Как вы, наверное, уже догадались, речь в этой статье пойдет о НЕ-сталинских текстах, по тем или иным причинам приписываемых ему. Источник таких ошибок чаще всего один – пренебрежение критическим подходом к документу. Последствия подобного легкомыслия могут быть разными, но всегда – печальными, ибо заблуждения еще никому не помогали. В случае с вождем, интерес к которому со временем закономерно возрастает, а идеологические баталии вокруг его фигуры не только не прекращаются, а наоборот – становятся все ожесточеннее, вольная или невольная небрежность относительно приписываемых ему слов тем более недопустима.
«Я, кажется, уже почти выкурил всех врагов…»
В процессе подготовки очередных томов Сочинений И.В. Сталина сотрудники Рабочего университета имени И.Б. Хлебникова из года в год ведут исследовательские и поисковые работы с целью выявления малоизвестных или вообще не публиковавшихся ранее сталинских текстов. Конечно, основная работа ведется в архивах, но иногда в поле зрения попадают ценные публикации. Речь, в первую очередь, об изданных в разные годы скромными тиражами тематических сборниках документов и мемуарной литературе. Несмотря на уместный скепсис в адрес последней со стороны историков-профессионалов, воспоминания того или иного деятеля подчас оказываются для нашей работы ценным подспорьем.
Особняком стоят записи о моментах общения со Сталиным, проходивших либо один на один, либо обнародованные тогда, когда иных свидетелей уже не осталось. О достоверности таких свидетельств без привлечения дополнительных, хотя бы косвенно их подтверждающих источников сказать ничего нельзя. Зато нетрудно бывает убедиться в их вымышленности.
В 1968 году минуло двадцать пять лет с Тегеранской конференции «большой тройки», по сути фиксировавшей статус Советского Союза как сверхдержавы. Не зря тогда же, в 1944-м один из американских военных обозревателей охарактеризовал результаты Тегерана как дипломатический Сталинград Сталина.
Спустя четверть века сверхсекретная конференция глав ведущих держав антигитлеровской коалиции стала историей. Правда, крайне политизированной, - в годы разразившейся «холодной войны» иначе быть и не могло (впрочем, что изменилось сейчас?). Американская сторона опубликовала свои записи встреч и переговоров в Тегеране еще в 1961 году1. В ответ в СССР началась публикация советских записей Тегеранской конференции в журнале «Международная жизнь», а в 1967 году в свет вышла книга «Тегеран – Ялта – Потсдам» – сборник документов конференций руководителей трех стран антигитлеровской коалиции, проходивших в Тегеране (28 ноября – 1 декабря 1943 г.), Ялте (4 – 11 февраля 1945 г.) и Потсдаме (17 июля – 2 августа 1945 г.).
Таким образом, к 1968 году были представлены версии обеих сторон. Однако совпадали они не на 100 процентов, ибо, как вспоминает профессор Дипломатической академии МИД РФ З.В. Зарубина, входившая в Тегеране в группу, обеспечивающую безопасность президента США, и выполнявшая роль связующего звена между советской и американской службами безопасности, стенограмм тогда не вели2. Записи делались переводчиками в форме отчета по стенографическому протоколу, который они сами же вели во время перевода3. Напряженный режим работы и нагрузка, которую испытывал технический персонал при обслуживании столь важных, без преувеличения имевших исторический масштаб переговоров накладывали свой отпечаток на ведение записей. Так переводчик американской стороны Чарльз Болен после возвращения из Тегерана в Москву направил в Государственный департамент меморандум, содержащий добавления и уточнения к своим записям в Тегеране, восстановленные им в первые дни после завершения конференции4.
Учитывая все это, трудно отрицать ценность воспоминаний непосредственных участников переговоров. И вот в 1968 году в свет выходит книга одного из советских переводчиков на Тегеранской конференции В.М. Бережкова5 «Тегеран, 1943. На конференции большой тройки и в кулуарах». К тому моменту Валентин Михайлович уже более двадцати лет проработал в журналистике, приобрел опыт литературного труда, и его книга, в которой широко использованы личные впечатления участника поистине исторических событий, читается с неослабевающим интересом, что называется, на одном дыхании.
Автор повествует о конференции в контексте военно-политической обстановки, сложившейся к осени 1943 года, посвящает отдельные главы несостоявшемуся покушению гитлеровцев на «большую тройку», их попыткам выкрасть секретные протоколы конференции и т.д. Но главный интерес, конечно же, представляют те фрагменты книги, где рассказывается непосредственно о переговорах глав государств.
Сообщив вкратце подробности своего прибытия в Тегеран, Бережков переходит к рассказу, озаглавленному «Диалог двух лидеров». В чем уникальность этого рассказа? «На беседе, о которой идет речь, кроме Сталина, Рузвельта и меня, переводчика, никто больше не присутствовал, - пишет Бережков. – Рузвельт предупредил, что будет один, без Чарльза Болена, который обычно выполнял роль переводчика американской делегации. Видимо, Рузвельт решил не брать никого с собой, чтобы атмосфера беседы была более доверительной. Мне предстояло переводить всю беседу одному»6.
Далее автор приводит интереснейший текст, особое место в котором занимает более чем неформальное вступление, так сказать, знакомство двух выдающихся политиков:
«– Хэлло, маршал Сталин, – бодро произнес он [Рузвельт. – Авт.], протягивая руку. – Я, кажется, немного опоздал, прошу прощения.
– Нет, Вы как раз вовремя, – возразил Сталин. – Это я пришел раньше. Мой долг хозяина к этому обязывает, все-таки Вы у нас в гостях, можно сказать, на советской территории...
– Я протестую, – рассмеялся Рузвельт. – Мы ведь твердо условились встретиться на нейтральной территории. К тому же тут моя резиденция. Это Вы мой гость.
– Не будем спорить, лучше скажите, хорошо ли Вы здесь устроились, господин президент. Может быть, что требуется?
– Нет, благодарю, все в порядке. Я чувствую себя, как дома.
– Значит, Вам здесь нравится?
– Очень Вам благодарен за то, что Вы предоставили мне этот дом.
– Прошу Вас поближе к столу, – пригласил Сталин.
…Сталин предложил Рузвельту папиросу, но тот, поблагодарив, отказался, вынул свой портсигар, вставил длинными тонкими пальцами сигарету в изящный мундштук и закурил.
– Привык к своим, – сказал Рузвельт, обезоруживающе улыбнулся и, как бы извиняясь, пожал плечами. – А где же Ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой Вы, как говорят, выкуриваете своих врагов?
Сталин хитро улыбнулся, прищурился.
– Я, кажется, уже почти всех их выкурил. Но, говоря серьезно, врачи советуют мне поменьше пользоваться трубкой. Я все же ее захватил сюда и, чтобы доставить Вам удовольствие, возьму с собой ее в следующий раз.
– Надо слушаться врачей, – серьезно сказал Рузвельт, – мне тоже приходится это делать...
– У Вас есть предложения по поводу повестки дня сегодняшней беседы? – перешел Сталин на деловой тон.
– Не думаю, что нам следует сейчас четко очерчивать круг вопросов, которые мы могли бы обсудить. Просто можно было бы ограничиться общим обменом мнениями относительно нынешней обстановки и перспектив на будущее. Мне было бы также интересно получить от Вас информацию о положении на советско-германском фронте.
– Готов принять Ваше предложение, – сказал Сталин»7.
Далее следует изложение беседы, в которой обсуждается ряд военных и международных вопросов (в частности, о восточном фронте, политике французского национального комитета, послевоенном будущем Франции, ревизии колониальных владений, об Индии и пр.).
Читатель, таким образом, узнает о содержании исторической (первой!) встречи Сталина и Рузвельта из уст единственного на момент выхода книги живого ее свидетеля.
Большинство читателей может так и подумать. При этом особую ценность свидетельству переводчика придает то, что, как следует из сравнения его воспоминаний с записью той же беседы, опубликованной в СССР8, неформальное начало, приводимое Бережковым, в отчет не попало (либо, как можно было бы думать, исключено редакторами при публикации).
Выглядит странно, что Рузвельт пошел на столь беспрецедентный шаг, как исключение из беседы американского переводчика. Действительно, во-первых, функция переводчиков на таких переговоров заключается прежде всего в адекватном донесении мысли своего руководителя до собеседника. То есть американский переводчик переводит слова Рузвельта Сталину, а русский – слова Сталина Рузвельту. Во-вторых, конечно же, переводчик должен следить за тем, чтобы его коллега не совершал ошибок, а в случае чего, и прийти на помощь. В своих «Автобиографических заметках» В.Н. Павлов9, часто выступавший в роли переводчика Сталина, цитировал своего британского коллегу: “Вот что писал Бирс в своей книге «Воспоминания переводчика» о моей работе переводчика: «Английская грамматика у него (Павлова), может быть, была несовершенной, но он редко терялся в поисках слова и всегда достаточно точно переводил смысл сказанного его шефом. Он быстро улавливал направление беседы и умело передавал темп, эмфазы (эмоционально-экспрессивное выделения. – Авт.) и тон речи своего шефа. Мы работали неизменно в паре почти три года. Его присутствие придавало мне уверенность, и я надеюсь, что вызывал в нем такое же чувство, ибо мы знали, что если один из нас споткнется при переводе какой-либо фразы, другой сразу тихонько подскажет решение”»10.
В качестве примера курьеза с переводом можно привести эпизод, произошедший с З.В. Зарубиной. «Однажды утром он [Сталин. – Авт.] пришел навестить Рузвельта и узнать, как тот себя чувствует, – вспоминает Зоя Васильевна. - А переводчиков не было. Я там оказалась. Сталин говорит: я могу к нему пройти? Я зашла к Рузвельту, спросила – пожалуйста! Разговор начался с простых вопросов Сталина к Рузвельту: как Вы себя чувствуете? как Вы спали? Президент США отвечал: да я спал хорошо, мне здесь все нравится, но с утра в пруду квакали лягушки – я никак не мог заснуть. Я повернулась, смотрю на Сталина и от сильного волнения забыла, как будут «лягушки» по-русски. Говорю: Иосиф Виссарионович, те маленькие зеленые животные, которые так квакают в пруду, не давали президенту Соединенных Штатов спать…»11
Позабыть, как по-русски будут «лягушки», беда небольшая. Переводчик О.А. Трояновский вспоминал, как во время встречи Сталина с британскими лейбористами осенью 1947 года, переволновавшись, стал вместо перевода повторять англичанам сталинские слова по-русски12. Тоже не смертельно: посмеялись, дали молодому человеку прийти в себя и продолжили. Другое дело, когда речь идет о переговорах на высшем уровне, касающихся важнейших военно-политических и международных проблем (а именно такие темы затрагивались в первой беседе Рузвельта и Сталина). Необходимо, чтобы собеседники, не отвлекаясь ни на что постороннее, абсолютно точно понимали друг друга. И для этого недостаточно наличия только лишь квалифицированных переводчиков. Напомним, что сотрудники внешнеполитических ведомств и СССР, и США, выполнявшие в Тегеране функции переводчиков, были дипломатами среднего ранга, хорошо владевшими проблематикой, обсуждавшейся на переговорах.
В свете этого кажется почти невероятным, чтобы Рузвельт при первом контакте со Сталиным положился на одного лишь советского переводчика. И, конечно, это было не так. Иначе откуда же взялась бы запись этой встречи в американских изданиях 1961 года, вышедших еще до опубликования советских записей!? Между тем, эта запись там есть и публикуется с подзаголовком: «Bohlen Minutes»13 (Протокол Болена, то есть им записан)14.
Остается предположить, что Бережков что-то запамятовал. Такое вполне может случиться, как никак 25 лет минуло. Однако знакомство с американской записью наводит на более тревожные мысли.
Дело в том, что публикации архивных документов в США и СССР (во всяком случае - внешнеполитических) в 60-80-е годы прошлого столетия имели некоторые различия. Анализируя наши записи, озаглавленные, как правило, редакцией, а в конце снабженные удручающим «Печ. по арх.», мы лишены возможности понять, кто именно из переводчиков переводил встречу и готовил отчет. Американцы же дают документы целиком, и, в частности, касательно первой встречи Сталина и Рузвельта, произошедшей 28 ноября 1943 года в 15.00, можем прочесть информацию, предваряющую собственно запись переговоров:
Present (присутствовали)
United States
President Roosvelt
Mr. Bohlen
Soviet Union
Marshal Stalin
Mr. Pavlov
Как это понимать – «Mr. Pavlov»? Может, американцы ошиблись? Знакомство с данными, которыми снабжены прочие записи переговоров в Тегеране, не оставляет места для таких предположений. Американцы аккуратно упоминают, кто именно из переводчиков работал на той или иной встрече. Судя по их записям, например, 28, 29 и 30 ноября на пленарных заседаниях присутствовали оба переводчика15.
Обратимся к публикации записи переговоров Сталина с Рузвельтом 29 ноября 1943 года, начавшихся в 14.45. Запись открывается списком присутствующих, где с советской стороны перечислены Сталин и Бережков. Однако внизу страницы следует примечание: «Что касается присутствовавших от Советского Союза, Эллиот Рузвельт и президентский протокол (President’s Log, файлы Белого Дома16) называют Сталина, Молотова и Павлова, но не Бережкова…»17 Похожей ремаркой снабжен текст беседы на ланче 30 ноября в 13.30: среди присутствующих значатся Сталин и Бережков, а примечание гласит: «Согласно президентскому протоколу, скорее присутствовал Павлов, чем Бережков»18. Зато запись от 1 декабря сопровождается обратной по смыслу ремаркой: «Скорее Бережков, чем Павлов»19.
Таким образом, отталкиваясь в первую очередь от протоколов Болена, редакторы американского издания оговариваются в тех случаях, когда возникают нестыковки записей переводчика с другими источниками, в первую очередь – с президентским протоколом. Быть может, тут и кроется разгадка насчет того, кто же все-таки переводил Сталина на первой встрече с Рузвельтом? Открываем президентский протокол и читаем: «Immediately following the President’s arrival at the Russian Embassy, Marshal Stalin, accompanied by Mr. Pavlov (his interpreter), called on the President and had a long private talk»20 (Сразу же вслед за прибытием президента в русское посольство Маршал Сталин в сопровождении мистера Павлова (его переводчика) позвонил президенту и имел с ним долгую беседу наедине.)
Говоря откровенно, факт приглашения Сталиным именно В.Н. Павлова на эту встречу выглядит абсолютно естественным. Статистика привлечения Павлова и Бережкова на встречи в Тегеране говорит сама за себя: судя по американским данным, Павлов переводил 7 встреч, Бережков – одну встречу (29.11 за ужином), вдвоем они работали на трех встречах, и относительно еще трех встреч данные у американцев расходятся (29.11 с Рузвельтом в 14.45, 30.11 за ланчем и 01.12 за ланчем). Количество обслуженных встреч и их значимость красноречиво свидетельствуют в пользу того, что Бережков привлекался как второй переводчик, при том, что Павлов, очевидно, рассматривался в качестве основного.
Еще ярче выглядит сопоставление частоты привлечения того и другого для переводов Сталина при встречах с англо-американцами в Кремле до поездки в Тегеран: Павлов – 23 раза, Бережков – один раз!21 Интересно, кого же в этой ситуации должен был выбрать Сталин для перевода первой своей встречи с Рузвельтом?
Бережков мог что-то напутать второпях. Однако в 1993 году, уже после отъезда в США, выходит его новая, более объемистая книга22, где вновь повторяются «воспоминания» об участии автора в первой встрече Сталина и Рузвельта. Правда, за следующие 25 лет кое-что в воспоминаниях бывшего дипломата переменилось. Например, он делится с читателем своими, очевидно, тогдашними сомнениями: «Для Рузвельта не могли быть тайной кровавые преступления, произвол, репрессии и аресты в сталинской империи — уничтожение крестьянских хозяйств, насильственная коллективизация, приведшая к страшному голоду и гибели миллионов, гонения на высококвалифицированных специалистов, ученых, писателей, объявленных «вредителями», истребление талантливых военачальников. Страшные последствия сталинской политики породили на Западе крайне отрицательный образ Советского Союза. Как сложатся отношения с Рузвельтом? Не возникнет ли между ними непреодолимая стена? Смогут ли они преодолеть отчуждение? Эти вопросы не мог не задавать себе Сталин»23.
Нас же в свою очередь не может не интересовать иной вопрос: мог ли известный журналист-международник, человек с почти легендарным прошлым при живых еще Павлове и Болене (умер в 1974 году) столь спокойно издать такие воспоминания? В это же почти невозможно поверить.
Сопоставление нескольких фактов говорит о том, что поверить придется.
В 1984 году им была опубликована другая книга - «Страницы дипломатической истории», в которой изложена еще одна весьма не рядовая беседа, проходившая между приехавшим в Москву на предшествовавшую Тегерану конференцию министров иностранных дел госсекретарем США К. Хэллом и Сталиным. Бережков подробно описывает встречу, сдабривая описание обильными цитатами24. И оно, несомненно, не имело бы цены (ведь до сих пор не опубликована стенограмма!), если бы не одно «но». А именно, список лиц, посетивших в этот день – 25 октября 1943 года – кабинет товарища Сталина:
|
1. |
т. Молотов |
14 ч. 50 – 16 час |
|
2. |
т. Павлов |
15 ч. 05 м. – 15 ч. 55 м. |
|
3. |
г-н Корделл Хелл |
15 ч. 05 м. – 15 ч. 55 м. |
|
4. |
г-н Аверелл Гарриманн |
15 ч. 05 м. – 15 ч. 55 м. |
|
5. |
г-н Болин (Болен. – Авт.) |
15 ч. 05 м. – 15 ч. 55 м.25 |
Видимо, после этого читателей не удивит и еще один пример забывчивости, выявленный у того же автора историком О.В. Вишлевым. Анализируя предвоенную политику советского руководства и мотивы заключения в 1939 году договора с Германией, Вишлев касается раздутой некогда темы «взаимных симпатий» лидеров СССР и гитлеровской Германии. «Авторы, пытающиеся доказать наличие такого рода симпатий, - пишет он, - постоянно ссылаются на слова, якобы произнесенные Риббентропом, о том, что он «чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей»… В.М. Бережков утверждает, например, что процитированные слова Риббентропа взяты из его телеграммы, отправленной из Москвы осенью 1939 года… Сразу отметим, что ни в одной телеграмме Риббентропа, направленной из Москвы в Берлин, таких слов нет»26.
В заключение этой и так уже порядком подзатянувшейся темы не можем не привести одного мнения. Это мнение Молотова, непосредственного начальника Бережкова в годы войны. Оно доступно нам благодаря Ф.И. Чуеву:
«Разговор с Бережковым
В Доме литераторов я познакомился с Валентином Бережковым, который в свое время был переводчиком у Молотова.
- Бережков передавал Вам большой привет, спрашивал: «Он помнит меня?» Помнит, говорю. Он сказал такую фразу: «Я понимаю, как им со Сталиным было трудно, они за десять лет сделали невозможное, то, что никто не смог бы сделать, но, с другой стороны, основы сегодняшнего трудного положения в отношениях с Америкой они заложили, и нам приходится теперь искать ходы. Они не оставили нам никакой лазейки для отношений с Соединенными Штатами. То есть вы заложили основы…
- Плохих отношений, - продолжает фразу Молотов.
- Да, да. Говорит, трудно было на Вашем месте поступать по-другому, но так получилось. Он работает секретарем нашего посольства в США.
- Нет, на него надо осторожно смотреть, - делает вывод Молотов»27.
Вот и мы, следуя совету сталинского наркома и принимая во внимание выше изложенное, отказались при издании военных томов Сочинений Сталина от использования воспоминаний Бережкова в какой бы то ни было форме.
Выдержки из «документа» польских эмигрантов
Текст, о котором пойдет речь, увидел свет в феврале 1945-го. Только что завершилась Ялтинская конференция. И на пороге победной весны, близящегося триумфа антигитлеровской коалиции, на первый план вышли принципиальные противоречия внутри нее. Противоречия, связанные как с ближним, так и с более отдаленным будущим стран Восточной Европы, освобождаемых от фашистского ига. Однако по большому счету дело было не в этих странах, а в разнице подходов со стороны партнеров по Большой тройке. Корневой в ряду проблем была проблема Польши.
Напомним, что до сентября 1939 года эта страна находилась в ряду открытых недоброжелателей СССР. Нескрываемый антисоветизм и ни на чем не основанная самоуверенность стали одной из причин краха буржуазной Польши. «Реализм» ее тогдашних правителей хорошо иллюстрируется категорическим отказом предоставить коридор для прохода Красной Армии, имевшим место буквально за несколько недель до нападения Германии (вопрос о коридоре был поднят в процессе переговоров с англо-французами летом 1939 года).
Спустя два месяца польскому правительству хватило «политической воли» для того, чтобы покинуть еще сражающуюся с гитлеровцами страну, а затем, уже будучи в Лондоне, объявить войну СССР, войска которого вступили в насильственно отторгнутые поляками за 19 до того Западную Украину и Западную Белоруссию.
С началом Великой Отечественной войны и объединением в едином лагере СССР, Великобритании и США поляки спешно пересматривают свое отношение к Москве. 30 июля 1941 года подписано советско-польское соглашение, предусматривавшее взаимную помощь в войне против Германии и создание польских воинских формирований на территории СССР. 14 августа заключено военное соглашение, эмигрантскому правительству предоставлен заем на 300 млн. рублей, объявлена амнистия польским гражданам. 4 декабря по результатам визита в Москву главы эмигрантского правительства В. Сикорского подписана декларация о дружбе и взаимной помощи28. 31 декабря подписывается еще одно соглашение – о предоставлении правительством Советского Союза польскому эмигрантскому правительству заема в 100 млн. руб. для оказания помощи польским гражданам на территории СССР.
Что же в итоге? Польские формирования, оснащавшиеся Советским Союзом в самое тяжелое время 1941-1942 годов и, по словам их командующего Андерса, рвущиеся в бой с фашистами, отправляются воевать с Гитлером в Иран. Эмигрантские министры и в публичных, и в приватных заявлениях не стесняются проводить антисоветский курс. Это вызвало к жизни циркуляр Сикорского от 30 января 1942 года, в котором говорилось: «Безответственные личности среди польского сообщества в Великобритании атаковали и все более атакуют польско-советское соглашение. Эти личности не брезгуют ничем, используя эмоциональный подход некоторых поляков к России… Все польские граждане, независимо от своего личного отношения к Советской России, ее строю, политике и экономике, которые, заметим, обнаруживают немало положительных черт, должны быть, безусловно, подчинены польским национальным интересам. А они требуют по меньшей мере воздержаться от высказывания всяких недоброжелательных суждений о СССР»29. Но это с одной стороны. С другой, - сам же Сикорский во время пребывания в декабре 1942 года в Вашингтоне заявил Рузвельту, что «сожалеет о судьбе Эстонии и Латвии, однако Польша не намерена ссориться из-за них с Россией (какое облегчение! – Авт.). В отношении Литвы Сикорский категорически (! – Авт.) заявил, что поляки не могут равнодушно относиться к ее судьбе». Что «после войны должна быть (! – Авт.) организована федерация в составе Литвы, Польши, Чехословакии и, возможно, Венгрии»30. Как видно, польского премьера мало смущал факт вхождения Литвы в СССР на правах союзной республики.
Вполне естественным выглядит присоединение польского эмигрантского правительства в апреле 1943 года к геббельсовской клевете насчет убийства польских офицеров под Катынью. Уговоры и извинения Черчилля не помогли: дипломатические отношения с лондонскими поляками были разорваны, посол Тадеуш Ромер выдворен из Москвы.
Если пытаться даже вкратце изложить перипетии взаимоотношений союзников – прежде всего, СССР и Великобритании - по польскому вопросу, получится отдельная и обширная статья. Это не входит в наши планы. Так или иначе, позиции Советского Союза и по вопросу западной границы, которая должна была проходить по линии Керзона, и о необходимости принимать в расчет польские силы, сражавшиеся в Польше и ради Польши, были приняты Большой тройкой и воплотились в соответствующие решения Тегеранской и Ялтинской конференций.
Именно в Крыму союзники сошлись во мнении, что в результате полного освобождения Польши возникла необходимость в создании Временного Польского Правительства на более широкой базе, чем раньше. И что «действующее ныне в Польше Временное Правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы». Для этого учреждалась комиссия в составе наркома иностранных дел СССР Молотова, послов в Москве от США У.А. Гарримана и от Великобритании К. Керра, которые уполномочивались «проконсультироваться в Москве как Комиссия в первую очередь с членами теперешнего Временного Правительства и с другими польскими демократическими лидерами как из самой Польши, так и из-за границы, имея в виду реорганизацию теперешнего Правительства на указанных выше основах»31.
Как видим, зафиксированными оказались принципиальные положения:
- за действующей в освобожденной Польше властью всеми сторонами признавался статус действующего правительства;
- никакие другие группы, включая лондонскую, под этим статусом в ялтинских решениях не упоминались;
- и, самое главное, организация нового правительства мыслилась как реорганизация нынешнего, действующего в Польше, и при условии приоритетных консультаций именно с его членами.
При этом последнее положение разделялось не всеми. Уже после окончания Ялтинской конференции, в Москве оказалось, что один и тот же текст коммюнике, подписанный Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным, англо-американцы и русские понимают по-разному. В русском переводе значится «проконсультироваться в Москве как Комиссия в первую очередь с членами теперешнего Временного Правительства», в то время как по-английски данное место звучит иначе: «M. Molotov, Mr. Harriman and Sir A. Clark Kerr are authorized as a Commission to consult in the first instance in Moscow with members of the present Provisional Government and with other Polish democratic leaders from within Poland and from abroad, with a view to the reorganization of the present Government along the above lines»32, то есть Молотов, Гарриман и Керр в качестве комиссии первой инстанции, созданной для самых предварительных, первичных контактов, обязываются проконсультироваться и т.д. В этом смысле советский перевод следует признать не вполне точным, если и допустимым, то несколько надуманным.
Эта разница в текстах выявилась на первых же заседаниях комиссии Молотова, Гарримана и Керра. На этапе согласования кандидатур польских деятелей для приглашения в Москву Молотов твердо настаивал на предварительных консультациях с Варшавой, между тем как Гарриман и Керр не считали это необходимым. Допущение советской трактовки грозило крушением британских планов насчет обязательного включения в состав польского правительства Миколайчика. Пообщавшиеся с ним в Москве в октябре 1944 года Берут и Осубка-Моравский иметь дело с ним больше не желали.
Осознав принципиальную несовместимость двух вариантов ялтинского коммюнике, Гарриман доложил об этом в Вашингтон33, попытавшись со своей стороны отстоять версию о том, что слова «в первую очередь» в английском варианте относились к Москве как месту первичных консультаций34. Но в принципе, как бы то ни было, Гарриман признавал, что Ялтинское соглашение предполагало ведущую роль варшавской группы, как в консультациях, так и в формировании правительства35.
Черчилль соглашаться с этим был не намерен, он «рвал и метал». Из под его пера вышел проект послания Сталину, где констатировалось, что «дискуссии в московской комиссии по делам Польши показали, что г-н Молотов имеет совершенно отличное от нашего представление о том, как должны выполняться решения Крымской конференции в отношении к Польше», подчеркивалось, что «никто в Англии не считает существующую варшавскую администрацию действительно представительной», и утверждалось, что советская трактовка о предварительных консультациях с Варшавой из английского текста не вытекает и принята быть ни в коем случае не может36. Однако к изумлению и огорчению Черчилля Рузвельт не поддержал идею давления на Сталина и вообще, по мнению британского премьера, обнаружил недопустимое равнодушие к течению дел в Польше и вокруг нее.
Так или иначе, но оба варианта коммюнике были подписаны всеми сторонами, и, если англичане с американцами были не согласны с русским переводом, заявлять об этом следовало в Крыму, а не в Москве. Быть может, позицию Кремля в этом вопросе и можно трактовать как формальную и негибкую. Однако почему Сталин и Молотов должны были действовать иначе, когда им в открытую навязывали в качестве министров новой Польши лиц, не только прямо участвовавших в многолетней антисоветской пропаганде, но и приложивших руку к убийству солдат и офицеров Красной Армии?37
Вот в этот момент на страницах американского еженедельника «Newsweek» появляется сенсационный материал о переговорах одного из видных польских эмигрантов со Сталиным. Статья попала в поле зрения ТАСС, и ее краткое изложение под заголовком «Выдержки из «документа» польских эмигрантов в журнале «Ньюс уик»» было включено в «тассовку» - обзор международной печати, готовившийся агентством для руководства. Ниже мы приводим этот документ целиком.
«Сов. Секретно. НЬЮ-ЙОРК, 7 марта (ТАСС). Журнал "Ньюс уик", который давно проявляет симпатии к самым реакционным полякам, публикует материал, который якобы представляет выдержки из записи беседы бывшего польского посла в Москве Ромера со Сталиным и Молотовым ночью 26 февраля. С этим и другими, до сих пор неопубликованными материалами, как утверждает "Ньюс уик", журналу дала возможность познакомиться лондонская польская клика. Журнал сообщает, что в других документах речь идет о польских обвинениях по адресу Советского правительства, в которых утверждается, будто в 1939 году советские власти жестоко обращались с поляками и отправили в отдаленные районы Советского Союза 1 миллион поляков, а также говорится об утверждениях германской пропаганды, поддержанных польским "правительством", будто советские власти убили 8 тыс. польских офицеров в Катынском лесу. Однако журнал не публикует последние "документы" (что неудивительно. – Авт.).
Журнал заявляет, что публикуемые выдержки показывают "твердость дипломатии Сталина" и тщетный характер таких переговоров.
Так называемые выдержки касаются вопросов о гражданстве поляков и о польских границах.
Что касается первого вопроса, то так называемый документ утверждает, что Сталин в ответ на вопрос Ромера заявил: «Польское правительство упорно считает польскими гражданами всех поляков, находящихся сейчас в Советском Союзе. Это неправильно. Правда, некоторые советские представители превысили свою власть в некоторых отдельных случаях, однако мы должны бороться с крайностями. Я должен, кроме того, указать, что дело зависит также от желания заинтересованных лиц. Поэтому необходимо спросить всех». Сталин якобы привел пример Василевской – польки, рожденной в Варшаве, которая считает себя советской гражданкой.
В следующей выдержке говорится, что Ромер заявил, что нужны дружественные переговоры по всем спорным проблемам между двумя правительствами и что вопросы, связанные с оказанием помощи польским гражданам, находящимся в Советском Союзе и их отъездом, должны обсуждаться в дружественном духе. Сталин в ответ на это спросил – какие проблемы? Ромер заявил: "Это исторический момент, который определит направление советско-польских отношений на многие годы".
Относительно территориальных проблем журнал сообщает о якобы происходившем следующем разговоре:
"Сталин: Г-н посол, после того, как Красная Армия разбила немцев на русской земле, она вступит на польскую территорию и поможет изгнать немцев из Польши и тогда немедленно возвратит эти земли польскому правительству. Будете ли вы, г-н посол, тогда говорить, что это является односторонним действием, неблагоприятно влияющим на хорошие взаимоотношения?
Ромер: Этого не случится.
Сталин: Г-н посол, мы желаем, чтобы Польша была сильной, мы отдадим вам всю занятую немцами Польшу, несмотря на тот факт, что мы подвергнемся оскорблениям. Но мы можем вынести эти оскорбления.
Сталин заявил: В том, что касается советской территории, ни одно Советское правительство не пойдет на то, чтобы нарушить какую-либо статью нашей Конституции. А присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии к Советскому Союзу было включено в Конституцию.
Ромер: С другой стороны, Вы не найдете ни одного поляка, который будет отрицать, что Вильно и Львов являются польскими. Я сам заявляю об этом в Вашем присутствии с полнейшем убеждением.
Сталин: Я понимаю Вашу точку зрения. Мы также имеем свою. Мы квиты…"
Журнал помещает статью под заголовком: "Поляки считают, что со Сталиным трудно иметь дело".
Отпечатано 11 экз.
1 экз. – тов. И.В. Сталину,
2 “ – тов. В.М. Молотову,
3 “ – тов. К.Е. Ворошилову,
4 “ – тов. А.И. Микояну,
5 “ – тов. Л.П. Берия,
6 “ – тов. Г.М. Маленкову,
7 “ – тов. А.С. Щербакову,
8 “ – тов. В.Н. Меркулову,
9 “ – тов. А.Я. Вышинскому,
10 “ – тов. В.Г. Деканозову,
11 “ – в дело.
Исх. №116сс
з.п. № 108
9 марта 1945 г.»38
Насколько мы знаем, впервые об этой статье из «Ньюс уик» написал историк Р.Ф. Иванов39. Ее появление никак не назовешь случайным.
Спор по Польше внутри антигитлеровской коалиции носил самый принципиальный и жесткий характер. Не зря Черчилль в Ялте характеризовал значимость польского вопроса как вопроса, «урегулирования которого ожидает весь мир»40. Появление в печати сведений о якобы имевшей место встрече Сталина с Тадеушем Ромером носило открыто провокационный характер.
Фамилия Ромера (наряду с фамилиями Миколайчика и Грабского) фигурировала в списках заграничных деятелей, участие которых в межпольских консультациях лоббировали США и Великобритания41. Между тем, эти лица уже не входили в состав признанного Лондоном польского правительства в эмиграции (на тот момент возглавляемого Арцишевским). Уход Миколайчика в отставку и формирование нового кабинета в эмиграции последовали вслед за октябрьскими 1944 года переговорами в Москве. Миколайчик со товарищи вернулись в Лондон с твердым убеждением, что противостоять требованиям Сталина можно лишь при поддержке Англии и США. В частности, он попытался заручиться письменными гарантиями в вопросе сохранения за Польшей Львова и нефтяных промыслов. Естественно, ни Черчилль, ни Рузвельт подобных шагов делать не собирались. Миколайчик констатировал; «мы находимся все в большей изоляции… "Большая тройка" или открыто, или скрыто смотрит на нас как на нарушителей их единства…»42 Он ушел в отставку.
Если антисоветская политика кабинетов Сикорского-Миколайчика была хорошо известна, то кабинет Арцишевского был в этом отношении еще хлеще. Черчилль, понимая это и желая любой ценой не допустить формирования правительства, дружественного СССР, выбрал тактику лавирования: продолжая признавать в качестве легитимного кабинет Арцишевского, добиваться от Москвы назначения премьером коалиционного правительства Миколайчика, после чего отношения с Арцишевским и Ко разорвать.
Положение британского премьера в этой ситуации было незавидным. В то самое время, как в Москве начались бесплодные обсуждения в комиссии Молотова – Гарримана – Керра, в Лондоне ряд депутатов от консервативной и от лейбористской партии объединенными усилиями попытались атаковать ялтинские решения по Польше, мотивируя это тем, что при попустительстве британского правительства имеет место факт «передачи другой державе территории союзника вопреки существующему договору и статье 2 Атлантической хартии» и т.п.43 Разумеется, в этой ситуации правительство Арцишевского демонстративно не признает ялтинских договоренностей по Польше и, по словам Черчилля, «конечно, старается не допустить, чтобы кто-нибудь из поляков, находящихся здесь, отправился в Москву или в Польшу, и ведет дело к срыву переговоров»44.
Сообщение о негласной поездке в Москву бывшего посла в СССР, бывшего министра иностранных дел Ромера должно было навести общественность на мысль тайного сговора части польской политической элиты с Москвой. Под ударом оказывались бывшие министры во главе с Миколайчиком, а косвенно и Черчилль, очевидно бывший в курсе «переговоров». Создание скандальной шумихи вокруг и так «перегретой» проблемы менее всего способствовало трудному процессу поиска общих позиций, на который так или иначе были настроены все члены Большой тройки. Пожалуй, лишь в Кремле в этой ситуации теряли меньше всего: не смогут приехать лондонские поляки, - не очень-то и хотелось. В освобожденной Красной Армией Польше и так уже действовало вполне легитимное правительство (легитимное не менее и не более чем, к примеру, итальянское или французское).
Таким образом, в публикации в «Newsweek» просматривается след наиболее реакционных польских эмигрантских кругов плюс, конечно, поддержка со стороны критиков рузвельтовского курса в самих США. В Крыму президент пояснил: «В Соединенных Штатах Америки проживают 5-6 миллионов лиц польского происхождения", и хотя он, Рузвельт, как и "большинство поляков", конечно, за линию Керзона, "но поляки… очень озабочены тем, чтобы не потерять лицо"»45. Формула весьма оптимистичная и дипломатически округлая. Не приходится сомневаться, что в Штатах без труда нашлись бы поляки, готовые для «сохранения лица» разрушить зыбкое согласие в «Большой тройке». Не зря же двумя годами ранее Сикорский, приехав в США, рассчитывал там на поддержку планов возрождения «санационного» режима в Европе. Имел, стало быть, основания для такого расчета.
Просматривается в публикации и еще один скрытый подтекст. К тому времени уже была известна реакция варшавского правительства на кандидатуры, предложенные для консультаций Великобританией и США. 27 февраля Гарриман доложил в Госдепартамент содержание ответа из Варшавы на телеграмму, посланную туда от имени комиссии Молотова – Гарримана – Керра. «В этом сообщении, подписанном Берутом, - сообщал Гарриман, - польское временное правительство подтверждает, что приняло соответствующую телеграмму и согласилось послать своих представителей на предлагаемую консультацию в Москве, но считает необходимым сделать следующие наблюдения». Далее излагалось несколько принципиальных позиций, среди которых отдельный абзац был посвящен и Тадеушу Ромеру: «Что касается г-на Ромера, - считали в Варшаве, - он не представляет никаких демократических течений в Польше, и демократический дух, который пронизывает решения Крымской конференции, противоречит его деятельности»46 В свете этих сведений можно предположить, что авторы публикации могли попутно рассчитывать на создание известных осложнений между Варшавой и Москвой. Как должны посмотреть члены Временного правительства Польши на секретные консультации Сталина с деятелем, категорическим для них неприемлемым?
Так или иначе, достоверно установить сегодня лиц, инициировавших и осуществивших публикацию, вряд ли возможно. Однако согласитесь: факт, что одним из владельцев «Newsweek» являлся Аверелл Гарриман, известный в качестве близкого соратника Рузвельта и по совпадению игравший в тот момент одну из ключевых ролей в разрешении конфликта вокруг Польши, придает ситуации особую пикантность.
А теперь обратимся к самой статье. Первого же взгляда достаточно, чтобы убедиться в ложности содержащихся в ней сведений. Смотрите, 26 февраля 1945 года Сталин обращается к Ромеру «г-н посол» и рисует перед ним перспективы вступления Красной Армии на территорию Польши. Не странно ли это? Нет, если иметь в виду, что встреча, перенесенная автором публикации в 1945 год, на самом деле происходила ровно за два года до этого.
Согласно официальному сообщению, 26 февраля 1943 года председатель Совета Народных Комиссаров СССР Сталин принял польского посла г. Ромера. На беседе присутствовал народный комиссар иностранных дел Молотов47. Посещение Ромером Кремля было вызвано необходимостью передать Советскому правительству текст официального заявления, опубликованного по результатам заседания польского правительства 25 февраля. Это заявление, касающееся состояния польско-советских отношений, подтверждало неизменность польских притязаний на советские западноукраинские и западнобелорусские земли и было вызывающим по тону и содержанию. 3 марта 1943 года увидело свет сообщение ТАСС, где констатировалось, что «польское правительство не хочет признать исторических прав украинского и белорусского народов быть объединенными в своих национальных государствах. Продолжая, видимо, считать законной захватническую политику империалистических государств, деливших между собою исконные украинские и белорусские земли, - говорилось далее, - и игнорируя всем известный факт происшедшего уже воссоединения украинцев и белорусов в недрах своих национальных государств, Польское Правительство, таким образом, выступает за раздел украинских и белорусских земель, за продолжение политики раздробления украинского и белорусского народов». Завершалось сообщение выводом: «Заявление Польского Правительства свидетельствует о том, что теперешние польские правящие круги в данном вопросе не отражают подлинного мнения польского народа, интересы которого в борьбе за освобождение своей родины и возрождение крепкой и сильной Польши неразрывно связаны с делом всемерного укрепления взаимного доверия и дружбы с братскими народами Украины, Белоруссии, равно как с русским народом и другими народами СССР»48.
В принципе, Сталину встречаться с Ромером не было никакой необходимости, принять текст польского заявления вполне мог и Молотов, и любой из его заместителей. Видимо, Сталин захотел лично побеседовать с послом и выяснить, чего, собственно, поляки добиваются. Тем более что до этого они ни разу не встречались. Это предположение подтверждается длительностью приема. Ромер в сопровождении своего переводчика Мнишека пробыл в сталинском кабинете с 22.25 до 1.40. Также присутствовали Молотов и Б.Ф. Подцероб, (ответственный референт III Западного отдела НКИД, старший помощник наркома иностранных дел СССР)49. Советская запись беседы до сих пор не опубликована. Зато имеется польский ее вариант (в виде фрагментов; перевод будет опубликован в части 2-й 15 тома Сочинений Сталина)50. Сличение его с фрагментами, опубликованными в феврале 1945 года «Newsweek», позволяет сделать вывод о том, что именно он был положен в основу публикации.
Таким образом, мы имеем дело с сознательным подлогом, когда события и высказывания двухгодичной давности выдавались за имевшие место в данный момент. «Не проходит» даже версия, будто авторы публикации могли воспользоваться записями Ромера лишь для подтверждения тезиса, вынесенного в подзаголовок: «Поляки считают, что со Сталиным трудно иметь дело». Для этого не стоило так трудиться и ворошить старые стенограммы. Свет уже увидела статья известного американского журналиста Дрю Пирсона, опубликованная во всех крупнейших газетах США. В ней довольно точно цитировались сталинские слова, касавшиеся наших требований о признании советско-польской границы по линии Керзона: «Не хотите ли вы, чтобы я сказал русскому народу, что я русский меньше, чем лорд Керзон? Не хотите ли вы, чтобы я сказал русскому народу, что я русский меньше, чем Клемансо? Не хотите ли вы, чтобы я согласился на меньшее, чем то, что они предлагали России?»51
Таким образом, ясно, что публикация в «Newsweek» преследовала цель вбросить «сенсационную» информацию о якобы имевших место секретных контактах Москвы с деятелями польской эмиграции, что, в свою очередь, должно было обострить разногласия между сторонами, задействованными в решении польского вопроса, прежде всего – внутри «Большой тройки». И, несмотря на то, что для достижения необходимого эффекта авторы могли привлечь реальные, вырванные из контекста сталинские высказывания (а до обнародования советской записи мы и в этом не можем быть уверены), в целом следует считать этот документ фальшивкой.
«В Ваших рассуждениях, товарищ Фадеев, нет главного…»
Пристальное внимание разоблачителей сталинского культа обращено на послевоенные годы. Обычно конец сороковых – начало пятидесятых годов квалифицируют как эпоху «закручивания гаек»: диктатор, мол, тревожился за судьбу личной власти и изобрел ряд диких по своей бессмысленности и методам кампаний, призванных задушить в обществе все лучшее и здоровое, народившееся к тому моменту, несмотря на неослабевающий большевистский террор. Что-то вроде того.
Разумеется, этим самым «здоровым» и «лучшим» в устах современных исследователей оказывается творческая интеллигенция. Осуждается вмешательство режима в духовную жизнь творца, свобода самовыражения которого полагается безусловной.
Эта концепция, изобретенная в среде самих «творцов», просто не допускает никакой критики, заранее объявляя таковую посягательством на святыни. Смущает лишь то, что нынешнее время, в упомянутом смысле очевидно прогрессивное по сравнению со сталинской эпохой, являет обществу столь убогий творческий результат.
Во всяком случае, неудивительно, что суждения, зафиксированные в нижеследующем тексте, обнародованном в середине 90-х годов, воспринимались читателем как вполне соответствующие предложенным месту и времени.
«Выступление на встрече с творческой интеллигенцией (1946 год)
Сталин. Что хотите мне сказать, товарищ Фадеев?
Фадеев. Товарищ Сталин, мы пришли к Вам за советом. Многие считают, что наша литература и искусство как бы зашли в тупик. Мы не знаем, по какому пути их дальше развивать. Сегодня приходишь в один кинотеатр – стреляют, приходишь в другой – стреляют: повсюду идут кинофильмы, в которых герои без конца борются с врагами, где рекой льется человеческая кровь. Везде показывают одни недостатки и трудности. Народ устал от борьбы и крови.
Мы хотим попросить Вашего совета – как показывать в наших произведениях другую жизнь: жизнь будущего, в которой не будет крови и насилия, где не будет тех неимоверных трудностей, которые сегодня переживает наша страна. Одним словом, назрела необходимость рассказать о счастливой и безоблачной нашей будущей жизни.
Сталин. В Ваших рассуждениях, товарищ Фадеев, нет главного, нет марксистско-ленинского анализа задач, которые сейчас жизнь выдвигает перед литературными работниками, перед деятелями искусства.
Когда-то Петр I прорубил окно в Европу. Но после 1917 года империалисты основательно заколотили его и долгое время, боясь распространения социализма на их страны, перед Великой Отечественной войной представляли нас миру посредством своих радио, кино, газет и журналов как каких-то северных варваров – убийц с окровавленным ножом в зубах. Так они рисовали диктатуру пролетариата. Наших же людей изображали одетыми в лапти, в рубахах, подпоясанных веревкой и распивающих водку из самовара. И вдруг отсталая «лапотная» Россия, эти пещерные люди – недочеловеки, как нас изображала мировая буржуазия, разгромила наголову две могущественные силы в мире – фашистскую Германию и империалистическую Японию, перед которыми в страхе трепетал весь мир.
Сегодня мир хочет знать, что же это за люди, совершившие такой великий подвиг, спасший человечество.
А спасли человечество простые советские люди, которые без шума и треска, в труднейших условиях осуществили индустриализацию, провели коллективизацию, коренным образом укрепили обороноспособность страны и ценою своих жизней, во главе с коммунистами, разгромили врага. Ведь только за первые шесть месяцев войны на фронтах в боях погибло более 500 тысяч коммунистов, а всего во время войны – более трех миллионов. Это были лучшие из нас, благородные и кристально чистые, самоотверженные и бескорыстные борцы за социализм, за счастье народа. Их нам сейчас не хватает… Если бы они были живы, многие наши сегодняшние трудности уже были бы позади. Вот сегодняшняя задача нашей творческой советской интеллигенции и состоит в том, чтобы в своих произведениях всесторонне показать этого простого, прекрасного советского человека, раскрыть и показать лучшие черты его характера. В этом сегодня и состоит генеральная линия в развитии литературы и искусства.
Чем нам дорог литературный герой, созданный в свое время Николаем Островским в книге «Как закалялась сталь», Павел Корчагин?
Он дорог нам прежде всего своей безграничной преданностью революции, народу, делу социализма, своим бескорыстием.
Художественный образ в кино великого летчика нашего времени Валерия Чкалова способствовал воспитанию десятков тысяч бесстрашных советских соколов – летчиков, покрывших себя в годы Великой Отечественной войны неувядаемой славой, а славный герой кинокартины «Парень из нашего города» полковник-танкист Сергей Луконин – сотен тысяч героев-танкистов.
Нужно продолжать эту сложившуюся традицию – создавать таких литературных героев – борцов за коммунизм, на которых советским людям хотелось бы равняться, которым хотелось бы подражать.
У меня перечень вопросов, которые, как мне сказали, интересуют сегодня советскую творческую интеллигенцию. Если не будет возражений, я отвечу на них.
Возгласы из зала. Очень просим, товарищ Сталин! Ответьте, пожалуйста!
Вопрос. Какие главные недостатки, на Ваш взгляд, имеются в работе современных советских писателей, драматургов и кинорежиссеров?
Сталин. К сожалению, весьма существенные.
В последнее время во многих литературных произведениях отчетливо просматриваются опасные тенденции, навеянные тлетворным влиянием разлагающегося Запада, а также вызванные к жизни подрывной деятельностью иностранных разведок. Все чаще на страницах советских литературных журналов появляются произведения, в которых советские люди – строители коммунизма изображаются в жалкой карикатурной форме. Высмеивается положительный герой, пропагандируется низкопоклонство перед иностранщиной, восхваляется космополитизм, присущий политическим отбросам общества.
В репертуарах театров советские пьесы вытесняются порочными пьесами зарубежных буржуазных авторов.
В кинофильмах появилось мелкотемье, искажение героической истории русского народа.
Вопрос. Насколько опасны в идеологическом отношении авангардистское направление в музыке и абстракционизм в произведениях художников и скульпторов?
Сталин. Сегодня под видом новаторства в музыкальном искусстве пытается пробиться в советской музыке формалистическое направление, а в художественном творчестве – абстрактная живопись. Иногда можно услышать вопрос: «Нужно ли таким великим людям, как большевики-ленинцы, заниматься мелочами – тратить время на критику абстрактной живописи и формалистической музыки. Пусть этим занимаются психиатры».
В такого рода вопросах звучит непонимание роли в идеологических диверсиях против нашей страны и особенно молодежи, которую играют эти явления. Ведь при их помощи пытаются выступать против принципов социалистического реализма в литературе и искусстве. Открыто это сделать невозможно, поэтому выступают под прикрытием. В так называемых абстрактных картинах нет реальных образов людей, которым бы хотелось подражать в борьбе за счастье народа, в борьбе за коммунизм, по пути которых хотелось бы идти. Это изображение заменено абстрактной мистикой, затушевывающей классовую борьбу социализма против капитализма. Сколько людей приходили во время войны вдохновиться на подвиги к памятнику Минину и Пожарскому на Красной площади! А на что может вдохновить груда ржавого железа, выдаваемая «новаторами» от скульптуры за произведение искусства? На что могут вдохновить абстрактные картины художников?
Именно в этом причина того, что современные американские финансовые магнаты, пропагандируя модернизм, платят за такого рода “произведения” баснословные гонорары, которые и не снились великим мастерам реалистического искусства.
Есть классовая подоплека и у так называемой западной популярной музыки, так называемого формалистического направления. Такого рода, с позволения сказать, музыка создается на ритмах, заимствованных у сект «трясунов», «танцы» которых, доводя людей до экстаза, превращают их в неуправляемых животных, способных на самые дикие поступки. Такого рода ритмы создаются при участии психиатров, строятся таким образом, чтобы воздействовать на подкорку мозга, на психику человека. Это своего рода музыкальная наркомания, попав под влияние которой человек уже ни о каких светлых идеалах думать не может, превращается в скота, его бесполезно призывать к революции, к построению коммунизма. Как видите, музыка тоже воюет.
В 1944 году мне довелось прочитать инструкцию, написанную одним офицером английской разведки, которая была озаглавлена: «Как использовать формалистическую музыку для разложения войск противника».
Вопрос. В чем конкретно заключается подрывная деятельность агентуры иностранных разведок в области литературы и искусства?
Сталин. Говоря о дальнейшем развитии советской литературы и искусства, нельзя не учитывать, что они развиваются в условиях невиданного еще в истории размаха тайной войны, которую сегодня мировые империалистические круги развернули против нашей страны, в том числе в области литературы и искусства. Перед иностранной агентурой в нашей стране поставлена задача проникать в советские органы, ведающие делами культуры, захватывать в свои руки редакции газет и журналов, оказывать решающее воздействие на репертуарную политику театра и кино, на издание художественной литературы. Всячески препятствовать выходу в свет революционных произведений, воспитывающих патриотизм и поднимающих советский народ на коммунистическое строительство, поддерживать и продвигать в свет произведения, в которых проповедуется неверие в победу коммунистического строительства, пропагандируется и восхваляется капиталистический способ производства и буржуазный образ жизни.
В то же время перед иностранной агентурой поставлена задача добиваться в произведениях литературы и искусства пропаганды пессимизма, всякого рода упадничества и морального разложения.
Один ретивый американский сенатор сказал: «Если бы нам удалось показать в большевистской России наши кинофильмы ужасов, мы бы наверняка сорвали им коммунистическое строительство». Недаром Лев Толстой говорил, что литература и искусство – самые сильные формы внушения.
Надо серьезно подумать, кто и что у нас сегодня внушает при помощи литературы и искусства, положить конец идеологическим диверсиям в этой области, до конца пора, по-моему, понять и усвоить, что культура, являясь важной составной частью господствующей в обществе идеологии, всегда классовая и используется для защиты интересов господствующего класса, у нас для защиты интересов трудящихся – государства диктатуры пролетариата.
Нет искусства ради искусства, нет и не может быть каких-то «свободных», независимых от общества, как бы стоящих над этим обществом художников, писателей, поэтов, драматургов, режиссеров, журналистов. Они просто никому не нужны. Да таких людей и не существует, не может существовать.
Те же, кто не может или не хочет в силу пережитков, традиций старой контрреволюционной буржуазной интеллигенции, в силу неприятия и даже враждебности по отношению к власти рабочего класса преданно служить советскому народу, получат разрешение на выезд на постоянное место жительство за границу. Пусть они гам воочию убедятся, что означают на деле утверждения о пресловутой буржуазной «свободе творчества» в обществе, где все продается и покупается, а представители творческой интеллигенции полностью в своем творчестве зависят от денежного мешка финансовых магнатов.
К сожалению, товарищи, из-за острого дефицита времени я вынужден закончить нашу беседу.
Хочу надеяться, что в какой-то степени я все же ответил на интересующие вас вопросы. Думаю, что позиция ЦК ВКП(б) и Советского правительства по вопросам дальнейшего развития советских литературы и искусства вам ясна»52.
Данный текст (как и другие, публикуемые этим автором) не имеет ссылки на источник. Одно это вынуждает подвергнуть сомнению его достоверность. Однако, поскольку в свое время мы доверились слову публикатора и поместили данный текст в первое издание тома 16 сталинских Сочинений, необходимо подробнее остановиться на причинах, по которым исключаем его при переиздании.
Первое и, пожалуй, самое серьезное возражение против самого факта подобной встречи состоит в том, что, кроме указанного сочинения, упоминания о ней нигде не встречается53, а данная стенограмма никогда больше не публиковалась. Это очень странно, если учесть объем публикаций по этой теме за последние десять лет54. Практически все публикации, основанные на архивных документах, подготовлены исследователями, настроенными антисоветски. Представить себе, что они располагают столь одиозным, с точки зрения критиков Сталина, документом, и они не пускают его в оборот, немыслимо. Это фактически свидетельствует о том, что ни в Российском государственном архиве социально-политической истории, ни в Архиве президента Российской Федерации (именно эти архивы являются источниковой базой для подобных изданий) такого документа нет. Тогда откуда он взялся?
Вторым не менее удивительным моментом является абсолютное молчание по поводу такой встречи со стороны современников. О ней никто не упоминает, никто не касается даже вскользь. Между тем, судя по сталинским тезисам, содержащимся в стенограмме, эта беседа, будь она на самом деле, была призвана, как теперь принято выражаться, «донести сигнал власти до творческой интеллигенции». Без следа такое мероприятие пройти не могло, но прошло…
Двух этих доводов вполне достаточно, чтобы признать предлагаемый документ апокрифом. К этим же выводам приводит и анализ содержания стенограммы.
Она весьма нетипична для подобных мероприятий. Имеется несколько задокументрованных прецедентов подобных встреч55. Их сходство с предлагаемой нам ситуацией в том, что Сталин беседует с группой лиц (от имени которой чаще всего выступает кто-то конкретный) и в целом общение идет в рамках модели «вопрос-ответ». Однако на этом сходство и заканчивается.
Достаточно сравнить перечисленные стенограммы с предлагаемым текстом, чтобы увидеть очевидную разницу. Разницу между записью устной речи оратора и письменным текстом. Во всех случаях, кроме данного, Сталин именно выступает, общается с присутствующими. Это, естественно, не исключает последующей редактуры записей, что, как правило, выполнялось самим Сталиным. Однако ни длина предложений, ни лексика, ни стилистика устной речи при этом ни утрачивались. Здесь же мы, без сомнения, имеем дело с заранее написанным и озвученным текстом. Послушайте, например: «Те же, кто не может или не хочет в силу пережитков, традиций старой контрреволюционной буржуазной интеллигенции, в силу неприятия и даже враждебности по отношению к власти рабочего класса преданно служить советскому народу, получат разрешение на выезд на постоянное место жительство за границу». Возьмем на себя смелость утверждать, что Сталин так не говорил; не отыщется ни одной стенограммы его общения с кем бы то ни было, где он позволил бы себе подобную велеречивую трибунность. Такие вещи не типичны, немыслимы для него. Тем более это относится к общению с интеллигенцией.
В качестве подспорья можно опереться на записи К.М. Симонова, опубликованные уже после его смерти56. Симонов очень подробно и последовательно останавливается на характере отношений, который выдерживал Сталин в процессе общения с писателями57. Для этого общения были просто невозможны обороты типа «Товарищ Сталин, мы пришли к Вам за советом…», «Возгласы из зала. Очень просим, товарищ Сталин! Ответьте, пожалуйста!», «Думаю, что позиция ЦК ВКП(б) и Советского правительства по вопросам дальнейшего развития советских литературы и искусства вам ясна». В вопросах литературы Сталин старался высказываться в ключе «мое мнение, что…», «я считаю». Мог жестко критиковать произведение, но скорее – конкретного автора за неправдивость и недостаток художественности. Никогда не позволял себе в общении с писателями плакатных обобщений. Именно с этих позиций критиковалась и злополучная «Звезда» в августе 1946-го. Вкладывание в уста Сталина тезисов, пригодных скорее для киношного героя, - очевидная ошибка тех, кто конструировал данный текст58.
Маловероятна отсылка Сталина к толстовскому тезису: насчет действенности искусства в контексте установки текста в целом на утверждение марксистской идеологии цитироваться должен был бы другой автор.
И уж вовсе немыслимо завершение встречи Сталиным по причине якобы «острого дефицита времени». Сталин умел планировать свое время. Рисоваться ни перед кем не любил. Учитывая же редкость таких встреч, подобный, разящий казенщиной пассаж мог быть воспринят слушателями однозначно: поговорили и будет, а теперь ступайте отсюда.
Таким образом, у нас нет ни единого основания доверять данной записи, зато имеется целый ряд веских доводов в пользу ее подложности. Ситуацию может изменить лишь публикация «стенограммы» с указанием ее точного архивного шифра. Однако уверены, ждать придется долго…59
* * *
В этой небольшой работе мы лишь коснулись проблемы, рассмотрев три очень разные ситуации. Проблема установления сталинского авторства имеет несколько измерений. Одно из них – работа с дореволюционными текстами60. Но имеется и другое, по времени более близкое к нам.
Трагическое, хоть и временное отступление социализма и реставрация в СССР отжившего строя заставила ряд не слишком разборчивых товарищей, возможно из самых благородных побуждений, рискнуть и обнародовать собственные мысли под фамилией давно ушедшего вождя. Расчет оказался верен в том смысле, что масса здравомыслящих людей с радостью увидела в «сталинских» словах мудрые «пророчества» и убийственную критику современности. При этом такие авторы как-то не задумались, что в жертву злобе дня приносится нечто более ценное – историческая правда. А подобные «оплошности» чреваты крупными неприятностями. И с этой точки зрения неправда «во благо» ничем не отличается от лжи во вред.
Как известно, настоящей энциклопедией подобной лжи является пресловутый доклад Хрущева по окончании XX съезда КПСС, по достоинству оцененный с этой точки зрения не только отечественными, но и зарубежными исследователями61 Однако если мы всерьез считаем историческую правду нашим, коммунистическим оружием, придется с не меньшей решительностью отмежеваться и от текстов, подчас просящихся быть высеченными на граните, но к реальному Сталину отношения не имеющих.
С. Рыченков
Источник: "Прометей"
1 United States Department of State Foreign relations of the United States diplomatic papers (далее - FRUS), The Conferences at Cairo and Tehran, 1943. 2 Выступление профессора З.В. Зарубиной на международной конференции «60 лет высадки в Нормандии» // Ассоциация историков Второй мировой войны. Информационный бюллетень. 2004. №9. С.22. 3 При издании записей переговоров с участием Сталина в его Сочинениях разночтения в записях приводятся в форме примечаний (См.: Сталин И.В. Сочинения. Т.15. Часть I. М., 2008.). В предисловии ко второму тому издания «Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.» (М., 1984), посвященному Тегерану, сказано: «В ходе подготовительной работы над сборником советские записи заседаний Тегеранской конференции были сопоставлены с американскими записями, опубликованными государственным департаментом США в 1961 году… В результате в русский перевод выступлений… были внесены необходимые исправления» (С.3). Осуществленная нами сверка русского (исправленного) и американского текста позволяет утверждать, что многие разночтения издатели в 1984 году оставили без внимания. 4 FRUS. The Conferences at Cairo and Tehran, 1943. P.836-838. 5 Бережков В.М. (1916-1998) - по образованию инженер-технолог, до войны учился на курсах гидов-переводчиков, работал в Интуристе. Освоил немецкий, английский, а позже и испанский языки. Служил по призыву (переводчиком) в штабе Тихоокеанского флота, откуда направлен в Москву в Главный морской штаб. Работал референтом-переводчиком в наркомвнешторге, откуда был переведен в наркомат иностранных дел. В 1940 году принимал участие в переговорах советской правительственной делегации во главе с В.М. Молотовым в Берлине. С декабря 1940 года - 1-й секретарь посольства СССР в Германии. После 22 июня 1941 года вернулся в Москву, работал в центральном аппарате НКИД в ранге советника. Помощник и переводчик Молотова. В конце 1944 года переведен на журналистскую работу в еженедельник «Новое время» в связи с тем, что, как свидетельствует Бережков, его родители, находившиеся в оккупации в Киеве, по данным НКВД, оказались на Западе. В дальнейшем - главный редактор журнала «США: экономика, политика, идеология». С 1978 до 1983 года - первый секретарь в советском посольстве в Вашингтоне. С 1992 года работал в Монтерейском институте международных исследований в Калифорнии. 6 Бережков В.М. Тегеран, 1943. На конференции большой тройки и в кулуарах. М., 1968. С.27. 7 Там же. С.27-28. 8 Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Том 2. Тегеранская конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании. 28 ноября – 1 декабря 1943 года. М., 1984. С. 79-82. 9 Павлов В.Н. (1915-1993) – по образованию инженер-теплоэнергетик. Английским и немецким языками владел с детства. С июля 1939 года по комсомольской путевке направлен на работу в НКИД, помощник наркома. В качестве переводчика выступал на переговорах Молотова с послом Германии Шуленбургом. В августе 1939-го по поручению Сталина следил за точностью перевода, осуществлявшегося Хильгером на переговорах Риббентропа в Москве. Затем – 1-й секретарь полпредства СССР в Германии. Был переводчиком Молотова на всех его переговорах с Гитлером и Риббентропом во время визита советской правительственной делегации в Берлин. С декабря 1940 года – заведующий Центрально-европейским отделом наркоминдела. Был переводчиком Молотова во время визита в мае 1942 года в Лондон. Переводил во время визита Черчилля в августе 1942 года в Москву. Работал на Тегеранской, Ялтинской и Потсдамской конференциях. В 1947-1948 годах – советник посольства СССР в Англии. С 1949 года – заведующий вторым Европейским отделом и член коллегии МИД. На XIX съезде избран кандидатом в члены ЦК КПСС. Назначен секретарем и членом комиссии ЦК КПСС по международным вопросам. С 1953 по 1974 год – главный редактор Издательства литературы на иностранных языках (позже – «Прогресс»). Посланник II класса. 10 «Автобиографические заметки» В.Н. Павлова – переводчика И.В. Сталина // Новая и новейшая история. 2000. №4. С.110. 11 Выступление профессора З.В. Зарубиной на международной конференции «60 лет высадки в Нормандии» // Ассоциация историков Второй мировой войны. Информационный бюллетень. 2004. №9. С.21. 12 Трояновский О.А. Через годы и расстояния. История одной семьи. М., 1997. С.156. 14 В свете обсуждаемой темы нельзя обойти вниманием еще одно свидетельство, дошедшее до нас также «через вторые руки». Сын президента, Эллиот Рузвельт в книге «Его глазами», выпущенной спустя 4 года после описываемых событий, передает рассказ отца о своей первой встрече со Сталиным. «В субботу я [президент Рузвельт. – Авт.] хотел пригласить его [Сталина. – Авт.] на обед, но он ответил, что очень устал. Вчера под вечер, когда я приехал сюда, он зашел ко мне. – Прямо сюда? Отец рассмеялся. – Маршал сидел вот здесь, на этой кушетке, Эллиот, как раз на том месте, где сейчас сидишь ты. – А премьер-министр? – На первый раз были только я и Дядя Джо. Ну и его переводчик Павлов, разумеется. Я спросил отца, не присутствовал ли при этом и эксперт государственного департамента по русским делам Чарльз Болен. – Знаешь, – улыбнулся отец, – мне советовали пригласить его. Но я рассудил, что Сталин воспримет отсутствие нашего переводчика как свидетельство того, что я доверяю ему и не питаю никаких подозрений. И к тому же, по существу говоря, это намного упрощает дело и экономит время. Я кивнул в знак согласия. Это было действительно правильное решение, даже если бы Сталин и относился к англичанам и американцам без всяких подозрений. Оно должно было создать неофициальную, не стесненную дипломатическим этикетом атмосферу дружбы и сердечного союза. – О чем вы говорили? – спросил я. – Или это государственная тайна? – Вовсе нет, – возразил отец. – Разговор проходил большей частью в таком духе: «Как Вам понравилось Ваше помещение?», «Я вам очень благодарен за то, что Вы предоставили мне этот дом», «Что нового на Восточном фронте?» (Кстати, оттуда поступают прекрасные новости. Сталин очень доволен; он надеется, что еще до того, как мы отсюда разъедемся, Красная Армия перейдет границу Польши.) В общем, вот такой разговор. У меня и не было особенного желания сразу же приступить к делу. – Прощупывали друг друга, так что ли? Отец нахмурился: – Я бы выразился не так… Сталин пробыл у него всего несколько минут, затем явился с официальным визитом министр иностранных дел Молотов, а в 4 часа состоялось первое пленарное заседание "Большой тройки"» (Рузвельт Э. Его глазами. М., 1947. С. 178-179). В этом свидетельстве много неясного. Рузвельт с сопровождающими лицами (Гопкинс, адмирал Леги и майор Беттигер) на автомобиле прибыл в советское посольство в 15.00 (FRUS. The Conferences at Cairo and Tehran, 1943. P.464.). «Вчера под вечер (в этот день солнце в Тегеране зашло в 16.22. – Авт.), когда я приехал сюда, он зашел ко мне». Судя по времени, обозначенному и в советской записи, и в записи Болена (15.00), Сталин буквально встретил прибывшего президента. Далее, Эллиот, якобы со слов отца, озвучивает версию отсутствия Болена при разговоре со Сталиным, которая, как и у Бережкова, входит в неразрешимое противоречие с наличием боленовской записи этого разговора. Особенно странное впечатление производит пересказ разговора со Сталиным. Беглое знакомство с опубликованной записью убеждает, сколь не похожа беседа на разговор в духе: «Как Вам понравилось Ваше помещение?» Перед нами насыщенный обмен мнениями, взаимный деликатный зондаж, в рамках которого затронут ряд важнейших вопросов. Пассаж Эллиота о «прекрасных новостях с Восточного фронта» не может вызвать ничего, кроме недоумения. «Надежда» Сталина на скорый переход Красной Армией польской границы (!) вообще в комментариях не нуждается. Неправдоподобно выглядит и оценка длительности беседы («всего несколько минут»). Простое неспешное чтение записи занимает не меньше 10-12 минут. С учетом перевода и неизбежных пауз в беседе это время увеличивается, по крайней мере, раза в три. По-видимому, следует считать ближе к истине оценку Шервуда – 45 минут (Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс. Глазами очевидца. Т. 2. М., 1958. С.469). В целом, за исключением ряда важных деталей, свидетельство Э. Рузвельта представляется малодостоверным. 15 Там же. PP. 487, 533, 576. 17 Там же. P. 552. 19 Там же. P. 585. 20 Там же. P. 464. 21 На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924-1953 гг.). М., 2008. С. 568, 680. 22 Бережков В. M. Как я стал переводчиком Сталина. М., 1993. 23 Там же. С.250. 24 Бережков В.М. Страницы дипломатической истории. М., 1984. С 191-195. 25 На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924-1953 гг.). С. 422. 26 Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года. М., 2001. С.112. 27 Чуев Ф.И. Молотов. Полудержавный властелин. М., 1999. С.98-99. 28 См.: Сталин И.В. Сочинения. Том 15. Часть I. С.242-264. 29 Жуков Ю.Н. Сталин: тайны власти. М., 2005. С.232-233. 30 Очерки истории российской внешней разведки. М., 2007. Докладные наркома НКВД СССР Л. Берии тов. Сталину и тов. Молотову 19 и 26 декабря 1942 года. С.592-593. 31 Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Том IV. Крымская конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании. 4-11 февраля 1945 г. М., 1984. С. 250-251. 32 FRUS Conferences at Malta and Yalta, 1945. P.973 33 FRUS. 1945. Europe: Volume V (1945). P.143. 34 Печатнов В.О. Сталин, Рузвельт, Трумэн: СССР и США в 1940-х гг. Документальные очерки. М., 2006. С.301. 35 Фейс Г. Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились. М., 2003. С. 513. 36 Секретная переписка Рузвельта и Черчилля в период войны. М., 1995. С.746-747. 37 За период с 1.08.1944 по 25.11.1944 от рук бойцов т.н. «Армии Крайовой» и других организаций, подчинявшихся эмигрантскому правительству, погибли 184 военнослужащих Красной Армии (из них – 31 офицер), ранены 78 (из них – 16 офицеров). Из доклада представителя Советского правительства при ПКНО Н.А. Булганина председателю Государственного Комитета Обороны СССР И.В. Сталину // Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Том V, книга 2. Границы СССР восстановлены. 1 июля – 31 декабря 1944 года. М., 2007. С. 631. 38 Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-4459. Оп. 38. Д. 143. Л.110-112. 39 Иванов Р.Ф. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С.424-425. 40 Советский Союз на международных конференциях… С. 141. 41 Стенограмма первого заседания комиссии Молотова – Гарримана - Керра в Москве 23 февраля 1945 года. См.: Советско-американские отношения 1939-1945. Документы. М., 2004. С. 621. 42 Фейс Г. Черчилль. Рузвельт. Сталин… С. 466. 43 Секретная переписка Рузвельта и Черчилля в период войны. С.741. 44 Там же. С.740. 45 Советский Союз на международных конференциях… С. 90. 46 FRUS. 1945. Volume V. P.128-129. 47 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы. Т.1., 1944. С. 298. 48 Новиков Н.В. Воспоминания дипломата. М., 1989. С.121-122. 49 На приеме у Сталина…С. 400. 50 Excerpts from Ambassador Romer’s conversation with Premier Stalin, Chairman of the Council of People’s Commissars, and Mr. Molotov, People’s Commissar of Foreign Affairs, at the Kremlin during the night of February 26-27, 1943. // Appendix to Committee report on communist takeover and occupation of Poland. Polish documents report of the select committee on communist aggression. December 31, 1954. – Committed to the Committee of the Whole House on the State of the Union and ordered to be printed. United States Government Printing Office. Washington: 1955. Pp. 41-47. 51 Иванов Р.Ф. Сталин и союзники…С.383-384. 52 Жухрай В. Сталин: правда и ложь. М., 1996. С. 245–251; также: Сталин И.В. Сочинения. Т.16 М., 1997. С.48-52. 53 Не зафиксирована она и в журналах записей лиц, принятых И.В. Сталиным… 54 Выделим только главные из них, охватывающие наибольший объем источников: Власть и художественная интеллигенция. Документы. 1917-1953. Сост. А. Артизов, О. Наумов. М., 1999.; Громов Е.С. Сталин: искусство и власть. М., 2003; Большая цензура. Писатели и журналисты в стране Советов. 1917-1956. Сост. Л.В. Максименков. М., 2005; Есаков В.Д., Левина Е.С. Сталинские «суды чести». Дело «КР». М., 2005. 55 Выступление на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам партийной пропаганды в связи с выходом «Краткого курса истории ВКП(б)» 10 октября 1938 года (Сталин И.В. Сочинения. Т.18. С.159), Беседа об учебнике «Политическая экономия» 29 января 1941 года (Там же. Т.14 (второе издание). С. 562), Беседа по вопросам политической экономии 15 февраля 1952 года (Там же. Т.18. С. 566). 56 Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. М., 1988. 57 Впечатления Симонова подтверждаются и другими источниками, см., например: Жданов Ю.А. Взгляд в прошлое. Ростов-на-Дону. 2004. 58 Практически без изъятий и добавлений приведенный анализ подходит и к другому «известному сталинскому тексту» - записи в дневнике А.М. Коллонтай о якобы имевшей место беседе со Сталиным в его кабинете в Кремле в ноябре 1939 года (Диалог. 1998. №8. С.92-94; также: Сталин И.В. Сочинения. Том.18. Приложение. С. 606). На самом деле Коллонтай лишь дважды побывала в этом кабинете: один раз в 1931 году, другой – в 1934 (На приеме у Сталина… С.635). 59 В определенной степени извинением за включение этого текста в издание 1997 года нам может служить лишь то, что данными, необходимыми для приведенного здесь критического анализа, мы на тот момент не располагали. В результате исследований еще несколько текстов, почерпнутых тогда же из того источника, при переиздании были отведены: Беседа с А.С. Яковлевым 26 марта 1941 года (Сталин И.В. Сочинения. Т.15. М., 1997. С.12) – компиляция из воспоминаний авиаконструктора; Выступления на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б) (конец мая 1941 года) (Там же. С.20) – событие в предложенном формате не имело места, доклад Жукова извлечен из воспоминаний полководца; Беседа с А.М. Лавровым 12 июня 1941 года (Там же. С.38) – ни событие, ни личность собеседника не имеют никаких документальных подтверждений и, скорее всего, вымышлены; Из выступления в Ставке 5 января 1942 года (Там же. С.87) – текст сконструирован на основе воспоминаний Жукова… 60 В частности, она ведется нами сейчас в ходе подготовки к изданию тома 19 Сочинений. 61 Ферр Г. Антисталинская подлость. М, 2007.
Примечания