Стенограмма беседы И. В. Сталина с Роменом Ролланом

 К заголовку этого документа, никогда не публиковавшегося, слова «Секретно. Не для печати» и «(Окончательный текст)» на­писаны И. В. Сталиным красным карандашом.В левом верхнем углу первого листа имеется резолюция, ис­полненная красным карандашом: «Членам ПБ, для сведения с просьбой вернуть в ЦК по прочтении. И. Сталин». 

По данным журнала регистрации лиц, принятых И. В. Стали­ным, беседа продолжалась два часа. На следующий день в газете «Правда» было помещено сообщение: «28 июня днем состоялась в служебном кабинете т. Сталина беседа т. Сталина с Роменом Ролланом. Беседа продолжалась 1 час 40 минут и носила исклю­чительно дружеский характер».

Набранные курсивом слова вписаны рукой И. В. Сталина.

«Секретно. Не для печати

Беседа т. Сталина с Роменом Ролланом

(Окончательный текст)

28.VI. с. г. ровно в 16 часов в сопровождении своей жены и т. Аросева - Ромен Роллан был принят т. Сталиным

Дружески поздоровались. Тов. Сталин пригласил присутству­ющих сесть. Ромен Роллан поблагодарил т. Сталина за то, что он доставил ему возможность говорить с ним, а в особенности, вы­разил благодарность за гостеприимство.

Сталин. Я рад побеседовать с величайшим мировым писателем.

Ромен Роллан. Я очень сожалею, что мое здоровье не позво­ляло мне раньше посетить этот великий новый мир, который яв­ляется гордостью для всех нас и с которым мы связываем наши надежды. Если вы позволите, я буду говорить с вами в своей двойной роли старого друга и спутника СССР и свидетеля с За­пада, наблюдателя и доверенного лица молодежи и сочувствую­щих во Франции.

Вы должны знать, чем является СССР в глазах тысяч людей Запада. Они имеют о нем весьма смутное представление, но они видят в нем воплощение своих надежд, своих идеалов, часто раз­личных, иногда противоречивых. В условиях нынешнего тяжело­го кризиса, экономического и морального, они ждут от СССР руководства, лозунга, разъяснения своих сомнений.

Конечно, удовлетворить их трудно. СССР имеет свою соб­ственную гигантскую задачу, свою работу строительства и оборо­ны, и этому он должен отдать себя целиком: лучший лозунг, ко­торый он может дать, это его пример. Он указывает путь, и идя этим путем, его утверждает.

Но все же СССР не может отклонить от себя великую ответ­ственность, которую возлагает на него положение современного мира, в некотором роде «верховную» ответственность — нести заботу об этих массах из других стран, уверовавших в него. Не достаточно повторить знаменитое слово Бетховена: «О человек, помогай себе сам!», нужно им помочь и дать им совет.

Но для того, чтобы делать это с пользой, следует считаться с особым темпераментом и идеологией каждой страны — здесь я буду говорить только о Франции. Незнание этой природной иде­ологии может вызвать и фактически вызывает серьезные недора­зумения.

Нельзя ожидать от французской публики, даже сочувствующей, той диалектики мышления, которая стала в СССР второй нату­рой. Французский темперамент привык к абстрактно-логическо­му мышлению, рассудочному и прямолинейному, в меньшей сте­пени экспериментальному, чем дедуктивному. Нужно хорошо знать эту логику, чтобы ее преодолеть. Это народ, это обществен­ное мнение, которые привыкли резонировать. Им всегда нужно приводить мотивы действия.

На мой взгляд, политика СССР недостаточно заботится о том, чтобы приводить своим иностранным друзьям мотивы некоторых своих действий. Между тем у него достаточно этих мотивов, справедливых и убедительных. Но он как будто мало этим инте­ресуется; и это, по-моему, серьезная ошибка: ибо это может вы­звать и вызывает ложные или намеренно извращенные толкова­ния некоторых фактов, порождающие тревогу у тысяч сочувствуюших. Так как я наблюдал в последнее время эту тревогу у мно­гих из честных людей Франции, я должен вам об этом сигнали­зировать.

Вы скажете нам, что наша роль — интеллигентов и спутни­ков — в этом и заключается, чтобы разъяснять. Мы не справля­емся с этой задачей, прежде всего потому, что мы сами плохо ин­формированы: нас не снабжают необходимыми материалами, что­бы сделать понятным и разъяснить.

Мне кажется, что на Западе должно было бы существовать учреждение для интеллектуального общения, нечто вроде ВОКСа, но более политического характера. Но так как подобного учреж­дения нет, то недоразумения накапливаются и никакое официаль­ное учреждение СССР не занимается их разъяснением. Считают, по-видимому, что достаточно предоставить им с течением време­ни испариться. Они не испаряются, они сгущаются. Нужно дей­ствовать с самого начала и рассеивать их по мере возникновения.

Вот несколько примеров:

Правительство СССР принимает решения, что является его верховным правом, либо в форме судебных постановлений и при­говоров, либо в форме законов, изменяющих обычные каратель­ные меры. В некоторых случаях вопросы или лица, которых это касается, представляют или приобретают всеобщий интерес и значение; и в силу той или иной причины иностранное обще­ственное мнение приходит в возбуждение. Было бы легко избе­жать недоразумений. Почему этого не делают?

Вы были правы, энергично подавляя сообщников заговора, жертвой которого явился Киров. Но покарав заговорщиков, со­общите европейской публике и миру об убийственной вине осуж­денных. Вы сослали Виктора Сержа на три года в Оренбург; и это было гораздо менее серьезное дело, но почему допускали, чтобы оно так раздувалось в течение двух лет в общественном мнении Европы. Это писатель, пишущий на французском языке, которого я лично не знаю; но я являюсь другом некоторых из его друзей. Они забрасывают меня вопросами о его ссылке в Оренбург и о том, как, с ним обращаются. Я убежден, что вы действовали, имея серьезные мотивы. Но почему бы с самого начала не огласить их перед французской публикой, которая настаивает на его невинов­ности? Вообще очень опасно в стране дела Дрейфуса и Каласа допускать, чтобы осужденный стал центром всеобщего движения.

Другой случай, совершенно иного характера: недавно был опубликован закон о наказании малолетних преступников стар­ше двенадцати лет. Текст этого закона недостаточно известен; и даже если он известен, он вызывает серьезные сомнения. Полу­чается впечатление, что над этими детьми нависла смертная

казнь. Я хорошо понимаю мотивы, делающие необходимым вну­шить страх безответственным и тем, кто хочет использовать эту безответственность. Но публика не понимает. Ей представляется, что эта угроза осуществляется или что судьи по своему усмотре­нию могут ее осуществить. Это может быть источником очень большого движения протеста. Это нужно немедленно предотвра­тить.

Товарищи, вы меня извините, может быть, я слишком долго говорил и, может быть, возбуждаю вопросы, какие я не должен был бы возбуждать.

Сталин. Нет, нет, пожалуйста. Я очень рад вас слушать, я це­ликом в вашем распоряжении.

Ромен Роллан. Наконец, я перехожу к очень большому акту­альному недоразумению, вызванному вопросом о войне и отно­шению к ней. Этот вопрос давно уже обсуждался во Франции. Несколько лет тому назад я обсуждал с Барбюсом и с моими дру­зьями коммунистами опасность необусловленной кампании про­тив войны. Мне представляется необходимым изучить различные случаи войны, которые могут представиться, и выработать различ­ные положения, которые могут быть приняты в отношении каж­дого случая. Если я правильно понимаю, СССР нуждается в мире, он хочет мира, но его позиция не совпадает с интегральным па­цифизмом. Последний в известных случаях может быть отрече­нием в пользу фашизма, которое в свою очередь может вызвать войну. В этом отношении я не вполне доволен некоторыми ре­золюциями Амстердамского конгресса против войны и фашизма 1932 года, так как его резолюции внушают некоторое сомнение в вопросе о тактике против войны.

В настоящий момент взгляды не только пацифистов, но и многих друзей СССР в этом вопросе дезориентированы: социа­листическое и коммунистическое сознание смущено военным союзом СССР с правительством империалистической француз­ской демократии — это сеет тревогу в умах. Тут много серьезных вопросов революционной диалектики, которые требуют выясне­ния. Следует это сделать с максимально возможной искреннос­тью и гласностью.

Вот, мне кажется, все, что я хотел сказать.

Сталин. Если я должен ответить, то позвольте мне ответить по всем пунктам.

Прежде всего, о войне. При каких условиях было заключено наше соглашение с Францией о взаимной помощи? При услови­ях, когда в Европе, во всем капиталистическом мире возникли две системы государств: система государств фашистских, в кото­рых механическими средствами подавляется все живое, где меха-

ническими средствами душится рабочий класс и его мысль, где рабочему классу не дают дышать, и другая система государств, сохранившихся от старых времен, — это система государств бур­жуазно-демократических. Эти последние государства также гото­вы были бы задушить рабочее движение, но они действуют дру­гими средствами — у них остается еще парламент, кое-какая сво­бодная пресса, легальные партии и т. д. Здесь есть разница. Правда, ограничения существуют и здесь, но все же известная свобода остается и дышать более или менее можно. Между эти­ми двумя системами государств в интернациональном масштабе происходит борьба. При этом эта борьба, как мы видим, с тече­нием времени делается все более и более напряженной. Спраши­вается: при таких обстоятельствах должно ли правительство ра­бочего государства оставаться нейтральным и не вмешиваться? Нет, не должно, ибо оставаться нейтральным — значит облегчить возможность для фашистов одержать победу, а победа фашистов является угрозой для дела мира, угрозой для СССР, а следователь­но, угрозой и для мирового рабочего класса.

Но если Правительство СССР должно вмешаться в эту борь­бу, то на чьей стороне оно должно вмешаться? Естественно, на стороне правительств буржуазно-демократических, не добиваю­щихся к тому же нарушения мира. СССР заинтересован поэто­му, чтобы Франция была хорошо вооружена против возможных нападений фашистских государств, против агрессоров. Вмешива­ясь, таким образом, мы как бы кидаем на чашу весов борьбы между фашизмом и антифашизмом, между агрессией и неагрес­сией добавочную гирьку, которая перевешивает чашу весов в пользу антифашизма и неагрессии. Вот на чем основано наше соглашение с Францией.

Это я говорю с точки зрения СССР как государства. Но долж­на ли такую же позицию в вопросе о войне занять коммунисти­ческая партия во Франции? По-моему, нет. Она там не находит­ся у власти, у власти во Франции находятся капиталисты, импе­риалисты, а коммунистическая партия Франции представляет небольшую оппозиционную группу. Есть ли гарантия, что фран­цузская буржуазия не использует армию против французского рабочего класса? Конечно, нет. У СССР есть договор с Франци­ей о взаимной помощи против агрессора, против нападения из­вне. Но у него нет и не может быть договора насчет того, чтобы Франция не использовала своей армии против рабочего класса Франции. Как видите, положение компартии в СССР не одина­ково с положением компартии во Франции. Понятно, что пози­ция компартии во Франции также не будет совпадать с позици­ей СССР, где коммунистическая партия стоит у власти. Я впол-

не понимаю поэтому французских товарищей, которые говорят, что позиция французской коммунистической партии в основе своей должна остаться той, какой она была до соглашения СССР с Францией. Из этого, однако, не следует, что если война, воп­реки усилиям коммунистов, все же будет навязана, то коммуни­сты должны будто бы бойкотировать войну, саботировать работу на заводах и т. д. Мы, большевики, хотя мы были против войны и за поражение царского правительства, никогда от оружия не отказывались. Мы никогда не являлись сторонниками саботажа работы на заводах или бойкота войны, наоборот, когда война ста­новилась неотвратимой, мы шли в армию, обучались стрелять, управлять оружием и затем направляли свое оружие против на­ших классовых врагов.

Что касается допустимости для СССР заключать политические соглашения с некоторыми буржуазными государствами против других буржуазных государств, то этот вопрос решен в положи­тельном смысле еще при Ленине и по его инициативе. Троцкий был большим сторонником такого решения вопроса, но он те­перь, видимо, забыл об этом...

Вы говорили, что мы должны вести за собой наших друзей в Западной Европе. Должен сказать, что мы опасаемся ставить себе такую задачу. Мы не беремся их вести, потому что трудно давать направление людям, живущим в совершенно другой среде, в со­вершенно иной обстановке. Каждая страна имеет свою конкрет­ную обстановку, свои конкретные условия, и руководить из Моск­вы этими людьми было бы с нашей стороны слишком смело. Мы ограничиваемся поэтому самыми общими советами. В противном случае мы взяли бы на себя ответственность, с которой не могли бы справиться. Мы на себе испытали, что значит, когда руково­дят иностранцы, да еще издали. До войны, вернее, в начале де­вятисотых годов, германская социал-демократия была ядром со­циал-демократического Интернационала, а мы, русские, — их учениками. Она пыталась тогда нами руководить. И если бы мы дали ей возможность направлять нас, то наверняка мы не имели бы ни большевистской партии, ни революции 1905 года, а зна­чит, не имели бы и революции 1917 года. Нужно, чтобы рабочий класс каждой страны имел своих собственных коммунистических руководителей. Без этого руководство невозможно.

Конечно, если наши друзья на Западе мало осведомлены о мотивах действий Советского правительства и их нередко ставят в тупик наши враги, то это говорит не только о том, что наши друзья не умеют так же хорошовооружаться, как наши враги. Это говорит еще о том, что мы недостаточно осведомляем и воору­жаем наших друзей. Мы постараемся заполнить этот пробел.

Вы говорите, что на советских людей возводится врагами мно­го клеветы и небылиц, что мы мало опровергаем их. Это верно. Нет такой фантазии и такой клеветы, которых не выдумали бы враги про СССР. Опровергать их иногда даже неловко, так как они слишком фантастичны и явно абсурдны. Пишут, например, что я пошел с армией против Ворошилова, убил его, а через шесть месяцев, забыв о сказанном, в той же газете пишут, что Ворошилов пошел с армией против меня и убил меня, очевид­но, после своей собственной смерти, а затем добавляют ко все­му этому, что мы с Ворошиловым договорились, и т. д. Что же тут опровергать?

Ромен Роллан. Но ведь именно отсутствие опровержений и разъяснений как раз и плодит клевету.

Сталин. Может быть. Возможно, что Вы правы. Конечно, мож­но было бы реагировать энергичнее на эти нелепые слухи.

Теперь позвольте мне ответить на Ваши замечания по поводу закона о наказаниях для детей с 12-летнего возраста. Этот дек­рет имеет чисто педагогическое значение. Мы хотели устрашить им не столько хулиганствующих детей, сколько организаторов хулиганства среди детей. Надо иметь в виду, что в наших школах обнаружены отдельные группы в 10—15 чел. хулиганствующих мальчиков и девочек, которые ставят своей целью убивать или развращать наиболее хороших учеников и учениц, ударников и ударниц. Были случаи, когда такие хулиганские группы замани­вали девочек к взрослым, там их спаивали и затем делали из них проституток. Были случаи, когда мальчиков, которые хорошо учатся в школе и являются ударниками, такая группа хулиганов топила в колодце, наносила им раны и всячески терроризирова­ла их. При этом было обнаружено, что такие хулиганские детские шайки организуются и направляются бандитскими элементами из взрослых. Понятно, что Советское правительство не могло пройти мимо таких безобразий. Декрет издан для того, чтобы устрашить и дезорганизовать взрослых бандитов и уберечь наших детей от

хулиганов.

Обращаю Ваше внимание, что одновременно с этим декре­том, наряду с ним, мы издали постановление о том, что запре­щается продавать и покупать и иметь при себе финские ножи и кинжалы.

Ромен Роллан. Но почему бы Вам вот эти самые факты и не опубликовать. Тогда было бы ясно — почему этот декрет издан.

Сталин. Это не такое простое дело. В СССР имеется еще не­мало выбившихся из колеи бывших жандармов, полицейских, царских чиновников, их детей, их родных. Эти люди не привык­ли к труду, они озлоблены и представляют готовую почву для преступлений. Мы опасаемся, что публикация о хулиганских по­хождениях и преступлениях указанного типа может подействовать на подобные выбитые из колеи элементы заразительно и может толкнуть их на преступления.

Ромен Роллан. Это верно, это верно.

Сталин. А могли ли мы дать разъяснение в том смысле, что этот декрет мы издали в педагогических целях, для предупреж­дения преступлений, для устрашения преступных элементов? Конечно, не могли, так как в таком случае закон потерял бы вся­кую силу в глазах преступников.

Ромен Роллан. Нет, конечно, не могли.

Сталин. К Вашему сведению должен сказать, что до сих пор не было ни одного случая применения наиболее острых статей этого декрета к преступникам-детям и надеемся — не будет.

Вы спрашиваете — почему мы не делаем публичного судопро­изводства над преступниками-террористами. Возьмем, например, дело убийства Кирова. Может быть, мы тут действительно руко­водились чувством вспыхнувшей в нас ненависти к террористам-преступникам. Киров был прекрасный человек. Убийцы Кирова совершили величайшее преступление. Это обстоятельство не мог­ло не повлиять на нас. Сто человек, которых мы расстреляли, не имели с точки зрения юридической непосредственной связи с убийцами Кирова. Но они были присланы из Польши, Германии, Финляндии нашими врагами, все они были вооружены, и им было дано задание совершать террористические акты против ру­ководителей СССР, в том числе и против т. Кирова. Эти сто че­ловек, белогвардейцев, и не думали отрицать на военном суде своих террористических намерений. «Да, — говорили многие из них, — мы хотели и хотим уничтожить советских лидеров, и не­чего вам с нами разговаривать, расстреливайте нас, если вы не хотите, чтобы мы уничтожили вас». Нам казалось, что было бы слишком много чести для этих господ разбирать их преступные дела на открытом суде с участием защитников. Нам было извест­но, что после злодейского убийства Кирова преступники-терро­ристы намеревались осуществить свои злодейские планы и в от­ношении других лидеров. Чтобы предупредить это злодеяние, мы взяли на себя неприятную обязанность расстрелять этих господ. Такова уж логика власти. Власть в подобных условиях должна быть сильной, крепкой и бесстрашной. В противном случае она — не власть и не может быть признана властью. Французские ком­мунары, видимо, не понимали этого, они были слишком мягки и нерешительны, за что их порицал Карл Маркс. Поэтому они и проиграли, а французские буржуа не пощадили их. Это — урок для нас.

Применив высшую меру наказания в связи с убийством т. Ки­рова, мы бы хотели впредь не применять к преступникам такую меру, но, к сожалению, не все здесь зависит от нас. Следует, кроме того,иметь в виду, что у нас есть друзья не только в Западной Европе, но и в СССР, и в то время, как друзья в Западной Ев­ропе рекомендуют нам максимум мягкости к врагам, наши дру­зья в СССР требуют твердости, требуют, например, расстрела Зиновьева и Каменева, вдохновителей убийства т. Кирова. Этого тоже нельзя не учитывать.

Я хотел бы, чтобы Вы обратили внимание на следующее об­стоятельство. Рабочие на Западе работают 8, 10 и 12 часов в день. У них семья, жены, дети, забота о них. У них нет времени чи­тать книги и оттуда черпать для себя руководящие правила. Да они не очень верят книгам, так как они знают, что буржуазные писаки часто обманывают их в своих писаниях. Поэтому они ве­рят только фактам, только таким фактам, которые видят сами и могут пальцами осязать. И вот эти самые рабочие видят, что на востоке Европы появилось новое, рабоче-крестьянское государ­ство, где капиталистам и помещикам нет больше места, где ца­рит труд и где трудящиеся люди пользуются невиданным поче­том. Отсюда рабочие заключают: значит, можно жить без экс­плуататоров, значит, победа социализма вполне возможна. Этот факт, факт существования СССР, имеет величайшее значение в деле революционизирования рабочих во всех странах мира. Бур­жуа всех стран знают это и ненавидят СССР животной ненавис­тью. Именно поэтому буржуа на Западе хотели бы, чтобы мы, советские лидеры, подохли как можно скорее. Вот где основа того, что они организуют террористов и посылают их в СССР через Германию, Польшу, Финляндию, не щадя на это ни денег, ни других средств. Вот, например, недавно у нас в Кремле мы обнаружили террористические элементы. У нас есть правитель­ственная библиотека, и там имеются женщины-библиотекарши, которые ходят на квартиры наших ответственных товарищей в Кремле, чтобы держать в порядке их библиотеки. Оказывается, что кое-кого из этих библиотекарш завербовали наши враги для совершения террора. Надо сказать, что эти библиотекарши по большей части представляют из себя остатки когда-то господству­ющих, ныне разгромленных классов — буржуазии и помещиков. И что же? Мы обнаружили, что эти женщины ходили с ядом, имея намерение отравить некоторых наших ответственных това­рищей. Конечно, мы их арестовали, расстреливать их не собира­емся, мы их изолируем. Но вот Вам еще один факт, говорящий о зверстве наших врагов и о необходимости для советских людей быть бдительными.

Как видите, буржуазия довольно жестоко борется с Советами, а затем в своей прессе сама же кричит о жестокости советских людей. Одной рукой посылает нам террористов, убийц, хулига­нов, отравителей, а другой рукой пишет статьи о бесчеловечнос­ти большевиков.

Что касается Виктора Сержа, я его не знаю и не имею воз­можности дать Вам сейчас справку.

Ромен Роллан. Я тоже его лично не знаю, лично я слышал, что его преследуют за троцкизм.

Сталин. Да, вспомнил. Это не просто троцкист, а обманщик. Это нечестный человек, он строил подкопы под Советскую власть. Он пытался обмануть Советское правительство, но это у него вышло. По поводу него троцкисты поднимали вопрос на Конгрессе защиты культуры в Париже. Им отвечали поэт Тихо­нов и писатель Илья Эренбург. Виктор Серж живет сейчас в Оренбурге на свободе и, кажется, работает там. Никаким муче­ниям, истязаниям и проч., конечно, не подвергался. Все это чушь. Он нам не нужен, и мы его можем отпустить в Европу в любой момент.

Ромен Роллан (улыбаясь). Мне говорили, что Оренбург — это какая-то пустыня.

Сталин. Не пустыня, а хороший город. Я вот жил действитель­но в пустынной ссылке в Туруханском крае четыре года, там мо­розы 50—60 градусов. И ничего, прожил.

Ромен Роллан. Я хочу еще поговорить на тему, которая для нас, интеллигенции Западной Европы, и для меня лично является особо значительной: о новом гуманизме, провозвестником кото­рого Вы, товарищ Сталин, являетесь, когда Вы заявили в своей прекрасной недавней речи, что «наиболее ценным и наиболее решающим капиталом из всех существующих ценностей мира являются люди». Новый человек и новая культура, от него исхо­дящая. Нет ничего более способного привлечь к целям револю­ции весь мир, как это предложение новых великих путей проле­тарского гуманизма, этот синтез сил человеческого духа. Наслед­ство Маркса и Энгельса, интеллектуальная партия, обогащение духа открытий и созидания, наверное, наименее известная область на Западе. И тем не менее этому суждено оказать наибольшее воздействие на народы высокой культуры, как наши. Я счастлив констатировать, что в самое последнее время наша молодая ин­теллигенция начинает воистину обретать марксизм. Профессора и историки до последнего времени старались держать в тени док­трины Маркса и Энгельса или пытались их дискредитировать. Но сейчас новое течение вырисовывается даже в высших универси­тетских сферах. Появился чрезвычайно интересный сборник ре-

чей и докладов под заглавием «При свете марксизма», редакти­рованный проф. Валлон из Сорбонны. Основная тема этой кни­ги — это роль марксизма в научной мысли сегодняшнего дня. Если движение это разовьется, как я надеюсь, и, если мы суме­ем таким путем распространить и популяризировать идеи Марк­са и Энгельса, это вызовет глубочайшие отклики в идеологии нашей интеллигенции.

Сталин. Наша конечная цель, цель марксистов, — освободить людей от эксплуатации и угнетения и тем сделать индивидуаль­ность свободной. Капитализм, который опутывает человека экс­плуатацией, лишает личность этой свободы. При капитализме более или менее свободными могут стать лишь отдельные, наи­более богатые лица. Большинство людей при капитализме не может пользоваться личной свободой.

Ромен Роллан. Правда, правда.

Сталин. Раз мы снимаем путы эксплуатации, мы тем самым освобождаем личность. Об этом хорошо сказано в книге Энгель­са «Антидюринг».

Ромен Роллан. Она, кажется, не переведена на французский язык.

Сталин. Не может быть. Там у Энгельса есть прекрасное вы­ражение. Там сказано, что коммунисты, разбив цепи эксплуата­ции, должны сделать скачок из царства необходимости в царство свободы.

Наша задача освободить индивидуальность, развить ее способ­ности и развить в ней любовь и уважение к труду. Сейчас у нас складывается совершенно новая обстановка, появляется совер­шенно новый тип человека, тип человека, который уважает и любит труд. У нас лентяев и бездельников ненавидят, на заводах их заворачивают в рогожи и вывозят таким образом. Уважение к труду, трудолюбие, творческая работа, ударничество — вот пре­обладающий тон нашей жизни. Ударники и ударницы — это те, кого любят и уважают, это те, вокруг кого концентрируется сей­час наша новая жизнь, наша новая культура.

Ромен Роллан. Правильно, очень хорошо.

Мне очень стыдно, что я так долго задержал Вас своим при­сутствием и отнял много времени.

Сталин. Что Вы, что Вы!

Ромен Роллан. Я благодарю Вас за то, что Вы дали мне воз­можность с Вами поговорить.

Сталин. Ваша благодарность несколько смущает меня. Благо­дарят обычно тех, от кого не ждут чего-либо хорошего. Неуже­ли Вы думали, что я не способен встретить Вас достаточно хо­рошо.

Ромен Роллан (встав со стула). Я по правде Вам скажу, что для меня это совершенно необычно. Я никогда нигде не был так хо­рошо принят, как здесь.

Сталин. Вы думаете быть у Горького завтра — 29.VI?

Ромен Роллан. Завтра условлено, что Горький приедет в Моск­ву. Мы с ним уедем на его дачу, а позже, может быть, я бы вос­пользовался Вашим предложением побыть тоже на Вашей даче.

Сталин {улыбаясь). У меня нет никакой дачи. У нас, у совет­ских лидеров, собственныхдач нет вообще. Это просто одна из многих резервных дач, составляющих собственность государства. Это не я Вам предлагаю дачу, а предлагает Советское правитель­ство, это предлагают Вам Молотов, Ворошилов, Каганович, я.

Там Вам было бы очень спокойно, там нет ни трамваев, ни железных дорог. Вы могли бы там хорошо отдохнуть. Эта дача всегда в Вашем распоряжении. И если Вы этого желаете, можете пользоваться дачей без опасений, что кого-либо стесняете. Вы будете на физкультурном параде 30.VI?

Ромен Роллан. Да, да, очень хотел бы. Я просил бы предоста­вить мне эту возможность.

Может быть, Вы разрешите надеяться на то, что, когда я буду на даче у Горького или на даче, которую Вы мне любезно пред­ложили, может быть, я там еще раз увижу Вас и смогу побеседо­вать с Вами.

Сталин. Пожалуйста, когда угодно. Я в полном Вашем распо­ряжении и с удовольствием приеду к Вам на дачу. А возможность побывать на параде Вам будет обеспечена.

Переводил разговор т. А. Аросев.

АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 795. Л. 38-54. Машинопись. Подлинник.

ИСТОЧНИК: В. Сойма "Запрещенный Сталин"