3 августе 1945 г
Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Маленкову Г.М.
По Вашему поручению представляю материал по художественной литературе, в связи с докладом издательства "Советский писатель" на Оргбюро ЦК ВКП(б).
Советские писатели, подавляющее большинство их, вместе со всем народом приняли участие в войне. Во время Отечественной войны появились значительные, отвечающие мыслям и чаяниям народа произведения. Советские люди за время войны духовно выросли, морально закалились, обогатился и жизненный опыт советских писателей. Ряд писателей работает сейчас над крупными произведениями. Шолохов пишет роман "Они сражались за родину", Фадеев заканчивает повесть Молодая гвардия ,
B. Гроссман пишет роман "Сталинград", Л.Соболев публикует роман "Зеленый луч". В литературу входят сейчас новые, доселе неизвестные люди: Калинин (роман "На юге"), Овечкин (повесть "С фронтовым приветом"), поэты Захарченко, Гудзенко, Николаева и др.
Есть все основания ожидать нового подъема, расцвета советской литературы. На состоявшемся после окончания войны пленуме советские писатели заявляли, что они полны впечатлений и надеются воплотить свой опыт в художественном творчестве. Но было бы ошибочно думать, что только в результате непосредственного опыта, эмпирических наблюдений может быть создана большая народная литература. Без глубокого исторического понимания событий Отечественной войны в их связи, в их многосторонности, развитии могут быть написаны лишь поверхностные, неполноценные произведения. Только художник, вооруженный методом социалистического реализма, способен проникать в сущность жизненных явлений, видеть истоки и перспективу их движения и развития.
Между тем идеологическая отсталость, философская малограмотность некоторых писателей приводит их к созданию надуманных, вредных, ненаучных "теорий". Так, недавно (6.IV-45 г.) писатель-коммунист И.Сельвинский, выступая на всероссийском совещании по вопросам искусства, заявил, что существует противоречие между методом социалистического реализма и теми задачами, которые стоят сейчас перед искусством, что современному искусству тесно в рамках социалистического реализма, поэтому социалистический реализм надо заменить социалистическим символизмом. Обосновывая свою точку зрения, этот писатель объявил всех русских классиков символистами, причем Пушкин, по утверждению новоявленного "теоретика", - "вершина символизма". Автор "теории" социалистического символизма установил далее "кризис современной советской драматургии". Причина кризиса состоит якобы в том, что драматурги скованы узкими рамками социалистического реализма, который ограничивает их творческие способности, Несомненно, что такая попытка пересмотреть самые основы нашей эстетики глубоко ошибочна и реакционна. Советские писатели должны в правдивых и тем самым реалистических образах показать нашему народу и всему миру истоки нашей победы.
К сожалению, некоторые наши писатели оказались не на высоте этих задач. Вместо того, чтобы, представляя передовую часть советского общества, морально укреплять народ, звать его к победе, в труднейшие периоды войны, они сами поддавались панике, малодушествовали. Одни, испугавшись трудностей, в 1941-1942 годах опустили руки и ничего не писали. Так К.Федин, Вс.Иванов, В.Луговской в эти годы не опубликовали ни одного художественного произведения, "отсиживались". Другие - создавали такие произведения, которые усугубляли и без того тяжелые переживания советских людей. Н.Асеев, М.Зощенко, И.Сельвинский, К.Чуковский создали безыдейные, вредные произведения. В стихотворениях Асеева клеветнически изображался наш советский тыл, жизнь тружеников показывалась как "утробное существование", "азиатская дикость" и "бескультурье". В наиболее тяжелые периоды войны эти писатели забыли о своем писательском долге, забыли о своей ответственности перед народом.
Некоторые из советских писателей отошли от нашей идеологии, стали пересматривать советские взгляды на действительность, на общественные отношения. В годы, когда вся Украина была оккупирована немцами, Довженко в киносценарии 'Украина в огне" и в повести "Победа" обвинял советскую власть за политику борьбы с классовыми врагами, которая якобы разъединила народ и привела его к забвению национального чувства и национальной идеи. Писатель Н.Шпанов в пьесе "Медальон" пытался идеализировать высшие круги офицерства царской армии, призывал советских командиров учиться долгу и чести у старых офицеров.
В ненапечатанном варианте пьесы В.Вишневского у стен Ленинграда" изображен бывший белогвардеец и князь, а теперь командир запаса. Он приходит к советскому офицеру-коммунисту, когда немцы находились уже у стен Ленинграда. Он называет себя ' русским, ошибавшимся как и многие другие, в том числе и гораздо более крупные люди". Бывший белогвардеец выглядит у Вишневского честным, благородным патриотом. Он обучает большевиков ненависти к немцам, которая у него, видимо, более органична, чем у большевиков, так как все его предки боролись с немцами. "Покойный батюшка мой, князь Сергей Васильевич, говорил, - "Смотрите за Германией, смотрите". И в ответ на разглагольствования и поучения бывшего князя, 25 лет жившего под чужим именем, офицер-коммунист говорит: "Почему вы к нам не пришли еще в двадцатом году? Чудак вы".
В издательстве "Советский писатель" в 1945 г. вышла идейно порочная книга Е. Рысса "У городских ворот".
Издательству "Советский писатель" своевременно указывалось на необходимость существенной переработки повести Евгения Рысса "У городских ворот", но оно ограничилось лишь мелкими исправлениями. Книга Евг. Рысса отражает панические настроения автора в первый период войны. Герой книги пятнодцатилетний рабочий-подросток наделен психологией насмерть перепуганного интеллигента: "До сих пор я помню то чувство мучительной, бесконечной тоски, которое не отпускало меня ни на минуту" (стр. 28); "...тоска доводила меня почти до тошноты, до физического чувства слабости и головокружения" (стр. 30) и т.д. В минуты опасности герой Евг.Рысса ведет себя как жалкий трус: бросает товарище на пустынном поле во время обстрела; больше всего на свете боится того, что во время раздачи оружия ему тоже дадут винтовку; в момент немецкой атаки ему 'все равно, что будет дальше" и т.д. Образ этого пятнадцатилетнего хлюпика, который в самые напряженные дни войны бездельничает и предается мрачным предчувствиям, не имеет ничего общего с действительной психологией нашего юношества. Евг.Рысс с наслаждением ковыряется в душах своих героев в моменты трусости, страха, паники и теряет к ним всякий интерес, как только они преодолевают эти чувства. В главах "Немецкая карусель" (стр. 129-141) автор тщательно выписывает малейшие оттенки животного страха, который охватывает бойцов рабочего батальона во время налета немецкой авиации. По описанию Евг.Рысса, люди в момент бомбежки превращаются в стадо баранов. Литейщики покидают траншеи, "не думая, не рассуждая, не в силах противиться желанию убежать" (стр. 136). "Мы не понимали, что немцы пошли в атаку. Но если бы мы даже поняли это, все равно мы были так бесконечно слабы, что могли только бессмысленно и тупо ждать" (стр. 139). "Я увидел лица, бледные и равнодушные, руки, бессильно опущенные, мутные, невидящие глаза. Я встал. Мне было все равно, что будет дольше... Равнодушно я подумал о том, что сейчас немцы перейдут реку, перепрыгнут через траншею, займут город... Дальше фантазия моя не шла, мысли мои шевелились вяло и мне было все равно...' (стр. 140). Автор чрезвычайно словоохотливо и красочно расписывает, как человек под влиянием страха вдавливается в землю, теряет облик человеческий. Но он совершенно не раскрывает того, какие силы помогают тем же людям подняться с земли и отразить атаку врага.
Если верить Евг.Рыссу, бойцами руководит в этот момент только чистый автоматизм движений, да командирский окрик: "Живо, живо, - говорил - Калмыков, - нечего разлеживаться" (стр. 139). "И опять прошел Калмыков, почему-то ругаясь. И люди становились к гнездам и клали винтовки на брустверы" (стр. 141). В первом периоде Отечественной войны Евг.Рысс видит лишь неупорядоченность, растерянность, анархичность.
В Ленинградском литературно-художественном журнале "Звезда" печатался ряд стихотворений местных поэтов: Владимира Лившица, Михаила Дудина, Всеволода Рождественского, Ольги Берггольц, проникнутых мотивами страдания, смерти, обреченности. Так, в № 3 журнала "Звезда" за 1944 г. было напечатано стихотворение В. Лившица "Противотанковый ров":
"Во рву, где закончена стычка,
Где ходят по мертвым телам,
Из трупов стоит перемычка
И делит тот ров пополам.
И пули на воздухе резком,
Как пчелы, звеня без числа,
С глухим ударяются треском
В промерзшие за ночь тела...
Не встав при ночной перекличке,
Врагам после смерти грозя,
Лежат в ледяной перемычке
Мои боевые друзья!
В обнимку лежат они. Вместе.
Стучит по телам пулемет...
Я тоже прошу этой чести,
Когда подойдет мой черед!
Чтоб ночью по рву пробираясь,
Ты смог изготовиться в бой,
Чтоб ты уцелел, укрываясь
За мертвой моею спиной" (стр. 38).
Другой поэт, М. Дудин, во вступлении к поэме "Костер на перекрестке" (журнал "Звезда", № 1, 1944 г.) размышляете нашей советской молодежи, ее судьбах в дни Отечественной войны. Он рисует мрачную безысходную картину:
"На косогор взбирается тропа,
В сырой траве желтеют черепа,
Чертополохом заросли окопы,
В воронках рваных ржавая вода, - Здесь юности печальной навсегда Переплелись и оборвались тропы.
Я знаю все. Я ел солдатский хлеб.
Я видел столько горя. Я ослеп.
Я разучился в воскресенье верить.
Гнилую накипь желчи и тоски До гробовой не струганной доски Мне никакою меркой не измерить.
Друзья мои, товарищи мои!
Для вас уже окончились бои!
Вы рассчитались полностью. Вы квиты.
Лишь совесть говорит мне: "Не туши
Горячий свет обугленной души,
Ты здесь один". Плакучие ракиты
Не шелестят листвой среди могил
О, как мне этот тихий воздух мил!
И я его покоя не нарушу" (стр. 15).
Теми же настроениями проникнуто и стихотворение молодого поэта А.Межирова "На рубежах", посвященное блокаде Ленинграда (журнал "Знамя",1945 г. № 5-6). А. Межиров утверждал в этом стихотворении, что во время Отечественной войны
"Из Леты выплыли обрывки слов, таких,
как проституция,
туберкулез,
блокада".
Далее настойчиво несколько раз повторяется один и тот же мотив:
"В каком сражении я умру?
Какая примет меня земля?
Ночь блокадная!
Расскажи,
В каком сражении я умру
Какие российские рубежи
Костьми
Укрепит
Мой труп?" (стр. 28, 30).
Маргарита Алигер написала большую поэму "Твоя победа". Отрывки из нее были прочитаны по радио, в полном виде поэма намечалась к напечатанию в журнале "Знамя" № 5-6 за 1945 год. В поэме имелся целый ряд серьезных политических ошибок, и она к печати не разрешена. Например, М.Алигер о своих настроениях и переживаниях во время лета 1942 года писала следующее:
"...Мой хороший народ, мой смелый Как же так, почему такое?
Я хочу ответа простого,
Причитающегося по праву,
Я хочу не сдавать Ростова,
На Дону не сдать переправу.
Тяжко мне от смутной погоды.
Что придумать? Еще не поздно.
Как же быть? Минеральные воды...
Разве это возможно? Грозный..."
Далее М.Алигер негодует против мнимого, выдуманного ею, безучастного отношения, равнодушия советского народе, в частности москвичей, к происходящим событиям:
"...Все, что было полями хлеба,
Стало нынче полями боя.
Почему это терпит небо?
Для кого оно голубое?
Чем мы живы и чем мы будем
Отвечать грядущим столетьям?
Почему это терпят люди?
Как живут они рядом с этим?
Ведь они беспрестанно слышат
Вой снарядов, стоны, проклятья.
А они обедают, дышат,
Шутят, спорят, меняют платья.
Уживаются понемногу,
Переносят даже такое.
Хоть бы дали в Москве тревогу!
Нет тревоги и нет покоя" (стр. 33).
Здесь М.Алигер перекликается со стихотворениями Н. Асеева, который, как известно, в книге "Годы грома", осужденной всей нашей общественностью, оклеветал советский народ.
Весьма характерна и другая сцена. Маргарита Алигер, прежде всего, сообщает:
"Я осенью поехала на Каму,
В татарский отдаленный городок.
Туда эвакуировали маму, и я с ней не видалась долгий срок".
Затем она, как и Н.Асеев, путешествовавший тем же маршрутом, рассказывает о своих путевых впечатлениях:
"...Я помню, я проснулась в Камском устье.
Из Волги в Каму вышел пароход.
Веселая возня на пароходе,
На пристани галдеж и суета.
Продымленные, видавшие виды,
От вражеской неправды и обиды Ища защиты у родной земли,
На отчий берег сходят инвалиды,
Еще нетвердо ставя костыли.
А им навстречу, в здравии и в силе Идут ребята в самом цвете лет.
И вдруг на берегу заголосили,
Протягивая руки им вослед".
Такое "наблюдение" М.Алигер сопровождает следующим рассуждением:
"О, связь времен, великая, прямая,
Ничем не истребимая в веках.
С угрюмых дней Чингиза и Мамая,
На этих самых камских берегах,
Из рода в род крепки и смуглолицы,
И в песне и в работе хороши,
На той же ноте плачут голосницы.
Связав обряд с порывами души.
Из века в век пологий камский берег,
Не изменяя выраженья глаз,
Творит обряд и голосит и верит —
На этот раз уже в последний раз.
И это все, что людям остается, -
Прощаться, верить, лепетать слова...
И это все историей зовется,
И на поверку лишь она права" (стр. 25).
Вспоминая первые пятилетки М. Алигер заявляет:
"Что знали мы? Авралы да тревоги,
да сердца переполненного стук,
мобилизаций дальние дороги
и горькое предчувствие разлук.
Да песенные наши расставанья,
транзиты, пересадки, поезда
на русские большие расстоянья, -
над белым полем чистая звезда.
Так торопилось наше поколенье
Навстречу неминуемой войне" (стр. 13-14).
В заключительной части поэмы М.Алигер пишет о том, что ждет советскую молодежь после победы над врагом. Она утверждает:
"Впереди сплошная масса буден,
Нужно много сил и долгий труд.
Нужно много веры и отваги для свершенья этого труда.
Музыка умолкла, никнут флаги... новая надвинулась страда...
...Впереди еще и зной и холод
Тысячи ранений и обид..." (стр. 38)
И заканчивается поэма "Твоя победе" так:
"Праздник продолжительным не будет,
Мы его отложим на года.
Мы в пути, в походе, в наступленьи.
Полыхают дольние огни.
Собирайся, наше поколенье,
Надолго затягивай ремни" (стр. 38).
Недавно Н.Асеев передал в редакцию журнала "Знамя" для опубликования свою поэму "Пламя победы", написанную в 1942-1944 годах. Автор рассказывает в поэме о многом: о довоенной жизни советского общества, о первых месяцах войны, битве за Москву, Сталинградской эпопее, рассуждает об Америке, о послевоенном мире. НАсеев смотрит на все события глазами обывателя. Мирную, довоенную жизнь он оценивает по концертам, футбольным матчам, ателье мод и т. д. Асеев разгром немцев под Москвой воспринимает как чудо, совершенное с помощью суровой зимы. Он преклоняется перед Америкой, с пафосом описывает ее демократические порядки, мечтает о какой-то будущей вздорной библейской жизни, где "будет создан один производственный план для сотрудничества всех стран".
О причинах войны Асеев пишет:
"И нужна же была какая-то малость,
Какого-то сумасшедшего дикий прыжок,
Чтоб жизнь эта яблочной веткой сломалась,
Чтоб жар пожаров ей кожу жег!" (стр. 9)
6 и 7 главы поэмы ("Разговор материков без взаимных резких слов") посвящены Америке и начинаются словами: "Хорошо в Соединенных Штатах..." Н.Асеев восторгается Линкольном, Рузвельтом и Черчиллем, Атлантической хартией:
"С той поры эта песня грозна врагам:
"Мы идем за тобою,
Отец Авраам!"
Светлеют лица при этом имени, ополчаясь
в вольнолюбивом гимне.
Года прошли, обгоняя годы, а в памяти жив
поборник свободы" (стр. 54-55).
"Много было написано од в честь самых разнообразных свобод:
свобода собраний, свобода решений, свобода дерзаний, свобода свершений.
Но ваши слова: о свободе от страха, - мертвых заставят подняться из праха" (стр. 59).
"Два вечных события этой войны равно благородно отражены.
Одно Атлантической хартии блеском сияет алмазом в миллионы карет, другое -
в моем государстве Советском короткий суровый Октябрьский парад" (стр. 60-61).
"Бешено рвался противник лютый все под стальною махиной смять;
Рузвельт и Черчилль вошли в каюту
миру решение передать" (стр. 61).
"...будто друг другу руки пожали гении,
подвиги соверша" (стр. 62).
Будущий мир Н.Асеев представляет так:
"У вас - Авраам, у нас - Иосиф; от сердца к сердцу мост перебросив нрд смертью, над тленом, нод мраком, и гибелью, давайте построим новую библию.
Чтоб мир сиял в безоблачном блеске двух патриархальных имен библейских" (стр. 55-56)
"Будь же незыблемо
это решенье
вместе поднять
небывалый груз,
наша победа -
людей соглашенье,
переходящее в вечный союз".
"Будет создан один производственный план для сотрудничества всех стран..." (стр. 62)
В заключение считаю уместным сказать, что среди писателей немало ведется разговоров о притеснениях их со стороны цензоров и редакторов, дающих разрешение на выпуск художественных произведений в свет. Пьеса, прежде чем окажется напечатанной или поставленной на сцене, должна пройти такие инстанции: репертком, Комитет по делам искусств, республиканское управление, издательство "Искусство", Главлит, военную или морскую цензуру. Каждая из этих организаций вносит свои поправки или требует от автора изменения текста.
Иногда вместо принципиального суждения об идейной сущности художественного произведения работники органов цензуры или издательств вносят поправки, имеющие характер мелочной опеки над автором. Некоторые цензоры пытаются пьесу или роман править как резолюцию, не счи-
таясь с тем, что это художественное произведение и что изменения могут нарушить его целостность, снижать силу эмоционального воздействия. Несомненно, в какой-то части своих замечаний по адресу цензуры и редакторов писатели правы. У нас есть, к сожалению, редакторы, подходящие грубо и невежественно к вопросам литературного творчества. Но разве это может служить основанием к таким развязным выступлениям, какие позволил себе на пленуме Союза писателей т. Вишневский, член партии, редактор журнала "Знамя". Тов. Вишневский чрезвычайно бестактно выступил на пленуме, требуя по сути дела буржуазной свободы слова. Тов. Вишневский заявил:
"Я выступал в Москве этой зимой и весной несколько роз на различных собраниях Москвы и в своих речах касался насущной для всех нас свободы слова. Тысячи и тысячи людей поняли верно то, что я говорил, что отстаиваю, что думаю и чем живу. А я говорил о положении Сталинской Конституции". И дальше В.Вишневский чрезвычайно путано стал объяснять, что он имеет ввиду, говоря о "свободе слова". Свобода слова "это высшее требование к самому себе. Выступай, борись сам с собой, если тебе трудно. Спорь сам с собой, но выкладывай все, что у тебя на душе и на сердце - это наше требование. И уважай и глубоко уважай слова товарища, мысли и чувства товарища своего писателя, творца, художника. Думай, чего ему стоило создать его произведение, его труд. Старайся понять его всегда по доброму, по хорошему. Пойми это и тебе будет хорошо".
Выступлению В.Вишневского на пленуме предшествовало заседание президиума Союза писателей, на котором В.Вишневский держал себя вызывающе и твердил: "Мы воевали, мы боролись, дайте нам свободу слова". Хотя на Пленуме Союза писателей этому выступлению был дан дружный отпор, однако демагогия Вишневского оставила определенный след в литературной среде.
Таковы некоторые факты, характеризующие настроения советских писателей в последние годы.
А.Еголин
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 366. Л. 210-221. Подлинник. Машинопись.