Глава семнадцатая
Воронов и Рокоссовский прилетели в Москву 4 февраля и в тот же день были приняты Верховным Главнокомандующим.
Сталин, не ожидая, пока генералы по уставу доложат о прибытии, пошел им навстречу, протягивая руку:
- Поздравляю вас, поздравляю с успехом!
Видно было, что Сталин очень доволен. Выслушав сообщение о боях под Сталинградом, Верховный поделился своими соображениями о будущих сражениях. Расхаживая по кабинету, Сталин время от времени останавливался, приближался к собеседникам и пристально смотрел им в глаза. Рокоссовский писал позднее, что Сталин "в нужные моменты умел обворожить собеседника теплотой и вниманием и заставить надолго запомнить каждую встречу с ним".
Теперь, после Сталинградской победы, перед Ставкой возникали новые проблемы. Обстановка на советско-германском фронте в корне изменилась. Красная Армия освобождала Северный Кавказ, громила врага на Верхнем Дону. На южном участке фронта в зимней кампании 1942/43 года немецко-фашистские войска были отброшены на 600-700 километров. Но враг, еще сильный, упорно сопротивлялся, был способен наносить мощные контрудары'- как в конце февраля - начале марта под Харьковом. Предстояла нелегкая борьба.
К весне 1943 года на огромном фронте наступило затишье.
* * *
Несмотря на нелегкое общее положение нашего государства, военное производство в 1943 году в целом шло успешно. С этого года Советское государство превосходило противника в техническом оснащении армии. Превосходство это обеспечивалось тем, что советские политические и военные руководители учитывали и умело использовали неисчерпаемые возможности плановой советской экономики, умели предвидеть тенденцию общего развития техники и отдельных ее видов, быстро и в необходимых масштабах реализовать достижения конструкторов. И, конечно, труд советских людей, недоедавших и недосыпавших. Этот труд и сделал возможным техническое превосходство над врагом.
Рабочим органом Ставки был Генеральный штаб. Верховный Главнокомандующий установил и здесь жесткий порядок круглосуточной работы и сам регламентировал часы работы руководящего состава Генштаба. Так, А. И. Антонов - заместитель начальника Генштаба - должен был находиться на месте по семнадцать-восемнадцать часов в сутки и отдыхал с пяти-шести часов утра до двенадцати дня. С.М. Штеменко, исполнявшему с мая 1943 года обязанности начальника Оперативного управления, отдыхать разрешалось с че-тырнадцати до восемнадцати - девятнадцати часов.
Сталин не щадил и себя. В годы войны он занимал пять постов: Генерального секретаря ЦК ВКП(б), Председателя СНК СССР, Председателя ГКО, Верховного Главнокомандующего и народного комиссара обороны. На счету у Сталина была каждая минута, работал он по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки, а надо не забывать, что в 1943 году ему шел шестьдесят четвертый год.
Исполнять такие обязанности можно было только при строжайшем режиме труда. Генеральный штаб делал доклады Верховному Главнокомандующему обычно три раза в сутки. Первый раз - в десять-одиннадцать часов утра, как правило - по телефону. Сталин звонил сам:
- Что нового?
Переходя от стола к столу, на которых заранее раскладывались карты, начальник Оперативного управления с трубкой в руках, докладывал. Если на фронте все шло хорошо, доклад не прерывался, лишь изредка слышалось покашливание да характерное причмокивание курильщика трубки. Но пропустить в докладе хотя бы одну армию было нельзя, сразу же следовал вопрос:
- А у Батова что?
Если в ходе доклада Верховный давал распоряжение, оно тут же записывалось дословно и оформлялось соответствующим образом.
Во второй половине дня, в шестнадцать-семнадцать часов, заместитель начальника Генштаба вновь делал доклад. А ночью генштабисты ехали в Кремль или на Кунцевскую дачу с итоговым докладом за день, на котором обычно присутствовали члены Политбюро и Ставки. На столе раскладывались карты, Сталин прохаживался вдоль него и слушал доклад.
Идти на доклад в Ставку следовало подготовленным всесторонне. Невозможно было прийти с картами, имевшими "белые пятна", или сообщить ориентировочные, тем более - преувеличенные, данные. Ответов "наугад" Сталин не признавал.
"У Верховного было какое-то особое чутье на слабые места в докладах или документах, - писал Г. К. Жуков, - он их тут же находил и строго взыскивал за нечеткую информацию. Обладая цепкой памятью, а он хорошо помнил сказанное и не упускал случая довольно резко отчитать за забытое".
Летом 1943 года генерал С. М. Штеменко, докладывая в очередной раз в Ставке, каким-то образом забыл на столе две карты. Их сразу же хватились, начали искать - нет как нет. Штеменко чувствовал: они у Верховного. Молчать было нельзя, и на следующий день Штеменко на докладе сказал уверенно:
" - Товарищ Сталин, сутки назад мною оставлены у вас две карты с обстановкой. Прошу вернуть их мне.
Тот сделал удивленный вид:
- Почему вы думаете, что они у меня? Ничего у меня нет.
- Не может этого быть, - настаивал я. - Мы нигде, кроме Ставки и Генштаба, не бываем. Деться картам некуда. У вас они. Сталин ничего на это не ответил. Вышел из кабинета в комнату отдыха и возвратился с картами. Он нес их, держа за угол, в вытянутой руке, и, встряхнув, бросил на стол.
- Нате, да впредь не оставляйте... Хорошо, что правду сказали..."
Даже малейшего вранья или попытки скрыть действительность Верховный Главнокомандующий никому не прощал. К примеру, в ноябре 1943 года начальник штаба 1-го Украинского фронта был снят с должности за то, что не донес о захвате противником крупного населенного пункта, рассчитывая, что в ближайшее время он будет возвращен нашими войсками. Поэтому в докладах Верховному Главнокомандующему формулировки звучали предельно строго.
* * *
Далеко не так гладко, как хотелось бы, складывались весной 1943 года отношения с союзниками, прежде всего из-за задержки с открытием второго фронта в Европе.
Переписка по этому поводу не прекращалась.
16 марта Сталин в послании Рузвельту писал: "...Я считаю своим долгом заявить, что главным вопросом является ускорение открытия второго фронта во Франции. Как Вы помните, открытие второго фронта и Вами, и г. Черчиллем допускалось еще в 1942 году и, во всяком случае, не позже как весной этого года...
После того как советские войска провели всю зиму в напряженнейших боях и продолжают их еще сейчас, а Гитлер проводит новое крупное мероприятие по восстановлению и увеличению своей армии к весенним и летним операциям против СССР, нам особенно важно, чтобы удар с Запада больше не откладывался, чтобы этот удар был нанесен весной или в начале лёта".
Близилось третье военное лето, и вновь советскому народу, его армии, его правительству следовало полагаться только на свои собственные силы. Впрочем, когда разбираешь действия Ставки ВГК в весенние месяцы 1943 года, приходишь к выводу, что она не очень-то и рассчитывала на реальную помощь союзников и намеревалась использовать свои немалые и всевозрастающие силы и средства.
Фашистское командование не только не думало отступать, но и намеревалось, в очередной раз, изменить ход событий на Восточном фронте в свою пользу. 15 апреля 1943 года Гитлер отдал оперативный приказ № 6. Начинался он со свойственных фюреру напыщенных фраз: "Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление "Цитадель" - первое наступление в этом году".
Вечером 12 апреля в Ставке (присутствовали Сталин, Жуков, Василевский и Антонов) после тщательного анализа было принято решение о преднамеренной обороне. Основные резервы Ставка намеревалась развертывать в тылу Центрального и Воронежского фронтов, чтобы подготовить рубеж обороны на случай прорыва врага на Курской дуге.
Произошел существенный перевес в силах и средствах в пользу Красной Армии. В полосе Центрального, Воронежского и Степного фронтов это превосходство было особенно убедительным. Если бы Гитлер и его спесивые генералы могли представить, какое количество людей и техники сосредоточило советское командование на Курской дуге, они, возможно, задумались бы над реальностью своих планов наступления. Но, вероятнее всего, и в этом случае они не отказались бы от наступления: во-первых, гитлеровское командование было все еще уверено в своей силе, а во-вторых, не могло не наступать - этого требовали политические соображения, политическая самоуверенность гитлеровского руководства...
Минул май, прошел июнь, настали первые июльские дни - вермахт не начинал наступления. Ныне мы знаем: враг хотел подготовиться как можно лучше, Гитлер требовал отправить на Восток как можно больше "тигров" - с этими сверхтяжелыми танками он связывал главные свои надежды. Советское Верховное Главнокомандование ждало событий со дня на день. Дважды, 8 и 20 мая, Генштаб с разрешения Верховного посылал в войска предупреждения о возможной близости вражеского наступления. Когда же эти сроки прошли, у Верховного Главнокомандующего начали появляться сомнения: а не делает ли он ошибки, отдавая инициативу врагу, что, если, как это уже бывало, наши войска не выдержат массированного танкового удара? А вдруг противник и не думает наступать?
Словом, Верховный был неспокоен. Представители Ставки - Жуков и Василевский - все время находились в войсках, проверяли их готовность к отражению удара врага, устраняли недостатки. В ночь на 2 июля Генштаб получил новые, и достоверные, сведения о намерениях врага. В войска полетела директива за подписями Сталина и Василевского:
"По имеющимся сведениям, немцы могут перейти в наступление на нашем фронте в период 3 - 6 июля. Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
- Усилить разведку и наблюдение за противником с целью своевременного вскрытия его намерений.
- Войскам и авиации быть в готовности к отражению возможного удара противника..."
После этого ожидание стало непереносимым: начнут или нет? В ночь на 5 июля в штабе Центрального фронта стало известно от только что захваченного пленного, что в три часа утра - начало. Рокоссовский и Жуков решили в два часа тридцать минут предпринять запланированную артиллерийскую контрподготовку. Рокоссовский пошел отдавать распоряжения, а Жуков соединился с Москвой. Сталин сообщил, что только что разговаривал с Василевским (начальник Генштаба находился у Ватутина на Воронежском фронте), одобрил принятое решение и велел чаще информировать его.
- Я буду ждать ваших сообщений, - закончил он разговор.
Жуков чувствовал, что Верховный так же напряжен, как и он сам.
В два часа двадцать минут гром орудий донесся до штаба Центрального фронта, находившегося в двадцати километрах от передовой, - это наша артиллерия открыла огонь. В два три дцать позвонил Верховный:
- Ну, как, начали?
- Так точно, - отвечал Жуков.
- Как они себя ведут?
- Пытались отвечать отдельными батареями, но вскоре перестали.
- Хорошо, я еще позвоню.
Он звонил еще и еще, - видимо, в эту ночь Верховный Главнокомандующий не спал.
Артиллерийская контрподготовка советских войск была своевременной, и враг открыл огонь только в половине пятого утра.
Несмотря на то что фашистские войска подготовили мощный удар, за день им удалось лишь на узком участке вклиниться в оборону войск Центрального фронта на глубину шесть - восемь километров - и только! В ночь на 6 июля Рокоссовский доложил в Ставку о положении и очень обрадовался, когда Сталин обещал передать ему из резерва 27-ю армию. Но утром Рокоссовский получил другое распоряжение: 27-ю армию, не задерживая, направить на Воронежский фронт.
- Рассчитывайте только на свои силы, - услышал Рокоссовский. - Имейте в виду, что у вашего левого соседа положение нелегкое, враг может там прорвать фронт и выйти в тыл к вам. Тогда на вас возлагается оборона Курска...
Действительно, на Воронежском фронте противнику удалось в первый день и в последующие несколько дней вклиниться на глубину до тридцати пяти километров. Но и здесь советские войска стойко оборонялись. Враг атаковал день, другой, третий... К 12 июля наступление вермахта выдохлось. В этот день в районе Прохоровки, в тридцати километрах от Белгорода, произошло величайшее танковое сражение второй мировой войны: здесь, на узкой полосе всхолмленной, изрезанной оврагами равнины, зажатой с одной стороны рекой Псел, а с другой - железнодорожной насыпью, сошлись в титанической схватке 1200 танков и САУ 4-й немецкой и 5-й гвардейской танковых армий. Обе стороны понесли большие потери и отошли на исходные позиции. Далее враг не продвинулся. Операция "Цитадель" провалилась.
В конце июля 1943 года советские войска наступали на фронте протяженностью в четыреста километров. Лишь за счет предельного напряжения сил немецко-фашистскому командованию удавалось сохранять целостность фронта. Начало августа знаменовалось упорными боями за Орел. 3 августа Воронежский и Степной фронты согласно плану операции "Полководец Румянцев" начали наступление на южном фасе Курской душ, в районе Белгорода. В то же время Ставка готовила наступление на Смоленском направлении - операцию "Суворов". 3 августа Верховный Главнокомандующий выехал на фронт.
Из Москвы выехали в поезде, состоявшем из нескольких товарных вагонов и платформ, и салон-вагона, закамуфлированного под основной состав. 3 августа в районе Юхнова на КП Западного фронта командующий фронтом В. Д. Соко-ловский доложил обстановку. Была рассмотрена подготовка к операции, особенно тщательно обсуждались задачи армий, артиллерии и танков.
Командующего Калининским фронтом А.И. Еременко Сталин принимал в селе Хорошево под Ржевом в небольшом домике. Выслушав доклад, Верховный Главнокомандующий стал расспрашивать о противнике, о снабжении войск продовольствием и боеприпасами. Зашла речь о предстоящем наступлении. Сталин сказал:
- Вот, товарищ Еременко, вы сдали врагу Смоленск, вам надо его и освобождать...
После этого Сталин и Еременко на машинах отправились на станцию Мелехове, где ждал поезд. За обедом Верховный Глав- нокомандующий пил "Цинандали" и много шутил. Еременко впервые видел его таким.
Прощаясь, Еременко спросил, можно ли сообщить войскам о приезде Верховного Главнокомандующего на фронт.
- Да, конечно, - был ответ.
Это был единственный визит Сталина на фронт в годы Великой Отечественной войны...
Вечером того же дня Антонова и Штеменко вызвали к Сталину. Присутствовали и другие члены Ставки.
- Знаете ли вы военную историю? - обратился Верховный к генералам.
Вопрос был неожиданным, и генералы не успели ответить, - как Сталин продолжал:
- Если бы вы ее читали, то знали бы, что издавна, когда войска побеждали, в честь полководцев и войск били во все колокола. Надо и нам отмечать победы более ощутимо. Мы решили, - он кивнул на сидевших за столом членов Ставки, - давать в честь отличившихся войск и командиров артиллерийские салюты...
В тот вечер Москва салютовала освободителям Орла и Белгорода двенадцатью залпами из ста двадцати орудий. С той поры стало традицией - отмечать победы салютами. Они гремели все чаще и чаще - советские войска гнали захватчиков восвояси, на запад.
Поздравительные приказы готовились в Оперативном управлении, причем вступительная часть - "шапка" - в обязательном порядке докладывалась (обычно по телефону) Верховному Главнокомандующему. Правил он приказы редко, но тем более примечательны исключения. Так, в приказ от 27 января 1945 года, отданный по случаю прорыва обороны врага у Мазурских болот, Сталин добавил фразу: "считавшейся у немцев со времен первой мировой войны неприступной системой обороны".
* * *
Длительное время Советское правительство не получало информации от союзников о намерениях в отношении Италии. С конца июля такая информация стала поступать, и обнаружилось, что она неполна, неоперативна. 22 августа в послании Рузвельту и Черчиллю, указав на это обстоятельство, Сталин подчеркивал: "До сих пор дело обстояло так, что США и Англия сговариваются, а СССР получал информацию о результатах сговора двух держав в качестве третьего пассивного наблюдающего. Должен Вам сказать, что терпеть дальше такое положение невозможно".
То, что союзники не выполнили своего обещания открыть второй фронт в 1943 году, не могло не отразиться на взаимоотношениях СССР с западными державами. Не улучшила эти взаимоотношения и приостановка до ноября арктических конвоев с грузами для СССР. Но сокрушительный разгром вермахта на Курской дуге заставил правящие круги Запада изменить свою политику.
Для согласования планов дальнейшего ведения войны в Москве с 19 по 30 октября 1943 года собралась конференция министров иностранных дел. Были рассмотрены очень важные вопросы. К примеру, первым пунктом повестки дня по предложению советской делегации было "Рассмотрение мероприятий по сокращению сроков войны против Германии и ее союзников в Европе".
Председатель СНК СССР принял по отдельности руководителей делегаций США и Англии - К. Хэлла и А. Идена. Кор-делл Хэлл беседовал со Сталиным днем 25 октября в его кабинете.
Государственный секретарь США, человек преклонного возраста, впервые в жизни летел на самолете, и встреча началась с рассказа Хэлла о своих впечатлениях. Поговорили на отвлеченные темы - о погоде, о видах на урожай - в СССР они были неважными. Зашла речь о способах посева пшеницы, и Хэлл рассказал, что на его родине, в штате Теннесси, пшеницу сеют на глубину шести вершков. Это удивило Сталина. Затем Хэлл вспомнил о вязке плотов на реках в Теннесси, и Сталин в свою очередь стал рассказывать, что в Грузии плоты в прошлом вязали с помощью виноградной лозы...
Когда перешли к деловой части, выяснилось, что американский дипломат в первую очередь хочет выполнить поручение президента - договориться с главой Советского правительства о личной встрече "большой тройки". Переписка по этому поводу велась уже не одну неделю, но предлагаемые места встречи не устраивали то Сталина, то Рузвельта (Черчилль готов был ехать или лететь куда угодно).
Сталин еще раз объяснил Хэллу, что он хорошо понимает необходимость такой встречи, но не может оставить Москву в момент, когда идут столь важные и кровопролитные сражения, и он - Верховный Главнокомандующий - должен ими руководить.
- Сейчас, - говорил Сталин, - представляется весьма редкая возможность, появившаяся, пожалуй,-впервые за пятьдесят лет: нанести серьезное поражение германским армиям. Немцы располагают незначительными резервами, в то время как Красная Армия имеет достаточно резервов для операций на протяжении целого года. Понятно, что Советский Союз не может каждые десять лет вести войну с немцами. Поэтому чрезвычайно важно воспользоваться открывающимися сейчас возможностями и преимуществами и решить кардинально эту задачу - избавиться на длительное время от германской угрозы. Что ка- сается встречи трех, то необходимо все как следует взвесить и переговорить с коллегами.
Атмосфера беседы была радушной, чего нельзя сказать о встрече Сталина с Иденом 27 октября: английское правительство всерьез подумывало об отсрочке высадки своих войск во Франции и в 1944 году. Иден передал главе Советского правительства мнение Черчилля: он, Черчилль, "не абсолютно уверен", что план вторжения во Францию "можно будет осуществить".
Сталин заметил, что, как видно, на Западе существует только "призрак вторжения", в то время как Советскому Союзу "выпало более трудное дело". Иден пытался уверять, что "премьер-министр хочет сделать все, что в его силах, для борьбы против немцев". На это Сталин ответил:
- Я в этом не сомневаюсь, однако премьер-министр Великобритании хочет, чтобы ему доставались более легкие дела, а нам, русским, более трудные. Это можно было сделать один раз, два раза, но нельзя этого делать все время...
Но тут же Сталин снисходительно добавил:
- Мы не буквоеды. Мы не будем требовать того, что наши союзники не в состоянии сделать...
В целом же Московская конференция была, несомненно, успешной, и на обеде вечером 30 октября в Екатерининском зале Кремля об этом говорилось с полным основанием.
Гостей собралось очень много: участники переговоров, члены Политбюро и ГКО, наркомы, военачальники. Было довольно шумно, но наступила абсолютная тишина, когда Сталин, держа рюмку в руке, поднялся с места. Молотов, призывая всех ко вниманию, постучал по бутылке ножом.
Поздравив присутствующих с успешным завершением конференции, Сталин сказал:
- Отныне сотрудничество трех великих держав будет еще более тесным, атмосфера доверия, в которой проходила работа конференции, будет сопутствовать дальнейшим совместным шагам антигитлеровской коалиции во имя победы над общим врагом. Что касается Советского Союза, то я могу заверить, что он честно выполнит свои обязательства. За нашу победу, друзья!
Во время обеда глава Советского правительства дал весьма убедительные доказательства готовности советской стороны к сотрудничеству.
К. Хэлл сидел по правую руку от Сталина. Государственный секретарь и за обедом пытался уговорить Сталина выехать далеко за пределы страны для встречи с Черчиллем и Рузвельтом. Когда это не удалось, Хэлл явно расстроился. В это время Сталин за спиной Хэлла наклонился к переводчику В.М. Бережко-ву, сидевшему справа от американца, и чуть слышно сказал:
- Слушайте меня внимательно. Переведите Хэллу дословно следующее: Советское правительство рассмотрело вопрос о положении на Дальнем Востоке и приняло решение сразу же по- еле окончания войны в Европе, когда союзники нанесут поражение гитлеровской Германии, выступить против Японии. Пусть Хэлл передаст это президенту Рузвельту как нашу официальную позицию. Но пока мы хотим держать это в секрете. И вы сами говорите потише, чтобы никто не слышал. Поняли?
- Понял, товарищ Сталин, - прошептал Бережков.
Пока он переводил Хэллу слова Сталина, тот смотрел в упор на американца и время от времени утвердительно кивал головой. Меланхолию Хэлла как рукой сняло. И немудрено: для правительства США сообщение, сделанное Сталиным, было предельно важным. Это ныне американские историки и дипломаты могут позволить себе замалчивать роль Советского Союза в исходе войны на Дальнем Востоке, а тогда правительство США, учитывая упорство и ожесточенность сопротивления японских войск, всерьез предполагало, что война на Тихом океане может затянуться на долгие годы и стоить жизни немалому числу американцев.
Тем временем начались жестокие сражения за освобождение матери городов русских - Киева. Вел войска генерал армии Николай Федорович Ватутин, один из самых блистательных полководцев Великой Отечественной. Сильно мешал ему член Военного совета (а главное - член Политбюро, не шутка!) суетливый Никита Хрущев: мелкому карьеристу очень уж хотелось войти в Киев к ноябрьским торжествам - то-то сделает подарок Верховному! Хрущев торопил генералов, кричал, грозил, но его проходилось слушаться, а это приводило к большим потерям.
Командование 1-го Украинского фронта 4 - 5 ноября ввело в сражение новые силы, и в ноль часов тридцать минут 6 ноября над древним городом взвилось Красное знамя. Вечером этого дня Москва салютовала победителям двадцатью четырьмя залпами из трехсот двадцати четырех орудий. Такое количество орудий в салюте участвовало впервые.
Продолжая стремительное наступление, наши войска 7 ноября освободили Фастов, 12 ноября - Житомир. Успешно наступали они и на южном участке фронта. На севере началось освобождение Белоруссии. Но враг еще был силен и способен наносить контрудары на отдельных участках. 15 ноября гитлеровское командование, сосредоточив пятнадцать дивизий, в том числе семь танковых и моторизованную, нанесло контрудар на житомирско-киевском направлении. 20 ноября врагу вновь удалось захватить Житомир, и он рвался (тщетно, впрочем) к Киеву. Во второй половине ноября фашисты предприняли наступление с никопольского плацдарма. И вот в такое время Верховный Главнокомандующий покинул Москву...
В ночь на 25 ноября от железнодорожной платформы в районе Кунцева отошел состав. О маршруте его знал очень ограниченный круг лиц, путь же был неблизким. Начальник охраны Сталина генерал-лейтенант Власик постарался сделать все, что- бы пассажиры - Сталин, Молотов и Ворошилов - в пути могли продолжать повседневную работу. Как и всегда, три раза в день Верховный Главнокомандующий заслушивал доклады начальника Оперативного управления Генштаба С.М. Штеменко о положении на фронте.
Вечером 26 ноября прибыли в Баку.
В восемь утра Сталин приехал на аэродром. Здесь его ждали командующий ВВС Красной Армии А. А. Новиков и командующий авиацией дальнего действия А. Е. Голованов. Новиков доложил, что самолеты Си-7 поведут генерал-полковник Голованов и полковник Грачев; затем он пригласил Сталина, Моло-това и Ворошилова в самолет, пилотируемый Головановым. Сталин сделал несколько шагов к этому самолету, но остановился, подумал и сказал:
- Генерал-полковники редко водят самолеты, лучше мы полетим с полковником, - и пошел к другому самолету, Ворошилов и Молотов - за ним.
- Штеменко пусть тоже летит с нами, в пути доложит обстановку, - вспомнил Сталин уже на трапе самолета.
Три девятки истребителей сопровождали самолеты. Спустя три часа показался Тегеран. Приехавших встречал заместитель наркома внутренних дел генерал-полковник Аполлонов. С аэродрома поехали в советское посольство.
Размещалось оно в парке, за надежной оградой и, разумеется, строго охранялось. Предосторожности были отнюдь не лишними: город кишел самыми подозрительными субъектами, и доподлинно было известно, что среди них имелись фашистские диверсанты, готовившие покушение на участников "большой тройки". Поэтому президент Рузвельт принял предложение поселиться в помещении советского посольства, так как американское находилось на значительном отдалении и президент мог подвергнуться опасности во время переездов.
Надо сказать, что согласие Рузвельта поселиться на территории советского посольства вызвало недовольство Черчилля: он, по собственному опыту, знал, как трудно кому бы то ни было противостоять логике Сталина и его обаянию, если он хотел кого-либо очаровать. А тут Сталину и Рузвельту представляется возможность беседовать без участия его, Черчилля! А вдруг из этого произойдет какое-либо неудобство или ущерб для Британской империи?
Первая беседа с Рузвельтом была исключительно дружелюбной. Собеседники, можно сказать, радостно приветствовали друг друга, обменялись любезностями. Сталин предложил президенту закурить "Герцеговину-Флор". Тот отказался и закурил сигарету:
- Привык к своим, - и, улыбаясь очень дружелюбно, спросил: - А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой вы, как говорят, выкуриваете врагов?
Сталин был готов пошутить:
- Я, кажется, уже почти всех их выкурил. Но, говоря серьезно, врачи советуют мне поменьше пользоваться трубкой. Я все же ее захватил в Тегеран и, чтобы доставить вам удовольствие, раскурю ее в следующий раз.
- Надо слушаться врачей, - серьезно сказал Рузвельт, - мне тоже приходится это делать...
Через час в шестнадцать ноль-ноль началось первое заседание конференции. Председательствовал на нем Рузвельт. Каждый из участников сказал несколько приветственных слов.
Сталин говорил:
- Приветствуя конференцию представителей трех правительств, я хотел бы сделать несколько замечаний. Я думаю, что история нас балует. Она дала нам в руки очень большие силы и очень большие возможности. Я надеюсь, что мы примем все меры к тому, чтобы на этом совещании в должной мере, в рамках сотрудничества, использовать ту силу и власть, которые нам вручили наши народы. А теперь давайте приступим к работе.
Первым и основным вопросом в работе конференции было, конечно, открытие второго фронта. От этого зависели сроки окончания войны в Европе, и на первом же заседании советская делегация со всей определенностью высказалась:
- Мы, русские, - говорил Сталин, - считаем, что наилучший результат дал бы удар по врагу в Северной или в Северозападной Франции. Даже операции в Южной Франции были бы лучше, чем операции в Италии...
Позиции наших союзников были несколько противоречивы. Соединенные Штаты в принципе соглашались организовать высадку во Франции, и Рузвельт определенно высказал это в беседе со Сталиным. Черчилль же избрал для ведения дискуссии испытанный метод: не высказываясь прямо против высадки на территории Франции, он употребил все свое весьма недюжинное красноречие для того, чтобы поставить открытие второго фронта в зависимость от развития операций на Средиземном море. Дискуссия на первом заседании и последующем сконцентрировалась на этом вопросе. Методично, с железной логикой глава советской делегации заставлял своих оппонентов высказываться откровенно.
Дискуссия продолжалась без очевидного успеха. Рузвельт, понимая, что атмосфера накаляется, несколько раз пытался смягчить ее:
- Нам всем известно, - говорил он, - что разногласия между нами и англичанами небольшие. Я возражаю против отсрочки операции "Оверлорд", в то время как господин Черчилль больше подчеркивает важность операций в Средиземном море. Военная комиссия могла бы разобраться в этих вопросах.
- Мы можем решить эти вопросы сами, - возражал Сталин, - ибо мы имеем больше прав, чем военная комиссия.
Тут Сталин решил действовать напрямую:
- Если можно задать неосторожный вопрос, то я хотел бы узнать у англичан, верят ли они в операцию "Оверлорд" или они просто говорят о ней для того, чтобы успокоить русских?
Черчилль отвечал:
- Если будут налицо условия, которые были указаны на Московской конференции, то я твердо убежден в том, что мы будем обязаны перебросить все наши возможные силы против немцев, когда начнется осуществление операции "Оверлорд".
Такой ответ означал, что при определенных условиях британское правительство может посчитать себя вправе отказаться от "Оверлорда".
Переговоры зашли в тупик. Так истолковал ответ и Сталин. Он резко поднялся из-за стола и сказал, обращаясь к Молотову и Ворошилову:
- Идемте, нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте...
Но вмешался Рузвельт:
- Мы очень голодны сейчас. Поэтому я предложил бы прервать наше заседание, чтобы присутствовать на том обеде, которым нас сегодня угощает маршал Сталин...
Надо сказать, что на конференции вопросы высокой политики обсуждались не только за столом заседания, но и в неофициальной обстановке. Так было и на обеде в советском посольстве. Застольная беседа началась с выяснения вкусов. Рузвельт, которому очень нравилось советское шампанское, рассказывал о развитии виноделия на тихоокеанском побережье США и высказал мысль о целесообразности выращивания кавказских сортов вин в Калифорнии. Сталин одобрил эту идею, стал приводить цифры производства по каждому сорту кавказского вина, рассказал об особенностях почв в отдельных районах Грузии и экспериментах с сортом "хванчкара", который не приживался в других районах. Черчилль заявил, что предпочитает армянский коньяк и даже имеет интересные соображения об импорте этого замечательного напитка в Англию. Сталин согласился поставлять и коньяк, и шампанское - но после войны.
Далее речь зашла о кавказской кухне, и здесь, конечно, Сталин обнаружил тонкое понимание предмета. Он напомнил Рузвельту, что тому во время прошлого завтрака понравилась лососина:
- Я распорядился, чтобы сюда доставили одну рыбку, - и дал знак внести подарок.
Дверь отворилась, и четверо дюжих парней в военной форме внесли "рыбку" длиной метра два и полметра в диаметре. Несколько минут президент США любовался "рыбкой".
Зашла речь о Сталинграде, и Черчилль, высоко оценив мужество и стойкость советских солдат в битве за Сталинград, высказал предположение, что развалины города надо оставить нетронутыми, в назидание потомству. Рузвельт поддержал эту мысль. Но Сталин считал иначе:
- Не думаю, чтобы развалины Сталинграда следовало оставить в виде музея. Город будет снова отстроен. Может быть, мы сохраним нетронутой какую-то часть его: квартал или несколько зданий как памятник Великой Отечественной войны. Весь же город, подобно фениксу, возродится из пепла, и это уже само по себе будет памятником победы жизни над смертью...
Очевидцы, и в первую очередь Гопкинс, утверждают, что весь вечер Сталин поддразнивал Черчилля, а тот этого поначалу не понимал. Результатом "был показательный инцидент. Уже к концу обеда Сталин завел разговор о нацистских преступниках:
- Я предлагаю поднять тост за то, чтобы над всеми германскими военными преступниками как можно скорее свершилось правосудие и чтобы они все были сурово наказаны... Думаю, что таких нацистских преступников наберется немало...
Согласно иностранным источникам, Сталин назвал и цифру- 50 тысяч - и высказал уверенность, что и для всего мира, и для Германии было бы благом, если бы этих преступников расстреляли. Те же очевидцы утверждают, что как только речь Сталина перевели, Черчилль вскочил и стал горячо возражать. Надо упомянуть, что британский премьер к тому времени успел отдать дань столь восхваляемому им армянскому коньяку. Этим, видимо, и была вызвана его горячность:
- Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! - почти выкрикивал он. - Англичане никогда не потерпят такого массового наказания...
Но на Сталина ни сами слова, ни тон Черчилля не произвели впечатления. Спокойно и со скрытой насмешкой он объяснил, что никто не собирается казнить нацистских преступников без суда и следствия, но наказания, при том размахе преступлений, который имеется на оккупированной территории, заслужили, несомненно, многие гитлеровцы. И Сталин обратился за подтверждением к Рузвельту. Тот оказался в сложном положении, ко не замедлил с ответом:
- Как обычно, мне придется выступить в качестве посредника в этом споре. Необходимо найти какой-то компромисс. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы сойдемся на сорока девяти тысячах пятистах?
Черчилль успокоился, и остаток вечера прошел весьма благопристойно. Вскоре Рузвельт, ссылаясь на усталость, покинул вечер. Пили кофе, курили сигары, которыми угощал Черчилль, - он был знатоком и в этой области. Зашла речь о приблизительных сроках разгрома Германии. Премьер-министр был уверен в скорой победе:
- Я полагаю, что Бог на нашей стороне. Во всяком случае, я сделал все для того, чтобы он стал нашим верным союзником. Искры смеха заблестели в глазах Сталина.
- Ну, тогда наша победа обеспечена: ведь дьявол, разумеется, на моей стороне. Каждый знает, что дьявол - коммунист. А Бог, несомненно, добропорядочный консерватор...
Утром 30 ноября Черчилль имел личную беседу со Сталиным, и можно сказать, что тон ее до известной степени был извинительным. А во время совместного завтрака Рузвельт торжественно объявил:
- Я намерен сообщить маршалу Сталину приятную для него новость. Дело в том, что сегодня объединенные штабы с участием британского премьера и американского президента приняли следующее предложение:
"Операция "Оверлорд" намечается на май 1944 года и будет проведена при поддержке десанта в Южной Франции..."
Это была действительно приятная новость, но Сталин ничем не выдал радости.
- Я удовлетворен этим решением, - произнес он тихо, не поднимая головы.
Сталин, конечно, не заблуждался - решение это было принято в первую очередь потому, что союзники (и прежде всего Черчилль) понимали: вполне возможно, что Красная Армия и одна расправится с вермахтом и тогда политическое лицо Европы может измениться коренным образом.
Вечером состоялся прием в английском посольстве: премьер-министру исполнилось шестьдесят девять лет. Вокруг именинного пирога с горящими свечами собралась большая и блестящая компания. Преподносили подарки: Сталин - каракулевую шапку и большую фарфоровую скульптурную группу на сюжет русских народных сказок, Рузвельт - старинную персидскую чашу и исфаганский ковер. Виновник торжества, попыхивая сигарой, сиял от удовольствия.
Первый тост произнес Сталин:
- За моего боевого друга Черчилля! - Он подошел к английскому премьеру, обнял его за плечо и пожал руку.
Тост следовал за тостом. Черчиллю очень понравился русский обычай произносить тосты, и гости большую часть времени провели стоя. Глава британского правительства произнес ответный тост за Сталина. Маршал, заявил Черчилль, может быть поставлен в ряд с крупнейшими фигурами русской истории и заслуживает звания Сталин Великий.
Но Сталин с этим не согласился.
- Почести, которые воздают мне, - отвечал он, - в действительности принадлежат русскому народу. Очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские... Красная Армия сражается героически, но русский народ и не потерпел бы иного поведения со стороны своих вооруженных сил. Даже люди не особенно храбрые, даже трусы становятся героями в России...
* * *
Участникам тегеранской встречи предстояло решить вопрос и о послевоенной организации и обеспечении прочного мира, о вступлении в войну Турции. Беспокоил и польский вопрос.
Об этом говорили на последнем пленарном заседании 1 декабря. Рузвельт выразил надежду, что Советское правительство восстановит отношения с польским эмигрантским правительством. Но Сталин тут же показал, почему Советское правительство этого не может сделать:
- Агенты польского правительства, находящиеся в Польше, связаны с немцами. Они убивают партизан. Вы не можете представить, что они там делают.
- Это больной вопрос, - вступил Черчилль и стал пространно объяснять, почему британское правительство заинтересовано в польских делах.
В ответ Сталин заявил:
- Я должен сказать, что Россия не меньше других, а больше других держав заинтересована в хороших отношениях с Польшей, так как Польша является соседом России. Мы - за восстановление, за усиление Польши. Но мы отделяем Польшу от эмигрантского польского правительства в Лондоне. Мы порвали отношения с этим правительством не из-за каких-либо наших капризов, а потому, что польское правительство присоединилось к Гитлеру в его клевете на Советский Союз...
Пока переводились эти фразы, Сталин достал из лежавшей перед ним папки листовку. Это был кусок плотной, потрепанной бумаги, на котором изображалась голова с двумя лицами, как у древнеримского бога Януса. Голова имела два профиля: Гитлера и Сталина.
Сталин поднял листовку над столом, чтобы ее все видели.
- Вот что распространяют в Польше агенты эмигрантского правительства. Хотите взглянуть поближе?
Брезгливо, двумя пальцами, Черчилль подержал листовку и передал ее Рузвельту. А Сталин продолжал:
- Какие у нас могут быть гарантии в том, что эмигрантское польское правительство в Лондоне снова не сделает то же самое? Мы хотели бы иметь гарантию в том, что агенты польского правительства не будут убивать партизан, что эмигрантское польское правительство будет действительно призывать к борьбе против немцев, а не заниматься устройством каких-либо махинаций...
Когда Черчилль заявил, что союзники хотят сильной, независимой Польши, дружественной по отношению к России, и что польские границы надо пересмотреть, Сталин продолжал:
- Речь идет о том, что украинские земли должны отойти к Украине, а белорусские - к Белоруссии, то есть между нами и Польшей должна существовать граница 1939 года, установленная Советской Конституцией...
Последовала оживленная дискуссия, с той и другой стороны были предъявлены карты с обозначенной на них "линией Керзона", и наконец Черчилль (именно он, запомним это!) внес предложение: "...Очаг Польского государства и народа должен быть расположен между так называемой линий Керзона и линией реки Одер..." Но конкретных решений по польскому вопросу конференция не приняла, и можно было предвидеть в будущем острые споры.
Хмурым утром 2 декабря Рузвельт и Черчилль улетели. В середине дня покинула Тегеран и советская делегация. Путь тот же: самолетом до Баку, оттуда поездом. Длительная остановка была только одна: в Сталинграде. На машине Сталин проехал по городу, где десять месяцев назад гремело сражение.
Утром 6 декабря прибыли в Москву.