Почувствовав почти ожог,
Шагнув, я начинаю речь.
Её начало – как прыжок
В атаку, чтоб уже не лечь:
– Россия! Сталин! Сталинград!
Константин Симонов.
Митинг в Канаде
Писатель Михаил Любимов, полковник, разведчик, на мою статью в «Завтра» о его юбилейной беседе в «Литературной газете» ответил статьёй («ЛГ» № 29 от 17.07.2019), начатой радостно: «Ах, дражайший Владимир Сергеевич, как сладко стало на душе!..» Что ж, последую его примеру, хотя у меня на душе совсем не сладко.
Сколько ныне причин для этого в России! Да вот хотя бы потому горько, что сегодня, когда я пишу это, в Хабаровском крае ночью сгорел большой детский лагерь, в котором находились 189 детей. 12 девочек и мальчиков оказались в тяжёлом состоянии, четверо умерли… Очередная повседневная беда, новое горе горькое русское под солнцем либеральной конституции… В 11 лет я тоже был в лагере, первый раз. До сих пор всё помню. В иные дни голодновато было: 1935 год…. Но мы жили не только «комфортным пищеварением», как говорят ныне по телевидению.
Вы, милейший Михаил Петрович, пользуясь случаем, решили в своём ответе дать категорически ясную полковничью оценку очень многому в прошлом и настоящем – от моего отношения к некоторым писателям до Сталина, сталинской конституции, Великой Отечественной войны. Начну по порядку.
Вы уверяете читателей писательской газеты, что я ненавижу писателей И. Бродского, Б. Окуджаву, Б. Слуцкого и А. Солженицына. Со всеми, кроме первого, я был знаком, а с последним вначале дружески переписывался, нахваливали мы друг друга, встречались, но когда он раскрылся во всей неотразимой красе, написал о нём книгу «Гений первого плевка».
Ненависть – чувство сильное и живое, а все эти писатели, увы, как говорят ваши англичане, уже «присоединились к большинству». Но с чего вы взяли, что я ненавижу их? В вашем синодике вполне мог быть и Евгений Евтушенко, пожалуй, он даже имеет на это больше права, чем все остальные. Мы с ним не раз обменивались инъекциями. Но вскоре после его смерти в большом зале ЦДЛ проходило некое мероприятие, и когда меня вызвали на сцену, я сказал, что здесь, на этом месте, десять дней назад лежал в гробу Евгений Евтушенко. И как к нему ни относись, это было явление в нашей жизни и литературе. И предложил почтить память поэта вставанием. Все встали… Мог ли так поступить человек, ненавидящий покойника? Жизнь несколько сложнее...
Великий поэт однажды воскликнул:
Самовластительный злодей,
Тебя, твой трон я ненавижу!
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу…
Это ненависть, притом запредельная. Другой великий поэт признавался:
Я с детства
жирных
привык ненавидеть!
Тоже всё ясно, и не только для жирных.
Конечно, есть фигуры, которые мы, русские, советские люди, просто обязаны ненавидеть и после их смерти: Колчака, Гитлера, генерала Власова… Однако…
Когда 1 мая 1945 года мы на фронте узнали о самоубийстве Гитлера, никто не ликовал. Наши чувства, как мы узнали позже, выразил Сталин: «Доигрался подлец!»
Существует известный спектр, градация отрицательных чувств человека к другим людям и явлениям: равнодушие, неприятие, неприязнь, отвержение, презрение, отвращение, опасение, враждебность, негодование, боязнь, ненависть… Мир страстей необъятен! К Бродскому, например, я всегда был равнодушен, особенно после того, как прочитал в «ЛГ» то, что писали о нём Василий Аксёнов и Эдуард Лимонов, знавшие его в Америке. Оба очень талантливые, но такие разные писатели, они были единодушны в своём убедительном отвержении Бродского как в литературном, так и человеческом его существе. «Вполне середняковский писатель, ловко организовавший себе Нобелевскую», – писал один. «Поэт-бухгалтер, всё пересчитает и опишет», – утверждал другой.
Да, разноцветный спектр, градация, регистр… Но вы избрали для меня крайнюю степень, и вам «интересно знать, какой бифштекс» я отбил бы из тех, кого ненавижу. Объясняю: иные произведения и поступки названных вами писателей вызывают у меня негодование, и я отвергаю их лживый, оскорбительный для народа смысл.
А как иначе русский человек, советский гражданин может относиться к тому, что «особо любимый» вами Слуцкий изобразил праздничный приём летом 45-го года в Кремле, на котором присутствовали маршалы Жуков, Василевский, Рокоссовский, авиаконструкторы Туполев, Яковлев, Илюшин, писатели Фадеев, Симонов, Эренбург, – приём, посвящённый победе над немецким фашизмом, Слуцкий представил в стихотворении «Терпение» как пьяную сходку. И этого вашему любимцу мало! Того, под чьим руководством мы добились победы и кто тогда поднял бокал на здоровье русского и всего советского народа, ваш любимец миллионным тиражом «Огонька» объявил ничтожеством, трусом. Ведь не надо быть разведчиком, чтобы понять, какая это оскорбительная для народа мерзость и кому, чему в этом случае, оболгав торжество и извратив тост, служил ваш любимец, недавний майор политотдела армии.
А Бродский маршала Жукова и всех солдат, погибших в Великой Отечественной войне, всех её участников счёл заслужившими ад, куда он мысленно их и отправил в своём сочинении «На смерть Жукова».
Тоже «особо любимый» вами Окуджава явился сперва как бард, и такие его песни, как «Последний троллейбус», «Надежды маленький оркестрик», «Виноградная косточка», нравятся мне до сих пор. Но я писал о его прозе и при этом защищал русскую историю и русский язык, с чем у знаменитого автора было не всё благополучно. Ну в самом деле, например: «сослуживцы чинили ему всяческие куры». Это ж анекдот! Забытое выражение «строить куры» означает совсем не то, что думал Булат. И таких анекдотов у него вороха! «Он ритмично недоумевал»… «как многозначительно расположились её ключицы»… «в доме происходит озноб»… «за окном брезжили сумерки» и т.п.
Позже Окуджава признался в газете «Подмосковье», как он с радостью, с наслаждением 4 октября 1993 года смотрел по телевидению расстрел танками Дома Советов. Даже по официальным данным тогда погибло около двухсот сограждан Окуджавы, и он, поэт, наслаждался их смертью. И объяснил свой восторг: «Я не любил этих людей». Этого ему достаточно, чтобы желать смерти этих людей и радоваться ей. А трогательный «оркестрик» и милая «виноградная косточка» ничуть этому не помешали… А вам, Михаил Петрович, это по барабану? Или вы не знали?
И вам мало современников, вы вешаете на меня ещё и классиков: «Интересно, какой бифштекс вы отбили бы из Тютчева, женатого на иностранке?..» Полковник, что с вами? Журналист «ЛГ» спросил, как относилось ваше начальство к тому, что ваша жена дворянского происхождения, вы ответили, что никак. А я тут при чём? Но вы из этого извлекаете очередной бифштекс. Ну и ешьте его, прихлёбывая любимым виски. А я сообщу вам новость: русские писатели, женившиеся на иностранках, от Ломоносова до Есенина, даже до того же Евтушенко, могут составить дружную шеренгу. Последний из названных побывал чуть не в ста странах и дважды был неудачно женат на иностранках, но мои претензии к нему совсем в другом. Да я и сам когда-то едва не женился на мадьярке. У меня и стихи о ней есть в виде разговора на границе с таможенником:
…Если надо пошлину – плачу!
Я, приятель, чту твои законы.
Что ты ищешь – золото? парчу?
Героин? Старинные иконы?
Да, одну икону я везу.
Её цену знать вам невозможно.
Не ищи ни сверху, ни внизу –
В сердце она спрятана надёжно.
Я считал, молитва – звук пустой.
Но молюсь на ту икону жарко!
Это не какой-нибудь святой,
А одна прекрасная мадьярка…
Ну, и так далее.
А вы всё не можете успокоиться, вас ужасно интересует, какой бифштекс я отбил бы ещё – с ума сойти! – и из Чаадаева, Тургенева, ещё кого-то…
Вы пишете, что, отрицая ваше заявление о том, будто роман «Доктор Живаго» был у нас запрещён, я забыл добавить, что «сталинская конституция – лучшая в мире». Какая связь?
И тут же: «Я соглашусь (что лучшая), прекрасно зная, что это блеф». Вот так согласился! Что с вами, сударь? Правая рука отбрасывает то, что сделала левая?
«На практике конституция большевиков – это революционная целесообразность». Правильно. А как иначе? Была революция, её целесообразно с интересами народа надо защищать, как сейчас защищают контрреволюцию целесообразно с интересами буржуазии, богачей. Таков закон жизни.
Конституция, конечно, была лучшая в мире. Взять хотя бы одну её статью: «Граждане СССР имеют право на труд». Вы жили и бывали во многих буржуазных странах. В конституции хоть одной из них есть такая статья? И ведь это не то, что ныне декламации об улучшении «качества жизни» народа, – в СССР действительно с начала 30-х годов не было безработицы. И вы лично жили по этой Конституции, дышали её воздухом. В соответствии с Конституцией вашим родителям, вам лично, вашим детям и, может быть, внукам бесплатно предоставили жильё, все вы бесплатно получили высшее образование, всем вам ежегодно предоставлялись невиданные на Западе почти месячные отпуска и за копеечную плату вы жили в домах отдыха, санаториях, бесплатно лечились… Вот что было «на практике». Забыли?
Все эти блага для народа большевики считали, да, целесообразными. И вот теперь, когда вам 85 лет, всё это стало для вас поводом для ухмылки: блеф... Этого «блефа» народ сегодня лишили, и он горюет, бедствует, вымирает… Вице-премьер Голикова недавно поведала: за первые три месяца этого года, несмотря на то, что каждый день в стране сдаётся «под ключ» три церкви, население убыло на 150 тысяч, иначе говоря, под корень вымерли три районных города.
Вы пишете, что я боготворю Сталина. Нет, считая его вездесущим, всеведущим и всемогущим, а потому и ответственным за всё, что происходило в стране, это вы боготворите его. О делах и событиях государства вы пишете как о его личных делах: «Сколько он (!) наворотил своей (!) коллективизацией»…
Коллективизация, как и всё другое, была не личным делом Сталина, она была «своей» для всего народа, в том числе и для меня лично. И не только потому, что я вырос в деревне, а мой беспартийный дед Фёдор Григорьевич Бушин (1870–1936), выйдя из тюрьмы, был избран односельчанами председателем колхоза им. Марата в деревне Рыльское Тульской области, на Непрядве. Колхозы даже немцы не везде разрушали в оккупированных областях, понимая их выгоду. А в постсоветские времена почти целиком истребили, в том числе и мой им. Марата. Но человеческая жизнь на селе только и есть сейчас в тех колхозах, которым удалось выстоять.
Но ведь коллективизацию-то не один Сталин лично проводил. Имелся в стране наркомат земледелия, все годы коллективизации (1929–1934) наркомом был Я.А. Яковлев, имелись обкомы партии с сельскохозяйственными отделами. И в таком огромном деле в огромной стране при малограмотном крестьянстве не могли не быть грубые перегибы от таких, как обобществление кур и гусей, до несправедливого раскулачивания. И не Яковлев, не кто-нибудь, а сам Сталин 2 марта 1930 года выступил против этого в знаменитой статье «Головокружение от успехов». Почитайте «Поднятую целину» Шолохова, там всё это есть, в том числе упомянутая статья. Об этом же Шолохов писал и в отчаянных письмах Сталину. И Сталин ругал его за то, что он письмом, а не телеграммой. И срочно помог, и были спасены тысячи людей.
Любимый вами Солженицын заявлял в «Архипелаге», будто в 1929–1930-м было выслано «в тундру, в тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе)». Это факт интуитивной статистики. На самом деле, как установил на основе подлинной статистики историк В. Земсков, около 2 миллионов. Это примерно 1,25% всего населения страны и 1,5–2% сельского. Как видим, нобелевский лауреат соврал семикратно.
Точнее говоря, Сталин для вас, его обличителей, не бог, а полубог, т.к. вы считаете его ответственным за всё плохое в стране, так сказать, за половину жизни, а к хорошему и доброму он, дескать, не имел никакого отношения. «Конечно, – пишете вы, – были и огромные достижения в космосе и военных отраслях. Конечно, не было такой коррупции и разрыва в доходах, но это уже другой коленкор». Почему другой? Тот самый – о жизни народа, о характере власти.
Опять вы пишете как о личном деле Сталина: он ««чуть не потерял страну, но смог мобилизовать народ и одержал победу». И снова: «…начало войны проморгал…» Да, увы… Но я опять напомню: его голова была забита вопросами и экономики, и как внутренней, так и международной политики, и науки, и культуры… А ведь рядом существовали наркомат обороны, Генеральный штаб, Военные округа со своими штабами. Они занимались только проблемой войны. Только!
Почти все критики Сталина пишут о Великой Отечественной войне так, словно тогда в мире ничего подобного не происходило. Что взять с какого-нибудь Марка Солонина или Бориса Соколова, положивших жизни на враньё о нашей Победе. Но вы-то, полковник, много лет жили в Англии, Дании, Лилипутии и в других интересных странах. И эти страны тоже воевали против фашистской Германии. Неужели вам никогда не было интересно: а как они воевали? В частности, может, что-то прохлопали и французский президент Альбер Лебрен, и английский премьер Черчилль, и американский президент Рузвельт, да и сам зачинщик войны Гитлер? Представьте себе, да, все они в своё время проморгали важнейшие дела.
Англичане и французы находились уже больше восьми месяцев в состоянии войны с немцами, которую сами и объявили Германии, всё у них было отмобилизовано, собрано, приготовлено. Но когда те 10 мая 1940 года нанесли им сокрушительный удар, то он оказался для них не только неожиданным, но и привёл всего через пять недель куртуазной войны (Париж – открытый город!) к позорной сдаче Франции и к дёру англичан за Ла-Манш. А ведь у них было ещё и не пустячное превосходство в силах… Нам бы те их восемь месяцев…
А американцы? Две недели, начав движение от Курильских островов, 32 корабля, в числе которых 6 авианосцев, со скоростью 12–14 узлов, шли открытым морем, где нет ни кустика, ни бугорка, чтобы спрятаться, а у американцев прекрасная разведывательная авиация, и при всём том страшный удар 7 декабря 1941 года по Пёрл-Харбору, базе Тихоокеанского флота США, оказался для американцев громом среди ясного неба и повлёк ужасные потери. Рузвельт в этот день безмятежно разбирал свою коллекцию марок. Когда ему доложили, он сперва не мог поверить.
А за два дня до этого, 5 декабря, началось наше контрнаступление под Москвой, и тоже – как снег на голову немцам. Видно, переутомились фрицы, уснули. Ведь они на своих танках, автомашинах и мотоциклах пёрли до Москвы в два раза дольше, чем Наполеон со своей пехтурой да конной тягой. Что-то им мешало…
И ещё сопоставьте: у нас были с немцами два договора, исключавшие всякую возможность военного конфликта, а англо-французы уже восемь месяцев, говорю, сидели в первоклассной оборонительной линии Мажино, в дотах, окопах и даже иногда совершали вылазки; у нас немцы были рядом – в Польше, а японцы – за многие тысячи миль от Америки; а уж немцы-то, подступив к Москве, должны были соображать, что у своей столицы противник особенно опасен, – и, несмотря на всё это, они, как и мы, проморгали. Но в Англии поносили за это Черчилля? В Америке стыдили Рузвельта? Куда там! Их представляют единственными победителями во Второй мировой войне.
Некоторые из упомянутых и не упомянутых здесь авторов пишут о Великой Отечественной войне так, что совершенно непонятно, как же мы победили, что дало возможность маршалу Жукову в 22 часа 43 минуты 8 мая 1945 года в Карлсхорсте под Берлином сказать фельдмаршалу Кейтелю: «Прошу подойти к столу и подписать Акт безоговорочной капитуляции германских вооружённых сил». Ну в самом деле, всё у нас из рук вон плохо – оружие, снабжение, солдаты, командование, Верховный главнокомандующий, а Красная армия в Берлине, а маршал Жуков приглашает: «Прошу…» Ну как? И ничто их не убедит, что они лгут о своей стране, о своей армии, в которой никто из них и не служил.
Так же, Михаил Петрович, вы пишете о нашей разведке: «дураков хватало»... «сталинский каток»… «Зорге был под подозрением»… Откуда же такие успехи, что на самом верху английской и американской разведок находились наши сотрудники?
А что касается Зорге, то надо же понимать, что он был немец и работал на нас против своей родины. Понимаете, хотя тогда там был фашизм, но это его родина… Ну, если уж точно, родился-то он в России, но всё равно – немец…
Читаю у вас: «Вы считаете, что Сталин не репрессировал советских разведчиков». У меня об этом ни слова. А вы, перечислив немало имён репрессированных, уверяете, что всех посадил или расстрелял не кто иной, а именно ваш полубог Сталин. Похоже, что и камеру запирал сам, и расстреливал лично. А о прокуратуре, о Военной коллегии Верховного суда, о Вышинском, Ульрихе, Матулевиче вы не слышали?
Я считаю Сталина не богом и не полубогом, а великим человеком, который не только был велик в своих решениях и делах, но мог и ошибаться, бывал несправедлив, бывал жесток. Во многих ошибках он признался. Например, в упоминавшемся тосте – в ошибках правительства во время войны.
Востроглазый Рустем Вахитов недавно напомнил нам из Уфы, что с апреля 1922 года (когда по предложению Ленина его избрали Генеральным секретарём ЦК) до мая 1941-го (когда был назначен главой правительства) – все эти двадцать лет Сталин никаких государственных постов и должностей не занимал, а в 1934 году стал просто Секретарём. Его могущество основывалось и питалось только авторитетом партии и его личным сталинским авторитетом. «Власть Сталина, если называть вещи своими именами, – пишет Р. Вахитов, – была духовной (и, вероятно, не случайно выбор Истории пал при этом на бывшего семинариста, он лучше других годился на роль обладателя такой власти)».
Сейчас у нашего президента есть в Кремле президентский полк и есть Росгвардия. Они подчинены только ему лично. Это, говорит Вахитов, подобие преторианской гвардии древнеримских императоров. У Сталина не было под рукой даже взвода, а у некоторых наркомов-министров были подвластные им войска… И если вообразить, что среди них вдруг нашёлся бы новый Брут, который почему-то решил бы арестовать Сталина и приказал бы подвластному отряду сделать это, то у Сталина не было бы никакой защиты, а отряд Брута был обязан выполнить приказ своего начальника, этого требовал закон и воинский устав. Тем не менее Брут был уверен, что его приказ солдаты не выполнят. Более того, пишет Вахитов, Брут «понимал: стоит отдать такой приказ, как сам окажешься за решёткой». Таково было почитание Сталина, вера в него, таким был его авторитет.
И у большого поэта рождались строки:
Мы все одной причастны славе,
С ним были думами в Кремле.
Тут ни прибавить, ни убавить –
Так это было на земле.
Ну да, скажут мне, ведь этот поэт был членом партии. Да, был. Но вот уж такие беспартийные писатели – Пастернак и Чуковский. Увидев Сталина в президиуме съезда комсомола, на который их пригласили, второй из них записал потом в дневнике: «Видеть его – просто видеть – для нас всех было счастьем… Мы шли с Пастернаком домой вместе и упивались нашей радостью».
И, зная это, в роковой час истории Сталин обратился к народу именно так: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! К вам обращаюсь я, друзья мои!..»
Конечно, потом-то в либеральное время нашлись языки, в частности среди взрастивших Солженицына «новомирцев», что стали глумиться: «Ха-ха! Нашёл друзей… какие мы ему братья…»
Действительно, никакие…
А закончить я хочу тем, однако, что, несмотря на всё сказанное мною в ваш адрес, я признателен вам, Михаил Петрович, за то, что вы со страниц «Литературной газеты» бросили в каменные уши Кремля требование вернуть Сталинграду его бессмертное имя, украденное Хрущёвым. Вы предлагаете и памятник Сталину поставить… Салют!
Источник: "Литературная газета"