ТОСКА О ПРОШЛОМ

Итак, рассеялся истории туман.
И с грустью замечаю, что теперя я
На прошедший пламенный обман
Променять готов холодное неверие.

История с "недобитым культистом" навела меня на такую мысль. Общественная жизнь есть гигантский спектакль на гигантской сцене истории, причем в этом Спектакле люди одновременно суть зрители и актеры. Люди социально не просто живут, а играют определенные роли в этом спектакле. Люди при этом лишь иногда и лишь в ничтожной мере избирают свои роли сами и исполняют их по своему усмотрению. В подавляющем же большинстве случаев и в подавляющей мере общество навязывает людям их роли помимо их воли. Иногда это совпадает с желаниями людей. Иногда люди капитулируют перед неизбежностью. Но как социальные актеры они обычно делают вид, будто действуют в силу своих имманентных желаний и намерений.

"Недобитому культисту" маленький коллектив навязал роль, не соответствующую его натуре. Будучи не способен уклониться от нее, он убедил себя в том, что исполняет ее добровольно и в силу неких внутренних принципов. А что, если, по сути дела, такова и жизнь самого могущественного человека той эпохи - Сталина? И я пришел к такому выводу. Сталин был вытолкнут на роль вождя самими обстоятельствами. Ему не надо было прилагать особых усилий к тому, чтобы выбиться на первую роль. Ему достаточно было лишь соглашаться и иногда использовать обстоятельства. Властолюбие Сталина - не причина, а следствие того, что его выталкивали на роль властителя. Лишь обретая власть, он ощутил ее вкус и соблазны. Лишь став властелином, он стал выполнять функции режиссера спектакля, да и то лишь иногда и в ничтожной мере. Он все равно оставался послушным исполнителем воли и помощником Великого Режиссера разыгрывавшейся трагедии - могучего потока истории. Все, пишущие о Сталине, единодушно отмечают его жестокость, коварство, необузданность, грубость, самоуправство, лицемерие, злопамятность, самомнение, тщеславие и прочие отрицательные качества, сыгравшие якобы важную (если не главную) роль в его удивительной карьере. Эти качества якобы были общеизвестны. Но как же сотни и тысячи влиятельных людей, знавших об этих качествах Сталина, допустили то, что произошло?

Вот один историк пишет, что, вернувшись из ссылки после Февральской революции в Петербург, Сталин захватил руководство газетой "Правда". Как он это сделал - явился и захватил? Ведь были же там люди, которые согласились на это, позволили ему "захватить". А может быть, они были заинтересованы в том, чтобы он "захватил"? Так какой же это захват? Какое же это самоуправство? Попробуйте сами зайдите даже в самое захудалое учреждение и захватите там власть!

Почти все историки того периода отмечают следующий факт. На заседании ЦК партии накануне Октябрьского восстания Сталина подвергли резкой критике за всяческие прегрешения. Сталин в ответ заявил о своей отставке. Но ЦК его отставку не принял. Как так?! Значит, товарищам, критиковавшим Сталина, было нужно, чтобы он оставался на своем посту и делал то же дело и теми же методами? Те же историки, разоблачающие Сталина, пишут следующее о его поведении в Царицыне в 1918 году. Прибыв в Царицын, Сталин "подмял под себя" местные советские и партийные органы и взял всю власть в свои руки. Опять-таки встает вопрос: как?? Просто потому, что прибыл "сверху"? Но тогда и в высших слоях власти не было такой дисциплины, как сейчас, а на местах тем более. И все равно: чтобы захватить такую власть, нужны сообщники, нужно подчинение масс людей. И далее те же историки пишут, что Сталин самовольно сместил весь штаб военного округа и расстрелял. Расстрелял десятки (вернее - сотни) всякого рода военных специалистов. Как? Ходил и стрелял? Да он и стрелять-то не умел. Он вообще оружие в руках не держал. Попробуйте поезжайте в какой-либо район сейчас, сместите хотя бы одного чиновника и расстреляйте для примера хотя бы одного! Не выйдет? Конечно. Тогда время другое было? Верно! Время другое. И так, как поступал Сталин, поступали все представители высшей власти. И добивались успеха, поскольку вовлекали в это дело массу людей, имели поддержку в массах и сообщников. Историки также отмечают, что высшие власти (вплоть до Ленина) потребовали от Сталина исправить свое поведение и даже отстраняли его от каких-то должностей. Но он отказался подчиниться их распоряжениям, не принял во внимание их (включая Ленина) указаний. И они это проглотили! Так что, если бы Сталин обладал силой лишь как представитель центральной власти, он исчез бы после такой атаки со стороны этой власти и при условии недовольства многих руководителей на местах. А он хоть бы что. Даже укрепил свои позиции еще более. В чем дело? Дело в реальной ситуации в стране и на месте действий Сталина. А в писаниях историков выпадает реальность, вырывается из сети событий лишь то, что выглядит криминально с сегодняшней точки зрения. Между прочим, когда эпизод завершился, Ленин одобрил сталинские расстрелы в Царицыне, причем опираясь на документы и показания других. Сталин подделал все эти документы и своих людей Ленину подсунул? Боже, какая это наивность! Он, став даже всесильным, не всегда был в состоянии это делать. А тогда!..

Правда, один из историков, отметив, что Сталин отказался подчиниться в каком-то вопросе решению самого Политбюро, причем безнаказанно, отмечает мимоходом, что у Сталина тогда было много сторонников и что прочие руководители действовали (включая Троцкого) так же, как и Сталин, т. е. "с излишней суровостью". С излишней! Кто установил меру? Это сейчас легко проявлять "либерализм". А ты перенесись в те времена и в те условия и попробуй не быть "излишне жестоким"!

Предложение Ленина сместить Сталина с поста Генерального секретаря стало предметом неофициального обсуждения, Узнав о предложении Ленина, Сталин демонстративно подал в отставку. Но Зиновьев и Каменев, игравшие тогда ведущую роль в ЦК, уговорили Сталина взять заявление об отставке обратно. Подавляющее большинство ЦК высказалось за то, чтобы Сталин остался на посту генсека. Значит, им нужно было, чтобы Сталин сохранил свои позиции и укрепил их.

Между прочим, в 1924 году ни о какой личной диктатуре Сталина не могло быть и речи. Тогда Сталин был защитником "коллегиального руководства" в борьбе против стремления Троцкого к единоличному руководству.

В начале войны с Германией в 1941 году Сталин устранился от руководства, спрятался, впал в панику. Однако прочие руководители партии и государства ждут, когда он придет в норму, и вновь навязывают ему роль вождя.

Факты, факты, факты... Им нет счета. Роль вождя в такой же мере навязывается, в какой завоевывается. Иногда это происходит вопреки психологическим характеристикам человека. Каждый человек в потенции обладает всеми возможными психологическими свойствами. Какие получают преимущественное развитие, зависит от обстоятельств. Сталин не был выдающимся злодеем (сравнительно с прочими) от природы. Он был дитя своей эпохи. В начале пути в первые годы после революции он мало чем выделялся из общей массы "злодеев". Зиновьев раньше Сталина начал практиковать террор. Его характеризуют как человека честолюбивого и неразборчивого в средствах, как паникера и демагога. Троцкий позер, тщеславен, высокомерен, делал все то, что делали Сталин и Зиновьев. Они были не лучше Сталина с точки зрения злодейств. Сталин превратился в выдающегося злодея, поскольку принял навязанную ему роль и сыграл ее блестяще, поскольку он добился успеха. Если бы он потерпел крах и кто-то другой "захватил" власть, выдающимся злодеем и тираном стал бы тот "счастливчик". Это - историческая роль, которую так или иначе сыграл бы любой другой, включая Ленина. Может быть, несколько иначе. Немного хуже. Немного лучше. Но роль, по сути дела, была лишь одна.

В условиях социализма борьба за власть, за сохранение статуса власти, за единство власти с необходимостью требует уничтожения противников. А сама эта борьба есть необходимое условие самосохранения общества. Сталин был исполнителем этой социальной необходимости, а не злодеем, навязывающим свою волю обществу вопреки природе последнего.

Противники Сталина играли другие роли. Они были вынуждены играть эти другие роли, порою - обличать злодейства Сталина. Это было их оружие в их борьбе. Слабое, но оружие, а не некая природная добродетель.

В массовом процессе революционного переворота в самих основах исторического процесса роли личностей распределяются в общем и целом справедливо - поток истории избирает наиболее вероятное и доступное русло. Сталин был наилучшим кандидатом на занятую им в результате длительной борьбы роль.

Сам факт навязывания определенной личности исторической роли огромной важности делает бессмысленными всякие разговоры о мотивах ее деятельности. Все, пишущие о Сталине, приписывают ему жажду власти как определяющий мотив всей его деятельности. Это - чушь несусветная, хотя жажда власти - широко распространенное явление. Что побудило семинариста Джугашвили вступить в марксистский кружок? Жажда власти? Что, он заранее предвидел, что станет во главе государства? Жажда власти может появиться лишь как следствие приобретенной власти или осознания ее реальной возможности. Лишь обретя большую власть и осознав это, Сталин начал борьбу за власть - за ее удержание и упрочение. Да и то это было вынужденное средство удержаться у власти. Любой человек в таком положении вынуждается объективными законами человеческих отношений на борьбу за власть и на уничтожение своих противников и конкурентов. Есть объективные законы социальных ролей. Сталин был избран генсеком в силу предшествующей роли. Роль его в будущем предвидеть было невозможно. Ленин хотел использовать Сталина как своего технического секретаря. Троцкому такая роль казалась унизительной. Он метил на большее. Дело не в жажде власти. Дело в формировании и структуре власти в данных условиях и в данной системе. Повторяю, эта форма борьбы за власть и организацию власти - объективная необходимость истории, а не субъективная черта. Сталин обладал жаждой власти не больше других. Любой другой на этом месте выглядел бы так же.

Почти все, пишущие и писавшие о сталинском периоде, употребляют понятие "ошибка" при оценке поступков деятелей той эпохи. Утверждают, например, что Сталин неправильно оценивал двоевластие после Февральской революции, допустил ряд ошибок в первые месяцы после Октябрьской революции, в 1922 году допустил крупнейшую ошибку в национальном вопросе, - короче говоря, ошибки, ошибки, ошибки... Конечно, в отдельных простых ситуациях понятие ошибки уместно. Но в рассмотрении сложного и грандиозного исторического процесса оно лишено смысла. Исторический процесс и деятельность его выдающихся участников оценивается в иных понятиях. Возьмем, например, тот факт, что Троцкий не приехал на похороны Ленина. Ошибка это или нет? А что изменилось бы в ходе истории и в судьбе Троцкого и Сталина, если бы Троцкий приехал с юга на похороны Ленина? Логически ничего не докажешь, а опытное повторение ситуации с изменением поведения Троцкого невозможно. Все остальное - пустые гадания. Сталин был вытолкнут на роль политического деятеля, а не академического мыслителя. Актер не несет ответственности за то, что сочинил автор пьесы и что навязал ему режиссер. Актер несет ответственность лишь за то, насколько хорошо он сыграл свою роль в навязанных ему рамках. Сталин сыграл свою роль актера в спектакле, поставленном ему Великим Автором и Режиссером - историей. Теперь, глядя назад, мы можем приписать ему любые скверные мотивы и любые роковые ошибки. Но что с того? Роль-то все равно уже сыграна. И сыграна навечно. Сталин был величиной реальной.

Как ты ушел, товарищ Сталин,
Худые времена для нас настали.
Ворует пуще прежнего и пьянствует народ.
В идеологии - шатанье и разброд.
Теряют нюх и навык стукачи.
Успехи без восторга славят трепачи.
В самом ЦК творится кавардак.
И если дальше будет продолжаться так...

СТАЛИН-АНТИСТАЛИНИСТ

- Этот хрущевский доклад мы готовили еще для самого Сталина после войны, - говорит мой собеседник.

- Не может быть, - говорю я. - Зачем это нужно было Сталину? Слух был, что доклад готовился для Берии.

- Верно. Но Берия действовал по поручению Сталина. Сталин хотел провести всеобщую амнистию. Причем он хотел использовать антисемитские настроения времен войны и свалить вину за массовые репрессии тридцатых годов на евреев.

- А почему же он не осуществил этот замысел?

- Не успел. К тому же он допустил ошибку. Он считал русских не способными на большие политические операции и хотел реализовать свой замысел силами самих евреев. Но они на сей раз его подвели.

- Если это так, то...

- Именно так. Сталин на самом деле был величайший политический гений. Как мастер управления многомиллионными массами людей он не имеет себе равных в истории. Наполеон? Наполеон в основном был вождем массовых армий. И он потерпел поражение. А Сталин победил. И проживи он еще десяток лет, он вошел бы в историю как величайший освободитель. Ему простили бы все его прегрешения.

- А в чем заключалась ваша роль?

- Отбор подходящих лиц. Подготовка их к показательным процессам.

- Что?! К каким процессам?!

- Сталин хотел провести по всем городам страны открытые показательные процессы. К ним надо было подготовить сотни тысяч свидетелей и обвиняемых.

- Но почему мы ничего не слыхали об этом?

- Потому что это делалось почти открыто, и никто не придал этому должного значения. Почти все реабилитированные говорят о слухах, какие ходили в лагерях по поводу предстоящей амнистии. А кто серьезно исследовал тот огонь, который производил этот дым? А возьми идею, будто сам Сталин ничего не знал о массовых репрессиях! Мы всегда ее внедряли в сознание народа, но особенно активно это стали делать в период подготовки "амнистии". Кто исследовал массу обращений заключенных лично к Сталину в то время? Думаешь, что это все - случайно? Хрущев и его сообщники присвоили себе все то, что Сталин и его сообщники собирались делать и готовили. Если бы Сталин не был изолирован в последние годы, мы провели бы кампанию по освобождению так, что мир содрогнулся бы от ужаса и одновременно от восторга. И не было бы этого ублюдочного либерализма. И жизнь в стране была бы куда лучше, чем теперь. И вера в идеалы сохранилась бы. А теперь нужны десятки лет, чтобы залечить раны, нанесенные стране Хрущевым и либералами.

ВЕРШИНА МАРКСИЗМА

Мы ходили в ресторан
Да были в кафетерии.
В мире нету ничего,
Акромя материи.

Такие частушки мы сочиняли еще в студенческие годы, задолго до смерти Сталина. Работа Сталина (или приписываемая ему) "О диалектическом и историческом материализме" всегда служила для нас предметом насмешек.

Шел вечор по переулку,
Дали мне по темени.
Мир в пространстве существует
И еще во времени.

Даже самые тупые студенты чувствовали себя утонченными интеллектуалами в сравнении с интеллектуальным уровнем этого своего рода шедевра марксизма. Правда, после того, как сдавали экзамен по меньшей мере на "хорошо" ("посредственно" по философии получать было запрещено).

Но я очень рано стал подозревать, что эта работа есть не "своего рода шедевр", а подлинный шедевр без иронических слов "своего рода". Дело в том, что я стал рассматривать марксистские произведения как явления не в рамках науки, а в рамках идеологии. А критерии оценки научных и идеологических текстов различны. Если принять работу Сталина "О диалектическом и историческом материализме" как сочинение идеологическое, то она будет выглядеть уже не как банальная чепуха, а как выдающееся произведение идеологии - как вершина марксизма без иронии и холуйского преувеличения. С этой точки зрения эта работа сыграла в истории нашей страны роль, сопоставимую с ролью Нового Завета, а может быть, еще более значительную. Именно она позволила осуществить в стране беспрецедентную идеологическую революцию, впервые в истории создать нерелигиозное, а чисто идеологическое общество. Но это - предмет особого разговора. Сейчас меня интересует другое: кто был подлинным автором этого идеологического шедевра?

Я изобрел свои собственные методы анализа языка, которые позволили мне путем сравнения этой работы и многочисленных текстов того же рода, предшествовавших ей, прийти к следующему выводу. Эта работа есть либо результат коллективного творчества, либо компиляция из различных источников. Но в ней был один главный автор, определивший общую ее композицию, ее направленность, ее стиль, ее дух - ее целостность как явления идеологии. Я без особого труда установил источники, из которых были заимствованы компилятором все идеи работы, или возможных ее авторов, коллективно создавших ее. Я затруднялся только идентифицировать главного автора, режиссера или дирижера группы, или самого компилятора, создавшего идеологический шедевр из жуткого дерьма марксистских текстов. Кто он - сам Сталин или неизвестный человек, уничтоженный затем по приказу Сталина?

Взвесив все обстоятельства в пользу и против первой гипотезы, я решительно отверг авторство Сталина. Конечно, эта работа похожа внешне на собственные работы Сталина. Но я нашел достаточно много признаков того, что это была подделка под сталинский стиль или лишь окончательная стилистическая редактура Сталина. Но если принять во внимание сущность и масштабы идеологической революции в стране, интеллектуальное и психологическое состояние масс, характер аппарата идеологии и прочее, то нужен был интеллектуальный гений, во много раз превосходящий самого Сталина.

Я предпринял титанические усилия напасть на след этого безвестного гения идеологии. Но безуспешно. Прошли годы. Умер Сталин. Во время своих пьяных странствий по московским забегаловкам я встретил человека, который сказал мне, что это он написал интересующую меня работу. Я рассказал этому человеку о моих безуспешных поисках. Сказал, что я дорого отдал бы, если бы напал на след автора. Он сказал, что автор - он и что дорого ему не надо, достаточно поллитра на двоих.

Я, разумеется, не поверил этому человеку, но поллитра поставил.

- Ты мне, конечно, не веришь, - сказал он, когда мы выпили по первой стопке. - Мне никто не верил и не верит. А мне на это наплевать. Знаешь, как я написал эту галиматью? Очень просто. Я готовился к экзаменам по марксизму. Сам знаешь, какая это муть. Чтобы сэкономить время и силы, я собрал шпаргалки, которые ребята заготовили, и по этим шпаргалкам составил свою, максимально краткую и примитивную. Экзаменатор меня засек, закатил мне двойку и прогнал с экзамена. Шпаргалку, разумеется, отобрал. Где она потом гуляла, одному Богу известно. Только однажды я раскрыл сталинскую работу и глазам своим не поверил: моя шпаргалка! Конечно, стиль немного изменен. Кое-что подпорчено. Но в общем и целом - моя шпаргалка!

Услыхав это, я хохотал до слез. И я поверил этому человеку. Я сам сдавал десятки экзаменов. Сам делал шпаргалки. Видел такие шпаргалки, что, будь они опубликованы, они подняли бы нашу идеологию на еще более высокую ступень. Но такое возможно только раз в истории: нужен был Сталин, чтобы шпаргалка ленивого и посредственного студента какой-то партийной школы приобрела функцию шедевра идеологии.

ЭПИТАФИЯ ЭПОХЕ

Чем завершился этот бой,
Уж не узреть и не услышать
И тем, кем жертвовали свыше,
И тем, кто жертвовал собой.

СУДИТЕ

Он представился мне как сталинист, причем как нераскаявшийся сталинист.

- Впрочем, - добавил он, - слово "нераскаявшийся" тут излишне, так как раскаявшихся сталинистов в природе нет и не бывает. Бывают такие, которые прикидываются раскаявшимися. Но только намекни им на возможность возврата прошлого, как они сразу же обнаружат свою натуру. Если уж ты однажды стал сталинистом, то ты им будешь до гроба. А я не скрываю того, что я - сталинист. Поэтому, между прочим, я и влачу теперь жалкое существование. При Сталине я занимал высокий пост. Не буду называть тебе своего имени - это не имеет значения. Незадолго до смерти Сталина был арестован, как и многие другие его верные соратники. При Хрущеве меня реабилитировали. Я мог занять прежний пост, а то и повыше. Но я заявило своем категорическом .несогласии с политикой разоблачения "культа личности", а точнее - с отказом от сталинизма. И меня вытурили на пенсию. А ведь я мог неплохо спекульнуть на том, что я - жертва сталинизма. Я на самом деле был жертвой. А я остался верен Ему в ущерб себе. Зачтется это мне перед судом Всевышнего?

Когда мы в лагере узнали о смерти Сталина, мы плакали, - говорит он. - Были случаи самоубийства из-за этого. Хотя с минуты на минуту ждали освобождения и реабилитации, но, узнав о разоблачительном докладе Хрущева, мы срочно устроили собрание и приняли резолюцию, осуждающую доклад и вообще весь курс на преодоление ошибок сталинизма. Если бы мне в это время предложили выбирать - освобождение и восстановление моего общественного положения, но ликвидацию сталинизма, или сохранение сталинизма в прежнем виде, но продолжение моего заключения и даже гибель в лагере, - я без колебаний выбрал бы второе. Моя жизнь фактически прекратилась не с арестом, а с освобождением и реабилитацией, ибо это означало конец Великой Эпохи, а значит, и меня самого как ее частички. Что это - плюс или минус в моем отчете перед Судом Истории?

Он боится, что не так уж много осталось жить, и пишет воспоминания. Не взялся бы я обработать их литературно? Обратиться ко мне ему рекомендовал наш общий знакомый такой-то, с которым мне приходилось выпивать. Кроме того, ему хотелось бы знать мое мнение о его прожитой жизни - хочется суда. Я сказал, что не ощущаю в себе права и способности быть судьей чужой жизни.

- Суди, не бойся, - сказал он. - Суд истории есть всегда суд молодых. Интересно получается: суда истории над нами боимся не мы, настоящие сталинисты, а те, кто нас осуждает. Почему? Я начал читать его записки и думать по поводу излагаемых в них фактов.

ЗАПИСКИ

Я все время думаю о Нем. Я не могу не думать о Нем. И это меня раздражает. Кто Он такой, в конце концов, чтобы я постоянно думал о Нем?! Такой же человечишка, как и все мы. И не самый лучший из нас. Многие из нас лучше его, а о нас никто не думает. В чем дело?! Почему?! Хватит! С этой минуты я не буду думать о Нем! Я рву Его портрет.

- Что ты там делаешь? - подозрительно спрашивает мой старший брат. Он сидит на постели, разложив учебники. За столом ему места не хватает. Стол у нас маленький, к тому же наполовину заставлен посудой. Брат уже студент. Он кандидат в члены партии, член комсомольского бюро курса. Мы сидим спина в спину, и каждое мое неосторожное движение беспокоит его. - Что ты дергаешься? - сердится Брат. Он оборачивается и заглядывает через плечо на мои бумажки. Я от ужаса покрываюсь холодным потом. Поспешно закрываю обрывки портрета тетрадкой по математике.

- Задачка, - говорю, - трудная попалась. Помог бы? - Просьба моя явно провокационная: Брат в математике не силен.

- Некогда, - говорит он, утратив интерес к моему дерганью. - У меня же завтра экзамен!

Осторожно собрав клочки портрета, я пробираюсь в туалет. Это не так-то просто. Комнатушка наша - всего десять квадратных метров, а живем мы в ней по крайней мере вшестером. "По крайней мере" это означает, что у нас сверх того часто ночует муж сестры (он - сверхсрочник старшина в воинской части в ста километрах от города) и деревенские родственники. Сестра, конечно, могла бы жить с мужем в его части - там у него есть комнатушка. Но жаль бросать хорошую работу в городе - она работает продавщицей в продуктовом магазине, по нынешним временам это важнее, чем быть профессором. От родственников тоже избавиться нельзя. Они нам привозят кое-какие продукты из деревни, а на каникулы и в отпуск мы все ездим к ним. Правда, мы им там помогаем в работе, но все-таки на воздухе, и какой-то отдых получается.

Я бросаю обрывки портрета в унитаз и дергаю за цепочку, чтобы спустить воду. Но ничего не выходит - как всегда, сломался спускной механизм. Тоже мне "механизм"! Пара примитивных деталей, а механизм! И ломается чаще, чем часы. Часы наши тоже ломаются, но реже. Я дергаю за цепочку опять, но безрезультатно.

- Что ты там раздергался? - слышу я злобный голос соседки, с которой у нас сейчас вражда ( у нас постоянно с кем-нибудь вражда, так как в квартире семь семей). - Грамотные, а в нужнике вести себя не умеют! Безобразие!

Я от ужаса почти теряю сознание, встаю на унитаз и пытаюсь исправить механизм спускного бачка.

- Открой, - стучит в дверь туалета сосед, с которым у нас сейчас дружба, - я мигом поправлю.

- Я- сам, - говорю я, чуть не плача. Запускаю руку на дно бачка и открываю клапан пальцем. Вода с ревом устремляется в унитаз, смывая следы моего преступления. Я вздыхаю с облегчением, собираюсь покинуть это грязное и вонючее заведение, но в последний миг замечаю, что один клочок портрета прилип к стенке унитаза. Причем какой клочок! С частью носа и усов. Любой обитатель квартиры сразу же узнает, кому они принадлежат. А установить, кто устроил это подлое безобразие, после моих шумных приключений со спускным механизмом - задачка на пять минут для работников органов государственной безопасности. Я поспешно сдираю клочок портрета со стенки унитаза, комкаю его и сую в карман - ждать, когда в бачок снова набежит вода, нельзя, так как в дверь туалета с нетерпением барабанят другие жильцы. Не забыть бы выбросить этот комочек бумаги где-нибудь по дороге в школу! Иначе мой Брат, регулярно обшаривающий мои карманы, непременно найдет его. И кто знает, чем это может кончиться? В этот момент я Его ненавижу каждой клеточкой своего тела.

Но избавиться от этого проклятого комочка мокрой бумаги с кусочком носа и уса не так-то просто. Мне кажется, что сотни глаз наблюдают за каждым моим шагом и движением. И именно поэтому мое поведение кажется подозрительным, и за мной действительно начинают наблюдать все, кому не лень. Особенно старухи. От их пытливого взгляда не скроется ничто. Я уже наметил было помойку в пустом дворе и направился к ней, как передо мною словно из-под земли выросло такое существо, источающее злобу и подозрение.

- А чего тебе тут надо? - зашипело существо.

- Ничего, - сказал я, - я просто так.

- Шляются тут всякие, - прошипело существо мне вслед. А ведь это существо наверняка чья-нибудь мать!

Когда я наконец избавился от криминального комочка бумаги, мир для меня снова обрел краски. Выглянуло солнце. Вспорхнула стайка воробьев. Мурлыча, прошествовала кошка. Детишки выбежали с мячом. Ах, какая благодать! Как прекрасна жизнь! В это мгновение я обожал Его. Я поклялся занять у "богатых" одноклассников рубль и купить новый портрет Его, еще лучше прежнего.

Я думаю о Нем.

РАЗГАДКА СТАЛИНИЗМА

Прочитав этот кусок "Записок", я был потрясен мыслью, которая молнией вспыхнула в моем мозгу: сталинизм в основе своей не был заговором кучки злодеев и преступлением, он был стремлением миллионов глубоко несчастных людей заиметь хотя бы малюсенькую крупицу Света!! Вот в чем была его несокрушимая сила! Вот в чем был его непреходящий ужас! Он кончился, как только эти несчастные вылезли из своих трущоб, получили свой жалкий кусок хлеба, приобрели унитазы, о которых они раньше не смели и мечтать. Я так и сказал об этом своему Сталинисту при первой же встрече. Он вытаращил на меня глаза - было очевидно, что он не понял моей мудрой мысли. Потом он рассмеялся. Тщательно собрал коркой хлеба отвратный соус с тарелки.

- Привычка, - сказал он. - С детства приучен ценить каждую крошку хлеба. Это теперь люди зажрались. А мы цену хлебу знали. Веришь или нет, а иногда, оставшись один в комнате, часами искал завалявшуюся где-нибудь корочку черного хлеба. Родители запирали шкафчик с продуктами на замок. Сестра имела свой шкафчик. А замочек у него был - ломом не сломаешь- Но дело не в этом. Совсем не в этом. Ты думаешь, сталинизм был делом рук голодных людей? Нет! Он был все-таки делом сытых. Но суть дела, повторяю, не в этом. В чем? Не знаю. Ты читай дальше. Может быть, догадаешься. А я сам не знаю, я жду, когда ты мне скажешь. То, что ты подумал, - верно. Но мне этого мало.

- Считается, что мы - злодеи, - продолжает мой собеседник. - А злодеи не имеют переживаний, не имеют психологии. Нагляделся я на эту психологию у других. Психология! Переживания! Вот в нашем доме, в соседней квартире живет супружеская пара. Она сразу завела любовника. И не одного. И он баб таскает к себе в дом при удобном случае. И вся их психология состоит в одном: выкроить удобный момент, чтобы совершить очередную банальную измену. А все их переживания - как бы не забеременеть и не подцепить венерическую болезнь. Этажом выше живет профессор. Есть и у него переживания:

вырвать новую квартиру в своем институте, в старой ему уже недостойно жить. Вся его психология - бросить старую работу и устроиться в новый институт, где ему пообещали квартиру. Я наблюдал его, я видел, как он стал профессором. Во всей его прошлой жизни психологии этой не наскребешь и на одну страничку. А нынешних критиканов возьми. Жалуются, что их сажают в сумасшедшие дома и лечат принудительным порядком. А знаешь ты, сколько нашего брата в этих психушках перебывало? А как нас лечили? Нас "лечили" так, что я до сих пор слово "мама" с трудом пишу. А критиканы после психушек книжку за книжкой сочиняют.

Прожили бы они хотя бы с год в тех условиях, в каких я семь лет отмучился, посмотрел бы я на них. Их за дело сажают. А за что меня? За то, что я верой и правдой служил Партии? Думаешь, мне легко было? А известно ли тебе, что сначала собирались устроить образцово-показательные разоблачительные антисталинские процессы над такими, как я? Хотели из нас козлов отпущения сделать. Нас и в психушки-то посадили, чтобы подготовить к этим процессам. Только ничего из этого не вышло. Представь себе, среди нас не нашлось ни одного, кто согласился подыгрывать Им в этой затее. Ни одного!! Наши жертвы наперебой соглашались делать все, что мы их просили. А мы не захотели. Что это? Мы сыграли бы любую роль, если бы это было нужно для нас же, для таких же, как мы. И мы играли такие роли. Но в разоблачительных антисталинских процессах - это не для нас! Случайно ли это? Почему? Объясни! Вы, молодые, все понимаете.

Но помни, - говорит мой Сталинист, - все то, что теперь говорят критики о нашем времени, есть отношение к нему с позиций сегодняшней, а не прошлой жизни. И потому это все есть ложь. Знай, в истории нашей страны время было самым ужасным, но оно было и самым прекрасным. Пройдут года, и о нем будут мечтать лучшие люди. О нем легенды будут сочинять. Однажды (это было в тридцатом восьмом году) пришлось мне целый месяц просидеть в одной камере с молодым парнем - "врагом народа" (так было надо для Дела). Мы говорили с ним обо всем с полной откровенностью с его стороны. Он ненавидел Сталина и "всю его банду". Я его как-то спросил, кем бы он хотел стать. Он сказал, что в глубине души у него таится, как это ни странно, одно желание: стать чекистом, а в крайней случае - партийным руководителем. Он был смелый парень, держался с достоинством, ни в чем не покаялся. Он знал, что его расстреляют. Он ненавидел тех, кто его расстреляет. Но он мечтал быть в числе расстреливающих. Что это? Эпоха, молодой человек! Э-по-ха! И правду о ней надо искать в ней самой, а не в сочинениях уцелевших жертв. Жертвы... Кто был на самом деле тут жертвой?..

Признаюсь откровенно, я был буквально раздавлен этой речью Сталиниста. Я почувствовал себя жалким червяком, не способным не то что судить, но хотя бы в ничтожной мере понять. "Самонадеянный кретин, - сказал я себе, оставшись один. - И ты смеешь присваивать себе функции судьи, не будучи способным справиться с самыми примитивными функциями самого примитивного человечка!"

- Как вы представляете приход сталинизма? - говорил он. - Думаете, была хорошая "ленинская гвардия", умная, с добрыми намерениями, благородная. И вот появился малоизвестный проходимец, жестокий, коварный, глупый. Всех растолкал, всех оттолкнул, все себе забрал. Чушь все это! Сталин был из тех, кто в глубине исторического процесса работал на революцию. Это не он, а Троцкий и ему подобные примазались к революции. Троцкий потерпел поражение и был выброшен именно как спекулянт за счет революции. И другие тоже. Сталин был настоящим преемником и продолжателем дела Ленина. Потому Ленин в конце и взбунтовался против него. Я был со Сталиным. И нисколечко не раскаиваюсь в этом. Знаешь, сколько народу я к стенке поставил? Жалею, что мало.

Сталин, между прочим, любил шутить и ценил шутку. Был я однажды на приеме у него с другими делегатами съезда.

"Как у вас с приближением коммунизма?" - спросил он у одного делегата из отдаленного района страны.

"Товарищ Ленин нас учил, - ответил делегат, - что коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны. Мы, товарищ Сталин, еще только на полпути, так как у нас еще пятьдесят процентов населения ненаэлектризировано".

Ты бы посмотрел, как смеялся Сталин. Он несколько раз вспоминал про эти пятьдесят процентов ненаэлектризированных граждан. И смеялся. И мы, конечно. Это был самый счастливый день в моей жизни.

А санкцию на репрессии и я давал. И не вижу ничего в этом плохого. Я сам не раз исправлял списки. Кое-кого вычеркивал. Кое-кого вписывал от себя. Ну и что? А ты попробовал бы обойтись без этого! Долго бы ты протянул? Много бы ты сделал? Иначе было нельзя. Не ты его, так он тебя. И людей надо было держать в страхе и в напряжении. Подъем нужен был. Без подъема мы ничего не сделали бы. Погибли бы. А подъем без страха не бывает. Сейчас не сажают. А много ли ты видишь подъема? То-то!

УРОКИ ЖИЗНИ

- Этот период, - говорит Сталинист, - психологически был самым трудным в моей жизни. Потом случались события и похуже, но я к ним был внутренне готов. А к тому, что произошло в тот раз, я готов не был. Я ожидал что угодно, но только не это. И знаешь, что я переживал тяжелее всего? Не готовность моих друзей на любую подлость, а нелепость обвинений. Нелепость происходившего - вот что для меня было совершенно неожиданно и ново. Впоследствии я был на короткий срок арестован и освобожден (такое тоже случалось довольно часто, между прочим). Меня обвинили в том, что я японский шпион. Трудно было придумать что-либо нелепее. Но к тому времени я уже имел жизненный опыт такого рода и воспринимал эту нелепость как естественную норму. Я и в этот раз переживал. Думаешь, приятно потерять комфорт (пусть примитивный по нынешним понятиям), семью, любимую работу? Но я уже не имел никаких переживаний по поводу нелепости обвинений: я знал, что это - лишь внешняя и сугубо формальная оболочка некоего существа дела. А последнее не вызывало сомнений. Мы об этом поговорим позже, когда ты дочитаешь мои записки до того периода.

Вот возьми ты эту самую нелепость происходящего! Как вы теперь реагируете на нее? Смеетесь! А ведь нам было не до смеха. Мы не видели в ней ничего смешного. Я и теперь не вижу в ней ничего смешного, ибо я понимаю ее житейский смысл и ее роль. В наше время она играла великую историческую роль. И нам надо было эту роль осваивать. А освоив ее, мы начинали ощущать грандиозность происходившего. Благодаря этой нелепой на первый взгляд форме исторических событий мы возносились на вершины исторической трагедии, воспринимали даже свои маленькие рольки как роли богов в античной трагедии. Боюсь, что ты не понимаешь этого. Попробую растолковать.

Вот, допустим, тебя арестовали. Ни у тебя самого тогда, ни у твоих родственников и сослуживцев не возникал вопрос о твоей виновности или невиновности. Раз "взяли", значит, надо. Это потом сложилось некое понятие о справедливости и несправедливости наказания. А сначала этого не было. Не было даже самого понятия наказания. Было просто "взяли". И лишь как крайне второстепенный возникал вопрос о том, под каким соусом это было сделано. Было одно: есть некое высшее соображение (некая высшая целесообразность), согласно которому с тобой решено поступить именно таким образом. А расправятся с тобой как с японским или английским шпионом, как с замаскировавшимся белым офицером или кулаком, как с троцкистом или как-то еще - существенной роли не играло. Это лишь извне обращали внимание на форму. Теперь стали обращать внимание. А тогда изнутри важна была лишь суть дела, и мы именно в ней и жили. Например, в таком-то районе положение из рук вон плохо. Годы идут, мирные годы, а положение плохо. Почему? Не скажешь же, что причина - сама новая организация общества. Нужны виновные. Кто виноват? Не народ же, а местные руководители. Почему руководители оказались плохими? Ясно, они - враги народа, шпионы, вредители, замаскировавшиеся кулаки и белогвардейцы. Поверь, это был единственно возможный и наиболее целесообразный в тех условиях способ сохранить порядок в стране и обеспечить прогресс. Этот способ был найден опытным путем и проверен в тысячах экспериментов. Таким вот путем в том самом городе было расстреляно высшее руководство, а я был направлен туда с приказанием в кратчайший срок "выправить положение", "поднять", "обеспечить" и все такое прочее. Прежнее руководство - жертвы. А знаешь, сколько они загубили народа, прежде чем их самих "шлепнули"? Когда я ехал туда, я заранее знал, что и я буду "выправлять положение" любой ценой, что и меня почти наверняка через какое-то время тоже "шлепнут" как врага народа. И все-таки ехал. И все-таки делал. Не думай, что это был страх или безвыходность. Вместо меня рвались ехать многие другие. Я заранее знал, что если меня захотят убрать, то предъявят самые нелепые обвинения. Я был к этому уже подготовлен. Для меня, повторяю, был важен сам тот факт, что уберут, а не форма, в какой это сделают. Нелепость формы была как раз самым разумным в данной ситуации, ибо вина была не в людях. Вины вообще не было, были причины, а они не зависели от людей. Суть дела была не в наказании, а в том, что требовалось это "выправить", "поднять" и прочее, причем любой ценой. Нелепость формы означала то, что объяснения невозможны и излишни. Понял?

Смотри, что получается. Если нужно описать события нашей жизни, то и говорить вроде нечего. Несколько строк достаточно. А если нужно понять их, то нужно часами говорить, целые книги писать. Откуда такая диспропорция? Почему ничтожные события требуют грандиозных теоретических построений? Компенсация за ничтожность? Или на самом деле события не так уж ничтожны?

ЗАПИСКИ

После уроков комсорг класса повел меня в комнату комитета комсомола. Здесь сидел симпатичный парень лет двадцати пяти. Я сразу догадался, что он из органов. Я испугался: неужели все-таки моя проделка с портретом Его стала известна Им? Такая возможность казалась мне вполне реальной, мы все считали, что от органов нельзя ничего скрыть, что им все становится известно. И это было действительно так. Мы лишь не знали механизма этого всевидения органов - того, что мы сами суть детали этого механизма. Мы остались вдвоем с чекистом.

Через несколько минут я без всяких колебаний подписал согласие быть осведомителем органов. Мое первое задание как чекиста (ты теперь чекист, сказал мне парень из органов) заключалось в следующем: чаще встречаться с девушкой, с которой я давно дружил и бывал у нее дома, чаще бывать у нее, приглядываться и прислушиваться ко всему, что происходит у нее дома, в особенности к разговорам отца, занимавшего крупный пост где-то, и к знакомым его, бывающим в городской квартире и на даче. Я с удовольствием согласился выполнить это задание не столько потому, что частенько подкармливался в этой семье, сколько из какого-то необъяснимого энтузиазма, вспыхнувшего во мне. Я почувствовал себя приобщенным к некоему Великому Делу, участником Великой Истории... И я думал о Нем. Я любил Его. Я любил только Его.

ОДИНОЧЕСТВО

- Я прочитал вашу тетрадь о первом предательстве, - сказал я Сталинисту. - Вы о нем писали с большей подробностью и с большим чувством, чем о первой любви. Кстати, вы первую любовь и дружбу предали. Ради чего?

- Верно, - согласился он, - предал, потому что сам факт первого предательства был для меня явлением гораздо более серьезным, глубоким и возвышенным, чем первая любовь. Первая любовь всегда'бывает неудачной. Первое предательство - никогда. Первая любовь оставляет в самом лучшем случае едва заметную царапину в душе, первое предательство прокладывает глубочайшую колею, по которой затем катится вся ваша жизнь. Но я бы хотел обратить ваше (он иногда обращается ко мне на "вы", когда пускается в глубокомысленные рассуждения) внимание на один аспект предательства, который вы наверняка не заметили в моих записках. Это и понятно. Я сам стал осознавать его только много лет спустя, когда предательство утратило прежний смысл и значимость.

Вы знаете, что такое Бог? Бог есть Одиночество, Абсолютное и Вечное Одиночество. Если ты - Бог, к кому ты заглянешь в гости, с кем прошвырнешься часок-другой по улице, с кем посидишь в забегаловке, с кем поговоришь по душам, с кем поделишься своей радостью или печалью?.. А если ты - Бог немощный и непризнанный, ты одинок вдвойне, ибо у тебя нет такой компенсации за твое одиночество, как всевидение и всемогущество. Тогда ты есть самое жалкое существо на свете. Став доносчиком и предав свою первую любовь и дружбу, я почувствовал себя Богом. Этого теперь никто понять не может. Но не думай, что это было легко. Расплатой за это приобщение к Богу было одиночество. Оно преследовало меня всю жизнь. Всегда и везде. Дома. На службе. В компании друзей и родных. Среди сослуживцев. Я не могу тебе этого объяснить, но чувство одиночества ослабевало во мне только тогда, когда я оставался один, а главным образом - когда я оставался наедине со своими жертвами и обрекал кого-то на жертву. Мы же были палачами. А палач немыслим без жертвы. Безработный палач - это тоска сплошная. Слыхал ты о чем-либо подобном? А я вот уже много лет - безработный палач.

Ты не поверишь, - продолжает он (я молчу, мои функции с ним сводятся к молчанию), - но я горд тем, что сумел предать свою первую любовь и дружбу, преодолеть в себе человека в этих человеческих слабостях. Сочиняя свои подробнейшие отчеты для органов, я ощущал в себе демоническую силу и власть. Моим начальникам приходилось даже слегка сдерживать мое рвение, снижать литературную возвышенность моих доносов и ориентировать меня в более трезвом и практическом направлении. Они сами (как и я) не понимали моего состояния божественной возвышенности и приобщенности, рассматривая его как "революционную романтику" и считая необходимым подкрепить ее столь же революционной "деловитостью".

"Из тебя отличный чекист выйдет, - говорили они мне, похлопывая меня по плечу. - Только для этого, парень, надо учиться, учиться и учиться. Знаешь, чьи это слова? Знаешь, конечно. Языки иностранные учить надо. Книги читать. Музыку слушать. На выставки ходить. Надо все знать. Это нам пришлось от церковно-приходской школы сразу прыгать на вершины премудрости. А вам советская власть все условия создала. Только учитесь! Овладевайте знаниями! Без этого мы не сможем удержать завоевания Октября и продолжить их до победы коммунизма во всем мире. Понял?"

Я понимал все и без этих слов. Но слушать эти слова мне было бесконечно приятно. Они для меня звучали как гимны божественной красоты.

Ты думаешь, я верил в марксистские сказки о светлом. будущем? продолжает свою исповедь Сталинист. - Нет, никогда. И из моих сверстников никто в это не верил. Нам не надо было верить в это будущее, ибо оно уже было в нас самих. Думаешь, мы чего-то боялись? Нет. Зачем нам бояться, если все вокруг было наше. Это был наш мир. Думаешь, мы из корысти были такими? Нет. Мы имели все, ибо мы хотели малого. А тот, кто хочет мало, имеет тем самым много. Одно было плохо: одиночество. Но странное дело, именно этим я дорожил больше всего на свете. Почувствовав себя одиноким, я почувствовал себя Богом. Почему так?!

СТУКАЧ

- Роль стукача, - говорит Сталинист, - была почти открытой. Обычно ею гордились. Окружающие какими-то непостижимыми путями сразу распознавали, что ты - стукач. Я тоже мог с первого взгляда распознать стукача. Но объяснить, как это происходило в моем сознании, я не могу. Уже через несколько дней мои соученики догадались о том, что я стал стукачом. Возможно, комсорг класса догадался, кто был тот парень, с которым он оставил меня наедине в комитете комсомола, и разболтал об этом. Между прочим, я на него не донес. Вообще, в мои функции не входило писать обычные доносы. Я выполнял всегда "особые" задания.

- Считается, что сочинять доносы - дело нехитрое, - говорит Сталинист, - и что никаких особых эмоций доносчик не имеет, если не считать мелкого злорадства (что бывает редко). Это неправда. Мне мой первый донос стоил больших трудов и сильных переживаний. Я был приобщен к Великому Делу и наделен Великим Доверием. Мне хотелось написать не просто донос, но донос выдающийся, можно сказать - Донос с большой буквы, донос всех доносов. Я мечтал о том, какой эффект мой Донос произведет в органах, как его будут изучать высокие начальники, как он дойдет до Него самого, и он даст указание сразу присвоить мне высокое офицерское звание и назначить на высокий пост. Я мечтал о том, какую кипучую деятельность я разовью по борьбе с врагами народа. Такую кипучую, что все предшествующее ей померкнет. И враги народа меня убьют за это (в этом месте я даже прослезился), а Он велит поставить мне памятник на Красной площади и похоронить меня рядом с Мавзолеем. Но чтобы сочинить такой эпохально выдающийся Донос, нужен был хоть какой-то материал. А у меня его не было совсем! Отец моей подружки и его друзья говорили одну чепуху, а выдумать что-нибудь самому - мне для этого еще не хватало жизненного опыта. Я мог выдумать все, что угодно, о своих школьных товарищах или родных - я знал этих людей и их жизнь. Но жизнь взрослых такого рода и ранга, как отец моей подружки, я не знал совсем. Инстинкт удерживал меня от вымысла. Потому я с педантичной точностью фиксировал все встречи порученных моему наблюдению людей и их передвижения, с нетерпением ожидая, когда мне представится случай подслушать что-то серьезное в их разговорах. Но такой случай не приходил. Спасло меня другое - мой собственный спад в моем отношении к Нему. Период моей безмерной любви к Нему сменился периодом ненависти. Я, голодный и продрогший, мотался вечером по городу, проклиная Его. И тут меня осенило: а что, если я эти мои собственные слова ненависти к Нему припишу отцу моей девушки и его друзьям?! "Если уж я додумался до таких слов, думал я, - то они до этого додумались наверняка. Они же умные люди!" Так я и поступил. Поздно ночью я позвонил по телефону (этот телефонный номер мне было ведено запомнить "навечно"), назвал пароль и свою кличку и в условленном месте передал свое "чрезвычайное сообщение".

Я спросил, какими были последствия доноса. Он сказал, что его очень похвалили, но не за его "чрезвычайное сообщение", а за точность и детальность в фиксировании имен, встреч, передвижений. И это его сильно разочаровало. Я сказал, что я имею в виду последствия для тех, на кого он написал донос. Он посмотрел на меня с недоумением.

- А какое это имеет значение? - сказал он сердито. - Речь ведь идет обо мне, а не о них. Деньги тебе плачу я, обедами тебя кормлю я, а не они. Но если уж это тебя так волнует, могу утешить: их арестовали, но гораздо позже, и мой донос, судя по всему, не сыграл в этом деле никакой роли. А жаль! Такой хороший был донос!

- Какова же в таком случае была цель вашего "особого задания"? спросил я.

- Этого никто не знает, - сказал он. - Может быть, проверка, может быть, тренировка, может быть, просто на всякий случай. Но это - не наше дело. Важно - как мы сами относились к таким "особым заданиям". Это теперь научились доносы облекать в благопристойную форму и делать их так, что не придерешься. А для нас они имели первозданный великий смысл: Донос! И в их незамутненной чистоте и непорочности было куда больше нравственности, чем теперь. Жизнь - сложная штука. Мы думали, что строим рай, живя в аду, а на самом деле мы строили ад, живя в раю. Рай был! И донос был свидетельством нашего пребывания в нем и правом на это. Не один донос, конечно. И многое другое, что теперь тоже порицается. Рай был, и больше уже никогда не повторится. Дело в том, что такое бывает в истории каждого общества только один раз - в его юности. У нас все было впервые. Мы во всем были первыми. И в доносах тоже. И в предательстве тоже. Точнее говоря, это теперь воспринимается как донос и предательство, уже в сформировавшемся виде. А когда это возникало (когда мы это изобретали впервые), это не воспринималось как донос, как предательство. У этого была другая цель, другие мотивы, другие названия. Пусть мы творили злодейство. Но это была юность злодейства, а юность - это прекрасно.

ПАЛАЧИ И ЖЕРТВЫ

- Нет, - сказал я. - Меня не интересуют законы истории, историческая целесообразность и прочие объективные, не зависящие от воли людей явления. Меня интересуют мотивы поступков людей и их отношение к своим поступкам. Если вы хотите, чтобы я был Судьей, дайте мне возможность лицезреть отдельного человека, а не некую безликую историю.

- А отдельного человека не было, - сказал он. - Была история, и больше ничего не было, - вот в чем загвоздка.

- Но были же палачи и были же жертвы, - говорю я, - а они персонифицированы.

- Мир не делится строго на добродетельные жертвы и греховных палачей, - говорит он. - Я был палачом, но в качестве палача я был одновременно и жертвой. Я постоянно жил под угрозой ареста, как и многие другие. Я в любую минуту был готов потерять приобретенное благополучие и ехать в нищую, грязную, страшную глушь "поднимать", "выправлять", и всегда "любой ценой". Однажды меня арестовали. Но вскоре почему-то выпустили - и такое в наше время случалось. Хотя меня выпустили, сам факт ареста означал, что меня рано или поздно арестуют вторично, и тогда меня не выпустят ни в коем случае. Я знал, что меня ждет. Ну и что? Я работал с еще большим остервенением. Моя преданность Партии и лично Ему от этого еще более окрепла. Хотя я был под арестом всего несколько недель, за этот короткий срок в моем учреждении прошли собрания, на которых мои коллеги и друзья выступали с гневными разоблачительными речами и приводили многочисленные примеры моей вредительской деятельности. И что самое забавное, многие мои действия действительно легко было истолковать так. Ничего особенного в поведении моих друзей и сослуживцев не было - я сам не раз принимал участие в таких операциях. Мои родные тоже успели предать меня. Дети написали заявления в комсомольскую организацию, в которых отрекались от меня, клеймили меня как врага народа, просили оставить их в комсомоле, просили дать им любое опасное поручение, чтобы они "искупили свою вину". Жена настрочила в органы чудовищное письмо о моей враждебной деятельности. Когда меня выпускали на свободу, следователь дал мне почитать эти "документики". Мы повеселились на славу. Дома меня встретили с распростертыми объятиями, - признаюсь, у меня была хорошая семья, хорошая преданная жена и любящие дети. И я никогда не напоминал им об этих "документиках" - я был сыном своего времени и прекрасно понимал их. Я их не осуждаю. На работу я вернулся с повышением и такое бывало. А кое-кто из моих бывших "разоблачителей" был, в свою очередь, арестован как враг народа. И я сам принимал участие в собраниях по их разоблачению. Все это было в порядке вещей. Эмоции, конечно, возникали. Но совсем не по поводу несправедливости происходящего. Происходящее было справедливостью, высшей справедливостью. Сколько перед моими глазами прошло жертв, сосчитать невозможно. И палачей тоже. Скажу вам не в порядке самооправдания, а как человек, переживший все это: теперь судить поздно, а тогда судить было в принципе нельзя. Суд - это все-таки признак некоторого благополучия, устроенности. А в то время просто не было условий для суда - мы до него еще не доросли тогда. Теперь мы доросли до этого уровня, а судить уже некого: поздно. История уж вынесла свой приговор. Люди умерли или доживают жизнь, опустошенные. Судить вам надо самих себя, своих современников. А вы боитесь этого и судите прошлое: это теперь безопасно. Больше мужества теперь нужно для защиты прошлого, а не для осуждения его.

ПАЛАЧИ-ЖЕРТВЫ

Когда срок жизни истечет,
Пускай подымут всех из тленья
И за былые преступленья
Прикажут полный дать отчет.
И палачи заговорят,
Что за идею жизнь отдали,
Что сами тоже пострадали
 Или не знали, что творят.
Я ж смело выступлю вперед
И так скажу: прости их, Боже!
Мы, жертвы, виноваты тоже
Уж тем, что были мы - народ.
А что касаемо наград,
Не посчитай за злую шутку,
Хотя бы на одну минутку
Верни меня в тот прошлый ад.

НАСТОЯЩИЙ КОММУНИСТ

- Бытовые условия тогда были ужасные, - говорит он. - Мы не раз обращались в органы местной власти с просьбой помочь в каком-то пустяковом деле. Нам каждый раз отказывали. Я высказал откровенно все то, что думал по этому поводу, агитатору. Я был уверен, что он сообщит о моих настроениях в органы и меня сразу арестуют как врага народа. И не только меня. И отца заберут. И старшего брата тоже. Не может быть, чтобы он сам додумался до всего этого, так рассудили бы в органах, его наверняка подучили старшие. В мыслях я уже видел себя на допросе, высказывающим всю правду.

Но агитатор на меня не донес. Он выслушал меня. Сказал, что у меня здоровое пролетарское нутро, но что я многого еще не понимаю. И пригласил меня к себе домой.

- Почему он не донес?

- Потому что он был настоящий коммунист.

- Что это значит?

- Трудно пояснить. В общем, член партии с дореволюционным стажем. Сидел в тюрьмах. Участник Гражданской войны. Орден за Перекоп. Занимал пост в каком-то министерстве, а жил с семьей в небольшой комнатушке в коммунальной квартире. Ходил в старой шинели. Помогал людям "правду" искать. Он целый год возился с нашим делом, пока не добился своего. В тридцать восьмом его расстреляли как врага народа. Нам объяснили: мол, прикидывался, чтобы скрыть нутро.

- И вы поверили?

- У нас не было проблемы веры или недоверия. Нам достаточно было объяснения. Оно было нам понятно. Потом кто-то пустил слух, будто те наши письма не дошли до Самого из-за Агитатора. И мы возненавидели его.

- А почему его расстреляли?

- Потому что он был настоящий коммунист. Тут действует общий закон: те, кто делает революцию, уничтожаются после революции, ибо реальные результаты революции никогда не соответствуют их целям и их поведение не соответствует реальным условиям после революции.

- О чем же вы с Агитатором разговаривали?

- Обо всем. Он помог мне преодолеть мой душевный кризис. Знаете, в то время существовала негласно система опеки отдельных молодых людей со стороны старых членов партии. Иногда им поручали "поработать" с неустойчивым молодым человеком. А чаще они это делали по своему почину, какими-то необъяснимыми путями догадываясь о том, кто именно нуждался в их помощи. Эта форма идеологического воспитания исчезла, оставшись совершенно незамеченной и неоцененной писателями и теоретиками. А между тем ее роль огромна. Я того Агитатора до смерти не забуду. Он спас меня, направив на верный путь.

- В ваших записках нет ничего по поводу ваших встреч и разговоров. Не могли бы вы сейчас припомнить что-то?

- Это невозможно было записать и тем более запомнить. Часто это были просто молчаливые прогулки и чаепития. Один разговор все-таки вспоминаю в связи с этим. "Если мне сейчас скажут, что сейчас тебя расстреляем, говорил он, - и если бы я еще до революции знал, что меня ожидает именно это, я все равно жил бы и действовал так же. Пойми, дело не в последствиях и результатах революции. Дело в самой революции. Это была наша, народная революция. И наша с тобой задача - во что бы то ни стало продолжить ее, жить так, будто и сейчас происходит эта наша, единственная и неповторимая революция. Люби Его! Он - символ революции. Когда Он умрет, умрет и революция".

ЛЮБОВЬ К НЕМУ

В записках внезапно прекратились упоминания имени Сталина. После предшествующих пылких проявлений исступленной страсти к Нему это показалось мне странным. Но мой собеседник уверил меня, что ничего странного в этом нет. Любовь к Нему в нем никогда не ослабевала. Он до сих пор бесконечно любит Его и абсолютно предан Ему. Но любовь не есть нечто такое, что вечно переживается в том же виде, как в самом начале. Любовь к Нему определила направление его жизни, установила рамки его личности, дала исходные стимулы. На этом ее роль кончилась. Она не исчезла, подобно тому, как начало жизни сохраняется в ее зрелом состоянии. И потом, что такое была любовь к Нему? Ведь Он - не женщина, не еда, не вино, не одежда. И не друг. И вовсе не Отец. Он был символом. А любовь к символу - это есть лишь определенная ориентация на Возможное, ожидание этого Возможного и желание его. Это было предчувствие неотвратимого хода жизни и принятие его. Это приняло форму любви. А когда началась сама жизнь в этом направлении, т. е. когда он добровольно ринулся в поток жизни, любовь к Нему утратила смысл. Гораздо больший смысл стало приобретать обычное человеческое чувство: ненависть. Но оно было человеческое. И потому оно не играло роли движущей силы их жизни. Движущей силой оставалась любовь, ибо она была в самом начале и в берегах их бурного потока. Иначе говоря, ее не было никогда в обычном человеческом смысле, и потому она не могла исчезнуть. "Ты меня понимаешь? - сказал он. - Я знаю, что это слишком мудрено для людей. Но поверь, я все это надумал сам. С той минуты, как меня арестовали, я только тем и занимался, что думал. Я кое-что еще похитрее этого надумал. При случае расскажу".

НАЧАЛО КАРЬЕРЫ

- Перед самым окончанием института (я уже сдал государственные экзамены и приготовился к защите дипломной работы) я написал письмо Ему, говорит Сталинист. - Жаль, оно не сохранилось. Сейчас воспроизвести его невозможно. Суть письма такова. Я заверял Его в безусловной моей преданности Партии и лично Ему, в том, что любовь лично к Нему определила всю мою жизнь, что я прошу дать мне самое трудное задание, использовать на самом трудном и опасном участке борьбы за коммунизм. Это теперь рассматривают подобные письма как хитрый карьеристический прием. Но я писал это письмо совершенно искренне. Я хотел быть настоящим коммунистом и сгореть на самоотверженной работе ради идеалов Партии. Ни о какой карьере я не думал. Самое большее, о чем я мечтал, это - хорошая работа, койка с простынями в общежитии, в крайнем случае - отдельная комнатушка, чистая одежда без заплат, еда досыта, дружный коллектив, совместный культурный отдых, бурные партийные собрания, героический труд, бессонные ночи над изобретениями... В общем, моя мечта не шла дальше того, что показывали в фильмах и писали в книжках того времени. И то, что мое письмо Ему могло сыграть решающую роль в моей карьере, не принималось в расчет заранее. Мне даже хотели сначала дать взыскание за это письмо. Но присутствовавший на собрании представитель городского комитета партии похвалил письмо за искренность и хороший порыв. Потом что-то случилось "в верхах", моему письму решили придать форму "почина снизу" (тогда это было обычное дело - всякие начинания) - стремления выпускников институтов ехать на работу в отдаленные места страны. Весь наш выпуск разбросали по самым глухим местам Сибири. Ребята меня возненавидели за это. Один мой близкий друг обозвал меня за это шкурой и сволочью. От меня отказалась девушка, на которой я собирался жениться. Я выступил на общем партийно-комсомольском собрании с критикой "нездоровых настроений" у отдельных представителей нашего здорового и политически зрелого коллектива. И открыто, честно, по-партийному назвал своего бывшего друга. Его не допустили до защиты диплома, исключили из комсомола. Вскоре он исчез и никогда не встречался на моем пути. Я не мстил ему. Я был искренне возмущен его оценкой моего порыва. Он стал моим врагом. А враг в то страшное время был всегда враг смертельный. Революция не закончилась с Гражданской войной. Для нас она только еще начиналась.

ВЫДВИЖЕНЕЦ

- Я был выдвиженцем, - говорит Сталинист. - Сейчас мало кто знает, что такое выдвиженец. И явление это встречается редко. Разве что для детей высокопоставленных руководителей, да и то лишь отчасти: они сразу назначаются на высокие посты, минуя промежуточные ступени. Но это - другое явление. Это было и в наше время. Сын Сталина Василий, например, быстро стал генералом именно благодаря тому, что был сыном Сталина. Выдвиженец специфическое явление сталинского периода. Это - человек, который из самых низов общества сразу, без всяких промежуточных ступеней возносится на его вершины. Возносится, чтобы сыграть предназначенную ему роль. Затем, сыграв эту роль, он обычно сбрасывался снова вниз, уничтожался (в качестве козла отпущения), а если и сохранялся, то в качестве фигуры чисто символической. Выдвиженец - элемент в структуре власти сталинского периода, один из способов управления страной. Предшественниками выдвиженцев являются люди, которые в период революции и Гражданской войны из небытия возносились на вершины власти и славы. Выдвиженцы сталинского периода были инерцией революционного периода, проявлением реального народовластия. Они выражали желание чуда, стремление сделать это чудо во что бы то ни стало. Они и творили чудо. Я был выдвиженцем, но не самым ярким. Я был вознесен не с самого дна общества: я все-таки окончил институт. И был вознесен не на самые высокие, а на довольно средние вершины власти. Может быть, поэтому меня выпустили в первый арест и медлили со вторым, окончательным.

После того моего письма Сталину, которое породило движение молодых специалистов ехать на работу в отдаленные места и на трудные предприятия, меня послали в Н с чрезвычайным заданием - в кратчайший срок "выправить положение", а главное - завершить Великую Стройку. Мое назначение санкционировало одно из самых высших лиц Партии и государства. Не буду называть его имени: его все равно вскоре расстреляли. "Помни, - сказало мне лицо, - либо завершишь стройку в срок, либо к стенке".

Но быть выдвиженцем - это не просто быть назначенным сразу на высокий пост. Тут была еще одна тонкость, о которой сейчас позабыли совсем: надо было быть выдвинутым изнутри коллектива, можно сказать - из толщи трудящихся. Так что я ехал на стройку рядовым инженером. Мне еще предстояло сыграть особую роль, чтобы вознестись.

ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО

- Существенная черта сталинского периода, - говорит Сталинист, почти все создавалось заново. Вся страна была огромной стройкой. Стройка по принципу "любой ценой" или "во что бы то ни стало", т. е. не считаясь с жертвами. Никакие законы экономики не принимались во внимание. Условия человеческого существования тоже не в счет. Стройка шла по законам военного времени, как штурм крепости, которую надо было взять во что бы то ни стало. Лозунг "Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять" был практическим правилом жизни, а не демагогией и пропагандой. В жертву приносились не только рядовые армии, штурмующей крепость, но и командиры. Командиры в первую очередь и в большей мере. В тех стройках, в которых мне приходилось принимать участие и о которых я знал, потери командного состава в процентном отношении раз в пять, а порою - в десять, превосходили потери рядовых. Например, на одной крупной стройке на Урале мы положили рядовых пятьдесят тысяч человек (в основном заключенных), что составило двадцать пять процентов от общего числа рядовых. А командиров потеряли две тысячи (в основном свободных), что составило пятьдесят процентов от общего числа командиров. Ощутимая разница? Причем большинство из этих потерянных командиров были арестованы. Лишь немногие из них продолжали работать на стройке в качестве заключенных. Так вот, положение с упомянутой мною стройкой сложилось катастрофическое. Причины тому были очевидны всем. Но стройка должна была быть закончена в срок любой ценой. Потому о причинах никто не спрашивал. Нужны были виновные. Отыскание таковых - не такая уж простая процедура. Жизнь стройки - это сложное переплетение человеческих судеб и отношений. А она есть часть жизни более сложного целого, в которое входит жизнь района, области, республики, высшего руководства, данной отрасли промышленности... Масса людей вовлечена в борьбу, цена которой жизнь. Должны быть согласованы мнения многих людей и организаций, прежде чем будет дано соответствующее указание. Причем не всегда прямо. Часто - в виде намека, случайного замечания. Техника такого жертвоприношения была отработана до мелочей. Вариант отбирался в зависимости от ситуации. В данном случае был избран вариант стихийного возмущения рядовой массы трудящихся беспорядками на стройке. В качестве жертвы на сей раз были намечены все высшие руководители стройки - чем крупнее наметившаяся катастрофа, тем значительнее должны быть виновные. Помимо высших руководителей в жертву должны были быть принесены еще несколько тысяч руководителей ниже и рядовых. Но это уже мелочь. Тут инициатива предоставлялась массам, а отбор жертв производился на более низком уровне и быстрее.

Мне была отведена особая роль: выступить на митинге с критикой высшего руководства, сказать вроде бы ничего не значащую фразу, что "тут пахнет вредительством", заслужить за этот "намек" бурные аплодисменты трудящихся, а после ареста врагов народа, виновных в тяжелом положении со стройкой, быть выдвинутым на высокий руководящий пост, перескочив сразу несколько ступеней карьеры. Так все и произошло, как было задумано. Но не спешите рассматривать эту ситуацию в терминах права и морали. Война имеет свои законы. А это была особого рода война, хотя и без пушек, самолетов, танков. Такого рода сражений история еще не знала. Конечно, кое-кто сравнивает их со строительством такого рода сооружений, как египетские пирамиды. Но только поверхностным умам простительны такие аналогии.

Насколько целесообразны были такие меры? Если исходить из допущения, что стройка должна быть завершена в срок, то такие меры были в высшей степени целесообразны. Они были единственными, благодаря которым был возможен успех сражения. А в том, что стройка должна быть закончена, и закончена в срок, не сомневался никто, - вот в чем суть дела. Это была аксиома для всех участников дела. А раз так, то в данных условиях выход был один: делать то, что и делали мы все общими усилиями. Все другие пути либо привели бы к срыву стройки вообще, либо оттянули бы ее окончание на много лет. Принимаемые меры означали, что масса людей должна была пойти на жертвы, дабы штурм крепости удался. Поймите: одними лозунгами такую массу людей бросить в. сражение на довольно долгий срок было невозможно. Нужны были более сильные средства. Вот они и были изобретены. Только атмосфера великой трагедии могла обеспечить успех. Никакой разумный расчет тут не дал бы желаемого результата.

О моей роли. Не думайте, что мне силой навязали мое выступление и подсказали его форму. Я и без подсказок кипел возмущением по поводу состояния стройки. Я сам рвался в бой, как и многие другие молодые специалисты. А слово "вредительство" было у всех на уме и у многих на устах. Не думайте, что я рассчитывал на карьеру. Я никогда не был карьеристом. Я презираю карьеристов. Большинство "командиров" сталинского периода, которых я знал, не были карьеристами. Тут совсем другое. Тут была озабоченность интересами дела. Я был частичкой армии, штурмующей крепость. Я был во власти массовой психологии того периода. А главное - я вовсе не воспринимал мое выдвижение как карьеру. Я знал, что работать теперь мне придется вдвое больше, спать вдвое меньше, а степень риска быть арестованным увеличивалась минимум в десять раз. Я не мог отказаться от этой роли. Если бы я отказался, меня просто уничтожили бы. Это верно. Но дело не в этом. Я не хотел отказываться. Для меня просто не было проблемой, соглашаться или нет. Я, как командир в сражении, выполнял приказ. И даже не приказ, а нечто более глубокое и серьезное: роль в великой трагедии жизни. Если бы я точно знал, что через неделю меня тоже расстреляют как врага народа, я все равно сыграл бы свою роль. И формулировка "враг народа" меня нисколько не возмутила бы. Это не есть покорность судьбе. Это, повторяю, предусмотрено правилами игры в историческую трагедию. Теперь уже невозможно понять, почему мы поступили так, а не иначе, ибо исчезли все условия той трагедии. Теперь наше поведение можно рассматривать в терминах морали и права, вырвав его из его исторических условий,

Теперь можно поставить под сомнение фундаментальную аксиому нашего поведения "Взять крепость во что бы то ни стало!". Крепость, как оказалось, можно было и не брать. Но легко махать кулаками после драки. Легко быть умным стратегом после сражения. А вы перенеситесь в ту эпоху, в те условия, в те человеческие отношения, в те цели и замыслы! Вы сейчас не способны решать более примитивные современные задачки и делать более примитивные предсказания насчет будущего, а учите уму-разуму великий исторический процесс, в котором все было ново, все было эксперимент, все было открытие!!

СТАЛИНСКИЙ СТИЛЬ РУКОВОДСТВА

- Великая Стройка, - говорит Сталинист, - есть великое сражение. Тут есть штаб, есть командиры, есть штурм, есть погибшие... Район Н - это прежде всего и главным образом - Великая Стройка. Все остальное - для нее. И вот я во главе ее. Тут же поздно вечером я вызвал к себе исполняющего обязанности начальника, так как начальник был уже арестован.

- В чем загвоздка? - спросил я, даже не поздоровавшись с ним.

- Лес, бетон, потом все остальное, - сказал он, стоя передо мною навытяжку. Пожилой человек, опытный специалист, старый коммунист... Он дрожал передо мною, безусым мальчишкой, готовый ко всему и на все, ибо теперь я олицетворял для него волю, мощь и суд истории.

Я приказал вызвать ко мне человека, ответственного теперь за лес. Ждать не пришлось - все командиры стройки уже были собраны в райкоме партии. Вошел "Лес". Я с места в карьер попробовал применить магическую формулу, с которой был сам направлен сюда: либо немедленно достаешь лес, либо кладешь партийный билет. "Лес" усмехнулся, пододвинул стул к моему столу, сел, скрутил самокрутку.

- Партийный билет я положить не могу, - сказал он спокойно, поскольку такового у меня уже нет. Уже положил. Более того, я уже имею "вышку", и согласно газетным сообщениям приговор уже приведен в исполнение. Так что меня уже нет. Что касается леса... Лес есть. И его нет. Лес будет завтра же, если... вот это "если"... - Он положил передо мною измятый лист бумаги, на котором химическим карандашом были написаны каракули - условия получения леса для Великой Стройки.

Я читал эти условия и диву давался. Взятки, жульнические махинации, спекуляции, очковтирательство...

- Ты это серьезно? - спросил я, подавленный.

- Вполне, - спокойно сказал он.

- Но мы ведь коммунисты! - воскликнул я.

- Мы тут все коммунисты, - тихо сказал он.

- Зачем, например, начальнику милиции десять вагонов леса? - спросил я.

- Он поставлен в такие же условия, что и ты, - сказал собеседник. Ему эти вагоны надо отдать немедленно. Остальное - завтра, послезавтра. И лес будет.

Я тут же попросил соединить меня с начальником милиции. Сказал ему, что может забрать лес хоть сейчас. Он сказал, что я - парень с головой, назвал меня "хозяином" и пригласил в гости, пообещав накормить и напоить по-царски.

- Что происходит, - сказал я, положив телефонную .трубку. - И это коммунисты?!

- Мы все - коммунисты, - напомнил о своем присутствии "Лес". - А происходит обычная жизнь. Легко быть "настоящим коммунистом", до изнеможения копая землю или погружая дрова, как Павка Корчагин. А хочешь быть коммунистом в наших условиях - живи по законам этого общества: мошенничай, обманывай, насилуй, доноси, выкручивайся. Иначе ничего не сделаешь. Даю тебе дружеский совет... Вижу, ты действительно парень с головой... Человек, от которого зависит бетон, имеет большую семью, а живет в тесной комнатушке в полуразвалившемся бараке. Пообещай ему квартиру, и он тебе что угодно из-под земли выроет.

Всю ночь я не спал. Командиров стройки отпустил по домам. А сам думал и думал. И надумал. Одними приказами ничего не добьешься. Быть честным значит быть глупым. Это - прямая дорога на тот свет. И дела не будет. Чуть свет поехал к "Бетону". Я прожил сам всю жизнь в жуткой тесноте. Но то, что я увидел у "Бетона", ужаснуло даже меня.

- Сначала решим твой квартирный вопрос, - сказал я ему, - а уж потом будем говорить о деле.

Вся семья кинулась благодарить меня. Веришь ли, руки целовали. Я не устоял и... Поверь, это не был расчет. Это был искренний порыв... И сказал им следующее. Я одинок. Могу пока пожить и в общежитии. А им приказываю сегодня же после работы въезжать в мою квартиру. Вот записка к коменданту. Они отказались наотрез. Тогда я сказал: выбирай, либо въезжаешь в мою квартиру, либо пойдешь под суд. И ушел не попрощавшись. Я был уверен в том, что бетон будет. И он, как и лес, был.

Через несколько дней слух о моих действиях облетел весь район. Что начало твориться, невозможно описать. На меня смотрели как на Бога. Будто Он сам приехал в эту чудовищную глушь и дарует им обещанную райскую жизнь. А рай земной они представляли очень просто: хлеба вдоволь, немного сахару, по праздникам - селедка, дров на зиму, крыши не протекают, мануфактура... Первым делом я велел починить бараки и по возможности улучшить снабжение. В складах завалялись дешевые конфеты. Я велел немедленно пустить их в продажу. Велел особо нуждающимся многодетным семьям выдать талоны на ситец. Сейчас все это звучит как анекдот и насмешка. А тогда!.. Со всего района народ повалил в город. Стихийно возник митинг. Я выступил с речью. Я потом никогда не говорил как в тот раз. Я говорил им, что Партия и лично Он послали меня наладить здесь нормальные условия жизни, достойные человека советского общества. Я говорил им, что враги народа в заговоре с мировым империализмом пытались сорвать Великую Стройку, спровоцировав в районе невыносимо тяжелую обстановку. Я призвал их разоблачать замаскировавшихся врагов и судить их открытым народным судом. Я говорил и чувствовал, что эта народная армия будет подчиняться моей воле и что сражение за завершение Великой Стройки я выиграю.

Теперь скажи мне, в чем моя вина? Я лишь подчинился воле народа, лишь выразил ее. Волюнтаризм руководителей сталинского периода был лишь персонификацией народной воли. Пойми, другого пути не было ни у кого. Не я, так другой все равно был бы вынужден пойти этим путем. Это на бумаге и в уютном кабинете вдали от реальной жизни легко выдумывать красивые планы. В реальном житейском болоте было не до красоты, не до справедливости, не до нравственности. Наша жестокость, безнравственность, демагогия и прочие общеизвестные отрицательные качества были максимально нравственными с исторической точки зрения, с точки зрения выживания многомиллионных масс населения.

Я спросил его, насколько важной была та Великая Стройка, оправданны ли жертвы.

- Стройка была пустяковая, - сказал он, - даже бессмысленная с экономической и иной практической точки зрения. Но именно в этом был ее великий исторический смысл. Она была прежде всего формой организации жизни людей и лишь во вторую очередь явлением в экономике, в индустрии.

Я спросил затем, много ли народу было репрессировано после той его замечательной речи.

- Сравнительно немного, - сказал он, - всего тысяч десять. Но для самых тяжелых работ на стройке этого было достаточно. В других местах руководители поступали куда более круто. И в районе все понимали, что я добрее прочих. И любили меня. Бога молили за то, чтобы я подольше продержался.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД

- Возьмем любое, казалось бы, бессмысленное мероприятие тех времен, - говорит он, - и я вам покажу, что оно оправдало себя, несмотря ни на какие потери. Вот мы строили завод. Экономически и технически стройка оказалась нелепой. Ее законсервировали и потом о ней забыли совсем. Но это был грандиозный опыт на преодоление трудностей, на организацию больших масс людей в целое, на руководство. Сколько людей приобрело рабочие профессии! Многие стали высокoквалифицированными мастерами. Сколько инженеров и техников! А ликвидация безграмотности многих .тысяч людей! И уроки, уроки, уроки. Знаете, как нам все это пригодилось в войну? Не будь такого опыта, мы, может быть, не выиграли бы войну. Какое руководство без такого опыта рискнуло бы эвакуировать завод, имеющий военное значение, прямо в безлюдную степь? И через несколько дней завод стал давать продукцию, важную для фронта! Буквально через несколько дней! Что же - все это не в счет?! Игнорировать это - несправедливо по отношению к людям той эпохи и исторически ложно.

ВЛАСТЬ НАРОДА

- Сталинский период, - говорит Сталинист, - был периодом подлинного народовластия, был вершиной народовластия. Если вы не поймете эту фундаментальную истину, вы ничего не поймете в этой эпохе. Это было народовластие в том смысле, что подавляющее большинство руководящих постов с самого низа до самого верха заняли выходцы из низших слоев населения. Это - общеизвестный факт, на который теперь почему-то перестали обращать внимание. А это - миллионы людей. И каким бы тяжелым ни было их положение, они имели ту или иную долю власти. И эта доля власти в тех условиях окупала любые тяготы жизни. И риск. Власть стоила того, чтобы хотя бы на короткое время ощутить ее, подержать ее в руках. Вам теперь не понять, каким великим соблазном для людей была власть над своими собратьями. И сейчас это большой соблазн. Но сейчас это соблазн, поскольку власть несет улучшение материальных условий, большую защищенность, уверенность в будущем. Тогда эти спутники власти были на заднем плане, а то и вообще не имели силу. Многие, наоборот, теряли бытовые удобства и подвергались большому риску, вступая в систему власти. Но остановить их уже не могла никакая сила. Был в этом соблазне власти один элемент, который ослаб в нынешних условиях, но котррый играл решающую роль тогда. Он становится ясным, если сказать о другой черте народовластия.

Характерной чертой народовластия является то, что вышедший из народа руководитель обращается в своей руководящей деятельности непосредственно к самому народу, игнорируя официальный аппарат, но так, что тот остается в тени и играет подчиненную роль. Для народных масс этот аппарат представляется как нечто враждебное им и как помеха их вождю-руководителю. Отсюда волюнтаристские методы руководства. Потому высший руководитель может по своему произволу манипулировать чиновниками нижестоящего аппарата официальной власти, смещать их, арестовывать. Руководитель выглядел народным вождем, революционным трибуном. Власть над людьми ощущалась непосредственно, без всяких промежуточных звеньев и маскировок. Власть как таковая, не связанная ничем. В тот период, когда началась моя руководящая деятельность, уже шла борьба между такой формой власти (сталинской формой, народовластием) и официальной властью, представляемой армией чиновников всех рангов в сотнях и тысячах учреждений всякого рода. Победа второй формы над первой была концом сталинизма. И я, прибыв в Н, ощутил всю мощь этой второй формы власти. Но я еще успел захватить и кусочек сталинского типа власти. Это был период компромисса, ибо без сталинских методов еще нельзя было делать серьезные дела. Моя Великая Стройка была еще не по силам нормально (с точки зрения послесталинского руководства) организованной системе власти. Я еще вел себя как народный вождь. И стоило мне бросить клич, как в несколько часов все районное официальное начальство было бы перебито.

Но в этом мире все несет в себе самом свою гибель. Народовластие это, помимо всего прочего, есть еще и организация масс населения. Народ должен быть определенным образом организован, чтобы его вожди могли руководить им по своей воле. Воля вождя - ничто без соответствующей подготовки и организации населения. Не буду тебя мучить объяснениями на этот счет. Читай мои записки, там все это описано подробно. Я тебе сейчас расскажу в качестве примера только о двух элементах в организации народовластия. Первый из них - это всякого рода активисты, зачинатели, инициаторы, ударники, герои... Масса людей в принципе пассивна. Чтобы держать ее в напряжении и двигать в нужном направлении, в ней нужно выделить сравнительно небольшую активную часть. Эту часть следует поощрять, давать ей какие-то преимущества, передать ей фактическую власть над прочей пассивной частью населения. И во всех учреждениях образовались неофициальные группы активистов, которые фактически держали под своим наблюдением и контролем всю жизнь коллектива и его членов. Они приобрели чудовищную силу мафий. Они могли кого угодно "сожрать", включая высших руководителей учреждений. Руководить учреждением без их поддержки было практически невозможно. И руководитель невольно становился членом такой неофициальной правящей мафии, вступая тем самым в конфликт с самим собою как с народным вождем. Второй из упомянутых мною элементов народовластия система разоблачений врагов (обычно - воображаемых), открытых и тайных доносов, репрессий. Сейчас много критикуют тайное доносительство в наше время. Но открытое доносительство и разоблачительство было распространено еще более, приносило еще больший эффект. Причем эти доносы и разоблачения не могли оставаться без последствий - иначе они утратили бы силу. Эта система доносительства и разоблачительства была естественной формой проявления подлинно народной демократии. Это была самодеятельность масс, поощряемая свыше, поскольку высшая власть была властью народной и стремилась остаться ею. Эта система ослабла в теперешнее время, поскольку кончилась эпоха расцвета народовластия. Ее ослабление означало ослабление народовластия, ограничение его теперешней законной формой официальной власти.

Вот вам пример презираемой вами диалектики: взяв власть в свои руки, народ сам оказался в ловушке своего собственного народовластия, будучи вынужден передать своим собратьям неограниченную власть над самим собой. Ощутив на своей шкуре все ужасы своего собственного народовластия, народ отрекся от него так же добровольно, как и ухватился за него добровольно ранее... И это послужило основой ослабления и падения сталинизма. Так что, молодой человек, если хотите найти и судить преступников сталинского периода, судите прежде всего жертвы преступлений, ибо преступники и палачи были рождены ими самими.

ПЕРЕЛОМ

- А как вы себе представляете это "преодоление отдельных ошибок культа личности"? - говорит он. - Думаете, собрались партийные руководители и приняли решение отменить "культ"? Собирались. Решение принимали. Но это - результат, а не начало. Это санкционирование того, что уже произошло. И для пропаганды, конечно. Думаете, прекратились массовые репрессии, освободили и реабилитировали миллионы "политических"? Было и такое. Но - как следствие и как нечто второстепенное. Суть "преодоления культа" куда глубже, сложнее и важнее. Превращение юноши во взрослого мужчину есть перерождение всего организма, а не только изменение в голосе и появление усов. Причем это превращение происходит с первого дня рождения. Лишь однажды, когда превращение уже произошло, юноша по некоторым второстепенным признакам замечает, что он мужчина. Диалектика, молодой человек, - вещь очень серьезная, а не только предмет насмешек для пошлых остряков.

Я не теоретик, а практик. Но и я могу тебе назвать кое-что посерьезнее. Я это испытал на своей шкуре, я с этим столкнулся сам лицом к лицу. Уверен, будущие теоретики откопают что-нибудь еще серьезнее. Во всяком случае, они подойдут к делу диалектически, рассмотрят все важные стороны великого процесса, причем в единстве и взаимодействии. Я коснусь только трех аспектов процесса: 1) системы власти и управления во всех клеточках, звеньях, тканях, районах общества; 2) системы хозяйства, экономики, культуры, в общем - организации всей жизни страны; 3) человеческого материала. Наша система власти и управления... Я имею в виду не только центральную власть, дальше которой ничего уже не видят критики, а всю систему власти сверху донизу... Эта система с самого рождения ее была двойственной: с одной стороны, это было народовластие с системой вождей, личной власти вождей, активистами, волюнтаризмом, призывами, насилием и прочими атрибутами; а с другой стороны, это была система партийно-государственной власти с ее бюрократизмом, рутиной, профессионализмом и прочими ее атрибутами. В сталинский период достиг высочайшего уровня первый аспект власти. Но и второй развивался и набирал силу. Шла постоянная борьба их. И даже в сталинские времена второй аспект часто доминировал, доказывал свою в перспективе главенствующую роль. Сталинские репрессии в некоторой мере выражали стремление народа помешать превращению партийно-государственного рутинного и делового аппарата власти в нового господина общества. Я был одним из последних руководителей сталинского типа. Главное, с кем мне пришлось бороться, был не народ народ был еще послушен, - а именно второй аспект нашей системы власти и управления. Меня сковырнули люди из этого аппарата. Правда, они еще использовали сталинские методы сковыривания, но сделали-то это они. А я уже был бессилен применить к ним сталинские методы. Я уже не мог приказать арестовать кого-то. Я уже должен был интриговать в рамках партийно-государственного аппарата, чтобы убрать тех, кто мне мешал. По отношению к массам народа я еще был вождь сталинского периода. Но по отношению к новой системе власти я уже был подчиненный им чиновник, зависящий в своей деятельности от них. Если бы я ценой невероятных ухищрений не держался сталинских методов, стройка не была бы завершена. Если бы новый аппарат власти сумел полностью одолеть сталинизм в это время, была бы катастрофа. Всему свое время!

Возьмем теперь систему хозяйства и культуры страны. Сталинский тип власти и управления был хорош в условиях полной разрухи и бедности, когда все заводы, стройки, учреждения можно было запомнить одному человеку, когда функции управления и контроля были сравнительно примитивны. Развернув грандиозное строительство и начав великую культурную революцию, сталинизм тем самым подписал себе смертный приговор: создаваемое им детище не могло уместиться в его утробе и функционировать по его примитивным правилам. Моя стройка по степени сложности была уже такой, что лишь самые грубые и трудоемкие работы осуществлялись сталинскими методами. Главная же часть дела, связанная с машинами, приборами, технологией, делалась специалистами, которые фактически уже игнорировали сталинизм и жили в новой эпохе. Конечно, они еще ощущали сталинизм в той или иной форме. Но они уже успешно отражали его поползновения. Меня самого не раз высмеивали на всякого рода совещаниях. Я имел мощную поддержку в коллективе, но, увы, среди самых низов. Народ чувствовал грядущее разделение общества на классы и образование новых господ. Нас, представителей сталинского руководства, он новыми господами не считал. Мы все-таки были с ним в борьбе против новых господ.

Наконец - человеческий материал. Тот человеческий материал, на котором держался сталинизм и который сам держал сталинизм, в значительной мере был уничтожен, поредел, постарел, утомился, переродился. Конечно, были пополнения из молодежи. Но это уже было не то. Все равно это были уже другие люди по психологии, образованию, условиям жизни. На моей стройке почти весь инженерно-технический состав, мастера, квалифицированные рабочие, конструктора, учетчики и прочая элита коллектива были из новых поколений. Я чувствовал себя среди них совсем чужим человеком- Мне не о чем с ними было говорить - они были люди совсем иной культуры и иной психологической реакции на происходящее. Я чувствовал себя человеком лишь среди самых простых рабочих, да среди той полууголовной массы людей, без которых невозможно было строительство. Интересно, лишь среди них я чувствовал себя своим человеком, одновременно ощущая свое превосходство над ними. Хотя масса новых людей была послушна и делала все то, что нужно (одобряла, клеймила, разоблачала, аплодировала), это все-таки в самой основе была другая масса. И сказалось это, в частности, в том, что был нанесен сокрушительный удар по роли самодеятельного актива, о котором я уже говорил. Над активистами стали открыто издеваться. Провалили несколько начатых ими кампаний и персональных дел. Доносы утратили былую эффективность. Многих самых заядлых и активных сталинистов стали проваливать на выборах в комсомольские и партийные бюро.

Я мог бы рассказать тебе и о многом другом, что происходило в толще нашей жизни и что означало конец сталинизма, что подготовило открытое и официальное признание этого конца. Но думаю, что и того, что я уже наговорил тебе, достаточно для размышлений.

Да и бытовая жизнь руководителя сталинского времени была не сахар. Работа до изнеможения. Бессонные ночи. Постоянное ожидание быть снятым с поста и, как правило, арестованным. Бесконечные заседания. Поездки. Порывы. Штурмы. В общем, как на фронте, причем в самых плохих условиях. Некогда было почитать книгу, сходить в театр, посмотреть выставку. Я женился. Появились дети. Но я почти не бывал в семье. Вознаграждение за это по нынешним масштабам совершенно ничтожное. Конечно, были и пьянки, и женщины, и дачи, и квартиры, и машины. Но - как неизбежный спутник способа руководства и его необходимое условие. Конечно, были среди нас такие, кто умел использовать положение и наслаждаться жизнью. Но большинство жило как командиры в фронтовых условиях. Мы приносили в жертву миллионы людей, это верно. Но мы сами были лишь слепым механизмом грандиозного исторического жертвоприношения. И сами же были жертвами. Наградой нам было ощущение причастности к Великой Революции.

Сравни теперь положение нынешних руководителей с нашим. И материальные условия не сравнишь с нашими. Мы были просто нищими в сравнении с ними. И условия работы не те - их условия суть курорт в сравнении с нашими. И гарантии не те - они в полной безопасности, а мы висели на волоске. Вот, молодой человек, главная причина, почему сталинизм никогда не вернется. Поражение сталинизма означает, что новые господа общества наконец-то взяли власть в свои руки открыто, обезопасили себя и устроились комфортабельно. С ликвидацией сталинизма Великая Революция кончалась. Началась вековая скука и серость.

Массовые репрессии прекратились. Концлагеря потеряли свое былое значение. В сталинских концлагерях, между прочим, был один смысл помимо всего прочего. Это был земной ад, в сравнении с которым все ужасы нормальной жизни выглядели как земной рай. Тем самым каждый, находящийся на свободе, имел что терять. А коммунизм не может долго существовать без страха потери. Сейчас в массах людей страх возможной потери ослаб. И если в той или иной форме не будет восстановлен земной ад, т.е. страх потери для всех, коммунизм разрыхлится изнутри и погибнет. Рай, молодой человек, немыслим без ада. Сталинское время было земным раем, поскольку был ад.

ИТОГИ

- Пора подвести итог прожитому, - говорит он. - Что это было? Роман с моим обществом как с живым существом, как с капризной, неверной и вместе с тем недоступной женщиной. Так обычно и бывает в случае настоящей любви: не поймешь, где любовь и где ненависть, где равнодушие и где страсть. Только трагический конец создает видимость подлинности. Хотя я и сталинист, я давно на опыте понял, что наше общество есть образец самого низкого уровня организации. Но именно благодаря этому оно может развить более высокий уровень цивилизации - здесь фундамент для здания общества глубже и шире, чем когда бы то ни было. Кроме того, наше общество выводит новый, более гибкий, более адаптивный, хотя и неизмеримо более омерзительный тип человека. Мы были первыми опытными экземплярами этого нового человека. Но наше общество разовьет высочайшую цивилизацию через много столетий или даже тысячелетий. А ждать столетия и тысячелетия - это слишком скучно и утомительно. Я устал даже от нескольких десятилетий.

"А я, - подумал я о себе, - разве я не таков же, хотя я антисталинист? Есть, пожалуй, одно отличие тут: я хотел быть одиноким волком и не примыкать ни к какой стае. А главный враг одинокого волка - не охотник, а стая. Я хотел независимости, а он всегда рвался в стаю, в зависимость от стаи. Мы - противоположности, но по отношению к одной и той же стае. Я жаждал независимости от стаи, но при том условии, что я тоже вынужден оставаться в стае. Я жаждал невозможного, как и он".

- В чем же должна быть моя роль Судьи, если судить некого и судить поздно? - спросил я.

- В том, - сказал он, - чтобы понять это.

- Но все-таки вас что-то волнует, раз вы пришли ко мне, - сказал я.

- Да, - сказал он, - чувство невиновности. Груз невиновности тяжелее груза вины. Я хочу, чтобы кто-то разделил с нами нашу непосильную ношу. Я хочу Суда, любого суда, ибо суд есть акт внимания. А если уж эпоха даже суда не заслуживает, то грош ей цена.

- Если бы я был Богом, - сказал я, - я открыл бы для вас врата рая и сказал бы: входи!

- О нет! - воскликнул он. - Шалишь! Я знаю, что такое рай. Я сам его строил. С меня хватит. Пусть другие испробуют, что это такое.

Он ушел, оставив мне свои записки. После этого я его

никогда не встречал. Записки его я забросил под койку, а хозяйка комнаты, где я снимал койку, выбросила их на помойку. Символично! Последнее правдивое свидетельство эпохи выброшено на помойку.

ЭПИТАФИЯ ПАЛАЧАМ

Спокойно спите, палачи!
Мы ваш покой не потревожим.
Мы на могилы ваши сложим
Необнаженные мечи.

ПАЛАЧИ И ЖЕРТВЫ

Слово "забегаловка" появилось совсем недавно. Если оно и существовало ранее, оно было изобретено вновь независимо от этого прошлого употребления, подобно тому, как органы государственной безопасности были открытием революции, а не продолжением царской охранки, как полагают западные советологи, ищущие объяснения сталинизма еще в опричнине Ивана Грозного. Оно появилось в Москве для обозначения питейных заведений, которые в большом количестве появились после войны и в которые жаждущие выпить буквально забегали на минутку проглотить какую-нибудь бурду с градусами. Тогда поголовное пьянство было единственно доступной компенсацией за материальное и духовное убожество бытия. По мере улучшения условий жизни число таких забегаловок и их посетителей сокращалось, а время пребывания в них самой устойчивой части пьющего населения увеличивалось. И словом "забегаловка" в кругах пьяниц, пропойц, бухариков, алкашей и забулдыг стали называть самые дешевые, грязные и терпимые к нашим слабостям места выпивок. У нас сложилось своеобразное братство пьющих отбросов общества названных выше категорий. Мы знали друг друга по именам, а чаще - по кличкам. У нас были свои излюбленные места выпивок, излюбленные маршруты и компании. Они менялись в зависимости от обстоятельств. Но составные компоненты были более или менее устойчивы. Если, например, было любовно-лирическое настроение, то сама собой складывалась одна компания, пился один набор одуряющих напитков, проходился один маршрут. А если было мрачно-политическое настроение, то компания, набор напитков и маршрут передвижения были уже иными. Но при всех вариациях наиболее вероятным завершением цикла являлись вытрезвители, возникавшие тогда как грибы после дождя. Партия и правительство проявляли трогательную заботу о благе трудящихся.

В один из таких мрачно-политических запоев в нашу компанию попал палач в буквальном смысле слова - во времена Сталина он приводил в исполнение смертные приговоры.

- Как же тебя не шлепнули?! - удивились мы.

- А зачем? - в свою очередь удивился он.

- А чтобы секреты не разбалтывал, - сказали мы.

- А теперь не те времена, - сказал он. - Теперь секреты все наперебой стремятся выболтать.

У него была кличка Гуманист, поскольку он был добрый и отзывчивый человек, склонный к гуманным методам убийства. Абсолютно ничего палаческого в его внешности не было. И пил он с достоинством, не теряя лица.

- А не страшно было на такой работе, не противно? - спросили мы.

- Почему же страшно? - усмехнулся он. Это тем, кого казнят, страшно. А для меня это была работа. Работа как работа. Не хуже других. Платили хорошо. Квартира. Паек.

- А родственники, - спросили мы, - родственники знали? И как они относились к этому?

- Родственники знали, что я-на важной секретной работе, - сказал он. - А что за работа, знать им не положено было.

- А если бы разрешили рассказать? - спросили мы.

- И рассказал бы, - сказал он, - что в том особенного? Вы думаете, другие работники органов были лучше меня? Я никого не судил. Я работал. Хорошо работал. Меня ценили. Осужденные почитали за счастье попасть ко мне. Другие пили водку да стреляли в затылок. И все. А я людей готовил к смерти так, чтобы им умереть приятно было. Я свое дело хорошо делал, с любовью. Не то что другие.

Нам, признаться, стало жутковато от таких слов. Но волшебная целительница водка сделала свое дело. Мы перешли в цинично веселое состояние и засыпали Гуманиста вопросами. Он отвечал охотно, кратко, четко, умно. Если бы где-то ввели специальный курс лекций на эту тему, он, я думаю, был бы первоклассным профессором.

- И сколько штук ты шлепал в день?

- Обычные стрелки обрабатывали в среднем десять пациентов. В особых случаях - до пятидесяти. Я сначала тоже был как все. Но по мере повышения квалификации... У нас, как на всякой работе, тоже были свои разряды... число пациентов сокращалось, а время на обслуживание каждого увеличивалось. Когда я стал мастером, то принимал в день не больше пяти пациентов. Чаще - один или два в день. Бывало, что целую неделю никого не было.

- А как вам платили? Поштучно?

- Был постоянный оклад в зависимости от разряда. Потом дополнительная оплата за каждого пациента.

- Сколько за штуку?

- По низшему разряду - пятерка. По высшему - пятнадцать. Мастера получали по двадцать пять за пациента, а иногда - по полсотне. В особых случаях мне выплачивали сотню.

- Ого! Профессора за лекцию и то столько не получали!

- А ты думаешь, наша работа легче профессорской? Я бы такое мог рассказать, что никакой профессор ни из каких книжек не вычитает. Думаешь, человека легко убить по-хорошему? В затылок выстрелить и дурак может. А с душой, с приятностью, с пользой для дела - тут, брат, высшая наука нужна.

- Что значит: с пользой для дела?

- Ну, узнать что-либо от осужденного. Заставить его говорить на суде то, что требуется.

- Как так?!

- Вот чудаки! Что вы думаете, человека осудили, передали мне, и все?! С иным до пяти раз работать приходилось. Тут психология нужна. Вот, к примеру, случай. Осудили человека при закрытых дверях. Объявили приговор. Передают Живодеру. Был у нас такой мастер. Он за одну минуту мог привести пациента в состояние такого ужаса, что тот успевал умереть еще до того, как Живодер нажимал на спусковой крючок пистолета. Передают Живодеру. Тот делает свое дело, но не до самого конца. В последний момент приговор вроде бы отменяют. Если после этого пациент ведет себя как следует, после открытого суда его можно передать даже начинающим стрелкам. Но иногда в качестве награды передавали мне. Если пациент упорствует, его передавали мне. Я его готовил к смерти с приятностью. И опять в последний момент исполнение приговора приостанавливают. Предлагают: мол, выбирай, хорошее поведение, и тогда передаем исполнение приговора Гуманисту, или сейчас же передаем Живодеру. Не было ни одного случая, чтобы пациент выбрал второе.

- А что значит: с приятностью?

- Умирание есть естественный процесс. А раз так, то если он проходит правильно, он должен доставлять умирающему удовольствие. Есть разные приемы, как умирающего... вернее, предназначенного для умирания привести в такое состояние.

- Что за приемы?

- Разные. Слова. Движения. Освещение. Запахи. Звуки. В общем, разные. Хотите покажу? Оно понятнее будет.

- Ну нет! Ты уж лучше объясни словами и жестами.

- Первым делом надо суметь завоевать доверие пациента, вызвать его на взаимность, заставить его сотрудничать с тобой. Причем сделать это нужно быстро - времени на это нам отпускали минимум. И действовать надо безошибочно. Малейшая ошибка, и все прахом пойдет. Никаких сведений о пациентах нам не давали. Мы должны были по внешнему виду сразу определить, с кем приходится иметь дело. Посмотришь в глазок, и сразу ясно, что за птица и как с ней себя вести надо.

- Ну и как же ты завоевывал доверие пациентов? - Вхожу в камеру, например - вот так.

- Здорово! - закричали мы в один голос. - Тебе в театре выступать надо! В кино сниматься! Артист!!

- Направляюсь к пациенту, допустим, к...

- Э-э-э! - закричали мы, отодвигаясь от него. - Только не меня!

- Чего вы боитесь? Вас же еще не осудили. Это же прошло. А когда придет снова - нас уже не будет. Ну ладно. От того, как прикоснешься к человеку, какую позу ему придашь, какие движения по его телу совершишь, зависит и состояние самого человека. Вот сядьте так. Ножки немного шире. Ручки вот так. Плечики чуть согнуть. Головку вот так, чуть левее. Теперь дотроньтесь здесь. Подержите тут руку секунд пять. Сдвиньте вот сюда... Ну что?

- Здорово! Да ты никак гипнотизер!

- Ну нет. Гипноз - совсем другое. Тут наоборот, тут нужна полная ясность и трезвость сознания. Абсолютное бодрствование.

- Ребята! Я протрезвел! - И я!

- И я!

- Верно, опьянение сразу должно пройти. Потом разговор. Не трепотня, как у профессора, а всего несколько слов. Надо их суметь выбрать. Произнести определенным способом. И пациенту дать сказать слово. И еще ответить словом. Слыхали, как детские врачи с детьми разговаривают? Вот что-то в этом роде. Иногда одно слово решает дело. Слово, уважаемые, это - сила, если его использовать умеючи. Теперь потеряли уважение к слову. Слишком много слов. Сталин - тот цену слову понимал.

- Ну, скажи такое волшебное слово!

- Повторим?

- Ура, ребята! Конечно повторим!

- Ты, старик, и впрямь волшебник!

- Вношу трешку!

После суматохи, вызванной "повторением", разговор возвращается к той же теме. Теперь нашим вниманием завладевает Сам.

- А он был хороший человек, - говорит бывший секретарь райкома партии. - Это его окружение было плохое

- Конечно, - соглашается бывший полковник, отсидевший с десяток лет в лагерях. - Прикажет, бывало, расстрелять провинившегося руководителя. А на другой день с грустью вспоминает о нем. Даже плакал иногда. Родственникам хотел помочь. А чем поможешь? Покойника уж не вернешь. Вот и велит их тоже расстрелять: зачем зря страдать?!

- А мы, думаешь, лучше? - сказал бывший работник аппарата ЦК, отсидевший в лагерях вдвое больше, чем полковник. - Мы же сами и помогали ему насиловать самих себя. У нас, к примеру, одновременно сидели три "очереди" бывших сотрудников отдела - те, кого мы посадили, мы сами, и те, кто нас посадил. Не помри Сам, пожалуй, и четвертая очередь последовала бы.

- Скажи, старик, кого персонально тебе пришлось шлепнуть?

- Это я не могу сказать. Я же давал подписку о неразглашении.

- Теперь такие подписки не действуют.

- Их никто не отменял и никогда не отменит.

- Поручили мне написать очерк об одном только что подохшем пенсионере, - говорит Журналист. - Родился в таком-то году. Родители - крестьяне. Окончил сельскую школу. Работа. Помощник тракториста. Тракторист. Медаль за трудовые заслуги. Армия. Финская кампания. Ранение. Орден. Опять деревня. Бригадир трактористов. Отечественная война. Партия. Бои, чины, награды, ранения... Одним словом, газетно-образцовый экземпляр. В конце - начальник цеха на заводе, депутат районного Совета, пенсия. Грамоты, медали, ордена. Женитьба детей. Внуки. От скуки подохнуть можно. Совершенно не за что зацепиться. Ничего личного, индивидуального. Я жену попробовал расшевелить. То же самое: "ничего особенного", "как все", "не лучше других", "не хуже других", "всякое бывало"... Что за люди?! Неужели у них никакой своей душевной жизни не было?!

- Была. Но их душевная жизнь неотделима от их эпохи. Хотите познать их личную, индивидуальную духовную жизнь, познайте события и дух их эпохи. В истории человечества, пожалуй, никогда не было такого совпадения личного и общего, как в это время.

- А плохо это или хорошо?

- Ни плохо, ни хорошо. Страшно.

- Неужели и с моим поколением случится нечто подобное?

- Нет, конечно. Будет хуже.

- Но почему?

- Грандиозная, трагическая эпоха опустошает души, порождая личности, значительные своей личной пустотой. А серая эпоха, вроде теперешней, рождает мелкие душонки. Я бы на вашем месте не стал бы употреблять в отношении того пенсионера слово "подох". Я бы сказал: "покинул мир", "перестало биться сердце", "погиб на боевом посту"... Одним словом, что-нибудь достойное времени.

-Вы?..

- Нет, я был враг той эпохи. Но - когда она была жива. Мертвые же врагами не бывают. Я ведь тоже сын моей эпохи.

- Враг, - вмешивается в разговор Пенсионер. - Кто враг? Где враг? Это сейчас кажется все просто. А тогда это было ой как трудно. Это вы сейчас склоняете - "липовый враг народа", "так называемый враг народа", "липовый процесс"... А для нас это была реальность, и далеко не липовая... Я, между прочим, принимал участие в разоблачении "монархического центра" в Н. Хотите расскажу? Очень поучительная история.

- Давайте, только короче!

- Короче! А куда спешить? Так вот, я с отличием окончил университет, был рекомендован в аспирантуру, профессора сулили мне блестящее будущее в области теории права. Идиоты! Какое может быть будущее у нашей теории нашего права? Но я это только теперь понял, а тогда-то я верил в это право. Смешно вспоминать: я заново переписал всю Конституцию. Жаль, не сохранилась, а то мы с вами посмеялись бы до слез. Короче говоря, мне предложили пойти на работу в органы. Я очень хотел стать ученым с мировым именем. Но тогда я еще в большей мере верил в то, что сотрудники органов на самом деле имеют горячее сердце, холодный ум и чистые руки. Сердце у меня было действительно горячее, а свой ум я считал холодным как лед и острым как бритва. А что касается рук, то чище их и придумать было невозможно - я не написал еще ни одного доноса. И соблазн пойти работать в органы пересилил. И меня сразу послали в Энск разоблачать этот центр. Поскольку я считался человеком образованным и талантливым, мне поручили хотя и закулисную, но практически главную роль. И я действительно проявил свою образованность и талант так, что все ахнули. Начальник местного отделения органов сказал, что "таких умников, как я, надо давить на месте, как клопов!". Это была высшая похвала в его устах. Не буду утомлять вас деталями. Изложу только принципы, которыми я руководствовался и которыми горжусь. Первый принцип: членов центра надо выбирать из реальных или потенциальных врагов. Раз была великая революция, значит, должны быть враги. Не может быть, чтобы их всех уничтожили. Не может быть, чтобы уцелевшие примирились. Покуда будет существовать наш строй, будут и враги из прошлого. Именно из прошлого, а не из будущего. Враги почти всегда приходят из прошлого. Те, что приходят из будущего, не враги. Второй принцип:

никаких насилий и никакой лжи в деталях. Все должно быть добровольно и все должно основываться на правде. Помните те нелепые случаи, когда один враг народа встречался с троцкистом в несуществующем отеле, а другой садился на аэродром, закрытый в это время на ремонт? Из любой правдивой информации, какую они нам дадут, мы составим любую, желаемую нам, картину целого. Нам нужна великая ложь, а ее не сложишь из маленьких "лжей", ее можно сложить только из маленьких правд. Третий принцип: наши жертвы должны стать нашими сообщниками. Надо им самим предоставить возможность сыграть ту пьесу, которая им кажется наиболее желательной. А мы, режиссеры спектакля, поменяем затем роли и произведем перестановки в действиях и получим тот спектакль, который нужен нам, а не им. Эти принципы теперь кажутся очень простыми и естественными. А тогда приходилось их открывать заново как мудрейшие истины. А знаете, каких усилий стоило провести их в жизнь? Процесс прошел, разумеется, с блеском. Всего тогда осудили немного - человек пятьдесят. А знаете, сколько человек было занято в разоблачении "центра" и подготовке процесса?

- Человек сто, я думаю.

- По крайней мере пятьсот.

- Так чем же вы гордитесь? С одной стороны - горстка ничем не защищенных жертв, а с другой - огромная свора цепных псов и палачей, опирающихся на всю мощь государства!..

- К чему такие красивые выражения? Все дело в том, кого считать врагом. Наш враг был гораздо сильнее нас. Эти несчастные пятьдесят человек были лишь полем, на котором происходило сражение с реальным врагом.

- И кто же был ваш враг?

- Не знаю. Этого нам вообще не дано знать. Реальный враг всегда незрим. Знаю только одно. Сразу же после процесса все организаторы его были репрессированы. Очень немногие уцелели. Я уцелел только благодаря тому, что был за кулисами спектакля.

- А в самом деле, - сказал кто-то, - что такое враг? Палач - враг или нет? Достаточно ли сказать, что враг - тот, кто причиняет тебе зло? Я всю жизнь относился к Сталину и сталинизму как к силам природы, неподконтрольным мне и перед которыми я бессилен, а не как к врагам. Против врага все-таки можно как-то бороться. А тут?.. И как бороться против самих себя? Нет, слово "враг" потеряло смысл. Выражение "враг народа" обозначало уже не врагов в обычном смысле, а некие абстрактные причины неудач и провалов...

- Послушайте, я расскажу вам короткую историю об одном умном мальчике тех времен, - говорит Пенсионер. - Она поучительна с точки зрения обсуждаемой темы. Итак...

Отряд выполнял ответственное задание в неисследованном районе страны. Район был трудный и опасный. Задание было сверхтрудное. Отряд уже сделал то, что от него требовалось, и готовился к возвращению. Но тут вдруг произошли страшные события, и надо было думать о спасении жизни людей. По вопросу о выборе пути отряд раскололся на две группы. Одна группа выбрала путь, не ведущий к спасению. И вскоре погибла. Путь, выбранный второй группой, мог привести к спасению. О том, что случилось тут, я расскажу дальше. А сейчас - пару слов о выборе пути. Руководители обеих групп не совершали никаких ошибок. В рамках тех возможностей (включая сведения о районе и обстановке), какими они располагали, каждый из них выбирал путь, какой ему казался наиболее разумным. Но возможности их были настолько ничтожны, что они практически действовали почти что вслепую. Слово "почти что" тут, впрочем, неуместно и звучит почти что (!) кощунственно: все члены отряда но непонятной причине вдруг ослепли. Впоследствии специальная комиссия, расследовавшая дело и располагавшая неизмеримо большей и более точной информацией о районе и обо всем том, что в нем происходило в это время, пришла к глубокомысленному выводу, что руководитель первой группы совершил ошибку, а руководитель второй группы выбрал путь правильно. Правда, второй совершил другое - совершил преступление. Но это уже иной вопрос. Один из членов комиссии заметил, что руководители групп выбирали пути в условиях, отличных от тех, в каких делала свои выводы комиссия, и понятия ошибки и правильности к их решениям неприменимы. Надо различать ошибочность и правильность пути и решения руководителя. В первом случае путь ошибочен, если не ведет к спасению, и правилен, если ведет к спасению. Во втором случае мы должны принять во внимание информацию, которой располагал руководитель, и состояние людей. В рамках этих условий могло оказаться, что руководитель первой группы действовал разумно, а руководитель второй наобум. Но этого человека убрали из комиссии. Председатель комиссии заметил, что комиссия решает задачу политическую, а не академическую. Заметьте это: политическую. А с этой точки зрения первая группа погибла потому, что руководитель ее совершил грубую ошибку в выборе пути спасения. Впрочем, речь шла не о спасении - комиссия не знала о том, что речь шла о спасении.

Обратимся ко второй группе. Люди брели, связавшись веревками, на ощупь, падая в ямы и лужи, натыкаясь на сучья. Один за другим они падали, не будучи способными двигаться дальше. Они проклинали Руководителя, который, не считаясь ни с чем, вел их вперед. И их оставляли умирать и на съедение диким зверям, муравьям, червям. Руководитель группы шел вперед, не считаясь ни с чем. Он знал, что только движение вперед есть путь спасения. Каждый орган его тела, каждая ткань, каждая клеточка вопили об одном: довольно, мы больше не можем, лучше смерть, чем эти нестерпимые и нескончаемые муки! Лишь несколько клеточек его мозга, хранившие волю и цель, диктовали им приказ: вперед! Вперед!! Вперед, несмотря ни на что. Только вперед. И он вышел. Все погибли, а он вышел. И к нему вернулось зрение. Он вышел, сказал, что отряд погиб и задание не выполнено. И его сразу же арестовали и судили. И приговорили к высшей мере наказания - к расстрелу.

Суд был показательный, при большом стечении народа, с большой прессой. Его судили как предателя, который сорвал выполнение важного государственного задания, который бросил на гибель своих товарищей, спасая собственную шкуру. Возмущение народа было безмерно. Если бы его отдали людям, они разорвали бы его на части. И никто не спросил его о причинах гибели товарищей. А он решил молчать. Он проникся презрением и ненавистью к своим согражданам и ко всей своей системе общества. И решил наказать их за их подлое и несправедливое поведение по отношению к нему своим молчанием.

Потом был послан другой отряд с тем же заданием. Он исчез бесследно. Был послан второй. Третий... и они тоже исчезали. А Руководитель, осужденный на смерть, ждал исполнения приговора. Однажды к нему в камеру пришел человек и спросил, знает ли он, почему люди там погибают. Он сказал, что знает, но не скажет. Он сказал, что его первым делом должны были спросить об этом, а не судить как преступника. Он заслуживал награду как герой, а не осуждения в качестве предателя. Он оскорблен и потому молчит. И унесет свою тайну в могилу.

- Пеняй на себя, - сказал человек, - мы и не таким языки развязывали. После этого Руководителя пытали всеми страшными пытками, какие изобрело человечество, - наш социальный строй рассматривает себя преемником и наследником всего лучшего, что было в прошлой истории. В том числе ему вырвали глаза. Ему хотели вырвать язык и проколоть уши. Но оставили, ибо он не смог бы услышать Их вопросов и ответить на них. К тому же он сам просил Их об этом. Но он молчал. Он был сильный человек. Молчание стало целью и смыслом оставшегося кусочка его жизни.

Отряд за отрядом отправлялся на задание и исчезал бесследно. Он молчал и ждал смерти. О том, что приговор приведен в исполнение, было объявлено давно. Он еще жил из Высших Соображений. Теперь начальство решило, что он безнадежен и что "пора с ним кончать волынку". Но среди них нашелся молодой "умный мальчик".

- Дайте я попробую с ним потолковать по душам, - сказал он с неким подленьким смешком. - Может быть, ларчик-то просто открывается?!

- Ну что же, - сказал начальник с таким же подленьким смешком, подмигнув помощнику, - попробуй!

Этого нахального умника, истолковал помощник знак начальника, отправь туда же! И помощник тоже усмехнулся. И все были довольны.

Руководитель ждал смерти, когда к нему пришел Умный Мальчик.

- Скоро? - спросил Руководитель.

- Теперь скоро, - сказал Мальчик. - Но мне бы хотелось с вами поговорить по душам, как коммунист с коммунистом. Честно признаюсь, я восхищен вашей твердостью. Но у меня к вам есть несколько чисто человеческих вопросов. Скажите, когда вы вели группу из того проклятого района, что по вашему адресу говорили другие члены группы и как реагировали органы, ткани и клеточки вашего тела?

- Они проклинали меня, - отвечал Руководитель.

- Был ли другой путь спасения? - спросил Мальчик.

- Нет, - ответил Руководитель.

- Ради чего вы шли - ради спасения жизни или ради чего-то другого? спросил Мальчик.

- У меня была Великая Цель, - ответил Руководитель.

- Прекрасно, - сказал Мальчик. - Теперь вообразите себе, что весь наш край есть большой отряд, выполняющий какое-то огромное задание. И вот наш огромный отряд попал в беду. Положение в крае сложилось действительно катастрофическое. Руководство края знало, что для спасения отряда и для достижения цели нужны чрезвычайные меры. Нужно было поднять усталых людей на штурм неприступной крепости, сосредоточить их сознание в нужном направлении, на какое-то мгновение удесятерить их силы и сделать рывок. От этого рывка зависело, жить или не жить отряду. Для этого нужен был общепонятный враг и все искупающая жертва. Если бы вы погибли, пришлось бы изобретать другую жертву. Но вы явились нам как дар судьбы. Мы настолько были рады вашему явлению, что забыли даже задать вам простой вопрос "Почему?". Нас этот вопрос не интересовал тогда совсем. Он возник только теперь. Вы меня понимаете?

- Понимаю, - сказал Руководитель.

- Вы знаете, почему люди гибнут там? - спросил Мальчик.

- Знаю, - ответил Руководитель, - сообщить об этом и было той Великой Целью, благодаря которой я вышел живым.

- Вы расскажете нам об этой причине, - уверенно сказал Мальчик.

- Да, - прошептал Руководитель. - Слушайте!..

После этого приговор был приведен в исполнение. Умный Мальчик был тоже приговорен к расстрелу - руководство края не могло доверить ему, живому, государственную тайну такого масштаба. Но его почему-то забыли расстрелять. Отсидев в сталинских лагерях почти двадцать лет, он был реабилитирован и получил небольшую пенсию. Недавно он получил орден Октябрьской Революции за те самые прошлые заслуги перед Государством и Партией. И вот он здесь, с вами.

Домой я шел с Аппаратчиком.

- Не знаю, что в рассказе Гуманиста правда, а что - вранье, - сказал он. - Скорее всего, он врет. Но дело не в факте вранья - мы все врем, - а в том, что именно он врет и как врет. Наше вранье есть тоже продукт эпохи. В нем больше правды, чем в "правдивых" свидетельствах. Знаете почему? Наше вранье именно потому, что оно есть вранье, несет в себе элемент абстракции, анализа и обобщения. Одно в словах Гуманиста особенно интересно: задача сталинских палачей заключалась в том, чтобы заставить жертвы сотрудничать с ними. Вот тут действительно сложилась особая наука. Даже средний следователь умел обрабатывать жертву так, что избежать сотрудничества с ним практически было невозможно.

- Почему? - спросил я.

- Эффект массовости, - сказал он. - Когда жертва одиночка, с ней порою не могут справиться все сотрудники органов, вместе взятые. А если жертв тысячи, десятки и сотни тысяч, использование каждой жертвы по отдельности становится примитивной задачей. В моем процессе, например, нужно было, чтобы кто-то побывал за границей и встретился там с А, чтобы кто-то побывал на даче у В, чтобы кто-то узнал высказывание С по такому-то вопросу. И так далее в том же духе. В одном человеке совместить все это вместе нельзя. А множество людей все это может совершить. С точки зрения массового восприятия, однако, множество разрозненных действий соединяет в одно целое. Кроме того, во всяком достаточно большом множестве всегда можно отобрать таких индивидов, которых можно легко подготовить на роль послушных помощников. Обратите внимание, все сталинские процессы были массовыми. Это объясняется среди прочих причин еще и тем эффектом массовости, о котором я говорил.

Но во всем этом кошмаре сталинизма, - продолжал Аппаратчик, наиболее интересно другое. Гуманист, возможно, был гением в своем деле. Но дело его было все же второстепенное. Главное дело делали не гении, а посредственности. И в этом его непреходящий ужас. Я имею в виду иррациональный и ритуальный характер сталинских репрессий и процессов.

- Если так, - сказал я, - то почему бы приведению приговора в исполнение тоже не стать ритуальным жертвоприношением, а палачу - жрецом, исполняющим ритуал? Но какому богу приносились жертвы?

- Никакому, - сказал он. - Бога не было и нет. Здесь смысл и цель жертвоприношения в самом жертвоприношении. Вдумайся в этот феномен! Тут есть от чего свихнуться!

СУД ИСТОРИИ

Не только жертвы,
смертны
палачи. Могу сказать,
наш опыт
подытожа:
Жизнь палачей
не только
калачи, И тумаки им
достаются
тоже.
Проблему тщетно
ставить тут
ребром. Над прошлым суд
занятие
пустое.
Не надо помнить
палачей
добром. И злом их тоже
поминать
не стоит.
Страшнее нету
на Земле
суда:
Забытые,
пусть в вечность
удалятся.
А мы, живые,
будем,
как всегда,
На палачей
и жертвы
разделяться.

Joomla templates by a4joomla