Коккинаки и Давидюк рассказывали — оба в разное время, но одно и то же: на приеме в Кремле депутатов I сессии Верховного Совета СССР Сталин выступил с речью о летчиках:
— Люблю я летчиков. И должен прямо сказать — за летчиков мы должны стаять горой. И когда какого-нибудь летчика обижают — у меня сердце болит. Больше всего я уважаю участников гражданской войны — людей старшего поколения и летчиков — представителей нового поколения.
27 марта вечером в день награждения папанинцев Папанин уехал к Ширшову. Раздался звонок: Митрича вызывал Сталин. Он поздравил четверку с награждением и спросил, что они собираются делать?
— Ехать к избирателям.
— К избирателям вы успеете съездить. Сейчас вам нужно поездить по стране, отчитаться перед народом, перед научными кругами. Вот вас приглашала Украина — поезжайте туда, побывайте в городах, селах, на заводах, сделайте доклады в украинской Академии Наук.
***
А.В. Беляков{} рассказывает о своем посещении Сталина осенью 1936 года. Чкалов, Байдуков и Беляков тогда отдыхали в Сочи. (Между прочим, еще на приеме в Кремле Чкалов сказал т. Сталину: «За великую награду, за такую встречу, разрешите нам, т. Сталин, повторить этот маршрут»).
«.... И вот раздался телефонный звонок. Вызвали Чкалова. Он пришел от телефона взволнованный.
— Ребята! Сталин Приглашает нас всех с женами сегодня в 16 часов к себе в гости.
Побрились, приоделись. Пришла машина.
Сталин отдыхал на небольшой даче, стоящей на пригорке. Кругом — фруктовый сад. Идя по аллее, увидели на одной дорожке поджидавших нас Сталина, Жданова, Чубаря и Поскребышева. Сталин покуривал трубку. Он был одет в простой парусиновый китель, коричневые брюки и невысокие легкие сапоги. И.В. очень радушно встретил нас, и, заметив наше волнение, очень просто, по хозяйски, предложил:
— Может быть погуляем?
И он стал показывать нам деревья, посаженные вокруг дачи. Нас особо заинтересовали лимонные деревья с желтевшими на них ароматными лимонами. И.В. тотчас же заметил это:
— Можете сорвать по лимону, — сказал он с улыбкой.
Затем мы пошли по направлению к беседке. В ней на столике лежала «Правда», неподалеку был подвешен гамак. Держа в одной руке трубку, Сталин другой обвел вокруг и заметил:
— Ну, вот здесь я и отдыхаю.
Сталин оказался большим знатоком садоводства, он любит деревья, любит о них рассказывать. Мы обратили внимание, что весь сад около дачи засажен какой-то душистой сосной, словно озонирующей воздух. Сталин объяснил нам, что раньше здесь рос дуб, но т.к. сосна прекрасно очищает воздух, то он решил заменить дуб сосной. Ему говорили, что сосна тут расти не будет. Но Сталин все-таки не послушался и настоял на своем.
— Как видите прекрасно растет, — улыбнулся И.В.
— Видно, т. Сталин, можно все сделать, если только руки приложить, — заметил Чкалов.
— Да, — ответил Сталин, — Только не надо унывать. Если раз не вышло — надо попробовать еще, опять не вышло — надо зайти с другой стороны. Большевики всегда так делают. Так нас еще Ленин учил!...
Разговор зашел о том, что ночью на этом холме теплее, чем у самого берега моря. Сталин объяснил нам, что к подножию горы ночью стекается холодный воздух и там сыро. Поэтому санатории нужно строить на возвышенностях, а не внизу, у самого берега моря.
Незаметно беседа перешла на авиационные темы. Разговор стал еще оживленнее. Сталин с возмущением говорил, например, о том, как мало работают у нас над проблемами электрообогрева самолетов, указывая, что в этом виноват, пожалуй, также и летный состав, который мало следит за своим здоровьем.
Речь зашла о парашютах. Сталин сказал, что все летчики обязаны пользоваться ими при аварийном положении. Человеческая жизнь нам дороже машины. т. Сталин припомнил, как однажды во время испытания нового самолета погиб один член экипажа. А когда вызвали командира этого самолета для объяснений, тот стал оправдываться, что выпрыгнул с парашютом.
— Этот летчик, — сказал Сталин, — считал себя виноватым в том, за что мы хотели его наградить! Почему, — спросил затем с досадой в голосе Сталин, — почему у вас, летчиков, бывает иногда вот такая странная психология?
И тут же заметил:
— Человек — существо «земноводное». Он часто боится воздуха, тогда как его бояться совсем не надо. Парашютизм — вот спорт, где человек приучается не бояться воздуха...
В это время подошли наши жены, которые снова восхищенно заговорили о лимонных деревьях. Сталин рассмеялся:
— Ну, раз так понравилось — сорвите себе столько лимонов, сколько кто захочет!
Кроме сосны в саду росли какие-то неизвестные деревья с серебряной листвой. Сталин объяснил, что это — эвкалипты. Он сорвал несколько листочков, растер их в руках и дал нам понюхать. Они издавали специфический запах, напоминавший запах скипидара. Сталин рассказал, как эвкалипты отгоняют малярийных комаров и как они были использованы американцами на постройке Панамского канала для борьбы с малярией.
Разговаривая мы подошли к кегельбану. Сталин показал нам, как нужно бросать шары по доске, чтобы они не скатывались в сторону. Он взял шар и очень ловким движением пустил его по доске. Шар ровно побежал по узкой доске и сразу сшиб несколько фигур. У нас же дело никак не клеилось. Сталину пришлось снова показать нам, как нужно играть...
Меж тем стало смеркаться, и Сталин пригласил нас обедать. Мы увидели несколько небольших и очень просто обставленных комнат (сравни с описанием сталинской квартиры в книге Барбюса «Сталин»), в одной из которых был накрыт обеденный стол.
Сталин сел на хозяйское место и с большим радушием начал ухаживать за нами. Он предложил тосты за летчиков, за их жен, за тяжелую промышленность.
Затем он с большим юмором рассказывал нам о своем побеге в 1903 году. Сталин был в ссылке около Иркутска, пробыл там год и решил бежать. Ему посоветовали нанять подводу до ст. Зима. Крестьянин, которого он нанимал, долго отказывался, спрашивая Сталина: «А ты не арестованный?». Затем согласился, но с условием, что на каждой остановке Сталин будет покупать ему по «пол-аршина» водки. Сталин аккуратно выполнял это обязательство, как, проехав половину пути, крестьянин не потребовал уже по целому «аршину». Когда и это требование было удовлетворено, и крестьянин доставил Сталина на станцию, он казал своему седоку: «Уж очень ты хороший человек, откудова ты такой?»
Сталину нужно было сесть в поезд. Чтобы не выдать себя он попросил привезшего его крестьянина купить билет. Тот уже охотно выполнил просьбу. Затем Сталин рассказал второй эпизод, относящийся к Красноярской ссылке. Сталин опять бежал. Он шел на лыжах по льду Енисея и неожиданно провалился под лед. Одет он был в меховую одежду, и, пока выкарабкивался из воды, эта одежда замерзла. Чтобы не погибнуть, Сталин бежал на лыжах. Когда он пришел в ближайшее селение — жители очень напугались — от обледеневшей одежды шел пар.
К концу обеда разговор вновь перешел на авиационные темы:
— Жизнь даже самого отсталого летчика-«замухрышки», — сказал Сталин, — стоит в нашей стране дороже 200 самолетов. Я за тех летчиков, которые сочетают риск с умением и с расчетом!
Сталин вспомнил Ленина, который «нас, замухрышек, вывел в люди».
После обеда Сталин сам завел патефон, ставя свои любимые пластинки: народные песни «Стонет сизый голубочек», «Ты канава», «Ты взойди, солнце красное», «Вспомним-ка, товарищи», «Ревела буря, дождь шумел» и бурлацкую песню «Истоптали мы земной бархат вдоль по бережку реки» в исполнении ансамбля Красноармейской песни и пляски.
Я заметил, что слова этой песни замечательны. Сталин сказал:
— Да, в ней и ужас и угроза.
Мы подпевали патефону, а затем запели и сами. Роль запевалы отлично выполнял Жданов. Он прекрасно пел и один. Пели и частушки. Мы пели, танцевали, веселились.
Было далеко за полночь, когда мы отправились играть на биллиарде. Сталин и Жданов — с одной стороны, Байдуков и Х[рущев]{} (я вскоре сменил Егора (Байдукова) — с другой. После двух партий Сталин шутя предложил сыграть еще «контровую», затем была сыграна «отходная» и, наконец, «вышибательная». (Ср. с описанием Байдука в «Зи»).
Настало время уезжать. Сталин все так же просто и весело, по-отечески, проводил нас.
Прощаясь, мне захотелось иметь что-нибудь на память об этом исключительном дне. Я обратился к И.В. с просьбой написать мне на листочке бумаги что-нибудь на память. Он, улыбаясь, сказал:
— Нет, сейчас уже поздно. Давайте завтра утром...
Я ответил, что буду счастлив получить от него хотя бы даже через год. Синели горы, пели птицы, Сталин стоял на крыльце и улыбался.
Какого же было мое удивление, когда утром мне прислали от Сталина фотографию его дочки с надписью «Светлана. На память товарищу Белякову. И. Сталин».
Байдуков говорил, что он увидел у Сталина фотографию детей и попросил ее на память. Сталин не давал: «Я один тут, а дети — в Москве. Скучно без них. Смотрю». Но Егор настоял. Сталин дал снимок и надписал.
***
Хочется записать банкет в Кремле 17 марта на приеме папанинцев. Описание их встречи в Москве и пути в Кремль дано в газетах. Я их встречал у вагона, расцеловались и на том потерял на день с ними связь.
Отчет о встрече в Кремле писал я же, так что его можно не повторять. А вот о речи Сталина надо написать (привожу ее по своей записи текстуально — сверял на банкете с Черненко, это и воспроизвожу).
Не помню, каким по счету говорил Чкалов. Затем Молотов объявил, что слово имеет Сталин. Овация. Он говорил тихо, а народ шумел, поэтому в немногих местах есть пропуски.
Сталин:
— Товарищ Чкалов — способный талантливый человек, каких мало не только у нас в СССР, но во всем мире. Там на Западе, например, во Франции, Германии, Англии и Америке, герои — те, которые, уверяю вас......
Вот — интересное дело — Папанин выступал с большой речью. Стало нам известно, что весь лед, идущий с полюса, идет к Гренландскому берегу и там погибает. Раньше мы этого не знали......
.....Шмидт — самоуверенность какая-то непонятная. В конце марта он хотел начать компанию....
...Норвежское общество обратилось к нам... ....базы на берегу Гренландского моря предлагали оказать помощь, а сами знают, что обойдемся без них. Они так прикидывали — какая тут выгода, какая выгода. Мы для внешнего эффекта поблагодарили, а между тем организовывали сами.
Пошел один ледокол — мало, послали за ним другой, пошел другой — мало, за ним третий, пошел третий — мало, за ним четвертый (аплодисменты). Послали бы больше, да они все у Шмидта во льдах замерзли (смех). Что не понятно другим... ... героев спасаем, чего бы это не стоило. Нет такого критерия, чтобы оценить смелость человека, героизм — сколько рублей это стоит, какой это капитал человек? Так мы и решили — никаких денег не жалеть, никаких ледоколов не жалеть(мало ли их у вас застряло?). Маленький ботик «Мурманец» -как он там трепыхался! (аплодисменты). Так вот, товарищи, за то, чтобы европейско-американский критерий прибыли и выгод у нас был похоронен в гроб, за то, чтобы люди научились любить и ценить смелость, таланты способных людей, цены которым нет. Кто знал Папанина, Ширшова, Федорова Кренкеля? (Кренекля знали, правда, а остальных мало знали). Сколько они стоят? Американцы скажут — 10 000 франков, а сам франк стоит копейку (смех). А мы скажем — миллиарды. Героям таким нет цены.
За талантов, мало известных раньше, а теперь -героев, которым нет цены, за Папанина, Кренкеля, Ширшова, Федорова. За то, чтобы мы, советские люди, не пресмыкались перед западниками, перед французами, англичанами, не заискивали, чтобы мы, советские люди, усвоили новую меру в оценке людей — не по рублям, не по долларам, чтобы вы научились по-советски ценить людей по их подвигам.
А что такое подвиг? Чего он стоит? Никакой америкаенц не ответит на это, не скажет — кроме доллара, стерлинга, франка. Талант, энергия, отвага (эти три слова даю по Черненко, у меня было записано: «Отвага, мужество, геройство» Л.Б.) — это миллиарды миллиардов презренных долларов, презренных ф. стерлингов, презренных франков (бурные аплодисменты).
Чкалов говорит: готовы умереть за Сталина...
Чкалов: За Сталина умрем!
Сталин: Я считаю, что оратора перебивать не стоит (смех)
Чкалов: За Сталина умрем!
Сталин: Простите меня за грубое выражение, умереть всякий дурак способен. Умереть конечно тяжко, но не так трудно.... ... Я пью за людей, которые хотят жить! Жить, жить как можно дольше, а не умереть.
Чкалов: От имени всех героев заверяю Сталина, что будем драться за него так, что он даже сам не знает. За Сталина мы готовы отдать все. [Ногу надо — ногу, голову надо — голову, руки надо — руки.] (вычеркнуто). Водопьянов, Громов, Байдуков, Юмашев, Данилин, Молоков, все герои, сидящие здесь в зале, идите все сюда, идите к Сталину, будем драться за Сталина, за Сталинскую эпоху.
(Со всех сторон зала идут герои Советского Союза — богатыри родины и становятся стеной около Сталина. Зал грохочет и неистовствует).
Сталин улыбнулся, посмотрел на них и продолжал:
Сталин: Я еще не кончил.. За здоровье всех героев — старых, средних, молодых, за здоровье той молодежи, которая нас, стариков, переживет с охотой.
Чкалов: Я прошу слова. От имени присутствующих здесь заявляю: никто не захочет пережить Сталина.
— Никто не отберет у нас Сталина! За Сталина мы готовы отдать все! Сердце надо — отдадим сердце, ноги надо — ноги, руки надо — отдадим руки.
Сталин: Сколько вам лет?
Чкалов: 33
Сталин: Дорогие товарищи большевики, партийные и непартийные! К слову сказать иногда непартийные большевики лучше партийных. Бывает. Мне — 58, пошел 59-ый. Тов. Чкалову — 33. Мой совет, дорогие товарищи, не ставить задачу умирать за кого-нибудь, особенно за старика. Лучше жить, бороться и жить, бороться во всех областях — промышленности, сельского хозяйства, культуры; не умереть, а жить, жить и разить врагов, жить, чтобы побеждать.
Я пью за тех, кто не забывает идти вперед за нашу правду, таланты и смелость, за молодых (Сталин подчеркнул это слово — ЛБ), потому, что в молодых сила, за Чкаловых! (тут Сталин сделал паузу и добавил нарочито картавя ЛБ) — потому, что ему тлидцать тли года! (Овация)
Затем Сталин ушел с Чкаловым в соседний зал (так рассказывали, сам я не видел). Вернувшись Сталин взял слово и сказал: (даю по своей записи)
— Чкалов — человек способный, талантливый, самородок...... ... он взял меня в свои секретари. Что ж остается делать — я согласен (смех).... ... Я каждый день готов... ... Я, товарищи, постараюсь.... За Чкалова!
Шмидт поднял тост за героев Советского Союза, в том числе за Молокова. Поднялся Сталин:
— Молоков — один из героев, скромных и простых, который боится шума. Я пью за товарища Молокова не только потому, что он герой, а потому, что он скромный, простой человек, не требующий большого блеска. (овация).
Папанин после рассказывал, что в разговоре с ними на банкете Сталин сказал: «Я больше всех за вас переживал».
Папанинцы сидели за одним столом с членами ПБ, жены — за другим столом. Сталин подошел к тому столу и начал их спрашивать: «Вы чья?» — «Кренкеля!»- «Вы чья?»- «Папанина»- и так всех и затем пригласил за свой стол.
Затем Сталин прошел к столу, где сидели жены чкаловской тройки и сами герои и обратился к Ольге Эразмовне Чкаловой:
— Вы на меня недовольно смотрите, думаете я ваших мужей подбиваю на новые полеты. Это неверно. Да только я их — сорванцов — и удерживаю!
И обращаясь к героям, сказал:
— На этот год — никаких полетов. Побалуйтесь с женами.
Потом Сталин пошел вдоль столов, что-то отыскивая. Наконец нашел — взял бутылку нарзана, подошел к столу, где сидел Чкалов, отодвинул в сторону графин с коньяком, поставил нарзан и сказал: «Пей!».
***
Были сегодня у девушек. Сидели в лесу и готовили с ними статьи. Осипенко рассказывала о встрече со Сталиным и Молотовым 18 июля на даче Вяч. Мих.
Сталин был очень весел и распоряжался, как хозяин. По его настоянию стол накрыли на террасе, а не в комнате. Разговор шел долгий (см. стенограмму Коккинаки).
Зашла речь об авиационном масле и маслопроводах. Сталин ругался:
— Тратим громадные деньги и не можем осилить.
Осипенко позвали представляться: «А у меня новые туфли жмут, ходить не могу. Еле-еле дошла».
Затем начал расспрашивать Данилина о его поездке в Берлин, на пленум ФАИ, обо всем виденном.
— Только не врите — какие самолеты лучше, наши или заграничные? Только прямо: здесь дело государственное.
Громов начал говорить начистоту. Сталин был доволен:
— Вот теперь ясно. Наши самолеты должны быть во всех отношениях во сто крат лучше других. Если в 10 крат — это нам мало.
Осипенко пожаловалась, что девушек в армии зажимают. Сталин огорчился:
— Как так? — спросил он Ворошилова.
— Может быть бывает кое-где. — ответил тот
— Надо поддерживать их, — сказал Сталин — Вот в колхозах женщина стала большой силой, надо создать для этого условия и в армии.
Кокки поднял тост за рекордсменов.
— Я поддерживаю тост, — сказал Сталин, — Но надо, чтобы у нас было больше рекордсменов, больше мастеров. Героям Советского Союза следует ездить по частям и учить, воспитывать других, чтобы те, в свою очередь, передавали знания молодым.
Молотов пригласил посмотреть кино.
Сталин спросил:
— Какие картины?
— «Волочаевские дни» и «Волга-Волга».
— Хорошие картины, — одобрил Сталин.
В кино он сидел с Осипенко и Коккинаки и все время делал замечания («очень корректные, специальные — вот если бы режиссеры их слышали») Очень смеялся при сцене с ледяной горой в «Волоч. днях».
Прокрутили.
— Больше нет? — спросил Сталин.
— Нет.
Вернулись к столу. Сталин увидел, что Ломако пьет чай, подошел, налил ей шампанского, чокается. А та растерялась, непьющая. Мы ей издали машем «Пей, дура, со Сталиным пьешь!».
Сталин засмеялся:
— Что ж вы не хотите выпить со старым человеком, который скоро умрет.
— Такие люди не умирают, — ответила Ломако.
Сталин рассмеялся и они выпили.
Молоков мне рассказал, что и он выступил, жаловался («вижу все о своих делах говорят»), что летает на машинах 17 (18) типов.
Сталин обещал оставить три типа.
***
Сегодня экипаж «Родины» вернулся в Москву. Прямо с вокзала их повезли в Кремль. Прием был небольшой, интимный, в Грановитой палате. Отчет о нем написал Кольцов (см. «Правду» за 28 окт) Дополнение к отчету мен рассказывал Коккинаки.
— Подняли тост за меня, как первого проложившего дорогу на Дальний Восток. Я встал, пошел чокаться. Подхожу к Сталину. Он спрашивает:
— Что такой скучный?
Я говорю, что вот, мол, недавно Бряндинского похоронил.
— Да, — отвечает, — нехорошо получилось.
Подходит к Молотову и Ворошилову и о чем-то шепчется. Потом встает Молотов. Предложил выпить за товарищей, погибших при спасении экипажа «Родины», за Героя Советского Союза Бряндинского. Все встали.
Сталин пригласил Громова за стол президиума.
Громов, выступая, сказал:
— Я считаю, что за этим столом могут сидеть только те летчики, которые в идущем году установили хотя бы международный рекорд. У меня за душой в этом году ничего нет. Вот в будущем году, я надеюсь, можно будет претендовать на место за столом.
Все засмеялись, поняли о чем речь.
Выступил Сталин:
— Вот тут выступали Чкалов, Громов, другие. Одни явно, другие молча просят о новых рекордах. Чкалов — летчик безумно смелый просит разрешения облететь вокруг шарика. Коккинаки — тот просит, чтобы ему просто не запрещали, и он несколько раз обернется вокруг Земли. Нет, мы должны очень строго подходить к рассмотрению всех заявок. Но я прошу также жен и близких этих летчиков — удерживайте их.
Был и такой разговор. Сталин спросил Кокки:
— Почему без жены пришел?
И Громова тоже.
Затем он много говорил о матриархате, о том, что женщины сейчас завоевали многие, если так можно выразиться, матриархальные права. 31 октября
В 11 ч. вечера Коккинаки заехал за мной в редакцию и мы отправились к нему. Еще в машине он сразу задал мне вопрос:
— Слушай, в каком часу пришло позавчера постановление о награждении конструкторов?
(СНК постановил наградить Ильюшина, Поликарпова и Архангельского по 100 000 руб. и «ЗИС»у.
— В третьем ночи.
— Все правильно.
— Что?
— Потом расскажу.
Приехали. Сначала, как водится, сыграли пульку. Володя играл смело, но расчетливо, умно. Затем мы пошли в кабинет. Он оживленно и волнуясь рассказывал:
— Понимаешь, позавчера, около часу ночи (с 28 на 29 октября) раздается звонок. Слушаю. Говорит Сталин.
— Я, товарищ Коккинаки, хочу пред вами извиниться.
— Что Вы, т. Сталин!
— Да, да. Извиниться за вчерашний прием. За то, что Вам такого не сделали.
Я обмер.
— Да что Вы, т. Сталин! Меня встретили и приняли как Бога, на даче, что может быть лучше. И вообще всем доволен. Я стою и краснею.
— Нет, надо было иначе.
— Разрешите, т.Сталин, раз уж Вы позвонили, обратиться к Вам с одним вопросом.
— Пожалуйста!
— Вот тут нелепое положение получилось. Возьмем писателя — с каждого экземпляра книжки получает, драматург — с каждого представления. А вот есть у нас конструктора — немного их ведь — так бедствуют. Ильюшин машину продал, Поликарпов — фамильный рояль.
— Это верно?
— Насчет Поликарпова — мне сказали, а относительно Ильюшина — совершенно точно сам знаю. Он, по совести говоря, занял у меня деньги, продал машину и отдал.
— Ну это дело поправимое. Большое Вам спасибо, что сказали. Я не знал.
— И еще, т. Сталин. Вот все заводы наградили, а наш нет. Я летал, ставил рекорды, меня награждают, а людей, которые все это обеспечили — нет. Совестно в глаза смотреть. А ведь завод хороший.
— Это поправимо. Составьте список. А как вообще Ваши дела?
— Ничего. 350 получилось.
— Верно? Это хорошо. Зайдите, поговорим. Нам нужно собраться вместе с Вами и Громовым и поговорить.
— Мне независимо от разрешения нужно готовить машину.
— Когда Вы думаете лететь?
— Нужно, чтобы машина была готова к апрелю. Это значит — готовить сейчас.
— Хорошо, поговорим.
На том беседа закончилась Володька доволен до черта.
***
Во время Дня авиации в Тушино в 1936 году летчик А.Алексеев решил блеснуть. Он вошел в штопор, с тем, чтобы из последнего витка сесть, не выходя из штопора. Маленькая неточность (он потом объяснял мне, что нога соскользнула с педали) и самолет вмазал в реку. Машина была разбита.
Алексеева вытащили Он сразу подошел к стоявшим на трибуне Сталину и Ворошилову (которые с явным волнением и тревогой следили за этим происшествием) и четко доложил под козырек:
— Товарищ народный комиссар, летчик Алексеев разбил машину по собственной вине.
Сталин прервал его, сказал, что тут вины особой нет, что летчик знал о том, что за его полетом следят видные люди, и волновался. В общем, успокоил.
Через некоторое время кто-то из осоавиахимовских деятелей докладывал т. Сталину о разных делах. Сталин вдруг спросил:
— А что поделывает тот летчик, помните, который упал в реку?
— Алексеев? Летает.
— Передайте ему мой привет.
Осоавиахимовские чинуши решили перестраховаться и показать бдительность:
— Но он, тов. Сталин, сын торговца (или кулака)
Сталин нахмурился:
— Ах, так? Тогда передайте горячий (или сердечный) привет!
Сегодня Эстеркин рассказывал о театральных делах. Оказывается, руководители партии очень часто бывают в театрах, особенно в Большом. Сталин приезжает почти каждую неделю. У него есть свои любимые оперы, балет, артисты. Он очень часто дает указания. Именно по его предложению был изменен финал «Ивана Сусанина», затем он предложил увеличить хор этой оперы «человек на 200–300». Недавно он сказал Самосуду:
— Надо создать оперу, реабилитирующую Ивана Грозного и опричников. В истории русского государства было несколько гигантских фигур, которые и создали национальное русское государство. Мелкие царские правители пытались их снизить до своих размеров. Мы обязаны восстановить истину. Эти фигуры — Петр I, Иван Грозный, Борис Годунов. Петра Первого мы реабилитировали, теперь это надо сделать и по отношению к равному ему Ивану Грозному.
Иногда Самосуд не соглашается с его мнением и возражает. Так было, например, по поводу одного эпизода (оплакивание тремя певцами гибели Сусанина), выброшенного Самосудом из оперы. Сталин выразил сожаление об этом и сказал, что этот эпизод стоило бы ввести («Ведь Глинка чем-то руководствовался, когда его сделал».) Самосуд возражал. По его мнению этот эпизод разряжает обстановку. По Сусанину дальше скорбит весь народ и, наконец, весь народ торжествует победу.
— Если оставить эпизод — это ослабит весь дальнейший эффект. Это неправильно и художественно и политически. Хотите, я покажу Вам оперу с этим эпизодом, и Вы убедитесь, что это так?
— Не надо, Вы правы.
***