Содержание материала

 

Комендант суда. Суд идет, прошу встать.

Председательствующий. Подсудимый Бессонов, поскольку вы отказались от защиты, вы имеете право на защитительную речь или может быть вы желаете соединить вашу защитительную речь с последним словом?

Бессонов. Да.

Председательствующий. Подсудимый Гринько.

Гринько. Я отказываюсь от защитительной речи, соединю ее с последним словом.

Председательствующий. Подсудимый Чернов.

Чернов. Отказываюсь от защитительной речи. Все скажу в последнем слове.

Председательствующий. Подсудимый Иванов.

Иванов. Отказываюсь, буду защищаться в последнем слове.

Председательствующий. Подсудимый Крестинский, желаете воспользоваться правом защитительной речи?

Крестинский. Нет, только последним словом.

Председательствующий. Подсудимый Зубарев.

Зубарев. Отказываюсь от защитительной речи.

Председательствующий. Подсудимый Рыков.

Рыков. Скажу только последнее слово.

Председательствующий. Подсудимый Шарангович.

Шарангович. Я не собираюсь защищать себя, поэтому отказываюсь от защитительной речи, буду говорить только в последнем слове.

Председательствующий. Подсудимый Ходжаев.

Ходжаев. Я тоже отказываюсь.

Председательствующий. Подсудимый Зеленский.

Зеленский. Отказываюсь.

Председательствующий. Подсудимый Икрамов, желаете воспользоваться правом защитительной речи?

Икрамов. Отказываюсь.

Председательствующий. Подсудимый Раковский.

Раковский. От защитительной речи я отказываюсь, использую только последнее слово.

Председательствующий. Подсудимый Розенгольц, желаете воспользоваться правом защитительной речи?

Розенгольц. Нет. Воспользуюсь только последним словом.

Председательствующий. Подсудимый Бухарин.

Бухарин. Я отказываюсь от особой речи, защитительной, а защиту по некоторым пунктам обвинения соединю с последним словом.

Председательствующий. Подсудимый Буланов.

Буланов. Воспользуюсь только последним словом.

Председательствующий. Подсудимый Ягода.

Ягода. Только последнее слово.

Председательствующий. Подсудимый Крючков.

Крючков. Только последнее слово.

Председательствующий. Подсудимый Максимов-Диковский.

Максимов-Диковский. Использую последнее слово.

Председательствующий. Таким образом, переходим к последним словам.

Подсудимый Бессонов, имеете последнее слово.

 

Бессонов. Граждане судьи! Вместе с другими обвиняемыми я отвечаю здесь перед пролетарским судом за тягчайшие государственные преступления, совершенные "право-троцкистским блоком" и лично мною, как его активным участником. Самым страшным, всеобъемлющим из этих преступлений является измена родине, в которой повинен я. Я был посредником и участником преступных переговоров "право-троцкистского блока" с фашистскими кругами Германии. В этих переговорах нашло себе завершение давно начавшееся преступное сотрудничество "право-троцкистского блока" с зарубежной фашистской агентурой, сотрудничество, имевшее целью подрыв военной и хозяйственной мощи СССР, ускорение фашистского нападения на страну победившего социализма.

В этих переговорах поджигатели войны с обеих сторон выработали чудовищную линию на поражение СССР, намечали план громадных территориальных уступок неприятелю.

Суровая рука пролетарского правосудия вовремя вскрыла страшный гнойник измены и предательства, разоблачила чудовищный заговор и поставила его участников, в том числе и меня, перед беспощадной ответственностью советского закона.

Я был также посредником и участником в преступной связи "право-троцкистского блока" с белоэмигрантской частью, так называемой "трудовой крестьянской партией". Лишенные какой бы то ни было опоры внутри страны, подгоняемые своими хозяевами-фашистами, руководители "право-троцкистского блока" пытались собрать под свое крыло всю агентуру фашизма внутри СССР, в том числе и так называемую "трудовую крестьянскую партию". И этой жалкой попытке пролетарское правосудие нанесло сокрушительный удар.

Не все преступления "право-троцкистского блока", в которых повинен и лично я, смогли быть предотвращены правосудием: осуществление злодейского замысла над уничтожением великого писателя рабочего класса, предательское умерщвление некоторых выдающихся деятелей Советской страны. Но помимо тех преступлений, о которых говорилось в обвинительном заключении и в речи гражданина государственного обвинителя, я должен признаться еще в одном преступлении перед пролетарским правосудием, о котором на процессе не говорилось.

За год, прошедший со времени моего ареста, я уже раз стоял перед пролетарским судом, скрыв от него те факты своей антисоветской деятельности, в которых я обвинялся на настоящем процессе.

Я был арестован 28 февраля прошлого года. 51/2 месяцев продолжалось следствие по моему первому делу. Органами НКВД был собран обширный материал, допрошено было большое количество свидетелей, устроен был ряд очных ставок, собраны были отзывы обо мне, о моих связях со всех мест моей работы. Проверено было все. Год прошел, и что же?

Воспользовавшись тем, что данные на меня показания лицами, не участвующими на настоящем процессе, не отображали полностью действительности, я упорно отрицал основное из предъявленных мне обвинений, а именно свою принадлежность к нелегальной антисоветской организации.

13 августа прошлого года я предстал перед Военной Коллегией Верховного Суда, заседавшей почти в том же составе, что и на настоящем процессе, но в закрытом заседании, с применением закона от 1 декабря 1934 года. Военная Коллегия подвергла внимательному разбору все предъявленные мне обвинения. Я получил возможность развернутого объяснения по всем поставленным передо мной вопросам. Однако я и на суде продолжал ту же тактику запирательства, которую я усвоил на следствии. После основательного разбора дела Военная Коллегия не признала возможным ни оправдать меня, ни судить, она направила мое дело на дальнейшее расследование.

Прошло еще 41/2 месяца. За это время органами НКВД было прощупано несколько нитей, могущих привести к раскрытию моей нелегальной антисоветской деятельности. И только в конце прошлого года впервые была нащупана нить, ведшая от Крестинского ко мне. 28 октября прошлого года, ровно через 10 месяцев после моего ареста, мне предъявили часть показаний Крестинского, который разоблачал меня как связиста "право-троцкистского блока" с заграницей и Троцким. Так как Крестинский после Пятакова был единственным человеком, который знал все о моей антисоветской деятельности, я не имел уже сил и не пытался оставаться на прежней своей позиции запирательства, я попросил лишь несколько дней на размышления, которые мне были даны. Передо мной стоял выбор-либо продолжать свою прежнюю тактику запирательства с неизмеримо меньшими шансами на успех, ввиду того что следствие располагало гораздо большими данными в отношении моей антисоветской деятельности и стояло на безошибочно правильном пути, либо чистосердечно рассказать следствию все, что я знал.

Лишь 30 декабря прошлого года я заявил следствию, что порываю решительно и полностью со своим преступным прошлым и начинаю давать показания чистосердечно и до конца. Я не вилял и не запирался. Разрыв с преступным прошлым-и я это очень отчетливо понимал - мог быть только в одной единственной форме, в форме полных, развернутых, чистосердечных показаний. Я показал решительно все, что знал, и о тех фактах, которые полностью или частично были известны следствию, и о фактах, которые следствию не были известны. Я упоминаю об этом обстоятельстве не потому, что хочу видеть в нем какое-нибудь смягчающее вину обстоятельство, а только для того, чтобы завершить этим штрихом картину десятимесячной бесплодной борьбы с пролетарским правосудием, борьбы, которая имеет печальное преимущество стоять особняком по своей длительности даже на настоящем процессе.

Граждане судьи! Высокие слова неуместны и малоубедительны в устах человека, обвиняемого, подобно мне, в тягчайших государственных преступлениях. Поздно бить себя кулаком в грудь и, повторяя слова гражданина государственного обвинителя, обличать свои собственные преступления. Но одного обстоятельства я не могу не коснуться. Не потому, что я вижу в нем смягчение своей громадной вины, а потому, что оно одно только и дало мне силы воспользоваться правом последнего слова подсудимого. Моя преступная деятельность протекала в условиях заграничной работы. Длительная оторванность от советской действительности объясняет в значительной степени и это мое схождение на преступный путь. Более чем 6-летнее пребывание в обстановке непосредственного капиталистического окружения гибельно отозвалось на моем политическом поведении.

Но в этом факте заграничного пребывания есть и другая сторона, которой я хотел бы коснуться в двух словах. Если бы я был последовательным изменником родине, ничто не мешало бы мне, казалось, остаться по ту сторону границы, в особенности после январского процесса 1937 года, когда был разоблачен и осужден Пятаков -непосредственный руководитель моей преступной работы, относительно возможных показаний которого против меня я мог строить самые мрачные предположения, и, тем не менее, по первому зову в феврале 1937 года я явился в Москву отвечать перед родиной. И вот эта, на первый взгляд, необъяснимая непоследовательность, которая погнала меня на родину, в то время, как преступная логика, казалось, должна была диктовать мне обратное,- она и дает мне право сказать сейчас: каков бы ни был приговор пролетарского суда, это будет приговор суда моей родины, и я безропотно приму его.

 

Председательствующий. Подсудимый Гринько, вам предоставляется последнее слово.

Гринько. Я взял последнее слово не для того, чтобы защищать себя перед Верховным Судом. Мне нечего сказать в свою защиту. Я воспользуюсь этим словом и не для того, чтобы просить о смягчении приговора. Я не имею права на смягчение приговора. Я целиком и полностью согласен с той квалификацией и политической оценкой как наших общих преступлений, так и моих преступлений в частности, которая дана в речи Прокурора СССР. Да, дело так и обстоит.

Я стою перед Верховным Судом как изменник родине, как активный участник право-троцкистского заговора против победившего в СССР социализма, как союзник и агент капитализма в его смертельной борьбе против социализма, как государственный преступник, приложивший свою руку к подготовке провокации войны, расчленения СССР в пользу фашизма, приложивший свою руку к подготовке убийства лучших людей нашей страны и к насильственному свержению социалистического государственного и общественного строя в СССР.

Нечего прибавить к этому списку злодеяний. Для меня, как, очевидно, и для некоторых других обвиняемых, многие факты и злодеяния "право-троцкистского блока" впервые стали известны на самом суде. Но я обязан вам прямо сказать, что самые чудовищные из этих фактов- изложенные Ягодой чудовищные убийства лучших людей нашей страны, факты, неизвестные мне ранее,-не удивили меня, ибо я узнавал в них лицо и дела право-троцкистского заговора; я узнавал в них установки "право-троцкистского блока" и его лидеров. Наши бывшие лидеры лучше бы сделали, если бы на суде совсем не пытались в какой бы то ни было мере смягчить свою непосредственную ответственность за все эти дела. Никому из нас не уйти и не надо уходить от этой ответственности.

Я, как и некоторые другие обвиняемые, стою перед судом как прямой агент и шпион фашистских государств и их разведок, как прямой союзник фашизма в его борьбе против СССР.

Но не фашизм сделал меня таким. Фашизм подобрал в свою пользу готовые плоды многолетней борьбы троцкистов и правых против партии и Советской власти. Троцкому и Бухарину обязан я той, с позволения сказать, "идеологией" и той школой чудовищного двурушничества, которые привели всех нас к прямому фашизму.

Я стою перед судом как украинский буржуазный националист и одновременно как участник "право-троцкистского блока". Это-не случайное сочетание. Ловля буржуазных националистов и политическое растление неустойчивых политических элементов в национальных республиках является давнишней, упорно проводимой тактикой троцкистов и правых.

По преступному, изменническому пути пришла украинская национал-фашистская организация в состав объединенных в "право-троцкистском блоке" сил контрреволюции. Эта украинская национал-фашистская организация действовала одновременно и по заданиям "право-троцкистского блока" и по заданиям фашистских разведок.

Мои тягчайшие преступления как участника право-троцкистского заговора в огромной мере отягчаются следующими обстоятельствами.

Во-первых, как один из организаторов украинской национал-фашистской организации, я действовал, в частности, на Украине, то есть у главных ворот, через которые немецкий фашизм подготавливает свой удар против СССР.

По заданиям "право-троцкистского блока" и немецкой разведки украинская национал-фашистская организация, и я в том числе, вела огромную работу по подрыву западной границы СССР. И, мне кажется, только нежеланием сказать полную правду суду объясняется то, что и Рыков, и Бухарин, признавая персональную связь со мною, как участником право-троцкистского заговора, отнекиваются от связи через меня с украинской национал-фашистской организацией, которая была крупной картой в антисоветской борьбе "право-троцкистского блока".

Эта украинская национал-фашистская организация-Любченко, Порайко и другие-завершает собой длинную, с самого начала революции тянущуюся цепь преступлений различных фракций украинского буржуазного национализма против украинского народа.

Прокурор СССР был прав, когда сказал, что под руководством большевистской партии и Советской власти на путях ленинско-сталинской национальной политики украинский народ поднят на такую высоту, которой он никогда не имел в своей истории. Большевистская партия и Советская власть создали украинское государство, сделали Украину богатейшей индустриальной и колхозной страной, подняли на небывалую высоту национальную культуру Украины. И вот та украинская национал-фашистская организация, представлять которую перед судом я имею печальную участь, пользуясь фальшивыми лозунгами национальной "независимости", вела украинский народ в ярмо немецких фашистов и польской шляхты.

Вторым обстоятельством, которое отягощает мою вину участника право-троцкистского заговора, является то, что я в течение больше чем двух лет знал о заговоре в Красной Армии, был лично связан с рядом

крупнейших военных заговорщиков, осуществлявших подрыв оборонной мощи и подготовку поражения СССР. Я знал и связан был с людьми как по украинской организации, так и по Красной Армии, которые подготовляли то открытие фронта, о котором шла речь на этом процессе.

Третье обстоятельство, которое отягощает мою вину перед народами СССР, это то, что я в течение нескольких месяцев знал не только общие террористические установки право-троцкистского центра, но и тот факт, что две террористические группы изо дня в день вели слежку за Сталиным и Ежовым с целью убить их. Иными словами, я поднял свою руку на Сталина, которого, как гения освобожденного человечества, чтят трудящиеся всего мира, и на Ежова, в лице которого воплощена великая целеустремленность партии по разгрому врагов СССР.

Наконец, моя вина отягощается тем высоким положением, тем высоким постом, который я занимал, и тем доверием, которым я пользовался у ЦК и у Сталина.

Из мелкобуржуазного болота подняла меня партия, дала мне высокий государственный пост, высокое общественное положение, доверило мне государственные тайны и контроль над государственными средствами СССР. Я предал эти тайны. Я допустил, я содействовал использованию государственных средств, народных средств СССР на финансирование неслыханного заговора против народов СССР.

Я помню один момент в моей жизни, когда в 1933 году была разгромлена украинская националистическая организация и некоторые ближайшие мои дружки были арестованы, я был серьезно скомпрометирован своей личной связью с ними. Моя партийная организация отшатнулась от меня. Я был одинок и изолирован. И я написал тогда личное письмо Сталину об этом. Я в тот же день, в тот же вечер по телефону получил от руководства ЦК самое теплое, товарищеское ободрение, поддержку, успокоение. А через несколько месяцев после этого я получил такое доверие, о котором только может мечтать член партии. Я был избран в состав ЦК ВКП(б).

И на все это я ответил изменой, черной, как ночь, и партии. И родине, и Сталину.

И вот в этих условиях, граждане судьи, мне нужно сказать вам о своем раскаянии. Я очень хорошо понимаю, каким презрением каждый советский человек встретит слова раскаяния в моих устах. И все же я должен это сказать, ибо это соответствует действительности, ибо мне больше некому об этом сказать. В том положении, в котором я нахожусь, был только один способ-на деле доказать свое раскаяние-это раскрыть перед следствием и судом все факты заговора, и всех известных мне участников заговора. Я это сделал до конца. Я в своих показаниях не щадил себя, не щадил никого из своих соумышленников. Я назвал все факты и всех заговорщиков, мне известных. Я должен покаяться, что я сделал это не сразу, но разве можно было сразу сломать в себе инерцию многолетней, упорной и опасной подпольной борьбы против Советской власти, подавить чувство дружбы соучастников, выжечь язву двурушничества, подавить чувство стыда? Словом, разве можно было сразу вынести на свет свою душу предателя, какой свет не видал? Но я это сделал до конца, и суд имел возможность это проверить.

В моем положении есть и другая форма выражения раскаяния. К сожалению, она недоступна для непосредственной проверки суда, но тем не менее, она от этого не перестает существовать. Я говорю о своем внутреннем удовлетворении. Я смею сказать о моей радости по поводу того, что наш злодейский заговор раскрыт и предотвращены те неслыханные беды, которые мы готовили и отчасти осуществили против СССР. Обновленный Наркомвнудел добил право-троцкистский заговор в его последнем убежище. И я этому рад.

Самый тяжелый приговор-высшую меру наказания-я приму как должное. У меня только есть одно желание: последние остатки моих дней или часов, как бы мало их ни было, я хочу прожить и умереть не как враг, находящийся в плену у Советской власти, а как совершивший тягчайшую измену родине, жестоко ею за это наказанный, но раскаявшийся гражданин СССР.

 

Председательствующий. Подсудимый Чернов, вам предоставляется последнее слово.

Чернов. Граждане судьи! Я воспользовался предоставленным мне правом последнего слова подсудимого не для того, чтобы защищать или оправдывать себя. Тягчайшие преступления, совершенные мною перед великой Советской страной, не могут быть ни оправданы, ни защищены.

Я изменник социалистической родины. Я продавал интересы родины врагу рабочего класса и всего человечества-фашизму. Я шпион германской разведки, активный участник контрреволюционной организации правых, организации вредительства и диверсий, активный участник "право-троцкистского блока", ставившего себе целью свержение в СССР существующего социалистического общественного и государственного строя и восстановление капитализма, восстановление власти буржуазии. Я активный участник блока, который для достижения цели восстановления капитализма шел на неслыханно чудовищные преступления и использовал для этой цели весь арсенал бандитов.

Совершенные мною преступления, повторяю, не могут быть ни защищены, ни оправданы. Они заслуживают самого сурового наказания.

Как я, которому партия оказала величайшее доверие, мог изменить партии и родине и стать шпионом германской разведки и членом контрреволюционной организации?

Как я уже показывал на суде, я в течение длительного времени был меньшевиком, и не рядовым членом меньшевистской партии, а руководителем одной из ее организаций, Иваново-Вознесенской. Я был достаточно образован и политически развит, чтобы принять меньшевизм и бороться за его программу защиты капитализма совершенно сознательно.

Я вошел в Коммунистическую партию уже тогда, когда силы внутренней контрреволюции были разгромлены и рабочий класс под руководством большевиков вышел из гражданской войны победителем.

Время моего вступления в Коммунистическую партию совпадало с периодом начала нэпа, который я расценивал не так, как принимали его настоящие большевики, а по-своему, поменьшевистски. Поэтому, когда партия перешла от политики ограничения кулачества и капиталистических элементов в городе к политике наступления и разгрома их, моя меньшевистская сущность с такой политикой не могла примириться, и я стал искать среди антисоветских группировок в партии тех единомышленников, взгляды которых отвечали моему меньшевизму и практические цели которых означали бы борьбу за свержение Советской власти и за восстановление капитализма.

Я нашел этих единомышленников в контрреволюционной организации правых. Взгляды и практические цели этой организации целиком и полностью совпадали с моими меньшевистскими взглядами. Я был тогда в 1928 году еще небольшим человеком в партии. Я этим отнюдь не хочу умалить свою вину и смягчить свои преступления. Мои преступления безмерны и чудовищны. Во главе контрреволюционной организации правых стояли такие люди, как Рыков, Бухарин, Томский, и что они пришли к цели свержения Советской власти и восстановления капитализма, то есть пришли к меньшевизму, укрепляло меня в моих меньшевистских позициях. Это сыграло свою роль в моем вступлении в контрреволюционную организацию правых.

В моем вступлении на путь немецкого шпионажа сыграл крупную роль Дан. Он при встречах со мной аргументировал необходимость борьбы правых против Советской власти и оказания помощи капиталистическим государствам в их борьбе за то же, то есть за свержение Советской власти. То, что сам Дан, как я потом убедился, является агентом германской разведки, имело крупное значение при даче мною согласия стать немецким шпионом. К числу причин, приведших меня к шпионажу, надо отнести и мою моральную неустойчивость-пьянство.

Вернувшись из Германии в Советский Союз, я обязан был не только как член партии, а как гражданин Советского Союза рассказать об установлении преступной связи с немецкой разведкой. Я восстановил бы себя тогда в рядах честных граждан. Я этого не сделал. Я предпочел оставаться изменником родине. Я в течение 1929 года через Пауля Шефера и в последующий период до своего ареста через Райвида обслуживал немецкую разведку и помогал ей бороться за расчленение Советского Союза, за поражение последнего в войне.

Поручения, которые я получал от немецкой разведки-вредительство и диверсии, совпадали с указаниями, которые я получал через Рыкова, от центра своей контрреволюционной организации правых. Те и другие, по существу, ничем друг от друга не отличались. Те и другие действовали в одном направлении-подорвать экономическую мощь и обороноспособность Советского Союза и тем обеспечить поражение в войне, свержение Советской власти и восстановление капитализма.

Это совпадение целей и практических указаний немецкой разведки и центра правых послужило для меня лишним доводом в пользу того, что шпионскую работу надо продолжать, вредительство и диверсии надо организовывать.

За время моей преступной деятельности как активного участника контрреволюционной организации правых и как немецкого шпиона мною проведена чудовищная по своему характеру и большая по своим размерам вредительская и диверсионная работа. Я о ней подробно показывал на предварительном следствии и рассказывал на суде.

Партия оказала мне величайшее доверие, поставив меня во главе Народного Комиссариата Земледелия. Я же это доверие использовал против партии, использовал против родины. Я выполнял не директивы партии по укреплению колхозного строя, по развитию мощи колхозов, по росту зажиточности колхозников,-я выполнял директивы центра контрреволюционной организации правых и германской разведки по разрушению колхозного строя, по подрыву колхозов. Рыков здесь пытался отрицать дачу мне указаний об организации вредительства в сельском хозяйстве. Я напоминаю об этом опять-таки не для того, чтобы умалить свою вину и переложить ее на другого. Я исключительно делаю это ради установления истины.

Рыков хочет дело изобразить так, что он давал "идеологические установки" о проведении вредительства и не принимал участия в его организации. Это не верно. Или точнее-это полправды, а полправды уже ложь. Рыков от имени центра правых руководил параллельно с германской разведкой всей моей вредительской и диверсионной работой по сельскому хозяйству.

О своей преступной деятельности как активный участник контрреволюционной организации, как немецкий шпион я в первый же день своего ареста, на первом же допросе дал следователю искренние, правдивые показания.

Я также дал следователю показания о тех лицах, с которыми я был связан по своей контрреволюционной и шпионской работе. Свои показания я также искренне и правдиво изложил перед судом.

Что заставило меня дать правдивые показания тотчас же после своего ареста?

С 1937 года начался разгром контрреволюционной организации правых. Были арестованы главари организации - Рыков, Бухарин и другие, была разгромлена контрреволюционная организация правых в Наркомземе. Летом 1937 года был арестован резидент немецкой разведки вышеупомянутый Райвид. Все это заставляло меня задуматься над вопросом о том, может ли дать что-нибудь продолжение этой борьбы. Ответ мог быть только отрицательный. Сила Советского государства непобедима!

Что из себя представляла наша контрреволюционная организация? Это была шайка озверевших чиновников, она не имела никаких корней в народе. Ее базой были соглашения с фашистскими правительствами.

Советский народ вопреки всем нашим козням, козням контрреволюционеров, построил социализм и одержал невиданную победу. Сознание этой силы Советской власти и Советского государства и привело меня к тому, что я тотчас же после ареста сложил оружие и дал искренние, правдивые показания.

Преступления мои велики и чудовищны. Любое наказание, которое суд сочтет необходимым вынести мне, не может покрыть эти преступления.

Но я все-таки осмеливаюсь обратиться к суду и просить суд сохранить мне жизнь.

Если суд найдет возможным это сделать и жизнь мне будет оставлена, я все силы отдам на служение великому советскому народу.

Я не могу загладить своих преступлений-они слишком велики. Своей последующей честной работой я постараюсь загладить хотя бы одну небольшую частицу этих тягчайших преступлений перед родиной, перед великой Советской страной.

Joomla templates by a4joomla