Глава 5
ПОДВЕДЕМ ИТОГИ
5.1. «Прострация» или «оглушительное молчание» И.В. Сталина
В теплые июньские дни, когда не только граждане России, других республик бывшего Советского Союза, но и люди доброй воли всей Земли отмечали очередную скорбную годовщину со дня начала Великой Отечественной войны, правительственный официоз «Российская газета» внесла свой посильный «вклад» в развенчание фальсификаторов всех мастей, которым приспичило пересмотреть причины возникновения Второй мировой войны и ее конечные результаты, поставив на одну доску фашизм и сталинизм, а также внесла немалую лепту в дело дальнейшего просвещения и патриотического воспитания нашего народа, и прежде всего молодого поколения, смутно представляющего себе как причины, так и итоги этой страшной всемионои катастрофы. Речь идет о публикации статьи «Менеджер разгрома» известного «борца» с фальсификатораг л советской истории и ми- фотворцами в части, касающейся роли генералиссимуса И.В. Сталина в разгроме немецко-фашистских захватчиков — Леонида Радзиховского. Название статьи столь характерно, хотя более понятным было бы, если бы затасканное ныне заморское словечко «менеджер» было заменено более понятным для россиян — «организатор», что подумалось: неужто автор, проконсультировавшись с известным писателем, Героем Советского Союза Владимиром Карповым, наконец-то воздал должное гениальному полководцу всех времен и народов Иосифу Виссарионовичу Сталину. Почему именно с В. Карповым? Да просто потому, что именно в эти же июньские дни вышло третье — дополненное и исправленное — издание его двухтомника «Генералиссимус», где действительно развернута широчайшая панорама деяний И.В. Сталина по разгрому гитлеровских орд, освобождению порабощенных народов Европы от немецкого фашизма и искоренению фашистской заразы, как искоренены были в Советском Союзе в свое время такие страшные болезни, как чума и холера.
Однако глубокое разочарование наступает сразу же после прочтения первых абзацев этой статьи. Оказывается, она посвящена вовсе не возвеличиванию великих дел И.В. Сталина, а тому, как он разгромил... Красную Армию. Рефреном через всю статью, как мелким, так и крупным шрифтом, звучит: разгром!.. Разгром!.. РАЗГРОМ! Нет, мы не собираемся детально разбирать все злостные выпады Л. Радзиховского в адрес И.В. Сталина, других советских полководцев, против самой Красной Армии, наконец, это прекрасно сделал известный писатель-публицист B.C. Бушин в своей статье «Менеджер поклепа», опубликованной в газете «Завтра»(' В. Бушин. Менеджер поклепа. «Завтра», август, 2009, № 33 (821). С. 1,4.).
Хотелось бы остановиться на тех фрагментах статьи самого В. Бушина, которые касаются исследуемой нами темы о «прострации», якобы случившейся со Сталиным в начале войны. Л. Радзиховский, как истинно литературный новатор, применяет иное определение, якобы характеризующее поведение Сталина в эти тревожные дни — «оглушительное молчание... в течение 11 дней», то бишь с 22 июня до 3 июля 1941 года. Вот это «оглушительное молчание» и «лязганье зубами о стакан 3 июля» во время его выступления по радио и есть «самый яркий пример паники», якобы охватившей советское руководство и прежде всего самого Сталина, пишет Л. Радзиховский.
Именно по поводу «оглушительного молчания» Сталина В. Бушин попытался объяснить читателям газеты «Завтра» причину того, почему Сталин не выступил по радио с обращением к народу в первый день войны. Зная В. Бушина как компетентного исследователя проблем Второй мировой войны, его исключительную добросовестность при ведении полемических баталий с фальсификаторами — антисталинистами всех мастей, мы с интересом обратились к его аргументам, объясняющим «темные места» истории прошедшей войны, которым, по существу, и посвящены наши изыскания.
Полемизируя с Л. Радзиховским, В. Бушин пишет: «Он убежден, что в первый день войны по первой программе обязано выступить именно первое лицо государства. И никак иначе! Откуда это? Да от нынешнего телевидения, от которого он отлепиться не может. А там каждый день первые лица, эти VIP-персоны, по всякому пустяку VIP-речи произносят». В. Бушин продолжает: «Но оглянулся бы назад и задал себе несколько вопросиков (это обращение к Л. Радзиховскому. — А.К.): а президент Польши выступил 1 сентября 1939 года, когда напала Германия? А 2 сентября, когда Франция, а 3-го Англия объявили войну Германии, что делали французский президент Лебрен и английский премьер Чемберлен? Может быть, выступили хотя бы 10 мая 1940 года, когда началось немецкое вторжение?.. Наконец, выступление Медведева в день нападения Грузии на Южную Осетию вы помните?»
И уж чтобы закончить с бушинскими сравнениями, напомним, что ведь в августе 2008 года и наше «второе лицо» государства в лице премьера В.В. Путина тоже не выступило (впрочем, он по всем приметам так и остался первым лицом — духовный лидер нации как никак, русский Дэн Сяопин, понимаете), в самый момент начала вторжения саакашвилиевских «орд». В Пекине оно находилось, на открытии Летних Олимпийских игр, короче говоря, тоже «на отдыхе», только «далеко от Москвы» (как по Ажаеву получается). Понадеялись наши первые лица на многоопытного внешнего разведчика М. Фрадкова, тем более что совсем недавно он и сам был в ранге «второго лица»...
Далее в своей полемике с Радзиховским Бушин ссылается на Журнал регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина и доказывает, что вождь находился на своем посту. И вот здесь мне хотелось бы дать совет опровергателям мифа о «сталинской прострации». Уважаемые товарищи, граждане, господа, леди и джентльмены, не смотрите на записи в журналах регистрации посетителей кремлевского кабинета И.В. Сталина сквозь розовые очки и не воспринимайте их столь прямолинейно! Усомнитесь однажды, что в них что-то не так, как усомнился в свое время В.М. Жухрай. Нет, он не отрицает действительную природу этих записей, не ставит под сомнение несущую ими информацию, а уж о фальсификации этих записей в рассматриваемом временном интервале не может быть и речи. Он просто высказал сомнение по поводу того, что присутствие посетителя в кабинете Сталина не всегда является абсолютным свидетельством присутствия в кабинете самого Сталина. То есть, он выдвинул версию, что в какие-то промежутки времени, когда сам Сталин по тем или иным причинам отсутствовал в Кремле, посетителей мог принимать кто-то другой из членов Политбюро, которому вождь поручал это сделать. У В. Жухрая, когда он высказал эту мысль, не было под руками публикаций этих журналов. Но вам-то, господа исследователи, трудно ли поглубже вчитаться в эти записи, скажем за 1933 год, особенно в те месяцы, когда Сталин находился в отпуске. А также в послевоенные годы, особенно после тяжелой болезни, перенесенной Сталиным в 1949 году, когда он месяцами отсутствовал не только в Кремле, но и в Москве. А в его кабинете прием посетителей продолжался. В конце концов, имеются записи о посетителях сталинского кабинета в начале марта 1953 года, когда Сталин находился в коме и даже когда он скончался.
Проанализировав все это, вы непременно придете к следующим выводам:
— в первые дни войны Сталин физически не мог принимать посетителей в своем кремлевском кабинете, поскольку был тяжело болен;
— будучи тяжелобольным, он в самом начале болезни, мобилизовав свою волю и силы, тем не менее, 22 июня работал в Кремле, но выступить по радио с обращением к народу он физически не мог;
— усугубив течение болезни тем, что он напряженно работал весь этот день с 5 часов 45 минут до 16 часов 45 минут, то есть 11 часов без отдыха и еды (выпил всего один стакан чаю), он не смог подняться с постели и прибыть в Кремль 23 июня 1941 года. В этот день прием в сталинском кабинете вел его первый заместитель В.М. Молотов;
— через двое суток (с 16 часов 45 минут 22 июня до 16 часов 20 минут 24 июня), немного оправившись от болезни, благодаря интенсивному лечению, которое проводил лучший ЛОР-специалист профессор Преображенский, Сталин прибыл в Кремль, но ненадолго, приняв с 16 часов 20 минут до 21 часа 30 минут, то есть за 5 часов, 20 посетителей, но самое главное с головой окунувшись в решение непростых проблем, возникших с началом войны;
— перерыв в лечении, непомерная нагрузка на больной организм привели к резкому обострению болезни, и Сталин 25 июня вновь не смог вернуться к исполнению своих нелегких обязанностей. И лишь 26 июня он активно включается в работу, приняв с 12 часов 10 минут до 23 часов 20 минут (снова 11 часов подряд!) 28 посетителей.
Таким образом, Сталин действительно фактически три дня отсутствовал в Кремле, но не в силу «прострации» он «оглушительно молчал» или, напротив, проверял своих соратников на лояльность, а по вполне естественной причине.
И тронулся уже было лед. Вот и Б. Соловьев с В. Суходеевым признают, что: И.В. Сталин во второй половине июня 1941 года был «мучительно болен». В субботу, 21 июня, когда у него температура поднялась до сорока градусов, в Волынское (Ближнюю дачу) был вызван профессор Б.С. Преображенский, много лет лечивший И.В. Сталина и т.д. по тексту уже ранее приводимой нами цитаты из книги. Мало того, они решительно заявляют, что Сталин из-за болезни не только «физически» не мог выступить 22 июня 1941 года, но, «будучи еще тяжело больным, И.В. Сталин 29 июня 1941 года дважды был в Наркомате обороны и Генеральном штабе и отдавал соответствующие распоряжения»( Б. Соловьев, В. Суховеев. Полководец Сталин. М., «Алгоритм», 2003. С. 52-55.).
Жаль только, что авторы стыдливо умолчали, откуда они почерпнули эту информацию. И уже только в следующей книге В. Суходеев скромно признал, что заимствовал ее из книги В. Жухрая «Сталин. Правда и ложь»[48].
Но дальше-то «процесс не пошел», как заговоренные, и эти уважаемые авторы, признавшие болезнь Сталина, упорно утверждают, что и при температуре за сорок Сталин без устали трудился все эти дни. Вяжут их тоже по рукам и ногам записи в Журнале регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина. Но уже хорошо то, что признан ими тот факт, что не мог Сталин выступить с обращением к народу 22 июня физически. Вот именно, это «невыступление», а отнюдь не сама болезнь Сталина послужило базовой основой возникновения мифа о сталинской «прострации». Мало ли сколь часто и как тяжко болел Сталин, а ангинами он мучился всю жизнь, но ведь только болезнь 21—25 июня послужила причиной самого исторического «невыступления», а последнее и породило миф.
5.2 «Таинственный остров» И.В. Сталина
Сам факт выступления Сталина с обращением к народу 3 июля еще одно подтверждение того, что необходимость его обращения была действительно исторически обусловлена хотя бы уже потому, какое воздействие оно оказало на дальнейший ход событий.
Значение этого исторического выступления трудно переоценить. Опять же нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал: «Речь, произнесенная И.В. Сталиным утром 3 июля, произвела большое впечатление своей искренностью и ясностью указаний, как бороться с врагом. Сталин призвал народ к беспощадной священной войне, не обещая скорой и легкой победы. Необычно низкий голос (сказывались последствия перенесенной болезни. —
А.К.), тяжелое дыхание говорили о его волнении. Все, кто оказывался в это время у приемников или громкоговорителей, с замиранием сердца ловили каждое слово»[49].
А вот что сказал наш великий патриарх литературного цеха, гимнический поэт С.В. Михалков: «Хотим мы сегодня признать или не хотим, но ведь именно его речь, начавшаяся словами «Братья и сестры!», в сорок первом вызвала невиданный энтузиазм у людей самых разных возрастов. Они пошли на призывные пункты добровольцами. Вера в слово — огромная вера, если произносит его авторитетный человек. А то, что Сталин был для миллионов авторитетной личностью, отрицать можно либо по скудоумию, либо по злому умыслу»[50].
Однако все остальные лидеры, о которых пишет В. Бушин, как о «невыступивших» в доказательство правомерности «невыступления» Сталина 22 июня, и через 10 дней не выступили. Какие там выступления польских первых лиц? Они чемоданы паковали, чтобы драпать куда глаза глядят. Следом за президентом покинуло страну и правительство Польши, оказавшись в Румынии уже 5 сентября. Так что и второе лицо не могло выступить перед народом. «7 сентября главнокомандующий польской армией маршал Рыдз-Смиглы перенес свою штаб-квартиру в Брестскую крепость, а уже 10 сентября отбыл из нее на юг. 15 сентября главнокомандующий оказался в Коломые, на румынской границе, где собралось и остальное руководство страны. Ни страной, ни армией они уже давно не управляли, а с некоторого момента и не пытались это делать»[51].
А вот Сталин такого допустить не мог, он из Москвы даже в Куйбышев не собирался выезжать, хотя Постановление ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» подписал... Сталин поручил выступить Молотову не потому, что не знал, как развернутся события! А что Молотов знал? Представьте себе, что текст выступления Молотова да зачитал Сталин?! Каково? «Враг будет разбит! Победа будет за нами!» — да ничего другого Сталину и говорить не надо было. Для всего народа этих слов, произнесенных самим Сталиным, достаточно было, чтобы «ярость благородная вскипела, как волна». Между прочим, эти слова народная молва все равно приписала Сталину, да и ныне любого ветерана спроси — кто их произнес впервые? Непременно ответят — Сталин! Молотов очень смущался, когда его об этом спрашивали, бормотал что-то несвязное, мол, коллективный труд и все такое прочее, но в конце концов и он их адресовал Сталину. А чего его спрашивать было? Прочтите слова: «Наше дело правое — мы победили» вокруг профиля И.В. Сталина на самых многочисленных медалях времен Великой Отечественной войны, «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», которой награждали самоотверженных тружеников тыла. Вопросы будут?
А вы говорите: правильно сделал, что не выступил сразу же после начала войны.
Чего тут правильного-то! Невыступление Сталина тяжело было воспринято народом страны. Первый вопрос задавали люди друг другу и себе: «Что со Сталиным?» Им не тонкости текста самого выступления нужны были, им голос вождя, голос почти полубога услышать надо было.
Под большим секретом Сталин поведал Молотову о своей тяжелой болезни и физической неспособности выступить с обращением к народу. Да Молотов и сам видел, в каком состоянии находился вождь. Оба они понимали, что будет, если о болезни Сталина узнает весь мир, и какой шум поднимет геббельсовская пропаганда вокруг факта болезни вождя.
А может быть, перестраховался вождь? Может быть и нужно было Молотову перед своим выступлением во всеуслышание объявить о болезни Сталина? Болен, мол, вождь, не может выступить, ангина горло перехватила, а мне поручено заменить вождя. Так вот, дорогие товарищи и граждане («Братья и сестры» он не мог сказать — не имел на то духовного образования, да и крещен ли был?), послушайте теперь, что я вам скажу, ну и далее по тексту. Может, оно так и лучше было бы? Не было бы тогда никакой основы для развязного хрущевского, а затем и жуковского обвинений в трусости Сталина и для последующего возникновения мифа о сталинской «прострации» и всех последующих нагороженных Монбла- нов лжи вокруг нее, в том числе и мифа (свеженького, прямо из «кухни» Л. Радзиховского) об его «оглушительном молчании», может и вправду ошибся вождь, скрывая свою болезнь. Скольких бы авторов «исторических изысканий», книг, диссертаций по поводу «прострации» Сталина мы бы теперь не досчитались. А ведь все пишут и пишут, и конца не видно этому процессу. Некоторые исследователи дописались до того, что поставили перед собой задачу исследовать «Что же делал Сталин три дня — 29, 30 и 37 июня 1941 года?»1 Каково?
Другие обличают «трусоватого» Сталина, «оглушительно молчавшего 11 дней и лязгавшего зубами о стакан 3 июля (от трусости, мол)», это по Л. Радзиховскому. Правда, отповедь ему B.C. Бушин дал отменную...
Нет, дорогие товарищи, не ошибся Сталин и не струсил! Он все предусмотрел, уж таков он был мудрый. Объяви он о своей болезни, что бы тогда началось? Ага, как в бой, так у солдата понос? Медвежья болезнь у вождя Советов? С толчка не смог сойти 11 дней? Вы можете себе представить, какие нелепости и мифы стали бы гулять по свету не с 1956 года, когда подлец Хрущев оболгал с ног до головы Сталина и запустил эту гадость о его «прострации», а сразу же с 22 июня 1941 года, а уж до наших дней дошло бы все это с такими комментариями Радзинских — Радзиховских — Млечиных и иже с ними, что нынешний миф о «прострации» Сталина показался бы доброй сказочкой, которую на ночь рассказывают младенцам.
Да, Сталин решил сохранить в тайне свою болезнь. Он взял слово с профессора Преображенского, а затем и с Молотова, что они эту тайну не выдадут до конца своих дней. Вот оно ключевое слово для последующих событий вокруг болезни Сталина — «Тайна»!
Тайна кладов, тайна вкладов, тайна захоронений и т.д. и т.п. Именно вокруг событий, овеянных ореолом тайны, всегда возникают легенды, мифы, сказы и сказания, короче, результат устного народного творчества. Сколько же рассказов, повестей и романов написано вокруг этих кладов-вкладов «Остров сокровищ» Стивенсона — яркий представитель этого жанра.
Если тайна — значит ее нужно узнать, раскрыть, разгадать, довести до потомков, отметиться на раскопках «таинственной Трои».
Если бы болезнь Сталина не была связана с тайной, никаких мифов о «прострации» не возникло бы.
В.М. Молотов свято соблюдал взятое на себя обязательство— ни при каких обстоятельствах не выдавать тайну, в которую посвятил его Сталин. Он, уже будучи человеком весьма преклонного возраста, когда по естественным причинам многое прочно позабыто, помнил одно — тайну болезни Сталина выдавать нельзя. Вот она природа его уклончивых ответов, некоторых недоговоренностей, недомолвок, двусмысленностей!
Не проронить бы нечаянно какого-нибудь слова, что наведет собеседника на раскрытие тайны. Вот и отвечал он на хитроватые вопросы Ф. Чуева порой не очень внятно, но тайны не выдал! Как знать, не раскрой профессор Преображенский эту тайну В. Жухраю, пришлось ли бы нам, наконец-то, опровергнуть этот миф о «прострации» Сталина?
Да, мифы вещь весьма своеобразная. Чем настойчивее их опровергают, тем устойчивее они становятся. А ныне вокруг Сталина и самой Великой Отечественной войны создано столько мифов, что на их опровержение не хватит никаких Мартиросянов и кремлевых. Первый «насобирал», а может где и сам подсочинил, уже свыше 200 мифов о Сталине. И чем больше будут трудиться опровергатели мифов, тем их будет становиться еще больше. Что поделать, такова природа человека, сказки, фантазии и мифы его привлекают гораздо сильнее, чем скучная проза правды. Посмотрите, что нынче читает публика в поездах метро! Маринину, Донцову, Дашкову, писателей Тополей и Незнанских (ранее Братьев Стругацких и Вайнеров). А в детстве — сказки Пушкина, братьев Гримм, Андерсена. Достоевского, Толстого, Чехова только согласно школьной программы. Но нынче вот в школьную программу господин Фурсенко усиленно проталкивает эпическое творение А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», еще то собрание мифов.
Так и хочется посоветовать мифоопровергателям — уймитесь, не ворошите непонятное вам прошлое— все само собой уляжется, вон история Древней Греции богами Олимпа прямо-таки перенаселена, и ничего, изучают ее в школе. Да и Древнего Рима история вперемежку с языческими богами Рима легче усваивается. Если и возникают на бытовом уровне споры на исторические темы древних цивилизаций, то скорее не по поводу тех или иных реальных событий, как знать, имели ли они место вообще, а, например, по поводу того — чей был бог морей Нептун — греческий или римский? А Посейдон? Или по принадлежности богинь красоты Венеры — Афродиты? По большому счету вся история человечества — один сплошной миф.
Вы думаете — летописцы, по трудам которых историки «монтируют», например, историю Древней Руси, самые добросовестные свидетели тех событий, о которых они рассказали в своих летописях? А летописи или те же новгородские берестяные грамоты и есть самые надежные источники о событиях прошлых веков? Ничуть не бывало. Каждый летописец был прежде всего подчиненным своего князя (великого или удельного — не важно), в угоду которому и писались своеобразные «дневники» для истории, в которых как бы утверждалось: «так было». Ну прямо как у Микояна, который по своим «дневникам» и сочинил «летопись» событий, связанных со Сталиным, для «великого князя» — Н.С. Хрущева, и утверждает: «так было». А нынешние «историки» и «писатели» взахлеб славят в своих трудах эту нетленную «летопись» Анастаса Ивановича.
В древнерусских летописях всегда «свой» князь героем будем выглядеть, нежели тот, на которого «герой» вздумал «На Вы идти», хотя ежу понятно, что первый агрессор, а второй жертва. Но как хорошо-то выглядит агрессор! Со школьных лет запомнилось, как Великая княгиня Ольга (православие исповедовавшая, между прочим, задолго до киевского крещения Руси) отомстила древлянам за убийство своего мужа князя Игоря. Совсем не по-христиански поступила, взяла да и подожгла столицу древлян город Коростень, использовав для этого городских (г. Коростеня) голубей.
Привязали к лапкам бедных голубей кусочки пакли, подожгли ее и выпустили на свободу. Летите, мол, каждый в свое гнездо, ну и вспыхнул в одночасье город в отместку за мученическую смерть князя Игоря (в иных учебниках вместо голубей городских воробьев в качестве живых факелов использовала коварная Ольга). То, что такое в принципе не могло случиться, нам, современникам, и дела нет — легенда больно красивая и исторические даты легко запоминаются, а чего еще надо-то больше. Тем более сам Нестор-летописец поведал об этом «историческом» событии — значит сущая правда.
Можно себе представить «технологию поджога» Коростеня? Прежде всего нужно было отловить немалое количество голубей, да не каких-то там первых попавшихся, а именно коростеньских. Положим, у Ольги хорошо разведка поставлена была, завербовали лазутчики многих нестойких горожан, ну те и постарались. Далее надо было одновременно выпустить не одну сотню летающих факелов, а для этого привязать а затем поджечь паклю. Фактор одновременности всех звеньев «технологической цепочки» архиважен, ибо по одиночке пускать голубей бесполезно — эффекта не будет. Горожане будут успевать тушить отдельные очаги возгорания, нужен именно массовый налет летающих факелов — тогда и город вспыхнет, как громадный костер, подожженный со всех сторон.
Как добиться такой синхронности? Видимо, одна половина княжеской дружины, отложив в сторону свои луки и пики, выстроившись в ряд, крепко держала в своих руках по голубю (а может, и двух). Другая половина лицом напротив вязала к ногам голубей паклю, а затем одновременно, по команде княгини Ольги — «Огонь!», подожгла паклю. И «летите, голуби, летите»! Нелепость такого сценария очевидна. Во-первых, где надо было расположиться дружине для этого действа? Если под стенами города, что надежнее с той точки зрения, что голуби долетят до своих гнезд под крышами горожан, не опалив своих крыльев, то это вызвало бы оживленный интерес у древлянских часовых, наблюдавших с городских стен это занятие супостата. Оповещенная ими дружина князя Мала немедленно бы напала на расслабившуюся дружину княгини Ольги, временно утратившую свою боеготовность, и перебила бы их всех до единого, пока они схватятся за свои, временно отложенные, пики и луки. С этой точки зрения всю предварительную технологию поджога лучше отнести подальше от стен города, да скрыть ее за дремучими лесами. Но тогда нет никакой гарантии, что голуби долетят до своих гнезд с пылающими крыльями. А если это не голуби, а воробьи?! Эти и взлететь-то не смогут, сколько им нужно времени, чтобы «грилевым» комочком свалиться под ноги оторопевшей дружины? А как было на самом деле (поджог-то, вероятно, все же был), летописец умолчал, с тем чтобы подчеркнуть мудрость княгини.
Мифы это все! Красивые легенды, придуманные лукавыми летописцами княгини Ольги, чтобы вводить в заблуждение доверчивых потомков вот уже свыше 1200 лет.
А взять шеститомную Историю Великой Отечественной войны или 12-томную историю Второй мировой войны — в чью угоду написаны эти летописи? Мифотворческая сущность этих изданий столь ныне очевидна, что уже никто из пишущей братии, повествующей о событиях тех времен, на них и не ссылается, боясь быть заподозренным в распространении мифов, созданных в угоду то Хрущеву, то Брежневу, смотря по тому, в чье правление писались эти труды. Хотел было Горбачев восстановить справедливость и поручил написать «объективную» историю Великой Отечественной, но... не вышло, хотя сил и средств на это мероприятие потрачено было предостаточно. Послегорбачевские правители тему написания правдивой истории Великой Отечественной войны даже не поднимают, не видят они там своего места, родились или накануне войны (Б.Н. Ельцин), либо уже после нее (В.В. Путин, Д.А. Медведев), так зачем писать. Видимо, ждем мы своего Льва Николаевича Толстого, который тоже родился через 16 лет после окончания Отечественной войны 1812 года, но как ярко ее описал в своем бессмертном произведении «Война и мир»! Уже сколько поколений знают об этой войне не по урокам истории и не по монографиям историков, а по роману Л.Н. Толстого.
Пора бы уже и в наше время появиться такому же литературному классику, чтобы его труд о Великой Отечественной войне, подобно «Войне и миру» Л.Н. Толстого, донес до потомков всю правду и о войне, и о Сталине, и о Микояне. Если проводить аналогию, то родиться он должен был бы где-то в начале 60-х годов прошлого столетия. Тогда ему ныне за сорок должно бы уже быть, проявиться он должен бы. Как знать, может, и пишет уже в тиши своего кабинета, может быть мы даже знаем его по другим произведениям. Л.Н. Толстой тоже ведь не сразу написал свою бессмертную эпопею, были сначала «Севастопольские рассказы», «Хаджи-Мурат», «Казаки», да и «Анну Каренину» со счетов не сбросишь, как и «Воскресение».
Стоп! А уж не Эдвард Радзинский ли это? Посмотрите, какой плодовитый драматург, романист, историк, публицист, да и артист отменный. Как он свои творения про Бонапарта ли, про французских ли королей, да и русских царей тоже, рассказывает с ужимками и прыжками, да с закатыванием своих голубых очей, со своей плутовской ухмылочкой и похотливыми смешками — заслушаешься! Лев Толстой со своими менторскими нравоучениями отдыхает. Да ведь совсем недавно по телику всему российскому народу пообещал, пишу, мол, эпопею про Сталина, видно, мало ему того, что уже понаписал. А может, и будет это та самая эпопея, что, подобно «Войне и миру» Л.Н. Толстого, «громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо...» — поживем — увидим.
А может быть, это и не Э. Радзинский вовсе? Вон Л. Млечин побольше уже написал, тоже и про войну и про мир пишет, и все больше о событиях недавнего прошлого, не отвлекаясь на Бонапарта и французских королей. Скорее от него дождемся рождения той самой эпопеи о Великой Отечественной войне, которая снимет все фальсификации, навороченные уже двумя поколениями ангажированных историков и писателей. И не будет в ней места для прославления полководцев типа Л.И. Брежнева, который по званиям и наградам не уступает Г.К. Жукову, едва не получив высшее воинское звание — генералиссимуса. Тот же Г.К. Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях», в первых изданиях этого нетленного творения, сокрушался, что не застал в свое время в штабе 18-й армии начальника политотдела полковника Брежнева, с которым хотелось обсудить план предстоящей операции. Ну не миф ли это? Вот и взять его на заметку коллекционеру мифов А. Мартиросяну, смотришь и до трехсот единиц возрастет его сборник.
Да и сами мемуары прославленного полководца — сплошной миф в прославление своих же заслуг. А вот поди ж ты, все ученые-историки и маститые писатели непременно сошлются в своих трудах на сие бессмертное творение, по существу, уже давно разобранное на цитаты, как усиленно разбирается на цитаты классический труд «27-го бакинского комиссара», «Так было», новым поколением мифоразрушителей о сталинской «прострации».
А взять еще одного коллекционера мифов — историка-любителя С. Кремлева. «Развенчав» десять мифов о Великой Отечественной войне, он породил не меньшее количество новых мифов, которые неминуемо войдут в многотомный сборник А. Мартиросяна. Например, о «зловещей» роли наркома ВМФ адмирала Н.Г. Кузнецова в создании мифа о сталинской «прострации», пособившего Н.С. Хрущеву всесторонне обосновать свои измышления о якобы неадекватном поведении вождя в первые дни войны.
Мифотворческая деятельность записных антисталинистов активизируется, как правило, в дни памятных дат начала и окончания Великой Отечественной войны, а вот нынче (2009 г.) еще и в связи с 70-й годовщиной подписания пакта Молотова — Риббентропа. Самое печальное, что опусы этих фальсификаторов печатает правительственная «Российская газета». Надо полагать неспроста, похоже, она выражает позицию руководства страны, то есть президента и премьер-министра. О зловещей статье Л. Радзиховского было сказано выше, а тут подоспела статья еще более яростного антисталиниста — Сергея Караганова, опубликованная в «РГ» 21 августа 2009 года1, призывающего проклясть чудовищный сталинский режим с президентской трибуны, в... церквах, мечетях и синагогах, о чем было сказано выше.
Интересно, что на этой же странице «РГ» опубликовано интервью с известным американским писателем и военным историком Альбертом Акселлом, который высказывает прямо противоположную точку зрения относительно роли И.В. Сталина во Второй мировой войне.
Отвечая на вопрос «РГ» «Была ли у Сталина альтернатива подписанию договора с Германией?», он сказал: «Сталин избрал путь, который, как выяснилось впоследствии, обернулся благом для России, благом для Британии и США и всего мира». Вот так! А наш премьер заладил: «аморальный договор», «аморальный договор» заключил Сталин с Гитлером.
И далее А. Акселл продолжает: «Что именно выиграла Россия и весь мир? Прежде всего и важнее всего то, что, согласно секретным протоколам, позднее дополнившим пакт Молотова — Риббентропа, Польша делилась между этими двумя державами. А это означало, что в неизбежном столкновении с Гитлером военные действия развернулись бы на 200—300 километров дальше от советской границы. Иными словами, Советский Союз своевременно обеспечил себе буферную зону, отсрочив вторжение гитлеровских армий на свою территорию.
Мало кто из историков поминал о том, что советский народ выиграл от пакта и в другом отношении. Ведь Гитлер выполнил условия Сталина, и, прежде чем Москва подписала договор о ненападении, Берлин поставил свою подпись под экономическим соглашением с СССР. Германия предоставила Советскому Союзу двухлетний кредит на сумму в 180 млн. рейхсмарок для закупки немецких товаров. За год до нападения Гитлера на СССР было достигнуто соглашение, что советские летчики и авиаконструкторы посетят не менее двухсот германских авиастроительных и военных заводов. Советской миссии в Берлине дали разрешение закупить многие новейшие модели немецких самолетов и перегнать их в Москву. Информация, которую заполучила при всех этих сделках советская сторона, оказалась бесценной. Гитлер, по свидетельству очевидцев, был в бешенстве из-за продажи самолетов. Немецкий генерал, подписавший эту самолетную сделку с СССР, опасаясь наказания, покончил с собой.
Наращивая военные мускулы и обгоняя по мощи вермахт, Советский Союз тем самым помогал США и Британии одерживать их победы над гитлеровскими армиями на фронтах Западной Европы»1.
Вот эти мысли и слова да в уста бы нашему духовному лидеру нации, который заладил, как заигранная пластинка, «аморален пакт Молотова — Риббентропа», как и все другие договоры и соглашения, заключенные и совершенные с Гитлером лидерами западных стран.
5.3.Как Сталин готовился принимать Парад Победы 24 июня 1945 года
Многие задавались вопросом — почему Парад Победы, состоявшийся 24 июня 1945 года, принимал маршал Г.К. Жуков, а не Верховный Главнокомандующий И.В. Сталин? Объяснение этому феномену не найдено до сегодняшнего дня. Правда, в последнее время по страницам газет и журналов и в некоторых солидных изданиях (например, в трудах С. и Е. Рыбасов) пошел гулять миф о том, что Сталин не умел ездить на коне, а потому и поручил принимать Парад Победы своему заместителю Г.К. Жукову. Причем поручил эту миссию Жукову не сразу, а лишь после того, как сам попытался освоить искусство лихого наездника, но неудачно, во время тренировки с коня упал, получил травму и от этой затеи решительно отказался. И немудрено. Освоить искусство наездника за один месяц (решение о проведении Парада Победы было принято 24 мая 1945 года) человеку пожилому (Сталину было без малого 66 лет), в жизни на коня ни разу не садившемуся, да еще с негнущейся в локте левой рукой, очень сложно. Но чтобы с подобным «опытом» наездника выехать на Красную площадь, и продемонстрировать всему миру свое «искусство» — вероятность такого события практически равна нулю.
Действительно, «принимающему парад предстояло ровно в 10 часов появиться на боевом коне из ворот Спасской башни с последним ударом курантов на башне одновременно с командующим парадом, который несется на коне ему навстречу, оказаться в центре площади перед Мавзолеем, принять рапорт, объехать все полки, построенные на Красной площади, остановиться точно перед каждым штандартом, удержать коня на месте, не позволяя ему встать на свечу, пожелать здравия полку, выслушать зычный ответ, поздравить с победой и под ответный рев нестись дальше манежным галопом, ни в коем случае не позволяя коню сорваться в полевой галоп. При этом каждый раз наездник должен был трогать коня с левой ноги и ритм держать. Принимающему парад следовало объехать войска, построенные не только на Красной площади, но и на улице Горького, на Манежной площади и площади Свердлова, и везде произносить приветствия. И каждый раз мгновенно коня останавливать, и каждый раз брать с места в галоп, а возвращаясь на Красную площадь, пройти подъем рысью размашистой, но не раскидистой. Завершив объезд войск, следовало резво спрыгнуть с коня. Перед всем честным народом. Перед кинокамерами.
Эта работа требовала длительной и очень серьезной подготовки. Ведь ненароком можно было ускакать не в ту степь»[52]. Сталин прекрасно понимал, что ему с этой задачей не справиться, и, по свидетельству генерала армии Штеменко, которому было поручено спланировать парад, отдав необходимые распоряжения, он к процедуре парада не проявлял больше никакого интереса и не хотел даже слышать о том, что именно ему положено принимать этот, поистине исторический, парад.
«Выработанный ритуал пытались доложить Верховному, но он и слушать не стал, — пишет С.М. Штеменко.
— Это дело военных. Решайте сами — заявил Сталин»[53].
Как пишет генерал армии С.М. Штеменко, Сталин принял решение о проведении Парада Победы 24 мая 1945 года. Решение было оформлено соответствующей директивой, в которой утверждались дата проведения парада (24 июня) и две центральные фигуры: принимает парад маршал Жуков; командует парадом маршал Рокоссовский[54].
Через год после опубликования мемуаров Штеменко вышло первое издание мемуаров Жукова «Воспоминания и размышления», где маршал «вспоминал» о том, как принималось решение о проведении Парада Победы: «В середине мая 1945 года Верховный приказал мне прибыть в Москву (из Берлина. — А.К.). Цели вызова я не знал, а спрашивать было неудобно, да это и не принято у военных...
Я направился прямо в Генеральный штаб к А.И. Антонову, от которого узнал, что Государственный Комитет Обороны рассматривает сейчас вопросы, связанные с выполнением наших новых обязательств перед США и Англией — вступление Советского Союза в войну с Японией.
В Генеральном штабе в это время шла полным ходом работа по планированию предстоящих боевых действий сухопутных войск, ВВС и Военно-морского Флота на Дальнем Востоке.
Из Генштаба я позвонил И.В. Сталину и доложил о своем прибытии. Тут же получил указание явиться в восемь часов вечера в Кремль. Времени в моем распоряжении было достаточно, и я поехал к Михаилу Ивановичу Калинину, который звонил мне в Берлин и просил по приезде в Москву обязательно зайти к нему и рассказать о Берлинской операции...
...После беседы с Михаилом Ивановичем я пошел к Верховному. В кабинете были, кроме членов Государственного Комитета Обороны, нарком Военно-морского флота Н.Г. Кузнецов, А.И. Антонов, начальник тыла Красной Армии А.В. Хрулев, несколько генералов, ведавших в Генеральном штабе организационными вопросами.
Алексей Иннокентьевич докладывал расчеты Генштаба по переброске войск и материальных средств на Дальний Восток и сосредоточению их по будущим фронтам. По наметкам Генштаба определялось, что на всю подготовку к боевым действиям с Японией потребуется около трех месяцев.
Затем И.В. Сталин спросил:
— Не следует ли нам в ознаменование победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы и пригласить наиболее отличившихся героев — солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов?
Эту идею все горячо поддержали и начали тут же вносить ряд практических предложений.
Вопрос о том, кто будет принимать Парад Победы и кто будет командовать парадом, тогда не обсуждался. Однако каждый из нас считал, что Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий.
Тут же А.И. Антонову было дано задание подготовить все необходимые расчеты по параду и проект директивы. На другой день все документы были доложены И.В. Сталину и утверждены им».
Жуков, как всегда неточен. Если на следующий день Сталин утвердил директиву о проведении Парада Победы, то вышеприведенный разговор в кабинете Верховного состоялся 23 мая 1941 года, а отнюдь не «в середине мая», как пишет Жуков, это во-первых. Во-вторых, из его воспоминаний следует, что директивой не предусматривалось утверждение двух ключевых фигур: принимающего парад и командующего парадом, что странно, да к тому же это расходится с данными, приведенными генералом армии СМ. Штеменко.
Далее Г.К. Жуков вспоминает: «На парад предусматривалось пригласить по одному сводному полку от Карельского, Ленинградского, 1-го Прибалтийского, 1,2,3-го Белорусских, 1,2,3-го и 4-го Украинских фронтов, сводные полки Военно-морского флота и Военно-воздушных сил.
В состав полков включались Герои Советского Союза, кавалеры орденов Славы, прославленные снайперы и наиболее отличившиеся орденоносцы — солдаты, сержанты, старшины и офицеры.
Сводные фронтовые полки должны были возглавлять командующие фронтами».
Если, как пишет Жуков, директивой не определены ни принимающий парад, ни командующий парадом, то по логике вещей этими ключевыми фигурами должны быть:
— принимающий Парад Победы — Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза И.В. Сталин (тем более Жуков пишет, что «каждый из нас считал, что Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий»);
— командующий Парадом — Первый заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г.К. Жуков.
Похоже, именно в этом качестве Жуков и приступил к подготовке к Параду, о чем он и вспоминает: «Решено было привезти из Берлина Красное знамя, которое водружено над рейхстагом, а также боевые знамена немецко-фашистских войск, захваченные в сражениях советскими войсками.
В конце мая и начале июня шла усиленная подготовка к параду.
В десятых числах июня весь состав участников уже был одет в новую парадную форму и приступил к тренировке».
Готовить парад вообще, а Парад Победы тем более, дело почетное, но уж больно хлопотное. Все эти заботы легли на плечи Г.К. Жукова, который, однако, об этих напряженных днях на исходе мая и до середины июня ничего не пишет. Но неожиданно сообщает следующую сногсшибательную новость:
«Точно не помню, кажется, 18—19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный.
Он спросил, не разучился ли я ездить на коне.
— Нет, не разучился.
— Вот что, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.
Я ответил:
— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.
И.В. Сталин сказал:
— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе».
И это за 5—6 дней до начала исторического Парада Победы?! Жукову что, ему особенно и перестраиваться не пришлось. Ну, готовился командовать парадом, а выпало принимать его, так это наоборот какой груз ответственности с плеч долой. А каково Маршалу Рокоссовскому? Если бы такое случилось, то в своих мемуарах Константин Константинович непременно бы отразил сию метаморфозу, примерно так, как об этом пишет В. Суворов: «Я готовился рубить строевым шагом впереди сводного полка 2-го Белорусского фронта, и вдруг с бухты-барахты, за 5—б дней до величайшего торжества, меня назначают командовать всем парадом. Дело, конечно, почетное; но нельзя же так безответственно подходить к делам государственной важности! Я отвечал только за один свой полк, а тут вдруг за 5—б дней до начала грандиозного представления меня назначают главным режиссером, ставят отвечать за 15 парадных полков, кавалерийскую бригаду из 3 полков, 9 военных академий и 11 военных училищ, за оркестр численностью в полнокровный полк, за полторы тысячи танков, самоходных орудий и артиллерийских тягачей, за несметное количество автомобилей, за оружие, одежду и обувь, за двигатели и горючее, за техническое обслуживание и окраску машин, за доставку, примерку и подгонку парадного обмундирования на 40 тысяч солдат и офицеров, за организацию движения войск к площади и от нее, за дисциплину и порядок в Центральном аэродроме до парада и после, за подготовку ремонтно-эвакуационных команд, которым в случае необходимости предстоит расчищать площадь и прилегающие улицы от аварийной техники, за регулировщиков и линейных, за одновременную работу тысяч радиостанций, за комендантскую службу, за бани и прачечные, за медицинское и ветеринарное обслуживание, за праздничный обед всем солдатам, сержантам, старшинам и офицерам после парада и еще за множество различных вещей»1.
При этом Рокоссовский должен был бы непременно упрекнуть Штеменко, который в своих мемуарах писал, что роли были распределены изначально, а на самом деле он узнал о том, что ему предстоит командовать парадом за 5—б дней!
«Но Рокоссовский против версии Штеменко не протестовал, так как Штеменко сказал правду. Ибо никто Рокоссовского за 5—б дней до парада не ставил на освободившееся место Жукова. Ибо Рокоссовский еще за месяц до парада четко знал: Жукову принимать, а ему командовать. Ибо всей подготовкой парада Рокоссовский решительно и твердо управлял с самого начала».
Случись, однако, такая «рокировка» перед самым парадом, когда Жуков занял бы место Сталина, а Рокоссовский место Жукова, тогда пришлось бы искать замену Рокоссовскому, то есть срочно вызывать из Германии его заместителя генерал-полковника К.П. Трубникова, который возглавил бы сводный полк 2-го Белорусского фронта.
«И если Штеменко написал чепуху, то не только Рокоссовский должен был выступить против его версии, но и Трубников: Рокоссовский уехал в Москву, а я вместо него остался на хозяйстве. У меня шесть армий и семь отдельных корпусов в Германии и Польше. Вдруг, в последний момент, бросай все, несись в Москву, становись впереди колонны 2-го Белорусского фронта...
Но не протестовал Трубников, так как в последний момент не бросал свои войска в Германии и Польше на произвол судьбы и случая. Он четко знал свои парадные обязанности еще в мае. Он приехал в Москву вместе с Рокоссовским и с самого первого дня подготовки к параду отвечал не за войска в Германии и Польше, а за парадную колонну 2-го Белорусского фронта.
Короче, 24 мая 1945 года Сталин принял решение о проведении парада, тут же распределил главные роли и далее своего решения не менял. За несколько дней до парада никакого перераспределения ролей не было. А из этого следует, что Сталин изначально не оставлял для себя места в парадном расчете»1.
И все же необходимо признать, что решение о назначении главных фигур, ответственных за проведение Парада Победы, далось Сталину не просто, поскольку он и сам прекрасно понимал, что принимать парад следовало бы ему самому, но что-то мешало ему пойти на этот шаг. Что? Вот как на этот вопрос ответил маршал К.К. Рокоссовский, воспоминания которого были опубликованы одновременно с мемуарами Штеменко в 1968 году:
«Примерно в конце мая сорок пятого года по предложению Сталина в ознаменование великой Победы над гитлеровской Германией было решено провести в Москве Парад Победы.
Когда вся подготовительная работа была проведена, созвали совещание, на которое пригласили командующих фронтами. Был доложен ритуал парада. Остался открытым один вопрос: кто будет принимать Парад Победы и кто будет им командовать?
Один за другим выступали маршалы и единодушно предлагали:
— Парад Победы должен принимать товарищ Сталин.
Сталин, по своему обыкновению, ходил по кабинету, слушал выступающих, хмурился. Подошел к столу:
— Принимающий Парад Победы должен выехать на Красную площадь на коне. А я стар, чтобы на коне ездить. Мы все горячо стали возражать:
— Почему обязательно на коне? Президент США Рузвельт— тоже верховный главнокомандующий, а на машине парады принимал.
Сталин усмехнулся:
— Рузвельт— другое дело, у него ноги парализованные были, а у меня, слава богу, здоровые. Традиция у нас такая: на коне на Красную площадь надо выезжать. — И еще раз подчеркнул: — Традиция! — После паузы посмотрел на меня и на Жукова и сказал: — Есть у нас два маршала-кавалериста: Жуков и Рокоссовский. Вот пусть один командует Парадом Победы, а другой Парад Победы принимает»1.
Получается, что действительно 24 мая решение о распределении ролей принято не было, вопреки утверждению Штеменко? Возможно прав именно Рокоссовский, что это решение принималось на совещании уже съехавшихся в Москву командующих фронтами, скажем
28 —29 мая?
А если это так, то, возможно, и Жуков всего лишь напутал с датами и не 18—19 июня были назначены принимающий парад и командующий парадом, а 28—29 мая, для него не в диковинку это делать. И сам факт, что трое высокопоставленных и авторитетных военных деятелей несколько путаются в датах, не говорит ли о том, что и сам Сталин неоднократно возвращался к этому вопросу, пока не принял окончательное решение в конце мая
1945 года.
Если Штеменко не прав, то и сам Жуков должен был бы об этом написать в своих воспоминаниях, которые вы-
шли в первом издании в 1969 году, то есть через год после опубликования мемуаров Штеменко.
Но Жуков об этом ничего не написал и в своих многочисленных интервью и выступлениях никогда не вспоминал. Он вполне благосклонно отнесся к версии Штеменко о том, что еще в мае были четко определены обязанности всех участников и никаких изменений в последний момент не происходило, то есть с самого начала Сталин не претендовал на роль гарцующего на белом арабском скакуне триумфатора. Но его пассаж о якобы произошедшем перераспределении ролей участников Парада Победы за 5—6 дней до его начала кочевал из одного издания мемуаров в другое, пока в десятом издании, через двадцать с лишним лет после смерти их автора, неожиданно оброс такими пикантными подробностями, что хоть святых выноси. Впрочем, предоставим слово Рыбасам, которые свято верят всему тому, что мертвый Жуков вносил в свои мемуары, исправляя и дополняя их с каждым новым изданием до 13-го включительно:
«На 24 июня по предложению Сталина был назначен победный парад на Красной площади. Как вспоминал Жуков: «Каждый из нас считал, что Парад Победы будет принимать Верховный Главнокомандующий». Так вначале полагал и сам Сталин, но ему вскоре пришлось от этого отказаться.
18 или 19 июля он вызвал к себе на дачу Жукова и, уточнив, не разучился ли тот ездить верхом, сказал, что Жуков будет принимать, а Рокоссовский командовать парадом. Вот как передает разговор маршал:
«Я ответил:
— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.
И.В. Сталин сказал:
— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе.
Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека:
— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный»... (Жуков Г. Воспоминания и размышления. Т. 2. С. 354).
Но оказывается, Сталин, которому шел 66-й год, готовился принять парад сам, невзирая на возраст и полное отсутствие практики верховой езды, и потерпел обидную и даже горькую неудачу.
Василий Сталин, встретившись с Жуковым на Центральном аэродроме, где шла подготовка к параду, отозвал маршала в сторону и рассказал:
«Говорю вам под большим секретом. Отец сам готовился принимать Парад Победы. Но случился казус. Третьего дня во время езды от неумелого употребления шпор конь понес отца по манежу. Отец, ухватившись за гриву, пытался удержаться в седле, но не сумел и упал. При падении ушиб себе плечо и голову, а когда встал — плюнул и сказал: «Пусть принимает парад Жуков, он старый кавалерист».
— А на какой лошади отец тренировался? — спросил я Василия.
— На белом арабском коне, на котором он рекомендовал вам принимать парад. Только прошу об этом никому не говорить, — снова повторил Василий». (Жуков Г. Там же. С. 354).
Получается, Сталин предложил маршалу пройти экзамен, который не выдержал сам. Но для Жукова задание было легким и приятным»1.
Вот так родился новый миф о неуклюжем наезднике Сталине, который из-за падения с боевого коня отказался принимать Парад Победы, который ему, как Верховному Главнокомандующему, положено было принимать по определению, то есть согласно веками сложившемуся воинскому ритуалу.
Кто же запустил в оборот этот неуклюжий миф и какова первопричина его запуска?
Попробуем разобраться. Уж не тот ли здесь проявился случай, когда очередной миф неожиданно рождается тогда и постольку, поскольку усиленно опровергается другой миф? Это действительно так, и бедный маршал, почивший в бозе за 21 год до появления этого анекдота о падении Сталина с арабского скакуна, тут ни при чем. И дочь его Мария Георгиевна, которая много потрудилась, разыскивая «завалявшиеся» где-то под чуланом фрагменты нетленной рукописи своего батюшки, здесь тоже ни при чем. Конечно, она не могла не знать, что в 10-е издание «Воспоминаний» вносится такой «исторический» эпизод, но инициатором этой корректировки явно была не она.
Так кто же и, главное, зачем внес в мемуары Жукова всю эту нелепость? Мы здесь совершенно не рассматриваем этический вопрос о том, кому вообще позволено так топорно издеваться над письменными воспоминаниями ушедшего в мир иной известного всему миру человека?! Об этом прежде всего должна была бы позаботиться любимая дочь маршала, но она молчит. Промолчим пока и мы, но первопричину появления мифа о падении вождя с белоснежного арабского скакуна все-таки приведем, поскольку она не так уж и глубоко запрятана. Для поиска первопричины пришлось «покопаться» в трудах небезызвестного писателя-историка-пасквилянта с Туманного Альбиона — Виктора Суворова (Владимира Резуна).
Вслед за «Ледоколом» последовала целая эскадра его творений: «День-М», «Самоубийство», «Очищение», «Тень Победы» и, наконец, «Последняя республика», в которой и была зарыта собака. Само название этого произведения подчеркивало ту мысль, что Сталин, развязав Вторую мировую войну, замыслил превратить в союзные республики все страны Европы, а «Последней республикой» должна была стать не то Испания, не то Португалия, а может быть и Андорра. Но бесноватый фюрер сумел разгадать коварный замысел Сталина и своим «превентивным» ударом 22 июня 1941 года развеял мечты кремлевского стратега, который в конечном итоге потерпел «сокрушительное поражение» во Второй мировой войне.
Именно эту мысль о «поражении» Советского Союза, а стало быть Сталина, и проводит в своем творении В. Резун. «Поражение» заключалось в том, что не удалось решить главную задачу в ходе Второй мировой войны — распространить идеи коммунизма на всю Европу и колонии европейских империалистических государств, о чем и рассуждает В. Резун:
«Советский Союз должен был расширяться на весь свет, ибо не мог существовать рядом с нормальными государствами. Спасение коммунизма было только в его распространении по всему миру, в уничтожении нормальной жизни в остальных странах, чтобы для советского народа не было страны, о которой можно мечтать, не было бы страны, в которую бежать, не было бы в за- граничье другой, не такой как у нас, жизни. Надо было установить коммунизм везде, чтобы через несколько поколений люди забыли, что возможна какая-либо другая форма существования.
Вот почему Вторая мировая война для Советского Союза была желанна, необходима и неизбежна. Сталин затевал Вторую мировую войну как этап в борьбе за распространение коммунизма по всему миру. Расширение на весь мир — не прихоть Сталина и не территориальная экспансия Российской империи, это не идеология, а жестокая борьба за жизнь. Так борется за жизнь кукушкин птенец-подкидыш, вылупившийся из яйца в чужом гнезде. Он просто обязан выбросить из гнезда законных обитателей, погубить их, чтобы выжить самому. Ленин постоянно подчеркивал: расширение необходимо для самосохранения коммунизма. Не будем расширяться — погибнем. Вот почему, захватив власть в одной стране, Ленин создал Коминтерн — штаб Мировой революции — мощную шпионско-подрывную организацию, которая раскинула свои сети по всему миру.
Победа во Второй мировой войне в ленинском и сталинском понимании — это захват как минимум всей Германии, Франции, Италии, Испании и их колоний. Такая победа не была достигнута. И началось разложение, которое привело советский коммунизм к неизбежному развалу».
По Суворову-Резуну получается, что Сталин сам признал свое поражение, а поэтому решительно отказался принимать Парад Победы, поскольку-де, мол, никакой Победы не было. По этой же причине он отказался носить специально сшитую для него форму и погоны генералиссимуса, звезду Героя Советского Союза (носил только Золотую Звезду Героя Соцтруда, полученную еще до войны), а второй орден «Победа», которым он был награжден сразу же после Парада Победы, согласился принять только через пять лет, как об этом писала «Красная Звезда» (27 октября 1994 г.): «Он согласился принять второй орден «Победа» лишь 28 апреля 1950 года. Н.М. Шверник в тот же день вручил Сталину еще и Золотую Звезду Героя, два ордена Ленина, которым тоже долго довелось дожидаться своего часа».
Вот на таком незамысловатом сюжете и построил В. Резун свою версию об отказе Сталина принимать Парад Победы. Поскольку не было всемирно-исторической победы, то и праздновать нечего, тем более что и сам Праздник Победы, который мы празднуем 9 мая, был учрежден уже при Брежневе в 1965 году. Вот как пишет об этом В. Резун:
«Парад Победы был для Сталина парадом пирровой победы, т.е. победы, которая равна поражению. Мы уже привыкли праздновать так называемый «день победы», но давайте вспомним, что при Сталине такого праздника не было. 1 Мая — да. Это мы праздновали. 1 Мая — день смотра сил мирового пролетариата, день проверки готовности к Мировой революции. 1 Мая был днем праздничным, в этот день народ не работал, в этот день на Красной площади гремели военные парады и демонстранты радостными воплями оглашали площади и улицы...
Никакого «дня победы» при Сталине установлено не было. Первая годовщина разгрома Германии — 9 мая
1946 года — обычный день, как все. И 9 мая 1947 года — обычный день. И все остальные юбилеи. Если выпадало на воскресенье, не работали в тот день, а не выпадало — вкалывали.
Нечего было праздновать.
Первый после Сталина Первомай 1953 года праздновали как принято, с грохотом танковых колонн и радостными воплями, а 9 мая — обычный день. Без танков, без грохота, без оркестров и демонстраций. Сталинским соратникам товарищам Молотову, Маленкову, Берия, Кагановичу, Булганину в голову не приходило что-то в этот день праздновать.
И вот 9 мая 1955 года. Десять лет! Сталина нет, но живы легендарные маршалы: Жуков, Конев, Рокоссовский, Василевский, Малиновский... Да не просто живы — на боевых постах! Вот бы отметить! Вот бы танки на площадь выкатить и небо самолетами запрудить...
Так нет же.
Не праздновали. Не торжествовали. Танками супостата не стращали. Медалей юбилейных не чеканили.
И 15 лет тоже скромно прошло. Без торжеств.
И вот только после того, как нашего дорогого Никиту Сергеевича Хрущева, последнего могиканина из сталинского Политбюро, от власти осенью 1964 года отстранили, и было решено установить «день победы» в качестве государственного праздника. Вот только с этого момента день 9 мая стал нерабочим. Это было введено при Брежневе...
...А пока был Сталин, пока у власти были его соратники и его маршалы, ни о каком празднике победы не было и речи. Устроили один раз «парад победы» в 1945 году — и хватит».
Казалось бы, что опровергателям пасквилей В. Резуна уже давно нужно было усвоить одну простую истину, что всякое неуклюжее опровержение вызовет с его стороны ответную реакцию в виде новой книги, где он с удовольствием потопчется на несуразных аргументах своих оппонентов. Но додуматься до такого маразма, что Сталин был готов принимать Парад Победы, но, не освоив мастерство лихого наездника, отказался от этой затеи, да еще вложить эту ахинею в уста мертвого Жукова, — это венец неуважения и к Сталину, и к Жукову, и, наконец, к святой для каждого советского человека памяти о Великой Победе, доставшейся нам ценой огромных жертв и лишений.
Добились своего эти, пока безымянные, неуклюжие опровергатели резуновского мифа о причине отказа Сталина принимать Парад Победы — читайте очередной резуновский ответ — книгу «Святое дело»! Надо мужественно признать, что ответ этот камня на камне не оставляет от нелепых построений очередного мифа о «падении» Сталина с арабского скакуна во время тренировки при подготовке к принятию Парада Победы. Так кто же придумал эту байку о несостоявшемся триумфе Сталина, готовившегося принимать Парад Победы?
По версии В. Бушина, это сделал автор замечательного двухтомника о Сталине «Генералиссимус» В. Карпов. Однако Карпов, как в своей трилогии «Маршал Жуков», (т. 1, с. 81), так и в двухтомнике «Генералиссимус» (т. 2, с. 378), в разных вариациях упоминает о случившемся казусе с Верховным Главнокомандующим при «подготовке» его к Параду Победы, описанной в 10-м издании «Воспоминаний и размышлений» Г. К. Жукова, о чем он откровенно признается на стр. 78 первого тома своей трилогии «Маршал Жуков». То есть, как и вышеупомянутые «исследователи» Рыбасы, он бездумно списал эту фальшивку из «первого варианта воспоминаний Жукова», подразукрасив ее своим художественным вымыслом, а это и навело В. Бушина на мысль, что именно В. Карпов и «измыслил» этот фрагмент «первого варианта воспоминаний» маршала: «Я спросил Карпова, откуда он взял эту манежную историю. Он ответил, что, пользуясь положением члена ЦК и 1-го Секретаря Правления Союза писателей СССР, имел доступ к бумагам умершего маршала и среди них обнаружил вот этот рассказ Василия (сына И.В. Сталина. — А. К.). Сокращения текста жуковских воспоминаний, конечно, могли быть, были и очень вероятно, что при восстановлении в десятом издании (1990 г.) сокращенных мест Карпову, пользуясь своим высоким положением, удалось вставить эту самую манежную байку, которую сам и выдумал в отместку за покалеченную жизнь. Ведь без труда видно, как этот издевательский текст чужд всей книге воспоминаний Жукова, проникнутой глубоким уважением к Сталину.
А можно еще и прикинуть, сколько человек, по сведениям Карпова, знали манежную историю: Сталин, Жуков, Буденный, Власик, Василий, человек десять его собутыльников, несколько работников Манежа и, конечно же, знакомые, близкие многих из них. Наверняка это сотни людей. И пятьдесят лет все, кроме любящего сына, хранили молчание, история никак не распространилась, и вот только разведчик Карпов выведал, поймал и привел... Пригнись, читатель, брехня летит, задеть может!...» [55] Но все-таки остается вопрос: почему Сталин отказался принимать Парад Победы? Отдадим должное В. Бушину — он достойно ответил на этот вопрос, вложив его в уста полковника Герасимова Василия Леонидовича, комментировавшего очередной парад в День Победы и ответившего на провокационный вопрос ведущего репортаж с Красной площади не то Пивоварова, не то Винокурова: «Стоя на трибуне Мавзолея, к подножию которого наши воины бросали знамена разбитой немецкой армии, Сталин принимал парад в высшем нравственно-политическом, даже мистически-небесном смысле, как в известной песне Вертинского:
Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь,
Сколько стоил ему Сталинград...[56]
Да, техническую сторону принятия Парада Победы Сталин поручил Г.К. Жукову, а для себя на этом историческом Параде он оставил высоконравственную мирового, можно даже сказать вселенского масштаба роль — принимать, стоя на Мавзолее Ленина, — «гитлеровские штандарты и власовско-ельцинские триколоры, которые швырялись к подножию Мавзолея... Советский народ понимал, что в высшем смысле Парад (Победы) принимал Сталин».