Сообщение Агранова по делу Л. Николаева

Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину

 Копия: НКВД тов. Ягода

Сообщаю о дальнейшем ходе следствия по делу Л. Нико­лаева:

1. По показанию Николаева Леонида троцкисты Шатский, Бардин и Котолынов были настроены террористически.

Николаев показал: «Бардин Николай безусловно террористи­чески настроен; у него были такие же настроения, как у меня, я даже считаю, что у Бардина куда более крепкие настроения, чем У меня».

Далее Николаев на вопрос, был ли привлечен Котолынов к подготовке террористического акта над тов. Кировым, показал: «Я не привлекал Котолынова, так как хотел быть по своим Убеждениям единственным исполнителем террористического акта над Кировым; во-вторых, Котолынов, как я считал, не со­гласится на убийство Кирова, а потребует взять повыше, т. е. совершить террористический акт над тов. Сталиным, на что я бы не согласился».

Николаев также показал, что он случайно познакомился с ра­ботницей Монетного двора, которую намеревался привлечь для наблюдения за тов. Кировым. Фамилии этой женщины Никола­ев не назвал, указав лишь ее приметы.

Протоколы допросов Николаева будут высланы сегодня.

2.  У арестованного Котолынова при обыске обнаружен револь­вер «браунинг», который он хранил без разрешения.

3.  Допрошенный Петр Николаев заявил, что он считает себя убежденным врагом Советской власти. Он показал, что поддер­живал связь с немецким колонистом Бельдюгом, проживающим в пригороде Ленинграда «Гражданка», где живут немецкие ко­лонисты.

4.  Допрошенный отец жены Петра Николаева Максимов по­казал, что как Петр, так и Леонид Николаевы имеют связь сре­ди немецких колонистов под Ленинградом. Максимов показал также о кулацких и антисоветских настроениях Петра Нико­лаева.

5.  По показанию Ольги Драуле — сестры жены Леонида Ни­колаева — последний поддерживал знакомство с Кузнецовым, бывшим секретарем комсомола города Луги — троцкистом, со­сланным в Сибирь.

6.  Арестованный по сообщению Волковой Селиверстов — мон­тер Ленинградской филармонии — показал, что бригадир по ре­монту лифта филармонии Одаховский, в прошлом работавший на польской концессии «Ян Серковский», неоднократно расспраши­вал Селиверстова о предстоящих приездах в филармонию членов правительства и, в частности, Кирова. Узнав об убийстве Кирова и об аресте убийцы, Одаховский сказал: «Есть еще смелые люди, ведь для того, чтобы пойти на такое дело, надо много мужества», и выразил сожаление по поводу ареста убийцы.

По данным Наркомвнудела концессия «Ян Серковский», лик­видированная в 1930 году, являлась агентурой 2-го отдела польского генерального штаба.

В бригаде Одаховского работает в качестве слесаря бывший штабс-капитан Иванов, который нами сегодня арестовывается.

На работу в филармонии Одаховский был принят при содей­ствии монтера Духницкого, с которым в прошлом Одаховский совместно работал в концессии «Ян Серковский». Духницкий, как уже сообщалось, арестован.

7.  Нами арестован Корнев — внештатный инженер хозяй­ственного отдела управления Наркомвнудела Ленинградской области, указанный в сообщении Волковой как лицо, обещав­шее помочь бывшему полковнику Каменскому в нелегальном переходе границы.

8.  Родственницы Каменского — Софья и Клеопатра — нами установлены. Каменский еще не разыскан. Корсунский сегодня будет арестован.

9.  Комиссия судебно-медицинской экспертизы (фамилии чле­нов комиссии названы в сообщении от 4 декабря с. г.) в своем заключении о причинах смерти Борисова установила, что «смерть Борисова является несчастным случаем в связи с автомобильной катастрофой». Копии акта и заключения сегодня будут Вам вы­сланы.

Допросы по делу о смерти Борисова продолжаются усиленным темпом. О ходе следствия сообщу дополнительно. Зам. наркома внутренних дел СССР Агранов 5 декабря 1934 г. г. Ленинград».

ЦАФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 60. Л. 1-6.

«Совершенно секретно Записка по прямому проводу из Ленинграда Москва, НКВД, тов. Ягода

Спецсообщение № 6

о судебном процессе по делу Николаева Л., Котолынова и др.

После перерыва суд приступил к заслушиванию последних слов обвиняемых.

Даем краткое изложение последних слов обвиняемых.

1. Николаев указал, что в течение 28-ми дней, прошедших с момента совершенного им преступления, он сделал все, чтобы скрыть перед следствием всю правду о контрреволюционной орга­низации, боровшейся против партии и Советской власти, санк­ционировавшей террористический акт, совершенный им над тов. Кировым. Далее он сказал, что вся его контрреволюционная ак­тивность явилась следствием воздействия на него со стороны «вождей» зиновьевской оппозиции, в том числе и Котолынова. Они имели на него большое влияние, питали его всякими оппо­зиционными материалами и натравливали против партийного руководства. На террор он пошел потому, что бывшая зиновьев-ская оппозиция еще раз решила испробовать свои силы в новой схватке против партии: они решили использовать все трудности, переживаемые страной в результате роста, чтобы создать из этих трудностей материал, на основе которого они могли бы мобили-

зовать силы внутри партии для борьбы за возвращение к партий­ному руководству Зиновьева и Каменева. Николаев еще раз под­твердил, что имел прямую директиву от Котолынова пойти на террористический акт над тов. Кировым, так как организация до­бивалась насильственного устранения Сталина, Кирова и других руководителей партии. В конце своего слова он заявил, что ска­зал суду всю правду и просил пощады.

2.  Антонов заявил, что считает свое преступление ужасным и не ждет пощады. Указал, что он выходец из рабочей семьи, попал в контрреволюционное болото только из-за слепой веры в авторитет Зиновьева. Теперь для него ясно, что противопо­ставить что-либо генеральной линии зиновьевщина не может. Сомнениям не должно быть места, так как они приводят к кон­трреволюционной организации и к борьбе против партии и ра­бочего класса. Просил суд найти возможность о сохранении ему жизни.

3.  Звездов заявил, что очутился в лагере контрреволюционеров из-за преклонения перед авторитетом «вождей». Указал, что об­стоятельства, которые привели его к участию в контрреволюци­онной организации, а затем на скамью подсудимых, объясняют­ся тем, что в основе всей его сознательной жизни был заложен фундамент, связанный с борьбой против партии близкой ему группы лиц — активных зиновьевцев. Живой пример, живое сло­во, которые давались обанкротившимися «вождями», глубоко проникали в его еще политически не оформленное существо, сделали его слепым орудием, его захватило в плен двурушниче­ство, так как отказ от своих ошибок сплошь и рядом был только формальным. Пример двурушничества давали Зиновьев и Каме­нев. Звездов заявил, что перед лицом суда он хочет последний раз сказать, что на скамье подсудимых сидят неразоружившиеся вра­ги, которые, несмотря на, казалось бы, откровенные показания суду, все же говорят не все и многое скрывают, оставляя себе подленький запас. «Не хватает мужества сказать прямо до кон­ца, что мы участвовали в совершении террористического акта». Кончая свое слово, он указал «на наглейшее поведение Котолы­нова на суде, так как он знал, как мы выполняли его поручение». Просил суд дать ему возможность искупить свою вину перед со­ветским государством.

4.  Юскин заявил, что то, что он говорил на следствии, пра­вильно освещает факты его участия в кошмарном преступлении. Свою вину он считает в том, что как член партии не учел всей серьезности фразы Николаева о террористическом акте против тов. Кирова и подстрекнул Николаева ненужной иронической фразой: «Что Кирова, лучше Сталина». Юскин далее заявил:

«Я мог только благодарить партию за то, что она дала мне, а между тем моя самоуспокоенность, небдительность, не у места повешенный язык — создавали обывательщину, что в свою оче­редь вело к антисоветчине». В отношении своей вины он ска­зал: «Я не принял мер, когда услышал фразу Николаева, стало быть, я — участник преступления». Просил суд сохранить ему жизнь.

5.  Соколов заявил, что он полностью признает свою вину. Его вина, по его словам, усугубляется тем, что, только благодаря партии и Советской власти, он, молодой член партии, успел окончить втуз, поступить в Морскую академию, жить и работать в прекрасных условиях. Соколов далее заявил, что он подло и на­гло обманул партию и Советскую власть, вступив в террористи­ческую, контрреволюционную организацию. В заключение Соко­лов просил суд учесть, что он всеми силами готов смыть с себя позор и умоляет о прощении.

6.  Котолынов сказал, что он, пребывая в оппозиции и контр­революционной организации, борясь против партии, сеял зло­бу против вождей партии.и потому за выстрел Николаева в тов. Кирова он, Котолынов, ответственен. Признавая, что Николаев воспитан контрреволюционной зиновьевской организацией, он снова повторяет, что ответственность за выстрел лежит на нем. Котолынов, однако, заявил: «Любую кару я принимаю, ни о какой пощаде не прошу. Но еще раз заявляю — в убийстве тов. Кирова не участвовал». Отрицая связь с Николаевым и полу­чение от него денег, Котолынов дальше указал на ряд мнимых противоречий в показаниях Николаева для того, чтобы ском­прометировать их. Анализируя, как он скатился в лагерь контр­революции, Котолынов говорит, что еще 7 ноября 1927 года было первым шагом на пути к контрреволюции, что после XVсъезда ВКП(б) зиновьевцы вошли в партию с двурушниче­скими целями, не разоружились и обманывали партию. «От зиновьевщины, — говорил Котолынов, — мы приобрели нена­висть к руководству партии, мы собирались и критиковали партию вождей, мы были отравлены ядом зиновьевщины. Кру­говая порука не давала нам взорвать контрреволюционное гнез­до зиновьевщины».

7.   Шатский заявил, что никакой связи с террористической группой он не имел, разговоров на антипартийные темы не вел и о подготовке к покушению на Кирова и Сталина ничего не знал. Закончил свое слово тем, что считает себя невиновным.

8.  Толмазов полностью признал свою вину, еще раз подтвер­дил свои показания, но заявил, что не знал о подготовке тер­рористического акта. Заявил, что основными виновниками случившегося считает Зиновьева и Каменева, которых требует привлечь к самой суровой ответственности. Выразил удивле­ние, почему их нет на скамье подсудимых рядом со всеми теми, которых они сюда привели. Далее Толмазов сказал, что в своей практической работе всегда и всюду, на любом участ­ке, горбом своим выносил большую и тяжелую работу на пользу рабочему классу. Обещал впредь, если суд отнесется к нему снисходительно, на самой тяжелой и опасной работе, хоть в небольшой мере, загладить свою вину перед рабочим клас­сом, потому что он сам рабочий, 15 лет в партии и никогда из нее не исключался.

9.  Мясников заявил, что он, как член контрреволюционной организации и член центра организации, несет ответственность за преступление Николаева, но о подготовке террористического акта он ничего не знал. Мясников сказал, что на скамью подсудимых должны сесть Зиновьев и Каменев, которые воспитали их, зино-вьевцев, в духе ненависти к партийному руководству. «Я никогда не думал, — говорил Мясников, — что окажусь под судом на одной скамье с убийцами и шпионами. До этого меня довело двурушничество. Чтобы не быть двурушником, надо было обо­рвать все связи, покончить со всеми колебаниями и сомнения­ми. Я этого не сделал и оказался в фашистской организации». Мясников просил у суда снисхождения.

10.  Ханик сказал, что ему очень тяжело, что он, будучи сы­ном рабочего и матери, старой революционерки, участвовал в контрреволюционной организации, которая боролась против партии и Советской власти фашистскими методами. Он сказал, что окончательно разобрался во всем и очень благодарен след­ствию, которое помогло ему положить раз и навсегда предел его преступлениям. Организация, по его словам, питала звериную ненависть к руководству партии, в особенности к товарищам Сталину, Кирову, Молотову и Кагановичу. Понадобилась слиш­ком дорогая цена — жизнь Кирова, чтобы приостановить даль­нейшую подлую и беспринципную борьбу с контрреволюцион­ной зиновьевщиной. Просил суд учесть, что он фактически с июля 1933 года порвал с этой контрреволюционной организаци­ей, так как уехал в Кронштадт, но вместе с тем признает, что если бы обстоятельства его задержали в Ленинграде, он, веро­ятно, остался бы в контрреволюционной организации, так как «эти люди буквально засасывают и довлеют» над ним. Просил суд оставить ему жизнь для того, чтобы искупить свою тяжкую вину.

11.  Левин, признавая полностью свою контрреволюционную деятельность в качестве руководителя контрреволюционной организации, заявил, что он несет полную ответственность за террористический акт Николаева. Считая, что он, как зрелый политический деятель, не может просить о помиловании, Левин рассказывал о пройденном им десятилетнем пути двурушниче­ства в партии, которое привело его в контрреволюционное бо­лото. «Нас об этом партия предупреждала. Мы не учли опыта всех оппозиций, не послушались партии. Только сейчас я осоз­нал, что между мной и Николаевым прямая связь. «Политиче­ски я уже не существую». Левин закончил свое слово просьбой к суду: «Хотелось бы сгладить свои преступления, прошу жиз­ни как милости».

12.  Соскицкий заявил, что полностью признает свою вину, что привела его на контрреволюционный путь контрреволюцион­ная зиновьевщина. «Надо, — сказал он, — уничтожить контр­революционное зиновьевское болото». Благодарил следствие, которое раскрыло перед ним глаза на пропасть, в которой он очутился. Соскицкий говорил о непрерывной связи прошлой борьбы с партией в 1927—1928 годах и последующей контрре­волюционной работы с выстрелом Николаева. Признал, что партию обманывал дважды: когда после первого своего исклю­чения из партии вернулся в нее двурушником, и когда затем обманывал партию, несмотря на оказанное ему партией доверие. Свое предательство он понял только здесь. Главную ответствен­ность, по его словам, должны нести Зиновьев и Каменев, кото­рые так воспитали своих единомышленников, что они очутились на скамье подсудимых вместе с убийцей тов. Кирова. Соскиц­кий просил суд дать ему возможность доказать свою предан­ность рабочему классу. Закончил он свое слово требованием разгромить контрреволюционную зиновьевщину, чтобы не оста­вить от нее камня на камне.

13.  Румянцев заявил, что до последних дней состоял в кон­трреволюционной организации и не нашел в себе мужества по­рвать с организацией и разоблачить ее до конца. Благодарил следствие, которое помогло ему осознать свое преступление. Заявил, что очутился в лагере врагов, так как свято верил Зи­новьеву, как Евдокимову и Залуцкому, что из этой веры проис­текали его преступления. Далее, перейдя к методам борьбы про­тив партии, практиковавшимся им на протяжении всех лет, Ру­мянцев квалифицирует их как фашистские. Румянцев говорил, что в последнее время он ко всему окружающему подходил с фракционным озлоблением и стал врагом Советской власти. Сказал, что он и прочие зиновьевцы вернулись в партию с дву­рушнической целью, сославшись при этом на заявление Зино­вьева о том, что «лозунги XVсъезда оправдывают нашу предшествовавшую борьбу». Румянцев просил суд принять суровые меры по отношению к Куклину, заявившему ему: «Пусть оста­новится сердце пролетарской революции (Куклин имел в виду тов. Сталина), но Зиновьев и Каменев будут у руководства партией». Румянцев еще раз признает свои преступления перед Советской властью, но отрицает свою принадлежность к терро­ристической группе. Румянцев подчеркнул, что в последнее вре­мя он старался встречи с единомышленниками свести к мини­муму. Заканчивая свою речь, Румянцев сказал, что «надо кале­ным железом ликвидировать зиновьевщину. Я проклял день, когда встал на путь борьбы против партии. Я прошу пролетар­ский суд, если возможно, сохранить мне звание гражданина СССР и вернуть меня в семью трудящихся. Клянусь, что на любом участке буду самоотверженно работать».

14. Мандельштам сказал, что он с ужасом должен констати­ровать, что оказался на скамье подсудимых в такой печальной роли: «Не хочу повторяться, читать политические лекции и де­лать экскурсы в прошлое. Я подтверждаю весь фактический ма­териал, который здесь приводился Румянцевым. В нашем паде­нии виноваты, конечно, «вожди». Их спросят, и они ответят. Я за­являю пролетарскому суду, что нас всех надо расстрелять до единого. Я не контрреволюционный террорист, но скатился в пропасть». Обращаясь к суду, Мандельштам продолжает: «Вашим ответом, которому будет аплодировать весь пролетарский Ленин­град, должен быть — расстрел всех нас без исключения». Ман­дельштам в заключение сказал: «Да здравствует Ваш суровый приговор».

В 2 часа 30 минут 29 декабря суд удалился на совещание для вынесения приговора.

В 5 часов 45 минут 29 декабря суд объявил приговор по делу, которым все обвиняемые в количестве 14-ти человек (Николаев Л., Антонов, Звездов, Юскин, Соколов, Котолы-нов, Шатский, Толмазов, Мясников, Ханик, Левин, Соскиц-кий, Румянцев и Мандельштам) приговорены к расстрелу. Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: «Жестоко!» — и слегка стук­нулся о барьер скамьи подсудимых. Мандельштам негромко сказал: «Да здравствует Советская власть, да здравствует ком­мунистическая партия», и пошел вместе со всеми обвиняемы­ми к выходу.

Зам. наркома внутренних дел СССР — Я. Агранов

29 декабря 1934 г.».

ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 60. Л. 48-56.