РАЗГАДКА СМЕРТИ ГОРЬКОГО
(Из стенографического отчёта третьего и последнего политического процесса 1938 года)
Из показаний доктора Левина об умерщвлении сына Горького – Максима: «Во время приездов в Москву я, как постоянный врач Алексея Максимовича Горького, бывал у него чрезвычайно часто. Он жил за городом, под Москвой. Я оставался у него на ночь даже в тех случаях, когда не было ничего экстренного. Одновременно в этом доме также часто бывал Ягода.Установились не отношения случайного врача и больного, а отношения знакомых людей.
В 1932 году Алексей Максимович решил совсем переехать в Москву со всей своей семьёй. В начале 1933 года, зимой, во время одного из моих посещений Ягоды на его даче. он начал со мной разговор, к которому несколько раз потом возвращался, разговор относительно сына Алексея Максимовича – Максима Пешкова.
Во время одной такой беседы он и сказал мне: видите ли, Макс не только никчёмный человек, но и оказывает на отца вредное влияние. Отец его любит, а он, пользуясь этим, создаёт нежелательное и вредное окружение в доме у Алексея Максимовича. Нужно сделать так, чтобы он погиб. Ягода сказал мне: «Вы должны нам в этом помочь. Учтите, что не повиноваться мне вы не можете, вы от меня не уйдёте.Вы обдумайте, как можете сделать, кого можете привлечь к этому. Через несколько дней я вызову вас».
На вопрос Вышинского, пробовал ли Левин протестовать, сказать кому-нибудь об этом, сообщить, Левин ответил: «Нет, не пробовал. Я никому не сказал и принял решение. Приняв решение, приехал к нему. Ягода сказал мне: «Вам одному, вероятно, это трудно будет сделать. Кого вы думаете привлечь к данному делу?» Я ему ответил, что вообще ввести нового врача в дом Алексея Максимовича очень трудно, - там этого не любили. Но есть один врач, который всё-таки бывал у Алексея Максимовича во время одного из моих отпусков, это – доктор А.И. Виноградов из санчасти ОГПУ. Его хорошо знал постоянный секретарь Горького – Крючков. Я сказал, что его надо будет обязательно к этому делу привлечь. Затем ещё я говорил, что если бы нужен был ещё кто-нибудь из консультантов, то единственный консультант, который в этом доме бывал, это профессор Д. Д. Плетнёв …
Когда встал вопрос об умерщвлении Максима Пешкова, то здесь мы подготовили ослабление организма чрезмерным употреблением спиртных напитков. Затем в ослабленном состоянии в один очень жаркий день в апреле Макс, разгорячённый, потный, по предложению Крючкова, который принимал участие в ослаблении организма Пешкова, был уложен (в состоянии сильного алкогольного опьянения – Л.Б.) на скамью недалеко от реки. Его обдувало ветром, он был потный, лежал без сорочки в течение нескольких часов. Ясно, что он простудился, заболел и через день обнаружилось крупозное воспаление лёгких. Я пригласил Плетнёва на консультацию, мы были с ним два раза и видели, что течение болезни тяжёлое. Об этом же знал и Виноградов, который был приглашён в качестве дежурного врача. Ухудшило течение этой болезни то, что были устранены те из средств, которые могли принести большую пользу для сердца, и, наоборот, давались такие, которые ослабляли сердце. И, в конце концов, 11 мая, после воспаления лёгких, он погиб. Вот как произошло наше первое вредительство»
Из показаний Левина об умерщвлении Алексея Максимовича Горького: «К этому времени Горький был уже очень больным человеком. Плохо у него дело обстояло с лёгкими. Кроме того, изменения в лёгких страшно затруднялти деятельность сердца. В 1935 году зимою он был в Крыму. Мы там говорили с Крючковым, который постоянно ездил в Крым, договорились о мероприятиях, вредных Алексею Максимовичу. Я ему говорил, что А.М. Горький очень любит прогулки, любит в парке, в саду рубить сучья деревьев или скалывать кусочки скал. Всё это ему было разрешено во вред его здоровью. Вторая страсть у него была к огню. Горький любил огонь, пламя, и это было нами использовано. Для него разжигался костёр, как раз после утомления Горького работой, собирали в кучу срубленные сучья, разжигали пламя. Горький стоял около этого костра, было жарко, и всё это вредно действовало на его здоровье.
Для приезда в Москву опять-таки было условлено выбрать такой момент, чтобы он мог заболеть гриппом. Он был очень склонен к заболеванию гриппом, и грипп часто осложнялся бронхитом или воспалением лёгких. Узнав, что в доме Максима Горького заболевание гриппом, Ягода сообщил об этом в Крым, и Крючков организовал возвращение Максима Горького в Москву как раз в это время. И действительно, приехав в эту гриппозную квартиру, на второй или третий день Горький заболел гриппом, который очень быстро осложнился воспалением лёгких, принявшим сразу тяжёлое течение. Но, тем не менее, мы с профессором Плетнёвым считали, что тот план, который мы выработали, надо провести и использовать те лекарства, которые могли быть для него вредны. Чтобы не могло возникнуть никаких сомнений и подозрений, мы применяли только те лекарства для усиления сердечной деятельности, которые в этих случаях обычно применяются. Но применяли их в очень большом количестве. В данном случае они переходили в свою противоположность. Сердечный мотор терял свою работоспособность, и в конце концов, он не выдержал».
(Далее по требованию Вышинского Левин уточняет дозировку тех средств, которые применялись в отношении А.М. Горького, зачитываются ответы Медицинской экспертизы на вопросы, поставленные Государственным обвинителем, подписанные заслуженным деятелем науки профессором Д.А. Бурминым, заслуженным деятелем науки профессором Н.А. Шерешевским, профессором В.Н. Виноградовым, профессором Д.М.Российским, доктором медицинских наук В.Д. Зипаловым – Л.Б.).
Из показаний подсудимого Крючкова об умерщвлении сына Горького – Максима: «Я предательски убил Максима Горького и его сына – Максима Пешкова. Оба убийства я совершил по указанию Ягоды и под влиянием его угроз.
Давая мне поручение убить Максима Пешкова, Ягода осведомил меня о предполагаемом государственном перевороте и о его, Ягоды, участии в нём.
Я не могу скрыть перед судом, как это я показывал и на предварительном следствии, что мои личные интересы совпадали, переплетались с политической подкладкой этого преступления. В смерти Максима Пешкова я был лично заинтересован. Я полагал, что со смертью Максима Пешкова я останусь единственно близким человеком к Горькому, человеком, к которому может впоследствии перейти большое литературное наследство Горького, которое даст мне в дальнейшем средства и независимое положение.
С Ягодой я познакомился в 1928 году. Наиболее близкая связь установилась в 1931 году… В 1932 году в разговоре со мной Ягода часто намекал мне, что ему известно, что я живу довольно широко и трачу сравнительно большие средства на себя…
Я растрачивал большие деньги Горького, пользуясь его полным доверием. И вот это поставило меня в какую-то зависимость перед Ягодой. Я боялся того, что он знает, что я трачу деньги и совершаю уголовное преступление. Ягода стал пользоваться мной, чтобы стать ближе к Горькому. Я ему помогал во всём…
В начале 1933 года Ягода в один из разговоров со мной сказал, что Алексей Максимович может скоро умереть, что он стареет, что после смерти Алексея Максимовича распорядителем литературного наследства Горького останется сын Макс. Вы же привыкли, - говорит Ягода, - жить хорошо, а останетесь в доме в роли приживальщика. Это замечание Ягоды смутило меня, и моё смущение он заметил.
Вскоре Ягода снова возобновил этот разговор со мной и тогда прямо ставил вопрос об устранении, точнее сказать, об убийстве Максима Пешкова. Я ему сказал, что мешать ему, Ягоде, не собираюсь, и спросил, что мне нужно делать. На это он мне ответил: «Устранить Максима. И прибавил, что смерть Максима повлияет на Горького и сделает его политически безобидным стариком. В дальнейшем разговоре он мне сказал: «Ваша задача очень проста – начните спаивать Максима». Он мне сказал, что для этого дела привлечены доктор Виноградов и доктор Левин.
Я принял поручение и приступил к подготовке убийства Максима Пешкова. Я начал спаивать его, причём вино получал непосредственно от Ягоды в довольно большом количестве. Но всё же крепкий организм Максима Пешкова не поддавался. И вот в 1934 году Ягода торопит меня, советует мне простудить Максима. «Вы, - говорит Ягода – оставьте его как-нибудь полежать на снегу». В марте или апреле, незадолго до основной болезни Максима Пешкова, я так и сделал. Но Максим Пешков тогда отделался небольшим насморком. 2 мая я предварительно напоил Максима и, как сегодня показывал доктор Левин, оставил его в саду на скамейке спать на несколько часов. День был холодный, и с этого момента Максим заболел. 3 мая вечером Максим мне сказал, что ему нездоровится. Он смерил температуру, оказалось 39,5 градуса. Несмотря на это я врача не вызвал. Утром вызвал Левина. Левин приехал и поставил диагноз, что у Максима в лёгкой форме грипп. При этом он отозвал меня в сторону и сказал, что вот вы добились того, к чему стремились.
Через несколько дней случайно к Алексею Максимовичу приехал доктор Бадмаев. Бадмаев осмотрел Максима Пешкова и сразу же определил крупозное воспаление лёгких и удивлённо спросил: «Что же, Левин не осматривал его, что ли?». Когда Максим Пешков узнал, что он болен крупозным воспалением лёгких, он попросил – нельзя ли вызвать Алексея Дмитриевича Сперанского, который часто бывал в доме Горького. А.Д. Сперанский не был лечащим врачом, но Горький его очень любил и ценил, как крупного научного работника. Я сообщил об этом Левину. Левин на это сказал: «Ни в коем случае не вызывать Сперанского». Левин добавил, что он в скором времени приедет вместе с доктором Виноградовым. И действительно, к вечеру они с доктором Виноградовым приехали. Доктор Виноградов, ещё не видя больного, привёз с собой какие-то лекарства.
7 и 8 мая Максиму Алексеевичу стало лучше. Я сообщил об этом Ягоде. Ягода возмущённо сказал: «Чёрт знает что, здоровых залечивают, а тут больного не могут залечить». Я знаю, что после этого Ягода говорил с доктором Виноградовым, и доктор Виноградов предложил дать Максиму Пешкову шампанского. Левин тогда сказал, что шампанское очень полезно дать, потому что у больного депрессивное состояние. Шампанское было дано Максиму Алексеевичу и вызвало у него расстройство желудка при большой температуре. После того как расстройство желудка появилось, Виноградов лично – я знаю это наверняка – дал больному слабительное и, выйдя из комнаты больного, сказал: «И для непосвящённого ясно, что при такой температуре нельзя давать слабительное».
Консилиум, который был созван по настоянию А.М. Горького, поставил вопрос о применении блокады по методу Сперанского, но сам Сперанский сказал, что уже поздно и не имеет смысла этого делать.
Итак, 11 мая Максим умер. Я уже показывал, что я лично был заинтересован в убийстве Максима Пешкова. Ягода дал мне нож в руки. Я убил Максима по указаниям Ягоды. Я забыл ещё прибавить. Когда был разговор Ягоды со мной об убийстве Максима Пешкова, он мне сказал: «Пётр Петрович, я в два счёта могу отстранить вас от Горького, вы в моих руках. Малейший нелояльный шаг по отношению ко мне повлечёт для вас более чем неприятные последствия».
Из показаний Крючкова об умерщвлении Алексея Максимовича Горького: «Совершив это преступление, я вынужден был пойти на более ужасное преступление – на убийство Горького. Ягода поставил прямо вопрос, что необходимо приступить к разрушению здоровья Горького. Я заколебался, стал уклоняться от исполнения этого поручения. Ягода сказал, что он не остановится перед тем, чтобы разоблачить меня, как убийцу Максима Пешкова. При этом Ягода дал недвусмысленно понять, что если бы я вздумал сослаться на него – из этого ничего не выйдет. «Следствие ведь будут вести мои люди», - заметил Ягода. И я пошёл на это преступление.
Левин сегодня показал, как я простужал Горького. Здесь наши действия были согласованы, то есть я спрашивал совета Левина. Зиму 1935 – 1936 годов Максим Горький проводил в Крыму в Тессели. Я жил в Москве, но каждые три недели я приезжал туда. Я устраивал длительные прогулки Алексея Максимовича, я организовывал постоянные сжигания костров. Дым костров, естественно, действовал на разрушенные лёгкие Горького. И в это время, в период 1935 – 1936 годов Горький в Крыму не отдохнул, а, наоборот, усталый возвращался в Москву.
Возвращение его в Москву было организовано или, вернее, ускорено Ягодой, который как с убийством Максима Пешкова, так и с убийством Горького торопил меня. Когда я был в Крыму, я по телефону говорил с Ягодой. Ягода меня торопит, говорит: «Необходимо привезти в Москву Горького», - несмотря на то, что в Крыму в это время была очень тёплая погода, а в Москве холодная. Я говорю Горькому о поездке в Москву, Горький соглашается, собирается ехать,и, приблизительно, 26 мая 1936 года, невестка Горбкого и вдова Максима, Надежда Алексеевна (на которую имел виды сам Ягода , признавший, что у него были личные мотивы для ликвидации М. Пешкова – Л.Б.), позвонила по телефону, сообщила, что ехать ни в коем случае нельзя, погода в Москве холодная, к тому же внучки Алексея Максимовича, то есть её дочери, находящиеся в Москве, больны гриппом при довольно высокой температуре.
Через день или два я опять разговариваю с Ягодой. Ягода говорит мне, что внучки совершенно здоровы, поправились и необходимо уговорить Алексея Максимовича ехать. Я Алексею Максимовичу передал это, и мы выехали в Москву.
Немедленно по приезде, Алексей Максимович отправился к внучкам, которые действительно болели гриппом, температура была повышенной, и он 31 мая заболел. В тот же день, вечером, был вызван доктор Левин. Левин определил небольшой грипп, но 2 июня сам Алексей Максимович, разговаривая со мной утром, спросил: «Что говорят врачи?» Я ответил: «грипп», а он говорит: «По-моему, у меня начинается воспаление лёгких, я вижу по мокроте». Я тогда позвонил Левину. Левин приехал и с диагнозом, поставленным самим больным, согласился немедленно. После этого началось лечение в кавычках. Лечили Горького профессор Плетнёв и доктор Левин. Я наблюдал это лечение и должен сказать, что критическое значение сыграло то, что Горькому давали дигален, о чём у суда данные имеются. Если до 8 июня 1936 года пульс Горького всё же был ровный и доходил, кажется, до 130 ударов в минуту, то после принятия дигалена пульс сразу стал давать резкие скачки. Вот моё второе ужасное преступление».
Организатор заказных убийств, врачи-убийцы и секретарь-террорист получили по заслугам.
Из ПРИГОВОРА по этому делу:
« Военная Коллегия Верховного Суда Союза ССР ПРИГОВОРИЛА:
3. Ягоду Генриха Григорьевича,
15. Левина Льва Григорьевича,
18. Крючкова Петра Петровича –
к высшей мере уголовного наказания – расстрелу , конфискацией лично им принадлежащего имущества.
19. Плетнёва Дмитрия Дмитриевича, как не принимавшего непосредственно активного участия в умерщвлении т. А.М. Горького, хотя и содействовавшего этому преступлению – к тюремному заключению на двадцать пять лет с поражением в политических правах на пять лет по отбытии тюремного заключения и с конфискацией лично ему принадлежащего имущества».
Таковы факты. Иное дело, что современность не хочет их видеть, не желает признавать. Но от того, что эти факты тщатся стереть со страниц истории, они не становятся менее правдивыми. Если бы у Александра Николаевича Яковлева, который реабилитировал всех участников этого исторического судебного процесса, за исключением Ягоды, были бы хоть малейшие сомнения относительно достоверности всех этих фактов и справедливости наказания, он бы безусловно распорядился о переиздании «Судебного отчёта по делу антисоветского «правотроцкистского блока», составленному по тексту газет «Известия Советов депутатов трудящихся Союза ССР» и «Правда», в падкую до «сенсаций» недолгую и бесславную эпоху горбачёвской «безбрежной» глас-нос-ти и черносотенного разгула антисталинизма. Но он этого не сделал – обычный приём фальсификаторов всех мастей…