31 октября 1944 г.
ЦК ВКП(б) тов. Жданову А. А.
По поступившим в НКГБ СССР агентурным сведениям, общественное обсуждение и критика политически вредных произведений писателей Сель- винского, Асеева, Зощенко, Довженко, Чуковского и Федина вызвали резкую, в основном враждебную, реакцию со стороны указанных лиц и широкие отклики в литературной среде.
Поэт Асеев И.И. по поводу своего вызова в ЦК ВКП(б), где его стихи были подвергнуты критике, заявил: 27
"Написанная мною последняя книжка не вышла из печати27. Меня по этому поводу вызвали в ЦК, где ругали за то, что я не воспитываю своей книжкой ненависти к врагу. Нашли, что книжка получилась вредной...
Я, конечно, соглашался с ними, но сам я считаю, что они не правы. Вступать с ними в борьбу я не видел смысла. Мы должны лет на пять замолчать и научить себя ничем не возмущаться. Все равно молодежь с нами, я часто получаю письма от молодежи с фронта, где меня спрашивают: долго ли им еще читать "Жди меня" Симонова и питаться "Сурковой массой" .
"Я знаю, что написал те стихи, которые нужны сегодня народу... Надо перетерпеть, переждать реакцию, которая разлилась по всей стране".
"Я продолжаю писать стихи, но я не показываю их. Я не имею права изменять себе и поэтому эти стихи неугодны".
Оценивая, в связи с этим, состояние советской литературы, Асеев говорит:
"В России все писатели и поэты поставлены на государственную службу, пишут то, что приказано. И поэтому литература у нас литература казенная. Что же получается? СССР как государство решительно влияет на ход мировой жизни, а за литературу этого государства стыдно перед иностранцами".
"Слава богу, что нет Маяковского. Он бы не вынес. А новый Маяковский не может родиться. Почва не та. Не плодородная, не родящая почва...
...Ничего, вместе с демобилизацией вернутся к жизни люди, все видавшие. Эти люди принесут с собой новую меру вещей. Важно поэту, не разменяв таланта на казенщину, дождаться этого времени. Я не знаю, что это будет за время. Я только верю в то, что это будет время свободного стиха".
Писатель Зощенко М.М. считает, что критика и осуждение его повести "Перед восходом солнца" были направлены не против книги, а против него самого.
"Мне было ясно дано понять, что дело здесь не только в повести. Имела место попытка "повалить" меня вообще, как писателя, так как вся моя писательская работа, а не только повесть "Перед восходом солнце", была осуждена "вверху".
Зощенко подробно и настойчиво рассказывает, что его повесть до осуждения, якобы, вызывала всеобщее восхищение, ее одобряло руководство Союза советских писателей; академик Сперанский и психиатр Тимофеев согласились с "научными" выводами Зощенко. Некоторые работники аппарата ЦК ВКП(б) разрешили ее печатать, а во время "проработки" большинство этих лиц ' предали" его и выступали против книги.
Зощенко дает следующую оценку состояния советской литературы:
"Я считаю, что советская литература сейчас представляет жалкое зрелище. В литературе господствует шаблон. Поэтому плохо и скучно пишут даже способные писатели.
Нет зачастую у руководителей глубокого понимания задач искусства".
"Творчество должно быть свободным, у нас же - все по указке, по заданию, под давлением". По вопросу о своих планах на будущее Зощенко заявляет:
"Мне нужно переждать. Вскоре после войны литературная обстановка изменится, и все препятствия, поставленные мне, падут. Тогда я буду снова печататься. Пока же я ни в чем не изменюсь, буду стоять на своих позициях. Тем более потому, что читатель меня знает и любит".
По полученным из Ленинграде сведениям, Зощенко, внешне подчеркивая стремление перестроить свое творчество на актуальные темы, продолжает писать и выступать перед слушателями с произведениями, отражающими его пацифистское мировоззрение (рассказы "Стратегическая задача", "Щи" и др.).
Писатель Чуковский К.И. по поводу своей сказки "Одолеем Бармалея" заявил, что еще год тому назад президиум Союза советских писателей дал хорошую оценку книге, потому что это - настоящее произведение детской литературы, и ему непонятно резкое изменение отношения к ней .
Положение в советской литературе Чуковский определяет с враждебных позиций:
"...В литературе хотят навести порядок. В ЦК прямо признаются, что им ясно положение во всех областях жизни, кроме литературы. Нас, писателей, хотят заставить нести службу, как и всех остальных людей. Для этого назначен тупой и ограниченный человек, фельдфебель Поликарпов. Он и будет наводить порядок, взыскивать, ругать и т.д. Тихонов будет чисто декоративной фигурой...
В журналах и издательствах царят пустота и мрак. Ни одна рукопись не может быть принята самостоятельно. Все идет на утверждение в ЦК и поэтому редакции превратились в мертвые, чисто регистрационные инстанции. Происходит страшнейшая централизация литературы, ее приспособление к задачам советской империи".
"В демократических странах, опирающихся на свободную волю народа, естественно, свободно расцветают искусства. Меня не удивляет то, что сейчас произошло со мной. Что такое деспотизм? Это воля одного человека, передоверенная приближенным. Одному из приближенных я не понравился. Я живу в антидемократической стране, в стране деспотизма, и поэтому должен быть готовым ко всему, что несет деспотия".
"По причинам, о которых я уже говорил, т.е. в условиях деспотической власти, русская литература заглохла и почти погибла. Минувший праздник Чехова, в котором я, неожиданно для себя, принимал самое активное участие, красноречиво показал, какая пропасть лежит между литературой досоветской и литературой наших дней. Тогда художник работал во всю меру своего таланта, теперь он работает, насилуя и унижая свой талант.
Зависимость теперешней печати привела к молчанию талантов и визгу приспособленцев - позору нашей литературной деятельности перед лицом всего цивилизованного мира.
...Всей душой желаю гибели Гитлера и крушения его бредовых идей. С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией. Будем ждать."
Узнав о том, что в журнале "Новый мир" не пойдут его "Воспоминания о Репине", Чуковский возмущенно заявил:
"Я испытываю садистическое удовольствие, слушая, как редакции изворачиваются передо мной, сообщая, почему не идут мои статьи. За последнее время мне вернули в разных местах 11 принятых, набранных, или уже заверстанных статей. Это - коллекция, которую я буду хранить. Когда будет хорошая погода, коллекция эта пригодится, как живой памятник изощренной травли... Писатель Корней Чуковский под бойкотом... Всюду ложь, издевательство и гнусность".
Писатель К.А. Федин, в связи с появлением в свет и критикой его последней книги "Горький среди нас", говорил:
"До меня дошел слух, будто книгу мою выпустили специально для того, чтобы раскритиковать ее на всех перекрестках. Поэтому на ней нет имени редактора - случай в нашей литературной действительности беспрецедентный.
Если это так, то ниже, в моральном смысле, падать некуда. Значит я хладнокровно и расчетливо и, видимо, вполне официально был спровоцирован.
Одно из двух. Если книга вредна, ее надо запретить. Если она не вредна, ее нужно выпустить. Но выпустить для того, чтобы бить оглоблей вредного автора, - этого еще не знала история русской литературы".
По поводу статьи в "Правде", критиковавшей его книгу , Федин заявляет:
"Юрий Лукин, написавший статью под суфлера, формально прав. Под формальной точкой зрения я разумею точку зрения нашего правительства, которая, вероятно, прогрессивна в деле войны, понуждая писателей служить, как солдат, не считаясь с тем, что у писателей, поставленных в положение солдат, ружья не стреляют. Ведь это извечный закон искусства: оно не терпит внешнего побуждения, а тем более принуждения.
Смешны и оголенно ложны все разговоры о реализме в нашей литературе. Может ли быть разговор о реализме, когда писатель понуждается изображать желаемое, а не сущее?
Все разговоры о реализме в таком положении есть лицемерие или демагогия. Печальная судьба литературного реализма при всех видах диктатуры одинакова.
Реалистические портреты Ремизова и Сологуба толкуются как искажение действительности. Даже о далеком прошлом нельзя писать реалистически, а то, что требует Лукин - явно инспирировано; это требование фальсификации истории.
Горький - человек великих шатаний, истинно-русский, истинно-славянский писатель со всеми безднами, присущими русскому таланту, - уже прилизан, приглажен, фальсифицирован, вытянут в прямую марксистскую ниточку всякими Кирпотиными и Ермиловыми.
Хотят, чтобы и Федин занялся тем же!"
Свое отношение к современным задачам советской литературы Федин выражает следующим образом:
"Сижу в Переделкино и с увлечением пишу роман, который никогда не увидит света, если нынешняя литературная политика будет продолжаться. В этом писании без надежды есть какой-то сладостный мазохизм. Пусть я становлюсь одиозной фигурой в литературе, но я есть русский писатель и таковым останусь до гроба - верный традициям писательской совести...
...Не нужно заблуждаться, современные писатели превратились в патефоны. Пластинки, изготовленные на потребу дня, крутятся на этих патефонах, и все они хрипят совершенно одинаково.
Леонов думает, что он какой-то особый патефон. Он заблуждается. "Взятие Великошумска" звучит совершенно так же, как "Непокоренные" [Б. Л. Горбатова] или "Радуга" [В. Л. Василевской]. На музыкальное ухо это нестерпимо.
Пусть передо мной закроют двери в литературу, но патефоном быть я не хочу и не буду им. Очень трудно мне жить. Трудно, одиноко и безнадежно".
Кинорежиссер Довженко А.П.. внешне соглашаясь с критикой его киноповести "Украина в огне", в завуалированной форме продолжает высказывать националистические настроения. Довженко во враждебных тонах отзывается о лицах, выступавших с критикой его повести, особенно о т. Хрущеве и руководителях Союза советских писателей Украины, которые, по его словам, до обсуждения киноповести в ЦК ВКП(б) давали ей положительную оценку.
"Я не политик. Я готов признать, что могу делать ошибки. Но почему у нас делается так, что сначала все говорят - "хорошо, прекрасно", а потом вдруг оказывается чуть ли не клевета на советскую власть".
"Я не в обиде на Сталина и на ЦК ВКП(б), где ко мне всегда хорошо относились. Я в обиде на украинцев - люди, имевшие мужество в лицо Сталину подбрасывать на меня злые реплики после всего их восхищения сценарием - эти люди не могут руководить войной и народом. Это мусор".
После вызова в ЦК ВКП(б) Довженко усиленно работал над новыми сценариями о Мичурине и об Украине, замкнулся и тщательно уклонялся от встреч с украинскими работниками литературы и искусства. По агентурным данным, в своем новом сценарии об Украине он пытается освободиться от свойственных ему националистических концепций, однако это ему удается с трудом.
Поэт Сельвинский И.Л. в связи с обсуждением в Секретариате ЦК ВКП(б) его стихотворения "Кого баюкала Россия" заявил:
"Я не ожидал, что меня вызовут в Москву для проработки. Стихотворение "Кого баюкала Россия" для меня проходящее. Я ожидал, что наконец меня похвалят за то, что я все же неплохо воюю. За два года получил два ордена и представлен к третьему.
Меня вызывали в ЦК, ругали не очень, сказали, что я молодой коммунист, ничего, исправлюсь. Я думаю, что теперь меня перестанут прорабатывать, не сразу, конечно, а через некоторое время...
Мне очень не везет уже 15 лет, со времени "Пушторга". Бьют и бьют. На особый успех я не надеюсь. Видно такова уж моя писательская биография".
Обобщая свои мысли о положении в советской литературе, Сельвинский говорит:
"Боюсь, что мы - наша сегодняшняя литература, как и средневековая - лишь навоз, удобрение для той литературы, которая будет уже при коммунизме.
...Сейчас можно творить лишь по строгому заказу и ничего другого делать нельзя...
На особое улучшение (в смысле свободы творчества) после войны для себя я не надеюсь, так как видел тех людей, которые направляют искусство, и мне ясно, что они могут и захотят направлять только искусство сугубой простоты".
Последнее время Сельвинский усиленно работает над исторической поэмой и заявляет о своем стремлении занять ведущее место в советской литературе.
Обсуждение и критика в печати произведений указанных выше авторов вызвали широкие отклики в среде писателей и послужили поводом к обобщающим оценкам современного состояния и задач советской литературы.
Ряд писателей положительно реагирует на критику политически вредных произведений и осуждает творческие позиции их авторов.
Писатель Леонов Л.М.:
"Книга Федина о Горьком плохая. Недопустимо опубликование писем и высказываний Горького без учета, что это в итоге исказит образ Алексея Максимовича. Горький не сразу стал тем писателем и учителем жизни, которого высоко чтит советская страна. И бестактно сейчас, в интересах личной писательской биографии, публиковать то, что было сказано Горьким совсем в другое время, на иной стадии нашей общественной и литературной жизни.
У меня тоже есть письма Горького, воспоминания о беседах с ним, но я не предаю и не предам этот материал гласности в интересах сохранения в народе цельного образа великого писателя, пришедшего к полному единению со своим народом, с партией, с советским государством".
Писатель Сергеев-Ценский С.Н. на заявление одного из писателей о невозможности создавать реалистические произведения в условиях советской действительности сказал:
"Подлинный писатель всегда, при всех препятствиях, проявит себя, свой талант.
Реализм - это вовсе не все, без разбору, подробности жизни, какие наблюдает писатель. Писатель находит нужную дистанцию для изображения и показывает основное в жизни.
Раньше, до революции, существовала власть денег, страсть к накоплению и рабство нестойких писателей перед модой, перед требованиями публики, искавшей острых, скажем, половых проблем. Настоящий писатель был тогда в меньшинстве, - это заставляло меня жить в уединении и быть раньше всего художником.
Теперь есть возможность писать и печатать, и я этому пример".
Драматург Волков И.Д.:
"Федина" критиковали слабо, о его книге можно было бы написать сильнее. У нее два больших порока. Во-первых, с каждой страницы веет высокомерным отношением автора к советской власти, а во-вторых, автор разделяет жизнь и литературу и старается доказать, что литература может развиваться своими самостоятельными, независимыми от жизни страны путями. Взгляд этот абсолютно ошибочен и вреден.
Возмутительно то, что себя и "Серапионовых братьев" Федин как бы противопоставляет всей остальной литературе СССР, и не только литературе, но и общественно-политической жизни государства".
Писатель Нилин П. Ф.:
"Федин - не настоящий писатель, его писательская работа - имитация, повторяющая идеи и мысли чуждых нам заграничных писателей. Федин как-то без основания, вдруг, занял у нас место "великого русского писателя", он страдает преувеличенным самомнением и ничего не дал созвучного нашей эпохе. Он - ложно революционный, а не народный писатель..."
Отдельные писатели, считая правильным осуждение произведений Асеева, Зощенко, Федина и других, выражают резкое недовольство системой руководства литературой, осуществляемого, по их мнению, некомпетентными лицами, отсутствием авторитетных указаний в области направления творчества, строгостью цензуры и неудовлетворительной воспитательной работой среди писателей.
Литературный критик Лежнев И.Г.: "Наша литература ограничена определенными историческими условиями - международными, внутриполитическими. Эти условия не позволяют развернуть искусство, подобное искусству прошлого, с его критикой и проповедничеством. Это следует признать как неизбежное. Может ли в условиях вышеотмеченных развиваться наша литература? Да, может. Однако она введена в круг более узкий и более ограниченный, нежели тот большой историко-социальный круг.
Малый круг определяется деятельностью Управления агитации и пропаганды. Когда Александров выступал на пленуме, он призывал писателей глядеть дальше и видеть больше, чем обычный интеллигент. Однако практически это не осуществляется. Всякая попытка заглянуть вперед ограничивается и пресекается тем же Александровым.
Я говорю не о тех враждебных книгах, которые были осуждены, я говорю о другом. Сейчас многие писатели дезориентированы. Всеволод Иванов говорил мне, что писать невозможно, так как ' нет камертона". Он готов идти с партией, но он привык получать указания, а не дубину.
Вместо того, чтобы объяснить писателю, в чем смысл событий и какие проблемы нужно ставить, его дергают и фактически помогают антипартийным двуруким людям.
Получается, что враждебная книжка, вроде книги Федина, может выйти в свет, а партийная критика на эту книгу появиться не может (Лежнев имеет в виду свою статью о книге Федина, не пропущенную в газете "Литература и искусство").
Нам не дают развивать критику. Писателю нужно доверять, если от него хотят чего-либо добиться. А этого доверия нет. Наши центральные газеты и журналы печатают критические разборы вредных книг, но ведь это статьи извне, а не критиков. Они исходят не из писательской среды.
Произносятся патетические речи на собраниях, писателей зовут писать, но ведь над этими речами смеются, потому что знают - в ЦК всякое свежее слово задержат. В результате люди устают от битья, перестают писать и разлагаются.
В этом я вижу главную причину того, что наше литература не развивается. Она и не может развиваться в этом узком круге, который ее душит. Люди боятся писать, потому что их могут "проработать".
Растет какая-то беспартийщина. Всякое слово о классовой борьбе приходится протаскивать контрабандой".
Писатель Эрлих А.И.:
"Наши последние провалы на литературном фронте - прямой результат того, что в редакциях сидят люди низкого уровня. Хорошее произведение не может пробить себе дорогу, потому что редакторы не в состоянии его оценить, они мыслят штампами, находятся в плену у шаблона. Не умея самостоятельно мыслить и не полагаясь на себя, они идут на поводу у громких имен и потому зачастую печатают халтуру, политически недоброкачественную дребедень, если она подписана более или менее апробированным именем - например, Зощенко.
Я выражаю твердую уверенность, что с окончанием войны все эти люди, которым сейчас Управление пропаганды ЦК доверило руководство литературой и печатью, будут сметены, - следа от них не останется. Им придут на смену новые люди, талантливые, смелые, понимающие, политически твердые .
Писатель Вирта Н.Е.:
"Писателю сейчас ставятся очень большие преграды в цензурном отношении, творчество писателя чересчур зависит от случайного мнения тех или иных лиц.
Я не согласен, когда на страницах центральных газет появляется сразу убийственный приговор тому или иному писателю. Считаю, что такая критика не нужна и подчас даже вредна. Лица, которые пишут подобные отзывы, являются мало компетентными судьями и во всяком случае плохими критиками".
Писатель Лидин В. Г.:
"Совершаются грандиозные дела. Нашим вождям не до литературы, не до наших личных судеб, не до того, что в могучей стране литератор не обеспечен заработком и служит литературе как подвижник.
Но я мечтаю о том, что когда-нибудь Сталин позовет писателей для душевного разговора. Только выйдет ли разговор? Шагинян в качестве партийной неофитки произнесет трактат с цитатами из Маркса, а Павленко скажет, что все мы, советские писатели, не стоим ломаного гроша. Плохо то, что под гнетом РАППа, в бюрократических методах работы Союза писателей, мы потеряли великий дар литератора - дар откровенности".
"Население в нашей стране 180 миллионов, писателей, действительно пишущих, - не более полутораста человек. При таком позорном для нас соотношении, говорящем о низком уровне гуманистической культуры, партия, казалось бы, как зеницу ока должна беречь свой крохотный золотой фонд. А сколько за годы войны выведено писателей из строя, сколько совершено моральных убийств! Я не говорю о Чуковском, за которым, возможно, водятся политические грехи. Но вот Зощенко, написавший одну плохую повесть... Достаточная ли это причина, чтобы человеку переломить хребет, похоронить его морально, ославить на весь мир?.. Нет, литературу у нас не любят. С писателями обращаются как с принципиальными врагами, или поденщиками, казня их лютой казнью за всякую вольную или невольную ошибку.
Литературу можно поднять, предоставив ей относительную независимость в рамках советской идеологии и вернув писателям чувство собственного достоинства. Вернуть же его - это значит вывести писателей из такого положения, когда любая статья в "Правде" категорически определяет ту или иную судьбу писателя. Писатель не должен быть беззащитным перед лицом критики..."
Несколько своеобразную позицию занимает писатель Илья Оренбург. осуждающий антивоенные стихи Асеева и одновременно высказывающий недовольство существующей системой цензуры и критики:
"Нам придали большое значение и за нами бдительно следят. Вряд ли сейчас возможна правдивая литература, она вся построена в стиле салютов, а правда - это кровь и слезы.
Очень показательна история с Зощенко, Сельвинским, Чуковским, Фединым. В ней виден административный произвол. Другое дело Асеев, он написал во время войны антивоенные вещи, и ему за это влетело.
Однако случаи с Зощенко - Сельвинским - Чуковским - Фединым иное. Они носят очень грубую форму. Лет десять назад обо мне могли писать самые отрицательные статьи, называть буржуазным писателем и одновременно печатать. Ныне другое - раз Зощенко или Чуковский уничтожены в "Правде" или "Большевике", их уже никто не печатает, и это ставит писателей в страшное положение общественного остракизма без видимой вины.
Мы, писатели, предали искусство и пошли на время войны в газету. Это была общественная необходимость, жертва, но этого никто не оценивает. С писателями обращаются черт знает как.
Я - Эренбург, и мне позволено многое. Меня уважают в стране и на фронте. Но и я не могу напечатать своих лучших стихов, ибо они пессимистичны, недостаточно похожи на стиль салютов. А ведь война рождает в человеке много горечи. Ее надо выразить".
За последнее время поступают сведения в отношении писателя Гладкова Ф.В.. свидетельствующие о наличии у него антипартийных взглядов на положение советской литературы и перспективы ее развития.
Так, Гладков говорит:
"В моей "Клятве" все, что было от писательских размышлений, от политической мысли, от художественного образа, - все выброшено, И не цензурой, а там, "наверху", чиновниками Александрова. Я не могу и не хочу быть участником прикладной литературы, а только такая литература сейчас легальна...
Мы, старые большевики, всегда боролись за свободу творческой жизни пролетариата. Но теперь старые большевики не в моде, революционные принципы их неугодны...
Трудно писать. Невыносимо трудно. А главное - поговорить не с кем. Исподличались люди..."
"В свое время профессия писателя понималась как "служение", теперь она воспринимается как казенная служба. Писательский труд используется для голой агитации; оценки литературного произведения по его художественным достоинствам не существует; искусственно создается литературная слава людям вроде Симонова и Горбатова, а настоящие писатели в тени".
"Отсутствие творческих интересов и равнодушие писателей друг к другу объясняется взглядом руководящих товарищей на литературу как на подсобное хозяйство в политике. Литература лишена всякой самостоятельности и поэтому потеряла жизнедеятельность. Художники влачат жалкое, в творческом смысле, существование; процветают лакеи, вроде Катаева или Вирты, всякие шустрые и беспринципные люди...
Совершенно губительна форма надзора за литературой со стороны ЦК партии, эта придирчивая и крохоборческая чистка каждой верстки журнала инструкторами и Еголиным...
Уже не говоря о том, что это задерживает выход журналов, нивелирует и выхолащивает литературу, это, к тому же, не спасает от ошибок (пример с повестью Зощенко)... Такая практика должна быть сломана, если товарищи хотят, чтобы наш Великий Союз имел, если не великую, то хотя бы большую литературу.
Я не тешу себя иллюзиями относительно перемен в литературном деле. Все мы - навоз для будущих литературных урожаев. Литература встанет на ноги только через 20-30 лет. Это произойдет, когда народ в массе своей, при открытых дверях за границу, станет культурным. Только тогда чиновники будут изгнаны с командных постов...
Бедственно положение писателя, очевидце и участника грандиозных событий, у которого, тем не менее, запечатан рот, и он не может высказать об этих событиях своей писательской правды...
Литература видела на своем веку Бенкендорфов всех мастей и все-таки осталась жива. Минует ее и наше лихолетье..."
"Обо всем этом должны знать наверху, но там не знают. Было время, когда писатели - и я в том числе - разговаривали со Сталиным о литературе, а теперь к нему не пускают, и даже письма писателей не доходят до него".
Антисоветски настроенные элементы из числа писателей критику и осуждение вредных произведений, а также положение в советской литературе, оценивают с вррждебных позиций, заявляя, что в условиях советской действительности литература существовать и развиваться не может.
Поэт Уткин И.П.:
"Руководство идеологической областью жизни доверено людям, не только не любящим мысли, но равнодушным к ней.
Все поэты похожи друг на друга, потому что пишут политическими формулами. Образ изгоняется потому, что он кажется опасным, ведь поэтический образ - это не таблица умножения.
Я неугоден, потому что иду собственной поэтической дорогой и не поступаюсь своим достоинством. Они хотели бы сделать из советской поэзии аракчеевские поселения, где всяк на одно лицо и шагает по команде. Я как поэт на шагистику не способен и поэтому опасен: ведь за мной стоит широкий читатель, до сердца которого я легко дохожу. Этот читатель думающий, а поэтому тоже опасный, конечно, с точки зрения партийного бюрократа.
Управление литературой, управление поэзией! Поэзией нельзя управлять, для нее можно создавать благоприятные условия, и тогда она цветет, но можно надеть на нее смирительную рубашку, и тогда она есть то, что печатается в наших журналах. Она обращается в казенную свистульку.
При проработке Федина "мясорубка", кажется, испортилась. Что-то не сделали из Федина котлету. Вишневский и Тихонов даже его хвалили. А после всего устроили банкет и пили с Фединым за его здоровье. Я рассматриваю такое поведение как носоутиранье "Правде".
А может быть, решили, ввиду безрезультатности массового кровопускания, применявшегося к Чуковскому, Асееву и Зощенко, отказаться от этого впредь и пробуют иначе разговаривать. Все равно нас не исправишь. Они не могут, как мы, а мы не хотим, как они. Ну и что они с нами сделают? Печатать не будут? - все равно не платят! Кормить не будут? - будут, им невыгодно, чтобы мы издыхали".
Писатель Шкловский В.Б.:
"В литературе, особенно в военной журналистике, подбираются кадры людей официально-мыслящих, готовых написать под диктовку. Существует болезнь свежей мысли. Даже Эренбург мне жаловался, что установки становятся все более казенными".
"Проработки, запугивания, запрещения такприелись, что уже перестали запугивать, и люди по молчаливому уговору решили не обращать внима- кия, не реагировать и не участвовать в этом спектакле. От ударов все настолько притупилось, что уже не чувствительны к ударам.
И в конце концов, чего бояться? Хуже того положения, в котором очутилась литература, уже не будет. Так зачем стараться, зачем избивать друг друга - так рассудили беспартийные и не пришли вовсе на Федина. Вместо них собрали служащих Союза [советских писателей] и перед ними разбирали Федина и разбирали мягко, даже хвалили, а потом пошли и выпили и Федина тоже взяли с собой.
Союз стал мертвым, все настолько омертвело, что после Асеева, после Зощенко, после Сельвинского, после Чуковского - Федин уже не произвел действия. Довольно! Хватит! Надоело! Можно и не пойти - так почувствовали люди и не пошли.
С проработками больше не выйдет. Пусть придумывают другое".
Драматург Погодин Н.Ф.:
"В книге Федина много ценных мыслей и высказываний, она должна быть настольной книгой каждого писателя. Самое ценное в ней - мысль автора: "Надо слушать, но не слушаться".
Эта книга, утверждающая право художника мыслить и писать, о чем он хочет, не считаясь с "указками".
Писатель Голубов С.Н.:
"Критики у нас нет и быть не может, так как никто не позволит вам создавать какие-то концепции, хотя бы и философские.
Сейчас невыносимо душно стало. Сидим, как в темном погребе. Так придушили, что дальше некуда.
Когда у нас были военные неудачи, то власти порастерялись, идейно люди разбрелись, кто куда, и никто нами особенно не интересовался. Ну а теперь мы побеждаем, и люди эти начинают снова собираться воедино, и идеология появилась прежняя - классовая борьба и все такое..."
Писатель Шпанов Н.Н.:
"Я сознательно не беру в пьесе ("Слово чести") действительно живших лиц, потому что не хочу идти путем подделки. Это и противно, да и хлопот не оберешься...
Мы живем среди лжи, притворства и самого гнусного приспособленчества. Литературой управляют кретины, и за каждую свою строчку приходится драться с пеной на губах .
Писатель Кассиль Л. А.:
"Все произведения современной литературы - гниль и труха. Вырождение литературы дошло до предела. Союз писателей надо немедленно закрыть, писателям же предоставить возможности собираться группами у себя на квартирах и обсуждать написанное сообразно своим творческим симпатиям и взглядfм. Это - единственный путь..."
По полученным агентурным данным, чуждые советской идеологии произведения писателей Сельвинского, Асеева, Зощенко, Чуковского, Федина и Довженко нашли одобрение среди антисоветски настроенных студентов литературного института Союза писателей, которые превращают осужденные произведения в "шедевры" современной литературы, отвергают принципы социалистического реализма и пытаются разрабатывать "новые теории" развития литературы и искусства.
Народный комиссар
государственной безопасности Союзе ССР Меркулов Опубликовано: Родина. 1992. № 1. С. 92-96.