1941 год
К.А. Мерецков, 1-10 января 1941 года
На 23 декабря были приглашены в Москву командующие объединениями, члены Военных советов и начальники штабов округов, а также некоторые командиры соединений. Заседание проходило в Центральном доме Красной Армии. ((...))
((...)) совещание обсуждало самые важные вопросы подготовки наших Вооруженных Сил. Оно длилось до 29 декабря, в прениях по докладу выступило 60 человек. ((...))
В начале января 1941 года большинство участников совещания разъехалось по местам. Группа руководящих работников осталась на оперативную игру на картах. Присутствовали секретари ЦК ВКП(б) Г.М. Маленков и А.А. Жданов. Руководил игрой лично нарком обороны. Оперативная игра прошла чрезвычайно интересно и оказалась очень поучительной.
По окончании игры планировался ее разбор, причем для подготовки к нему отводились сутки. Но вдруг небольшую группу участников игры вызвали в Кремль. Заседание состоялось в кабинете И.В. Сталина. Мне было предложено охарактеризовать ход декабрьского сбора высшего комсостава и январской оперативной игры. На все отвели 15-20 минут. Когда я дошел до игры, то успел остановиться только на действиях противника, после чего разбор фактически закончился, так как Сталин меня перебил и начал задавать вопросы.
Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о германской армии, полученных за последние месяцы в связи с анализом ее операций в Западной и Северной Европе. Однако мои соображения, основанные на данных о своих войсках и сведениях разведки, не произвели впечатления. Тут истекло отпущенное мне время, и разбор был прерван. Слово пытался взять Н.Ф. Ватутин. Но Николаю Федоровичу его не дали. И.В. Сталин обратился к народному комиссару обороны. С.К. Тимошенко меня не поддержал.
Более никто из присутствующих военачальников слова не просил. И.В. Сталин прошелся по кабинету, остановился, помолчал и сказал:
— Товарищ Тимошенко просил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова. Давайте согласимся!
Возражений, естественно не последовало. Доволен был и я. Пять месяцев тому назад И.В. Сталин при назначении моем на тот же пост обещал заменить меня, когда найдет подходящую кандидатуру. И вот он сдержал обещание. Я возвратился на должность заместителя наркома обороны и опять погрузился в вопросы боевой подготовки войск. Георгия Константиновича Жукова я считал одним из наиболее подготовленных наших военачальников для работы начальником Генерального штаба. ((...))
И.В. Сталин вызвал меня к себе через три дня после назначения Жукова начальником Генштаба. В кабинете находился Молотов. Сталин поздоровался и сердито сказал:
— Что же это, братец мой, стали вы снова заместителем наркома и перестали докладывать текущие дела?
— Сам по себе, товарищ Сталин, я и раньше не ходил сюда. Вы меня вызвали — я явился.
— А почему не приносите на просмотр план создания механизированных корпусов?
— Проект этого плана с вашими поправками, товарищ Сталин, был перепечатан. Жуков сказал, что он сам доложит его вам.
— С Жуковым мы уже беседовали. Он хочет механизированных корпусов вдвое больше, чем там намечено.
— Вы мою точку зрения знаете, товарищ Сталин. Я от нее не отступился. Сейчас у нас новых танков мало. К лету этого года планируемые
корпуса не будут готовы. Раньше следовало начинать их создание. По представленному нами проекту корпуса вступят в строй весной 1942 года. Мысль Жукова об удвоении превосходна, недостает только материальных возможностей. При наличии материальной базы его предложение будет реализовано к 1943 году.
В ходе дальнейшей беседы И.В. Сталин заметил, что пребывать вне войны до 1943 года мы, конечно, не сумеем. Нас втянут поневоле. Но не исключено, что до 1942 года мы останемся вне войны. Поэтому порядок ввода в строй механизированных корпусов будет еще обсуждаться. Необходимо сейчас уделить главное внимание обучению войск. Политбюро считает, говорил И.В. Сталин, что Наркомат обороны усилили, возвратив туда меня, и ждет активной деятельности.
Так закончился этот разговор с И.В. Сталиным. На следующий день я целиком переключился на боевую и учебную подготовку армии. С этого момента и вплоть до войны я виделся с И.В. Сталиным очень редко.
К.А. Мерецков. На службе народу. Политиздат. Москва. 1968 г.
стр. 196, 197, 199-200, 201-202.
Г. К. Жуков, 1-10 января 1941 года
В конце сентября 1940 года из Генерального штаба было получено сообщение о том, что в декабре в Москве по указанию Центрального Комитета партии состоится совещание высшего командного состава армии. ((...))
Все принявшие участие в прениях и выступавший с заключительным словом нарком обороны были единодушны в том, что если война против Советского Союза будет развязана фашистской Германией, нам придется иметь дело с самой сильной армией Запада. На совещании подчеркивалась ее оснащенность бронетанковыми, механизированными войсками и сильной авиацией, а так же большой опыт организации и ведения современной войны. ((...))
В целом работа совещания показала, что советская военно-теоретическая мысль в основном правильно определяла главные направления в развитии современного военного искусства. Нужно было претворять все это в боевую практику войск. ((...))
После совещания на другой же день должна была состояться большая военная игра, но нас неожиданно вызвали к И.В. Сталину.
И.В. Сталин встретил нас довольно сухо, поздоровался еле заметным кивком и предложил сесть за стол.
Он сделал замечание С.К. Тимошенко за то, что тот закрыл совещание, не узнав его мнения о заключительном выступлении наркома. На это С.К. Тимошенко ответил, что он послал ему проект своего выступления и полагал, что он с ним ознакомился и замечаний не имеет.
— Когда начнется у вас военная игра? — спросил И.В. Сталин.
— Завтра утром, — ответил С.К. Тимошенко.
— Хорошо, проводите ее, но не распускайте командующих. Кто играет за «синюю» сторону, кто за «красную»?
— За «синюю» (западную) играет генерал армии Жуков, за «красную» (восточную) — генерал-полковник Павлов.
С утра следующего дня началась большая оперативно-стратегическая военная игра. В основу стратегической обстановки были взяты предполагаемые события, которые в случае нападения Германии на Советский Союз могли бы развернуться на западной границе. ((...))
Игра изобиловала драматическими моментами для восточной стороны. Они оказались во многом схожими с теми, которые возникли после 22 июня 1941 года, когда на Советский Союз напала фашистская Германия...
По окончании игры нарком обороны приказал Д. Г. Павлову и мне произвести частичный разбор, отметить недостатки и положительные моменты в действиях участников.
Общий разбор И.В. Сталин предложил провести в Кремле, куда пригласили руководство Наркомата обороны, Генерального штаба, командующих войсками округов и их начальников штабов. Кроме И.В. Сталина, присутствовали члены Политбюро.
Ход игры докладывал начальник Генерального штаба генерал армии К.А. Мерецков. Когда он привел данные о соотношении сил сторон и преимуществе «синих» в начале игры, особенно в танках и авиации, И.В. Сталин, будучи раздосадован неудачей «красных», остановил его, заявив:
— Не забывайте, что на войне важно не только арифметическое большинство, но и искусство командиров и войск.
Сделав еще несколько замечаний, И.В. Сталин спросил:
— Кто хочет высказаться?
Выступил нарком С.К. Тимошенко. Он доложил об оперативно-тактическом росте командующих, начальников штабов военных округов, о несомненной пользе прошедшего совещания и военно-стратегической игры.
— В 1941 учебном году, — сказал С.К. Тимошенко, — войска будут иметь возможность готовиться более целеустремленно, более организованно, так как к тому времени они должны уже устроиться в новых районах дислокации.
Затем выступил генерал-полковник Д. Г. Павлов. Он начал с оценки прошедшего совещания.
— В чем кроются причины неудачных действий войск с «красной» стороны? — спросил И.В. Сталин.
Д.Г. Павлов попытался отделаться шуткой, сказав, что в военных играх так бывает. Эта шутка И.В. Сталину явно не понравилась, и он заметил:
— Командующий войсками округа должен владеть военным искусством, уметь в любых условиях находить правильные решения, чего у вас в проведенной игре не получилось. Есть еще желающие высказаться?
Я попросил слова.
Отметив большую ценность подобных игр для роста оперативно-стратегического уровня высшего командования, предложил проводить их чаще, несмотря на всю сложность организации. Для повышения военной подготовки командующих и работников штабов округов и армий считал необходимым начать практику крупных командно-штабных полевых учений со средствами связи под руководством наркома обороны и Генштаба. ((...))
Странное впечатление произвело выступление заместителя наркома обороны по вооружению маршала Г.И. Кулика. Он предложил усилить состав штатной стрелковой дивизии до 16-18 тысяч и ратовал за артиллерию на конной тяге. Из опыта боевых действий в Испании он заключил, что танковые части должны действовать главным образом как танки непосредственной поддержки пехоты и только поротно и побатальонно.
— С формированием танковых и механизированных корпусов, — сказал Г. И. Кулик, — пока следует воздержаться.
Нарком обороны С.К. Тимошенко бросил реплику:
— Руководящий состав армии хорошо понимает необходимость быстрейшей механизации войск. Один Кулик все еще путается в этих вопросах.
И. В. Сталин прервал дискуссию, осудив Г. И. Кулика за отсталость взглядов.
— Победа в войне, — заметил он, — будет на той стороне, у которой больше танков и выше моторизация войск.
На следующий день после разбора игры я был вызван к И.В. Сталину. Поздоровавшись, И.В. Сталин сказал:
— Политбюро решило освободить Мерецкова от должности начальника Генерального штаба и на его место назначить вас.
Я ждал всего, но только не такого решения, и, не зная, что ответить, молчал. Потом сказал:
— Я никогда не работал в штабах. Всегда был в строю. Начальником Генерального штаба быть не могу.
— Политбюро решило назначить вас, — сказал И.В. Сталин, сделав ударение на слове «решило».
Понимая, что всякие возражения бесполезны, я поблагодарил за доверие и сказал:
— Ну, а если не получится из меня хороший начальник Генштаба, буду проситься обратно в строй.
— Ну, вот и договорились! Завтра будет постановление ЦК, — сказал И.В. Сталин.
Через четверть часа я был у наркома обороны. Улыбаясь, он сказал:
— Знаю, как ты отказывался от должности начальника Генштаба. Только что мне звонил И.В. Сталин. Теперь поезжай в округ и скорее возвращайся в Москву. Вместо тебя командующим округом будет назначен генерал-полковник Кирпонос, но ты его не жди, за командующего можно пока оставить начальника штаба округа Пуркаева. ((...))
В Киеве задержался недолго и 31 января был уже в Москве. На другой день, приняв дела от генерала армии К.А. Мерецкова, я вступил в должность начальника Генерального штаба.
Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления, т. 1. АНН. Москва.
1974 г. стр. 204-205,206-211.
Г. К. Жуков, Начало февраля 1941 года
Разбираясь в оперативно-стратегических вопросах, я пришел к выводу, что в обороне такой гигантской страны, как наша, имеется ряд существенных недостатков. Такого же мнения были и основные руководящие работники Генерального штаба, которые сообщили, что и мои предшественники на этом посту не раз высказывались в таком же плане.
Сосредоточение большого количества немецких войск в Восточной Пруссии, Польше и на Балканах вызвало у нас особое беспокойство. В то же время тревожила недостаточная боеготовность наших вооруженных сил, расположенных в западных военных округах.
Продумав всесторонне эти вопросы, я вместе с Н.Ф. Ватутиным подробно доложил наркому обороны о недостатках в организации и боевой готовности наших войск, о состоянии мобилизационных запасов, особенно по снарядам и авиационным бомбам. Кроме того, было отмечено, что промышленность не успевает выполнять наши заказы на боевую технику.
— Все это хорошо известно руководству. Думаю, в данное время страна не в состоянии дать нам что-либо большее, — вновь заметил С.К. Тимошенко.
Однажды он вызвал меня и сказал:
— Вчера был у товарища Сталина по вопросам реактивных минометов. Он интересовался, принял ли ты дела от Мерецкова, как чувствуешь себя на новой работе, и приказал явиться к нему с докладом.
— К чему надо быть готовым? — спросил я.
— Ко всему, — ответил нарком. — Но имей в виду, что он не будет слушать длинный доклад. То, что ты расскажешь мне за несколько часов, ему нужно доложить минут за десять.
— А что же я могу доложить за десять минут? Вопросы большие, они требуют серьезного отношения. Ведь нужно понять их важность и принять необходимые меры.
— То, что ты собираешься ему сообщить, он в основном знает, — сказал нарком обороны, — так что постарайся все же остановиться только на узловых проблемах.
Имея при себе перечень вопросов, которые собирался изложить, субботним вечером я поехал к И.В. Сталину на дачу. Там уже были маршал С.К. Тимошенко, маршал Г.И. Кулик. Присутствовали некоторые члены Политбюро.
Поздоровавшись, И.В. Сталин спросил, знаком ли я с реактивными минометами («катюши»).
— Только слышал о них, но не видел, — ответил я.
— Ну, тогда с Тимошенко, Куликом и Аборенковым вам надо в ближайшие дни поехать на полигон и посмотреть их стрельбу. А теперь расскажите нам о делах Генерального штаба.
Коротко повторив то, что уже докладывал наркому, я сказал, что ввиду сложности военно-политической обстановки необходимо принять срочные меры и вовремя устранить имеющиеся недостатки в обороне западных границ и в вооруженных силах.
Меня перебил В.М. Молотов:
— Вы что же, считаете, что нам придется скоро воевать с немцами?
— Погоди... — остановил его И.В. Сталин.
Выслушав доклад, И.В. Сталин пригласил всех обедать. Прерванный разговор продолжался. И.В. Сталин спросил, как я оцениваю немецкую авиацию. Я сказал то, что думал:
— У немцев неплохая авиация, их летный состав получил хорошую боевую практику взаимодействия с сухопутными войсками. Что же касается материальной части, то наши новые истребители и бомбардировщики ничуть не хуже немецких, а пожалуй, и лучше. Жаль только, что их очень мало.
— Особенно мало истребительной авиации, — добавил С. К. Тимошенко.
Кто-то бросил реплику:
— Семен Константинович больше об оборонительной авиации думает. Нарком не ответил. Думаю, что из-за своего пониженного слуха он просто не все расслышал.
Обед был очень простой. На первое — густой украинский борщ, на второе — хорошо приготовленная гречневая каша и много отварного мяса, на третье — компот и фрукты. И. В. Сталин был в хорошем расположении духа, много шутил, пил легкое грузинское вино «Хванчкара» и угощал им присутствовавших, но большинство предпочитало коньяк.
В заключении И.В. Сталин сказал, что надо продумать и подработать первоочередные вопросы и внести в правительство для решения. Но при этом следует исходить из наших реальных возможностей и не фантазировать насчет того, что мы пока материально обеспечить не можем.
Вернувшись ночью в Генштаб, я записал все, что говорил И.В. Сталин, и наметил вопросы, которые нужно будет решать в первую очередь. Эти предложения были внесены в правительство.
Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления, т. 1. АПН. Москва.
1974 г. стр. 230-232.
А. И. Шахурин, февраль 1941 года
Сталин почти ежедневно занимался авиационными делами. Как Председатель Совнаркома, он как-то созвал совещание наркомов и выступил с речью о стиле руководства. Говорил о том, что главное — тщательно разбираться в порученном деле, знать людей, учить их работать и учиться у них, не считать, что ты все понимаешь и знаешь лучше других. Закончил свое выступление Сталин так:
— Вот я часто встречаюсь с молодым наркомом товарищем Шахуриным и вижу определенную пользу от этих встреч, да и ему, думаю, они не бесполезны.
Эти слова вызвали в зале гул одобрения.
Когда мы уходили с заседания, нарком общего машиностроения П.И. Паршин заметил:
— Вот это здорово, а я к своему шефу раз в три месяца не всегда попадаю, я ты почти каждый день бываешь у Сталина.
— Это так, — отозвался я, — но ты не думай, Петр Иванович, что это просто — бывать у Сталина.
Частые общения со Сталиным многому учили меня, молодого наркома. Главное — вырабатывалось умение все решать быстро, оперативно. Если возникал какой-то вопрос и по ряду обстоятельств он не мог быть решен сразу, то после изучения и проработки он все равно решался в ближайшее время. Общение со Сталиным приучало к быстрой организации нового дела, а так же и к безусловному выполнению принятых решений.
Теперь может показаться странным, но мы не уходили из своих кабинетов до 2-3-х, а то и до 4-х — 5-ти часов утра. Так было заведено. Вероятно, можно было работать и по другому распорядку. Но тот, кто был непосредственно связан со Сталиным, работал именно так, потому что так работал и сам Сталин.
К началу 1941 года, когда авиационные части стали пополняться новыми самолетами, появилась забота об их освоении. Настроение у летчиков самое различное. Одни радовались, что появились скоростные современные машины с мощным вооружением. Им нравились не только летные и боевые качества новых самолетов, но и их внешний вид — заостренные, щукообразные носы вместо широкого лба, как это было на старых машинах с моторами воздушного охлаждения. Другие находили эти самолеты более сложными, не такими маневренными, как прежние, считали их слишком строгими в управлении. ((...))
Настроения эти стали известны в ЦК. Созвали совещание военных летчиков. Оно состоялось в феврале 1941 года. В нем, кроме военных летчиков, командиров звеньев и эскадрилий, летчиков испытателей НИИ ВВС и авиационной промышленности — словом, тех, кто уже летал на новых боевых самолетах, участвовало командование Военно-Воздушных Сил, руководство авиационной промышленности, конструкторы. Совещание проходило в Свердловском зале Кремля. Открыл совещание Молотов. Он сказал, что Центральный Комитет хочет знать мнение военных летчиков о новых самолетах.
Не скажу, чтобы сразу ринулись к трибуне желающие выступить, но постепенно разговорились. ((...))
Сталин не перебивал и не поправлял выступавших. Как обычно, ходил за столом президиума с трубкой в руке. Казалось, что главное для него — дать указания, о мнении летчиков он был уже наслышан. Когда выступления уже закончились, стал говорить Сталин. Он сказал, что старых машин мы больше не производим и тот, кто надеется продержаться на них, пусть откажется от этой мысли. На старых самолетах легче летать, но на них легче и погибнуть в случае войны. Выход только в быстром освоении новой техники, в овладении новым оружием.
Затем Сталин остановился на основных типах боевых самолетов военно-воздушных сил Германии, Англии, Франции и США. Он говорил об их скоростях, вооружении, боевой нагрузке, скороподъемности, высотах. Все это он излагал на память, не пользуясь никакими записями, чем немало удивил присутствовавших на совещании специалистов и летчиков.
Свое выступление он закончил словами:
— Изучайте новые самолеты. Учитесь в совершенстве владеть ими, использовать в бою их преимущества перед старыми машинами в скорости и вооружении. Это единственный путь.
Совещание как бы повернуло весь командный состав, всех летчиков лицом к новой технике. Эхо этого совещания разнеслось по всем частям. Больше стали требовать новых самолетов, которых в то время в части поступало слишком мало. В первый период войны я не раз убеждался в том, что летный опыт молодых пилотов на современных самолетах, отправлявшихся на фронт, был слишком мал. И мы много из-за этого потеряли.
Однако тогда мы еще не знали, когда разразится война, хотя подготовка в ней шла полным ходом. Мы работали с огромным перекалом, с
невероятным напряжением, которое людям младшего поколения просто трудно себе представить.
А. И. Шахурин. Крылья победы. Политиздат. Москва.
1985 год. стр. 98-100.
Н. Г. Кузнецов, Февраль-март 1941 год
В конце февраля и начале марта немецкие самолеты снова несколько раз грубо нарушали советское воздушное пространство. Они летали с поразительной дерзостью, уже не скрывая, что фотографируют наши военные объекты. Командующие флотами с беспокойством сообщали, что гитлеровцы просматривают их главные базы.
— Как быть? — спрашивали меня.
Я предложил Главному морскому штабу дать указание флотам открывать по нарушителям огонь без всякого предупреждения. Такая директива была передана 3 марта 1941 года. 17 и 18 марта немецкие самолеты были несколько раз обстреляны над Либавой. Что же делать, если агрессор наглеет? Уговорами его не приведешь в чувство.
В последние предвоенные недели, когда немецкие самолеты стали особенно нагло появляться не только над отдельными объектами, но и над главными базами — в частности над Полярным, — я снова распорядился открывать по ним огонь, приказав такие случаи особо выделять в оперсводках для Генерального штаба. ((...)) Кстати говоря, Сталин, узнав о моем распоряжении, ничего не возразил, так что фактически в эти дни на флотах уже шла война в воздухе: зенитчики отгоняли огнем немецкие самолеты, а наши летчики вступали с ними в схватки на своих устаревших «Чайках». Формулу «Не позволять чужим самолетам летать над нашими базами и вместе с тем не поддаваться провокациям» они понимали правильно: глупо заниматься уговорами бандита, когда он лезет в твой дом.
После одного из таких случаев меня вызвали к Сталину. В кабинете кроме него сидел Берия, и я сразу понял, откуда дует ветер. Меня спросили, на каком основании я отдал распоряжение открывать огонь по самолетам-нарушителям.
Я пробовал объяснить, но Сталин оборвал меня. Мне был сделан строгий выговор и приказано немедля отменить распоряжение.
Главный морской штаб дал 1 апреля новую директиву: «Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки противника на аэродромы».
Результаты нетрудно было предвидеть. Немцы, чувствуя, что мы осторожничаем, стали вести себя еще более вызывающе.
Н.Г. Кузнецов. Накануне. Воениздат. Москва. 1969 г. с. 343-344.
Н. С. Патоличев, апрель 1941 года
За два месяца до начала войны положение на Ярославском резино-комбинате вновь рассматривалось в ЦК партии.
Состоялось совещание у И.В. Сталина. Я думаю, что многие, кто имел в то время прямое отношение к деятельности резинокомбината и к химической промышленности, и особенно присутствовавшие, должны помнить это совещание. Сталин до предела обострил вопрос. Я, может быть, более других запомнил это совещание, ибо мне казалось, что Сталин больше всего сосредоточил огонь критики на Ярославской партийной организации. Помню, за большим столом рабочего кабинета Сталина сидят резинщики, химики. Тут и нарком, его заместители, руководители предприятий, руководители шинного завода. А я, первый секретарь Ярославского обкома партии, стою. Меня резко отчитывает Сталин. Он применял острые выражения, и я, честно говоря, не знал, чем для меня закончится этот разговор.
— Забыли об ответственности партийной организации, — говорил Сталин.
Каково это было слышать? В конце Сталин сказал:
— Патоличева надо наказать.
Все ждали, чего же он скажет дальше. А он долго молча ходил, обдумывая. Длинными, неимоверно длинными, показались эти минуты для первого секретаря Ярославского обкома партии.
Но Сталин неожиданно улыбнулся и сказал:
— Надо выбрать Патоличева в комиссию по выработке решения о работе Наркомата химической промышленности.
Все вздохнули с облегчением. Работники химической промышленности прекрасно понимали, в чем существо вопроса. Да и сам Сталин хорошо знал. К производству автопокрышек только из синтетического каучука страна не была еще готова.
Решение поручили готовить Хрущеву, Булганину и Патоличеву. Мы сидели несколько дней. В решении указывалось на серьезные ошибки Наркомхимпрома в руководстве по освоению синтетического каучука, а также в научно-исследовательской и конструкторской работе, на крупные недостатки в работе шинных заводов.
Н.С. Патоличев. Испытание на зрелость. Политиздат. Москва.
1977 г. стр. 84-85.
В.Г. Грабин, 3 апреля 1941 года
Во время моего доклада о методах скоростного проектирования и освоения пушек в Ленинградском институте усовершенствования ИТР в аудитории, где проходила конференция, появился какой-то незнакомый мне человек, подошел к кафедре и сказал:
— Вас просят к телефону.
«Странно, — подумал я. — Кто здесь может мне звонить?» ((...)) ((...)) Возле кабинета секретаря обкома М.И. Родионова сопровождающий остановился:
— Сюда, пожалуйста!
Я вошел. Самого секретаря не было, а людей, которые сидели в кабинете и, судя по всему, ждали меня, я не знал. Как только я переступил порог, один из них снял телефонную трубку, набрал номер. Ему ответили.
— Трубку передаю Грабину, — сказал он. Я подошел к телефону.
— Грабин слушает.
По голосу я узнал Поскребышева. Он поздоровался и предупредил, что сейчас со мной будет говорить Сталин.
Волнение усилилось. Значит случилось что-то важное и нетерпящее отлагательства, раз меня разыскивали в этот час в Ленинграде. Недолго мне пришлось теряться в догадках.
— Здравствуйте, товарищ Грабин, — услышал я в трубке голос Сталина. — Я хочу с вами посоветоваться. Есть мнение, что тяжелый танк вооружен маломощной пушкой, не отвечающей задачам тяжелого танка. В настоящее время рассматривается вопрос о перевооружении его: вместо 76-миллиметровой пушки предлагается поставить мощную 107-миллиметровую. Хотелось бы знать вашу точку зрения по этому вопросу. Возможно, вам трудно будет оценить это предложение, так как тяжелый танк вооружен вашей 76-миллиметровой пушкой.
— Я готов высказать свое мнение, — ответил я. — Когда нашему конструкторскому бюро ГАУ выдало тактико-технические требования на 76-миллиметровую пушку для тяжелого танка, мы тщательно изучили вопросы, связанные с танками и с их вооружением, и пришли к выводу, что 76-миллиметровая пушка для тяжелого танка неперспективна и даже не отвечает требованиям сегодняшнего дня. Мы считали, что тяжелый танк следует вооружить более мощной пушкой, снаряд которой пробивал бы броню своего танка с дистанции 1000 метров. Свое мнение мы высказали руководству ГАУ и ГБТУ, но с нами никто не согласился. 76-миллиметровую пушку, заказанную нам, мы создали и установили в танк КВ-1.
— Значит у вас давно сложилось мнение о недостаточной мощности 76-миллиметровой пушки для тяжелого танка?
— Да, товарищ Сталин.
— Очень жаль, что я раньше не знал об этом. Значит, в настоящее время наши оценки не расходятся. Скажите, пожалуйста, можно ли в тяжелый танк поставить мощную 107-миллиметровую пушку?
— Можно, товарищ Сталин.
— Вы уверены, что мощную 107-миллиметровую пушку можно поставить в тяжелый танк?
— Вполне уверен, что 107-миллиметровую мощную пушку можно поставить в тяжелый танк. Это подтверждается тем, что мы уже установили 107-миллиметровую модернизированную пушку мощностью 385 тоннометров в танк КВ-2.
Я имел в виду пушку Ф-42. ((...))
— Но танк КВ-2 по конструкции башни мы считаем неприемлемым, — продолжал я. — Габариты башни велики, и по своей форме башня неконструктивна. Такие габариты для 107-миллиметровой пушки и не потребовались.
— Значит, вы утверждаете, что мощную 107-миллиметровую пушку можно установить в тяжелый танк? — повторил Сталин.
Я хорошо знал, что если Сталин задает несколько раз один и тот же вопрос, то это означает проверку, насколько глубоко проработан вопрос собеседником и насколько убежден человек в своем мнении.
— Да, я глубоко убежден, что мощную 107-миллиметровую пушку можно поставить в тяжелый танк, — еще раз подтвердил я. — Если я правильно вас понял, эта пушка по своей мощности должна быть выше 107-миллиметровой модернизированной?
— Вы правильно меня поняли. То, что вы уже имеете опыт по установке 107-миллиметровой пушки в тяжелый танк, прекрасно. Значит, мощную 107-миллиметровую пушку мы установим в тяжелый танк?
— Да, товарищ Сталин.
— Это очень важно, товарищ Грабин. До тех пор, пока мы не вооружим тяжелый танк такой пушкой, чувствовать себя спокойно мы не можем. Задачу нужно решать как можно быстрее. Этого требует международная обстановка. Скажите, не смогли бы вы быть завтра в Москве? — продолжал Сталин. — Вы нам здесь очень нужны.
— Слушаюсь, завтра я буду в Москве. ((...))
Едва я вышел из вагона, как встал вопрос: к кому я должен явиться? В телефонном разговоре Сталин сказал: «Вы нам здесь очень нужны.» «Нам» — кому именно? ((...))
Поразмыслив, я решил, что стоит зайти в ГБТУ — может быть там что-нибудь знают? Начальник ГБТУ Федоренко встретил меня словами:
— Василий Гаврилович, как вы вчера меня подвели!
— Вчера я был в Ленинграде и не мог вас подвести, — удивленно ответил я.
— Из Ленинграда и подвели, — ответил Федоренко.
Он рассказал, что вчера его вызвал к себе Сталин. В кабинете у него были Молотов, Ворошилов, Жданов, Кулик и другие, а также директор
Кировского завода Зальцман, главный конструктор тяжелых танков Котин, директор одного из танковых заводов Казаков и секретарь Ленинградского горкома партии Кузнецов. Речь шла о необходимости срочно перевооружить тяжелый танк мощной 107-миллиметровой пушкой вместо 76-миллиметоровой Ф-32. По словам Федоренко, Сталин настаивал на этом, но поддержки не встретил. Зальцман, Котин и сам Федоренко заявили, что 107-миллиметровую пушку поставить в тяжелый танк невозможно. После длительных дебатов Сталин спросил:
— Значит, вы убеждены, что такая пушка в тяжелый танк не встанет? Услышав единодушное: «Да, совершенно уверены», — он сказал:
— Хорошо, тогда я Грабина спрошу.
Наступила тишина. Сталин вызвал Поскребышева и распорядился:
— Соедините меня с Грабиным!
— Пока вас искали, мы сидели молча, — продолжал свой рассказ Федоренко. — Время шло очень медленно, ожидание было томительным. Всех интересовало, что вы сможете сказать по этому поводу. Наконец вошел Поскребышев и сказал: «Грабин у телефона». Весь разговор Сталина с вами мы слышали. Положив трубку, Сталин обратился к нам: «Грабин утверждает, что 107-миллиметровую мощную пушку в танк поставить можно». Потом сделал небольшую паузу и добавил: «Грабин зря никогда не болтает, если скажет — значит, так и будет. Он завтра будет здесь. До его приезда обсуждение вопроса прекращаем». Тут же он поручил Жданову лично, никому не передоверяя, в кратчайший срок подготовить проект решения по перевооружению тяжелого танка и представить на утверждение.
ВТ. Грабин. Оружие победы. Политиздат. Москва. 1989 год.
стр. 467-469, 470, 471-472.
Г. К. Жуков, 13 июня 1941 года
13 июня С.К. Тимошенко в моем присутствии позвонил И.В. Сталину и просил разрешения дать указание о приведении войск приграничных округов в боевую готовность и развертывании первых эшелонов по планам прикрытия.
— Подумаем, — ответил Сталин.
На другой день мы были у И.В. Сталина и доложили ему о тревожных настроениях и необходимости приведения войск в полную боевую готовность.
— Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы это оба или нет?!
Затем И. В. Сталин все же спросил:
— Сколько дивизий у нас расположено в Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском военных округах?
Мы доложили, что всего в составе четырех западных приграничных военных округов к 1 июля будет 149 дивизий и отдельная стрелковая бригада. Из этого количества в составе:
Прибалтийского округа — 19 стрелковых, 4 танковых, 2 моторизованные дивизии, 1 отдельная бригада;
Западного округа — 24 стрелковых, 12 танковых, 6 моторизованных, 2 кавалерийские;
Киевского округа — 32 стрелковых, 16 танковых, 8 моторизованных, 2 кавалерийские;
Одесского округа — 13 стрелковых, 4 танковые, 2 моторизованные, 3 кавалерийские.
— Ну вот, разве этого мало? Немцы, по нашим данным не имеют такого количества войск, — сказал И.В. Сталин.
Я доложил, что по разведывательным сведениям, немецкие дивизии укомплектованы и вооружены по штатам военного времени. В составе их дивизий от 14 до 16 тысяч человек. Наши же дивизии даже 8-тысячного состава практически в два раза слабее немецких.
И. В. Сталин заметил:
— Не во всем можно верить разведке...
Во время нашего разговора с И.В. Сталиным в кабинет вошел его секретарь А.Н. Поскребышев и доложил, что звонит Н.С. Хрущев из Киева. И.В. Сталин взял трубку. Из ответов мы поняли, что разговор шел о сельском хозяйстве.
— Хорошо, — улыбаясь, сказал И.В. Сталин.
Видимо, Н.С. Хрущев в радужных красках докладывал о хороших перспективах на урожай...
Ушли мы из Кремля с тяжелым чувством.
Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления, т. 1. АНН.
Москва. 1974 г. стр. 259-260.
И. В. Тюленев, 21 июня 1941 года
Конечно, в канун рокового дня, 22 июня, мы не знали, что в июле 1940 года правительство фашистской Германии приняло решение напасть на СССР, а 18 декабря того же года Гитлер подписал директиву №1, впоследствии ставшую известной как план «Барбаросса». Но тем не менее ничто не могло заставить нас, старых военных, поверить в искренность заявлений фашистской Германии.
... А Москва была так хороша в этот последний мирный июньский вечер! Невольно вспомнились все события прошедшего дня. В полдень мне позвонил из Кремля Поскребышев:
— С вами будет говорить товарищ Сталин... В трубке я услышал глуховатый голос:
— Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?
Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня. В ответ услышал:
— Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов.
В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии.
Я тут же отдал соответствующие распоряжения своему помощнику по ПВО генерал-майору М.С. Громадину.
И.В. Тюленев. Через три войны. Воениздат. Москва. 1972 г.
стр. 123.
Г. К. Жуков, 21 июня 1941 года
21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска входят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
Я тотчас же доложил наркому и И.В. Сталину то, что передал М.А. Пуркаев.
— Приезжайте с наркомом в Кремль, — сказал И.В. Сталин. Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
И. В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
— А не подбросили ли нам немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.
— Нет, — ответил С.К. Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду.
Тем временем в кабинет И.В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.
— Что будет делать? — спросил И.В. Сталин. Ответа не последовало.
— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, — сказал нарком.
— Читайте! — сказал И.В. Сталин.
Я прочитал текст директивы. И. В. Сталин заметил:
— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.
Не теряя времени, мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.
Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить.
И. В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи.
Ввиду особой важности привожу эту директиву полностью:
«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО.
Копия: народному комиссару Военно-Морского Флота.
1. В течении 22-23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный удар немцев или их союзников.
3. Приказываю:
а) в течении ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскировать;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
Тимошенко. Жуков. 21.6.41г.»
С этой директивой Н.Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00 часов 30 минут 22 июня 1941 года.
Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления, т. 1. АПН. Москва.
1974 г. стр.261-263.