Преддверие
" - Вячеслав Михайлович, я хорошо помню ваши слова. В прошлом году было. Я сказал, что мне месячную зарплату не жалко отдать для Чили, а вы ответили: "Что это, зарплата? Жизнь за революцию надо отдать! Так вы сказали.
- Буржуазный строй лучше, чем социалистический? Лучше? В чём? Лучше, потому что насквозь заражены хрущёвщиной. А хрущёвщина - это буржуазный дух.
Я Хрущёву прямо в рот говорил эти вещи, и я, считавшийся в партии человек, потом оказался не нужен. Я вам скажу: нельзя плестись за Хру-щё-вы-ми! Хрущёв не один, у нас их очень много, их подавляющее большинство. И вот нам, людям, которые считают, что надо стоять на других принципиально позициях, немножко надо бы поглубже... Почему у нас такое положение? Какая причина? Один Хрущёв виноват? Так его легко было вышибить. А кругом Хрущёвы сидят, только они помалкивают, а теперь они поняли... Пожить все хотят - законное требование, но, если мы теперь направим на это наше внимание, люди, которые себя считают сознатель
ными коммунистами, то мы поплывём по буржуазному полю на помощь Хрущёву, будем держаться за его палкой, - как бы нам не отстать...
Мы только рассуждаем о социализме, обо всём остальном только упоминаем, не хотим разобраться, не разбираем ся". /Молотов-Чуев. 1972г./
Свидетельство об ответе Черчиля в палате лордов на тост в его честь, как непревзойденного в деле нанесения вреда СССР:
"К сожалению, сейчас имеется человек, который нанес стране Советов урон в 1000 раз больше, чем я. это Н.С. Хрущев, так похлопаем ему". (1964 год)
"Разговор зашёл о присвоении Сталину звания Героя Советского Союза после войны. Сталин сказал, что он не подходит под статус Героя Советского Союза. Героя присваива ют за лично проявленное мужество.
"Я такого мужества не проявил", - сказал Сталин.
И не взял Звезду. Его только рисовали на портретах с этой Звездой. Когда он умер, Золотую Звезду Героя Советского Союза выдал начальник Наградного отдела. Её прикололи на подушку и несли на похоронах.
- Сталин носил только одну Звёздочку - Героя Социалистического Труда. Я иногда надевал орден Ленина, - добавляет Молотов.
...Упорно предлагали одно время Москву переимено вать в город Сталин. Очень упорно! Я возражал. Каганович предлагал. Высказывался: "Есть не только ленинизм, но и сталинизм!"
Сталин возмущался.
...Надо учесть всю сложность характера Сталина... Насчёт русскости он считал, что правительство должен возглавлять русский. Долго не соглашался Председателем Совнаркома стать. Ну не то что не соглашался, но не ставился этот воп
рос. Я ему писал, между прочим, перед тем, как я стал возглавлять Совнарком: лучше бы тебе быть. Это было в конце 1930 года. Рыкова больше нельзя оставлять, вот тебя мы хотим назначить. Я в ЦК работал Секретарём. Он был в отпуску. В Сочи. Он мне написал письмо, что меня надо назначить. Я ему ответил, что я не случайный член Политбюро, конечно. Если я подойду, если народ найдёт, что я подхожу, пусть будет так, но было бы лучше, если бы тебя на это место. Так было принято, при Ленине так было. Ленин был фактическим лидером партии и Председателем Совнаркома". /В. Молотов/
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1947г. Зарегистрирован кандидатом в депутаты Верховных Советов союзных и автономных республик. Избран депутатом Верховного Совета союзных и автономных республик. Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей 3 сессии Верховного Совета СССР. Руководство работой пленума ЦК ВКПб. Приём министра иностранных дел Французской республики. Приём министра иностранных дел Великобритании. Приём государственного секретаря США. Участие в заседании сессии Верховного Совета РСФСР. Переговоры с албанской правительственной делегацией об оказании экономической и культурной помощи Албании. Приветствие в связи с 800-летием Москвы. Зарегистрирован кандидатом в депутаты Московского областного Совета. Постановление "О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышлен ные товары".
"Советская торговля есть наше, родное, большевистское дело, а работники торговли, в том числе работники прилавка, если они только работают честно, - являются проводниками нашего, революционного, большевистского дела". И. Сталин.
"Силы революционного движения в Китае неимоверны. Они ещё не сказались как следуют. Они ещё скажутся в
будущем. Правители Востока и Запада, которые не видят этих сил и не считаются с ними в должной мере, пострадают от этого... Здесь правда и справедливость целиком на стороне Китайской революции. Вот почему мы сочувствовали и будем сочувствовать Китайской революции в её борьбе за освобождение китайского народа от ига империалистов и за объединение Китая в одно государство. Кто с этой силой не считается и не будет считаться, тот наверняка проиграет". И. Сталин.
Живое двигая вперёд,
Могучих партия ведёт,
Шагает трудовой народ -
И ты их знамя, Сталин.
Для всех трудящихся, как свет
Горишь ты с юношеских лет,
Ведя туда, где горя нет.
Где только радость, Сталин.
Идут года - за годом год
Нас охраняешь от невзгод
И дальний виден небосвод
Тебе, вершина, Сталин.
Ты вражью жадность иссушил,
Ты нас победам научил,
Ты в руки слабых ключ вручил
От новой жизни, Сталин.
Известен всей вселенной ты,
Деяний славных мастер ты,
Познавший мысли бедноты.
Тебе пою я, Сталин!
/Сулейман Стальский/
"...А вот есть такая тема, которая очень важна, - сказал Сталин, - которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей... у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя ещё несовершен нолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идёт от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как трудно было дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, - сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: - засранцами, - усмехнулся и снова стал серьёзным.
- Простой крестьянин не пойдёт из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонёние. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали.
Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:
- Почему мы хуже? В чём дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и... сам этого не понимает, - и он снова заговорил о профессоре, о котором уже поминал, - Вот взять такого человека, не последний человек, - ещё раз подчёркнуто повторил Сталин, - а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед учёным, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет своё достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов". /К.Симонов/
"Сталин оказал мне самый сердечный, самый любезный и внимательный приём. Он осведомился о моём здоровье, вспомнил об условиях, в которых я жил в годы подполья, показав тем самым, что он в курсе этих событий...
Думая о той огромной роли, которую играл Сталин во время войны, я восхищался простотой этого человека. Как и 23 года назад, он был в скромном кителе, в сапогах и с неизменной трубкой.
На меня Сталин произвёл сильное впечатление не только тем, что он говорил, но ещё в большей степени тем, что он представлял в моих глазах. Одно его присутствие придавало всему происходящему историческое значение. Со своей стороны, я весьма непринуждённо участвовал в общей беседе, затрагивавшей самые разнообразные темы...
В конце обеда у меня состоялся продолжительный разговор наедине со Сталиным о проблемах текущего момента, политике империалистов, начале переговоров о заключении перемирия в Корее, войне в Индокитае, продолжающемся тюремном заключении Анри Мартена, о трудностях, с которыми французские колонизаторы сталкивались в Тунисе и Марокко, о результатах выборов 17 июня, на которых была применена система блокирования списков кандидатов разных партий, о развитии правительственного кризиса во Франции". /Ж.Дюкло/
"Я ездила к отцу специально для разговора об этом шаге. С ним вообще стало трудно говорить. Он был раз и навсегда мной недоволен, он был во мне разочарован.
Был май, всё цвело кругом у него на даче - кипела черёмуха, было тихо, пчёлы жужжали... "Значит, замуж хочешь?" - сказал он. Потом долго молчал, смотрел на деревья...
- "Да, весна", - сказал он вдруг. И добавил: "Чёрт с тобой, делай, что хочешь..."
...Только на одном отец настоял - чтобы мой муж не появлялся у него в доме. Нам дали квартиру в городе, - да мы были и довольны этим... И лишь одного он нас лишил - своего
радушия, любви, человеческого отношения. Он ни разу не встретился с моим первым мужем и твердо сказал, что этого не будет. "Слишком он расчётлив, твой молодой человек... - говорил он мне, - Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют, - а он, видишь, в тылу окопался..." Я молчала и не настаивала на встрече, она плохо бы кончилась." /Св. Аллилуева/
"...Точно было известно - мелодрамы у него не были в чести, и совсем нетерпимо он относился к малейшим намёкам на сексуальные сцены. Однажды Большаков в очередном "пакете" иностранных фильмов привёз "для разрядки" подобную ленту, которая, конечно, ни в какое сравнение не идёт с теми, что ныне заполняют экраны. Достаточно было Сталину понять, что из себя представляет картина, как в зале раздался его разгневанный голос, подкреплённый ударом кулака по столу. "Вы что, Большаков, бардак здесь разводите!" - поднялся и ушёл. За ним потянулись члены Политбюро". /Г.Марьямов/
"Враги" показаны лучше, интереснее "друзей". На описание первых красок хватает, там есть логика, инициатива. Когда этих людей изображаете, у вас находится аргумент и всё, что угодно, а когда наших людей изображаете, то краски иссякают, наши люди получаются какими-то замухрышками.
Рабочий класс в целом - это революционный, передовой класс, но и в рабочем классе есть отдельные люди... Вы думаете, каждый рабочий на вес золота? Вы ошибаетесь... Среди рабочих передовых есть один слой, который пользуется своим рабочим происхождением и выбирает всё соответствующее для того, чтобы устраивать свои дела и потом повыгоднее для себя предать интересы рабочего класса. Это закон жизни". /И. Сталин о фильме Авдеенко "Закон жизни"/
"Столь же жёстко отзывается оратор о партийной принадлежности Авдеенко - по сути тот-де никогда не был членом
партии и проник в неё с заднего хода. "Разве может коммунист, - возмущается Сталин, - рисовать одного из своих героев этаким Дон Жуаном и проповедовать "трактирную любовь", ультранатуральную любовь - "Я вас люблю, а ну, ложитесь". Это называется поэзия! Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди". Патриархальные чувства вождя были задеты "вольными" разговорами да и поступками некоторых персонажей, хотя многое тут вполне соответствовало действитель ности. Но искусство, как полагал Сталин, призвано улучшать, преобразовывать жизнь, воспитывая людей в духе коммунистического идеала". /Свидетельствует Е. Громов/
"Я бы предпочёл, чтобы наша литература показывала врагов не как извергов, а как людей, враждебных нашему обществу, но не лишённых некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть какие-то человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать"... "Троцкий - враг, но он был способный человек, бесспорно, изобразить его надо как врага, но имеющего не только отрицательные черты". /И. Сталин/
"Помнится, в четвёртом часу пополудни раздался длительный телефонный звонок. Вызывали "товарища Пастернака". Какой-то молодой мужской голос, не поздоровавшись, произнёс:
- С вами будет говорить товарищ Сталин.
- Что за чепуха! Не может быть! Не говорите вздору!
Молодой человек: - Даю телефонный номер. Набирайте! - Пастернак, побледнев, стал набирать номер.
Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с Мандельштамом будет всё в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал. "Если б мой друг поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти". Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле. "Почему вы не обратились ко мне или в писательские орга
низации?" - "Писательские организации не занимаются этим с 1927 года". - "Но ведь он ваш друг?" Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос: "Но ведь он же мастер, мастер?" Пастернак ответил: "Это не имеет значения"...
Б. Л. думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы...
"Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить". - "О чём?" - "О жизни и смерти." Сталин повесил трубку". /Свидетель ствует Анна Ахматова/
Пастернак назвал Сталина "гигантом дохристианской эры", имея в виду его ветхозаветное мышление.
СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:
Революция для Иосифа - принудительное спасение. Он скорее всего интуитивно сознавал, что насильственное религиозное спасение противоречит СВОБОДЕ во Христе, Который не может спасать насильно, ибо Его надо избрать СЕРДЦЕМ, родиться свыше, ПОЛЮБИТЬ итогом всей земной жизни. Поэтому Иосиф использовал идеологию коммунизма, наиболее близкую христианству идею государственного устройства. Виновен ли он в своём выборе - решит Суд. Во всяком случае я утверждаю, что было бы куда хуже, если бы Иосиф употребил для насильственного коллективного спасения православие. Или бы постепенно "обуржуазился" или соблазнился "мировой революцией"...
Недозволенное священнику позволялось кесарю. Без воли Неба нет начальников и "кому много дано, с того больше спросится". Кесарь обязан ограждать вверенный ему народ "от Лукавого", от соблазнов враждебного Богу царства Мамоны. Большинство народа, если взглянуть правде в глаза, дети неразумные, а большинство верующих плохо себе представляют, во что верят. Каждым отдельным "человеко -ребёнком" никто не занимается, за церковной оградой он
оказывается порой полностью во власти армии тьмы. "Имя им легион".
Спасение народа - прямой долг кесаря, которого Творец будет судить "по плодам" - по жатве Господней. Если человеко-ребёнок верит сердцем, воцерковлён - прекрасно, остальных же надо провести, подобно Моисею, по пустыне, оградить от хищников, расчистить, как закопчённую икону, до "образа Божия"! Предоставить каждому богоугодную работу, "хлеб насущный", по возможности "избавить от Лукавого". Христос - Путь, Истина и Жизнь, и там, где человек стоит "на Пути", приносит добрые плоды - Спаситель обязательно приходит. "Без Меня не можете творить ничесоже", то есть лишь на Божьем дереве добрый плод. "По плодам их узнаете их"...
Задача кесаря - привести свой народ не к пропасти, а к Дому Отца, а там уж пусть решает Отец... Или Сын, про Которого сказано: Я - Дверь.
Но тут уже вопрос о методах. Имеет ли право кесарь защитить свой народ "железным занавесом", стрельбой, репрессиями? Когда часто гибнут и невинные под горячую руку... Помимо "воцерковлённых" в ведении Иосифа, в его винограднике были и "привитые" и просто "дикие" сорта. Если считать не по количеству посещающих храмы /истинно верующих определить невозможно, да и не в вере дело, ибо если веришь, но не слушаешься Учения - сугубый грех/ - если отталкиваться от количества тёмных, задавленных унизитель ным бытом и нуждой народных масс царской России, а также "эксплуататорских классов" /выражаясь языком Иосифа/, вампиров /выражаясь нашим языком/, или пирующих среди нищих Лазарей /на языке Евангелия/, - в ком за годы правления Иосифа был расчищен Образ Божий и осуществлён Замысел? Таких найдётся немало, овец, сбережённых от расхитителей. Может быть, даже в сравнении с царской Россией, не говоря уже о России Эсэнговской, хотя Союз и считался официально атеистическим государством. Причём здесь мы имеем дело не с религиозностью внешней, фарисейской, а с
исповеданием Пути, с глубоким внутренним, хоть и чаще всего неосознанным служением Истине, отличающим советского человека в двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые... Да и потом, пока номенклатурные оборотни не распахнули ворота крепости Иосифа и не ринулась во внутренность храма всякая нечисть.
* * *
И всё же Иоанна так и осталась для них чужой. Длинноволосые интеллигентные молчуны с отстранённо-насторо женной улыбкой, их подруги и девушки - тоненькие и какие-то пришибленные, в длинных юбках и косынках, с неизменным молитвенником в сумочке, иногда с чётками, мелькающими в тонких пальцах, перешёптывающиеся и перегляды вающиеся о чём-то лишь им ведомом - они производили странное впечатление. Иоанну одновременно раздражала и восхищала их замкнутость на себя, порой беспощадное к себе внимание с неизбежным самобичеванием не только за поступки, но и за неподобающие мысли, их стоическое умение выстаивать длиннющие службы, подолгу молиться дома, выдерживать посты, не раздражаться в отношениях с детьми, которым Иоанна давно бы надавала подзатыльников. Их бесстрастно-учтивое обращение друг с другом, беспрекословное подчинение отцу Киприану, который требовал иногда послушания в самых радикальных вопросах - вроде как бросить престижную работу, имеющую весьма отдалённое отношение к атеизму, продолжать жить с драчуном и пьяницей мужем, не говоря уже о запрете применять противозачаточные средства, пусть даже детей этих уже мал мала меньше. Плакали, но подчинялись безропотно.
Иоанне во всём этом виделось воистину казарменное насилие над личностью, настоящий террор, а Варя в ответ толковала ей, что наша воля испорчена, греховна, равно как и желания наши, что наилучший выход для человека - отречься от своей воли и позволить Господу вершить через ду
ховного отца твою судьбу. Ибо "сила Божия в немощи совершается" и "научи меня творити Волю Твою"... Варя сказала, что нам часто не дано напрямую знать эту Волю и что нам полезнее, мы иной раз даже ропщем, что не выполняются наши просьбы и желания. Допустим, вы опаздываете на самолёт к больному ребёнку, молитесь, чтобы успеть, но опаздываете и недовольны, а самолёт разбивается... Разве мы можем предвидеть будущее? А священникам часто открыто, они ближе к Небу.
С этим Иоанна была согласна. "Бойтесь ваших желаний, они иногда осуществляются," - сказал кто-то мудрый.
И ещё Варя расскажет историю про одного дворянина, который решил бросить греховную жизнь и уйти в монастырь. В монастыре он попросил у настоятеля одинокую келью, кувшин воды и краюху хлеба в день. И чтоб его заперли.
Настоятель ответил, что рано тебе, брат, в затвор, этот подвиг для тебя не по силам, твори лучше послушание со всеми братьями, корзины плети. Не хочу, говорит, со всеми, хочу в затвор. Ну ладно, дали ему отдалённую келью, хлеба, воды и заперли, - рассказывала Варя, - Стал он молиться. День проходит, два, навалились на него помыслы, вспомнил о прежней своей беззаботной жизни, пирах, женщинах, носятся перед глазами лакомые блюда, напитки, красотки, - подвижник не сдаётся, молится прилежно, все видения греховные отметает. Так проходит неделя, другая... Всё победил, исчезли помыслы, бесы, наступила тишина. Желания греховные пропали, а внутри - пустота кромешная! Выходит, кроме мерзости этой, суеты, низких помыслов и бесов, ничего нет в его душе. Пуста душа, значит, вроде бы, и его самого нет, одна пустота. "Скорлупка", как говаривала мадам Блаватская.
- Тут он как заорёт, - рассказывала Варя, - Отоприте! - орёт, выскочил из кельи, трясётся, как безумный, плачет, пустоты своей ужаснулся. Так наказал его Господь за гордость. Еле привели в чувство, посадили со всеми корзины плести. Стал он смиренно со слезами молить Господа наполнить эту
отравную пустоту светом. И тогда постепенно начал в нём восстанавливаться образ Божий, который мы своей злой волей искажаем и уродуем. Так не разумнее ли этой своей волей отречься от неё, воли? Добровольно предать себя в руки Творца? И не мешать спасать...
Иоанна возразила, что священник - не Бог, он может и согрешить, и ошибиться. Ну а Варя скажет, что даже если и ошибётся, то и спрос будет с него, потому что твой духовник отвечает за тебя перед Небом.
- А как же свобода? - спросит Иоанна, - Или она действительно "осознанная необходимость"?
- Осознанная необходимость творить Волю Божию. То, что в миру называют "свободой" - всего лишь возможность творить собственную греховную волю. Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Плен у собственных страстей и похотей. Никакая это не свобода, а самое настоящее рабство. Бремя страстей человеческих. Господь сказал: "Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными". Очисти полностью сосуд своей души от собственных страстей, позволь Господу наполнить его Светом и познаешь подлинную свободу. Потому что лишь Бог свободен...
Иоанна не уставала удивляться, что вот, есть в центре атеистического Союза такой уникальный заповедник. Нет, не монастырь, а миряне, советские люди, в основном, молодые. Учёные, студенты, художники, врачи, школьники, которые самоотверженно борются со страстями (даже нарядное платье, пирожное, косметика, всякое праздное зрелище считалось здесь грехом), читают длинные молитвы, отстаивают долгие службы в храме, соблюдают все посты, включая среду и пятницу (в среду Христос предан Иудой, в пятницу - распят), неустанно хлопочут на клумбах и грядках, молча творя Иисусову молитву, чтобы отсекать всякие праздные и дурные помыслы, твердо верят, что после этого призрачного, злого, неправедного бытия, где "сатана правит бал", наступит иное, прекрасное и вечное Царство Света.
"И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло".
"Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном".
- "Побеждающий",.. - повторила Варя, - Мы здесь в наказание. Помнишь - "В поте лица"... И рожать в муках. А потом болезни, потери близких, несчастья кругом, старость, смерть... Какой уж тут пир! Если и пир, то во время чумы. Мы здесь на войне за погибающие души. Думать иначе - просто хула на Бога! - горячилась Варя, - Думать, что Господь призвал нас лишь для земной жизни с её страданиями - кощунство, даже если мы сами в них виноваты. Ведь Он знал изначально, что человек падёт, будет изгнан из рая на страдания и смерть. Думать, что Господь сотворил человека лишь чтобы подвергнуть наказанию - значит подозревать Творца в жестокости. Эта самая фраза Достоевского о слезинке ребёнка... Да, никакой кратковременный земной рай не может оправдать страданий предыдущих поколений. Только вечная жизнь в Царстве. Это всё объясняет и оправдывает. Иисус указал нам путь. Он стал человеком, прошёл через все страдания и воскрес. Он сказал: "Я есть Путь, Истина и Жизнь". Почему? Чтобы мы шли Его путем. Он создал нас для счастливой вечной жизни. Он даёт нам шанс - Себя, Свою Плоть и Кровь. Земная жизнь - наш шанс. Единственный. "Претерпевший до конца - спасётся"...
- Ты подумай, ведь если бы прилетели, ну, к примеру, инопланетяне и сказали бы: "Вот вам, земляне, инструкция, правила жизни, закон великой Любви и Единения, и если вы его исполните, смерть для вас станет лишь переходом в наш мир, прекрасный и вечный. Наверное, почти все бы с радостью согласились. Почему же мы не слушаемся Творца Вселенной, Который искупил нас Своей Кровью? Разве это не безумие? Мы боимся потерять ничтожные сомнительные удовольствия, мы хотим пировать здесь.
Земное счастье... Разве оно вообще возможно, даже в нравственном аспекте, когда вокруг столько страданий? Истинно мудрые искали счастья там, где повелел Творец. Гениальный Паскаль подсчитал и доказал, что если даже есть один миллионный шанс Бытия Божия, безумие не поставить всё на эту, говоря условно, карту, ибо в случае существования Бога проигрыш, вечное отторжение Света - бесконечно велик, абсолютно непропорционален тем сомнительным удовольствиям, которые дают нарушения заповедей. А в случае "ставки на Бога" бесконечно велик выигрыш, а проигрыш - всё тот же сомнительный пир во время чумы, да отравленный к тому же периодическим несварением желудка," - убеждала Варя.
Его души незримый мир
Престолов выше и порфир...
О, верь, ничем тот не подкупен,
Кому сей чудный мир доступен.
Кому Господь дозволил взгляд
В то сокровенное горнило,
Где первообразы кипят,
Трепещут творческие силы!
Вот оно, Царство Божие внутри нас, о Котором говорил Господь, - Это не за гробом, это начинается здесь, сейчас!
Зачем не в то рождён я время,
Когда меж нами, во плоти,
Неся мучительное бремя,
Он шёл на жизненном пути!..
Твоим страданием страдать
И крест на плечи Твой принять
И на главу венец терновый!
Однако попытки Иоанны жить "как они" закончились полным фиаско. Относительно легко дался лишь пост. Молитва не получалась, одолевали посторонние мысли. Во время визитов в Москву она умудрялась каждый раз повздорить то с редактором, то со свекровью, то в очереди. Хорошо хоть Филипп уехал в Крым с приятелями! Долго боролась с собой Иоанна, но так и не смогла себя заставить дать взаймы одному вечно бедствующему знакомому на покупку кооператива, однако тут же вцепилась в американскую шубу из опоссума, которую примеряли в гримёрной кинодамы, млея и поёживаясь от цены. Презирая себя, Иоанна помчалась за деньгами, как тогда с люстрой, прекрасно сознавая, что шуба ей абсолютно ни к чему, она всё время в куртке и за рулём и вообще вряд ли когда-нибудь её оденет: оставлять в театре, ресторане, даже в гостях на вешалке по нынешним временам опасно - упрут, да и не ходит она никуда в последнее время. Не по очередям же в ней, в самом деле, толкаться!
И всё же вцепилась. Как когда-то в люстру, как когда-то в Дениса. Оплатила, отвезла домой, с наслаждением поглаживая торчащий из специального, защищенного от моли пакета шелковистый мех, когда машина останавливалась у светофора. Как же - моё! А дома запихнула пакет в шкаф, полный таких же ненужных тряпок, чтобы навсегда о нём забыть.
Не врать тоже оказалось совершенно невозможно. Она обнаружила, что вся её жизнь состоит из вранья. Она просто говорила не то, что есть, а то, что надо говорить; знакомилась и поддерживала отношения с кем "надо" и эти "надо" были сплошным враньём, настолько привычным, что и не замечалось.
А эти... Однажды в Лужине случился пожар, и кто-то сообщил, что вот, погорельцы с детьми сидят на вещах и никто из соседей не желает их приютить. Иоанна успела лишь возмутиться такому бессердечию, как одна из "молчашек" (так их называла про себя Иоанна - ещё не монашки, но молчаш
ки, отвергающие всякие праздные разговоры), так вот, одна из "молчашек", жена известного композитора, уже через полчаса храбро повезла всё семейство с детишками, узлами, прокопчённое и зарёванное, в Москву (муж на даче, квартира всё равно пустует). "Мужа" Иоанна знала и содрогнулась, представив, что ждёт бедную молчашку. И подумала со стыдом, что сама она никуда не годится по сравнению с этой композиторшей, которую прежде считала просто экзальтированной дамочкой. А дамочка, оказавшаяся впоследствии скрипачкой, почти месяц держала оборону, пока не удалось выхлопотать погорельцам жильё. Кормила и помогала деньгами, давая частные уроки.
"Православие - вера очень строгая, - сказал отец Киприан, - Хватит ли у вас решимости начать новую жизнь?"
Иоанна почти отчаялась; она, как тот монах из вариной истории, обнаруживала в себе всё новые непреодолимые мерзости. Почему Ганя парил в этом измерении легко, радостно и свободно, просто сбросив прежнюю жизнь, как ветхую одежду, отдав всё, что имел, вплоть до таланта, который отныне посвятил лишь Богу? Не такой "молчашкой", примерной женой, матерью, смиренной прихожанкой с опущенными долу очами, иссушённой борьбой с обыденностью и страстями, продирающейся к Небу по унылой житейской трясине (так ей, по крайней мере, казалось) хотелось ей быть, а как Ганя - гореть самозабвенно в том священном Огне...
Пост, молитва, уединение для него были не повинностью, а Божественным топливом, которое сжигало всё лишнее, тяжёлое, земное, облегчало и освобождало душу и тело в неудержимом стремлении к Небу. "Отдай плоть, прими дух". "Ещё подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое нашедший человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет, и покупает поле то"./ Мф.13, 44/
- Ганя - сын, а мы - рабы, - говорила Варя, - Раб подчиняется воле господина, сын - исполняет её легко и радостно, как свою собственную. Это даётся лишь благодатью Святого
Духа. Помнишь, в каком смятении пребывали ученики Христа после распятия? Вспомни Фому Неверующего! А потом внезапно сделался шум с неба, и сошли на них как бы огненные языки, и с тех пор они исполнились Духа, стали смело проповедовать Евангелие и почти все приняли мученическую смерть за Христа. А ведь они и раньше верили, видели чудеса, которые творил Иисус! Они изменились. Это чудо - рождение свыше, о котором говорил Господь в беседе с Никодимом. "Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть Дух. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, так бывает с рождённым от духа". Это - высшее состояние, дарованное Господом своим избранным. Царство Божие уже при жизни. "Пророку" Пушкина открылись высшие тайны. И Иоанну Дамаскину:
И моря пенистые воды.
Земля, и солнце, и луна.
И всех созвездий хороводы.
И синей тверди глубина -
То всё одно лишь отраженье,
Лишь тень таинственных красот,
Которых вечное виденье
В душе избранника живёт!
- Избранника... А мы - рабы.
Иоанна изумилась - разве не все равны перед Богом?
- Тут дело в дарованной свободе, в нас самих. Когда в притче Господь позвал на Свой пир, званые отказались - кто женился, у кого - хозяйство или прочие хлопоты. То есть опять - променяли первородство, бессмертие в Боге на чечевичную похлёбку. И тогда Господь сказал с горечью: "Много званых, но мало избранных". То есть избравших узкий путь. Господь
избирает тех, кто сердцем избирает Его. Кто упорно ищет Бога. Кто, услышав зов, бросает всё и бежит к Нему.
А мы оглядываемся на тленное, земное. Нам жалко его терять, и мы каменеем, как жена Лота. Мы рассудочны и холодны. Вернее, думаем, что рассудочны, а на самом деле безумны... Теплохладны. А Господь говорит: "Дай Мне, сыне, сердце твоё". Если ты не ищешь Бога, не хочешь верить, ты Его никогда не найдёшь. Господь не навязывает нам Свою любовь, Он сотворил нас свободными...
"Да, Варя права, я холодна, - думала Иоанна, - Я здесь из-за Гани. Но ведь я верю в Тебя, Господи, верила всегда. И знала, что моя душа бессмертна. Почему же Я так равнодушна к своей судьбе в вечности? Или она, душа, действительно атрофировалась, онемела в бесчувствии, как говорит Варя. Не чувствует боли, не чувствует опасности... Я знаю, что есть Бог, Который дал мне всё - жизнь, здоровье, талант... Но я не отдала Ему сердце. Знаю, что близкие и неблизкие нуждаются в моей помощи, но я равнодушна. Я отношусь к людям, как к вещам, которыми хочется или не хочется обладать. Вещи служат, приносят пользу, удовольствие, развлекают, надоедают, наконец, причиняют неудобства. Не мать, не жена, не дочь - я сама по себе...
Волшебный костёр по имени "Ганя"... Пламя, в котором он самозабвенно, без остатка сгорал, лишь иногда опаляло её нестерпимо жаркой нездешней искрой, если она подходила чересчур близко. Этот призывающий и одновременно не подпускающий к себе огонь был для Гани средой обитания, жить означало гореть. У огня были свои законы: сгореть, чтобы возродиться, умереть и воскреснуть. Приближение к Богу, прорыв в иное измерение.
"Свет Фаворский" никак не давался, получался слишком тяжёл и груб, он был земным. Гане мешало всё - собственная плоть с её потребностями, самый незначительный шум, даже мысли. Вся жизнь земная, казалось, стояла на пути к постижению этого Света, Который сжигал его и никак не
хотел передаваться на холсте. Ганя понимал, что это от гордости - погоня за непостижимым, но ничего не мог с собой поделать и был на грани нервного истощения, почти перестав есть и спать. Часами молился беззвучно, закатное солнце, проникнув сквозь пыльное стекло мастерской, выхватывало его слившуюся со стеной фигуру с сомкнутыми губами и веками.
Лишь изредка оживала рука в крестообразном полёте, складывалось в поясном поклоне тело и снова врастало в стену недвижно-безмолвной мумией.
Выходил он к терпеливо дожидавшейся каждый вечер Иоанне, едва держась на ногах - пепельно-серый, прокуренный, хоть и пообещал отцу Борису постепенно бросить курить к началу занятий. Машинально проглатывал оставленный на террасе ужин, всё ещё пребывая там, на Фаворе, - заросший, даже не худой, а какой-то иссушённый, только глаза горели жадным голодным огнём в тщетной погоне за непостижимым. Она понимала, что он столь же счастлив, сколь несчастлив, никто не мог ему помочь, и уже не оставалось сил в гордой губительной попытке свести Небо на землю.
Они брели плечом к плечу среди пылающих закатных стволов, с каждым днём всё раньше гаснущих согласно астрономическому календарю. И вся накопленная ею за день энергия помолодевшего, расцветшего от счастливо-приволь ной лужинской жизни тела переливалась в Ганю - здоровая деревенская еда, парное молоко с малиной, солнце, под которым она часами жарилась на берегу озера с очередной умной книгой, или гоняя с егоркиными малышами мяч, а потом до одури плавая на зависть ребятишкам.
"Тётя Яна, пора вылезать, простудитесь!" - орали они хором, и она вылезала, как русалка, пропахшая тиной, вытаскивала из волос длинные зелёные водоросли, переодева лась в кустах, натягивая сарафан прямо на ещё влажное тело, прыгала, как в детстве, пока из ушей не вытечет вода. А потом крепко спала с открытым окном. Лето кончалось, конча
лись и комары, можно было пить всласть ночной лужинский воздух, настоенный на цветах и травах.
- Иоанна...
Ганя сжимал её руку, они гуляли, чаще всего молча в блаженном единении, вмещая в себя весь мир, который вмещал их. И краснозакатные деревья склонялись над головами, и сонно пели им птицы, и рыжий дух Альмы ласкался о ноги. И постепенно капля за каплей её накопленная за день энергия, жизненная сила переливалась в него, она видела, как распрямляется, наливается жизнью его изнурённое тело, розовеют щёки, губы.
- Пройдёмся ещё, - просил он, но она мотала головой, выпитая, сожжённая до дна, дотла и безмерно счастливая, что ей удалось пусть косвенно, но взойти на его костёр и сгореть, чтобы рухнуть головешкой на девичью койку в своей мансарде и наутро снова набираться сил для безумной ганиной гонки за Фаворским светом.
Он воспринимал, как должное, что с нею будто воскресает, он привык, как и она, к чуду их единения, когда они были обречены, наверное, на общее кровообращение, как сиамские близнецы, становясь по очереди то вампиром то донором.
Да, она была холодна к Богу и ближним. Ганя не в счёт. Ганя был из иного мира, чудом, а к прочим обитателям Лужина Иоанна приглядывалась с любопытством, с симпатией, иногда с восхищением, оставаясь "кошкой, гуляющей сама по себе". И к ней относились с опаской как к "невоцерков лённой". Она была чужой, "не с нами", как бы агентом из неприятельского лагеря, от которого всего можно ждать. И Варя, и остальные ждали от неё решительного шага, а отец Киприан запретил им настаивать и агитировать, пока Иоанна не решит изменить жизнь. Теперь, когда она отвозила его в Москву, он держался всё сдержаннее и официальнее, убеждаясь, что Иоанна, судя по всему, случайная в Лужине птичка и улетит с окончанием сезона. Гордая, умничающая, теп
лохладная интеллигенция. Душевная, а не духовная. Званая, но не избранная.
Ну а Ганя... Ганя никогда не агитировал, видимо, просто уверенный, что всё должное исполнится в свой срок. И старик-хозяин дядя Женя, которого она исправно снабжала зарубежными детективами и который зазывал её иногда на ужин со стаканом домашнего красненького, радовался, что вот, хоть нормальный человек в доме, есть с кем поговорить "за жизнь", а то одни святые кругом - лишнего не скажи, по спине не хлопни - того гляди крылья ангельские сломаешь. А вот его отец, священник, дедушка Глеба, считал себя самым грешным. И весёлым был, и вино любил в меру, а чего только не перенёс - на Колыме восемь лет оттрубил, потом в ссылке, потом сколько народу при оккупации спас в церковном подвале, дали ему орден, как герою. Донеси кто - расстреляли бы немцы со всей семьёй. И никогда не ходил с постной физиономией, а учил за всё благодарить Бога и радоваться. Потому что Христос воскрес и победил смерть, а прочее всё ерунда.
Варя действительно считала дядю Женю еретиком, хоть и исправно за ним ухаживала и любила по-своему, всё прощая; а Глеб говорил, что это вроде бы удобно - жить вне церкви и её канонов, культивировать собственные мелкие слабости, но где мелкий бес - там они берут количеством, и легко можно пасть, нельзя переплывать море без корабля. И видно было, что оба осуждают её дружбу со стариком, считают, что тот на нее плохо влияет. Но вряд ли что-либо в Лужине, включая и духовно-философское чтение, произвело на Иоанну большее впечатление, чем письмо, которое дядя Женя хранил между страниц Евангелия, регулярно перечитывая.
Письмо было написано сыну незадолго до кончины - своеобразное завещание, итог земного пути, где умирающий священник признавался, что опальные годы на Соловках были самыми счастливыми в его жизни - никогда Господь и Его
спасающая Рука не были так близко. Никогда он не чувствовал себя таким нужным людям, как здесь, на грани бытия, никогда не приводил столько людей к вере, исполняя Волю Божию... Впоследствии самый изнурительней пост и самый упорный молитвенный подвиг не могли повторить это блаженное ощущение "тяжести Креста Господня на недостойных, слабых моих плечах - писал умирающий, - Сопричаст ности Его Страданию и Воскресению".
Впоследствии она часто будет вспоминать это письмо, слушая мирские рассуждения о гонениях на церковь, покушениях на религиозные свободы и права верующих, совершенно игнорирующие духовно-мистическую сторону этой проблемы, и думала, что ни святые, ни мученики не могли бы состояться по законам этой цивилизации. Зато сам Христос был осуждён на распятие демократическим путём...
Разве не годы гонений на христиан дали миру наибольшее число святых, скрепили веру немощных их кровью и спасли тысячи душ? "Иго Моё благо, а бремя Моё легко"...
Твоим страданием страдать,
И крест на плечи Твой принять,
И на главу венец терновый!