Иной Сталин - Глава одиннадцатая

Глава одиннадцатая

10 сентября 1936 г. центральные газеты страны опубликовали сообщение «В Прокуратуре Союза ССР», в котором заявлялось:

«В настоящее время Прокуратурой Союза ССР закончено расследование по поводу сделанных на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра в Москве 19 и 20 августа с.г. некоторыми обвиняемыми указаний о причастности в той или иной степени к их преступной контрреволюционной деятельности Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова. Следствием не установлено юридических данных для привлечения Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова к судебной ответственности, в силу чего настоящее дело дальнейшим следственным производством прекращено»¹.

По ассоциации, наверное, очень многие неизбежно должны были вспомнить о точно таком же ходе, сделанном в декабре 1934-го — январе 1935 г. Тогда также объявили от отсутствии достаточных оснований для ареста Зиновьева и Каменева, а три недели спустя внезапно сообщили прямо обратное, что «по вновь открывшимся обстоятельствам» оба бывших члена ПБ не только уже арестованы, но и осуждены. Однако на этот раз единожды отработанный прием не повторили. Сообщение прокуратуры оказалось дымовой завесой, призванной скрыть на время две важнейшие акции: завершение «охоты» на виднейших троцкистов, еще оставшихся на свободе, и начало серьезнейших по значимости, что проявилось лишь через десять месяцев, перестановок в высшем эшелоне власти.

Когда открылся августовский процесс, Г.Л. Пятаков находился в очередном отпуске. И все же он поспешил «отметиться» — написал горячий и взволнованный отклик на шедшие судебные заседания — статью «Беспощадно уничтожить презренных убийц и предателей», увидевшую свет в «Правде» 21 августа. Несмотря на это, 11 сентября Сталин шифротелеграммой потребовал снять Г.Л. Пятакова с поста первого заместителя наркома тяжелой промышленности². Такое решение не должно было нарушить текущую работу наркомата, ибо фактический дублер Пятакова был подготовлен еще месяц назад. 7 августа в Москву срочно вызвали директора Челябинского тракторного завода Бускина и назначили замом к Орджоникидзе³, поначалу как бы на персонально для него созданную должность, на деле оказавшуюся той самой, что вскоре потерял Пятаков.

Второй жертвой «охоты» на троцкистов стал К.Б. Радек, чья судьба была предрешена еще в день открытия процесса Зиновьева и Каменева. 19 августа Сталин телеграфировал Кагановичу и Ежову:

«Читал письмо Радека на мое имя насчет его положения в связи с процессом троцкистов. Хотя письмо не очень убедительно, я предлагаю все же снять пока вопрос об аресте Радека (выделено мной — Ю.Ж.) и дать возможность ему напечатать в «Известиях» статью за своею подписью против Троцкого. Статью придется предварительно просмотреть»'.

Анафему Троцкому, как всегда ярко написанную блистательным полемистом, опубликовали 21 августа. А месяц спустя Сталин счел, что мавр сделал свое дело и потому должен уйти. 19 сентября, отвечая на очередной запрос Г.Г. Ягоды, Иосиф Виссарионович, судя по всему, дал наконец согласие на арест Радека. Правда, в соответствии со сложившимися неписаными правилами, того предварительно освободили от должности заведующего Бюро международной информации ЦК ВКП(б), созданной не так уж давно исключительно для Радека, для сохранения и поддержания его былой роли в партии. Временное наблюдение за работой Бюро, доживавшего свои последние дни, возложили на Б.М. Таля³.

Данное Талю поручение, хотя и временное, только продолжило уже начатые незаметные постороннему взгляду кадровые перестановки, а зачастую и просто сдвиги по горизонтали власти, неуклонно ведшие к укреплению позиций группы Сталина, начавшиеся еще 11 августа. Именно в тот день ПБ приняло, без сомнения, органически связанное с планом проведения широких политических реформ «предложение т. Сталина о создании при программной комиссии ВКП(б) секретариата по первоначальной наметке программы партии в составе тт. Стецкого, Таля и Яковлева»⁶. Далеко не случайно в тот же день через ПБ было проведено еще одно решение:

«1. Назначить т. Таля первым заместителем ответственного редактора газеты «Известия ЦИК СССР».

2. Оставить 2-м заместителем ответственного редактора т. Селиха, а 3-м по хозяйственной части — т. Медведева.

3. Поручить тт. Талю, Стецкому, Мехлису и Ежову привести в порядок аппарат «Известий», в частности секретарский аппарат «Известий».

4. Коллегиальную систему руководства газетой ликвидировать.

5. 14 августа доложить о результатах»⁷.

Тем самым Б.М. Таля назначали «под» Бухарина, для установления абсолютного контроля за работой и пока еще занимавшего свой кабинет ответственного редактора, и редакционного аппарата, который, учитывая суть проекта новой конституции, предстояло подвергнуть основательной чистке.

Но последнее в установленные сроки выполнить не удалось. Лишь два месяца спустя, 5 октября, ПБ утвердило внесенное Талем решение о самом важном, «номенклатурном» увольнении из редакции «Известий» старого троцкиста, все еще занимавшего довольно солидную должность, Л.С. Сосновского. Его снятие Таль обосновал по-прокурорски: «Сосновский стал буквально собирателем контрреволюционных анонимок, гнусных пасквилей на советскую власть, собирателем просьб и жалоб арестованных и осужденных контрреволюционеров, особенно троцкистов, в том числе и осужденных за участие в террористических делах»⁸.

С самоубийством Томского, практическим лишением Бухарина права принимать самостоятельные решения отдел печати и издательств потерял свою изначальную роль идеологического цензора в условиях, когда в данной сфере действовали видные бывшие оппозиционеры. И потому с уходом из него Б.М. Таля пост заведующего практически автоматически — ибо был следующим на ступенях иерархической лестницы — занял ответственный редактор «Правды» Л.З. Мехлис.

Но самые важные по значимости кадровые назначения, вскоре круто изменившие ход событий в стране, состоялись лишь месяцем позже, 25—29 сентября. В те самые дни, когда Сталину и пришлось принять наиболее трудное и ответственное решение — о военной помощи Испанской республике. Тогда были оформлены те назначения, которые должны были не только обеспечить полулегальный (во всяком случае, оставшийся тайным для граждан СССР) характер операции, но и предотвратить использование ее для политической борьбы с группой Сталина.

Началось же все с очередной шифротелеграммы, направленной 25 сентября в Москву Сталиным и Ждановым:

«ЦК ВКП (б). Тт. Кагановичу, Молотову и другим членам политбюро ЦК. Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост Наркомвнуделом. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока ОГПУ, опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова. Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по наркомсвязи и назначить на пост наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно. Третье. Считаем абсолютно срочным делом снятие Лобова и назначение на пост нарком-леса тов. Иванова, секретаря Северного крайкома. Иванов знает лесное дело, и человек он оперативный, Лобов как нарком не справляется с делом и каждый год его проваливает. Предлагаем оставить Лобова первым замом Иванова по наркомлесу. Четвертое. Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева Якова Аркадьевича. Пятое. Ежов согласен с нашими предложениями. Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК»⁹.

Еще в одной, уже на имя Ягоды, датированной 26 сентября и подписанной одним Сталиным шифротелеграмме выражалась надежда, что Ягода поднимет работу наркомсвязи¹⁰.

Что же вызвало появление первого пункта телеграммы от 25 сентября, по сути основного в ней, ибо к нему авторы возвращались еще трижды?

Прежде всего — о четырех годах, на которые Ягода «опоздал». Скорее всего, установление такого периода связано с двумя событиями. С проведением в конце августа 1933 г. в Париже конференции представителей германской социалистической рабочей партии и двух троцкистских групп из Нидерландов, где была образована «Международная коммунистическая лига», оказавшаяся эмбрионом IV Интернационала. И с учреждением в июле 1936 г. «Бюро и международного секретариата движения за IV Интернационал», который поспешил осудить политику Сталина: «строительство социализма в одной стране», создание народных фронтов в Испании и Франции.

Вместе с тем нельзя исключить и того, что на решение о замене Ягоды Ежовым повлияло завершение Троцким именно летом 1936 г. работы над рукописью книги «Преданная революция», которая содержала продуманную, теоретически обоснованную и предельно резкую критику политики группы Сталина и его лично.

Ну а выбор Ежова как преемника Г.Г. Ягоды скорее всего последовал потому, что за пять с половиной лет работы в аппарате ЦК он проявил себя как весьма ограниченный, но вместе с тем предельно исполнительный, послушный и безынициативный сотрудник. Кроме того, что являлось весьма важным для такого назначения, Ежов никогда не только не участвовал ни в одной из оппозиций, но еще и остался, несмотря на свой последний очень высокий и значимый пост, малозаметной фигурой на партийно-аппаратном Олимпе, не успел или просто не сумел снискать ни известности, ни популярности.

Наконец, решающую роль при выборе преемника Ягоды сыграла подготовленная в конце 1935 г. рукопись Ежова «От фракционности к открытой контрреволюции», в которой он пытался доказать уже состоявшийся переход всех оппозиционеров к антисоветской деятельности.

Прямым следствием телеграммы от 25 сентября стало решение ПБ от 26 сентября:

«Освободить Рыкова А.И. от поста наркома связи Союза ССР, назначить наркомом связи Союза ССР тов. Ягоду Г.Г... а) освободить т. Ягоду от обязанностей народного комиссара внутренних дел Союза ССР. б) Назначить тов. Ежова Н.И. народным комиссаром внутренних дел Союза ССР с оставлением его по совместительству секретарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии партийного контроля с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД»¹¹.

Последнее предельно жесткое примечание, точно соответствовавшее указанию свыше, фактически снимало то, что было сказано в решении перед ним — о сохранении за Ежовым еще двух должностей — секретаря ЦК и председателя КПК. Действительно, уже всего два дня спустя ПБ очередным своим решением — опять же в полном соответствии с телеграммой Сталина и Жданова — утвердило Я.А. Яковлева первым заместителем председателя КПК¹². Тем самым фактически заменило им на столь важном и ответственном посту Ежова, ибо при М.Ф. Шкирятове, который с конца декабря 1934 г. как заместитель председателя и без того вел всю повседневную работу комиссии, вроде бы никакой еще заместитель, пусть и первый, не требовался. О значительном повышении роли Яковлева в узком руководстве свидетельствовала не только вторая по счету постоянная должность в аппарате ЦК. Тем же решением ПБ от 29 сентября он остался и заведующим сельхозотделом. 22 октября вдобавок ко всему на него возложили еще и руководство группой для предварительного рассмотрения проектов конституций союзных республик и внесения в них необходимых поправок. Помимо Яковлева в группу вошли, разумеется, идеологи реформы Стецкий, Таль, а также, но чисто по должности, секретарь ЦИК СССР И.А. Акулов¹³.

Что же касается работы секретарем ЦК, то начиная с октября она свелась для Н.И. Ежова к чисто формальному голосованию по проектам решений, выносимых на рассмотрение секретариата. Наконец, вознесенный на один из самых значимых постов — руководителя, по сути, карательного ведомства, уже приобретшего недобрую славу и ставшего одиозным в глазах не только сограждан, но и во всем мире, Ежов пока не обрел всей полноты безраздельной власти над НКВД. Он вынужден был координировать всю свою работу, включая аресты, с заведующим политико-административным отделом И.А. Пятницким, который играл в то время весьма многозначную роль. Прежде всего призван был обслуживать сам НКВД, подбирая для него кадры, руководя его партийными организациями. Одновременно должен был согласовывать действия НКВД, наркомюста, Прокуратуры СССР, различных судебных органов. Кроме того, еще и контролировать любые действия НКВД — следить за тем, чтобы тот послушно и беспрекословно выполнял требования и указания лишь узкого руководства, не допуская никаких самостоятельных шагов. Словом, заведующий политико-административным отделом разделял с Ежовым всю полноту ответственности за все, что тому предстояло делать.

Всего через три дня после вступления Ежова в новую должность ПБ приняло самый — как по лексике, так и по конструкции — необычный документ. Судя по всему, основой для него послужила записка, поступившая из «Зеленой рощи» от Сталина, которая была предназначена «для руководства» Ежову, а еще Б.М. Талю и некоему Беговому (личность его установить не удалось).

Решение ПБ выглядело так:

«Утвердить следующую директиву «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам»:

а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз, и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе.

б) В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами (выделено мной — Ю.Ж.), охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не завершены, но и тех, которые были раньше высланы»¹⁴.

Данное решение ПБ стилистически более напоминает не обычный партийный документ, а стенографическую запись речи кого-то (Сталина?), некое своеобразное напутствие Ежову, указание на то, с чего же ему незамедлительно следует начинать работу. Действительно, если не принимать во внимание специфические слова вроде «мерзавцы», «отряд мировой буржуазии, разведчики, шпионы, диверсанты и вредители», то есть чисто эмоциональные оценки сторонников Троцкого и Зиновьева, то остается существенное — программа. Она же сводится к предельно четкой установке: необходимо немедленно расправиться (хотя юридический смысл понятия и очень расплывчат, но все же за ним угадывается лишь одно — вынесение смертного приговора) со всеми без исключения выявленными, известными троцкистами и зиновьевцами, то есть левыми. И с теми, кто уже получил приговор — заключение на какое-то количество лет, и с теми, кому суд лишь предстоит, и даже с теми, кто давным-давно, скорее всего с 1927 г., находится в ссылке. Со всеми!

Что же стояло за таким откровенно жестоким, если не сказать кровожадным, требованием? Результаты августовского процесса? Вряд ли, ибо они заблаговременно, еще 29 июля, были достаточно ясно сформулированы в закрытом письме ЦК ВКП(б). Может быть, «Директиву» породило то, что всплыло уже потом, во время судебного заседания? Но и это не могло потребовать столь долгого осмысления. Первые показания на допросах Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова? Также вряд ли, ибо то, в чем они успели «признаться», ожидалось от них уже месяц назад...

Весьма возможно, «Директива» потребовалась прежде всего как четкое, однозначное указание новому наркому внутренних дел Ежову, против кого же необходимо направить в первую очередь всю карательную систему подведомственного ему теперь НКВД. Нельзя исключить и того, что требуемая расправа с троцкистами и зиновьевцами должна была окончательно и бесповоротно устранить с политической сцены страны не только очевидных, реальных, но даже и весьма проблематичных, лишь потенциальных противников начавшейся реформы. Сделать таким образом просто невозможной любую, даже в предельно узком кругу ссыльных, критику проекта новой конституции, особенно с позиций марксизма-ленинизма, позиций Октября. Л такую вескую и аргументированную, убедительную для любого члена партии, серьезную критику, со ссылками на классические труды Маркса, Энгельса, Ленина, можно было ожидать лишь от тех, кто действительно глубоко изучил марксизм-ленинизм. Знали же его по-настоящему тогда немногие, главным образом те, кого и называли «контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими элементами».

Но помимо таких объяснений есть и еще одно. Выражается оно в решении ПБ, вряд ли случайно принятом в тот же день, 29 сентября, о возобновлении приема в ряды ВКП(б) с 1 ноября текущего 1936 г.¹⁵ Впервые оно было внесено на рассмотрение членов ПБ еще 27 июня, то есть сразу же после пленума ЦК, на котором так откровенно холодно, даже враждебно приняли и доклад Сталина, и текст проекта новой конституции.

Полное совмещение во времени двух только внешне выглядевших предельно противоположными друг другу решений — о расправе с троцкистами и зиновьевцами и о возобновлении прекращенного еще в 1932 г. приема новых членов и кандидатов в члены ВКП(б) — на деле означало всего лишь два способа решения одной и той же задачи: создание принципиально новой партии, хотя и сохранявшей (надолго ли?) прежнее название. На то, что это будет совершенно новая партия, указывало слишком многое: и начавшаяся тогда же разработка партийной программы, порученная тем, кто готовил текст новой конституции, и оценки, которые уже были даны Сталиным партийной верхушке — партократии, и статистические данные... Особенно последние.

Вспомним. К маю 1936 г., всего за четыре года, из ВКП(б) в процессе чистки и обмена партбилетов были исключены: по данным, приведенным Ежовым на июньском пленуме, — 200 тыс. человек¹⁶. Маленковым в докладе на совещании в МК 23 апреля названа иная цифра — 306 тыс.¹⁷. Другими словами, из партии, насчитывавшей чуть более 2 млн. членов и кандидатов в члены, «вычистили» от 10 до 15% в основном за чисто формальные, уставные прегрешения: неуплату в срок членских взносов, «пассивность» — неучастие в обсуждении вопросов на собраниях ячейки или просто непосещение партсобраний. Здесь весьма показательным стало то, что среди исключенных 306 тыс. человек по заурядным причинам вне партии оказались 1610 секретарей районного уровня.

По более серьезным, уже политическим причинам из тех же 306 тыс. «вычистили» «шпионов и их пособников» — 50 человек, троцкистов и зиновьевцев — 306, «жуликов и аферистов» — 723, бывших белогвардейцев и кулаков, скрывших свое прошлое либо происхождение, — 1666¹⁸. Однако такие вполне естественные пропорции стали разительно меняться сразу же после июньского пленума, после того как был опубликован проект новой конституции. За последующие два с половиной месяца число левых, изгнанных из рядов партии, внезапно возросло в двадцать раз и достигло 6844 человек. Однако и на том столь внезапный рост этот не приостановился. К концу сентября, то есть на момент утверждения «Директивы», количество исключенных троцкистов и зиновьевцев составило уже 9602 человека.

Не оставалось сомнений, что из партии прежде всего целенаправленно исключались члены той самой «объединенной оппозиции», которая в 1926—1927 гг. вобрала в себя практически всю сознательную — самостоятельно и критически мыслящую — часть ВКП(б), в равной степени сторонников Троцкого, Зиновьева, «децистов», группы Шляпникова «Рабочая правда». Ну а это предвещало очень быструю стагнацию существующей партии, отныне складывавшейся из двух совершенно разнородных, несопоставимых по численности, противоположных по своим интересам деидеологизированиых частей. Из основной массы, крестьянской по происхождению и потому сохраняющей прежнюю мелкобуржуазную идеологию, к тому же в большинстве (90%!) неграмотной, неуклонно превращавшей ВКП(б) из изначально сознательной, боевой политической организации в аморфное, существующее лишь из-за своей многочисленности некое конформистское «общественное движение». И из крайне малочисленной части — «вождей»: секретарей всех уровней, от городского и районного до ЦК нацкомпартий, а также из штатных работников тех же комитетов, уже практически переродившихся в чисто бюрократический социальный слой.

Но теперь возникает новый вопрос: почему в качестве первого удара узкое руководство избрало именно левых, а не партократию? Здесь напрашивается только один ответ: из-за твердости в убеждениях, бескомпромиссности первых. Из-за того, что при проведении политических реформ договориться с ними, достигнуть какого-либо обоюдоприемлемого компромисса было просто невозможно. С партократией, как и вообще с бюрократией в целом, найти общий язык было несравненно проще, даже легко — из-за органически присущего ей конформизма, готовности принять какую угодно политическую доктрину, конституцию, даже иной социально-экономический строй, но при одном непременном условии: ее властное и материальное положение не должно быть ущемлено. Поэтому-то она и могла, несмотря на уже оказываемое сопротивление, принять в конечном итоге, пусть в предельно ограниченном, куцем виде, политические реформы группы Сталина.

Однако обольщаться такой предположительной оценкой не следовало, и вполне возможно, узкое руководство это понимало. Ведь столь же возможным, логически предсказуемым могло оказаться и иное. Партократия легко и единодушно поддержит не узкое руководство, а левых, но только в случае возникновения острой, кризисной ситуации, в которой троцкисты и зиновьевцы неизбежно оказались бы своеобразным катализатором, предельно ускорившим развитие политических процессов внутри партии. Ведь в конечном итоге генетически — своим партийным стажем, революционным прошлым, участием в гражданской войне — партократия была не только чрезвычайно близка левым, но и едина с ними всего десять лет назад. И потому могла, повинуясь лишь чувствам, даже неожиданно для себя поддержать своих прежних товарищей по большевизму, выступив вместе с ними против реформаторской группы Сталина.

При выборе первой цели для нанесения удара Сталину приходилось, безусловно, не забывать еще и о том, что его главный противник Троцкий не только жив, но находится на свободе и недоступен для него. Он продолжает активно действовать в слишком близкой Норвегии (вскоре смененной отнюдь не по собственной воле на далекую Мексику), несомненно воздействуя на своих сторонников в СССР, да и не только на них.

Вся эта совокупность многозначных факторов, которые осенью 1936 г. не могли не учитываться, скорее всего, и обусловила не только направление первого репрессивного удара, но вместе с тем некоторую двойственность при принятии внутриполитических решений. Одновременно и отступления по одним вопросам, и наступления по другим. Так, явно под давлением противников политических реформ. 9 октября ПБ вынуждено было отказаться от желания разрешить уже 7 ноября 1936 г., во время военного парада, пройти по московской Красной площади только что созданным казачьим подразделениям. Явно двусмысленная акция, которая непременно слишком многим ярко напомнила бы о недавней кровавой борьбе с белоказачеством, была перенесена на более отдаленный срок — 1 мая 1937 г.¹⁹ Чуть позже, 28 октября, ПБ пошло на своеобразный размен. Утверждая текст лозунгов к 19-й годовщине Октября, подготовленных в отсутствие находившегося в отпуске Стецкого его заместителем по агитпропу В.Г. Кнориным, отклонило два из них. Второй, левацкий, — «Да здравствует социалистическая революция во всем мире!», и восьмой, реформаторский, — «Да здравствует конституция Союза ССР! Пусть крепнет и развивается рабоче-крестьянская демократия!»²⁰.

Вместе с тем узкое руководство тогда же пошло и на откровенно вызывающие действия, открыто выражавшие его реформаторские идеи. 13 ноября решением ПБ был утвержден приказ Комитета по делам искусств о снятии из репертуара Московского Камерного театра, руководимого А.И. Таировым, только что поставленной, сыгранной всего три раза комической оперы «Богатыри» на классическую музыку Александра Бородина, по новому либретто, написанному Демьяном Бедным.

Виза ПБ потребовалась не случайно. Приказ, немедленно опубликованный «Правдой», «Известиями», «Советским искусством», «Литературной газетой» и другими изданиями, так мотивировал причину запрещения спектакля: он «чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются в народном представлении носителями героических черт русского народа; дает антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа, так как оно способствовало сближению славянских народов с народами более высокой культуры»²¹.

Отныне не только историк, педагог или завзятый театрал, но просто образованный человек должен был неизбежно связать воедино приказ с июньским постановлением ЦК «О педологических извращениях». Лишь теперь, когда эти документы выстроились в строго закономерный, однозначный ряд, стало возможно сравнить их с текстом проекта новой конституции, осознать принципиальную новизну, реформаторский характер все отчетливее обозначавшегося курса, которым Начинала следовать страна.

В ту же цель, столь же точно и сильно, хотя и менее эпатирующе, било и еще одно решение ПБ, от 9 ноября, — о проведении на государственный счет, на высоком официальном уровне похорон В.Г. Черткова²².Человека, о котором тогда почти никто не помнил и практически ничего не знал, если бы не прочитал в тот день в некрологе, помещенном «Правдой», что он был ближайший друг и сподвижник Льва Толстого. Дворянин, блестящий конногвардеец, он покинул «свет» и отдал полвека жизни пропаганде творчества и учения величайшего русского писателя. Создал прогрессивное, широко известное в конце XIX века издательство «Посредник», организовал переселение духоборов в Канаду, в Лондоне печатал вызывающе антиправительственную газету «Свободное слово». Потом уже, с 1928 г., являлся главным редактором полного собрания сочинений Л.Н. Толстого. Да, трудно было тогда найти человека, более далекого не только от большевизма, но и вообще от всего, чем жила Страна Советов последние почти двадцать лет. Однако узкое руководство не только расценило его смерть как тяжелую утрату для страны и национальной культуры, но сделало все возможное, чтобы отдать Черткову должное, достойно проводить его в последний путь.

Наконец, в том же ряду фактов, безоговорочно свидетельствовавших о проходивших воистину тектонических сдвигах в идеологии и в политике, находилось решение ПБ, принятое 21 ноября по инициативной записке Я.А. Яковлева, выступавшего в данном случае как первый заместитель председателя КПК.

«Тов. Радченко, — писал Яков Аркадьевич о начальнике всесоюзного объединения «Заготлен», — направил управляющим своих контор распоряжение, в котором написано: «Предлагаю Вам всех исключенных из партии при проверке партдокументов уволить». Считаю, что этот способ себя страховать и подкидывать ЦК исключенных из партии как безработных по меньшей мере непартийным. Предлагаю проект постановления ЦК ВКП(б)»²³.

На следующий день «Правда» на первой полосе опубликовала подготовленный Яковлевым текст под набранным жирным шрифтом заголовком — «Постановление ЦК ВКП(б)»:

«Отменить распоряжение начальника «Заготлен» тов. Радченко об увольнении с работы всех исключенных из партии, поскольку это распоряжение противоречит политике партии и нарушает законы СССР, запрещающие уволить кого бы то ни было с работы за беспартийность».

Внешне все выглядело так, будто просто появилось еще одно очередное и рутинное постановление, призванное всего лишь подтвердить неусыпность ЦК, его повседневную работу, охватывающую прежде всего жизнь в партии. Однако сегодня не могут не насторожить и не породить серьезнейших вопросов довольно странные обстоятельства, связанные с его появлением. Прежде всего отсутствие сведений о том, когда же именно Радченко издал свой пресловутый приказ. Если только что, то почему дата не была указана? Ведь она лишний раз продемонстрировала бы оперативность работы КПК. Но если давно, в разгар проверки партбилетов, то есть год, а то и более назад, то почему столь важная информация приберегалась? Для того, чтобы использовать ее в подходящий момент, когда в ней возникнет действительно острая необходимость?

Во-вторых, деятельность объединения «Заготлен» носила территориально предельно ограниченный характер, практически распространялась лишь на тогдашнюю Ленинградскую область, включавшую Псков и Новгород, и Белоруссию. Следовательно, она не создавала достаточных оснований для столь широких обобщений, каковыми всегда являлись или стремились таковыми казаться постановления ЦК. Случай с «Заготльном» нуждался в иных, дополнительных примерах, о которых Я.А. Яковлев обязан был сообщить в своей записке. Примерах как минимум республиканского масштаба. Далее, в постановлении почему-то отсутствовали обязательные в подобных случаях «оргвыводы» — мера наказания провинившегося, которая могла колебаться от простого выговора до исключения из партии или снятия с работы. Наконец, столь же необъяснима и та поспешность, с которой не только приняли решение, но и опубликовали его — практически через несколько часов.

Скорее всего, за запиской Яковлева стоял только что вернувшийся из отпуска Сталин, который лично завизировал постановление, проголосовав на его оригинале «за»²⁴. Ну а вынудить к тому Иосифа Виссарионовича, как можно легко представить, могло только одно — необходимость как-то подправить «Директиву». С одной стороны, несколько ослабить, даже приглушить ее слишком очевидную резкость, загодя исключить расширительное возможное ее истолкование и сотрудниками НКВД, и в областных и краевых комитетах, ЦК нацкомпартий. Подчеркнуть лишь внешне суровым (отсюда и отсутствие меры наказания) осуждением приказа Радченко требование не допускать никакой самодеятельности в столь важном вопросе. Не позволять подменять «расправу» с троцкистами и зиновьевцами «охотой на ведьм»» — широкими и бессмысленными расправами, которые слишком быстро могли принять массовый характер. Ведь по существовавшим тогда правилам игры человек, исключенный из партии и уволенный с работы, автоматически становился объектом самого пристального внимания местных органов НКВД.

Если данное объяснение правильно, то постановление по делу Радченко увидело свет как нельзя вовремя. Н.И. Ежов уже приступил к выполнению «Директивы», правда, начал не с арестов и приговоров, а с более для него в тот момент значительного — кадровых передвижек и перестановок, реорганизации аппарата наркомата.

Буквально на третий день после своего назначения Николай Иванович избавился от правой руки Г.Г. Ягоды, Г.Е. Прокофьева, переведенного в той же должности — заместителя наркома — к своему так и не ставшему для него бывшим шефу, в наркомсвязь. На место Прокофьева 29 сентября утвердили М.Д. Бермана, кадрового чекиста, работавшего в «органах» с августа 1918 г., с лета 1930-го — заместителя, а с июня 1936-го — начальника ГУЛАГа. Затем Н.И. Ежов взял себе еще двух заместителей, для которых были созданы персональные посты. 16 октября — М.П. Фриновского, также кадрового чекиста, медленно всходившего по ступеням должностей на Украине, Северном Кавказе, в Азербайджане, но с 1926 г. обретавшего узкую специализацию — служил преимущественно в пограничных войсках, которые; и возглавлял с 1933 г. Утвержденный на пост замнаркома, как и М.Д. Берман, он сохранил и прежнюю должность. А месяц спустя, 3 ноября, заместителем Ежова стал Л.Н. Вельский (Левин), опять же кадровый, с весны 1918 г., чекист, служивший на различных командных постах. У Н.И. Ежова он возглавил главное управление милиции.

Так в деятельности НКВД четко обозначились три автономных направления: ГУЛАГ, пограничные войска, милиция, которые, оставаясь в рамках наркомата, обрели теперь значительную самостоятельность. Самому Н.И. Ежову и остальному аппарату НКВД была предоставлена возможность сосредоточиться на главном — разгроме бывших оппозиционеров.

Кадровые перестановки провели и на следующем уровне руководства НКВД. 15 октября укрепили его людьми со стороны, утвердив на ответственных должностях двух человек. Начальником отдела кадров наркомата стал М.И. Литвин, до того служивший на профсоюзной работе, а с 1930-го — на партийной, в ЦК ВКП(б). На менее заметный, даже скромный пост — начальника административно-хозяйственного управления НКВД — назначили С.Б. Жуковского. В годы гражданской войны он был армейским политработником, в 1922—1923 гг. работал в распредотделе ЦК ВКП(б), затем в ЦКК—РКИ, НКПС, ВСНХ, наркомате внешней торговли. Одновременно понизили в должностях семерых старых сотрудников В.Р. Менжинского и Г.Г. Ягоды²⁵.

Наконец, 28 ноября, приказом по НКВД, вне всякого сомнения, согласованным с ПБ, в наркомате провели реорганизацию, оказавшуюся на деле довольно незначительной по масштабам. Ликвидировали своеобразный анахронизм, реликт эпохи НЭПа — экономический отдел, возглавлявшийся с 1931 г. Л.Г. Мироновым (Каганом), которого поставили начальником более значимого отдела — контрразведывательного (КРО), как отныне стали именовать бывший особый. КРО и стал ведущим при расследовании абсолютно всех дел по шпионажу, подлинных или мнимых, число которых начало стремительно множиться. Более значимым, но лишь для собственных интересов узкого руководства, явилось создание еще одного отдела — первого, или охраны²⁶. Охраны высших должностных лиц партии и государства, что служит непременным атрибутом власти в любой стране в любые времена. Начальником многочисленного, состоящего из 24 отделений, отдела утвердили комиссара 2-го ранга К.В. Паукера, иностранца на советской службе. В 1915 г. Паукер, фельдфебель уланского полка австро-венгерской армии, попал в русский плен. Участвовал в гражданской войне, вступил в партию, с 1920 г. стал работать в ВЧК, практически сразу же — в оперативном отделе, в котором уже в 1923 г. дослужился до должности начальника²⁷.

Но почему следует придавать столь серьезное значение созданию отдела охраны? Да потому, что оно свидетельствовало о весьма серьезном положении, в котором оказалось узкое руководство. Группа Сталина ощутила реальную опасность и вынуждена была предпринять беспрецедентные за все девятнадцать лет существования советской власти меры.

Далеко не случайно ни осенью 1933 г., когда два довольно серьезных инцидента могли быть истолкованы как покушение на Сталина²⁸, ни в декабре 1934 г., после убийства Кирова, никаких мер по усилению безопасности принято не было. Узкое руководство не ощутило в том необходимости. Предельно же усилили персональную охрану узкого руководства только в конце ноября 1936 г., на четвертый день работы VIII чрезвычайного съезда Советов СССР, за несколько суток до проведения решающего голосования по проекту — сначала на пленуме, а затем и на самом съезде. Тогда, когда НКВД в основном выполнил «Директиву» по разгрому бывшей троцкистско-зиновьевской оппозиции.

Расправа с троцкистами и зиновьевцами шла скрытно, без какой-либо огласки. Единственным исключением оказалось «Кузбасское дело», о котором центральные газеты вряд ли случайно оповестили население страны в канун открытия VIII чрезвычайного съезда Советов СССР.