ЧАСТЬ 2  ИСТОЧНИКОВЕДЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ «ЗАВЕЩАНИЯ» ЛЕНИНА

ГЛАВА 1. УСЛОВИЯ РАБОТЫ В.И. ЛЕНИНА НАД ПОСЛЕДНИМИ ПИСЬМАМИ, ЗАПИСКАМИ И СТАТЬЯМИ

§ 1. ЛЕНИН В ПЕРИОД РАБОТЫ НАД «ПОЛИТИЧЕСКИМ ЗАВЕЩАНИЕМ»

Работе Ленина в последний период его активной политической деятельности, огромной по объему и политической значимости, посвящена обширная литература. Нашли в ней отражение и вопросы, связанные с течением его заболевания. Однако без должного внимания историков осталась динамика работоспособности Ленина в условиях наступления болезни в период между первым и третьим инсультами (конец мая 1922 — начало марта 1923 г.). Между тем изучение этого вопроса позволяет лучше понять, почему, в каких условиях появились его последние письма, записки и статьи и, следовательно, лучше понять их место в ленинском наследии.

Ленин на пределе возможностей принимал участие в работе IX съезда РКП (б). Врачи, не понимая его болезни, продолжали настаивать на длительном отдыхе и, кроме того, выдвинули предположение об отравлении организма пулей, не извлеченной после ранения Ленина в 1918 г. Проведенная 23 апреля 1922 г. операция по извлечению пули, легкая сама по себе, облегчения не принесла, но, как считают современные медики, могла повести к нежелательным последствиям, ускорившим развитие болезни и приблизившим смерть Ленина¹. В апреле — мае 1922 г. прорабатывались разные варианты отдыха и лечения Ленина на Кавказе и Урале. Отъезд откладывался. Ленин жил в Горках и «продолжал немного работать». Утром 27 мая у него произошел инсульт², положивший конец прежним надеждам на выздоровление. Наступил временный паралич и потеря речи. Врачи предписали Ленину «полный покой», однако он в первые 1—2 дня после удара вставал, ходил. 28 мая доктор, профессор В. Крамер установил, что болезнь связана с заболеванием мозга³. Врачи потребовали установить жесткий запрет на поступление к Ленину политической информации и общения с товарищами. В июне — начале июля 1922 г. все контакты с Лениным и передача ему какой-либо политической информации были запрещены. По оценке врачей, летом 1922 г. интеллект Ленина не был затронут⁴. К середине июля состояние его здоровья улучшилось, он начал проявлять политическую активность, а с середины июля возобновил политическую работу. Политбюро разрешило свидания с товарищами по работе, но «лишь с разрешения Политбюро, без всяких исключений»⁵.

2 октября 1922 г. Ленин возвратился к работе в Кремле. Документы секретариата В.И. Ленина за вторую половину 1922 г.⁶ говорят о том, что на его имя шла вся та документация (и по характеру, и по объему), что и прежде. Материалы, собранные в «Биохронике» Ленина, говорят о том, что объем работы осенью 1922 г. был довольно значителен, а круг вопросов разнообразен. И тем не менее возврата к прежнему распорядку уже не произошло. Октябрь 1922 г. был единственным месяцем в тот период, который вселял какие-то надежды на будущее. На короткое время работа стала повседневной, но систематической была по относительно узкому кругу вопросов. В это время в центре внимания Ленина были вопросы внешней политики, экономики, в частности, заключения концессионных соглашений, монополии внешней торговли и образования СССР. Однако болезнь не отпускала, постоянно напоминая о себе, все заметнее сказываясь не только на самочувствии, но и на характере, поведении, стиле и объеме выполняемой работы. Врачи отмечали ослабление нервной системы, что проявлялось, в частности, в склонности к плачу, которую не всегда удавалось пересилить, очень сильное воздействие стала производить музыка. Заметно ухудшились зрение, память, понизились внимание, способность сосредотачиваться⁷.

Врачи, установившие сначала режим — 5 часов работы в день с двухдневным отдыхом в неделю, — с 15 октября ужесточили режим, введя третий день отдыха в неделю⁸. Реально эти ограничения соблюдались только в отношении заседаний. По вечерам у Ленина бывали приемы или, как он говорил «беседы с товарищами», в которых обычно принимали участие Сталин, Каменев и Зиновьев. В октябре 1922 г. Ленину уже трудно было самому просматривать массу бумаг, чтобы быть в курсе дел и участвовать в их решении. Поэтому появилась мысль подыскать ему помощника, который «взял бы на себя часть работы и докладывал бы... по ряду вопросов после ознакомления с материалами». Однако подходящего человека найти не удалось, так как все способные люди были перегружены⁹. С 25 октября в книгах поступающей корреспонденции секретари завели систему специальных значков, которыми стали помечать документы: «MB» — документы, просмотренные лично Лениным; «Д» — документы, доложенные ему, и «О» — документы, которые Ленину не докладывались¹⁰. Эта система помет позволяет лучше понять характер деятельности Ленина в конце октября — декабре 1922 г. и воочию увидеть неуклонное падение его работоспособности.

31 октября в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца Ленин произнес речь на заключительном заседании IV сессии ВЦИК IX созыва, которая произвела большой политический эффект и доставила ему самому большое удовлетворение, усилила веру в возможность преодоления болезни и позволила поставить перед врачами вопрос об ослаблении медицинского контроля¹¹. В начале ноября, однако, произошел какой-то перелом в течение болезни: ухудшилось настроение, повысилась нервозность, часто стали повторяться приступы паралича¹². Это сразу же отразилось на режиме работы Ленина. Все его усилия по активизации текущей деятельности разбивались о методичное наступление болезни.

7 ноября самочувствие у Ленина было «неважным», он не работал целый день, ему пришлось отказаться от выступления на объединенном заседании Коминтерна и Моссовета в Большом театре¹³. В это время Ленин все же участвует в решении вопросов, связанных с составлением бюджета на 1923 г., с работой конгресса Коминтерна и с подготовкой пересмотра принятого октябрьским Пленумом решения об ослаблении монополии внешней торговли и др.

13 ноября Ленин выступил на IV конгрессе Коминтерна с часовой речью на немецком языке. Хотя он «говорил свободно, без запинок, не сбиваясь» и речь имела огромный успех, она, судя по рассказам Бухарина и Г.И. Серебряковой (жены члена ЦК и наркомфина Г. Сокольникова), потребовала от оратора большого напряжения. Сам Ленин отметил, что в ней был момент, когда он «забыл, что он уже говорил, что ему еще нужно сказать»¹⁴. Врачи обнадеживали его относительно выступления на X Всероссийском съезде Советов»¹⁵, который намечался на конец декабря и к которому Ленин готовился. 20 ноября после ряда переносов состоялось последнее публичное выступление Ленина — на заседании Моссовета. Б.М. Волин вспоминал: «Он показался мне еще более усталым, чем после выступления на IV конгрессе Коминтерна... Несмотря на недомогание... речь его была исключительно жизнерадостной, воодушевляющей, оптимистичной. Она часто прерывалась одобрительными возгласами и аплодисментами»¹⁶.

После этого выступления болезнь дала кратковременную передышку (неделю не было приступов паралича, головной боли и переутомления), но работоспособность оставалась низкой¹⁷. С конца ноября Ленин начинает быстро отходить от текущих дел. Его занятия делами все более приобретают аритмичный характер. 30 ноября стал последним днем активной работы Ленина, он работал с двумя письмами Сталина, с письмом Каменева, Зиновьева, Бухарина и др. в связи с тезисами Троцкого о НЭПе и с «Аграрной программой действий», написал письмо Сталину о судостроении¹⁸.

2 декабря врачи с трудом уговорили его временно отказаться от дел и на несколько дней уехать в Горки отдохнуть. По состоянию здоровья поездка откладывалась, и Ленин смог поработать с документами по грузинскому вопросу¹⁹. 7 декабря он уехал в Горки, где не получилось ни отдыха, ни работы, так как ежедневно бывали приступы паралича. По свидетельству М.И. Ульяновой, настроение у Ленина было «очень подавленное», он часами, закутавшись в шубу, просиживал на террасе, грустный и молчаливый, понимая, какая перспектива ожидает его. Состояние продолжало ухудшаться и поэтому 12 декабря Ленин вернулся в Москву²⁰.

Медицинское исследование, проведенное утром 13 декабря, выявило противоречивую картину. Субъективное восприятия своего состояния Лениным показывало, что оно быстро и катастрофически ухудшалось, а объективные исследования говорили, что все в норме!²¹ Врачам «с большим трудом» удалось уговорить его «не выступать ни в каких заседаниях и на время совершенно отказаться от работы. Владимир Ильич в конце концов на это согласился и сказал, что сегодня же начнет ликвидацию своих дел», о чем он сообщил своим заместителям по СНК и СТО РСФСР: «Ввиду повторения болезни я должен ликвидировать сейчас всякую политическую работу и возобновить свой отпуск». 13 и 14 декабря Ленин «беспокоился только о ликвидации дел», вел ограниченную работу²². То был последний всплеск сил перед вторым инсультом.

15 декабря 1922 г. состояние Ленина резко ухудшилось. Он пытался написать письмо Сталину, но Фотиевой не удалось разобрать написанное, и ей пришлось записывать текст письма под диктовку²³. С этого момента В.И. Ленин перестает сам писать письма и переходит к диктовке. В ночь на 16-е у него наступил временный паралич правых конечностей. Следующие несколько дней состояние его здоровья оставалось без существенных изменений. Проф. В. Крамер отмечал, что во время декабрьского обострения болезни (16—17 и 22—23 декабря) проявились заметные симптомы ослабления памяти²⁴. Ленин не работал.

Завершился последний этап непосредственного руководства Лениным партией и государством. Начался новый, совсем не похожий на прежние. Главным содержанием его стала работа над так называемым «Политическим завещанием».

Для исследования политической деятельности В.И. Ленина в конце 1922 — начале 1923 г. важнейшее значение имеет точное представление о тех условиях, в которых создавались тексты «Завещания». Это тем более важно установить, что в литературе чаще всего встречаются крайности: с одной стороны, имеет место «облегченная», идеализированная картина этой работы, а с другой — попытка представить Ленина в это время человеком, утратившим всякую способность к интеллектуальной работе. О ходе работы Ленина над «Завещанием» мы знаем совсем немного. «Дневник дежурных секретарей», как было показано выше, не может быть признан надежным источником для изучения этого вопроса. «Дневник дежурных врачей» почти ничего не сообщает о содержании прочитанного, продиктованного и сказанного Лениным. Секретари его, работавшие с ним в это время, предпочли информировать читателя об организационно-технической стороне дела и удивительно мало говорят о ее содержательной и творческой стороне²⁵.

В ночь на 23 декабря у Ленина наступил стойкий паралич правых руки и ноги. Вечером он добился от врачей «разрешения продиктовать стенографистке в течение 5 минут, так как его волнует один вопрос и он боится, что не заснет». Продиктовав, успокоился²⁶. Принято считать, что к Ленину была вызвана М.В. Володичева, которой он начал диктовать первый фрагмент «Письма к съезду»²⁷.

24 декабря после совещания Сталина, Каменева и Бухарина с врачами Ленину было разрешено «диктовать ежедневно по 5— 10 минут»²⁸. Секретари говорят о диктовках Ленина 24 декабря, а врачи — 24 и 25 декабря, ничего не сообщая о их содержании²⁹. Принято считать, что в эти дни Ленин диктовал наиболее важную часть «Письма к съезду» — так называемые «характеристики».

В следующие дни время диктовок начинает увеличиваться. 26—29 декабря врачи отмечают диктовку³⁰. К этим дням относится работа над текстами, посвященными реформе ЦК и РКИ, а также текстам, известным под названием «О придании законодательных функций Госплану».

Следующие два дня — 30 и 31 декабря — очень важны для историков, поскольку именно к этому времени традиционная историография относит диктовку записок «К вопросу о национальностях или об "автономизации"». В эти дни врачи фиксируют значительную по продолжительности диктовку Ленина, но не сообщают о ее содержании. «Дневниковые» записи секретарей отсутствуют³¹.

Новый год Ленин встретил в достаточно хорошем состоянии и настроении, диктовал и читал продиктованное, считается, что 1 и 2 января 1923 г. он работал над статьей «Странички из дневника». 3 января врачи фиксируют общее состояние без изменений и диктовку (15 минут)³². Содержание и судьбу продиктованного им 3 января мы не знаем, поскольку работа над статьей «Странички из дневника» уже завершилась, а работа над следующим за ней текстом «О кооперации» (часть первая) датируется 4 января.

4 января Ленин что-то диктовал и читал. Считается, что в этот день он продиктовал предложение о перемещении И.В. Сталина с должности генерального секретаря ЦК РКП(б) («добавление» к диктовке от 24—25 декабря 1922 г.) и первую часть «статьи» «О кооперации». 5 января и последующие дни отмечены удовлетворительным состоянием здоровья и значительными колебаниями настроения, чтением и диктовкой. Что диктовалось, неизвестно. 6 января работа не фиксируется, хотя считается, что в этот день он продиктовал вторую часть «статьи» «О кооперации»³³.

После 5 января начался период заметного ухудшения состояния здоровья. Врачи отмечали «колебания настроения», в чем «известную роль играет... сознание, что болезнь наступила в высшей степени в неблагоприятный момент (съезд Советов и съезды союзных республик)»³⁴*. 6—15 января произошло обострение болезни, прервавшее систематическую работу. Только 10 января отмечена краткая диктовка, но она была связана с чрезвычайными обстоятельствами. Это был для Ленина очень тяжелый день. В ночь начались сильные боли, судороги, утром ухудшились движения правой ноги. «Стонал и корчился от боли... Лицо озабоченное, беспокойное, настроение очень плохое». Только днем, когда состояние несколько улучшилось, Ленин, несмотря на возражения доктора А.М. Кожевникова, настоял на приглашении на две минуты секретаря для диктовки³⁵. О ее содержании ничего неизвестно. 13 января возобновляется диктовка. Считается, что он работал над двумя заключительными частями первоначального варианта статьи о РКИ — «Что нам делать с Рабкрином?»³⁶

С 16-го улучшаются состояние и настроение, начался новый период активной работы. 16—17 января Ленин читал и более 30 минут диктовал. Считается, что в эти дни он работал над статьей «О нашей революции». 17 января Ленин просил врачей разрешить ему чтение газет, но получил отказ. 18 января отмечено только чтение, а в следующие дни работа проходила в напряженном режиме: длительные диктовки и продолжительное чтение, за исключением 21 января, когда Ленин ввиду ухудшения самочувствия ограничился чтением. 22 января секретари и врачи сообщают об окончании работы над статьей «Как нам реорганизовать Рабкрин», а также об удовлетворении окончанием этой работы, которая поначалу «не клеилась»³⁷. 23 января 1923 г. заслуживает особого внимания. Секретари уверяют, что Ленин только читал статью о Рабкрине и отдал распоряжение о внесении последних изменений и передаче текста М.И. Ульяновой для газеты «Правда». Врачи же говорят не только о чтении, но и о 45-минутной диктовке. С 24 по 26 января и с 29 января по 1 февраля Ленин не работал с секретарями, только читал 31 января и 1 февраля³⁸.

Это было время, когда, очевидно, болезнь вступила в новую фазу. С 20-х чисел января сообщения о приступах головной боли после длительного перерыва становятся постоянным элементом в дневниковых записях врачей. В феврале проявления болезни стали еще более заметны. Чаще отмечалось странное сочетание плохого самочувствия и хорошего настроения, сильные колебания настроения, расстройства речи и памяти, снижение работоспособности.

Правда, начало февраля отмечено хорошим настроением и коротким подъемом работоспособности. 2—7 февраля Ленин диктует, читает, разговаривает с секретарем. Считается, что в это время он диктовал и редактировал статью «Лучше меньше, да лучше»³⁹. С 8 по 13 февраля врачи фиксируют плохие самочувствие и настроение. Ленину было не до работы, в лучшем случае (11 февраля) он читал. 9 февраля врач записал: «Сам Владимир Ильич находит, что в эту болезнь ему стало труднее находить слова не  только немецкие, но даже временами и русские». Этот вывод Ленина был результатом наблюдений над собой, значит, расстройства памяти бывали и прежде, хотя и менее выраженными и менее беспокоящими Ленина. В связи с этой жалобой врач записал: «Быть может, Владимир Ильич до известной степени прав, хотя при исследовании этого отметить не удается». Но два дня спустя врачи приходят к тому же мнению: «Вообще память у Владимира Ильича стала, по-видимому, несколько хуже. Он обычно не может вспомнить, болела ли у него накануне голова, новые врачебные назначения он тоже забывает». Ослабление памяти, касавшееся только совсем недавних событий, отмечала и медицинская сестра. 11-го числа впервые после декабрьского удара 1922 г. возникло затруднение с речью, которое продолжалось 5 минут. «Я не могу сказать, что хочу, не нахожу слов», — констатировал Ленин. Затруднения с речью имели место и на следующий день⁴⁰. Состояние Ленина становилось все более тяжелым и трагичным.

14 февраля Ленин почувствовал себя на редкость хорошо, что вселило в него надежды на выздоровление. Он два раза (утром и вечером) читал и беседовал «с секретаршей». Однако надежды были не обоснованны, уже на следующий день болезнь снова «правила бал». 15—17 февраля работы не было ввиду плохого состояния здоровья. Головная боль стала постоянным явлением. Чаще расстраивалась речь, хуже стала память, «как будто и критика стала менее совершенной. Отмечается недостаточно серьезная оценка своего положения»⁴¹.

Следующие три недели, очень важные для нашей темы, отмечены чтением, несистематической работой и довольно частыми контактами с секретарями. Из записей врачей содержание диктовок и бесед установить не удается. 18—25 февраля на фоне некоторого улучшения состояния Ленин смог вести ограниченную работу над каким-то текстом (возможно, над статьей «Лучше меньше, да лучше») и беседы с Л.А. Фотиевой.

20 февраля была сделана, кажется, последняя попытка писать: «Владимир Ильич только с трудом вывел буквы: "Вла", причем они очень неясно написаны и все в зигзагах из-за тремора». 21 февраля произошел сильный, небывалый прежде нервный срыв из-за предложения медицинской сестры принять прописанное врачами лекарство и отказа дать то, которое требовал Ленин. «С начала этой болезни Владимир Ильич ни разу не был в таком состоянии», — записывает врач и констатирует, что наблюдаемое у Ленина раздражение на самого себя за эту болезнь начало оборачиваться неадекватной реакцией на людей, рискнувших возразить ему⁴². Быстро падала работоспособность, нарастала физическая слабость. При этом у него сохранялось хорошее настроение, что отразилось в записях врачей и объяснялось ими не всегда адекватной оценкой своего состояния. 26 февраля — 1 марта при плохом самочувствии, настроении и затруднениях речи он ограничился чтением, а 28 февраля не мог даже читать⁴³.

Первые числа марта 1923 г., дни, которые традиционная историография представляет как время напряженной работы, характеризовались совсем другой борьбой — безуспешными попытками продолжить интеллектуальную деятельность. 2 марта Ленину стало значительно хуже. «При разговоре... нелегко подыскивает слова». Несмотря на это он «начал заниматься с тов. Фотиевой, но скоро разболелась голова, боль стала крайне интенсивной». Традиционно считается, что именно в этот день Ленин завершил работу над своей последней статьей. На следующий день, 3 марта, состояние и настроение несколько улучшились, но расстройство речи не прошло: при разговоре «иногда не хватало слов, и он старается в таких случаях заменить это слово описанием того предмета, который оно определяет»⁴⁴. «Начал читать корректуру своей новой статьи, но, прочтя 2 страницы, сказал, что устал и больше читать не может. После этого Владимир Ильич стал нервничать». Дальше — хуже. «Он начал путаться в своих мыслях, хотя и говорил связные фразы, но между отдельными фразами связи не было, вследствие чего Надежда Константиновна не могла понять его, что еще больше расстроило Владимира Ильича»⁴⁵. Считается, что в этот день Горбунов, Фотиева и Гляссер ознакомили Ленина с результатами своего изучения (по заданию Ленина) конфликта в КП Грузии, и Ленин наконец получил возможность дать принципиальный бой Сталину по проблемам интернационализма и национально-государственного строительства. На следующий день, 4 марта, Ленин продолжал заговариваться, хотел читать, его убеждали отказаться от своего намерения, и он уступил⁴⁶.

Финал разыгрался 5—6 марта 1923 г. Для нас эти дни чрезвычайно важны, поскольку традиционная историография к этим дням привязывает бурную, высокопродуктивную интеллектуальную деятельность Ленина, имевшую важнейшие политические последствия для судеб революции, деятельность, прерванную третьим инсультом, виновником которого объявляют Сталина. Все было иначе, более буднично и трагично. Болезнь проделала подготовительную работу и была готова нанести очередной удар — отнять дар речи. 5 марта дежурный врач записал: «Несмотря на некоторое улучшение его состояния, оно оставалось хуже (курсив наш. — В. С), чем в предшествующие дни». А далее дневник врачей сообщает информацию, которая противоречит этой записи и заставляет предположить, что она является позднейшей вставкой в текст дневниковых записей врачей. «Около 12 часов Владимир Ильич пригласил к себе тов. Володичеву и продиктовал ей два письма в течение 15—20 минут», которые, «по словам Владимира Ильича, его нисколько не разволновали, так как они были чисто деловые» (курсив наш. — B.C.). Считается, что в это время Ленин продиктовал письма Троцкому и Сталину. После диктовки у него «появилось чувство озноба», а днем В.И. Ленин «начал читать свою статью»⁴⁷** Надо выбирать между этой активностью и констатацией, что Ленину в этот день было хуже, чем в предшествующие дни, когда он не был в состоянии вести простейшую работу.

Отметим, что именно запись дневника врачей о событиях этого дня завершается необычным указанием на то, что Ленин «вызывал к себе Л.А. Фотиеву»⁴⁸. Использование инициалов нехарактерно ни для самого дневника, ни для практики 20—30-х годов.

6 марта повторяется подобная ситуация. Врачи сообщают о вызове Лениным Володичевой и Фотиевой, о диктовке первой «несколько строк, всего 1 1/2 строчки». Согласно традиционной версии, речь идет о письме П.Г. Мдивани, Ф.Е. Махарадзе и др. Но в этом можно усомниться, поскольку даже в типографском варианте письмо занимает 4—5 строк⁴⁹. Если Ленин действительно что-то диктовал, то не это письмо. Что он диктовал? И когда появилось письмо лидерам грузинских национал-уклонистов? Во всяком случае известный текст письма не может расцениваться как подтверждение правильности информации «Дневника» врачей. После дневного сна Ленину было уже не до работы: «Когда проснулся, позвал сестру, но почти не мог с ней разговаривать, он хотел попросить сестру позвать Надежду Константиновну, но не мог назвать ее имени... Владимир Ильич лежал с растерянным видом, выражение лица испуганное, глаза грустные, взгляд вопрошающий, из глаз текут слезы. Владимир Ильич волнуется, пытается говорить, но слов ему не хватает и дополняет их словами: «"Ах, черт, ах черт, вот такая болезнь, это возвращение к старой болезни" и т.п.» После принятых мер «речь стала улучшаться», В.И.Ленин успокоился и заснул⁵⁰. По свидетельству В. Камера (документ из АПРФ), к этому «двухчасовому припадку» привели прежние нарушения речи и параличи конечностей, а самый кризис произошел «без всяких видимых причин» и выразился в «полной потере речи и полном параличе правых конечностей»⁵¹.

Это был последний рабочий день В.И. Ленина. 7 марта ознаменовало уже совершенно иной период в жизни В.И. Ленина: он еще был способен общаться с окружающими, но о работе не могло быть и речи⁵².

Таков тот фон, без учета которого невозможно исследовать проблему последних писем и статей В.И. Ленина. В свете сказанного естественно встает вопрос о способности Ленина после второго инсульта адекватно оценивать реальную политическую ситуацию и точно формулировать свои мысли. Если иметь в виду достоверно устанавливаемые ленинские тексты, то можно сделать вывод, что у Ленина примерно до конца января 1923 г. не отмечалось неадекватной реакции на политические события. Наверное, можно спорить об эффективности предлагавшихся им политических и организационных решений, но это уже иной вопрос. В конце января появляются первые признаки того, что к предложениям и оценкам Ленина начинают относиться как к исходящим от человека, не совсем адекватно воспринимающего политические события и дающего рекомендации, ценность которых кажется сомнительной. Показательной в этом отношении является реакция членов Политбюро на некоторые положения статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин»⁵³. Она свидетельствует о том, что факт тяжелой болезни Ленина уже начал учитываться руководством партии.

Четко обозначившаяся тенденция к снижению интеллектуальных способностей Ленина с середины февраля и особенно в начале марта заставляет проявить повышенное внимание к документам, созданным в это время и прежде всего к письмам 5—6 марта. В это время Ленин уже не обладал хорошим знанием текущей политики, оттенков политической позиции отдельных руководителей партии (а старых знаний явно не хватило бы), для того чтобы давать такие оценки и советы, которые имеются в письмах 5—6 марта 1923 г. Он хорошо помнил давние события и забывал то, что было совсем недавно. Между тем автор этих писем демонстрирует хорошее знание самых последних нюансов текущей политики. Кроме того, в отношении этого времени уже не может быть уверенности, что информация (даже если она передавалась Ленину без искажения) воспринималась им адекватно, а его слова, предложения, выводы, известные нам к тому же только в передаче третьих лиц, вполне соответствовали тому, что он действительно хотел сказать.

Чтобы вернее судить о действиях Ленина в период работы над «Завещанием», надо постараться кроме состояния здоровья Ленина составить возможно более точное представление о той политической информации, которая в это время поступала к нему. С учетом источниковой базы, которой располагают сейчас историки, эта задача представляется труднорешаемой, но кое-что важное выяснить, оказывается, можно.

* Является ли этот текст органической частью дневниковой записи врача или позднейшей вставкой, сделанной при подготовке текстов к публикации, установить сейчас невозможно, поскольку нет доступа к подлинникам дневниковых записей врачей.

** Вырезка из газеты со статьей «Лучше меньше, да лучше», опубликованной 4 марта, хранится в ленинском архиве.

§ 2. РЕЖИМ РАБОТЫ ЛЕНИНА

Ограничения работы Ленина в связи с развитием болезни, устанавливавшейся сначала от случая к случаю и бывшие временными и частичными, постепенно превращались в постоянно действующий фактор. В историографии получило распространение мнение, что этот режим преследовал цели «выключения» Ленина из политической жизни, а инициатором его установления был Сталин, якобы опасавшийся, что продолжение политической деятельности Ленина не позволит ему добиться «необъятной власти», как считают одни, или, считают другие, сохранить ее. Точку опоры для таких суждений усматривают в постановлении декабрьского (1922 г.) Пленума ЦК РКП(б) относительно условий информирования Ленина о решении Пленума по вопросу о режиме монополии внешней торговли. Выше была показана несостоятельность такого рода попыток. Другим источником этой легенды служат воспоминания Крупской и секретарей Ленина. Вернее, вырванные из контекста и вольно интерпретированные отдельные слова, фразы. Однако достаточно прочитать тексты, чтобы несостоятельность подобных интерпретаций стала очевидной.

Крупская писала: «Я рассказывала Владимиру Ильичу, как умела, почему я думаю, что он выздоровеет. И говорили мы о том, что надо запастись терпением, что надо смотреть на эту болезнь, все равно как на тюремное заключение (курсив наш. — B.C.). Помню, Екатерина Ивановна, сестра милосердия, возмутилась этим моим сравнением: "Ну, что пустяки говорите, какая это тюрьма?" Я говорила о тюрьме вот почему... болезнь надо рассматривать как тюрьму, когда человек поневоле на время выпадает из работы. И Владимир Ильич переносил свою болезнь так же бодро, как раньше он переносил тюрьму... Как в тюрьме, Владимир Ильич все время заботился о других...»⁵⁴. Что в этом рассказе может служить основанием для утверждений, что Сталин установил «тюремный режим» для Ленина? Ничего. Тем не менее его используют именно ' для этого. То же следует сказать и о записи в «Дневнике дежурных секретарей» Ленина за 1 февраля 1923 г., когда в ходе разговора с секретаршей Ленин якобы сказал: «Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил, смеясь, если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам»⁵⁵. Видно, что со стороны Ленина имела место оговорка, а не обдуманная оценка. Кроме того, эта фраза относится к той части разговора, в которой Фотиева информировала его о рабочих контактах с А.Д. Цюрупой, А.И. Свидерским и А.В. Аванесовым, следовательно, Ленин не связывал слова о несвободе с будто бы установленным для него «тюремным режимом»*. Запись, сделанная Володичевой 2 февраля, вносит полную ясность: «Просил Лидию Александровну (Фотиеву. — B.C.) заходить к нему через день. На вопрос "в котором часу" сказал, что ведь он теперь свободный человек»⁵⁶. Если всерьез принять тезис о «несвободе» как признание установленного для Ленина «тюремного режима», то придется признать и то, что за истекшие сутки этот режим радикально изменился. О какой же свободе—несвободе ведет речь Ленин? О несвободе от болезни, приковавшей его к постели.

Нельзя оценивать как установление «тюремного режима» и ограничение на информацию, введенное декабрьским (1922 г.) Пленумом ЦК РКП (б), так как оно касалось одного вопроса — монополии внешней торговли и одного источника информации — «работников», и, следовательно, не распространялось на членов руководства партией и государством.

Надо учесть и то, что инициатива установления этих ограничений исходила от врачей. Они еще до второго инсульта настойчиво предлагали Ленину отдых вне Москвы и устранение от всякой работы. Трудно предположить, чтобы после серьезного обострения болезни врачи вдруг превратились в противников этого режима лечения и работы или стали выступать за его смягчение. Ведь они отвечали за состояние его здоровья. Против установленного врачами режима выступал сам Ленин. Об этом свидетельствует и его письмо Сталину, написанное, очевидно, между 16 и 18 декабря 1922 г.: врачи, утверждал Ленин, «создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения»; они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугубую глупость: пытались запретить "политические" совещания... Я чрезвычайно рассердился и отчитал их... Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных разговоров. Надеюсь Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и К° отошьете»⁵⁷. М.И. Ульянова также писала, что инициатива в ограничении Ленина на политинформацию после 16 декабря исходила от врачей⁵⁸. Так же считали и члены Политбюро и Оргбюро, писавшие 27 января 1923 г., что «врачи признали необходимым предписать тов. Ленину на известный период абсолютный покой, даже без чтения газет»⁵⁹.

Впрочем, установленный 18 декабря 1922 г. режим просуществовал совсем недолго. 22 декабря В.И. Ленин настоял на приглашении Фотиевой и продиктовал ей: «Не забыть принять все меры достать и доставить...** в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам»⁶⁰. 23 декабря он диктует для Сталина письмо, следовательно, именно врачи должны были дать разрешение на эту диктовку. Возможно, что с этим было связано совещание, которое 24 декабря Сталин, Каменев и Бухарин провели с врачами; на нем были выработаны условия работы Ленина, т.е. фактически был установлен режим работы, согласованный с режимом лечения: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5—10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений»⁶¹.

В общем и целом, удовлетворение получили обе стороны: Ленину разрешено работать, чего он добивался***, а режим изоляции от текущей политической работы, на чем настаивали врачи, ужесточен: специально оговаривалось распространение запрета и на все ближайшее окружение — на друзей и домашних, а под сам запрет попали не только вопросы монополии внешней, торговли и итогов работы Пленума ЦК, а все политические вопросы. Условия режима были выдержаны полностью в духе практики того времени и решений Пленума ЦК РКП (б) от 18 декабря.

Установленный 24 декабря режим соблюдался, судя по всему, недолго. Вскоре время диктовок много превзошло установленные 5—10 минут, а Ленин продолжал получать и отправлять политическую информацию. В это время в секретариат Ленина по-прежнему поступал поток важнейших документов. Если судить по журналу регистрации, начатому 19 декабря, то выясняется, что с 19 по 30 декабря поступил 291 документ (с № 7805 по № 8096), а с 2 по 25 января — 144 документа (с № 8097 по № 8241)⁶². В другом журнале регистрации, начатом 9 января 1923 г.****, с 9 по 31 января зафиксировано поступление 352 документов, с 4 по 24 февраля — 353 документов, с 5 по 10 марта — 177 документов. Конечно, главное не в количестве их, а в качестве, т.е. политической значимости политической информации и своевременности ее получения. Среди «входящих» были документы первостепенной политической важности: материалы декабрьского (1922 г.) Пленума ЦК РКП(б), в том числе о режиме монополии внешней торговли и о реализации принятых Пленумом постановлений, повестки дня, протоколы и текущие материалы Политбюро, Секретариата, переписка Сталина и Троцкого по вопросам Госплана и реорганизации системы управления народным хозяйством, многочисленные материалы, связанные с подготовкой XII съезда партии, документы Сталина по вопросам национально- государственного строительства, в том числе о конфликте в компартии Грузии, проект Конституции СССР, документы об образовании СССР, а также копии писем Сталина, Зиновьева, Троцкого, Каменева третьим лицам, присланные Ленину для сведения, информационные" сводки ГПУ, материалы НКИД, Наркомата внешней торговли и Коминтерна, масса документов по хозяйственным вопросам^63***** Они доставлялись в секретариат сразу же. Например, проект договора об образовании СССР, датированный 28 декабря, был зарегистрирован в Архиве Ленина уже 29 декабря⁶⁴.

Если документы поступают в комнату, находящуюся рядом с ленинской квартирой, попадают в руки тех, кто имеет ежедневный доступ к нему и по собственному усмотрению определяет, что из этого материала давать Ленину, а что не давать, то нет оснований считать сложившуюся ситуацию информационной блокадой, установленной для Ленина Сталиным или ЦК партии.

Могут сказать: одно дело поток входящей корреспонденции, другое дело реальные контакты. Их было немало, известные нам факты, видимо, далеко не исчерпывают всех контактов. 27 декабря 1922 г. от Ленина был направлен Сталину запечатанный пакет. Об этом же говорит письмо Фотиевой Каменеву от 29 декабря 1922 г. с предупреждением не проговориться при свиданиях с Лениным⁶⁵. 5 января от Ленина пересылается Троцкому письмо Луизы Бройлен⁶⁶. Перекличка отдельных положений диктовок «О придании законодательных функций Госплану» с письмами Троцкого в ЦК от 24 и 26 декабря (о чем речь пойдет далее) говорит в пользу того, что Ленин был знаком с ними. Ряд писем Сталина в ЦК РКП(б) (6, 17, 24 января 1923 г.)⁶⁷ позволяют предположить, что он был знаком с диктовками Ленина о Госплане (со всеми или с частью из них). О каких-то политических контактах Ленина, видимо, говорят и некоторые записи в журналах для регистрации документов ленинского секретариата. 25 января: «Записочки Вл. Ил., взятые со стола в 1—[19]23 г.» (всего десять записок: «1) О Горбунове, 2) Переписка с Каменевым о Ломоносове, 3) Переписка с Луначарским о комис[сии] со Свид[ерским] и Каменевым], 4) В круговую о здоровье В.И., 5) О Ходоровском, о его шефстве, 6) О приеме Рексома, 7) об Экибастузе, 8) т. Фотиевой о том, что она яко бы интригует Владимира] Ил[ьича), 9)  Записочка Вл[адимира] Ил[ьича] с цифрами, 10) Записочка о врачах, о Гляссер, о разговоре со Сталиным». Они зарегистрированы под № 8192—8202⁶⁸. А вот еще одна подобная запись в журнале регистрации Архива Ленина от 22 февраля 1923 г.: «Записочки Вл[адимира] Ил[ьича] к Цюрупе». И еще одна, от 5 марта 1923 г.: «Записочка т. Тучкову от 1/III [19]23 г. — о церковном соборе»⁶⁹. О каком «тюремном режиме» можно говорить? Эти факты свидетельствуют о том, что мы, по существу, еще очень мало знаем о работе В.И. Ленина в этот последний период.

Через своих технических секретарей Ленин вел переговоры с Политбюро и отдельными членами Политбюро (например, по вопросу о предоставлении материалов по «грузинскому вопросу»). Руководил работой своей комиссии, которая общалась со многими людьми и, очевидно, информировала Ленина об этих беседах. Вступал в деловой контакт с Каменевым, Цюрупой, Кржижановским, Свидерским⁷⁰, общался со Сталиным (до 5 марта 1923 г.). Имеются также сведения о контактах Ленина с разными лицами через М.И. Ульянову, Н.К. Крупскую, секретарей; они не нашли отражения в доступных нам документах и зафиксированы в воспоминаниях их самих, а также Троцкого. От них же он получал информацию о некоторых важных политических вопросах, в том числе о позиции Зиновьева и Троцкого по «грузинскому вопросу» и др. О том же говорит история передачи для публикации статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин». Обсуждение статьи «Лучше меньше, да лучше» до ее публикации (это фиксирует «Дневник секретарей») также свидетельствует, что установленный режим был не более чем фикцией. Наконец, есть прямые заявления о массовости таких контактов. М.И. Ульянова вспоминала: «Но и в это время Владимир Ильич был занят, конечно, не только записями, на которые по формулировке врачей, "не должен был ожидать ответа". Он был занят и текущими делами, стараясь влиять на них. Права тов. Фотиева, которая пишет:

"Хитро обходя установленные врачами (врачами! — B.C.) нормы, он занимался делами до последних пределов человеческих возможностей, до того времени, когда болезнь лишила его последнего способа общения с людьми — речи, т.е. до марта 1923 г."»⁷¹.

Все это говорит о том, что установленный 18—24 декабря 1922 г. режим информирования Ленина не носил политического характера. Он был сугубо медицинским, а его установление и поддержание были обусловлены исключительно развитием болезни Ленина и его самочувствием.

И все же режим политической изоляции Ленина был! Изоляции неполной, избирательной и целенаправленной. Установленный не Сталиным и даже не постановлениями Политбюро ЦК партии и осуществлявшийся не ими, а ближайшим домашним ленинским окружением: Крупской, Ульяновой и секретарями ленинского секретариата. Решение вопроса, докладывать Ленину о чем-либо или нет, было в их воле. И они пользовались этим правом для достижения политических целей, устанавливая, таким образом, реальный режим информации, который правильнее будет назвать режимом фильтрации информации.

Главную роль здесь, видимо, играла Крупская, рассматривавшая этот вопрос в качестве семейного, а не политического дела, и имевшая для этого все возможности: получения важной политической информации, повседневного контакта с мужем и фактическое, естественно признаваемое всеми право говорить в этой ситуации от имени Ленина и во имя его человеческих интересов. В отличие от секретарей, также владевших всей важнейшей политической информацией (Фотиева — секретарь Председателя СНК, Гляссер — технический секретарь Политбюро), она не боялась нарушать установленный режим. Свои права на это она вполне определенно заявила по поводу конфликта со Сталиным: «О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т.к. знаю, что его волнует, что нет»⁷².

Поэтому получилось, что запрет на политические контакты действовал в отношении тех членов ЦК и Политбюро, которые считали для себя обязательным соблюдать решения ЦК, и не действовал для других, пытавшихся разыграть «ленинскую карту» в политической борьбе. До Ленина доводилась та информация, которую Крупская и технические секретари считали полезным довести до него. В то же время определенная часть информации, которая шла от Политбюро и ЦК, задерживалась. Девять членов и кандидатов в члены Политбюро (все, кроме Троцкого) в письме от 31 декабря 1923 г. свидетельствовали, что именно невозможность сначала личных, а потом и письменных контактов с Лениным помешала им завершить обсуждение с Лениным вопросов национально-государственного строительства⁷³.

Енукидзе «по горячим следам» этих событий на XII съезде РКП(б) говорил, что «т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информации... к человеку, по болезни не имеющему возможности следить за повседневной работой, приходят и говорят, что там-то и таких-то товарищей обижают, бьют, выгоняют, смещают и т.д., он, конечно, должен был написать такое резкое письмо»⁷⁴. Ем. Ярославский, намекая на конфликт Сталина с Крупской, говорил на июльском (1926 г.) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б): «В таком громадном политическом вопросе они дошли до того, чтобы позволить себе к больному Ленину придти со своими жалобами на то, что их Сталин обидел. Позор! Личные отношения примешивать к политике по таким большим вопросам. Я имею право это сказать партии»⁷⁵. Примечательно, что на заявления А. Енукидзе и Ем. Ярославского, сделанные перед обширной аудиторией и в присутствии Крупской, никто не возразил по существу дела. Они говорили правду, и многим это было хорошо известно.

Троцкий тоже признавал, что «Крупская делала, что могла, чтобы оградить больного от соприкосновения с враждебными махинациями секретариата» (т.е. Сталина)⁷⁶. А вот еще одно его свидетельство: «Через Крупскую Ленин вступил с вождями грузинской оппозиции (Мдивани, Махарадзе и др.) в негласную связь против фракции Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского»⁷⁷. Утверждение о «фракции» Сталина — Орджоникидзе — Дзержинского, а также о том, что именно Ленин установил «негласную связь» с грузинскими национал-уклонистами, оставим на совести Троцкого, а факт политической помощи Крупской грузинским национал-уклонистам зафиксируем.

Итак, Крупская в роли адвоката противников образования СССР по схеме, предложенной Лениным. А вот факт, говорящий о том, что она, как могла, мешала поступлению к Ленину материалов от сторонников образования СССР. 21 февраля 1923 г. врач сделал интересную и очень важную для нашей темы запись о том, что 20 февраля Крупская отказалась дать В.И. Ленину «отчет о 10-м съезде Советов». «Владимир Ильич огорчился отказом, стал уверять, что он отчет этот уже читал, что он ему нужен для одного вопроса, который его теперь занимает, но все-таки отчета ему не дали. Это обстоятельство сильно разволновало Владимира Ильича». Но Крупская была неумолима, хотя 18—20 февраля было временем некоторого улучшения состояния здоровья Ленина. Как оценить этот отказ? Отчет съезда, принявшего решение о вхождении РСФСР в СССР, мог дать аргументы в пользу правильности решения об образовании СССР, а не против него. Видимо, Крупская этого не желала.

Интересное признание подобного рода содержит письмо Гляссер Бухарину: к концу января 1923 г. Ленин «имел уже предвзятое мнение, нашей работой буквально руководил и страшно волновался, что мы не сумеем доказать в своем докладе то, что ему надо и он не успеет до съезда подготовить свое выступление» (курсив наш. — B.C.)⁷⁸. Это признание стоит многого! У Ленина с чьей-то подачи до серьезного ознакомления с документами по «грузинскому делу» уже сложилось твердое убеждение, кто прав, кто виноват, и он требовал от своей собственной комиссии не объективного разбирательства, а лишь предоставления ему необходимых аргументов для укрепления уже имеющихся взглядов и оценок. Так это было или нет в действительности, но она фактически утверждает, что Ленин в это время кем-то управлялся. Гляссер признавала, что именно она информировала Ленина о позиции Зиновьева и Троцкого и в то же время, прикрываясь отсутствием разрешения врачей, отказалась передавать Ленину присланный Сталиным документ ЦК РКП(б) «Краткое изложение письма ЦК РКП губкомам и обкомам о конфликте в компартии Грузии»⁷⁹.

На кого работал ограничительный режим фильтрации информации для Ленина? На национал-уклонистов и Троцкого. Против кого? Против Сталина. В отношении передачи Ленину материалов ЦК, содержащих их критику, они как могли чинили препятствия. Этот режим служил средством политического и психологического давления на Ленина с целью повлиять на него и превратить в орудие борьбы троцкистов против сторонников Ленина в ЦК партии. Что делать, Крупская была не только женой Ленина, но и политически активным человеком, занимая по определенным вопросам, как видно, разные с Лениным политические позиции. В результате Ленин становился жертвой политической интриги, которую необходимо учесть при изучении всего комплекса вопросов, связанных с его так называемым «Завещанием», т.е. текстами, созданными в это время.

Вместе с тем нет оснований думать, что Лениным, даже больным, легко можно было манипулировать в политических целях. Есть основания считать, что он знал о плетущейся интриге. Если не о деталях, то о самом факте ее. На эту мысль наводит одна из записок, зарегистрированных 25 января таким образом: «т. Фотиевой о том, что она яко бы интригует Вл[адимира]. Ил[ьича]»⁸⁰. Кто предупрежден, тот вооружен...

* В «Дневнике дежурных секретарей» имеется немало рассказов о внешних контактах Ленина в это время (24, 26, 30 января, 1, 3, 5, 12 и 14 февраля) (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 477, 481, 485-486).

** В тексте пропуск.

*** Основанием такого решения, возможно, стала стабилизация и даже некоторое улучшение состояния здоровья Ленина.

**** В нем записи производились с 10 по 13 января, 15, 17, 23, 24, 30 января, 2, 3, 6, 8, 14, 19, 20, 22-24 февраля, 5, 7-10, 13 марта (РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 4. Д. 11).

***** Поток документов продолжал поступать в секретариат В.И. Ленина до 21 марта 1923 г., т.е. до того дня, когда Политбюро рассматривало просьбу Ленина дать ему яд (она была отклонена). Видимо, здесь было принято какое-то решение, прекратившее работу ленинского секретариата в прежнем режиме. Отдельные документы продолжали поступать и регистрироваться позднее — в апреле 1923 г. (РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 31. Л. 4-14; Д. 34. Л. 5). Только после 21 марта можно говорить о действительной «изоляции», «блокаде» Ленина от текущих материалов ЦК, СНК и СТО, но бессмысленность использования в данном случае этих терминов и тем более упреков за изоляцию и т.п., думается, очевидны, так как Ленин был парализован и лишен дара речи.

Примечания:

¹ См.: Петренко И. Ленин в Горках — болезнь и смерть. Источниковедческие заметки // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 2. М., 1990. С. 192—193.

² Известия ЦК КПСС. 1991. № 2. С. 133, 138.

³ Там же. № 3. С. 183-18!.

⁴ Там же. С. 187.

⁵ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 304. Л. 5.

⁶ Там же. Ф. 5. Оп. 4. Д. 1, 9, 10.

⁷ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 41-42; Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 188—189; Петренко Н. Ленин в Горках — болезнь и смерть. С. 145, 187.

⁸ Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 187.

⁹ Там же. С. 188.

¹⁰ РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 4. Д. 9.

¹¹ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 41..

¹² Там же. С. 42, 43.

 TOC \o "1-5" \h \z ¹³  Там же. ,

¹⁴ Там же. С. 42; Петренко Н. Указ. соч. С. 146; Ленин. У руля страны Советов: По воспоминаниям современников и документам. 1920—1924. Т. 2. М., 1980. С. 237.

¹⁵Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 42. '

¹⁶ Ленин. У руля страны Советов: По воспоминаниям современников и документам. 1920-1924. Т. 2. М, 1980. С. 240-241.

¹⁷ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 42-43.

¹⁸ РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 4. Д. 9. Л. 80.

¹⁹ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 464-468; Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 43; РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 4. Д. 9. Л. 85 об.-86.

²⁰ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 42; Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 188.

²¹ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 42.

²² Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 331, 471—472; Вопросы истории КПСС. 1991. №9. С. 43.

²³ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 228—229; Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 44.

²⁴ См.: Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 42—45; Ленин ВЛ. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 474; Волкогонов Д А Ленин... Кн. 2. С. 227—228.

²⁵ См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 592—592; Волков Г. Стенографистка Ильича // Сов. культура. 1989. 21 янв.; Куманев ВА, Куликова И. С. Противостояние: Крупская — Сталин. М., 1994. С. 22; Ленин. У руля страны Советов: По воспоминаниям современников и документам. Т. 2. С. 249, 252; Наумов В., Курин Л. Ленинское завещание // Урок дает история. М., 1989. С. 35—36.

²⁶ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. с. 45.

²⁷ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 474.

²⁸ Там же; Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 45.

²⁹ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 474; Вопросы истории КПСС. 1991. N° 9. С. 46, 54.

³⁰ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 346—355; Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 45, 46.

³¹ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 46.

³² Там же. С. 45, 47, 54.

³³ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 346, 369—373, 377, 447; Вопросы истории КПСС. 1991. №9. С. 45, 47.

³⁴ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 46.

³⁵ Там же. С. 45, 47-48.

³⁶ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 446—450; Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 45, 48.

³⁷ Вопросы истории КПСС. 1991. N° 9. С. 49—50; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 474-476.

³⁸ Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 50—51; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 476—477.

³⁹ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 477—478, 482—484; Кентавр. 1991. Октябрь- декабрь. С. 100—101.

⁴⁰ Кентавр. 1991. Октябрь—декабрь. С. 101 — 102.

⁴¹ Там же. С. 103-104.

⁴² Там же. С. 104, 106-107, 114.

⁴³ Там же. С. 105.

⁴⁴ Там же. С. 107.

⁴⁵ Там же. С. 108.

⁴⁶ Там же.

⁴⁷ Там же. С. 117,119; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 486.

⁴⁸ Кентавр. 1991. Октябрь—декабрь. С. 109.

⁴⁹ Там же. С. 109; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 330.

⁵⁰ Кентавр. 1991. Октябрь—декабрь. С. 109.

⁵¹ Волкогонов ДА. Ленин... Кн. 2. С. 343.

⁵² Кентавр. 1991. Октябрь—декабрь. С. 109—112; Волкогонов Д.А. Ленин... Кн. 2. С. 349-35!.

⁵³ Известия ЦК КПСС. 1989. № П. С. 179-192.

⁵⁴ Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 171-172.

⁵⁵ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 478.

⁵⁶ Там же.

⁵⁷ Волкогонов ДА. Ленин... Кн. 2. С. 329.

⁵⁸ Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 198.

⁵⁹ Там же. №11. С. 179-180.

⁶⁰ Там же. 1991. №6. С. 191.

⁶¹ Там же. С. 193.

⁶² РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 4. Д. 10.

⁶³ Там же. Д. 10, 11.

⁶⁴ Там же. Д. 10. Л. 14 об.

⁶⁵ Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 157. '

⁶⁶ РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 4. Д. 6. Л. 3; Д. 11. Л. 3 об.

⁶⁷ Там же. Оп. 2. Д. 274. Л. 1-2; Д. 275. Л. 4-6; Д. 276. Л. 2-5.

⁶⁸ Там же. Оп. 4. Д. 10. Л. 23-23 об.

⁶⁹ Там же. Д. И. Л. 43, 48.

⁷⁰ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 478, 484-485.

⁷¹ РГАСПИ: Ф: 16: 1: Д. 64. Л. 4.

⁷² Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 192.

⁷³ Там же. 1991. № 3. С. 214.

⁷⁴ Двенадцатый съезд РКП(б). Стенограф, отчет. М., 1968. С. 590.

⁷⁵ РГАСПИ. Ф: 17. Оп 2. Д. 246. IV вып. С. 46.

⁷⁶ Троцкий Л. Завещание Ленина. С. 281.

⁷⁷ Там же. С. 280.

⁷⁸ Известия ЦК КПСС. 1990. № 9. С. 163.

⁷⁹ Там же. С. 153.

⁸⁰ РГАСПИ. Ф: 5: Оп 4. Д. 10. Л. 23-23 об: