюрьме.
Не забудьте нас, товарищ Сталин.
Простите ему, или же замените принудительными работами.
10.XII-30 г.
Жена и дети Плескевич
Я могу Вам выслать копию приговора, только, пожалуйста, откликнитесь. Не забудьте».
Откликнулся. Не забыл. Прочел письмо обезумевшей от горя простой крестьянки, возмутился сумасбродством местных подхалимов и отдал соответствующее распоряжение, о чем свидетельствовал вот этот документ:
Телеграмма
Новосибирск ППОГПУ Заковскому
По приказанию тов. Ягода Плескевич Никиту Дмитриевича освободить тчк HP 13566 Буланов.
Секретарь коллегии ОГПУ Буланов
28 декабря 1930 года
ЦА ФСБ. Ф. 2. On. 9. Д. П. Л. 76, 80.
Писатель Всеволод Иванов: «Дайте мне тысячу долларов»
Приведенное ниже письмо направлено не позднее 24 июля 1930 года.
«Уважаемый Иосиф Виссарионович, сей документ, не в пример тому, который я направил Вам полгода тому назад, будет касаться только лично меня.
Отягощенный долгами (коих у меня 14 тысяч), семьей и прочими1 грехами, накопил я страсть сколько материалов для того, чтобы написать какую-то большую и современную вещь. За оную вещь приняться мне сейчас трудно, так как вынужден я писать рассказики для того, чтобы питать семью, финансового инспектора и сглаживать прочие несуразности нашей писательской жизни. Давно уже А. М. Горький зовет меня и звал поехать в Италию для того, чтобы там посидеть в тени соответствующих деревьев и камней и написать кое-что посолиднее. Сейчас я обратился к нему с просьбой, чтобы он поддержал мое ходатайство перед Союзным Правительством о разрешении мне выехать на полгода с семьей (три штуки ребят и жена) в Италию и чтобы мне разрешили и выдали валюты на 1000 долларов. С такой просьбой я и обращаюсь к Вам. Я сам понимаю, что деньги сейчас — валюта — куда как нужны для Республики, но в Америке и в Японии идет моя пьеса «Бронепоезд» в больших и хороших театрах, я думаю, что за границей мне будет легче заставить эти театры заплатить мне авторские и из этих авторских я берусь возвратить ту сумму, которую даст мне Наркомфин. Кроме того, у меня заключен договор с крупнейшим издательством в Европе «Ульштейн» на тот роман, который я думаю закончить в Италии, и, реализовав этот роман, я тоже смогу вернуть деньги. Полагаю, что трудами своими в пользу Республики я заслужил некоего доверия.
Второе, почему я обратился к Вам, — таково: после знаменитой истории с Б. Пильняком у советской общественности создалось к попутчикам некое настороженное внимание и наряду с Евг. Замятиным и другими довольно часто упоминалось мое имя, как упадочника и даже мистика. Заявления эти остаются на совести наших критиков и вызваны они были книгой моей «Тайное тайных» и некоторыми рассказами, от стиля которых я сам теперь отказался и мотивы коих были вытянуты к жизни из моих, чисто личных, плохих настроений. Теперь я и сам с удовольствием бы от них отказался, но что написано пером — да и вдобавок «вечным» — того не вырубишь топором. Сейчас я побывал во многих местах России, съездил с писательской бригадой по Средней Азии — в самой отсталой Советской республике Туркмении — и сам я чувствую, и другие говорят, что дух мой стал крепче. Но, — известная тень правого попутчика еще лежит на мне густо, и я думаю, что если б я под просьбу о паспорте, где будет указано, что Н-ый писатель намерен уехать с женой, детьми, не исключена возможность, что некоторые органы отнеслись бы к этому с иронией и подумали б: «Куда это он едет. Не лучше бы ему посидеть на месте и прочее», а что касательно денег, то их бы и без иронии не выдали б, так что даже получив паспорт, я бы не смог выехать.
Года три тому назад я уже был в Европе, но видел только Европу внешне поверхностно — и не написал об Европе ничего.
Теперь, после того, как я закончил свою работу в Италии, я думаю, отправив семью обратно, самому поехать в Рур... металлургические районы Германии с тем, чтобы посмотреть, как и чем живут европейские рабочие. Необходимо мне это для того, чтобы с весны будущего года можно было б уехать в сердце Донбасса и попытаться написать роман о советских горняках — «Углекопы», некоторым образом, в котором хотелось бы мне провести параллель между европейскими и советскими горняками, а не посмотрев на быт и нужды европейских рабочих, проделать это трудно.
Я понимаю, что задачи, которые я ставлю себе, очень трудны и ответственны, но я полагаю, что за ту любовь и прекрасное отношение, которое я встречал с начала моей литературной деятельности со стороны советской общественности, обязывают меня выплатить мой общественный долг перед советским искусством и выплатить его по-настоящему и по-хорошему. Этот долг можно выплатить только крупными и с широким охватом работами, в которых отразилась бы эпоха и люди, ее творящие. Я пишу это без бахвальства, а потому, что каждый должен веровать и с этой верой в свое дарование работать. А если не выйдет: катись под откос — и я согласен скатиться под этот откос, не зажмуривая глаз на полном ходу курьерского поезда.
Вот почему я решился написать Вам это письмо, и оканчивая его, я еще раз повторяю, что поеду я в Европу не праздношатающимся туристом и соглядатаем, — эти годы уже минули и не вернутся, — я поеду писателем, который обязан и должен сравнить эти два мира, противопоставленные друг другу и которым быть может очень скоро придется встретиться с оружием в руках друг против друга. Я люблю свою страну, я ее слуга и ее оружие — мое оружие.
Желаю Вам всего доброго в исполнении той мировой и ответственнейшей роли, которая выпала Вам на долю.
Всеволод Иванов
Мой адрес: Первая Мещанская, дом 6, кв. 2
или журнал «Красная новь», Ильинка, Старо-Панский, дом 4».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 718. Л. 43—45. Машинопись,
подпись — автограф.
Письмо писателя В. В. Иванова (1895—1963) рассматривалось в Оргбюро 24 июля, в Политбюро ЦК ВКП(б) 26 июля 1930 года. За два дня до рассмотрения в Оргбюро на имя Сталина поступила телеграмма от Максима Горького из Италии: «Убедительно
прошу разрешить Всеволоду Иванову выехать с его семьей ко мне в Сорренто и дать ему тысячу долларов. Горький». На телеграмме помета: «т. Каганович — за».
Политбюро постановило: «Разрешить тов. Иванову Всеволоду с семьей выехать за границу (в Сорренто) с выдачей ему тысячи долларов».
В. В. Иванов упоминает в обращении на имя Сталина писателей Б. А. Пильняка (1894—1941) и Е. И. Замятина (1884—1937). Первый из них является автором скандально известной «Повести непогашенной луны», напечатанной в журнале «Новый мир» (№ 5 за 1926 год), в фабуле которой публика усмотрела намек на убийство наркомвоенмора М. В. Фрунзе, организованное якобы по указанию Сталина. Кроме того, перу Пильняка принадлежит повесть «Красное дерево», вышедшая в 1929 году в Берлине. Оба эти произведения фигурировали в предъявленном ему в 1937 году обвинительном заключении.
Е. И. Замятин опубликовал в конце двадцатых годов за рубежом роман «Мы» на английском языке, в котором в гротескной форме изобразил жизнь, людей в тоталитарном обществе. В 1932 году эмигрировал за границу.
Арестованный А. Ф. Андреев:
«Революционная законность должна победить»
«Секретарю Центрального Комитета ВКП(б) тов. Сталину
Командира роты запаса Андреева Андрея Филипповича из г. Здоровец, Ливенского р-на ЦЧО
Заявление
1-го октября 1918 года я добровольно поступил на службу в ряды Красной Армии, где находился до 1923 года. Все это время был на фронтах, занимая командные должности до командира полка включительно, ранен и представлен к награждению орденом Красного Знамени. Вернувшись домой и живя в бедняцком хозяйстве, от с/х налога я освобожден. Я все время вел решительную борьбу с кулачеством, белогвардейцами и преступлениями отдельных работников, разоблачая их действия через печать областных газет, селькором которых я и состоял до настоящего времени. Заметки мои всегда подтверждались, почему на меня и открылось целое гонение. На подаваемые мною заявления на неправильные действия работников Здоровецкого сельсовета местному прокурору Ливенского района, последний никаких мер не принимал, попадал под влияние преступных работников, белогвардейцев, почему и масса безобразий творилась на глазах населения безнаказанно. Белогвардейские офицеры пролезли в учреждения, были даже в избиркоме при Здоровецком сельсовете и делали свое дело. Я, все-таки отдавший все за революцию, никаких гонений не боялся и не переставал быть селькором и общественным работником. На почве личных счетов кулачества, белогвардейцев и преступных работников, меня прошлый год вычистили из колхоза, хотели было лишить избирательных прав лишь только потому, что мой отец-крестьянин умер 17 лет назад, когда-то торговал табаком и спичками — в избиркоме в это время был белогвардейский офицер Кожухов Иван Иванович. Я обращался с жалобами во все районные инстанции, но добиться ничего не мог. Теперь все эти преступники, работа которых мною разоблачалась через печать, добились того, что меня 1-го декабря 1930 года арестовали и держат без всякого допроса под арестом, не предъявив даже причин ареста. Я обращался с заявлениями и к местному прокурору, и к уполномоченному ГПУ по Ливенскому району, но внимания никакого до сих пор не обращено. Все заявления затушеваны, а прокурор даже предупредил меня, чтоб я его своими заявлениями не беспокоил. Я водил в бой с белогвардейцами роты, батальоны и полки не для того, чтобы теперь через этих же белогвардейцев сидеть под арестом и переносить незаслуженное издевательство. Я отдал за революцию все, и могу еще быть хорошим командиром и работником. Обращаясь к Вам, тов. Сталин, прошу обратить внимание на мое заявление и оказать содействие выйти из создавшегося положения. Революционная законность должна победить, виновники в моем беспричинном аресте должны быть наказаны. Материал на меня находится в Ливенском ГПУ — все мною изложенное я подтверждаю документальными данными, которые у меня имеются. Командир роты запаса — Андреев 23.1.31 г.
г. Здоровец, Ливенский р-н, Центрально-Черноземной области».
На письме резолюция И. В. Сталина: «Тов. Ягоде. Просьба не медля двинуть кого-либо из Ваших людей (совершенного) и по-большевистски — честно, быстро и беспристрастно разобрать дело, и не взирая на лица. И. Сталин. 2/11-31».
ЦА ФСБ. Ф. 2. On. 9. Д. 11. Л. 138—140.
В. Р. Менжинский:
«Просим учредить орден Дзержинского»
14 ноября 1932 года председатель ОГПУ В. Р. Менжинский обратился с письмом в Политбюро ЦК ВКП(б), тов. Сталину:
«Постановлением ЦИК СССР введены ордена, выдаваемые воинским частям, коллективам, учреждениям и отдельным лицам за совершение боевых подвигов или за особые заслуги перед революцией.
Специфические условия работы органов ОГПУ требуют от оперативного состава личной выдержки, инициативы, беззаветной преданности партии и революции, личной храбрости, зачастую сопряженной с риском для жизни.
В большинстве случаев эти исключительные заслуги перед революцией совершаются отдельными работниками в обстановке, которую нельзя отнести к боевой в общепринятом смысле, вследствие чего ряд работников ОГПУ, несмотря на заслуги, остаются неотмеченными высшей наградой — орденом «Красное Знамя».
Исходя из этого, Коллегия ОГПУ просит учредить орден «Феликса Дзержинского», приурочив учреждение его к XV годовщине органов ВЧК — ОГПУ.
Орденом «Феликса Дзержинского» могут быть награждены сотрудники и военнослужащие ОГПУ, отдельные войсковые части ОГПУ и РККА, а также граждане СССР, оказавшие выдающиеся заслуги в борьбе с контрреволюцией.
Награждение орденом «Феликса Дзержинского» производится ЦИК СССР по представлению Коллегии ОГПУ.
Представляя при этом проект постановления, образец и описание ордена, просим Вашего утверждения.
Приложение: 1. Проект постановления Политбюро ЦК ВКП(б).
2. Образец и описание ордена».
Описание ордена «Феликса Дзержинского» Орден «Феликса Дзержинского» является знаком, изображающим барельеф Феликса Дзержинского, помещенный на Красной Звезде, обрамленный венком из лавровых листьев стального цвета. Сверху — меч и Красное Знамя с лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», внизу ордена на красной ленте надпись: «За беспощадную борьбу с контрреволюцией» — символ готовности к беспощадной борьбе с врагами пролетарской революции».
РЦХИДНИ. Ф. 558. On. 1. Д. 5284. Л. 1-3. Подлинник. На документе — резолюция: «Против. Ст.».
А. М. Горький:
«Придать премиям имя Сталина»
7—12 января 1933 года в Москве прошел объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Открыл его И. В. Сталин докладом «Итоги первой пятилетки». 11 января он выступил с речью «О работе в деревне». Из теплого Сорренто на события в СССР откликнулся Горький.
«16 января 1933 года.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Секретариатом «Истории гражданской войны» закончен подбор материала для первых четырех томов.
Теперь необходимо, чтобы главная редакция утвердила намеченных для обработки материала авторов, о чем я и прошу Вас убедительно. Авторы должны сдать рукописи к 31 марта. Очень прошу Вас: сдвиньте это дело! У меня возникает впечатление, что главная редакция саботирует эту работу.
С чувством глубочайшего удовлетворения и восхищения прочитал Вашу мощную, мудрую речь на пленуме. Совершенно уверен, что столь же мощное эхо вызовет она всюду в мире трудящихся. Под ее спокойной, крепко скованной формой скрыт такой гулкий гром, как будто Вы втиснули в слова весь грохот стройки истекших лет. Я знаю, что Вы не нуждаетесь в похвалах, но думаю, что у меня есть право сказать Вам правду. Большой Вы человек, настоящий вождь и счастлив пролетариат Союза Советов тем, что во главе его стоит второй Ильич по силе логики, по неистощимости энергии. Крепко жму Вашу руку, дорогой и уважаемый товарищ.
А. Пешков».
На обороте листа писчей бумаги приписка:
«А что строительство «Всесоюзного Института изучения человека» растянули на пять лет? Это мне кажется неправильным и способным охладить энтузиазм ученой братии, возбужденной Вами. Вы же сами сказали на заседании, что у них нет причин считаться со второй пятилеткой и надо строить в три года. ГПУ предлагало построить даже в два. Моя торопливость объясняется так: мы, вообще, несколько отстаем в строительстве культурных учреждений от строительства индустрии. Институт по широте и новизне его целей — явление небывалое, чем скорее он будет осуществлен, тем скорее завоюем мы внимание и симпатии ученых Европы и Америки, а эта «моральная валюта» может обратиться и в реальную. Вы, вероятно, слышали о бесплатном предложении услуг по строительству Института со стороны одного американского инженера? Я имею основания думать, что таких и более значительных практически предложений мы получим немало, если объявим строительство Института ударным.
Будьте здоровы, дорогой И. В.!
16.1.33 г. А. Пешков.
Алексей Толстой затевает Всесоюзный конкурс на комедию, — прилагаю проект резолюции о конкурсе.
В среде литераторов чувствуется сильное оживление и желание серьезно работать, поэтому конкурс может дать неплохие результаты. Но для Всесоюзного конкурса семи премий мало, следовало бы увеличить их до 15-ти хотя бы, а сумму первой премии повысить до 25 тысяч — черт с ними! — и придать премиям, имя Сталина, ибо эта ведь затея исходит от Вас.
Кроме того: почему только комедия? нужно включить и драму.
Затем я считал необходимым особенно подчеркнуть участие в конкурсе литераторов всех республик и нацменьшинств. Нашим — центровым — театрам пора обратить внимание на украинскую, грузинскую, армянскую и татарскую драматургию. Это было бы весьма неплохо для целей взаимопонимания и единения, чего нам не хватает. В Союзе Советов широко развивается процесс смешения кровей, процесс зарождения новой расы, а потому надобно не забывать о всех возможностях смешения культур.
Не поручите ли Вы кому-нибудь из товарищей потолковее заняться организацией этого конкурса? Толстого исключать из дела не нужно, он человек «торопливый», но очень полезный.
Простите, что надоедаю.
А. П.».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 719. Л. 97-97 об., 98—98 об. Автограф.
Письмо Горького в секретариате Сталина перепечатали на машинке. На машинописной копии — его подчеркивания. Вверху резолюция: «В архив (мой). И. Сталин».
3 февраля 1933 года он ответил Горькому:
«Дорогой Алексей Максимович!
Письмо от 16.1.33 получил. Спасибо за теплое слово и за «похвалу». Как бы люди ни хорохорились, они все же не могут быть равнодушными к «похвале». Понятно, что я, как человек, не составляю исключения.
1. Дело с «Историей гражд. войны» обстоит, оказывается, хуже, чем можно было думать. Для ориентировки посылаю Вам
сообщение секретариата «Истории гражд. войны» о состоянии дела подготовки и издания первых 4-х томов. Из сообщения увидите, что даже сроки июнь — июль 1933 г. для первых двух томов не обеспечены. На совещании членов секретариата с такой редакцией (присутств. я и Молотов) приняли решение о первых двух томах. Отсутствовал т. Крючков, т. к. он сейчас в Ленинграде. Протокол совещания прилагаю.
2. Дело с «Всесоюзным институтом изучения чел.» двинем обязательно, как только ученые из Ленинграда представят конкретный план.
3. Конкурс на комедию (и драму) завершим на днях. Отшить Толстого не дадим. Обеспечим все по вашему требованию. Насчет того, чтобы «придать премиям имя Сталина» я решительно (решительно!) возражаю. Привет! Жму руку!
P. S. Берегите здоровье. И. Сталин».
АПРФ. Ф. 45. On. 16. Д. 719. Л. 102—102 об. Автограф.
Идея создания «Истории гражданской войны в СССР» принадлежала А. М. Горькому. Он загорелся ею еще в 1928 году. Три года спустя по его настоянию Политбюро ЦК приняло постановление, в котором говорилось: «Одобрить инициативу т. А. М. Горького и приступить к изданию для широких трудящихся масс «Истории гражданской войны» (1917—1921) в 10— 15 томах».
Первый том, отредактированный лично им, вышел в свет в 1937 году — спустя год после смерти писателя. Второй том, подготовленный при жизни Горького, был издан в 1942 году. Третий том появился в 1957-м, четвертый — в 1959-м, пятый (заключительный) — в 1960 году.
В. Д. Бонч-Бруевич: «Изловить бы этих негодяев»
Первый управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич, перейдя с 1933 года на работу в Государственный литературный музей в Москве, отличался необычайной активностью в написании всевозможных писем. Он забрасывал ими руководителей страны по любому поводу.
«22 мая 1933 года
ЦК ВКПб)
Тов. И. В. Сталину
Дорогой Иосиф Виссарионович, на днях мне по почте прислали пасквиль на Горького, подлинник которого я отослал при особом письме т. Г. Г. Ягоде. Копию письма т. Ягоде при сем посылаю, так же, как и копию этого пасквиля.
Полагаю, что следовало бы сделать самое энергичное распоряжение в ОГПУ для изловления этих негодяев, которые позволяют себе рассылать по нашей почте такие гнусности на Алексея Максимовича.
С коммунистическим приветом Влад. Бонч-Бруевич».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 719. Л. 121. Машинопись, подпись — автограф.
Пасквиль, возмутивший Бонч-Бруевича, состоял из трех четверостиший под общим названием «Барон из Сорренто». В нем довольно язвительно высмеивалась непоследовательность взглядов и поступков А. М. Горького.
Сталин написал на тексте листовки черным карандашом: «Подлец! И. Ст.». А на письме Бонч-Бруевича: «Мой арх. Ст.».
Конечно, он прочел и копию письма, которое Бонч-Бруевич отправил Ягоде.
«Дорогой Генрих Генрихович, — говорилось в письме заместителю председателя ОГПУ. — Посылаю Вам копию (здесь, наверное, описка, посылался оригинал. — В. С.) пасквиля на Горького, который мне прислали в конверте 16-го мая 1933 г. Значит есть у нас в Москве какие-то пакостники, которые позволяют себе не только печатать на машинке, но и распространять такие гнусности и гадости. Было бы очень хорошо эту публику взять под жабры. Я посылаю Вам подлинник этого письма, который может быть Вам поможет по машинке определить, где это стряпается; также и конверт, на котором есть штемпель, а потому можно определить тот район, где опускалось это письмо».
К. Б. Радек:
«Не могу допустить его сознательной вины»
«14 июня 1933 года
Дорогой т. Сталин!
Обращаюсь к вам по вопросу, по которому не считал возможным до этого времени к Вам обращаться, — по вопросу о положении Е. А. Преображенского.
Я с ним был все время до ссылки и после возвращения в искренних и приятельских отношениях, хотя встречались очень редко. Я знал, чем он дышит. И говорил Вам, т. Сталин, что Е. А. только об одном думал, как впрячься в работу, как помочь партии осуществить пятилетку. Он понял, что было основой старых ошибок (мы много раз устанавливали в разговорах ошибочность нашего старого отношения к вопросу о возможности построения социализма в одной стране), поняли, что мы были не правы против основного кадра партии и Вас. Он не только не поддерживал никаких связей с троцкистами, но не было у него ни мысли, ни настроений, являющихся мостиком к троцкизму. Арест его, исключение из партии и ссылка были для меня страшной неожиданностью. Только позже я узнал, что он обвиняется в несообщении партии о существовании в Казани в 1929 г. какой-то оппозиционной татарской группы. Я ничего об его объяснениях по поводу этого обвинения не знаю (он не пишет мне, видно боясь осложнить мое партийное положение). Но зная его установки, не могу допустить его сознательной вины.
Я не обращался к Вам по этому делу, как не обращался по делу арестованных и сосланных Робинсона. Блискавицкого. Гаевского. Бронштейна, о которых знаю, что работали честно, преданно, не двурушничали по отношению к партии, и которых арест рассматривал, как ошибку ОГПУ, объяснимую и понятную при необходимой, но трудной операции. Я не обращался к Вам по этим делам, хотя считаю, что верность партии требует не только борьбы с ее врагами, но и помощи партии, когда ее огонь попадает по ошибке по своим ребятам. Но я оговорился, что я не имею особенного права требовать от Вас доверия к моим заявлениям. Вы должны быть недоверчивы и тверды, ибо впереди еще большие испытания: только кто в них не поколеблется, может считаться проверенным.
Если теперь я все-таки обращаюсь к Вам, то потому, что узнал, что ребенок, к которому Е. А. очень привязан, опасно болен. Разрешите Е. А. приехать на несколько дней к ребенку, дайте ему возможность переговорить с одним из руководящих товарищей. Вы знаете Е. А. по прошлому, знаете его слабые и сильные стороны. Я убежден, что если Вы или кто другой из близких руководящих товарищей с ним поговорит, то убедитесь, что стоит ему помочь выйти из того ужасного положения: быть согласным с линией партии и сидеть в ссылке за старые грехи.
Если то, что пишу, Вас не убедит (я, может, многого в этом деле не знаю), простите невольную ошибку. Пишу это письмо, думаю, что делаю не только хорошее личное дело, но и хорошее партийное. Мое обращение продиктовано не только старой дружбой к Е. А. (с которой не считался бы, если бы думал, что она находится в противоречии интересам партии), но и привязанностью к Вам и глубоким доверием, что Вы поймете мотивы, руководящие мною.
С сердечным приветом Карл Радек
14/VI
P. S. Положение ребенка Е. А. очень ухудшилось».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 791. Л. 31-32. Автограф.
К. Б. Радек (Собельсон) (1886—1939) — партийный публицист, сотрудничал с «Правдой» и «Известиями». Впоследствии был осужден и убит сокамерниками в тюрьме.
Е. А. Преображенский (1886—1937) — известный оппозиционер сталинской линии. В октябре 1927 года как сторонник Троцкого был исключен из партии, в январе 1928 года сослан в г. Уральск. В 1929—1930 годах работал в Госплане Татарской АССР. В январе 1930 года восстановлен в РКП(б). С 1932 года член коллегии Наркомата легкой промышленности СССР, заместитель начальника отдела Наркомата совхозов СССР. В январе 1933 года арестован и сослан в Казахстан на три года.
С. Г. Робинсон (1892—?), управляющий Московским трамвайным трестом; Н. М. Блискавицкий (1897—?), заместитель директора московского завода им. М. В. Фрунзе; Д. С. Гаевский (1897—?), директор Мособлкоопстроя; Л. И. Бронштейн (1899—?), преподаватель политической экономии Московского механико-математического института, были арестованы и сосланы по делу контрреволюционной троцкистской группы И. П. Смирнова, В. А. Тер-Ваганяна, Е. А. Преображенского и других.
Свердлов хотел бежать?
Невероятно, но факт: несгораемый шкаф Председателя ВЦИК Я. М. Свердлова после его смерти не вскрывался 16 лет.
Его содержимое стало известно лишь в 1935 году, а нам и того позже, почти 60 лет спустя, из рассекреченной записки наркома внутренних дел СССР Г. Ягоды на имя И. В. Сталина.
«Секретарю ЦК ВКП(б)
тов. Сталину
На инвентарных складах коменданта Московского Кремля хранился в запертом виде несгораемый шкаф покойного Якова Михайловича Свердлова. Ключи от шкафа были утеряны.
Шкаф был нами вскрыт и в нем оказалось:
1. Золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108 525) рублей.
2. Золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями, — семьсот пять (705) предметов.
3. Семь чистых бланков паспортов царского образца.
4. Семь паспортов, заполненных на следующие имена:
A) Свердлова Якова Михайловича, Б) Гуревич Цецилии-Ольги,
B) Григорьевой Екатерины Сергеевны,
Г) княгини Барятинской Елены Михайловны, Д) Ползикова Сергея Константиновича, Е) Романюк Анны Павловны, Ж) Кленочкина Ивана Григорьевича.
5. Годичный паспорт на имя Горена Адама Антоновича.
6. Немецкий паспорт на имя Сталь Елены.
Кроме того обнаружено кредитных царских билетов всего на семьсот пятьдесят тысяч (750 000) рублей.
Подробная опись золотым изделиям производится со специалистами.
Народный комиссар внутренних дел Союза ССР (Ягода)
27 июля 1935 г.
№ 56568».
X. Г. Раковский: «Даю вам заверение»
X. Г. Раковский был крупным партийным и государственным деятелем. В 1919—1920 годах входил в состав Оргбюро ЦК РКП(б). Но за оппозиционную деятельность лишился всех постов и с 1934 года был всего-навсего скромным начальником управления Наркомата здравоохранения РСФСР. В ноябре 1927 года решением ЦК и ЦКК ВКП(б) был исключен из состава ЦК, а позднее, на XV съезде, исключен из партии за участие в троцкистской оппозиции. В 1935 году его восстановили в ВКП(б). На радостях он написал Сталину.
«28 ноября 1935 года
Дорогой Иосиф Виссарионович.
Я узнал вчера о моем обратном принятии в партию и, вчера же, я получил свой партийный билет.
Это было для меня большим и радостным событием.
Позвольте мне, по этому случаю, выразить Вам свою горячую благодарность и свою глубокую признательность.
Даю вам заверение, дорогой Иосиф Виссарионович, как вождю нашей великой партии и как старому боевому товарищу, что я применю все мои силы и способности, чтобы оправдать Ваше доверие и доверие ЦК.
С большевистским приветом искренно Вам преданный
X. Раковский
Москва
28/XI.35 г.».
АПРФ. Ф. 45. On. 16. Д. 801. Л. 68. Автограф.
Письмо X. Г. Раковского представляет собой машинописный экземпляр. Рукой А. Н. Поскребышева на нем написано: «От т. Раковского». В левом верхнем углу помета: «Мой арх. И. Сталин».
Раковский нарушил свое заверение и после восстановления в партии продолжал троцкистскую деятельность, за что в 1937 году был снова исключен из ВКП(б).
«Просим переименовать в Кагановичград»
Первый секретарь Челябинского обкома ВКП(б) обратился к И. В. Сталину со следующим письмом:
«Тов. Сталин!
Прошу Вашего указания по следующему вопросу.
В течение последних полутора лет перед областными организациями ставится вопрос о переименовании города Челябинска. Эти предложения высказывались отдельными товарищами и на пленуме областного комитета партии, и на собраниях городского партийного актива.
Челябинск в переводе на русский язык означает «яма». Поэтому часто при разговорах слово «челяба» употребляется как что-то отрицательное, отсталое. Название города давно уже устарело, оно не соответствует внутреннему содержанию города. Город за годы революции, и в особенности за годы пятилеток, коренным образом изменился. Из старого казацко-купеческого городишка город превратился в крупнейший индустриальный центр. Вот почему старое название города не соответствует сегодняшнему действительному положению.
Поэтому мы просим Вас разрешить нам переименовать город Челябинск, в город Кагановичград. Переименование хорошо бы провести на предстоящем областном съезде советов.
С коммунистическим приветом Рындин 19.IX.36».
АПРФ. Ф. 3. On. 61. Д. 639. Л. 15.
На письме короткая резолюция: «Против. Ст.».
Е. Д. Стасова:
«Сидит Ракоши уже 12 лет»
Е. Д. Стасова (1873—1966) в 1937 году была заместителем председателя Исполкома Международной организации помощи борцам революции, председателем ЦК МОПР СССР. Это, наверное, дало ей основание обратиться к Сталину со следующим прошением:
«23 марта 1937 года
Сов, секретно
В Политбюро ЦК ВКП(б).
Товарищу Сталину
Дорогой товарищ!
Не считали ли возможным поднять вопрос об обмене т. Матиаса Ракоши? В настоящее время по всей Венгрии ведется сбор средств на перевезение из СССР и погребение в Венгрии останков известного венгерского поэта Дьени Геза, умершего в Сибири, как военнопленный. Останки его найдены.
Может быть, возможно было бы поставить вопрос об обмене Ракоши на останки этого Геза плюс трофеи — знамена венгров, взятые при подавлении венгерского восстания Николаем I?
Сам Ракоши высказывает предположение, что, может быть, какие-либо экономические сделки, закупки, заказы и т. д. оказали бы свое воздействие на возможность обмена.
Судя по данным, которыми мы располагаем, в настоящее время момент для начала разговоров об обмене более благоприятен, чем раньше, так как в связи с неудавшимся фашистским путчем настроения в венгерских руководящих кругах весьма изменились.
Наконец, может быть, можно было бы поднять вопрос о том, чтобы Ракоши просил о принятии советского гражданства, так как в настоящее время он не имеет никакого гражданства. Его. родина сейчас в Югославии, но там его гражданином не признают.
Международная Организация Помощи Борцам Революции (МОПР) предприняла со своей стороны ряд шагов для оказания давления со стороны французского общественного мнения. Рассчитываем на некоторый успех, так как сейчас венгерское правительство имеет ориентацию на Францию. Сидит Ракоши уже 12 лет. Елена Стасова».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 805. Л. 9. Машинопись, подпись — автограф.
На тексте письма карандашом учинена резолюция: «Молотову. Можно было бы поручить НКИД позондировать венгерские правящие круги. Сталин». Ниже — мнение главы НКИД: «За — Молотов».
Матиас Ракоши (1892—1971) с 1920 по 1924 год работал в Исполкоме Коминтерна. В 1924 году нелегально вернулся в Венгрию, там был арестован, получил восемь лет тюрьмы. Отбывая наказание, в 1934 году вновь был судим и приговорен к пожизненному заключению. Вышел на свободу в 1940 году.
Венгерский поэт Дьени Геза (1884—1917) участвовал в Первой мировой войне, в 1915 году попал в плен и отправлен в лагерь для военнопленных в г. Красноярск. Умер там в июне 1917 года.
Письмо Е. М. Ярославского Сталину о нищенствующих в Москве и сообщение Ягоды о их выселении
«Тов. Сталину
За последнее время можно заметить в ряде районов Москвы увеличение числа нищенствующих. Как живущий давно в Москве, я могу констатировать, что это увеличение в значительной степени сезонного характера: оно наблюдается весною с потеплением. Но с каждым годом это появление на улицах Москвы нищенствующих становится все более и более нетерпимым для нашей социалистической столицы.
Располагаются эти нищенствующие в излюбленных местах, например, можно всегда видеть их на улице Воровского ближе к Арбату, где живут иностранцы (посольства). Одетые в крестьянское платье, с маленькими детьми на руках (говорят, что иногда и детей берут напрокат), они жалостливо выпрашивают на хлеб, а когда к ним обращаются сердобольные обыватели с расспросами, они объясняют, что они из голодных колхозов. Если их хорошенько начнешь расспрашивать, из какого колхоза они, то сразу же видишь, что они выдумывают.
Сколько их в Москве — сказать трудно, но на рабочих собраниях в записках рабочие ставят вопрос о том, почему мы позволяем нищенствовать. Что очень многие из этих выпрашивающих, если не большинство, являются профессионалами, видно из того, что они по несколько лет стоят на улицах, переодеваясь даже.
Где они ночуют? Говорят, что они ночуют под лестницами различных правительственных учреждений, школ, жилых домов и т. п.
Они, несомненно, являются носителями антисоветской пропаганды. Мне кажется, что пора и можно с этим злом покончить.
Мое предложение сводится к тому, чтобы для решения вопроса о том, как поступить с ними, произвести однодневную облаву, выяснить точно, сколько их в Москве, кто они, как долго занимаются нищенством, где они живут, — чтобы получить совершенно ясную картину этого явления. Только после этого можно будет принять конкретное решение.
С коммунистическим приветом Ем. Ярославский
23 февраля 1935 г.»
Письмо Ярославского было направлено в НКВД Ягоде. Вот что сообщал глава наркомата внутренних дел.
«Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину
В связи с запиской тов. Ярославского считаю необходимым сообщить, что московской милицией производится систематическое изъятие нищих с улиц и отправка их на родину.
Так, за 34 год изъято в Москве 12 848 человек, занимающихся нищенством, из них 12 231 высланы на родину, 408 человек устроено в московском отделе социального обеспечения и 209 человек освобождено под подписку, что впредь не будут заниматься нищенством.
Из всего количества изъятых нищих в 34 году — мужчин 4399 человек, женщин 4515 человек и детей — 3934 человека. В январе 35 года изъято 702 человека, а в феврале месяце — 893 человека, из них 1300 отправлено на родину.
Из приведенных цифр высылаемых на родину видно, что подавляющее большинство (95%) занимающихся нищенством, — это приезжие, причем основную массу составляют жители Алексеевского района Харьковской области, Жиздринского и Хвостовичес-
кого районов Западной области. Из этих районов следует особо выделить деревни Охоче и Верхние Бежки, Боткин и Нехочь. Эти деревни с царских времен занимаются нищенством и смотрят на это, как на подсобный заработок. Высылаются и вновь приезжают.
Большинство приезжающих нищенствовать — это единоличники, но есть и колхозники. Для характеристики приведу несколько примеров:
1. Губарева Ф. М. из деревни Охоче Алексеевского района. Из Москвы три раза высылалась за нищенство, приезжает с двумя детьми брата, работающего в совхозе, вся семья единоличники.
2. Нефедова Д. М. тоже из деревни Охоче, единоличница, приезжает три раза с тремя детьми, двое остались с мужем дома. Ездит потому, что все ездят.
3. Щербаков из деревни Воткино Хвостовического района, неоднократно высылался, приезжает с одним ребенком, жену и второго ребенка оставляет дома. Колхозник, имеет мало трудодней.
4. Рябинина М. С. — колхозница колхоза имени Фрунзе, из деревни Охоче, приехала нищенствовать, так как имеет на семью всего 55 трудодней.
Коренные москвичи, как я уже указал, составляют незначительное меньшинство, большей частью это старики, живущие на иждивении, и пенсионеры. Вот отдельные примеры:
1. Иванова, 65 лет, живет с дочерью на заводе «Изолятор». Дочь не хочет поддерживать мать, и последняя занимается нищенством.
2. Костикова, 53 лет, живет с 12-летним сыном, значится на иждивении взрослого сына, живущего отдельно, сын помощи не оказывает.
Предложение тов. Ярославского о производстве облавы с целью выяснения контингента нищенствующих ничего реального не даст, ибо уже высланных— 14 тысяч человек, мы контингент в достаточной степени изучили.
Я прошу разрешить изъятых нищих направлять под конвоем в спецпоселки Казахстана. Вопрос об отпуске средств для устройства нищих в спецпоселки мною поставлен перед Совнаркомом Союза 20 января сего года за № 55439.
Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Ягода 3 марта 1935 г. № 55517».
ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 816. Л. 1-6.
Родители Генриха Ягоды: «Сын стал врагом народа и должен понести заслуженную кару»
«26 июня 1937 года
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Многие счастливые годы нашей жизни в период революции омрачены сейчас тягчайшим преступлением перед партией и страной нашего единственного оставшегося в живых сына — Г. Г. Ягоды.
Наш старший сын, Михаил, в возрасте 16-ти лет был убит на баррикадах в Сормове в 1905 году, а третий сын, Лев, в возрасте 19 лет был расстрелян во время империалистической войны царскими палачами за отказ идти в бой за самодержавие. Их память и наша жизнь омрачены позорным преступлением Г. Г. Ягоды, которого партия и страна наделили исключительным доверием и властью. Вместо того, чтобы оправдать это доверие, он стал врагом народа, за что должен понести заслуженную кару.
Лично я, Григорий Филиппович Ягода, на протяжении многих лет оказывал партии активное содействие еще до революции 1905 года (в частности помогал еще молодому тогда Я. М. Свердлову) и позднее. В 1905 году на моей квартире в Нижнем Новгороде (на Ковалихе, в доме Некрасова) помещалась подпольная большевистская типография, и в связи с ее провалом и обнаружением отпечатанных прокламаций я отбывал заключение в нижегородской тюрьме.
Сейчас мне 78 лет. Я наполовину ослеп и нетрудоспособен.
Своих детей я старался воспитать в духе преданности партии и революции. Какими же словами возможно передать всю тяжесть постигшего меня и мою 73-летнюю жену удара, вызванного преступлениями последнего сына?
Обращаясь к Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, с осуждением преступлений Г. Г. Ягоды, о которых нам известно лишь из печати, мы считаем необходимым Вам сказать, что он в личной жизни в течение десяти лет был очень далек от своих родителей и мы ни в малейшей мере не можем ему не только сочувствовать, но и нести за него ответственность, тем более, что ко всем его делам никакого отношения не имели.
Мы, старики, просим Вас, чтобы нам, находящимся в таких тяжелых моральных и материальных условиях, оставшимся без всяких средств к существованию (ибо не получаем пенсию) была бы обеспечена возможность спокойно дожить нашу, теперь уже недолгую жизнь в нашей счастливой Совет-
ской стране. Мы просим оградить нас, больных стариков, от разных притеснений со стороны домоуправления и Ростокинского райсовета, которые уже начали занимать нашу квартиру и подготовляют, очевидно, другие стеснения по отношению к нам.
А сегодня, 26 июня, вечером, когда мы только что готовились подписать письмо, нам объявлено о нашей высылке из Москвы в пятидневный срок, вместе с несколькими дочерьми. Подобная мера репрессии в отношении нас кажется нам незаслуженной, и мы взываем к Вам о защите и справедливости, зная Вашу глубокую мудрость и человечность.
Мы взываем о том, чтобы нас на склоне жизни не приравнивали к врагам народа, ибо всю нашу жизнь мы связывали и продолжаем связывать с интересами революции, которой и сами посильно помогали и готовы помогать до конца.
Наш адрес: Москва, Садово-Спасская, дом № 20,
кв. 29, телефон К 1-66-87».
ЦА ФСБ. Д. 3097. Л. 4.
Резолюций и поручений на документе нет. Судьба родителей наркомвнудел Ягоды незавидная. Отец, Ягода Григорий Филиппович (1859—1939), уроженец г. Рыбинска Ярославской губернии, мастер-ювелир, состоял в коммунистической партии с 1905 по 1922 год (выбыл механически), и мать, Ягода Хася (Ласса) Гавриловна (1863—1940), уроженка г. Симбирска, домохозяйка. 20 июня 1937 года Особым совещанием при НКВД СССР были сосланы на пять лет в г. Астрахань. 8 мая 1938 года оба «за контрреволюционную деятельность» приговорены к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Отец умер в лагере в Воркуте, в июле 1960 года реабилитирован. Мать умерла в январе 1940 года в Севвостлаге (бухта Нагаево), реабилитирована в июле 1960 года.
Вместе с родителями в Астрахань тогда же была сослана и сестра Генриха Ягоды Шохор-Ягода Розалия Григорьевна (1863— 1950), медицинский работник. 8 мая 1937 года она тоже была приговорена к восьми годам ИТЛ. В 1948 году как социально-опасный элемент сослана на Колыму на пять лет. Умерла в 1950 году. Реабилитирована. Младшая сестра Фриндлянд-Ягода Фрида Григорьевна (1899—?), канцелярский работник, 28 августа 1937 года «как член семьи изменника Родины» была заключена в ИТЛ на восемь лет. В 1949 году «за антисоветскую агитацию» заключена на 10 лет в исправительно-трудовой лагерь. В 1957 году реабилитирована.
Е. Д. Стасова:
«Я не давала деньги троцкистам»
В 1938 году революционерка, бывшая секретарь ЦК РСДРП(б) Е. Д. Стасова уже не занимала руководящих постов в МОПР. При освобождении ее от должности возникли серьезные проблемы, о характере которых она сообщает И. В. Сталину в письме от 17 мая.
«1938. 17/V
Дорогой тов. Сталин,
Вы обещали позвонить мне относительно возможности принять меня. Время, очевидно, не позволило Вам этого сделать, а положение мое становится прямо невыносимым, и я решаюсь еще раз отнять у Вас время своим письмом.
Комиссия тт. Шкирятова, Маленкова и Рубинштейна по сдаче мною и по приему т. Богдановым дел ЦК МОПР СССР предъявила ко мне по существу обвинения не в ошибках, а в преступлениях против партии и Советской власти. Когда же я представляю материал, реабилитирующий меня, то он не принимается во внимание.
Так, например, мне предъявлено тяжелое обвинение в том, что я дала деньги троцкистам. Я представила справку т. Литвинова, доказывающую, куда и кому пошли эти деньги, и этот материал т. Шкирятов пытался также опорочить.
Такое отношение комиссии буквально уничтожает меня и морально, и физически.
Это заставляет меня просить Вас обратить внимание на мое дело, хотя я и знаю, как Вы перегружены. Все же надеюсь, что при личной встрече мне удастся распутать весь этот узел, который затянулся вокруг меня.
Елена Стасова».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 805. Л. 12. Автограф.
М. Ф. Шкирятов (1883—1954) в 1938 году был секретарем партколлегии КПК при ЦК ВКП(б), Г. М. Маленков (1901-1988) возглавлял отдел руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), М. М. Рубинштейн был членом КПК при ЦК ВКП(б), П. А. Богданов (1882—1939) -- первым заместителем наркома местной промышленности РСФСР, М. М. Литвинов (Баллах) (1876—1951) возглавлял наркомат иностранных дел СССР.
Е. М. Ярославский:
«Троцкий был завербован германским штабом»
«25 сентября 1938 года
С. секретно
Тов. Сталин,
за последнее время я все чаще прихожу к выводу, что Троцкий — давний провокатор. Чтение показаний Вацетиса меня еще более убеждает в этом. Это прямо ошеломляющий документ, даже после всех гнусностей, которые стали нам известны о Троцком и его банде. Троцкий — я в этом убежден — был завербован германским штабом еще во время империалистической войны, до 1917 года. Его друг Парвус открыто выступал во время войны как кайзеровский агент. А Троцкому выгодно было прикрывать свою службу германскому штабу центристской позицией: тоже своего рода — «войны не ведем и мира не подписываем».
Нельзя ли повести следствие в сторону выяснения взаимоотношений Троцкого с царской охранкой. Если Троцкий мог пойти на такое чудовищное предательство по отношению к Ленину, к Сталину, к республике Советов, то почему не допустить, что позиция в период сколачивания и деятельности августовского блока и раньше не диктовалась троцкистским «лозунгом»: «Каждый делает революцию для себя»?
Показания Вацетиса — убийственный приговор Троцкому.
Я ознакомил с ними тов. Шкирятова, — он также считает эти показания самыми убийственными.
С коммунистическим приветом Ем. Ярославский».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 804. Л. 192-193. Автограф.
Е. М. Ярославский (М. И. Губельман) (1878—1943) в 1938 году занимал пост председателя Всесоюзного общества старых большевиков, был членом КПК при ЦК ВКП(б). Командарм 2-го ранга И. И. Ва-цетис (1873—1938) преподавал в военной Академии им. М. В. Фрунзе. Парвус (Гельфанд) А. Л. (1869—1924), германский социал-демократ, выходец из России, автор теории «перманентной революции», развитой и обоснованной в трудах Л. Д. Троцкого.
Е. Д. Стасова:
«Допустима ли такая забывчивость?»
«Дорогой товарищ Сталин.
Сейчас, в 32-ю годовщину Октября, как-то особенно воспринимаются дни в 1917 г. и люди, которые активно работали с Вами и под Вашим руководством. Так встает в памяти Николай Ильич Подвойский. И как-то больно становится, что ушел он от нас еще летом 1948 г., а широкие партийные массы не знают об этом.
27 февраля исполнилось 10 лет со смерти Н. К. Крупской, в мае 1949 — 15 лет со дня смерти В. Р. Менжинского. И опять печать наша молчит.
Выходит так, что те, кому ведать этим надлежит, забывают о людях, которые все силы отдавали на борьбу за социализм, т. е. не напоминают о том наследстве, которое заслуживает быть поставленным в пример подрастающему поколению, строящему под Вашим руководством коммунизм.
И мне хочется спросить Вас, допустима ли такая забывчивость?
Ваша Елена Стасова
1949.8.XI».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 305. Л. 20. Автограф.
Н. И. Подвойский (1880—1948) — один из руководителей штурма Зимнего в октябре 1917 года. Р. Ф. Менжинский (1874—1934) — с 1926 года председатель ОГПУ.
Глава 3
СТАЛИН И КИРОВ
В связи с убийством С. М. Кирова было расстреляно около 300 человек. Все они, за исключением Л. В. Николаева, непосредственного убийцы Кирова, позже были реабилитированы за отсутствием в их действиях состава преступления. Однако споры между сторонниками и противниками причастности Сталина к убийству Кирова не прекращаются.
Посмотрим, какие документы по этому поводу хранились в личном архиве вождя. Начнем со спецсообщения начальника УНКВД Ленинградской области Медведя об убийстве С. М. Кирова.
«Наркомвнудел СССР тов. Ягода
1 декабря в 16 часов 30 минут в здании Смольного на 3-м этаже в 20 шагах от кабинета тов. Кирова произведен выстрел в голову шедшим навстречу к нему неизвестным, оказавшимся по документам Николаевым Леонидом Васильевичем, членом ВКП(б) с 1924 года, рождения 1904 года.
Тов. Киров находится в кабинете.
При нем находятся профессора-хирурги — Добротворский,
Феертах, Джанелидзе и другие врачи.
По предварительным данным, тов. Киров шел с квартиры (ул. Красных Зорь) до Троицкого моста. Около Троицкого моста сел в машину в сопровождении разведки, прибыл в Смольный. Разведка сопровождала его до третьего этажа. На третьем этаже тов. Кирова до места происшествия сопровождал оперативный комиссар Борисов. Николаев после ранения тов. Кирова произвел второй выстрел в себя, но промахнулся. Николаев опознан несколькими работниками Смольного (инструктором-референтом отдела руководящих работников обкома Владимировым Вас. Тих. и др.), как работавший ранее в Смольном.
Жена убийцы Николаева по фамилии Драуле Мильда, член ВКП(б) с 1919 года, до 1933 года работала в обкоме ВКП(б).
Арестованный Николаев отправлен в управление НКВД ЛВО.
Дано распоряжение об аресте Драуле. Проверка в Смольном производится. 18 часов 20 минут.
1 декабря 1934 года Медведь».
ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 60. Л. 47.
Сообщение
Агранова Сталину и Ягоде о ходе следствия по делу об убийстве Кирова
«Совершенно секретно
Записка по прямому проводу
из Ленинграда
Москва, ЦК ВКП(б) — тов. Сталину
Наркому внутренних дел — тов. Ягода
Сообщаю о дальнейшем ходе следствия по делу Николаева Л. В.
1. Сейчас в военно-медицинской академии производится судебно-медицинское вскрытие трупа Борисова. Вскрытие производят профессор Надеждинский — судебный медик в медицинской академии, профессор Добротворский — хирург в медицинской академии, доктор Ижевский — областной судебно-медицинский эксперт, доктор Розанов — судебно-медицинский эксперт. Вскрытие производится в присутствии работника Наркомвнудела СССР Агаса. О результатах вскрытия сообщу дополнительно.
По материалам личного дела — Борисов, рожд. 1881 года, канд. в члены ВКП(б) с 1930 года, в органы ОГПУ вступил в 1924 году, а до этого служил сторожем в разных учреждениях. Происходит из крестьян. В настоящее время мною производится допрос ряда работников управления Наркомвнудела по Ленинградской области, непосредственно отвечающих за охрану тов. Кирова.
2. Агентурным путем, со слов Николаева Леонида, выяснено, что его лучшими друзьями были троцкист Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич, от которых многому научился. Николаев говорил, что эти лица враждебно настроены к тов. Сталину. Котолынов известен Наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик. Он в свое время был исключен из партии, а затем восстановлен. Шатский — бывший анархист, был исключен в 1927 году из рядов ВКП(б) за контрреволюционную троцкистскую деятельность. В партии не восстановлен. Мною отдано распоряжение об аресте Шатского и об установлении местопребывания и аресте Котолынова. В записной книжке Леонида Николаева обнаружен адрес Глебова-Путиловского. Установлено, что Глебов-Путиловский в 1923 году был связан с контрреволюционной группой «Рабочая Правда». Приняты меры к выяснению характера связи между Николаевым и Глебовым-Путиловским.
В настоящее время Глебов-Путиловский — директор антирелигиозного музея.
3. Леонид Николаев дал показание об обстановке, при которой он совершил убийство тов. Кирова.
Протокол допроса сегодня вышлю. Допрос его будет мною сейчас продолжен'.
4. Допросом жены Николаева — Драуле Мильды установлено, что она до августа с. г. участвовала в составлении дневника своего мужа. Она подтвердила, что читала ряд его записей, носивших контрреволюционный характер. Установлено, что родственники Драуле Мильды, проживающие в Латвии, являются торговцами. Брат Мильды Драуле работал до апреля 1934 года в 8-м отделении милиции города Ленинграда в качестве счетного работника, совершил растрату и осужден на 3 года. Он затребован мною в Ленинград. Допрос Мильды Драуле продолжается.
5. По делу Волковой нами в Бологом арестован Масляков, который завтра утром будет доставлен в Ленинград. Разысканы и арестованы также Василевский и Духницкий; остальные, указанные в деле, лица еще не установлены, приняты все меры к розыску.
6. Приступил к расследованию обстоятельств освобождения Управлением НКВД в Ленинграде Леонида Николаева из-под стражи 16 октября с. г. после его задержания во время его слежки за тов. Кировым.
Зам. народного комиссара внутренних дел Агранов 5 декабря 1934 г.».
«Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину Копия: НКВД тов. Ягода
Сообщаю о дальнейшем ходе следствия по делу Л. Николаева:
1. По показанию Николаева Леонида троцкисты Шатский, Бардин и Котолынов были настроены террористически.
Николаев показал: «Бардин Николай безусловно террористически настроен; у него были такие же настроения, как у меня, я даже считаю, что у Бардина куда более крепкие настроения, чем У меня».
Далее Николаев на вопрос, был ли привлечен Котолынов к подготовке террористического акта над тов. Кировым, показал: «Я не привлекал Котолынова, так как хотел быть по своим Убеждениям единственным исполнителем террористического акта над Кировым; во-вторых, Котолынов, как я считал, не согласится на убийство Кирова, а потребует взять повыше, т. е. совершить террористический акт над тов. Сталиным, на что я бы не согласился».
Николаев также показал, что он случайно познакомился с работницей Монетного двора, которую намеревался привлечь для наблюдения за тов. Кировым. Фамилии этой женщины Николаев не назвал, указав лишь ее приметы.
Протоколы допросов Николаева будут высланы сегодня.
2. У арестованного Котолынова при обыске обнаружен револьвер «браунинг», который он хранил без разрешения.
3. Допрошенный Петр Николаев заявил, что он считает себя убежденным врагом Советской власти. Он показал, что поддерживал связь с немецким колонистом Бельдюгом, проживающим в пригороде Ленинграда «Гражданка», где живут немецкие колонисты.
4. Допрошенный отец жены Петра Николаева Максимов показал, что как Петр, так и Леонид Николаевы имеют связь среди немецких колонистов под Ленинградом. Максимов показал также о кулацких и антисоветских настроениях Петра Николаева.
5. По показанию Ольги Драуле — сестры жены Леонида Николаева — последний поддерживал знакомство с Кузнецовым, бывшим секретарем комсомола города Луги — троцкистом, сосланным в Сибирь.
6. Арестованный по сообщению Волковой Селиверстов — монтер Ленинградской филармонии — показал, что бригадир по ремонту лифта филармонии Одаховский, в прошлом работавший на польской концессии «Ян Серковский», неоднократно расспрашивал Селиверстова о предстоящих приездах в филармонию членов правительства и, в частности, Кирова. Узнав об убийстве Кирова и об аресте убийцы, Одаховский сказал: «Есть еще смелые люди, ведь для того, чтобы пойти на такое дело, надо много мужества», и выразил сожаление по поводу ареста убийцы.
По данным Наркомвнудела концессия «Ян Серковский», ликвидированная в 1930 году, являлась агентурой 2-го отдела польского генерального штаба.
В бригаде Одаховского работает в качестве слесаря бывший штабс-капитан Иванов, который нами сегодня арестовывается.
На работу в филармонии Одаховский был принят при содействии монтера Духницкого, с которым в прошлом Одаховский совместно работал в концессии «Ян Серковский». Духницкий, как уже сообщалось, арестован.
7. Нами арестован Корнев — внештатный инженер хозяйственного отдела управления Наркомвнудела Ленинградской области, указанный в сообщении Волковой как лицо, обещавшее помочь бывшему полковнику Каменскому в нелегальном переходе границы.
8. Родственницы Каменского — Софья и Клеопатра — нами установлены. Каменский еще не разыскан. Корсунский сегодня будет арестован.
9. Комиссия судебно-медицинской экспертизы (фамилии членов комиссии названы в сообщении от 4 декабря с. г.) в своем заключении о причинах смерти Борисова установила, что «смерть Борисова является несчастным случаем в связи с автомобильной катастрофой». Копии акта и заключения сегодня будут Вам высланы.
Допросы по делу о смерти Борисова продолжаются усиленным темпом. О ходе следствия сообщу дополнительно. Зам. наркома внутренних дел СССР Агранов 5 декабря 1934 г. г. Ленинград».
ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 60. Л. 1-6.
«Совершенно секретно Записка по прямому проводу из Ленинграда Москва, НКВД, тов. Ягода
Спецсообщение № 6
о судебном процессе по делу Николаева Л., Котолынова и др.
После перерыва суд приступил к заслушиванию последних слов обвиняемых.
Даем краткое изложение последних слов обвиняемых.
1. Николаев указал, что в течение 28-ми дней, прошедших с момента совершенного им преступления, он сделал все, чтобы скрыть перед следствием всю правду о контрреволюционной организации, боровшейся против партии и Советской власти, санкционировавшей террористический акт, совершенный им над тов. Кировым. Далее он сказал, что вся его контрреволюционная активность явилась следствием воздействия на него со стороны «вождей» зиновьевской оппозиции, в том числе и Котолынова. Они имели на него большое влияние, питали его всякими оппозиционными материалами и натравливали против партийного руководства. На террор он пошел потому, что бывшая зиновьев-ская оппозиция еще раз решила испробовать свои силы в новой схватке против партии: они решили использовать все трудности, переживаемые страной в результате роста, чтобы создать из этих трудностей материал, на основе которого они могли бы мобили-
зовать силы внутри партии для борьбы за возвращение к партийному руководству Зиновьева и Каменева. Николаев еще раз подтвердил, что имел прямую директиву от Котолынова пойти на террористический акт над тов. Кировым, так как организация добивалась насильственного устранения Сталина, Кирова и других руководителей партии. В конце своего слова он заявил, что сказал суду всю правду и просил пощады.
2. Антонов заявил, что считает свое преступление ужасным и не ждет пощады. Указал, что он выходец из рабочей семьи, попал в контрреволюционное болото только из-за слепой веры в авторитет Зиновьева. Теперь для него ясно, что противопоставить что-либо генеральной линии зиновьевщина не может. Сомнениям не должно быть места, так как они приводят к контрреволюционной организации и к борьбе против партии и рабочего класса. Просил суд найти возможность о сохранении ему жизни.
3. Звездов заявил, что очутился в лагере контрреволюционеров из-за преклонения перед авторитетом «вождей». Указал, что обстоятельства, которые привели его к участию в контрреволюционной организации, а затем на скамью подсудимых, объясняются тем, что в основе всей его сознательной жизни был заложен фундамент, связанный с борьбой против партии близкой ему группы лиц — активных зиновьевцев. Живой пример, живое слово, которые давались обанкротившимися «вождями», глубоко проникали в его еще политически не оформленное существо, сделали его слепым орудием, его захватило в плен двурушничество, так как отказ от своих ошибок сплошь и рядом был только формальным. Пример двурушничества давали Зиновьев и Каменев. Звездов заявил, что перед лицом суда он хочет последний раз сказать, что на скамье подсудимых сидят неразоружившиеся враги, которые, несмотря на, казалось бы, откровенные показания суду, все же говорят не все и многое скрывают, оставляя себе подленький запас. «Не хватает мужества сказать прямо до конца, что мы участвовали в совершении террористического акта». Кончая свое слово, он указал «на наглейшее поведение Котолынова на суде, так как он знал, как мы выполняли его поручение». Просил суд дать ему возможность искупить свою вину перед советским государством.
4. Юскин заявил, что то, что он говорил на следствии, правильно освещает факты его участия в кошмарном преступлении. Свою вину он считает в том, что как член партии не учел всей серьезности фразы Николаева о террористическом акте против тов. Кирова и подстрекнул Николаева ненужной иронической фразой: «Что Кирова, лучше Сталина». Юскин далее заявил:
«Я мог только благодарить партию за то, что она дала мне, а между тем моя самоуспокоенность, небдительность, не у места повешенный язык — создавали обывательщину, что в свою очередь вело к антисоветчине». В отношении своей вины он сказал: «Я не принял мер, когда услышал фразу Николаева, стало быть, я — участник преступления». Просил суд сохранить ему жизнь.
5. Соколов заявил, что он полностью признает свою вину. Его вина, по его словам, усугубляется тем, что, только благодаря партии и Советской власти, он, молодой член партии, успел окончить втуз, поступить в Морскую академию, жить и работать в прекрасных условиях. Соколов далее заявил, что он подло и нагло обманул партию и Советскую власть, вступив в террористическую, контрреволюционную организацию. В заключение Соколов просил суд учесть, что он всеми силами готов смыть с себя позор и умоляет о прощении.
6. Котолынов сказал, что он, пребывая в оппозиции и контрреволюционной организации, борясь против партии, сеял злобу против вождей партии.и потому за выстрел Николаева в тов. Кирова он, Котолынов, ответственен. Признавая, что Николаев воспитан контрреволюционной зиновьевской организацией, он снова повторяет, что ответственность за выстрел лежит на нем. Котолынов, однако, заявил: «Любую кару я принимаю, ни о какой пощаде не прошу. Но еще раз заявляю — в убийстве тов. Кирова не участвовал». Отрицая связь с Николаевым и получение от него денег, Котолынов дальше указал на ряд мнимых противоречий в показаниях Николаева для того, чтобы скомпрометировать их. Анализируя, как он скатился в лагерь контрреволюции, Котолынов говорит, что еще 7 ноября 1927 года было первым шагом на пути к контрреволюции, что после XV съезда ВКП(б) зиновьевцы вошли в партию с двурушническими целями, не разоружились и обманывали партию. «От зиновьевщины, — говорил Котолынов, — мы приобрели ненависть к руководству партии, мы собирались и критиковали партию вождей, мы были отравлены ядом зиновьевщины. Круговая порука не давала нам взорвать контрреволюционное гнездо зиновьевщины».
7. Шатский заявил, что никакой связи с террористической группой он не имел, разговоров на антипартийные темы не вел и о подготовке к покушению на Кирова и Сталина ничего не знал. Закончил свое слово тем, что считает себя невиновным.
8. Толмазов полностью признал свою вину, еще раз подтвердил свои показания, но заявил, что не знал о подготовке террористического акта. Заявил, что основными виновниками случившегося считает Зиновьева и Каменева, которых требует привлечь к самой суровой ответственности. Выразил удивление, почему их нет на скамье подсудимых рядом со всеми теми, которых они сюда привели. Далее Толмазов сказал, что в своей практической работе всегда и всюду, на любом участке, горбом своим выносил большую и тяжелую работу на пользу рабочему классу. Обещал впредь, если суд отнесется к нему снисходительно, на самой тяжелой и опасной работе, хоть в небольшой мере, загладить свою вину перед рабочим классом, потому что он сам рабочий, 15 лет в партии и никогда из нее не исключался.
9. Мясников заявил, что он, как член контрреволюционной организации и член центра организации, несет ответственность за преступление Николаева, но о подготовке террористического акта он ничего не знал. Мясников сказал, что на скамью подсудимых должны сесть Зиновьев и Каменев, которые воспитали их, зино-вьевцев, в духе ненависти к партийному руководству. «Я никогда не думал, — говорил Мясников, — что окажусь под судом на одной скамье с убийцами и шпионами. До этого меня довело двурушничество. Чтобы не быть двурушником, надо было оборвать все связи, покончить со всеми колебаниями и сомнениями. Я этого не сделал и оказался в фашистской организации». Мясников просил у суда снисхождения.
10. Ханик сказал, что ему очень тяжело, что он, будучи сыном рабочего и матери, старой революционерки, участвовал в контрреволюционной организации, которая боролась против партии и Советской власти фашистскими методами. Он сказал, что окончательно разобрался во всем и очень благодарен следствию, которое помогло ему положить раз и навсегда предел его преступлениям. Организация, по его словам, питала звериную ненависть к руководству партии, в особенности к товарищам Сталину, Кирову, Молотову и Кагановичу. Понадобилась слишком дорогая цена — жизнь Кирова, чтобы приостановить дальнейшую подлую и беспринципную борьбу с контрреволюционной зиновьевщиной. Просил суд учесть, что он фактически с июля 1933 года порвал с этой контрреволюционной организацией, так как уехал в Кронштадт, но вместе с тем признает, что если бы обстоятельства его задержали в Ленинграде, он, вероятно, остался бы в контрреволюционной организации, так как «эти люди буквально засасывают и довлеют» над ним. Просил суд оставить ему жизнь для того, чтобы искупить свою тяжкую вину.
11. Левин, признавая полностью свою контрреволюционную деятельность в качестве руководителя контрреволюционной организации, заявил, что он несет полную ответственность за террористический акт Николаева. Считая, что он, как зрелый политический деятель, не может просить о помиловании, Левин рассказывал о пройденном им десятилетнем пути двурушничества в партии, которое привело его в контрреволюционное болото. «Нас об этом партия предупреждала. Мы не учли опыта всех оппозиций, не послушались партии. Только сейчас я осознал, что между мной и Николаевым прямая связь. «Политически я уже не существую». Левин закончил свое слово просьбой к суду: «Хотелось бы сгладить свои преступления, прошу жизни как милости».
12. Соскицкий заявил, что полностью признает свою вину, что привела его на контрреволюционный путь контрреволюционная зиновьевщина. «Надо, — сказал он, — уничтожить контрреволюционное зиновьевское болото». Благодарил следствие, которое раскрыло перед ним глаза на пропасть, в которой он очутился. Соскицкий говорил о непрерывной связи прошлой борьбы с партией в 1927—1928 годах и последующей контрреволюционной работы с выстрелом Николаева. Признал, что партию обманывал дважды: когда после первого своего исключения из партии вернулся в нее двурушником, и когда затем обманывал партию, несмотря на оказанное ему партией доверие. Свое предательство он понял только здесь. Главную ответственность, по его словам, должны нести Зиновьев и Каменев, которые так воспитали своих единомышленников, что они очутились на скамье подсудимых вместе с убийцей тов. Кирова. Соскицкий просил суд дать ему возможность доказать свою преданность рабочему классу. Закончил он свое слово требованием разгромить контрреволюционную зиновьевщину, чтобы не оставить от нее камня на камне.
13. Румянцев заявил, что до последних дней состоял в контрреволюционной организации и не нашел в себе мужества порвать с организацией и разоблачить ее до конца. Благодарил следствие, которое помогло ему осознать свое преступление. Заявил, что очутился в лагере врагов, так как свято верил Зиновьеву, как Евдокимову и Залуцкому, что из этой веры проистекали его преступления. Далее, перейдя к методам борьбы против партии, практиковавшимся им на протяжении всех лет, Румянцев квалифицирует их как фашистские. Румянцев говорил, что в последнее время он ко всему окружающему подходил с фракционным озлоблением и стал врагом Советской власти. Сказал, что он и прочие зиновьевцы вернулись в партию с двурушнической целью, сославшись при этом на заявление Зиновьева о том, что «лозунги XV съезда оправдывают нашу предшествовавшую борьбу». Румянцев просил суд принять суровые меры по отношению к Куклину, заявившему ему: «Пусть остановится сердце пролетарской революции (Куклин имел в виду тов. Сталина), но Зиновьев и Каменев будут у руководства партией». Румянцев еще раз признает свои преступления перед Советской властью, но отрицает свою принадлежность к террористической группе. Румянцев подчеркнул, что в последнее время он старался встречи с единомышленниками свести к минимуму. Заканчивая свою речь, Румянцев сказал, что «надо каленым железом ликвидировать зиновьевщину. Я проклял день, когда встал на путь борьбы против партии. Я прошу пролетарский суд, если возможно, сохранить мне звание гражданина СССР и вернуть меня в семью трудящихся. Клянусь, что на любом участке буду самоотверженно работать».
14. Мандельштам сказал, что он с ужасом должен констатировать, что оказался на скамье подсудимых в такой печальной роли: «Не хочу повторяться, читать политические лекции и делать экскурсы в прошлое. Я подтверждаю весь фактический материал, который здесь приводился Румянцевым. В нашем падении виноваты, конечно, «вожди». Их спросят, и они ответят. Я заявляю пролетарскому суду, что нас всех надо расстрелять до единого. Я не контрреволюционный террорист, но скатился в пропасть». Обращаясь к суду, Мандельштам продолжает: «Вашим ответом, которому будет аплодировать весь пролетарский Ленинград, должен быть — расстрел всех нас без исключения». Мандельштам в заключение сказал: «Да здравствует Ваш суровый приговор».
В 2 часа 30 минут 29 декабря суд удалился на совещание для вынесения приговора.
В 5 часов 45 минут 29 декабря суд объявил приговор по делу, которым все обвиняемые в количестве 14-ти человек (Николаев Л., Антонов, Звездов, Юскин, Соколов, Котолы-нов, Шатский, Толмазов, Мясников, Ханик, Левин, Соскиц-кий, Румянцев и Мандельштам) приговорены к расстрелу. Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: «Жестоко!» — и слегка стукнулся о барьер скамьи подсудимых. Мандельштам негромко сказал: «Да здравствует Советская власть, да здравствует коммунистическая партия», и пошел вместе со всеми обвиняемыми к выходу.
Зам. наркома внутренних дел СССР — Я. Агранов
29 декабря 1934 г.».
ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 60. Л. 48-56.
Совершенно секретно
Записка по прямому проводу Из Ленинграда
Москва, народному комиссару внутренних дел СССР — т. Ягода
Сегодня, 29-го декабря 1934 года, в 5 часов 45 минут выездной сессией военной коллегии Верховного суда СССР за организацию и осуществление убийства тов. Кирова приговорены к расстрелу: Николаев Леонид, Антонов, Звездов, Юскин, Соколов, Котолынов, Шатский, Толмазов, Мясников, Ханик, Левин, Со-скицкий, Румянцев и Мандельштам.
В 6 часов 45 минут приговор приведен в исполнение.
Зам. народного комиссара
внутренних дел Союза СССР — Агранов
23 декабря 1934 г.».
ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 60. Л. 33.
Глава 4
СТАЛИН И ВНУТРИПАРТИЙНАЯ БОРЬБА
Стенограмма доклада наркома НКВД Н. И. Ежова на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года
23 февраля 1937 г. Вечернее заседание
Молотов. Товарищи, разрешите объявить заседание пленума открытым. К повестке дня есть замечания у членов пленума?
Голоса с мест. Нет.
Молотов. Нет возражений?
Голоса с мест. Нет.
Молотов. Утверждается. Начнем с первого вопроса — «Дело Бухарина и Рыкова». Доклад Ежова.
Ежов. Товарищи, на прошлом Пленуме Центрального Комитета партии, на основании показаний Каменева, Пятакова, Сокольникова, Сосновского, Угланова и Куликова, я докладывал о существовании антисоветской организации правых, которую возглавлял центр в составе Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. Я тогда докладывал Пленуму ЦК партии о том, что члены центра — Бухарин, Рыков, Томский, Угланов: во-первых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистско-зиновьевского объединенного блока; во-вторых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистского параллельного центра; в-третьих, были осведомлены о том, что троцкистско-зиновьевский объединенный блок и троцкистский параллельный центр в своей борьбе против партии и Советского правительства перешел к методам террора, диверсии, вредительства; в-четвертых, были осведомлены об изменнической платформе троцкистско-зиновьевского блока, направленной к реставрации капитализма в СССР при помощи иностранных фашистских интервентов и, наконец, в-пятых, члены центра Бухарин, Угланов и Рыков стояли на той же платформе, контактировали антисоветскую деятельность своей правой организации с организацией троцкистов.
Ввиду серьезности тех обвинений, которые предъявлены Бухарину и Рыкову, предыдущий Пленум Центрального Комитета партии, по предложению т. Сталина, вынес постановление о том,
чтобы вопрос о конкретной вине кандидатов в члены ЦК ВКП(б) Бухарина и Рыкова перенести на настоящий Пленум с тем, чтобы за это время произвести самое внимательное и добросовестное расследование антисоветской деятельности правых, в частности конкретной вины Бухарина и Рыкова. Руководствуясь этим постановлением Пленума ЦК, за это время расследована деятельность организации правых и причастность к ней Бухарина и Рыкова, которая выразилась в основном в следующем:
1. В Москве, Ленинграде, Ростове-на-Дону, Свердловске, Саратове, Иваново-Вознесенске, Хабаровске и в некоторых других городах были допрошены и передопрошены вновь троцкисты Пятаков, Радек, Яковлев, Белобородое и многие другие активные участники организации правых, большинство из которых известные вам: Угланов, Котов, Яковлев, Слепков Александр, Слепков Василий, Астров, Цетлин, Луговой, Розит, Сапожник[ов]... (перечисляет), Козлов, Шмидт Василий и многие другие. Все перечисленные участники организации правых, равно как и троцкисты, дали исчерпывающие показания о всей антисоветской деятельности организации правых и своем личном участии в ней. Они целиком подтвердили те обвинения, которые были предварительно предъявлены Бухарину и Рыкову на предыдущем Пленуме и дополнили большим количеством новых фактов.
Эти факты не оставляют сомнения в том, что до последнего времени существовала относительно разветвленная организация правых во главе с Бухариным, Рыковым, Томским и Углановым. Расследование деятельности правых, по нашему мнению, произведено с достаточной тщательностью и объективностью. Объективность этого расследования подтверждается следующими фактами: во-первых, совершенно в различных городах, различными следователями, в разное время опрошены десятки активнейших участников организации правых, которые в разное время и в разных местах подтвердили одни и те же акты. Таким образом, у следствия имелась возможность объективного сопоставления показаний десятков арестованных, которые подтвердили в основном — с отдельными мелкими отклонениями применительно к индивидуальной антисоветской деятельности каждого — все показания.
Во-вторых, товарищи, многие из активнейших участников организации правых, и в частности такие ближайшие друзья Бухарина, его ученики, как Ефим Цетлин, Астров, сами изъявили добровольное согласие рассказать Наркомвнуделу и партийному органу всю правду об антисоветской деятельности правых за все время их существования и рассказать все факты, которые они скрыли во время следствия в 1933 году. В-третьих, для объектив-
ности проверки показаний Политбюро Центрального Комитета устроило очную ставку Бухарина с Пятаковым, Радеком, Соснов-ским, Куликовым, Астровым. На очной ставке присутствовали тт. Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Орджоникидзе, Микоян и другие члены Политбюро. Все присутствовавшие на очной ставке члены Политбюро ЦК неоднократно ставили перед всеми арестованными троцкистами и правыми вопрос, не оговорили ли они Бухарина и Рыкова, не показали ли лишнего на себя. Все из арестованных целиком подтвердили показания и настаивали на них.
Вы сами понимаете, товарищи, что у арестованных, которые говорят не только о деятельности других, не в меньшей мере, а в большей о своей собственной антисоветской деятельности, соблазн был большой, когда задавался такой вопрос, ответить отрицательно, отказаться от показаний. Несмотря на это, все подтвердили эти показания.
Рыкову была дана очная ставка с людьми, с которыми он сам пожелал иметь очную ставку. Ближайшие работники, в прошлом лично с ним связанные, — Нестеров, Рагин, Котов, Шмидт Василий, — все они подтвердили предварительные показания на очной ставке, причем несмотря на строжайшее предупреждение о том, что ежели они будут оговаривать и себя и Рыкова, то будут наказаны, они тем не менее свои предварительные показания подтвердили. Больше того, в этих очных ставках дали целый ряд новых фактов, напоминая Рыкову об отдельных разговорах, об отдельных директивах, которые от него получали, и об отдельных фактах, которые не смог даже отрицать Рыков.
Таким образом, товарищи, мы считаем, что документальный и следственный материал, которым мы располагаем, не оставляет никаких сомнений в том, что до последнего времени существовала и действовала антисоветская организация правых, члены которой, подобно троцкистам и зиновьевцам, ставили своей задачей свержение советского правительства, изменение существующего в СССР Советского общественного и государственного устройства. Подобно троцкистам и зиновьевцам, они встали на путь прямой измены родине, на путь террора против руководителей партии и Советского правительства, на путь вредительства и диверсий в народном хозяйстве. Из этих же материалов следствия и документов вытекает, что виновность Бухарина и Рыкова вполне доказана, виновность в тягчайших преступлениях против партии и государства, которые им предъявлялись на предыдущем Пленуме и о котором я собираюсь докладывать сейчас.
Переходя к конкретному изложению следственных и документальных материалов, которые имеются в нашем распоряжении, я считаю необходимым оговориться, что я не буду касаться истории вопроса, хотя имеется очень много интересных с точки зрения исторической фактов развития организации правых и ее борьбы против партии. Я буду этих фактов касаться только постольку, поскольку они имеют отношение к обсуждению сегодняшнего вопроса.
Если остановиться на возникновении и развитии антисоветской организации правых, то на основании материалов следствия и документальных материалов ее деятельность можно разбить примерно на три этапа. Первый этап — это 1921—27 гг., когда зародилась организация правых в виде школки Бухарина, с одной стороны, и в виде известных тред-юнионистски настроенных кадров профсоюзников, возглавляемых Троцким, — с другой, которые впоследствии превратились в одну из основных и главных частей организации правых. Второй этап — 1927—30 гг., когда к школке Бухарина, к профсоюзникам потянулись все правооп-портунистические группы, возглавляемые Рыковым в советском аппарате, Томским — в профсоюзном, Углановым — в московской партийной организации. Все вместе они к июньскому Пленуму ЦК 1928 года образовали вполне сколоченную фракцию со своей платформой, внутрифракционной дисциплиной и своим централизованным руководством. Наконец, третий этап — 1930— 37 гг. (я здесь объединяю), когда организация правых уходит в подполье, отказывается от открытого отстаивания своих взглядов, двурушнически маскируя свое отношение к линии партии, к руководству партии и постепенно скатывается к тактике террора, к организации повстанчества в деревне, к организации забастовок и, наконец, к диверсии и вредительской деятельности в народном хозяйстве.
Разрешите мне на первых двух этапах не останавливаться, взяв здесь только два наиболее важных факта. Первый факт, имеющий отношение к первому этапу развития организации правых, следующий. Из всей своей многолетней борьбы против Ленина Бухарин, к сожалению, вынес один урок: он своей школе прямо говорил, что Ленин бил меня потому, что я не имел организованной группы своих единомышленников. Поэтому после смерти Ленина он сразу же начинает сколачивать группу своих единомышленников...
Микоян. Герой большой он.
Ежов. ...которая впоследствии оформляется в известную всем школку Бухарина. Уже тогда эта школка представляла совершенно законченную фракционную группу со своей программой, со своей внутрифракционной дисциплиной. Вся эта школка воспитывалась на противопоставлении Бухарина Ленину. Вся школка
считала, что Бухарин в своей борьбе и в своих взглядах по вопросам советской экономики, по вопросам учения о государстве, об империализме был прав, тогда как Ленин ошибался. Об этом говорят все участники бухаринской школки до единого. Причем Бухарин этого и не скрывал. Он прямо воспитывал их в этой школе на таком противопоставлении себя Ленину. Больше того, он себя воспитывал не только на противопоставлении Ленину, но и на противопоставлении Центральному Комитету партии, считая, что Центральный Комитет партии тоже проводит неправильную политику. От этой школки молодых бухаринцев никаких секретов буквально не существовало. Все секреты, все вопросы Политбюро, которые обсуждались, — а как известно, Бухарин был членом Политбюро, — обязательно обсуждались и в школке.
Второй факт, товарищи, имеющий отношение ко второму этапу. Всем известно, что лидеры правой оппозиции в 1928 году и позже доказывали, что у них никаких фракций не существует, тем более не существует никакой нелегальной организации. Они утверждали, что все дело сводится к тому, что правые по-своему честно, каждый в отдельности, не связанные фракционной дисциплиной, отстаивали и защищали свои неправильные взгляды. Факты говорят обратное. Уже к 1928 году вполне сложилась законченная фракция правых, которая противопоставляла свою линию линии ЦК ВКП(б). Сложилась она, как я уже говорил, с одной стороны, из школки Бухарина, из правооппортунистических тред-юнионистов профсоюзников, из некоторых работников-хозяйственников из хозяйственно-советского аппарата и, наконец, из некоторых руководящих партийных работников Московской партийной организации.
Факт третий, имеющий отношение к этому же периоду, — это тот, что уже в 1928 году правые для руководства всей фракционной деятельностью и борьбой своей против партии создали руководящий центр, в который вошли Рыков, Бухарин, Томский, Шмидт, Угланов и Угаров. Как сейчас установлено материалами следствия и документами, этот центр руководил всей фракционной борьбой правых. Все выступления правых на пленумах, на активах партийной организации в течение 1928—29 гг. предварительно обязательно обсуждались в этом центре. Больше того, известная антипартийная вылазка правых на съезде профсоюзов, где они пробовали свои силы, руководилась целиком этим фракционным центром. Во время заседаний съезда центр почти беспрерывно заседал на квартире у Томского, установив дежурства. Все время дежурили либо Рыков, либо Бухарин, либо Томский, либо другие. Такие выступления, например, как выступления Котова и Розита на апрельском Пленуме Центрального Комитета в
1929 году, тезисы их утверждались, предварительно центром просматривались, только после этого они выступали.
Вот таковы основные факты, которые я считал необходимым отметить из деятельности правых на первом этапе развития этой организации и на втором. Что касается третьего, основного и главного этапа, то он рисуется примерно в следующем виде. После поражения правых на ноябрьском Пленуме ЦК в 1929 году центр правых приходит к убеждению, что открытая атака против партии безнадежна и обречена на провал. Продолжая стоять на своих правооппортунистических позициях, центр правых, в целях сохранения своих кадров от окончательного разгрома, встал на путь двурушнической капитуляции. В надежде, что удастся в ближайшее время начать новую атаку против партии, центр обсуждает целый план, всю тактику двурушничества. Здесь учитываются ошибки троцкистов, ошибки зиновьевцев и разрабатывается буквально до деталей план двурушнической подачи заявлений. План этот заключается в следующем: первое — всем причастным к организации правых членам партии, которые не известны еще партийным организациям как активно связанные с правыми, дается директива конспирировать свои связи до поры до времени и никуда не вылезать, никаких заявлений не подавать. Особая тактика вырабатывается для москвичей, в особенности для членов Центрального Комитета от московской организации.
Во время ноябрьского Пленума ЦК в 1929 году заседает центр, и в центре предлагают Угланову, Котову и Куликову на ноябрьском Пленуме ЦК выступить с покаянными речами и подать заявление. Какая цель преследуется? Цель следующая: во что бы то ни стало сохранить московскую группу работников, сохранить Угланова, так как на ближайшее время намечалась, когда оправятся, новая драка, новая атака против ЦК партии. Как известно, Угланов, Котов и Куликов, тогдашние члены Центрального Комитета, выступили с таким заявлением и подали покаянное заявление с отказом от своих правооппортунистических взглядов и о разрыве с оппозицией. Известно также, товарищи, что Бухарин, Рыков и Томский подали эти заявления значительно позже. Сейчас вот этот факт и Рыков и Бухарин не прочь изобразить следующим образом: «Что же, де, вы нам приписываете существование какой-то фракции со своей дисциплиной и т. д., а я вот узнал относительно подачи заявления с капитуляцией, с отказом от правых взглядов только на самом Пленуме ЦК. Даже больше того, я был настолько возмущен, считая это ударом в спину». На деле этот «удар в спину» был довольно мягким, потому что он обсуждался заранее, да и никакого удара здесь не было. Весь план строился только с расчетом сохранить во что бы то ни стало вер-
хушку московской организации правых, упрочить их положение с тем, чтобы при первой возможности начать новую атаку против ЦК партии.
Дальше, товарищи, уже после подачи заявления Рыковым, Бухариным и Томским центр дает указание своим сторонникам на местах немедленно капитулировать. Кстати сказать, в то время проходили пленумы крайкомов, обкомов и ЦК нацкомпартий, собирались активы, где обсуждался вопрос, связанный с борьбой правой оппозиции против партии и с осуждением этой борьбы. На большинстве этих пленумов и активов активные правые, в особенности из числа бухаринских учеников, самым ярым образом выступали в защиту своих старых правых позиций, в защиту Бухарина, Рыкова и Томского. И для них «приказ», как его называет Слепков, приказ по фракции относительно немедленной подачи заявления с отказом был совершенно неожиданным. Не обошлось и без курьезов, например, такой курьез: Слепков, будучи на пленуме крайкома в Самаре... утром выступает с речью в защиту своих позиций, в защиту правых позиций, в защиту Бухарина, Рыкова и Томского; во время обеденного перерыва приходит к себе в гостиницу, или к себе на квартиру, получает директиву от Бухарина с нарочным медленно капитулировать. На вечернем заседании он выступает с покаянной речью, отказывается от всех своих убеждений, осуждает правых. И как он теперь говорит: «До того обидно было, что я всю ночь проплакал, потому что меня поставили в такое идиотское положение». Вот, товарищи, таким образом и в момент подачи покаянных заявлений никакого сомнения не было, что действовало централизованное руководство фракции правых, которое давало приказ капитулировать, разрабатывая в то же время план этой капитуляции во всех деталях.
Так, товарищи, обстоит дело с якобы искренним отказом Бухарина, Рыкова и Томского от отстаивания своих позиций в борьбе против партии. Они встают на позиции двурушничества, переходят в подполье с тем, чтобы при первой возможности активизировать свою антисоветскую деятельность.
К этому времени, товарищи, т. е. к началу 1930 года, или в 1930 году, принимая во внимание все маневры правых, мы имели сложившуюся организацию правых примерно в следующем виде. Правые имели свой центр в составе Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. Второе — для объединения руководства подпольной деятельностью правых, работающих в Москве, был образован так называемый московский центр, в состав которого входят: Угланов, Куликов, Котов, Матвеев, Запольский, Яковлев. В то же время на местах, на периферии складываются
группы правых из числа активнейших участников организации и, главным образом, участников школки Бухарина, которые решением ЦК были посланы для работы на местах. Такие группы складываются: в Самаре — группа Слепкова, в которую входят Левин, Арефьев, Жиров; в Саратове — группа Петрова [Петровского П. Г.] в составе Зайцева, Лапина [Лапкина В. С.]; в Казани — группа Васильева; в Иванове — группа Астрова; в Ленинграде — группа Марецкого в составе Чернова и др.; в Новосибирске — группа Яглома и Кузьмина; в Воронеже — группа Сапожникова и несколько позднее Нестерова; в Свердловске — группа Нестерова.
Вот эти группы к 1930 году более или менее оформились, организовались со своей фракционной дисциплиной и делали все попытки для того, чтобы вербовать себе сторонников. Они существовали вплоть до 1932 года с небольшим изменением в своем составе, когда многие из их участников были изобличены в антисоветской деятельности, подверглись репрессиям, значительная часть была арестована после известной всем конференции правых, состоявшейся в Москве в августе 1932 года. Часть была арестована в связи с разоблачением группы Рютина, и после 1932— 33 гг. члены организации уходят в еще более глубокое подполье. Члены центра и их сторонники на местах поддерживают связь друг с другом только по цепочке. Если в 1932—33 гг. мы имели большое количество фактов совещаний, собраний и даже конференцию, то в последующие годы всякие совещания запрещаются и связь налаживается только на началах персональных встреч. Так, товарищи, обстоит дело с возникновением и развитием антисоветской организации правых, так, как она рисуется по материалам следствия и тем документам, которые имеются в нашем распоряжении.
Какова же политическая платформа организации правых на протяжении ее существования? Я, товарищи, здесь- не стану касаться всем известных отдельных документов, которые подавали правые в свое время ЦК партии, а начну с характеристики тех документов, которые имеются, по крайней мере, в нашем распоряжении сейчас.
В 1929 году, мысли были такие и до 1929 года, правые считали нужным обобщить отдельные разрозненные свои записки, свои разногласия с партией в какой-то единый документ. Была попытка составить такой платформенный документ с тем, чтобы подать его в Центральный Комитет партии. Такой документ был составлен. Однако члены партии центра правых не решались его подать в ЦК партии, скрыли его от Центрального Комитета партии. Правда, они его не скрывали от троцкистов и Зиновьев-
цев. Бухарин, например, показал этот документ Пятакову. Осведомлен был об этом документе и Каменев. Однако Центральному Комитету партии они не представили его. Достаточно осведомлены об этом документе, обобщающем, были и члены своей организации.
Я не стану в подробностях касаться этого документа. Скажу только, что он не имеет актуального значения для обсуждения сегодняшнего вопроса. Скажу только одно, что документ более или менее откровенно излагает предложения, которые, по существу, вели к капиталистической реставрации в СССР, обвиняя всякого рода совершенно нетерпимыми, гнусными выпадами Центральный Комитет партии. В том числе сползая на троцкистские рельсы, правые излагают в нем несогласие по всем коренным вопросам нашего социалистического строительства и вносят свои предложения.
Этот документ не увидел свет. Правые его скрыли. Актуального значения, повторяю, для обсуждения сегодняшнего вопроса он не имеет. Я его коснулся только мельком и хочу перейти к более поздним документам. В первую очередь необходимо остановиться на так называемой рютинской платформе. Прежде всего она объединяет и таинственную рютинскую платформу. Появление этой платформы трактовалось по-разному. Основное, что было выявлено, это то, что существовала какая-то дикая группа, связанная с правыми, которая была более репрессивно настроена. Они решили обобщать все свои настроения и умонастроения в качестве платформы. Итак, эта дикая группа пускает в распространение эту платформу. Эту платформу распространили и правые, и сами рютинцы, и зиновьевцы, и троцкисты. Немножечко, сказать, удивлены были, что, например, Рыков давал такие указания своим ближайшим помощникам связаться с правой организацией. Бухарин говорит, что это документ не существующий, говорит, что его ГПУ выдумало.
А вот какова же картина появления этого документа, его природа, на самом деле как она рисуется на основании следственных материалов, которыми мы располагаем. Сейчас, товарищи, совершенно бесспорно доказано, что рютинская платформа была составлена по инициативе правых в лице Рыкова, Бухарина, Томского, Угланова и Шмидта. Вокруг этой платформы они предполагали объединить все несогласные с партией элементы: троцкистов, зиновьевцев, правых. По показаниям небезызвестного всем В. Шмидта, дело с ее появлением рисуется примерно следующим образом.
В связи с оживлением антисоветской деятельности различного рода группировок, правые весной 1932 года решили во что бы то ни стало составить политическую платформу, на основе которой можно было бы объединить всю свою организацию и привлечь к ней все группы.
С этой целью весной 1932 года на даче у Томского в Болшеве был собран центр правых в составе Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. На этом совещании члены центра договорились по всем основным принципиальным вопросам платформы, набросали ее план. Шмидт показал, что даже нечто вроде тезисов было набросано. Затем центр правых поручил Угланову связаться с Рютиным, привлечь кое-кого из грамотных людей, оформить эту платформу, составить и представить на рассмотрение центра. Платформа на основе вот этих предварительных записей, указаний центра, была составлена осенью 1932 года. Угланов получает эту платформу, первоначальный набросок этой самой платформы уже в законченном виде и предлагает опять собраться центру. По предложению Угланова опять собираются в Болшеве на даче у Томского под видом вечеринки или выпивки какой-то и там подвергают этот документ самой тщательной переработке и чтению. Читали по пунктам, вносили поправки. На этом втором заседании центра присутствовали: Угланов, Рыков, Шмидт, Томский. Тогда Бухарина не было, он был то ли в отпуску, то ли в командировке. Так объясняет Шмидт.
Картину обсуждения этой платформы Василий Шмидт рисует следующим образом, поскольку он принимал участие в утверждении и рассмотрении платформы. При рассмотрении этой платформы Алексей Иванович Рыков выступил против первой части, которая дает экономическое обоснование, и сильно ее браковал. «Не годится, она уж слишком откровенно проповедует, это уж прямо восстановление капитализма получается, слишком уж не прикрыта. Надо ее сгладить. Что касается практической части, там, где говорится об активных методах борьбы против правительства, там, где говорится о переходе к действенным мероприятиям против партии, тут она написана хорошо и с ней надо согласиться».
Томский выступил: «Экономическая часть — это чепуха, будет она поправлена или нет, потом можно поправить. Главное не в ней (смех), главная вот эта часть, которая говорит об активных действиях». Причем, как говорил Шмидт, назвал эту часть террористической частью. «Эта часть хорошо написана, а раз хорошо написана, давайте согласимся с ней и утвердим». Все согласились с Томским, платформа была утверждена и, судя по примерным срокам, которые мы имеем сейчас возможность проверить по данным следствиям, — Шмидт не помнит, в какой именно день это было, — но по сопоставлению следствия мож-
но установить, что это совпадает как раз с моментом обсуждения этой платформы на даче в Болшеве у Томского.
Таким образом, товарищи, материалы следствия, по-нашему, бесспорно доказывают то, что фактически авторами действительной рютинской платформы является не какая-то дикая группа Рютина, нечаянно свалившаяся с неба, а центр правых, в том числе Рыков, Бухарин, Томский, Угланов и Шмидт, они являются действительными авторами и то, что они передоверили свое авторство Рютину, это дела не меняет. На этом же совещании было решено, что ежели где обнаружится эта платформа и будут спрашивать на следствии, что Рютин должен обязательно скрыть и выдать за свою, объявив, что это дикая платформа и т. д. Вот, товарищи, истинное происхождение рютинской платформы.
Само собой разумеется, что Бухарин и Рыков отрицают это дело. Хотя вчера на очной ставке со Шмидтом Рыков вынужден был признать, что на даче Томского он действительно читал рю-тинскую платформу, правда, он это изображает невинно и говорит, что там были члены ЦК, видимо, члены ЦК получали рю-тинскую платформу. Я не знаю, рассылалась ли членам ЦК рю-тинская платформа?
Голоса с мест. Нет, нет.
Ежов. Дальше он говорит, что читали под пьянку рютинскую платформу и характеризует ее шляпниковско-медведниковским документом.
Голоса с мест. Сообщал ли он кому-нибудь об этом?
Ежов. Он не сообщил. Он говорит, что члены ЦК имеют право читать любые документы.
Голос с места. Вчера сообщил.
Ежов. Да, вчера сообщил. Я, товарищи, напомню, для того, чтобы увязать с последующим основные положения рютинской платформы. Рютинская платформа отрицает социалистический характер Советского государства, требует роспуска колхозов и отказа от коллективизации, отказа от линии ликвидации кулачества, от советской индустриализации, предлагает для борьбы против партии и Советского правительства объединить все оппозиционные группы, в том числе троцкистов, зиновьевцев, шляпни-ковцев, правых, леваков и т. д. и в качестве практических мер откровенно формулирует и предлагает индивидуальный террор, требует также, как и троцкисты в известном своем письме, — убрать Сталина, под этим подразумевают — убить Сталина, предлагает всем своим единомышленникам выпускать листовки, прокламации, организовать забастовки на заводах и требует, наконец, свержения Советского правительства путем вооруженного восстания.
Если внимательно вчитаться в отдельные предложения этой платформы, то там в такой завуалированной, туманной форме содержится призыв к вредительству и саботажу мероприятий партии и правительства. Эта платформа, товарищи, по существу, представляла документ, выражающий собою чаяния, настроения, взгляды, которые требовали прямо капиталистической реставрации в СССР. Если приложите туда последние издания соглашения Троцкого с Гитлером...
Голос с места. Одно и то же.
Ежов. Это одно и то же. Так обстоит дело с рютинской платформой.
После рютинской платформы, после выпуска ее прошло, примерно, 5 лет. За эти годы, товарищи, страна гигантски ушла вперед. Для всех победа социализма стала совершенно очевидной. В условиях окончательной победы социализма продолжать активную борьбу с Советским правительством, прикрываясь советской фразеологией, не выйдет дело. Дело безнадежно, разоблачить сумеет любой. Поэтому неизбежно должны были возникнуть в группе отдельных правых настроения сформулировать свои настроения более откровенно. Такую попытку составить платформу мы обнаружили сейчас при следствии. Она имеет отношение к 1936—37 годам. Эта платформа сама по себе чрезвычайно характерна. Эта платформа имеет обращение ко всем народам Советского Союза и ко всей молодежи. Авторами платформы являются Слепков Александр, небезызвестный ученик Бухарина, Кузьмин, ученик Бухарина, наконец — Худяков. Сидя в тюрьме, в изоляторе, они написали эту программу, эту платформу и при освобождении Худякова предложили ему, так как он выезжал в ссылку в Западную Сибирь, в Бийск, предложили ему связаться, дали ему адреса, предложили связаться с организацией правых, обсудить платформу и высказать свои соображения.
Я, товарищи, зачитаю вам некоторые положения новой платформы. Прежде всего, ее философская часть. В ней говорится следующее: «Марксизм, как цельное мировоззрение [...] и, наконец, учение о классовой борьбе». Все это, по мнению авторов платформы, жизнью опровергнуто, марксизм себя изжил окончательно. Дальше идут рассуждения о высказываниях Спенсера, Герцена и Бакунина и т. д., которые себя оправдали и жизнью перекрыты. Критикуя политическую часть нашего строя, они в программе говорят следующее:
«Социалистическая система хозяйства оказалась на деле самой бюрократической... в своих кольцах удава задушила все живое». И дальше: «Диктатура пролетариата с его монопольным положением...»
Голос с места. Сволочи.
Ежов. «Философия марксизма превратилась в самую реакционную закостенелую догму... защиты и нападения». Исходя из этого, авторы платформы считают священным и неуклонным долгом свержение такой деспотической власти. И дальше они предлагают образовать новую партию под названием «Народная демократическая партия России». (Возмущение в зале.) Так бывший кадет Слепков формулирует сегодня свои взгляды, собака вернулась к своей блевотине.
Дальше, каковы же основные задачи на ближайший период они предлагают. Они считают первым и основным долгом свержение сталинского режима. Какими средствами? Предлагают они следующие: «Это уничтожение может произойти в результате различных причин и способов, из которых мы наиболее удачными и целесообразными считаем следующее: 1) В результате внешнего удара, т. е. в результате наступательной войны Германии и Японии на СССР».
Антипов. Знакомое нам дело.
Ежов. «2) В результате дворцового переворота или военного переворота, могущего быть совершенным одним из красных генералов».
Межлаук. Тоже знакомое дело.
Ежов. Дело с дворцовыми переворотами, оно вам достаточно известно из протоколов, которые вам переданы, и надо сказать, что Рыков, Бухарин и другие с этим делом очень долго носились. Таким образом, товарищи, эта программа на первое место выдвигает военное нападение фашистской Германии и Японии на Советский Союз. Они неприкрыто формулируют свое пораженческое отношение к этому.
Кроме того, программа не отказывается и от индивидуального террора. Правда, они называют, видимо, на опыте Кировских событий, это «террористической партизанщиной» и предлагают перейти к групповому террору.
Шкирятов. Это тоже нам знакомо.
Ежов. Тоже довольно знакомо из рассуждений, которые были у Бухарина с Радеком и с другими. Но, правда, они не отвергают и отдельных убийств. Однако говорят, что самая последняя «современность», т. е. убийство Кирова, — не свидетельствует в ее пользу. Но, однако, рассуждают они, «появление Цезаря всегда неизбежно влечет за собой и появление Брута». (Шум, движение в зале.) Они говорят: «Мы, террористы, к террору относимся совсем по-другому, чем так называемый официальный марксизм». Вот, товарищи, последнее откровение этой, дошедшей до конца, группы правых.
Кстати сказать, сегодня мы получили телеграмму из Новосибирска, где продолжается следствие, и оказывается, зам. пред. Западно-Сибирского Госплана, как его?
Эйхе. Эдельман.
Ежов. Зам. пред. Госплана Эдельман принял эту платформу и проводил ее в своей группе правых.
Ворошилов. А где составлялась эта платформа?
Ежов. В изоляторе. (Смех.)
Косиор С. Интересный это изолятор. (Смех.)
Лозовский. Эта платформа школки Бухарина.
Ежов. Да, ее составляли Слепков, известный вам Кузьмин и Худяков. Это очень близкие Слепкову люди, вовлеченные в организацию, его воспитанники. Вот, товарищи, таковы программные политические установки правых, которые нам рисуются на основании тех следственных и документальных материалов, которые мы сейчас имеем в нашем распоряжении.
Перехожу к фактической стороне антисоветской деятельности правых, которую они смогли развернуть в наших своеобразных тяжелых условиях, к их работе за эти годы. Поставив своей целью восстановление капитализма в СССР и захват власти, они по мере успехов нашего социалистического строительства с каждым днем падали все ниже и ниже и переходили к наиболее обостренным формам борьбы.
Прежде всего, товарищи, о террористической деятельности правых. На основании всех следственных материалов, которыми мы сейчас располагаем, не оставляет никакого сомнения, что правые уже давно стали признавать возможность террора в отношении вождей партии и правительства. В условиях полной политической изоляции и невозможности как-либо активно другими способами проявить свое подлинное лицо, правые в конце концов так же, как и троцкисты и зиновьевцы, перешли на позиции индивидуального террора. Тут товарищам известны некоторые факты по протоколам, но я хочу сказать, что террористические настроения у правых зародились значительно раньше. Первые террористические высказывания и разговоры довольно откровенного порядка, которые вскрывались в организации правых, мы имели уже в 1928 году. Небезызвестный вам этот же Кузьмин — автор этой платформы — еще в 1928 году высказал прямо мысль о необходимости убийства т. Сталина. Он высказал вслух то, о чем тогда поговаривали, не желая сказать этого прямо, окружавшие его люди, в том числе Слепков и другие. Кузьмин еще в 1928 году прямо поставил вопрос, он ставил этот вопрос, и это был не вообще выкрик взбесившегося молодого парня, вовлеченного в антисоветскую организацию, это было убеждение человека. Он
говорил это уже в 28 году, достаточно прочитать его дневник, чтобы представить себе все настроения его в те годы.
Могут сказать: Кузьмин — одиночка, по русской пословице — «в семье не без урода». К сожалению, слишком много уродов в семье правых...
Эйхе. Сплошь одни уроды.
Ежов. Слепков еще в 1927—28 годах, Сапожников прямо поставили этот вопрос, а затем позже они перешли к организации террористических актов. Ну, товарищи, здесь могут поставить такой вопрос: а при чем здесь Бухарин и Рыков?
Голоса с мест. О-о-о!
Ежов. Может быть, это настроения отдельных сторонников их? К сожалению, я должен сказать, что наиболее активно организовывались террористические группы там, где они организовывались по прямому указанию либо Бухарина, либо Рыкова, либо Томского. Все вы получили следственный материал по делу правых. Поэтому я ограничусь только тем, что укажу на наиболее характерные, с моей точки зрения, факты.
Что говорит Розит, небезызвестный вам Розит, один из ближайших учеников и друг Бухарина? Он показывает: «Террор у нас явление не случайное. Бухарин воспитывал у нас и культивировал исключительную ненависть к Сталину и его соратникам. Я не помню ни одного совещания, ни одной встречи с Бухариным, где бы он не разжигал этой ненависти. В связи с этим мне припомнилось выражение Слепкова о том, что ненависть к Сталину — священная ненависть». Кстати сказать, что по этой ненависти к Сталину определялась преданность Рыкову, Бухарину и Томскому, — это был критерий.
В 1930 году на даче Слепкова в Покровско-Стрешневе Бухарин уже лично даст установку на террор и мотивирует это тем, что ставка правых на завоевание большинства в ВКП(б) бита. Тот же Розит дает следующее показание: «Бухарин прямо сказал, что необходимо приступить к подготовке террористической группы против Сталина и ближайших его соратников... (читает). То есть у людей даже не вызывало это никакого сомнения потому, что уже до этого почва была уже вполне подготовлена. Почему я привожу это показание Розита? Мы имеем и Слепкова, и Марецкого, и всех остальных из школки Бухарина. Я привожу показания Розита потому, что он один из тех людей, которые ближе были связаны с Бухариным до последнего времени. Таков, товарищи, Бухарин.
Что касается Рыкова, то на первый взгляд вроде как он ни при чем. Правда, из последних показаний, которые вы читали, известно, что он тоже при чем, имеет прямую причастность к этому делу. Правда, Рыков, если взять в сумме членов этого центра, гораздо более осторожный, гораздо более конспиративный, не болтун, знает, где что можно делать, и умеет конспирировать, тогда как Бухарин иногда и взболтнуть любит. Томский дошел вплоть до того, что в своих записочках, довольно откровенных, записывал невероятную чепуху. Мы можем встретить в них антипохабные выражения (так в тексте. — В. С), махровые выражения по адресу не только отдельных руководителей партии и правительства, но даже и по адресу нашей страны. Человек, который имел переписку до последнего времени с самыми махровыми белогвардейцами, которые ругали и кляли Советскую власть типично фашистскими выражениями, этот человек считал возможным получать эту переписку, читать ее и, больше того, хранить в квартире и подшивать.
Так вот, о Рыкове. Несмотря на всю его конспиративность и осторожность, я хочу привести следующие показания бывшего заведующего секретариатом Рыкова в Совнаркоме Нестерова, человека, лично очень близкого к Рыкову. Он дает следующие показания: «Вокруг Рыкова мы, правые, пытались создать такие настроения»... (читает). В соответствии с этим Рыков, несмотря на свое особое положение, не стесняется давать прямые указания об организации террористических групп. Вот этот же Нестеров рассказывает, как он перед отъездом в Свердловск в мае 1931 года...
Молотов. Какой это Нестеров?
Ежов. Заведующий Секретариатом Рыкова. Рыков обрадовался приходу Нестерова и сказал, что из пред. Совнаркома он попал в почтмейстеры. Вот, говорит, вам и Политбюро, вот, говорит, и линия на сработанность, попал в почтмейстеры. Рисовал он довольно в мрачных красках положение в стране и предложил ему организовать в Свердловске группу единомышленников, подобрать боевиков террористов с тем, чтобы при случае послать их в Москву. Нестеров показывает: «Как партия училась организации вооруженных сил в эпоху... (читает). Нам нужно учиться стрелять по-новому». И далее, Рыков дал прямое указание организовать террористические группы. И далее: «в этой беседе Рыков дал мне прямую директиву...» (читает). Немало изобличающих показаний дает и другой бывший «ученый» секретарь Рыкова Радин. Он показывает, что «в одном из разговоров со мной Рыков мне сказал...» (читает).
В показаниях Радина, Котова и других вы найдете достаточно изобличающих материалов. Я хочу остановиться только на одном факте. При очных ставках чрезвычайно трудно отрицать все эти факты, которые прямо предъявляются Рыкову. Кстати сказать, он
сам лично просил об очных ставках с определенными лицами. Радина он характеризовал мне предварительно как человека чрезвычайно умного, спокойного и талантливого и просил раньше устроить очную ставку с ним. Когда устроили очную ставку с ним, после этого или предварительно он заявил, что действительно в 1932 году Радин приходил к нему на квартиру, и у Радина были такие настроения антипартийные, антисоветские. Он требовал от Рыкова, якобы: «Что же вы тут в центре сидите, ничего не делаете. Давайте вести борьбу, активизироваться и т. д.». Словом, нажимал на Рыкова Радин. Вообще Рыков жаловался, что Радин провоцировал его на такие резкие выступления. Но я, говорит, его отругал, выругал, выгнал и т. д. В частности, когда Радин хотел уходить из партии, его обругал. Словом, Рыков хочет изобразить дело так, что не он влиял на Радина, а Радин влиял на Рыкова. Но при этом он ограничивался такими отеческими внушениями. А сказал ли он партии об этом? Не сказал. В этом, говорит, моя ошибка.
Несколько фактов, показывающих, что речь идет не только о разговорах по вопросам террора, речь идет о практической деятельности." Из фактов этого порядка я привожу следующие. В 1931 году по директиве Рыкова Нестеров сорганизовал в Свердловске террористическую группу в составе: Нестеров, Карболит (Кармалитов А. И. — В. С), Александров. Нестеров, Карболит, Александров — все признали свое участие в террористической организации, все показали, что они дали свое согласие вступить в террористическую организацию, все признали, что по первому вызову они обязались прибыть в любое место Советского Союза для того, чтобы пожертвовать своей жизнью в пользу своей правой организации.
Второй факт. Член Московского центра правых Куликов, а также Котов по поручению Угланова создали в 1931 году террористическую группу в Москве в составе Котова, Афанасьева, Носова. Котов, Угланов, Афанасьев и Носов — все сознались в этом. Я не буду приводить конкретных показаний, они известны вам из разосланных протоколов. Далее установлено, что в начале 1933 года Бухарин поручил бывшему троцкисту и бывшему эсеру Семенову подготовить террористический акт против т. Сталина. Об этом дает показания Цетлин — достаточно близкий Бухарину человек, который знал всю подноготную, что творится у Бухарина, самый преданный ему человек.
Наконец, по личному поручению Рыкова вела наблюдение, устанавливая наиболее легкие способы совершения террористического акта, некая Артеменко — близкий человек Рыкову, жена этого самого Нестерова. Далее, по личному поручению Рыкова
активный участник организации правых Радин вместе со Слеп-ковым вел тоже подготовку по вербовке членов для совершения террористического акта против тов. Сталина.
Я, товарищи, совершенно исключаю здесь четыре террористические группы, организованные Томским, ограничусь пока что теми показаниями, теми фактами, которые я здесь изложил. Такова, товарищи, документальная, фактическая сторона террористической деятельности организации правых. Мне кажется, что на основе показаний всех участников, на основе документов, которые мы имеем, эта сторона подлой антисоветской деятельности правых и членов этого центра Бухарина, Рыкова, других совершенно доказана.
Далее, товарищи, я хочу в нескольких словах остановиться на идее так называемого «дворцового переворота». Наряду с идеями индивидуального террора 1930—31 годов правые усиленно поговаривали о возможности реального осуществления идеи так называемого «дворцового переворота». Мыслилась она в разных вариантах, но в основе своей она заключалась в том, что надо арестовать правительство, ввести какую-то воинскую часть, уничтожить правительство и назначить свое. Так, они предполагали, что им удастся коротким таким ударом по руководству партии и правительства быстро приблизиться к власти. Эта идея, довольно распространенная одно время, широко обсуждалась в кругах правых. Я думаю, что, товарищи, мы до конца еще не докопались во всех фактах, сопутствующих обсуждению этих планов, но я не исключаю, что кое-какие реальные перспективы, они, может быть, маячили в те времена перед ними. Достаточно сказать, что мы сейчас арестовали одного бывшего работника ЧК в Ленинграде, который работал в нашем аппарате, он присутствовал на совещании в группе правых и усиленно поддерживал эту самую идею «дворцового переворота», как наиболее легко осуществимую. Причем предлагал им свои услуги в деле установления связи...
Голос с места. Кто это?
Ежов. Это — рядовой работник, бывший белорусский работник, сейчас в Ленинграде в пожарной команде работает.
Каковы же варианты этой идеи «дворцового переворота»? Я здесь не буду останавливаться на показаниях Сапожникова, они известны вам, я приведу только наиболее характерные показания Цетли-на. Он дает следующие показания: «Инициатором идеи „дворцового переворота" был лично Бухарин и выдвинул ее с полного согласия Томского и Рыкова»... (читает). «Выдвигался второй вариант для осуществления „дворцового переворота": во-первых, — распространить наше влияние на охрану Кремля, сколо-
тить там ударные кадры, преданные нашей организации, и совершить переворот путем ареста... (Читает, кончая словами: «Используя служебное положение Рыкова, как председателя Совнаркома, ввести эту воинскую часть по приказу в Кремль».) В случае удавшегося переворота они распределяли посты. Предлагался на пост секретаря ЦК Томский, остальные посты в ЦК займут Слепков и вообще все другие участники правых. Таковы факты. Из тех идей, которые особенно характерны были в 1930—31 годах для Бухарина, была идея «дворцового переворота».
Я, товарищи, затянул несколько доклад, разрешите мне дальше совершенно выпустить этот раздел, где говорится о блоке с троцкистами и зиновьевцами, ибо новых материалов в сравнении с теми, которые были на процессе и которые всем известны, я ничего прибавить не могу. Следует только сказать об этом самом блоке с троцкистами и зиновьевцами, о его некотором своеобразии, как оно рисуется по материалам следствия и как оно мне представляется.
Видите ли, то, что правые после поражения в 1929 году сразу же встали на путь поисков связей с зиновьевцами и троцкистами, это показывают всем известная встреча Бухарина, его переговоры и т. д. и т. п. Сейчас мы располагаем еще одним новым фактом. Тот же Шмидт Василий сообщил нам следующую новость о том, что в конце 1930 года, насколько я помню по его показаниям, вызвал Шмидта к себе Томский и говорит ему: «Нужна дача мне твоя на вечер один». Тот его спросил: «Зачем?» «Не твое, — говорит, — дело». — «Нет, скажи». — «Для нашего собрания надо». Он членом центра был, спрашивает: «А я могу?» — «Нет, — говорит, — нельзя. Дай дачу». — «Я вначале немножко поартачился, обиделся», — говорит он. «Не хочешь дать? Найдем другую, другую квартиру найдем». — «Ну, потом, — говорит, — я предоставил, уехал сам. Затем на второй день я насел на Томского, устроил ему истерику. Что же получается? Вы там, тройка, что-то такое решаете. Я сам член партии, что я, идиот, дурак, что ли, я вам только подчиняться должен. В чем дело, расскажи. Нажимал на Томского, и Томский проболтался, говорит: «Было свидание у нас, был Рыков, был Бухарин и был я, был Каменев на даче. На все мои расспросы, о чем говорили, он сказал: я не скажу, не могу сказать».
Рыков, понятно, и Бухарин это отрицают, но у меня имеется один чрезвычайно любопытный объективный факт. На днях жена Томского, передавая некоторые документы из своего архива, говорит мне: «Я вот, Николай Иванович, хочу рассказать вам один любопытный факт, может быть, он вам пригодится. Вот в конце 1930 года Мишка — она называет своего мужа так — очень вол-
новался. Я знаю, что что-то такое неладно было. Я увидела, что приезжали на дачу Васи Шмидта такие-то люди, он там не присутствовал. О чем говорили, не знаю, но сидели до поздней ночи. Я это дело увидела случайно. Я почему это говорю, что могут теперь Васю Шмидта обвинить, но он ничего не знает». Я говорю: «А почему вы думаете, что он ничего не знает?» — «Потому, что я на второй день напустилась на Томского и сказала: ты что же, сволочь такая, ты там опять встречаешься, засыпешься, попадешься, что тебе будет? Он говорит: молчи, не твое дело. Я с ним поругалась и сказала, что я еще в ЦКК скажу. Потом пришел Вася Шмидт, я на него набросилась: ты почему даешь квартиру свою для таких встреч? Он страшно смутился и говорит: я ни о чем не знаю». Вот она какой факт рассказала. Таким образом это не только показание этого самого Шмидта, это совпадает и с тем разговором, который у меня был с ней при встрече.
Таким образом, товарищи, уже в конце 1930 года, как видите, они считают возможным встретиться за городом, в конспиративной обстановке, поговорить. Я не думаю, чтобы это был душевный разговор и чаепитие. Если бы это было так, то, вероятно, Василия Шмидта пригласили бы. Видимо, разговор был серьезный, о котором они даже не сочли возможным сообщить Шмидту. Тут Шмидт говорит: я им сказал — дураки, вас же Каменев выдаст. Они говорят: ничего, не выдаст. Ну, а если он выдаст, мы его уничтожим физически. Так Шмидт говорит. Это первое.
Связь правых с троцкистами и зиновьевцами отмечена и в 1932 году. Факты эти известны. Но вот настороженность, чем объясняется та известная осторожность или настороженность, когда люди не шли на прямое слияние? Мне кажется, что здесь, наверху, они не шли, они давали прямую директиву на блок с троцкистами внизу, и фактически мы имели в Самаре, Саратове и Свердловске прямое объединение их с троцкистами. Они объединяются в блок, действуют и работают вместе, там их трудно разобрать, кто правый, различия между ними никакого нет, они работают вместе. А здесь, наверху, они осторожничали. Почему осторожничали? Исходили из следующего: они считали, что Зиновьев, Каменев и другие троцкисты и зиновьевцы настолько дискредитированы, что связывать свою судьбу с ними небезопасно. Потому они установили взаимную информацию, взаимное осведомление, взаимный контакт. Но дальше этого они не шли для того, чтобы блокироваться прямо. Как некоторые правые поговаривают, в частности, из школки Бухарина, здесь имелась известная боязнь правых того, чтобы как-нибудь их не вышибли в случае захвата власти, как бы не слишком много мест досталось троцкистам и т. д. Хотя это второстепенное. Мне кажется, что главное в том, что они не шли на организационное слияние с троцкистами — это боязнь. Есть еще последний момент, когда установилась прямая связь. Хотя можно считать, что формально ни Бухарин, ни Рыков, ни другие не входили в параллельный или в объединенный троцкистско-зиновьевский центр, но то, что они были вполне осведомлены о всей их деятельности, то, что они были целиком информированы и согласны, это у меня не вызывает никакого сомнения.
Хочу остановиться, товарищи, на позиции правых, на деятельности правых в их отношении с эсерами и, в частности, хочу остановиться на их отношении к кулацким восстаниям. На основе материалов следствия, которыми мы сейчас располагаем, должен прямо сказать, что правые своим сторонникам на местах давали прямые указания относительно того, что в случае деревенских волнений, которые, они предполагали, будут широко развернуты в 1930—31—32 годах, чтобы не остаться в стороне от этих движений, мы должны возглавить эти движения. Из тех фактов, которые вам известны, я не буду их повторять, я только хочу сказать следующее, что в 1930—31 годах по показаниям арестованного ныне известного Яковенко, партизана...
Голос с места. Наркомзем, что ли?
Молотов. Ну, все вы знаете.
Ежов. Да, совершенно верно. Так вот этот самый Яковенко в своих показаниях говорит о том, что в 1930—32 годах он имел неоднократные беседы с Бухариным, высказывал свое несогласие с политикой партии в деревне, считал, что в вопросе коллективизации партия особенно ошибается, считал неизбежными кулацкие восстания, считал нужным ввести эти кулацкие и иные восстания в какое-то организованное русло. Бухарин его усиленно поддерживал. Он сообщил Бухарину, что имеет связь, очень близкую связь с сибирскими партизанами. «Ко мне без конца наезжают люди, и что я имею возможность организовать их». Был образован партизанский центр.
Сам Яковенко более или менее регулярно осведомлял Бухарина, что он имеет возможность организовать восстание в некоторых районах Западной Сибири, Красноярского края, Восточной Сибири. Бухарин тогда высказал такую мысль, что если бы успешно удалось организовать восстание, то не исключена возможность, что можно было бы там организовать известную автономию — Сибирское государство, которое бы давило на сталинский режим (смех), помогало бы нам в вопросах колхозной политики.
Ворошилов. Государство в государстве.
Каганович. Вроде как у Колчака.
Ежов. Они ставили вопрос о создании этого государства. Дальше я, товарищи, не буду зачитывать вам те показания, которые имеются у вас на руках. Я должен сказать, что самое горячее, активное участие во всех таких событиях — затруднение с хлебозаготовками на Кубани, во всех сибирских волынках. Самое активное участие, где только можно приложить, правые обязательно принимали как директиву — ввязаться в это дело.
Фактов с эсерами я не буду перечислять, здесь нового ничего нет. Кроме показания Цетлина мы ничего не имеем. Зачту только одно предварительное показание Яковенко. Он показывает: «Я рассказал Бухарину свою отрицательную точку зрения на политику ЦК ВКП(б). Информировал о своем впечатлении о моем приезде в Сибирь, откуда я недавно вернулся»... (читает). Установка Бухарина, говорит, полностью совпадала с моими взглядами, и я их принял.
Таковы факты, которыми мы располагаем в отношении правых к вопросам крестьянских восстаний, которые имели место в 1930—31 годах, в ряде которых они участвовали. Также они принимали участие в организованных волынках на промышленных предприятиях. Мы сейчас находимся в стадии расследования чрезвычайно важных вычугских событий и вообще событий в Иванове. Они были, по существу, организованы правыми.
Голос с места. В 1932 году?
Ежов. Да, в 1932 году вычугские события были организованы правыми. Об этом дают показания активнейшие участники правых, Башенков и другие.
Сталин. Какие события? Мы не знаем.
Ворошилов. Не все знают.
Ежов. События, о которых было решение ЦК партии, они всем известны.
Косиор. Они были опубликованы в печати.
Ежов. Да, опубликованы в печати. Это событие в связи с некоторыми хлебными затруднениями, как сейчас выяснилось, начались искусственные забастовки.
Шкирятов. На текстильных предприятиях.
Ежов. Волынки на текстильных предприятиях. Оказывается, как сейчас установлено, к этому прямую руку приложили правые, организовали вычугские волынки.
О вредительской деятельности правых. Наряду с линией на террор, правые считали возможным принять тоже линию на вредительство. Мы имеем десятки показаний сейчас, в том числе таких активнейших участников правых, как Яковлев, Кротов, Шмидт Василий, которые проводили активнейшую линию на вредительство. В частности, Шмидт Василий, будучи директором Трансугля на
Дальнем Востоке, он вел этот развал, за который его снял Центральный Комитет с работы. Он говорил, что этот развал был произведен сознательно. «Развалил я трест сознательно по директиве правых, имел людей своих, вредителей, которые вредили каждый день».
Выводы какие? Таким образом, товарищи, мы на основании всех материалов следствия считаем установленным, во-первых, что центр антисоветской организации правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, Шмидта двурушнически отказался в конце 1929 года с маневренной целью от своих правых взглядов, обманывал партию, не выдавал своей подпольной организации, сохранил ее и продолжал борьбу с партией до самого последнего времени. Поставив своей основной целью добиться захвата власти насильственным путем, изложив свою открыто буржуазно-реставраторскую платформу, так называемую платформу Рютина, они вступили фактически в блок с троцкистами, антисоветскими партиями эсеров и меньшевиков и вместе с ними возглавляли антисоветские осколки разгромленных классов в нашей стране и превратились в конечном итоге в агентуру фашистской буржуазии.
Для осуществления своих буржуазно-реставраторских планов центр правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского и других встал на путь организации террора в отношении партии и правительства, на путь вредительства, на путь блока с антисоветскими партиями, на организацию кулацких восстаний и на организацию волынок на заводах.
Мне кажется, что все это ставит в отношении Бухарина и Рыкова, людей, которые целиком отвечают за всю деятельность правых организаций вообще и за всю антисоветскую деятельность в частности, ставит вопрос о возможности пребывания их не только в составе Центрального Комитета партии...
Голос с места. Правильно.
Ежов. ...но и в составе членов партии.
Голос с места. Правильно.
Голос с места. Этого мало.
«Неугомонный не дремлет враг...»
«Совершенно секретно
Народным комиссарам внутренних дел союзных республик, начальникам Управлений НКВД автономных республик, областей и краев
НКВД Союза вскрыта и ликвидируется крупнейшая и, судя по всем данным, основная диверсионно-шпионская сеть польской разведки в СССР, существовавшая в виде так называемой
«Польской организации войсковой» («ПОВ»). Накануне Октябрьской революции и непосредственно после нее Пилсудский создал на советской территории свою крупнейшую политическую агентуру, возглавлявшую ликвидируемую сейчас организацию, а затем из года в год систематически перебрасывал в СССР, под видом политэмигрантов, обмениваемых политзаключенных, перебежчиков, многочисленные кадры шпионов и диверсантов, включавшихся в общую систему организации, действовавшей в СССР и пополнявшейся здесь за счет вербовки среди местного польского населения.
Организация руководилась центром, находившимся в Москве, — в составе Уншлихта, Муклевича, Ольского и других, и имела мощные ответвления в Белоруссии и на Украине, главным образом в пограничных районах и ряде других местностей СССР.
К настоящему времени, когда ликвидирована, в основном, только головка и актив организации, уже определилось, что антисоветской работой организации были охвачены — система НКВД, РККА, Разведупр РККА, аппарат Коминтерна — прежде всего Польская секция ИККИ, Наркоминдел, оборонная промышленность, транспорт — преимущественно стратегические дороги западного театра войны, сельское хозяйство.
Активная антисоветская работа организации велась по следующим основным направлениям:
1. Подготовка, совместно с левыми эсерами и бухаринцами, свержения Советского правительства, срыв Брестского мира, провоцирование войны РСФСР с Германией и сколачивание вооруженных отрядов интервенции (1918 год).
2. Широкая всесторонняя подрывная работа на Западном и Юго-Западном фронтах во время советско-польской войны, с прямой целью поражения Красной Армии и отрыва УССР и БССР.
3. Массовая фашистско-националистическая работа среди польского населения СССР в целях подготовки базы и местных кадров для диверсионно-шпионских повстанческих действий.
4. Квалифицированная шпионская работа в области военной, экономической и политической жизни СССР при наличии крупнейшей стратегической агентуры и широкой средней и низовой шпионской сети.
5. Диверсионно-вредительская работа в основных отраслях оборонной промышленности, в текущем и мобилизационном планировании, на транспорте, в сельском хозяйстве; создание
мощной диверсионной сети на военное время как из числа поляков, так и, в значительной степени, за счет различных неполь-ских элементов.
6. Контактирование и объединение диверсионно-шпионских и иных активных антисоветских действий с троцкистским центром и его периферией, с организацией правых предателей, с белорусскими и украинскими националистами на основе совместной подготовки свержения Советской власти и расчленения СССР.
7. Прямой контакт и соглашение с руководителем военно-фашистского заговора предателем Тухачевским в целях срыва подготовки Красной Армии к войне и для открытия нашего фронта полякам во время войны.
8. Глубокое внедрение участников организации в компартию Польши, полный захват в свои руки руководящих органов партии и польской секции ИККИ, провокаторская работа по разложению и деморализации партии, срыв единого и народного фронта в Польше, использование партийных каналов для внедрения шпионов и диверсантов в СССР, работа, направленная на превращение компартии в придаток пилсудчины с целью использования ее влияния для антисоветских действий во время военного нападения Польши на СССР.
9. Полный захват и парализация всей нашей разведывательной и контрразведывательной работы против Польши и систематическое использование проникновения членов организации в ВЧК— ОГПУ—НКВД и Разведупр РККА для активной антисоветской работы.
Основной причиной безнаказанной антисоветской деятельности организации в течение почти 20 лет является то обстоятельство, что почти с самого момента возникновения ВЧК на важнейших участках противопольской работы сидели проникшие в ВЧК крупные польские шпионы — Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Медведь, Ольский, Сосновский, Маковский, Логановский, Баранский и ряд других, целиком захвативших в свои руки всю про-тивопольскую разведывательную и контрразведывательную работу ВЧК-ОГПУ-НКВД.
Возникновение организации и методы внедрения польской агентуры в СССР
«Польская организация войскова» возникла в 1914 году по инициативе и под личным руководством Пилсудского как националистическая организация активных сторонников борьбы за независимость буржуазной Польши, вышколенных в боевых организациях польской социалистической партии (ППС), на которую, главным образом, опирался Пилсудский, и в специальных военных школах, создававшихся им для подготовки костяка будущей польской армии.
Эти школы создавались Пилсудским в 1910—1914 годах в Галиции, где они носили полуконспиративный характер и пользовались субсидиями и практическим содействием со стороны разведывательного отдела австро-венгерского генерального штаба. Еще до империалистической войны в распоряжении Пилсудского находился ряд офицеров австро-венгерской разведывательной службы, обучавших пилсудчиков военному делу, а также технике разведки и диверсии, так как кадры, образовавшие несколько позднее «ПОВ», предназначались для действий в союзе с австро-германской армией на тылах русских войск и для комплектования польских легионов в предвидении войны с царской Россией.
Поэтому уже тогда, помимо территории царской Польши, члены «ПОВ» посылались в Россию, вербовались здесь на месте, исходя из принципа создания своих организаций где только можно, преимущественно в крупных городах, для учета и мобилизации своих людей в целях связи и разведки.
Одновременно «ПОВ» являлась орудием для политической мобилизации Пилсудским сил, участвующих под его руководством в борьбе за независимость Польши. В связи с этим «ПОВ» тайно проникла во все польские политические партии — от крайних левых до крайних правых, всюду вербуя активных деятелей этих партий в свои ряды на базе признания непререкаемости авторитета и личной воли Пилсудского и идеи борьбы за великодержавную Польшу в границах 1772 года.
По этой линии «ПОВ» еще с довоенных лет накапливала богатую практику внутрипартийной и межпартийной провокации, являющейся основным методом пилсудчины в ее борьбе с революционным движением.
Во главе «ПОВ» тогда находился центральный штаб, носивший название «Коменда начельна» (сокращенно — «КН»), который руководил деятельностью местных пилсудчиковских организаций, носивших то же название, с добавлением порядкового номера, например, в Белоруссии — «КН-1», на Украине — «КН-3» и т. д. Каждая из этих местных «коменд» представляла собой областной территориальный округ «ПОВ», делящийся на местные комендатуры «ПОВ», количество которых на данной территории определялось в зависимости от местных условий и задач, преследуемых пилсудчиной в данном районе.
В конце 1918 года в связи с образованием Польши, возглавленной Пилсудским как единоличным диктатором со званием «начальника государства», главное командование «ПОВ» в полном
составе влилось в генеральный штаб Польши и образовало разведывательный отдел штаба.
В период временного отстранения Пилсудского от власти в Польше (1922—1926) главное командование «ПОВ», в целом устраненное тогда эндеками из правительственных органов Польши и только частично сохранившее все влияние в разведывательном отделе генерального штаба, продолжало свою диверсионно-разведывательную работу на территории СССР независимо от официальных органов польской разведки и подготавливало новый приход к власти Пилсудского.
После так называемого майского переворота 1926 года, снова приведшего Пилсудского к власти, руководящая головка и актив «ПОВ» заполнили собой всю государственную верхушку и фашистский правительственный аппарат Польши; значительная же часть актива «ПОВ» сохранилась в подполье для борьбы с революционным движением в Польше методами провокации и революционной инспирации, а также, главным образом, для нелегального внедрения различными путями в СССР.
Деятельность конспиративной организации Пилсудского на нашей территории значительно активизируется в 1917 году, когда в связи с событиями империалистической войны в различных пунктах нашей страны скопились значительные квалифицированные кадры приближенных Пилсудского из среды военнопленных легионеров (легионы Пилсудского, сформированные «ПОВ», входили в состав австро-венгерской армии) и беженцев с территории царской Польши, оккупированной тогда немцами.
Таким образом, уже ко времени Октябрьской революции Пил-судский имел в России значительные кадры участников «ПОВ» как из среды местного польского населения, так, главным образом, из среды поляков, эвакуированных из Польши.
Поскольку, однако, основные кадры «ПОВ» времен империалистической войны состояли из людей, более или менее известных своими открытыми польско-патриотическими убеждениями, и учитывая победоносный рост влияния большевистской партии, Пилсудский летом 1917 года предпринял специальные вербовочные меры проникновения в РСДРП (большевиков). В этих целях, по личному указанию Пилсудского, его приближенные развернули широкую вербовочную работу среди польских социал-демократов и в ППС-левице, позднее слившихся и образовавших компартию Польши.
В течение 1917 года находившиеся тогда в Москве и Петрограде члены центрального руководства «ПОВ» — Пристор (впоследствии польский премьер-министр), Пужак (секретарь ЦК МПС), Маковский (член московского комитета ППС, впослед-
ствии пом. нач. КРО ОГПУ и резидент И НО ОГПУ по Польше), Голувко, Юзефовский (волынский воевода), Матушевский (позднее начальник 2-го отдела польского генерального штаба) — вовлекли в «ПОВ» ряд польских социал-демократов и членов ППС-левицы, проникших позднее на видные посты в советский государственный аппарат: Уншлихта (быв. зам. пред. ОГПУ и РВС), Лещинского (секретарь ЦК Компартии Польши), Долец-кого (руководитель ТАСС), Бронковского (зам. нач. Разведупра РККА), Муклевича (нач. морских сил РККА, зам. наркома оборонной промышленности), Лонгву (комкор, нач. управления связи РККА) и ряд других, образовавших в 1918 году московский центр «ПОВ» и возглавивших руководство всей деятельностью «ПОВ» на территории СССР.
Одновременно, в начале 1918 года, Пилсудский дал директиву ряду персонально подобранных членов «ПОВ», состоявших в ППС и находившихся в СССР, внедриться в советский государственный аппарат посредством инсценировки своего разрыва в ППС и перехода на советские позиции. К числу таким способом внедрившихся в советскую систему польских агентов относятся: бывший член Московского комитета ППС Логановский М.А. (перед арестом зам. секретаря парткома пищевой промышленности), Маковский, Войтыга (проникшие в КРО и ИНО ОГПУ— НКВД), Баранский (начальник отделения ИНО ОГПУ—НКВД) и ряд других.
Стремясь захватить в свои руки нашу разведывательную и контрразведывательную работу против Польши, Пилсудский, наряду с внедрением в ВЧК указанных выше членов «ПОВ», предпринимает в течение 1919—1920 годов и в последующее время ряд мер к внедрению в ВЧК высококвалифицированных кадровых разведчиков — офицеров 2-го отдела польского главного штаба, которые при содействии Уншлихта, Пиляра, Мессинга, Медведя и других крупных польских агентов проникли на руководящие должности в советской разведке и контрразведке.
Так, И. И. Сосновский (перед арестом зам. нач. Управления НКВД по Саратовской области), являвшийся в 1919 году эмиссаром Пилсудского и резидентом 2-го отдела польского главного штаба на территории Советской России, получил тогда директиву начальника 2-го отдела майора Матушевского внедриться в аппарат ВЧК. Используя свой арест особым отделом ВЧК летом 1920 года, Сосновский, при содействии Пиляра, инсценировал свой разрыв с польской разведкой и «ПОВ», руководящим деятелем которой он являлся, выдал с разрешения 2-го отдела ПГП ничтожную часть своей сети и внедрился в работу в центральный аппарат ВЧК. Вскоре же Сосновскому удалось внедрить в ВЧК
целую группу крупных польских офицеров-разведчиков: подполковника 2-го отдела польгенштаба Витковского (занимавшего должность начальника польского отделения особого отдела ВЧК, перешедшего затем на работу в Наркомтяжпром), Кияковского (нач. англо-романского отделения КРО ВЧК), Роллера (перед арестом — нач. Особого отдела Сталинского края), Бжезовского (зам. нач. Особого отдела Украины) и др.
Ряд других членов «ПОВ», начиная с Бронковского, проникшего при содействии Уншлихта на должность зам. нач. Разведуп-ра РККА, внедрились во всю систему Разведупра, захватили в свои руки и парализовали всю разведывательную работу против Польши (Будкевич — нач. отдела и заграничный резидент), Жби-ковский, Шеринский, Фирин, Иодловский, Узданский, Максимов и др.
Одним из видов использования этих крупных польских шпионов на заграничной работе И НО и Разведупра была широкая подставка двойников в состав наших резидентур за границей. В дальнейшем посредством инсценировок провалов подставленные разведкой двойники перебрасывались в СССР для шпион-ско-диверсионной работы.
На ответственные руководящие посты в Красной Армии в разное время проникли и работали польские агенты: Уншлихт — зам. пред. РВС, Муклевич — нач. морских сил, Лонгва — нач. Управления связи РККА, Коханский — комкор, Козловский — комиссар ряда частей и многие другие польские агенты, проникшие в самые различные части РККА.
Основной кадр польских агентов, проникших в Наркоминдел, создал работавший в нем в период 1925—1931 годов Логановский, причем и здесь польская агентура концентрировалась на участке работы НКИД, связанной с Польшей (референтами по Польше были шпионы Морштын, Кониц), и ряде других важнейших направлений (полпред Бродовский, полпред Гайкис, полпред Карский).
Захватив с давних пор руководящие органы компартии Польши и польскую секцию ИККИ в свои руки, «ПОВ» систематически перебрасывала своих участников — шпионов и диверсантов в СССР под видом политических эмигрантов и обмениваемых политзаключенных, специально инсценируя аресты и осуждения членов «ПОВ», проникших в компартию.
Независимо от «ПОВ» метод переброски шпионов в СССР под видом политэмигрантов широко использовался польской политической полицией (дефензивой), имеющей в компартиях Польши, Западной Украины и Западной Белоруссии значительные по количеству кадры своей провокаторской агентуры из среды польских,
белорусских, украинских националистов, проникших в различные революционные организации.
Одновременно различные органы польской разведки (преимущественно местные аппараты 2-го отдела польглавштаба — вилен-ская и львовская экспозитуры, пограничные разведывательные пункты-разведпляцувки, политическая полиция тыловых и пограничных районов Польши) систематически, в массовом масштабе, перебрасывают в СССР шпионов и диверсантов под видом перебежчиков.
Преступные цели своего прибытия в СССР эти «перебежчики» прикрывали различными мотивами и предлогами (дезертирство с военной службы, бегство от полицейского преследования, от безработицы — в поисках заработка, для совместного проживания с родственниками и т. д.).
Как сейчас выясняется, польские шпионы и диверсанты, перебрасываемые в СССР под видом перебежчиков, несмотря на наличие у них самостоятельных путей связи с Польшей, в ряде случаев связывались на нашей территории с участниками «ПОВ», действовали под их руководством, а масса перебежчиков в целом являлась для организации источником активных кадров.
Ряд квалифицированных польских шпионов, переброшенных в СССР под видом перебежчиков — солдат, дезертировавших из польской армии, оседали в Саратовской области, где действовали польские агенты Пиляр и Сосновский.
Политэмигранты и перебежчики образуют костяк диверсионной сети поляков в промышленности и на транспорте, комплектующий диверсионные кадры из среды местных националистов-поляков, что наиболее важно, за счет самых различных неполь-ских, глубоко законспирированных антисоветских элементов.
Организацию «ПОВ» на Украине возглавлял Лазоверт (Госарбитр УССР), под руководством которого находился частично ликвидированный в 1933 году центр «ПОВ» на Украине (Скарбек, Политур, Вишневский), а в Белоруссии — Бенек (наркомзем БССР), который, так же, как и Лазоверт, являлся участником московского центра «ПОВ» с 1918 года.
Подготовка антисоветского переворота в первый период революции
Первый этап активной деятельности «ПОВ» в Советской России включает в себя действия, направленные в начале 1918 года к срыву Брестского мира и подготовке вместе с бухаринцами и левыми эсерами антисоветского переворота, с целью втянуть Советскую Россию в продолжение войны с Германией, поскольку к тому времени Пилсудский уже переориентировался на Антанту и
направлял деятельность своих организаций по директивам французского штаба.
Члены организации — Уншлихт, Лещинский и Долецкий, вместе с Бухариным и левыми эсерами разработали план ареста Совнаркома во главе с Лениным. В этих целях Пестковский, по поручению Уншлихта, установил связь с представителем французской разведки в Москве генералом Лявернь и руководством левых эсеров; Бобинский сколачивал вооруженные отряды для участия в левоэсеровском восстании; в польских частях, сохранившихся от времени Керенского, велась работа по подготовке их провокационного военного выступления против немецких войск на демаркационной линии.
Потерпев неудачу в осуществлении плана антисоветского переворота и возобновления войны с Германией, московская организация «ПОВ», действуя по директивам Ляверня и нелегально прибывшего на советскую территорию адъютанта Пилсудского — видного члена «ПОВ» Венявы-Длугошевского, переключилась на подготовку интервенции против Советской России, создавая под видом формирования польских частей Красной Армии свою вооруженную силу.
Сформировавшаяся в конце 1918 года так называемая Западная стрелковая дивизия, укомплектованная преимущественно поляками, была в своей командной головке целиком захвачена членами «ПОВ» (комдивы Маковский и Лонгва, комиссары Ла-зоверт и Славинский, комбриги Маевский и Длусский, комиссары бригад Сцибор, Грузель и Черницкий, командиры полков, — все без изъятия были членами «ПОВ»), создававшими группы «ПОВ» в различных частях дивизии.
Пораженческая работа в период советско-польской войны
Основным полем деятельности московской организации «ПОВ» с начала 1919 года становится Западный фронт, где организация, используя пребывание ряда своих участников на руководящих постах в штабе фронта (Уншлихт — член РВС фронта, Муклевич — комиссар штаба фронта, Сташевский — начальник разведывательного отдела штаба фронта, Будкевич — комиссар штаба 16-й армии), в Особом отделе фронта (Медведь, Ольский, Поличкевич, Чацкий), в правительственных органах Белоруссии (Циховский — председатель ЦИКа Литбелреспублики), широко развернула работу, направленную к поражению Красной Армии и облегчению захвата поляками Белоруссии.
Первым, наиболее крупным актом деятельности организации на фронтах была сдача Вильно полякам, совершенная Уншлихтом, захватившим в свои руки руководство обороной Литбелрес-ублики.
В различных частях Западного фронта организация сконцентрировала значительное количество своих сторонников. Собрав их из различных местностей страны под видом мобилизации поляков-коммунистов на фронт, насадила своих людей в различные советские учреждения фронта и возглавила работу местной организации «ПОВ» в Белоруссии («КН-1»), созданной поляками независимо от московского центра.
В дальнейшем, во время советско-польской войны, организация под руководством Уншлихта не только снабжала польское командование всеми важнейшими сведениями о планах и действиях нашей армии на Западном фронте (Уншлихт передал полякам план наступления на Варшаву), но проводила планомерную работу по влиянию на оперативные планы фронта в нужном для поляков направлении и развернула широкую диверсионно-повстанческую работу на тылах Западного фронта.
В свете установленных сейчас следствием фактов совершенно несомненно, что ликвидируемая организация «ПОВ» во главе с Уншлихтом сыграла крупную роль в деле срыва наступления Красной Армии на Варшаву.
Фашистская националистическая работа среди польского населения СССР
В период гражданской войны, наряду с диверсионно-повстан-ческой деятельностью, широкую националистическую работу среди местного польского населения вели созданные независимо от московского центра «ПОВ» местные организации «ПОВ» в Белоруссии («КН-1»), на Украине («КН-3»), в Сибири и др. местах.
После окончания советско-польской войны местные организации «ПОВ» перестраиваются в соответствии с условиями мирного времени, и руководство всей их антисоветской деятельностью сосредоточивается в московском центре «ПОВ», который развернул широкую, ведущуюся до сих пор фашистскую националистическую работу среди польского населения СССР.
Особенно активно с конца 1920 года начинается широкое внедрение польской агентуры на руководящие посты всей системы партийно-советских учреждений по работе среди польского населения СССР и использование этой системы для проведения работы «ПОВ».
Члены «ПОВ» Гельтман и Нейман проникают на должности секретарей польбюро при ЦК ВКП(б), Вноровский, Вонсовский, Мазепус — в польбюро ЦК КП(б) Белоруссии, Скарбек, Лазоверт
и другие — в польбюро ЦК КП(б) Украины, Домбаль — редактором газеты «Трибуна Радзецка» в Москве, Принц и Жарский — редакторами польской газеты в Минске, другие члены «ПОВ» захватывают руководство в редакциях польских газет на Украине, в польсекциях Наркомпросов, а также польские издательства, техникумы, школы и клубы в различных местностях СССР.
Пользуясь по своему служебному положению правом распределения кадров, Гельтман и Нейман направляли из Москвы членов «ПОВ», прикрывавшихся партбилетами, на партийную, культурно-просветительную, педагогическую, хозяйственную работу в самые различные районы СССР, где только есть польское население, не только на Украину, в Белоруссию и Ленинград, но и на Урал, в Сибирь, ДВК — где польская разведка ведет активную, не вскрытую до сих пор работу в контакте с японской разведкой.
Свое внедрение в эту систему партийно-советских учреждений организация активно использовала для создания местных низовых групп «ПОВ» и разворачивания широкой шовинистической и полонизаторской работы, продолжающейся до сих пор и имеющей своей целью подготовку прежде всего диверсионно-по-встанческих кадров и вооруженных антисоветских выступлений на случай войны.
Эти же цели преследовались созданием под воздействием «ПОВ» польских национальных сельсоветов и районов в пограничной полосе, зачастую в местностях с меньшинством польского населения, что также обеспечивало «ПОВ» одну из возможностей полонизаторской работы среди украинцев и белорусов-католиков.
Свое проникновение в систему советско-партийных учреждений по работе среди польского населения «ПОВ» широко использовала для проведения всесторонней шпионской работы через свою массовую агентуру в различных местностях страны.
Использование польской разведкой троцкистской и иных антисоветских организаций
В своей практической диверсионной, шпионской, террористической и пораженческой работе на территории СССР польская разведка широко использует прежде всего троцкистских наймитов и правых предателей.
В 1931 году Уншлихт и Муклевич, связавшись с антисоветским троцкистским центром в лице Пятакова, а затем и с Каменевым, договорились с ними о совместной вредительской подрывной работе членов «ПОВ» и троцкистов-зиновьевцев в народном хозяйстве страны и, в частности, в военной промышленности.
В сентябре 1932 года Уншлихт вошел в контакт также с центром правых предателей, получив согласие Бухарина на объединение диверсионно-вредительской работы правых и «ПОВ».
Наконец, в 1933 году с ведома Пятакова Уншлихт связывается с изменником Тухачевским, получает от него информацию о его сношениях с германскими фашистами и договаривается с ним о совместных действиях, направленных к ликвидации советской власти и реставрации капитализма в СССР. Уншлихт договорился с Тухачевским о снабжении последним польской разведки важнейшими шпионскими сведениями по РККА и об открытии полякам нашего Западного фронта в случае войны.
Все местные организации «ПОВ» вели антисоветскую работу в теснейшей связи с троцкистами, правыми и различными антисоветскими националистическими организациями на Украине, в Белоруссии и др. местах.
Шпионская работа польской разведки в СССР
Независимо от шпионской работы своей низовки, московский центр «ПОВ» осуществлял, вплоть до ликвидации, систематическое снабжение польской разведки всеми важнейшими сведениями о военном, экономическом и политическом положении СССР, включая оперативно-мобилизационные материалы штаба РККА, к которым Уншлихт, Муклевич, Будкевич, Бронковский, Лонгва и другие участники московского центра имели доступ по своему служебному положению.
Параллельно этому московским центром «ПОВ» и резидентами 2-го отдела ПГШ велась крупная вербовка шпионов из среды непольских элементов. Уншлихт, например, в 1932 году завербовал для польской разведки начальника Артиллерийского управления РККА Ефимова и получал от него исчерпывающие сведения о состоянии артиллерийского вооружения Красной Армии. Другой участник московского центра «ПОВ» Пестковский провел ряд вербовок в Коминтерне, научных институтах и других учреждениях, причем вербовал большей частью неполяков непосредственно для польской разведки как таковой, и только в некоторых случаях прямо в «ПОВ», поскольку варшавский центр санкционировал организацию включать в отдельных случаях в «ПОВ» также и непольские элементы (русских, украинцев). Крупную шпионскую сеть в Наркоминделе создал Логанов-ский.
Особенно большую вербовочную работу провели резидент 2-го отдела ПГШ И. Сосновский и его заместитель по рези-дентуре подполковник 2-го отдела В. Витковский.
Сосновский завербовал и использовал для польской разведки пом. нач. Разведупра РККА Карина (оказавшегося немецким агентом с 1916 года), пом. нач. Разведупра РККА Мейера, помощника прокурора СССР Прусса, зам. нач. Дмитровского лагеря НКВД Пузицкого и ряд других лиц, занимавших ответственные должности в РККА, ОГПУ—НКВД и центральных правительственных учреждениях.
В. Витковский, внедренный Сосновским в ВЧК в 1920 году, был позднее переброшен для шпионской работы на транспорте и руководящих органах народного хозяйства, где он ко времени ареста создал крупную диверсионно-шпионскую сеть, состоявшую преимущественно из специалистов. Серьезным накалом проникновения в Красную Армию польской шпионской агентуры, сохранившейся в ней до сих пор, была существовавшая в Москве с 1920 по 1927 год так называемая школа Красных коммунаров, именовавшаяся перед расформированием объединенной военной школой им. Уншлихта.
Эта военная школа, особенно в первый период своего существования, комплектовалась за счет поляков, направляющихся в нее, главным образом, польским бюро при центральных и местных партийных органах.
Проникшие в польбюро члены «ПОВ» направляли в школу участников организации, а также кадровых агентов польской разведки, оставшихся в СССР под видом не желающих возвращаться в Польшу военнопленных периода советско-польской войны или прибывших под видом перебежчиков; в самой же школе существовала крепкая группа «ПОВ», проводившая самостоятельную вербовочную работу.
Школа готовила командный состав пехотной, кавалерийской и артиллерийской специальностей, направлявшийся в самые различные части РККА, куда, естественно, попадали и оканчивавшие школу польские шпионы.
Связь с Варшавой осуществлялась организацией регулярно, с применением самых различных и многообразных способов.
В СССР систематически приезжали видные представители варшавского центра «ПОВ» и 2-го отдела Польглавштаба, которые связывались здесь с Уншлихтом, Пестковским, Сосновским, Вит-ковским, Бортновским и др.
Эти представители приезжали в СССР под разными официальными предлогами (в качестве дипкурьеров, для ревизий польских дипучреждений, по коммерческим делам), под личными прикрытиями (в качестве туристов, для свидания с родственниками, транзитом, а также нелегально). Специально для постоянной связи с Сосновским и Ольским в составе польского военного атташата в Москве находились командированные из Варшавы приближенные к Пилсудскому офицеры 2-го отдела ПГШ Ковальский и Кобылянский, встречи с которыми были легализованы путем проведения фиктивных вербовок их Ольским и Сосновским для ОГПУ.
Ряд членов организации имел конспиративную связь с польским военным атташатом в Москве и другими членами посольской резидентуры (Висляк, Будкевич, Домбал, Науискайтис, Кобиц и др.).
Другие участники «ПОВ», пробравшиеся на должности, дававшие им возможность официальных встреч с составом иностранных посольств, пользовались этими встречами для разведывательной связи (Логановский — на официальных приемах, Морш-тын — по работе в НКИД, Пестковский — в различных польско-советских комиссиях и т. д.).
Члены организации, находившиеся на заграничной, советской официальной или негласной работе, связывались там с представителями «ПОВ» и 2-го отдела ПГШ (Логановский, Баранский и др. в Варшаве, Боржозовский Г. — в Финляндии, Чехословакии и Японии, Лещинский — в Копенгагене, Будкевич — во Франции и т. д.).
Наконец, у ряда крупных резидентов (Сосновский, Пестковский) существовали сложные шифры и пароли для связи.
Через все эти каналы связи в Варшаву систематически передавались все добывающиеся шпионские сведения и информация о деятельности организации, а из главного центра «ПОВ» и 2-го отдела ПГШ получались денежные средства и директивы о направлении активной деятельности организации.
Вредительская и диверсионная работа польской разведки в народном хозяйстве СССР
Сразу же после окончания гражданской войны польская разведка через московский центр «ПОВ» и по другим параллельным линиям начала вредительскую работу, направленную в первый период к срыву восстановления промышленности СССР.
В 1925 году приезжавший в Москву представитель варшавского центра «ПОВ» М. Сокольницкий передал Уншлихту директиву об усилении вредительской работы, дополненную вскоре указанием о переходе к диверсионным действиям.
В соответствии с этими директивами московский центр «ПОВ» развернул и осуществлял вплоть до своей ликвидации широкую диверсионно-вредительскую деятельность, направленную к подрыву обороноспособности СССР.
Ряд виднейших членов «ПОВ» был внедрен в руководящие органы РККА и РККФ, а также в гражданские учреждения, ведавшие вопросами обороны страны (штат РККА, Управление военно-морских сил, сектора обороны, транспорта и металлургии Госплана СССР, Главморпром и др.).
В 1925 году при штабе РККА был сформирован военно-экономический отдел Мобилизационного управления.
На руководящую работу в этот период был внедрен член «ПОВ» С. Ботнер, являвшийся одновременно участником действовавшей на военно-научном участке польской шпионско-вре-дительской группы Горбатюка.
Совместно с последним Ботнер С. О. развернул в Мобупре штаба РККА серьезную вредительскую работу, рассчитанную на подготовку поражения Советского Союза в предстоящей войне.
Так, при разработке мобилизационных проблем, группа посредством перенесения центра внимания на вопросы обеспечения тыла вредительски срезала заявки самой армии на военное время как якобы завышенные. Сроки мобилизационного развертывания промышленности удлинялись до года и более, что, по существу, оставляло ряд предприятий неподготовленными к обороне. Разрешение вопросов обеспечения Красной Армии военной техникой и усовершенствования последней систематически срывались.
В 1927 году был создан сектор обороны Госплана СССР, которому принадлежит крупнейшая роль в деле подготовки обороны страны, мобилизации промышленности и транспорта.
Чтобы захватить в свои руки этот важнейший участок, московский центр «ПОВ» внедрил на руководящую работу в сектор обороны Госплана сначала упомянутого выше Ботнера, а затем, при его и Уншлихта содействии, туда проникли члены «ПОВ» Колесинский В. А., Муклевич Анна, Шеринский Заслав и др., а в 1931 году и сам Уншлихт, занимавший пост зам. председателя Госплана СССР. Эти лица, в свою очередь, вовлекли вновь в организацию ряд ответственных работников сектора обороны.
В своей практической деятельности организация стремилась прежде всего подорвать развитие военной промышленности.
Первоначально члены организации открыто выступали против строительства военных заводов под прикрытием того, что это дорого и непосильно, вредительски рекомендуя военное производство налаживать в гражданской промышленности.
В этой своей деятельности Уншлихт, Колесинский, Ботнер и другие блокировались с антисоветской троцкистской группировкой Смилги в ВСНХ.
В дальнейшем от рискованных открытых выступлений против военного строительства организация перешла к более замаскированным методам подрыва советской оборонной базы.
При проработке в секторе обороны Госплана СССР планов капитального строительства военной промышленности члены организации умышленно распыляли средства по многим строительным объектам и не обеспечивали нужными средствами решающие стройки. В результате строительство военных заводов растягивалось на длительные сроки, создавалась некомплектность в мощности отдельных цехов, поощрялась практика беспроектного строительства.
В этом отношении особенно характерен срыв строительства и реконструкции снаряжательных заводов, направленный в сочетании с другими вредительскими действиями к созданию «снарядного голода» на время войны.
В ряде районов, например, на Урале, были построены только снарядные заводы, снаряжательные же отсутствовали. Это приводило и приводит к тому, что производство корпусов снарядов находится на расстоянии нескольких тысяч километров от мест, где они могут получить снаряжение. В тех же случаях, когда строительство снаряжательных заводов все-таки велось, разворот его сознательно тормозился, а обслуживающее снаряжательные заводы хозяйство (вода, пар, энергия, канализация) дезорганизовывалось.
Также намеренно срывалось строительство и реконструкция заводов производства корпусов снарядов. Уншлихт, Колесинский, Ботнер в практическом контакте с троцкистской организацией в промышленности (Пятаков, Смилга, Ерман, Крожевский) намеренно запутывали мощность этих заводов, затягивали их строительство и реконструкцию.
Аналогичное положение имело место и с производством по-рохов. При проработке в секторе обороны Госплана плана строительства новых пороховых заводов, Уншлихт, Колесинский, Ботнер принимали и проводили в жизнь вредительские установки Ратайчака, в частности расчеты мощностей по устаревшим нормам. Одновременно с этим вредительство шло по линии задержек строительства новых объектов (например, Алексинского порохового комбината Московской области), дезорганизации обслуживающего хозяйства пороховых заводов и срыва реконструкции старых пороховых заводов (Казанского № 40, им. Косякова № 44 и др.).
По линии планирования же организация проводила умышленное занижение планов потребности в металлах для военных заказов, давала ложные, заведомо преуменьшенные сведения о про-
изводственных мощностях военной промышленности, доказывая, что планы заказов военведа для военной промышленности невыполнимы, максимально сокращала мобилизационные заказы военведа и НКПС, в результате чего из года в год росло недовыполнение программ оборонного строительства и недобор мобилизационных запасов.
Планы обеспечения мобилизуемой промышленности рабочей силой вовсе не разрабатывались в течение ряда лет.
Несмотря на дефицит в обеспечении военных производств цветными металлами в военное время, мероприятия по замене цветных металлов тормозились так же, как и развитие промышленности редких металлов.
Отдельные участки мобилизационной подготовки в секторе обороны Госплана СССР намеренно оставлялись заброшенными, в частности мобилизационная подготовка в области здравоохранения и в области сельского хозяйства.
Лично Уншлихт, при помощи завербованного им для польской разведки троцкиста Епифанова, провел значительную вредительскую работу в транспортном секторе Госплана СССР.
Эти вредительские действия были направлены к дезорганизации завоза сырья на заводы, срыву выпуска готовой продукции и осуществлялись путем установления намеренно заниженных норм и показателей. Необходимый ремонт транспорта систематически срывался путем урезки заявок НКПС на металл. Ликвидация узких мест транспорта искусственно тормозилась путем вредительского распределения ассигнований при утверждении титульных списков капитальных работ на транспорте.
План мобилизационных перевозок на железнодорожном транспорте в течение длительного периода времени составлялся так, что с объявлением войны хозяйственные перевозки должны были почти вовсе прекратиться, что означало срыв мобилизации промышленности и нормальной жизни тыла страны.
Серьезнейшая вредительско-диверсионная работа была проведена в системе военно-морского флота и Главморпрома одним из руководителей «ПОВ» Муклевичем Р. А.
С момента своего назначения начальником морских сил РККФ в 1925 г., Муклевич начал энергично сколачивать антисоветские кадры для использования их в работе «ПОВ».
Муклевич привлек к вредительской работе своего заместителя зиновьевца Куркова П. И., входившего в антисоветскую организацию в морском флоте, и через него использовал эту группировку в интересах «ПОВ».
Вредительская работа Муклевича во флоте началась с торможения строительства торпедных катеров, сторожевых кораблей и
первой серии подводных лодок. Проектирование этих судов Муклевич поручил Игнатьеву, возглавлявшему группу вредителей в научно-техническом комитете. Утвержденные Реввоенсоветом сроки проектирования и строительства этих судов самовольно нарушались и изменялись. Заложенные на стапелях суда по нескольку раз расклепывались и перекладывались заново. Заказы на оборудование размещались несвоевременно и некомплектно.
Перейдя в 1934 г. на должность начальника Главморпрома, Муклевич и там сформировал вредительско-диверсионную организацию, не теряя одновременно контакта с антисоветской организацией в РККФ.
Во вредительскую организацию в системе морского судостроения Муклевич вовлек более двадцати руководящих работников судостроительной промышленности из числа троцкистов, зиновь-евцев и антисоветски настроенных специалистов. С их помощью Муклевич развернул широкую вредительскую и диверсионную деятельность в Главморпроме и на заводах судостроительной промышленности.
В результате этой деятельности задержаны строительство и сдача военведу ряда судов и подводных лодок. В частности, путем задержки производства дизелей сорвана сдача в текущем году подводных лодок для Дальнего Востока. В подлодке «Малютка» вредительски увеличен габарит, лишающий возможности перевозить ее по железной дороге. Сорвано строительство серийных эсминцев. На лидерах-эсминцах корпус корабля сделан слишком легким, что мешает использованию кормовой артиллерии. На крейсерах зенитная артиллерия размещена так, что не может быть одновременно введена в бой. Сорвана подготовка стапелей для закладки линкоров на Николаевских заводах.
По договоренности с антисоветской организацией РККФ испытание уже готовых кораблей систематически тормозилось, и они не вводились в строй.
Наряду с широким вредительством Муклевич подготовлял и диверсионные акты.
Так, в частности, по указанию Муклевича члены организации в промышленности морского судостроения Стрельцов и Бродский должны были организовать вывод из строя больших стапелей Балтийского судостроительного завода. Эту диверсию намечено было осуществить либо путем устройства замыкания электрических проводов, которые в большом количестве имеются на окружающих стапеля лесах, либо путем организации взрыва. Однако осуществить эту диверсию Муклевичу не удалось.
Также подготовлялся вывод из строя ряда крупных военных заводов в Ленинграде, в том числе часть агрегатов Кировского
завода, помощник директора которого, Лео Марковский, также являлся членом «ПОВ».
Диверсионные группы на крупнейших авиационных (завод № 22, Пермский авиазавод и др.) и артиллерийских заводах (им. Молото-ва, «Баррикады», Тульский, киевский «Арсенал»), в химической промышленности были созданы Логановским, Будняком, Артамоновым, Баранским и др.
Крупнейшую базу для диверсионной сети в промышленности составляют перебежчики и эмигранты из Польши, осевшие преимущественно на Урале и в Сибири. Поскольку, однако, за последние годы велась чистка основных оборонных предприятий от этих категорий, польская разведка и «ПОВ» в целях создания особо законспирированной диверсионной сети вербовала различные непольские элементы, работающие в оборонной промышленности и не разоблаченные до сих пор.
Диверсионная работа польской разведки на транспорте концентрировалась преимущественно на железных дорогах западного театра войны и Сибирской магистрали, главным образом на Уральском участке, с целью отрезать Дальний Восток от центральной части Союза. Однако вскрытие польских диверсионных групп на транспорте до сих пор совершенно не развернуто.
В ряде случаев, в целях проверки готовности созданной на военное время диверсионной сети, организация производила в ряде мест диверсионные акты.
Так, участник организации «ПОВ» в Днепропетровской области Вейхт, по директиве украинского центра «ПОВ», произвел диверсионный акт на Каменской электростанции, при котором станция была полностью уничтожена.
Террористическая работа польской разведки
По директивам из Варшавы Уншлихт, Пестковский, Маковский, Домбаль, Висляк, Матушевский и другие, вместе с троцкистами, вели подготовку центральных террористических актов.
Так, например, Матушевский создал в аппарате московской милиции группу «ПОВ», вовлек в нее вместе с Шипровским (быв. секретарь парткома милиции) большое количество работников милиции (в том числе и не поляков), проводивших свою подрывную деятельность на различных участках милицейской службы (наружная служба, связь, охрана метро, комвуз милиции).
По директивам Домбаля, Матушевский и Шипровский готовили центральные террористические акты, используя нахождение участников группы на охране объектов, посещаемых членами правительства.
Завербованный Сосновским в Саратове польский агент Кас-перский (редактор областной газеты «Коммунист») входил в состав троцкистской организации, был связан с саратовским краевым троцкистским центром наряду с участием в его диверсион-но-вредительской работе (диверсионная группа на заводе комбайнов, свинцовых аккумуляторов, заводе 195 и др.), включился в подготовку центральных террористических актов.
В деловом контакте с краевым троцкистским центром находились также Сосновский и Пиляр, сам участвовавший в подготовке террористических актов.
Саратовская группа «ПОВ», через того же Касперского, находилась в связи с антисоветской организацией правых в Саратове.
Ликвидируемый сейчас филиал «ПОВ» в Днепропетровской области вел подготовку центральных терактов совместно с троц-кистско-зиновьевской организацией в Днепродзержинске, с которой контактировал также свою диверсионно-вредительскую работу.
Наряду с террористической работой в настоящее время московский центр «ПОВ» имел директиву подготовить ряд боевых групп для совершения центральных террористических актов в момент военного нападения на СССР.
Работу по созданию таких групп вел член московского центра «ПОВ» Пестковский.
Вредительство в советской разведывательной и контрразведывательной работе
После окончания советско-польской войны, основной кадр организации возвращается в Москву и, используя пребывание Уншлихта на должностях зампреда ВЧК—ОГПУ, а затем зампреда РВС, разворачивает работу по захвату под свое влияние решающих участков деятельности ВЧК—ОГПУ (Пиляр — нач. КРО ВЧК, Сосновский и его группа — в КРО ВЧК, Ольский— пред. ГПУ Белоруссии, Ихновский — нач. ЭКУ ОГПУ, Медведь — председатель МЧК, позднее сменил Мессинга на посту ПП ОГПУ в ЛВО, Логановский, Баранский и ряд других — в системе ИНО ВЧК-ОГПУ-НКВД) и Разведупра РККА (Бортнов-ский и др.).
Работа организации в системе ВЧК—ОГПУ—НКВД и Развед-упре РККА в течение всех лет направлялась, в основном, по следующим линиям:
1. Полная парализация нашей контрразведывательной работы против Польши, обеспечение безнаказанной успешной работы польской разведки в СССР, облегчение проникновения и легали-
зации польской агентуры на территорию СССР и различных участках народно-хозяйственной жизни страны.
Пиляр, Ольский, Сосновский и другие в Москве, Белоруссии; Мессинг, Медведь, Янишевский, Сендзиковский и другие в Ленинграде — систематически срывали мероприятия наших органов против польской разведки, сохраняли от разгрома местные организации «ПОВ», предупреждая группы и отдельных членов «ПОВ» об имеющихся материалах, готовящихся операциях, консервировали и уничтожали поступавшие от честных агентов сведения о деятельности «ПОВ», заполняли агентурно-осведомитель-ную сеть двойниками, работавшими на поляков, не допускали арестов, прекращали дела.
2. Захват и парализация всей разведывательной работы НКВД и Разведупра РККА против Польши, широкое и планомерное дезинформирование нас и использование нашего разведывательного аппарата за границей для снабжения польской разведки нужными ей сведениями о других странах и для антисоветских действий на международной арене.
Так, член «ПОВ» Сташевский, назначенный Уншлихтом на закордонную работу, использовал свое пребывание в Берлине в 1932 году для поддержки Брандлера в целях срыва и разгрома пролетарского восстания в Германии, действуя при этом по прямым директивам Уншлихта.
Член «ПОВ» Жибковский, направленный Бронковским на закордонную работу Разведупра РККА, вел провокационную работу в целях осложнения взаимоотношений СССР с Англией.
По директивам Уншлихта члены организации Логановский и Баранский использовали свое пребывание по линии ИНО в Варшаве в период отстранения Пилсудского от власти для создания под прикрытием имени ОГПУ диверсионных пилсудчиковских организаций, действовавших против тогдашнего правительства эндеков в Польше, и готовили от имени резидентуры ИНО провокационное покушение на французского маршала Фоша во время его приезда в Польшу в целях срыва установления нормальных дипломатических отношений между Францией и СССР.
3. Использование положения членов «ПОВ» в ВЧК—ОГПУ— НКВД для глубокой антисоветской работы и вербовки шпионов.
Эмиссар Пилсудского и резидент 2-го отдела ПГШ И. Сосновский широко использовал свое положение в органах для установления контакта с различными, преимущественно националистическими антисоветскими элементами и возглавил их подрывную деятельность в Закавказье, Средней Азии и других местах.
Однако едва ли не самый большой вред нанесла нам теория и практика пассивности в контрразведывательной работе, упорно и
систематически проводившаяся польскими шпионами, проникшими в ВЧК-ОГПУ-НКВД.
Пользуясь захватом в свои руки руководящих постов в нашем контрразведывательном аппарате, польские шпионы сводили всю его работу к узко оборонительным мероприятиям на нашей территории, не допускали работы по проникновению нашей контрразведывательной агентуры в центры иностранных разведок и других активно наступательных контрразведывательных действий.
Срывая и не допуская основного метода контрразведывательной работы, заключающегося в перенесении нашей борьбы против иностранных разведок на их собственные территории, польские шпионы в наших органах достигли такого положения, при котором советская контрразведка из органа, которому пролетарским государством поручена борьба против иностранных разведок и их деятельности в целом, была на ряд прошедших лет превращена в беспомощный аппарат, гоняющийся за отдельными мелкими шпионами.
В тех же случаях, когда попытки контрразведывательного выхода за кордон делались, они использовались польской разведкой либо для внедрения своей крупной агентуры в СССР (дело Савинкова), либо для установления контакта с деятельностью антисоветских элементов и их активизации (дело Москвича-Боярова, проф. Исиченко и др.).
Провокаторская работа польской разведки в Компартии Польши
Проникновение крупной польской агентуры в компартию Польши, польскую секцию ИККИ и в аппарат Коминтерна предопределилось тем обстоятельством, что при образовании в конце 1913 г. компартии Польши в ее руководство автоматически включился ряд крупных членов «ПОВ», ранее состоявших в ППС-левице и польской социал-демократии, объединившихся при образовании компартии.
Независимо от этого руководящая головка «ПОВ» на протяжении всех последующих лет систематически внедряла свою агентуру в ряды компартии посредством различных провокационных мероприятий, одновременно вербовала новую агентуру из числа националистически настроенной интеллигенции, примкнувшей к коммунистическому движению, продвигала эту агентуру в руководящие органы партии, в целях ее разложения и использования в своих интересах, и широко использовала политэмиграцию и обмен политзаключенными для массового внедрения своей агентуры в СССР.
Примером крупнейшей политической провокации пилсудчины является созданная «ПОВ» в 1919 г. так называемая оппозиция ППС, руководство которой, во главе с Барским, Лянде-Витков-ским, Витольдом Штурм де Штремом, состояло из крупнейших провокаторов. Имея первоначально своей задачей не допустить отход революционизирующихся элементов от ППС к компартии, «оппозиция», не будучи в состоянии удержать под своим влиянием рабочие массы, отколовшиеся от ППС в 1920 г., влилась вместе с ними в компартию Польши и захватила там ряд руководящих постов.
Другим, наиболее крупным актом широкой политической провокации уже внутри компартии Польши со стороны пилсудчиков, проникших в ее руководство, является использование влияния компартии в массах во время майского переворота Пилсудского в 1926 г., когда эти провокаторы выдвинули и осуществили политику поддержки компартией пилсудчиковского переворота.
Предвидя, что та часть членов «ПОВ», проникших в руководство компартии Польши и прямо работавших над использованием компартии для содействия пилсудчиковскому перевороту (Вар-ский, Костржева, Краевский, Лян-де-Витковский), будет этим скомпрометирована и отстранена от руководства, «ПОВ» держала в резерве другую группу членов «ПОВ» (во главе с Лещин-ским), которая внешне находилась в стороне от содействия перевороту 1926 г. и предназначалась для захвата руководства КПП после провала группы Барского.
После майского переворота, в целях отвлечения рабочих масс от противодействия установлению Пилсудским нового фашистского режима и для ослабления и разложения компартии изнутри, «ПОВ» разработала и провела план широкой фракционной борьбы между группой Лещинского (т. н. меньшинство в КПП) и группой Барского — Костржевы (т. н. большинство). Обеим группам «ПОВ» удалось втянуть в фракционную борьбу партийные массы и надолго парализовать работу партии.
В итоге руководство партией удалось захватить группе «ПОВ», возглавляемой членом московского центра «ПОВ» Ле-щинским, сосредоточившим свою работу над дальнейшим разложением партии и торможением революционного движения в Польше.
В последние годы все усилия варшавского и московского центра «ПОВ» в отношении их работы внутри компартии Польши были направлены к срыву единого и народного фронта в Польше и, главным образом, к подготовке использования компартии для антисоветских действий во время военного нападения Польши на СССР.
В этом направлении Уншлихтом и Лещинским велась специальная работа по использованию партийных каналов для службы связи польской разведки во время войны, и был разработан план ряда политических провокационных мероприятий (предъявление ультиматумов Коминтерну и ВКП(б)) от имени компартии Польши о неприкосновенности «польской независимости», выпуск антисоветских воззваний к рабочему классу Польши, раскол партии и т. д.
Начиная с 1920 г., и особенно широко после майского переворота, «ПОВ» использует каналы компартии польской секции Коминтерна, в которую проникли такие крупные члены «ПОВ», как Сохацкий-Братковский, Лещинский, Прухняк, Бергинский, Бронковский и ряд других, — для систематической широкой переброски в СССР диверсионно-шпионской агентуры различного масштаба под видом политэмигрантов и политзаключенных. Так, под видом политзаключенных в СССР были переброшены польские шпионы Пиляр, Будзинский, Науискайтис, Высоцкий, Домбаль, Белевский; в качестве политэмигрантов — Висляк, Генрих Ляуэр (руководил сектором металлургии Госплана СССР), Здзярский, Генриховский, Бжозовский и многие десятки и сотни других шпионов, проникших на самые различные участки государственного аппарата, промышленности, транспорта и сельского хозяйства СССР.
Не только одна компартия Польши использовалась как прикрытие для шпионов и диверсантов. Агентура польской разведки перебрасывалась в СССР также под прикрытием принадлежности к компартиям Западной Белоруссии, Западной Украины и других революционных организаций, в самое возникновение которых польская разведка включалась в провокационных целях.
Так, например, существовавшая в свое время т. н. Белорусская громада — массовая крестьянская организация в Западной Белоруссии — была активно использована польской разведкой и фашистской организацией белорусских националистов, существующей в Вильно, для разгрома крестьянского движения в Западной Белоруссии и переброски своей агентуры в СССР.
Такая же массовая организация как независимая крестьянская партия (незалежная партия хлопска) в коренной Польше была создана крупнейшим провокатором-офицером 2-го отдела ПГШ Воевудским специально для перехвата движения революционизирующегося польского крестьянства и также использования для переброски агентуры в СССР под видом «крестьянских» деятелей, спасающихся от полицейского преследования.
Все материалы следствия по настоящему делу с исчерпывающей несомненностью доказывают, что подавляющее, абсолютное
большинство т. н. политэмигрантов из Польши являются либо участниками «ПОВ» (выходцы из коренной Польши, в том числе польские евреи), либо агентами 2-го отдела ПГШ или политической полиции (поляки, украинцы, белорусы и др.).
Антисоветская работа польской разведки в Белоруссии и других местностях СССР
Организация «ПОВ» в Белоруссии, возглавлявшаяся в последнее время членом московского центра «ПОВ» Бенеком, членами минского центра «ПОВ» Вонсовским, Клысом, кроме того, по многим каналам руководимая Пиляром, Сосновским, Гельманом, Домбалем, установила органические связи с организацией белорусских национал-фашистов, троцкистским подпольем и антисоветской организацией правых, в результате чего в Белоруссии существовал единый антисоветский заговор во главе с Червяковым, Гололедом, Бенеком.
Объединенное подполье развернуло в Белоруссии широкую вредительскую и разрушительную работу, увязанную с военными планами польско-немецких генеральных штабов.
Подрывной работой объединенного подполья были поражены все отрасли народного хозяйства Белоруссии: транспорт, планирование, топливно-энергетическое хозяйство, строительство новых предприятий, все отрасли легкой промышленности, сельское хозяйство, строительство совхозов.
На протяжении нескольких последних лет объединенное подполье, путем искусственного распространения инфекционных заболеваний (менингит, анемия, чума), провело большую работу по уничтожению поголовья свиней, конского поголовья в Белоруссии, в результате чего только за один 1936 г. было уничтожено по БССР свыше 30 тыс. лошадей.
В процессе своей работы по подготовке захвата БССР поляками, объединенное подполье выдвинуло и попыталось осуществить вредительский проект осушения полесских болот, являющихся естественным препятствием против наступательных действий польской армии. В то же время Домбаль, проводивший разработку проектов «Большого Днепра» во вредительском духе, включил в план работы прорытие в Белоруссии глубоководного канала, предназначенного для открытия доступа военным судам поляков на советскую территорию.
Одновременно с вредительской работой в сельском хозяйстве БССР объединенное подполье вело активную работу по подготовке повстанческих кадров и вооруженного антисоветского восстания, широко практикуя различные методы искусственного воз-
буждения недовольства населения против Советской власти (планомерные «перегибы» при проведении различных хозяйственных кампаний на селе, переобложение, незаконные массовые конфискации за неуплату налогов и т. д.).
Осуществляя связь с Польшей по многим каналам (через московский центр «ПОВ», Минское польское консульство, вилен-ский центр белорусских национал-фашистов со 2-м отделом ПГШ непосредственно), объединенное подполье вело в БССР всестороннюю шпионскую работу, имея ряд своих связей в частях Белорусского военного округа и в контакте с военно-фашистской группой изменника Тухачевского, в лице участника этой группы Уборевича.
По прямому поручению Зиновьева троцкист Гессен организовал из участников объединенного подполья террористическую группу, которая готовила покушение против т. Ворошилова во время его пребывания в Минске осенью 1936 г.
Свою работу по ликвидации руководящей головки антисоветского объединенного подполья в Белоруссии НКВД БССР развернул на основе минимальных данных, полученных в начальной стадии следствия в Москве, и передопроса арестованных ранее белорусских национал-фашистов, показав этим умелое оперативное использование небольших исходных данных для разгрома организующих сил врага.
Совершенно неудовлетворительно шла до сих пор работа по ликвидации «ПОВ» в ДВК, Сибири, Свердловской и Челябинской областях и на Украине. Имея в период 1933—1935 гг. исключительно большие возможности для вскрытия подполья (аресты группы Скарбека, Стасяка-Конецкого), аппарат НКВД Украины не развернул тогда следствия до необходимого предела полного разоблачения деятельности «ПОВ» на Украине, чем и воспользовался сидевший тогда в Особом отделе центра шпион Сосновский для провокации провала вообще.
Рассылая при этом сборники протоколов допросов Уншлихта и других арестованных, предлагаю ознакомить с настоящим письмом всех начальников оперативных отделов ГУГБ и руководящих работников третьих отделов.
Народный комиссар внутренних дел СССР
генеральный комиссар госуд. безопасности Н. Ежов
Верно:
Оперсекретарь ГУГБ НКВД СССР
комбриг Ульмер».
Архив Управления МВД Украины Харьковской области. Коллекция документов. С. 89—136. Машинопись. Копия.
«Передать в НКВД...»
Существовало ли тогда в СССР контрреволюционное подполье? Несомненно, и это подтверждается документальными источниками. Правда, иногда поиск врагов превосходил все возможные границы. Как вот в этом случае.
15 декабря 1937 года. Заседает Бюро Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б).
Слушали: Об изготовлении маслобоек с лопастями, которые имели вид фашистской свастики.
Постановили: 1. Принять к сведению заявление наркома оборонной промышленности М. М. Кагановича, что в месячный срок лопасти маслобоек, имеющих вид фашистской свастики, будут изъяты и заменены новыми.
2. Дело о конструировании, изготовлении и неприятии мер к прекращению производства маслобоек, лопасти которых имели вид фашистской свастики, — передать в НКВД.
Результаты голосования: за — Шкирятов, за — Ярославский.
Как возник вопрос? В результате политической бдительности, проявленной простым советским хозяйственником.
Цитирую источник:
«Заместителю пред. КПК при ЦК ВКП(б)
тов. М. Ф. Шкирятову
Об использовании маслобоек, лопасти которых имеют вид фашистской свастики
9-го августа с. г. в КПК обратился упр. Московской обл. конторы Метизсбыта тов. Глазко с образцом маслобойки, изготовленной на заводе № 29, лопасти которой имеют вид фашистской свастики.
Проверка установила:
Маслобойка конструирована в тресте ширпотреба ГУАПа старшим инженером Тучашвили. Цех ширпотреба завода № 29 (нач. цеха Краузе, по национальности немец, член ВКП(б) с 1924 г.) добавил вторую лопасть, установив ее перпендикулярно первой. В результате расположение лопастей приобрело вид фашистской свастики. Конструкцию маслобойки утвердил тов. Тарский (нач. треста ширпотреба ГУАПа — член ВКП(б) с 1925 года).
Заводом № 29 за 1936 год по указанному образцу изготовлено 23 247 маслобоек и за 1937 г. 32 516 шт. На изготовление их израсходовано около 70 тонн дорогостоящего металла, в то время как можно было употребить пластмассу, дерево и т. д.
В 1936 г. на завод ездил зам. нач. треста ширпотреба ГУАП тов. Борозденко (член ВКП(б) с 1926 г., сейчас работает на заводе № 22), которому тов. Краузе заявил, что лопасти маслобойки похожи на фашистскую свастику. Тов. Борозденко, вместо исправления расположения лопастей, которые даже с технической точки зрения нецелесообразны, ответил: «Лишь бы рабочему классу было хорошо, не обращай внимания».
Несмотря на ряд сигналов ни руководство завода № 29 (т. Александров), ни руководство треста ширпотреба ГУАПа (т. Тарский) до вмешательства КПК не приняли мер к изъятию и прекращению выпуска маслобоек, лопасти которых имели вид фашистской свастики.
Выпуск маслобоек, лопасти которых имеют вид фашистской свастики, считаю вражеским делом. Прошу передать все это дело в НКВД.
Проект постановления прилагается.
Рук. группы Тяжпрома КПК Васильев
15 октября 1937 г.».
ЦХСД. Ф. 6. On. 1. Д. 79. Л. 64. Подлинник.
«Чаще пользуйтесь лупой»
«Приказ № 39 по Главному Управлению по делам
литературы и издательств
14 февраля 1935 г.
Секретно ВСЕМ НАЧАЛЬНИКАМ КРАЙОБЛЛИТОВ, НАЧАЛЬНИКАМ ГЛАВЛИТОВ АССР, НАЧАЛЬНИКАМ ГЛАВЛИТОВ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК, УПОЛНОМОЧЕННЫМ ГЛАВЛИТА
§1.
Классовая борьба в области литературы и искусства за последнее время принимает все новые и новые формы. В частности, на ИЗО-фронте Главлитом обнаружены умело замаскированные вылазки классового врага. Путем различного сочетания красок, света и теней, штрихов, контуров, замаскированных по методу «загадочных рисунков», протаскивается явно контрреволюционное содержание.
Как замаскированная контрреволюционная вылазка квалифицирована символическая картина художника Н. Михайлова «У гроба Кирова», где посредством сочетания света и теней и красок были даны очертания скелета.
То же обнаружено сейчас на выпущенных Снабтехиздатом этикетках для консервных банок (вместо куска мяса в бобах — голова человека).
§2.
Исходя из вышеизложенного — ПРИКАЗЫВАЮ:
Всем цензорам, имеющим отношение к плакатам, картинам, этикеткам, фотомонтажам и проч. — установить самый тщательный просмотр этой продукции, не ограничиваться вниманием к внешнему политическому содержанию и общехудожественному уровню, но смотреть особо тщательно все оформление в целом, с разных сторон (контуры, орнаменты, тени и т. д.) чаще прибегая к пользованию лупой.
Во всех случаях малейших сомнений — обязываю цензоров консультироваться в аппарате Главлита (Сектор Худож. Литературы) или сообщать мне и моему заместителю с приложением оригиналов.
Нач. Главлита РСФСР Б. Волин».
АПРФ. Ф. 56. On. 1. Д. 990. Л. П. Заверенная копия.
Волин (Фрадкин) Б. М. (1886-1957). В 1931-1935 годах начальник Главлита. В 1936—1938 годах первый заместитель наркома просвещения РСФСР.
Обстановку шпиономании и всеобщей подозрительности нагнетали в основном мелкие служащие. Примитивные, недалекие в своем большинстве, они нахватались терминологии своих начальников и проявляли в этом деле невиданное рвение. Всюду им мерещились злые умыслы, происки классовых врагов.
История, о которой речь пойдет ниже, приобрела особо гротескную форму.
«т. СТАЛИНУ т. КАГАНОВИЧУ
16 октября сотрудница Особого сектора т. Сентарецкая вскрывала поступившие за день письма и заявления на имя т. Сталина.
В одном из вскрытых ею пакетов вместо письма оказался небольшой кусок массы коричневого цвета, по внешнему виду — экскременты. При вскрытии этого пакета — по словам т. Сента-рецкой и других сотрудников — распространился сильный запах.
Взволновавшаяся и расстроенная т. Сентарецкая, схватив массу, вынесла ее в уборную, где и выбросила в унитаз. По выходе из уборной у т. Сентарецкой, по ее словам, закружилась голова. Войдя в комнату, она упала на пол, ударившись затылком. Придя в себя через несколько минут, она заявила, что ничего не видит.
Вызванный врач, осмотрев т. Сентарецкую и не найдя никаких признаков каких-либо повреждений, заявил о необходимости помещения т. Сентарецкой в больницу для дальнейших наблюдений и исследований.
После этого т. Сентарецкая была направлена в Кремлевскую больницу, а конверт с остатками пятен от массы отправлен для исследования в лабораторию НКВД.
По данным медицинского заключения (прилагается) и наблюдений в больнице выясняется, что слепота т. Сентарецкой является якобы на почве истерии и не вызвана действием химических веществ.
В настоящее время, начиная с 22 октября, зрение постепенно к ней возвращается.
В отношении предохранительных мероприятий для сотрудников, работающих по вскрытию писем, приняты следующие меры:
1. Вскрывающие почту снабжены резиновыми перчатками, которые должны одевать при вскрытии писем.
2. Приобретен запас различных дезинфицирующих средств. 26.Х. 35 г.
Зав. ОС ЦК ВКП(б) (Поскребышев)».
АПРФ. Ф. 3. On. 22. Д. 65. Л. 25—26. Подлинник, машинопись.
На документе резолюция: «Тт. Молотову, Андрееву, Микояну. Каганович». Сталин не оставил никаких следов своего ознакомления с докладной запиской Поскребышева. Наверное, с досадой отмахнулся от мышиной возни серых людишек в своем аппарате. Документ завизировали Молотов, Андреев, Микоян.
«Народному комиссару внутренних дел Союза С. С. Р. тов. Ягода
Рапорт
16-го октября с. г. в особый сектор ЦК ВКП(б) поступило адресованное «Кремль, тов. Сталину» иногороднее письмо, опущенное 13 октября в почтовый ящик вне Москвы.
Сотрудница 5-й части особого сектора ЦК ВКП(б) тов. Сентарецкая — чл. ВКП(б), производившая вскрытие почты и, в частности, вскрывшая это письмо, обнаружила в конверте завернутое в бумагу вещество, которое она приняла по внешнему виду за экскременты. Поскольку это вещество издавало запах гвоздики, она показала его заведующему 5-й части сектора тов. Селиц-кому и его заместителю тов. Кабашкину. Оба они осмотрели вещество, ощутили запах гвоздики, и т. Кабашкин велел Сентарецкой выбросить в уборную находящееся в конверте вещество. Сентарецкая, вернувшись из уборной, куда она ходила выбрасы-
вать это вещество, приступила к работе, но через несколько минут заявила, что чувствует себя плохо, попыталась встать со стула, но упала без сознания, ударившись при падении головой об пол. Когда после первой помощи к Сентарецкой вернулось сознание, она начала жаловаться на помутнение зрения, а затем на слепоту.
Сентарецкая была немедленно отправлена в кремлевскую больницу, где ей была оказана необходимая медицинская помощь и где она была подвергнута всестороннему исследованию. Профессор Авербах М. О., приват-доцент Раппопорт М. Ю., зам. главного врача кремлевской больницы Коген Б. Е. и врач-невропатолог Теппер Е. В., производившие исследование, пришли к заключению (о чем составили акт), что внезапная слепота — истерического характера и что каких-либо симптомов органического заболевания системы глаз и зрительных путей, объясняющих внезапно развившуюся слепоту, нет.
Научно-исследовательский институт санитарии и 13-е отд. коммунистического госпиталя РККА, куда мы обратились за проверкой этого заключения, подтвердили его и составили акт в том, что внезапная слепота не может быть объяснена влиянием известных институту химических веществ.
В настоящее время зрение у Сентарецкой постепенно восстанавливается и уже близко к норме.
Так как бумага с завернутым в нее веществом была выброшена в уборную, поэтому мы подвергли всестороннему исследованию только оставшийся конверт. Исследование производилось начальником 1-го отдела научно-исследовательского химического института РККА тов. Удрисом, который не обнаружил на конверте признаков какого-либо химического отравляющего вещества.
Дальнейшее расследование, которое ведет Особый отдел, затрудняется, так как на конверте стерт почтовый штемпель пункта отправления и трудно установить город, откуда письмо было отправлено.
Зам. нач. Оперода ГУГБ НКВД (Волович)
27 октября 1935 г.».
Там же. Л. 29—31. Подлинник, машинопись.
Копия
Начальник 1 отдела
Научно-исследовательского химического института РККА 17.Х. 1935 г.
При осмотре конверта обнаружилось:
В конверте следов вещества совершенно не сохранилось, и возможность применения химического анализа т. о. исключена.
Конверт издает слабый запах, отд&тенно напоминающий запах экскрементов или мясных изделий (кишок, идущих на изг. колбасы, или т. п.).
Можно предположить, что содержавшийся в конверте препарат (по всей вероятности, он был завернут еще в другую бумагу) животного происхождения, однако это ни в какой степени нельзя считать доказанным.
Нач. 1 отдела НИХИ РККА (подпись)
Там же. Л. 32. Копия, машинопись.
Глава 5
СТАЛИН И ВОЕННЫЕ (1937 год)
Пленум ЦК ВКП(б)
23 февраля — 5 марта 1937 г.
Стенографический отчет
Выступление К. Е. Ворошилова (нарком обороны СССР)
Председательствующий (Андреев). Слово имеет тов. Ворошилов.
Ворошилов. Товарищи! Доклады тт. Молотова и Кагановича, вчерашнее выступление тов. Ежова со всей ясностью, как прожектором, осветили подрывную работу наших классовых врагов и показали, как глубоко проникли они в поры нашего социалистического хозяйства и государственного аппарата.
Выбирая наиболее чувствительные места, важнейшие пункты в нашем социалистическом строительстве, враг не брезговал никакими средствами, чтобы, поражая их, подрывать народнохозяйственный организм, наносить вред всему социалистическому строительству. НКПС, Наркомтяжпром, Наркомлегпром, Нарком-пищепром и другие наркоматы — все они были и, к сожалению, в какой-то мере, очевидно, продолжают еще быть пораженными вредительской работой японо-немецких, троцкистско-зиновьев-ских шпионов и диверсантов.
В своих выступлениях товарищи наркомы и работники наркоматов честно пытались анализировать, вскрыть причины проникновения врага в недра нашего социалистического строительства. Все выступавшие обещали работать по-иному, так, чтобы в будущем не только не допустить врага в наиболее важные участки хозяйства и госаппарата, но и вообще лишить его какой ни было возможности вредить и мешать нам в социалистическом строительстве.
Будет очень хорошо, товарищи, если мы данные здесь Пленуму Центрального Комитета обещания сумеем выполнить хотя бы, скажем, на 95 проц. Мне думается, что пройдет немало времени, прежде чем мы по-настоящему эти обещания реализуем. Благодушие, зазнайство, желание почить на лаврах, о чем товарищ Сталин часто нам говорит, все это и многое, многое другое тяжелым грузом тащится за нами. Это шоры на наших глазах, мешающие видеть вокруг себя все, что надлежит видеть руководителю и всякому истинному коммунисту. Но помимо всего этого есть ряд других причин, способствующих проникновению врага в наши ряды и способствующих его подлой подрывной работе. В частности, я имею в виду следующий, казалось бы, маловажный, однако имеющий большое значение фактор.
Все наркоматы в той или иной степени являются заказчиками и исполнителями заказов. В процессе деловых связей, в ходе выполнения заказов отношения между ответственными людьми наркоматов выливаются нередко в недопустимые трения, а то и прямо в склоки.
Это обстоятельство, я в этом глубочайше убежден, является же одним из наиболее удобных прикрытий, ширмой для врага, диверсанта, вредителя, шпиона.
Голоса. Правильно.
Ворошилов. Я не хочу быть голословным. Здесь присутствует тов. Павлуновский, который в свое время нес ответственность за производство артиллерийского вооружения для армии. У нас с ним были часто споры по различным конкретным и серьезным вопросам. Но был и до сих пор остается один очень большой спор на протяжении ряда лет по тяжелой восьмидюймовой гаубице «Б-4», изготовляемой на Ленинградском артиллерийском заводе «Большевик». Все требования наших приемщиков, инженеров и других работников артиллерийского управления, все указания на неблагополучие в производстве этой гаубицы, на невыполнение условий договора и технических требований заказчика — все это работники завода встречали в штыки. Больше того, они доказывали, что именно военные приемщики и работники артиллерийского управления являются причиной того, что дело с производством гаубицы идет плохо, что, дескать, они предъявляют новые требования, вносят изменения в систему и прочее. Создалась такая обстановка, что пришлось вмешаться правительству. Но дело было нарочито так запутано, что разобраться во всем этом было очень трудно.
Что же вскрылось теперь? А вскрылось вот что: главный конструктор, который всю эту работу вел, оказался не только организатором большого вредительства в артиллерийской работе завода «Большевик», но и матерым немецким шпионом. Этот господин сам теперь во всем признался. Он обещает, если ему будет дарована жизнь, все вредительские акты исправить как по указанной тяжелой гаубице, так и по другим артиллерийским системам.
Вот видите, товарищи, в то время как мы с дирекцией завода «Большевик» и с тов. Павлуновским пререкались и устраивали
драчки, шпионы и диверсанты делали свое черное дело. Оно и понятно. Наши ведомственные склоки и петушиные бои — лучшая ширма для вредителя, диверсанта и шпиона. Враг ловко использует «конъюнктуру» и, делая глазки начальству, наносит свои предательские удары по наиболее чувствительным местам.
Можно было бы привести еще целый ряд подобных примеров.
И вот, товарищи, теперь, когда мы обещаем работать по-другому, по-большевистски, давайте учтем и этот фактор. Необходимо впредь требования со стороны заказчиков рассматривать не как неприятное предъявление к исполнителям заказов каких-то назойливых претензий, а как выполнение партийных и государственных обязанностей. Мы не имеем права забывать, что каждый из нас выполняет волю партии на том посту, на который назначен. Поэтому отношения между нами должны быть не только нормально деловыми, но обязательно и товарищескими, коммунистическими. При этих условиях не будет места ведомственным драчкам. При этих условиях будет затруднено проникновение врага туда, куда он проникать не должен.
Голоса. Правильно.
Ворошилов. Я думаю, что это правило должно быть обязательным для всех нас при установлении новых форм и методов большевистской ленинско-сталинской работы на будущее время. Это тоже одно из условий, могущих препятствовать проникновению врагов в наше народное хозяйство и государственные органы.
Разрешите перейти теперь к военному ведомству.
Лазарь Моисеевич перед тем, как я пошел на трибуну, сказал мне: «Посмотрим, как ты будешь себя критиковать, это очень интересно». (Общий смех.) Я ему сказал, что мне критиковать себя очень трудно, и совсем не потому, что я не люблю самокритики, особенно больших любителей самокритики, впрочем, среди всех нас немного найдется (смех), — я тоже не особенный, так сказать, любитель, но я большевик, член ЦК, и мне не пристало бояться нашей партийной критики.
Но положение мое, Лазарь Моисеевич, несколько особое. И потому, что я представляю армию, — это имеет «кое-какое» значение, — и потому, что в армии к настоящему моменту, к счастью, вскрыто пока не так много врагов. Говорю — к счастью, надеясь, что в Красной Армии врагов вообще немного.
Так оно и должно быть, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры; страна выделяет самых здоровых и крепких людей.
Что собой представляют вскрытые НКВД в армии враги, представители фашистских японо-немецких, троцкистских банд? Это в своем большинстве высший начсостав, это лица, занимавшие высокие командные посты. Кроме этой сравнительно небольшой
группы вскрыты также отдельные небольшие группы вредителей из среды старшего и низшего начсостава в разных звеньях военного аппарата. Я далек, разумеется, от мысли, что в армии везде и все обстоит благополучно. Нет, совсем не исключено, что в армию проникли подлые враги в гораздо большем количестве, чем мы пока об этом знаем.
Рабоче- Крестьянская Красная Армия в настоящее время представляет собой громадную индустриализированную, если можно так выразиться, организацию. Армия располагает колоссальным автомобильным и танковым парком, с огромной массой самых разнообразных машин. Мы имеем могущественную авиацию и большую насыщенность артиллерией всех родов войск. Армия располагает большим количеством разных инженерных и химических частей. Я уже не говорю о морском флоте, где все основано на технике. Во всех этих родах войск очень много всевозможных военных специалистов. Разумеется, враг не может не пытаться проникнуть туда для вредительской и диверсионной работы. Но, повторяю, к настоящему моменту среди личного состава РККА вскрыта пока небольшая по численности (о качестве я буду говорить позже) группа людей, которая вела свою подлую контрреволюционную работу.
Товарищи! Не взыщите, если я сделаю самый короткий экскурс в недалекую нашу историю, для того чтобы было понятнее, откуда появились в Красной Армии эти мерзкие предатели, арестованные сейчас органами НКВД.
Троцкий еще в 1920—1921 годах, когда он пошел открытым походом на Ленина, на нашу партию, пытался опереться на кадры армии. Он считал тогда, что имеет в армии прочную базу и достаточное количество своих сторонников, чтобы начать бои с нашей артией по всем правилам военного искусства. Он просчитался и не мог не просчитаться, Троцкий был слишком далек от нашей партии, он только что в нее вступил и не знал ее, не верил в силы, заложенные в партии, рабочем классе, не понимал основ, на которых покоилась мощь и партии, и всей ленинской политики.
На этом этапе своей вражьей вылазки против партии и Ленина Троцкий был разбит. Но он не сложил оружия, а повел углубленную подрывную работу. И к 1923 году ему удалось — об этом нужно прямо сказать — с помощью своей агентуры добиться не-лалых успехов в Красной Армии.
В 1923—1924 годах троцкисты имели за собой, как вы помните, об этом помнить следует, почти весь Московский гарнизон. Военная академия почти целиком, школа ВЦИК, артиллерийская лкола, а также большинство других частей гарнизона Москвы 5ыли тогда за Троцкого.
драчки, шпионы и диверсанты делали свое черное дело. Оно и понятно. Наши ведомственные склоки и петушиные бои — лучшая ширма для вредителя, диверсанта и шпиона. Враг ловко использует «конъюнктуру» и, делая глазки начальству, наносит свои предательские удары по наиболее чувствительным местам.
Можно было бы привести еще целый ряд подобных примеров.
И вот, товарищи, теперь, когда мы обещаем работать по-другому, по-большевистски, давайте учтем и этот фактор. Необходимо впредь требования со стороны заказчиков рассматривать не как неприятное предъявление к исполнителям заказов каких-то назойливых претензий, а как выполнение партийных и государственных обязанностей. Мы не имеем права забывать, что каждый из нас выполняет волю партии на том посту, на который назначен. Поэтому отношения между нами должны быть не только нормально деловыми, но обязательно и товарищескими, коммунистическими. При этих условиях не будет места ведомственным драчкам. При этих условиях будет затруднено проникновение врага туда, куда он проникать не должен.
Голоса. Правильно.
Ворошилов. Я думаю, что это правило должно быть обязательным для всех нас при установлении новых форм и методов большевистской ленинско-сталинской работы на будущее время. Это тоже одно из условий, могущих препятствовать проникновению врагов в наше народное хозяйство и государственные органы.
Разрешите перейти теперь к военному ведомству.
Лазарь Моисеевич перед тем, как я пошел на трибуну, сказал мне: «Посмотрим, как ты будешь себя критиковать, это очень интересно». (Общий смех.) Я ему сказал, что мне критиковать себя очень трудно, и совсем не потому, что я не люблю самокритики, особенно больших любителей самокритики, впрочем, среди всех нас немного найдется (смех), — я тоже не особенный, так сказать, любитель, но я большевик, член ЦК, и мне не пристало бояться нашей партийной критики.
Но положение мое, Лазарь Моисеевич, несколько особое. И потому, что я представляю армию, — это имеет «кое-какое» значение, — и потому, что в армии к настоящему моменту, к счастью, вскрыто пока не так много врагов. Говорю — к счастью, надеясь, что в Красной Армии врагов вообще немного.
Так оно и должно быть, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры; страна выделяет самых здоровых и крепких людей.
Что собой представляют вскрытые НКВД в армии враги, представители фашистских японо-немецких, троцкистских банд? Это в своем большинстве высший начсостав, это лица, занимавшие высокие командные посты. Кроме этой сравнительно небольшой
группы вскрыты также отдельные небольшие группы вредителей из среды старшего и низшего начсостава в разных звеньях военного аппарата. Я далек, разумеется, от мысли, что в армии везде и все обстоит благополучно. Нет, совсем не исключено, что в армию проникли подлые враги в гораздо большем количестве, чем мы пока об этом знаем.
Рабоче-Крестьянская Красная Армия в настоящее время представляет собой громадную индустриализированную, если можно так выразиться, организацию. Армия располагает колоссальным автомобильным и танковым парком, с огромной массой самых разнообразных машин. Мы имеем могущественную авиацию и большую насыщенность артиллерией всех родов войск. Армия располагает большим количеством разных инженерных и химических частей. Я уже не говорю о морском флоте, где все основано на технике. Во всех этих родах войск очень много всевозможных военных специалистов. Разумеется, враг не может не пытаться проникнуть туда для вредительской и диверсионной работы. Но, повторяю, к настоящему моменту среди личного состава РККА вскрыта пока небольшая по численности (о качестве я буду говорить позже) группа людей, которая вела свою подлую контрреволюционную работу.
Товарищи! Не взыщите, если я сделаю самый короткий экскурс в недалекую нашу историю, для того чтобы было понятнее, откуда появились в Красной Армии эти мерзкие предатели, арестованные сейчас органами НКВД.
Троцкий еще в 1920—1921 годах, когда он пошел открытым походом на Ленина, на нашу партию, пытался опереться на кадры армии. Он считал тогда, что имеет в армии прочную базу и достаточное количество своих сторонников, чтобы начать бои с нашей партией по всем правилам военного искусства. Он просчитался и не мог не просчитаться, Троцкий был слишком далек от нашей партии, он только что в нее вступил и не знал ее, не верил в силы, заложенные в партии, рабочем классе, не понимал основ, на которых покоилась мощь и партии, и всей ленинской политики.
На этом этапе своей вражьей вылазки против партии и Ленина Троцкий был разбит. Но он не сложил оружия, а повел углубленную подрывную работу. И к 1923 году ему удалось — об этом нужно прямо сказать — с помощью своей агентуры добиться немалых успехов в Красной Армии.
В 1923—1924 годах троцкисты имели за собой, как вы помните, об этом помнить следует, почти весь Московский гарнизон. Военная академия почти целиком, школа ВЦИК, артиллерийская кола, а также большинство других частей гарнизона Москвы были тогда за Троцкого.
Гамарник. И штаб Московского округа, где сидел Муралов, был за Троцкого.
Ворошилов. Правильно. Троцкий пошел тогда в атаку на больного Ленина, а фактически на тов. Сталина. Но усилиями настоящих большевиков, главным образом тов. Сталина, Троцкий и на этом этапе был разбит наголову.
Нелишне напомнить, товарищи, потому что многие, присутствующие здесь, в то время не были членами ЦК ВКП(б), что в тот момент, когда в конце 1923 и начале 1924 года Троцкий попытался нанести предательский удар нашей партии, Красной Армии как боевой вооруженной силы, способной вести войну с внешним врагом, не существовало. Троцкий, будучи еще Нарком-военмором, и его агентура в армии и вне ее больше всего думали не об армии и задачах, стоящих перед нею, а о том, как бы поудобней рассадить своих людей для свержения партийного и государственного руководства. Если вы развернете протоколы ЦК ВКП(б) за февраль и апрель 1924 года, то из доклада тов. Гусева — председателя спец. комиссии ЦК и ЦКК ВКП(б), созданной для изучения вопросов текучести и состояния армии, — выступлений тов. Сталина и других товарищей узнаете о полном развале Красной Армии. Армии как боеспособной силы в то время не существовало. Это было единодушное мнение всех военных специалистов и ответственных военных работников. Того же мнения были все командующие военных округов. Зато в армии сложились крупные группы троцкистов, которые, используя свое служебное положение, вели ожесточенную, дикую борьбу с партией и ее руководством.
При жизни Ленина Троцкий в роли Наркомвоенмора дважды пытался свергнуть партийное руководство, навязать партии свою политическую линию и руководство и обараза был беспощадно бит. Но он и не думал складывать оружия, особенно после смерти великого Ленина.
В 1925—1927 гг. Троцкий во главе своей окончательно сложившейся организационно и квалифицированной качественно группы в последний раз пошел на партию. К этому времени все военные гарнизоны были твердо за партию и против Троцкого. Только Ленинград представлял исключение. Тогдашнее ленинградское партруководство — Зиновьев и его присные Евдокимов, Бакаев, Залуцкий и другие — изменили партии. Они пошли за контрреволюционером Троцким. В этот последний раз, когда Троцкий вместе со своими новыми подручными Зиновьевым и Каменевым был не только побит, но и выброшен из наших рядов как открытый враг, он оставил и в стране, и в армии кое-какие кадры своих единомышленников. Правда, количественно
эти кадры были мизерны, но качественно они представляли известное значение. Вот к этим кадрам относятся и те господа, которые ныне себя снова проявили в армии уже по-новому, как открытые, подлые враги, как наемные убийцы.
Что представляют собой эти изменники и предатели персонально, кто они такие? Это, во-первых, комкоры Примаков и Пуша, оба виднейшие представители старых троцкистских кадров. Это, во-вторых, комкор Туровский, который, не будучи в прошлом троцкистом, тем не менее, невзирая на отрицание пока своей виновности, очевидно, в скрытом виде, тоже является сочленом троцкистской банды.
Далее идут комдивы Шмидт и Саблин, комбриг Зюк, полковник Карпель и майор Кузьмичев.
Следовательно, к настоящему времени в армии арестовано 6 человек комсостава в «генеральских» чинах: Примаков, Путна, Туровский, Шмидт, Саблин, Зюк и, кроме того, полковник Карпель и майор Кузьмичев. Помимо этой группы командиров арестовано несколько человек инженеров, преподавателей и других лиц начальствующего состава «рангом и калибром» пониже.
Небезынтересно, что собою представляют эти господа с точки зрения их политической физиономии и морального облика. Чтобы охарактеризовать их с этой стороны, я позволю себе прочитать только пару писем этих наглецов, и вам будет ясно, на какие подлости способны эти люди.
Вот, например, начальник штаба авиабригады Кузьмичев. Он только майор, по-старому подполковник, «чин» небольшой, но по стажу борьбы с партией это очень заядлый троцкист. Кузьмичев в свое время был секретарем у Примакова, был тесно с ним связан, принимал активное участие в троцкистских вылазках против партии с 1923 по 1927 год.
Этот Кузьмичев, будучи арестован, обращается ко мне через органы Наркомвнудела с письмом, в котором пытается доказать свою невиновность. И пишет так, что даже ваши закаленные сердца не могут не...
Голос. Не дрогнуть.
Ворошилов. Да, не могут не дрогнуть. Вы увидите, к чему вся эта писанина свелась. Он пишет:
«Народному Комиссару Обороны тов. Ворошилову.
Меня обвиняют в том, что я якобы являюсь членом контрреволюционной троцкистской террористической группы, готовил покушение на Вашу жизнь.
Мое заявление о том, что я ничего по этому делу не знаю, рассматривается как запирательство и нежелание давать показания.
Основания не верить мне имеются, ибо я в 1926—1928 гг. входил в контрреволюционную троцкистскую организацию...»
Уже врет. В троцкистскую организацию он входил и в 1923— 1924 гг.— об этом, как видите, Кузьмичев умалчивает.
«Начиная с 1929 года, — продолжает Кузьмичев, — я старался всеми мерами загладить свою вину перед партией. В Вашем лице я всегда видел не только вождя Красной Армии, но и чрезвычайно отзывчивого человека. Вашим доверием я обязан факту моего возвращения в РККА в 1929 г....»
Это было действительно так.
«Своими действиями в 1929 году я, мне кажется, оправдал Ваше доверие и, конечно, не без Вашего решения был награжден вторым орденом Красного Знамени».
Это тоже факт.
«В 1931 году, — повествует далее Кузьмичев, — Вашим распоряжением мне представили возможность поступить в Академию.
В 1934 году в связи с болезнью жены, опять-таки не без Вашего участия, меня перевели в условия, где моя жена и ребенок быстро выздоровели.
Вашим решением я обязан той интересной работе, которую я вел последние годы. Именно Вы сделали меня человеком, настоящим членом партии.
Иных чувств, кроме чувства большого уважения и глубокой благодарности, я к Вам иметь не мог.
Как же случилось, что меня зачислили в банду фашистских убийц?
В 1935 году я проездом с Дальнего Востока в Запорожье остановился у Дрейцера — в то время он был членом ВКП(б), носил ордена и являлся зам. начальника Криворожского строительства. Он по телефону мне сообщил, что у него гостил Туровский, который только что уехал, и что сам Дрейцер тоже через 1-2 дня уезжает, поэтому мне можно будет остановиться у него на квартире. Я так и сделал. С Дрейцером мы виделись мало, говорили о работе: я — о своей, он — о своей, и все. С тех пор я его не видел, и уже в тюрьме на очной ставке я от него услышал, что якобы я сам предложил свои услуги для Вашего убийства.
Эту троцкистскую клевету я не могу опровергнуть, все заявления о нелепости чудовищной клеветы, все мои заявления о нелепости чудовищной клеветы, все мои просьбы расследовать обстоятельства моих разговоров ни к чему не привели. Скоро будет суд. По-видимому, меня расстреляют, ибо у меня нет возможности доказать, что никаких контрреволюционных дел у меня с Дрейцером не было.
Может быть, через несколько лет все же троцкисты скажут, зачем оболгали невинного человека, и вот тогда, когда раскроется действительная правда, я Вас прошу восстановить моей семье честное имя. Простите за марание, больше не дают бумаги.
21. VIII-36 г. Кузьмичев».
Так писал мне господин Кузьмичев 21 августа 1936 года. А вот этот же господин показал на допросе в Наркомвнуделе 1 сентября, стало быть, ровно через 10 дней после этого письма.
Вопрос следователя: «Что вами было практически сделано для подготовки террористического акта над Ворошиловым в осуществление полученного задания от Дрейцера в феврале 1935 года?»
Я очень извиняюсь, товарищи, что вынужден тут занимать вас своей персоной. Читаю это просто для того, чтобы полнее охарактеризовать этого субъекта.
Голоса. Правильно.
Ворошилов. Вот как Кузьмичев, добровольно взявший на себя выполнение теракта, отвечает на этот вопрос следователя:
«На маневрах в поле с Ворошиловым мне встретиться не удалось, так как наша часть стояла в районе Белой Церкви, а маневры проходили за Киевом, в направлении города Коростень. Поэтому совершение теракта пришлось отложить до разбора маневров, где предполагалось присутствие Ворошилова».
«Где происходил разбор маневров?»
«В Киевском театре оперы и балета», — отвечает Кузьмичев.
«Каким образом вы попали в театр?» — спрашивает Кузьми-чева следователь.
Кузьмичев отвечает: «Прилетев в Киев на самолете, я узнал о том, что билетов для нашей части нет. Комендант театра предложил занять свободные места сзади. Так как я намерен был совершить террористический акт над Ворошиловым во время разбора, я принял меры к подысканию места поближе к сцене, где на трибуне после Якира выступал Ворошилов. Встретив Туровского, я попросил достать мне билет. Через несколько минут Туровский дал мне билет в ложу».
Дальше его спрашивают: «На каком расстоянии вы находились от трибуны?» Кузьмичев отвечает: «Метрах в 15-ти, не больше». И вслед за этим он рассказывает, из какого револьвера должен был стрелять, почему он не стрелял — потому что якобы ему помешали, потому что все присутствующие в ложе его знали, что впереди две ложи были заняты военными атташе и иностранными гостями...
Косиор. Она несколько сзади, эта ложа.
Ворошилов. Да, она сзади, и эти две ложи с иностранными гостями несколько заслоняли ложу, в которой разместился этот «стрелок».
Вот, товарищи, облик одного из этих мерзких типов. Когда я впервые прочитал это письмо Кузьмичева, то невольно подумал: может быть, и в самом деле человека оговорили, может быть, парень невиновен. А всего лишь через 10 дней этот предатель пространно излагает, как он проводил свою гнусную работу, как он подготовлял теракты. А разве он рассказал все, разве он до конца вскрыл свою гадкую и предательскую работу? Конечно, нет.
Вот другой тип — Шмидт Дмитрий; этот уже в «генеральском чине», комдив. Он тоже написал мне и тоже апеллирует к моим чувствам.
Вот его письмо.
«Дорогой Климентий Ефремович! Меня арестовали и предъявили чудовищные обвинения, якобы я троцкист. Я клянусь Вам всем для меня дорогим — партией, Красной Армией, что я ни на одну миллионную не имею вины, что всей своей кровью, всеми мыслями принадлежу и отдан только делу партии, делу Сталина. Разберитесь, мой родной, сохраните меня для будущих тяжелых боев под Вашим начальством».
Как видите, в этом, хотя и кратком, письме, но сказано все, ничего не упущено. Предатель Шмидт с достойной двурушника циничностью даже заботится о том, чтобы я был его начальником «в будущих тяжелых боях». А через месяц этот наглец, будучи уличен фактами, сознался во всех своих подлых делах, рассказал во всех подробностях о своей бандитской и контрреволюционной работе.
Я имею письма и от других арестованных: от Туровского, от Примакова. Все они пишут примерно в том же духе. Но ни Примаков, ни Туровский пока не признали своей виновности, хотя об их преступной деятельности имеется огромное количество показаний. Самое большое, в чем они сознаются, это то, что они не любили Ворошилова и Буденного, и каются, что вплоть до 1933 года позволяли себе резко критиковать и меня, и Буденного. Примаков говорит, что он видел в нас конкурентов, он-де кавалерист, и мы с Буденным тоже кавалеристы. (Смех.) Ему, Примакову, видите ли, не давали хода вследствие того, что Буденный и его конноармейцы заняли все видные посты в армии и пр., вследствие чего он был недоволен и фрондировал.
Конечно, это наглая ложь, разумеется, дело совсем не в этом. А дело в том, что именно Примаков — этот воспитатель и вдохновитель кузьмичевых — является, бесспорно, доверенным агентом Троцкого, его главным уполномоченным по работе в армии. Об этом говорят показания почти всех основных бандитов — троцкистов и зиновьевцев. Об этом говорят и Радек, и Сокольников, Пятаков, Смирнов и Дрейцер. Все они довольно подробно рас-
сказали следственным органам о роли и действиях Примакова. И тем не менее этот субъект запирается и до сих пор не признался в своих подлых преступлениях.
Я не могу не сказать несколько слов и относительно Туровского, тоже крупного работника Красной Армии. Туровский, так же, как и Примаков, запирается, не признает за собой вины. Он признает себя виновным лишь в поддержании связи с Дрейцером и со всей бандой (Шмидт, Зюк, Кузьмичев и др.).
Справедливости ради должен сказать, что в 1927 году, когда мы с Вячеславом Михайловичем и другими товарищами в Ленинграде вели борьбу с троцкистско-зиновьевским блоком, Туровский был в наших рядах, он дрался тогда против зиновьевцев по-настоящему, по-большевистски. Тем не менее я думаю, что он по уши сидит в троцкистской грязи, что показания на него его дружков основаны на правде.
Какие цели и задачи ставила перед собой эта японо-немецкая, троцкистско-шпионская банда в отношении Красной Армии?
Как военные люди они ставили и стратегические, и тактические задачи. Стратегия их заключалась в том, чтобы, формируя троцкистские ячейки, вербуя отдельных лиц, консолидируя силы бывших троцкистов и всякие оппозиционные и недовольные элементы в армии, создавать свои кадры, сидеть до времени смирно и быть готовыми в случае войны действовать так, чтобы Красная Армия потерпела поражение, чтобы можно было повернуть оружие против своего правительства. Тактические цели — это коренная подготовка и проведение террористических актов против вождей партии и членов правительства.
Пятаков, этот кровавый бандит из бандитов, в своих показаниях по поводу планов Троцкого в отношении Красной Армии заявляет следующее:
«Особенно важно, — подчеркивал Троцкий, — иметь связи в Красной Армии. Военное столкновение с капиталистическими государствами неизбежно. Я не сомневаюсь, что исход такого столкновения будет неблагоприятен для сталинского государства. Мы должны быть готовы в этот момент взять власть в свои руки».
И далее Пятаков показывает:
«Что касается войны, то и об этом Троцкий сообщил весьма отчетливо. Война, с его точки зрения, неизбежна в ближайшее время. В этой войне неминуемо поражение «сталинского государ-гва». Он, Троцкий, считает совершенно необходимым занять в этой войне отчетливо пораженческую позицию. Поражение в войне означает крушение сталинского режима, и именно поэтому Троцкий настаивал на создании ячеек в армии, на расширении гвязей среди командного состава. Он исходил из того, что поражение в войне создаст благоприятную обстановку в армии для возвращения его, Троцкого, к власти. Он считал, что приход к власти блока, безусловно, может быть ускорен военным поражением».
А вот как о том же говорит расстрелянный террорист Пикель, бывший в свое время секретарем Зиновьева.
«На допросе от 4 июля 1936 года вы показали о существовании военной организации, в которой принимали участие связанные с Дрейцером Путна и Шмидт. В чем должна была заключаться их работа?» — спрашивает Пикеля следователь.
Пикель отвечает:
«Все мероприятия троцкистско-зиновьевского центра сводились к организации крупного противогосударственного заговора. На военную организацию возлагалась задача путем глубокой нелегальной работы в армии подготовить к моменту успешного осуществления планов Зиновьева и Каменева немедленный переход власти руководящего командного состава армии на сторону Троцкого, Зиновьева и Каменева и требования командного состава армии отстранить Ворошилова от руководства Красной Армией. Это предполагалось в том случае, если Дмитрию Шмидту до убийства Сталина не удастся убить Ворошилова».
Вот как эти господа намечали развертывание своей предательской работы в армии. Если не удастся троцкистам и зиновьевцам прийти к власти путем устранения руководства партии и советского государства террором, то необходимо выждать и готовиться к войне. А уже во время войны действовать в соответствии с их «стратегическими» планами.
В своих показаниях Д. Шмидт, рассказывая о преступной деятельности троцкистов в армии, говорит примерно то же, что и Пикель.
«Развивая передо мною задачи организации военных троцкистских ячеек в армии, — заявляет Шмидт, — Дрейцер информировал меня о наличии двух вариантов захвата власти:
1) Предполагалось, что после совершения нескольких основных террористических актов над руководством партии и правительства удастся вызвать замешательство оставшегося руководства, благодаря чему троцкисты и зиновьевцы придут к власти;
2) в случае неудачи предполагалось, что троцкистско-зиновьев-ская организация прибегнет к помощи военной силы, организованной троцкистскими ячейками в армии. Исходя из этих установок, Дрейцер в разговоре со мной настаивал на необходимости создания троцкистских ячеек в армии».
Как видите, товарищи, здесь уже более полное обоснование необходимости организации троцкистских ячеек в армии, подчеркивается их значение на случай военного переворота, на случаи вооруженной борьбы за власть.
Пятаков и Радек в своих показаниях также говорят о работе в Красной Армии. И тот, и другой возможность военного переворота в мирных условиях почти исключали, так как считали, что в Красной Армии достаточно твердая и сознательная дисциплина, что армия предана партии, правительству и своему государству. Однако троцкистские, контрреволюционные группы в армии насаждали, видя в них очаги разложения армии и опорные пункты во время войны. Эта сволочь — как вы увидите далее из их же показаний — держала курс на поражение Красной Армии в будущей войне.
Не менее важными представляются показания по этому вопросу Путны. Этого субъекта многие из вас знают. Последнее время он работал за границей. В 1927—1931 гг. Путна был военным атташе в Японии, Финляндии, Германии; затем работал в Киевском в[оенном] о[круге] и на Дальнем Востоке; после этого снова был назначен военным атташе в Англии. На последней должности и был разоблачен органами НКВД.
Еще в 1931 году, будучи в Берлине военным атташе, Путна, связавшись через Смирнова с Седовым, намечал план троцкистской работы в Красной Армии. Вот что он показывает на вопрос следователя о содержании разговора, имевшего место между ним и Седовым.
«Разговор велся тогда по двум направлениям, — говорит Путна, — во-первых, вокруг уже известной мне от Смирнова директивы о терроре и, во-вторых, о настроениях в Красной Армии и перспективах укрепления троцкистского влияния в частях РККА. Седов подробно меня расспрашивал, кто из троцкистов остался среди комсостава армии, и выразил уверенность, что армия и ее командиры Троцкого помнят».
Касаясь указаний, которые получались разными путями от Троцкого по вопросам целей и задач военной троцкистской организации и работы в Красной Армии, Путна говорит:
«Седов, узнав от меня о моем предстоящем отъезде в СССР, сообщил мне как директиву, что Троцкий считает необходимым снова собрать в организацию всех военных работников-троцкистов. Седов мне назвал Мрачковского, который эту задачу сможет решить, поскольку он еще в 1927 году был руководителем военной группы троцкистов и связи с участниками этой группы хранил. Седов мне тогда передал мнение Троцкого о том, что сильная военная организация троцкистов сможет сыграть решающую роль, если это потребуется в ходе борьбы с руководством ВКП(б)».
И далее:
«Общая и основная задача нашей военной троцкистской организации заключалась в борьбе с руководством ВКП(б) и Красной Армии, направленной в итоге к смене этого руководства. Я имею в виду Сталина и Ворошилова в первую очередь. Я уже показал выше, что Седов в Берлине излагал мне точку зрения Троцкого, по которой необходимо было иметь сильную военную организацию троцкистов для того, чтобы в нужный момент, если это потребуется конкретной обстановкой, она смогла бы сыграть решающую роль в борьбе за приход троцкистов к власти».
Зюк, которому была поручена организация ячеек в Красной Армии, рассказывает следующее:
«Ставя себе задачу создания своей базы, своей опоры в армии и ведя в этом направлении практическую работу, о чем я показал на допросе от 29.VIII с. г., мы контингент лиц, на которых рассчитывали, не ограничивали троцкистами. Мы, конечно, отдавали себе отчет в том, что рассчитывать в этом отношении на сколько-нибудь широкие слои в армии — вещь нереальная. Но к военнослужащим, по тому или иному частному поводу недовольным своим положением, к элементу «обиженному», недисциплинированному, озлобленному и т. д. мы считали целесообразным присмотреться, приблизить его к себе, под углом зрения использования этого элемента в наших целях. Исходя из этой установки, мы считали необходимым такого рода людей из армии не увольнять, формально ссылаясь на то, что людей этих можно перевоспитать, на них затрачены государственные деньги, они уже приобрели военную квалификацию и тому подобные мотивы. Такая установка разделялась и мною, и Дрейцером, и Примаковым».
Далее он называет определенных лиц, намеченных к вербовке, а может быть, уже и завербованных. Предатели рассчитывали, что в армии всегда найдутся «контингенты», помимо наших троцкистско-зиновьевских ублюдков, на которые можно рассчитывать и которых можно вовлечь в свою гнусную организацию.
Расчет и надежды, возлагавшиеся на определенные элементы в армии с точки зрения врага, правильны. Как видите, товарищи, аргументация — нельзя человека выгонять запросто, на него затрачены государственные деньги, он может исправиться, нужно человеку дать время показать себя на новой работе и т. п. — эта аргументация не только наша, этой аргументацией ловко пользуется злейший враг. Часто сталкиваешься с такого рода случаями, когда приходится говорить: нельзя же каждое лыко в строку, нужно к человеку подходить внимательно, нужно его перевоспитать, сберечь для армии, для партии, для страны. В общем, это
правильно. Нельзя огульно людей избивать. Но нельзя и забывать, что враг хитро и коварно пользуется всяким случаем в своих подлых целях.
Я уже говорил, что, по заявлению Пятакова и Радека, троцкистский центр не верил в возможность военного переворота в мирных условиях. Это, как мы увидим из их же показаний, означало, что троцкистский центр не придавал особого значения работе в Красной Армии. Радек в своих показаниях 4—6 декабря 1936 года заявляет:
«Я уже показывал ранее, что Дрейцер, руководивший террористической деятельностью ряда групп первого центра, привлек также к террористической деятельности троцкистов, оставшихся на командных должностях в Красной Армии. Связь с участниками организации в Красной Армии поддерживал также и параллельный центр, в частности, я — Радек был связан с Путной и Шмидтом.
Объясняется это тем, что деятельности троцкистов в Красной Армии Троцкий и центр блока придавали особо серьезное значение, исходя опять-таки из.установки на поражение в грядущей войне СССР с фашистскими государствами.
Как первый, так и второй центры троцкистско-зиновьевского блока прекрасно понимали, что троцкисты — командиры Красной Армии в мирных условиях ничего реального в смысле широкого или сколько-нибудь значительного выступления против правительства сделать не могут.
Как первый, так и второй центры исходили при этом из общеизвестного факта сознательной дисциплины в Красной Армии и ее преданности правительству и считали поэтому, что рассчитывать на красноармейскую массу нельзя.
Однако в случае поражения СССР в войне, из чего мы главным образом исходили и на что рассчитывали, троцкисты — командиры Красной Армии могли бы даже отдельные проигранные бои использовать как доказательство якобы неправильной политики ЦК ВКП(б) вообще, бессмысленности и губительности данной войны.
Они также могли бы, пользуясь такими неудачами и усталостью красноармейцев, призвать их бросить фронт и обратить оружие против правительства.
Это дало бы возможность немецкой армии без боев занять оголенные участки и создать реальную угрозу разгрома фронта. В этих условиях наступающих немецких войск блок, опираясь уже на части, возглавляемые троцкистами-командирами, делает ставку на захват власти в свои руки, для того чтобы после этого стать оборонцами».
Сокольников показывает по этим вопросам примерно то же самое. Отвечая следователю на вопрос о том, какие обязательства взял на себя Троцкий перед фашистской Германией и какова тактика троцкистского блока во время войны, Сокольников говорит:
«Троцкий обещал гитлеровскому правительству, что блок будет проводить линию активного пораженчества...
Троцкий указывал, что организации блока должны содействовать поражению СССР всеми имеющимися в их распоряжении средствами. Основными средствами, как указывал Троцкий, должны явиться: диверсия и вредительство в промышленности и прямая измена командиров-троцкистов на фронте».
И последнее из громадного количества показаний всех этих мерзавцев, которое считаю необходимым, товарищи, довести до вашего сведения, — это показания Пятакова от 26 октября 1936 года.
Показывая об имевшей место специальной встрече в Нарком-тяжпроме и беседе с Сокольниковым почти по всем основным вопросам работы троцкистов, зиновьевцев и правых, Пятаков, в частности, заявляет:
«Тут же Сокольников рассказал мне о своем плане действия, который сводился к тому, что одновременно с террористическими актами в Москве, на Украине и других пунктах Союза надо использовать воинские части в Ленинградском гарнизоне. Но надо сказать, что в Ленинградском гарнизоне я, за исключением Виталия Примакова, никаких связей не имел и не знал. Я план Сокольникова об использовании воинских частей считал фантастическим, но тем не менее я понимал, что нужен действительно план согласованных действий. Я поэтому предложил собраться всей четверке, о которой я указывал выше, плюс Томский, для того чтобы подвести итоги того, чем мы располагаем, и наметить действительно реальный план на будущее».
Из всего, что я здесь зачитал вам, товарищи, ясно, насколько серьезно троцкистско-фашистская сволочь ставила дело внедрения своей организации в Красную Армию, как вся эта гнусная шайка стремилась использовать Рабоче-Крестьянскую Красную Армию в своих контрреволюционных целях.
Вся деятельность этих фашистских бандитов сконцентрирована на том, чтобы создавать в армии свои группки и ячейки, вылавливать отдельных недовольных лиц и вербовать их на свою сторону.
План этих предателей столь же прост, сколь и мерзок. С одной стороны — готовить террористические акты над членами ЦК и правительства и, если представится случай, приводить их в исполнение, с другой стороны — ждать войны, ждать наиболее острого момента для государства, чтобы потом путем измены, подлого предательства и провокации помогать врагу против своей страны и армии.
Отсюда нужно сделать соответствующие выводы, извлечь, как здесь все товарищи правильно говорили, нужные уроки. Я уже говорил и еще раз повторяю: в армии арестовали пока небольшую группу врагов; но не исключено, наоборот, даже наверняка, и в рядах армии имеется еще немало невыявленных, нераскрытых японо-немецких, троцкистско-зиновьевских шпионов, диверсантов и террористов. Во всяком случае, для того чтобы себя обезопасить, чтобы Красную Армию — этот наиболее деликатный инструмент, наиболее чувствительный и важнейший государственный аппарат — огородить от проникновения подлого и коварного врага, нужна более серьезная и, я бы сказал, несколько по-новому поставленная работа всего руководства в Красной Армии.
Сейчас, может быть, не совсем к месту, но я считаю необходимым, не вводя в заблуждение Центральный Комитет, сказать, что мы, работники Красной Армии, все-таки старались вести свою работу так, чтобы преградить доступ в армию нашим заклятым врагам.
Мы без шума — это и не нужно было — выбросили большое количество негодных людей, в том числе и троцкистско-зиновь-евского охвостья, и всякого подозрительного, недоброкачественного элемента. За время с 1924 года, с того времени, как Троцкий был изгнан из армии, за это время вычищено из ее рядов большое количество командного и начальствующего состава. Пусть вас не пугает цифра, которую я назову, потому что сюда входят не только враги, но и всякая мало пригодная для армии публика и некоторая часть хороших людей, подлежавших сокращению. За 12 лет уволено из армии около 47 тысяч человек начсостава. (За это же время призвана в армию из запаса 21 тысяча человек.) Только за последние три года — 1934—1936 включительно — уволено из армии по разным причинам, преимущественно негодных и политически неблагонадежных, около 22 тысяч человек, из них 5 тысяч человек как явные оппозиционеры.
Причем — я должен об этом сказать, товарищи, — и я, и мои ближайшие помощники проводили эту работу с достаточной осторожностью. Я лично подхожу всегда осторожно при решении вопроса об увольнении человека из рядов армии. Приходится быть внимательным, даже если человек в прошлом был замешан в оппозиции. Я считаю необходимым и правильным — так учит нас тов. Сталин — всегда самым подробнейшим образом разобраться в обстоятельствах дела, всесторонне изучить и проверить человека и только после этого принять то или другое решение.
Частенько бывают у меня разговоры с органами тов. Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из рядов Красной Армии. Иной раз приходится отстаивать отдельных лиц. Правда, сейчас можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист. Но, невзирая на такую опасность, я все-таки эту свою линию, по-моему правильную, сталинскую линию, буду и впредь проводить. Я считаю такое отношение к столь серьезным вопросам наиболее правильным, наиболее партийным. Тов. Молотов в своем докладе об этом говорил совершенно правильно. Нужно изучать людей, нужно знать их душу, их способности, повадки, проверять их на деле, на работе, в частной и личной жизни; знать их окружение, среду. Только зная человека по-настоящему, будучи с ним, если можно так выразиться, связан интимно, товарищески, проникая в его душу, в деталях зная его работу, можно более или менее правильно решать, на что способен человек, является ли он тем, за кого его считают. У нас же сплошь и рядом бывает так, что мы верим словам или тех, кто о нем говорит, или тому, что он сам о себе говорит, а лично хорошо не знаем, что он за человек.
Товарищ Сталин неоднократно говорил и часто об этом напоминает, что кадры решают все. Это — глубокая правда. Кадры — все! А кадры Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которым тов. Сталин уделяет колоссально много времени и внимания, являются особыми кадрами. Мы должны постоянно и упорно работать над тем, чтобы эти кадры увеличивались численно и улучшались качественно, чтобы непрерывно повышались их специальные знания и их политическая стойкость и ценность.
Армия располагает по штату 206 тыс. человек начальствующего состава, из которых 107 тыс. командиров, а остальные — политсостав, инженерно-технический, медицинский, ветеринарный, административно-хозяйственный и прочий начальствующий состав. Этот огромный человеческий массив требует к себе очень большого, серьезного и постоянного внимания со стороны руководящих органов армии.
Достаточно ли умело ведем мы нашу работу, чтобы этих командиров и начальников по-настоящему, по-большевистски организовывать, воспитывать, по-большевистски растить, чтобы они были достойными той высокой чести и задачи, которые возлагаются партией, государством, советским народом на Рабоче-Кре-стьянскую Красную Армию? К сожалению, товарищи, невзирая на все старания, наше руководство могло бы быть лучшим, мы могли бы управлять людьми более умело, чем мы это делали до сих пор.
Как мы готовим наши кадры, как мы с ними работаем? Я об этом обязан вам сказать, чтобы не создалось впечатления, что в Красной Армии так плохо, что нужны какие-нибудь сверхординарные и срочные меры.
В Красной Армии, конечно, есть много недочетов и недостатков, но армия обладает такими кадрами командного и начальствующего состава, которые обеспечивают ей не только нужную боеспособность, но и преданность и верность нашей партии и пролетарскому государству.
Готовим мы наши кадры усиленно и в большом количестве. Армия имеет 12 академий и 1 ветеринарный институт с 11 тысячами слушателей, 75 военных школ, в которых обучается 65 тысяч курсантов и слушателей. За 12 лет школы дали 134 700 человек командиров и разных начальников — теперешних лейтенантов, воентехников и пр. Академии за тот же период дали армии 13 тысяч командиров, инженеров и других специалистов.
Как видите, Красная Армия укомплектована командным и начальствующим составом неплохо. Но над этим командным составом необходимо работать еще очень много, работать непрерывно, умело и организованно. Мы знаем немало фактов, когда неплохо подготовленные в военном отношении, честные и долгое время находившиеся в армии люди вследствие нашей нерадивости, вследствие того, что мы ими не занимались и упускали их из поля зрения, портились, становились никудышными и даже вредными.
Мы провели вместе со всей партией в 1933—1934 годах чистку партийного состава Красной Армии. В армии — как многие из секретарей обкомов и нацкомпартий это знают — был, пожалуй, наименьший процент вычищенных...
Косиор. Так и должно быть.
Ворошилов. Правильно, потому что страна дает армии лучших людей. Если бы мы имели такие же результаты по чистке парторганизаций РККА, какие имелись в гражданских ячейках, это было бы плохо, потому что мы имеем отборных во всех отношениях людей. Хотя мы и имеем, казалось, незначительный процент вычищенных, все же в абсолютных цифрах вычищено довольно много — 3328 человек, из которых за троцкизм и контрреволюционную агитацию — 555 человек. Из этих 555 человек было уволено сразу же из армии 400 человек.
При обмене партдокументов исключено из партии, как быв-их троцкистов и зиновьевцев, 244 человека.
Из числа бывших троцкистов и зиновьевцев и исключенных в разное время из партии оставлено в армии 155 человек. Кроме того, в армии находятся на различных должностях 545 человек
бывших участников антипартийных группировок, получивших новые партбилеты.
Всего, таким образом, в армии имеется без партбилетов и с партбилетами бывших троцкистов, зиновьевцев и правых 700 человек.
Этих людей мы знаем, все они находятся под нашим непосредственным наблюдением. Однако последние события показывают, что этот народ нужно взять под еше более тщательный контроль и партийное наблюдение. Очевидно, придется соответствующей работой с этими товарищами добиваться положения, при котором можно будет переводить их из «бывших» уже в настоящих большевиков, чтобы не было сомнений в их партийности и преданности нашему делу. А с сомнительными нужно будет расстаться.
Наша армия имеет, в общем, замечательный красноармейский состав. Лучших людей нельзя выдумать. Если и наши командные кадры будут так же хороши, крепки, если они будут здоровы, по-настоящему преданы нашей партии и государству, то армия при наличии той прекрасной техники, которой она располагает сейчас, будет безусловно непобедимой. Командные кадры армии — это все.
Что же собой представляют эти командные кадры?
Я уже говорил, что из 206 тысяч начальствующего состава 107 тысяч падает на командиров. 67 проц. командного состава — партийцы и, кроме того, около 8 проц. — комсомольцы.
Из 107 тысяч командиров: бывших рабочих — 50 942 человека, или 47,5 проц.; с законченным военным образованием — 96 390 человек, или 90 проц. всего командного состава.
Военно-технический состав. Здесь мы имеем свыше 60 проц. членов партии, почти 15 проц. комсомольцев. Бывшие рабочие составляют почти 65 проц. всего военно-технического состава. Свыше 90 проц. военно-технического состава имеют законченное специальное образование.
Военно-политического состава в армии 22 тысячи, 100 проц. — члены партии, 58 проц. — бывшие рабочие, 50 проц. политсостава имеют законченное военное или политическое образование. Тут многое еще не сделано. Признать нормальным положение, когда 50 проц. политсостава не имеют военной или политической подготовки, нельзя, тем более что людям приходится вести постоянно ответственную политическую работу среди рядового и начальствующего состава.
Военно-медицинский состав. Здесь картина значительно хуже. Члены партии среди медиков составляют всего лишь 27,2 проц., комсомольцы — 5 проц.; рабочие — около 14 проц., со специальной подготовкой — 91 проц.
Примерно так же обстоит дело и среди военно-ветеринарного состава (члены партии составляют 29 проц., комсомольцы — 4 проц., рабочие—13,5 проц.).
Но хуже всего положение с военно-хозяйственным и административным составом. Военно-хозяйственный и административный персонал составляет значительную долю всего начальствующего состава — почти 26 тысяч человек, а членов партии из этих 26 тысяч только 9331 человек, или 36 проц., комсомольцев — 3,8 проц. Рабочих среди этой группы начсостава 23 проц., а имеющих военную или специальную подготовку лишь 43 проц.
Таким образом, нельзя сказать, что военно-хозяйственный персонал — а от него зависит очень многое в деле ведения военного хозяйства, правильного снабжения и своевременного удовлетворения текущих нужд армии — по своему составу удовлетворяет тем требованиям, которые в настоящее время предъявляются к этой группе начсостава. Как вы видите, народ здесь еще не совсем подготовленный и с недостаточной партийной прослойкой.
Я не буду дальше утомлять ваше внимание приведением цифр по ряду других интересных разделов, характеризующих кадры начсостава РККА.
Скажу лишь несколько слов относительно организации воспитательной работы среди начальствующего состава армии.
Наркомат обороны имеет возможность и обязан по-иному вести работу с кадрами, чем какой-либо другой наркомат. Наркомат обороны — особый наркомат.
В то время как большинство наркоматов партийно-политической работы не ведет или почти не ведет, вся эта деятельность распределяется между парторганами, профсоюзами и общественными организациями, в Наркомате обороны положение совершенно другое. В Наркомате обороны под руководством его органов кадры армии помимо своей повседневной работы — командования, обучения войск и прочего — сами непрерывно учатся. Они в обязательном порядке учатся на политзанятиях, в образовательных школах и кружках, в группах по специальным военным и техническим предметам. Так, например, в прошлом и в этом году политзанятия для начсостава проводились три раза в месяц по четыре часа. Для общеобразовательной подготовки (для тех, кто в этой подготовке нуждается) отводилось шесть занятий в месяц по два часа. На изучение иностранных языков для среднего, старшего и высшего состава — шесть занятий в месяц по два часа. Военная подготовка проводилась и проводится пять раз в месяц (35 часов). Это тот обязательный минимум, который неуклонно выполняется во всех военных подразделениях и частях.
Эта твердая система занятий дает возможность не только воспитывать, растить людей, кадры, но и систематически наблюдать за их работой, за их ростом, улавливать их настроения и запросы.
На 1 января 1937 года в армии насчитывалось 5475 учебных групп, в которых занималось 102 тысячи человек начальствующего состава. Это примерно половина всего командного и начальствующего состава. Следует, однако, иметь в виду, что высший начсостав в своей подавляющей части ведет самоподготовку в индивидуальном порядке или вовсе освобожден от подготовки, как уже имеющий законченное соответствующее образование. Как видите, охват политической и общеобразовательной учебой начсостава армии значительный. Необходимо, однако, признать, что часть начсостава все же остается вне этого охвата. Нужно еще немало усилий, чтобы все 100 проц. были включены в систему подготовки и переподготовки в целях непрерывного совершенствования и роста политического и начальствующего состава Красной Армии.
Товарищи! Какие выводы необходимо сделать нам, работникам Красной Армии, из всего того, о чем здесь было сообщено в докладах и выступлениях по этим докладам, из всех тех ужасных фактов вредительства, диверсий, шпионажа, двурушничества и обмана партии, государства и народа подлыми предателями?
Мне кажется, что тот же самый вывод, что делают для себя все другие товарищи. Я думаю, что мы обязаны не только обратить еще большее внимание на политическую, партийную работу среди всего личного состава армии, но и посмотреть глубже, наблюдать изо дня в день за всей деятельностью наших специальных частей: военно-морских, авиационных, танковых, артиллерийских, химических, инженерных, связи, школ и академий.
Враг будет пытаться (если он уже не проник глубоко в недра армии) запустить свои щупальца в Красную Армию, в ее наиболее важные части.
Больше всего нужно бояться, чтобы, разойдясь с этого Пленума ЦК ВКП(б), кое-что, а может быть, и многое сделав в процессе повседневной работы, снова не успокоиться. Это было бы самым непростительным и недопустимым легкомыслием. Вредители и шпионы снова тогда полезут во все щели и наделают нам еще больших бед, чем до сих пор. Нет, впредь мы должны работать по-другому.
Товарищ Сталин постоянно напоминает нам, что классовая борьба не только не окончена, но она принимает еще более острые формы. Не воюя с оружием в руках, мы ведем жестокую борьбу с теми классовыми врагами, которых у рабочего класса, у нашего государства еще очень и очень много. При этом нужно иметь в виду, что арсенал средств борьбы у наших классовых врагов чрезвычайно велик и разнообразен. При малейшем нашем самоуспокоении, забывчивости и ротозействе враг будет творить нам всякие пакости, не останавливаясь ни перед чем. И это будет происходить до тех пор, покуда «или мы их — или они нас». Конечно, «мы их», сказал Петька в «Чапаеве». Но пока «мы их» изничтожим, пока рабочий класс железной метлой выметет капиталистическую нечисть на Западе, наши смертельные враги будут использовать всякие малейшие наши промахи, и особенно благодушие, маниловщину и разгильдяйство, чтобы наносить удары по социализму, подрывать наше дело. Наша социалистическая страна не отгорожена непроницаемой перегородкой от остального мира. А весь остальной мир — это мир капитала, мир наших классовых врагов. Оттуда, «из того мира», в нашу страну проникают организаторы диверсий, шпионажа, наемные убийцы. Оттуда фашист Троцкий управляет своей шайкой, разбросанной по советской земле и нами еще не выловленной.
Классовый враг еще до начала открытой войны с нашей социалистической Родиной будет пытаться наносить вред, ослаблять ее силы. Поэтому мы всегда должны чувствовать себя на боевом посту, принимать все меры к тому, чтобы врагу было тесно, если он попадет в ту или иную нашу организацию, чтобы ему было душно, чтобы он обязательно был задушен. Это больше всего и главным образом относится к нам, военным коммунистам, к нам, ответственным работникам армии. Мы не можем, не имеем права быть «шляпами», слюнтяями. Бдительность, аккуратность, четкость и организованность в работе, политическая, большевистская, ленинско-сталинская закалка — вот чем должны обладать обязательно все военные работники, если они не хотят быть ротозеями и посмешищем для врага.
Теперь больше, чем раньше, должно быть уделено внимания воспитанию кадров Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Мы обязаны упорно и умно работать над тем, чтобы возможно большее число беспартийных командиров и начальников сделать подлинными большевиками. Нужна упорная, хорошо продуманная работа над непрерывной политической, классовой, партийной шлифовкой кадров армии. Кадры армии должны быть на все 100 проц. сознательными, большевистски твердыми, сталински верными. Мы, однако, не можем не допускать беспартийных в кадры Красной Армии. Беспартийные есть и будут оставаться в кадрах армии в значительном проценте. Но ни один беспартийный командир не может, не должен быть безразличным к советскому строю, власти, социализму. Мы не можем допустить, чтобы беспартийный начальствующий состав был аполитичен.
Впредь мы не допустим, чтобы беспартийный командир был безразличен к тому, что делается вокруг него, чтобы он не знал, не интересовался нашей партией, ее задачами и стремлениями, чтобы он не являлся активным участником социалистического строительства. Если будут появляться беспартийные с маской аполитичности, безразличия, стало быть, это полувраги или агенты врага. Таких беспартийных мы терпеть у себя не будем, не должны их терпеть. И разумеется, тем более мы не можем допустить, чтобы наши партийные командиры и красноармейцы (последних, к сожалению, сейчас у нас пока мало из-за прекращения приема в партию) были неполноценными, ненастоящими во всех отношениях партийцами-большевиками. Все члены партии, работающие в армии, независимо от занимаемых постов, должны непрерывно учиться марксизму-ленинизму, должны быть полностью вооружены необходимыми знаниями, обязаны быть образцовыми партийцами, ленинцами, сталинцами.
Красная Армия и теперь занимается не только военной учебой. Она ведет большую работу по политическому воспитанию командных и рядовых кадров. Мы и впредь обязаны еще усиленнее и более продуманно, тов. Уборевич, — это вы должны все запомнить, — работать по воспитанию бойцов и командиров в марксистско-ленинско-сталинском духе, добиваться, чтобы красные бойцы и командиры были действительно знающими, стопроцентными большевиками. Это основной и главный залог, первое условие, могущее гарантировать нас от проникновения врагов в ряды нашей армии.
Мы обязаны далее добиться, чтобы связь между различными группами начальствующего состава, между старшими и младшими, связь начсостава с красноармейской массой была еще более крепкой, деловой, товарищеской, большевистской связью, а не формальной или панибратской, что, к сожалению, часто теперь наблюдается.
Часто наши командиры и начальники, партийные и беспартийные, отрываются от красноармейцев, не знают доподлинно повседневной жизни бойцов, не интересуются как следует их настроениями, запросами, нуждами. Отсюда, как следствие, недовольство красноармейцев. Враг этим пользуется, не может не воспользоваться. Он прекрасно понимает, что из недовольных легко создать врагов Советской власти.
У нас были случаи, когда красноармейцы вредили, ломали механизмы, портили самолеты, делали иные пакости в своей части. Были случаи поджога ангаров с самолетами. Правда, эти красноармейцы оказались детьми кулаков, попов, урядников. Но дело, понятно, не в этом. Дело в нашей плохой работе с красноармей-
цами, в незнании личного состава командирами и политработниками, в плохой работе политорганов войсковых частей армии. Нашим политорганам и политработникам нужно сильно подтянуться, резко улучшить свою политработу, крепче связаться с красноармейской массой и комсоставом, усилить работу с партийными кадрами, непрерывно изучать людей и знать их полностью.
Товарищи! Красная Армия оказалась, к сожалению, тоже задетой подлой контрреволюционной мерзостью. Я и мои ближайшие помощники несем всю ответственность за это, тем паче, что эти Примаковы, Путны, Зюки и Шмидты нам были очень хорошо известны. Правда, никто из нас не может вспомнить ни одного случая, когда эти господа проявили бы себя антисоветски или хотя бы подозрительно. Наоборот, эти люди, ведя подпольную, подрывную работу на поражение в предстоящей войне, как теперь выяснилось, в армии для виду вели себя неплохо. И Примаков, и Путна, и Туровский, и даже Шмидт — все они своей работой не вызывали ни у кого сомнения.
В чем же дело? А дело в том, товарищи, что система нашего управления и наблюдения за этими людьми оказалась негодной. Мы должны были за ними смотреть по-другому, знать о них больше, чем мы знали, видеть их лучше, чем мы видели. Стало быть, метод, с помощью которого мы изучали людей, измеряли политическую температуру, этот метод оказался негодным, порочным, провалившимся. Нужны другие меры, иной подход, новый метод управления и руководства людьми вообще, такого рода людьми в особенности.
Какие же это меры? Что необходимо предпринять, чтобы окончательно ликвидировать последствия болезнетворного нарыва на здоровом, безусловно здоровом, прекрасном теле Рабоче-Кре-стьянской Красной Армии?
Как я уже сказал, надо максимально повысить качество политической, партийно-воспитательной работы среди всего начсостава и красноармейских масс.
Необходимо добиться более дружной и согласованной работы командования, политорганов, особых отделов и партийных организаций.
Надо систематически проверять, контролировать работу, изучать людей на деле и исправлять их ошибки, воспитывая чувство нетерпимости к очковтирательству, подхалимству, зазнайству, успокоенности и всяким прочим безобразиям и недочетам, безжалостно борясь с этими явлениями, невзирая на ранг и положение руководителей.
Необходима, наконец, еще более тесная связь начсостава между собой, связь больших и малых начальников с массами, с от-
дельными людьми, с которыми надлежит быть связанным; необходимо подлинное знание окружающей среды, людей, их чаяний, запросов и настроений.
Все это и ряд других мероприятий, направленных к усилению ленинско-сталинской бдительности и руководства, избавит Красную Армию от зловредных, мерзких элементов, которые, несомненно, еще имеются в ее рядах, и гарантирует нас в будущем от проникновения в ряды начсостава двурушников, изменников и предателей из подлого лагеря троцкистов, зиновьевцев и правых.
Выступление И. В. Сталина на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны
2 июня 1937 года (неправленая стенограмма)
Сталин. Товарищи, в том, что военно-политический заговор существовал против Советской власти, теперь, я надеюсь, никто не сомневается. Факт, такая уйма показаний самих преступников и наблюдения со стороны товарищей, которые работают на местах, такая масса их, что несомненно здесь имеет место военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами.
Ругают людей: одних — мерзавцами, других — чудаками, третьих — помещиками.
Но сама по себе ругань ничего не даст. Для того чтобы это зло с корнем вырвать и положить ему конец, надо его изучить, спокойно изучить, изучить его корни, вскрыть и наметить средства, чтобы впредь таких безобразий ни в нашей стране, ни вокруг нас не повторялось.
Я хотел как раз по вопросам такого порядка несколько слов сказать.
Прежде всего обратите внимание, что за люди стояли во главе военно-политического заговора. Я не беру тех, которые уже расстреляны, я беру тех, которые недавно еще были на воле. Троцкий, Рыков, Бухарин — это, так сказать, политические руководители. К ним я отношу также Рудзутака, который также стоял во главе и очень хитро работал, путал все, а всего-навсего оказался немецким шпионом. Карахан, Енукидзе. Дальше идут Ягода, Тухачевский — по военной линии, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник—13 человек. Что это за люди? Это очень интересно знать. Это — ядро военно-политического заговора, ядро, которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов. Что это за люди?
Говорят, Тухачевский — помещик, кто-то другой — попович. Такой подход, товарищи, ничего не решает, абсолютно не решает. Когда говорят о дворянах как о враждебном классе трудовому народу, имеют в виду класс, сословие, прослойку, но это не значит, что некоторые отдельные лица из дворян не могут служить рабочему классу. Ленин был дворянского происхождения — вы это знаете?
Голос. Известно.
Сталин. Энгельс был сын фабриканта — непролетарские элементы, как хотите. Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса. Чернышевский был сын попа — неплохой был человек. И наоборот. Серебряков был рабочий, а вы знаете, каким мерзавцем он оказался. Лившиц был рабочим, малограмотным рабочим, а оказался шпионом.
Когда говорят о враждебных силах, имеют в виду класс, сословие, прослойку, но не каждое лицо из данного класса может вредить. Отдельные лица из дворян, из буржуазии работали на пользу рабочему классу, и работали неплохо. Из такой прослойки, как адвокаты, скажем, было много революционеров. Маркс был сын адвоката, не сын батрака и не сын рабочего. Из этих прослоек всегда могут быть лица, которые могут служить делу рабочего класса не хуже, а лучше, чем чистые кровные пролетарии. Поэтому общая мерка, что это не сын батрака, — это старая мерка, к отдельным лицам неприменимая. Это не марксистский подход.
Это не марксистский подход. Это, я бы сказал, биологический подход, не марксистский. Мы марксизм считаем не биологической наукой, а социологической наукой. Так что эта общая мерка, совершенно верная в отношении сословий, групп, прослоек, она не применима ко всяким отдельным лицам, имеющим не пролетарское или не крестьянское происхождение. Я не с этой стороны буду анализировать этих людей.
Есть у вас еще другая, тоже неправильная ходячая точка зрения. Часто говорят: в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. Тоже неправильно. Человек мог быть молодым, просто не разбирался, был задира. Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось. Андреев был очень активным троцкистом в 1921 году.
Голос с места. Какой Андреев?
Сталин. Секретарь ЦК, Андрей Андреевич Андреев. Так что видите, общее мнение о том, что такой-то тогда-то голосовал или
такой-то тогда-то колебался, тоже не абсолютно и не всегда правильно.
Так что эта вторая причина, имеющая большое распространение среди вас и в партии вообще точка зрения, она тоже неправильна. Я бы сказал, не всегда правильна, и очень часто она подводит.
Значит, при характеристике этого ядра и его членов я также эту точку зрения, как неправильную, не буду применять.
Самое лучшее — судить о людях по их делам, по их работе. Были люди, которые колебались, потом отошли, отошли открыто, честно и в одних рядах с нами очень хорошо дерутся с троцкистами. Дрался очень хорошо Дзержинский, дерется очень хорошо товарищ Андреев. Есть и еще такие люди. Я бы мог сосчитать десятка два-три людей, которые отошли от троцкизма, отошли крепко и дерутся с ним очень хорошо. Иначе и не могло быть, потому что на протяжении истории нашей партии факты показали, что линия Ленина, поскольку с ним начали открытую войну троцкисты, оказалась правильной. Факты показали, что впоследствии, после Ленина, линия ЦК нашей партии, линия партии в целом оказалась правильной. Это не могло не повлиять на некоторых бывших троцкистов. И нет ничего удивительного, что такие люди, как Дзержинский, Андреев и десятка два-три бывших троцкистов, разобрались, увидели, что линия партии правильна, и перешли на нашу сторону.
Скажу больше. Я знаю некоторых не-троцкистов, они не были троцкистами, но и нам от них большой пользы не было. Они по-казенному голосовали за партию. Большая ли цена такому «ленинцу»? И наоборот, были люди, которые топорщились, сомневались, не все признали правильным и не было у них достаточной доли трусости, чтобы скрыть свои колебания, они голосовали против линии партии, а потом перешли на нашу сторону. Стало быть, и эту вторую точку зрения, ходячую и распространенную среди вас, я отвергаю как абсолютную.
Нужна третья точка зрения при характеристике лидеров этого ядра заговора. Это точка зрения характеристики людей по их делам за ряд лет.
Перехожу к этому. Я пересчитал тринадцать человек. Повторяю: Троцкий, Рыков, Бухарин, Енукидзе, Карахан, Рудзутак, Ягода, Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник. Из них десять человек — шпионы. Троцкий организовал группу, которую прямо натаскивал, поучал: давайте сведения немцам, чтобы они поверили, что у меня, Троцкого, есть люди. Делайте диверсии, крушения, чтобы мне, Троцкому, японцы и немцы поверили, что у меня есть сила. Человек, который проповедовал
среди своих людей необходимость заниматься шпионажем, потому что мы, дескать, троцкисты, должны иметь блок с немецкими фашистами, стало быть, у нас должно быть сотрудничество, стало быть, мы должны помогать так же, как они нам помогают в случае нужды. Сейчас от них требуют помощи по части информации — давайте информацию. Вы помните показания Радека, вы помните показания Лившица, вы помните показания Сокольникова — давали информацию. Это и есть шпионаж. Троцкий — организатор шпионов из людей, либо состоявших в нашей партии, либо находящихся вокруг нашей партии, — обер-шпион.
Рыков. У нас нет данных, что он сам информировал немцев, но он поощрял эту информацию через своих людей. С ним очень тесно были связаны Енукидзе и Карахан, оба оказались шпионами. Карахан с 1927 года и с 1927 года — Енукидзе. Мы знаем, через кого они доставляли секретные сведения, через кого доставляли эти сведения, — через такого-то человека из германского посольства в Москве. Знаем. Рыков знал все это. У нас нет данных, что он сам шпион.
Бухарин. У нас нет данных, что он сам информировал, но с ним были связаны очень крепко и Енукидзе, и Карахан, и Рудзутак, они им советовали — информируйте, сами не доставляли.
Гамарник. У нас нет данных, что он сам информировал, но все его друзья, ближайшие друзья: Уборевич, особенно Якир, Тухачевский — занимались систематической информацией немецкого генерального штаба.
Остальные. Енукидзе, Карахан — я уже сказал. Ягода — шпион и у себя в ГПУ разводил шпионов. Он сообщал немцам, кто из работников ГПУ имеет такие-то пороки. Чекистов таких он посылал за границу для отдыха. За эти пороки хватала этих людей немецкая разведка и завербовывала, возвращались они завербованными. Ягода говорил им: я знаю, что вас немцы завербовали, как хотите, либо вы мои люди, личные, и работаете так, как я хочу, слепо, либо я передаю в ЦК, что вы — германские шпионы. Те завербовывались и подчинялись Ягоде как его личные люди. Так он поступил с Гаем — немецко-японским шпионом. Он это сам признал. Эти люди признаются. Так он поступил с Воловичем — шпион немецкий, сам признается. Так он поступил с Паукером — шпион немецкий, давнишний, с 1923 года. Значит, Ягода. Дальше, Тухачевский. Вы читали его показания.
Голоса. Да, читали.
Сталин. Он оперативный план наш, оперативный план — наше святое святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион. Для благовидности на Западе этих жуликов из западноевропейских цивилизованных стран называют информаторами, а мы-то по-русски знаем, что это просто шпион. Якир систематически информировал немецкий штаб. Он выдумал себе эту болезнь печени. Может быть, он выдумал себе эту болезнь, а может быть, у него действительно была. Он ездил туда лечиться. Уборевич не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан — немецкий шпион. Эйдеман — немецкий шпион. Карахан информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии. Рудзутак. Я уже говорил о том, что он не признает, что он шпион, но у нас есть все данные. Знаем, кому он передавал сведения. Есть одна разведчица опытная в Германии, в Берлине. Вот когда вам, может быть, придется побывать в Берлине, Жозефина Гензи, может быть, кто-нибудь из вас знает. Она красивая женщина. Разведчица старая. Она завербовала Карахана. Завербовала на базе бабской части. Она завербовала Енукидзе. Она помогла завербовать Тухачевского. Она же держит в руках Рудзутака. Это очень опытная разведчица, Жозефина Гензи. Будто бы она сама датчанка на службе у немецкого рейхсвера. Красивая, очень охотно на всякие предложения мужчин идет, а потом гробит. Вы, может быть, читали статью в «Правде» о некоторых коварных приемах вербовщиков. Вот она одна из отличившихся на этом поприще разведчиц германского рейхсвера. Вот вам люди. Десять определенных шпионов и трое организаторов и потакателей шпионажа в пользу германского рейхсвера. Вот они, эти люди.
Могут спросить, естественно, такой вопрос — как это так, эти люди, вчера еще коммунисты, вдруг стали сами оголтелым орудием в руках германского шпионажа? А так, что они завербованы. Сегодня от них требуют — дай информацию. Не дашь, у нас есть уже твоя расписка, что ты завербован, опубликуем. Под страхом разоблачения они дают информацию. Завтра требуют: нет, этого мало, давай больше и получи деньги, дай расписку. После этого требуют — начинайте заговор, вредительство. Сначала вредительство, диверсии, покажите, что вы действуете на нашу сторону. Не покажете — разоблачим, завтра же передаем агентам Советской власти и у вас головы летят. Начинают они диверсии. После этого говорят — нет, вы как-нибудь в Кремле попытайтесь что-нибудь устроить или в Московском гарнизоне и вообще займите командные посты. И они начинают стараться, как только могут. Дальше и этого мало. Дайте реальные факты, чего-нибудь стоящие. И они убивают Кирова. Вот получайте, говорят. А им говорят — идите дальше, нельзя ли все правительство снять. И они организуют через Енукидзе, через Горбачева, Егорова, который был тогда начальником школы ВЦИК, а школа стояла в
Кремле, Петерсона. Им говорят — организуйте группу, которая должна арестовать правительство. Летят донесения, что есть группа, все сделаем, арестуем и прочее. Но этого мало — арестовать, перебить несколько человек, а народ, а армия. Ну, значит, они сообщают, что у нас такие-то командные посты заняты, мы сами занимаем большие командные посты — я, Тухачевский, а он, Уборевич, а здесь Якир. Требуют — а вот насчет Японии, Дальнего Востока как? И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять. И там же есть кандидатура. Ну уж, конечно, Тухачевский. Если не он, так кого же. Почему снять? Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну, еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит по войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадает. Посмотрите, ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере. Путна бомбардирует, Аронштам бомбардирует нас в Москве, бомбардирует Гамарник. Наконец, созываем совещание. Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик как мужик, неплохой. Мы его не знаем, в чем тут дело? Даем ему произнести речь — великолепно. Проверяем его и таким порядком. Люди с мест сигнализировали, созываем совещание в зале ЦК.
Он, конечно, разумнее, опытнее, чем любой Тухачевский, чем любой Уборевич, который является паникером, и чем любой Якир, который в военном деле ничем не отличается. Была маленькая группа. Возьмем Котовского, он никогда ни армией, ни фронтом не командовал. Если люди не знают своего дела, мы их обругаем — подите к черту, у нас не монастырь. Поставьте людей на командную должность, которые не пьют и воевать не умеют, — нехорошо. Есть люди с 10-летним командующим опытом, действительно из них сыплется песок, но их не снимают, наоборот, держат. Мы тогда Гамарника ругали, а Тухачевский его поддерживал. Это единственный случай сговоренности. Должно быть, немцы донесли, приняли все меры. Хотели поставить другого, но не выходит.
Ядро, состоящее из десяти патентованных шпионов и трех патентованных подстрекателей шпионов. Ясно, что сама логика этих людей зависит от германского рейхсвера. Если они будут выполнять приказания германского рейхсвера, ясно, что рейхсвер будет толкать этих людей сюда. Вот подоплека заговора. Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение
германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это дело готовили. Это агентура, руководящее ядро военно-политического заговора в СССР, состоящее из десяти патентованных шпиков и трех патентованных подстрекателей шпионов. Это агентура германского рейхсвера. Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе и завербовали шпиков, орудовавших в этом деле. Вот обстановка.
Тухачевский особенно, который играл благородного человека, на мелкие пакости неспособного, воспитанного человека. Мы его считали неплохим военным, я его считал неплохим военным. Я его спрашивал: как вы могли в течение трех месяцев довести численность дивизии до 7 тысяч человек. Что это? Профан, не военный человек. Что за дивизия в 7 тысяч человек? Это либо дивизия без артиллерии, либо это дивизия с артиллерией без прикрытия. Вообще это не дивизия, это — срам. Как может быть такая дивизия? Я у Тухачевского спрашивал: как вы, человек, называющий себя знатоком этого дела, как вы можете настаивать, чтобы численность дивизии довести до 7 тысяч человек и вместе с тем требовать, чтобы у нас дивизия была 60... 40 гаубиц и 20 пушек, чтобы мы имели столько-то танкового вооружения, такую-то артиллерию, столько-то минометов. Здесь одно из двух — либо вы должны всю эту технику к черту убрать и одних стрелков поставить, либо вы должны только технику поставить. Он мне говорит: «Товарищ Сталин, это увлечение». Это не увлечение, это вредительство, проводимое по заказам германского рейхсвера.
Вот ядро, и что оно собой представляет? Голосовали ли они за Троцкого? Рудзутак никогда не голосовал за Троцкого, а шпиком оказался. Енукидзе никогда не голосовал за Троцкого, а шпиком оказался. Вот ваша точка зрения — кто за кого голосовал.
Помещичье происхождение. Я не знаю, кто там еше есть из помещичьей семьи, кажется, только один Тухачевский. Классовое происхождение не меняет дела. В каждом отдельном случае нужно судить по делам. Целый ряд лет люди имели связь с германским рейхсвером, ходили в шпионах. Должно быть, они часто колебались и не всегда вели свою работу. Я думаю, мало кто из них вел свое дело от начала до конца. Я вижу, как они плачут, когда их привели в тюрьму. Вот тот же Гамарник. Видите ли, если бы он был контрреволюционером от начала до конца, то он не поступил бы так, потому что я бы на его месте, будучи последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя. Так контрреволюционеры поступают. Эти же люди были не что иное, как невольники германского рейхсвера, завербованные шпионы, 'и эти невольники должны были катиться по пути заговора, по пути шпионажа, по пути отдачи Ленинграда, Украины и т. д. Рейхсвер как могучая сила берет себе в невольники, в рабы слабых людей, а слабые люди должны действовать, как им прикажут. Невольник есть невольник. Вот что значит попасть в орбиту шпионажа. Попал ты в это колесо, хочешь ты или не хочешь, оно тебя завернет, и будешь катиться по наклонной плоскости. Вот основа. Не в том, что у них политика и прочее, никто не спрашивал о политике. Это просто люди идут на милость.
Колхозы. Да какое им дело до колхозов? Видите, им стало жалко крестьян. Вот этому мерзавцу Енукидзе, который в 1918 году согнал крестьян и восстановил помещичье хозяйство, ему теперь стало жалко крестьян. Но так как он мог прикидываться простачком и заплакать, этот верзила, то ему поверили.
Второй раз, в Крыму, когда пришли к нему какие-то бабенки, жены, так же, как и в Белоруссии, пришли и поплакали, то он согнал мужиков, вот этот мерзавец согнал крестьян и восстановил какого-то дворянина. Я его еще тогда представлял к исключению из партии, мне не верили, считали, что я как грузин очень строго отношусь к грузинам. А русские, видите ли, поставили перед собой задачу защищать «этого грузина». Какое ему дело, вот этому мерзавцу, который восстанавливал помещиков, какое ему дело до крестьян.
Тут дело не в политике, никто его о политике не спрашивал. Они были невольниками в руках германского рейхсвера.
Те командовали, давали приказы, а эти в поте лица выполняли. Этим дуракам казалось, что мы такие слепые, что ничего не видим. Они, видите ли, хотят арестовать правительство в Кремле. Оказалось, что мы кое-что видели. Они хотят в Московском гарнизоне иметь своих людей и вообще поднять войска. Они полагали, что никто ничего не заметит, что у нас пустыня Сахара, а не страна, где есть население, где есть рабочие, крестьяне, интеллигенция, где есть правительство и партия. Оказалось, что мы кое-что видели.
И вот эти невольники германского рейхсвера сидят теперь в тюрьме и плачут. Политики! Руководители!
Второй вопрос — почему этим господам так легко удавалось вербовать людей. Вот мы человек 300—400 по военной линии арестовали. Среди них есть хорошие люди. Как их завербовали?
Сказать, что это способные, талантливые люди, я не могу. Сколько раз они поднимали открытую борьбу против Ленина, против партии при Ленине и после Ленина и каждый раз были биты. И теперь подняли большую кампанию и тоже провалились. Не очень уж талантливые люди, которые то и дело проваливались, начиная с 1921 года и кончая 1937-м. Не очень талантливые, не очень гениальные.
Как это им удалось так легко вербовать людей? Это очень серьезный вопрос. Я думаю, что они тут действовали таким путем. Недоволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. Очень трудно иногда человеку понять меру своих сил, меру своих плюсов и минусов. Иногда человек думает, что он гениален, и поэтому обижен, когда его не выдвигают.
Начали с малого — с идеологической группки, а потом шли дальше. Вели разговоры такие: вот, ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках, Ягода в руках, Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами, Московский округ, Корк и Горбачев тоже у нас. Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное, черт побери, оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон и всякая такая штука, а ты останешься на мели.
Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: дело это реальное, как тут не завербоваться?
Оказалось, дело не такое уж реальное. Но эти слабые люди рассуждали именно так: как бы, черт побери, не остаться позади всех. Давай-ка скорей прикладываться к этому делу, а то останешься на мели.
Конечно, так можно завербовать только нескольких людей. Конечно, стойкость тоже дело наживное, от характера кое-что зависит, но и от самого воспитания. Вот эти малостойкие, я бы сказал, товарищи, они и послужили материалом для вербовки. Вот почему этим мерзавцам так легко удавалось малостойких людей вовлекать. На них гипнозом действовали: завтра все будут
у нас в руках, немцы с нами, Кремль с нами, мы изнутри будем действовать, они — извне. Вербовали таким образом этих людей.
Третий вопрос — почему мы так странно прошляпили это дело? Сигналы были. В феврале был Пленум ЦК. Все-таки как-никак дело это наворачивалось, а вот все-таки прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных. В чем тут дело? Может быть, мы малоспособные люди или совсем уже ослепли? Тут причина общая. Конечно, армия не оторвана от страны, от партии, а в партии, вам известно, что эти успехи несколько вскружили голову, когда каждый день успехи, планы перевыполняются, жизнь улучшается, политика будто бы неплохая, международный вес нашей страны растет бесспорно, армия сама внизу и в средних звеньях, отчасти в верхних звеньях, очень здоровая и колоссальная сила, все это дело идет вперед, поневоле развинчивается, острота зрения пропадает, начинают люди думать: какого рожна еще нужно? Чего не хватает? Политика неплохая. Рабоче-Крес-тьянская Красная Армия за нас, международный вес нашей страны растет, всякому из нас открыт путь для того, чтобы двигаться вперед, неужели же еще при этих условиях кто-нибудь будет думать о контрреволюции? Есть такие мыслишки в головах. Мыто не знали, что это ядро уже завербовано германцами, и они даже при желании отойти от пути контрреволюции не могут отойти, потому что живут под страхом того, что их разоблачат и они головы сложат. Но общая обстановка, рост наших сил, поступательный рост и в армии, и в стране, и в партии, вот они у нас притупили чувство политической бдительности и несколько ослабили остроту нашего зрения. И вот в этой-то как раз области мы и оказались разбитыми.
Нужно проверять людей — и чужих, которые приезжают, и своих. Это значит, надо иметь широкоразветвленную разведку, чтобы каждый партиец и каждый непартийный большевик, особенно органы ОГПУ, рядом с органами разведки, чтобы они свою сеть расширяли и бдительнее смотрели. Во всех областях разбили мы буржуазию, только в области разведки оказались битыми, как мальчишки, как ребята. Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это слово в широком смысле слова, в смысле бдительности и в узком смысле слова также — в смысле хорошей организации разведки. Наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем. Наша разведка по линии ГПУ возглавлялась шпионом Гаем, и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно, только не для нас. Разведка — это та область, где мы впервые за двадцать лет потерпели жесточайшее поражение. И вот
задача состоит в том, чтобы разведку поставить на ноги. Это наши глаза, это наши уши. Слишком большие победы одержали, товарищи, слишком лакомым куском стал СССР для всех хищников. Громадная страна, великолепные железные дороги, флот растет, производство хлеба растет, сельское хозяйство процветает и будет процветать, промышленность идет в гору. Это такой лакомый кусок для империалистических хищников, что он, этот кусок, обязывает нас быть бдительными. Судьба, история доверили этакое богатство, эту великолепную и великую страну, а мы оказались спящими, забыли, что этакое богатство, как наша страна, не может не вызывать жадности, алчности, зависти и желания захватить эту страну. Вот Германия первая серьезно протягивает руку. Япония вторая — заводит своих разведчиков, имеет повстанческое ядро. Те хотят получить Приморье, эти хотят получить Ленинград. Мы это прозевали, не понимали. Имея эти успехи, мы превратили СССР в богатейшую страну и вместе с тем в лакомый кусок для всех хищников, которые не успокоятся до тех пор, пока не испробуют всех мер к тому, чтобы отхватить от этого куска кое-что. Мы эту сторону прозевали. Вот почему у нас разведка плоха, и в этой области мы оказались битыми, как ребятишки, как мальчишки.
Но это не все, разведка плохая. Очень хорошо. Ну, успокоение пошло. Факт. Успехи одни. Это очень большое дело — успехи, и мы стремимся к ним. Но у этих успехов есть своя теневая сторона — самодовольство ослепляет. Но есть у нас и другие такие недостатки, которые помимо всяких успехов или неуспехов существуют и с которыми надо распроститься. Вот тут говорили о сигнализации, сигнализировали. Я должен сказать, что сигнализировали очень плохо с мест. Плохо. Если бы сигнализировали больше, если бы у нас было поставлено дело так, как этого хотел Ленин, то каждый коммунист, каждый беспартийный считал бы себя обязанным о недостатках, которые замечает, написать свое личное мнение. Он так хотел. Ильич к этому стремился, ни ему, ни его птенцам не удалось это дело наладить. Нужно, чтобы не только смотрели, наблюдали, замечали недостатки и прорывы, замечали врага, но и все остальные товарищи чтобы смотрели на это дело. Нам отсюда не видно. Думают, что центр должен все знать, все видеть. Нет, центр не все видит, ничего подобного. Центр видит только часть, остальное видят на местах. Он посылает людей, но он не знает этих людей на сто процентов, вы должны их проверять. Есть одно средство настоящей проверки — это проверка людей на работе, по результатам их работы. А это только местные люди могут видеть.
Вот товарищ Горячев рассказывал о делах головокружительной практики. Если бы мы это дело знали, конечно, приняли бы меры. Разговаривали о том, о сем, что у нас дело с винтовкой плохое, что наша боевая винтовка имеет тенденцию превратиться в спортивную.
Голос. Махновский обрез.
Сталин. Не только обрез, ослабляли пружину, чтобы напряжения не требовалось. Один из рядовых красноармейцев сказал мне, что плохо дело, — поручили кому следует рассмотреть. Один защищает Василенко, другой — не защищает. В конце концов выяснилось, что он действительно грешен. Мы не могли знать, что это вредительство. А кто же он оказывается? Оказывается, он шпион. Он сам рассказал. С какого года, товарищ Ежов?
Ежов. С 1926 года.
Сталин. Конечно, он себя троцкистом называет, куда лучше ходить в троцкистах, чем просто в шпионах.
Плохо сигнализируете, а без ваших сигналов ни военком, ни ЦК ничего не могут знать. Людей посылают не на сто процентов обсосанных, в центре таких людей мало. Посылают людей, которые могут пригодиться. Ваша обязанность проверять людей на деле, на работе, и если неувязки будут, вы сообщайте. Каждый член партии, честный беспартийный, гражданин СССР не только имеет право, но обязан о недостатках, которые он замечает, сообщать. Если будет правда хотя бы на пять процентов, то и это хлеб. Обязаны посылать письма своему наркому, копию в ЦК. Как хотите. Кто сказал, что обязывают только наркому писать? Неправильно.
Я расскажу один инцидент, который был у Ильича с Троцким. Это было, когда Совет Обороны организовывался. Это было, кажется, в конце 1918 или 1919 года.
Троцкий пришел жаловаться: получаются в ЦК письма от коммунистов, иногда в копии посылаются ему как наркому, а иногда даже и копии не посылается, и письма посылаются в ЦК через его голову. «Это не годится». Ленин спрашивает: почему? «Как же так, я нарком, я тогда не могу отвечать». Ленин его отбрил, как мальчишку, и сказал: «Вы не думайте, что вы один имеете заботу о военном деле. Война — это дело всей страны, дело партии». Если коммунист по забывчивости или почему-либо прямо в ЦК напишет, то ничего особенного в этом нет. Он должен жаловаться в ЦК. Что же вы думаете, что ЦК уступит вам свое дело? Нет. А вы потрудитесь разобщать по существу эту жалобу. Вы думаете, вам ЦК не расскажет — расскажет. Вас должно интересовать существо этого
письма — правильно оно или нет. Даже и в копии можно наркому не посылать.
Разве вам когда Ворошилов запрещал письма посылать в ЦК?
Голоса. Нет, никогда.
Сталин. Кто из вас может сказать, что вам запрещали письма писать в ЦК?
Голоса. Нет, никто.
Сталин. Поскольку вы отказываетесь писать в ЦК и даже наркому не пишете о делах, которые оказываются плохими, то вы продолжаете старую троцкистскую линию. Борьба с пережитками троцкизма в головах должна вестись и ныне, надо отказаться от этой троцкистской практики. Член партии, повторяю, беспартийный, у которого болит сердце о непорядках, — а некоторые беспартийные лучше пишут, честнее, чем другие коммунисты, — обязаны писать своим наркомам, писать заместителям наркомов, писать в ЦК о делах, которые им кажутся угрожающими.
Вот если бы это правило выполнялось, — а это ленинское правило, — вы не найдете в Политбюро ни одного человека, который бы что-нибудь против этого сказал, — если бы это правило проводили, мы гораздо раньше разоблачили бы это дело. Вот это насчет сигналов.
Еще недостаток в отношении проверки людей сверху. Не проверяют. Мы для чего организовали Генеральный штаб? Для того, чтобы он проверял командующих округами. А чем он занимается? Я не слыхал, чтобы Генеральный штаб проверял людей, чтобы Генеральный штаб нашел у Уборевича что-нибудь и раскрыл все его махинации. Вот тут выступал один товарищ и рассказывал насчет кавалерии, как тут дело ставили, где же был Генеральный штаб? Вы что думаете, что Генеральный штаб для украшения существует? Нет, он должен проверять людей на работе сверху. Командующие округами не Чжан Цзолин, которому отдали округ на откуп...
Голоса. А это было так.
Сталин. Такая практика не годится. Конечно, не любят иногда, когда против шерсти гладят, но это не большевизм. Конечно, бывает иногда, что идут люди против течения и против шерсти гладят. Но бывает и так, что не хотят обидеть командующего округом. Это неправильно, это гибельное дело. Генеральный штаб существует для того, чтобы он изо дня в день проверял людей, давал бы ему советы, поправлял. Может, какой командующий округом имеет мало опыта, просто сам сочинил что-нибудь, его надо поправить и прийти ему на помощь. Проверить как следует.
Так могли происходить все эти художества — на Украине Якир, здесь, в Белоруссии, — Уборевич.
И вообще нам не все их художества известны, потому что люди эти были предоставлены сами себе, и что они там вытворяли, бог их знает!
Генштаб должен знать все это, если он хочет действительно практически руководить делом. Я не вижу признаков того, чтобы Генштаб стоял на высоте с точки зрения подбора людей.
Дальше. Не обращали достаточного внимания, по-моему, на дело назначения на посты начальствующего состава. Вы смотрите, что получается. Ведь очень важным вопросом является, как расставить кадры. В военном деле принято так: есть приказ — должен подчиниться. Если во главе этого дела стоит мерзавец, он может все запутать. Он может хороших солдат, хороших красноармейцев, великолепных бойцов направить не туда, куда нужно, не в обход, а навстречу врагу. Военная дисциплина строже, чем дисциплина в партии. Человека назначили на пост, он командует, он главная сила, его должны слушаться все. Тут надо проявлять особую осторожность при назначении людей.
Я сторонний человек и то заметил недавно. Каким-то образом дело обернулось так, что в механизированных бригадах, чуть ли не везде, стоят люди непроверенные, нестойкие. Почему это, в чем дело? Взять хотя бы Абошидзе — забулдыга, мерзавец большой, я слышал краем уха об этом. Почему-то обязательно надо дать ему механизированную бригаду. Правильно я говорю, товарищ Ворошилов?
Ворошилов. Он начальник АБТ войск корпуса.
Сталин. Я не знаю, что такое АБТ.
Голос с места. Начальник автобронетанковых войск корпуса.
Сталин. Поздравляю! Поздравляю! Очень хорошо! Почему он должен быть там? Какие у него достоинства? Стали проверять. Оказалось, несколько раз его исключали из партии, но потом восстановили, потому что кто-то ему помогал. На Кавказ послали телеграмму, проверили, оказывается, бывший каратель в Грузии, пьяница, бьет красноармейцев. Но с выправкой!
Стали копаться дальше. Кто же его рекомендовал, черт побери! И представьте себе, оказалось, рекомендовали его Элиава, товарищи Буденный и Егоров. И Буденный и Егоров его не знают. Человек, как видно, не дурак выпить, умеет быть тамадой, но с выправкой! Сегодня он произнесет декларацию за Советскую власть, завтра — против Советской власти, — какую угодно! Разве можно такого непроверенного человека рекомендовать? Ну, вышибли его, конечно.
Стали смотреть дальше. Оказалось, везде такое положение. В Москве, например, Ольшанский...
Голос с места. Проходимец!
Голоса с мест. Ольшанский или Ольшевский?
Сталин. Есть Ольшанский и есть Ольшевский. Я говорю об Ольшанском. Спрашивал я Гамарника насчет его. Я знаю грузинских князей, это большая сволочь. Они многое потеряли и никогда с Советской властью не примирятся, особенно эта фамилия Абошидзе сволочная, как он у вас попал? Говорят: как так, товарищ Сталин, не может быть. Как не может быть, когда он командует. Поймали за хвост бывшего начальника бронетанкового управления Халепского, — не знаю, как он попал, он пьяница, нехороший человек, я его вышиб из Москвы, как он попал? Потом докопались до товарищей Егорова, Буденного, Элиава, — говорят — Серго рекомендовал. Оказывается, он осторожно поступил — не подписал.
Голос. Он только просил.
Сталин. У меня нет рекомендации, чтобы вам прочитать.
Егоров. В этот период в академии находился.
Сталин. Рекомендуется он как человек с ясным умом, выправкой, волевой. Вот и все, а кто он в политике — не знали, а ему доверяют танковые части. Спустя рукава на это дело смотрели. Также не обращали должного внимания на то, что на посту начальника командного управления подряд за ряд лет сидели Гарькавый, Савицкий, Фельдман, Ефимов. Ну уж, конечно, они старались, но многое не от них все-таки зависит. Нарком должен подписать. У них какая уловка практиковалась? Требуется военный атташе, представляют семь кандидатур, шесть дураков и один свой, он среди дураков выглядит умницей. Возвращают бумаги на этих шесть человек — не годятся, а седьмого посылают. У них было много возможностей. Когда представляют кандидатуры шестнадцати дураков и одного умного, поневоле его подпишешь. На это дело нужно обратить особое внимание.
Затем не обращали должного внимания на военные школы, по-моему, на воспитание хорошее, валили туда всех. Это надо исправить, вычистить.
Голос. Десять раз ставили вопрос, товарищ Сталин.
Сталин. Ставить вопрос мало, надо решать.
Голос. Я не имею права.
Сталин. Ставят вопросы не для постановки, а для того, чтобы их решать.
Не обращалось также должного внимания на органы печати Военведа. Я кое-какие журналы читаю, появляются иногда очень
сомнительные такие штуки. Имейте в виду, что молодежь наша военная читает журналы и по-серьезному понимает. Для нас, может быть, это не совсем серьезная вещь — журналы, а молодежь смотрит на это дело свято, она читает и хочет учиться, и если дрянь пропускают в печать — это не годится.
Вот такой инцидент, такой случай был. Прислал Кутяков свою брошюру — не печатают. Я на основании своего опыта и прочего и прочего знаю, что раз человек пишет, командир, бывший партизан, нужно обратить на это внимание. Я не знаю — хороший он или плохой, но что он путаный, я это знал. Я ему написал, что ленинградцы всякие люди имеются — Деникин тоже ленинградец, есть Милюков — тоже ленинградец. Однако наберется немало людей, которые разочаровались в старом и не прочь приехать. Мы бы их пустили, зачем для этого манифестацию делать всякую. Напишем своим послам, и они их пустят. Только они не хотят, и если даже приедут — они не вояки. Надоела им возня, они хотят просто похозяйничать. Объяснили ему очень спокойно, он доволен остался. Затем второе письмо — затирают меня. Книгу я написал насчет опыта советско-польской войны. Голоса. «Киевские Канны».
Сталин. «Киевские Канны» о 1920-м годе. И они не печатают. Прочти. Я очень занят, спросил военных. Говорят — дрянная. Клима спросил — дрянная штука. Прочитал все-таки. Действительно, дрянная штука. Воспевает чрезвычайно польское командование, чернит чрезмерно наше общее командование. И я вижу, что весь прицел в брошюре состоит в том, чтобы разоблачить Конную армию, которая там решала дело тогда, и поставить во главу угла 28-ю, кажется, дивизию. Голос. 25-ю.
Сталин. У него там дивизий много было. Знаю одно, что там мужики были довольны, что вот башкиры пришли и падаль, лошадей едят, подбирать не приходится. Вот хорошие мужики. А чтобы дивизия особенно отличилась, этого не видно. И вот интересно, что товарищ Седякин написал предисловие к этой книге. Я товарища Седякина мало знаю. Может быть, это плохо, что я его мало знаю, но если судить по этому предисловию, очень подозрительное предисловие. Я не знаю, человек он военный, как он не мог раскусить орех этой брошюры. Печатается брошюра, где запятнали наших командиров, до небес возвели командование Польши. Цель брошюры — развенчать Конную армию. Я знаю, что без нее ни один серьезный вопрос не разрешался на Юго-Западном фронте. Что он свою 28-ю дивизию восхвалял, ну бог с ним, это простительно, но что польское командование возводил до небес незаслуженно и что он в грязь растоптал наше
командование, что он Конную армию хочет развенчать — неправильно. Как этого товарищ Седякин не заметил. Предисловие говорит: есть недостатки вообще и всякие такие штуки, но, в общем, интересный, говорит, опыт. Сомнительное предисловие и даже подозрительное.
Голос. Я согласен.
Сталин. Что согласен, не обращали внимания на печать, печать надо прибрать к рукам обязательно.
Теперь еще один вопрос. Вот эти недостатки надо ликвидировать, я их не буду повторять.
В чем основная слабость заговорщиков и в чем наша основная сила? Вот эти господа нанялись в невольники германского вредительства. Хотят они или не хотят, они катятся по пути заговора, размена СССР. Их не спрашивают, а заказывают, и они должны выполнять.
В чем их слабость? В том, что нет связи с народом. Боялись они народа, старались сверху проводить: там одну точку установить, здесь один командный пост захватить, там — другой, там кого-либо застрявшего прицепить, недовольного прицепить. Они на свои силы не рассчитывали, а рассчитывали на силы германцев, полагали, что германцы их поддержат, а германцы не хотели поддерживать. Они думали: ну-ка заваривай кашу, а мы поглядим. Здесь дело трудное, они хотели, чтобы им показали успехи, говорили, что поляки не пропустят, здесь лимитрофы, если бы на север, в Ленинград, там дело хорошее. Причем знали, что на севере, в Ленинграде, они не так сильны. Они рассчитывали на германцев, не понимали, что германцы играют с ними, заигрывают с ними. Они боялись народа. Если бы прочитали план, как они хотели захватить Кремль, как они хотели обмануть школу ВЦИК. Одних они хотели обмануть, сунуть одних в одно место, других — в другое, третьих — в третье и сказать, чтобы охраняли Кремль, что надо защищать Кремль, а внутри они должны арестовать правительство. Днем, конечно, лучше, когда собираются арестовывать, но как это делать днем? «Вы знаете, Сталин какой! Люди начнут стрелять, а это опасно». Поэтому решили лучше ночью. Но ночью тоже опасно, опять начнут стрелять.
Слабенькие, несчастные люди, оторванные от народных масс, не рассчитывающие на поддержку народа, на поддержку армии, боящиеся армии и прятавшиеся от армии и от народа. Они рассчитывали на германцев и на всякие свои махинации: как бы школу ВЦИК в Кремле надуть, как бы охрану надуть, шум в гарнизоне произвести. На армию они не рассчитывали — вот в чем их слабость. В этом же и наша сила.
Говорят, как же такая масса командного состава выбывает из строя. Я вижу кое у кого смущение, как их заменить.
Голоса. Чепуха, чудесные люди есть.
Сталин. В нашей армии непочатый край талантов. В нашей стране, в нашей партии, в нашей армии непочатый край талантов. Не надо бояться выдвигать людей, смелее выдвигайте снизу. Вот вам испанский пример.
Тухачевский и Уборевич просили отпустить их в Испанию. Мы говорим: «Нет, нам имен не надо. В Испанию мы пошлем людей малоизвестных». Посмотрите, что из этого вышло. Мы им говорили — если вас послать, все заметят, не стоит. И послали людей малозаметных, они же там чудеса творят. Кто такой был Павлов? Разве он был известен?
Голос. Командир полка.
Голос. Командир мехбригады.
Буденный. Командир 6-й дивизии мехполка.
Ворошилов. Там два Павловых: старший лейтенант...
Сталин. Павлов отличился особенно.
Ворошилов. Ты хотел сказать о молодом Павлове?
Голос. Там Гурьев и капитан Павлов.
Сталин. Никто не думал, и я не слыхал о способностях командующего у Берзина. А посмотрите, как он дело наладил. Замечательно вел дело.
Штерна вы знаете? Всего-навсего был секретарем у товарища Ворошилова. Я думаю, что Штерн не намного хуже, чем Берзин, может быть, не только хуже, а лучше. Вот где наша сила — люди без имен. «Пошлите, — говорят, — нас, людей с именами, в Испанию». Нет, давайте пошлем людей без имени, низший и средний офицерский наш состав. Вот сила, она и связана с армией, она будет творить чудеса, уверяю вас. Вот из этих людей смелее выдвигайте, все перекроят, камня на камне не оставят. Выдвигайте людей смелее снизу. Смелее — не бойтесь.
Ворошилов. Работать будем до 4-х часов.
Голоса. Перерыв устроить, чтобы покурить.
Ворошилов. Объявляю перерыв на 10 минут... Нужно будет раздать стенограмму, как у нас было принято.
Блюхер. Нам сейчас, вернувшись в войска, придется начать с того, что собрать небольшой актив, потому что в войсках говорят и больше, и меньше, и не так, как нужно. Словом, нужно войскам рассказать, в чем тут дело.
Сталин. То есть пересчитать, кто арестован?
Блюхер. Нет, не совсем так.
Сталин. Я бы на вашем месте, будучи командующим ОКДВА, поступил бы так: собрал бы более высший состав и им подробно
доложил. А потом тоже я, в моем присутствии, собрал бы командный состав пониже и объяснил бы более коротко, но достаточно вразумительно, чтобы они поняли, что враг затесался в нашу армию, он хотел подорвать нашу мощь, что это наемные люди наших врагов, японцев и немцев. Мы очищаем нашу армию от них, не бойтесь, расшибем в лепешку всех, кто на дороге стоит. Вот я бы так сказал. Верхним сказал бы шире.
Блюхер. Красноармейцам нужно сказать то, что для узкого круга?
Сталин. То, что для широкого круга.
Ворошилов. Может быть, для облегчения издать специальный приказ о том, что в армии обнаружено такое-то дело? А с этим приказом вышел бы начальствующий состав и прочитал во всех частях.
Сталин. Да. И объяснить надо. А для того чтобы верхний командный состав и политические руководители знали все-таки, стенограмму раздать.
Ворошилов. Да, это будет очень хорошо. В стенограмме я много цитировал. Тут будет полное представление.
Сталин. Хорошо, если бы товарищи взялись и наметили в каждой определенной организации двух своих заместителей и начали выращивать их как по политической части, так и по командной части.
Ворошилов. Давайте это примем. По партийной линии это принято.
Сталин. Это даст возможность изучать людей.
Ворошилов. Вот этот самый господинчик Фельдман, я в течение ряда лет требовал от него: дай мне человек сто пятьдесят людей, которых можно наметить к выдвижению. Он писал командующим, ждал в течение двух с половиной, почти трех лет. Этот список есть где-то. Нужно разыскать.
Буденный. Я его видел, там все троцкисты, одни взятые уже, другие — под подозрением.
Сталин. Так как половину из них арестовали, то, значит, нечего тут смотреть.
Буденный. Не нужно этот приказ печатать, а просто сказать — не подлежит оглашению.
Сталин. Только для армии и затем вернуть его. Стенограмму тоже вернуть. Будет еще вот что хорошо. Вы как собираетесь — в два месяца раз?
Ворошилов. В три месяца раз.
Сталин. Так как у вас открытой критики нет, то хорошо бы критику здесь разворачивать внутри вашего Совета, иметь человека от оборонной промышленности, которую вы будете критиковать.
Голоса. Правильно.
Сталин. И от вас будут представители в Совет оборонной промышленности человек пять.
Голоса. Правильно.
Сталин. Начиная, может быть, с командира полка, а лучше было бы еще ниже, иметь заместителем.
Ворошилов. Командира дивизии или командира полка, я его назначаю заместителем.
Голоса. Есть такое распоряжение.
Ворошилов. Распоряжение есть. Но мы должны иметь лучших людей, каждый должен найти у себя, и тогда уже трогать не буду. Я буду знать, что у Кожанова командир подводной лодки № 22 или командир «Червоной Украины» является избранником, которого он будет выращивать. Я его трогать не буду.
Голос. Такое же распоряжение отдано.
Ворошилов. Совсем не такое.
Сталин. Может быть, у вас нет таких людей, которые могут быть заместителями?
Ворошилов. Есть. У нас известная градация по росту. Командир Ефимов, он командир корпуса, он будет искать среди командиров дивизии, но так как командиров дивизии мало и он не может оттуда наметить, он будет искать из командиров батальонов.
Сталин. Не будет боязни, что отменят тех, которые намечены?
Голос. Эта боязнь есть.
Сталин. Поэтому надо искать и выращивать, если будут хорошие люди.
Ворошилов. Значит, в 8 часов у меня в зале заседание.
Сталин. Нескромный вопрос. Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы, если такие люди придут и сами расскажут обо всем, — простить их. Есть такие люди?
Голоса. Безусловно. Правильно.
Щаденко. Как прежде бандитам обещали прощение, если он сдаст оружие и придет с повинной.
Сталин. У этих и оружия нет, может быть, они только знают о врагах, но не сообщают.
Ворошилов. Положение их, между прочим, неприглядное; когда вы будете рассказывать и разъяснять, то надо рассказать, что теперь не один, так другой, не другой, так третий — все равно расскажут, пусть лучше сами придут.
Сталин. Простить надо, даем слово простить, честное слово даем.
СОСТАВ ВОЕННОГО СОВЕТА ПРИ НАРКОМЕ ОБОРОНЫ СССР
(Февраль 1936 г. )
Собирался один раз в квартал. Рассматривал важнейшие вопросы оборонной политики страны.
Ворошилов К. Е. (1881—1969). Народный комиссар обороны, Маршал Советского Союза
Гамарник Я. Б. (1894—1937). Заместитель народного комиссара обороны, армейский комиссар 1 ранга
Тухачевский М. Н. (1893—1937). Заместитель народного комиссара обороны, Маршал Советского Союза
Егоров А. И. (1883—1939). Начальник Генерального штаба РККА, Маршал Советского Союза
Буденный С. М. (1883—1973). Маршал Советского Союза
Блюхер В. К. (1890—1938). Маршал Советского Союза
Якир И. Э. (1896—1937). Командарм 1 ранга
Уборевич И. П. (1896—1937). Командарм 1 ранга
Белов И. П. (1893—1938). Командарм 1 ранга
Каменев С. С. (1881—1936). Командарм 1 ранга
Шапошников Б. М. (1882—1945). Командарм 1 ранга
Орлов В. М. (1895—1938). Флагман флота 1 ранга
Викторов М. В. (1892—1938). Флагман флота 1 ранга
Алкснис Я. И. (1896—1938). Командарм 2 ранга
Халепский И. А. (1893—1938). Командарм 2 ранга
Дубовой И. Н. (1896—1938). Командарм 2 ранга
Дыбенко П. Е. (1889—1938). Командарм 2 ранга
Каширин Н. Д. (1888—1938). Командарм 2 ранга
Корк А. И. (1887—1937). Командарм 2 ранга
Левандовский М. К. (1890—1938). Командарм 2 ранга
Федько И. Ф. (1897—1939). Командарм 2 ранга
Седякин А. И. (1893—1938). Командарм 2 ранга
Галлер Л. М. (1883—1950). Флагман флота 2 ранга
Кожанов И. К. (1897—1938). Флагман флота 2 ранга
Амелин М. П. (1896—1937). Армейский комиссар 2 ранга
Аронштам Л. Н. (1896—1938). Армейский комиссар 2 ранга
Булин А. С. (1894—1938). Армейский комиссар 2 ранга
Векличев Г. И. (1898—1938). Армейский комиссар 2 ранга
Гугин Г. И. (1896—1937). Армейский комиссар 2 ранга
Гришин А. С. (1891—1937). Армейский комиссар 2 ранга
Иппо Б. М. (1898—1937). Армейский комиссар 2 ранга
Мезис А. И. (1894—1938). Армейский комиссар 2 ранга
Окунев Г. С. (1900—1938). Армейский комиссар 2 ранга
Осепин Г. А. (1891 — 1937). Армейский комиссар 2 ранга
Славин И. Е. (1893—1938). Армейский комиссар 2 ранга
Смирнов П. А. (1897—1939). Армейский комиссар 2 ранга
Шифрес А. Л. (1898—1938). Армейский комиссар 2 ранга
Апанасенко И. Р. (1890—1943). Комкор
Аппога Э. Ф. (1898-1937). Комкор
Василенко М. И. (1888-1937). Комкор
Великанов М. Д. (1893—1938). Комкор
Гарькавый И. И. (1888—1937). Комкор
Гайлит Я. П. (1894-1938). Комкор
Германович М. Я. (1895-1937). Комкор
Горбачев Б. С. (1892-1937). Комкор
Городовиков О. И. (1879—1960). Комкор
Грибов С. Е. (1895-1938). Комкор
Грязное И. К. (1897-1938). Комкор
Ефимов Н. А. (1897—1937). Комкор
Ингаунис Ф. А. (1894—1938). Комкор
Кулик Г. И. (1890-1950). Комкор
Ковтюх Е. И. (1890-1938). Комкор
Лапин А. Я. (1899-1937). Комкор
Левичев В. Н. (1891-1937). Комкор
Меженинов С. А. (1890-1937). Комкор
Петин Н. Н. (1876-1937). Комкор
Примаков В. М. (1897-1937). Комкор
Сангурский М. В. (1894-1938). Комкор
Тимошенко С. К. (1895—1970). Комкор
Тодорский А. И. (1894—1965). Комкор
Туровский С. А. (1895-1937). Комкор
Урицкий С. П. (1895—1938). Комкор
Фельдман Б. М. (1890—1937). Комкор
Эйдеман Р. П. (1895-1937). Комкор
Лудри И. М. (1895—1937). Флагман 1 ранга
Берзин Я. К. (1890—1938). Корпусный комиссар
Прокофьев А. П. (1896—1939). Корпусный комиссар
Хрулев А. В. (1892—1962). Корпусный комиссар
Шестаков В. Н. (1893—1938). Корпусный комиссар
Ярцев А. П. (1895—1938). Корпусный комиссар
Ястребов Г. Г. (1884—1957). Корпусный комиссар
Баранов М. И. (1888-1938). Корврач
Ошлей П. М. (1886—1937). Коринтендант
Фишман Я. М. (1887—1961). Коринженер
Казанский Е. С. (1896-1937). Комдив
Кучинский Д. А. (1898-1938). Комдив
Мерецков К. А. (1897—1968). Комдив
Роговский Н. М. (1897—1937). Комдив
Штерн Г. М. (1900—1941). Комдив
Обысов СП. (1896-1937). Комбриг
Синявский Н. М. (1891—1938). Коринженер
Ткачев И. Ф. (1896-1938). Комкор
Показания Тухачевского М. Н. от 1 июня 1937 года
«Настойчиво и неоднократно пытался отрицать как свое участие в заговоре, так и отдельные факты моей антисоветской деятельности, но под давлением улик следствия я должен был шаг за шагом признать свою вину. В настоящих показаниях я излагаю свою антисоветскую деятельность в последовательном порядке.
I. Организация и развитие заговора
Начало моих отношений с немцами относится к периоду учений и маневров в Германии, на которые я был командирован в 1925 году. Сопровождавший меня капитан фон Цюлов говорил по-русски, много раз останавливался на вопросе общих интересов СССР и Германии в возможной войне с Польшей, знакомил меня с методикой боевой подготовки рейхсвера и, в свою очередь, очень интересовался основами только что вышедшего Полевого устава РККА 1925 года.
В 1926 году фон Цюлов присутствовал на маневрах в Белоруссии, где я встретился с ним и мы продолжали разговор. Я ознакомил фон Цюлова с организацией нашей дивизии, дивизионной артиллерии и с соотношением между пехотой и артиллерией. После маневров моя связь с фон Цюловым была утеряна.
Около 1925 года я познакомился с Домбалем, командуя в то время Белорусским военным округом. Встречи и знакомства были короткие, если не ошибаюсь, в поезде, по пути из Минска в Смоленск.
В дальнейшем, когда я был начальником штаба РККА, Дом-баль возобновил свое знакомство.
Во все эти встречи Домбаль постоянно возвращался к вопросам о войне между Польшей и СССР, говорил о том, что его, Домбаля, авторитет в рабочем классе Польши велик, что помимо того довольно значительные слои польского офицерства не сочувствуют Пилсудскому и что в этих слоях он также имеет большие связи, что он уверен в том, что в будущей войне наступающая Красная Армия встретит полную польскую пролетарскую революцию. Домбаль говорил, что он офицер-пулеметчик и всегда проявлял исключительный интерес к военному делу и к подготовке войны. В разговорах с ним я рассказывал об организации нашей дивизии, об основах современного боя, о методах нашей тактической подготовки, а также, говоря об условиях войны между нами и Польшей, указал на то, что мы должны были, в силу запаздывания в развертывании, сосредоточить на границах с Польшей крупные силы, которые я Домбалю и перечислил. Помимо того, я рассказывал Домбалю о различиях между кадровыми и территориальными войсками, как в отношении организации, так и в отношении прохождения службы и обучения. Таким образом, мною сообщены Домбалю данные о запаздывании нашего сосредоточения, дислокации частей в приграничных районах, организации кадровой и территориальной дивизии, прохождения службы и основы боевой подготовки кадровых и территориальных войск.
В 1928 году я был освобожден от должности начальника штаба РККА и назначен командующим войсками ЛВО.
Будучи недоволен своим положением и отношением ко мне со стороны руководства армии, я стал искать связей с толмачевца-ми. Прежде всего я связался с Марголиным во время партийной конференции 20-й стр. дивизии, в которой Марголин был нач-подивом. Я поддержал его в критике командира дивизии, а затем в разговоре наедине выяснил, что Марголин принадлежит к числу недовольных, что он критикует политику партии в деревне. Я договорился с ним, что мы будем поддерживать связь и будем выявлять не согласных с политикой партии работников.
Летом 1928 года во время полевых занятий, зная, что Туровский — командир 11-й стр. дивизии — голосовал за толмачевскую резолюцию, я заговорил с ним на те же темы, что и с Марголиным, встретил согласие и договорился с Туровским о необходимости выявления недовольных людей. Туровский указал мне на командира полка Зюка, которому он вполне доверяет. Я переговорил с Зюком и также условился с ним о связях и о выявлении недовольных.
Зимой с 1928 по 1929 год, кажется, во время одной из сессий ЦИКа, со мной заговорил Енукидзе, знавший меня с 1918 года и, видимо, слышавший о моем недовольстве своим положением и о том, что я фрондировал против руководства армии. Енукидзе говорил о том, что политика Сталина ведет к опасности разрыва смычки между рабочим классом и крестьянством, что правые предлагают более верный путь развития и что армия должна особенно ясно понимать, т. к. военные постоянно соприкасаются с крестьянами. Я рассказал Енукидзе о белорусско-толмачев-
ских настроениях, о большом числе комполитсостава, не согласного с генеральной линией партии, и о том, что я установил связи с рядом командиров и политработников, не согласных с политикой партии. Енукидзе ответил, что я поступаю вполне правильно и что он не сомневается в том, что восторжествует точка зрения правых. Я обещал продолжать информировать Енукидзе о
моей работе.
На протяжении 1929—1930 годов я принимал участие в военно-научной работе при Толмачевской академии. Во время этой работы, на одном из докладов, в перерыве я разговаривал с преподавателем академии Нижечек, о котором Марголин говорил как о человеке, не согласном с политикой партии и которого следовало бы приблизить. Я начал прощупывать Нижечка, и мы очень скоро начали откровенно обмениваться мнениями о не согласных с политикой партии, особенно в деревне. Нижечек сообщил мне, что он связан с рядом преподавателей, настроенных так же, как и он, и что, в частности, так же настроен преподаватель Бочаров.
В 1928 и 1929 годах я много работал над боевой подготовкой округа и, изучая проблемы пятилетнего плана, пришел к выводу, что в случае осуществления этого плана характер Красной Армии должен резко измениться. Я написал записку о реконструкции РККА, где доказывал необходимость развития металлургии, автотракторостроения и общего машиностроения для подготовки ко времени войны реконструированной армии в составе до 260-ти дивизий, до 50 000 танков и до 40 000 самолетов. Резкая критика, которой подверглась моя записка со стороны армейского руководства, меня крайне возмутила, и потому, когда на XVI партийном съезде Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе, подозвав меня во время перерыва, говорил о том, что правые хотя и побеждены, но не сложили оружия, перенося свою деятельность в подполье. Поэтому, говорил Енукидзе, надо и мне законспири-рованно перейти от прощупывания командно-политических кадров к их подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии за установки правых. Енукидзе сказал, что он связан с руководящей верхушкой правых и что я буду от него получать дальнейшие директивы. Я принял эту установку, однако ничего конкретного предпринять не успел, т. к. осенью 1930 года Какурин выдвинул против меня обвинение в организации военного заговора, и это обстоятельство настолько меня встревожило, что я временно прекратил всякую работу и избегал поддерживать установившиеся связи.
В 1931 году я был переведен в Москву. Работа начальника вооружений меня очень увлекла, однако недовольство отношением
ко мне со стороны армейского руководства все еще продолжало иметь место, о чем я неоднократно разговаривал с Фельдманом, Якиром, Уборевичем, Эйдеманом и др.
В 1931 году (осенью или в зиму на 1932 год) в Москву приезжал начальник германского генерального штаба ген. Адам, и его сопровождал офицер генерального штаба Нидермайер. После обеда, данного в честь гостя народным комиссаром, Нидермайер очень ухаживал за мной, говорил о дружбе Германии и СССР, о наличии обшей военной задачи, выражающейся в обоюдной заинтересованности в поражении Польши, о необходимости наличия между Красной Армией и рейхсвером самых тесных отношений. Подошедший ген. Адам присоединился к этим соображениям, присоединился к ним и я. В дальнейшем я укажу, что ген. Адам в следующем, 1932 году, когда я был на германских маневрах, вновь вернулся к этим разговорам.
В 1932 году я продолжал неоднократные разговоры наедине с Фельдманом, критикуя армейское руководство, а в дальнейшем переходя и к критике политики партии. Фельдман высказал большие опасения по вопросу о политике партии в деревне. Я сказал, что это особенно должно насторожить нас, военных работников, и предложил ему организовать на платформе правых взглядов военную группу, которая могла бы обсуждать эти вопросы и принимать необходимые меры. Фельдман согласился, и таким образом было положено начало антисоветскому военно-троцкистскому заговору. Я сообщил Фельдману, что мною установлена связь с Енукидзе, который собой представляет руководящую верхушку правых.
В августе того же года я поехал в отпуск на Кавказ. На ст. Бе-лан меня встретил командарм РККА Смолин. Он жаловался на плохое отношение к нему наркома. В дальнейших наших разговорах выяснилось несогласие Смолина с генеральной линией партии, и я предложил ему вступить в группу, которую я нелегально сколачиваю в армии на основе платформы правых. Смолин согласился. Я спросил его, кого он считал бы возможным привлечь к нашей организации, и он указал на своего начальника Алафузо.
Алафузо охотно участвовал в разговоре, еще более сгущал краски, и я предложил ему наконец вступить в военную организацию, на что он и согласился, узнав ее правую платформу.
Насколько я помню, в том же 1932 году мною был завербован в члены антисоветского военно-троцкистского заговора бывший заместитель начальника ВВС Наумов, которого я знаю давно, в частности и по Л ВО.
После отпуска на Кавказе я был командирован на большие германские маневры. Среди командированных был и Фельдман.
В пути вместе со мной оказался и Ромм, которому Троцкий поручил связаться со мной. Ромм передал мне, что Троцкий активизировал свою работу как за границей, в борьбе с Коминтерном, так и в СССР, где троцкистские кадры подбираются и организуются. Из слов Ромма о политических установках Троцкого вытекало, что эти последние, особенно в отношении борьбы с политикой партии в деревне, очень похожи на установки правых. Ромм передал, что Троцкий просит меня взять на себя задачу по собиранию троцкистских кадров в армии. Между прочим, Ромм сообщил мне, что Троцкий надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с Советской властью.
После окончания германских маневров, на банкете, данном в честь гостей главнокомандующим рейхсвера Гаммерштейном, генерал Адам вновь возобновил со мной разговоры, начатые на банкете в Москве, о чем я уже сообщил выше. Генерал Адам подчеркивал серьезность, с которой он относится к обороноспособности Польши, и напирал на необходимость со стороны СССР самых действенных мер к подготовке войны. Между тем в моей работе как начальника вооружений РККА имели места и значительные трения с германской стороной. Дело в том, что Уборе-вич и Ефимов провели заключение договора с фирмой «Рейнме-талл» на продажу нам и постановку у нас на производство целого ряда артиллерийских систем. При испытании этих систем, производившихся одновременно с постановкой на производство, выяснилось, что они недоработаны. В связи со всем этим я стал на точку зрения ликвидации договора с фирмой «Рейнметалл». В полученных нами перехватах германский посол Дирксен высказывал недовольство мной.
Благодаря моей критике заключенного с фирмой «Рейнметалл» договора, а в дальнейшем благодаря проведенному расторжению договора с этой фирмой, я испортил отношения как с Убореви-чем, так и с Ефимовым. Только тогда, когда поставил вопрос о развертывании АУ в ГАУ (Главное артиллерийское управление) и выдвинул на должность начальника ГАУ Ефимова, Ефимов установил со мной товарищеские отношения. Фельдман неоднократно говорил мне о том, что Ефимов настроен враждебно к политике партии. Я использовал улучшение наших отношений и однажды заговорил с ним у себя в кабинете о плохой организации промышленности, о плохих настроениях в армии и т. п. Ефимов охотно вступил в разговор, критикуя партийное руководство. Я сказал Ефимову, что как правые, так и троцкисты сходятся на необходимости организовывать подпольную работу, чтобы сменить партийное руководство, что армия в стороне оставаться не может, и пред-
ложил ему, Ефимову, вступить в военную группу. Ефимов согласился.
Корка я завербовал летом 1933 года, во время опытных учений, организованных под Москвой штабом РККА. Следя за ходом учения, я стал критиковать боевую подготовку частей. Корк ответил, что он ведь уже говорил, что работа в округе у него не клеится. Я понял, что у Корка эти разговоры не случайны, стал его прощупывать, и мы быстро договорились. Я тогда не знал, что Корк уже был завербован Енукидзе. Я сообщил Корку, что имею связь с Троцким и с правыми, и поставил ему задачу вербовать новых членов в МВО...
Примерно к тому же времени относится и завербование мною в состав заговора Вакулича. Я уже несколько лет хорошо знал его, разговаривал с ним много раз в 1928 году и знал его недовольство политикой партии в деревне.
Я предложил ему вступить в организацию военного заговора, возглавляемого мною, и Вакулич дал согласие. Я указал Вакули-чу на мою связь с правыми и с троцкистами и поручил ему дальнейшую вербовку участников заговора.
По возвращении с Дальнего Востока Путны и Горбачева, кажется, это было в 1933 году, я разговаривал с каждым из них в отдельности. Путна быстро признал, что он связан с Троцким и со Смирновым. Я предложил ему вступить в ряды военно-троцкистского заговора, сказав, что по этому вопросу имеются прямые указания Троцкого. Путна сразу же согласился. В дальнейшем, при его назначении военным атташе, перед ним была поставлена задача держать связь между Троцким и центром военно-троцкистского заговора. Если не ошибаюсь, около этого же времени я имел разговор со Смирновым И. Н., который сказал мне, что он, по директивам Троцкого, стремится дезорганизовать подготовку мобилизации промышленности в области производства снарядов.
Горбачев, о неважных настроениях которого я уже и раньше слышал от Фельдмана, очень быстро стал поддаваться на прощупывание, и я понял, что он завербован. На мое предложение вступить в ряды заговора он ответил согласием, сообщил, что им организуется так называемый дворцовый переворот и что у него есть связь с Петерсоном, комендантом Кремля, Егоровым, начальником школы ВЦИК, а также с Енукидзе.
Примерно в тот же период, т. е. в 1933—1934 годы, ко мне в Москве зашел Ромм и передал, что должен сообщить мне новое задание Троцкого. Троцкий указывал, что нельзя ограничиваться только вербовкой и организацией кадров, что нужна более действенная программа, что германский фашизм окажет троцкистам
помощь в борьбе с руководством Сталина и что поэтому военный заговор должен снабжать данными германский генеральный штаб, а также работающий с ним рука об руку японский генеральный штаб, проводить вредительство в армии, готовить диверсии и террористические акты против членов правительства. Эти установки Троцкого я сообщил нашему центру заговора.
В 1933 году у меня был первый разговор с Бухариным. Мне с Поповым пришлось пойти на квартиру к больному Бухарину. По согласовании вопроса о телемеханическом институте мы с Поповым стали прощаться. Бухарин, пока Попов шел к двери, задержал меня за руку и скороговоркой сказал, что ему известно о моей работе по организации военного заговора, что политика партии губительна, что надо обязательно убрать Сталина и что поэтому надлежит всячески форсировать организацию и сколачивание заговора.
Эйдемана я завербовал в 1932 году. По получении директивы Троцкого о вредительстве, шпионаже, диверсиях и пр. Эйдеман просил дать ему директивы о его деятельности в Осоавиахиме. Обсудив этот вопрос в центре, мы поставили основной задачей Эйдеману увязку его вредительской работы с Каменевым с тем, чтобы, кроме плохой защиты объектов в отношении ПВО, была бы дезорганизована и общественная деятельность по ПХВО. Помимо того Эйдеману была поставлена задача дезорганизации допризывной подготовки, занятий с командным составом запаса и, наконец, организации диверсионных групп в отрядах Осоавиа-хима.
Эйдеман сказал мне, что он вполне надеется на присоединение к нам Аппоги. Я на том же пленуме заговорил с Аппогой и сразу почувствовал, что он уже завербован. На мое предложение войти в организованную мною группу Аппога ответил согласием. Тогда я информировал Аппогу о составе членов группы и о политических правотроцкистских установках. Зная, что у Аппоги очень хорошие отношения с Каменевым С. С, я просил его постараться обработать Каменева.
В дальнейшем Аппога получил задачу проводить вредительство в ж. д. войсках, срывать строительство железных, шоссейных и грунтовых дорог военного значения, готовить на время войны диверсионные группы для подрыва мостов и, наконец, сообщить германскому и японскому генеральным штабам данные о железнодорожных перевозках на Дальний Восток и к западным границам. В 1933 году, во время посещения мною железнодорожного полигона в Гороховце, Аппога сказал мне, что данные о наших перевозках по железным дорогам германскому и японскому генеральным штабам им, совместно с работниками НКПС, сооб-
щены. Какими путями были переданы данные и кто из работников НКПС принимал в этом участие, Аппога мне не говорил, а я не спросил.
После опытных учений 1933 года, в начале зимы, ко мне в кабинет зашел однажды Каменев С. С. и стал говорить о своих выводах по опытным учениям. После длительного разговора Каменев долго еще не уходил, и я понял, что он хочет поговорить о чем-то другом. Я ему сказал: «Очень советую Вам, Сергей Сергеевич, держите поближе связь с Аппогой», на что Каменев ответил, что с Аппогой он связан очень тесно, но что также хочет связаться и со мной. Я начал говорить об ошибках армейского и партийного руководства, Каменев стал вторить моим словам, и я предложил ему стать участником заговора. Каменев сразу же согласился. Я сказал ему, что мы будем считать его членом центра заговора, сообщил ему мои разговоры с Енукидзе и Бухариным, а также с Роммом.
Первоначально Каменеву была поставлена задача вредить в области военного хозяйства, которым он руководил как третий заместитель наркома. Затем большую вредительскую работу Каменев развернул как начальник ПВО. Противовоздушная оборона таких важнейших объектов, как Москва, Ленинград, Киев, Баку, проводилась им таким образом, чтобы площадь, прикрываемая зенитным многослойным и однослойным огнем, не соответствовала наличным артиллерийским зенитным средствам, чтобы аэростаты заграждения имелись в недостаточном числе, чтобы сеть ВНОС имела не собственную проводку, а базировалась на сеть Наркома связи, и т. п.
Рохинсона я вовлек в состав участников заговора в 1933 или 1934 году. Я слышал от Фельдмана, что Рохинсон по всему его прошлому и по его учебе в Академии имеет характер неустойчивого коммуниста, которого, вероятно, без труда удастся вовлечь в заговор. Я неоднократно заговаривал с Рохинсоном как во время опытов на полигоне, так и при его докладах у меня в кабинете. Достаточно прощупав его, я предложил ему вступить в военный заговор, и он согласился. Рохинсон вовлек в заговор и привлек к вредительской работе Гендлера и Либермана.
Вовлечение в заговор Примакова состоялось в 1933 или 1934 году, когда Примаков был переведен в Москву. Примаков сообщил, что он в своей троцкистской деятельности связан с Казанским, Курковым, Шмидтом и Зюком.
После разговора с Примаковым я связался с Пятаковым, который повторил мне ту же информацию, что уже сообщил Примаков. Пятаков сказал, что он очень озабочен вопросами вредительства в оборонной промышленности, что по химии он и сам
знает, что надо делать, а вот что касается артиллерийской промышленности, то он просит, чтобы Ефимов, об участии которого в заговоре я сообщил Пятакову, крепко связался с Ерманом и Кражевским, работавшими в ГВМУ. Это поручение я передал Ефимову.
В зиму 1933 на 1934 год Пятаков передал мне, что Троцкий ставит задачу обеспечить поражение СССР в войне, хотя бы для этого пришлось отдать немцам Украину, а японцам Приморье. На подготовку поражения должны быть сосредоточены все силы как внутри СССР, так и вне; в частности, Пятаков сказал, что Троцкий ведет решительную линию на насаждение своих людей в Коминтерне. Пятаков сказал при этом, что, конечно, эти условия означают реставрацию капитализма в стране.
По мере получения директив Троцкого о развертывании вредительской, шпионской, диверсионной и террористической деятельности центр заговора, в который, кроме меня, входили в порядке вступления в заговор Фельдман, Эйдеман, Каменев, Примаков, Уборевич, Якир и с которым были тесно связаны Гамарник и Корк, давал различным участникам заговора установки для их деятельности, вытекавшие из вышеуказанных директив. Члены центра редко собирались в полном составе, исходя из соображений конспирации. Чаше всего собирались отдельные члены, которым по каким-либо служебным делам приходилось встречаться.
Таким образом, развивая свою платформу от поддержки правых в их борьбе против генеральной линии партии, присоединяя к этому в дальнейшем троцкистские лозунги, в конечном счете антисоветский военно-троцкистский заговор встал на путь контрреволюционного свержения Советской власти, террора, шпионажа, диверсии, вредительства, пораженческой деятельности, реставрации капитализма в СССР.
В 1934 году Ефимову была поставлена задача организовать вредительство по линии артиллерийского управления, в частности, в области некомплектного приема элементов выстрела от промышленности, приема продукции без соблюдения чертежей литера и т. д., а также было предложено передать немцам данные о численности наших запасов артиллерийских выстрелов. Помимо того, в зиму с 1935—1936 года я поставил Ефимову и Ольшевскому задачу подготовить на время войны диверсионные взрывы наиболее крупных арт. складов.
Туровский в 1936 году сообщил мне, что Саблиным переданы планы Летичевского укрепленного района польской разведке.
Алафузо передал польской и германской разведке, какими путями, не знаю, данные об авиации и мех. соединениях, а также об организации ПВО в БВО и КВО.
Перед центром военного заговора встал вопрос о том, как организовать связь с иностранными и особо с германским ген. штабом во время войны. Такие связи были намечены.
Центр антисоветского военно-троцкистского заговора проводил и диверсионную работу исключительно по линии существующих органов правления в РККА, не допуская никакого образования комиссий, групп и т. п. Вся работа должна была проводиться исключительно в системе текущей утвержденной работы, вкладываться в ее сметы, средства и сроки. Там, где вредительство велось удачно, там к концу года обычно оставались крупные неиспользованные кредиты.
В 1935 году, поднимаясь по лестнице на заседание пленума ЦК, на котором рассматривался вопрос Енукидзе, я встретил последнего, и он сказал, что в связи с его делом, конечно, весьма осложняется подготовка «дворцового переворота», но что в связи с тем, что в этом деле участвует верхушка НКВД, он, Енукидзе, надеется, что дело не замрет. Между прочим, Енукидзе сказал, что он рекомендует мне связаться с Караханом, доверенным человеком, т. к. Карахан хорошо информирован в вопросах международной политики.
После всех указаний Енукидзе я стал следить за разговорами Ягоды, но ни одного прямого разговора с ним не имел. Две реплики Ягоды, как мне показалось, намекали на то, что он знает о моей роли в военном заговоре. На банкете по случаю 60-летия Калинина Ягода спросил меня: «Ну, как дела, главный из борцов», а в 1936 году во время парада на Красной площади сказал: «В случае надобности военные должны уметь подбросить силы к Москве», в чем я понял намек на поддержку «дворцового переворота».
Завербовав Белицкого, я поручил ему помогать Эйдеману в осуществлении его вредительских задач.
Вольпе я завербовал в 1935 году, а после того как его долгое время обрабатывал Белицкий, Геккера и Чайковского я завербовал в 1935.
(Далее М. Н. Тухачевский описывает, как позже были завербованы Ольшанский, Сергеев и другие военные.)
Уборевич и Якир раскритиковали состав центра заговора. Они находили этот состав слишком «беспартийным». Якир считал необходимым усиление не только центра, но даже и рядового состава людьми с большим партийным и политическим весом.
Ставил Якир и вопрос о том, не правильнее ли центру антисоветского военно-троцкистского заговора слиться с центром правых или троцкистов.
Я указал Якиру, что было бы очень важно для центра военного заговора, чтобы Якир перевелся в Москву, тем более что ему делалось предложение занять должность начальника ВВС и заместителя наркома. Однако Якир при поддержке Уборевича с этим не согласился и категорически как перед Ворошиловым, так и перед Сталиным поставил вопрос о своем несогласии, и предложение было взято обратно. Якир считал более важным сохранить за собой КВО. Благодаря этому руководство заговора упустило возможность серьезно проникнуть в аппарат УВВС.
Я указал Якиру, что для придания большего аналитического веса военному заговору следовало бы втянуть в заговор побольше политических работников и что эту задачу лучше всех сумеет выполнить он, Якир. Якир согласился и взял на себя выполнение этой задачи.
Якир обратил внимание на то, что в заговор втянуты работники морского флота. Я сообщил Якиру и Уборевичу, что наш флот пока что слаб и что в ближайшее время ни в мирный период, ни во время войны не сможет сыграть сколько-нибудь решающей роли.
В 1935 году, когда я был однажды в кабинете Гамарника, последний сказал мне, что он от Якира и Уборевича знает о военном заговоре и будет ему содействовать, особенно по линии вредительства на Дальнем Востоке. Гамарник указал, что он не будет принимать официального участия в центре заговора, но будет держать с ним связь через меня, Якира и Уборевича.
Завербованных много. Однако, несмотря на внушения о необходимости соблюдения строжайшей конспирации, таковая постоянно нарушалась. От одних участников заговора узнавали данные, которые должны были знать только другие, и т. д. Все это создавало угрозу провала.
С другой стороны, успехи, достигнутые партией за последние годы в строительстве социализма, были настолько очевидны, что нельзя было рассчитывать на какое бы то ни было восстание с участием сколько-нибудь широких слоев населения. Политико-моральное состояние красноармейских масс было на высоком уровне. Невозможно было допустить и мысли, чтобы участникам заговора удалось повести за собой целую часть на выполнение преступной задачи. Надежды Примакова на то, что ему удастся повести за собой механизированные войска ПВО, представлялись больше фантазией.
После убийства Кирова террор стал делом чрезвычайно сложным и трудным благодаря мерам предосторожности, принятым правительством. Это наглядно доказывала и неудача террористической организации Шмидта на Киевских маневрах.
Таким образом, единственно реальным представлялся «дворцовый переворот», подготовляемый правыми совместно с работниками НКВД, и, наконец, изменение положения могло наступить в результате тяжелой напряженной войны в СССР, особенно в случае поражения.
В отношении немцев как я, так и Уборевич с Якиром, считали, что их армия еще очень слаба, чтобы иметь возможность напасть на СССР.
Обсуждался вопрос и о том, что установившиеся у нас в до-гитлеровские годы отношения с немецкими военными кругами следует закрепить и постараться выяснить их намерения в отношении СССР. Поэтому при встречах с немцами следовало держать себя с ними предупредительно и дружелюбно, вступая в разговоры о возможных условиях предстоящей войны, подчеркивая свое личное дружественное отношение к немцам.
Во время разговора Якир сказал, что он совместно с Гамарником и Осепяном ведет работу по вовлечению в заговор политических работников армии. Тут же Якир спросил, что я думаю о настроениях Блюхера. Я ответил, что у него есть основания быть недовольным центральным аппаратом и армейским руководством, но что отношение к нему Сталина очень хорошее. Якир сказал, что он хорошо знает Блюхера и при первой возможности прозондирует его настроение. Был ли такой зондаж — я не знаю.
Осенью 1935 года ко мне зашел Путна и передал мне записку от Седова, в которой Седов от имени Троцкого настаивал на более энергичном вовлечении троцкистских кадров в военный заговор и на более активном развертывании своей деятельности. Я сказал Путне, чтобы он передал, что все это будет выполнено. Путна дополнительно сообщил мне, что Троцкий установил непосредственную связь с гитлеровским правительством и генеральным штабом и что центру антисоветского военно-троцкистского заговора ставится задача подготовки поражения на тех фронтах, где будут действовать германские армии.
В зиму с 1935 на 1936 год, как я уже упоминал, я имел разговор с Пятаковым, в котором последний сообщал мне установку Троцкого на обеспечение безусловного поражения Советского Союза в войне с Гитлером и Японией и о вероятности отторжения от СССР Украины и Приморья. Эти указания говорили о том, что необходимо установить связь с немцами, чтобы определить, где они собираются двинуть свои армии и где надлежит готовить поражение советских армий.
В конце января месяца 1936 года мне пришлось поехать в Лондон на похороны английского короля. Во время похоронной процессии, сначала пешком, а затем поездом, со мной заговорил
генерал Румштедт — глава военной делегации от гитлеровского правительства. Очевидно, германский генеральный штаб уже был информирован Троцким, т. к. Румштедт прямо заявил мне, что германский генеральный штаб знает о том, что я стою во главе военного заговора в Красной Армии, и что ему, Румштедту, поручено переговорить со мной о взаимно интересующих нас вопросах. Я подтвердил его сведения о военном заговоре и о том, что я стою во главе его. Я сказал Румштедту, что меня очень интересуют два вопроса: на каком направлении следует ожидать наступления германских армий в случае войны с СССР, а также в котором году следует ожидать германской интервенции. Румштедт уклончиво ответил на первый вопрос, сказав, что направление построения главных германских сил ему неизвестно, но что он имеет директиву передать, что главным театром военных действий, где надлежит готовить поражение красных армий, является Украина. По вопросу о годе интервенции Румштедт сказал, что определить его трудно.
В апреле происходила в Москве стратегическая военная игра, организованная Генеральным штабом РККА. Якир, по заданию игры, командовал польскими, а я германскими армиями. Эта игра дала нам возможность продумать оперативные возможности и взвесить шансы на победу для обеих сторон как в целом, так и на отдельных направлениях, для отдельных участников заговора. В результате этой игры подтвердились предварительные предположения о том, что силы (число дивизий), выставляемые РККА по мобилизации, недостаточны для выполнения поставленных ей на западных границах задач.
Допустив предположение, что главные германские силы будут брошены на украинское направление, я пришел к выводу, что если в наш оперативный план не будут внесены поправки, то сначала Украинскому, а потом и Белорусскому фронтам угрожает весьма возможное поражение. Если же к этому добавить вредительские действия, то эта вероятность еще более вырастет.
Я дал задание Якиру и Уборевичу на тщательную проработку оперативного плана на Украине и в Белоруссии и разработку вредительских мероприятий, облегчающих поражение наших войск. В связи с зиновьевским делом начались аресты участников антисоветского военно-троцкистского заговора. Участники заговора расценивали положение как очень серьезное. Можно было ожидать дальнейших арестов, тем более что Примаков, Путна и Туровский отлично знали многих участников заговора, вплоть до его центра.
Поэтому, собравшись у меня в кабинете и обсудив создавшееся положение, центр принял решение о временном свертывании
всякой активной деятельности в целях максимальной маскировки проделанной работы. Решено было прекратить между участниками заговора всякие встречи, не связанные непосредственно со служебной работой.
Помимо упоминавшихся ранее участников антисоветского военно-троцкистского заговора, лично мною вовлеченных в организацию, я слышал от других членов заговора о принадлежности к заговору Савицкого, Довтдовского, Кутякова, Козицкого, Тухарели, Ольшанского, Ольшевского, Щеглова, Егорова (школа ВЦИК), Лаврова (ПВО), Хрусталева, Азарова, Янеля, Либермана, Гендлера, Саблина, Кашеева, Лапина (ком-кора), Лапина (инженера), Сатина, Железнякова, Осепяна, Ер-мана, Кражевского, Татайчака, Бодашкова, Артамонова, Ворон-кова, Петерсона, Шмидта, Зюка, Розынко, Куркова, Казанского, Угрюмова.
Показания об оперативном поражении Красной Армии и вредительской работе в РККА изложу в отдельных протоколах.
Тухачевский».
Допросили:
НАЧ. 5 ОТДЕЛА ГУГБ НКВД СССР
Комиссар гос. безопасн. 2 ранга
(Леплевский)
ПОМ. НАЧ. 5 ОТДЕЛА ГУГБ НКВД
Комиссар гос. безопасности
(Ушаков)
II. План поражения
Центр антисоветского военно-троцкистского заговора тщательно изучал материалы и источники, могущие ответить на вопрос: каковы основные планы Гитлера, имеющие целью обеспечение господства германского фашизма в Европе?
Основной для Германии вопрос — это вопрос о получении колоний. Гитлер прямо заявил, что колонии — источники сырья — Германия будет искать за счет России и государств Малой Антанты. Если подойти к вопросу о возможных замыслах Гитлера в отношении войны против СССР, то вряд ли можно допустить, чтобы Гитлер мог серьезно надеяться на разгром СССР. Максимум на что Гитлер может надеяться, это на отторжение от СССР отдельных территорий.
Немцы, безусловно, без труда могут захватить Эстонию, Латвию и Литву и из занятого плацдарма начать свои наступатель-
ные действия против Ленинграда, а также Ленинградской и Калининской (западной ее части) областей.
Единственно, что дал бы Германии подобный территориальный захват — это владение всем юго-восточным побережьем Балтийского моря и устранение соперничества с СССР в военно-морском флоте. Таким образом, с военной точки зрения, результат был бы большой, зато с экономической — ничтожный.
Второе возможное направление германской интервенции при договоренности с поляками — это белорусское. Совершенно очевидно, что как овладение Белоруссией, так и Западной областью никакого решения сырьевой проблемы не дает и поэтому для Германии неинтересно. Белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической.
Остается третье — украинское направление. В стратегическом отношении пути борьбы за Украину для Германии те же, что и для борьбы за Белоруссию, т. е. связано это с использованием польской территории. В экономическом отношении Украина имеет для Гитлера исключительное значение. Она решает и металлургическую, и хлебную проблемы. Германский капитал пробивается к Черному морю. Даже одно только овладение Правобережной Украиной и то дало бы Германии и хлеб, и железную руду. Таким образом, Украина является той вожделенной территорией, которая снится Гитлеру германской колонией.
Как я показал уже в первом разделе, во время стратегической военной игры в апреле 1936 года я по вопросам оперативного положения наших армий обменивался мнениями с Якиром и Уборевичем. Учитывая директиву Троцкого о подготовке поражения того фронта, где будут действовать немцы, а также указание генерала Румштедта, что подготовку поражения надо организовать на Украинском фронте, я предложил Якиру облегчить немцам задачу путем диверсионно-вредительской сдачи Летичевского укрепленного района, комендантом которого был участник заговора Саблин. В случае сдачи Летичевского района немцы легко могли обойти Новоград-Волынский и Житомирский укрепленные районы с юга и, таким образом, опрокинуть всю систему пограничных с Польшей укрепленных районов КВО. Вместе с тем я считал, что если подготовить подрыв ж. д. мостов на Березине и Днепре, в тылу Белорусского фронта, в тот момент, когда немцы начнут обходить фланг Белорусского фронта, то задача поражения будет выполнена еще более решительно. Уборевич и Аппога получили задание иметь на время войны в своих железнодорожных частях диверсионные группы подрывников. Самые объекты подрывов не уточнялись.
Рассмотрение плана действий Белорусского фронта, построенного на задаче разгромить польско-германские силы на варшавском направлении, говорит о том, что план этот не обеспечен необходимыми силами и средствами. Вследствие этого поражение не исключено даже без наличия какого бы то ни было вредительства. Само собой понятно, что проявление вредительства, даже в отдельных звеньях фронтового и армейского управления, резко повышает шансы на поражение. Из области реально осуществленной вредительской работы, непосредственно отражающейся на оперативном плане, необходимо отметить, в первую очередь, ту задержку, которую организационный отдел Генерального штаба (Алафузо) осуществил в вопросе увеличения числа стрелковых дивизий, задержку, которая создает основную оперативную опасность для наших армий на Белорусском и Украинском фронтах. Такая же опасная задержка проведена в вопросе широкого развертывания артиллерийского и танкового резерва главного командования.
Каковы же были основные вредительские мероприятия, разработанные центром антисоветского военно-троцкистского заговора, которые должны были использовать наши затруднения на фронтах сражений с германскими и польскими армиями в целях поражения наших красных армий?
Было решено оставить в силе действующий оперативный план, который заведомо не был обеспечен необходимыми силами. Наступление Белорусского фронта с приближением, а тем более с переходом этнографической границы Польши должно было стать критическим и с большой долей вероятности опрокидывалось ударом немцев или из В. Пруссии в направлении Гродно, или через Слоним на Минск.
Украинский фронт, в первую очередь или после нанесения удара немцев на севере, также, по всей вероятности, потерпит неудачу в столкновении со значительно превосходящими силами польских и германских армий.
В связи с такой обстановкой на Уборевича была возложена задача так разрабатывать планы Белорусского фронта, чтобы расстройством ж. д. перевозок, перегрузкой тыла и группировкой войск еще более перенапрячь уязвимые места действующего оперативного плана.
На Якира были возложены те же задачи, что и на Уборевича, но кроме того через Саблина он должен был организовать диверсионно-вредительскую сдачу Летичевского укрепленного района.
И Уборевич, и Якир должны были в течение лета разработать через штабы БВО и КВО практические мероприятия, вытекающие из этих вредительских установок. Что успели сделать БВО и КВО во исполнение этого задания, мне не известно, так как (о чем я уже показывал раньше) в связи с арестом ряда видных участников заговора летом 1936 года центром заговора решено было временно прекратить всякую практическую работу. Об отдельных вопросах вредительских разработок, известных мне, я покажу дальше. В связи с временным прекращением работ заговора я не согласовывал с генералом Кестрингом намеченных центром заговора оперативных мероприятий о подготовке поражения наших армий, это согласование я должен был сделать по окончании практических оперативных разработок в БВО и КВО.
Каменев С. С. должен был разработать, по своей линии, мероприятия, направленные к тому, чтобы дезорганизовать противовоздушную оборону железных дорог в БВО и КВО и тем внести расстройство как в стратегическое сосредоточение армии, так и в работу последующих снабженческих и оперативных перевозок.
Из отдельных вредительских мероприятий, подготовлявшихся в штабе БВО и КВО, мне известно нижеследующее: разработка плана снабжения с таким расчетом, чтобы не подвозить для конных армий объемистого фуража, со ссылкой на то, что фураж есть на месте, в то время как такового заведомо на месте не хватает, а отступающий противник уничтожает и остатки. Засылка горючего для авиации и механизированных соединений не туда, где это горючее требуется. Слабая забота об организации оперативной связи по тяжелым проводам, что неизбежно вызовет излишнюю работу раций и раскрытие мест стоянки штабов. Недостаточно тщательная разработка и подготовка вопросов снабжения и грунтовых участков военной дороги. Размещение ремонтных организаций с таким расчетом, чтобы кругооборот ремонта затягивался. Плохая организация службы ВНОС, что будет затруднять своевременный вылет и прибытие к месту боя истребительной авиации.
Что касается Дальнего Востока, то оперативный план последнего центром военного заговора не обсуждался в целом. Дальним Востоком специально занимался Гамарник. Он почти ежегодно ездил в ОКАВА и непосредственно на месте давал указания и решал многие вопросы.
Мне известно, что Путна и Горбачев в их бытность на Дальнем Востоке стремились дезорганизовать систему управления в ОКАВА. В дальнейшем эту работу проводил Лапин. Эти работники стремились расшатать субординацию в ОКАВА путем дискредитации командования.
Лапин усиленно пропагандировал в ОКАВА теорию о том, что действия крупноорганизованными массами, состоящими из разных родов войск, для ОКАВА не годятся. На Дальнем Востоке нужна, мол, особая горно-таежная тактика, которая тянула боевую подготовку армии в сторону тактических форм малой войны. Лапину удалось в этом отношении кое-что протащить в жизнь.
Дальневосточный театр войны крайне слабо обеспечен от воздействия японцев через МНР в направлении Читы и кругобай-кальской военной дороги. В этом отношении ни ОКАВА, ни Гамарник не ставили вопросов о необходимости прокладки ж. д. пути от Байкала, хотя бы до Улан-Батора. В случае нападения на нас японцев наше положение в направлении МНР будет чрезвычайно тяжелым.
Тухачевский».
Николай Власик:
«Заговор маршалов против Сталина был»
Воспоминания Николая Сергеевича Власика были продиктованы им перед смертью и записаны женой Марией Семеновной Власик. Хранятся у его боевого товарища, бывшего начальника охраны Н. М. Шверника Г. А. Эгнаташвили, которому их передала дочь Власика Надежда Николаевна Власик-Михайлова по завещанию матери.
«Среди многочисленных обвинений, возведенных на т. Сталина после его смерти, самым значительным, пожалуй, является обвинение в физическом уничтожении группы военных руководителей Красной Армии во главе с Тухачевским. В настоящее время они реабилитированы. На XXII съезде Коммунистическая партия СССР заявила перед всем миром о их полной невиновности.
На основании каких данных они были реабилитированы?
Осуждены они были по документам. Спустя двадцать лет эти документы были объявлены фальшивыми.
Пусть это так. Но с тех пор прошло много лет, полных драматических событий, а страна пережила страшную опустошительную войну. Умер Сталин. Была разоблачена банда Берия. Обстановка в стране, отношения ко многим событиям изменились.
Ho вернемся к прошлому, к 1936 году. Как должен был отнесясь т. Сталин к документу, уличавшему Тухачевского в измене, переданному другом Советского Союза президентом Чехословакии Бенешем? Не допускаю мысли, что кроме этого не были собраны и другие улики. Если все военачальники, как это теперь утверждают, были невиновны, то почему вдруг застрелился Гамарник? Я что-то никогда не слышал о таких случаях, когда ни в чем не повинные люди в ожидании ареста стрелялись. Ведь революционеры, всегда живущие под угрозой ареста, никогда не кончали жизнь самоубийством. Кроме того, эта группа военных не была расстреляна, как 26 бакинских комиссаров, без суда и следствия. Их осудил Особый военный трибунал Верховного суда.
Суд, верно, происходил при закрытых дверях, поскольку показания на суде должны были касаться военных тайн. Но в состав суда входили такие авторитетные, известные всей стране люди, как Ворошилов, Буденный, Шапошников. В сообщении о суде было указано, что подсудимые признали себя виновными. Ставить под сомнение это сообщение — значит бросать тень на таких незапятнанных людей, как Ворошилов, Буденный, Шапошников.
Говоря об этом процессе, хочется остановиться на личности руководителя военной группы Тухачевском.
Личность, безусловно, очень яркая. О нем уже много написано, в частности, такой маститый писатель, как Л. Никулин, написал о нем книгу. Вот об этой книге и еще об одной книге Майкла Сайерса и Альберта Кана «Тайная война против Советской России», изданной в 1947 году (издательство «Иностранная литература», предисловие секретаря ЦК КПСС Поспелова П. Н.), мне и хочется сказать несколько слов. Я хочу остановиться на той характеристике Тухачевского, которую дают авторы этих книг.
Их характеристики прямо противоположны. Кто же из них прав? Кому верить? Я лично встречался с Тухачевским, знал его. О нем было известно, что он происходил из дворянской помещичьей семьи, закончил Кадетский корпус и Александровское военное училище. Но я никогда не слышал о том, что его мать была простой малограмотной крестьянкой. Никулин пишет, что сведения о детстве Тухачевского получил от товарища своего знакомого, который разыскал 90-летнего старика, работавшего в молодости в имении отца Тухачевского. Записал беседу с ним и переслал ее Никулину.
Источник, как мне кажется, малоавторитетный.
Бесспорно, что Тухачевский был высокообразованным человеком. Ни внешность, ни жесты, ни манера держаться, ни разговор — ничто не указывало в нем на пролетарское происхождение, наоборот, во всем видна была голубая кровь.
Никулин пишет, что Тухачевский не был карьеристом, а вот по другим сведениям, Тухачевский после окончания Александров-
ского училища говорил: «Или в тридцать лет я буду генералом, или застрелюсь». Французский офицер Реми Рур, который был в плену вместе с Тухачевским, характеризовал его как человека крайне честолюбивого, не останавливающегося ни перед чем. Впоследствии, в 1928 году, Реми Рур написал о Тухачевском книгу под псевдонимом Пьер Фервак.
Тухачевский бежал из немецкого плена и вернулся в Россию накануне Октябрьской революции. Он сначала примкнул к бывшим офицерам царской армии, затем порвал с ними.
Сайерс и Кан пишут, что своему приятелю Голумбеку на вопрос о том, что он намерен делать, Тухачевский ответил: «Откровенно говоря, я перехожу к большевикам. Белая армия ничего не способна сделать. У них нет вождя».
В 1918 году Тухачевский вступил в партию. Культурный человек, образованный военный и, безусловно, талантливый полководец, Тухачевский быстро выдвинулся в первые ряды руководителей Красной Армии. Таких людей у большевиков было мало, и они им были нужны. Расчет Тухачевского был верен. После окончания Гражданской войны Тухачевский стал одним из ближайших помощников Фрунзе по штабу Красной Армии. А в 1925 году после смерти Фрунзе был назначен на пост начальника штаба Красной Армии.
Вот что пишут об этом периоде деятельности Тухачевского Сайерс и Кан: «Работая в штабе Красной Армии, Тухачевский сблизился с троцкистом Путной, последовательно занимавшим должности военного атташе в Берлине, Лондоне, Токио, и начальником Политуправления Красной Армии Яном Гамарником», которого Сайерс и Кан называют «личным другом рейхсверовских генералов Сокта и Гаммерштейна».
Никулин пишет, что все обвинения против Тухачевского были построены на оговорах. Для этого воспользовались служебными поездками маршала и его товарищей за границу, встречами, имевшими чисто деловой характер.
А вот что пишут об одной такой поездке Сайерс и Кан.
В начале 1936 года Тухачевский, как советский военный представитель, ездил в Лондон на похороны короля Георга V. Незадолго до отъезда он получил желанное звание Маршала СССР. Он был убежден, что близок час, когда советский строй будет низвергнут и «новая Россия» в союзе с Германией и Японией ринется в бой за мировое господство. По дороге в Лондон Тухачевский останавливался ненадолго в Варшаве и Берлине, где он беседовал с польскими полковниками и немецкими генералами. Он так был уверен в успехе, что почти не скрывал своего преклонения перед немецкими милитаристами.
В Париже на официальном обеде в советском посольстве, устроенном после его возвращения из Лондона, Тухачевский изумил европейских дипломатов открытыми нападками на советское правительство, добивавшееся организации коллективной безопасности совместно с западными демократическими державами. Сидя за столом рядом с румынским министром иностранных дел Титулеску, он говорил: «Напрасно, господин министр, вы связываете свою карьеру и судьбу своей страны с судьбами таких старых, конченых государств, как Великобритания и Франция. Мы должны ориентироваться на новую Германию. Германии, по крайней мере, в течение некоторого времени, будет принадлежать гегемония на Европейском континенте. Я уверен, что Гитлер означает для нас всех спасение».
Слова Тухачевского были записаны румынским дипломатом, заведующим отделом печати румынского посольства в Париже Шаканаком Эссезом, который также присутствовал на банкете в советском посольстве. А бывшая в числе гостей известная французская журналистка Женевьева Табуи писала потом в своей книге «Меня называют Кассандрой»: «В последний раз я видела Тухачевского на следующий день после похорон короля Георга V. На обеде в советском посольстве русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром. Он только что побывал в Германии и рассыпался в похвалах нацистам. Сидя справа от меня и говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он не переставал повторять: «Они уже непобедимы, мадам Табуи». Почему он говорил с такой уверенностью? Не потому ли, что ему вскружил голову сердечный прием, оказанный ему немецкими дипломатами, которым нетрудно было договориться с этим представителем старой русской школы?
Так или иначе, в этот вечер не я одна была встревожена его откровенным энтузиазмом. Один из гостей, крупный дипломат, проворчал мне на ухо, когда мы покидали посольство: «Надеюсь, что не все русские думают так».
В 1938 году на процессе Ягоды троцкисты Крестинский и Ро-зенгольц в своих показаниях подробно рассказывали о роли Тухачевского в заговоре военных. А Ягода на вопрос о том, почему они не объединились с военными, ответил, что они знали о бонапартистских наклонностях Тухачевского и это их не устраивало.
Все это говорит, конечно, не в пользу Тухачевского.
Я не имею ни права, ни достаточно фактов, чтобы обвинить Тухачевского, я это и не ставлю своей целью, но не могу не поставить под сомнение его незапятнанную славу. Она запятнана подозрениями.
Никулин пишет, что Сталин завидовал Тухачевскому. Но почему тогда Тухачевского назначали на ответственнейшие посты, оказывали ему полное доверие и одному из первых полководцев присвоили высокое звание маршала? Правдоподобно ли обвинение Никулина? Ведь от Сталина тогда многое зависело. Это происходило в годы так называемого «культа личности». Едва ли Тухачевский достиг бы такого высокого положения, если бы Сталин не поддерживал его, а наоборот, противодействовал. Относительно военных способностей Сталина и зависти его к славе других скажу одно — он занимал такое положение и пользовался таким авторитетом, как в своей стране, так и за рубежом, что смешно, если бы он кому-то завидовал. А свои военные способности он доказал, будучи Верховным Главнокомандующим во время Великой Отечественной войны, которую под его руководством наша страна выиграла. А тому, кто сомневается в этом, рекомендую прочитать переписку Сталина с Рузвельтом и Черчиллем, которая является подлинным историческим документом в истории войны 1941 — 1945 годов и характеризует Сталина как крупного государственного деятеля и мудрого военного руководителя. Эту переписку не мешало бы прочитать каждому советскому человеку.
Никулин пишет, что достаточно перечитать военную переписку Ленина, чтобы понять, кто был истинной душой обороны Советской республики в годы Гражданской войны. Так вот, прочитав военную переписку Сталина с Рузвельтом и Черчиллем, можно также понять, кто был душой обороны Советской России в годы Великой Отечественной войны.
Никулин берет на себя смелость заявлять о том, что, если бы не были физически уничтожены видные военачальники Красной Армии, можно было бы достичь победы с меньшими жертвами и весь ход войны мог бы быть иным. Я согласен с Никулиным в последнем, но с оговоркой. Ход войны был бы иным, если бы не был уничтожен враг внутри страны. Вот что писал по этому поводу американский посол в СССР Джозеф Дэйк в 1941 году после нападения нацистов на Советский Союз: «В России не было так называемой «внутренней агрессии», действовавшей согласованно с немецким верховным командованием. В 1939 году поход Гитлера на Прагу сопровождался активной военной поддержкой со стороны генлейновских организаций. То же самое можно сказать о гитлеровском вторжении в Норвегию.
Но в России не оказалось судетских генлейнов, словацких тис-со, бельгийских дегрелей или норвежских квислингов. Все это фигурировало на процессах 1937—1938 годов, на которых я присутствовал лично, следя за их ходом.
Вновь пересмотрев отчеты об этих процессах и то, что сам тогда писал, я вижу, что, по существу, все методы действий немецкой «пятой колонны», известные нам теперь, были раскрыты и обнажены признаниями саморазоблачившихся русских квислин-гов... Теперь совершенно ясно, что все эти процессы, чистки и ликвидации, которые в свое время казались такими суровыми и так шокировали весь мир, были частью решительного и энергичного усилия сталинского правительства предохранить себя не только от переворота изнутри, но и от нападения извне. Оно основательно взялось за работу по очистке и освобождению страны от изменнических элементов. В России в 1941 году не оказалось представителей «пятой колонны» — они были уничтожены.
Чистка навела порядок в стране и освободила ее от измены».
Из книги Сайерса и Кана: «Великая Отечественная война выдвинула много новых талантливых полководцев. Герои, овеянные славой, любимые народом, они пользовались огромной популярностью». И разве можно сравнить славу и популярность и любовь народа к Жукову и Рокоссовскому с популярностью Тухачевского? Однако Сталин не уничтожил их, а осыпал почестями, и не только их, а многих, многих других. И вообще изображать Сталина Иваном Грозным недостойно настоящего писателя, так как таким он никогда не был.
Сталин был непримирим к врагам, но никогда ничего не делал из личных побуждений. Им руководило одно чувство любви к Родине, ее благополучию и процветанию.
История оправдывает даже Ивана Грозного, поскольку те жестокие меры, которыми было отмечено его царствование, были применены во имя укрепления, объединения и дальнейшего развития России.
Я еще раз повторяю, что не собираюсь обвинять Тухачевского, я только ставлю под сомнение его незапятнанность. Мне лично в этом деле кажется очень странным самоубийство Гамарника и то растерянное и очень подавленное состояние, в каком находился Тухачевский после снятия его с поста заместителя наркома. Если он ни в чем не был замешан, то почему это так его потрясло?
Если человек виновен, то страх перед разоблачением и арестом может привести в такое состояние.
Вот что пишет генерал-лейтенант Ермолин о своей встрече с Тухачевским на партконференции в г. Куйбышеве после назначения Тухачевского командующим Приволжским военным округом: «Чувствовалось, что Михаилу Николаевичу не по себе. Сидя неподалеку от него за столом президиума, я украдкой приглядывался к нему. Виски его поседели, глаза припухли. Иногда он опус-
кал глаза, как от режущего света. Голова опущена, пальцы непроизвольно перебирают карандаши, лежащие на скатерти. Мне доводилось наблюдать Тухачевского в различных обстановках, в том числе и в горькие дни варшавского отступления, но таким я не видел его никогда».
Да, в жизни все бывает. Бывают взлеты и падения. Но если совесть у человека чиста и он настоящий коммунист, то он не падает духом и постарается доказать свою невиновность.
Разрешу себе привести для примера такой случай.
Адмирал Н. Г. Кузнецов в 1947 году был снят с поста наркома Военно-Морского Флота и назначен с большим понижением на работу в Ленинград. Но он не пал духом, не утратил душевного равновесия, а с присущей ему энергией взялся за работу в новой должности. Совесть его была чиста, и он мог не бояться за свое будущее. А в 1948 году он уже был назначен на пост военно-морского министра. Все это происходило в годы так называемого «культа личности».
Приведу и себя в пример. В 1952 году, оклеветанный перед Сталиным врагом народа Берия, я был не только снят с должности начальника Главного управления охраны и переведен на работу в г. Асбест, но и исключен из партии. Но я также не пал духом, не растерялся, совесть моя была чиста. Я был твердо уверен, что Сталин во всем разберется и правда восторжествует. Но мои враги, чувствуя это, решили избавиться от меня и добились санкции на мой арест. Уничтожить меня физически им помешало разоблачение самого Берия как врага народа.
Что касается Тухачевского, то он обвинен на основании документа, переданного Бенешем Сталину, разоблачающего документа, а вот реабилитирован Тухачевский по довольно сомнительному заверению гитлеровских агентов, будто бы документ, переданный Бенешем, был фальшивым.
Можно этому верить? Сомневаюсь».
Глава 6
СТАЛИН И БУХАРИН
«Что мерзавцев расстреляли — отлично: воздух сразу очистился»
Н. И. Бухарин — членам Политбюро ЦК ВКП(б) и А. Я. Вышинскому
В сопроводительной записке к своему письму Н. И. Бухарин написал: «В секретариат тов. Сталина. Прошу размножить и разослать прилагаемый документ по соответствующим адресам. Если тов. Сталин в отпуску, все равно прошу отослать ему в первую очередь. В этом особая моя просьба. 27 августа 1936 г. Москва. Н. Бухарин». (Ф. 3. On. 24. Д. 236. Л. 67. Автограф.)
На машинописном экземпляре письма Н. И. Бухарина имеются пометки: «Читал К. Ворошилов», «Читал А. Андреев», «В. Чу-барь», «Читал Ежов», на другом машинописном экземпляре письма также имеются пометки: «Читал. Надо обсудить. Молотов», «Читал С.Орджоникидзе». (Там же. Л. 53, 54.)
«г. Москва
27 августа 1936 г.
Всем членам Политбюро ЦК ВКП(б)
Копия — тов. Вышинскому
Дорогие товарищи!
Будучи в городах Средней Азии, я не имел никакого представления о процессе. Никакого вызова из Москвы — ни от ЦК, ни от Прокуратуры — я не получал. Приехав во Фрунзе, я случайно прочел о показаниях Каменева. Я тотчас отправился в Ташкент, оттуда выслал телеграмму на имя т. Сталина и немедленно на самолете вылетел в Москву. Прилетел вчера, ночью читал газеты, не читанные вдалеке. И, пока мой разум еще не помутился от того позора и бесчестья, которые созданы не столько фактом моей подследственности, сколько резолюциями, часть коих предполагает доказанной мою виновность (хотя следствие еще и не начиналось, т. е. только на основе заявлений мерзавцев Каменева и др.), я обращаюсь к вам с настоящим письмом.
Затруднительность положения усугубляется тем, что, несмотря на самолет (и нарушение постановления о летании), я не поспел к суду, и, следовательно, не могу уже требовать очной ставки с Каменевым, Зиновьевым, Рейнгольдом. Моих обвинителей (здесь и далее выделено Н. И. Бухариным. — В. С.) поделом расстреляли, но их обвинения живут.
Между тем я не только не виновен в приписываемых мне преступлениях, но могу с гордостью сказать, что защищал все последние годы, и притом со всей страстностью и убежденностью линию партии, линию ЦК, руководство Сталина.
Прежде всего, я хотел бы сказать несколько слов о том, зачем, по всей вероятности, понадобилась Каменеву и К° клевета. Она понадобилась им, по-видимому, в следующих целях:
а) показать (в международном масштабе), что «они» — не одни;
б) использовать хотя бы самый малый шанс на помилование путем демонстрации якобы предельной искренности («разоблачать» даже «других», что не исключает прятанья своих концов в воду);
в) побочная цель: месть тем, кто хоть как-нибудь активно живет политической жизнью. Каменев поэтому постарался, вместе с Рейнгольдом, отравить все колодцы — жест очень продуманный, хитрый, рассчитанный. При таких условиях любой член партии боится поверить любому слову бывшего когда-либо в какой-либо оппозиции товарища.
«Правда» от имени партии писала в одной из передовых по поводу людей, имена коих фигурируют в заявлении тов. Вышинкого (о следствии), что нужно убедиться, кто честен, а у кого
мень за пазухой. Правильная постановка вопроса. Именно это и должно установить следствие.
В связи с этим я должен сказать, что со своей стороны я, вероятно, с 33 года оборвал даже всякие личные отношения со своими бывшими единомышленниками М. П. Томским и А. И. Рыковым. Как ни тяжела подобного рода самоизоляция, но я считал, что политически это необходимо, что нужно отбить, по возможности, даже внешние поводы для болтовни о «группе». Что это — не голословное утверждение, а реальный факт, можно очень просто проверить опросом шоферов, анализом их путевок, опросом часовых, агентуры НКВД, прислуги и т. п. Впрочем, это, кажется, факт общеизвестный и никем не оспариваемый. Между тем уже один этот факт уничтожает концепцию Каменева — Рейнгольда о сотрудничестве или связях с группой правых. Правых (лидеров) давным-давно уже не было.
Пафос власти у меня лично всегда отсутствовал — это тоже всем известно. А что касается партийной линии, то здесь у моих обвинителей полная путаница: с одной стороны, Бухарин-де не
согласен с генлинией; с другой стороны, они с генлинией согласны, но желают голой власти; в то же время Бухарин будто согласен с ними. Здесь такая же логическая подлая нечистоплотность, как и морально-политическая грязь. Между тем желательно было бы знать, что за другую линию выставлял Бухарин? К сожалению, это уже неизвестно навсегда.
По существу дела. После познания и признания своих ошибок (освоение этих уроков во всем их объеме было, разумеется, процессом, а не однократным актом) я во всех областях с подлинной убежденностью защищал линию партии и сталинское руководство. Я считал и считаю, что только дураки (если вообще хотеть социализма, а не чего-то еще) могут предлагать «другую линию». Какую? Отказаться от колхозов, когда они быстрейше растут и богатеют на общественной основе? От индустриализации? От политики мира? От единого фронта? Или вопрос о руководстве. Ведь только дурак (или изменник) не понимает, что за победоносные вехи: индустриализация, коллективизация, уничтожение кулачества, две великие пятилетки, забота о человеке, овладение техникой и стахановство, зажиточная жизнь, новая конституция. Ведь только дурак (или изменник) не понимает, что за львиные прыжки сделала страна, вдохновленная и направляемая железной рукой Сталина. И противопоставлять Сталину пустозвонного фанфарона (Л. Б. Каменев. — В. С.) или пискливого провизора-литератора (Г. Е. Зиновьев. — В. С.) можно только выживши из ума.
Но я думаю, что троцкистско-зиновьевские мерзавцы лгали, когда они говорили о только — власти без линии. У Троцкого есть своя, глубоко подлая и, с точки зрения социализма, глубоко глупая линия; они боялись о ней сказать; это — тезис о порабощении пролетариата «сталинской бюрократией», это — оплевывание стахановцев, это — вопрос о нашем государстве, это — оплевывание проекта нашей новой Конституции, нашей внешней политики и т. д. Но все это бьет в нос в такой степени, что подлецы не смели об этом даже заикнуться.
Я останавливаюсь на всем этом с такой подробностью вот почему. Доказать, что я действую искренне (без «камня за пазухой»), когда уже создана атмосфера (по милости подлецов, возведших двурушничество в чудовищно-всеобъемлющий принцип политики) полного априорного недоверия, можно только затратив много труда.
Теперь, однако, нетрудно понять, что с такой (троцкистской) линией я не могу иметь ничего общего по всему своему прошлому и настоящему.
С другой стороны, голода власти я никогда не имел, а ума не потерял настолько, чтоб на место Сталина прочить аптекарского ученика.
С третьей стороны, группа бывших правых лидеров перестала давным-давно существовать.
Где же место для чего-то (неизвестно чего)?
Нет, товарищи! Со всей искренностью и любовью я защищаю общее дело, и никто не может мне предъявить обвинение в непартийности.
Но, однако же, ответьте — скажут мне — на «факты», о коих говорили Каменев, Зиновьев, Рейнгольд.
О чем говорил М. П. Томский с Каменевым в период работы последнего в издательстве «Академия», я совершенно не осведомлен, ибо не видался с М. П. Томским, как сказано выше. Каменев заявляет, что он поддерживал связь со мной и с Томским, и тут же утверждает, что он у Томского осведомлялся о моих настроениях. Это зачем, раз он разговаривал непосредственно со мной? А как раз именно здесь и запущена ядовитая мысль, отрава: Бухарин-де не согласен с линией (в чем? в каких пунктах?), согласен с «нами» (но ведь вы как раз согласны с линией?), а зато имеет особую «тактику», хочет заслужить доверие, будучи двурушником...
Томского уже нет в живых, и я тоже не могу иметь с ним разговора... Но что мерзавец Каменев здесь хорошо спекулирует, это ясно. Все знают, что вовне я был гораздо более активен (что отчасти стоит в связи и с самим родом моей работы). Исходя из этого факта, он вкладывает в уста Томскому гипотезу (очень удобную для его, Каменева, целей). Подлый двурушник меряет здесь на свой аршин. Я и сейчас, вот этим письмом, борюсь за доверие. Но не для того, чтоб пакостить партии, а для того, чтобы иметь большие возможности работы: я не хочу падать жертвой подлой каменевской клеветы...
Хуже всего то, что эти убийцы говорят, будто я был с ними «согласен» или им «сочувствовал». Нигде не сказано, в чем согласен, в чем сочувствовал. Подлецы молчаливо вставляют сюда, очевидно, и террор, но нигде об этом не говорят прямо. Легко объяснить, почему. Не «своим» они об этом и не могли сказать, ибо сразу же бы «просыпались». На этом была построена у них вся система их отвратительной, подлейшей в истории практики. Поэтому речь никогда не шла — и не могла идти — о терроре. А между тем подлый намек (в расплывчатости самой формулировки) дан. Для чего? Для того, чтобы топить честных людей в той же вонючей яме с целью, о коей я уже говорил в самом начале письма.
Теперь необходимо сказать о пресловутых «связях» (моих). С Рейнгольдом я не имел удовольствия видеться, хотя он наиболее «осведомлен» (откуда?). С Каменевым, этим потенцирован-
ным стервецом (в последний период, о котором, собственно, и идет речь: я ведь не отрицаю своего тяжкого преступления в более ранний период и пресловутого разговора, «записанного» Каменевым и переданного им Троцкому), я виделся три раза и вел три деловых разговора. Все они относятся к тому времени, когда К[аменев] сидел в «Академии», намечался Горьким в лидеры Союза писателей (Постановлением Политбюро ЦК от 1 сентября 1934 года Л. Б. Каменев был рекомендован членом президиума и правления Союза советских писателей. — В. С), и когда ЦК ВКП(б) постановил, чтобы мы, академики-коммунисты, проводили его директором Института литературы и искусства Ак. наук (на место, кое раньше занимал умерший А. В. Луначарский). Мы должны, значит, были даже агитировать за Каменева среди беспартийных академиков, — никто и не подозревал, что за гнусная змея вползает туда. И ЦК не знал. И никто из нас не знал. И я не знал. Тогда ему доверяли. Статьи его печатались в «Правде».
Так вот мои три разговора (самое существенное):
Первый разговор. Я спросил К[аменева], не возьмется ли он вести, как намечаемый глава литературы, литературный отдел газеты, — тогда я, мол, поговорю об этом с тов. Сталиным. Ответ гласил (примерно, за смысл ручаюсь): «Я хочу вести тихую и спокойную жизнь, чтоб я никого не трогал и меня чтоб никто не трогал. Я хочу, чтоб обо мне позабыли и чтоб Сталин не вспоминал даже моего имени».
После этой декларации обывательщины и «тихой жизни» я предложение свое снял. Т. о., К[аменев] не только не посвящал в свои планы контрреволюции, но весьма основательно от меня маскировался, что и не удивительно. А теперь лжет злодейской и кровавой ложью.
Второй разговор был у нас в редакции в связи с какой-то печатавшейся у нас каменевской статьей (он тогда, как сказано выше, печатался и в «Правде»).
Третий разговор был в общежитии Академии наук, где останавливался всегда и я (мы тогда провели К[амене]ва, по постановлению ЦК, в вышеназванный институт директором). Там, в общежитии, были общие обеды, чаи, ужины, и все сидели за одним столом. Я читал вслух какую-то свою большую статью (академическую). Из политически важных вещей в памяти остался такой, примерно, диалог между Каменевым] и мной:
Кам[енев]: «Как дела?»
Я: «Прекрасно, страна растет, руководство блестяще маневрирует и управляет».
Кам[енев|: «Да, маневрирует и управляет».
Точка. Тогда я не обратил достаточного внимания на полуиронический, очевидно, тон. Теперь у меня это всплыло в памяти.
Но из этого вытекает, что Каменев прекрасно знал о моих партийных взглядах. А что он налгал, как негодяй?
Значит, «связи» с Каменевым не носили никоим образом преступного характера. ЦК «ставил» Каменева на работу, и с ним приходилось работать. Теперь только открылось, что Фриц Давид (И. Д. Круглянский, в 1926 году был направлен в Германию для нелегальной работы, в 1933 году возвратился в Москву и работал до ареста в 1936 году в Исполкоме Коминтерна. — В. С.) — террористическая сволочь. А недавно он еще печатался в «Правде». Здесь речь идет не о нелегальных связях совместно действующих единомышленников-заговорщиков, а о чем-то совсем другом, что нельзя ставить в вину (если можно упрекать, то в недостаточной изощренной бдительности). Часто, однако, в острые моменты истории некоторые не замечают этой капитальной разницы, а многие трусят и дрожат априорно. Но здравый смысл требует здесь дифференцированного подхода: иначе можно наделать крупнейших ошибок...
Теперь о Рейнгольде. Мне неизвестен разговор Томского с Зиновьевым в 1932 году, о чем говорит Рейнгольд. Что касается фразы: «Связь с Бухариным поддерживалась через Карева (заместитель заведующего отделом АН СССР. — В. С.) — активного зиновьевца, который был тесно связан с двумя террористическими группами: Слепкова (член редколлегии «Правды». — В. С.) и Эйсмонта (нарком торговли РСФСР. — В. С.)», то замечу следующее:
Во-первых, Карева я неоднократно встречал в Ак. наук, и притом, главным образом, на квартире управделами Академии, Ст. Волынского, старого, испытанного чекиста, который «сопровождал» Троцкого при высылке в Константинополь. Здесь Карев был свой человек, друг дома («Коля Карев»), и при такой специфической ситуации я никак не мог предполагать, что в Кареве сидит террорист. Ни намека ни на какие разговоры о терроре здесь, разумеется, не было. Может, это считать за «связь»? Тогда она была и у Волынского, и у его жены, и у всех академиков, кои часто торчали на этой квартире.
Во-вторых, я ровно ничего не знал о группе Эйсмонта до разбора этого дела в ЦК и уж подавно не знал, что Карев был с ней в каких-либо отношениях (если вообще Рейнгольд здесь говорил правду, о чем не мне судить).
В-третьих, мне до сих пор неизвестно, чтобы группа Слепкова, группа контрреволюционная, была террористической. Правда, тов. Сталин самолично показывал мне ряд документов, из
коих было видно, что эти люди у меня «вырвались из рук» (Сталин) уже давно, что давно они мне не доверяли, а некоторые считали предателем, что они ушли далеко, что где-то на периферии и здесь иногда всплывали террористические гнусные разговоры, о коих я из этих документов только и узнал. Но до сей поры я не знаю, что группа была террористической. Описания пресловутой конференции, которые мне в свое время давали по распоряжению тов. Сталина, не содержали ни намека на террор. А это было последнее, что я знал о группе Слепкова.
Следовательно, и из «сообщения» Рейнгольда ничего не получается. С кем бы и как Карев ни был связан, со мной он был «связан» литературно-философскими беседами на квартире у С. Т. Волынского, и я не имел — и не мог иметь — вплоть до прочтения газет с отчетами о процессе, ни малейшего представления о его террористической роли.
Мне хочется, наконец, сказать несколько слов о своей заграничной поездке. Вы, вероятно, знаете, что на моем докладе в Париже не кто иной, как троцкисты, произвели враждебную демонстрацию и были выведены нашими боевиками. Вы, б. м., знаете и о том, что парижские троцкисты готовились сделать мне и более крупные неприятности и что наша агентура просила меня поэтому во что бы то ни стало переехать из отеля в полпредство; что даже французская полиция выставила для моей охраны наряды полисменов, ибо ждали нападения на мою личность... Признаюсь, пасть под такими ударами было бы много лучше, чем пасть под ударами каменевской клеветы, подхваченной своими, близкими, товарищами (см. некоторые резолюции). Я сейчас потрясен до самого основания трагической нелепостью положения, когда, при искреннейшей преданности партии, пробыв в ней тридцать лет, пережив столько дел (ведь кое-что я делал и положительное), меня вот-вот зачислят (и уж зачисляют) в ряды врагов — да каких! Перестать жить биологически — стало теперь недопустимым политически. Жизнь при политической смерти не есть жизнь. Создается безысходный тупик, если только сам ЦК не снимет с меня бесчестья. Я знаю, как теперь стало трудно верить, после всей зловонной и кровавой бездны, которая вскрылась на процессе, где люди были уже не-люди. Но и здесь есть своя мера вещей: не все люди из бывших оппозиционеров двурушники.
Пишу вам, товарищи, пока есть еще капля душевных сил. Не переходите грани в недоверии! И — прошу — не затягивайте дела подследственного Николая Бухарина: и так мне сейчас жить — тяжкая смертельная мука, — я не могу переносить, когда даже в дороге меня боятся — и, главное, без вины с моей стороны.
Что мерзавцев расстреляли — отлично: воздух сразу очистился. Процесс будет иметь огромнейшее международное значение. Это — осиновый кол, самый настоящий, в могилу кровавого индюка, налитого спесью, которая привела его в фашистскую охранку. У нас даже мало оценивают, мне сдается, это международное значение. Вообще жить хорошо, но не в моем положении. В 1928—29 преступно наглупил, не учитывая всех последствий своих ошибок, и вот даже теперь приходится расплачиваться такой ужасной ценой.
Привет всем вам. Помните, что есть и люди, которые искренне ушли от прошлых грехов и которые, что бы ни случилось, всей душой и всем сердцем (пока оно бьется) будут с вами.
Николай Бухарин
Некоторые добавочные факты
Должен, чтобы не было недоразумений, сказать, что за годы моей работы в НКТП (Наркомат тяжелой промышленности СССР. — В. С.) и «Известиях», куда ко мне ходило и ходит много всякого народу с разными просьбами, жалобами и т. д., бывали случаи встреч, о коих кратко упоминаю.
1. В НКТП (не помню уж, в котором году) прямо от Серго ко мне зашел И. Н. Смирнов (троцкист. — В. С.), сказал, что был в Самаре (или Саратове?), где «голодает» Рязанов (Д. Б. Голденбах, до 1931 года директор Института К. Маркса и Ф. Энгельса, тогда же исключен из партии. — В. С.) и его жена больная, нельзя ли тому помочь. Я что-то обещал справиться, кажется, звонил в ЦИК.
2. В «Известия» внезапно заявился однажды Рязанов, с орденом на груди (года не помню, но его легко установить, т. к. тогда ему было разрешено приехать лечить больную жену). Когда я у него спросил, что он сотворил с документом, он вскипел, стал стучать кулаком и заявил, что никогда не признает своей вины. Скоро ушел.
3. Как ни старался я избежать посещения А. Шляпникова (до 1929 года представитель правления акционерного общества «Ме-таллоимпорт», впоследствии хозяйственный работник, в 1933 году исключен из партии. — В. С), он меня все-таки поймал (это было в этом году, незадолго до его ареста) в «Известиях», просил передать письмо Сталину; я сказал своим работникам, чтобы больше его не пускали, потому что от него «политически воняет» (он ныл: «Не за границу же мне бежать» и в таком же роде). Его письма, которые он оставил, я не пересылал, видя его настроения.
4. На квартире у Радека (троцкист, исключался из партии в 1927 и 1936 годах, работал в редакции газеты «Известия». — В. С), вскоре после моего назначения в «Известия», я однажды вечером встретил Зиновьева (тогда он был в «Большевике» и пришел к Радеку за книгами): мы заставили его выпить за Сталина (он жаловался на сердце); Зин[овьев] тогда пел дифирамбы Сталину
(вот подлец!).
5. Однажды я пришел к Радеку в Дом Правительства, чтобы прочитать ему, как члену редколлегии, только что написанную мной статью и там встретил длинного, худого человека. Я быстро прочитал статью, а он почти тотчас ушел. Я узнал, что это был Мрачковский (после окончания Гражданской войны командовал рядом военных округов, с 1925 года на хозяйственной работе. — В. С). Радек сказал мне, что он его не мог вытолкать, что велел жене, чтобы больше она его не пропускала, и был очень недоволен его вторжением. Факты эти известны, ибо все посещения в Доме Правительства регистрируются у швейцаров.
Два последних случая, по-моему, не бросают на Радека никакой тени. Я верю в его искренность по отношению к партии и Сталину. Я неоднократно с ним беседовал на острые политические темы: он продумывает их очень добросовестно и во всех выводах крепко стоит на партийной позиции. В малых, кухонных, делах у нас не раз бывали конфликты, и я бывал отнюдь не в восторге от его поведения. Но в большой политике у него, насколько я могу судить, безусловная партийность и огромное уважение и любовь к Сталину и другим руководителям партии.
6. Звонил однажды Астров (до ареста в 1932 году работал в Институте истории Комакадемии. — В. С.) , но я его не принял.
Добавляю, что людям такого типа, как я или Радек, иногда трудно просто вытолкать публику, которая приходит: это подчас роняет престиж человека, точно он безмерно трусит («как бы чего не случилось»). Ко мне, напр[имер], приходили все время просить за О. Мандельштама (Б. Пастернак. Дело решил тов. Сталин), за С. Вольского (т. Сталин приказал его немедленно освободить по письму его, Вольского, бывшей жены) и т. д. и т. п.
Тут нужно знать меру, но далеко не всегда можно и не всегда нужно обязательно избегать аналогичных посещений.
Упомяну еше о случае, бывшем несколько месяцев тому назад. Ко мне пришел в «Изв[естия]>> б. секретарь Томского, Н. И. Воинов, и сказал мне, что Т[омск]ий в полном одиночестве, в мрачной депрессии, что к нему никто не заходит, что его нужно ободрить; он просил меня зайти. Я не выполнил этой человеческой просьбы, подчинив свое поведение вышеупомянутой политической норме. А может, это в данном случае была ошибка. Ведь и пессимистические политические настроения нередко вырастают на неполитической почве, которая, в свою очередь, может быть производной от политики.
В заключение я должен, товарищи, прямо сказать: я сейчас ни физически, ни умственно, ни политически не в состоянии появляться на работе (хотя и срок моего отпуска еще не кончился: он кончается только 1 сентября). Я не могу ничего приказывать, ни требовать, когда я подследственный. Я глубоко благодарен ЦК, что он не снял меня с «Известий». Но я прошу понять, что работать фактически смогу только после того, как с меня будет снят позор каменевских клевет. Я разбит настолько, что буду сидеть или на квартире или на даче и буду ждать вызова со стороны ЦК или Прокуратуры.
С комм, приветом Н. Б.
27 августа 1936 г.
Москва».
АПРФ. Ф. 3. On. 24. Д. 236. Л. 67-82. Автограф. Там же. Л. 53—66. Маш. экз.
Из истории переписки.
Вышинский в 1935—1939 годах занимал пост Прокурора СССР.
19—24 августа 1936 года в открытом судебном заседании слушалось дело об «антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре». На скамье подсудимых было 16 человек. Ранее они исключались из партии, арестовывались, помещались в тюрьмы и высылались из Москвы за активное участие в троцкистской и зиновьевской оппозиции.
К высшей мере наказания были приговорены: Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов, И. П. Бакаев, С. В. Мрачковский, И. Н. Смирнов, И. И. Рейнгольд, Фриц-Давид (И. Д. Круглянский), М. И. Лурье, Н. Л. Лурье и др.
В приговоре сказано, что указанные лица были осуждены к смертной казни за проведение антисоветской, шпионской, вредительской и террористической деятельности, причастность к убийству С. М. Кирова и подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства.
Л. Б. Каменев, И. Н. Рейнгольд и некоторые другие подсудимые утверждали, что Бухарин, Рыков и Томский знали о существовании террористических групп правых. Бухарин в это время был в Средней Азии и, не подозревая о начавшемся в Москве процессе, писал письма Сталину о своих путевых впечатлениях.
24 августа 1936 года из Ташкента Бухарин направил телеграмму: «ЦК ВКП(б) т. Сталину. Только что прочитал клеветнические показания мерзавцев. Возмущен глубины души. Вылетаю Ташкента самолетом 25 утром. Прошу извинить это нарушение. 24/VIII Бухарин». (Ф. 3. On. 24. Д. 235. Л. 118.)
Они все молчали, и тогда встревоженный Бухарин обратился к Ворошилову.
Бухарин — Ворошилову
«Дорогой Климент Ефремович.
Ты, вероятно, уже получил мое письмо членам Политбюро и Вышинскому, я послал его ночью сегодня в секретариат т. Сталина с просьбой разослать. Там написано все существенное в связи с чудовищно подлыми обвинениями Каменева. (Пишу сейчас и переживаю чувство полуреальности: что это — сон, мираж, сумасшедший дом, галлюцинации? Нет, это реальность.)
Хотел спросить (в пространство) одно: и вы все верите? Вправду?
Вот я писал статьи о Кирове. Киров, между прочим, когда я был в опале (поделом) и в то же время заболел в Ленинграде, приехал ко мне, сидел целый день, укутал, дал вагон свой, отправил в Москву, с такой нежной заботой, что я буду помнить об этом и перед смертью. Так вот, что же я неискренне писал о Сергее?
Поставьте честно вопрос. Если неискренне, то меня нужно немедля арестовать и уничтожить: ибо таких негодяев нельзя терпеть.
Если вы думаете «неискренне», а сами меня оставляете на свободе, то вы сами трусы, не заслуживающие уважения.
А если вы сами не верите в то, что набрехал циник-убийца Каменев, омерзительнейший из людей, падаль человеческая, то зачем же вы допускаете резолюции, где (Киевская, напр.) говорится о том, что я «знал» черт знает о чем? (23 августа 1936 года «Правда» опубликовала заметку «Из резолюции Киевского областного и городского актива по докладу тов. П. П. Постышева» о процессе над Г. Е. Зиновьевым, Л. Б. Каменевым и др. — В. С.)
Где тогда смысл следствия, рев. законность и прочее?
Ведь, напр., если Киевский партактив решает: «он знал», то как следователь может сказать «не знал», если партия сказала «знал»?
Я хорошо понимаю, что раз на суде гласно было сделано такое заявление (хотя вряд ли оно выскочило на суде только в первый раз; а на предварительном следствии? И почему меня не вызвали?), то следствие логически из этого вытекало. Но тогда нужно ждать его конца, не спешить и не компрометировать самой рев. законности.
Ты назвал «правых» помощниками зин[овьевцев]-троцк[истов] (в речи о С. С. Каменеве) (Речь К. Е. Ворошилова на похоронах члена Военного совета при НКО СССР, командарма 1-го ранга С. С. Каменева. — В. С). В данное время это — лозунг. Хотя у тебя — другое время, но в массе не разбираются так тонко. Значит, ты веришь во все это чудовищное?
Тогда не тяните канители и расправляйтесь поскорей. В истории бывают случаи, когда замечательные люди и превосходные политики делают тоже роковые ошибки «частного порядка»: я вот и буду математическим коэффициентом вашей частной ошибки. Sub specie historioe (под углом зрения истории) это — мелочь, литературный материал.
Правда, я — поскольку сохраняю мозги — считал бы, что с международной точки зрения глупо расширять базис сволочизма (это значит идти навстречу желаниям прохвоста Каменева! им того только и надо было показать, что они — не одни). Но не буду говорить об этом, еще подумаете, что я прошу снисхождения под предлогом большой политики...
А я хочу правды: она на моей стороне. Я много в свое время грешил перед партией и много за это и в связи с этим страдал.
Но еще и еще раз заявляю, что с великим внутренним убеждением я защищал все последние годы политику партии и руководство Кобы, хотя и не занимался подхалимством.
Хорошо было третьего дня лететь над облаками: 8° мороза, алмазная чистота, дыхание спокойного величия.
Я, б. м., написал тебе какую-то нескладицу. Ты не сердись. Может, в такую конъюнктуру тебе неприятно получить от меня письмо — бог знает: все возможно.
Но «на всякий случай» я тебя (который всегда так хорошо ко мне относился) заверяю: твоя совесть должна быть внутренне совершенно спокойна; за твое отношение я тебя не подводил: я действительно ни в чем не виновен, и рано или поздно это обнаружится, как бы ни старались загрязнить мое имя.
Бедняга Томский! Он, быть может, и «запутался» — не знаю. Не исключаю. Жил один. Быть может, если б я к нему ходил, он был бы не так мрачен и не запутался. Сложно бытие человека!
Но это — лирика. А здесь — политика, вещь мало лиричная и в достаточной мере суровая.
Что расстреляли собак — страшно рад. Троцкий процессом убит политически, и это скоро станет совершенно ясным.
Если к моменту войны буду жив — буду проситься на драку (не красное словцо), и ты тогда мне окажи последнюю эту услугу и устрой в армии хоть рядовым (даже если каменевская отравленная пуля поразит меня).
Советую когда-либо прочесть драмы из французской] рев[о-лю]ции Ром. Роллана.
Извини за сумбурное письмо: у меня тысячи мыслей, скачут как бешеные лошади, а поводьев крепких нет. Обнимаю, ибо чист, Ник. Бухарин 31.VIII.36».
АПРФ. Ф. 58. On. 1. Д. 6. Л. 10—13. Автограф. Ф. 3. On. 24. Д. 237. Л. 116—118. Машинописная копия.
Ворошилов — Бухарину
«т. Бухарину
Возвращаю твое письмо, в котором ты позволил себе гнусные выпады в отношении парт, руководства. Если ты твоим письмом хотел убедить меня в твоей полной невиновности, то убедил пока в одном: впредь держаться от тебя подальше, независимо от результатов следствия по твоему делу, а если ты письменно не откажешься от мерзких эпитетов по адресу парт, руководства, буду считать тебя и негодяем.
К. Ворошилов
3.IX.36 г.».
АПРФ. Ф. 58. On. 1. Д. 6. Л. 14. Автограф. АПРФ. Ф. 3. On. 24. Д. 237. Л. 115. Машинописный экз.
Бухарин — Ворошилову
«3 сент. 1936 г.
Тов. Ворошилову
Получил твое ужасное письмо.
Мое письмо кончалось: «обнимаю».
Твое письмо кончается: «негодяем».
После этого что же писать?
Но я хотел бы устранить одно политическое недоразумение.
Я писал письмо личного характера (о чем теперь очень сожалею). В тяжком душевном состоянии; затравленный, я писал просто к человеку большому; я сходил с ума по поводу одной только мысли, что может случиться, что кто-то поверит в мою виновность.
И вот, крича, я писал:
«Если вы думаете «неискренне» (что я напр., Кировские статьи писал «неискренне»), а оставляете меня на свободе, то вы сами трусы и т. д.
И далее: «А если вы сами не верите в то, что набрехал К[аменев] и т. д.».
Что же, я думаю, по-твоему, что вы трусы или обзываю трусами руководство?
Наоборот, этим я говорю: Так как всем известно, что вы не трусы, значит, вы не верите в то, что я мог написать неискренние статьи. Ведь это же видно из самого письма!
Но если я так сумбурно написал, что это можно понять, как выпад, то я — не страха ради иудейска, а по существу, — трижды письменно и как угодно беру все эти фразы назад, хотя я совсем не то хотел сказать, что ты подумал.
Партийное руководство я считаю замечательным. И в самом письме к тебе, не исключая возможности ошибки со мной с вашей стороны, я писал: «В истории бывают случаи, когда замечательные люди и превосходные политики делают тоже ошибки частного порядка»... Разве этого не было в письме? Это же и есть мое действительное отношение к руководству. Я это давным-давно признал и не устану это повторять. И смею думать, я доказал это своею деятельностью за все последние годы.
Во всяком случае, это недоразумение прошу снять. Очень извиняюсь за прошлое письмо, впредь отягощать никакими письмами не буду. Я в крайне нервном состоянии. Этим и было вызвано письмо. Между тем мне необходимо возможно спокойнее ждать конца следствия, которое — уверен — докажет мою полную непричастность к бандитам. Ибо в этом — правда.
Прощай,
Бухарин».
АПРФ. Ф. 3. On. 24. Д. 458. Л. 14-22. Ротаторный экз. Ф. 58. On. 1. Д. 6. Л. 10—15. Автограф.
Из истории переписки.
Ворошилов распорядился направить Сталину копии поступивших ему писем Бухарина и своего ответа ему. Прочитав их, Сталин написал на сопроводительном листе: «Тов. Молотову. Ответ Ворошилова хорош. Если бы Серго также достойно отбрил господина Ломинадзе, писавшего ему еще более пасквильные письма против ЦК ВКП, Ломинадзе был бы теперь жив и, возможно, из него вышел бы человек. И. Сталин». (Ф. 3. On. 24. Д. 237. Л. 114.)
В декабре 1936 года Ворошилов снова направил Сталину записку по поводу этих писем Бухарина: «Секретарю ЦК ВКП(б) т. Сталину. На заседании Пленума ЦК ВКП(б) т. Молотов в своей речи упоминал о письме т. Бухарина на мое имя и моем ответе на это письмо. Прошу разослать всем членам Пленума ЦК ВКП(б) копии упомянутых писем т. Бухарина на мое имя и мой ответ т. Бухарину, для сведения. К. Ворошилов. 7.XI 1.36 г.».
Л. М. Каганович — И. В. Сталину
«14/IX
Здравствуйте, дорогой т. Сталин!
...4) Несколько слов об очной ставке Сокольникова — Рыкова — Бухарина. Сокольников производит впечатление озлобленного уголовного бандита, выкладывающего без малейшего смущения план убийства и их работу в этом направлении.
Рыков держал себя довольно выдержанно и все допытывался у Сокольникова, знает ли он об участии Рыкова только со слов Томского или еще кого. Видимо, после того как он узнал, что Сокольников знает о связи Рыкова с Зиновьевым и Каменевым только от Томского, Каменева, он — Рыков — совсем успокоился и перешел в наступление. Но и Рыков и Бухарин главный упор делали на последних годах, что касается 31—32—33-го годов, они оба явно обходили. Хотя Рыков должен быть признать, что уже в 1934 году Томский его спрашивал, идти ли ему к Зиновьеву на дачу, т. е. в год убийства Кирова. Рыков ограничился только тем, что отсоветовал Томскому, но никому об этом не сказал.
Бухарин, тот больше спорил с Сокольниковым, хотя должен был признать, что в ответ на просьбу Сокольникова о напечата-нии его статьи в «Известиях» Бухарин ему ответил: «Пишите с подписью полной своей фамилии, вам надо бороться за свою легальность, я Рыкову это тоже говорю». В основном он, Бухарин, это подтвердил. Бухарин после ухода Сокольникова пустил слезу и все просил ему верить. У меня осталось впечатление, что, может быть, они и не поддерживали прямой организационной связи с троцкистско-зиновьевским блоком, но в 32—33, а может быть, и в последующих годах они были осведомлены в троцкистских делах. Видимо, они — правые, имели свою собственную организацию, допуская единство действий снизу. Вот на днях мне транспортные органы Г. П. У. дали список арестованной троцкистской группы железнодорожников в Москве, но, когда я посмотрел список, там оказалось порядочно крупных углановских бывших московских работников, и я думаю, что это троцкистско-правая организация железнодорожников. Во всяком случае правую подпольную организацию надо искать. Она есть. Я думаю, что роль Рыкова, Бухарина и Томского еще выявится.
Пятаков пока показаний не дает. Очная ставка будет устроена ему и Радеку. Хорошо, что громим всех этих троцкистско-зино-вьевских подлецов до конца...
Сердечный Вам привет и наилучшие пожелания. Ваш Л. Каганович».
Ф. 45. On. 1. Д. 743. Л. 60—63. Автограф.
Из истории письма.
Направлено Кагановичем, оставшимся «на хозяйстве» в ЦК, Сталину, находившемуся на отдыхе в Сочи. В письме содержалась также информация об очных ставках Г. Я. Сокольникова с А. И. Рыковым и Н. И. Бухариным, проведенных 8 сентября 1936 года Прокурором СССР А. Я. Вышинским в присутствии Л. М. Кагановича.
Предсмертное письмо Бухарина
Бухарин — Сталину
«Весьма секретно Лично
Прошу никого другого без-разрешения И. В. Сталина не читать
И. В. Сталину
7 стр. + 7 стр. приложения. (Приложение не обнаружено. — В. С.)
Иосиф Виссарионович!
Пишу это письмо, как, возможно, последнее, предсмертное, свое письмо. Поэтому прошу разрешить мне писать его, несмотря на то, что я арестант, без всякой официалыцины, тем более, что я его пишу только тебе, и самый факт его существования или несуществования целиком лежит в твоих руках...
Сейчас переворачивается последняя страница моей драмы и, возможно, моей физической жизни. Я мучительно думал, браться ли мне за перо или нет, — я весь дрожу сейчас от волнения и тысячи эмоций и едва владею собой. Но именно потому, что речь идет о пределе, я хочу проститься с тобой заранее, пока еще не поздно, и пока пишет еще рука, и пока открыты еще глаза мои, и пока так или иначе функционирует мой мозг.
Чтобы не было никаких недоразумений, я с самого начала говорю тебе, что для мира (общества) я 1) ничего не собираюсь брать назад из того, что я понаписал; 2) я ничего в этом смысле (и по связи с этим) не намерен у тебя ни просить, ни о чем не хочу умолять, что бы сводило дело с тех рельс, по которым оно катится. Но для твоей личной информации я пишу. Я не могу уйти из жизни, не написав тебе этих последних строк, ибо меня обуревают мучения, о которых ты должен знать.
1. Стоя на краю пропасти, из которой нет возврата, я даю тебе тредсмертное честное слово, что я невиновен в тех преступлени-которые я подтвердил на следствии.
2. Перебирая все в уме, насколько я способен, я могу, в дополнение к тому, что я говорил на пленуме, лишь отметить:
а) что когда-то я от кого-то слыхал о выкрике, кажется, Кузьмина, но никогда не придавал этому никакого серьезного значения — мне и в голову не приходило;
в) что о конференции, о которой я ничего не знал (как и о рютинской платформе), мне бегло, на улице, post factum, сказал Айхенвальд («ребята собирались, делали доклад»), — или что-то в таком роде, и я тогда это скрыл, пожалев «ребят»;
с) что в 1932 году я двурушничал и по отношению к «ученикам», искренне думая, что я их приведу целиком к партии, а иначе оттолкну. Вот и все. Тем я очищаю свою совесть до мелочей. Все остальное или не было или, если было, то я об этом не имел никакого представления.
Я на пленуме говорил таким образом сущую правду, только мне не верили. И тут я говорю абсолютную правду: все последние годы я честно и искренно проводил партийную линию и научился по-умному тебя ценить и любить.
3) Мне не было никакого «выхода», кроме как подтверждать обвинения и показания других и развивать их: либо иначе выходило бы, что я «не разоружаюсь».
4) Кроме внешних моментов и аргумента 3) (выше), я, думая над тем, что происходит, соорудил примерно такую концепцию:
Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, Ь) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, Ь) подозрительных и с) потенциально подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других — по-другому, третьих — по-третьему. Страховочным моментом является и то, что люди неизбежно говорят друг о друге и навсегда поселяют друг к другу недоверие (сужу по себе: как я озлился на Ра-дека, который на меня натрепал! а потом и сам пошел по этому пути...). Таким образом, у руководства создается полная гарантия.
Ради бога, не пойми так, что я здесь скрыто упрекаю, даже в размышлениях с самим собой. Я настолько вырос из детских пеленок, что понимаю, что большие планы, большие идеи и большие интересы перекрывают все, и было бы мелочным ставить вопрос о своей собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах.
Но тут-то у меня и главная мука, и главный мучительный парадокс.
5) Если бы я был абсолютно уверен, что ты именно так и думаешь, то у меня на душе было бы много спокойнее. Ну, что же! Нужно, так нужно. Но поверь, у меня сердце обливается горячей
струею крови, когда я подумаю, что ты можешь верить в мои преступления и в глубине души сам думаешь, что я во всех ужасах действительно виновен. Тогда что же выходит? Что я сам помогаю лишаться ряда людей (начиная с себя самого!), то есть делаю заведомое зло! Тогда это ничем не оправдано. И все путается у меня в голове, и хочется на крик кричать и биться головою о стенку: ведь я же становлюсь причиной гибели других. Что же делать? Что делать?
6) Я ни на йоту не злобствую и не ожесточен. Я — не христианин. Но у меня есть свои странности. Я считаю, что несу расплату за те годы, когда я действительно вел борьбу. И если хочешь уж знать, то больше всего меня угнетает один факт, который ты, может быть, и позабыл: однажды, вероятно, летом 1928 года, я был у тебя, и ты мне говоришь: знаешь, отчего я с тобой дружу: ты ведь неспособен на интригу? Я говорю: Да. А в это время я бегал к Каменеву («первое свидание»). Хочешь верь, хочешь не верь, но вот этот факт стоит у меня в голове, как какой-то первородный грех для иудея. Боже, какой я был мальчишка и дурак! А теперь плачу за это своей честью и всей жизнью. За это прости меня, Коба. Я пишу и плачу. Мне ничего уже не нужно, да ты и сам знаешь, что я скорее ухудшаю свое положение, что позволяю себе все это писать. Но не могу, не могу просто молчать, не сказав тебе последнего «прости». Вот поэтому я и не злоблюсь ни на кого, начиная с руководства и кончая следователями, и у тебя прошу прощенья, хотя я уже наказан так, что все померкло, и темнота пала на глаза мои.
7) Когда у меня были галлюцинации, я видел несколько раз тебя и один раз Надежду Сергеевну. Она подошла ко мне и говорит: «Что же это такое сделали с Вами, Н. И.? Я Иосифу скажу, чтобы он Вас взял на поруки». Это было так реально, что я чуть было не вскочил и не стал писать тебе, чтоб... ты взял меня на поруки! Так у меня реальность была перетасована с бредом. Я знаю, что Н. С. не поверила бы ни за что, что я злоумышлял против тебя, и недаром подсознательное моего несчастного «я» вызвало этот бред. А с тобой я часами разговаривал... Господи, если бы был такой инструмент, чтобы ты видел всю мою расклеванную и истерзанную душу! Если б ты видел, как я внутренне к тебе привязан, совсем по-другому, чем Стецкие и Тали! Ну, да это «психология» — прости. Теперь нет ангела, который отвел бы меч Аврамов, и роковые судьбы осуществятся!
8) Позволь, наконец, перейти к последним моим небольшим просьбам:
а) мне легче тысячу раз умереть, чем пережить предстоящий процесс: я просто не знаю, как я совладаю сам с собой – ты знаешь мою природу; я не враг ни партии, ни СССР, и я все сделаю, что в моих силах, но силы эти в такой обстановке минимальны, и тяжкие чувства подымаются в душе; я бы, позабыв стыд и гордость, на коленях умолял бы, чтобы не было этого. Но это, вероятно, уже невозможно, я бы просил, если возможно, дать мне возможность умереть до суда, хотя я знаю, как ты сурово смотришь на такие вопросы;
в) если (далее следуют слова «вы предрешили», зачеркнутые Н. И. Бухариным. — В. С.) меня ждет смертный приговор, то я заранее тебя прошу, заклинаю прямо всем, что тебе дорого, заменить расстрел тем, что я сам выпью в камере яд (дать мне морфию, чтоб я заснул и не просыпался). Для меня этот пункт крайне важен, я не знаю, какие слова я должен найти, чтобы умолить об этом, как о милости: ведь политически это ничему не помешает, да никто этого и знать не будет. Но дайте мне провести последние секунды так, как я хочу. Сжальтесь! Ты, зная меня хорошо, поймешь. Я иногда смотрю ясными глазами в лицо смерти, точно так же, как — знаю хорошо — что способен на храбрые поступки. А иногда тот же я бываю так смятен, что ничего во мне не остается. Так если мне суждена смерть, прошу о морфийной чаше. Молю об этом...
с) прошу дать проститься с женой и сыном. Дочери не нужно: жаль ее слишком будет, тяжело, так же, как Наде и отцу. А Анюта — молодая, переживет, да и мне хочется сказать ей последние слова. Я просил бы дать мне с ней свидание до суда. Аргументы таковы: если мои домашние увидят, в чем я сознался, они могут покончить с собой от неожиданности. Я как-то должен подготовить к этому. Мне кажется, что это в интересах дела и в его официальной интерпретации;
д) если мне будет сохранена, паче чаяния, жизнь, то я бы просил (хотя мне нужно было бы поговорить с женой):
*) либо выслать меня в Америку на п лет. Аргументы за: я провел бы кампанию по процессам, вел бы смертельную борьбу против Троцкого, перетянул бы большие слои колеблющейся интеллигенции, был бы фактически Анти-Троцким, и вел бы это дело с большим размахом и прямо с энтузиазмом; можно было бы послать со мной квалифицированного чекиста и, в качестве добавочной гарантии, на полгода задержать здесь жену, пока я на деле не докажу, как я бью морду Троцкому и К° и т. д.;
**) но если есть хоть атом сомнения, то выслать меня хоть на 25 лет в Печору или Колыму, в лагерь: я бы поставил там университет, краеведческий музей, технич. станции и т. д., институты, картинную галерею, этнограф-музей, зоо- и фито-музей, журнал лагерный, газету.
Словом, повел бы пионерскую зачинательскую культурную работу, поселившись там до конца дней своих с семьей.
Во всяком случае, я заявляю, что работал бы где угодно как сильная машина.
Однако, по правде сказать, я на это не надеюсь, ибо самый факт изменения директивы февральского пленума говорит за себя (а я ведь вижу, что дело идет к тому, что не сегодня-завтра процесс).
Вот, кажется, все мои последние просьбы (еще: философская работа, оставшаяся у меня, — я в ней сделал много полезного).
Иосиф Виссарионович! Ты потерял во мне одного из способнейших своих генералов, тебе действительно преданных. Но это уж прошлое. Мне вспоминается, как Маркс писал о Барклае-де-Толли, обвиненном в измене, что Александр I потерял в нем зря такого помощника. Горько думать обо всем этом. Но я готовлюсь душевно к уходу от земной юдоли, и нет во мне по отношению ко всем вам и к партии, и ко всему делу — ничего, кроме великой, безграничной любви. Я делаю все человечески возможное и невозможное. Обо всем я тебе написал. Поставил все точки над i. Сделал это заранее, так как совсем не знаю, в каком буду состоянии завтра и послезавтра etc.
Может быть, что у меня, как у неврастеника, будет такая универсальная апатия, что и пальцем не смогу пошевельнуть.
А сейчас, хоть с головной болью и со слезами на глазах, все же пишу. Моя внутренняя совесть чиста перед тобой теперь, Коба. Прошу у тебя последнего прощенья (душевного, а не другого). Мысленно поэтому тебя обнимаю. Прощай навеки и не поминай лихом своего несчастного.
Н. Бухарин
10.XII.37 г.».
АПРФ. Ф. 3. On. 24. Д. 427. Л. 13-18. Маш. копия. Л. 19—22. Автограф.
Письмо Н. И. Бухарина поступило в Особый отдел ЦК ВКП(б) 2.XII.1938 г. без приложения.
В 1956 г. письмо Н. И. Бухарина рассылалось членам Президиума ЦК, кандидатам в члены Президиума ЦК и секретарям ЦК КПСС.
!Н. С. Аллилуева — жена И. В. Сталина. Имеется в виду пленум ЦК ВКП(б), проходивший с 23 февраля по 5 марта 1937 года. Решением пленума по докладу Ежова «дело Бухарина и Рыкова» было передано в НКВД.
Кузьмин В. В. и Айхенвальд А. Ю. — представители группы молодых партийных работников-экономистов, объединившихся вокруг Н. И. Бухарина («бухаринская школа»). На одном из заседаний этой группы, якобы в присутствии Н. И. Бухарина, В. В. Кузьмин заявил о своем желании убить Сталина. В 1932— 1933 годах многие представители «бухаринской школы» были арестованы и впоследствии расстреляны. Документальных подтверждений о проведении нелегальной конференции, о которой упоминается в письме, и участии в ней Н. И. Бухарина не обнаружено.
Рютинская платформа названа по имени ее автора Рюти-на М. Н. (1890—1937). В марте 1932 года Рютин и его сторонники подготовили проекты двух документов: платформу под названием «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и обращение «Ко всем членам партии». Во время очной ставки в ЦК ВКП(б) 13 января 1937 года между В. Астровым и Н. Бухариным Сталин высказал предположение, что автором рютинской платформы был Бухарин. (Ф. ft On. 24. Д. 270. Л. 68.)
Радек К. Б. (1885—1939) — видный деятель партии и Советского государства. В 1936 году был арестован, под давлением следствия давал сфабрикованные показания против Н. И. Бухарина. 30 января 1939 года осужден Военной коллегией Верховного суда СССР по делу так называемого «параллельного антисоветского центра» к десяти годам тюремного заключения. Убит в тюрьме 19 мая 1939 года.
Стецкий А. И. — в 1930—1938 гг. заведующий отделом ЦК партии и одновременно главный редактор журнала «Большевик».
Таль Б. М. — в 1935—1937 годах заведующий отделом печати и издательств ЦК ВКП(б), в 1935 году член редколлегии газеты «Правда», в 1936-м заместитель главного редактора газеты «Известия».
А письмо, которое наизусть заучила его жена и которое обошло все издания в годы горбачевской перестройки? Там он представляется совсем другим — этаким гордым и несломленным рыцарем революции.
Глава 7
СТАЛИН И ЯГОДА
Акт об обыске у Ягоды
«1937 года, апреля 8 дня. Мы, нижеподписавшиеся, комбриг Ульмер, капитан госуд. безопасности Деноткин, капитан госуд. безопасности Бриль, ст. лейтенант госуд. безопасности Березовский и ст. лейтенант госуд. безопасности Петров, на основании ордеров НКВД СССР за №№ 2, 3 и 4 от 28 и 29 марта 1937 года в течение времени с 28 марта по 5 апреля 1937 года производили обыск у Г. Г. Ягода в его квартире, кладовых по Милютинскому переулку, дом 9, в Кремле, на его даче в Озерках, в кладовой и кабинете Наркомсвязи СССР.
В результате произведенных обысков обнаружено:
1. Денег советских 22 997 руб. 59 коп., в том числе сберегательная книжка на 6180 руб. 59 коп.
2. Вин разных 1229 бут., большинство из них заграничные и изготовления 1897, 1900 и 1902 годов.
3. Коллекция порнографических снимков 3904 шт.
4. Порнографических фильмов 11 шт.
5. Сигарет заграничных разных, египетских и турецких 11 075 шт.
6. Табак заграничный 9 короб.
7. Пальто мужск. разных, большинство из них заграничных 21 шт.
8. Шуб и бекеш на беличьем меху 4 шт.
9. Пальто дамских разных заграничных 9 шт.
10. Манто беличьего меха 1 шт.
11. Котиковых манто 2 шт.
12. Каракулевых дамских пальто 2 шт.
13. Кожаных пальто 4 шт.
14. Кожаных и замшевых курток заграничных 11 шт.
15. Костюмов мужских разных заграничных 22 шт.
16. Брюк разных 29 пар
17. Пиджаков заграничных 5 шт.
18. Гимнастерок коверкотовых из заграничного материала, защитного цвета и др. 32 шт.
19. Шинелей драповых 5 шт.
20. Сапог шевровых, хромовых и др. 19 пар
21. Обуви мужской разной (ботинки и полуботинки), преимущественно заграничной 23 пары
22. Обуви дамской заграничной 31 пара
23. Бот заграничных 5 пар
24. Пьекс 11 пар
25. Шапок меховых 10 шт.
26. Кепи (заграничных) 19 шт.
27. Дамских беретов заграничных 91 шт.
28. Шляп дамских заграничных 22 шт.
29. Чулок шелковых и фильдеперсовых заграничных 130 пар
30. Носков заграничных, преимущественно шелковых 112 пар
31. Разного заграничного материала, шелковой и др. тканей 24 отреза
32. Материала советского производства 27 отрезов
33. Полотна и разных тканей 35 кусков
34. Заграничного сукна 23 куска
35. Отрезов сукна 4 куска
36. Коверкот 4 куска
37. Шерстяного заграничного материала 17 кусков
38. Подкладочного материала 58 кусков
39. Кож разных цветов 23
40. Кож замшевых 14
41. Беличьих шкурок 50
42. Больших наборных куска беличьих шкурок 4
43. Каракулевых шкурок 43
44. Мех — выдра 5 шкурок
45. Чернобурых лис 2
46. Мехов лисьих 3
47. Мехов разных 5 кусков
48. Горжеток и меховых муфт 3
49. Лебединых шкурок 3
50. Мех — песец 2
51. Ковров больших 17
52. Ковров средних 7
53. Ковров разных — шкуры леопарда, белого медведя, волчьи 5
54. Рубах мужских шелковых заграничных 50
55. Мужских кальсон шелковых заграничных 43
56. Мужских верхних рубах шелкового полотна заграничных 29
57. Рубах заграничных «Егер» 23
58. Кальсон заграничных «Егер» 26
59. Патефонов (заграничных) 2
60. Радиол заграничных 3
61. Пластинок заграничных 399 шт.
62. Четыре коробки заграничных пластинок ненаигранных
63. Поясов заграничных 42
64. Поясов дамских для подвязок заграничных 10
65. Поясов кавказских 3
66. Носовых платков заграничных 46
67. Перчаток заграничных 37 пар
68. Сумок дамских заграничных 16
69. Юбок 13
70. Костюмов дамских заграничных 11
71. Пижам разных заграничных 17
72. Шарфов разных, кашне и шарфиков заграничных 53
73. Блузок шелковых дамских заграничных 57
74. Галстуков заграничных 34
75. Платьев заграничных 27
76. Сорочек дамских шелковых, преимущественно заграничных 68
77. Кофточек шерстяных вязаных, преимущественно заграничных 31
78. Трико дамских шелковых заграничных 70
79. Несессеров заграничных в кожаных чемоданах 6
80. Игрушек детских заграничных 101 комплект
81. Больших платков дамских шелковых 4
82. Халатов заграничных шелковых, мохнатых и др. 16
83. Скатертей ковровых, японской вышивки заграничных, столовых — больших 22
84. Свитеров шерстяных, купальных костюмов шерстяных заграничных 10
85. Пуговиц и кнопок заграничных 74 дюж.
86. Пряжек и брошек заграничных 21
87. Рыболовных принадлежностей заграничных 73 пред.
88. Биноклей полевых 7
89. Фотоаппаратов заграничных 9
90. Подзорных труб 1
91. Увеличительных заграничных аппаратов 2
92. Револьверов разных 19
93. Охотничьих ружей и мелкокалиберных винтовок 12
94. Винтовок боевых 2
95. Кинжалов старинных 10
96. Шашек 3
97. Часов золотых 5
98. Часов разных 9
99. Автомобиль 1
100. Мотоцикл с коляской 1
101. Велосипедов 3
102. Коллекция трубок курительных и мундштуков (слоновой кости, янтарь и др.),
большая часть из них порнографических 165
103. Коллекция музейных монет
104. Монет иностранных желтого и белого металла 26
105. Резиновый искусственный половой член 1
106. Фотообъективы 7
107. Чемодан-кино «Цейс» 1
108. Фонари для туманных картин 2
109. Киноаппарат 1
ПО. Приборов для фото 3
111. Складной заграничный экран 1
112. Пленок с кассетами 120
113. Химических принадлежностей 30
114. Фотобумаги заграничной — больших коробок 7
115. Ложки, ножи и вилки 200
116. Посуда антикварная разная 1008 пред.
117. Шахматы слоновой кости 8
118. Чемодан с разными патронами для револьверов 1
119. Патрон 360
120. Спортивных принадлежностей (коньки, лыжи, ракеты) 28
121. Антикварных изделий разных 270
122. Художественных покрывал и сюзане 11
123. Разных заграничных предметов (печи, ледники, пылесосы, лампы) 71
124. Изделия Палех 21
125. Заграничная парфюмерия 95 пред.
126. Заграничные предметы санитарии и гигиены (лекарства, презервати вы) 115
127. Рояль, пианино 3
128. Пишущая машинка 1
129. К.-р. троцкистская, фашистская литература 542
130. Чемоданов заграничных и сундуков 24
Примечание: Помимо перечисленных вещей, в настоящий акт не вошли разные предметы домашнего обихода, как-то: туалетные приборы, зеркала, мебель, подушки, одеяла, перочинные заграничные ножи, чернильные приборы и др.
Комбриг Ульмер
Капитан ГБ Деноткин
Капитан ГБ Бриль
Ст. лейтенант ГБ Березовский
Ст. лейтенант ГБ Петров».
ЦА ФСБ. Ф. Я-13614. Т. 2. Л. 15-20
Протоколы допросов Ягоды
СССР
Народный комиссариат внутренних дел
Главное управление государственной безопасности
Протокол допроса № 1
2 апреля 1937 года. Я, оперуполномоченный 4 отдела ГУГБ лейтенант Лернер допросил в качестве обвиняемого
1. Фамилия Ягода
2. Имя и отчество Генрих Григорьевич
3. Дата рождения 1891 г.
4. Место рождения г. Рыбинск
5. Место жительства Кремль
6. Нац. и граж. (подданство) еврей, гр. СССР
7. Паспорт
8. Род занятий Народный комиссар связи Союза ССР
9. Социальное происхождение отец был золотых дел мастер
10. Социальное положение (род занятий и имущественное положение)
а) до революции служащий
б) после революции служащий
11. Состав семьи 1. Григорий Филиппович Ягода, отец, иждивенец; 2. Мария Гавриловна, мать; 3. Ида Леонидовна Авербах, жена, зам прокурора г. Москвы; 4. Генрих, сын, 8 л.; 5. Эсфирь Знаменская, сестра, Москва; 6. Розалия Шохор, сестра, Москва; 7. Фрида, сестра; Лилия, сестра, Комитет по делам искусств.
12. Образование (общее, специальное) среднее, окончил курс гимназии в 1908 году
13. Партийность (в прошлом и настоящем) член ВКП(б) с 1907 года, п/б № 000075
14. Каким репрессиям подвергался: судимость, арест и др. (когда, каким органом и за что)
а) до революции в 1911 году арестован за революционную деятельность, выслан был на три года в г. Симбирск
б) после революции нет
15. Какие имеет награды (ордена, грамоты, оружие и др.) при сов. власти орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Закавказской федерации
16. Категория воинского учета запаса и где состоит на учете нет
17. Служба в Красной Армии (краен, гвардии, в партизан, отрядах), когда и в качестве кого с 1918—1919 зам. председателя Высшей военной инспекции
18. Служба в белых и др. к.-р. армиях (когда, в качестве кого) нет
19. Участие в бандах, к.-р. организациях и восстаниях нет
20. Сведения об общественно-политической деятельности
Примечание. Каждая страница должна быть заверена подписью допрашиваемого, а последняя и допрашивающего.
Протокол допроса № 2 Ягоды Генриха Григорьевича от 2 апреля 1937 года
Ягода Г. Г., 1891 г. р., в ВКП(б) с 1907 г. До сентября 1936 г. -народный комиссар внутренних дел СССР. В момент ареста — Нарком связи.
Вопрос. Вы обвиняетесь в антигосударственных, политических и уголовных преступлениях. Приступая к следствию по вашему делу, нас прежде всего интересует характер ваших взаимоотношений с рядом лиц: Лурье, Волович и др. Сначала о Лурье. Вы его давно знаете?
Ответ. Знаю Лурье с 1918 года. До работы в ОГПУ работал в Высшей военной инспекции. В 1919 году я был направлен на работу в 00 ВЧК и был назначен Управделами. Через некоторое время мною был принят на работу в Особый отдел, помощником управляющего делами Лурье.
Вопрос. Значит, впервые в органы ВЧК—ОГПУ Лурье вы потянули?
Ответ. Да, Лурье был принят в ВЧК—ОГПУ мною.
Вопрос. Известно ли вам было, что Лурье выходец из социально чуждой среды?
Ответ. Да, мне это было известно.
Вопрос. Почему вы не приняли мер к увольнению Лурье из органов ОГПУ, когда в 1921 году он был снят с работы в Особом отделе, с объявлением выговора по партийной линии за мошеннические проделки?
Ответ. Он, насколько я помню, был снят не за мошеннические проделки, иначе он был бы арестован. Поэтому я не принял мер по его увольнению.
Вопрос. За что же он был снят с работы?
Ответ. Не помню.
Вопрос. Документами было установлено, что Лурье был снят с работы в Особом отделе и ему был объявлен выговор по партийной линии за самоснабжение. Почему вы не только не уволили его из органов, но рекомендовали его на закордонную работу?
Ответ. Посоветовавшись с товарищами, мы, должно быть, не сочли его преступление достаточным для его увольнения и поэтому направили его на закордонную работу.
Вопрос. Вам известно, что Лурье в 1922 году за границей был исключен из партии?
Ответ. Да, мне это известно.
Вопрос. Вам были известны и мотивы, по которым он был исключен?
Ответ. Да, были известны и мотивы.
Вопрос. А именно?
Ответ. Лурье был исключен из партии как социально чуждый человек.
Вопрос. Почему же вы после исключения Лурье из партии, после того, как он в связи с этим должен был уйти от закордонной работы, почему вы Лурье оставляете на работе в органах ОГПУ?
Ответ. Он был назначен мною коммерческим директором кооператива ОГПУ. Я считал, что на этой работе он, как беспартийный, может быть использован при партийном правлении.
Вопрос. Не вышло у вас с использованием Лурье на оперативной работе, так вы сунули его (после исключения из партии) на хозяйственную работу?
Ответ. Я считал его способным человеком и поэтому назначил его коммерческим директором.
Вопрос. Вы имели достаточно данных для того, чтобы убедиться не только в том, что Лурье политически неблагонадежен, но и в том, что он вообще авантюрист.
1. Вы знали, что он выходец из социально чуждой семьи.
2. Вы знали, что в 1921 году он был снят с работы в Особом отделе с выговором по партийной линии за мошеннические проделки.
3. Вы знали, что в 1922 году он был исключен из партии как социально чуждый. Все это было вам известно, и все же вы его держали около себя в аппарате ОГПУ. Что же вас связывало с Лурье?
Ответ. Если бы я знал, что он авантюрист, он был бы арестован и судим. Я знал его как способного коммерсанта, которого можно было использовать на этой работе. Меня связывали с ним только деловые отношения.
Вопрос. Откуда вам известны были его коммерческие способности до его назначения в кооператив?
Ответ. Будучи помощником по Управлению делами 00, я убедился в его хозяйственных способностях.
Вопрос. Арестованный Лурье сознался, что он не только авантюрист, совершивший ряд уголовных преступлений, но и является агентом иностранной разведки. Вы это знали и покрывали.
Ответ. Я этого не знал и поэтому и не покрывал. Если бы я знал, что Лурье шпион, он был бы арестован и расстрелян.
Вопрос. Факты и материалы говорят о том, что вам все это было известно.
Ответ. Мне это не было известно.
Вопрос. Перейдем к фактам. Вы направляли Лурье за границу, когда он работал в «Динамо».
Ответ. Лурье за границу я действительно отправлял.
Вопрос. Зачем вы Лурье направляли за границу?
Ответ. Он поехал за границу (через Наркомвнешторг) закупать оружие для «Динамо» у фирмы «Борзиг» и «Лепаж».
Вопрос. Почему именно Лурье был направлен для закупки оружия?
Ответ. Потому что он был тогда коммерческим директором «Динамо».
Вопрос. Направляя Лурье за границу, вы давали задание установить за ним там наблюдение?
Ответ. В эту поездку не помню, в последующие его выезды за границу я такие задания давал.
Вопрос. Вам известно, что свои операции за границей Лурье осуществлял через директора фирмы «Борзиг» Ульриха?
Ответ. Через фирму «Борзиг» — да. Было ли это через Ульриха — не знаю.
Вопрос. Вам отделами ОГПУ—НКВД докладывалось, что как при первой, так и при последующих поездках за границу Лурье связывался с Ульрихом, который являлся не только представителем фирмы «Борзиг», но и шпионом. В Особом отделе имелась даже агентурная разработка, по которой Ульрих разрабатывался как германский шпион.
Ответ. Что Ульрих шпион — это можно было предполагать, тем более, что он был представителем фирмы «Борзиг» в Союзе. Докладывались ли мне материалы об Ульрихе — я сейчас не припомню.
Вопрос. Выше вы показали, что об Ульрихе вам ничего не было известно. А сейчас вы показываете, что Ульрих был представителем фирмы «Борзиг». Откуда вы это знаете?
Ответ. Очевидно, по агентурным материалам.
Вопрос. Значит, агентурные материалы об Ульрихе вам все же докладывались?
Ответ. Мне докладывались агентурные материалы о каждой поездке Лурье за границу.
Вопрос. В материалах иностранного отдела о поездках Лурье за границу, которые вам докладывались, указывалось, что Лурье все свои сделки проводит через Ульриха и что Лурье с Ульрихом подозрительно близок.
Ответ. Сейчас я не помню этих материалов, если они были, я давал, должно быть, указания о необходимости продолжать наблюдение.
Вопрос. Вам было известно, что Лурье в одну из своих поездок в Германию был там арестован берлинской полицией и вскоре был освобожден?
Ответ. Да, это было мне известно.
Вопрос. Как он был освобожден?
Ответ. Я дал указания Артузову вмешаться в это дело, но он был освобожден, как мне докладывали из ИНО, за взятку.
Вопрос. Вы интересовались, за что Лурье был арестован берлинской полицией?
Ответ. По данным ИНО — за торговлю бриллиантами.
Вопрос. Лурье докладывал вам, о чем его допрашивали в полиции?
Ответ. Нет, не говорил, а я сам не спрашивал.
Вопрос. Как же вы не заинтересовались, при каких обстоятельствах был арестован сотрудник ОГПУ и был освобожден. Вы даже не спрашивали, о чем его берлинская полиция допрашивала?
Ответ. Очевидно, потому, что все это я знал через ИНО ОГПУ с исчерпывающей ясностью.
Вопрос. А что вам было известно из материалов ИНО?
Ответ. Что Лурье был арестован, что ценностей при нем не нашли и что он был освобожден за взятку.
Вопрос. Вы показываете, что Лурье удалось выручить из полиции взяткой. Значит, по существу, он в Германии уже был провален. Почему же вы его опять после этого направляете за границу?
Ответ. Лурье считался на германском рынке спекулянтом, и провал его не считался причиной для опасения вторичного ареста.
Вопрос. По какому паспорту Лурье ездил за границу? Под какой фамилией?
Ответ. Он ездил под фамилией Александров, как представитель коммерческой фирмы «Динамо».
Вопрос. А что, берлинской полиции не известно было, что общество «Динамо» является предприятием ОГПУ?
Ответ. Надо полагать, что, несомненно, известно было.
Вопрос. Как же германское правительство давало въездные визы, заранее зная, что он сотрудник ОГПУ?
Ответ. После первого ареста с визами для Лурье в Германию чинились препятствия. Приходилось обращаться за помощью в НКИД.
Вопрос. Вам было известно, что въездные визы для Лурье доставались им при содействии шпиона Ульриха?
Ответ. Нет, это мне не было известно.
Вопрос. Вы это знали из материалов ИНО?
Ответ. Я не помню таких материалов ИНО.
Вопрос. Не вызывало ли у вас подозрения, что однажды проваленный за границей Лурье неоднократно туда ездит под той же фамилией и не арестовывается?
Ответ. Не думал об этом, но указания ИНО о наблюдении за Лурье за границей давал.
Вопрос. Что же вам ИНО докладывало о своих наблюдениях за Лурье?
Ответ. Ничего такого подозрительного мне не докладывалось, или ИНО не давало мне весь материал.
Вопрос. Допустим, что материалы ИНО ничего подозрительного в поведении Лурье за границей не фиксировали, хотя документы говорят, что именно материалы ИНО указывали на подозрительную связь Лурье с Ульрихом. Но вам было известно о том, что Ульрих приезжал в Советский Союз и при чрезвычайно конспиративных обстоятельствах встречался с Лурье?
Ответ. Нет, мне это не было известно.
Вопрос. Вам докладывалась спецсводка Особого отдела от 24 октября 1930 года, в которой сообщалось, что «шпион Ульрих 19 октября 1930 года посетил в Милютинском переулке квартиру Лурье и открывал калитку своим ключом». В этой же сводке говорилось и о том, что Ульрих 22 октября 1930 года вновь посетил квартиру Лурье и находился там пять часов. Какие меры вы приняли?
Ответ. Эту сводку я не знаю. Она мне не докладывалась.
Вопрос. Более того, в той же спецсводке сообщалось, что другой шпион, Шитц в разговоре с Ульрихом жаловался, что ГПУ его часто беспокоит и в конце концов он будет арестован. На это Ульрих заявил, что он имеет настолько влиятельные связи в ОГПУ, что Шитц может не беспокоиться за свою свободу. Что вы сделали в связи с этим сообщением?
Ответ. Я утверждаю, что это сообщение мне не было известно.
Вопрос. Как это могло случиться, что в отделах ОГПУ—НКВД имелись такие материалы, а вам, как вы говорите, о них не докладывалось. Может ли это быть?
Ответ. Я утверждаю, что эти данные все же мне не докладывались, очевидно, это могло быть, раз я это дело не знаю.
Вопрос. Аналогичные агентурные донесения о неоднократных конспиративных встречах Лурье с Ульрихом вам докладывались по линии Оперода в продолжение ряда лет?
Ответ. По линии Оперода мне были однажды даны одна или две агентурки из гостиницы «Националь» о встрече Лурье с иностранцами: Берензон, Оппенгеймер и Френкель.
Вопрос. О чем сообщалось в этих сводках?
Ответ. Об обеде Лурье с иностранцами.
Вопрос. И только?
Ответ. Мне сообщалось также и об омерзительном поведении с проститутками всех указанных иностранцев и Лурье. Мною было указано Буланову, чтобы он вызвал Лурье и предупредил его, что, если это повторится, он будет арестован.
Вопрос. Лурье в это время какую должность занимал?
Ответ. Он был директором «Динамо».
Вопрос. Как же так получается, вам докладывают агентурные донесения о крайне подозрительных встречах Лурье с иностранцами, о его, как вы говорите, омерзительном поведении. А вы, вместо того, чтобы вскрыть характер связей Лурье с иностранцами, ограничиваетесь, с позволения сказать, такой мерой, как предупреждение самого Лурье через Буланова о том, «чтобы это больше не повторялось».
Ответ. На этот обед или ужин Лурье пошел с разрешения Буланова и с моего ведома. Обед этот был дан Лурье купцом — скупщиком бриллиантов.
Вопрос. Что это за купцы? Давайте по порядку. Кто такой Френкель?
Ответ. Со слов Лурье я знаю, что Френкель является маклером фирмы Берензона по бриллиантам, с которым у Лурье были деловые взаимоотношения.
Вопрос. Френкель приезжал в СССР?
Ответ. Раз в год обязательно.
Вопрос. А с какого года он стал приезжать в СССР?
Ответ. Приблизительно с 1930 года, как мне известно.
Вопрос. Документально установлено, что Френкелю с 1925 по 1926 год двадцать восемь раз были даны въездные визы в СССР. Оперативные отделы ОГПУ—НКВД неоднократно закрывали въезд Френкеля в СССР. Однако каждый раз, по настоянию Лурье, вашим личным распоряжением въезд Френкеля в СССР допускался.
Ответ. Въезд Френкеля в СССР был запрещен Наркомвнеш-торгом. Но в связи с продажей бриллиантов мною были разрешены въезды Френкелю в СССР.
Вопрос. Вас спрашивают, почему вы разрешили Френкелю двадцать восемь раз приезжать в СССР, несмотря на категорические возражения оперативных отделов?
Ответ. Мотивы, по которым оперативные отделы (ИНО) запрещали въезд Френкелю в СССР, были связаны с запретом Нар-комвнешторга, но тогда, когда Френкелю требовалось приехать в СССР по делам, связанным с его операциями с Лурье, я ему въезд разрешал.
Вопрос. Вам было известно, что Френкель является польским шпионом и что именно по этим мотивам оперативные отделы настаивали на запрещении ему въезда в Союз?
Ответ. О том, что Френкель польский шпион, твердо мне не докладывалось. Но подозрения о том, что он польский шпион, всегда были.
Вопрос. Допустим, что твердых данных не было, что вы только предполагали, что Френкель является польским шпионом. Почему же разрешали Лурье производить операции с ценностями через человека, который подозревается в шпионаже?
Ответ. Потому что не было точных данных, а были только подозрения Френкеля в шпионаже, насколько я помню.
Вопрос. А разве через лиц, заподозренных в шпионаже, можно было допустить производство таких операций?
Ответ. Операции производились потому, что пребывание иностранца, только подозреваемого в шпионаже, на нашей территории, находящегося под наблюдением, не являлось опасным для государства. А быстрота и выгода реализации бриллиантов это оправдывали.
Вопрос. Операции по бриллиантам были секретными?
Ответ. Для иностранного государства — да, если б они знали, что продает Советское государство. А так как они знали, что Лурье является частным лицом и Френкель тоже частным, то секретность отпадала.
Вопрос. А что, Френкель знал, что Лурье является сотрудником НКВД?
Ответ. Да, конечно, знал. Я это припоминаю.
Вопрос. Почему вы Лурье разрешали производить операции через заведомых шпионов?
Ответ. Потому что Френкель только подозревался в шпионаже.
Вопрос. Вы знали, через кого Лурье реализует бриллианты? Он же вам докладывал предварительно, через кого он намечает производить свои операции.
Ответ. Да, я вам указал, через Френкеля, Оппенгеймера, Гер-штейна и Берензона.
Вопрос. Почему вы санкционировали Лурье продажу именно этим людям?
Ответ. Это крупные бриллиантщики, и они платили лучше.
Вопрос. Это неверно. Вы имели сигналы от ряда организаций, в частности от Кустэкспорта, о том, что Лурье, войдя в личные сделки с этими скупщиками, продает им бриллианты ниже их стоимости?
Ответ. Мне никогда Кустэкспорт подобные заявления не делал. Поправляю, Кустэкспорт мне писал, что Лурье продает бриллианты дешевле, чем Кустэкспорт, но это, по-моему, было неправильно, неверно, так как при сличении качество бриллиантов оказалось разным.
Вопрос. А вы проверяли существование личных сделок между Лурье и Френкелем с другими?
Ответ. Нет, не проверял.
Вопрос. Значит, вы слепо этому доверялись?
Ответ. Нет, давал задания проверять его агентурно, но агентура не сообщала о том, что Лурье получает от скупщиков проценты или берет от них взятки. Расчеты за проданное производились за границей.
Вопрос. Вам было известно о случае с анкетой скупщика Гер-штейна, австрийского скупщика?
Ответ. Нет, об этом я не знаю.
Вопрос. А вам разве не докладывалось, что портье при заполнении анкеты Герштейна в гостинице «Националы» со слов Гер-штейна записал, что он приехал в СССР по делам финансового управления НКВД?
Ответ. Нет, не докладывалось.
Вопрос. Разве не по вашему поручению Буланов потом вызывал этого портье больного из курорта и в присутствии Лурье ругал его за такое «небрежное» заполнение анкеты?
Ответ. Нет, я таких поручений не давал.
Вопрос. Как же вы все же относились к Лурье?
Ответ. Личность Лурье всегда мне была неприятна, всегда относился к нему с подозрением, поэтому всегда давал задания наблюдать за ним за границей. Но исходил я не из личных чувств, а из целесообразности его использования.
Вопрос. И человеку, к которому вы всегда относились с подозрением, вы все же продолжали бесконтрольно доверять серьезные операции, заранее зная, что он входит в этих целях в сделки с подозрительными по шпионажу лицами?
Ответ. Что он входит в личные сделки с подозрительными по шпионажу лицами, я не знал. Подозревая его, я давал указания о наблюдении за ним.
Вопрос. Ваши заявления о том, что вы всегда подозревали Лурье, но ничего конкретного не сделали для его устранения, по крайней мере, несерьезны и наивны. Вам Лурье был известен как грязный, преступный человек. Вы знали не только о его мошеннических сделках с ценностями, но и о его шпионских связях. Однако вы не решились его разоблачить. Значит, что-то вас с ним связывало. Отвечайте прямо на вопрос. Что вас связывало с Лурье? Чем он вас держал в руках?
Ответ. Фактов, говорящих о преступлении Лурье, у меня не было. Лурье в моих глазах был способным коммерсантом, как я говорил выше. О его мошеннических проделках с ценностями я не знал. О его сделках с лицами, подозрительными по шпиона-
жу (как Френкель и др.), я тоже сказал выше. Кроме указанных фактов никакой другой связи с Лурье у меня не было и ничем он меня в руках не держал.
Вопрос. Почему же вы его не уволили? Не выгнали?
Ответ. Не было на то достаточных фактов.
Вопрос. Вас связывали с ним личные отношения?
Ответ. Нет.
Вопрос. А жена Лурье пользовалась вами в служебных целях?
Ответ. Нет, никогда.
Вопрос. Почему же вы жене Лурье устраивали неоднократные выезды за границу?
Ответ. Специальных поездок жене Лурье я не устраивал. Она ехала, как некоторые другие жены сотрудников.
Вопрос. Откуда жена Лурье брала деньги на поездку за границу? Вы лично ей деньги отпускали?
Ответ. Жене Лурье я деньги никогда не выдавал.
Вопрос. Известно, что при поездках за границу жена Лурье пребывала там по 2—3 месяца. Ездила по самым дорогим курортам. Вы не интересовались, на какие средства она там жила?
Ответ. Не интересовался и не спрашивал.
Вопрос. А не казалось вам странным, откуда у сотрудника НКВД такие возможности?
Ответ. К сожалению, этими «мелочами» не занимался.
Записано с моих слов, мною прочитано. Ягода
Допросил: нач. отд. 4 отдела ГУГБ капитан ГБ Коган
Верно: оперуполномоч. 4 отдела ГУГБ лейтенант ГБ Уемов
ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 21, 40-56
Протокол допроса № 3 Ягоды Генриха Григорьевича от 26 апреля 1937 года
тов. Сталину тов. Молотову тов. Ворошилову тов. Кагановичу
Направляю протокол допроса Ягоды Г. Г. от 26 апреля сего года.
Настоящие показания получены в результате продолжительных допросов, предъявления целого ряда уликовых данных и очных ставок с другими арестованными.
Ягода до сего времени не дает развернутых показаний о своей антисоветской и предательской деятельности, отрицая свои связи с немцами и скрывая целый ряд участников заговора. Отрицает также свое участие в подготовке террористических актов над членами правительства, о чем показывают все другие участники — Паукер, Волович, Гай и др.
Следует, однако, отметить, что на последних допросах под давлением улик Ягода все же вынужден был признать, что о связи с немцами и подготовке терактов некоторыми участниками заговора он был осведомлен.
Допрос продолжается.
Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Ежов
26 апреля 1937 года
ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 4. Д. 331. Л. 72.
Заявление Ягоды. В продолжение долгих дней допросов я тщетно пытался скрыть преступную, изменническую деятельность против Советской власти и партии. Я надеялся, что мой опыт работы в ЧК даст мне возможность совсем скрыть от следствия всю сумму моей предательской работы, либо, если это мне не удастся, свести дело к чисто уголовным и должностным преступлениям. Я надеялся также, что мои сообщники, в силу тех же причин, не выдадут следствию ни себя, ни тем более меня.
Планы мои рухнули, и поэтому я решил сдаться. Я расскажу о себе, о своих преступлениях все, как бы это тяжело мне ни было.
Вопрос. Почему тяжело?
Ответ. Потому что придется мне впервые в своей жизни сказать правду о себе лично. Всю свою жизнь я ходил в маске, выдавал себя за непримиримого большевика. На самом деле большевиком, в его действительном понимании, я никогда не был. Мелкобуржуазное мое происхождение, отсутствие теоретической подготовки — все это с самого начала организации Советской власти создало у меня неверие в окончательную победу дела партии. Но собственного мировоззрения у меня не было, не было и собственной программы. Преобладали во мне начала карьери-стические, а карьеру свою надо было строить, исходя из реальной обстановки. Какова была эта обстановка? Советская власть существовала, укреплялась, я оказался в аппарате б. ОГПУ и поэтому я вынужден был исходить именно из этих конкретных факторов. Взбирдясь по иерархической лестнице, я в 1926 году дошел до зампреда ОГПУ. С этого момента и начинаются мои первые попытки игры на «большой политике», мои представления о
себе как о человеке, который сумеет влиять на политику партии и видоизменять ее. Это было после смерти Дзержинского, в период открытой борьбы троцкистов с партией. Я не разделял взглядов и программы троцкистов, но я все же очень внимательно приглядывался к ходу борьбы, заранее определив для себя, что пристану к той стороне, которая победит в этой борьбе. Отсюда и та особая линия, которую я проводил в то время в борьбе с троцкизмом.
Вопрос. В чем же конкретно выражалась эта ваша особая линия в борьбе с троцкизмом?
Ответ. Когда начались репрессии против троцкистов, вопрос о том, кто победит (троцкисты или ЦК ВКП(б)) окончательно еще не был решен. Во всяком случае, так думал я. Поэтому я, как зампред ОГПУ, в карательной политике исходил из того, чтобы не озлоблять против себя троцкистов. Направляя троцкистов в ссылки, я создавал им там такие условия, при которых они могли бы продолжать там свою деятельность и не чувствовали бы себя осужденными. Само собою разумеется, что, когда полностью определилась победа партии над троцкизмом, когда партия пошла за Центральным Комитетом, за Сталиным, я тоже поспешил показать себя как непоколебимого сторонника ЦК, оставаясь, конечно, на своих прежних позициях неверия в победу линии ЦК, оставаясь для ЦК в непроницаемой своей маске. Если в какой-либо мере применим ко мне термин двурушника, то я являюсь ярким образцом его, пожалуй, даже пионером двурушничества.
Вопрос. Ваша линия по отношению к троцкистам была вам продиктована со стороны троцкистской организации?
Ответ. Нет, в данном случае я действовал самостоятельно, по собственной инициативе. Выше я объяснил, какими мотивами я руководствовался. Иначе обстояло дело, когда на арену борьбы с партией выступили правые. Здесь моя роль была более определенной: с правыми я был организационно связан.
Вопрос. Но нам еще не совсем ясен вопрос о ваших взаимоотношениях с троцкистами. Организационные связи с троцкистами у вас были?
Ответ. В тот период не было. Они возникли значительно позже, когда троцкисты вошли в блок с правыми.
Вопрос. Об этом мы поговорим в дальнейшем. Вы собирались рассказать о ваших связях с правыми.
Ответ. Да. Я говорил, что с правыми у меня были организационные связи. Начало этим связям было положено в моих личных взаимоотношениях с Рыковым, бывшим тогда председателем Совета Народных Комиссаров. Как зампред ОГПУ, я часто встре-
чался с Рыковым, сначала на заседаниях, а затем и дома у него. Относился он ко мне хорошо, и это мне льстило и импонировало. Личные отношения у меня были также с Бухариным, Томским и Углановым. (Я был тогда членом бюро МК, а Угланов секретарем МК.) Когда правые готовились к выступлению против партии, я имел по этому поводу несколько бесед с Рыковым.
Вопрос. Где, когда, какого характера беседы?
Ответ. Это было в 1928 году, у Рыкова в кабинете. О характере этого разговора у меня в памяти сохранилось, что речь шла о каких-то конкретных расхождениях у Рыкова, Бухарина, Томского с Политбюро ЦК по вопросам вывоза золота и продажи хлеба. Рыков говорил мне, что Сталин ведет неправильную линию не только в этих вопросах. Это был первый разговор, носивший, скорее, характер прощупывания и подготовки меня к более откровенным разговорам. Вскоре после этого у меня был еще один разговор с Рыковым. На сей раз более прямой. Рыков изложил мне программу правых, говорил о том, что они выступают с открытой борьбой против ЦК и прямо поставил мне вопрос, с кем я.
Вопрос. Что вы на это ответили Рыкову?
Ответ. Я сказал Рыкову следующее: «Я с вами, я за вас, но в силу того, что я занимаю положение зампреда ОГПУ, открыто выступать на вашей стороне я не могу и не буду. О том, что я с вами, пусть никто не знает, а я, всем возможным с моей стороны, со стороны ОГПУ помогу вам в вашей борьбе против ЦК».
Вопрос. Значит, в 1928 году вы примкнули к правым и скрывали это от партии?
Ответ. Да.
Вопрос. В 1928 году правые открыто выступали против партии. Почему вы, являясь правым, открыто не выступали, а конспирировали свое участие в организации правых?
Ответ. Это вытекало из всей моей линии поведения. Дело складывалось таким образом: с одной стороны, беседы Рыкова со мною определяли мои личные симпатии к программе правых, с другой стороны, из того, что Рыков говорил мне о правых, о том, что кроме него, Бухарина, Томского, Угланова, на стороне правых вся московская организация, ленинградская организация, профсоюзы, из всего этого у меня создалось впечатление, что правые могут победить в борьбе с ЦК. А так как тогда уже ставился вопрос о смене руководства партии и Советской власти, об отстранении Сталина, то ясно было, правые идут к власти. Именно потому, что правые рисовались мне как реальная сила, я заявил Рыкову, что я с ними.
Вопрос. Вы не ответили на вопрос, почему вы конспирировали свое участие в организации правых?
Ответ. Я был зампредом ОГПУ. Если бы я открыто заявил о своих связях с правыми, я был бы отстранен от работы. Это я понимал. Про себя я соображал таким образом: «А вдруг правые не победят? Я, сохраняя в тайне свою принадлежность к ним, остаюсь на своем месте». Поэтому я и договорился с Рыковым об особом своем положении среди правых.
Вопрос. Только ли этими соображениями вы руководствовались, оставаясь законспирированным правым?
Ответ. Нет, не только этим. Были у меня и другие соображения. Мне совершенно ясно было, что отношение ко мне лидеров правых определяется не удельным политическим весом моим в партии и стране (веса такого у меня вообще не было), а моим положением как зампреда ОГПУ. Окажись я вне ОГПУ, не зампредом, никакого интереса я для правых не представлял бы и мое положение, в случае их победы, оказалось бы ничтожным. Но, оставаясь зампредом ОГПУ, я нужен был правым, мог быть им полезен. Это хорошо понимал и Рыков. Таким образом, хотя по разным соображениям, но мы оба согласились на том, что я открыто с правыми не выступаю.
Вопрос. Какова же была ваша роль в организации правых? Как складывались ваши взаимоотношения с их лидерами?
Ответ. В 1928—1929 годах я продолжал встречаться с Рыковым. Я снабжал его, по его просьбе, секретными материалами ОГПУ о положении в деревне. В материалах этих я особо выделял настроения кулачества (в связи с чрезвычайными мерами), выдавал их за общие настроения крестьян в целом. Рыков говорил, что материалы эти они, правые, используют как аргументацию в их борьбе с ЦК. В 1928 году я присутствовал на совещании правых в квартире Томского. Там были лидеры правых и, кажется, Угланов и Котов. Были общие разговоры о неправильной политике ЦК. Конкретно, что именно говорилось, я не помню. Помню еще совещание на квартире у Рыкова, на котором присутствовали, кроме меня и Рыкова, еще Вася Михайлов и, кажется, Нестеров. Я сидел с Рыковым на диване и беседовал о гибельной политике ЦК, особенно в вопросах сельского хозяйства. Я говорил тогда Рыкову, что все это верно, и сослался на материалы ОГПУ, подтверждающие его выводы. В 1929 году ко мне в ОГПУ приходил Бухарин и требовал от меня материалов о положении в деревне и о крестьянских восстаниях. Я ему давал. Когда я узнал, что Триллисер также однажды дал Бухарину какие-то материалы, я выразил Триллисеру свое отрицательное отношение к этому факту. В данном случае мне нужно было монополизировать за собой снабжение правых документами, поставить их в некоторую зависимость от себя.
Вопрос. А кроме участия на перечисленных вами совещаниях лидеров правых и снабжения их тенденциозно подобранными материалами ОГПУ, чем конкретно вы помогали правым? Вы же обещали им помощь со стороны аппарата ОГПУ?
Ответ. На том отрезке времени, 1928 — середина 1929 года, когда правые вели открытую борьбу против партии, от меня больше и не требовалось. Иное положение создалось, когда выяснилось, что в открытой борьбе правые потерпели поражение, когда тактика правых приняла характер нелегальной борьбы с партией. Тут и мое положение должно было измениться. Во-первых, я договорился с Рыковым об особой своей законспирированности, о прекращении взаимных посещений и встреч. Во-вторых, коль скоро речь шла о нелегальной работе правых, естественно повлекшей за собой репрессии, моя помощь правым уже не могла ограничиться информацией. На меня центром правых была возложена задача ограждения организации от полного провала. В разговоре с Рыковым на эту тему я так определил свое положение: «Вы действуйте. Я вас трогать не буду. Но если где-нибудь прорвется, если я вынужден буду пойти на репрессии, я буду стараться дела по правым сводить к локальным группам, не буду вскрывать организацию в целом, тем более не буду трогать центр организации».
Вопрос. Когда у вас был этот разговор с Рыковым?
Ответ. Точно не помню. Кажется, в конце 1929 или в начале 1930 года.
Вопрос. Вы показали, что после перехода организации правых к нелегальным методам борьбы против партии ваша роль, как участника организации правых, активизировалась, и, как вы договорились с Рыковым, она сводилась к ограждению организации от провала. Как вы проводили эту свою предательскую линию в ОГПУ-НКВД?
Ответ. Оградить организацию правых от провала, в условиях их возраставшей активности и перехода к нелегальной борьбе с партией, мне самому было трудно. Мне было ясно, что если в аппарате ОГПУ, в особенности в Секретном отделе, не будет своего человека, то, вопреки моему желанию, организация правых может быть провалена. С этой целью мною и был назначен осенью 1931 года начальником Секретного отдела Молчанов.
Вопрос. Почему именно Молчанов?
Ответ: По двум причинам: 1) О Молчанове — нач. Ивановского губотдела ГПУ мне было известно, что он связан с правыми, в частности с Колотиловым, бывшим тогда секретарем Ивановского губкома ВКП(б); 2) Молчанов был лично мне преданным человеком, был в моих руках, и я смело мог располагать им.
Вопрос: Откуда вы знали, что Молчанов правый?
Ответ. Об этом мне сам сказал Молчанов, не помню в каком году, то ли в 1929, или в 1930. Он как-то приехал из Иваново, зашел ко мне в кабинет и рассказал, что в Иваново имеется группа правых, возглавляемая Колотиловым, что Колотилов ведет с ним специфические для правых разговоры о неправильности линии ЦК, о гибельности такой линии для страны. Молчанов просил моего совета, как ему поступить. Из того, как он мне излагал правые взгляды Колотилова, я почувствовал, что он и сам стоит на точке зрения правых, и прямо его спросил, как он лично оценивает позиции правых. Молчанов мне откровенно заявил, что он разделяет их взгляды.
Вопрос. Чем объяснить, что начальник губотдела ГПУ не побоялся доложить вам, зампреду ОГПУ, свои контрреволюционные правые взгляды. Он что, знал о вашей принадлежности к правым?
Ответ. Для того, чтобы ясна была причина его откровенности со мною, я должен рассказать об одном эпизоде, имевшем место до этого разговора с Молчановым. Примерно в 1927 году ко мне поступили материалы, компрометирующие Молчанова. Речь шла о каких-то его уголовных преступлениях где-то на Кавказе. Я вызвал его из Иваново, сказал ему об этих материалах. Молчанов тогда же признал за собою эти грехи в прошлом и, уже в порядке исповеди, рассказал еще об одном своем грехе — о приписке себе партстажа. Я сказал, что нуждаюсь в лично мне преданных людях, что судьба его отныне в моих руках, но если он будет выполнять всякие мои указания, то я материалам о нем ходу не дам, а он может продолжать свою работу в Иваново в той же должности.
Вопрос. То есть, говоря прямо, вы Молчанова завербовали на имевшихся у вас компрометирующих материалах, причем завербовали для своих преступных, контрреволюционных целей?
Ответ. Да, фактически я его завербовал, причем в момент вербовки я еще не знал, как конкретно в дальнейшем его использую.
Вопрос. Чем же закончилась тогда эта вербовка Молчанова?
Ответ. Он мое предложение охотно принял и уехал обратно в Иваново. Теперь вам, несомненно, ясна причина откровенности Молчанова и то, что он не побоялся рассказать мне о своих правых взглядах и о своей связи с Ивановской организацией правых.
Вопрос. Какие указания вы дали Молчанову, когда он вам сообщил о своей связи с правыми?
Ответ. Тогда я Молчанову о том, что я сам являюсь правым, не говорил, но предложил ему во всем поддерживать в Иваново линию Колотилова.
Вопрос. Как же все-таки Молчанов был назначен начальником Секретно-политического отдела?
Ответ. Разрешите мне некоторое отступление. Общеизвестно, что 1931 год был чреват наибольшими трудностями в стране. Общеизвестно также, в 1931 году возросла активность всех контрреволюционных элементов в стране. На фоне этих трудностей активизировалась и нелегальная работа правых. Это было мне известно как по материалам ОГПУ, так и из личных встреч с лидерами правых. В 1931 году впервые встал вопрос о блоке между правыми, троцкистами и зиновьевцами, на основе борьбы за свержение Советской власти методами террора против руководителей партии и массовыми восстаниями. В связи с этим я однажды (это было летом 1931 года) был приглашен в Болшево на дачу к Томскому. Там я застал также Фому (А. П. Смирнова). Томский начал свой разговор с общей оценки положения в стране, говорил о политике ЦК, ведущей страну к гибели, говорил, что мы, правые, не имеем никакого права оставаться в роли простых наблюдателей, что момент требует от нас активных действий. Меня, естественно, интересовали реальные планы и возможности борьбы, и я так и поставил вопрос. Присутствовавший Фома рассказал мне о намечающемся блоке с троцкистами и зиновьевцами, говорили о наличии довольно широко разветвленных группах организации в ряде городов Союза и в целом очень оптимистически охарактеризовали перспективы борьбы с партией. Надо признать, что и мне эти перспективы тогда рисовались также в оптимистических тонах.
Вопрос. Почему вы поехали к Томскому? Вы ведь уславливались с Рыковым об особой вашей законспирированности, исключающей всякие встречи с лидерами правых?
Ответ. Тут свою роль сыграли два фактора. Во-первых, переживаемые страной трудности и возможность, как мне казалось, в связи с этим прихода к власти правых. Поэтому мне нужно было проявить некоторую активность и подчеркнуть свою солидарность с ними. Во-вторых, мое положение в ОГПУ в то время до некоторой степени пошатнулось. Это было в период работы в ОГПУ Акулова. Я был обижен и искал помощи у правых.
Вопрос. Все же ответьте, как произошло назначение Молчанова начальником СПО?
Ответ. Вот на этом-то совещании у Томского и был поднят вопрос о необходимости принять меры к тому, чтобы не провалить работу правых, чтобы обеспечить им со стороны ОГПУ полную возможность разворота их деятельности на новой, значительно расширенной и активизирующейся основе. Стал вопрос о том, смогу ли я это сделать. Я ответил, что мне одному это трудно,
что лучше бы всего посадить на Секретный отдел своего человека. И вот не то Томский, не то Фома, сказал, что начальник Ивановского губотдела ГПУ Молчанов известен им как правый, и его именно не мешало бы посадить начальником Секретного отдела. Это предложение я принял, и Молчанов был назначен начальником СП О ОГПУ.
Вопрос. Значит, назначение Молчанова начальником Секретно-политического отдела состоялось по решению центра организации правых?
Ответ: Да, так именно оно и было. Технически это было оформлено просто: я вызвал из Иваново Молчанова, сообщил ему о принятии организацией решения о назначении его в Москву начальником Секретного отдела, предупредил его, что он будет вызван Булановым для переговоров по этому вопросу, чтобы он свое согласие дал, ни слова не говоря о разговоре со мною. А на практиковавшихся тогда совещаниях зампредов у Менжинского я выдвинул кандидатуру Молчанова на должность начальника Секретного отдела. Кандидатура Молчанова возражений не встретила, и он был назначен.
Вопрос. Следовательно, и Молчанов знал, что он назначен начальником СПО ОГПУ решением центра правых?
Ответ: Да, я ему об этом говорил. В дальнейшем я сговорился с Молчановым о тактике нашей работы в ОГПУ.
Вопрос. О тактике предательства?
Ответ: Да. О тактике, которая заключалась в покрывательстве контрреволюционной деятельности правых, троцкистов и зиновьев-цев. Я думаю, что не стоит здесь перечислять все факты, связанные с моей и Молчанова предательской линией, они теперь известны всей партии, да вряд ли все и вспомнишь. Известно, конечно, что, если бы не наша предательская работа в НКВД, центры зиновьевцев, троцкистов и правых были бы вскрыты в период зарождения — в 1931—32 годах. Агентурные материалы об их контрреволюционной деятельности поступали со всех концов Советского Союза во все годы. Мы шли на удары по этим организациям только тогда, когда дальнейшее покрывательство грозило провалом нас самих. Так было с Рютинской группой, которую мы вынуждены были ликвидировать, потому что материалы попали в ЦК; так было с бухаринской «школкой», ликвидация которой началась в Новосибирске и дело о которой мы забрали в Москву лишь для того, чтобы здесь его свернуть; так было с троцкистской группой И. Н. Смирнова и в конце концов так продолжалось даже и после убийства Кирова. Надо признать, что даже в таких случаях, когда мы шли на вынужденную ликвидацию отдельных провалившихся групп организаций, как правых,
так и троцкистов и зиновьевцев, я и Молчанов, по моему указанию, принимали все меры к тому, чтобы изобразить эти группы организациями локальными, и в особенности старались скрыть действующие центры организаций.
Вопрос. К системе вашей предательской работы и к отдельным фактам мы еще вернемся. Вы выше признали, что если бы не ваша и Молчанова предательская роль в ОГПУ—НКВД, то центры организации правых, троцкистов и зиновьевцев, вернее говоря, центры блока этих организаций можно было своевременно ликвидировать?
Ответ. Да, это несомненно так.
Вопрос. Значит, и убийство тов. Кирова могло быть предотвращено?
Ответ. Безусловно.
Вопрос. И вы это не сделали?
Ответ. Нет.
Вопрос. Значит, вы являетесь соучастником этого злодейского убийства?
Ответ. Нет, я это не могу признать.
Вопрос. У вас материалы о действующих террористических центрах были?
Ответ. Были.
Вопрос. Киров был убит ими?
Ответ. Ими.
Вопрос. Вы покрывали деятельность этих террористических организаций?
Ответ. Покрывал.
Вопрос. Как же вы смеете отрицать свое соучастие в убийстве тов. Кирова?
Ответ. Я не являлся соучастником этого убийства, но, несомненно, должен ответить за то, что не предотвратил убийства тов. Кирова.
Вопрос. Вопреки тому, что имели все возможности для предотвращения этого убийства?
Ответ. Да.
Вопрос. Вы являлись участником организации правых, а к моменту убийства тов. Кирова и участником блока террористических организаций. Вы сознательно покрывали подготовку убийства тов. Кирова?
Ответ. Вы должны понять, что в мои личные планы как народного комиссара внутренних дел, не могли входить такие разрозненные акты, как убийство тов. Кирова. Я же хорошо понимал, что такие акты могут привести если не к полному моему провалу как участника организации правых, то во всяком случае
к моей полной ответственности как наркома, ведающего охраной правительства. Тут ничего, кроме проигрыша, для меня лично не могло выйти, а как раз к этому периоду мои личные планы шли довольно далеко и не совсем совпадали с планами блока.
Вопрос. Каковы были эти ваши личные планы?
Ответ. В 1932 году был окончательно оформлен блок троцкистов, зиновьевцев и правых. Вместе они, на мой взгляд, представляли собой довольно внушительную силу. В среде организации правых зрела мысль о дворцовом перевороте. Я лично в эти планы правыми не был посвящен. И мне было понятно почему: коль скоро речь шла о дворцовом перевороте, то здесь они могли обойтись и без меня. Охрана Кремля тогда была не в моих руках. Мне казалось, что, ежели им удастся прийти к власти, меня могут обойти. Некоторое недоверие ко мне они всегда питали, да и я сам не особенно доверял им. Наряду с этим, мне, зампреду ОГПУ, имевшему всестороннюю информацию, было видно, что соотношение сил в стране еще не таково, что можно рассчитывать на полный успех заговора против Советской власти тогда, в 1932—1933 годах. Но в дальнейшем агрессивность заговорщиков росла прямо пропорционально победам партии. Не исключена была возможность их успеха. И вот, чтобы не оказаться в дураках, я пришел к выводу о необходимости застраховать себя на случай удачи заговора правых и троцкистов и заставить их считаться со мною, как с реальной силой. И тогда я приступил к организации параллельного заговора против Советской власти в аппарате ОГПУ-НКВД.
Вопрос. Порвав с правыми?
Ответ. Как сказать, и да, и нет. Да, потому что от правых я скрывал эти свои планы; нет, потому что продолжал им помогать. Вот тут-то и проявилась двойственность моего положения, красной нитью проходившая во всей моей политической деятельности.
Вопрос. Какая тут двойственность? О какой двойственности вы говорите? Вы являлись врагом Советской власти, предателем внутри партии.
Ответ. Я говорю о двойственности моего собственного положения в организации правых. Я уже говорил выше, что боялся, что они могут, придя к власти, попросту выгнать меня, и именно поэтому я организовал параллельный заговор.
Вопрос. Вы говорите, что создали заговор против Советской власти внутри аппарата ОГПУ—НКВД. Вы, значит, имели сообщников среди чекистов?
Ответ. Конечно, имел.
Вопрос. Кого?
Ответ. О Молчанове я уже вам говорил, он был завербован мною давно. Кроме него, участниками организованного мною заговора против Советской власти являлись:
1. Прокофьев — зам. наркома внутренних дел.
2. Паукер — начальник оперотдела.
3. Волович — зам. нач. оперотдела.
4. Гай — нач. Особого отдела.
5. Буланов — секретарь НКВД.
6. Шанин — нач. транспортного отдела.
7. Островский — нач. админ.-хоз. управления.
Вопрос. Это все?
Ответ. Как непосредственные участники заговора — все. Все они были посвящены в планы и цели заговора и выполняли, по моему поручению, задания, связанные с подготовкой заговора. Кроме перечисленных, были еще некоторые люди, лично мне преданные, выполнявшие отдельные мои преступные поручения, но не посвященные в план заговора.
Вопрос. Кто эти люди, назовите их.
Ответ. К ним относятся:
1. Лурье — нач. инженерно-строительного отдела НКВД.
2. Иванов — пом. секретаря НКВД.
3. Винецкий — сотрудник оперотдела.
4. Пакалн — нач. отделения админ.-хоз. упр. НКВД.
5. Черток — нач. ЭКО.
6. Погребинский — нач. УНКВД в Горьковском крае.
Вопрос. Вы скрываете участников вашего заговора против Советской власти. Вы не всех выдаете.
Ответ. Какой мне смысл теперь скрывать отдельных участников заговора? Они мне больше ни к чему. Может быть, я упустил из памяти некоторых лиц, которые в план заговора посвящены не были, но которые так или иначе входили в мои расчеты, на случай практического выполнения заговора. Сейчас я их вспомнить не могу. Я прошу разрешить вернуться к этому вопросу на следующем допросе, я к тому времени постараюсь вспомнить.
Вопрос. Вы возглавляли контрреволюционный заговор против советского государства, реально предполагая и готовя захват власти в свои руки. Не может быть, чтобы ограничились только тем составом участников заговора, который вами назван. Мы требуем выдачи всех ваших сообщников.
Ответ. Я действительно являлся организатором заговора против Советской власти, и именно потому, что я реально его готовил, я не мог пойти на вовлечение в это преступное дело широкого состава участников заговора. Я ведь все же был чекистом...
Вопрос. Предателем вы были, а не чекистом!
Ответ. ...Предателем, но в чекистских рядах. Я больше других понимал и опасался провала.
Вопрос. Как же вы пошли на вербовку хотя бы того небольшого, сравнительно, количества людей из чекистов, которых вы называли?
Ответ. Вербовка каждого из них имеет свою историю, она тщательно подготавливалась, и на откровенный разговор я шел только тогда, когда мои шансы на успех вербовки были несомненны. Вы это видели на примере вербовки Молчанова.
Вопрос. Как конкретно были завербованы ваши соучастники?
Ответ. Тут надо сказать несколько слов о той системе воспитания непосредственно соприкасающихся со мной работников ОГПУ—НКВД, которую я проводил в течение многих лет. Она сводилась, в первую очередь, к тому, что я подчинял людей своему личному влиянию. В отношении большинства мне, как руководителю аппарата, это удавалось. Добившись этого, я переходил на другую ступень: я внушал людям отчужденность от партии, выращивал в их сознании идею, что государственная разведка должна в политике играть самостоятельную от правительства и от партии роль. Я ссылался при этом на опыт буржуазных государств и доказывал, что правительства этих стран меняются, разведка же остается неизменной всегда. Вполне понятно, что говорил я это не всегда прямо и не всем, но в завуалированной форме высказывал часто. Прикрытием мне служили в этих целях так называемые чекистские традиции, которым я придал антипартийный характер. Ссылка или, вернее, спекуляция, на них служила мне дополнительной гарантией от возможности провала, ибо составной частью этих пресловутых традиций была кастовость. В ходу у меня была поговорка «Не выносить сор из избы». Таковы были общие условия, которые сами по себе были мной установлены и которые способствовали моим заговорщическим целям, в первую очередь, целям вербовки в этих условиях людей внутри аппарата ОГПУ-НКВД.
Вопрос. Но вы, надо полагать, вербовали людей для заговора индивидуально каждого и в определенных целях. Вот об этом вы ничего не сказали.
Ответ. Перехожу к этому. При индивидуальной вербовке я исходил, в первую очередь, из того, чтобы во главе ведущих отделов ОГПУ—НКВД стояли мои люди, мне преданные, нужные мне для практического выполнения и обеспечивающие меня от провала.
1. Молчанов. Он был начальником Секретно-политического отдела. Как он был вовлечен в заговор, я уже говорил. Он стра-
ховал меня от возможного провала тем, что по моим указаниям тормозил вскрытие организации правых, «тушил» отдельные провалы этой организации и докладывал мне о деятельности троцкистов, зиновьевцев и правых. По его докладам я все время внимательно следил за нарастанием или ослаблением их активности и в связи с этим строил и свои планы.
2. Прокофьев. Он был моим заместителем. Был близким мне человеком. Наблюдал я за ним давно. Знал, что он человек глубоко антипартийный. Ходил когда-то в троцкистах. В разговоре с ним на общеполитические темы он всегда поддакивал моим осторожно пущенным критическим замечаниям. Его я завербовал, когда он, после его работы в РКИ, возвращался в органы ОГПУ, кажется, это было в 1932 году. Посвящен он был постепенно во все. Имел он своих людей, которых я сам вербовал.
3. Паукер. Его вербовка имела, конечно, первостепенное значение. Он был начальником Оперода. Непосредственно ведал охраной членов правительства. На него, на случай конкретного выполнения заговора, падала основная работа: обеспечение ареста членов правительства. Это был наиболее близкий мне человек и наиболее преданный.
4. Гай. Он был начальником Особого отдела. Окончательно разложившийся и преступный человек. Сифилитик. Он был близок с Прокофьевым и завербован он был по его совету. Он содействовал мне в сокрытии следов шпионской деятельности некоторых работников ОГПУ—НКВД, о которых я скажу ниже. В плане заговора ему отведена была роль наблюдения и связи с военными из РККА, к отбору из их состава людей, которых можно будет использовать в заговорщических целях. Он легко это мог выполнять потому, что, будучи начальником Особого отдела, он знал настроения разных военных работников. Окончательно он был завербован в 1934 году (или в начале 1935 года). Был введен в курс моих планов и выполнял мои поручения.
5. Волович. Заместитель начальника Оперотдела. Его я завербовал следующим образом. В 1931 году Волович, бывший тогда нач. Отделения ИНО (до этого он был нашим резидентом во Франции), зашел ко мне в кабинет и рассказал, что завербован германской разведкой. Тогда он говорил мне, что ничего еще для них не сделал. Я предупредил его, что покрою этот его предательский акт, если он будет впредь выполнять все мои поручения. Волович согласился. Он был после этого переведен заместителем к Паукеру и ведал там техникой. Его я использовал в плане организации для меня возможности подслушивания правительственных переговоров по телефону. А впоследствии я Воловича использовал значительно шире по выполнению специальных заданий.
6. Буланов. Он был у меня на особо секретных поручениях. У него хранился мой нелегальный валютный фонд, который был мною создан в целях финансирования контрреволюционной моей деятельности, в целях «покупки» нужных мне людей. Буланов был наиболее доверенным у меня человеком, знал о всех моих планах и, кроме того, помогал мне и в чисто уголовных моих делах.
7. Шанин. Был лично мною завербован, когда он еще являлся моим личным секретарем. У него впервые хранился мой валютный фонд. Впоследствии я ввел его в курс моих заговорщических планов.
8. Островский. Его я завербовал примерно в 1934 году. Попался он мне на каких-то уголовных делах, и я вовлек его в свои собственные уголовные дела. Выполнял он отдельные мои поручения, по связи с нужными людьми и по уголовным моим делам.
Вопрос. Целый ряд вопросов, которых вы коснулись выше, потребуют уточнения и детализации. Мы к ним вернемся впоследствии. Сейчас нас интересуют ваши планы заговора. Как конкретно вы мыслили себе его осуществление?
Ответ. Было несколько вариантов. Один из них заключался в том, что когда организация правых, совместно с блоком троцкистов и зиновьевцев, будет готова к захвату власти, они должны были дать мне об этом знать, и я осуществил бы это технически. Для этого имелся в виду арест моими силами членов Советского правительства и руководителей партии и создание нового правительства из состава заговорщиков, преимущественно из правых. В 1935 году это было вполне реально: охрана Кремля, его гарнизон были в моих руках и я мог бы это совершить. В этом направлении мною были приняты и соответствующие меры.
Вопрос. В чем они заключались?
Ответ. Я дал указания Паукеру приближать к себе командный состав Кремлевского гарнизона. Я сам вызывал к себе ряд командиров. Так как комендантом Кремля был Ткалун, не наш человек, назначенный Наркоматом обороны, я пытался и его также приблизить к себе. В отношении его Паукер также имел указания обхаживать его, приручить его к нам. И Паукер, правда не совсем умело, это делал, так как у них часто бывали стычки. Если бы не удалось Ткалуна завербовать, его легко было бы в нужный момент локализовать, убрать.
Вопрос. Ткалуна удалось завербовать?
Ответ. Нет. Но это имелось в виду в дальнейшем. Кроме указанных мероприятий в отношении Кремлевского гарнизона, я приказал Паукеру отобрать 20—30 человек из особо преданных ему и мне людей из Оперотдела, тренировать их в ловкости и в силе, не вводя их в курс дела, держать про запас.
Вопрос. Для каких целей?
Ответ. Я имел в виду использовать их в момент выполнения нами переворота, для непосредственного ареста членов правительства. Паукер докладывал мне, что людей таких он частично отобрал и с ними работает.
Вопрос. Кто эти люди? Назовите их.
Ответ. Я лично фамилии их не знаю. Это надо будет спросить Паукера. Я хочу только предупредить вас, что люди эти никакого представления не имеют о целях и задачах, которые перед ними могли быть поставлены. Во всяком случае, Паукер мне не говорил, что посвящал их в это.
Вопрос. Вы заявили, что у вас было несколько вариантов осуществления заговора. Вы назвали пока один из них. Каковы остальные варианты?
Ответ. Другой вариант, менее четкий, который явился результатом начавшегося разгрома троцкистско-зиновьевского блока и правых, после убийства Кирова. Убийство Кирова, о конкретной подготовке которого я не знал, вызвало ко мне естественную настороженность в ЦК. Я был поставлен под контроль Ежова, который нажимал на меня и требовал полного разгрома организации троцкистов, зиновьевцев и правых. Я боялся идти на это, во-первых, потому что не хотел лишить себя широкой базы для осуществления заговора, и, во-вторых, потому что я боялся в связи с этим собственного провала. Все, что я и мои сообщники (в первую очередь Молчанов) могли сделать для торможения дела ликвидации этих организаций, мы сделали. Но это не удалось, Ежов нажимал, и мы вынуждены были идти на дальнейший разворот дела, на дальнейшую ликвидацию. Это был период 1935— 1936 годов, когда перспектива военной опасности была очень реальна и близка. Так вот, второй вариант нашего заговора был связан с этими перспективами близости войны.
Вопрос. В чем конкретно заключался ваш второй вариант захвата власти на случай войны?
Ответ. Если в первом варианте речь шла об осуществлении заговора совместно с правыми и по их инициативе, то второй вариант, как я уже показал, был вызван фактически совершившимся под нажатием ЦК разгромом сил блока троцкистов, зиновьевцев и правых, которые таким образом выпадали из моей игры, и тут-то совершилась моя переориентировка на немцев как на реальную силу. Мне казалось, что на случай войны СССР с Германией и Японией Советскому правительству придется столкнуться не только с военной силой своих противников, но и с крестьянскими восстаниями у себя в тылу. На фоне этого будут активизироваться контрреволюционные организации, и в первую
очередь троцкисты, зиновьевцы и правые. Поражение СССР в войне мне казалось возможным. А поражение неизменно влекло бы за собой и перемену правительства, состав которого был бы продиктован победителями, в данном случае Германией. Вот почему, желая себя застраховать и играть определенную роль и в будущем правительстве, я имел в виду наладить контакт с германскими правительственными кругами.
Вопрос. Вы не только думали наладить контакт, но и фактически уже установили его?
Ответ. Нет, личных связей с немцами у меня не было, но возможно, что немцы знали о моих планах.
Вопрос: Каким путем?
Ответ: Через Воловича, связанного с германской разведкой. Кроме того, о необходимости ориентироваться на немцев намекал мне Радек.
Вопрос. Когда и где вы поговорили по этому поводу с Раде-ком?
Ответ. Он приходил ко мне летом 1936 года.
Вопрос. Зачем он к вам приходил?
Ответ. Радек пришел ко мне в момент разворота операции по троцкистам и спросил меня, насколько я далеко пойду в ликвидации организации. Я сообщил Радеку, что положение таково, что придется далеко идти, возможно, и до полной ликвидации, и тут я ничем не смогу помочь, так как я нахожусь под строгим контролем Ежова.
Вопрос. Чем объяснить этот визит Радека к вам? Разве вы были связаны с ним ранее?
Ответ. Нет. Личных связей с Радеком у меня не было, роль его в троцкистской организации мне, конечно, была известна, но меня удивило, откуда Радек знает о моей роли. Мое недоумение рассеял сам Радек, заявив, что он пришел ко мне от Бухарина.
Вопрос. Что же вам сказал Радек о своих связях с немцами?
Ответ. Он сказал мне, что ситуация сейчас такова, что нужно ориентироваться на немцев и что он лично связан с немецкими правительственными кругами. При этом он даже назвал мне фамилии лиц, с которыми он связан.
Вопрос. Каких он вам назвал лиц?
Ответ. Сейчас не помню этих фамилий.
Вопрос: А для чего вам Радек это говорил?
Ответ. Сказать по правде, я сам этого не понял, но у меня создалось впечатление, что Радек этим хотел подчеркнуть, насколько важно сохранение его лично, поскольку в его руках были связи с немецкими правительственными кругами. Это мое впечатление подкрепилось еще и тем, что Радек, уходя от меня, за-
явил, что если мне понадобится его помощь, то он всегда готов к услугам. На этом беседа закончилась.
Вопрос. Только этим и ограничилась ваша беседа с Радеком?
Ответ. Да. Только этим. Это был короткий разговор, потому что в тот момент сама по себе встреча с Радеком была чревата возможностями провала для меня.
Вопрос. Все же не ясно, как конкретно вы мыслили осуществление варианта заговора на случай войны и в связи с немцами?
Ответ. Конкретно разработанного плана у меня не было, но я предполагал при этом варианте войти в сношение с германскими правительственными кругами, которые оказали бы непосредственную помощь в осуществлении заговора. Лично с немцами я связаться не успел, так как в сентябре я был отстранен от работы в Народном комиссариате внутренних дел.
Вопрос. С уходом из НКВД ваша предательская, изменническая деятельность не изменилась. Вы продолжали активно руководить заговором и принимали меры к сокрытию следов ваших преступлений в НКВД.
Ответ. Да, это так. Уход из НКВД явился для меня и моих сообщников неожиданностью. Появилась реальная опасность раскрытия моих преступлений, тем более наркомом был назначен Ежов — человек, которого я все время боялся. Обстановка складывалась для меня крайне неблагоприятно. Поздно было говорить и даже думать об отказе от заговора, слишком далеко я зашел. Я предвидел еще и то, что авторитет, власть и влияние, т. е. все то, чем я сдерживал замкнутый круг преступников от провала, после смещения меня с поста наркома внутренних дел быстро исчезнет. Провал был весьма реален. Ко мне растерянно приходили мои сообщники и спрашивали: «Что делать? Как быть?» Я говорил им: «Оставайтесь на местах, вы мне здесь нужны будете».
Все мои мысли были направлены на то, как бы спасти свою шкуру. Мои люди оставались в НКВД. Спасением бы явился мой возврат в НКВД. Это при Ежове было невозможно. Я просил об оставлении меня в системе НКВД на любой работе, но мне отказано было. Рассчитывать на то, что следы моих преступлений будут скрыты, я не мог. И я решил убрать Ежова, убить его.
Вопрос: И вы стали готовить убийство?
Ответ: Да.
Вопрос. Убийство секретаря ЦК ВКП(б), народного комиссара внутренних дел Союза тов. Ежова Николая Ивановича?!
Ответ. Да, я пошел на это. У меня другого выхода не было. Я рассчитывал, что, убив Ежова, я если не добьюсь возврата меня в НКВД, то обеспечу себя от провала.
Вопрос. Как же вы готовили это чудовищное преступление?
Ответ. Я вел подготовку убийства Ежова по двум линиям. Я дал задание Воловичу подготовить террористический акт, и такое же задание я дал Иванову Л.
Вопрос. Когда вы дали им эти задания?
Ответ. Воловичу я дал задание в последних числах сентября 1936 года перед отъездом моим в отпуск. Разговор у нас произошел в моем служебном кабинете в НКВД в тот день, когда Воло-вич, по моему распоряжению, снимал у меня подслушивающую аппаратуру у телефонов. Я сказал Воловичу: «Подумайте о возможности убрать Ежова, свяжитесь для этого с Прокофьевым, так как я уезжаю в отпуск». Он ответил, что займется этим. Иванову я, после своего возвращения из отпуска, сказал то же самое, что и Воловичу, т. е., что Ежова нужно убрать. Разговор происходил в моем кабинете в Наркомсвязи. Иванов дал свое согласие. Я предложил ему связаться с Булановыми и моим курьером Саволайне-ном, которого я считал возможным использовать для теракта, так как этот человек, около двадцати лет у меня прослуживший, был безгранично мне предан, слепо выполнял любое мое поручение. Иванов тогда же предложил использовать для теракта способ отравления кабинета Ежова сильнодействующим ядом. Он сказал, что у него имеется такой яд, очень удобный для отравления кабинета, так как запаха не имеет, действует медленно, но смертельно, не оставляя следов отравления. Я одобрил этот способ, потому что он был наиболее безопасен с точки зрения возможностей провала.
Вопрос. Вам докладывали о ходе подготовки террористического акта?
Ответ. Да.
Вопрос. Как шла эта подготовка? Кто намечен был в исполнители теракта?
Ответ. После приезда из отпуска я получил от Прокофьева информацию о ходе выполнения моего задания Воловичем. Прокофьев мне рассказал, что Волович обрабатывает какого-то родственника Н. И. Ежова и намерен склонить его к убийству Ежова. Я одобрил эту кандидатуру, так как она бы придала убийству личный, семейный характер.
Вопрос. А Иванов вам докладывал, как у него идет подготовка к террористическому акту?
Ответ. Я как-то спросил его, как идет подготовка. Он ответил, что все в порядке, связь с Булановым и Саволайненом он поддерживает, и они там работают.
Протокол записан с моих слов верно, мною прочитан. Г. Ягода
ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 57-88.
Гай М. И. (1898—1937), большевик с 1919 года. В органах госбезопасности с 1922 года. С декабря 1932 года — заместитель начальника Особого отдела ОГПУ, с 1 июня 1933 года — начальник Особого отдела ОГПУ. В ноябре 1936 года назначен начальником УНКВД Восточно-Сибирского края. Комиссар госбезопасности 2 ранга. Арестован 13 апреля 1937 года с обвинением в участии в антисоветском заговоре в НКВД. Расстрелян 19 июня 1937 года. В реабилитации отказано.
Молчанов Г. А. (1897—1937), большевик с 1917 года. В ВЧК с 1919. В ноябре 1931 года — начальник Секретно-оперативного отдела ОГПУ, затем НКВД. В ноябре 1936 года назначен наркомом внутренних дел Белоруссии. Арестован 7 марта 1937 года как «член организации правых», расстрелян 9 октября 1937 года. В 1996 году обвинение Молчанова в «измене Родине», «диверсиях» было Главной военной прокуратурой России отвергнуто за отсутствием состава преступления. Его участие в массовых репрессиях квалифицировано как злоупотребление служебным положением и превышение власти при наличии особо отягчающих обстоятельств.
Паукер К. В. (1893—1937), большевик с 1917 года. В ВЧК с 1920 года. С июля 1934 года начальник Оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР, с 1936 года - начальник охраны ГУГБ НКВД СССР. Арестован 15 апреля 1937 года с обвинением в «шпионаже» и участии в антисоветском заговоре в НКВД под руководством Ягоды. Расстрелян 14 августа 1937 года. В реабилитации отказано.
Прокофьев Г. Е. (1895—1937), большевик с 1919 года. В ВЧК с 1920 года. С ноября 1932 года заместитель председателя ОГПУ, с 10 июля 1934 года — заместитель наркома внутренних дел СССР, в 1936 году — заместитель наркома связи СССР. Арестован 12 апреля
1937 года с обвинением в участии в антисоветском заговоре в НКВД. Расстрелян 14 августа 1937 года. В реабилитации отказано.
Трилиссер (Москвин) М. А. (1883—1940), большевик с 1901 года. В органах безопасности с 1924 года. В 1926—1930 годах — заместитель председателя ОГПУ, в 1930—1934 годах — зам. наркома РКИ РСФСР. Член ВЦИК. Арестован 23 ноября 1938 года с обвинением в антисоветском заговоре в НКВД. Расстрелян 1 февраля 1940 года. Реабилитирован в 1956 году.
Чершок И. И. (1902-1937), большевик с 1919 года. В ВЧК с
1921 года. Был начальником отделения Экономического управления ОГПУ. 16 апреля 1937 года покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна.
Шанин А. М. (1894-1937), большевик с 1918 года. В ВЧК с 1920 года. В 1933—1934 годах — зам. начальника экономическо-
го управления ОГПУ, с 1935 года — начальник транспортного отдела ГУГБ НКВД СССР. Комиссар госбезопасности 2 ранга. Арестован 22 апреля 1937 года с обвинением в участии в антисоветском заговоре в НКВД. Расстрелян 14 августа 1937 года. В реабилитации отказано.
Протокол допроса № 4 Ягоды Генриха Григорьевича от 4 мая 1937 года
Вопрос. После допроса вас народным комиссаром внутренних дел Союза тов. Ежовым Н. И. и после устроенных вам очных ставок с Паукером и Воловичем вы заявили, что дадите полные и исчерпывающие показания о своей предательской деятельности и, прежде всего, выдадите ваших сообщников. С этого мы сегодня и начнем ваш допрос.
Ответ. Я уже показывал, что первым человеком, вовлеченным в заговор, был Молчанов. Это потому, что в ОГПУ—НКВД он пришел уже участником организации правых, и, как вам уже известно, само назначение его начальником СПО было произведено по постановлению центра организации правых. Я показывал также о роли Молчанова как участника заговора. Она состояла главным образом в том, чтобы, будучи начальником СПО, создавая видимость борьбы с правыми и троцкистами, по существу, отводить от них удары и дать им возможность действовать.
Известно, что все дела как по правым, так и по троцкистам и зиновьевцам сосредоточивались в первом отделении Секретно-политического отдела. Так вот, о кандидатуре начальника первого отделения мы неоднократно говорили с Молчановым. К приходу Молчанова в СПО начальником первого отделения был Рутковс-кий. В заговор наш Рутковский не был вовлечен, но начальником первого отделения он все же оставался несколько лет, кажется, до конца 1934 года. Это потому, что Рутковский сработавшийся чекист, о нем, пожалуй, можно сказать, что он оппортунист в чекистской работе. Он с недоверием подходил к агентурным материалам и сигналам об агрессивных намерениях и действиях троцкистов, зиновьевцев и правых, поэтому он не мешал нам и оставался начальником первого отдела.
Но как-то случилось, что Рутковский должен был уйти из первого отделения, причин сейчас не помню. Стал вопрос о другом начальнике первого отделения. Молчанов тогда предложил мне кандидатуру Петровского, о котором он отозвался как о малоинициативном и им запуганном чекисте. Я просил Молчанова, можно ли в дальнейшем рассчитывать на привлечение Петровского
к заговору. Молчанов ответил отрицательно, заявив, что для участия в заговоре Петровский человек неподходящий, он на это не пойдет, но начальником первого отделения он будет терпим, в силу того, что без критики будет выполнять все то, что ему прикажут. К тому времени, летом или осенью 1934 года, такая кандидатура нас устраивала.
Но иначе стал вопрос к концу 1935 года, когда ЦК требовал от меня разворота событий по троцкистам, зиновьевцам и правым. При этом положение Петровского оставить в первом отделении было опасно. И вот тогда-то, с моего согласия, на первое отделение были посажены лица, привлеченные им в качестве соучастников заговора.
Вопрос. Кто именно?
Ответ. Я говорю о Штейне и Григорьеве. Первый был назначен начальником отделения, а второй его заместителем.
Вопрос. Откуда вы знаете, что они были вовлечены в заговор?
Ответ. Мне говорил Молчанов. Он говорил, что Штейн является прямым участником заговора, которого он ввел в курс всех наших дел, что это наш человек, который несомненно будет выполнять все, что потребуется от него. Менее четко он говорил о Григорьеве. Насколько я помню, о Григорьеве было сказано, что это лично ему, Молчанову, преданный человек, беспрекословно выполняющий все его задания, в том числе и преступные. Был ли он введен Молчановым в курс заговора, точно сказать не могу.
В дальнейшем и Штейн, и Григорьев проводили предательскую работу по смазыванию и свертыванию дела троцкистско-зиновьев-ского блока. По прямому нашему поручению скрывали в следствии по первому центру блока все прорвавшиеся выходы на правых, вели все к тому, чтобы следствие свернуть сначала на небольшой группе Шемелева и Трусова, а затем, когда это удалось, скрыли в следствии программу блока. Была попытка закончить дела по разгрому блока на первом процессе, но это также не удалось, Ежов продолжал жать на меня.
Вопрос. Значит, в СПО Молчановым были завербованы и привлечены к участию два человека, Штейн и Григорьев. Вам это известно от самого Молчанова? Вы лично в СПО никого больше не вербовали?
Ответ. Нет, не вербовал. Но у Молчанова там был еще один завербованный человек, это парторг Тимофеев. Вовлек его в заговор сам Молчанов, в какой мере он его посвятил во все дела заговора, я сказать не могу. Тимофеев был человеком, целиком преданным Молчанову, и, когда я однажды вызвал его и в целях проверки его самого спросил, помогает ли ему Молчанов в партийной работе, Тимофеев, должно быть, поняв, о чем я гово-
рю, заявил мне, что он работает в полном контакте с Молчановым. Надо сказать, что Молчанов в парторги СПО проводил людей по тому же принципу, что и начальника первого отделения: или бездеятельных и послушных, или им завербованных. Такова была его система. Больше в СПО людей, вовлеченных в наши преступные дела, мне неизвестно. Были люди и у Гая в Особом отделе.
Вопрос. Кто? Назовите их?
Ответ. Во-первых, Богуславский. О нем мне Гай говорил, что он вовлечен в заговор и выполняет ряд его поручений, связанных с заговором. Потом Уманский. Гай говорил мне, что Уман-ский германский разведчик, и на этом Гай завербовал его в заговор. Уманского я затем использовал в своих целях. Об этом разрешите мне сказать в дальнейшем. Ильк. Не помню точно, на основании каких данных, но у меня сложилось впечатление, что он тоже германский разведчик. Я говорил об этом Гаю и рекомендовал осторожно его прощупать и, если удастся, завербовать. Сделал ли это Гай, не знаю. Это по Особому отделу все.
Вопрос. А по другим отделам?
Ответ. У Паукера и Воловича своим человеком был Колчин, начальник отделения Оперода. Выполнял он их преступные поручения. Был ли он посвящен в дела нашего заговора, точно не знаю. Надо спросить Паукера и о его секретаре Эйхмане. Что-то он мне о нем говорил в плане наших дел, но что именно, я сейчас не помню. Неправильно я на предыдущем допросе говорил о Погребинском, что он не был вовлечен мною в заговор. По-гребинский был мною посвящен в заговорщические планы, разделял их и являлся прямым участником нашего заговора.
Вопрос. Когда и где был завербован Погребинский?
Ответ. Погребинский был преданным мне человеком в продолжение ряда лет, и говорил я с ним довольно откровенно. Был завербован мною окончательно, когда из Уфы он был переведен нач. управления НКВД в г. Горький. Это было, кажется, в 1932 году. Вербовал я его у себя в кабинете. Сказал ему, что я связан с правыми, что положение таково, что правые могут прийти к власти и что нам придется им в этом деле помочь. Говорил ему, что именно в связи с этим я перевожу его поближе к Москве, в г. Горький, с тем, чтобы он подобрал себе там людей и был бы готов к действиям по моим указаниям.
Вопрос. К какого характера действиям вы готовили Погребин-ского?
Ответ. В мои планы входило создание в ближайшем к Москве полномочном представительстве б. ОГПУ группы своих людей с тем, чтобы иметь возможность в нужный момент перебросить их
в Москву. Именно в этих целях я завербовал Погребинского и перевел в г. Горький.
Вопрос. Вы давали задание Погребинскому подобрать людей? Кого он завербовал?
Ответ. У Погребинского была своя группа. Он говорил мне, что целиком вовлечен в заговор его заместитель Иванов Лев (он, кажется, сын жандармского полковника). Называл он также «своим» его начальника СПО, упоминал еще об одном своем работнике, но не припоминаю, кого именно. Кроме того, был у меня с Погребинским также разговор относительно людей уголовного мира, среди которых у Погребинского были связи. Он еще в первом нашем разговоре предложил мне, что если нужны будут верные и готовые на все люди, то он может сколотить себе группу из уголовников. Я отверг это предложение Погребинского, так как я не представлял себе перспективы их использования.
Вопрос. Это неверно. Вы не только не отвергли предложения Погребинского, но и дали ему прямое указание готовить из этих уголовников группу террористов.
Ответ. Нет. Я отрицаю это. У меня не было надобности в террористах из уголовников. Если бы дело дошло до необходимости свершения террористических актов над членами Политбюро, я имел все возможности это сделать силами Паукера. Я допускаю, что Погребинский создал эту группу, но ее состава я не знаю.
Вопрос. Выше вы говорили, что Погребинского вы завербовали для того, чтобы ближе к Москве иметь группу сообщников вашего заговора. Кого вы еще завербовали из тех же соображений? К Москве примыкало много таких управлений?
Ответ. В других управлениях у меня не было людей. В Дмит-лаге был у меня завербован Пузицкий. Его я вербовал у себя в кабинете в 1935 году по тем же соображениям близости его места работы к Москве. У меня с ним произошел следующий разговор: «Мы с вами, Пузицкий, чекисты, нас осталось мало, за вами столько заслуг, немногие об этом помнят, а дело идет к тому, что в стране возможны всякие перемены, идет борьба. Мы находимся в таком положении, что должны будем выбирать между новым руководством и старым и, в зависимости от обстановки, должны будем решить, и если силы будут на стороне новых руководящих кругов, то мы примкнем к ним». Пузицкий спросил, какие это новые руководящие круги я имел в виду. Я прямо ему сказал, что правые могут прийти к власти, и наша задача помочь им в этом. Пузицкий дал мне свое согласие. Ему я поручил сколотить группу из преданных ему людей.
Вопрос. И он это сделал?
Ответ. Он мне докладывал, что уже создал группу, назвал мне, как им завербованы Кшанович и одного своего зама и пома, фамилий которых я не помню. Говорил он и о других, не называя их.
Генрих Ягода
ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 89-96.
Пузицкий С. В. (1895—1937), большевик с 1921 года. В ВЧК с 1921 года. Принимал участие в чекистских операциях 20-х годов: «Трест», «Синдикат-2» и др. Был помощником начальника Иностранного отдела ОГПУ—НКВД СССР. В 1936 году — начальник 3-го управления Дмитровского лагеря НКВД. Арестован 9 мая 1937 года по обвинению в терроризме и шпионаже. Расстрелян 19 июня 1937 года. Реабилитирован в июне 1956 года.
.
Протокол допроса № 5 Ягоды Генриха Григорьевича от 13 мая 1937 года
Вопрос. На допросе 26 апреля вы показали, что Волович наряду с другими заданиями, которые он выполнял в плане заговора, организовал для вас возможность прослушивания правительственных разговоров по телефонам «ВЧ». Когда, как и в каких целях вы прослушивали правительственные разговоры?
Ответ. Раньше чем ответить на этот конкретный вопрос, разрешите мне остановиться на общем состоянии, в котором я лично находился в продолжение многих лет моей заговорщической и предательской деятельности. Я всегда чувствовал к себе подозрительное отношение, недоверие, в особенности со стороны Сталина. Я знал, что Ворошилов прямо ненавидит меня. Такое же отношение было со стороны Молотова и Кагановича. Особенно меня тревожил интерес к работе Наркомата внутренних дел со стороны Николая Ивановича Ежова, который начал проявляться еще во время чистки партии в 1933 году, переросший в конце 1934 года в контроль, настойчивое влезание им в дела НКВД, вопреки препятствиям, которые мы (участники заговора) чинили ему; все это не предвещало ничего хорошего. Это я ясно понимал, отдавая себе во всем отчет, и все это еще больше усиливало тревогу за себя, за свою судьбу. Отсюда целый ряд мероприятий страховочного порядка, в том числе и мысль о необходимости подслушивания правительственных переговоров.
Вопрос. О каком «целом ряде страховочных мероприятий» вы говорите?
Ответ. Это была система окружения, обволакивание людей, близких к правительственным кругам, простая слежка за членами правительства и ПБ и прослушивание их разговоров. Начну хотя бы с того, что Паукеру я дал задание ежедневно мне докладывать не только передвижения членов правительства, но и доносить мне абсолютно все, что станет ему известно из личной жизни членов ПБ: кто к кому ходит, долго ли засиживаются, о чем говорят и т. п. Паукер все это мог выполнить через работников охраны членов правительства.
Вопрос. Значит, вы Паукеру и Воловичу давали прямые задания вести «особое наблюдение и слежку» за членами правительства?
Ответ. Да, это именно так.
Вопрос. Зачем вам это нужно было?
Ответ. Конечно, не из простого любопытства. Мне это нужно было в моих заговорщических целях. Во-первых, человеку (я имею в виду себя), реально готовившему государственный переворот, надо всегда быть в курсе дела личных взаимоотношений членов правительства, которое он намерен свергать, надо знать о них все. Во-вторых, пока дело до свержения правительства еще не дошло, путем повседневной слежки, подслушивания телефонных разговоров, подборов всяческих слухов из личной жизни членов правительства, на основе этого можно неплохо лавировать и вовремя реагировать там, где требуется. Так поступал я, используя в этих целях аппарат НКВД. Не удовлетворившись этим, я окружил людей, близких членам ПБ и правительства, сетью своих информаторов. В первую очередь это относится к дому Горького. Общеизвестна роль М. Горького, его близость к Сталину и другим членам Политбюро, авторитет, которым он пользовался. В доме Горького часто бывали руководители правительства. Поэтому на окружение Горького своими людьми я обратил особое внимание.
Началось с моего сближения с П. Крючковым, секретарем Горького, прямым его подкупом деньгами. Крючков выполнял у меня роль агента при Горьком. От него я узнавал, кто бывает у Горького, что говорят именно обо мне с ним члены правительства, о чем вообще они беседуют с Горьким. Через Крючкова же я добивался отстранения от Горького лиц, которые могут влиять отрицательно на его отношение ко мне. Затем я подвел к Горькому группу писателей: Авербаха, Киршона и Афиногенова. С ними же бывали Фирин и Погребинский.
Это были мои люди, купленные денежными подачками, связанные антипартийными настроениями (Фирин и Погребинский — участники заговора), игравшие роль моих трубадуров не
только у Горького, но и вообще в среде интеллигенции. Они культивировали обо мне мнение, как о крупном государственном муже, большом человеке и гуманисте. Их близость и влияние на Горького было организовано мною и служило моим личным целям.
Вопрос. Вы показываете, что подслушивание правительственных разговоров являлось составной частью всей вашей системы мероприятий «страховочного порядка». Как оно было организовано?
Ответ. Аппарат для прослушивания был по моему распоряжению куплен в Германии в 1933 году и тогда же был установлен у меня в кабинете инженером Винецким, работником Оперода. Распоряжение о покупке этого аппарата я дал Паукеру и Воло-вичу. Мысль о необходимости подслушивания правительственных разговоров возникла у меня в связи с разворотом моей заговорщической деятельности внутри НКВД. Меня, естественно, тревожила мысль, не прорвется ли где-нибудь нить заговора, не станет ли это известно в кругах правительства и ЦК. Особенно мне понадобилось подслушивание в дни после убийства С. М. Кирова, когда Ежов находился в Ленинграде. Но так как дежурить у подслушивающего аппарата в ожидании разговоров между Ежовым и Сталиным у меня не было никакой физической возможности, я предложил Воловичу организовать подслушивание переговоров Ленинград — Москва на станции «ВЧ» в помещении Оперода.
Вопрос. Волович подслушивал разговоры между тов. Ежовым и тов. Сталиным?
Ответ. Да, прослушивал и регулярно мне докладывал.
Вопрос. А после событий, связанных с убийством тов. Кирова, продолжалось подслушивание?
Ответ. Только тогда, когда Сталин выезжал в отпуск. Я помню, в частности, что в сентябре 1936 года Волович подслушивал разговор между Сталиным, находившимся в Сочи, и Ежовым. Волович мне доложил об этом разговоре, сообщил, что Сталин вызывает Ежова к себе в Сочи.
Вопрос. Вы поручили Воловичу, немецкому шпиону, подслушивание правительственных разговоров не только потому, что эти разговоры интересовали вас, но и потому, что это требовала немецкая разведка. Вы признаете это?
Ответ. Я давал задание Воловичу подслушивания правительственных разговоров только по мотивам, о которых я говорил выше. Но несомненно, что Волович передал содержание этих переговоров и в германскую разведку.
Вопрос. По вашему поручению?
Ответ. Нет, по собственной инициативе.
Вопрос. Какие еще задания вы давали Воловичу?
Ответ. В конце 1935 или в начале 1936 года. Волович сообщил мне, что познакомился с Примаковым. Насколько я помню, это произошло через Лилю Брик, которая вместе с Примаковым пришла к Воловичу домой. Знакомство Воловича с Примаковым заинтересовало меня в плане возможности установления с ним организационной связи и привлечения его к заговору (я уже показывал, что искал связи среди военных). Поэтому я поручил Воловичу попробовать сблизиться с Примаковым, прощупать возможности его вербовки.
Вопрос. Вы знали, что Примаков является участником троцкистской организации и одним из руководителей военной группы этой организации?
Ответ. Давая задание Воловичу, я знал только, что Примаков — участник троцкистской организации. О его принадлежности к военной группировке я тогда еще не знал. Но об этом мне докладывал вскоре Волович.
Вопрос. Что именно он вам говорил?
Ответ. Волович сообщил мне, что, выполняя мое поручение, он несколько раз встретился с Примаковым. Говорил с ним более или менее откровенно по общеполитическим вопросам, и в результате всего этого Примаков сообщил о своей связи с группой военных-троцкистов.
Вопрос. Примаков назвал Воловичу участников этой группы?
Ответ. Нет, не называл, вернее, мне об этом Волович ничего не говорил. Но к этому времени, или немного позже, в протоколах следствия по делу троцкистской организации уже появились первые данные о наличии троцкистов в составе Шмидта, Зюка, Примакова и других. Вскоре я вынужден был пойти на аресты, сначала, кажется, Шмидта и Зюка, и в дальнейшем и самого Примакова. Таким образом, линия связи Примаков — Волович механически была оборвана. Примаков после его ареста долгое время не давал показания, даже после признания Шмидта и Зюка. Так было, во всяком случае, до момента моего ухода из НКВД. Когда мне об этом докладывали, причины запирательства Примакова были для меня совершенно ясны. Примаков знал, что в НКВД «свои люди», и он предполагал, что его как-нибудь выручат.
Вопрос. Примаков не предполагал, а знал, что его выручат. У вас на этот счет была с ним договоренность?
Ответ. Нет, договоренности со мной не было. Я не допускаю, что она была и с Воловичем. Это было слишком рискованно, потому что это было уже летом 1936 года, следствие контролировалось Ежовым, и мы не могли на это пойти.
Вопрос. А Примаков знал о существе заговора в НКВД, о вашей роли?
Ответ. Кое-что он, несомненно, знал от Воловича, но в какой мере и что именно, я сказать не могу.
Вопрос. Как видно из ваших показаний, Волович выполнял наиболее существенные ваши предательские задания.
Ответ. Это будет не совсем верно.
Вопрос. Как не совсем верно? О том, что Волович германский шпион, вы знали?
Ответ: Знал.
Вопрос. Участником вашего заговора против Советской власти Волович являлся?
Ответ. Да.
Вопрос. Связь с ранее завербованным Гаем германская разведка установила через Воловича?
Ответ. Да, через Воловича.
Вопрос. Волович вам об этом докладывал?
Ответ. Докладывал.
Вопрос. Организацию системы прослушивания правительственных разговоров вы поручили Воловичу?
Ответ. Воловичу и Паукеру.
Вопрос. Но подслушивать переговоры между тов. Сталиным и тов. Ежовым вы поручили Воловичу?
Ответ. Да, Воловичу.
Вопрос. Подготовку покушения на Лаваля вы организовали совместно с Воловичем?
Ответ. Да, с Паукером и Воловичем.
Вопрос. Установление связи с военно-троцкистской организацией, с Примаковым, вы поручили тоже Воловичу?
Ответ. Да, тоже Воловичу.
Вопрос. И наконец, организацию террористического акта над секретарем Центрального Комитета ВКП(б) и народным комиссаром внутренних дел Союза товарищем Ежовым вы поручили тому же Воловичу?
Ответ. Да, Воловичу.
Вопрос. Чем же объяснить, что именно Воловичу вы поручали такие серьезные задания?
Ответ. Потому, что Волович имел группу связанных с ним работников НКВД, и некоторые мои задания мог выполнять через них.
Вопрос. Какую группу работников НКВД имел Волович? Какого характера связи у него были с ними?
Ответ. Волович являлся не просто германским разведчиком, он был резидентом германской разведки.
Вопрос. Откуда вы это знаете?
Ответ. Об этом мне сказал сам Волович.
Вопрос. Когда? Где?
Ответ. В 1934 году, когда Волович сообщил мне, что он должен по поручению германской разведки установить связь с Гаем, я спросил его, почему именно ему поручено это дело. Волович ответил мне, что он выполняет функции резидента германской разведки по НКВД.
Вопрос. А вы знаете, кто входит в резидентуру Воловича?
Ответ. По линии германской разведки с Воловичем были связаны Гай, Лурье и Винецкий.
Вопрос. Еще кто?
Ответ. Больше не знаю. Может, были и другие, но о них мне ничего неизвестно.
Вопрос. А откуда вы знаете об этих, которых вы назвали?
Ответ. О том, что Гай германский разведчик и связан по линии разведки с Воловичем, я уже говорил. О том, что Лурье германский разведчик, я узнал следующим путем. В продолжение ряда лет Лурье по моим заданиям выезжал в Германию продавать бриллианты. Сама по себе операция продажи бриллиантов являлась законной и легальной, но использовал я эту операцию в преступных целях, присваивая часть вырученных сумм в свой нелегальный фонд. Так вот, в целях наибольшей маскировки этих преступных махинаций с продажей бриллиантов Лурье установил связь с группой дельцов, среди которых были и немецкие шпионы (Френкель, Ульрих и др.). О том, что они шпионы, мне было известно из материалов ОГПУ—НКВД. Связь с этими шпионами Лурье шла значительно дальше продажи им бриллиантов, и я лично подозревал, что он завербован немецкой разведкой. Это мнение укрепилось у меня после следующего обстоятельства. В одну из своих поездок в Берлин Лурье был арестован полицией и очень скоро был освобожден, как он говорил, за взятку. Мне это казалось маловероятным, и я укрепился в своем мнении, что Лурье работает на немцев. Но я его не трогал. Он был мне нужен для продажи бриллиантов и для выполнения других преступных моих поручений.
Вопрос. Но откуда вы знаете, что Лурье связался по разведке с Воловичем?
Ответ. Дело было так. В 1932 или 1933 году Лурье попал в разработку Особого отдела, как подозрительный по своим шпионским связям. Мне об этом докладывал, кажется, Прокофьев (а может быть, Гай). Я вызвал к себе Лурье и прямо поставил ему вопрос, в чем дело, каков действительный характер его связей с этими шпионами. Лурье рассказал мне, что во время его ареста
в Берлине он был завербован германской разведкой и сейчас работает на них. Я его выругал за то, что до сих пор он мне об этом не говорил. Лурье, он был уверен в моей осведомленности по материалам И НО или Особого отдела. Примерно в 1934 или в 1935 году Лурье сообщил мне, что он, по указаниям германской разведки, связался с Воловичем и работает по его указаниям.
Вопрос. Вы показываете, что Лурье выполнял ваши преступные задания. Какие именно?
Ответ. Основное, что он для меня делал и о чем я уже говорил, это операции с продажей бриллиантов. Кроме того, через Лурье я посылал за границу валюту жене П. П. Крючкова, которую в общежитии зовут Цеце.
Вопрос. Какую валюту? Для чего?
Ответ. В 1932 году жена Крючкова проживала в Берлине. Однажды ко мне обратился Крючков с просьбой послать ей туда валюту, для ее личных надобностей. Воспользовавшись очередной поездкой в Берлин Лурье, я направил через него жене Крючкова 2—3 тысячи долларов. Деньги эти я взял из нелегального фонда, который хранился у Буланова.
Вопрос. Почему вы посылали валюту жене Крючкова?
Ответ. Я уже говорил, что я имел фонд валюты, который я использовал для «покупки» нужных мне людей. Одним из таких людей был Крючков. Он был близок к Горькому и являлся моим личным информатором. Поэтому Крючкову я никогда не отказывал в деньгах. Жене его я посылал деньги еще раз, вскоре после первого случая. Опять по просьбе Крючкова. На этот раз я специально для этого командировал в Берлин того же Лурье с пакетом валюты.
Вопрос. Сколько вы посылали ей во второй раз?
Ответ Сейчас не могу точно сказать, возможно, дополнительно покажу.
Вопрос. А откуда вы знаете, что Винецкий являлся немецким разведчиком?
Ответ. Об этом мне докладывал Паукер и, кажется, Волович.
Вопрос. Когда это было и где это было?
Ответ. Это было в 1932 году, я обратился к Воловичу с предложением подыскать мне человека, который мог бы сопроводить мою жену в Германию, куда она ехала лечиться. Волович мне порекомендовал Винецкого, и на мой вопрос, почему именно Винецкого, он ответил, что Винецкий может гарантировать благополучный проезд и пребывание там моей жены не только потому, что он имеет широкие связи в Германии, но и потому, что он связан с германской разведкой, которая ему многим обязана, и поэтому это наиболее подходящая кандидатура.
Вопрос. Винецкий сопровождал вашу жену в Германию? Ответ. Да, я с кандидатурой Винецкого согласился, и он сопровождал мою жену в Германию.
Вопрос. А какие поручения в плане вашей преступной деятельности выполнял Винецкий?
Ответ. Раньше, чем ответить на этот вопрос, разрешите мне вернуться к истории моих взаимоотношений с Рыковым. Вопрос. Какое это имеет отношение к Винецкому? Ответ. Это будет видно из дальнейшего моего изложения. В 1927 или 1928 году Рыков выезжал лечиться за границу, был он долгое время в Берлине. По приезде из Берлина, в один из разговоров со мною уже в 1928 году Рыков рассказал мне следующее. В Берлине он часто встречался с давнишним его другом (кажется, родственником) членом Заграничной делегации меньшевиков-эмигрантов Николаевским. С этим Николаевским, как Рыков мне говорил, он всегда беседовал по общеполитическим вопросам и по вопросам положения в Советском Союзе. Рыков мне говорил, что меньшевики за границей понимают положение Советского Союза и расценивают дальнейшие перспективы значительно правильнее и объективнее, чем это делает Сталин. Меньшевики целиком поддерживают точку зрения правых, и идея рыковской двухлетки, которую он защищал на одном из пленумов ЦК, продиктована ему меньшевиками, в частности Николаевским, за границей.
Вопрос. Через кого осуществлялись связи Рыкова с ЦК меньшевиков за границей?
Ответ. Пока Рыков являлся председателем Совнаркома, я не знаю, как он осуществлял связь, но с переходом его в Наркомсвязь, связь эта осуществлялась через Винецкого.
Вопрос. Откуда вам это известно?
Ответ. Мне об этом говорил Винецкий.
Вопрос. Что он вам говорил?
Ответ. В одну из своих командировок за границу, по-моему, в 1931 году, Винецкий вошел ко мне в кабинет и сказал, что он по поручению Рыкова должен взять с собою для передачи за границей по адресу, указанному Рыковым, пакет с материалами. Я спросил Винецкого, почему он об этом говорит мне. Винецкий объяснил, что он высказал Рыкову сомнение в возможности нелегального перевоза этого пакета за границу. Рыков ему ответил, что опасаться не следует, так как Ягода в курсе и препятствий к провозу чинить никто не будет. Так как я знал, что Рыков связан с Центральным Комитетом меньшевиков за границей, то я разрешил Винецкому взять с собою этот пакет и впредь выполнять все указания Рыкова, касающиеся его связи с заграницей.
Вопрос. Совершенно непонятно, какое имеет отношение Ви-нецкий, сотрудник Оперода, к Рыкову.
Ответ. Винецкий работал в Опероде по совместительству, основным же местом его работы был Наркомсвязь, где он занимал должность инспектора связи при наркоме, т. е. при Рыкове. Рыков же, в свою очередь, знал, что Винецкий работает в НКВД и часто ездит за границу.
Вопрос. Что вам известно о связи Рыкова с ЦК меньшевиков в Берлине в дальнейшем?
Ответ. Об этом мне известно по материалам НКВД. В 1933 и 1934 годах по агентурным материалам в СПО, сначала в Ленинграде, затем в Москве появились данные о связи Николаевского с Рыковым. Сведения эти были довольно конкретны, указывалось, в частности, что связь осуществляется через какого-то инженера Наркомсвязи. Материалы эти докладывал мне Молчанов, и я тогда опасался возможности провала этой линии. Молчанову я говорил, что об этом знаю, что материалы эти соответствуют действительности, что Рыков действительно поддерживает связь с ЦК меньшевиков и что нужно принять меры к тому, чтобы ходу этим материалам не давать. Молчанов, как он мне потом сказал, передал эти материалы Григорьеву, и ходу они не получили. В 1936 году, после первого процесса, ко мне зашел Прокофьев и показал мне заявление какого-то агента СПО, в котором тот сообщает, что в продолжение нескольких лет он давал материалы о связи Рыкова с меньшевиками, но что по его материалам никаких мер не приняли, и поэтому он счел необходимым написать об этом тогда зам. наркома Прокофьеву в появившихся в газетах сообщениях о причастности Рыкова к деятельности зиновьевско-троцкистского центра. Прокофьеву, как и Молчанову, я говорил, что этому делу ходу давать не надо.
Вопрос. Вы скрываете от следствия не только характер связи центра правых с ЦК меньшевиков, но и личное свое участие в этой связи?
Ответ. Я лично никакого участия в связи центра правых с ЦК меньшевиков не принимал. Был случай, когда Винецкий обратился ко мне от имени Рыкова с просьбой наладить ему дополнительную линию связи с Берлином, так как он, Винецкий, не может обеспечить постоянной регулярной связи Рыкова с Николаевским. Воспользовавшись поездкой в Берлин моего тестя, Леонида Николаевича Авербаха, работавшего тогда в «Интуристе», я рекомендовал Винецкому связать его там с кем-либо из представителей ЦК меньшевиков с тем, чтобы через него осуществлять связь Рыкова с Николаевским.
Вопрос. И это было осуществлено?
Ответ. Да. Авербах, которого я об этом предупредил, сообщил мне, что Винецкий в Германии связал его с каким-то немцем, с которым он условился, что он будет приезжать в Союз под видом туриста и будет получать от него пакеты.
Вопрос. Какого рода пакеты?
Ответ. Содержание этих пакетов не знаю, мне их приносил Винецкий от Рыкова, а я их передавал Авербаху тогда, когда он меня предупреждал о приезде связиста меньшевиков из Берлина. Вопрос. Много пакетов вы передали Авербаху?
Ответ. Это было не более двух-трех раз в 1933 году и, кажется, один раз в 1934 году.
Вопрос. Вашими показаниями устанавливается, что центр организации правых (в лице Рыкова) в продолжение ряда лет поддерживал нелегально связь с заграничным ЦК меньшевиков (в лице Николаевского). Связь эта осуществлялась через НКВД.
Ответ. Да, это правильно.
Вопрос. Значит, между меньшевиками и правыми существовал контакт о совместной борьбе против Советской власти. На какой основе было достигнуто это соглашение?
Ответ. Об этом я ничего не могу показать. Верно, что меньшевики за границей и правые в Союзе установили контакт для борьбы против Советской власти. По материалам НКВД я знал также, что правые в Советском Союзе блокируются с меньшевиками. Именно поэтому я в своей работе в НКВД не принимал никаких мер к разгрому меньшевистских организаций, вопреки тому, что материалы об их активизации поступали из ряда краев и областей.
Вопрос. Вам предъявляется документ из материалов НКВД, в котором сообщается о меньшевистском центре за границей и об активной его работе в СССР. На этом документе в ноябре 1935 года наложена следующая резолюция: «Это давно не партия, и возиться с ними не стоит». Это вы писали?
Ответ. Да, эту резолюцию писал я. Это только одно из проявлений того, как я оберегал от провала и отводил удар от меньшевиков потому, что они находились в контакте с правыми. В повседневной работе по моим указаниям это делал Молчанов. Помню, например, что в 1935 году Молчанов смазал дело группы чекистов-меньшевиков, потому что через них могла быть вскрыта вся меньшевистская организация и вместе с ними и правые. Это было сразу же после убийства Кирова, когда возможность нашего провала являлась очень реальной, потому что с этого времени начинается систематическое и настойчивое вползание в дела НКВД Ежова. А Ежова, я, кажется, об этом уже говорил, мы боялись больше всего.
Вопрос. Почему «больше всего»?
Ответ. Потому что с другими руководителями партии и правительства по делам НКВД говорил лично я сам, никого другого из аппарата НКВД я не подпускал. Поэтому опасность проговориться, показать не то, что надо, более или менее исключалась. Правда, это не спасало меня от подозрений и недоверия, но тут вина не моя. В этом больше всего сказывалась прозорливость и чутье тех, с кем мне приходилось говорить. Но Ежов пришел в аппарат, обходя меня, он спускался непосредственно в оперативные отделы, влезал сам во все дела. Это было в начале 1936 года, когда начались только дела по троцкистской организации. Но постепенно тревога усиливалась: Ежов, должно быть, раскусил нашу тактику. Он не удовлетворялся разговорами и докладами, которые ему делал Молчанов. Он стал ходить сам к следователям на допросы, стал сам вызывать и допрашивать арестованных, беседовать с рядовыми сотрудниками аппарата и т. п. Тут мы были бессильны: ни договориться с сотрудниками, ни инструктировать их, что говорить Ежову, нельзя было. Словом, Ежов подбирался к нам. Это мы все чувствовали. Меры, которые я применял к изоляции Ежова от аппарата НКВД, ничего не давали.
Вопрос. Какие меры к изоляции тов. Ежова от НКВД вы принимали?
Ответ. Вкратце я об этом сказал выше. Я запрещал давать Ежову какую-либо информацию, помимо меня. Я пытался всеми силами преградить путь Ежову к аппарату НКВД. В этом активно содействовал мне Молчанов. Даже тогда, когда через наши головы Ежов все же ходил в кабинет к следователям, Молчанов принимал все меры к тому, чтобы не все ему показать. Молчанов давал указания следователям при Ежове ничего не говорить, допрос прекращать.
Когда я и Молчанов узнавали, что Ежов приедет из ЦК в НКВД, мы предварительно составляли список арестованных, которых можно показывать Ежову, с тем, чтобы не вызывались на допросы те из арестованных, которые могут что-либо лишнее показать. Но это не помогло. Ежов, должно быть, и тут нас раскусил: он предварительно звонил из ЦК и требовал вызвать на допрос арестованных, которых он называл по фамилиям. И мы вынуждены были это делать. Таким образом, все мои попытки изолировать Ежова от аппарата НКВД рушились.
Под нажимом ЦК, который осуществлялся через Ежова, дело по вскрытию центра троцкистско-зиновьевской организации разворачивалось, и опасность нашего провала все возрастала. И тогда впервые у меня появилась мысль о необходимости локализовать Ежова, убрать его.
Вопрос. Когда это было?
Ответ. Это было в 1936 году, примерно в июне месяце (после пленума ЦК), когда я окончательно убедился в том, что попытка свернуть следствие по троцкистам на группу Шемелева, Оль-берга не удалась и что придется идти на дальнейший разворот следствия.
Вопрос. Что вы предприняли, как вы организовали покушение на тов. Ежова?
Ответ. Тут надо сказать следующее: прямого покушения на убийство Ежова я тогда не организовывал. В мои планы это не входило, и я просто опасался это делать. Во всех случаях, как бы тщательно это покушение не было организовано, отвечал бы я. Хотя бы потому, что плохо охранял. Я понимал, что в той ситуации, которая тогда создалась, мне это грозило во всяком случае отстранением от работы в НКВД. А это означало полное крушение моих заговорщических планов. Кроме того, убийство одного Ежова ничего реального в широком плане заговора не дало бы мне.
Что мне требовалось? Нужно было во что бы то ни стало отстранить Ежова от участия в следствии по троцкистско-зиновь-евскому центру, хотя бы только на время следствия, и тем самым дать нам возможность свернуть дело. Это было главное. Продумывая пути, как лучше всего это осуществить, я пришел к выводу, что наиболее безопасный путь — это отравление Ежова каким-нибудь медленнодействующим ядом.
Вопрос. Почему вы остановились именно на этом средстве?
Ответ. Очень просто: во-первых, это наиболее незаметный способ. Во-вторых, я учитывал при этом, что незначительное вмешательство яда при слабом, как мне казалось, здоровье Ежова может вызвать достаточную реакцию, которая если не приведет к смерти, то во всяком случае, прикует его к постели и тем самым освободит нас от его вмешательства в следствие.
Вопрос. Что вы практически предприняли?
Ответ. По этому вопросу я говорил с Паукером и Воловичем и с Булановым. Объяснив сложившуюся ситуацию, я сказал им о своем плане отравления Ежова. Паукер заявил мне тогда, что он осуществит этот план путем отравления квартиры Ежова через своих людей, обслуживающих квартиру (Ежов жил в доме НКВД и обслуживался также по линии НКВД).
Вопрос. И Паукер отравлял квартиру Ежова?
Ответ. Это мне не известно, Паукер мне об этом не докладывал.
Вопрос. Как так «неизвестно»? Вы даете задание Паукеру отравить квартиру тов. Ежова, вы лично заинтересованы в осуще-
ствлении этого акта и не интересуетесь у Паукера, что и как он делает?
Ответ. Это было на протяжении последних двух-трех месяцев моей работы в НКВД. Я был в паническом состоянии и, дав задание Паукеру, не проследил исполнения этого задания.
Вопрос. Но для отравления требовался яд. Вы показываете, что решили произвести отравление медленнодействующими ядами. Какой это был яд, и где вы его взяли?
Ответ. У Паукера, Воловича и Буланова ядов было достаточно. Наконец, можно было достать яд из лаборатории Серебрянского. Но где они доставали, и какой яд был применен в данном случае, и применялся ли он вообще, я не знаю.
Вопрос. А откуда у Паукера, Воловича, Буланова и Серебрянского имелись яды? Для каких целей они хранились?
Ответ. Ядами для служебных целей занимался Серебрянский. Их производили у него в лаборатории и привозили для него из заграницы через Оперод. Поэтому яды всегда имелись в достаточном количестве и в различных рецептурах. Я прошу записать, что никакого отношения Серебрянский к моей преступной деятельности не имеет. Если у него и брали яды, то он, конечно, не знал, для чего они предназначены.
Вопрос. Значит, вы утверждаете, что вам неизвестно, произведено ли было отравление тов. Ежова?
Ответ. Да, я это утверждаю.
Вопрос. Но задание Паукеру вы давали?
Ответ. Да, давал задание Паукеру и Воловичу.
Вопрос. И они должны были произвести отравление через своих людей, обслуживающих квартиру тов. Ежова?
Ответ. Да.
Вопрос. Через кого именно?
Ответ. Этого я тоже не знаю.
Вопрос. Но что значит «через своих людей»?
Ответ. Я думаю, что через сотрудников Оперода.
Вопрос. Завербованных Паукером?
Ответ. Для этого вовсе не требовалось их вербовать, Паукер мог использовать кого-либо из прислуги в квартире Ежова, не вербуя, а просто втемную.
Вопрос. Но как же это было сделано?
Ответ. Я не знаю, сделано ли это вообще. Я предполагаю, что ничего не сделали.
Вопрос. Почему вы так предполагаете?
Ответ. По очень простым признакам. Ежов летом 1936 года все время работал, в отпуск не уезжал и, кажется, даже не болел, а
после моего ухода из НКВД сразу же приступил к работе, и отравление было произведено уже в служебном кабинете Ежова в здании НКВД.
Вопрос. Как было произведено отравление служебного кабинета тов. Ежова в здании НКВД?
Ответ. Мое отстранение от работы в НКВД, приход на мое место Ежова означали полный провал нашего заговора, потому что удержать начавшийся и далеко зашедший разгром троцкист-ско-зиновьевской организации нельзя было. Это ясно чувствовалось еще за некоторое время до моего снятия, а приход Ежова в НКВД означал, что разгром пойдет значительно глубже (как это было на самом деле) и что через правых доберутся и до меня, в частности. Тут думать уже не над чем было, нужно было действовать решительно и быстро. Правда, все мои люди оставались в НКВД, но это никак не гарантировало от провала. Ежов раскопает все — надо избавиться от Ежова. Это было единственное решение, к которому я пришел и которое я начал решительно готовить.
Вопрос. Вы все же не ответили на вопрос, как вы отравляли кабинет тов. Ежова?
Ответ. 28 или 29 сентября 1936 года, точно не помню, я вызвал к себе в кабинет Буланова, велел приготовить смесь ртути с какой-нибудь кислотой и опрыскать ею кабинет и прилегающие к нему комнаты. Смесь эту приготовил Буланов вместе с Саволайненом в моем присутствии, перед моим уходом кабинет был опрыскан этим составом. 1 октября 1936 года я уехал в отпуск. Перед самым отъездом я поручил Иванову Лаврентию созвониться с Булановым и предложить ему от моего имени опрыскивание кабинета продолжать. И они, наверное, это делали.
Вопрос. Значит, опрыскивание производилось раствором ртути с какой-то кислотой?
Ответ. Да.
Вопрос. А вы лично давали Буланову какие-либо яды?
Ответ. Нет, не давал.
Вопрос. Это неверно. Буланов показывает, что 28 сентября 1936 года у себя в кабинете вы дали ему две ампулы с каким-то ядом, которым предложили дополнительно опрыскивать кабинет тов. Ежова.
Ответ. Никогда яда я Буланову не давал. Может быть, он и опрыскивал каким-либо другим ядом, но это уже без меня, и я об этом ничего не знаю.
Вопрос. Буланов приводит детали и обстановку, при которой вы вручили ему эти ампулы с ядом. Он говорит, что вы вынули
их из шкатулки, хранившейся в несгораемом шкафу у вас в кабинете, и что они были «явно заграничного происхождения».
Ответ. Я не помню таких деталей, и я не помню, чтобы я давал Буланову какие-то яды.
Вопрос. Значит, первое отравление кабинета тов. Ежова производили Буланов и Саволайнен в вашем присутствии?
Ответ. Да, в моем присутствии. Должно быть, это было 29 сентября, а первого октября я уехал в отпуск.
Вопрос. И во время вашего пребывания в отпуске опрыскивание продолжалось?
Ответ. Должно быть.
Вопрос. А после вашего приезда?
Ответ. Уже работая в Наркомсвязи, я как-то спросил Иванова Лаврентия, как идут дела у Буланова с отравлением кабинета Ежова. Он ответил мне, что все в порядке, что Буланов совместно с Саволайненом работу продолжают. Лично я Буланова в этот период не видел и его самого не спрашивал. Вообще, после моего приезда из отпуска, я почти никого из моих людей, оставшихся на работе в аппарате НКВД, по соображениям конспирации не встречал и с ними не беседовал.
Вопрос. Вы говорите, что почти никого не видели. Что это значит? Кого же вы видели, с кем и о чем говорили?
Ответ. Видел и имел короткую беседу с Молчановым, после того, как узнал, что он снят с работы в СПО и уезжает в Белоруссию. Это было в последние дни работы Чрезвычайного съезда Советов в начале декабря 1936 года. Я встретил Молчанова в кулуарах съезда и там говорил с ним.
Вопрос. О чем вы беседовали с Молчановым?
Ответ. Снятие Молчанова меня сильно встревожило. Как раз по линии СПО легче всего можно было добраться до нитей моего заговора, и мне было совершенно ясно, что первой жертвой будет Молчанов, что он будет арестован. Поэтому я счел необходимым предупредить его, чтобы он на следствии не сдавался. Я так прямо и сказал ему: «Не говори ничего. Не все еще потеряно, я вас выручу».
Вопрос. На каком основании вы обещали Молчанову выручить его? Как вы предполагали это сделать?
Ответ. Я знал, что идет подготовка покушения на Ежова, как путем отравления его кабинета, так и по линии Воловича (об этом я показывал на предыдущих допросах), и я надеялся, что, покончив с Ежовым, легче будет спрятать концы нашего заговора.
Вопрос. А вы не говорили Молчанову, что собираетесь вернуться в НКВД?
Ответ. Может быть, и говорил, но лично у меня на этот счет иллюзий не было. Если я и говорил об этом Молчанову, или кому-нибудь другому, то больше всего для придачи бодрости.
Записано с моих слов верно, мною прочитано. Г. Ягода
Допросили:
Нач. отд. 4 отдела ГУГБ капитан государств, без. Коган
Опер, уполн. 4 отдела ГУГБ лейтенант государств, без. Лернер
ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 117-145.
В. М. Примаков и другие военные были полностью реабилитированы в 1957 году. (Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 42— 73.) А. И. Рыков, Н. И. Бухарин и другие были реабилитированы в 1988 году. (Известия ЦК КПСС. 1989. № 5. С. 69—92.)
Б. И. Николаевский (1887—1966), в 1903—1906 годах - большевик, затем меньшевик, политэмигрант. Николаевский опроверг сообщения о получении каких-либо пакетов от Рыкова. (Социалистический вестник. 1938. № 5. С. 12.)
Протокол допроса № 6 Ягоды Генриха Григорьевича от 19 мая 1937 года
Вопрос. Вы показали, что в 1931 году присутствовали на совещании правых, на даче Томского в Болшево, на котором правые выдвинули кандидатуру Молчанова на должность нач. СПО ОГПУ. Вы не все сказали об этом совещании. Следствию известно, что на этом совещании решались и другие вопросы борьбы против партии и Советской власти.
Ответ. Я действительно был в 1931 году у Томского на даче в Болшево. Кроме меня и Томского там также был и А. Смирнов. Я уже показывал, что на этом совещании Томский и Смирнов информировали меня о намечающемся блоке между троцкистами и зиновьевцами и о необходимости активизации деятельности правых. Но я не все сказал об этом совещании. Я хочу сейчас рассказать все как было и сообщить следствию о характере моей связи с правыми. Я скажу всю правду. Мне тяжело было обо всем этом говорить, но я вижу, что наступила наконец пора выложить все. На совещании в Болшево Томский сообщил мне о готовящемся правительственном перевороте с арестом всех членов правительства и Политбюро в Кремле и об участии в этом Енукидзе.
Вопрос. Что вам говорил Томский? Изложите подробно ваш разговор с ним.
Ответ. Разговор с Томским по этому вопросу был очень короткий. Он сообщил мне, что в связи с агрессивной деятельностью троцкистов и зиновьевцев, которые в порядок дня своей борьбы против партии выставили лозунг террора и решительно стали на путь его осуществления, правые, в свою очередь, активизируют свою деятельность и намечают свержение Советской власти путем переворота в Кремле.
На мой вопрос, какими реальными возможностями правые располагают для осуществления своего плана, Томский сообщил мне, что Енукидзе с нами, что он имеет все возможности для ареста руководства партии и Советской власти, когда это будет признано необходимым. «Вам не мешает установить связь с Енукидзе, — сказал Томский, — и помочь в этом деле людьми и советом». Томский обещал переговорить об этом деле с Енукидзе и поставить его в известность о необходимости связаться со мной. Вот все, что было на этом совещании у Томского.
Вопрос. С Енукидзе вы установили связь?
Ответ. Да, но значительно позже. В конце 1932 года по каким-то служебным делам я был у Енукидзе в ЦИКе. По окончании официальных разговоров Енукидзе, обращаясь ко мне, сказал: «Я давно собираюсь поговорить с вами, Генрих Григорьевич. Вы наверно догадались, о чем?» Я ответил, что догадаться не трудно, так как Томский предупредил меня о предстоящем разговоре.
Енукидзе сказал, что о моем участии в организации правых он знал не только от Томского, но и от Рыкова, что это его страшно радует, так как в моем лице, в моей помощи он видит и реальную большую силу, прекрасное прикрытие и защиту от возможности провала.
Я заявил Енукидзе, что, в силу специфики своего положения, лично я не имею возможности непосредственного общения с кем-либо из участников центра правых, так как это сразу может вызвать подозрение и я могу нарваться на неприятности. В силу этих причин меня больше всего устраивает связь с ним, Енукидзе, человеком, официально ни в чем не запятнанным, и, как я и сам, числившимся «проверенным». Енукидзе согласился с моими доводами, и мы условились о регулярной связи. Наша встреча закончилась обусловленной датой ближайшей встречи для более детального разговора.
Вопрос. Когда состоялась вторая ваша встреча с Енукидзе?
Ответ. Это было зимой 1932—1933 года, также в кабинете у Енукидзе. Разговор наш начался с довольно обширной информации Енукидзе о положении дела в организации. Он сообщил мне о том, что блок между троцкистами и зиновьевцами окончательно оформлен организацией общего центра, что правые также вхо-
дят в этот блок, но сохраняют свою самостоятельную организацию и свою особую линию.
Вопрос. Какую свою особую линию?
Ответ. По этому вопросу мы с Енукидзе беседовали довольно долго. Я не могу, конечно, сейчас передать в деталях весь наш разговор, но общий смысл его сводится к следующему.
Троцкисты и зиновьевцы, говорил Енукидзе, слились теперь в одну организацию с единым центром и единой программой. Сточки зрения конечных целей, мы, правые, ничего своего, что отделяло нас от троцкистов и зиновьевцев, не имеем. Мы так же, как и они, против генеральной линии партии. Против Сталина.
В борьбе за наши конечные цели, за их осуществление, за приход наш к власти мы признаем все средства борьбы, в том числе и террор против руководства партии и Советского правительства. На этой основе и достигнуто было соглашение правых с центром троцкистско-зиновьевского блока.
Но что отделяет нас от этого блока? В чем особенность нашей линии? Дело в том, что троцкисты и зиновьевцы, подстегиваемые находившимся в изгнании Троцким, торопят с совершением террористических актов. Троцкому за границей, наверно, не сладко приходится, и он исходит злобой, брызжет слюной и жаждет крови. Он не дает опомниться своему центру в Союзе, он требует террористических актов против членов ЦК, не считаясь с общей ситуацией в стране и вне ее, не считаясь с тем, что такой оторванный от плана заговора террористический акт ничего конкретного нам не даст, а может стоить нам десятка голов наших людей.
Мы же, правые, говорил Енукидзе, не можем и не хотим пускаться на авантюрные акты, продиктованные больше жаждой мести и злобой, нежели рассудком и расчетом. Это не значит, конечно, что мы против террористических актов, что мы питаем какие-либо симпатии к Сталину и его Политбюро. Нет! Мы, как и троцкисты, полны ненависти и негодования, мы, как и они, готовы к террористическим актам, но на такие акты мы пойдем тогда, когда это совпадет с общим нашим планом. «Над нами не капает, мы не в эмиграции. Все наши люди находятся в Союзе, нас особенно не били. Мы можем хладнокровнее готовиться, готовиться всерьез к захвату власти и имеем свои планы», — закончил Енукидзе.
Вопрос. Енукидзе вас несомненно посвятил в планы организации правых. В чем они заключались?
Ответ. Планы правых в то время сводились к захвату власти путем так называемого дворцового переворота. Енукидзе говорил мне, что он лично по постановлению центра правых готовит этот
переворот. По словам Енукидзе, он активно готовит людей в Кремле и в его гарнизоне (тогда еще охрана Кремля находилась в руках Енукидзе).
Вопрос. И он назвал вам своих людей в гарнизоне Кремля?
Ответ. Да, назвал. Енукидзе заявил мне, что комендант Кремля Петерсон целиком им вербован, что он посвящен в дела заговора. Петерсон занят подготовкой кадров заговорщиков-исполнителей в школе ВЦИК, расположенной в Кремле, и в командном составе Кремлевского гарнизона. «При удачной ситуации внутри страны, как и в международном положении, мы можем в один день без всякого труда поставить страну перед свершившимся фактом государственного переворота. Придется, конечно, поторговаться с троцкистами и зиновьевцами о конструкции правительства, подерутся за портфели, но диктовать условия будем мы, так как власть будет в наших руках. В наших же руках и Московский гарнизон». Я, естественно, заинтересовался у Енукидзе, как понимать его заявление о том, что и «Московский гарнизон в наших руках». Енукидзе сообщил мне, что Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами.
Вопрос. С кем — с нами? С правыми?
Ответ. Корк являлся участником заговора правых, но имел самостоятельную, свою группу среди военных, которая объединяла и троцкистов. Я знаю, что помощник Корка по командованию Московским военным округом Горбачев тоже являлся участником заговора, хотя он и троцкист. Среди военных вообще блок троцкистов, зиновьевцев и правых был заключен на более крепкой организационной основе, и в общем заговоре против Советской власти они выступали как единая группа.
Вопрос. Кого еще из участников группы военных вы знаете?
Ответ. Лично я связи с военными не имел. Моя осведомленность о них идет от Енукидзе. Я говорил уже о Корке и Горбачеве. Я знаю, что были и другие военные, участники заговора (Примаков, Путна, Шмидт и др.), но это стало мне известно значительно позже уже по материалам следствия или от Воловича (о Примакове). Я хочу здесь заявить, что в конце 1933 года Енукидзе в одной из бесед говорил мне о Тухачевском как о человеке, на которого они ориентируются и который будет с нами. Но это был единственный разговор о Тухачевском, очень неопределенный, и я опасаюсь показывать о нем более определенно.
Вопрос. Чего вы опасаетесь? От вас требуется показывать то, что вы знаете. А то, что вы говорите о Тухачевском, нелепо и неопределенно. Что именно вам говорил Енукидзе о нем? Говорите яснее.
Ответ. В одной из бесед о военной группе нашего заговора я обратил внимание Енукидзе на то, что Корк не такая крупная и авторитетная в военном мире фигура, вокруг которой можно собрать все оппозиционные в армии группы, что следовало бы подобрать и вовлечь в это дело более авторитетную фигуру. Никого конкретно я не называл, но имел в виду Тухачевского. И вот тогда Енукидзе мне заявил, что такая фигура имеется, назвав Тухачевского. На мой вопрос, завербован ли Тухачевский, Енукидзе ответил, что это не так просто и что определенного сказать мне ничего не может, но вся военная группа ориентируется на Тухачевского как на своего будущего руководителя. Я допускаю мысль, что Енукидзе мне ничего более определенного не говорил, потому что не во всем мне доверял. Но это только мое предположение.
Вопрос. А к разговору о Тухачевском, о его роли в заговоре вы возвращались когда-либо при своих встречах с Енукидзе?
Ответ. Нет.
Вопрос. Что вам еще известно о группе военных, участниках заговора?
Ответ. Больше ничего. Я по этому вопросу сказал все, что знаю.
Вопрос. Вы, несомненно, тут не все сказали. Но оставим пока это. У нас к вам следующий вопрос. Вы все время говорите, что военная группа является составной частью общего заговора, была связана с Енукидзе. Нам не ясно, о каком общем заговоре вы говорите, и не совсем понятна роль Енукидзе. Почему военная группа, объединяющая и троцкистов и правых, была связана с Енукидзе?
Ответ. Мне понятен ваш вопрос. Я попытаюсь на него ответить подробно, так как считаю это важным не только по моему делу, но и для того, чтобы внести ясность во все дела ликвидированных отдельных центров нашего заговора. Существующее представление о том, что разгромленные центры троцкистско-зиновьевского блока, первый и второй, разгромленные нами центры правых, заговоры в НКВД и группа военных, о которой я здесь говорил, что все это разрозненные, не связанные между собой самостоятельные организации, ведшие борьбу против Советской власти, — такое представление неверное и не соответствует действительному положению вещей.
На самом деле было не так. На протяжении 1931—1933 годов внутри Советского Союза был организован единый контрреволюционный заговор против коммунистической партии и против Советской власти по общей программе борьбы за свержение Советской власти и реставрации капитализма на территории СССР.
Заговор этот объединил все антисоветские партии и группы как внутри Союза, так и вне его.
Вопрос. Какие антисоветские партии и группы вошли в этот заговор?
Ответ. В заговоре принимали участие следующие партии и группы, которые имели свои собственные организации: 1) троцкисты; 2) зиновьевцы; 3) правые; 4) группа военных; 5) организация в НКВД; 6) меньшевики; 7) эсеры.
Вопрос. Откуда это вам известно? Мы предлагаем вам подробно и детально показать по этому вопросу все, что вы знаете.
Ответ. Я понимаю всю ответственность моего заявления, и я расскажу все. Я уже говорил, что зимой 1932—1933 года Енукид-зе сообщил мне об оформлении блока между троцкистами и зи-новьевцами и о том, что в блок в этот вошли также правые. Мы беседовали тогда с Енукидзе о реальных наших силах и о перспективах захвата власти. Коснулись также программных и организационных вопросов будущего правительства. Тогда-то Енукидзе и информировал меня о том, что блок троцкистов и правых, по существу, охватывает собой все антисоветские силы в стране. Я помню, что Енукидзе, взяв карандаш, на листе бумаги составил перечень этих сил и разъяснил мне роль каждой из них в заговоре.
О троцкистах и зиновьевцах он говорил, что их организации почти целиком слились, что внутренние трения существуют, но в общем заговоре они выступают как единая организация, которая руководствуется указаниями Троцкого из эмиграции. Он говорил мне, что центр их блока в общем блоке заговора представлен Пятаковым и Каменевым. «Правые в данное время, — говорил Енукидзе, — наиболее сильны. У центра правых, помимо соглашения с троцкистско-зиновьевским центром, существует контакт с меньшевиками и эсерами».
С меньшевиками контакт установил Рыков (о связи Рыкова с закордонным блоком меньшевиков через Николаевского я знал до разговора с Енукидзе, и об этом я уже говорил). С эсерами контакт установил Бухарин. В центре заговора правые представлены Томским, Рыковым и самим Енукидзе. Наконец, группу военных, очень сильную группу, имеющую свой центр, представляет в центре заговора Корк.
Вопрос. А от заговора в НКВД кто входил в этот центр?
Ответ. Енукидзе предлагал мне войти в состав центра заговора, но я от этого категорически отказался. Я заявил ему, что не могу принимать участие ни в каких совещаниях, не могу встречаться ни с кем из участников центра. Я согласен включить свою организацию в этот общий заговор, но так, чтобы об этом никто
не знал, кроме него (Енукидзе), а связь с центром буду осуществлять только через Енукидзе.
Вопрос. Вашими показаниями, таким образом, устанавливается, что в 1932—1933 годах в стране был организован единый заговор для свержения Советской власти, был создан центр вашего общего заговора, куда вошли: 1) Каменев, Пятаков от блока троцкистско-зиновьевской организации; 2) Рыков, Томский представляли центр организации правых, меньшевиков и эсеров; 3) Енукидзе, который представлял в этом центре правых, а также заговор в НКВД; 4) Корк, представитель заговорщической группы среди военных. Так это?
Ответ: Да, так.
Вопрос. И это вы знаете от Енукидзе?
Ответ. Да, от Енукидзе.
Вопрос. Центр этот собирался?
Ответ. Да, собирался.
Вопрос. Когда, где, сколько раз?
Ответ: Мне известно только о двух совещаниях общего центра заговора. Информировал меня о них Енукидзе.
Вопрос. Что он вам говорил? Когда?
Ответ: За месяц до начала XVII съезда партии мне позвонил Енукидзе и просил срочно к нему заехать в ЦК. Я поехал. Енукидзе сообщил мне, что вчера состоялось совещание центра заговора, на котором Рыков от имени правых внес предложение произвести государственный переворот с арестом всех делегатов XVII съезда партии и с немедленным созданием нового правительства из состава правых и троцкистско-зиновьевского блока.
Енукидзе рассказывал, что вокруг этого вопроса на совещании разгорелись большие прения. От имени троцкистско-зиновьевского блока против такого плана возражали Каменев и Пятаков. Каменев заявлял, что это неосуществимая идея, что придется столкнуться с огромным сопротивлением в стране и что это очень рискованное предложение. Енукидзе охарактеризовал поведение Каменева, как поведение болтливого труса, на словах мечущего гром и молнию, умеющего посылать убийц из-под угла, но не способного на решительные действия.
Пятаков говорил, что он не может принять участие в решении этого вопроса без с