Кто развязал "большой террор"? - Красные князьки

Глава 3. Красные князьки

Феномен “левого” консерватизма

Ленин, осуществляя “пролетарскую”, как ему казалось, революцию, предполагал, что новое советское государство станет государством-комму­ной, в котором все чиновники будут выборными, а вооружение — всеобщим. Однако реальность опровергла его утопические расчеты. Молодой респуб­лике пришлось решать уйму управленческих и военных вопросов, что потребовало создания профессионального аппарата, мало зависимого от масс непрофессионалов.

В стране возникла многочисленная и влиятельнейшая партийная номен­клатура, не желающая делить свою власть ни с народом, ни с вождями. По сути, она стала олигархией. Как известно, важнейшим признаком олигархии является сращивание какой-либо социальной группы с политической властью. А здесь социальная группа — бюрократия — вообще соединилась с массовой правящей партией, вооруженной утопической идеологией.

Ниже идейная позиция этой группы будет рассмотрена подробно. Пока же стоит назвать ее участников. Возглавлял левых консерваторов С. Косиор, глава мощнейшей Компартии Украины. В руководстве страны вообще были крайне сильны украинские “регионалы” — В. Чубарь, П. Постышев и Г. Пет­ровский. Сильные позиции занимали региональные лидеры РСФСР, первые секретари краевых комитетов: И. Варейкис, М. Хатаевич, Р. Эйхе, П. Ше­болдаев, К. Бауман.

Молчание Кирова

Возникает большое искушение причислить к данной весьма влиятельной группе С. М. Кирова, руководившего одной из важнейших парторганизаций — Ленинградской. Именно Кирова региональные бароны (Косиор, Варейкис, Шеболдаев, Эйхе и др.) пытались сделать лидером партии вместо Сталина на XVII съезде. Однако осторожный “Мироныч” от такого подарка отказался, сообщив об этом Сталину. Кто-то оценивает это как проявление лояльности вождю, кто-то склонен считать, что Киров сделал ставку на постепенное оттеснение Сталина от власти.

Однако логика подсказывает, что оппозиция никогда бы не предпочла Кирова Сталину, если бы видела в нем человека, полностью лояльного вождю. Какая-то кошка между Сталиным и Кировым пробежала. А некоторые свидетельства позволяют нам отнести Кирова к одним из самых ярых противников генсека. Очень любопытные данные сообщил француз Жан ван Ейженорт, бывший секретарем и телохранителем Троцкого в 1932—1939 годах. Согласно ему, Киров пытался наладить контакты с “демоном революции”, когда последний проживал в Париже. “Мироныч” послал своего доверенного человека в столицу Франции, но там Троцкого не оказалось, и вместо него посланец общался со Львом Седовым. Сообщение Ейженорта кажется фантас­тическим, особенно в свете сказанного выше. И тем не менее полностью отмахнуться от него нельзя — слишком уж важный источник информации.

В любом случае, Киров устраивал оппозицию своим сугубо региональным складом ума. В свое время она обожглась на Сталине, который хоть и был аппаратчиком, но оказался способным мыслить в общенациональных масштабах. А Киров был типичным вотчинником. Вот показательный случай — летом 1934 года Киров без разрешения Москвы использовал неприкосновенные продовольственные запасы Ленинградского военного округа. Великолепный образчик отношения к оборонным нуждам державы! Такими мерами Киров пытался завоевать популярность у “питерского пролетариата”.

Преследуя эту задачу, “Мироныч” не останавливался и перед жесткими репрессивными мерами. Так, он весьма лихо решил жилищную проблему в Ленинграде, которая там была весьма острой. Кирову советовали соорудить около города два кирпичных завода и на базе выпускаемой ими продукции начать строительство пятиэтажных домов (по сто квартир в каждом). Это должно было решить проблему, хотя и не сразу. Но Кирову ведь нужно было поддерживать свое реноме сверхэнергичного руководителя! И он принял решение выселить из Ленинграда полторы тысячи семей “непролетарского происхождения”. В течение одного (!) дня из северной столицы выслали в более северные края тысячи “бывших” (чиновников, священников, дворян и их потомков), музыкантов, врачей, инженеров, юристов, искусствоведов. Среди них было огромное количество детей, стариков, женщин. Многие из высланных погибли в дороге...

Ко всему прочему, Киров устраивал регионалов тем, что сам не претендовал на весомую роль в “коллективном” олигархическом руководстве. Идеальный боярский “царь”. Такой мог бы стать лидером только для того, чтобы передать власть “регионалам”. А власти у Кирова в 1934 году оказалось очень много, особенно если учесть его “тихое” и “скромное” поведение. Он был участником сразу трех руководящих партийных органов — Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК.

Впрочем, вряд ли можно утверждать на все сто, что именно Сталин приложил руку к убийству Кирова. Не меньше оснований для его убийства было у той же самой оппозиции. Взять хотя бы мотив мести — ведь Киров не только не поддержал их, но выдал тайные планы вождю. Такое не прощают.

Король тяжпрома

К вождям регионального масштаба примыкали и многие видные управ­ленцы союзного масштаба. Особенно здесь выделяется колоритная фигура наркома тяжелой промышленности С. Орджоникидзе. Это уже был ведомст­венный магнат-хозяйственник, ревниво охраняющий свою вотчину — крупней­ший и важнейший наркомат, где он считал себя полным хозяином. А за ним стояли руководители различных промышленных ведомств.

Орджоникидзе занимал активную политическую позицию. Его считают фигурой совершенно лояльной по отношению к Сталину. Якобы лишь в конце своей жизни прекраснодушный Серго понял, каким тираном является его старый друг Коба. На самом же деле Орджоникидзе интриговал против Сталина начиная с 20-х годов. Так, еще при жизни Ленина, в 1923 году, он принимал вместе с Зиновьевым, Фрунзе и др. участие в неофициальном совещании близ Кисловодска. Там, собравшись в пещере, как заговорщики из романов, крупные коммунистические бонзы решили ослабить позиции Сталина в аппарате.

Во время борьбы с объединенной левой оппозицией (Троцкий, Зиновьев, Каменев) Орджоникидзе был главным инициатором примирения с ней, которое чуть не состоялось в октябре 1926 года. Тогда лидеры оппозиции, шокированные отсутствием широкой поддержки в партийных массах, дали, что называется, задний ход и сделали официальное заявление, в котором отказались от фракционной борьбы. Доброхоты во главе с Орджоникидзе немедленно простили “левых” и проявили трогательную заботу о возвращении “блудных сыновей” в объятия “отцов партии”. Вот как об этом говорил он сам: “Нам приходилось с некоторыми товарищами по три дня возиться, чтобы уговорить остаться в партии... Таким порядком мы восстановили в партии почти 90 процентов всех исключенных”.

Орджоникидзе часто считают этаким прагматиком-технократом, пытающимся уберечь инженерно-технические кадры от сталинского террора. Действительно, он горячо выступал в защиту работников своего ведомства. Выступал потому, что считал его именно своим собственным, не подлежащим контролю какой-либо инстанции — партийной или правительственной. “Орджоникидзе, — утверждает историк О. Хлевнюк, — отстаивал свое “традиционное” право самостоятельно “казнить и миловать” своих людей”. (“Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы”.)

Есть мудрая поговорка: “Не место красит человека, а человек место”. В случае с Орджоникидзе все было как раз наоборот. Его красило именно “место”. В конце 20-х годов, занимая пост председателя Центральной Конт­рольной комиссии ВКП(б), Серго был горячим поборником форсированной индустриализации, ратуя за безумные темпы промышленного роста. Тогда же он активно боролся против “вредителей” в среде специалистов-хозяйственников. Того требовала контрольно-карательная должность. А вот должность наркомтяжпрома потребовала уже совершенно иных подходов. Орджоникидзе внезапно возлюбил специалистов и выступил за снижение темпов промышленного роста. По последнему вопросу он полемизировал с Молотовым, который как председатель правительства отстаивал точку зрения Госплана, хозяйственные интересы всего государства. Если Вячеслав Михайлович считал необходимым увеличивать капиталовложения в промыш­ленность, добиваясь ее быстрого роста, то Орджоникидзе хотел, чтобы капиталовложений в его отрасль вкладывалось побольше, а темпы роста в ней были поменьше. Побольше получать и поменьше работать — такова формула любого бюрократического вотчинника.

Орджоникидзе представлял группу технократов. Они были не такими влиятельными, как “регионалы”, но все же представляли собой определенную силу. Технократы довольно часто сталкивались с “регионалами” — по поводу дележа ресурсов. Однако и “регионалы”, и технократы занимали единую, сепаратистскую по сути, позицию в отношении Центра. Поэтому последних можно считать частью, хотя и специфической, группы левых консерваторов.

Ни Киров, ни Орджоникидзе не дожили до решающих событий весны 1937 года, когда “Большой террор” развернулся во всю мощь... Тем не менее анализ их политических портретов крайне важен, ибо он показывает яркие образы революционных бюрократов, восторжествовавших в 20-е годы. Теперь самое время нарисовать политический портрет всей группы левых консер­ваторов.

Певцы бюрократизма

Консерватизм их мышления определял сам статус бюрократа, получив­шего в результате революции огромную власть, несопоставимую даже с властью царских губернаторов. Как уже было сказано, бюрократ по сути своей исполнитель, а исполнителю всегда присущ сильнейший консерватизм.

С другой стороны, все красные региональные (и ведомственные) князьки имели богатое революционное прошлое, они вступили в партию еще задолго до 1917 года. Опыт подпольной (или эмигрантской) работы и гражданской войны оказал огромное влияние на их политический кругозор. А он, как понятно, был густо замешен на революционном нетерпении и революционном же насилии, национальном нигилизме и атеизме.

Левые консерваторы не хотели каких-либо серьезных поворотов — ни в сторону троцкистской “перманентной революции”, ни в направлении бухаринского углубления нэпа, ни навстречу сталинскому национализму. Они хотели, чтобы развитие страны осталось где-то на уровне первой пятилетки.

Эта группировка оказывала всяческое противодействие конституционной реформе, затеянной Сталиным еще в 1934 году. Вождь желал законодательно закрепить отказ от левого, троцкистско-ленинского курса. Из мнимой диктатуры пролетариата, контролируемого мнимой диктатурой партии, он хотел сделать общенародное, общенациональное государство. Как известно, на выборах в Советы один голос от рабочего засчитывался за четыре голоса от крестьян, что ставило большинство населения страны в положение людей третьего сорта. Сотни тысяч людей были вообще лишены избирательных прав. Речь идет о “бывших” — священниках, дворянах, предпринимателях, царских чиновниках, а также об их детях. Права избирать были лишены и сосланные в ходе коллективизации крестьяне. Само голосование происходило мало того, что безальтернативно, но еще и открыто. Сталин решил покончить со всем этим и наткнулся на яростное сопротивление “регионалов”, не желавших терять власть и поступаться ленинскими принципами, реализация которых им ее и предоставила. Эта подковёрная борьба блестяще проанализирована в монографии Ю. Н. Жукова “Иной Сталин”.

На июньском пленуме ЦК 1936 года во время обсуждения проекта новой конституции никто из участников не пожелал выступить по его поводу. Не было даже слов формального одобрения. Похоже на то, что большинство аппаратчиков объявило сталинским инициативам бойкот. Сталин, конечно, мог бы двинуть в бой лично преданных ему людей, но ему интересно было прощупать реакцию неподконтрольной аудитории.

Сталин хотел провести съезд Советов для принятия конституции уже в сентябре. Но один из представителей “регионалов”, председатель Совнаркома Украины П. Любченко, выступил с предложением перенести его на декабрь (по сути, это означало затягивание и саботаж). И Президиум ЦИК СССР, контролируемый теми же самыми “регионалами”, поддержал именно Любченко.

Оппозиция региональных лидеров конституционной реформе совершенно понятна. Эти люди привыкли во главу угла ставить именно административные методы решения всех проблем.

Показательно поведение “регионалов” во время коллективизации. Они своим бюрократическим рвением, помноженным на революционную нетерпимость, довели политику Кремля до абсурда. Так, Варейкис, руководивший в то время Центрально-Черноземной областью, увеличил процент коллективизации в своем регионе с 5,9% на 1 октября 1929 года до 81,8% к 1 марта 1930 года. Сделал он это по собственной инициативе. Первоначальный план предусматривал завершение в регионе сплошной коллективизации к весне 1932 года. Но Варейкис на областном собрании партактива призвал осуществить ее к весне 1930 года. Руководители Елецкого и Курского округов пытались его образумить, но Варейкис заявил: “Люди, выступающие в данный момент против быстрых, высоких темпов, есть не осторожные люди, какими они себя выдают, а оппортунисты, самые настоящие оппортунисты”.

Еще один “красный князек” Бауман, не намного отстал от Варейкиса — в указанный период он довел процент коллективизации в Московской области с 3,3 до 73%.

“Регионалы” часто сами подталкивали Москву к усилению пагубной “чрезвычайщины”. Так, П. Шеболдаев, секретарь Нижне-Волжского крайкома, просил обеспечить высылку кулаков, предлагая для выполнения данной задачи “ускорить опубликование декретов и присылку работников”. “Обстановка в деревне, — подчеркивал Шеболдаев, — требует форсирования этих мер”. Регионалы действовали гораздо более радикально, чем того от них требовал Сталин, часто забегая вперед центрального руководства.

“Князьки” демонстрировали открытое неповиновение Центру, когда тот пытался поправить ситуацию. Особенно яркий пример — политика раскулачивания, проводившаяся в Средне-Волжском районе тамошним партийным боссом М. Хатаевичем. Очевидно, тоскуя по временам гражданской войны, тот создал в крае “боевой штаб” по раскулачиванию. Было принято решение за пять дней арестовать 5 тысяч человек и 15 тысяч семей собрать для выселения. Для проведения операции предлагалось привлечь армейские части и (внимание!) раздать коммунистам края оружие. Последнее было уже шагом к гражданской войне...

При тщательном рассмотрении именно критики сталинского “деспотизма”, как правило, оказываются ответственными за ужасы коллективизации. Так, С. Сырцов и В. Ломинадзе, создавшие в 1930 году антисталинскую группу, в 1929 году категорически возражали против приема кулаков в колхоз. (Причем Сырцов был секретарем Западно-Сибирского крайкома зимой 1927—1928 годов, когда там были впервые опробованы чрезвычайные меры. И опробованы “на совесть”!) А саму идеологическую кампанию по раскулачиванию начала газета “Красная звезда”, редактируемая М. Рютиным, главой подпольного “Союза марксистов-ленинцев”, выступавшего против Сталина.

“Регионалы” подталкивали Центр к различным авантюрам и штурмовщине не только в ходе коллективизации. Они пытались максимально ускорить и процесс индустриализации, с тем чтобы выбить для своих областей побольше ресурсов. Например, Варейкис всячески пытался ускорить строительство Липецкого металлургического комбината. И ВСНХ, и Госплан считали, что нужно время для подготовки к такому важному строительству. Покрыть отставание одним прыжком — вот был стиль работы таких руководителей.

Региональные “князьки” ставили интересы своих территорий выше интересов страны в целом. Так, целых три года, в 1926—1929 годах, шли острые споры между украинскими и сибирско-уральскими руководителями по поводу того, где строить стратегически важные металлургические комби­наты. Лишь после долгих и ожесточенных баталий выбор был сделан в пользу Урала и Западной Сибири, где и приступили к строительству знаменитых комбинатов — Магнитогорского и Кузнецкого.

Едва ли не самым действенным административным методом региональные лидеры считали репрессии. Ю. Жуков справедливо обращает внимание на то, что именно они больше всех и громче всех призывали к ним и на декабрьском 1936 года, и на февральско-мартовском пленумах 1937 года.

Левые консерваторы подчеркивали, что реформы несвоевременны потому, что в стране существует огромное количество врагов. Именно эта группа была крайне заинтересована в начале репрессий, которые бы похоронили политико-экономические преобразования, затеянные группой Сталина.