Об этом великом и страшном чело веке написано немало. К сожалению, по большей части это визг около «демократических» господ, способность коих к аналитике, да и вообще к более или менее логическим выводам должна быть признана нулевой. Немногие голоса из противоположных лагерей, увы, не всегда добавляют ясности. И часто остаётся закрытой та огромная работа, непонятна та фантастическая смена курса, которую этот титан вынес на своих плечах. Обычно просто оговаривается, что вот, в некотором отношении его путь был «возвратом к старому» – и всё. Каким возвратом? К какому старому?
Некоторый свет на эти проблемы попытался пролить ныне, увы, покойный В. Кожинов. Но и он сделал сравнительно мало. Причина, по нашему мнению, в том, что некоторые проблемы, присущие развитию России вообще, остаются в стороне. А сейчас они и замалчиваются, ибо не попадают в цвет и в масть с нынешним «рыночным» настроем.
Одна из таких проблем – это немощь русской буржуазии.* До сих пор фактически нет твёрдой и взвешенной оценки причины, по которой большевики, с их ничтожнейшими силами, с малой поддержкой в массах, оказались победителями. Конечно, какой-то единственной причины здесь нет – здесь скорее их комплекс. Но одной из таковых должна быть, несомненно, особенность русской буржуазии – её политическая дряблость. (Надо сказать, что её отмечал Ленин – но он неверно её объяснял, исходя из того, что, дескать, наступает вообще конец её власти; сейчас мы видим, сколь это искусственно, притянуто за уши.) Русский буржуй просто бессовестно, безбожно слабо проявил себя в гражданскую войну; белым помогал едва ли не один Терещенко, остальные так и остались в воспоминаниях деятелей белого движения как халявщики, просящие помощи(!) у только-только организованных белых правительств и, во всяком случае, ничем белым армиям не помогавшие.
Немощь эта сказывалась не только в политике – и не только во время Гражданской. Издавна для русской буржуазии характерна одна черта: нелюбовь к техническим новшествам, вернее, нелюбовь к собственным их разработкам, к их внедрению (закупить что-либо «под ключ» на Западе охотники находились, несмотря на то, что Запад тогда продавал таким образом только уж нечто совсем устаревшее). Это странно, но факт: в стране Кулибина и Ползунова «предпринималы» даже не чесались, чтобы украсть (не говорю уж – купить) у них хоть какое-то изобретение! Всё шло с Запада. Для доказательства этого парадокса приведу некоторые факты из своей книги по русофобии, которая вскоре должна выйти в изд. «Альтернатива». Так, например, И.С. Аксаков во время одной из своих поездок по России, будучи в городе Клинцы (Брянщина) и осматривая суконные фабрики (Письма из провинции, М., 1991, с. 359-360), с отвращением отмечал, что на ней, как и на прочих таких же, машины исключительно иностранные. «Доморощенный механик… показывая мне машины, сознавался, что, по слухам, придуманы новые, лучшего и простейшего устройства, но что нигде нет образца, где бы подсмотреть можно было хоть потихоньку. Хорошо бы, продолжал он, как-нибудь заменить это тем-то, да подождём, пока англичане придумают: они, дураки, пусть придумают, а мы переймём!». Повторю: это – в стране Кулибина, Ползунова, Артамонова! Аксаков справедливо заключает: «выходит, что англичане — их кормильцы и что весь наш промышленный и работящий народ живёт чужим умом. На наших фабриках и заводах, вырабатывающих товаров на 200 мильонов серебром по самым неполным сведениям, прокармливающих мильоны народа, извлекающих пользу из природных наших богатств, которыми мы и воспользоваться не умели, на всех действуют машины не русского изобретения».
Так было в 1840–50-х годах. А к предреволюционному периоду эта особенность привела к тому, что когда перед Первой мировой войной Военное Министерство дало для пробы – потянут ли частные заводы казённые военные заказы – на три питерские завода (Петроградский механический и литейный, Барановский и Айваз) заказ на изготовление такой элементарщины, как прицел к трёхлинейке, то два завода сей заказ ПРОВАЛИЛИ, а Айваз выполнил – но с большой неустойкой… Чудовищная недоразвитость русской частной промышленности просто-таки была видна невооружённым глазом. Но и тогда, и теперь то, что видно опытным практикам, составляет секрет для так называемых учёных, подверженных конъюнктуре; и сейчас гг. рыночники пробуют опереться на русского буржуя, и сейчас он оказывается ещё более немощным, способным только спекулировать чужими достижениями – и не способным освоить ни одного своего…
Дожидайтесь тут удвоения ВВП!
После революции были опробованы два пути. Первый был связан с попыткой всеобщей коммунизации. В чрезвычайных условиях он ещё кое-как действовал (хотя и далеко не так, как ждали коммунистические теоретики) – но, чуть условия облегчались, становился совсем неадекватным. От него пришлось отказаться.
Вторым путём был НЭП. Нет спору, он многое улучшил. Но наша верхушка того времени, и в первую очередь Ленин, ждала от него другого, гораздо большего – и принципиально иного. Достаточно перечитать труды Ленина того времени, чтобы увидеть, как он заклинает: государственный капитализм, освоение капиталом крупных промышленных предприятий… А получалось: лавочки, магазинчики, ресторанчики (часто с проститутками), кабачки, бардачки, остапо-бендеровские жульничества по переливанию из пустого в порожнее…
Встал вечный наш вопрос: ЧТО ДЕЛАТЬ?
И ответ на него дал только Сталин. Ответ был прост, хотя и замаскирован всякой левацкой риторикой (очевидно, для камуфляжа): развивать КАЗЁННУЮ промышленность, на КАЗЁННОЙ основе. Не на коммунистической (ибо левацкие фокусы 1918-20 гг. были отменены, укреплялся рубль, совершенствовалась банковская система, да и уравниловки при Сталине отнюдь не было) – но и не на частной, а именно на КАЗЁННОЙ. Как известно, это и было началом индустриализации, без которой не было бы победы в войне. ЭТО И БЫЛ НАШ, РЕАЛЬНЫЙ ТРЕТИЙ ПУТЬ – путь, фактически хоронящий идею коммунизма (в своё время об этом прозорливо и точно написал Троцкий), но и не делающий ставку на частное предпринимательство, путь ГОСУДАРСТВЕННИКА. Частное предпринимательство, хотя и было значительно прижато (за ненадобностью) – но не до конца; так называемые артели просуществовали до Хрущёва; до конца 1950-х даже знаменитый Кимрский обувной комбинат был артелью!
Конечно, сама реализация этой идеи страдала чудовищными недоработками и прямыми перегибами. Конечно, и сам Сталин не мог до конца отделаться от оков схоластического псевдомарксизма и свободно мыслить – да он, строго говоря, и не был теоретиком. Конечно, приходилось оглядываться на товарищей, которые «не желают понимать» (не всех же их можно было выслать согревать Магадан – хотя размах этой высылки, как известно, был немалый). Но практицизм Сталина давал немалые плоды. После войны вождь под влиянием письма Капицы-старшего, излагавшего историю нашего изобретательства и его невостребованности, развернул широкую кампанию внедрения изобретений. Конечно, в ней также были свои перегибы, приведшие впоследствии к «пляске приоритетов», к «родине слонов» и т.п., но всё же несомненно: космическая программа и вообще программа ракетостроения смогли быть осуществлены именно за счёт широчайшего использования русского изобретательства.
И знаменательно: чем дальше Сталин углублялся по этому пути, тем более преображался он и сам, становился традиционалистом. В нём шло самовоспитание духа. Если его речи и выступления рубежа 1920-30-х годов содержат только зародыши будущего, то в дальнейшем его традиционализм растёт и ширится. В переломном 1934-м на традиционалистский путь повернуло искусство – опять-таки с подачи Сталина. В страшных 1936-37-х Сталин осторожно высказывается по отношению «церковников». Конечно, можно заподозрить тут лицемерие, но, во-первых, эти высказывания делались в среде «своих», партийных, а, во-вторых, у него в те годы были и иные высказывания – безжалостные и вместе с тем необычные. Так, на обеде у Ворошилова 7 ноября 1937 года он обрушился на сепаратистов (необычно и провидчески, не правда ли?) и провозгласил их истребление несмотря на революционные заслуги (указание, ГДЕ нужно искать этих врагов), истребление полное, тотальное, «всех врагов, всего их рода» (!). Уж ему бы никто не помешал выступить и насчёт «попов». Но нет, в отношении священников у него были только оговорки, что надо различать враждебных и не враждебных. Поэтому похоже, что жуткий удар 37-го по священству – дело рук не его, а тех «революционно заслуженных», которые в следующем, 38-м, столь же обильно пошли под нож. Зато опять же через год, в 39-м, случилось нечто принципиально новое. Кожинов правильно обратил внимание на решение Политбюро, которым ОТМЕНЯЛСЯ (!) декрет Ленина 1919 года об антирелигиозной кампании. Значит, знаменитые военные решения Сталина о легализации Церкви не плод отчаянного положения; в лучшем случае Сталин выдавал их за таковой для особо оголтелых схоластов-интернационалистов. Дальнейшее известно…
Да, этот путь оказался не под силу вчерашнему троцкисту Никите-кукурузнику. Конечно, в нём есть масса недостатков. Сталин и сам чувствовал их. Теоретическая неразработанность такого пути видна и сегодня, а тогда… Тогда Сталину оставалось лишь вздыхать и повторять: «Без теории нам – смерть!». Но вспомним, что этот путь, даже в его несовершенном, неосмысленном виде, дал нам он. Как говорил Черчилль в речи памяти Сталина: «Он принял Россию с сохой, а оставил её с атомным оружием»…
Не это ли задача нынешнего поколения: прикладывая все усилия, чтобы страна снова попала на этот путь, вместе с тем и разработать основы его теоретически? Не это ли – завещание великого
человека?
Лев ИГОШЕВ