ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

Глава пятнадцатая

 

Не было еще четырех часов утра, когда на даче Сталина зазвонил телефон. Дежурный охраны не снимал трубку очень долго. Подняв ее, он услышал повелительный голос:

      - Говорит генерал Жуков. Соедините меня с товарищем Сталиным!

      - Движения нет, - голос дежурного звучал сонно. Такая фраза означала обыкновенно, что Сталин спит и беспокоить его нельзя.

Но Жуков был нетерпелив и настойчив:

      - Немедленно соедините меня с товарищем Сталиным!

Через несколько минут к аппарату подошел Сталин Доклад он выслушал молча: немецкая авиация атаковала наши города на западу Начальник Генштаба закончил доклад, но Сталин молчал; Жуков слышал только его дыхание.

      - Вы меня слышите, товарищ Сталин? После длительного молчания Сталин спросил:

      - Где Тимошенко?

      - Разговаривает по ВЧ с Киевским округом.

      - Поезжайте вместе в Кремль. Скажите Поскребышеву чтобы оповестил членов Политбюро...

В половине пятого утра все собрались в кабинете Сталина Стало уже известно, что и на сухопутных участках границы фашистские войска начали боевые действия. Сталин, сидевший за столом, бьи бледен. По словам Жукова, он выглядел несколько подавленно; это был единственный раз, когда Жукову привелось увидеть его таким.

      - Надо звонить в Германское посольство, - сказал Сталин. Видимо, мысль о возможности дипломатических переговоров все еще не оставляла его.

Когда речь заходит о трагических событиях лета и осени 1941 года, слышатся голоса: того-то и того-то не было бы, не могло бы быть, если бы сделано было то-то и то-то, если бы не просмотрели, учли, догадались и т. д.., и т. п. В подтверждение своей мысли общевойсковой командир всегда может привести примеры упущений в тактической подготовке войск, танкист станет говорить об отсутствии в частях новейших машин, авиатор - о неудачном расположении аэродромов, разведчик - о недооценке агентурных данных... Взятые в отдельности, такие суждения могут быть совершенно справедливыми (хотя они всегда требуют проверки), но если их собрать вместе, выстроить в один ряд и не сопоставить со свидетельствующими об обратном, то у неподготовленного читателя, даже помимо воли автора, возникнет крайне несправедливое заключение: ни страна, ни армия, ни руководство не готовилось и не были готовы к войне.

Это суждение пристрастно. Готовились. Дело в ином.

При оценке происшедшего в начале войны надо исходить в первую очередь из того, что армия фашистской Германии, как это ни тяжело и ни прискорбно ныне сознавать, просто-напросто была сильнее Красной Армии, опытнее, искуснее во многих отношениях. Это - непреложный факт, именно он является главной объективной причиной наших неуспехов в начальный период войны. Предполагать, что, мол, устрани государственные, партийные, военные руководители СССР отдельные неполадки, и враг был бы остановлен уже на границе и тотчас же разгромлен, - предполагать так, значит подражать гоголевскому Манилову.

Кто же виноват в происшедшем в июне 1941 года? Однозначного ответа, по нашему мнению, нет и быть не может; основной же причиной поражений Красной Армии, повторяем, было то, что она на тот момент была слабее, менее организованна и не столь опытна, как армия фашистской Германии. Если же непременно добиваться определения вины конкретных лиц, то мы склонны присоединиться к мнению маршала Василевского: "Полагаю, что Сталин не один несет ответственность перед Родиной за крайне неудачное развитие войны в первые ее месяцы. Эта ответственность лежит и на других. Пусть в меньшей мере, но ее несут нарком обороны и руководящие лица Генерального штаба того времени. Они в силу своего высокого положения и ответственности за состояние Вооруженных Сил должны были не во всем соглашаться со Сталиным и более твердо отстаивать свое мнение". Сталин, как известно, прислу- шивался к мнению окружающих, если они твердо и доказательно, пусть даже и резко, стояли на своем...

Скажем кратко: чудо не в том, что германская армия дошла до Москвы, чудо в том что наша армия ее отстояла.

Война стала явью. Нашему народу навязали ее, и никаких колебаний больше не могло быть.

На состоявшемся в первой половине дня 22 июня заседании Политбюро был составлен и утвержден текст обращения к советскому народу, с которым в двенадцать часов дня выступил по радио В.М. Молотов. Обращение заканчивалось торжественными словами, ставшими лозунгом, под которым наша страна жила последующие четыре года: "Наше дело правое! Враг будут разбит! Победа будет за нами!".

23 июня была создана Ставка Главного Командования. В нее вошли С.К. Тимошенко (председатель), И.В. Сталин, В.М. Молотов, С.М. Буденный, К.Е. Ворошилов, Г.К. Жуков и Н.Г. Кузнецов. Авторитетный состав высшего органа стратегического руководства, несомненно, отвечал потребностям обстановки. Надо отметить, однако, что назначение Тимошенко председателем оказалось нецелесообразным: без согласия Сталина нарком обороны не принимал и не мог принимать принципиальных решений. Выходило, что имеются два главнокомандующих. Позднее - 10 июля 1941 года - положение это было исправлено.

На следующий день, 24 июня, Политбюро рассмотрело насущные нужды танковой промышленности. В постановлении по этому поводу шла речь о создании мощных танкостроительных комплексов в Поволжье и на Урале. В этот же день был создан Совет по эвакуации...

Уже во второй половине дня 22 июня в Москву стали поступать сведения о неблагоприятном ходе событий в приграничных округах. Обсуждая это с начальником Генштаба, Сталин отметил, что командующие округами недостаточно опытны в руководстве боевыми операциями, а поэтому им надо помочь:

      - Вам следует немедленно вылететь в Киев, а оттуда в штаб фронта, в Тернополь. Поможете Кирпоносу...

      - Товарищ Сталин, а как с руководством Генеральным штабом? Обстановка еще не ясна.

      - Оставьте вместо себя Ватутина, - ответил Сталин. И добавил с раздражением: - Как-нибудь разберемся...

Вечером Жуков был уже в Киеве. Одновременно на Северозападный фронт вылетел генерал-полковник О. И. Городрви-\ ков, а на Западный - маршалы Г. И. Кулик и Б. М. Шапошников.

Но разобраться в обстановке на фронтах оказалось очень непросто. Вечером Жуков разговаривал по ВЧ со своим заместителем по Генштабу Н. Ф. Ватутиным. Вот что тот сообщал:

"К исходу сегодняшнего дня (22 июня. - Ред.) несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов армий и ВВС точных данных о наших войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые. Отсутствуют точные данные о потерях в авиации и наземных войсках. Известно лишь, что авиация Западного фронта понесла очень большие потери. Генштаб и нарком не могут связаться с командующими фронтами Кузнецовым и Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие..."

Отданная наркомом обороны вечером 22 июня директива №3, в которой от войск требовали разгрома вражеских группировок, в создавшихся условиях не могла быть выполнена. Точных и всеобъемлющих сведений о происходящем на фронте Генштаб не смог добиться ни 23 июня, ни на следующий день.

Днем 23 июня секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Поно-маренко позвонил в Москву и попросил разрешения начать эвакуацию государственных ценностей, архивов и детских учреждений. Сталин удивился:

      - Вы считаете, что пора это делать? Не рано ли?

Пономаренко отвечал, что, по его сведениям, обстановка на фронте тревожная, Минск все время бомбят фашистские самолеты и опоздание с эвакуацией может стать непоправимым. Помолчав немного, Сталин согласился:

      - Начинайте эвакуацию. Кроме населения, особенно детей и семей красноармейцев, надо вывезти ценности, архивы - все, что считаете нужным. Но делайте это так, чтобы не возникла паника. Сохранить порядок - главное в этих условиях...

На следующий день началась эвакуация из Минска.

Сталина выводило из себя то, что генштабисты недостаточно хорошо знают обстановку на фронтах, вследствие чего он тоже не знает, а потому не может принять правильного решения и, главное, не может действовать. И тогда, и впоследствии он крайне придирчиво требовал самого точного и своевременного предоставления информации. Н. Н. Воронов, к примеру, был свидетелем такой сцены.

Вновь назначенный начальником Генерального штаба Б. М. Шапошников докладывал обстановку на фронтах и сказал, что с двух фронтов сведений не поступило. Это рассердило Сталина:

      - А как вы наказали людей, которые не желают нас информировать своевременно?

Маршал Шапошников, воплощение идеального русского офицера Генерального штаба, был человеком добрейшей души и вину подчиненных всегда брал на себя. В этот раз он отвечал с достоинством, что объявил выговор начальникам штаба обоих фронтов. Тон ответа и выражение лица маршала были таковы, что не оставалось сомнения: виновные наказаны сурово. Это рассмешило Сталина:

      - Для генералов это не наказание. Выговоры у нас в каждой ячейке объявляют...

Тогда Шапошников напомнил, что по дореволюционной военной традиции начальник штаба фронта, получивший выговор от начальника Генштаба, должен был подавать рапорт об освобождении от занимаемой должности. Сталин остался доволен ответом...

Днем 26 июня он позвонил в Тернополь, Жукову:

      - Вы не могли бы немедленно прилететь в Москву? На Западном фронте тяжелое положение. Противник угрожает Минску. Не могу добиться, что делает Павлов. Кулик исчез неизвестно куда, Шапошников болен...

Жуков вылетел немедленно.

Вечером Тимошенко и Ватутин во второй раз за день докладывали обстановку. Выяснилось: Минску угрожает реальная опасность, а меры, принимаемые командованием, успеха не приносят. Окружение грозило одиннадцати дивизиям и многим другим частям. Это - десятки, сотни тысяч бойцов и командиров, тех самых людей, которые составляли могущество и величие Советского государства и его армии, которые верили в него, Сталина!

В этот-то момент и прибыл Жуков. По его словам, Тимошенко и Ватутин стояли навытяжку, а Сталин был не в лучшем состоянии.

Кивнув вместо приветствия, Сталин сказал:

      - Товарищ Жуков, посмотрите и доложите, что нужно делать в этой ситуации.

      - Чтобы разобраться, потребуется минут сорок...

      - Хорошо, идите.

Обсудив обстановку, генералы предложили единственный выход: немедленно занимать оборону на рубеже Западная Двина - Полоцк - Витебск - Орша - Могилев - Мозырь, одновременно создавая оборону и на тыловом рубеже Селижарово - Смоленск -Рославль - Гомель.

Сталин, уже успокоившийся, утвердил предложения. Так было положено начало создания нового стратегического фронта обороны.

К тому времени уже несколько раз высказывалось мнение о необходимости выступления Сталина с обращением к народу. Но Сталин не торопился. Видимо, ему хотелось осмыслить происходящее, понять, чем вызвано отступление Красной Армии, и уже в соответствии с этим обращаться к народу. Недаром он повторял иногда оставшееся в памяти с юности, со времен Тифлисской семинарии, изречение: "Без рассуждений не делай ничего, а когда сделаешь, не раскаивайся".

Спустя два года, в 1943-м, Сталин сам сказал за обеденным столом, что наиболее тяжелой и памятной была для него ночь на 30 июня. Надо полагать, что немало времени он провел в раздумье, на даче в Кунцеве, прежде чем на бумагу легли первые строки речи, с которой он выступил 3 июля 1941 года по радио:

'Товарищи! Граждане! Братья и сестры!

Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!"

Уже сам характер обращения, его первые слова были необычны и неожиданны в устах Сталина. Он говорил об опасности, грозившей нашей Родине, о необходимости мобилизовать все силы страны и сражаться с врагом за каждый клочок земли. Он требовал:

Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение. Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом... Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том - быть народам Советского Союза свободными или попасть в порабощение...

Сталин изложил содержание директивы от 29 июня и выразил уверенность в конечной победе.

      - Наши силы неисчислимы, - говорил он. - Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом...

Выступление, несмотря на трагические и грозные события, о которых шла речь, было исполнено уверенности:

      - Все силы народа - на разгром врага!

Вперед, за нашу победу! - так заканчивалась речь.

Органом, который сосредоточил всю власть в стране, стал созданный 30 июня по решению ЦК ВКП(б), Президиума Верховного Совета СССР и СНК СССР Государственный Комитет Обороны (ГКО). Первоначально он состоял из пяти человек: И.В. Сталина - председателя, Л. П. Берии, К. Е. Ворошилова, Г. М. Маленкова и В. М. Молотова. Несколько позднее в ГКО вошли Н. А. Булганин, Н. А. Вознесенский, Л. М. Каганович, А. И. Микоян.

Сталин, работавший по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, теперь и вовсе забыл об отдыхе, уделяя лишь минимальное время сну. Ни о каких выходных днях, ни о каком отдыхе и речи быть не могло.

Главный интендант Красной Армии генерал А. В. Хрулев обратился к заместителю председателя СНК Микояну с рапортом о необходимости быстрейшего улучшения снабжения Красной Армии и создания надежной структуры органов ее тыла. Свои соображения Хрулев подкрепил экземпляром "Положения о полевом управлении войск в военное время", разработанном в июле 1914 года в старой русской армии. "Положением" предусматривалась должность главного начальника снабжения армий фронта и определялся круг его обязанностей. На следующий день Микоян позвонил Хрулеву:

      - Товарищ Сталин поручил вам подготовить проект решения Государственного Комитета Обороны по организации тыла Красной Армии на военное время.

В конце июля 1941 года проект был готов и представлен на заседание ГКО. Прочитав проект, Сталин молча протянул его Жукову. Тот ознакомился с документом и категорически изъявил свое несогласие:

      - Авторы этого документа хотят, чтобы органы тыла подменяли Генеральный штаб!

Сталину и ранее было известно отрицательное отношение начальника Генштаба к этому проекту. Посмотрев очень выразительно на Жукова, Сталин тут же подписал проект. Начальником тыла Красной Армии был назначен Хрулев. Вводились также должности начальников тыла фронтов и армий. Кандидаты на должности начальников тыла фронтов 30 июля были собраны в кабинете Председателя ГКО. Сталин ознакомил собравшихся с положением на фронте и подчеркнул исключительные трудности в подаче войскам материальных средств и эвакуации раненых.

      - Война требует железного порядка в снабжении войск, - говорил Сталин. - Этот порядок должен наводиться твердой рукой начальников тыла фронтов и армий. Вам нужно быть диктаторами в тыловой полосе своих фронтов, усвойте это хорошо.

10 июля 1941 года Ставка Главного Командования была преобразована в Ставку Верховного Командования; председателем ее был назначен Сталин. 19 июля он стал народным комиссаром обороны, а 8 августа Верховным Главнокомандующим. Ставка была переименована в Ставку Верховного Главнокомандования.

Как правило, назначение на такой пост предполагает наличие у кандидата большого военного опыта и специального образования. Когда же за руководство военными операциями берутся дилетанты, то чаще всего это добром не кончается.

Военного образования у Сталина, как мы знаем, не было, но практика военная имелась - в годы гражданской войны. Одна- ко, во-первых, это был все же двадцатилетней давности опыт гражданской войны, и он отнюдь не всегда мог годиться в условиях 1941 года, а во-вторых, в 1918 - 1920 годах Сталину по преимуществу приходилось решать военно-политические и организационные задачи. Теперь же, в начале июля 1941 года, перед ним встала необходимость овладеть всей суммой военных знаний, вплоть до общестратегических проблем. Не следует думать, что подобные проблемы могли вызвать смущение у Сталина, а тем более страх: ведь он был незаурядным знатоком политической стратегии, а это значило немало.

На рабочем столе Верховного Главнокомандующего появляются книги по военной стратегии, он тщательно штудирует их. Ум Сталина по-прежнему цепок и всеобъемлющ, память - великолепная, а потому военную теорию он вскоре будет знать и понимать (а это - главное) получше многих генералов Генштаба, удивляя их этим раз за разом. Но все же для познания необходимо время, а ему, Верховному Главнокомандующему, надо принимать решения сейчас, немедленно, и решения эти - одно другого тяжелее и ответственнее...

По-видимому, первым серьезным вмешательством Сталина в управление чисто военными делами была смена командования Западного фронта. 30 июня Сталин, только что возглавивший ГКО, приказал Жукову отозвать генерала Д. Г. Павлова в Москву. Павлов был виновен в серьезных должностных упущениях, и ответил за это по всей суровости военного времени...

В ночь на 1 июля Сталин по ВЧ разговаривал с Ворошиловым. Получив информацию о реальной опасности захвата противником плацдарма на Днепре, Сталин отвечал, что Ставка крайне обеспокоена этим и что на Западный фронт назначается новый командующий. Им стал нарком обороны С. К. Тимошенко - этим подчеркивалась ответственность поста.

Обстановка на фронтах продолжала ухудшаться. В середине июля боевые действия шли всего лишь в ста двадцати километрах от Ленинграда, в районе Смоленска, на подступах к Киеву. Несмотря на героическое сопротивление советских войск, наступление фашистских полчищ остановить не удавалось.

Неудачи на фронтах побуждали Ставку к смене ответственных командиров. Это казалось наиболее простым решением, но смены в свою очередь сказывались на ходе дела. В конце июля к Сталину вызвали Тимошенко и Жукова; им думалось - для обсуждения обстановки на фронте. В кабинете почти в полном составе собралось Политбюро. Сам Сталин с погасшей трубкой в руке (верный признак плохого настроения) стоял посредине кабинета.

      - Политбюро пришло к выводу, - без предисловия начал Сталин, - что Тимошенко надо заменить на посту командующего Западным фронтом Жуковым. Что скажете на это вы?

Тимошенко молчал; что он мог сказать? Но Жуков не собирался соглашаться:

      - Товарищ Сталин, я считаю эту смену нецелесообразной. Частые смены командующих мешают работе. Новым командующим приходится в момент тяжелейших сражений вникать в курс дела. Маршал Тимошенко состоит в этой должности менее месяца, а войска под его командованием задержали врага под Смоленском, они верят в своего командующего. Уверен - вряд ли кто-нибудь другой смог бы сделать больше в сложившейся обстановке. Поэтому считаю смену командования Западного фронта нецелесообразной и несправедливой.

Генерала поддержал Калинин:

      - А это, пожалуй, верно. Сталин начал раскуривать трубку:

      - В словах товарища Жукова есть резон, - и, глядя на членов Политбюро, спросил: - Может, согласимся с Жуковым?..

Тимошенко остался на посту, но Жукову вскоре пришлось покинуть Генштаб.

22 июля он в присутствии начальника Главного политического управления РККА Л. 3. Мехлиса докладывал Сталину обстановку на фронте. Анализируя состояние и дислокацию фашистских войск, в первую очередь бронетанковых и моторизованных, Жуков высказал оправдавшееся впоследствии предположение: фашистское командование нанесет удар по Центральному фронту, с тем чтобы выйти в тыл Юго-Западного фронта и окружить его войска. Жуков предлагал усилить Центральный фронт, а войска Юго-Западного фронта отвести за Днепр.

Последнее предположение встревожило Сталина:

      - А Киев, как же Киев? - спросил он.

Сама фраза "сдать Киев", мать городов русских, была непереносима для каждого российского человека, тем более - для Сталина. Но Жуков без колебания произнес ее:

      - Тяжело говорить об этом, но Киев сдать придется. На западном же направлении как можно быстрее надо ликвидировать ельнинский выступ, иначе оттуда противник нанесет удар по Москве.

      - Что еще за контрудар, что за чепуха! - выдержка покинула Сталина. - Как вы могли додуматься сдать Киев? На этот раз не сдержался и Жуков:

      - Если вы, товарищ Сталин, считаете, что начальник Генерального штаба может молоть чепуху, то прошу освободить меня от этой должности и послать на фронт. Может, там я принесу больше пользы...

      - Не горячитесь, не горячитесь. - Сталин уже овладел собой. - Но если вы так ставите вопрос, то подождите, а мы обсудим, как быть.

Минут через сорок Жукова вновь пригласили в кабинет:

      - Мы посоветовались, - сказал Сталин, - и решили освободить вас от обязанностей начальника Генштаба. Видимо, придется назначить Бориса Михайловича Шапошникова, хоть у него и плохо со здоровьем. Где бы вы хотели работать?

Характер у Жукова был горячий.

      - Где прикажете. Могу командовать фронтом, армией, корпусом, дивизией, наконец...

      - Не горячитесь, - сказал Сталин. - Мы вас назначим командующим Резервным фронтом. Вот там вы и организуете контрудар по Ельне. Сдавайте дела Шапошникову. Но членом Ставки вы остаетесь.

      - Разрешите идти?

      - Погодите, выпейте с нами чаю, - Сталин уже улыбался, - и поговорим еще...

Это были тяжелые дни. И никто не мог предполагать, что худшее впереди. Сталину конец июля принес и личное несчастье: командир артиллерийской батареи Яков Джугашвили раненым попал в плен. Геббельсовские пропагандисты не преминули воспользоваться этим, и над позициями советских войск разбрасывались в миллионах экземпляров листовки с фотографией Якова. Сфабрикованный фашистами текст листовки призывал советских солдат сдаваться в плен - так, мол, сделал даже сын Сталина! Для отца, требовавшего от бойцов и командиров Красной Армии сопротивления до конца, пленение Якова было тяжелым ударом.

* * *

 

В речи от 3 июля 1941 года имелись и такие слова:

"Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями...

В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки..."

Сталин был прав: народ Великобритании и США, встревоженный размахом гитлеровской агрессии, безоговорочно желал уничтожения нацизма, и правительства этих стран должны были считаться с мнением своих граждан. В девять часов вечера 22 июня Уинстон Черчилль выступил с речью по радио. Премьер-министр Великобритании не скрывал: он был и остается принципиальным противником коммунизма и "не возьмет назад ни единого своего слова", произнесенного за минувшие четверть века против коммунизма. Но все это отступает на задний план перед тем фактом, что Гитлер вторгся в Россию. "Мы полны решимости уничтожить Гитлера и всякое напоминание о нем", - подчеркнул Черчилль.

Президент Соединенных Штатов Америки Ф. Рузвельт 24 июня также выступил в поддержку борьбы советского народа против нацизма. Советское правительство, однако, отнеслось к заверениям новых союзников с некоторой долей осторожности, поскольку большая часть прессы в англосаксонских странах не скрывала своего злорадства по поводу неудач, постигших Красную Армию. Желая продемонстрировать добрую волю к сотрудничеству, Черчилль 8 июля 1941 года отправляет первое личное послание Сталину, в котором рассказывает о боевых действиях английских военно-воздушных сил; 10 июля следует новое послание...

Сталин ответил только 18 июля. Выразив благодарность Черчиллю за инициативу в переписке, Сталин информировал его о напряженном положении на советско-германском фронте. Уже в этом послании имеются фразы о необходимости создания второго фронта: "Мне кажется, далее, - писал Сталин, - что военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)... Я представляю трудности создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии..." На протяжении почти трех лет эта тема будет одной из главных в оживленной переписке Сталина, Черчилля и Рузвельта.

Президент Рузвельт, желая убедиться, настолько ли катастрофично положение Красной Армии, послал в СССР своего ближайшего советника и сотрудника - Гарри Гопкинса.

Вылетев из Шотландии на летающей лодке "Каталина" и обогнув Северную Европу, Гопкинс достиг Архангельска - таким сложным и опасным путем приходилось тогда добираться из Англии в СССР. В половине седьмого вечера 29 июля Гопкинса и посла США Штейнгардта принял Сталин. В распоряжении историков имеется полная запись переговоров, сделанная Гопкинсом.

Гопкинс начал с того, что выразил намерение президента Рузвельта оказать всю возможную помощь Советскому Союзу в борьбе с гитлеровской Германией, и в максимально короткий срок. В ответ, "характеризуя Гитлера и Германию, Сталин говорил о необходимости минимума моральных норм в отношениях между всеми нациями и о том, что без такого минимума нации не могли бы сосуществовать. Он заявил, что нынешние руководители Германии не знают таких минимальных моральных норм и что поэтому они представляют собой антиобщественную силу в современном мире..."

Изложив в общих чертах позицию Советского правительства по отношению к Германии, Сталин подытожил:

      - Таким образом, наши взгляды совпадают.

Гопкинс спросил, каковы будут потребности Советского Союза в помощи. В первую категорию неотложных нужд Сталин включил прежде всего зенитные орудия среднего калибра от 20 до 30 миллиметров.

Во вторую категорию, в которую входили материалы, необходимые для длительной войны, он включил, во-первых, высокооктановый авиационный бензин; во-вторых, алюминий для производства самолетов и, в-третьих, другие материалы, уже перечисленные в списке, представленном нашему правительству в Вашингтоне...

      - Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы сможем воевать три-четыре года, - сказал Сталин.

Далее речь зашла о путях, которыми можно было бы доставлять вооружение и материалы в СССР. Сталин высказал свое мнение:

      - Путь через Архангельск, вероятно, наиболее удобен. Порт в Архангельске с помощью ледоколов можно держать открытым и зимой. Единственные два незамерзающие порта на Севере - Мурманск и Кандалакша.

Уже первая беседа со Сталиным произвела на Гопкинса успокаивающее действие, и он писал в отчете Рузвельту из Москвы: "Я очень уверен в отношении этого фронта... Здесь существует безусловная решимость победить".

Вторая встреча началась в то же время на следующий день, 31 июля, и продолжалась более трех часов. Единственным свидетелем и переводчиком был Литвинов. Телефон позвонил только один раз, и Сталин, извинившись, что прервал беседу, объяснил: он договорился об ужине на полпервого ночи. Два или три раза, когда Сталин затруднялся ответить на вопрос Гопкинса, он вызывал Поскребышева, и тот немедленно давал необходимые сведения.

В этой беседе Сталин самым подробным образом охарактеризовал положение на советско-германском фронте, соотношение сил в дивизиях, танках, самолетах. Очень точно и совершенно откровенно рассказал он Гопкинсу о типах советских танков и самолетов, их весе, вооружении, скорости и т. д..

"Сталин сказал, - записывал Гопкинс, - что русской армии пришлось иметь дело с внезапным нападением: лично он считал, что Гитлер не выступит, но принял все возможные предосторожности для мобилизации своей армии... Сталин несколько раз повторил, что он не недооценивает немецкую армию. Он сказал, что их организация превосходна и что, по его мнению, немцы обладают крупными резервами продовольствия, людей, снаряжения и горючего... Он считает, что, поскольку дело касается людей, снаряжения, продовольствия и горючего, немецкая армия способна вести зимнюю кампанию в России. Он думает, однако, что немцам будет трудно предпринимать значительные действия после 1 сентября, когда начинаются сильные дожди, а после 1 октября дороги будут настолько плохи, что им придется перейти к обороне".

В заключение беседы Сталин просил Гопкинса передать президенту Рузвельту его соображения о необходимости для США вступить в войну с фашистской Германией. Сталин говорил:

      - Самое слабое место Гитлера - это огромные массы порабощенных им людей, которые ненавидят его, а также безнравственные методы его правительства. Для того чтобы эти люди и миллион других в еще не завоеванных странах могли бороться против Гитлера, их надо ободрить, морально поддержать. Это, по моему мнению, могут сделать лишь Соединенные Штаты...

В то же время он не закрывал глаза на сложность положения:

      - Мощь Германии столь велика, что, хотя Россия сможет защищаться одна, Великобритании и России вместе будет очень трудно разгромить немецкую военную машину...

Затем он продолжал:

      - Я полагаю, однако, что война будет ожесточенной и, возможно, длительной...

На посланца американского президента Сталин произвел весьма сильное впечатление, так же, впрочем, как и на самого Рузвельта, и на Черчилля, когда они познакомились позднее.

1 августа Гопкинс улетел из Москвы. Сталин, несомненно, оказал посланцу президента США полное доверие, и тот вернулся в Америку с убеждением: Россия может и будет драться до последнего. Визит этот был поворотным пунктом в формировании антигитлеровской коалиции.

Уверенность Сталина в стабилизации положения на фронте оказалась, к сожалению, преждевременной. С начала августа 1941 года осложнилась обстановка на юго-западном направлении. Наши войска вынуждены были вести тяжелые оборонительные бои. В районе Умани противник окружил две наши армии (6-ю и 12-ю).

Деблокировать 6-ю и 12-ю армии не удалось. Несколько дней они вели бои в окружении, но вскоре сопротивление их было сломлено. Много бойцов и командиров погибло, еще больше (в том числе и командармы И.Н. Музыченко и П.Г. Понеделин) попали в плен. Фашистские войска форсировали Днепр и создали плацдарм в районе Кременчуга, угрожая армиям Юго-Западного фронта с юга.

8 августа Сталин разговаривал с командованием Юго-Западного фронта.

      " - У аппарата Сталин. До нас дошли сведения, что фронт решил с легким сердцем сдать Киев врагу якобы ввиду недостатка частей, способных отстоять Киев. Верно ли это?

Кирпонос. - Здравствуйте, товарищ Сталин. Вам доложили неверно. Мною и Военным советом фронта принимаются все меры к тому, чтобы Киев ни в коем случае не сдавать..."

Но через две недели положение на Юго-Западном фронте лучше не стало. 8 августа войска фашистской группы армий "Центр" перешли в наступление против советского Центрального фронта. Гитлеровское командование, отставив на время планы немедленного наступления на Москву, намеревалось сначала захватить Ленинград и Украину, а затем наступать в центре фронта. 2-я танковая группа генерала Гудериана стремилась зайти во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта.

Намерение это было замечено советским командованием. Желая ликвидировать угрозу войскам Центрального и правого крыла Юго-Западного фронтов, прикрыть брянское направление, Ставка 14 августа решила образовать Брянский фронт под командованием А. И. Еременко. В тот же день генерал прибыл в Ставку для получения указаний по новой должности. Сталин принял его в присутствии Шапошникова, Василевского и нескольких членов ГКО.

      - Основная, - говорил Сталин, - и обязательная задача войск Брянского фронта состоит в том, чтобы не только надежно прикрыть брянское направление, но во что бы то ни стало своевременно разбить главные силы Гудериана.

Верховный определил состав нового фронта: 50-я и 13-я армии. Вновь назначенный командующий фронтом очень уверенно обещал "в ближайшие дни безусловно" разгромить Гудериана.

Уверенность всегда импонировала Сталину.

      - Вот человек, который в сложившейся обстановке нам нужен, - сказал он, когда Еременко покинул кабинет.

События показали, однако, что командующий Брянским фронтом был неоправданно оптимистичен.

Уже 19 августа Ставка сознавала опасность удара по правому крылу Юго-Западного фронта, но в то же время вполне резонно видела наилучший выход из положения не в немедленном отводе войск за Днепр и далее на восток, а в нанесении удара по 2-й танковой группе Гудериана, с тем чтобы разбить ее или на худой конец остановить.

Прежде чем окончательно принять это решение, Сталин связался 24 августа с Еременко:

      "Сталин. - У аппарата Сталин. Здравствуйте! У меня есть к вам несколько вопросов.

Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать еще несколько полков авиации и несколько батарей РС.

Ваш ответ?

Еременко. - Здравствуйте! Отвечаю:

Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку. Они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеща Гудериана, безусловно, постараемся задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его".

Но еще на настало, увы, время "разбить вдребезги" группу Гудериана. Действия войск Брянского фронта не дали ожидаемого результата, и танковым соединениям врага удалось прорваться на левом фланге Брянского фронта за Десну. 7 сентября они вышли к Конотопу. Окружение армий Юго-Западного фронта стало вопросом нескольких дней. В тот же день командование этого фронта сообщило в Генштаб об ухудшении положения. Шапошников и Василевский попытались убедить Сталина в необходимости немедленно отвести войска фронта за Днепр и далее на восток. По словам Василевского, "разговор был трудный и серьезный".

Можно понять Верховного Главнокомандующего: после столь значительных территориальных потерь, понесенных за два с половиной месяца войны, ему, и только ему предстояло добровольно (хоть и в видах суровой необходимости) отдать приказ об оставлении Киева и большей части Левобережной Украины. Немудрено, что он обвинял военных: они идут по линии наименьшего сопротивления и вместо -упорного сражения с врагом пытаются ускользнуть от него. До каких же пор?..

Убедить Сталина руководству Генштаба не удалось.

Поскольку Главнокомандующий Юго-Западным направлением маршал Буденный также высказался за отвод войск Юго-Западного фронта и тем самым выразил несогласие с действиями Ставки, его решено было заменить на этом посту маршалом Тимошенко. Вечером того же дня, И сентября, Сталин в присутствии Тимошенко и Шапошникова вел переговоры с командованием Юго-Западного фронта. Вот выдержки из этих переговоров.

      "Сталин. - Ваше предложение об отводе войск на рубеж известной вам реки мне кажется опасным. Если обратиться к недавнему прошлому, то вы вспомните, что при отводе войск из района Бердичев и Новгород-Волынский у вас был более серьезный рубеж - Днепр - и, несмотря на это, при отводе войск [вы] потеряли две армии и отвод превратился в бегство, а противник на плечах бегущих войск переправился на другой день на восточный берег Днепра. Какая гарантия, что то же самое не повторится теперь, это первое.

А потом второе... В данной обстановке на восточном берегу Днепра предлагаемый вами отвод войск будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать на вас не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и со стороны юга, то есть Кременчуга, а также с запада, так как при отводе наших войск с Днепра противник моментально займет восточный берег Днепра и начнет атаки. Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены".

Осмысливая ныне сказанное Сталиным, нельзя не признать, что Ставка и Верховный Главнокомандующий имели серьезные основания для подобных предположений: опыт предшествующих сражений, и не только на Украине, так же как и происшедшее на Юго-Западном фронте неделю спустя, неопровержимо свидетельствуют: просто отход, без серьезных мер по обеспечению его, не мог дать, и не дал положительного результата. Фашистское командование, и это тоже было ясно, не оставит свои войска в бездействии. Надо было искать другой выход, и Ставка попыталась его определить.

      "Как видите, - продолжал Сталин, - ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж на реке Псел, во-первых, и, во-вторых, поведете отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Брянским фронтом, - повторяю, без этих условий ваши предложения об отводе войск являются опасными и могут привести к катастрофе".

Железная логика Сталина сокрушала оппонентов даже и в обыденной ситуации. Здесь же Верховный Главнокомандующий разговаривал с подчиненными ему военными людьми, привыкшими повиноваться приказу. Очевидцы свидетельствуют, что слова Сталина, в особенности его последняя фраза, ошеломили командование Юго-Западного фронта, и ответ Кирпоноса был выдержан, можно сказать, в извиняющихся тонах: "У нас мысли об отводе войск не было до получения предложения дать соображения об отводе войск на восток с указанием рубежей, а была лишь просьба - в связи с расширившимся фронтом до восьмисот с лишним километров усилить наш фронт резервом..." Далее Кирпонос сообщал, что бросает на конотопское направление все имеющиеся у него резервы, очень ограниченные, впрочем, и заверял: "Указания Ставки Верховного Главнокомандования, только что полученные по аппарату, будут немедленно проводиться в жизнь. Все".

Очевидно, что Ставка теперь отнюдь не исключала возможности оставления Киева и отхода далее на восток от Днепра, но настоятельно требовала принять обеспечивающие этот отход меры: без них катастрофа была неминуема. Тут же Сталин произнес фразу, характеризующую его настроение и, надо сказать, имевшую суровый для тех обстоятельств смысл: "Перестать наконец заниматься исканием рубежей для отхода, а искать пути сопротивления и только сопротивления".

Дальнейшие события на Юго-Западном фронте развивались стремительно и трагично. Наступательная операция Брянского фронта к успеху не привела. Организовать оборону по реке Псел командование Юго-Западного фронта не смогло: не было сил да и, главное, времени, так как 12 сентября дивизии 1-й танковой группы противника с плацдарма у Кременчуга начали наступление навстречу 2-й танковой группе. 15 сентября у Лох- вицы кольцо вокруг войск Юго-Западного фронта сомкнулось. В окружении оказались 5-я, 37-я, 21-я, 26-я армии.

Только 17 сентября Кирпоносу было разрешено оставить Киев. Но приказ этот был передан ему устно генерал-майором И.Х. Баграмяном, и комфронта, засомневавшись в достоверности приказа, запросил подтверждения у Ставки. Это была еще одна и, видимо, самая трагическая ошибка генерала Кир-поноса. Подтверждение пришло только в ночь на 18 сентября. Были потеряны сутки, в течение которых фашистские войска сумели уплотнить кольцо окружения.

В таких условиях часть войск, преимущественно небольшими группами, сумела вырваться из окружения, многие бойцы и командиры погибли, но гораздо больше - попали в плен.

При оценке случившегося на Юго-Западном фронте чаще всего ограничиваются констатацией того, что Ставка Верховного Главнокомандования своевременно не поняла необходимости и неизбежности отхода, настаивала на удержании Киевского укрепрайона. Не отрицая этого положения, повторяем: приведенные выше переговоры с очевидностью свидетельствуют, что Ставка допускала отход, но только при определенных условиях, которые должны были обеспечить войскам фронта отступление без угрозы полного разгрома. То обстоятельство, что Ставка, и прежде всего Сталин, требовала от войск, от командиров всех степеней ожесточенного сопротивления противнику на любых рубежах и в любой момент, требовала активного противодействия противнику, по нашему убеждению, ни в коем случае не следует ставить ей в вину: до каких же пор можно отступать?..

Не проходило дня, чтобы Ставка Верховного Главнокомандования, внимательно следившая за развитием событий под Ленинградом, не принимала того или иного решения, направленного на изменение обстановки. 17 августа Ставка указала Военному совету Северо-западного направления на угрозу окружения Ленинграда и необходимость всемерного укрепления его обороны на южных и юго-восточных подступах. 21 августа Шапошников телеграфировал Ворошилову: "В связи с создавшейся обстановкой под Ленинградом Верховный Главнокомандующий срочно предлагает вам представить соображения по плану действия". На следующий день такие соображения были направлены в Ставку.

Сталин вникал и во внутренние дела обороны города. Так, ему стало известно, что 20 августа Ленинградский горком партии образовал Военный совет обороны Ленинграда, на который предполагалось возложить организацию внутренней обороны города и формирование новых ополченских отрядов. Сталин счел это неправильным. 21 августа он вызвал по прямому проводу Ворошилова и Жданова и в резкой форме выразил неудовольствие созданием нового совета и тем, что Ворошилов и Жданов не были включены в этот орган, раз уж его создали. Доводы Ворошилова и Жданова о том, что Военный совет обороны города создан как сугубо вспомогательный орган для проведения некоторых оборонных работ в помощь крайне загруженному Военному совету Северо-западного направления, были отклонены. Персональный состав совета тут же подвергся пересмотру. Ворошилову пришлось выслушать резкий и отчасти справедливый упрек: он, мол, и Ленинградский горком "увлекаются" формированием рабочих батальонов со слабым вооружением. Сталин велел и, на наш взгляд, совершенно оправданно, отменить выборность батальонных командиров в народном ополчении.

Остановить врага не удавалось. 8 сентября гитлеровцы вышли к южному берегу Ладожского озера и захватили Шлиссельбург. Ленинград не имел больше связи со страной по суше. Началась блокада.

О потере Шлиссельбурга Ставка узнала 9 сентября из сообщений иностранного радио и потребовала объяснений от ком-фронта - им с 5 сентября был К.Е. Ворошилов. Вновь последовала смена командования - 9 сентября в Ленинград вылетел Жуков. Донесения его из Ленинграда были чрезвычайно серьезными.

О критичности положения сообщали и члены правительственной комиссии. Наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова вызвали в Кремль сразу же по возвращении из Ленинграда. Сталин был в кабинете один. Сев, против обыкновения, на диван, он стал задавать вопросы об обстановке на Балтике, о количестве кораблей, их участии в обороне города (Сталин называл его на этот раз Питером). Потом, подойдя к карте, на которой линия фронта вплотную подступала к городу, Сталин повел главный разговор:

      - Положение Питера исключительно серьезно. Его, возможно, придется оставить...

Можно понять настроение Верховного: ведь тогда же речь шла и об оставлении Киева!

      - Ни один боевой корабль не должен попасть в руки врага. Вы понимаете меня? - Кузнецов молчал, и Верховный продолжил: - В случае невыполнения приказа о затоплении кораблей виновные должны быть строго наказаны...

Так как Кузнецов, подавленный суровостью тона и трагичностью темы, все еще молчал, Сталин повысил голос:

      - Составьте телеграмму командующему и отдайте приказание, чтобы все было подготовлено на случай уничтожения кораблей!

Кузнецов собрался с духом:

      - Я такой телеграммы подписать не могу. - Николай Гера-симович сам поразился решительности своего ответа.

      - Почему? - Сталин был явно удивлен.

      - Товарищ Сталин, флот оперативно подчинен командующему Ленинградским фронтом, и такую директиву может отдать только Верховный Главнокомандующий.

Сталин подумал и приказал:

      - Пойдите к Шапошникову и заготовьте директиву за двумя подписями: вашей и его.

Как только Кузнецов сообщил о приказе начальнику Генштаба, тот изумился:

      - Что вы, голубчик! - Такое обращение было характерно для него. - Это чисто флотское дело, я свою подпись ставить не буду!

Все же телеграмма была составлена, и Шапошников с Кузнецовым отправились к Сталину. Им удалось убедить Верховного подписать телеграмму; документ он оставил у себя.

Очевидно, в середине сентября Ставке приходилось считаться с возможностью потери Ленинграда и необходимостью такой трагической меры, как потопление Балтийского флота. Известно, что одновременно предпринимались меры к организации взрывов важнейших объектов Ленинграда, в том числе и мостов.

...Здесь уместно привести документ, недавно извлеченный из архива. Осенью 1941 года Жуков и Жданов доложили Сталину из Ленинграда, что немецкие войска, атакуя наши позиции, гнали перед собой гражданское население (донесение, скорее всего, основано на слухах, так как документальные источники таких данных не содержат). Тем не менее Сталин ознакомился с сообщением, и не верить ему он не мог.

Ответ его был быстрым и жестким: "Мой совет: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам... Бейте вовсю по немцам и их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами..."

Да, тяжело читать такие строки. Но таковы были условия войны, развязанной свирепыми нацистами. Ну, с нацистов спрос понятен, но вспомним все же, что не Сталин подписывал директивы о "ковровых бомбежках" Северной Франции в июне 1944 года при высадке там союзников. Так что Сталин в ряду своих современников никак не был исключением...

30 сентября силы вермахта нанесли удар по войскам Брянского фронта, 2 октября - по войскам Западного и Резервного. Немецко-фашистскому командованию удалось осуществить первую часть "Тайфуна": в лесах западнее и юго-западнее Вязьмы были окружены войска 19-й, 20-й, 24-й и 32-й армий и армейской группы генерала Болдина, к западу от Брянска - 3-й и 13-й армий.

Успех казался фашистам решающим. Гитлер, с 22 июня ни разу не выступавший публично, счел момент подходящим и уже 3 октября поднялся на трибуну берлинского Спортпаласа, чтобы оповестить мир о своем триумфе:

      - В эти часы на Восточном фронте вновь происходят громадные события. Уже сорок восемь часов ведется новая операция гигантских масштабов. Она поможет уничтожить врага на Востоке!

Рев фанатиков был ответом фюреру, и он завопил в еще большем ажиотаже:

      - Я говорю об этом только сегодня потому, что сегодня я могу совершенно определенно сказать: этот противник разгромлен и больше никогда не поднимется...

Но и тут Гитлер принимал желаемое за действительное. Окруженные советские армии упорно сопротивлялись, сковывая пехотные дивизии фашистов, а тем временем советское командование организует противодействие танковым дивизиям Гота и Гудериана, рвущимся к Москве. Битва за нее только еще начиналась.

Генерал армии Жуков прилетел в Москву из Ленинграда вечером 7 октября. На аэродроме его встретил генерал Власик:

      - Товарищ Сталин велел передать, чтобы вы немедленно ехали к нему.

У Сталина был грипп, он работал на квартире. Кивнув генералу, он сразу же перешел к делу:

      - Обстановка крайне сложна, но я не могу добиться от командования Западного и Резервного фронтов точных сведений о положении дел. Не зная же, где и в каких группировках наступает противник, мы не можем принять решений. Отправляйтесь в штаб Западного фронта, разберитесь и позвоните мне, в любое время.

Глубокой ночью Жуков был уже в штабе Западного фронта; 8 октября, после разговора с его командованием, в два часа тридцать минут ночи, Жуков позвонил Сталину. Тот, конечно, работал:

      - Главная опасность, товарищ Сталин, в слабом прикрытии Можайской линии. Танки противника могут внезапно прорваться к Москве. Требуются войска, откуда только возможно, для прикрытия этого направления.

Сталин приказал Жукову действовать энергично и обо всем подробно информировать его.

Это требование Сталина вполне понятно: в сложившейся обстановке в Ставку поступали самые разные, нередко противоречивые, а иногда - неверные сведения. Вот один пример.

Член Военного совета Московского военного округа К.Ф. Телегин 5 октября около пятнадцати часов получил проверенные сведения о вступлении колонны фашистских танков в Юх-нов и доложил об этом Шапошникову. В Генштабе подобных сведений еще не было. Через несколько минут на столе у Телегина зазвонил телефон:

      - Говорит Поскребышев. Соединяю вас с товарищем Сталиным.

Телегин весь вмиг подобрался.

      - Телегин?

      - Так точно, товарищ Сталин.

      - Вы только что доложили Шапошникову о прорыве в Юх-нов немецких танков? Откуда у вас эти сведения, и достоверны ли они?

      - Сведения доставили боевые летчики, мы их дважды проверили и перепроверили...

      - Что вы предпринимаете?

      - По тревоге подняты подольские училища, приведено в боевую готовность военно-политическое училище...

Выслушав Телегина, Верховный Главнокомандующий одобрил принятые меры и предложил своевременно докладывать в Генштаб об обстановке.

Но в этот же день, 5 октября, непроверенные данные все же попали в Генштаб. Ситуация обострялась с каждым часом, а в таких случаях бывает, что и мирные жители, и военнослужащие поддаются панике. Так произошло и с комендантом 2-го участка военно-автомобильной дороги Малоярославец - Подольск. В панике он примчался на автомашине в Подольское артучи-лище и принес весть о "прорыве" вражеских танков в Малоярославец и их движении на Подольск. Сведения эти, не проверив как следует, доложили в Генштаб.

В 18.15 Телегину еще раз позвонил Сталин. На всю жизнь запомнил генерал этот разговор, хотя и не записал его в рабочую тетрадь:

      - Телегин? Вы доложили в Генштаб, что немецкие танки прорвались через Малоярославец?

      - Так точно, товарищ Сталин.

      - Откуда у вас эти сведения?

Телегин доложил и добавил, что послал летчиков перепроверить эти сведения.

      - Это провокация. - Голос Сталина был ровен и суров. - Прикажите немедленно разыскать этого коменданта, арестовать и передать в ЧК. Вам же на вашем ответственном посту надо быть более серьезным и не доверять сведениям, которые приносит сорока на хвосте! - И повесил трубку.

К 10 октября положение продолжало ухудшаться. Противник захватил Сычевку, Гжатск, приблизился к Калуге, бои шли у Брянска и Мценска...

12 октября ГКО вновь рассматривал план обороны Москвы. Свидетели, побывавшие на заседании, сообщают, что все его участники, в том числе и Сталин, выглядели усталыми и напряженными. Насколько грозным было положение, можно судить по тому, что речь шла о строительстве городского оборонительного рубежа. Он должен был включать три полосы: по Окружной железной дороге, по Садовому кольцу и по Бульварному кольцу. Сроки устанавливались до предела жесткие.

Москва напоминала тогда пружину, сжатую до отказа. И положение, которое могло показаться безнадежным, начало меняться. За одну неделю благодаря энергичным мерам ГКО и Ставки был воссоздан фронт обороны. Он не был еще достаточно организован и сплочен, но его войска могли вступать и без промедления вступали в решительную борьбу с врагом. Возглавляли войска опытные командиры. Имена их навечно вошли в историю нашей страны. На Волоколамском направлении оборонялась воссозданная 16-я армия под командованием генерал-лейтенанта К.К. Рокоссовского. На Можайском насмерть стояла 5-я армия (командовал ею Д. Лелюшенко, после его ранения командующим стал генерал-майор Л. А. Говоров). На Наро-фоминском направлении действовала 33-я армия генерал-лейтенанта М.Г. Ефремова. В Малоярославце заняла оборону 43-я армия генерал-майора К.Д. Голубева, на калужском направлении 49-я армия генерал-лейтенанта И. Г. Захаркина.

Но опасность оставалась. Правда, фашистским войскам больше не удавались прорывы, советские войска не позволяли себя обходить, но все же они вынуждены были отступать.

Утром 13 октября собрался партийный актив Москвы. На повестке дня - один вопрос: "О текущем моменте". Секретарь ЦК и МГК ВКП(б) А.С.Щербаков, охарактеризовав обстановку, сказал:

      - Не будем закрывать глаза - над Москвой нависла угроза...

Чтобы ликвидировать ее, партия требовала поднять на защиту столицы всех коммунистов, всех москвичей. Вечером тринадцатого октября в первичных организациях столицы прошли партийные собрания. Коммунисты заявили, что они не пожалеют жизни для спасения своего родного города. Тут же на собраниях шла запись добровольцев в коммунистические роты и батальоны.

Есть свидетельство очевидца, дважды побывавшего у Сталина в этот день, 13 октября. Генерал армии Тюленев, раненный в сентябре на Южном фронте, несколько раз просил направить его в армию, хотя далеко еще не излечился. Просьбы не остались без внимания, и Тюленева вызвали в Кремль.

Первая беседа былa краткой - Сталин торопился. Прежде всего он осведомился о здоровье генерала. Тот ожидал этого вопроса и заверил, что чувствует себя хорошо. Последовал новый вопрос:

      - Можете ли вы немедленно выехать на Урал?

"В тыл! Прощай, фронт!" - мелькнуло в голове у Тюленева.

Сталин же продолжал:

      - Вам поручается специальное и крайне важное задание ГКО. Важное и срочное! - подчеркнул он.

В час ночи 14 октября Тюленев вновь, уже на даче Сталина, докладывал членам ГКО свои соображения о причинах поражений наших войск на Южном фронте. Выслушали генерала внимательно. Затем Сталин заговорил о цели предстоящей Тю-леневу поездки на Урал:

      - Положение на фронте критическое, итог зависит от того, насколько быстро и эффективно мы подготовим резервы. Вам, товарищ Тюленев, и поручается срочно отправиться на Урал, чтобы формировать и обучать там резервные дивизии. В первую очередь учите их ближнему бою, особенно - борьбе с танками. Командный состав должен отработать вопросы управления боем...

Тут же, на даче, Тюленеву был выдан мандат за подписью Председателя ГКО.

В 11 часов утра 15 октября наркомов вызвали в Кремль. В зале заседаний Совнаркома не было на этот раз, как обычно перед заседаниями, ни шума, ни шуток: все сосредоточены, угрюмо-суровы. Вошел Молотов и, не садясь на место, объявил:

      - Сегодня же наркомы должны выехать из Москвы в места, указанные для перебазирования их наркоматов.

Ранее такие места были определены в городах Заволжья, Урала, Средней Азии и Сибири. В Москве оставались оперативные группы наркоматов - по двадцать-тридцать человек. Кто-то из наркомов спросил Молотова:

      - Как быть, если наркомат еще не перебазировался? Ведь не хватает вагонов.

      - Все равно выехать сегодня, - отвечал Молотов, - а эвакуацию наркомата поручите одному из своих заместителей.

С тем и разошлись.

В этот и последующие дни над Москвой в разных местах стоял густой дым, и ветер нес клубы пепла: в котельных жгли архивы, доставленные из учреждений. Весть о выезде наркоматов со скоростью молнии распространилась по Москве и, что скрывать, вызвала в отдельных местах и сумятицу, и даже панику.

В двенадцатом часу дня 16 октября на квартире у Сталина в Кремле собрались члены Политбюро и наркомы - те из них, кто не мог или не успел завершить всех дел. В глаза всем бросилось, что в шкафах нет книг: видимо, их упаковали для эвакуации. Сталин, одетый буднично, был спокоен, расхаживал по квартире, курил. Когда все собрались, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

      - Как дела в Москве?

Долгое молчание. Затем А. И. Шахурин рискнул ответить:

      - Я был утром на заводах наркомата. На одном удивились, увидев меня: почему не улетел? На другом рабочие возмущались тем, что не всем выдали деньги: сказали, что деньги увез директор, на самом же деле их просто не хватило в Госбанке.

Сталин не проявил ни удивления, ни гнева - вероятно, он ждал нечто подобное и сообщаемые Шахуриным факты не были для него новостью.

      - Где Зверев? - спросил он Молотова.

      - В Казани.

      - Немедленно самолетом привезти деньги!

Из беседы выяснилось, что порядок в городе нарушен: трамваи не ходят, метро закрыто, магазины, в том числе и булочные, - тоже.

      - Почему дела обстоят так? - спросил Сталин А. С. Щербакова и, не дождавшись ответа, опять заходил по комнате, из конца в конец. Наконец, он остановился:

      - Это еще ничего, я думал, будет хуже. - И приказал Щербакову: - Немедленно наладить работу трамвая и метро, открыть булочные, магазины, столовые, лечебные учреждения с тем персоналом, который имеется в городе. Вам надо выступить по радио, объяснить ситуацию, призвать к спокойствию, стойкости...

Еще несколько минут - и все разошлись.

В этот же день наркоматы и их руководители покинули город. В Куйбышев выехали партийные и государственные учреждения, весь дипломатический корпус. В Москве оставались ГКО, Ставка и минимально необходимый для оперативного руководства страной и армией партийный, правительственный и военный аппарат.

17 октября по московской городской радиосети выступил А.С. Щербаков. Он сообщил москвичам о грозной обстановке, сложившейся под Москвой, опроверг слухи о готовящейся сдаче ее врагу.

      - За Москву, - заявил А. С. Щербаков, - будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови... - И сообщил факт, имевший огромное значение для того момента: Сталин в Москве.

Политбюро, ГКО, Ставка делали все, чтобы до предела мобилизовать силы и ресурсы, остановить врага. Сталин теперь сам, без посредников, соединялся с командирами частей и соединений.

16 октября полковника М.Е. Катукова вызвали в штаб 50-й армии для разговора по ВЧ с Верховным Главнокомандующим. До этого 4-я танковая бригада Катукова отличилась в боях с танками Гудериана под Мценском, нанесла им непоправимый Урон.

      - Здравствуйте, товарищ Катуков, - услышал полковник. - Скажите, ваша бригада боеспособна?

      - Вполне, товарищ Сталин.

      - Тогда вам немедленно надлежит грузиться в эшелоны и прибыть в район Кубинки. Вам предстоит защищать Минское шоссе.

Катуков доложил, что целесообразнее бригаде идти на новое место своим ходом.

      - Как же с моторесурсом? Расстояние пройти надо порядочное, - засомневался Сталин.

      - Километров триста пятьдесят-триста шестьдесят одолеем, товарищ Сталин. Для боевых действий моторесурс тоже останется.

      - Двигайтесь своим ходом, - разрешил Верховный Главнокомандующий.

Бригада в срок достигла Кубинки. Но отсюда ее сразу же перебросили в район Чисмены, что в шестидесяти километрах от Москвы по Волоколамскому шоссе. На этот раз Катуков предлагал идти по шоссейным дорогам через Москву, но представитель командования фронта настоял на движении напрямик, по проселочным дорогам. Грязь в ту осень была такова, что даже Т-34 вязли, садились днищами на междуколейные бугры. В результате бригада опоздала в район сосредоточения. Вышло так, что комбрига за это собрались было отдать под суд. Слава Богу, заступился Сталин...

Советские войска стояли насмерть и все же не могли остановить врага. Утром 18 октября противник ворвался в Малоярославец. В этот же день фашистские танки заняли Можайск.

Москва готовилась к обороне; улицы были перегорожены баррикадами и противотанковыми надолбами.

Вечером 19 октября в пустынном, затемненном Кремле началось заседание ГКО. Присутствовали руководящие московские партийные и советские работники, командование МВО. Выслушав сообщения А.С. Щербакова, В.П. Пронина и П.А. Артемьева о ликвидации последствий паники и неорганизованной эвакуации населения, а также их предложения о введении в городе осадного положения, Сталин без всяких вводных слов подошел к столу:

      - Положение на фронте всем известно. Так будем защищать Москву?

До заседания Сталин советовался на этот счет с командующим Западным фронтом и получил в ответ твердое "Да!". Теперь он обращался к каждому из присутствующих и слышал то же самое. Опросив всех, Сталин повернулся к Маленкову:

      - Пишите постановление ГКО. - Сам же продолжал ходить по кабинету и разговаривать с членами ГКО.

Маленков писал долго, останавливался, думал, зачеркивал. Сталин начал проявлять нетерпение, несколько раз подходил, смотрел через плечо. Наконец велел читать. Но проект Маленкова мало напоминал документ, пригодный для того сурового момента. Сказав Маленкову несколько неприятных слов, Сталин забрал у него листки бумаги, передал их Щербакову и сказал:

      - Записывайте!

Утром 20 октября в Москве были расклеены броские афиши. Тот же текст постановления ГКО был напечатан и во всех газетах:

"Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100 - 120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову...

В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Ввести с 20 октября 1941 года в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение...
2. Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте..."

Страна напрягала все силы, чтобы остановить врага. В еще большей степени это требовалось от защитников Москвы. Во второй половине октября продолжались ожесточенные бои на всех направлениях, и к концу этого месяца наступление гитлеровских войск в полосе Западного фронта захлебнулось. Фашистский "Тайфун", натолкнувшись на волю советских людей, затухал...

1 ноября генерала Жукова вызвали в Ставку. После обсуждения обстановки на фронте Верховный Главнокомандующий спросил:

      - У ГКО есть намерение провести в Москве, как всегда, торжественное заседание по случаю годовщины Октября и парад войск. Как вы полагаете, обстановка на фронте позволит нам это сделать?

Жуков был твердым человеком, и такая уверенность (положение все же оставалось грозным) ему нравилась. Он ответил:

      - В ближайшие дни немцам не до наступления. Они понесли серьезные потери, вынуждены перегруппировывать и пополнять войска, их тылы отстали. Нет, в ближайшие дни они не смогут наступать.

Видимо, Сталин и рассчитывал на такой ответ, так как еще за несколько дней до беседы с Жуковым, 28 октября, вызвал к себе командующего Московской зоной обороны генерала П.А. Артемьева, командующего ВВС генерала П.Ф. Жигарева и командующего ВВС МЗО полковника Н.А. Сбытова. Присутствовали члены Политбюро.

      - Через десять дней годовщина Октября, - сказал он. И задал ошарашивающий вопрос: - Парад войск будем проводить?

Почти каждый день эти люди бывали у Верховного, они знали о тяжести положения, до этого даже и не думали о возможности парада.

      - Проводить или нет парад седьмого ноября в Москве? - настаивал Сталин.

Молчание становилось тягостным, и Сталин спросил резко:

      - В третий раз спрашиваю вас, следует ли нам устраивать парад в Москве?

Генерал Артемьев, сославшись на обстановку, высказал сомнение в целесообразности проведения парада, да и участвовать в нем могла только пехота: артиллерия на позициях, а танков в гарнизоне нет.

      - А вот ГКО считает необходимым провести парад, он будет иметь огромное значение, моральное воздействие на наших людей. Артиллерию и танки найдем.

Тут же ГКО принял соответствующее решение. О подготовке парада и его цели до исхода дня 6 ноября знать должны были единицы.

На следующий день подготовка началась. Участникам ее говорили, что в середине ноября в районе Крымского моста предполагается провести небольшой смотр.

Дня за три до ноябрьских праздников руководителей партийных и советских органов Москвы пригласили к Сталину.

      - Где вы собираетесь проводить заседание Моссовета?

Выяснилось, что московские городские власти еще не думали об этом. Собрание решено было все же провести. Сталин спросил:

      - Москвичи не будут возражать, если докладчиком на этом собрании буду я?

Возражений не было.

Подготовка доклада было общим делом Политбюро ЦК ВКП(б). На одном из заседаний Политбюро обсуждалось содержание доклада.

Московским организациям пришлось основательно потрудиться, готовя в подземном помещении станции метро "Маяковская" зал на две тысячи мест, да так, чтобы об этом заранее никто не знал. Пригласительные билеты раздавались за два-три часа до начала заседания. Несмотря на то что с вечера фашистские самолеты пытались прорваться к городу и на улицах шла стрельба, никто не опоздал.

К платформе тихо подошел поезд метрополитена: приехали члены ГКО. И через несколько минут вся страна затаив дыхание слушала радио: "Говорит Москва! Передаем торжественное заседание Московского Совета..."

Уже сам этот факт имел огромное мобилизующее значение: несмотря ни на что, вопреки всему в Москве - торжественное собрание! Ликование охватило советских людей. Они сражались и трудились во имя победы, они верили в нее даже в эти тяжелые месяцы войны. И слова доклада укрепляли эту веру.

Доклад был сдержан и объективен. Сталин охарактеризовал ход войны, говорил о потерях Советского Союза в людях и тер- ритории и в то же время подчеркнул срыв плана "молниеносной войны" - "блицкрига".

Подробно остановился Сталин на идеологии нацизма, на тех чудовищных злодеяниях, которые захватчики принесли на нашу землю.

      - И эти люди, - говорил он, - лишенные совести и чести, люди с моралью животных имеют наглость призывать к уничтожению великой русской нации...

Немного погодя, будто у него перехватило дыхание, и после паузы продолжил:

      - Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат.

С утра 7 ноября густые хлопья снега затянули белесой полосой улицы Москвы, снег шел на протяжении всего парада, он покрывал танки, орудия и машины, облепил плечи и спины застывших в торжественном молчании бойцов и командиров. Затаив дыхание слушали они - и вся страна - знакомый глуховатый голос человека, говорившего с трибуны Мавзолея:

      - Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!

...Чувствовалось, что Сталин взволнован, что он до глубины души осознает торжественность и неповторимость этого парада в преддверии смертельной схватки с врагом. Обращаясь к людям, которым прямо с площади предстояло идти в бой, он продолжал:

      -Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая...

На мгновение Сталин остановился, глубоко вдохнул воздух, голос его стал еще глуше и еще тверже:

      - Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

Гитлеровское командование, вынужденное к началу ноября приостановить наступление своих войск под Москвой, вовсе не думало отказываться от завершения операции "Тайфун". Будучи невероятно самоуверенными, а потому и слепыми, не способными к реальной оценке обстановки, гитлеровские генералы все еще не могли избавиться от ощущения: осталось сделать всего лишь одно, последнее, усилие - и Москва будет у ног завоевателей. Успех пьянил их, кружил головы и лишал рассудка.

Но тяжко будет им похмелье;

 

Но долог будет сон гостей

 

На тесном, хладном новоселье,

 

Под злаком северных полей!

 

Создав в первой половине ноября 1941 года две ударные группировки, фашистское командование 15 - 16 ноября бросило их в наступление, намереваясь обойти Москву с севера через Клин - Солнечногорск и с юга через Тулу - Каширу. Советское командование использовало выигранное время для дальнейшего усиления войск западного направления и укрепления оборонительных рубежей. Вновь на подмосковных полях развернулось кровопролитное сражение, и вновь гитлеровцам не удалось добиться решающего успеха. Фронт советских войск выгибался дугой, трещал, но держался.

Ситуация все же оставалась крайне напряженной. Командующий Западным фронтом вспоминал, как в тревожный момент ему позвонил Сталин:

      - Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

      - Москву, безусловно, удержим, - отвечал Жуков. - Но нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.

      - Это неплохо, что у вас такая уверенность, - Верховный Главнокомандующий теперь был еще спокойнее. - Договоритесь с Генштабом, куда сосредоточить две резервные армии. В конце ноября они будут готовы. Но танков пока мы вам дать не можем...

Две армии! Немалая сила в умелых руках, да еще когда напор врага на исходе! Но пока этих армий не было в распоряжении командующего Западным фронтом и он требует от подчиненных стоять насмерть на тех рубежах, которые они занимают.

А рубежи эти были так близки от столицы! Станция Крюково-в сорока километрах от Ленинградского вокзала Москвы. До нее докатился вал гитлеровских танков в ноябре 1941 года, докатился, чтобы разбиться о стойкость советских солдат и застыть грудами железного лома. В Крюкове и возле него на протяжении двух недель кипели яростные бои. Здесь же был командный пункт знаменитой 16-й армии К.К. Рокоссовского.

... Вдруг позвонил Верховный Главнокомандующий. Рокоссовский приготовился к худшему: его войска вновь вынуждены были отступить - незначительно, но все же отступили...

      - Генерал-лейтенант Рокоссовский слушает, - начал он разговор.

Послышался спокойный, ровный голос Сталина:

      - Доложите, пожалуйста, какова обстановка на Истринском рубеже?

Командарм, стараясь, чтобы доклад был и кратким, и исчерпывающе полным, стал докладывать, что хотя войска и отступили, но он намерен предпринять контратаки.

Сталин прервал его:

      - О ваших мероприятиях говорить не надо. - И по тону Рокоссовский почувствовал, что Сталин хочет подчеркнуть свое доверие, что он звонит не с целью сделать выговор. - Вам тяжело?

      - Да, товарищ Сталин, очень тяжело. Очень... Сталин немного помолчал:

      - Я понимаю. Прошу вас продержаться еще некоторое время, мы вам поможем...

На этом разговор закончился. В ту пору внимание Сталина значило очень много для людей, которым оно уделялось. К тому же на следующее утро в 16-ю армию поступила обещанная помощь: полк "катюш", два полка противотанковой артиллерии, четыре роты солдат с ПТР, три батальона танков.

Героические защитники Москвы сделали свое дело. Подвижные танковые группировки противника на флангах Западного фронта были истощены, обескровлены и оказались вынужденными остановиться в двух выступах, глубоко вдавшихся в расположение советских войск.

30 ноября Военный совет Западного фронта прислал в Генштаб план контрнаступления.

Поздно вечером 4 декабря Сталин позвонил командующему Западным фронтом:

      - Чем надо еще помочь фронту, кроме того, что уже выделено?

Жукову следовало бы просить многого, но он знал: возможности ограничены даже и у Ставки:

      - Крайне необходимо получить поддержку авиации Резерва Верховного Главнокомандования. Кроме того, танков мало, без них невозможно будет быстро развивать наступление. Еще бы сотни две танков...

      - Танков нет, дать не можем, - отвечал Сталин. - Авиация будет, сейчас позвоню в Генштаб...

Начавшееся 5 - 6 декабря контрнаступление оказалось неожиданным для фашистского командования: оно так много раз объявляло Красную Армию уничтоженной, что само уверовало в это. Инициатива в грандиозном сражении перешла теперь к советским войскам, и они день ото дня развивали успех. С 6 по 10 декабря было освобождено свыше 400 населенных пунктов. 13 декабря Советское информационное бюро опубликовало сообщение о поражении ударных группировок фашистских войск под Москвой.

Наше контрнаступление под Москвой продолжалось. Уверенность ГКО и Ставки в своих силах была настолько велика, что 15 декабря, всего через 10 дней после начала контрнаступ- ления, было решено возвратить в Москву аппарат ЦК и некоторые государственные учреждения.

Более того, Советское правительство считало возможным принимать в столице высоких иностранных гостей, и даже тогда когда положение на фронте было далеко еще не ясным.

3-4 декабря 1941 года в Москве состоялись советско-польские переговоры, в которых, с одной стороны, участвовали И.В. Сталин и В.М. Молотов, а с другой - премьер-министр польского эмигрант-ского правительства в Лондоне В. Сикор-ский и посол Польши в СССР С. Кот. Переговоры эти были чрезвычайно сложным делом.

Генерал Сикорский ехал в Москву настроенным весьма скептически. Но встреча, оказанная польской делегации здесь, и беседы со Сталиным до некоторой степени изменили положение. Советское правительство явно желало договориться с польскими деятелями, видело в них равноправных партнеров и хотело вести с ними переговоры без посредничества западных держав. Тем не менее дискуссия была острой и точки зрения не совпадали, особенно когда речь заходила о восточных границах Польши: реакционные эмигрантские политики по-прежнему претендовали на исконные западные украинские и белорусские земли.

Вечером 4 декабря в честь генерала Сикорского и сопровождающих его лиц в Кремле был дан обед. Польским политикам становилось не по себе при одной только мысли, что немцы находятся всего лишь в 40 километрах от Москвы. Это сказывалось и на их поведении во время переговоров. Но на самообладании Сталина это обстоятельство никоим образом не сказывалось: он знал, что не далее как завтра утром Красная Армия нанесет врагу сокрушительный удар... На приеме он говорил о другом:

      - Так сложилось, - начал Сталин, - что наши народы с незапамятных времен соседствовали и враждовали. Несколько раз в истории поляки приходили в Москву и уничтожали ее, несколько раз русские приходили в Польшу и жгли города, а потом захватили и всю страну.

Дальше так продолжаться не может!

Довольно драки!

Мы деремся и калечимся, а пользуются этим немцы, наш общий извечный и смертельный враг. Мы должны заключить настоящий союз и дружбу, мы должны осознать все то, что может стать очагом несогласия, хорошо узнать друг друга... Вы, поляки, ближайшие соседи немцев и на вашу долю в этой войне выпали наибольшие обиды. Сегодня ваш и наш счет с ними одинаков. Мы должны полностью рассчитаться за наши обиды и побить немцев так, чтобы они уже никогда в будущем не могли поднять головы. На страже этого должна стоять Польша - свободная и сильная. Я испытываю глубокое удовлетворение, поскольку могу сообщить всему народу польскому через главу польского правительства, что Советский Союз в этом ему поможет!

Восторг охватил присутствующих, а Сталин вдруг углубился в воспоминания. С. Кот тогда же записал речь Сталина. Так как воспоминания, исходящие непосредственно от Сталина, - редчайший случай, то приведем их подробнее.

"Сталин, поначалу вроде бы и не к месту, стал вспоминать события тридцатилетней давности - как в 1913 году ехал в Краков к Ленину.

      - Мне сказали, что я должен доехать до железнодорожной станции Домброва Горница и там искать случая перейти границу. Специально выбрал поезд, приходящий пораньше, чтобы еще в потемках миновать жандармов на станции. Поезд еще не остановился на станции, только начал замедлять ход, как я, находившийся в самом его хвосте, выскочил из вагона и в темноте, минуя станционные постройки, побежал в южном направлении, так как мне сказали, что это направление ведет в Австрию и к Кракову. Вышел на какую-то дорогу, которая показалась мне ведущей в том направлении, и быстро пошел, но был немного не уверен. Вдруг вижу огонь в хатенке у дороги. Подкрался осторожно и вижу, что за окном сапожник латает сапоги. Решил рискнуть и постучал в оконце, сапожник повернулся и спрашивает: "Кто там?" Без размышлений отвечаю: "Революционер и сын сапожника, грузин!" - "А что надо?"

Увидел при свете его лицо и набрался доверия. Спросил его, может ли он показать дорогу до границы, так как должен попасть в Краков, а паспорта нет. "Если ты революционер, то я тебя провожу до границы", - ответил сапожник..."

Говоря о советско-польских отношениях времен войны, не лишне будет упомянуть, что из всех договоров и соглашений, заключенных Советским правительством в эти годы, только два были подписаны Сталиным (декабрь 1941 года и апрель 1945 года), остальные подписывал Молотов. В обоих случаях шла речь о соглашениях с польским правительством, и это еще раз подчеркивает, какое значение Сталин придавал урегулированию отношений со своим западным соседом - братской Польшей. Еще значительнее то, что принципиальные положения позиции Советского правительства по польскому вопросу оставались неизменными на протяжении всей войны - и в декабре 1941 года, когда немецко-фашистские войска рвались к предместьям нашей столицы, и в апреле 1945 года, когда советские солдаты штурмовали Берлин. Коба-Сталин, хорошо помнивший прошлое, хотел навсегда устранить напряженность и вражду, унаследованные от былых времен.

* * *

 

Министр иностранных дел Великобритании Иден приехал в Москву через Мурманск 15 декабря поздно вечером. Переговоры начались на следующий день; обсуждалось предложение СССР о заключении двух договоров: военного - о союзе и взаимопомощи во время войны - и политического - о послевоенном сотрудничестве. Сразу же выяснилось, что правительство Великобритании не предполагает немедленного заключения договоров.

Но обсуждение продолжалось. На втором заседании Сталин вынул из кармана небольшой листок и, обращаясь к Идену, сказал:

      - Полагаю, вы не будете возражать, если к нашему соглашению о послевоенном устройстве мы приложим небольшой протокол?

Советское правительство, желая, видимо, получить полное представление о позиции союзников и степени их готовности идти навстречу СССР, поставило в этом документе вопрос о признании советских границ, существовавших на июнь 1941 года, в том числе и о вхождении в состав СССР Прибалтийских республик. Иден стал всячески уклоняться от прямого ответа:

      - Я не могу этого сделать, не посоветовавшись с премьер-министром и американцами. Мы сможем дать ответ, когда я вернусь в Лондон...

Но тут же Иден повторил заявление Черчилля: никакие территориальные изменения, происшедшие в ходе этой войны, не будут признаны британским правительством.

      - Возможно, - говорил он, - что как раз это конкретное изменение будет приемлемо, но я должен сперва проконсультироваться с моим правительством.

Сразу же Иден сослался на положения Атлантической хартии, выработанной Рузвельтом и Черчиллем в августе 1941 года, - о непризнании территориальных изменений. Выходило, что союзники присваивали себе право определять правомочность законодательных актов Советского правительства. Сталин совершенно резонно возражал - какая может быть речь о доверии между союзниками, если одни отказываются признать границы другого?

      - Действительно ли необходимо, чтобы вопрос о Прибалтийских государствах был обусловлен решением британского правительства? - Ирония Сталина была явственной. - Мы ведем сейчас самую тяжелую войну и теряем сотни тысяч людей, защищая общее дело с Великобританией, которая является нашим союзником, и я полагаю, что такой вопрос следует рассматривать как аксиому, и тут не требуется никакого решения.

Иден сделал вид, что ему не ясно, о чем идет речь:

      - Вы имеете в виду будущее Прибалтийских государств после окончания войны?

      - Да, - отвечал Сталин.

Иден рискнул сказать, что, видимо, впереди еще длительная борьба и потому нет необходимости торопиться с установлением послевоенных границ:

      - Ведь сейчас Гитлер все еще стоит под Москвой и до Берлина далеко...

Ответ был неожиданно уверенным:

      - Ничего, русские уже были два раза в Берлине, будут и в третий раз...

Со второго заседания обе стороны ушли в плохом настроении.

Не принесло ничего нового и третье заседание - 18 декабря. Поскольку стало ясно, что соглашение сторон в Москве не может состояться и в то же время не имело смысла обнаруживать разногласия перед Гитлером и Муссолини, решили в коммюнике о переговорах подчеркнуть взаимную готовность обоих правительств вести войну до победного конца.

Теперь высокому гостю с берегов Альбиона представилась возможность увидеть зрелище, какого не удостоился ни один европейский политический деятель на протяжении двух с половиной лет войны: дорога, по которой следовал кортеж Идена, была забита, завалена, запружена немецкими танками всех типов, артиллерийскими орудиями и минометами всех калибров, автомашинами всех марок, всех стран Европы. Но главное было в том, что на дорогах и улицах сожженных дотла русских деревень и городов остались сотни, тысячи застывших в неестественных, страшных позах трупов завоевателей, топтавших землю Нордкапа и Крита, Варшавы и Дюнкерка, Парижа и Са-лоник, возомнивших себя властелинами мира и нашедших бесславную смерть от рук советских солдат в снегах Подмосковья. Да, зрелище было внушительным, и на обратном пути Иден сказал Майскому:

      - Теперь я собственными глазами видел, как немецкая армия может терпеть поражения, отступать, бежать...

Говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. На приеме в Большом Кремлевском дворце на следующий день Иден был любезен и весел. Торжество имело праздничный подтекст: 21 декабря Сталину исполнилось 62 года. Хозяин посадил гостя по правую руку от себя и произнес главный тост в честь британского министра.

В самом начале обеда с Иденом произошел любопытный казус. Среди бутылок на столе он усмотрел по цвету напоминавшую шотландское виски и спросил Сталина:

      - Что это за напиток?

Искры смеха мелькнули в глазах Сталина:

      - А это наше русское виски.

      - Вот как! Разрешите попробовать!

      - Пожалуйста.

И Сталин наполнил фужер англичанина. Тот, не почувствовав подвоха, сделал глоток и... задохнулся: это была перцовка. Сталин же и отхаживал гостя, а когда тот отдышался, произнес наставительно:

- Такой напиток может пить только крепкий народ. Гитлер начинает это чувствовать...

После обеда Сталин повел гостей смотреть кино и попро щался с ними поздно. Иден остался очень доволен последним вечером в Кремле. Было ли такое ощущение у советских ру ководителей - сказать трудно. Реальных результатов встреча не принесла, и следовало рассчитывать на дополнительные дипло матические переговоры.