Дипломатические поединки Сталина

ВВЕДЕНИЕ. ГЛАВНОЕ - ФАКТЫ, А НЕ МНЕНИЯ

Приступая к работе над этой книгой, авторы не собирались восхищаться дипломатическими талантами Сталина и успехами его внешней политики. Мы старались основываться на фактах, а не на мнениях пусть даже серьезных и компетентных авторов, исследователей. Хотя, конечно же, использовали их материалы, сообразуясь с их выводами.

К сожалению, за последние два десятилетия, а то и за полвека, прошедшие после недоброй памяти XX съезда КПСС, в массовое сознание не только антисоветская, но и партийная пропаганда упорно внедряла злостно искаженный образ Сталина и лживые сведения о его деятельности. В частности, приводились поистине несусветные цифры репрессированных, безвинных узников «архипелага ГУЛАГ», миллионов казненных...

За последнее десятилетие были опубликованы прежде засекреченные материалы, которые убедительно опровергают подобные домыслы, ложь и клевету. Хотя и без этого специалисты демографы, например, и честные историки - отечественные и зарубежные, на конкретных фактах показали, что в сталинское время волны репрессий затрагивали почти исключительно правящую верхушку (партийную, государственную, военную, карательную) и приближенных к ней.

Впрочем, мы сейчас не станем затрагивать данную тему (она достаточно подробно освещена в наших книгах «„Клубок"» вокруг Сталина», «Тайны смутных эпох», «Заговоры и борьба за власть от Ленина до Хрущева»). Отметим только, что успехи сталинской внешней политики огромны и бесспорны. Без этого не удалось бы за три пятилетки после Гражданский войны не только создать первую в мире полноценную социалистическую страну, но и вывести ее на ведущие позиции, сделать сверхдержавой. Страшным испытанием для нашей Родины явилась Великая Отечественная война. О главном факторе победы Сталин сказал просто и ясно: «Доверие русского народа советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества, - над фашизмом».

Нередко можно услышать, будто Сталин с презрением относился к простым людям, считая их «винтиками». Это - ложь. Он действительно использовал такой образ, заимствованный у Ф.М. Достоевского (у него - «штифтик»). Но в каком смысле? Принимая участников Парада Победы, Сталин сказал, что людей без чинов и званий считают (!) винтиками государственного механизма, но без них любые руководители, маршалы и генералы («мы все» - по его словам) ни черта не стоят.

Но может быть, он хитрил, политиканствовал? Нелепое предположение. В ту пору ему, прославленному во всем мире, не было никакого смысла подлаживаться к мнению толпы, ублажать ее. А если бы он желал укрепить свои позицию среди руководства партии и армии, то подчеркнул бы роль партии и генералитета в великой победе (что в определенной степени отражало бы реальность, а косвенно возвеличило бы его как Верховного Главнокомандующего и партийного вождя). Тем более что выступал он не перед народом. Просто он говорил то, в чем был твердо уверен. Он говорил правду.

Другая излюбленная тема антисоветчиков: якобы Сталин подавлял интеллигенцию, испытывая комплекс неполноценности перед высоко образованными людьми. Так полагают те, для кого критерий образованности - наличие дипломов «об окончании...», званий и научных степеней, а не знаний и творческого мышления. Тут впору вспомнить верное высказывание американского писателя Амброза Бирса: «Образование - то, что мудрому открывает, а от глупого скрывает недостаточность его знаний».

Подлинное высшее образование достигается только благодаря самостоятельным усилиям, напряженной умственной работе, они в полной мере были у Сталина. Судя по всему, он был более разносторонне образованным из всех государственных деятелей XX века.

В его обширной личной библиотеке (около 20 тысяч томов, которые он не собирал, а читал, делая многочисленные пометки и закладки) книги были классифицированы - по его указанию - так: философия, психология, социология, политэкономия, финансы, промышленность, сельское хозяйство, кооперация, русская история, история зарубежных стран, дипломатия, внешняя и внутренняя торговля, военное дело, национальный вопрос... и далее еще более 20 пунктов. Заметим, что последней он выделил «антирелигиозную макулатуру». Это показывает, что он был глубоко религиозным человеком, но не в церковном смысле, не по формальному исполнению тех или иных обрядов, а верующим в высшую Истину и высшую справедливость.

При Сталине Россия-СССР добилась необычайных, поистине небывалых трудовых и боевых побед (включая интеллектуальные достижения), мирового признания и авторитета. Это было славное, героическое время для страны и народа. Хотя, конечно же не бывает великих подвигов и побед без страшного напряжения, лишений и жертв. Такова историческая правда. И слишком часто периоды могучего подъема и энтузиазма сменяются духовным упадком, вырождением и прозябанием...

Если бы Сталину удалось вершить все свои деяния вопреки воле советского, прежде всего - русского народа, то такого деятеля следовало бы считать гениальнейшей личностью всех времен. Хотя разумнее предположить, что он умел верно оценить ход объективных исторических процессов, понять и прочувствовать русский национальный характер и соответствующим образом проводить свою внутреннюю и внешнюю политику. Иначе говоря, ему удалось воплотить в реальность ту самую «русскую идею», которую безуспешно ищут теоретики, далекие от подлинной жизни народа.

...Когда речь идет о незаурядной личности, принципиально важно учитывать, кто, почему и с какой целью берется судить о таком человеке. А ведь Сталина именно судят, злобно осуждают многие авторы, порой талантливые публицисты и литераторы, но слишком поверхностные, примитивные мыслители. Да и цели у них обычно самые низменные, а мировоззрение политизировано до полного затмения здравого смысла. Вдобавок встречаются и самые настоящие клеветники, фальсификаторы, ненавистники не столько Сталина, сколько русского народа и коммунистических идеалов (которые, между прочим, отвечают сути учения Христа).

Итак, история подъема и расцвета Советского Союза с последующим расширением и укреплением мировой социалистической системы неопровержимо свидетельствует о выдающихся дипломатических способностях Сталина. В частности, они проявлялись во время переговоров с лидерами многих стран, по большей части людьми незаурядными, крупнейшими политическими и государственными деятелями первой половины XX века (позже уровень «мировой элиты» быстро пошел на спад).

Умение Сталина вести переговоры проявилось рано, когда еще он был молодым революционером. В тюрьмах и ссылке товарищи не раз поручали ему проводить «дипломатические дуэли» с местным начальством и он добивался принятия - полностью или частично - требований заключенных.

В июле 1917-го он, будучи членом ВЦИК, добился у представителей Временного правительства освобождения арестованных матросов-большевиков. После Октябрьской революции Ленин дваж-

ды давал Сталину ответственные дипломатические поручения, успешно им выполненные. Сначала он возглавлял переговоры с финскими властями по поводу безопасности первой советской столицы - Петрограда (а ведь обстановка в Финляндии и вокруг нее была очень сложной; Антанта старалась использовать эту страну в своих целях, для подавления революции). Затем он в еще более трудных условиях сумел договориться с Центральной Радой на Украине.

Вместе с Л.Б. Каменевым и Г.В. Чичериным Сталин после нелегких переговоров с руководством эсеров и меньшевиков добился создания единого фронта социалистических партий против рвущегося к Москве Деникина. А в 1920 году Ленин направил Сталина на Кавказ - распутывать сложнейший узел межнациональных отношений. И с этим поручением Сталин успешно справился.

С 1923 по 1941 год Иосиф Виссарионович не занимал никаких государственных постов, хотя как лидер партии имел большое, а затем и определяющее влияние на выработку основных направлений советской внешней политики. Только дважды он лично вел дипломатические переговоры: в 1935-м (с министрами иностранных дел Англии Иденом и Франции Лавалем) и в 1939-м (с министром иностранных дел Германии Риббентропом).

...Для многих современных читателей, подвергнувшихся за последние полтора десятилетия тотальной идеологической обработке, может показаться странным даже постановка вопроса о дипломатических поединках Сталина с крупнейшими политическими деятелями того времени. В теле- и радиопередачах, в статьях и книгах, изданных в десятках миллионов экземпляров, постоянно повторяется: Сталин был необразованным и недалеким, злобным и коварным деспотом. Ясно, что столь убогая личность не способна вести сколько-нибудь разумную дипломатию.

В действительности все было наоборот. Практически во всех дипломатических поединках, как можно будет убедиться на фактах, он выходил победителем. Это даже выглядит как-то неправдоподобно. Ведь против него выступали умные, знающие, хитрые государственные руководители крупнейших стран мира, имеющие квалифицированных помощников и советников. Конечно, и Сталин не был одиночкой, однако с конца 1930-х годов ему приходилось лично принимать все важнейшие решения по вопросам внешней и внутренней политики СССР.

Необычайные успехи Сталина на дипломатическом «ринге» его недругам хотелось бы объяснить результатом изворотливости, хитрости и коварства. Но в действительности именно он проводил последовательную, честную, благородную политику, чем обескураживал своих противников, привыкших лукавить, лицемерить, ловчить. Он не всегда добивался нужных результатов. И неудивительно: обстоятельства бывают сильнее нас.

Обдумывая причину его успехов, приходишь к выводу, что главной их причиной была занимаемая Сталиным справедливая позиция, отстаивание народных интересов не только своей, но и страны противника, опора на правду, почти полное отсутствие личных амбиций при обостренном чувстве собственного достоинства и патриотизма. Он всегда был достойным представителем великой державы, великого советского народа.

Впрочем, одну народную хитрость Сталин вольно или невольно использовал в дипломатических переговорах: он умел казаться более простым, непосредственным, а то и наивным человеком, чем был на самом деле. Даже такие маститые политики и опытные дипломаты, как Уинстон Черчилль или Франклин Рузвельт, поначалу недооценивали его ум, знания и умение «разгадывать» ходы противника. Отчасти по этой причине они серьезно проигрывали

Сталину.

Не исключено, что наиболее целесообразная стратегия в интеллектуальных поединках с хитроумными противниками - быть предельно честным, откровенным и не пытаться их обмануть. Это - обезоруживает ловкачей, заставляет их изворачиваться и запутываться в собственных хитросплетениях...

Хотелось бы, чтоб и эта книга помогла разоблачить ложь и клевету, распространяемые про Советский Союз и его самого выдающегося руководителя, с которым наш народ одерживал величайшие победы, - тот самый русский народ, который теперь нынешние правители России обрекли на горькие разочарования, жестокие поражения и вымирание при господстве олигархов и продажных чиновников. Ведь именно антисталинская дипломатия и политика привели к расчленению СССР, превращению России из сверхдержавы в третьеразрядную страну с крайне низким уровнем жизни населения (при кучке миллиардеров и куче миллионеров) и деградирующей культурой. Чем это закончится - зависит от всех нас. Только правда о недавнем прошлом может гарантировать нам достойное будущее.

ГЛАВА 1. ЛИМИТРОФЫ: БЕНИТО МУССОЛИНИ

Кратко о геополитике

Термин «лимитрофы» основательно подзабыт и отчасти потерял значение после расчленения СССР. «Лимес» - по-гречески граница, а «трофос» - питающий. Так в Римской империи называли пограничные области, обязанные содержать стоящие здесь войска.

Иной смысл приобрело это слово после падения царского режима. Оно стало применяться к буржуазным государствам, возникшим на западной окраине бывшей Российской империи (Литве, Латвии, Эстонии, Финляндии, Польши). Они, естественно, уже не имели отношения к войскам Страны Советов, а стали выполнять роль антисоветского «санитарного кордона», призванного защищать западные капиталистические страны от «коммунистической заразы».

Судьба этих лимитрофов в связи с созданием и укреплением СССР была принципиально разной. Трое из них - прибалтийские страны - вошли в состав Союза, а два остальных обрели собственную государственность, причем Финляндия через некоторое время стала буржуазной республикой. Может показаться странным, что даже такой демарш, выход из блока социалистических стран, Сталин воспринял спокойно.

Вообще, он не претендовал на восстановление России в прежних имперских (царских) границах. И это вряд ли объясняется только противодействием крупнейших держав Запада. По крайней мере, Финляндию воевавшую на стороне Германии против нашей страны, были все основания оккупировать, считая завоеванной территорией. Во всяком случае, Сталин вполне мог поставить такой вопрос на совещаниях «Большой тройки» хотя бы из дипломатической хитрости. Он этого не сделал. Соглашаясь с границей по линии Керзона, он также не претендовал на досоветские пределы.

Безусловно, у Сталина могли быть в подобных случаях какие-то свои соображения. Но нам кажется, что помимо всего прочего оказывались определенные объективные геополитические принципы, которые он вынужден был учитывать (и которые, добавим, за последние полвека стали пониматься государственными деятеля-

ми почти всех ведущих мировых держав слишком примитивно).

Правда, во времена Сталина в нашей стране геополитика сурово и беспощадно критиковалась. Ее называли буржуазной лженаукой, призванной оправдывать агрессивные устремления хищников капитализма. На тот период подобное отношение понять было нетрудно: Гитлер оправдывал свою устремленность на восток геополитической необходимостью захвата растущей численно и духовно превосходной «арийской расой» новых территорий, жизненного пространства.

Однако справедливости ради надо отметить, что в Германии почти за столетие до рождения Гитлера жил и трудился предтеча геополитики замечательный мыслитель Иоганн Готфрид Гердер. Он, продолжая одну из активных традиций, связывал нравы народов с местом (или способом) их обитания, с географической средой в обширном труде «Идеи к философии истории человечества». Более глубоко эту тему прорабатывал в XIX веке крупный немецкий географ и этнограф Фридрих Ратцель. Однако ни тот, ни другой исследователь не прославляли экспансию «сильных» держав.

Например, Гердеру были чужды расовые предрассудки. Он утверждал: «Один на земле род человеческий приспособился ко всем существующим климатам». По его мнению, «нам мысли, наши силы и способности, очевидно, коренятся в строении нашей Земли...» Наконец, он исходил из учения Христа: «Гуманность - цель человеческой природы, и ради достижения ее предал Бог судьбу человечества в руки самих людей».

Как видим, Гердер имел в виду нечто прямо противоположное тому, что писалось, к примеру, в БЭС от 1952 года: «Изображая географическую среду решающим фактором жизни общества, геополитика оправдывает захватническую политику путем извращенного истолкования данных физической, экономической и политической географии». В этой же статье соответствующие идеи Фридриха Ратцеля названы «бредовыми». Хотя, например, в своей работе «Человечество как жизненное явление на Земле» он высказывает разумные мысли, не имеющие ничего общего с фашизмом или нацизмом.

Ратцель предпочитает сравнивать различные общественные системы с организмами (в чем, пожалуй, совершенно прав). Ион вовсе не восхищается, когда один такой организм поглощает или подавляет другой: «Даже мирное по внешнему виду развитие мирового хозяйства низводит некоторые организмы на степень органов. Европейская промышленность путем массового ввоза в Полинезию или в Среднюю Азию плохих, но дешевых товаров заглушает самостоятельный расцвет местного искусства и промышленности, лишает народы самобытной жизни; она низводит их на ступень тех народов, которые вынуждены собирать каучук, добывать пальмовое масло или охотиться за слонами для европейского употребления и взамен этого покупать... культурный хлам. Хозяйственный организм отмирает, и во многих случаях это было началом отмирания и вымирания целого народа».

Для современной России, народ которой при нынешнем переходе к капитализму стал вымирать, все это звучит актуально, мы поставляем рагщ.дкудкгурного-хлама*-нефрь^л^аз, лес и алмазы, энергию и валюту, продолжая подрывать собственный производственный и интеллектуальный потенциал. Нынешняя геополитика ориентирована не столько на захват территорий, сколько на овладение природными и трудовыми ресурсами, рынками сбыта.

Итак, следует признать геополитику не измышлением неких лжеученых и человеконенавистников, а объективной стратегией существований общественных организмов на ограниченном пространстве земной биосферы. Вопрос лишь в том, какая геополитика проводится тем или иным государством, правительством.

Проницательный русский мыслитель В.В. Кожинов в книге «Россия. Век XX» выделил крупную главу «Война и геополитика». В ней он показал, что фашистская агрессия имела целью превратить СССР в «рабский придаток Европы» (это удалось сделать лишь в конце XX века из-за предательской политики Горбачева-Ельцина и их сторонников). Кроме того, Кожинов подробно проанализировал отношения России и СССР с «лимитрофами», убедительно доказав, что сталинская геополитика не была агрессивной. Она соответствовала тем историческим и географическим реалиям, которые сложились за многие столетия. В этом отношении он твердо воплощал в жизнь суть политики как «искусства возможного». Ему были чужды агрессивные - до глобальных масштабов - устремления Гитлера или Троцкого. Ставленник и сторонник последнего М.Е. Тухачевский в приказах к наступлению в июле 1920 года призывал: «Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару, на штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад!»

Однако в результате Советская Россия потеряла западные земли. «То, что произошло в 1939 году, - писал В.В. Кожинов, - было в своем историческом смысле не агрессией СССР против Польши, но ликвидацией последствий польской агрессии!» С таким мнением следует согласиться. Хотя, конечно же, памятуя экспансивные призывы Троцкого-Тухачевского, надо признать, что и поляки захватили эти земли в ответ на вторжение Красной Армии.

В отличие от геополитики «хищных» капиталистических держав, сталинская имела в виду обустройство собственной территории, повышение благосостояния народа за счет своего труда, а не ограбления и эксплуатации других. По этой причине он не возражал против самостоятельности Польши и Финляндии.

Но почему тогда он не соглашался с отчленением от СССР трех других лимитрофов? Прежде всего, пожалуй, потому, что они в противном случае закрывали широкий выход России в Балтийское море. Кроме того, по своим небольшим размерам и обособленности от стран Центральной и Северной Европы, они могли сохранять нечто подобное независимости, гранича со сверхдержавой, лишь в противостоянии с ней при поддержке каких-либо других крупных стран, либо присоединившись к ней на федеративной, конфедеративной или иной основе.

Что потеряли жители этих стран, став гражданами СССР? Политические свободы? Но теперь мы знаем на собственном опыте, что они ничего не дают трудящимся, даже свобода выбора партийного руководства, ибо в политической борьбе побеждают демагоги и те, у кого больше денежных и информационных ресурсов. Да и в любом случае, при любой власти приходится считаться с геополитическим положением данного государства. Оно является определяющим.

Что приобрели граждане СССР? Скажем, представители небольшого племени (народа) эстов, сохраняя свою национальную культуру, приобщились к русской - одной из четырех крупнейших по достижениям во всех областях интеллектуальной и технической деятельности. Эстонцы стали полноправными членами огромной державы, простиравшейся от Балтики до Тихого океана, от Черного моря до Северного Ледовитого океана. А если бы их присоединил к себе Третий Рейх, от этого народа вскоре ничего бы не осталось: предполагалась политика онемечивания. В лучшем случае это были бы люди «низкого сорта» или, как выражался Гиммлер, «недочеловеки».

Повторим, что сохранить экономическую независимость она бы не смогла из-за своего геополитического положения. Став частью Советского Союза они вовсе не оказались в зоне оккупации, колонией и т.п., о чем до сих пор твердят некоторые нечистые на слова и мысли политиканы. У них было немало льгот. Материальное их благосостояние было в среднем выше, чем в Российской Федерации, не по причине особых талантов или чрезвычайного трудолюбия местного населения, а потому, что основные тяготы по поддержанию военно-промышленной мощи державы нес русский народ. Такова была его историческая судьба. Подобно всякому не только многочисленному, но и великому по достижениям культуры народу, он сплачивал воедино множество разрозненных этносов. Однако в отличие от имперских наций, он не извлекал из этого материальных выгод для себя (духовные очевидны для всех: взаимное обогащение разных культур).

...Почти вся континентальная Западная и Центральная Европа во главе с фашистской Германией прямо или косвенно участвовала в геополитической экспансии на Восток. Когда в 1942 году были захвачены огромные территории СССР, где проживало 40% (!) всего населения страны, казалось бы, участь ее была решена. Но произошло невероятное: Советский Союз, руководимый Сталиным, одержал победу!

Конечно, нам в некоторой степени помогали западные союзники. Но надо помнить, что в самые трудные периоды войны эта помощь была минимальной. В общем, СССР получил от них около 4% военной техники и материальных средств от тех, которые он использовал в то время. Вряд ли такую долю можно считать значительной (хотя и она, конечно же, принесла немалую пользу).

...Немецкий историк и политфилософ Освальд Шпенглер писал: «Для настоящего государственного деятеля существуют только политические факты, а не политические истины». Действительно, для разумного управления государством надо быть прежде всего реалистом, трезво оценивающим текущую ситуацию и продумывающему политические ходы хотя бы на ближайшее будущее.

Однако для Сталина существовали принципы, которые он считал истинными и которых он придерживался в своей деятельности. В отличие от революционеров-разрушителей, поджигателей мирового пожара, он, став фактически руководителем государства, быстро осознал важность учета преемственности в духовной жизни общества и учета геополитических реалий в международных отношениях. Он понимал, что судьба прибалтийских лимитрофов, вынужденных уже по причине своих небольших размеров и географического положения находиться в значительной экономической зависимости от соседних крупных держав, не очень беспокоит те страны, которые отделены от них. Другое дело - Польша, занимающая центральное, стратегически важное положение в Европе. Отчасти то же относится и к Финляндии, граничащей не только с Россией, но также со Швецией и Норвегией. В этом регионе единственной острой геополитической проблемой была близость к финской границе второго по значению города СССР - Ленинграда, что делало его очень уязвимым в случае войны. Именно этим обстоятельством, а вовсе не желанием захватить Финляндию, объяснялась советско-финская война. Ведь даже победив в ней,

Сталин ограничился лишь установлением «геополитической справедливости». (Конечно, вполне возможно, что если бы сопротивление финнов не было столь яростным, их страна вновь вошла бы в состав восточной сверхдержавы. Но это не более, чем предположение; никаких фактов, подтверждающих такое сталинское намерение, не существует.)

Короче, в своей дипломатии Сталин старался опираться не только на политические факты, но и на соответствующие истины. Насколько ясно и четко он их сознавал, остается только догадываться, но то, что он их учитывал в своей деятельности, пусть даже интуитивно, не подлежит сомнению.

Быть может, ключевым в этом контексте должно являться понятие «справедливость», а не «геополитика». Ведь последняя вдохновляла и Гитлера в его стремлении расширять жизненное пространство немцев за счет других народов. Для фюрера «справедливость» определялась только по отношению к его идеям господства арийской расы и становлению сверхчеловека, а более конкретно - к интересам Германской империи. Более высокие, всеобщие нравственные критерии (типа заповедей Иисуса Христа или категорического императива Канта) он с презрением отбрасывал.

Такая позиция неизбежна для любого стратега, стремящегося к мировому господству: поборника арийского или иного нацизма, глобального революционного пожара, финансового закабаления народов и стран или военно-экономического контроля над ними, которое ныне пытается осуществить США. Будь у Сталина подобные намерения, его участь была бы решена в считанные годы. «В отличие от ряда других народов, русский не подвержен чувству господства и превосходства над другими. Он издавна склонен к сосуществованию с иными племенами и нациями на основе дружбы и братских отношений.

В этом отношении геополитическая стратегия Сталина отвечала традициям и принципам жизни русского народа, а потому и была им поддержана. Она к тому же соответствовала марксистскому положению о войнах справедливых (оборонительных, освободительных) и несправедливых (захватнических, поработительных). Но главное, безусловно, та поддержка, то понимание верности внешней политики страны со стороны подавляющего большинства граждан. Тем самым обеспечивалось их единство с руководителем, которое делает его вождем.

Как писал О. Шпенглер: «Политический талант масс - это всего лишь доверие к руководству. Однако такое доверие надо завоевать, оно созревает в течение длительного времени, его надо подкреплять успехами до тех пор, пока оно не станет традицией».

Можно дополнить: политический талант руководителя - воспринять и выразить осознанную или подсознательную волю масс, их убеждения и надежды. Сталин обладал таким талантом в наивысшей степени, что нашло отражение и в его геополитике.

Впрочем, это относится к более позднему времени правления Сталина. А в 1920-1930-е годы ему еще требовалось «подкреплять успехами» свое право на доверие народа, доказывать на деле верность того курса, которым он вел страну, осуществляя первый в мире опыт социалистического строительства. Помимо множества трудностей, ожидавших его на этом пути, пришлось убедиться в некоторых противоречиях принципов своей национальной политики с геополитическими реалиями.

Еще в работе «Национальный вопрос в России», написанной в январе 1913 года в Вене, он утверждал, что культурно-национальная автономия ведет к обострению национальных конфликтов и подавлению одних наций другими. По его мнению: «Единственно верное решение - областная автономия таких определившихся единиц, как Польша, Литва, Украина, Кавказ и т.п.». Ибо в таком случае «приходится иметь дело не с фикцией без территории, а с определенным населением, живущим на определенной территории... Она не межует людей по нациям, не укрепляет национальных перегородок. Она дает возможность наилучшим образом использовать природные богатства области и развивать производительные силы, не дожидаясь решений общего центра...»

Это уже вполне разумный геополитический подход. Его Сталин старался придерживаться всегда, хотя в полной мере реализовать такую программу было порой затруднительно. Дело в том, что географическое положение и природные ресурсы страны - это еще не все, чем определяется ее возможность оставаться самостоятельной. Как мы уже говорили, многое зависит от мощи и намерении ее ближайших соседей.

Скажем, Гитлер в своей устремленности на Восток оккупировал Польшу для дальнейшего продвижения к Уралу. СССР, признавший независимость Польши, должен был как-то отреагировать на этот шаг. Коли бы Сталин спокойно взирал на происходящее и не предпринимал контрмер, гитлеровцы захватили бы всю Польшу и, безусловно, три государства Прибалтики, не способные оказать им практически никакого сопротивления. Утрата нейтральных лимитрофов Советским Союзом стала бы стратегически важным достижением Германии, выходившей таким образом на ближние рубежи к Ленинграду и Москве.

В такой ситуации любой здравомыслящий политик на месте Сталина постарался бы сделать все возможное, чтобы вернуть этих

лимитрофов, временно обретших независимость, в свою зону влияния. Вот почему Сталин отодвинул финскую границу дальше от Ленинграда и ввел свои войска в Прибалтику, Западную Белоруссию и Украину. Для этого пришлось повоевать с Финляндией и пойти на мирное соглашение и раздел зон влияния с Германией. Зная геополитическую стратегию Гитлера (которой попустительствовали Англия, Франция, США), Сталин просто не имел права поступать иначе.

Неистовый пан Юзеф

До начала Второй мировой войны Сталину довелось двести активные дипломатические переговоры с руководителями не только Германии, но также Польши, Финляндии, Италии. Во всех этих случаях приходилось иметь дело не столько с правительствами, сколько с конкретными руководителями этих стран, - людьми колоритными и незаурядными, проделавшими, в отличие от Джугашвили-Сталина, немало зигзагов на своем жизненном пути.

В этом отношении Юзеф Пилсудский - фигура особенно примечательная. В 1918 году к нему явились делегаты польской социалистической партии, обратившись: «Товарищ Пилсудский». Он ответил:

- Господа, я вам не «товарищ». Мы когда-то вместе сели в красный трамвай. Но я из него вышел на остановке «Независимость Польши». Вы же едете до конца к станции «Социализм». Желаю вам счастливого пути, однако называйте меня, пожалуйста, «паном».

В Первую мировую войну он сражался против России. Австрийский главнокомандующий назначил его командиром полка добровольцев, однако в приказе не смог указать его звания (которого у штатского Пилсудского не было) и назвал просто «господином». А впоследствии этот самый «полковой господин» стал маршалом Польши. (Правда, как известно, Сталин, также не имея военного образования, получил - притом по заслугам! - чин генералиссимуса.)

Юзеф Пилсудский, родившийся в 1867 году в городе Жулеве, был подданным Российской империи, которую возненавидел со времени учебы в виленской гимназии. Это чувство, равно как любовь к Польше, он пронес через всю свою жизнь. Образ ненавистного русского учителя гимназии стал для него воплощением угнетателя родины. «Я ненавидел врага и стыдился своего бессилия, - писал он. - Мне так хотелось вредить России».

Этим он и занялся, поступив на медицинский факультет Харьковского университета и участвуя в студенческих беспорядках. Вскоре его исключили из учебного заведения, после чего он стал убежденным социалистом и националистом. Вернувшись в Вильно (где в отличие от нынешнего Вильнюса тогда преобладали поляки, русские, евреи, а литовцев было мало), он вступил в революционный кружок. Когда обсуждалось предложение организовать покушение на императора Александра III, он высказался против, резонно полагая, что после такой акции положение Польши может лишь ухудшиться. Тем не менее всех членов кружка, и его тоже, арестовали за подготовку покушения и сослали в Сибирь.

Более близкое знакомство с представителями русского народа не вызвало у него добрых и уважительных чувств к ним. По его словам: «Все они более или менее скрытые империалисты. Среди них много анархистов, но, странная вещь, республиканцев между ними я совершенно не встречал».

Судя по такому высказыванию, его социально-политическая ориентация была весьма туманной. Трудно понять, каким образом можно оставаться анархистом, не признающим власти каких-либо личностей, групп или классов над народом, в то же время будучи империалистом. Крутой умственный замес в голове общественного деятеля!

Впрочем, для практических свершений излишние теоретические знания (избытком которых, по-видимому, Пилсудский не страдал) нередко вредят, мешая решительным поступкам и нетривиальным маневрам. А вот недостатка решительности и самобытности у Пилсудского не было.

Сибирские морозы укрепили в нем весьма своеобразные социалистические убеждения, питаемые главным образом русофобией. Вернувшись на родину, он стал подпольно издавать (оставаясь почти единственным автором) революционный журнал «Работник». Однажды, когда он набирал статью «Торжество свободного слова», к нему нагрянула полиция. В Варшаве его посадили в каземат для особо опасных преступников (одним из его «сторожей был капитан А.И. Деникин: будущий маршал Польши находился под «опекой» будущего белого генерала).

Пилсудскому удалось в конце концов осуществить побег из психиатрической лечебницы, куда он попал, симулируя душевную болезнь. Его симуляция не обманула русских врачей, но они проявили сочувствие и милосердие к польскому революционеру. Ненависти к «империалистам-анархистам» у Пилсудского от этого не убавилось. Когда вспыхнула русско-японская война, он отправился в Токио с предложением поднять восстание в Польше. В первую рус-

скую революцию 1905 года он основал боевую группу польской социалистической партии, которая проводила дерзкие налеты на почтовые транспорты, перевозившие деньги (в целях получения средств для подпольного движения), а также убивала полицейских, шпионов, провокаторов. В этом отношении он не сильно отличался от Сталина, тоже в свое время побывавшим террористом. Правда, в отличие от Пилсудского Коба-Джугашвили был не националистом, а убежденным марксистом, и неплохо разбирался в социально-политических идеях.

В Первую мировую Пилсудский обещал австрийцам сотни тысяч польских добровольцев, но не смог набрать и тысячной доли от этого числа. Он создал «Польску Организацию Войскову», по мере своих незначительных сил помогавшую австрийской армии. Весьма странно, что, оставаясь сторонником Франции, он активно воевал против ее союзника на стороне ее врага (тоже, между прочим, империи, а вовсе не республики). Его присяга на верность австрийскому императору Францу-Иосифу лишь подчеркивает, как верно было отмечено Марком Алдановым, «слепую фанатичную ненависть к России» Пилсудского, так же как его полнейшую социально-политическую беспринципность. Тем не менее не без его активного содействия в ноябре 1916 года была провозглашена независимость Польши. На следующий год Временное правительство России признало этот акт. Пилсудскому впору было переметнуться на другую сторону фронта и сражаться со своими австро-германскими друзьями!

Так или иначе, его воинственный дух угас, а германское командование арестовало его как русского шпиона, заточив в Магдебургскую крепость, где он пробыл около года. Это был щедрый подарок судьбы! Сам того не желая, он получил статус политического заключенного, борца против германского империализма и убежденного социалиста-революционера. И если Сталина есть все основания считать, как говорят англичане, «человеком, создавшим самого себя», то Пилсудский был во многом - как политический деятель - творением изменчивой прихотливой эпохи войн и революций.

В ноябре 1918 года Пилсудский был торжественно освобожден по случаю германской революции. Его встретили в Польше как национального героя и провозгласили временным главой государства. Называли его генералом, хотя враждебные ему депутаты сейма напоминали, что таковым он числился в австрийской армии (да и то, пожалуй, не вполне заслуженно). И все-таки он сумел проявить политическую гибкость, ум и дипломатические способности, идя, где надо, на компромиссы. В конце концов, он забо-

тился прежде всего о Польше, а не о своем положении, а уж тем более благополучии. Его патриотизм не вызывал сомнений, и это делало его подлинным лидером страны, народным вождем.

Возможно, он слишком уверовал в свою счастливую звезду, мощь возрожденной независимой Польши и слабость изможденной от Гражданской войны России, а потому двинулся в 1920 году походом на Киев. Его пьянила идея великой Речи Посполитой, Польско-Литовского государства от Балтийского до Черного морей, включающего Литву, Белоруссию и Украину.

В то время и произошло первое наиболее близкое, хотя и заочное знакомство маршала Польши и сорокалетнего члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта Иосифа (по-польски Юзефа) Сталина, одного из создателей знаменитой Первой конной армии, руководимой Буденным и Ворошиловым, которая успешно воевала с белогвардейцами.

Как пишет итальянский историк Джузеппе Боффа: «Интриги Антанты с целью заставить воевать против Советской России государства-лимитрофы весной 1920-го привели к затягиванию гражданской войны еще на год. Главным действующим лицом выступила на этот раз Польша, опиравшаяся на поддержку Франции». К тому времени Красная Армия разгромила украинских националистов Петлюры и оттеснила Белую армию далеко на юг. Казалось бы, Пилсудский слишком запоздал с нанесением удара большевикам: ведь еще недавно Деникин угрожал Москве, а Петлюра хозяйничал в Киеве. В это время польское наступление вполне могло бы окончательно уничтожить диктатуру большевиков.

Однако Пилсудский опасался не столько Советской России, сколько победы адмирала Колчака и генерала Деникина. «Все лучше, чем они,- писал он. - Лучше большевизм!» Это не свидетельствовало о его внезапно вспыхнувшей любви к коммунистическим идеям. Он понимал, что победа «демократического» Белого движения, поддержанного Западом, лишает Польшу возможности захватить обширные земли на востоке и юго-востоке. Он утверждал: «Белоруссия, Литва, Украина - основы нашей экономической независимости».

Нетрудно уловить в этом черты сходства с гитлеровским желанием отхватить побольше «жизненного пространства» для своей страны. В данном случае независимость Польши, как полагал Пилсудский, требовала полной зависимости от нее трех других стран. Логика агрессивного национализма! Военную помощь от Франции Пилсудский получал именно для войны против Советской, а не буржуазной (в случае победы «белых») России. А помощь эта была немалой! Польша получила от Франции весной 1920 года около

1,5 тысячи орудий, 300 тысяч винтовок, 3 тысячи пулеметов, 350 аэропланов. Из США было доставлено 20 тыс. пулеметов, 300 аэропланов, 200 танков (и все это - не считая огромного числа различного снаряжения). Пилсудский заключил соглашение с Петлюрой о совместных действиях.

В таких выгоднейших условиях победа маршала Польши, казалось бы, не вызывала сомнений. И действительно, он успешно вторгся на Украину и вскоре захватил Киев. Тогда же начал свое наступление из Крыма барон П.Н. Врангель.

Но тут произошло нечто такое, что плохо укладывается в примитивные геополитические доктрины: воля народов, населяющих данные территории. Пилсудский показал себя очень слабым политиком в международных делах. Он полагался на вооруженные силы, тогда как в гражданской и отечественной войнах огромную роль играет народ.

Польское вторжение вызвало сильную реакцию в России. Даже несколько царских генералов, настроенных патриотически и антибольшевистски, вызвались помочь Красной Армии. Добровольно на фронт пошли 12 тысяч коммунистов и 3 тысячи комсомольцев и сотни белых офицеров. Но самое главное, народы Украины и Белоруссии не желали установления панской власти.

При поддержке англо-французского флота Врангель двинулся на соединение с польской армией. Но к этому времени она уже была остановлена. На захваченной поляками территории власть им, по существу, не принадлежала. Здесь действовали очаги сопротивления, партизанские отряды. В июле началось наступление войск Западного фронта под командованием Тухачевского. Отступление белополяков стало принимать форму панического бегства.

Как признавался Пилсудский: «Паника вспыхивала в местностях, расположенных даже на расстоянии сотен километров от фронта, а иногда даже в высших штабах, и переходила все глубже и глубже в тыл. Стала давать трещины даже работа государственных органов; в ней можно было заметить какой-то неуверенный, колеблющийся пульс... Таким образом, начинал организовываться наиболее для меня опасный фронт - фронт внутренний». (Тут маршал стыдливо умалчивает о полном поражении на полях боевых сражений.)

По призыву II конгресса Коминтерна рабочие Западной Европы выступили в защиту Советской республики, саботируя экономическую и военную помощь Польше. Сам того не желая, Пилсудский оказался поджигателем... мирового революционного пожара! Он полностью, подобно его союзникам, опростоволосился на международной арене.

Однако ситуация резко изменилась, когда Красная Армия, развивая наступление, вторглась в Польшу и стала угрожать Варшаве. Тут в полную силу проявил себя польский национализм и патриотизм, к которым воззвал Пилсудский. Надежды большевиков на классовое единство рабочих и крестьян всех стран не оправдались. Поляки проявили энтузиазм, защищая независимость родины, и сплотились на этой основе. Кроме того, им по-прежнему оказывала помощь Франция, пославшая сюда еще и своих советников.

И вот, когда апологетам мировой революции казалось, будто после падения Варшавы откроется путь на Берлин и восстанет весь пролетариат Западной Европы, произошло нечто противоположное: поляки, оказав яростное сопротивление, пошли в наступление, сметая полки Тухачевского, не предвидевшего подобного оборота событий.

Позже, разбирая причины своего поражения, этот «красный маршал» полагал, что главная из них «заключается в недостатке подготовки командующих войсками». Этот упрек следовало бы отнести прежде всего к нему самому, в то время достигшему всего 28 лет, не имевшему высшего военного образования и даже практического опыта службы на разных ее ступенях (в Первую мировую он был поручиком, да и то недолго, быстро попав в германский плен).

Тухачевский находился в эйфории, видя, как панически отступают поляки. Он гнал свои передовые части вперед, не считаясь с отсутствием прочного тыла, необходимых боеприпасов и резервов. Ему грезилось, как он «на плечах противника» вступит в Варшаву и покорит Польшу.

В общем советские войска Западного и Юго-Западного фронтов имели 176 тысяч штыков и сабель - примерно на 46 тысяч больше, чем у поляков. Однако непосредственно у Тухачевского было всего 53 тысячи красноармейцев. А на Юго-Западном фронте больше половины военнослужащих сражались с армией Врангеля. Так что в критический момент войны перевес был - и в числе, и в вооружении - на стороне белополяков. Неудивительно, что непродуманное наступление - на ура! - Тухачевского закончилось полным провалом, около 25 тысяч красноармейцев оказались в плену и почти все они были расстреляны или умерли от болезней, голода, лишений.

Другое обвинение в разгроме советского Западного фронта Троцкий возложил на Сталина, якобы специально остановившего наступление с юго-востока на Варшаву, в частности, Первой конной. Однако в действительности и на этом участке фронта польское сопротивление резко возросло при лозунге «Отечество в опасности!» В конце концов, поляки продвинулись на восток от предлагавшейся ранее англичанами «линии Керзона». Ставка на мировую революцию была бита, и Советская Россия вынуждена была отдать панской Польше западные земли Белоруссии и Украины.

Для Сталина этот эпизод заключительной фазы Гражданской войны и иностранной интервенции был очень поучительным. Как специалист по национальному вопросу он осознал, насколько опасно пытаться установить в стране власть насильственно, не считаясь с общественным мнением и национальным самосознанием, полагаясь лишь на классовую солидарность трудящихся. В некоторых случаях национальная консолидация может оказаться наиболее прочной.

Какие выводы для себя сделал Пилсудский, сказать трудно. По каким-то соображениям он не выставил свою кандидатуру на президентских выборах 1922 года. Возможно, ему надоело конфликтовать с сеймом и постоянно менять правительство. Но в Польше было неспокойно. Избранный президентом его сторонник и друг Нарутович был убит. Власть перешла к противникам Пилсудского. И он в 1926 году решился на военный мятеж. В Варшаве вспыхнула скоротечная гражданская война. Победителем стал маршал Пилсудский, который обещал покончить с экономическим упадком Польши, финансовым кризисом, инфляцией и коррупцией. Хотя по сути деда, вне зависимости от его личных желаний, произошел обычный государственный переворот, в результате которого одна правящая группа сменилась другой без каких-либо серьезных социально-экономических преобразований.

Формально Пилсудский не превратился в единовластного правителя страна, но стал им фактически. Так, в июне 1928 года он заявил: «В случае серьезного кризиса я поставлю себя в распоряжение господина президента республики и смело приму решение...» Надо полагать, что до того момента президент оставался «в распоряжении» маршала. Тем более что польский президент был избран по рекомендации Пилсудского.

Как писал в 1929 году Марк Алданов: «Ни в одном другом государственном деятеле душевное расположение не оказывается так сильно, как в нем. Резкая перемена взглядов - самое обычное дело в политике. Но в маршале Пилсудском живут одновременно самые разные, как будто несовместимые настроения. По-видимому, сейчас над всем у него преобладает ненависть к парламентаризму и воля к единоличной власти». Действительно, по собственному признанию маршала Польши, он применял в политике военную тактику, выбирая неожиданные для противников ходы и заставая их

врасплох, не согласуясь ни с какой политической программой («у меня ее нет», - говорил он).

По мнению Алданова, Пилсудский жил «для Польши, для войны, для славы», а его жизнь особенно наглядно показывает, как «мало места занимают в современной политике принципы и как много места занимают в ней страсти». Если первая часть его суждения не вызывает сомнений, то вторая требует существенного уточнения. Для таких деятелей, как Пилсудский, Муссолини, Гитлер если, было так, то для Сталина - как раз наоборот. Он всегда одерживал свои эмоции, основывался в политических решениях на рассудок и на принципы, в которые свято верил. Он был не только политическим деятелем, но и мыслителем. В отличие от Пил-судского, он не предпринимал ложных маневров, не менял своих политических убеждений в угоду текущей ситуации, ради тактического успеха.

Он еще в первые годы после Октябрьской революции сформулировал принципиальную позицию: «Советская Россия никогда не смотрела на западные области, как на свои владения. Она всегда считала, что области эти составляют неотъемлемое владение трудящихся масс населяющих национальностей, что эти трудовые массы имеют полное право свободного определения своей политической судьбы».

По этой причине у него должно было сформироваться разное отношение к двум разновидностям лимитрофов: Польше и Финляндии, с одной стороны, и Литве, Латвии, Эстонии - с другой. Причем это отношение было основано на объективных факторах. Прежде всего следует иметь в виду, что в то время поляки и финны составляли абсолютное большинство в своих государствах. В трех других менее крупных лимитрофах городское население было преимущественно разнородным с преобладанием русских, поляков, евреев, немцев. Со временем такое соотношение менялось, по верному заключению Сталина, в пользу основной нации. Но на тот момент этот процесс шел достаточно медленно.

Есть и еще одно важное обстоятельство. Так называемое национальное самосознание резко растет и укореняется (опять же, в согласии с точкой зрения Сталина) в период господства буржуазии. Только тогда национализм обретает форму государственной политики, как это было в ряде западноевропейских стран. Там, где такой социальный слой был еще слаб, например, в тогдашней Белоруссии, националистические идеи не имели широкого распространения (в отличие от Польши). Зато существовала неприязнь к «шляхте», панам - эксплуататорам, что внешне соответствовало пролетарской идеологии.

В 1920 году нападение Польши на Советскую Россию потерпело крах, так же как вторжение Красной Армии на польскую территорию в большой мере из-за недостаточного внимания к социально-политической ситуации или даже непонимания ее особенностей. В частности, срочно организованный большевиками Польский ревком вместо раздачи помещичьих земель крестьянам начал создавать совхозы. Такая политика была непонятна и чужда польским крестьянам, и они стали выступать против советской власти.

Можно в этой связи вспомнить труднейшую для Сталина и трагическую для значительного числа русских крестьян коллективизацию, начатую гораздо позже. Неужели он не учел печального опыта насаждения совхозов в Польше?

По-видимому, учел, а потому и не форсировал поначалу переход к коллективной собственности на селе. Но долго так продолжаться не могло. Ускоренная индустриализация в промышленности потребовала притока населения в города и промрайоны. Требовалось скорейшее оснащение крестьян техникой, внедрение новых технологии, агрикультура, повышение урожайности, резкое увеличение размеров хозяйств (лишь крупные приносили доход и еще до революции могли кормить города). Только ускоренная коллективизация могла спасти горожан и рабочих от голода и, как возможного его следствия, новой гражданской войны - конфликта города и деревни.

В принципе так называемые кулацкие хозяйства могли бы решить проблему снабжения. Однако это означало бы полную зависимость советской власти от данного социального слоя, который находился к ней в оппозиции. Сталину не оставалось выбора. Его решение всеми средствами осуществлять коллективизацию в кратчайшие сроки было вынужденным.

А в Польше война с Россией окончательно укрепила диктатуру Пилсудского. Он пользовался экономической и моральной поддержкой крупнейших западных держав, ибо его стране было определено место «буфера», лимитрофа, но уже со стороны буржуазных демократий, напуганных размахом и успехами коммунистического движения и победами Советской России.

Польский диктатор

Период между 1920 и 1940 годами в Европе можно назвать торжеством диктаторских режимов. Это было нечто похожее на цепную ядерную реакцию. Осенью 1922 года к власти в Италии при-

шел фашист Бенито Муссолини. На следующий год произошли военный путч в Болгарии и фашистский (во главе с Гитлером) в Германии. Первый был успешным, а второй провалился, хотя это не помешало Гитлеру прийти через 10 лет к власти демократическим путем и установить диктаторский режим. Генерал Примо ди Ривера взял власть в Испании, а после победы в стране демократических сил в 1930 году через девять лет стал диктатором генерал Франко. В 1925 году был наделен чрезвычайными полномочиями президент Албании Ахмед Зогу.

В мае 1926 года совершили военный переворот: в Польше Юзеф Пилсудский и в Португалии генерал Антониу Оскар ди Фрагозу Кармона. В конце того же года в Литве была установлена диктатура националистов во главе с Антанасом Сметоной. В марте 1933 года в Австрии победили фашисты во главе с Энгельбертом Дольфусом. Через год в Эстонии фактическим диктатором стал Константин Пяст, а в Латвии - Карлис Ульманис. Затем настал черед генерала Иоаниса Метаксаса в Греции, а также короля Кароля II в Румынии. В СССР во второй половине 1930-х годов установилось по существу единоличное правление Сталина.

Нет оснований считать такое явление случайным. Мы не станем его анализировать подробно. Отметим только, что оно началось после Первой мировой войны и череды революций в Европе, а самое главное - после установления Советского Союза и развернувшегося коммунистического движения во многих странах. Этот процесс одинаково сильно пугал как монархии, так и буржуазные демократии. Противостоять солидарности рабочих и популярности коммунистических идей в то время трудно было методами информационного давления, манипуляцией массовым сознанием. Тогда еще не было столь мощных и разнообразных электронных средств коммуникаций, как во вторую половину XX века.

Можно сказать: но ведь и в СССР сформировалась диктатура, да, так и называли: диктатура пролетариата, то есть значительной части населения, в отличие от диктатуры буржуазии. Реально это выражалось в господстве одной партии, а также возглавляющего ее вождя, партийного лидера, ставшего наиболее авторитетным государственным деятелем.

Надо учесть еще одно важное обстоятельство. Единовластие совершенно необходимо, а значит оправдано в трудных ситуациях, на войне или при подготовке к ней в условиях дефицита времени. Только так можно организовать, сплотить разрозненные группы и классы, оперативно согласовать их действия. Поэтому «популярность» диктатур может свидетельствовать о приближении критического периода военных конфликтов.

Вот и в Польше диктатура Пилсудского сложилась в смутное время крушения Российской империи, Гражданской войны и обретения Польшей независимости... Скажем так, весьма специфичной, под призором и в интересах Франции и Англии, во многом для противодействия Советской России. Все эти факторы содействовали установлению «пилсудчины».

Как мы помним, никакими твердыми политическими принципами диктатор Польши себя не ограничивал, вполне удовлетворяясь ненавистью к России, любовью к Родине и личными амбициями. Подняв знамя национализма, он выгадал: в стране преобладали поляки, сложился солидный буржуазный слой, а служащие и интеллектуалы по большей части были убежденными сторонниками западной ориентации, связывая ее с независимой и сильной Польшей. Правда, она не обрела этих качеств уже потому, что оставалась во многом форпостом западной буржуазной Европы.

Особого благородства как политик он не выказал. Иначе не стал бы, пользуясь благоприятным, как ему казалось, моментом, пытаться отхватить огромную часть российской территории. Кстати, у Советской России было тогда достаточно сил, чтобы продолжив, завершить победоносно войну с Польшей. Однако правительство во главе с В.И. Лениным на это не пошло: страна и так слишком устала от войн, страдала от разрухи и голода. Пришлось даже ради скорейшего заключения мира согласиться с аннексией западных земель Белоруссии и Украины.

Несмотря на такие уступки и стремление к мирному сотрудничеству двух стран со стороны советского руководства, Пилсудский сохранял глубокую неприязнь к России, даже уже освободившейся от монархии и предоставившей независимость Польше. Поистине, слишком часто он находился под властью эмоций, не считаясь с принципами. Укрепление Советского Союза он воспринимал как угрозу для власти, установившейся в Польше: а вдруг и здесь произойдет социалистическая революция? Надо было противодействовать этому диктаторскими методами.

В советскую эпоху к довоенной политике «панской Польши» отношение было сугубо отрицательным. «Стремясь предотвратить назревавший в стране революционный взрыв, - сообщала БЭС 1955 года, - сохранить буржуазно-помещичий строй и господство иностранного капитала, польские фашисты во главе с Пилсудс-ким выдвинули демагогическое требование «санации» (от лат. запало - оздоровление) политической жизни страны, отстранили совершенно скомпрометировавшую себя правящую клику национал-демократов (эндеков) и кулацкой партии «плот» и в результате государственного переворота 12-13 мая 1926 года захватили власть. Установившийся фашистский режим... представлял интересы земельных магнатов, крупных капиталистов и иностранных империалистов. Правительство «санации» вело политику, направленную против жизненных интересов польского народа...»

Здесь нетрудно заметить политические перехлесты, хотя общая обстановка показана более или менее верно. Конечно, жизненные интересы значительной части польского народа были ущемлены в угоду правящим социальным группам. Но нельзя недооценивать силу национализма, который вдохновляет население страны, идейно его оплачивая. Ее умело использовал Пилсудский, одновременно поддерживая напряженность в отношениях с СССР, в котором он видел опасного соседа для Польши... Впрочем, возможно, что он вполне сознательно насаждал образ национального врага в лице Советского Союза (как прежде - в Российской империи). Ведь это надежный прием, способствующий укреплению собственной власти и отвлечения народных масс от тех проблем, которые существуют в стране.

Однако нельзя не признать, что в 20-е годы положение в Польше было очень тяжелым. Ее раздирали политические распри - да еще на фоне значительного снижения жизненного уровня населения, кризисных явлений в промышленности и сельском хозяйстве. Недавняя Гражданская война в России была серьезным предупреждением для правящих кругов Польши, а также, конечно, для Пилсудского. Он решил, что лишь твердая власть позволит избежать этого и, быть может, спасти независимую Польшу. Возможно, он был, объективно говоря, прав, по крайней мере, на тот отрезок времени.

(В более далекой перспективе, уже после смерти Пилсудского, его внешняя политика содействовала агрессивным устремлениям Гитлера и отчасти определила начальный ход Второй мировой войны. В политике, да и в личной жизни тоже, очень нелегко соблюдать баланс ближних и дальних интересов. Искусством этим Пилсудский не владел, в отличие от Сталина.)

В начале 30-х годов, когда Сталин стал более непосредственно заниматься вопросами внешней политики, отношения СССР с Польшей были сложными и трудными. Пилсудский спокойно и даже благоприятно относился к нараставшим успехам нацистов в Германии, которые в большей мере вели антикоммунистическую, нежели реваншистскую, пропаганду, не затрагивая поначалу жизненных интересов Польши.

Это вполне устраивало и успокаивало стареющего варшавского диктатора. Он понимал, что усиление влияния гитлеровцев являлось своеобразной гарантией против расширения существовавшего до этого советско-германского сотрудничества в самых различных областях. Оно всегда воспринималось им очень болезненно. Больше всего он боялся этого сотрудничества в военном аспекте, поскольку образовался «спевшийся дуэт»: фон Секта и Тухачевского. Первый рассчитывал при нейтралитете Советского Союза или даже совместно с ним оккупировать Польшу и создать почву для ревизии Версальского договора. Для второго было очень желательно смыть с себя позорное пятно катастрофического поражения под Варшавой, когда он бросил на произвол судьбы свою армию.

Теперь перед паном Юзефом стояла задача не допустить подобного сотрудничества, вбить клин между Берлином и Москвой. Но до исполнения этой мечты было далеко и условия складывались неблагоприятно для ее осуществления.

Англия и Франция сами активно нарушали Версальский договор, перестав осуществлять военный контроль над Германией и постепенно сводя на нет получение денежных репараций с нее. Это делалось с очевидной целью направить возрожденный германский военный промышленный потенциал против Советского Союза. Судьба Польши, лежащей между Германией и СССР, Лондону и Вашингтону представлялась проблемой второстепенной.

Для современных правителей Польши, безоглядно ориентированных на Запад, было бы, пожалуй, полезно учесть этот исторический опыт. Удастся ли им сохранить реальную независимость своей страны, или их устроит незавидная роль экономической колонии, прежде всего США, орудием в их геополитической глобальной стратегии. Ведь дружественной Польше ГДР теперь нет, а объединенная «лучшим немцем» из Ставрополья Германия есть. И реваншистские союзы выселенных из Польши после войны немцев никуда не делись.

Подобные обстоятельства нынешних польских руководителей не беспокоят. А вот еще до войны стареющий маршал думал иначе.

Пилсудский предпринял некоторые шаги навстречу Москве. Они были ограниченными и непоследовательными, но все-таки дружественные, предполагающие некоторое сближение позиций двух стран.

Запад не выработал единого мнения в отношении возрождения германской военной машины. Франция была обеспокоена последовательной ревизией Германией Версальского договора и соответственным ослаблением своего влияния в Европе. Она проявляла заинтересованность в сильном СССР, препятствующем германской агрессии. В свою очередь и Москва пошла навстречу Парижу. В отличие от Пилсудского, Сталин с особым беспокойством наблюдал за чрезвычайно быстрым ростом популярности и влияния национал-социалистов в охваченной социально-экономическим кризисом Германии. Советскому Союзу уже нельзя было строить свою европейскую политику, как прежде, без альтернативы отношениям с Германией, которая становилась опасным соседом. Москве было бы очень трудно наладить франко-советское сотрудничество без участия Польши - традиционной союзницы Франции. Помимо всего прочего, многое определяло уже само географическое положение Польши, граничащей с СССР. Поэтому Сталин рассматривал эту страну как мост, соединяющий Москву с Парижем.

В свою очередь и польское руководство под влиянием Франции летом 1931 года возобновило контакты с советским правительством. Обсуждалась возможность переговоров о заключении двустороннего пакта о ненападении. Однако он мог затрагивать интересы Германии, где правящие круги опасались возможности включения в польско-советский договор статьи о взаимной гарантии неприкосновенности границ. В этом они получили поддержку со стороны наркома иностранных дел СССР Литвинова (действовавшего, конечно же, не самовольно, хотя, судя по всему, без консультации со Сталиным, которого в то время не было в Москве). Он 28 августа 1931 года официально заявил в Берлине, что никаких переговоров между советским и польским правительствами о заключении пакта о ненападении «не велось и не ведется».

Современный исследователь М.М. Наринский отмечает: «Однако И. Сталин подошел к делу прагматически и широко. 30 августа 1931 года, Сталин, отдыхающий на юге, направил письмо Л. Кагановичу в Москву».

Содержание этого документа красноречиво свидетельствует о дипломатической предусмотрительности, мудрости Сталина. Он писал: «Почему не сообщаете ничего о польском проекте пакта (о ненападении), переданном Патеком (польским послом в Москве. - Авт.) Литвинову? Дело это очень важное, почти решающее (на ближайшие 2-3 года) вопрос о мире, и я боюсь, что Литвинов, поддавшись давлению так называемого общественного мнения, сведет его к пустышке. Обратите на это дело серьезное внимание, пусть ПБ (Политическое Бюро. - Авт.) возьмет его под специальное наблюдение и постарается довести его до конца всеми допустимыми мерами. Было бы смешно, если бы мы поддались в этом деле общемещанскому поветрию «антиполонизма», забыв хотя бы на минуту о коренных интересах революции и социалистического строительства».

В соответствии с этим указанием Политбюро выразило недовольство руководству Народного комиссариата иностранных дел по поводу самовольного опровержения сообщений о переговорах с поляками.

По справедливому мнению М.М. Наринского: «Сточки зрения Сталина позиция Польши была ключевой для внешнеполитического положения Страны Советов - без участия Польши антисоветская военная акция со стороны Запада не могла быть организована.

Получив проект Патека, Сталин дал категорическое указание начать переговоры с Польшей. В письме Кагановичу от 7 сентября он обвинил Карахана (впоследствии участника антисталинского заговора Тухачевского-Енукиндзе-Ягоды. - Авт.) и Литвинова в том, что они «допустили грубую ошибку, для ликвидации которой необходимо более или менее продолжительное время». 20 сентября, отвергнув точку зрения Литвинова, Политбюро приняло окончательное решение: добиваться заключения пакта о ненападении с Польшей».

Этот пакт был подписан в 1932 году.

Как видим, Сталин, невзирая на принципиальные идеологические расхождения с паном Юзефом Пилсудским, постарался сделать все возможное для укрепления дружеских отношений с западным соседом. Между прочим, эта тема была затронута в его беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом, состоявшейся в конце 1931 года. Людвиг высказал опасение некоторых немецких политиков о том, что мирный договор с Польшей будет означать разрыв со стороны СССР дружеских отношений с Германией, т.к. подтвердит концепцию Версальского договора, ущемляющего ее интересы.

«По моему мнению, эти опасения ошибочны, - ответил Сталин. - Мы всегда заявляли о нашей готовности заключить с любым государством пакт о ненападении... Если мы заявляем о своей готовности подписать пакт о ненападении с Польшей, то мы это делаем не ради фразы... Мы политики, если хотите, особого рода. Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли, и при этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать. То, что делается вовне, неизбежно становится известным и внутри страны, становится известным всем рабочим и крестьянам. Если бы мы говорили одно, а делали другое, то мы потеряли бы наш авторитет в народных массах. В момент, когда поляки заявили о своей готовности вести с нами переговоры о пакте

ненападения, мы, естественно, согласились и приступили к переговорам».

В то же время Сталин постарался успокоить немецких политиков: «Является ли это признанием версальской системы? Нет. Или, может быть, это является гарантированием границ? Нет. Мы никогда не были гарантами Польши и никогда ими не станем, так же как Польша не была и не будет гарантом наших границ. Наши дружественные отношения к Германии остаются такими же, какими были до сих пор. Таково мое твердое убеждение».

Сталинская внешняя политика означала не уклончивость или хитрости, а четкое обозначение позиции при уверенности в ее верности и справедливости по отношению ко всем государствам. Однако пан Пилсудский имел свое собственное представление о дипломатии по отношению к СССР. Он смотрел на улучшение отношение с Москвой только как на стимулятор сближения Варшавы и Берлина. Советский Союз оставался для него враждебным государством. Сталин же был заинтересован в том, чтобы противодействовать агрессивным устремлениям Германии, вынудить ее искать мирные пути разрешения тех проблем, которые остались со времени окончания Первой мировой войны.

По всей вероятности, Пилсудский всерьез уповал на гарантии неприкосновенности Польши, обеспеченные ее поддержкой со стороны Франции, а отчасти Англии. Его хроническая неприязнь к России резко ограничивала политический кругозор, мешая трезво оценить перемены, происшедшие в Европе и мире, а тем более предугадать дальнейший ход событий. В отличие от Сталина, он был только деятелем, но не мыслителем. У него не было иллюзий относительно того, куда может завести Германию реваншистское общественное мнение, требующее отказа от Версальского соглашения. Ведь в наибольшей степени отвечала таким устремлениям Национал-социалистическая рабочая партия Адольфа Гитлера.

Борьба за независимость Польши

Так уж получилось, что искренний польский патриот и диктатор Юзеф Пилсудский проводил политику, угрожающую независимости своей страны. А идейный противник панской Польши Иосиф Сталин старался всячески укреплять ее независимость.

Такое парадоксальное положение - не редкость в истории государств. Скажем, в СССР влиятельная группа патриотов России объективно выступила пособником расчленения великой держа-

вы, подрыва ее экономики, низведения до уровня слаборазвитой страны. Эти люди не понимали, что возврата к царской монархии нет и не может быть, что «Россия, которую мы потеряли» в 1917 году, вовсе не обладала благостным для большинства народа социальным устройством. Им не приходило в голову, что свержение советской власти означает господство алчной до материальных благ и личных капиталов буржуазии, а значит, быстрое превращение России в сырьевой придаток Запада...

Короче говоря, в политике следует прежде всего умело оценивать текущую ситуацию и предвидеть ее развитие (нечто подобное игровой стратегии, но значительно более сложной, чем, например, в шахматной партии, ибо приходится иметь дело со многими партнерами и противниками, интересы которых изменчивы).

Верность дипломатической стратегии Сталина подтвердилась в январе 1933 года, когда Гитлер стал рейхсканцлером Германии.

Приход к власти фашистов означал автоматически прекращение германо-советского сотрудничества. Этим решил воспользоваться Пилсудский. Он выдвинул свою концепцию «равновесия». Суть ее заключалась в использовании ненависти к коммунистам со стороны нового руководителя Германии и обусловленного этим резким противостоянием Третьего Рейха и Советского Союза. В результате, казалось, может чрезвычайно усиливаться, стать ключевой роль Польши в Европе.

Заигрывать следовало, согласно этой концепции, то с Берлином, то с Москвой, стараясь диктовать обеим странам - западной и восточной - польские условия. Таким путём предполагалось заставить Париж, зависимостью от которого Пилсудский уже давно тяготился, отказаться от назойливой опеки над Польшей.

Начать он решил с Москвы, пригласив на частную беседу посла СССР В.А. Антонова-Овсеенко - руководителя штурма Зимнего дворца в 1917 году. Маршал расспрашивал, в частности, гостя о строительстве Днепрогэса. Так как оба собеседника были активными участниками революции 1905 года, они предались воспоминаниям о ней. Разговор был малосодержательным, поверхностным и рассчитанным на внешний эффект. Аналогичным был и визит видного сторонника Пилсудского Б. Медзиньского в Москву. Однако Сталин сделал жест, который в ряде европейских столиц был воспринят как сенсация: пригласил представителя одного из антикоммунистических режимов и антисоветских государств на первомайский парад. При этом польскому гостю было определено очень заметное место на праздничной трибуне. Советский вождь понимал, что оказавшийся между «двух огней» (фашистской Германией и Советским Союзом) в дипломатической «ловушке» Пилсудский хотел бы из нее выйти через польско-советское сближение. Но его долголетняя русофобия, перешедшая в антикоммунизм и антисоветизм, мешали ему. Приходилось делать дружеские шаги осторожно, наблюдая за реакцией восточного партнера.

Сталин не форсировал события и постепенно наращивал число малозначительных соглашений с Польшей, чтобы те в свою очередь постепенно перерастали в крупные межгосударственные договоры. Его тактика оказалась правильной. Например, сначала были заключены соглашения о сплаве леса по Неману и передаче Варшаве польских архивов, находящихся в СССР (согласно Рижскому договору 1921 года). А затем был осуществлен переход к очень важным и взаимовыгодным договорам экономического характера.

Стремясь подчеркнуть ключевую роль Польши в центральной Европе и продолжая политику «равновесия», Пилсудский предпринял хитрый маневр. В середине сентября 1933 года он направился в свою резиденцию в Залещиках. Польские газеты сообщили, что вскоре туда последуют и другие руководители страны, а также премьер-министр Румынии и советский полпред.

Западная печать дополнила эти сведения домыслами. Так, «Дейли геральд» сообщила, будто в Залещиках состоялась секретная встреча И.В. Сталина с Ю. Пилсудским. На ней якобы говорилось о польско-советском военном союзе. Примечательно, что в эту дезинформационную кампанию включились даже японские газеты.

Преувеличивая масштабы и глубину польско-советского сближения, Варшава хотела устранить угрозу потери своего влияния в данном регионе. Одна польская газета писала: «Как бы Франция, а возможно и Англия, сблизившись с Россией, не заменили бы Польшу Россией согласно довоенному образцу».

А на германском участке польской внешней политики также использовалась тактика сближения и налаживания дружественных контактов. Сталин в ответ инспирировал в советской печати кампанию, акцентируя внимание на германской угрозе не только национальным интересам Польши, но и самому существованию польского государства.

Однако Пилсудский не внял этим предостережениям. В январе 1934 года он заключил польско-германское соглашение, имеющее антисоветскую направленность. Польша сблизилась с Гитлером настолько, что взяла на себя защиту германских интересов в Лиге Наций (после демонстративного выхода из нее Германии в 1933 году).

В аспекте геополитики это была далеко идущая стратегия. Заместитель Литвинова Б.С. Стомоняков писал: «Весь курс польской политики на сотрудничество с Германией диктуется спекуляцией

пилсудчиков на японо-советской войне, перспектива которой лежит в основе всех их политических расчетов».

В письме советника полпредства СССР в Польше Б.Г. Подольского Стомонякову перечислялись факты японо-польского военного сотрудничества: стажировка японских офицеров в польской армии, японский шпионаж из Польши против СССР, японские военные заказы польской промышленности и многое другое. Обратило на себя внимание в Москве и посещение Пилсудским японской миссии в Варшаве, поскольку в прошлом он бывал только в посольстве союзной Франции.

Связи с Японией у польского диктатора были давние. Ведь с японской разведкой он тесно сотрудничал, находясь в Токио, еще во время русско-японской войны. Польская разведка- дефензива- установила тесные связи со своими японскими коллегами, которых особенно интересовала многочисленная и разветвленная сеть ее агентов в СССР. Здесь тогда было очень много поляков не только среди рядовых тружеников (например, среди телеграфистов на железных дорогах), но и в руководящих кругах.

В этой связи можно вспомнить одно из событий горбачевских времен. Тогда были объявлены нелепыми и сфальсифицированными обвинения в сотрудничестве одновременно с японской и польской разведкой, предъявленные «невинным жертвам» сталинских репрессий. Конечно, среди них могли быть и оклеветанные, несправедливо осужденные. Но сами по себе подобные обвинения нельзя называть нелепыми.

Приведем один характерный пример. Начальник Восточного отдела польского Министерства иностранных дел Т. Шетцель в беседе с болгарским поверенным в делах в июне 1934 года заявил, что его страна «рассчитывает на то, что если на Дальнем Востоке разразится война, то Россия будет разбита, и тогда Польша включит в свои границы Киев и часть Украины».

Тем временем Литвинов, до прихода Гитлера к власти, неосмотрительно настаивавший на продолжении германо-советского сотрудничества, перешел в другую крайность, предлагая установить тесное сотрудничество с Западом против Третьего Рейха. Он предложил создать Восточный пакт, который объединил бы СССР, Чехословакию, Польшу, прибалтийские государства и Финляндию. То есть почти весь регион Восточной Европы, который поддерживали бы Франция и Англия.

Однако Польша воспротивилась этому, требуя обязательного присоединения дружественной ей Германии к этому пакту.

Пилсудский предпринял хитрую попытку торпедировать Восточный пакт, предложив привлечь в него и Румынию. Тем самым нарушалась бы геополитическая антигерманская направленность пакта, призванного воспрепятствовать гитлеровской агрессии на Восток. Румыния принадлежала к Юго-Восточной Европе, а ее дипломатия четко выражала антивенгерскую и антиболгарскую линию. В то же время за Будапештом и Софией стоял Рим. Включение Румынии в пакт привело бы к его размыванию и резко обострило бы отношения Франции и СССР с Италией, его обе страны желали бы избежать.

Сталин разгадал замысел Пилсудского и успешно нейтрализовал его действия. Министру иностранных дел Румынии Титулеску советский вождь предложил подписать румынско-польско-советский протокол без вхождения Румынии в Восточный пакт. Тем самым Сталин добился и того, что давно существовавший румынско-польский военный союз утратил в значительной мере антисоветскую направленность, а Румыния прекратила попытки вступить в пакт.

Пилсудский попытался в противовес Восточному пакту создать союз Польши с Латвией и Эстонией. Но даже эстонская пресса отмечала, что в отличие от Восточного пакта, союз этих трех государств крайне маломощен и не способен обеспечить неприкосновенность их границ.

Сталин, опираясь на поддержку Каунаса (тогдашней столицы Литвы), настроенного антипольски, опередил Пилсудского, пригласив в Москву министров иностранных дед Латвии и Эстонии. Он уговорил их не принимать польские предложения. Тем временем Пилсудский, проводя курс на хотя бы относительную изоляцию СССР, старался затруднить его вступление в Лигу Наций. И все-таки Сталин, действуя через Францию, добился поддержки большинства государств, входящих в эту главную тогда международную организацию.

Вскоре он решил использовать Париж и для нажима на Польшу с целью вступления ее в пакт. На этот раз французские дипломаты потерпели в Варшаве неудачу. Летом 1934 года Пилсудский демонстративно отказался от приема советских моряков, корабли которых нанесли дружеский визит в Польшу. Виленская газета «Слово» выступила с грубыми оскорблениями советских летчиков, входивших в военно-воздушную делегацию. Учитывая то, что все печатные материалы о визитах представителей Красной Армии в Польшу подвергались предварительной цензуре, было ясно, что эта «ложка дегтя» была пролита с ведома польского военного министра.

Антисоветские демонстрации пан Юзеф предпринял, ориентируясь на Берлин. Но ими он не ограничился, налаживая дружеские связи со своими опасными, но близкими ему по духу, западными соседями. В конце января 1935 года польский диктатор пригласил на охоту Германа Геринга, тогдашнего нациста № 2. Но когда Геринг предложил Пилсудскому организовать вместе поход на Украину, то неожиданно получил ответ от старого маршала: Польша заинтересована в мирных отношениях с СССР, с которым у нее общая граница протяженностью в тысячу километров.

Чем был продиктован этот ответ? Возможно, опасением осложнений с Францией - союзницей Москвы или стремлением обеспечить наиболее выгодные условия договоренности с Германией. Не исключено, что предполагалось таким образом усыпить бдительность Сталина. А он решил использовать слова Пилсудского для укрепления западной границы своей страны. В марте на переговорах с министром иностранных дел Англии Иденом он заявил о незыблемости внешнеполитической линии советского правительства соблюдать неприкосновенность польской территории. В ответ на информацию, переданную ему Иденом, Пилсудский тем не менее не пожелал смягчить свою антисоветскую позицию.

Политика «равновесия» продолжалась. Каковыми были бы дальнейшие ее перипетии, неизвестно, ибо в мае 1935 года Пилсудский скончался. Он так и не осознал, с какой стороны грозит Польше смертельная опасность. Его попытки заигрывать с западным соседом лишь усиливали его аппетиты по мере того, как росла военная мощь вермахта. Устойчивая неприязнь и недоверие Пилсудского к России - как царской, так и советской - делали его слишком близоруким политиком. Противопоставляя европейскую «западную цивилизацию» восточной, которую буржуазная пропаганда называла варварской, он совершал грубейшую ошибку. Ведь свирепые варвары напали на Польшу именно с Запада, подмяли ее под себя и двинулись дальше на Восток. А освободила ее именно советская страна, руководимая Сталиным. Но всего этого Пилсудскому так и не довелось узнать.

«Незнаменитая» война

Маленькая страна на севере Европы - Финляндия оказала значительное влияние на нашу отечественную историю. Именно из-за той парадоксальной ситуации, которая создалась после поражения финляндской революции 1918 года. Второй крупнейший город СССР - Ленинград - оказался почти вплотную примыкающим к Финской границе. Так безопасность великого города на Неве, недавно еще бывшего столицей России, фактически зависела от того, как сложится международная обстановка и какую позицию при этом займут Хельсинки. А в том, что она вряд ли будет враждебной Советскому Союзу, сомневаться не приходилось. Ведь по признанию английской печати, «некоронованным королем Финляндии» являлся Карл Густав Маннергейм (1867-1951).

Он был незаурядной личностью, подданным Российской империи, гвардейцем-кавалергардом, офицером царской свиты. В молодые годы, задолго до революции, его знал А.А. Игнатьев - граф, царский дипломат и генерал, перешедший на сторону советской власти. В книге «Пятьдесят лет в строю» Игнатьев вспоминал:

«Непосредственным моим начальником оказался поручик барон Маннергейм, будущий душитель революции в Финляндии. Швед по происхождению, финляндец по образованию, этот образцовый наемник понимал службу как ремесло, а не как пустое времяпрепровождение.

Он все умел делать образцово и даже пить так, чтобы остаться трезвым.

Он, конечно, в глубине души презирал наших штатских, одетых в военную форму, но умел выражать это в такой полушутливой форме, что большинство так и принимало это за шутки хорошего, но недалекого барона».

Конечно же, барон Маннергейм был не прост и не глуп. Он дослужился до чина генерал-лейтенанта. Финляндия в конце 1917 года получила независимость, а уже в начале следующего в стране вспыхнула гражданская война, и вскоре было провозглашено установление Финляндской социалистической рабочей республики. На стороне контрреволюции выступил главнокомандующий финляндской армией Маннергейм. С помощью германских экспедиционных войск уже в 1918 году весной рабочие были свергнуты. Страна сохраняла зависимость от Германии, а монархисты ненадолго даже возвели на престол представителя немецкой королевской фамилии. Однако после революции в Германии Финляндия летом 1919 года стала буржуазной республикой.

Во время Гражданской войны в России Маннергейм попытался «навести порядок» в Карелии, Эстонии. Окрепшая Красная Армия дала отпор белофиннам. Маннергейм и после того, как был заключен мирный договор Финляндии с Советским Союзом, продолжал поддерживать тесные отношения с военными кругами Германии, Англии, США. Он организовал мощную оборонительную линию (называемую его именем) в непосредственной близости от Ленинграда на Карельском перешейке, понимая, что этот район чрезвычайно важен в стратегическом отношении для СССР.

Именно Маннергейм был главным проводником идеи усиления ориентации Финляндии на Германию, после установления там

нацистского режима. Ориентации, базировавшейся на антисоветской основе. Именно это вызывало растущее беспокойство Сталина.

Дело заключалось в том, что в 30-х годах у Москвы не было сил и средств укрепить советскую северо-западную границу и надежно прикрыть Ленинград. И Сталин решил использовать для этого дипломатию. С 12 октября по 9 ноября 1939 года состоялись советско-финские переговоры. Советскую делегацию возглавил Сталин. Он предложил финнам отодвинуть свою границу от Ленинграда, взамен предлагая им большую территорию на Севере. Эти предложения были отвергнуты. Маннергейм начал военные приготовления.

Крупный политический и государственный деятель Финляндии Н.К. Паасикиви писал: «Сталин так же, как и Молотов, хотел избежать войны. Мы совершили большую политическую ошибку, сделали глупость, не согласившись на предложение Сталина». В свою очередь советская сторона не исчерпала всех возможностей для мирных переговоров.

Маннергейм в сложившейся ситуации занимал спокойную выжидательную позицию, будучи уверен, что Красная Армия не сможет захватить отлично укрепленный Карельский перешеек, а начав войну, СССР предстанет в мировом общественном мнении как агрессор. Не исключено, что шведский барон, царский офицер и финский маршал действовал с молчаливого согласия Германии, которой было выгодно, чтобы Советский Союз ввязался с Финляндией в вооруженный конфликт, не суливший быстрой победы (немецкие специалисты участвовали в создании фортификационных сооружений на Карельском перешейке и считали их непреодолимыми).

В общем, какими бы ни были соображения финляндских руководителей, на уступки Советскому Союзу они не шли. По-видимому, какие-то дипломатические просчеты допустил и Сталин. Не случайно в 1950 году Молотов признался (наверняка после обсуждения этого момента со Сталиным), что в том случае, перед войной «мы тоже были виноваты».

Терпение Сталина было исчерпано. К тому же он понимал, что близится нападение Германии на СССР, а потому следует как можно скорее обезопасить Ленинград, отодвинув границу страны от него на запад.

Описывая финско-советские переговоры осенью 1939 года, Вехвиляйнен и Барышников отмечали: «Финская делегация считала, что Сталин стремился найти путь к компромиссу с Финляндией... В течение осени 1939 г. решения Сталина, естественно, зависели от развития обстановки в мире... Многие его компромиссные предложения показывают, что он длительное время стремился избежать войны. К решению применить оружие его привела не только неуступчивость Финляндии. Повлияло также изменение международного положения».

Итак, советско-финская война, которой вполне могло не быть, началась 30 ноября 1939 года. Отчасти сказалось то, что Сталин был дезинформирован работниками советской разведки в Финляндии, где резидентом был бывший вожак Кронштадтского мятежа С. М. Петриченко (арестован после Великой Отечественной войны и умер в лагере).

Из Хельсинки в Москву поступали донесения, что якобы в Финляндии созрела революционная ситуация, а финские трудящиеся готовы с оружием в руках выступить против буржуазного правительства и радостно встретят Красную Армию.

Значительные потери советских войск, международные осложнения, затянувшиеся военные действия были горькой и неожиданной действительностью. Этим, кстати сказать, в немалой степени объясняется то недоверие, которое Сталин испытывал по отношению к донесениям разведки перед 22 июня 1941 года.

В начале советско-финской войны советский вождь был уверен в быстрой и легкой победе. Из финских эмигрантов в СССР было создано Народное правительство Финляндской Демократической республики и даже началось формирование финской «Народной армии».

Авторы книги «Финляндия во Второй мировой войне» пишут, что на создание Народного правительства Финляндии «несомненно повлияла вера Сталина в справедливость неоднократно высказывавшегося им тезиса о том, что в случае войны «друзья рабочего класса СССР» нанесут удар в спину тому буржуазному правительству, которое будет вести войну против социалистического государства».

На примере советско-финской войны 1939-1940 годов такой взгляд оказался несостоятельным. Судя по всему, это было сравнительно быстро осознано... советским руководством».

Нам представляется, причины тут сложней. Дело в том, что Сталин как руководитель Коминтерна оказался в плену устоявшихся там традиций. Они действительно соответствовали реалиям, но только 1917-1919 годов, и были основаны на переоценке интернациональной солидарности трудящихся и недооценке патриотизма и национализма. Действительно, в 1917-1919 годах Советская Россия была спасена во многом благодаря поддержке рабочих и значительной части интеллигенции Запада под лозунгом «Руки прочь от Советской России!»

Революции в Германии, Австрии, Венгрии, Финляндии, советские республики в Баварии и Словакии, восстание французских моряков на Черном море, революционное брожение в армиях Антанты, срыв докерами Англии и США, Франции и Германии западных поставок вооружения российским белогвардейцам, волна забастовок во Франции и Англии, захват итальянскими рабочими фабрик и заводов, революционные волнения в Югославии и Румынии... Все это способствовало победе Красной Армии на фронтах Гражданской войны.

Однако десятилетие спустя обстановка стала меняться. Очень важным последствием великого кризиса конца 20-х годов был рост значения национального или даже патриотического фактора. На нем паразитировали Гитлер и Муссолини, Хорти в Венгрии и Франко в Испании, Пилсудский в Польше и другие диктаторы крайне правого толка.

Маннергейм был из их числа. Ему удалось сплотить финскую нацию. И она дала отпор военной машине Красной Армии. Крошечная Финляндия заставила напрячься гигантский СССР. Такова сила патриотизма! И Сталин вскоре понял это, получив жестокий урок. Вдобавок ко всему, руководство Красной Армии не смогло должным образом организовать наступление, переоценив свои силы. Танки, затонувшие в финских болотах и в противотанковых рвах, множество трупов красноармейцев перед дотами «линии Маннергейма»... Госпитали Ленинграда были заполнены обмороженными и ранеными. (Когда два года спустя немцы встали у ворот Москвы, их остановила, а затем и сокрушила победная мощь русского патриотизма. Сталин умел извлекать уроки из своих ошибок, И в этом сила гениев, к которым он по праву принадлежит.)

Безусловно, в советско-финском вооруженном конфликте силы были слишком неравными. Подтянув дополнительные войска, используя артиллерию и авиацию, Красная Армия прорвала глубоко эшелонированную оборону противника, захватив почти весь Карельский перешеек. Гитлер не счел нужным как-то противодействовать этому. Для него те огромные трудности, с которыми столкнулись, воюя, советские вооруженные силы, были наглядным подтверждением того, что СССР - колосс на глиняных ногах, который рухнет после нескольких сильных ударов.

Людские и территориальные потери Финляндии были небольшими. Никаких дополнительных условий, кроме прежних, советская сторона не выдвинула, несмотря на свою победу. Мирные переговоры состоялись в марте 1940 года. О них авторы совместного тРУда историков России и Финляндии «Зимняя война 1939-1940» Вехвиляйнен и Барышников писали:

«Финны с начала переговоров испытывали разочарование. Сталин не появлялся... На переговорах осенью Сталин произвел хорошее впечатление на финнов своей деловитостью... Посол США в Москве заявил в доверительной беседе финской делегации, что Сталин никогда не хотел войны с Финляндией. Его подтолкнули на это военные круги Ленинграда, прежде всего А.А. Жданов и К.А. Мерецков».

Маннергейм во время «Зимней войны» высоко оценивал боевые качества Красной Армии. Он писал: «Русский командный состав представлял собой людей смелых, с самообладанием», а «русский пехотинец был храбрым, стойким и малоприхотливым». Один из его соратников отмечал: «Вскоре мы поняли, что советские солдаты имели иммунитет к нашей пропаганде. Они сражались до последнего. И даже, оказавшись в безнадежном положении, они отказывались сдаться».

...Мы сейчас не станем разбирать ход этой войны «незнаменитой» (по определению А. Твардовского). Отметим только, что было бы слишком наивно сопоставлять размеры двух воюющих государств и численность их населения. Война была локальной, и в ней, конечно же, не задействовалась вся мощь СССР. Этого и не требовалось. Если бы речь шла о захвате Финляндии, тогда военные действия развернулись бы по всей ее границе с Советским Союзом, и небольшая страна не смогла бы выдержать такой напор. Более того, в этом случае было бы глупо наносить главный удар по самому укрепленному району.

«Линия Маннергейма» сооружалась без малого десять лет по всем правилам фортификации. Учтем, что она пересекает Карельский перешеек, ширина которого всего 60-120 км, а лесистая местность изобилует болотами, озерами, речками и ручьями. Удобных для наступления путей здесь немного, они сравнительно узки.

Подобные участки были заминированы, там установили противотанковые заграждения под «контролем» долговременных огневых сооружений или точек (ДОС или ДОТ). Она состояла из трех оборонительных полос и Выборгского укрепленного района. Каждый населенный пункт был превращен, по существу, в крепость.

Таким образом, задача финнов предельно упрощалась: требовалось одерживать натиск врага на очень ограниченном участке, хорошо им знакомом и подготовленном к обороне. А значит, атакующим ни в коем случае не следует идти «в лоб», пытаться штурмовать позиции неприятеля без очень основательной и всесторонней подготовки. Главный удар при этом должны нанести авиация и артиллерия

Нарком обороны К.Е. Ворошилов заверил, что стоящую перед ним задачу - прорвать финскую оборону и пройти не более ста километров - можно будет решить просто, одним массированным ударом преимущественно войск Ленинградского округа. Правда, начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников предлагал сначала сконцентрировать для наступления большие силы и тщательно подготовить удар. Однако Сталин поддержал Ворошилова, полагаясь на сообщение из Финляндии о готовности местного рабочего класса поддержать акцию страны социализма. Он оценивал ситуацию с точки зрения политика, а не военного. Вдобавок проявил поспешность в решении важного и сложного вопроса, поддавшись чувству раздражения (его вывела из себя несговорчивость Маннергейма).

Через три года маршал Финляндии попытается вновь испытать терпение советского вождя, вызывая его на опрометчивый поступок. Однако первый трудный урок навсегда запомнился Сталину. Тем более что он, маршал СССР и Верховный Главнокомандующий - не только по должности, но и по сути, - хорошо знал, как надо взламывать оборону противника и лишать его стратегического маневра.

Не сумев «обыграть» Маннергейма в дипломатическом поединке, Сталин прибег к крайнему средству- военным действиям. В конце концов он добился своей цели. Но с тех пор стал более осторожным и терпеливым, полагаясь прежде всего на ум, а не на силовые методы.

...Хотелось бы сделать одно замечание. Принято считать, что зимой 1939-1940 годов проходила советско-финская война. Это, на наш взгляд, неточная формулировка. Две страны не воевали, в противном случае СССР мог бы осуществить полномасштабную агрессию, и уж конечно, не стараясь во что бы то ни стало форсировать «линию Маннергейма». Не надо быть большим стратегом, чтобы это сообразить. Произошел тяжелый, трехмесячный, но все-таки локальный вооруженный конфликт. На него-то и рассчитывал Маннергейм, усиленно укрепляя Карельский перешеек. Потерпев поражение, Финляндия не была принуждена к капитуляции, а лишь признала правомерность советских предложений по территориальной проблеме. Упорное сопротивление финских войск и значительные потери Красной Армии (которая, помимо всего прочего, была плохо подготовлена к зимней кампании, что было Учтено сразу же) подняли авторитет Маннергейма - главнокомандующего войсками и фактически диктатора Финляндии.

Дипломатические маневры финского маршала

Итак, несмотря на отчаянное сопротивление финнов, Красная Армия прорвала «линию Маннергейма», использовав для этого артиллерию и авиацию. Война была выиграна, хотя и дорогой ценой. Финляндское правительство запросило мира, и 12 марта 1940 года был подписан советско-финский договор, удовлетворявший территориальные пожелания СССР.

Через три месяца ситуация в Европе и мире коренным образом изменилась. Франция позорно, крайне быстро капитулировала, отдав всю континентальную Западную Европу под власть гитлеровцев. Судьба Англии повисла на волоске. Позиция Маннергейма, сторонника германо-финского сближения, крайне усилилась. И хотя в стране были президент Рюти и сменяющиеся премьер-министры, главнокомандующий Маннергейм получил неограниченную власть. Его распоряжения выполнялись фактически беспрекословно.

Крупный финский политик К. Фагерхольм писал тогда, что в Финляндии власть правительства, находящегося в Хельсинки, кончается на восточной окраине столицы, а после этого есть только Маннергейм.

Гитлер счел совершенно естественным включение финских вооруженных сил в систему плана «Барбаросса» - нападения на СССР. В речи фюрера, произнесенной 22 июня 1941 года, подчеркивалось, что рядом с вермахтом находятся «финские братья по оружию», которых «возглавляет маршал». Заявление было слишком поспешным. Маннергейм предпочел занять выжидательную позицию, срочно отдав приказ о конфискации всех газет с этой речью.

Сталин старался не допустить никаких осложнений с Финляндией, о че;м свидетельствовало советское заявление от 23 июня. Более того, командование Ленинградского военного округа получило приказ наркома обороны Тимошенко, строжайше запрещавший все, что могло бы обострить отношения с Финляндией. Штаб округа внимательно следил за его неукоснительным выполнением.

Сталинские дипломаты проводили зондаж позиции Хельсинки по отношению к Германии. Но барон и тут тянул с ответом. А тем временем финские войска и расположенная в Финляндии немецкая армия «Норвегия» перебрасывались к советской границе. Уже 22 июня финские подводные лодки занимались минированием советских вод.

В нарушение мирного договора, финны высадились на Аландских островах и 23 июня потребовали эвакуировать оттуда советс-

кое консульство. Немцы получили шесть финских аэродромов для своих самолетов. С одного из них в район Беломорско-Балтийско-го канала было переброшено подразделение финских диверсантов для взрыва его шлюзов. Это произошло уже в первые часы войны. Над финляндским посольством в Москве стоял дым: сжигался секретный архив.

И тогда произошло нечто неожиданное. Советская авиация 25 июня ударила по базировавшимся на финских аэродромах немецким самолетам, бомбившим Ленинград. Телеграфно-телефонная связь с Хельсинки отсутствовала, и советская сторона по радио разъяснила Финляндии, что предпринятый налет был направлен лишь против немцев.

Как писал один из финских политиков, «во имя исторической правды необходимо признать, что правительство Финляндии хотело зажечь огонь войны». Более благоприятного повода для этого, понимали правящие круги в Хельсинки, может не быть. Им легко было представить свою страну «жертвой советской агрессии» и тем самым подавить оппозицию вступлению в войну внутри Финляндии и оправдаться перед Лондоном и Вашингтоном.

26 июня было заявлено, что Финляндией будет вестись «своя особенная оборонительная война». На самом же деле Маннергейм хотел захватить советскую территорию до Невы, а Архангельскую область превратить в финский протекторат.

10 июля он отдал приказ о наступлении. Используя посредничество США, Москва хотела добиться приостановки Финляндией военных действий. Сталин продолжал принимать меры к примирению с Финляндией. 4 августа 1941 года он писал Рузвельту: «СССР придает большое значение вопросу о нейтрализации Финляндии и отходу ее от Германии. Советское правительство могло бы пойти на некоторые территориальные уступки Финляндии с тем, чтобы замирить последнюю и заключить с нею новый мирный договор».

Однако Маннергейм продолжал грезить о великой Финляндии, хотя успешные контратаки советских войск вынудили его вернуться к реальности. Тем более что ожидаемой быстрой победы, блицкрига, Гитлер не добился. Финская сторона заверила американского посланника в Хельсинки Шоенфельда, что «Финляндия решила не участвовать в наступлении на Ленинград».

Некоторые финские историки пытались представить Маннергейма «спасителем Ленинграда». Но факты свидетельствуют о другом: немцы хотели взять Ленинград без финнов.

Генерал-квартирмейстер Гитлера Йодль, прибывший в ставку Финского маршала, был «исключительно доволен» его действиями и вручил ему высокую награду Германии - Железный крест.

А 1 октября 1941 года финны завладели столицей Советской Карелии Петрозаводском.

Ленинград спас не финский главнокомандующий - шведский барон Маннергейм, а извечный спаситель России - героический русский солдат. Впрочем, был один фактор: общественное мнение в Финляндии, которая оставалась парламентарной республикой. В ней большую роль продолжал играть Сейм, на который оказывала давление демократическая общественность, хорошо информированная о мирных предложениях Сталина. Особенно активными парламентариями были левые социал-демократы, близкие к коммунистам, доводившие сталинские предложения до финских войск на фронте.

Результат не замедлил сказаться. Как отмечено в книге «Финляндия во Второй мировой войне»: «В войсках стало резко нарастать дезертирство, а также уход в «лесную гвардию» - антивоенно настроенные отряды и группы бывших солдат».

Эта война для финнов была «чужой», не затрагивавшей их национальных интересов. Да и немецкое наступление к концу 1941 года захлебнулось.

Советское руководство постаралось сделать так, чтобы Вашингтон и Лондон оказали соответствующее давление на Хельсинки. В начале декабря 1941 года Англия и британские доминионы объявили Финляндии войну».

Маннергейм отказался от активных действий: перешел к обороне на фронте и к позиции выжидания в дипломатии, продолжая, однако, сотрудничать с Гитлером.

Тем временем советским дипломатам удалось настроить против Хельсинки США и даже нейтральную Швецию. И все-таки маршал продолжал думать о создании «великой Финляндии». Казалось, эти надежды близки к осуществлению: успешное летнее немецкое наступление летом 42-го привело их к Кавказским горам и на берег Волги.

Маннергейм дал директиву своим войскам о подготовке к решительным боевым действиям. И вновь пришлось выжидать: на пути немцев встал великий Сталинград...

После сталинградской победы Красной Армии начальник военной разведки Германии адмирал Канарис доверительно сказал своему финскому коллеге, полковнику А. Паасонену: «Мы уже проиграли войну».

Антивоенные настроения в Финляндии усилились. Как справедливо сказал один современник, Финляндия «легко вступала в войну, но тяжело шла к миру».

Маннергейм предложил мир только западным союзникам СССР. Это была довольно неуклюжая попытка использовать мирный договор для давления на Советский Союз, чтобы он признал правомерность территориальных захватов, совершенных финскими войсками. Но ссориться со Сталиным из-за притязаний Маннергейма Рузвельт и Черчилль не желали.

В своем послании британскому премьеру 15 марта 1943 года Сталин писал: «У меня нет оснований считать, что она (Финляндия. - Авт.) уже решила порвать с Германией и готова предложить приемлемые условия». Маннергейм мог питать надежды на перелом в ходе войны в пользу немцев, когда началось их новое летнее наступление, поддержанное «тиграми» и «пантерами». Но Курская дуга превратилась в гигантское кладбище для гитлеровского «бронированного зверинца».

Финский маршал вынужден был обратиться со своими предложениями к Советскому правительству, по-прежнему надеясь сохранить за собой оккупированные территории. Но Сталин оставался непреклонным, соглашаясь заключить мир лишь на условиях 1940 года. На Тегеранской конференции он бросил реплику: в Финляндии не хотят «серьезных переговоров с Советским правительством».

В январе 1944 года советские войска освободили Ленинград от вражеской блокады. Стали быстро таять мечты Маннергейма о великой Финляндии. Но он еще надеялся восстановить границы своей страны в рамках 1939 года. У него были для этого основания.

После того как войска Н.Ф. Ватутина прорвали «Восточный вал» немцев и, переправившись через Днепр, в ноябре 1943 года освободили Киев, события на советско-германском фронте вновь приняли неблагоприятный для Красной Армии оборот. Ватутин встретил нараставший вал немецких контратак. Пришлось отдать Житомир - важный железнодорожный узел. Нависла угроза потери Киева.

Сталин, находившийся в Тегеране, воспринял это с крайней озабоченностью. И хотя контрудар немцев на Украине был отражен, в Белоруссии войска В.Д. Соколовского с большими потерями безуспешно пытались прорвать германскую оборону.

С наступлением 1944 года начались победоносные «Сталинские Удары» по гитлеровцам на разных участках огромного фронта. Теперь, когда поражение Германии стало очевидным, внимание Маннергейма переключилось на Швецию, где послом СССР была А.М. Коллонтай. «Валькирия революции», как называли ее в 1917 году, вместе со Сталиным участвовала в историческом заседании ЦК большевиков, которое приняло решение об Октябрьском восстании.

Финны вышли на Коллонтай при посредничестве шведов. Финский представитель Паасикиви получил от нее сталинские условия заключения перемирия: восстановление границ 1940 года и интернирование немецких войск, для выполнения которого предлагалась помощь Советского Союза войсками и авиацией.

Под нажимом немцев эти предложения были отклонены. Ман-нергейм все еще надеялся на более выгодные для себя условия. Тем временем в иностранной печати начали распространяться ложные слухи о том, что Советский Союз хочет безоговорочной капитуляции Финляндии и оккупировать ее. Это было способом давления на Кремль.

Тогда Сталин приказал опубликовать условия перемирия, предлагаемые финской стороне. Согласно оценкам данных им печатью наших союзников- «Они великодушны» («Дейли мейл»), «Они являются лучшими, чем финны заслуживают» («Нью-Йорк тайме»).

Маннергейм предпочел лавировать, не говоря ни да, ни нет. Ситуация обострялась. Возможно, Маннергейм провоцировал агрессию со стороны СССР, чтобы сыграть роль ее жертвы. Однако Сталин сохранял молчание и спокойствие. На Хельсинки стали нажимать и Вашингтон и Стокгольм. Для этого был «мобилизован» даже шведский король. Европейцы явно не хотели нового советско-финского конфликта. Сталин умело разыгрывал западную карту.

Наконец, был получен расплывчатый финский ответ. Замысел Маннергейма сводился к тому, чтобы уменьшить раздражение на Западе, переложив вину за срыв переговоров на Советский Союз.

В ответ Сталин пошел на неожиданный шаг: пригласил в Москву финскую делегацию для переговоров. Маннергейм вынужден был согласиться на это, но дал делегации ограниченные полномочия. И все-таки он оказался в безвыходном положении. США потеряла терпение и могли отозвать своего посла из финской столицы. С другой стороны Гитлер был в ярости и прерывал поставки немецкого зерна и военных материалов в Финляндию.

Успешное наступление советских войск обеспечивало успех сталинской дипломатической линии. Теперь можно было ставить вопрос о капитуляции Финляндии как союзника Германии, но отнюдь не безоговорочной. Советский руководитель не требовал ни разоружения финской армии, ни оккупации территории северного соседа, входившего сравнительно недавно в состав Российской империи.

Во второй половине июля 1944 года Красная Армия вышла к советско-финской границе. Коллонтай, выполняя указания Сталина, дала понять, что условия, выдвинутые СССР весной, остаются в силе. Последнее слово оставалось за Маннергеймом. А он по-прежнему выжидал.

Сталин получил предложение шведов, сделанное ими по поручению финской «мирной оппозиции». Оно заключалось в том, чтобы создать в Стокгольме эмигрантское правительство Финляндии, составленное из ее членов и выступающее за переговоры с СССР и заключения с ним мирного соглашения.

Это предложение Сталин отклонил. Ему нужен был диалог со старым маршалом, потому что только он обладал достаточным весом для принятия ответственных решений, имея в то же время поддержку своего народа. Однако барон Маннергейм все еще пытался сохранить баланс в отношениях с Берлином и Москвой. А может быть, он старался вынудить Сталина сделать резкие выпады в сторону Финляндии. Но ничего подобного не происходило.

Через Коллонтай Сталин продолжал использовать в своих целях нейтральную Швецию. Стокгольм даже предложил Хельсинки необходимую помощь продовольствием и сырьем, требуя взамен разрыва с Германией.

В августе 1944 года советские войска вступили на территорию Румынии. В результате восстания в Бухаресте был свергнут союзник Гитлера Антонеску. И Маннергейм решил сменить свою тактику, дабы не разделить его участь. Он обратился к советскому правительству с просьбой принять финскую делегацию.

12 сентября А.А. Жданов и финский представитель К. Энкель подписали соглашение о перемирии на советских условиях. «Выторговать» у Сталина чего-то большего было невозможно. Финляндия не утратила своей независимости, не была оккупирована, хотя и воевала на стороне поверженного врага.

...За последние 15 лет в России множество борзописцев разного ранга, порой даже из историков или философов, твердят о коварстве и злопамятстве Сталина, его «кавказской» мстительности и прочих жутких качествах. Факты свидетельствуют о другом.

Анализируя сталинскую политику, нетрудно убедиться, что он честно выполнял свои обязательства, не унижал достоинства противника и никогда не давал волю чувству мести, тем более в деловых вопросах. Он ненавидел предателей - это факт. Тут был беспощаден и неумолим. И лишь в тот позорный период нашей истории, когда подлинных врагов народа стали оправдывать и восхвалять (предавших Родину и свой народ, как Власова или Тухачевского), когда предательство стало выгодным ремеслом, Сталина стали обвинять самым бессовестным образом и из побуждений низменных.

На примере его отношения к Польше или Финляндии видно, насколько чужды ему были жажда реванша и мести. Ведь и Пилсудский, и Маннергейм оставались принципиальными врагами Советской России, а значит и Сталина. Однако он не терял к ним уважения, понимая, что они являются не просто государственными деятелями, но и, по крайней мере отчасти, народными вождями. В подобных случаях приходилось отказываться от марксистской догмы о безусловном преобладании в обществе межклассовых противоречий. Опыт показывал, что подчас национальное единство превалирует, и с ним необходимо считаться.

Сталин в дипломатии не был ни практиком, действующим достаточно бестолковым методом проб и ошибок (скажем, как Хрущев), ни теоретиком, уверовавшим в некие догмы или собственные концепции. В своей деятельности он органично сочетал практический опыт и знания, обдумывая, признавая и не повторяя своих ошибок (которых у него было очень немного).

Настоящий фашист

Понятие «фашизм» за последние полтора десятилетия под влиянием антисоветской пропаганды расплылось и утратило сколько-нибудь четкий смысл. Так, в «БЭС» 1998 года утверждается: «При видимой противоположности идеологических установок (например, «класс» или «нация») по способам политической мобилизации общества, приемам террористического господства и пропаганды к фашизму близки тоталитарные движения и режимы большевизма, сталинизма, маоизма...»

Остается удивляться идеологической зашоренности (или ангажированности? стремлению угодить хозяевам?) авторов подобных формулировок. Почему бы тогда не отнести в число наиболее фашистских имперскую идеологию США? Ведь эта держава развязывает войны, осуществляет агрессию в разных регионах земного шара, выступает как глобальный террорист; при этом, конечно же, осуществляет тотальную психологическую обработку своего и других народов, небывалую по масштабам пропаганду и «промывание мозгов», манипуляцию общественным сознанием. И все это - ради господства наиболее богатых и обретения максимально возможных материальных ценностей. Выходит, США представляют собой пример современного фашизма, вдобавок лишенного духовности, наиболее убогого по идеалам, хотя и вполне отвечавшего принципам технической цивилизации.

Приведенное выше определение фашизма резко расходится с действительностью. Ведь хорошо известно, что фашистские диктатуры превосходно сотрудничали с буржуазными демократиями, исповедуя крайний антикоммунизм. У фашизма с большевизмом общая черта - идея сильного государства. Но в первом случае оно призвано служить элите, подавляя и эксплуатируя другие страны и народы; во втором, наоборот, государство гарантирует свободу от насилия со стороны «хищников капитала», провозглашает братство и взаимопомощь народов.

Короче говоря, фашистское государство - хищная социальная система, где идеалом является «сильная» личность, которая не гнушается попирать права и свободы других людей. В этом отношении ближе к истине оказывается определение фашизма, данное в «философском энциклопедическом словаре» (1989) историком А.А. Галкиным. «Политическое течение, возникшее вскоре после окончания Первой Мировой войны и выражающее интересы наиболее реакционных и агрессивных сил империалистич. буржуазии... Важнейшие отличительные черты ф. - применение крайних мер насилия для подавления рабочего класса и всех трудящихся, воинствующий антикоммунизм, шовинизм, расизм, широкое использование гос.-монополистич. методов регулирования экономики, макс, контроль над всеми проявлениями обществ, и личной жизни людей, способность путем националистич. и социальной демагогии мобилизовать и политически активизировать часть населения в интересах эксплуататорского строя (массовая база их - по преимуществу средние слои капиталистич. общества). Внешняя политика ф. - политика империалистич. захватов... Весьма существ, черта фаш. идеологии - крикливая демагогия с целью маскировки ее истинного содержания...»

К сожалению, в грязной идеологической борьбе за последние десятилетия удается приклеивать этот ярлык- коричневый (Германия) или черный (Италия) - даже к антифашистским силам и деятелям. В их число отнесли Сталина, у которого именно с фашистами было непримиримое противостояние, перешедшее в смертельную схватку с Гитлером. Но самое удивительное другое. Те, кто провозглашают «свободу личности» и борьбу за ее права, до сих пор продолжают связывать эти принципы с ослаблением государства и частной собственностью на средства производства. Однако факты опровергают эту ложь.

В нашей стране, к примеру, при сильном государстве и однопартийной системе бывали великие достижения и победы, население увеличивалось в числе и получало все больше жизненных благ. С разрушением этой системы в 1991 году, при власти олигархов, осуществляемой через крупных госчиновников и президентское окружение, народ обнищал и стал вымирать (невероятно возросла смертность, а не только упала рождаемость), культура деградировала. Ни при какой фашистской диктатуре ничего подобного не происходило. Поэтому олигархический коррупционный капитализм, установившийся в России, оказался гибельнее для общества, чем фашизм. Кстати, он вовсе не отвергает власть олигархов и частную собственность на средства производства, чем, в частности, резко отличается от народного социализма.

Все сказанное выше помогает понять, почему фашистские идеи были очень популярны между окончанием Первой и завершением Второй мировых войн, а также модернизацию этой идеологии за последние десятилетия, когда она прикрывается маской «демократии» и дымовой завесой массированной пропаганды, на которую США и Западная Европа тратят сотни миллиардов долларов в год. Ясно, что такие суммы не бросают на ветер.

Наконец, надо все-таки учитывать, что фашизм, скажем, итальянский, пытался возродить некоторые черты великой Римской империи (отсюда и сам термин «фашизм» - от латинского «фашина», прочная связка прутьев). В отличие от него в гитлеровской Германии установилась национал-социалистическая разновидность фашизма - нацизм. Здесь ядром идеологии были представления о расовом превосходстве арийской расы, германцев, которым суждено основать цивилизацию «свсрхчеловеков».

Правда, Муссолини имел на этот счет свое мнение: «Немцы - всего лишь солдаты, а не настоящие бойцы. Дайте им вдоволь сосисок, пива, масла, да еще небольшую автомашину, и они будут готовы без зазрения совести воткнуть свои штыки в любой народ». Однако сторонников Муссолини вряд ли можно было назвать настоящими бойцами, да и сам он особой доблестью не отличался, хотя других охотно призывал сражаться...

Впрочем, сначала - о нем и событиях, которые привели его к власти.

Бенито Муссолини родился в семье деревенского кузнеца в итальянской провинции Романья, которую издавна называли «красной» из-за левых симпатий ее жителей. В детстве научился играть на скрипке, но артистом не стал; в юные годы работал в Швейцарии - каменщиком, грузчиком, помощником кузнеца; вступил в социалистическую партию. Вернувшись на родину, стал заниматься преимущественно журналистикой.

Его биограф Смит писал: «Муссолини часто называли анархистом... Он обычно говорил, что в каждом анархисте сидит неудавшийся диктатор - заявление,, которое в его случае правильнее было бы понимать наоборот... В 1902 году Бенито начал проявлять склонность к международному социалистическому движению... стал секретарем местной группы социалистов... это был человек, соединивший в себе темперамент анархиста и убеждения социалиста».

Пожалуй, его следовало бы отнести не к убежденным сторонникам каких-то идей, а к популистам. Он старался улавливать настроение масс и заботился о росте своей популярности, а потому нередко резко менял свою политическую позицию. Из ярого противника войны, которую вела Италия против Ливии в 1911 - 1912 годах, он превратился в оголтелого поборника отказа от позиции нейтралитета, занятой его страной в начале Первой мировой войны. Он в это время был редактором газеты «Аванти!» («Вперед!») - центрального органа Итальянской социалистической партии, позиция которой была антивоенной. Осенью того же года его исключили из партии. На войну он не пошел, а предпочел основать собственную газету.

Усилия его и других сторонников «дипломатии пушек» увенчались успехом: Италия вступила в мировую войну; но для нее это не принесло ничего хорошего, а только гибель молодых людей, экономический кризис и обманутые надежды на территориальные захваты после одержанной в 1918 году победы.

Ничтоже сумняшеся Муссолини выступил против подобных последствий войны, в которую его родина ввязалась отчасти и благодаря его усилиям. Теперь он возглавил новое массовое политическое движение, основав весной 1919 года партию «Фашино ди компаттименто» («Союз борьбы»). С этого- формально- и начался фашизм.

Недовольных войной, послевоенной разрухой и безысходностью существования было много. В отличие от других критиков буржуазной демократии, Муссолини писал и говорил ярко и категорично, порой даже свирепо. «Я всегда был уверен в том, - утверждал он, - что для спасения Италии надо расстрелять несколько десятков депутатов. Я уверен, что парламент - бубонная чума, отравляющая кровь нации. Ее нужно истребить».

Он избрал для себя образ сильной личности, повелевающей массами, народного вождя. Не случайно одну из своих ранних работ он посвятил учению Ф. Ницше и назвал «Философия силы». В то же время он сам был человеком из народа и хорошо знал нравы и чаяния простых людей. Это помогало ему находить нужные интонации и слова, воздействующие на толпу, возбуждающие массы на решительные действия. Тем более что в стране назрела революционная ситуация.

Характеризуя капитализм различных стран, В.И. Ленин назвал итальянский -- «бедным империализмом». И для этого были основания. Экономическая отсталость Италии во многом была обусловлена феодальными пережитками, опутавшими в наибольшей степени аграрный юг страны, что сказывалось и на состоянии промышленно развитого севера.

Итальянская деревня задыхалась и от развивающихся там капиталистических отношений и от засилья все еще очень живучих феодальных нравов. Она не могла быть достаточно выгодным рынком сбыта для итальянской промышленности, страдала от нищеты и крестьянского безземелья, что вызвало массовую эмиграцию местного населения в Северную и даже в Южную Америку.

Социальное положение большинства горожан тоже оставляло желать много лучшего. Для рабочего класса Италии было характерно значительное количество люмпменских, деклассированных элементов, чаще всего пришедших из деревни в город на заработки. Это явилось благоприятной почвой для широкого распространения экстремистских настроений.

Анархизм бил силен в Италии еще с середины XIX века, со времен Бакунина, считавшего ее одной из основных баз международного анархизма. Было здесь сильно и влияние анархо-синдикализма, а то и просто, без всяких «измов», бунтарства, нередко переплетавшегося с мафиозностью, имевшей в Сицилии и Неаполе многовековые традиции.

Итальянская буржуазия, тесно связанная с помещиками и Ватиканом, находилась в зависимости от своих английских и французских партнеров и оставалась недостаточно активна, не уверена в себе, не имея прочных корней и традиций. Все это находило свое отражение в политической надстройке итальянского общества. В отличие от Англии, Франции, Германии, система буржуазной демократии в Италии была очень слаба и никогда не имела того общественного авторитета, которым пользовалась она в большинстве стран Западной Европы. К этому добавлялась гораздо большая, чем у соседей, ее коррумпированность.

Хотя Италия со второй половины XIX века была шестой, а позже - восьмой среди крупнейших держав, место это было чисто формальным. Например, в военном отношении отставала она от Австро-Венгрии. Итальянская армия, отличавшаяся крайне слабой боеспособностью, смогла завоевать, да и то с большим трудом, бедные и малозаселенные территории в Африке - Ливию и Сомали, что не принесло ей сколько-нибудь значительных выгод. Первая мировая война лишь формально принесла победу Италии. Фактически страна стала переживать внутренний хаос и внешнеполитическое национальное унижение, оставаясь самым слабым звеном империализма после России.

Влияние Октябрьской революции отозвалось в Италии особенно сильно, по сравнению с остальными странами Западной Европы. Бунты охватили деревни, а забастовки - города. Итальянские рабочие создавали Советы. Захват заводов принял массовый характер. Пользовались авторитетом коммунистическая и социалистическая партии, входившие в левое крыло международного рабочего движения. В солнечной Италии, так же как и в Германии, в 1919 и 1920 годах многое напоминало петроградский октябрь 1917-го.

Американский окрепший в период мировой войны капитал поспешил на помощь своим итальянским собратьям. Так же, как и в Германии, доллары остановили революционный вал, хотя и в иной форме. В Германии средства были затрачены на укрепление буржуазной демократии (продержавшейся недолго, до прихода Гитлера к власти). А в Италии было создано массовое антикоммунистическое движение, возглавляемое Муссолини, который более тонко и верно понимал национальные особенности Италии, чем руководство Коминтерна.

К Октябрьской революции Муссолини относился с ненавистью. Он утверждал: «Ленин был всего лишь новым изданием всероссийского самодержца, если не хуже».

При создании идеологической базы фашизма Муссолини проявил отменную всеядность, не слишком большую оригинальность и неплохое умение приспосабливаться к настроениям и чаяниям масс. У анархо-синдикалистов он перенял их враждебность буржуазной демократии. От анархистов - широкое применение террора. От традиционного итальянского бунтарства - ориентацию на деклассированные элементы. От ирредентистов (сторонников присоединения к Италии всех европейских территорий со значительным итальянским населением) свою внешнеполитическую программу. От прудонизма- защиту мелкобуржуазной собственности.

В отличие от Гитлера, который впоследствии создал себе массовую базу из мелкой буржуазии, Муссолини опирался на недовольных существующим строем, оттесненных на «обочину жизни», из всех слоев трудящихся и мелкой буржуазии, нередко уголовного характера.

Муссолини ратовал за надклассовое «государство всего народа», основанное на корпоративности - сотрудничестве всех классов. Идея национального единства и величия помогла ему сплотить значительное количество своих сторонников, для которых он стал настоящим вождем. Он умел вдохновлять их пламенными призывами и обещаниями возродить величие страны. «Политика, - признавался он, - это страсть. Как любовь и ненависть. Но политика сильнее любви». Он отдавался этой страсти темпераментно... и расчетливо.

В 1922 году Муссолини совершил свой «октябрьский переворот», возглавив поход фашистов на Рим. За ним шли тысячи сторонников, многие из которых были прежде военнослужащими. Эта очевидная демонстрация силы произвела свое действие. Под угрозой военного переворота парламент передал ему власть, а король Виктор Эммануил III назначил его премьер-министром.

Действительно, человек, за которым пошли многие тысячи граждан, кто сумел объединить их и возглавить, вполне мог претендовать на роль спасителя Отечества. Тем более что страна и народ были дезорганизованы и растеряны. Муссолини умел играть роль сильной личности, а отчасти и был таким.

10 июня 1924 года штурмовики Муссолини убили депутата парламента социалиста Джакомо Маттеотти, выступавшего против установления фашистской диктатуры. Бенито взял на себя ответственность за это убийство. В знак протеста депутаты оппозиционных фракций, в том числе коммунисты, вышли из парламента. Однако из них только коммунисты предлагали обратиться за поддержкой к народу и свергнуть Муссолини. Буржуазные партии испугались, что тогда к власти могут прийти коммунисты. Воспользовавшись таким разбродом в стане оппозиции, Муссолини ужесточил фашистский режим в Италии, став диктатором. Он ввел целый ряд антидемократических законов и стал широко использовать методы террора. С главными своими врагами - коммунистами - он расправлялся беспощадно. Италия стала первым фашистским государством.

«Итальянская карта» в политической игре

Муссолини не принадлежал к числу главных противников Сталина в дипломатической борьбе. Но в 30-х годах отношения с ним имели для Иосифа Виссарионовича немалое, а изредка и ключевое значение.

Бывший социалист, ставший основателем фашистского движения в Италии и за ее пределами, после прихода к власти в 1922 году превратился в заметную фигуру на международной арене, для Кремля в тот период налаживание связей с Италией было очень важной задачей, напряженность в отношениях со странами

Запада и тесное разностороннее сотрудничество с послевоенной Германией, которое грозило привести к зависимости от нее, вынуждали советское руководство искать контактов с какой-то третьей силой в Европе. Рим мог стать для Москвы полезным противовесом как Парижу и Лондону, так и Берлину.

Еще Ленин отмечал крайнюю зависимость бедной природными ресурсами Италии от российской нефти. Разросшаяся после Первой мировой войны итальянская промышленность очень нуждалась в советских продуктах сельского хозяйства и минеральном сырье. В свою очередь СССР, чтобы не быть полностью зависимым от германской промышленности, охотно размещал свои заказы на соответствующую продукцию и оборудование в Италии. Ее это вполне устраивало.

Итальянская внешняя политика была направлена как против Франции, из-за соперничества в Средиземноморье, так и против Германии, из-за борьбы за влияние на Австрию. На обоих направлениях ей нужна была поддержка СССР, то есть, прежде всего, советского руководителя.

Во второй половине 20-х и начале 30-х годов Сталин был лишен возможности основательно заниматься внешнеполитическими проблемами. Ему надо было прежде всего укрепить советское государство и предотвратить раскол общества. Внутрипартийная борьба, затем напряженность с коллективизацией, опасность со стороны оппозиции Сырцова-Ломинадзе отнимали у него слишком много времени. Только в 1932 году Он смог заняться дипломатией вплотную и непосредственно.

Вообще, внешняя политика страны определяется во многом ее внутренними потребностями, надежностью экономики и политической власти, а также ориентации либо на собственные силы и ресурсы, либо на захват и использование чужих. В этом отношении укрепление позиции Сталина внутри страны явилось фактором, определяющим его возросший интерес к международным отношениям. В этом у него с Муссолини было определенное сходство.

1932 год был и для Муссолини годом возрастания его внешнеполитической активности. В частности, он вновь возглавил министерство иностранных дел. Именно тогда стало усиливаться советско-итальянское сотрудничество.

Для сближения Москвы и Рима появился новый мощный стимул. Сталина крайне беспокоил рост нацизма и антикоммунизма в Германии, возрождающих многовековую немецкую традицию «Дранг нах Остен» - натиска на Восток. Муссолини был очень озабочен ростом влияния Германии в Венгрии и особенно в Ав-

держав. Рим оставался выгодным и надежным экономическим партнером. Вдобавок он, сам того не желая, сдерживал агрессивные устремления гитлеровской Германии.

Как писала И.А. Хормач: «Сталин открыто заявлял, что по сравнению с двумя основными очагами военной опасности - в зоне Японии и в зоне Германии, - итало-абиссинская война являлась лишь эпизодом». К тому же марксистско-ленинская концепция утверждала, что неизбежно усиление внутренних противоречий империализма, общий кризис этой системы. Идея, казалось бы, полностью подтверждалась на практике. Создание фашистских режимом, отличавшихся крайней агрессивностью, стремлением захватить как можно больше «места под солнцем», значительно обострила международные отношения. Фашистские лидеры были циничны, исповедуя принцип «цель оправдывает средства». Муссолини, например, признавался: «Военные пакты особенно хороши до того момента, когда их приходится выполнять». Стало быть, международные соглашения, по такой логике, хороши на тот срок, пока они выгодны тебе, а затем с ними можно и не считаться.

Фашизм предполагает достижение максимального величия данной страны и данного народа любыми путями, а главным образом, покорением других стран и народов или их экономической эксплуатацией. Фашистская идея отдает приоритет индивидуализму и национальному единству (что наиболее привлекательно для мелкой буржуазии, служащих), а не солидарности трудящихся на классовой основе. Это предопределяет решительные противоречия фашистской и коммунистической идеологии. Слабость буржуазных демократий с их демагогией и ориентацией на материальные ценности приводит их к политическим кризисам и необходимости укреплять государственную власть либо созданием полицейского режима (типа США), либо - фашистской или коммунистической диктатуры.

Контрреволюционный мятеж против законного республиканского правительства Испании, вызвавший кровопролитную гражданскую войну в стране, стал рубежом в советско-итальянских отношениях, обозначившим их резкое ухудшение. В случае свержения республики франкистская Испания и салазаровская Португалия стали бы союзниками муссолиниевской Италии. Тем самым приближалась к реализации мечта дуче о превращении Средиземного моря в «итальянское озеро». И Пиренейский (кроме Гибралтара), и Апеннинский полуострова стали бы фашистскими. А для советского руководства победа Франко означала бы усиление позиций Германии.

Надо иметь в виду, что Сталин никогда не скрывал непримиримых идейных противоречий между фашизмом и коммунизмом. И богатые капиталистические страны поддерживали, подкармливали фашистские режимы, как альтернативу международному коммунистическому движению. Конечно, при этом Англии и Франции приходилось опасаться фашистских агрессивных выступлений против них или их сателлитов. Это заставляло искать путей сближения со сталинским СССР, что и произошло. Летом 1934 года в Москве прошел VII конгресс Коминтерна. На нем выступил Георгий Димитров с важным докладом: «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса, против фашизма», определив его как «террористическую диктатуру наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала». Предлагалось организовать не только пролетарский, но и предельно широкий единый «антифашистский фронт». При этом на второй план отходили выступления против буржуазных демократий, уступая место борьбе за мир и против фашизма.

Безусловно, столь радикальная смена курса была согласована со Сталиным или даже им разработана и диктовалась необходимостью готовиться к отражению неизбежной германской агрессии, нацеленной на Восток. Хотя сам Сталин предпочел не принимать активного участия в конгрессе Коминтерна, дистанцируясь от его решений, дабы не вызывать сильного раздражения Гитлера и Муссолини. Предвестие новой мировой войны он чутко улавливал, сказав при встрече с Иденом в марте 1935 года, что сложившаяся международная ситуация хуже, чем она была в 1918 году. Через несколько месяцев итальянские войска вторглись в Абиссинию (Эфиопию), а чуть позже Германия оккупировала Рейнскую область. Англия и Франция не выступили вместе с СССР и по его инициативе против фашизма.

...В страшный и отвратительный период правления Горбачева и Ельцина в массовое общественное сознание стали внедряться подлейшие утверждения об идентичности фашистского и сталинского режимов, в частности, об их общей вине в развязывании Второй мировой войны (об этом нередко твердят и в наши дни антисоветские деятели). А вот что заявлял соратник и родственник Муссолини, его министр иностранных дел граф Чиано: «Объявлена война фашизму, и Европа делится на антифашистский и профашистский лагери. Во главе первого объективно стоит СССР».

Можно привести и обоснованное мнение современного итальянского буржуазного историка Джузеппе Боффа: «Великие державы Запада демонстрировали, таким образом, явное нежелание связать себя обязательствами совместных действий с СССР против государств, начавших новый ряд агрессивных акций. Но наиболее серьезные примеры этого нежелания были еще впереди». Да, было именно так. Хотя несмотря на это Рим не был заинтересован в полном свертывании советско-итальянских отношений.

Итальянское министерство печати издало циркуляр, запрещавший в прессе какие-либо выпады лично против Сталина. Правда, запрет просуществовал только несколько месяцев, но он показывал, каким весом обладал советский вождь на международной арене. К тому же Италия была экономически заинтересована в продолжении делового сотрудничества с СССР. Однако Муссолини продолжал вместе с Гитлером поддерживать контрреволюционный профашистский военный путч генерала Франко, Сталин, напротив, развернул широкую кампанию помощи - военной, гражданской, идеологической - республиканским силам, включавшим испанских коммунистов. Франция и Англия сохраняли видимость нейтралитета, хотя имели дипломатические отношения с законным республиканским правительством Испании. Ему Франция даже отказалась поставлять оружие, тогда как Италия и Германия оказывали всестороннюю военную помощь франкистам.

В 1937 году произошло событие, которое свело советско-итальянские отношения почти к нулю. В Испании под Гвадалахарой республиканцы под руководством военных советников из СССР разгромили итальянский экспедиционный корпус - элитное соединение армии Муссолини. Прежде дуче сохранял терпение несмотря на то, что наши летчики сбивали итальянские самолеты. На этот раз он не выдержал. Его подводные лодки начали топить советские пароходы, идущие в республиканские порты. Теперь Муссолини, ранее балансировавший между Берлином и Москвой, решил бесповоротно встать на германскую сторону.

Заключив с Гитлером соглашение о разделе сфер интересов, Италия согласилась признать подготавливаемый немцами аншлюс - присоединение Австрии к Германии. Взамен фюрер обещал помощь в достижении давней цели Муссолини - установлении итальянского господства в Средиземноморье.

Грезы дуче о возрождении Римской империи могли стать реальностью. В союзе с Гитлером и при попустительстве «демократического» Запада он шел от успеха к успеху. Завершилось завоевание Эфиопии, его войска вместе с франкистами, сломив героическое сопротивление испанских республиканцев, в марте 1939 года вошли в Мадрид. А в следующем месяце Италия оккупировала Албанию.

Международный вес дуче резко возрос. Его поддерживал, в частности, диктатор Антониу ди Оливейра Салазар, основатель партии фашистского типа Национальный Союз, ставший с 1932 года главой португальского правительства, а затем установивший в стране фашистскую диктатуру на манер итальянской. Возможно, он изначально ориентировался на успешный политический опыт Муссолини. Еще в 1928 году Салазар, профессор экономики в Коимбре, вошел в правительство Португалии министром финансов при президенте генерале Антониу Оскаре ди Фрагозу Кармоне и провел успешные экономические реформы. Через два года он уже стал премьер-министром, а затем издал новую конституцию, обеспечив себе диктаторские полномочия.

Респектабельному португальскому профессору претил, возможно, чисто внешне, бывший ефрейтор и оратор из мюнхенских пивных. Это обеспечивало дополнительную популярность Муссолини. Тем более что он был основателем первого в мире фашистского государства.

Как отмечал маститый советский историк и дипломат В.Л. Исраэлян, Румыния, Венгрия и Болгария, примкнувшие к оси Берлин-Рим-Токио, предпочитали ориентироваться на сравнительно более слабую Италию, чем на агрессивную нацистскую и набиравшую гигантскую силу Германию. Для Сталина это было наименьшее зло из двух возможных; в сопредельных Советскому Союзу государствах утверждался его менее опасный враг.

Путь ко Второй мировой

Испанский плацдарм явился решающей «разведкой боем», показавшей расстановку сил на европейском континенте. Итальянские, испанские, германские фашисты сплотились в схватке с республиканцами и коммунистами, стремясь захватить власть в стране путем военного переворота.

По словам Д. Боффа, Испания стала «для советской дипломатии той почвой, на которой Москва могла надеяться связать Францию и Великобританию твердыми обязательствами по борьбе против двух фашистских держав и, следовательно, заручиться реальными гарантиями взаимной безопасности. Советское правительство с готовностью присоединилось в сентябре 1937-го к Лионскому соглашению, предусматривавшему совместные действия с целью положить конец пиратским акциям итальянских подводных лодок в Средиземном море...

Результаты, однако, нельзя было назвать обнадеживающими. Великобритания и Франция так и не решились реально воспрепятствовать итало-германской интервенции... Консервативное правительство Англии, как и лагерь французских правых и центристских сил, не без симпатии взирали на Франко и испанских фашистов из страха наступления левых партий, особенно коммунистов, в Европе... К тому же эти политические круги во Франции и Англии совсем не исключали возможности установления более широкой договоренности с Гитлером и Муссолини или по крайней мере с одним из них».

У Сталина не должно было остаться никаких сомнений: западные буржуазные демократии духовно, идейно ближе к фашистским режимам, чем к социалистическому государству и, тем более, к международному коммунистическому движению. Он также убедился в том, что для фашистов достаточно быстро главной целью агрессии станет СССР. Разобщить режимы Гитлера и Муссолини ему не удалось. Теперь надо было сделать так, чтобы симпатии Запада к фашистам не перешли в тесное сотрудничество. Для этого Сталин взял курс на смягчение идеологической конфронтации коммунистических партий с буржуазно-демократическими режимами.

«Коммунистам тех стран, которым с наибольшей вероятностью предстояло скрестить оружие с фашизмом, в первую очередь Франции и Чехословакии, из Москвы было дано указание не препятствовать усилиям по укреплению национальной обороноспособности, даже если это и противоречило антивоенным традициям их партий и рабочего движения в целом. Это указание содержалось, в частности, в знаменитом заявлении Сталина, которое было сделано по поводу подписания советско-французского договора и в котором он одобрял политику, проводимую Францией в целях поддержания своих вооруженных сил на уровне, соответствующем нуждам ее безопасности, а также в последующих открытых и закрытых дискуссиях в Коминтерне.

Эта дальновидная дипломатия принесла свои плоды лишь много лет спустя. В тот момент она, похоже, оставалась бесплодной...

...В глазах антифашистов всех стран СССР выступал как государство, наиболее последовательно ведущее борьбу с Гитлером и Муссолини. Сама фигура Сталина, каковы бы ни были его высказывания и его действия в Москве, приобрела международный масштаб, что способствовало и распространению его культа в коммунистическом движении».

Авторитет Сталина определялся не какими-то его хитростями и талантами демагога, а его последовательной, логичной и честной политикой, отвечающей интересам народных масс. Он едва ли не первым распознал хищные замыслы фашистов и стремился создать мощный оборонительный кордон, препятствующий Гитлеру и Муссолини осуществлять свои агрессивные намерения. Но чем влиятельней становился Сталин как политик мирового масштаба, тем больше он вызывал опасений у ведущих капиталистических стран: Великобритании, Франции, США.

Дело, конечно же, не в культе личности Сталина, а в необычайно возросшем авторитете державы, которую он возглавлял. Ограничение в СССР политической свободы, проявления которой слишком часто фальшивы и отвратительны (парламентская демагогия, коррупция, оболванивание масс, межпартийные грязные дрязги, власть богатых), с лихвой компенсировались свободой выбора своего жизненного пути, профессии, образования.

В книге Лиона Фейхтвангера «Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей», изданной сначала в Амстердаме, было отмечено важное проявление народовластия: «Основным принципом бесклассового общества является, пожалуй, то, что каждый с момента своего рождения имеет одинаковую возможность подучить образование и выбрать профессию, а следовательно, у каждого есть уверенность в том, что он найдет себе применение в соответствии со своими способностями. А этот основной принцип - чего не оспаривают даже самые ярые противники Советского Союза - проведен в СССР в жизнь. Потому-то я и не наблюдал нигде в Москве раболепства. Слово «товарищ» - это не пустое слово. Товарищ строительный рабочий, поднявшийся из шахты метро, действительно чувствует себя равным товарищу комиссару. На Западе, по моим наблюдениям, сыновья крестьян и пролетариев, которым удалось получить образование, подчеркивают свой переход в высший класс... В Советском Союзе интеллигенты из крестьян и рабочих поддерживают тесный контакт с той средой, из которой они вышли».

Таким образом, сложилось общество, где нет господ и слуг, хозяев и зависящих от них работников; где отсутствует фальшивая демократия, призванная замаскировать реальную власть богатых; где нет колоссальных преимуществ по рождению, зависящих от принадлежности к определенным социальным слоям, кастам, семьям. Это и была народная демократия, принципиально отличающаяся от буржуазной, так же как и от фашистской антидемократии.

Правда, в СССР были серьезные ограничения свободы печати. Но и об этом Фейхтвангер (вовсе не коммунист) высказался четко и справедливо: «Никогда Советскому Союзу не удалось бы достичь того, чего он достиг, если бы он допустил у себя парламент-

скую демократию западноевропейского толка, никогда при неограниченной свободе ругани не было бы возможно построить социализм. Никогда правительство, постоянно подвергающееся нападкам со стороны парламента и печати и зависящее от исхода выборов, не смогло бы заставить население взять на себя тяготы, благодаря которым только и было возможно проведение этого строительства. Руководители Советского Союза, оказавшиеся перед альтернативой, предлагавшей им либо тратить весьма значительную часть своих сил на отражение бессмысленных и злобных нападок, либо бросить все свои силы на завершение строительства, высказались за ограничение свободы ругани.

Однако насмешки, ворчание и злопыхательства являются для многих столь излюбленным занятием, что они считают жизнь без них невозможной... Поэтому-то многие и называют Советский Союз противоположностью демократии и даже доходят до того, что утверждают, будто между Союзом и фашистской диктатурой не существует разницы. Жалкие слепцы!..»

Удивительна деградация нынешних антисоветских поборников «демократии» западного образца. Они по-прежнему не перестают клеветать на преданный и расчлененный ими и их хозяевами СССР, отождествляя его с фашистской диктатурой! Конечно, эти деятели не слепцы, а не желающие видеть правду, ибо за это «невидение» им платят неплохие деньги. Для них демократия - это синоним свободы продаваться на основе конкуренции тем, кто больше платит, предоставляет больше благ и возможностей красоваться перед публикой.

«В основном, - пояснял Фейхтвангер, - диктатура Советов ограничивается запрещением распространять... два взгляда: во-первых, что построение социализма в Союзе невозможно без мировой революции и, во-вторых, что Советский Союз должен проиграть грядущую войну. Тот же, кто исходя из этих двух запретов, выводит заключение о полной однородности Советского Союза с фашистскими диктатурами, упускает, как мне кажется, из виду одно существенное различие, а именно: что Советский Союз запрещает агитировать за утверждение, что дважды два - пять, в то время как фашистские диктатуры запрещают доказывать, что дважды два - четыре».

И еще. Укрепление советской власти и авторитета «демократического диктатора» (так Фейхтвангер назвал Сталина) имело целью консолидировать общество, обеспечить жизненные права трудящихся (а не паразитических слоев), противостоять готовящейся агрессии. А фашистская власть с бездумным поклонением фюреру и дуче тоже имела в виду, как провозглашал Гитлер, «возрожде-

ние единства, воли и духа нашего народа», что означало, по существу, подчинение трудящихся интересам высшей власти и избранной касте для осуществления агрессии и эксплуатации других народов (не говоря уже о подавлении и уничтожении «низших рас»).

Обо всем этом приходится говорить вновь и вновь, чтобы современный читатель, на которого обрушилась с экранов, страниц газет, книг и журналов, из радиоприемников массированная антисоветская и антикоммунистическая пропаганда, чтобы этот наш читатель смог прочесть слова правды, а там уж решить, как к ней относиться. Надо ясно узнавать, что буржуазные демократии не случайно, а вполне продуманно поддерживали фашистские режимы, рассчитывая их натравить на Советский Союз.

Сталин делал все возможное, чтобы предотвратить войну, приближение которой он предвидел. Однако его попытки создать прочный военный союз с западными буржуазными демократиями оставались безуспешными. Только после того, как подкормленный ими германский фашизм набросился на них самих, они вынуждены были изменить направление своей внешней политики. Ведь фашистские диктатуры подчинили себе практически все страны континентальной Западной и Центральной Европы, прежде чем двинуться огненным потоком на Восток.

Дипломатические усилия Сталина переключились на то, чтобы как можно дальше отодвинуть начало войны и обеспечить наиболее выгодное геополитическое положение СССР к ее началу, этим объясняются те шаги, которые предпринимал Сталин для сохранения мирных отношений с фашистскими режимами Италии и Германии.

В обстановке нарастающей угрозы войны Муссолини предстояло сыграть значительную роль. Для него, как и для фюрера, было крайне важно не допустить заключение военного договора СССР с Англией и Францией. В этом интересы Берлина и Рима совпадали полностью. Муссолини понимал, что Сталин крайне не желает того, чтобы советские люди стали пушечным мясом для защиты интересов буржуазных демократий в случае нападения на них фашистов. Но нежелательна для Сталина была и международная изоляция Советского государства. Все это должен был понимать Гитлер, планировавший нападение на Западную Европу. Ему надо было обезопасить себя от угрозы войны на два фронта сближением с СССР.

Однако германо-советские отношения были напряжены и испорчены до такой степени, что прямая информация из Берлина о желании улучшить отношения с Москвой была невозможна. Нужен был посредник. Им в какой-то мере стал Муссолини.

27 мая 1939 года германский министр иностранных дел Риббентроп в беседе с итальянским послом в Германии «предложил», чтобы посол Италии в Советском Союзе посетил первого заместителя наркома иностранных дел В.П. Потемкина и проинформировал его, что в Берлине происходит переоценка курса Германии в отношении СССР.

Отметим, что годом раньше Муссолини способствовал осуществлению прямо противоположного по целям Мюнхенского сговора, который с ведома Англии и Франции предоставил возможность Гитлеру захватить Чехословакию, а затем и Польшу. В Мюнхене две фашистские державы представляли Гитлер и Муссолини, а западные «демократии» - главы правительств: Великобритании Н. Чемберлен и Франции Э. Даладье.

В канун Второй мировой войны, ставшей роковой для этих двух фашистских диктаторов, Муссолини приветствовал заключение германо-советского пакта (Молотова Риббентропа, как часто говорят). Теперь он мог более активно проводить свою политику в Средиземноморье. Англия и Франция по их же вине лишились советской поддержки.

Осенью 1940 года дуче двинул свои войска на Грецию. В его армию входили и албанские воинские части.

Диктатура в Греции была очень близка к итальянской, поэтому дуче не ожидал сильного сопротивления. Произошло нечто непредвиденное, не только сломавшее все его планы, но и сделавшее Италию зависимым от Германии государством. Греческие народ и армия вдруг оказали итальянцам не только сильное, но и очень успешное противодействие.

Разгромив войска дуче на своей родине, греки вошли при поддержке албанских партизан в Албанию и освободили значительную часть ее территории. К этому добавились поражения, нанесенные итальянцам англичанами в Африке и приведшие к потери большей части итальянской колониальной империи. В самой Италии возросла оппозиция диктатору.

Муссолини вынужден был обратиться к Гитлеру за помощью. А тот не спешил на выручку. Его вполне устраивало, чтобы Италия ослабила себя как можно больше, ибо имел в виду собственное мировое господство.

Лишь в начале 1941 года гитлеровцы ворвались в Грецию и захватили ее при помощи Болгарии. И если до итало-греческой войны Муссолини порой занимал независимую от фюрера позицию (отказался вступить во Вторую мировую войну в 1939 году, затем медлил с объявлением войны Англии и Франции), то после фиаско в Греции и Северной Африке он попал в полную зависимость от Гитлера. Последний отвел ему роль сателлита, оккупировавшего большую часть Греции и захваченной германскими войсками Югославии. Гитлер не хотел распылять свои силы на их оккупацию. Он готовился к броску на Восток.

Гитлер скрывал от Муссолини точную дату нападения на СССР, но дуче о ней догадывался. Начальник итальянской военной разведки в мае 1941 года доложил ему, что война начнется 15 июня 1941 года. Муссолини отдал приказ приготовить три дивизии для отправки на Восточный фронт, не сомневаясь в победе фашистов.

Однако очень быстро ему пришлось разочароваться. Росли потери итальянского экспедиционного корпуса убитыми, ранеными и обмороженными зимой 1941 -1942 годов. Ботинки южан не выдерживали конкуренции с немецкими сапогами и тем более с русскими валенками. Дуче значительно увеличил корпус, но его 8-я итальянская армия перестала существовать под Сталинградом.

И тогда Муссолини сделал последнюю в своей жизни попытку договориться со Сталиным, предложив Гитлеру заключить сепаратный мир с Советским Союзом и перебросить войска в Средиземноморье против англичан и американцев, высадившихся в Северной Африке. Без согласия фюрера он этого сделать не мог.

Трудно понять, на что надеялся дуче. Подобное мирное соглашение в разгар войны нельзя было представить даже чисто гипотетически. Скорее всего, это была ситуация, когда утопающий хватается за соломинку. Правда, у Муссолини была хорошая надежда: Япония поддержала его инициативу. Однако Гитлер слишком ненавидел СССР, а Сталин, убедившись в вероломстве Гитлера, зная, какие жертвы и страдания выпали на долю советского народа из-за фашистской агрессии, не мог пойти ни на какое соглашение с Гитлером.

(Некоторые антисоветчики двух последних десятилетий договорились до того, что Сталин совершил агрессию после освобождения от гитлеровцев территории Советского Союза. Эти поистине бредовые домыслы можно объяснить только затмением умов. Никогда так не завершались войны. Разве могли советские люди забыть о зверствах фашистских захватчиков?! Отказаться от победы над этими злодеями в тот момент, когда она была уже близка? Кто бы в СССР допустил это? Только предатели!)

Вспомним об Отечественной войне 1812 года. Разве Кутузов или Александр I остановили войска на русской границе? Нет, тогда наша армия дошла до Парижа, хотя не оккупировала Западную и Центральную Европу. Вот и Вторая Отечественная война могла бы не перейти за пределы СССР лишь при каких-либо чрезвычайных обстоятельствах и обязательно при свержении Гитлера и его фашистской клики.

Однако фюрер был врагом не только Советского Союза, коммунистов и «низших рас», но и немецкого народа, Германии. Заключение сепаратного мира было в ее национальных интересах. Но фюрер был слишком озабочен собственной судьбой и вряд ли мог рассчитывать на снисхождение со стороны своих врагов. К тому же он был фанатиком нацистской идеи, считал себя вождем немецкого народа, ведущим его к мировому господству, к торжеству «сверхчеловека». А если гибнут Третий Рейх, нацизм и он сам, то пусть пропадет пропадом и немецкий народ...

Сталин по мере ослабления Муссолини все больше терял к нему интерес, а после свержения дуче летом 1943 года и вовсе «забыл» о нем.

Под напором англо-американских войск Италия капитулировала 3 сентября того же года. Вскоре Муссолини арестовали и заточили в крепость, откуда его по распоряжению Гитлера освободили немецкие парашютисты под начальством Отто Скорцени. На севере Италии при помощи немцев Муссолини организовал в Ломбардии республику Сало, провозгласив новое возрождение Италии, восстановление ее поруганных чести, достоинства и величия, чтобы смыть позор капитуляции, подписанной королем Виктором-Эммануилом. Республику Сало признали Германия, Япония, Румыния, Болгария, Хорватия и Словения. Муссолини попытался с помощью террора и жарких речей пробудить боевой дух своих подчиненных (он даже казнил графа Чиано, мужа своей дочери). Но все это было тщетно. Итальянцы не стремились отдавать свои жизни за дуче и фашистское государство.

Муссолини, отступая вместе с разрозненными немецкими частями от наседающих англо-американских войск, оказался в плену у итальянских партизан и был расстрелян вместе с любовницей Кларой Петаччи, после чего их тела были повешены вниз головами. Судьба дуче, равно как итальянского фашизма, была бесславной.

В заключение можно вспомнить несколько афоризмов Муссолини: «Время жизни для каждого человека ограничено. Человек в постоянной погоне за своим временем». «Чем больше врагов, тем больше чести». «Лучше прожить один день львом, чем сто лет овцой». На словах - герой и сильная личность; в действительности автор высказываний за свою жизнь героизма не проявил, хотя и выказал жажду власти, а то и манию величия. Во всем этом они со Сталиным были антиподами. Да и судьбы их оказались столь же противоположными.

ГЛАВА 2. АДОЛЬФ ГИТЛЕР

Два вождя

Сталин и Гитлер - государственные деятели во многом диаметрально противоположные по личным качествам и убеждениям. Однако в их судьбах есть нечто общее: огромная прижизненная слава при посмертном осквернении памяти.

По отношению к Гитлеру это понятно. Под его руководством нацистская Германия начала захватнические войны, осуществляла массовый террор, особенно зверски расправляясь с евреями, цыганами, коммунистами, русскими военнопленными, партизанами. Потерпев крах и совершив самоубийство, Гитлер не избавился от постоянных проклятий в свой адрес. За последние десятилетия они стали затихать, показывая тем самым неактуальность подобной критики.

Говорят, победителей не судят. Однако Сталин, сыгравший главную роль в деле уничтожения фашизма, позже был резко раскритикован своими недавними восхвалителями прежде всего. Не всеми, конечно, но многими. Его постоянно с тех пор обвиняют в массовом терроре против своего народа, неимоверной жестокости, коварстве, злобе. Такие «критики» словно не понимают, что оскорбляют весь советский (русский) народ, который при Сталине создал сверхдержаву СССР и победил в Великой Отечественной войне.

Очень характерный факт: со времени правления Хрущева во вторую половину XX века смертность в СССР постоянно, хотя и медленно, росла, вопреки общемировой тенденции, типичной для всех более или менее развитых стран, где она уменьшалась. Подъем смертности населения Советского Союза пришелся на период «горбачевизма», когда критика Сталина стала элементом национальной политики. Еще резче повысилась смертность русских в ельцинское время, когда было официально заявлено о разрушении сталинской системы. Началось физическое вымирание русского народа, продолжающееся поныне (сокращение примерно на 1 млн в год при 30 тыс. самоубийств преимущественно мужчин дееспособного возраста). Это совершенно очевидно свидетельствует о том, кому теперь на Руси жить хорошо и к чему привела политика, проводимая со времени «перестройки».

Не случайно за последнее десятилетие стали пользоваться немалой популярностью труды, посвященные Сталину и советскому периоду. Нынешние хозяева страны преподносят это как достижение демократии. В действительности, они напрочь разрушили великую Россию (СССР), разожгли межнациональную вражду, «приватизировали» национальные богатства, контролируют все средства массовой пропаганды и позволяют говорить и писать нечто им не угодное в ничтожных дозах только для того, чтобы создавать - у многих несмышленых - иллюзию свободы слова.

Обратимся к одному из многочисленных примеров антисоветской пропаганды, представленному в виде, казалось бы, серьезного исследования в двух томах британского историка Алана Буллока «Гитлер и Сталин» (кстати, к первому персонажу его симпатия более очевидна, чем ко второму):

«Опыт первой половины жизни, проведенной среди антисоциальных элементов, воров и других отщепенцев... оставил след - психологические комплексы, от которых он так и не освободился...

Сталин был груб, невоспитан, необразован... Он был человеком, который никому не доверял и не вызывал доверия... Эта грубость - отсутствие воспитания, культуры... Сталин по-прежнему выходил из себя, в гневе набрасывался на того, кто ему противоречил или возражал... Эти первобытные свойства (которые Троцкий и другие члены политбюро называли у Сталина «азиатскими») были особенно заметны на фоне остальных революционеров... Он вынужден был скрывать неприязнь к тем, кто был лучше образован, жил за границей, знал языки...

Он был непревзойденный лицемер и лицедей... приучил себя к сдержанности... Хитрость и коварство были его второй натурой...»

Нет смысла продолжать эту характеристику, на разные лады повторяющуюся в указанном двухтомнике. Непритязательный читатель, пожалуй, не обратит внимания на то, что все эти серьезнейшие обвинения приведены без каких-либо доказательств, если не считать ссылки на недругов Сталина, в частности, Хрущева и Троцкого. Некоторым оправданием для столь гнусного диктатора могло бы служить то, что согласно диагнозу Буллока, он был параноиком. Остается только изумляться, каким образом такая патологическая личность пребывала не в психиатрической лечебнице, а во главе государства в труднейший период более трех десятилетий. Закрадывается сомнение: а может быть, Буллок не способен к логическому мышлению? Или - способен на клевету и ложь? Или ему невдомек, что понося Сталина, он позорит весь советский русский народ.

Однако данный автор не одинок. Вот, к примеру, одна из новых книг - «Тайная жизнь Сталина» (2002). Ее автор Б.С. Илизаров вполне откровенно и с редкостной злобой отзывается о тех, кто создавал СССР и победил фашизм: «Он (Сталин. - Авт.) умер в тот момент, когда подготовил очередную удавку своему рабски покорному, пресмыкающемуся советскому народу». Вот его характеристика СССР: «кровь, вонь, марши, миллионы лопат, штыков, потоки речей, океаны трупов». Здесь ясно выразилась ненависть к целому народу - героическому! - человека, по-видимому, даже не понимающего, в отличие от ряда других западных и российских антисоветчиков, что подобные высказывания о народах недопустимы по простейшим основам нравственности.

Тот же Б.С. Илизаров (профессор, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, директор Центра документации «Народный архив») не раз в своей книге высказывался в духе А. Буллока. В частности, по поводу поступления в вуз жены Иосифа Виссарионовича Надежды сказано: «В перспективе он мог получить дипломированную жену при недоучке-генсеке». И еще: «Все политические деятели первого ряда были людьми европейски образованными. Из них только Сталин так и остался недоучкой-семинаристом».

Казалось бы, верно: не было у Сталина никакого диплома, а из семинарии его выгнали (по политическим мотивам). Но за этой формальной правдой кроется большая ложь. Ее разоблачить нетрудно по выдержкам из книги этого автора. «Приятным и даже очаровательным в общении признавали его многие мировые государственные деятели: Черчилль, Рузвельт, де Голль; известные писатели и журналисты: Барбюс, Роллан, Фейхтвангер, Уэллс и Другие».

Ну, ладно, необразованный параноик может, по-видимому, быть хитрым лицедеем (правда, упомянутых людей не назовешь простаками, и они вели со Сталиным долгие беседы). Предположим, он умел притвориться мягким, обходительным, воспитанным и дали неглупым. Но тогда как понять обвинения в отсутствии культуры и образованности, зависти к интеллектуалам, если тот же Илизаров сообщает: «Сталин был заядлым библиофилом.

В дореволюционные годы, в период подполья, ссылок и бродяжьей жизни профессионального революционера у него было мало возможностей систематически читать, а главное, хранить книги. Но все, кто с ним встречался в этот период жизни, отмечают его постоянно растущую начитанность. В своих ранних работах, газетных и журнальных статьях... он цитирует не только марксистских классиков, но и зарубежных философов и историков довольно широкого спектра...»

Так может быть, со временем Сталин ограничивал свой умственный кругозор? Илизаров отмечает нечто иное: «Живой ум, не угасающая, а наоборот, возрастающая с каждым годом, несмотря на многочисленные болезни (добавим - и огромную практическую работу. - Авт.), любознательность... Знания Сталина становились все более обширными и универсальными...»

Дальше - больше. Оказывается: «Без личного сталинского одобрения не принимался ни один проект станции метро (эти станции метро остаются одними из лучших в мире. - Авт.). Сталин принимал решения и по проектированию водных каналов, железных дорог и гидроплотин, решения о выпуске тех или иных видов вооружения, издания книг и учебников, строительстве новейших заводов и т.д. И это были не формальные решения, многие из которых принимает любой глава государства. Талантливейшие конструкторы в своих воспоминаниях в один голос отмечали, что он поражал своих собеседников тонким пониманием конструктивных особенностей тех или иных машин...

Хорошо известно, что он принимал все стратегические решения в ходе войны».

И это - недоучка-семинарист и параноик с букетом комплексов! Да ведь даже незаурядному интеллектуалу не дано так много знать и уметь, обладать подобной работоспособностью, памятью, остротой ума и, конечно же, образованностью.

Получается, что не у него, а у его хулителей обнаруживаются, интеллектуальные и психические аномалии. Вообще-то их понять можно. Зависть к чужой необычайной славе, уязвленное самолюбие, непомерная и затаенная гордыня, неспособность оценить меру труда и ответственности подлинного руководителя государства (а не марионетки в руках администрации, влиятельных кланов).

Не менее существенно другое: одурманенность антисоветской и антисталинской пропагандой. Только при таком условии профессиональные историки могут писать нечто несуразное, противоречащее здравому смыслу.

Такой феномен известен в психологии, психиатрии. Он объясняется внедрением в сознание и даже в подсознание определен-

ной установки. Она начинает управлять поведением индивида и господствовать над его интеллектом. (Издавна было отмечено, что почти у всех людей эмоции определяют рассудочную деятельность уже потому, что они относятся к более фундаментальным, более древним элементам в структуре личности.) Происходит это не вдруг, а достигается комплексом приемов, давно созданных психотехнологами или установленных практикой идеологической борьбы.

У подвергшегося такому воздействию возникает устойчивая неприязнь, отвращение, ненависть к тем или иным понятиям, личностям, воззрениям, в которых он будет отмечать не только реальные, но и мнимые пороки. Подобной обработке подверглась значительная часть советских служащих, а психологическое воздействие нередко дополнялось и материальными подкреплениями. В результате вырабатывался четкий условный рефлекс, когда слова «СССР, советский народ, коммунизм, Сталин» вызывают приступы злобы, а от услышанных «буржуазная демократия, США, миллиардер, капитализм» текут слюнки. Сходные эффекты на собаках изучил И.П. Павлов, а «шариковых», как известно, легко сделать из интеллектуалов, падких на посулы комфортной жизни, даже без хирургических операций.

Обратим внимание на такой пассаж А. Буллока: «Сталин, в отличие от Гитлера, любил читать. Его библиотека в основном состояла из книг по политике, марксизму, истории». И тут не обошлось без хитростей. Сталин не просто любил чтение, а постоянно работал с книгами, о чем свидетельствуют многочисленные пометки и закладки в самых разнообразных изданиях. Его личная библиотека насчитывала не менее 20 тысяч томов. Как свидетельствует его запись, они «склассифицированы» так: «а) философия, б) психология, в) социология, г) политэкономия, д) финансы, е) промышленность, ж) сельское хозяйство, з) кооперация, и) русская история, к) история зарубежных стран, л) дипломатия, м) внешняя и внутренняя торговля, н) военное дело, о) национальный вопрос, п) съезды и конференции, р) положение рабочих, о) положение крестьян...» Кроме того: профсоюзы, беллетристика, художественная критика, журналы политические, журналы естественно-научные, словари всякие, мемуары... В конце Длинного списка он отметил «антирелигиозную макулатуру». Приведя эти сведения, Илизаров делает верный вывод: «...этот список иллюстрирует широту интеллектуальных интересов вождя и его Умение систематически мыслить...»

К сожалению, нет возможности дискутировать с такими идеологически обработанными авторами, как упомянутые выше и многие их единомышленники. Они могут привести интересные факты, но не побрезгают при случае домыслами и ложью, а их общие концепции и суждения отличаются удручающей убогостью. Было бы интересно и полезно обсудить всерьез жизнь и деятельность Сталина на фоне мировой и отечественной истории. Однако для этого требуются квалифицированные и честные собеседники с незамутненным сознанием.

В наше время по отношению к нему существуют два прямо противоположных направления. Антисоветчики и антисталинцы пользуются колоссальной поддержкой имущих власть и капиталы, издаются миллионными тиражами, выступают по радио и телевидению. Тех, кто им противостоит, очень немного, а возможностей воздействовать на широкие массы у них нет. Короче говоря, одни орут в мегафоны, а другим позволено высказывать свое мнение шепотом. В такой обстановке трудно рассчитывать не объективный анализ как с той, так и с другой стороны.

О том, насколько оголтелыми были антисоветчики горбачевско-ельцинского времени, свидетельствует, в частности, книга Ю.Д. Дьякова и Т.С. Бушуевой «Фашистский меч ковался в СССР. Красная Армия и Рейхсвер. Тайное сотрудничество. 1922-1933. Неизвестные документы» (1992). Уже в предисловии авторы постарались обвинить в подлости, лжи, преступлениях советских руководителей, прежде всего Ленина и Сталина. Относя себя к «прогрессивно мыслящим» ученым, они поносили и тоталитарную систему, и сталинский геноцид... «германский вермахт (рейхсвер), - пишут они, - в обход версальских запретов, набирал силу на нашей земле».

Самое поразительное, что эти «обличители» советского периода в жизни нашего народа солгали уже в самом заглавии своей книги, ибо до 1933 года Германия не была фашистским государством! Да и масштабы сотрудничества двух стран, как свидетельствуют приведенные документы, были ничтожными. А вот поощряли милитаризацию фашистской Германии, натравливая ее на СССР, именно западные державы. Об этом у авторов, буквально погрязших в клевете на свою родину, - ни слова.

Поле политических игр

И Сталин, и Гитлер были незаурядными личностями. Оба являлись в значительной мере диктаторами, имея возможность навязывать свою волю подчиненным, но и неся ответственность за свои решения. Их державы находились на положении «изгоев»:

Германия после поражения в Первой мировой войне, а СССР - как социалистическое государство трудящихся, противостоящее капиталистическим буржуазным. Последние осуществляли политику стравливания Германии с СССР, что было понятно обоим вождям.

Не менее ясной оставалась и антикоммунистическая нацеленность германского фашизма. Дело, конечно, не просто в столкновении идей интернационализма с нацизмом, коллективизма с индивидуализмом, трудящегося со сверхчеловеком. Вопрос стоял о завоевании обширных земель на Востоке с последующей эксплуатацией местного населения, превращенного в «рабсилу».

В речи Гитлера (март 1933 года) было сказано вполне определенно: «Я ствалю себе срок в 6-8 лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Тогда армия будет способна вести активную внешнюю политику и цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероятно, Восток...»

Такая его направленность не устраивала Англию, Францию, США. Об этом не умолчал даже А. Буллок: «Эволюция идеологии нацизма, перешедшего от антимарксистских лозунгов, главной темы предвыборных кампаний НСДАР (национал-социалистическая партия. - Авт.), к призывам к крестовому походу на большевизм, приносила несомненные выгоды, привлекая на сторону Гитлера консервативные круги в Европе и в Германии. Вопрос об участии в этом походе Польши до 1939 года оставался открытым».

Придя к власти и укрепив свою личную диктатуру, Гитлер постоянно лавировал между двумя противостоящими позициями - СССР и капиталистических держав, - имея в виду прежде всего интересы Германии и нацистской идеологии. Наращивая военную мощь вермахта, он понимал, что без серьезной индустриально-сырьевой базы не справится с Советским Союзом (если Гитлер сравнивал себя и свою страну с волком, то Россию издавна называли медведем). Надо было не только иметь общую и достаточно протяженную границу с будущим врагом, но и заручиться поддержкой значительного числа европейских государств (желательно установив над ними жесткий контроль).

При всей своей кажущейся экспансивности, эмоциональности, а порой истеричности, Гитлер оставался расчетливым политиком. Он видел, как быстро идет индустриализация и милитаризация СССР. В отличие от лидеров других западных держав, вынужденных принимать к сведению общественное мнение и симпатии рабочего класса к коммунистам, Гитлер сравнительно быстро установил полнейшую диктатуру нацистской партии, подавив в Германии оппозиционные течения. Ему оставалось лишь выбрать оптимальный курс и четко проводить его.

Сделаем краткое отступление. В СССР тоже установилась однопартийная система при вожде-руководителе. Многие антисоветчики отсюда делают вывод, что разница между двумя системами была несущественной. В действительности - как раз наоборот. Принципиальные вопросы: ради чего, с какими целями, на каких основах строилась государственная власть?

Ориентируясь на расизм, подавление других народов, индивидуализм, право сильного, формирование сверхчеловека, германский нацизм был противоположен большевизму. Сталинская система подавляла эксплуататоров, паразитические общественные группы (уголовников и спекулянтов, казнокрадов и номенклатурных чинуш, хапуг и коррупционеров). Гитлеровская хищная система предполагала сделать эксплуататором всю «избранную» нацию. В этом она была сродни Британской империи, а не СССР. Надо иметь в виду столь важное обстоятельство, чтобы понять, почему конечной целью Гитлера был именно Советский Союз, в чем его несколько дет поддерживало правительство Чемберлена.

Может показаться странным, что Черчилль не продолжил политику своего предшественника. Но этому препятствовали четыре важных обстоятельства. Во-первых, общественное мнение в Англии, прежде всего среди рабочего класса, было за дружбу с СССР. Во-вторых, Германия могла претендовать на некоторые колониальные владения Великобритании. В-третьих, в своей внешней политике Гитлер ловко разыгрывал «советскую карту». В-четвертых, захватив Польшу и Россию, Гитлер вряд ли устоял бы перед искушением подчинить себе Францию и Англию.

Дипломатия Гитлера во многом основывалась на непримиримых противоречиях стран власти капитала и государства трудящихся. Он то давал понять Западу, что готов союзничать с ним, то делал то же самое, ведя переговоры с Востоком. Возможно, он постоянно обдумывал, с чего начать: покорить ли сначала всю Западную и Центральную Европу, имея союзниками Италию и Турцию, после чего обрушиться на СССР; или сразу же направить агрессию в восточном направлении.

В первом варианте ему противостояли мощные державы: Бельгия, Франция и Англия (при возможном союзе с ними Чехословакии, Польши, СССР). Во втором - следовало сначала подчинить себе Австрию, Чехословакию, Польщу, небольшие прибалтийские государства и Финляндию. Этот путь он и предпочел.

Ему приходилось преодолевать дипломатическое противодействие со стороны стран Запада и даже фашистской Италии (при расширении Германии в южном направлении). Была угроза военного вмешательства Англии и Франции - для защиты дружественных им Чехословакии и Польши. Все это очень осложняло политические маневры Гитлера. Тем более, он в принципе имел возможность стать союзником либо Запада, либо Востока. В первом варианте пришлось бы начать войну с Россией, договорившись сначала с Польшей и имея лишь слабые надежды на серьезную поддержку союзников, способных предать его в любой момент. Во втором имелась возможность получить большие «куски» расчлененной Британской империи. Однако трудно было полагаться на руководство, Советского Союза, своего идейного врага. Что же предпочесть?

Прежде всего Гитлеру требовалось наращивать военную мощь вермахта и расширять свои владения. Однако попытка в июле 1934 года нацистского путча в Австрии потерпела провал, хотя и был убит канцлер Дольфус. Муссолини не поддержал этот переворот, высказавшись за сохранение независимости Австрии.

И все-таки шаг за шагом Гитлеру удавалось выполнять свои планы. Сначала он сделал все, чтобы возвратить Саарскую область Германии. Отказываясь подписывать соглашения об установлении мирных европейских соглашений, он не переставал провозглашать свои антивоенные устремления. Все это, по-видимому, устраивало Запад. Как пишет А. Буллок (сошлемся на антисоветчика):

«Когда британский секретарь по иностранным делам в сопровождении Антони Идена прибыл в Берлин - что само по себе явилось триумфом дипломатии Гитлера, - он был встречен вежливо, но Гитлер оставался непоколебим в своем нежелании подписывать какой-либо пакт о взаимопомощи с участием Советского Союза; он искусно использовал карту антикоммунизма, чтобы уклониться от решения главного вопроса. Он заявил, что Германия оказывает большую помощь Европе, вооружая себя и тем самым защищая ее от коммунистической угрозы».

Введя свои войска в Рейнскую область, Гитлер блефовал, ибо французы могли бы легко изгнать их («мы должны были бы поджавши хвост отступить», - как признавался он позже). Этого не произошло. Агрессора поощрили. Фашистский путч в Испании, поддержанный немцами и итальянцами, тоже был воспринят Францией и Англией вполне равнодушно. Ведущие капиталистические страны давали ясно понять, что они значительно более расположены к фашизму, чем к народному социализму.

Очень показательно, что и теперь эти предпочтения остаются в силе. Ведь А. Буллок без зазрения совести приводит чудовищно лживые сведения о «преступлениях» сталинского режима. Перечисляет такие ужасы, от которых читатель должен преисполниться ненависти к коммунистам. По его словам, «уровень смертности в лагерях в 1938 году был 20 процентов в год... Андрей Сахаров подсчитал, что из 600 тысяч членов партии, узников лагерей, остались в живых только 50 тысяч». И еще: «...общее число погибших между началом 1930 и началом 1939 года было не менее 18 миллионов... Не менее 8 миллионов были расстреляны или умерли в 1937-38 гг., таким образом к началу 1939 года в тюрьмах и лагерях все еще оставалось около шести миллионов политических заключенных». (Геббельс, Хрущев и Солженицын называли общую цифру заключенных около 10 млн)

Выходит, такой страшный режим надо было как можно скорей уничтожить, спасая русский народ от полного уничтожения. Изумления достойно то, что такой народ не обрадовался германским носителям западной культуры, не воспользовался случаем, чтобы сбросить ненавистное иго, а оказал упорнейшее сопротивление и даже разгромил пришельцев-освободителей! Вот она, психология рабов, как негодуют некоторые нынешние западники.

Однако надо иметь в виду, что были обнародованы ранее засекреченные документы о масштабах репрессий (цифры были доложены в свое время Хрущеву, но он решил на них не ссылаться). Эти сведения подтверждены официально и серьезными исследователями не опровергаются.

Итак, по данным, опубликованным в нынешние антисталинские времена, на 1 января 1939 года в ГУЛАГе политических заключенных, точнее, осужденных за контрреволюционные преступления, находилось 454 432 человека. Немало, конечно, но никак не около 6 млн. Цифры просто несопоставимые! Столь же лживы и другие данные, приведенные А. Буллоком с ссылками на Р. Конквиста, Д. Волкогонова, А. Сахарова (кстати, было бы интересно узнать, как осуществил известный физик свой подсчет погибших членов партии?).

Сколько же умерло лагерников в 1938 году? Из общего числа (с уголовниками) на 1 января 1939 года 1 317 195 человек умерло 50 502, бежало 12 333, был освобождено 223 622. Следовательно, процент умерших чуть больше 3%. А у Буллока- 20%! Во всем, что касается «ужасов сталинизма», - самая наглая и грязная ложь.

Приведенные нами данные могут вызвать сомнение. А если цифры фальсифицированы? Но, повторим, опубликованы они в период правления Ельцина, ярого антисоветчика и антисталиниста (см. журнал СОЦИС № 6 за 1991 г.).

Снова приходится повторять; враги советского народа и советской России поистине сатанеют в своей злобе к державе, уже не существующей. Значит, у них, представителей привилегированных групп, прямо в подтверждение марксистской точки зрения, господствует классовое сознание обеспеченных буржуа, порвавших свои связи с народом, отрешившихся от нравственных норм и справедливости.

Можно, конечно, предположить, что эти господа очень доверчивы и попались на удочку ловким идеологам-фальсификаторам. Но их должна бы озадачить странная ситуация: в 1980-е годы смертность в СССР не увеличивалась, а уменьшалась (в отличие от конца XX века!), а прирост населения был выше, чем во всех других развитых странах. Не надо быть большим мыслителем, чтобы догадаться: террора против народа не было; он был направлен почти исключительно на номенклатуру в партии, армии, НКВД и на врагов советской власти (далеко не всех; они тогда исчислялись, пожалуй, миллионами; большинство из них удалось запугать). Были тогда злоупотребления? Безусловно. Со стороны кого? Как известно, сначала репрессировали немало так называемых «русских националистов» и даже сторонников Сталина. Шла острейшая борьба за власть, порой объединявшая и «левых», и «правых» оппозиционеров.

В общем, внутренняя борьба в СССР была завершена к 1938 году. Обычно антисоветчики утверждают, будто Красную Армию перед войной обескровили: было уничтожено 40 тысяч офицеров и особенно много высших руководителей, где выделялся талантливейший маршал Тухачевский. Как выясняется, действительно в 1937-1939 годах из Красной Армии было уволено 37 тысяч командиров. Из них (внимание!) 8 тысяч пришлось на «естественную убыль» (по смерти, болезням, возрасту, преступлениям, моральному разложению). Из оставшихся попало в заключение 6-8 тысяч, а около 13 тысяч было восстановлено в армии до 1 января 1941 года; от 1 до 4 тысяч (по разным данным) было расстреляно. Общее число офицеров РККА в середине 1941 года составляло 680 тысяч. Нелепо говорить о страшных потерях армии!

Полководческие достоинства Тухачевского проявились в «молниеносном походе» (выражение А. Буллока) на Варшаву, закончившемся полным поражением руководимой им армии. Зато он успешно подавил бунт в Центральной России, когда погибло около миллиона русских крестьян. Находясь в тюрьме и признав свою вину, Тухачевский написал объемистую статью о возможной войне с Германией. По его мнению, немцы должны направить свой удар на Украину и Кавказ, но не через Белоруссию на Москву (как произошло) и на Ленинград... До этого он, планируя наступательную войну, вооружал Красную Армию легкими танками, танкетками и тяжелыми бомбардировщиками. Сталин, узнав об этом, распорядился срочно наладить производство тяжелых танков, истребителей и пикирующих бомбардировщиков. Такое решение стало поистине судьбоносным в ходе войны, когда в 1942 году армия стала получать превосходные танки Т-34, штурмовики. Ил-2 и т.д.

О том, что произошло с оборонным потенциалом СССР, можно судить, например, по фрагменту секретной записки германского Управления вооруженных сил от апреля-мая 1937 года: «Действительные причины падения маршала Тухачевского пока неясны; следует предполагать, что его большое честолюбие привело к противоречию между ним и спокойным, рассудительным и четко мыслящим Ворошиловым, который целиком предан Сталину. Падение Тухачевского имеет решающее значение. Оно показывает со всей определенностью, что Сталин держит в руках Красную Армию».

Выходит, Тухачевский, в отличие от Ворошилова, не был предан Сталину, а его падение имеет для гитлеровцев решающее значение. Как это понимать? Последние слова - Сталин держит в руках РККА - показывают, что именно это обстоятельство имело решающее значение, ибо свергнуть вождя могли руководители армии и НКВД, среди которых были явно прогермански настроенные Уборевич и Тухачевский.

И среди германских военачальников была группа недовольных политикой Гитлера. Такое единство взглядов представителей вооруженных сил нетрудно понять. Ведь объединение германских и советских армий стало бы решающим фактором в гегемонии не только в Европе, но также в Азии, Африке, на Ближнем Востоке, мог бы осуществиться раздел мира (исключая Северную Америку) между Германией, отчасти Италией, Россией, Японией. Есть сведения, что планы такого раздела существовали. Мешали его осуществлению идеологически непримиримые разногласия Гитлера со Сталиным.

Современные политизированные историки всячески подчеркивают сходство диктаторских режимов Третьего Рейха и Советского Союза, якобы противостоящих «открытому обществу» буржуазных «демократий». Мол, не случайно первой в войну с фашизмом вступила Англия, а лишь затем - СССР.

Однако в действительности правительство Британии с большой охотой, а Чемберлен даже с унижениями, шли на дружественные переговоры с Гитлером, стремясь ориентировать его на восточное направление. Черчилль признавался в своей ненависти к Советскому Союзу, но вовсе не к фашистской Германии, которую он стал воспринимать как врага лишь из-за опасности утратить влияние Великобритании как в Западной Европе, так и во всем мире.

Сталину и Гитлеру приходилось обдумывать сложные дипломатические комбинации с учетом изменчивой политико-экономической ситуации, а также интересов других держав. И тот, и другой понимали, что их столкновение выгодно прежде всего для Англии, способной вместе со своими союзниками напасть на ослабевшего победителя.

Летом 1937 года Япония усилила агрессию против Китая. Для Советского Союза тревожным сигналом послужило нападение японцев в районе озера Хасан (август-сентябрь 1938 г.). В конце сентября того же года в Мюнхене было заключено мирное соглашение между главами государств Германии, Англии, Франции, Италии. При этом не были приглашены представители СССР. Речь шла о разделе Чехословакии, что определяло восточное направление гитлеровской агрессии.

По справедливому выводу английских исследователей А. Рида и Д. Фишера: «Мюнхенское соглашение стало в истории символом близорукости, предательства и коварства. Оккупированная немцами Чехословакия превратилась в меч, направленный на Восток, в сердце Советского Союза».

Совершенно откровенно, и вряд ли скрывая свою радость, британский премьер Чемберлен сказал Гитлеру перед отлетом из Мюнхена: «Для нападения на Советский Союз у вас достаточно самолетов, тем более, что уже нет опасности базирования советских самолетов на чехословацких аэродромах». Действительно, в марте 1939 года фашисты оккупировали эту страну, получив в свое распоряжение ее мощный индустриальный потенциал. В частности, были захвачены сотни танков, 1,5 тысячи самолетов, 43 тысячи пулеметов, огромное количество снарядов и патронов. Тогда же немецкие войска вошли в Литву, захватив порт Мемель (Клайпеду).

Казалось бы, теперь Гитлеру оставалось ударить по СССР. Однако успешное нападение на столь крупную «добычу» требовало достаточно широкого пространства для маневра. Нужно было ввести свои войска в Польшу. Кроме того, не было уверенности в наличии достаточного количества ресурсов для ведения длительной войны. Наконец, какая была гарантия, что если она обескровит Германию, на страну не набросятся ее западные «друзья», такие же хищные страны?

10 марта 1939 года в Отчетном докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин совершенно определенно сказал, зная, что его слова будут услышаны и в Берлине: Германию с Запада подталкивают на войну с Советским Союзом, чтобы «потом, когда они ослабнут, выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, «в интересах мира» и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дешево и мило!»

Как видим, Сталин совершенно ясно и бесхитростно обозначил ситуацию. Гитлеру, пожалуй, и без того было это понятно. Слова советского лидера показали ему, что их странам в настоящее время целесообразно избегать конфронтации. Напав на Польшу, которая находится в сфере влияния Англии и Франции, Германия может оказаться под ударом и с Запада, и с Востока, ибо Сталин поймет его агрессию как прелюдию к войне с СССР. Или пойти на риск и, несмотря на Мюнхенское соглашение, вторгнуться в Польшу? Но ведь в Англии есть немало влиятельных деятелей, например, У. Черчилль, которые воспримут эту акцию крайне отрицательно. Следовательно, самое разумное сначала заключить мирный договор со Сталиным. Чтобы убедить его в своих добрых намерениях, надо разграничить зоны влияния СССР и Германии, не считаясь с Англией и Францией, которые в данной ситуации вряд ли решатся объявить войну Третьему Рейху, зная, что ему не ударит с тыла Советский Союз.

...Мы даем лишь упрощенную картину дипломатической обстановки того периода. Помимо наиболее крупных европейских держав, в «политических играх» более или менее активно участвовали небольшие государства и даже такие карликовые, как Ватикан, роль которых далеко не всегда была второстепенной. Многое из того, что сейчас, через многие десятилетия представляется ясным, в ту пору было скрыто под густой завесой секретности и дезинформации. О некоторых замыслах глав государств остается только догадываться. Так, не исключено, что Чемберлен действительно надеялся на умиротворение фашистской Германии после того, как будут удовлетворены ее первые территориальные притязания. Мол, Гитлер и Сталин будут продолжать наращивать свои вооруженные силы для взаимной борьбы; какую из сторон целесообразней поддержать, будет видно позже, а пока следует сохранять баланс сил, укреплять свои позиции в Европе и заботиться о сохранении Британской империи.

Германский фашизм был для правителей Англии явно предпочтительней российского социализма. И это неудивительно. За невмешательство во внутренние дела России выступала значительная честь рабочих и немалое число влиятельных интеллигентов

Англии. Необычайные успехи социалистического строительства подчеркивали достоинства идей коммунизма и создания государства трудящихся. Была реальная опасность распространения этой идеологии в зависимых и колониальных странах, что реально угрожало Британской империи. Притязания Гитлера на ее владения не казались серьезными (во всяком случае, для Чемберлена и его сторонников, но не для Черчилля).

Факт остается фактом: на все предложения СССР обеспечить мир в Европе на основе соглашения с Англией и Францией эти две державы не давали согласия, предпочитая тянуть переговоры. В такой обстановке Сталину оставалось надеяться на то, что Гитлер постарается взять под свой контроль всю Западную Европу, сначала нападет на Бельгию и Францию и лишь после этого рискнет двинуть войска на Восток. К тому времени (1942-1943 годы) СССР завершит перевооружение и будет готов отразить агрессию.

Гитлер не был уверен в том, что в данный момент, в 1938- 1939 годах, ему удастся быстро справиться с СССР. Если бы даже так произошло, то окончиться все могло тем, о чем предупреждал Сталин: гегемонией Англии над ослабленной после войны Германией. Вряд ли Франция и Англия могли бы смириться с дальнейшим значительным усилением Третьего Рейха.

Вопрос был в том, какую судьбу уготовить для Польши, которая продолжала перекрывать фашистам путь в Россию. Вторжение немцев в Польшу могло вызвать недовольство Англии и Франции, а значит, их столкновение с Германией. Это было безусловно выгодно для безопасности СССР.

На подступах к войне

Кинолегенда о Штирлице как нашем разведчике не подтверждается фактами. Но не подлежит сомнению, что в близких к Гитлеру кругах были люди, предоставлявшие немало ценных сведений о его планах соответствующим органам СССР.

Еще в 20-х годах, являясь лидером небольшой, почти региональной партии (ее влияние заметно проявлялось только в Баварии), Гитлер привлек к себе внимание в Москве. Правда, руководитель Коминтерна Бухарин отзывался о нем с пренебрежением. Однако глава ВКП(б) Сталин уже в 1926 году поручил политической разведке ОГПУ внедриться в гитлеровскую партию, допуская ее усиление в перспективе. Об этом можно было догадаться уже потому, что надежда на восстановление сильной Германии грела сердца многих немцев. Кроме того, нельзя было недооценивать

острого политического чутья Гитлера и его незаурядных личных качеств (несмотря на то, что он, как язвительно подчеркивали его недоброжелатели, не имел высшего образования).

Впрочем, еще до прихода Гитлера к власти русский политэмигрант, писатель и публицист Марк Алданов (Ландау) дал ему верную характеристику: «Это очень неглупый человек, самоуверенный, злой, мстительный и беспредельно честолюбивый. Думаю, что он искренен и бескорыстен... Гитлер в «Ильичи» мало годится, он по душевному складу гораздо ближе к Троцкому...» И еще одно точное замечание: «Какой социализм будет осуществлять Гитлер, если достигнет настоящей власти, я сказать не берусь. Думаю, что никакого социализма осуществлять не будет» (потому-то его и поддерживали капиталисты).

Советский дипломат В.Н. Павлов вынес такие личные впечатления об этом деятеле: «Гитлер всегда говорил самостоятельно, без подсказки. Речь его была плавной, логичной. Видно было, что человек он способный. Сталин говорил, что Гитлер человек способный, но недалекий».

Немецкий дипломат барон фон Путлиц вспоминал, что его особенно поражала цепкая память Гитлера. Тот, бегло прочитав какой-нибудь документ, через час мог процитировать его с почти дословной точностью. А вот что писал о Гитлере начальник управления по шпионажу и диверсиям службы безопасности СД Вальтер Шелленберг:

«Наряду со знаниями, частично основательными, частично дилетантскими, ограниченными мелкобуржуазным кругозором, Гитлер обладал похожим на чутье политическим инстинктом... Важной чертой в характере Гитлера была его способность к внушению, и он умел пользоваться этой способностью... он использовал ее очень охотно для того, чтобы создать у своих собеседников впечатление о себе, как о человеке, обладающем незаурядным интеллектом и глубокими знаниями. Это впечатление он стремился усилить благодаря умению дискутировать. Это удавалось ему мастерски. В споре он умел переубедить даже опытных специалистов. Контраргументы приходили им в голову в большинстве случаев только после того, как за ними захлопывалась дверь рейхсканцелярии и когда они, по здравом размышлении, обнаруживали, насколько неубедительными были доводы Гитлера».

В.М. Молотов, лично общавшийся с фюрером, через много лет вспоминал его чрезвычайную собранность, целеустремленность и последовательность. Несомненно, Гитлер был неплохим практическим психологом. Его энергия и работоспособность были огромны. К этому надо добавить умение быстро переходить от одной роли к другой. Ведь в молодости он брал уроки актерского мастерства.

Приход Гитлера к власти в 1933 году ознаменовал собой не только резкое сокращение до этого глубоких и разнообразных германо-советских связей во всех областях. И Сталин, да и любой человек, прочитавший «Майн кампф», знал, что Гитлер считал своей главной целью уничтожение коммунизма и превращение СССР в германскую колонию - резервуар сырья и продовольствия.

Международное положение СССР резко ухудшилось. К дальневосточному центру милитаризма - Японии, - связанному с агрессией в Китае и острейшими японско-американскими противоречиями, добавился новый, гораздо более опасный очаг в Европе.

Особое беспокойство Сталина вызывала внешнеполитическая линия Гитлера на союз Германии с Польшей, имевший явную антисоветскую направленность. В январе 1934 года был заключен германско-польский договор. Традиционная немецкая нацеленность на восточные территории соединялась с давней польской русофобией. Переориентация советской внешней политики на Лондон и Париж была тогда совершенно правильным, единственно возможным разумным вариантом.

Англия и Франция пока еще не сделали ставку на Гитлера по двум причинам. Первая - слабость нацистского режима внутри Германии. Вторая - противоречия между Гитлером и Муссолини. И обе державы, особенно Франция, были встревожены намерением Гитлера, под прикрытием требований о равноправии Германии, уничтожить Версальскую систему европейской безопасности.

Рекламирование Гитлером своего режима, как «бастиона против большевизма», в 1933-1934 годах не встретило поддержки у правящих кругов Франции, Англии и США. С последними Сталину удалось в 1933 году значительно улучшить свои отношения. Но в то же время он прекрасно знал, что главным финансовым спонсором Гитлера были американские монополии и часть английских.

Для внешней политики Сталина одной из самых главных целей всегда оставался срыв планов по созданию единой антисоветской коалиции капиталистических стран. И этого ему удалось достичь в 1933 и 1934 годах, опираясь прежде всего на поддержку Франции, опасавшейся усиления Германии. Но в 1935 году ситуация резко изменилась.

Успехи Народных фронтов, созданных по инициативе коммунистов во Франции и Испании, заставили правящие круги первой все более склоняться к лозунгу «Лучше Гитлер, чем Народный

фронт». А укрепление нацистского режима в Германии и начало сближения Муссолини и Гитлера толкали Лондон все больше и больше навстречу фюреру.

Присоединение Саарской области к Германии послужило для Сталина первым грозным признаком возможности сговора Гитлера с Западом на антисоветской основе. В следующем, 1936 году произошли два события, утвердившие такие опасения: захват Германией Рейнской области и гитлеровское военное вмешательство в начавшуюся Гражданскую войну в Испании. То и другое произошло при поддержке Запада, который был готов пожертвовать Версальской системой в пользу Гитлера, лишь бы сделать его главным антисоветским тараном.

Сталин предпринял свой контрход. Ему удалось втянуть фашистов в активные военные действия вдали от границ Советского Союза - в Испании. В 1936 и 1937 годах 3 тысячи советских военных советников, руководивших испанской республиканской армией, сковали 25 тысяч немецких летчиков, танкистов, артиллеристов и прочих военных специалистов, руководивших войсками врага республики - генерала Франко.

Подчеркнем, что СССР поддерживал правительство Испании, избранное демократическим путем, а западные «демократии» руками франкистов стремились его свергнуть. Поражение республиканцев в немалой степени определялось деструктивными действиями троцкистов, имевших немалую популярность в стране.

В те же годы произошло одно малоизвестное, но важное для нашей темы событие. В ноябре 1937 года в советское посольство в Лондоне пришел племянник фюрера Патрик Гитлер. Он предложил советским дипломатам купить у него компрометирующие документы о частной жизни дяди-фюрера. Свой поступок объяснял тяжелым материальным положением, в котором оказался он и мать, ирландка по рождению, английская подданная после того, как его отец Алоиз Гитлер, старший брат Адольфа, бросив их, уехал в Германию.

За свои материалы Вильям запросил очень значительную сумму, а в подтверждение серьезности своих намерений оставил в посольстве свое заявление. Так он попал «под колпак» советской разведки, получив псевдоним «Племянник».

Из сообщений о встречах советского агента «Сэма» 4-8 декабря 1937 года: «...«Племянник» знает также ряд темных комбинаций гитлеровского правительства и имеет связи в министерствах... Отец племянника - Алоиз Гитлер, имеет ресторан до адресу: Виценбергплац, 3, и тайно встречается с Гитлером, скрывая, что он его брат...

При встрече он предъявил нам... письмо от личного адъютанта Гитлера к «Племяннику»... Я лично полагаю, что его можно начать использовать в Германии со встречами в соседней стране, а его родственные связи с Гитлером держать в запасе, так как они нам могут понадобиться в будущем».

Ответ из Центра, продиктованный, по-видимому, Сталиным: «...Мы подходим к этому вопросу так: «сенсации» племянника нам не нужны. По всей вероятности, они касаются происхождения дяди и т.п. Во всяком случае, они скорее всего личного, а не политического характера, и, разумеется, платить таких денег мы ему не станем...»

Теперь, когда документально подтверждено, что советская разведка подбиралась к Гитлеру через его родственников, закономерно предположить, что была и обратная связь. Германская разведка, судя по всему, сходным образом подбиралась к Сталину. В 30-х годах торгпредом СССР в Германии был его дальний родственник Д. Канделаки, а раньше тот же пост в Берлине занимал родной брат первой жены Сталина - урожденной В. Сванидзе - А. Сванидзе. Оба они расстреляны в период «ежовщины». Эти факты активно муссировались в горбачевскую перестройку: вот, дескать, какое чудовище - своих родственников не пощадил! Но есть определенные основания усомниться в том, что они были совершенно «невинными жертвами сталинских репрессий». Хотя, конечно, в смерч репрессий было втянуто немало достойных людей, в том числе и сторонников Сталина. Шла жесткая борьба за власть в Советском Союзе. И вовсе не потому, что противодействующие стороны отличались неимоверным честолюбием (возможно, исключением был Тухачевский). Борьба была прежде всего идеологической. Против Сталина выступали и те, кто мечтал установить власть богатых, и те, кого еще привлекала всемирная революция, и те, кто симпатизировал военизированной державе, и те, кто ненавидел большевиков по личным мотивам (а таких после национализации и жестокой коллективизации было немало).

Надо ясно понимать, что в то время Сталин стал ключевой фигурой во внутренней и внешней политике СССР. Его свержение поставило бы страну на грань гражданской войны, резко ослабив. Этим, без сомнения, воспользовались бы капиталистические держа вы, еще со времен Антанты стремившиеся расчленить великую Россию и поставить ее под свой контроль (это им удалось осуществить бескровно в конце XX века).

Предвоенные маневры

В 1938 году ситуация для СССР и Сталина ухудшилась. Запад уже явно нацеливал гитлеровскую агрессию против Советского Союза. В марте этого года аншлюс Австрии вывел гитлеровский вермахт на дальние подступы к СССР. А предательство «демократическим» Западом Чехословакии в ноябре 1938 года и Литвы подвело агрессора на ближние подступы к Советскому Союзу.

Испанская республика терпела поражение за поражением. Дни ее были сочтены. У Гитлера появилась возможность сконцентрировать силы для дальнейших военных действий на Востоке... или на Западе.

У Сталина даже весной следующего года сохранялась надежда на то, что сотрудничество СССР с буржуазными демократиями может принести пользу. Для этого у него были веские основания. Советская разведывательная организация в Англии - «кембриджская четверка» - давала ему очень ценную информацию: Лондон, осуществивший мюнхенское предательство и спокойно воспринявший захват Гитлером оставшейся части Чехословакии в начале 1939 года, не намерен столь же покорно отдавать Гитлеру Польшу.

Сталин решил воспользоваться этим. Он согласился на приезд военных делегаций Англии и Франции на переговоры в Москву с целью заключить соглашение против Германии. Но его ждало разочарование. Нашу делегацию возглавлял нарком К.Е. Ворошилов, а иностранные - незначительные военные и государственные деятели, да и они не обладали официальными полномочиями своих правительств для заключения мирного договора. Переговоры становились бесперспективными. Хотя некоторая польза от них была: Сталин давал понять Гитлеру, что готов пойти на союз с Англией и Францией.

От своего тайного агента, работавшего в канцелярии французского премьер-министра Даладье, Сталин получил сведения о том, что Варшава, главный союзник Франции в Европе, может примкнуть к Берлину. А ведь защита Польши от гитлеровской агрессии была главной темой ведущихся в Москве переговоров. Сталину было ясно: его просто хотят втянуть в военный конфликт с Германией, создав для этого крайне неблагоприятные для СССР условия, когда он обязан оказывать военную помощь Англии и Франции, тогда как они могут этого не делать в случае нападения агрессора на СССР.

...Германо-советский договор 1939 года был и остается объектом внимания не только ученых, но и инструментом политической демагогии. Он стал одним из важных компонентов информационной (читай - дезинформационной) войны против стран социализма и в акте расчленения СССР. Хотя нас он будет интересовать только в аспекте столкновения политических интересов Гитлера и Сталина.

Еще с «самиздатовских» времен были запущены для потребления определенной частью нашего общества (наиболее интересующегося политикой) две «утки». Первая: инициатива германо-советского пакта 1939 года исходила от Сталина, который создавал для его заключения фундамент через торгпреда СССР в Германии Канделаки, а сменой Литвинова на Молотова дал сигнал Гитлеру о своей готовности к сделке. Вторая: Сталин стремился к сотрудничеству с Гитлером и вел такую же, как он, агрессивную политику, стремясь «отхватить» себе часть европейских государств. Позже к этим «уткам» добавилась третья: Сталин вынашивал коварнейший план нападения на Германию.

Один из руководителей советской внешней разведки тех времен ПА. Судоплатов подчеркивал: «На самом же деле Гитлер первым начал прощупывать позицию Советского Союза еще весной 1939 года, когда внешнеполитическое ведомство возглавлял М. Литвинов».

Судоплатов писал: «Сейчас много говорят о советско-германских тайнах переговорах, о секретных протоколах, пытаются утверждать, что в одночасье был потерян шанс на достижение соглашения с западными державами, что Сталин предпочел договоренность с немцами отношениям с англичанами и французами. Это абсолютно не так».

Действительно, как известно, соглашения с англичанами и французами Сталину заключить не удалось (не по его вине). А договор с Германией не предполагал совместных военных действий, а лишь давал Советскому Союзу надежду на отсрочку войны с Германией. Кроме того, Запад должен был понять: дальнейшее поощрение гитлеровских аппетитов может привести к тому, что он двинется не на Восток, а в их сторону. У Сталина были основания надеяться на такой поворот событий, наиболее благоприятный в Данной ситуации для СССР.

Дело в том, что весной 1939 года по инициативе германской стороны в Стамбуле состоялись встречи двух послов: фон Папена и Терентьева. Фон Папен был вдобавок бывшим канцлером Германии. Он получил, перед отъездом в Стамбул, от Гитлера широкие полномочия (Сталин знал об этом от резидента своей разведки в Берлине).

Первая беседа была посвящена региональным вопросам, а во второй, более важной, фон Папен постоянно повторял, что нужно строить отношения между Германией и СССР на новых основах. Намек был понят. После неудачи на переговорах с Западом, Сталин пошел навстречу предложениям немцев. В результате днем 23 августа 1939 года Риббентроп прибыл в Москву. Всего лишь через 13 часов после его прибытия, в два часа ночи был подписан

Пакт о ненападении.

Принятое решение, естественно, не было внезапным. Сталин и прежде старался улаживать отношения с соседними странами дипломатическим путем. Так, в апреле 1936 года он предлагал правительству Финляндии заключить пакт о ненападении. Попытки тайного подхода к маршалу Маннергейму через его бывшего однополчанина по Кавалергардскому полку и бывшего графа, автора очень известных мемуаров «50 лет в строю» генерала Красной Армии А.А. Игнатьева (кроме того, ветерана дореволюционной разведки) не увенчались успехом.

Судоплатов свидетельствовал: «Маннергейм проинформировал Гитлера о наших предложениях, так что фюрер, посылая... Риббентропа в Москву, полагался не только на спонтанную реакцию... Сталина. Он был осведомлен о том, что мы готовы принять предложение подобного рода, поскольку сами уже пытались заключить аналогичный договор с соседней Финляндией».

Риббентроп оставил в этой связи ценные воспоминания, написанные на Нюрнбергском процессе незадолго до его казни. Вот как описал он свою встречу с советским вождем: «...Один из сотрудников ввел нас в продолговатый кабинет, в конце которого нас стоя ожидал Сталин... Шуленбург (посол Германии в СССР. - Авт.) даже не смог удержать возглас удивления; хотя он находился в Советском Союзе вот уже несколько лет, со Сталиным он

еще не говорил никогда...

Сталин с первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба. Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву.

Заслуживающим упоминания кажется мне небольшой, но характерный эпизод... Я спросил Сталина, может ли сопровождавший меня личный фотограф фюрера сделать несколько снимков. Сталин согласился, и это был первый случай, когда он разрешил фотографировать в Кремле иностранцу. Когда же Сталин и мы, гости, были сняты с бокалами крымского шампанского в руках. Сталин запротестовал: публикации такого снимка он не желает. По моему требованию фоторепортер вынул пленку из аппарата и передал ее Сталину, но тот отдал ее обратно, заметив при этом: он доверяет нам, что снимок опубликован не будет...»

Безусловно, этот жест доверия стал известен Гитлеру. Фюрер, уже тогда знавший, что с его стороны данный пакт - военная хитрость, и в подходящий момент он его вероломно нарушит, потерпел пусть небольшое, но ощутимое моральное поражение. Вряд ли он верил в наивность Сталина, однако не имел никаких оснований упрекнуть его в хитрости, коварстве, нечестности.

Тогда же в Москве были подписаны и секретные протоколы. Их опубликование в горбачевское время сыграло важную роль в антисоветской пропаганде. Сошлемся еще раз на Судоплатова: «Вообще такого рода секретные протоколы самая обычная вещь в дипломатических отношениях, затрагивающих особо сложные вопросы... И сейчас читая секретные протоколы Пакта Молотова-Риббентропа, я не нахожу в них ничего тайного. Директивы, основанные на подписанных соглашениях, были весьма четкими и определенными; о них знали не только руководители разведки, но и военное руководство и дипломаты. Фактически знаменитая карта раздела Польши, приложенная к протоколам 28 сентября 1939 года, появилась на страницах «Правды», конечно без подписей Сталина и Риббентропа, и ее мог видеть весь свет».

Германско-советское сотрудничество установилось во всех областях, в том числе и в военной. Но по словам западногерманского историка Себастиана Хаффнера: «Партнерство между Гитлером и Сталиным не было полюбовным союзом, в том числе и со стороны Сталина. Если можно было бы превратить своенравного и самовольного партнера - СССР в беззащитную и покорную (как современно звучит! - Авт.), по крайней мере уступчивую Россию, то Гитлер всегда предпочел бы такой вариант».

Война была неизбежной. Когда она грянет? Об этом Сталину оставалось только догадываться, прилагая все силы к усилению военной мощи своей страны и одновременно стараясь как можно дольше сохранять мир, ибо перевооружение Красной Армии только началось. Однако, как бывает всегда, даже ожидаемая большая беда обрушивается внезапно.

Хитрости фюрера

Наиболее острый заочный дипломатический поединок Сталина с Гитлером произошел в ноябре 1940 года. Тогда по приглашению германского правительства в Берлин направилась советская миссия, руководимая наркомом иностранных дел, вторым лицом в государстве В.М. Молотовым.

О встрече советской делегации с Гитлером подробно рассказал ее участник В.М. Бережков в книге «Страницы дипломатической истории» (1982). Он подчеркнул декоративную ритуальность обстановки, призванной психологически подавить приглашенных. Два высоких эсесовца в черной форме с черепами на фуражках распахнули огромные двери, встав по обе стороны и вытянув правую руку в фашистском приветствии. Огромный кабинет, похожий на зал, громадный письменный стол, большой глобус и в сравнении с этим антуражем небольшая фигура фюрера.

Подчеркивая свое дружеское расположение и уважение к представителям СССР, Гитлер подошел к ним, поздоровался со всеми за руку и пригласил к беседе. Он произнес вступительную речь о том, что Англия фактически уже разбита и скоро капитулирует, Германия контролирует всю Западную Европу. Пора позаботиться о разделе Британской империи.

Странам оси - Германии, Италии и Японии - надо узнать соображения на этот счет Советского правительства.

В ответ Молотов, оставив без внимания заявление Гитлера, предложил обсудить конкретные практические вопросы. В частности, хотелось бы знать, почему германские войска направлены в Финляндию, а военная миссия в Румынию без консультации с Советским правительством? Ведь этим нарушается пакт о ненападении, заключенный в 1939 году.

Фюрер старался направить переговоры в нужное ему русло, усыпляя бдительность Молотова разглагольствованиями о разделе мира, в котором предлагал участвовать и СССР. Тем самым, по его словам, укрепятся дружеские отношения СССР с Германией. Судя по всему, Сталин дал указание Молотову твердо проводить свою линию: выяснять причины концентрации немецких войск на восточном направлении, отмечая реакцию Гитлера на эти вопросы. А она оказалась неординарной. Как писал В.М. Бережков: «Несмотря на актерские способности, фюреру не удалось скрыть растерянности...» Отвечал он сбивчиво и неубедительно. Молотов добавил, что сложившаяся ситуация вызывает озабоченность Москвы и желание получить от германского правительства четкий ответ по этому поводу.

Гитлер вынужден был сослаться на свою неосведомленность. Он вновь начал развивать свою идею раздела мира - дымовую завесу, призванную скрыть истинные намерения Германии. Советскому Союзу предлагалось распространить свое влияние в южном направлении, вплоть до Индийского океана...

«Здесь Молотов перебил Гитлера, - отмечает Бережков, - заметив, что он не видит смысла обсуждать подобного рода комбинации. Советское правительство заинтересовано в обеспечении спокойствия и безопасности тех районов, которые непосредственно примыкают к границам Советского Союза».

Безусловно, такое поведение главы нашей делегации объяснялось указаниями Сталина пресекать попытки Гитлера увести переговоры от проблем, актуальных для СССР. Надо было доказать фюреру, что он имеет дело с сильным противником, который не поступится своими идеологическими принципами. Гитлеру пришлось лицемерить, хитрить, изворачиваться, лгать, тогда как Сталин через Молотова давал ясно понять, что ведет честные переговоры, не скрывая своих интересов. По-видимому, Гитлер сознавал свое отчасти даже унизительное положение и проигрыш дипломатического поединка на этой стадии. Поэтому он прервал встречу, сославшись на возможность воздушной тревоги.

Британская авиация осуществляла смелые налеты на Берлин, и, по-видимому, не случайно они были приурочены к моменту пребывания здесь советской делегации. Тем самым подчеркивалось, что с Англией далеко еще не покончено и она не пойдет ни на капитуляцию, ни на сговор с Третьим Рейхом. Не исключен более хитрый ход британских руководителей: создать у русских впечатление, что Германия собирается и впредь воевать с Англией, а потому не следует обращать внимания на концентрацию немецких войск на восточном направлении; тем самым подкреплялись планы фюрера двинуться на СССР.

«На следующий день состоялась вторая встреча с Гитлером, - пишет Бережков. - К тому времени из Москвы уже поступила шифрованная депеша. Отчет о вчерашней беседе был рассмотрен, и делегация получила инструкции на дальнейшее. Советское правительство со всей категоричностью отвергало германское предложение, отклонив попытку Гитлера втянуть нас в дискуссию по поводу раздела «британского имущества». При этом вновь подтверждалось указание настаивать на том, чтобы германское правительство дало разъяснение по вопросам, связанным с проблемой европейской безопасности...»

К сожалению, здесь не сказано, от кого поступило это указание. По данному поводу вряд ли было заседание Правительства. Указание могло поступать или от Политбюро, или лично от Сталина. Второе наиболее вероятно; к этому времени он был безусловным руководителем как внутренней, так и внешней политики страны. Вообще, в подобных случаях коллегиальность решений нецелесообразна.

Итак, вторая встреча с Гитлером ничего, по существу, не изменила. Молотов продолжал четко проводить сталинскую линию, а фюрер и Риббентроп старались всячески завуалировать приготовления Германии к вторжению в СССР. Молотов сказал, что в Москве недовольны задержкой с поставками германского оборудования в Советский Союз; такая практика недопустима, поскольку советская сторона точно выполняет обязательства по экономическому сотрудничеству с Германией. Гитлер возразил: его страна ведет с Англией борьбу «не на жизнь, а на смерть» и вынуждена мобилизовать поэтому все свои ресурсы.

И тут Молотов, как свидетельствует Бережков, сделал резкий выпад:

- Но мы только что слышали, что Англия фактически уже разбита. Какая же из сторон ведет борьбу на смерть, а какая - на жизнь?

И на этот раз Гитлер был ошеломлен ответом, хотя и предпочел сдержаться, проговорив невнятно, что Англия разбита еще не совсем, на этом направлении остается кое-что сделать, а вообще-то тема беседы исчерпана и переговоры продолжит Риббентроп.

На этот раз министр иностранных дел Третьего Рейха предложил СССР присоединиться к пакту трех (Германии, Италии, Японии). Начавшаяся воздушная тревога заставила их всех перейти в бункер. Молотов вновь отметил, что уверения в скором разгроме Англии выглядят неубедительно, так же как разъяснения по поводу пребывания немецких войск в Финляндии и Румынии. Риббентроп заявил, что «несущественные вопросы» следует обсудить по обычным дипломатическим каналам. На этом завершился визит советской дипломатической делегации в Берлин.

Теперь известно, что тогда уже разрабатывали стратегию нападения на СССР, а Гитлер накануне встречи с Молотовым издал 12 ноября 1940 года секретное распоряжение, где говорилось: «Политические переговоры с целью выяснить позицию России на ближайшее время начинаются. Независимо от того, каким будет исход этих переговоров, следует продолжать все уже предусмотренные ранее приготовления для Востока. Дальнейшие указания на этот счет последуют, как только мною будут утверждены основные положения операционного плана». Этот «План Барбаросса» был утвержден 18 декабря. Директива начиналась так: «Германские вооруженные силы должны быть готовы еще до окончания войны против Англии разбить Советскую Россию в стремительном походе... Приготовления должны быть закончены до 15 мая 1941 года. Особое внимание надо уделить тому, чтобы подготовку этого нападения было невозможно обнаружить».

Кто же победил в этом дипломатическом поединке? Сталин - в лице Молотова - сражался, что называется, с открытым забралам. Фюреру ясно дали понять, что СССР обеспокоен восточной политикой Германии, не исключает подготовку войны, но в то же время не боится этого и не собирается поступиться принципами, идти на сговор с фашистами. Гитлер, конечно же, понял: его дипломатические хитрости и увертки были разгаданы Сталиным, что поставило фюрера в унизительное положение. Кроме того, Сталин должен был укрепиться в своих подозрениях относительно агрессивных намерений Германии по отношению к Советскому Союзу, Гитлеру не удалось усыпить бдительность Сталина.

Правомерен вопрос: а не потерпел ли Сталин в этом поединке поражения? Ведь через полгода гитлеровцы вторглись в СССР и началась война, которую вождь советского народа не предвидел, чем и объясняются первые страшные наши поражения.

Чтобы так думать всерьез, надо быть очень наивным, мягко говоря, человеком. Зная весь ход переговоров и ведя его по своему сценарию, Сталин понимал, насколько опасно поведение Германии для СССР и что войны с ней не миновать. Как видно из беседы Молотова с Гитлером, такой вывод был сделан советской стороной. Более того, вскоре к Сталину поступили разведданные о предполагаемом начале агрессии - 15 мая.

Что в такой ситуации мог предпринять СССР? С военной точки зрения самое логичное - опередить противника, первым нанеся ему удар. Политические результаты этого могли стать катастрофичными для Советского Союза. Он предстал бы как агрессор, вероломно нарушивший мирный договор с Германией. У нее появилась бы возможность, вступив в союз с Англией или добившись ее нейтралитета, завоевать симпатии мирового общественного мнения и дать достойный отпор врагу. Япония имела бы все основания объявить войну СССР.

Сталинская мирная политика была не пропагандистской декларацией, а честной и последовательной линией поведения в отношении других стран. К этому времени социалистическая система доказала свои преимущества перед капиталистической. Советский Союз превратился в сверхдержаву, с которой в Европе могла соперничать только Германская империя. Благодаря индустриализации быстро укреплялась оборонная мощь страны. Жестокий урок финской войны, хотя и победоносной, показал, насколько тяжело положение агрессора и как силен отпор тех, кто борется за свою свободу.

Сталину оставалось принять единственно, пожалуй, верное решение: продолжать напряженную подготовку к войне, стараясь как можно дальше отодвинуть ее начало. Сказывались последствия военной доктрины Тухачевского, предполагавшего наступательные операции, а потому делавшего ставку на легкие танки, танкетки, тяжелые бомбардировщики. Если бы удалось отодвинуть начало войны до лета 1942 года (осенью и зимой 1941-го нападение было маловероятно из-за климатической обстановки), тогда СССР смог бы дать агрессору мощный отпор. К этому и стремился Сталин.

Но и Гитлер понимал это. Почему он не начал войну в мае 1941 года? Казалось бы, он уступил выгодное время начала лета, а потому его войска вышли к Москве лишь поздней осенью. Однако, с другой стороны, Сталин знал о плане начала войны 15 мая, и должен был подготовить отпор. Вторжения не произошло. Это создавало впечатление, что агрессия откладывается на некоторое время (об этом тоже были донесения разведки). С начала июня были веские основания считать, что Германия нападет не раньше следующего года, и можно продолжать перевооружение Красной Армии.

Если Гитлер продумал такой вариант, то это свидетельствует о его незаурядной проницательности. Усыпив бдительность противника, он получил возможность провести стремительную операцию.

А что мог предпринять Сталин, даже твердо уверенный в неизбежность скорого нападения фашистов? Спешно подтянуть к западной границе как можно больше войск и объявить о всеобщей мобилизации? Это было бы расценено как свидетельство агрессивных намерений СССР. Гитлер мог бы воспользоваться благоприятной ситуацией, чтобы представить Сталина вероломным поджигателем войны.

С другой стороны, провести крупную передислокацию войск и мобилизацию невозможно за две-три недели. Не надо быть большим стратегом, чтобы это понять. Кроме того, концентрация сил у границы в случае мощного удара фашистов грозила потерей наи-более боеспособных частей Красной Армии и быстрой оккупацией практически всей Европейской России, на что и рассчитывал Гитлер. (Вспомним, как в войне 1967 года на Ближнем Востоке арабы потерпели поражение прежде всего потому, что демонстративно собрали свои войска у границ Израиля, который нанес им с воздуха и на земле сокрушительные удары. Нечто подобное могло произойти с СССР в 1941 году.)

Если Гитлер сознательно отодвинул дату нападения на СССР с весны на 22 июня 1941 года, это было очень разумное решение, позволившее ему обхитрить Сталина. Однако последнему в любом случае оставалось только надеяться, что Гитлер прежде обезопасит себя от Англии и постарается затем договориться с японцами о координации совместных действий. В данном случае фюрер «переиграл» Сталина (если, повторим, продуманно отодвинул время агрессии). Хотя положение советского лидера исключало ведение активных действий.

Кстати, в январе 1941 года первым заместителем наркома обороны и начальником Генштаба был назначен Г.К. Жуков. Так что конкретные меры по подготовке отражения агрессии должен был предпринять прежде всего он. И если уже не Верховного главнокомандующего, а его называют «творцом победы» (что безусловно несправедливо), то за явно недостаточную готовность Красной Армии к отражению агрессии отвечать должен был прежде всего Жуков. Хотя, конечно же, главная причина наших первых поражений объясняется просто: враг был сильней.

Накануне

22 июня 1941 года до сих пор в значительной степени остается исторической загадкой и обросло обильной историографией. Мы не ставим своей целью разгадать ее. В частности, воспользуемся сведениями и выводами компетентного историка О.В. Вишлева, долгое время специально занимавшегося этой проблемой и тщательно проанализировавшего источники и литературу по ней.

Сталин имел основания надеяться, что войну, начавшуюся в июне 1941 года, можно было предотвратить мирными средствами. Лето 1940 года было «медовым месяцем» в германо-советских отношениях. Но этот период вскоре закончился.

После капитуляции Франции, когда британским войскам Гитлер позволил бежать отсюда на родину, части вермахта начали стягивать к советской границе. Ожидать нападения со стороны Англии им не приходилось.

Зная, что в Берлине приступили к разработке планов военного нападения на СССР, советский вождь интенсивно готовил страну к войне. Вишлев подчеркивает: «Военное столкновение с Германией Сталин стремился предотвратить, основываясь на трезвой оценке внутри- и внешнеполитического положения СССР, состояния его вооруженных сил и понимании того, какую величайшую опасность для Советской страны таила в себе германская агрессия. Именно этим, а не «симпатиями к Гитлеру и фашизму» и не иллюзиями относительно «дружбы» с Германией, как это пытаются сегодня представить некоторые авторы, определялось все то, что Делалось Москвой, особенно с весны 1941 года, для того, чтобы избежать войны с Третьим Рейхом.

Руководитель советского государства не шел на уступки Гитлеру, а старался дипломатическими путями затруднить подготавливаемую агрессию, одновременно усиливая оборонный потенциал Советского Союза. В отношении Берлина проводился довольно жесткий курс. Бескомпромиссность в дипломатии сочеталась с периодическими «замораживаниями» сырьевых поставок Германии в качестве рычага политического давления на нее. Основными требованиями советского руководства были: выполнение ранее достигнутых германо-советских договоренностей и отказ Берлина от экспансии в те районы Восточной Европы, которые Советский Союз считал своей зоной безопасности. Кроме того, Кремль стремился улучшить отношения с сопредельными государствами».

Ни одну из этих задач окончательно решить не удалось. Зато Сталин добился двух крупных дипломатических успехов: в конце марта 1941 года Турция заявила о своем нейтралитете в случае нападения на СССР; тем самым укреплялась безопасность наших границ на юге. В апреле был подписан японско-советский пакт о нейтралитете, снижавший опасность войны на два фронта.

Однако надежды на то, что Германия завязнет в длительной войне с Югославией и Грецией, не оправдались. Следовательно, нападение на Советский Союз могло произойти в самое ближайшее время.

Тогда Сталин в апреле-мае 1941 года перешел к другой тактике: поиска компромиссов одновременно с демонстрацией военной мощи. Надо было всеми средствами оттянуть время нападения до осени, когда из-за распутицы, а затем и зимних холодов вермахт не нападет.

Гитлер хотел обмануть Сталина, подбрасывая версию, будто скопление немецких войск у советской границы - отвлекающий маневр перед их высадкой в Англии. Но эта хитрость не удалась. Уже в марте 1941 года Сталин получил несколько сообщений о том, что Гитлер, не добившись превосходства в воздухе и на море, отказался от высадки на Британские острова. В Лондоне не исключали сговора с ним. Полет Гесса в Великобританию еще больше усилил подозрения на этот счет. Не представлял секрета тот факт, что немало влиятельных государственных деятелей этой страны оставались сторонниками сближения с Германией.

Существует вполне правдоподобное предположение, что Гесс вел важные переговоры с Черчиллем по поручению Гитлера. От имени фюрера он, по-видимому, предлагал британскому премьер-министру участие в совместном англо-германском нападении на СССР. Черчилль отказался от такой авантюры, но заверил Берлин в том, что займет позицию нейтралитета в германо-советской войне.

Давая такое обещание, Черчилль отвел угрозу вторжения немцев на Британские острова, натравливал Германию на Советский Союз и получал возможность в дальнейшем свободно маневрировать по мере дальнейшего хода военных действий.

На справедливость такого мнения указывает то, что протоколы допроса Гесса после его приземления в Англии до сих пор не опубликованы. Очень неубедительно звучит предположение, будто Рудольф Гесс был психически ненормален, а его акция - экстравагантная выходка одиночки: слишком высокое положение занимал этот человек в нацистском государстве.

Черчиллю было бы целесообразно провести подобные переговоры и занять на них позицию, выгодную для Англии. Не утруждая себя какими-либо официальными договоренностями, он имел возможность в любое время нарушать данное обещание, а оповестив Сталина о возможности скорого нападения фашистов на СССР, демонстрировал свою готовность к совместным действиям против общего врага. Такая «двойная игра» была вполне в его стиле.

Гитлер получал сообщения, что Сталина интересует не сомнительная проблема германского десанта, а возможность германо-английских переговоров и компромисса Германии с США. Можно было ожидать удара немцев по главной транспортной артерии Британской империи - Суэцкому каналу и вторжения на Ближний Восток. Из-за активности германских войск, авиации, разведки и дипломатии в этом районе мира, Сталин считал наиболее вероятным именно такое развитие событий. Тем более что Япония, отказавшись от притязаний на советскую территорию, направила свои усилия на завоевание колоний в Юго-Восточной Азии. Логично было предположить, что и Гитлер изберет подобную стратегию, нанося удар «в подбрюшье» Британской империи и устанавливая свое господство в нефтеносном регионе. У Сталина были все основания надеяться на выигрыш времени. Тем более что войне должны были бы предшествовать переговоры. Вишлев отмечал: «Но чтобы заставить «столь острожных русских» поверить в возможность... «нормального дипломатического пути» объявления войны, требовалось дать основания для такого рода надежд». Гитлер хотел поддерживать у Сталина уверенность в том, что этот шанс остается, сохраняя возможность на внезапное нападение. С этой целью он начал в мае 1941 года широкомасштабную дезинформационную акцию. Сталину подбрасывались сведения о том, что вермахт стянут к советской границе якобы с целью оказать давление на СССР, чтобы он принял «требования» Германии о передаче ей в аренду Украину и обеспечении германского участия в эксплуатации бакинской нефти. Другая «деза»: Берлин собирается потребовать прохода своих войск через южные районы СССР на Ближний Восток. Сообщалось также о том, что Черчилль согласен пойти на сговор с Гитлером. Это было вполне правдоподобно. Такое союзничество могло сорвать возможность создания мощной англо-американо-советской коалиции, способной резко ограничить поползновения Гитлера.

Дезинформационные слухи заполнили страницы многих газет и широко распространялись в столицах европейских государств. Создавалось впечатление, будто концентрация немецких войск - блеф, а мирное урегулирование германо-советских противоречий неизбежно. Эти сведения передавались в Кремль.

Сталин оказался в очень сложном положении. С одной стороны, сообщалось, что Германия готова напасть на СССР. С другой стороны, поступали сведения о том, что нацистское руководство осуществляется «психологический нажим» для укрепления «позиции силы» к предстоящим переговорам.

Сталин, боясь совершить ошибку, не сбрасывал со счетов ни ту, ни другую информацию. Но в то же время разведка доносила о разногласиях в верхушке нацистов: мол, Гитлер стремится сохранять мир с СССР и продолжать войну с Англией, а руководство вермахта хочет спровоцировать германско-советский конфликт. Чтобы не допустить такого столкновения, Сталин категорически требовал «не поддаваться на провокации».

Информация о возможных сроках начала войны, как мы уже упоминали, поступала самая разная. Сроки проходили, донесения не подтверждались, и это несколько успокаивало Сталина

22 июня вполне мог оказаться еще одним ложным прогнозом. Хотя нельзя забывать, что подготовка к войне велась усиленно. В частности, крупные части Красной Армии подтягивались к западной границе. Это некоторые нынешние авторы рассматривают как подтверждение того, что Сталин готовил нападение на Германию и Гитлер лишь опередил его. Несостоятельность такой позиции доказывается и советскими, и германскими документами. В оперативном планировании немцев вариант наступательных действий советских войск в расчет даже не принимался.

«Неприведение частей РККА в состояние повышенной боевой готовности свидетельствовало о выжидательно-оборонительной, а не наступательной позиции советского руководства... - пишет О.В. Вишлев. - Напасть на Германию означало бы для СССР в этих условиях пуститься в опаснейшую авантюру. Сталин же не был авантюристом, он был очень острожным и расчетливым политиком. Обо всем этом, к сожалению, забывают приверженцы концепции «превентивной войны».

Сталин хотел начать переговоры с Гитлером, но не желал проявить инициативу, полагая, что тот воспримет это как знак слабости. И по приказу Сталина были подброшены в Берлин «свидетельства» о сближении позиций СССР, Англии и США. Было ясно, что Гитлер очень боится такой возможности.

Однако обмануть фюрера не удалось. Он устроил инсценировку о будто бы допущенной Геббельсом утечке совершенно секретной информации в статье, опубликованной в нацистской газете сообщение о готовящемся немецком вторжении в Англию. Тираж .был срочно конфискован. Сталин понял случившееся: так, что «пробритански» настроенный Геббельс предупредил Лондон о вторжении, чтобы сорвать этот план, сделать войну с Англией бесперспективной и толкнуть Гитлера против СССР.

Сталин ответил заявлением ТАСС от 13 июня 1941 года, где завуалированно содержался призыв к Германии о переговорах. Но Гитлер молчал.

Сталин продолжал надеяться на начало мирных переговоров. Он опирался на поступавшую к нему информацию, каналы которой работали на полную мощность в последние предвоенные дни и часы.

Сообщения советских разведчиков и дипломатов были сумбурны и противоречивы. За последние годы из этого потока сведений отбирались те, которые предупреждали о возможном начале войны 22 июня. Это вроде бы демонстрировало глупость и болезненную недоверчивость Сталина. Однако очень легко быть критиком «задним числом». А в то время никто из авторитетных аналитиков в СССР не мог гарантировать абсолютную верность подобных (немногих!) данных. Тем более, предыдущие донесения о более ранних сроках вторжения не оправдались. Да и что можно было предпринять за считанные дни до предполагаемой агрессии? В предыдущие два месяца части Красной Армии на Западе и без того находились в постоянной боевой готовности. Некоторые из них в июне уже приступили к перевооружению. Казалось, беда уже миновала.

Сталин имел некоторые основания для надежды предотвратить войну даже в последние дни перед ней. Вспомним случай, рассказанный Судоплатовым. В московском отеле «Метрополь» советская контрразведка перехватила двух немецких дипкурьеров. Одного заперли будто случайно в кабине лифта, а другого- в ванной его номера. «Вызволили» застрявшего в лифте контрразведчики, которые за пять минут, имевшихся в их распоряжении, вскрыли его «дипломат» и сфотографировали лежавшие там секретные документы. Среди них было письмо Риббентропу посла Германии в СССР графа Шуленбурга, сообщавшего, что может быть посредником в урегулировании германско-советских противоречий. Шуленбург был одним из инициаторов и составителей Пакта 1939 года. Старый дипломат кайзеровской школы, он оставался верен бисмарковской традиции не вступать в военный конфликт с Россией. И доказывал это часто и убедительно на деле, чем заслужил определенное доверие в руководстве СССР, в частности у Сталина. (В 1944 году Шуленбург был казнен гестапо.)

Судоплатов писал: «Хотя признаки приближающейся войны были очевидны, этот документ, позиция Шуленбурга и его высокая репутация подтверждали, что дверь к мирному урегулированию все еще не закрыта».

Итак, поток противоречивых слухов и домыслов, взаимоисключающих дипломатических и агентурных донесений, экспертных оценок возрастал вплоть до 22 июня. Инициатива была на стороне Гитлера, Сталину оставалось только выжидать, каким станет очередной ход противника. Такова была объективная ситуация на тот период.

Может показаться, что на данном этапе дипломатия Гитлера оказалась более эффективной, чем сталинская. С этим нельзя согласиться. Отказ от переговоров - дипломатическая акция примитивная, показывающая не силу, а слабость того, кто избегает поединка, или его коварство. Но главное даже не в этом. В любой схватке, а тем более в продолжительном противостоянии, отдельные неудачи вполне естественны. Без них в сложных ситуациях невозможно обойтись. Главное здесь не частности, а общий результат. Как известно, результатом был триумф Сталина и трусливая злоба и зависть его недругов.

Сталинская дипломатия тоже одержала победу. Она показала всему миру, что Советский Союз всегда готов к мирным переговорам, предпочитает сотрудничество с другими странами, не строит агрессивных планов и честно выполняет взятые на себя обязательства. Ничем подобным гитлеровская дипломатия похвастаться не могла.

Кстати, в январе 1941 года Гитлер заявил: «Сталин, властитель России - умная голова, он не станет открыто выступать против Германии». И еще: «Пока жив Сталин, никакой опасности нет: он достаточно умен и осторожен».

Может возникнуть вопрос, очень «модный» в период «перестройки» и расчленения СССР: а как же тогда трактовать оккупацию советскими войсками Прибалтики, западных районов Белоруссии, Украины?

Ответ подсказывает тот факт, что ввод советских войск в Литву, Латвию, Эстонию, а затем присоединение этих стран к СССР не вызвало практически никакого сопротивления. Лишь в районе восточной Польши, куда вошли наши войска, погибло немногим более 1 тысячи военнослужащих. То есть насильственной оккупации не было. Народы этих стран и правительства восприняли акт присоединения к СССР более или менее лояльно. Немецкая оккупация обернулась бы для значительной части местного населения трагедией или порабощением (что входило в планы нацистов). В то же время попытка отодвинуть границу от Ленинграда в глубь Финляндии обернулась войной, на которой за три с половиной месяца погибло почти 127 тысяч военнослужащих СССР. Здесь победа досталась дорогой ценой. Хотя и была достигнута цель, поставленная Сталиным. В результате во время Великой Отечественной войны удалось спасти Ленинград (ведь финны воевали на стороне гитлеровцев).

Итак, попытка насильно оккупировать сравнительно небольшую часть Финляндии (с предложением компенсировать это передачей ей советских территорий) обернулась кровопролитной войной. А присоединение трех прибалтийских стран и значительных областей Польши произошло мирным путем. Вот принципиальная разница между оккупацией и вхождением в состав державы. Отодвинув границу СССР на запад, Сталин создал дополнительный рубеж обороны, продолжая готовиться к будущей войне. Как государственный деятель он был абсолютно прав. Коли бы эти территории достались гитлеровской Германии, победа в Великой Отечественной обошлась бы еще более дорогой ценой... Впрочем, о цене победы - позже.

Полное поражение

Победоносное, хотя и с немалыми потерями, начало войны Германии, а по сути всей континентальной Европы против СССР, могло завершиться капитуляцией если не от имени Сталина, то по инициативе тех, кто мог бы его сменить. Таким был расчет гитлеровцев. Он не оправдался.

Несколько слов о «внезапности» войны для Сталина. Как извечно, на рассвете 22 июня, по воспоминаниям Г.К. Жукова, руководитель страны крепко спал. Однако, судя по всему, это вовсе не свидетельствовало о его беспечности и непонимании напряженности обстановки. Вот что сообщает досье «История и современность» (№ 6, 2003 год):

«День перед началом войны Жуков описывает удивительно кратко, с большими недомолвками. О том, что происходило 21 июня, в его книге нет ни слова. Рассказ о начале войны Жуков начинает сразу с ночи на 22 июня. По его словам, директива о приведении приграничных войск в боевую готовность была отправлена в 0.30 ночи 22 июня. Почему так поздно? Ведь Сталин дал указание об этом еще днем. У Жукова объяснения нет».

Возможно, это говорит о том, что Георгий Константинович, занимавший ответственный пост начальника Генштаба, или не слишком торопился, или его отвлекли какие-то другие дела. По линии войсковой разведки он мог бы, пожалуй, еще раньше оценить опасность нападения.

Позже с нелегкой руки Хрущева стало принято обвинять единственно Сталина в том, что он в том случае проявил беспечность, слишком доверился мирным обещаниям Гитлера. Однако нет никакого сомнения в том, что фюрер не внушал никакого доверия Сталину. Просто в тот момент советскому вождю (который еще не был Верховным Главнокомандующим) оставалось только ждать и надеяться, что вторжение гитлеровцев отложено на следующий год. Тем не менее уже тогда была дана команда подготовить к отправке на запад страны некоторые воинские части, находившиеся в Сибири. О том, какая была обстановка за полтора месяца до начала Великой Отечественной, можно судить, в частности, по воспоминаниям тогдашнего выпускника одной из военных академий Энвера Муратова. Днем 5 мая он с группой товарищей пришел на торжественный прием в Кремль. При входе их не обыскивали (вспомним миф о страшной подозрительности Сталина). На банкете один из тостов произнес генерал:

- Товарищи! Предлагаю выпить за мир, за сталинскую политику мира, за творца этой политики, за нашего великого вождя и учителя Иосифа Виссарионовича Сталина.

Сталин протестующе замахал рукой и взял слово, заметно волнуясь. Вот главное, что он сказал:

- Этот генерал ничего не понял... Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное трудящимися под руководством Коммунистической партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину... истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я предлагаю выпить за войну, за наступление в войне, за нашу победу в этой войне!

Правда, последняя фраза может навести кого-то на мысль, что Сталин планировал начать войну первым, а Гитлер его перехитрил, опередив. Однако в действительности любой мало-мальски разбирающийся в подобных вопросах человек понимает, что для развертывания широкого наступления требуется соответствующая подробная разработка, подтягивание к фронту огромного количества войск и т.п. Ничего подобного у нас не было, тогда как гитлеровский генштаб заранее подготовил план вторжения («Барбаросса») и провел передислокацию своих армий. Слова Сталина на банкете свидетельствуют о том, что он с полнейшей серьезностью и с большой тревогой относился к донесениям о готовящемся в середине мая фашистском наступлении.

О том, что касается первых месяцев Великой Отечественной войны, тоже приводят сильно искаженные, а то и явно лживые сведения. Например, называют совершенно невероятные цифры попавших в немецкий плен бойцов и командиров Красной Армии: 2,5 миллиона или даже еще больше - в первые месяцы сражений, а в общем - 3,6 млн Однако, как выяснилось, немцы причисляли к пленным большое количество гражданских лиц. Так, один из германских приказов предписывал: «При захвате отдельных населенных пунктов нужно немедленно и внезапно захватывать имеющихся мужчин в возрасте от 15 до 65 лет, если они могут быть причислены к способным носить оружие... объявить, что они впредь будут считаться военнопленными...»

Наконец - забегая вперед - про общие наши потери. По уточненным данным наши боевые потери составили 6,5 млн человек, а в оккупации погибло 13,6 млн «Можно даже утверждать, - сделал вывод В.В. Кожинов, - что люди, находившиеся в армии, в воинском строю, были более защищены от гибели, чем те, кто находился под игом врага». А то, что советских военных пало в сражениях примерно в 1,7 раз больше, чем фашистов, объясняется главным образом их огромным численным и техническим перевесом в два первые года войны...

Итак, наши крупные поражения в начале Великой Отечественной не деморализовали народ, Красную Армию, Сталина. Хотя тогда положение было критическим и рассматривалась даже авантюрная идея о физической ликвидации Гитлера осенью 1941 года. В случае взятия Москвы немцами покушение должно было произойти во время предполагаемого их парада на Красной площади. В 1942 году было решено уничтожить Гитлера в его полевой ставке в Виннице,

Предполагалось произвести покушение .на него и в Германии. Организатором был впоследствии известный советский боксер И. Миклашевский - племянник актера Блюменталь-Тамарина (перебежавшего к немцам), внедренный советской разведкой как «добровольно сдавшийся в плен». Используя расположение чемпиона мира Шмерлинга, он вошел в высшие круги рейха. Миклашевский разработал план покушения в одном из берлинских театров. В этом ему могла помочь подруга любовницы Гитлера Евы Браун - известная тогда кинозвезда Ольга Чехова (племянница жены А.П. Чехова- знаменитой актрисы, а также бывшая жена известного актера, племянника Антона Павловича, Михаила Чехова).

Но тут неожиданно поединок двух вождей вновь начал принимать дипломатический характер. Из Москвы поступил приказ о прекращении подготовки убийства Гитлера. Он был отдан лично Сталиным, которому регулярно докладывали о ходе разработки этой операции. В мемуарах П.А. Судоплатова дано объяснение: «В 1943 году Сталин отказался от своего первоначального плана покушения на Гитлера, потому что боялся: как только Гитлер будет устранен, нацистские круги и военные попытаются заключить сепаратный мир с союзниками без участия Советского Союза. Подобные страхи не были безосновательными».

Шли тайные переговоры гитлеровцев с представителями Англии и США. Посредником в этих переговорах был Ватикан. По мнению западногерманского историка Хаффнера, в своем приказе от 23 февраля 1942 года «Сталин давал ему (Гитлеру.- Авт.) очередной аванс: Советский Союз не ставит себе целью «уничтожить германское государство... Красная Армия имеет своей целью изгнать оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков». Только это и не больше. В этом приказе Сталин назвал «вероятным» и «желательным», если война за освобождение советской земли приведет также к свержению «клики Гитлера». Тем самым эти задачи не были обязательными целями войны и условием для заключения мира».

Военно-политическую ситуацию резко переломила Сталинградская битва. Кстати, в ходе ее был взят в плен родственник Адольфа Гитлера.

Много написано о пленении немцами сына Сталина Я.И. Джугашвили. Но только сравнительно недавно были рассекречены документы о том, что советскими войсками во время Сталинградской битвы был пленен племянник Гитлера, сын его родной сестры Ангаелы лейтенант Лео Раубаль. Сын советского вождя вел себя в плену мужественно и погиб. А вот Лео в плену сам заявил о том, что является племянником фюрера. По словам его товарища по плену капитана Беккера, он сам поспешил признаться об этой своей родственной связи, боясь, что если о ней узнают русские, «ему тогда придется плохо».

Племянник фюрера был досрочно освобожден в 1955 году, когда Хрущев после переговоров с канцлером ФРГ К. Аденауэром выпустил всех немецких военнопленных, участвовавших в гитлеровских зверствах. Его допрос 27 февраля 1943 года вел крупный советский разведчик А.М. Коротков. Вот какие вопросы он задавал Раубалю: «Кто присутствовал у Гитлера во время этих обедов? Кто помимо Вас присутствовал у Гитлера в эти две последние встречи? Кого вы знаете из руководства национал-социалистской партии?»

Интерес к этим сведениям был не случаен. Сталин знал, что на Западе есть значительный слой в верхних эшелонах власти, способный пойти на сговор с той частью нацистского руководства, которая готова была пожертвовать своим фюрером. Всякая информация об этих кругах была весьма ценной. (Она пригодилась, в частности, в начале 1945 года, когда Аллен Даллес вел сепаратные переговоры в Швейцарии с генералом СС Вольфом.)

...Надо еще раз подчеркнуть: у Сталина были все основания не доверять союзникам и затаить на них глубокую обиду. У него не должно было оставаться никаких сомнений в том, что они, ведя войну с Германией, стараются максимально обескровить, ослабить СССР. Обещая открыть второй фронт в 1942 году, они не только обнадежили советского верховного главнокомандующего, но и серьезно нарушили его стратегические планы. Не чувствуя никакой угрозы с Запада, немцы и их союзники смогли предпринять крупное наступление с угрозой захватить Ленинград и Сталинград.

Создается впечатление, что Черчилль и Рузвельт вполне спокойно рассматривали такой вариант и даже - не исключено - надеялись на сильный подрыв позиций Советского Союза. После этого западные союзники могли бы диктовать ему свою волю. Однако летние немецкие успехи в 1942 году завершились зимой плачевно: сталинградской катастрофой.

Перед этой битвой впервые, пожалуй, проявился военный стратегический талант Сталина. Под его руководством (без ведома Жукова) была разработана операция по дезинформации противника: наш агент, которому немцы полностью доверяли, сообщил им, что советское контрнаступление планируется с основным ударом под Ржевом, куда был направлен маршал Жуков, не знавший, что ему предстоит провести отвлекающий маневр. Немцы подтянули свои войска под Ржев, успешно отразив советские атаки; и тогда началось неожиданное для врага наше наступление под Сталинградом, завершившееся окружением и уничтожением крупной группировки противника (треть миллиона человек).

Нечто подобное повторилось и в следующем году. Сконцентрировав свои вооруженные силы на восточном направлении, Гитлер после некоторых сомнений перешел к решительным действиям. В его распоряжении было 257 дивизий (из них состоящих только из немцев- 207), вместо 240- в 1942-м. Союзники Сталина, казалось бы, должны были отвлечь часть гитлеровских войск, высадившись во Франции. Однако союзники не торопились. 16 февраля 1942 года Сталин написал Рузвельту:

«Что касается открытия второго фронта в Европе, в частности во Франции, то оно, как видно из Вашего сообщения, намечается только на август-сентябрь, мне кажется, однако, что нынешняя ситуация требует того, чтобы эти сроки были максимально сокращены и чтобы второй фронт на Западе был открыт значительно раньше указанного срока...» А данное событие совершилось как раз, наоборот, значительно позже!

И вот 4 июня 1943 года, когда Гитлер подтягивал свои силы на Курском направлении, когда сюда стали поступать новейшие мощные танки «Тигры» и «Пантеры», самоходки «Фердинанд» и сосредотачивались в невиданном количестве танковые армии (дивизии СС «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», а также «Великая Германия» и др.), - в это самое время Рузвельт направляет Сталину послание «лично и строго секретно». О чем идет речь? Прежде всего- о борьбе с немецкими подводными лодками, о возможном участии Турции в войне на стороне союзников, о борьбе с Японией и поддержке Китая, о помощи французским войскам в Африке...

С каким чувством читал Сталин подобные третьестепенные сообщения, когда близилась решающая битва, в которой Германия напрягла все свои силы для того, чтобы сломить советские вооруженные силы? А Рузвельт в заключение довел до сведения адресата: «Совместная англо-американская штабная группа постоянно занималась и занимается пополнением необходимых планов самыми последними данными для того, чтобы немедленно использовать всякую слабость противника во Франции или в Норвегии...» (Да ведь недавно три немецких танковых дивизии были переброшены из Франции на Восточный фронт! Словно Гитлер твердо знает: Англия и США не станут мешать ему нанести сокрушительный удар Красной Армии.) «Согласно теперешним планам на Британских островах весной 1944 года должно быть сконцентрировано достаточно большое количество людей и материалов для того, чтобы предпринять всеобъемлющее вторжение на континент в это время».

Все ясно: союзники и на этот раз предали Сталина в наиболее острый, решающий момент военной кампании 1943 года.

11 июня Сталин ответил сдержанно, но сурово и кратко. Через 13 дней написал более подробно, напомнив Черчиллю: «Это Ваше ответственное решение об отмене предыдущих Ваших решений насчет вторжения в Западную Европу принято Вами и Президентом без участия Советского Правительства...» Действительно, слишком многое походило на сговор, направленный в данном случае не столько против Гитлера, сколько против Сталина.

Впрочем, он вряд ли очень надеялся на своих весьма ненадежных «соратников». Они по-прежнему выжидали удобный момент для активных действий в Европе, когда обессилят в схватке один на один Германия и СССР. Сталин тоже концентрировал вооруженные силы на Курском направлении. Зная об этом, Гитлер решил не отменять намеченную здесь операцию «Цитадель», а еще более укрепить свои, прежде всего бронетанковые силы. Но и это знал Сталин, а потому позаботился о том, чтобы советская сторона имела численное превосходство в людях и технике.

В двух ударных немецких группировках насчитывалось около 1 миллиона человек, 10 тысяч орудий и минометов, до 2700 танков и штурмовых орудий, 2050 самолетов. Им противостояли войска Центрального и Воронежского фронтов: 1,3 миллиона человек, 19 тысяч орудий и минометов, 3400 танков и самоходных орудий, 2170 самолетов.

Кроме того, на случай глубокого немецкого прорыва был организован резервный Степной округ, в составе которого имелось около полумиллиона человек, 7400 орудий и минометов, 1550 танков. В отличие от Сталина, Гитлер не предусмотрел возможность того, что наступление вермахта захлебнется и русские нанесут ответный удар. «Цитадель» разрабатывалась как исключительно наступательная операция. Ради нее были оголены отдельные участки Восточного Фронта.

Конечно, с советской стороны сделано было то же самое. Но к этому времени страна сумела оправиться от предыдущих ударов врага. На фронт поступало все больше техники, а танкисты, летчики, артиллеристы стали значительно квалифицированнее, чем раньше. Тем, кто в наши дни не способен представить себе, насколько высок был моральный дух советских солдат и офицеров, полезно прочесть английского военного историка полковника Е. Лейдери о том, как подготавливались красноармейцы к отражению немецкого наступления:

«В период ожидания солдаты проходили физическую подготовку, совершали марш-броски. Экипажи танков соревновались в преодолении препятствий, скорости и стрельбе. На встречах с молодыми солдатами ветераны делились своим боевым опытом. В составе каждого танкового экипажа включались один-два коммуниста или комсомольца, призванных подавать пример... В свободное время демонстрировались кинофильмы, организовывались спортивные игры, опытные воины выступали с лекциями».

Дело, конечно, не только в этом. Шла подготовка минных полей и огневых точек с учетом того, что немцы пустят вперед мощнейших «Тигров», «Пантер» и «Фердинандов» и предпримут ряд других маневров, которые можно было предугадать. Предстояло выдержать удар чудовищной силы. Например, на южном фланге Курской дуги девять лучших дивизий вермахта сосредоточились на фронте шириной 45 км.

Немцам перед решающим броском на восток было зачитано патетическое воззвание фюрера:

«Солдаты рейха!

Сегодня вы начинаете великое наступление, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом.

С вашей победой сильнее, чем прежде, укрепится убеждение в тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам».

Однако на рассвете 5 июля, когда немецкие солдаты и офицеры слушали эти слова, готовясь к смертельной охватке, на них обрушился шквал советских снарядов, бомб, мин и ракет. Это было - неожиданно и страшно. Ведь артподготовка обычно предшествует своей атаке, а тут все наоборот.

На нашей стороне командование находилось в напряженном ожидании: не произошла ли ошибка, не перенес ли враг дату наступления? Или вообще главные удары начнутся в других местах?

Но в 6.00 две тысячи немецких танков первой волны выползли из укрытий и двинулись вперед. К их встрече все уже было готово. «Вокруг нас от огня русской артиллерии, - писал радист «Тигра», - дыбом вставала земля. Иван, с присущей ему хитростью, не открывал огня в предшествующие недели... Весь фронт опоясали вспышки выстрелов. Казалось, что мы вползаем в огненное кольцо».

С огромным трудом и большими потерями продвигались вперед немецкие отборные части.

У поселка Прохоровка сшиблись лоб в лоб две танковые армии - около 1200 машин с обеих сторон. Началось небывалое в мире сражение бронированных чудовищ, изрыгавших огонь, взрывающихся, горящих... «Мы столкнулись, - писал немецкий танкист, - с казавшейся неистощимой массой русских танков- никогда раньше я не получал столь наглядного впечатления русской мощи и численности противника, как в этот день. Облака густой пыли делали невозможным получить поддержку от люфтваффе, и вскоре многочисленные «тридцатьчетверки» прорвали наш передовой заслон и, как хищные звери, рыскали по полю боя».

В этом сражении немцы потеряли 400 боевых машин, русские - на сто меньше. Ни о каком дальнейшем германском наступлении не могло быть и речи. Однако произошло нечто значительно худшее для них. «Мы надеялись, - писал командующий группой армий «Юг» фон Манштейн, - что нанесли противнику в ходе операции «Цитадель» столь ощутимый урон, что сможем теперь рассчитывать на передышку в этом секторе фронта...»

Ничего подобного не произошло. Сильно потрепанные танковые дивизии немцев отошли назад для передислокации и ремонта. Наши потери тоже были немалыми, однако поле боя осталось за нами, и „около тысячи поврежденных советских танков и САУ (самоходные артиллерийские установки) за полмесяца были вновь введены в строй. Подошли подкрепления. И хотя немцы совершили новый танковый прорыв на юге, это лишь ухудшило их положение. 3 августа советские войска перешли в наступление, нанося измотанному противнику сокрушительные удары. Он откатывался назад, не имея возможности закрепиться на каких-либо рубежах, ибо они не были заблаговременно подготовлены.

Как писал западногерманский историк Пауль Карелл: «...Накопленные за многие месяцы настойчивыми и самоотверженными усилиями войсковые резервы, и особенно танковые и моторизованные дивизии, растаяли в огненном горниле Курской битвы... Наступательная мощь была подорвана на длительное время. С этого момента и впредь создание стратегических резервов окажется более невозможным...

В этом смысле Курская битва была решающим сражением Второй мировой войны».

Гитлеровское великое наступление обернулось величайшим поражением.

Надо отдать должное фюреру: он испытывал серьезные сомнения в целесообразности проведения столь грандиозной операции. И все-таки он недооценил таланты русских генералов и маршалов, а главное - проницательности и высочайшего стратегического умения Сталина, утвердившего общий план операции. Риск был велик с обеих сторон, однако стратегия Сталина оказалась более верной. К тому же он обезопасил свои армии от разгрома, подтянув дополнительные резервы. Даже если бы немцам удалось вклиниться далеко в наше расположение, они столкнулись бы с новыми, готовыми к бою частями.

«То, что Курская битва - гигантская схватка двух вцепившихся друг в друга колоссальных сил, - писал американский военный историк М. Кэйдин, - может стать поворотным пунктом вой-ны в России, было совершенно очевидно обоим смертельным врагам. Если бы операция «Цитадель»... увенчалась успехом, сцена была бы подготовлена для широких новых наступательных операций против русских... Суть немецкого плана: разбить, перемолоть, рассеять, убить, захватить в плен... Позднее, если операция «Цита-дель» пойдет так, как рассчитывал Гитлер, последует большое новое наступление на Москву...» Фюрер предполагал оккупировать Швецию и, усилив южную группировку войск, выбить англо-американские части из Италии.

Все его планы полетели кувырком. Он был подавлен и растерян. Как настоящий хищник Гитлер умел великолепно нападать, а вовсе не держать оборону. Интеллектуально Сталин оказался значительно сильней его, и это вызывало неуверенность в своих действиях, которые предугадывает противник. В боевом единоборстве такая растерянность вынуждает совершать дополнительные ошибки.

До этой битвы Гитлер мог убеждать себя в том, что русских спасла от разгрома под Москвой лютая зима. Сталинградскую катастрофу он тоже мог оправдывать суровыми климатическими условиями, тем более что летние камлании 1941, 1942 и частично 1943 годов проходили успешно. Оккупировав крупнейшие промышленные районы Европейской России, где находилось 40% населения СССР, Гитлер был уверен, что у Сталина осталось слишком мало людских и технических ресурсов.

Геббельсовская пропаганда, неустанно твердившая о слабости советской государственной системы, отсталости промышленности, устарелости и скудности техники, интеллектуальной недоразвитости русского человека, - такая идеологическая обработка воздействовала и на Гитлера, и на его стратегические планы. Он не мог понять, что именно в 1943 году СССР стал превосходить Германию и ее сателлитов по производству высококлассной военной техники (сказалась, конечно, и помощь союзников, но и без них еще до войны были разработаны и запущены в производство превосходные танки, самолеты, орудия, «Катюши»).

Да, Гитлер всегда уважал Сталина - и все-таки недооценивал его. Сказывалась и убежденность в своей гениальности (что подтверждали его замечательные успехи как политика, государственного деятеля, руководителя вооруженными силами). Влияла, как мы уже отметили, антирусская пропаганда, а также вера фюрера в бредовую расовую теорию, согласно которой немцам предопределено изначально господствовать над славянами и побеждать их в сражениях, как положено более высокой расе...

Курская битва произошла летом и была прежде всего столкновением военной техники и тех, кто ею владел, а также стратегической и тактической мысли. Как писал американский военный журналист (бывший во Второй мировой танкистом) Дуглас Орджилл: «В конечном счете именно русские внесли наиболее ощутимый и долгосрочный вклад в теорию и практику танковой войны». И это объяснялось не только искусством инженеров и техников, но и многими другими причинами, включая умение использовать в сложнейших боевых условиях эти машины и механизмы.

«Помимо всего прочего, - по словам Орджилла, - Т-34 дал русскому солдату от рядового до генерала уверенность, которая заложила основу для будущих блестящих успехов советских танковых армий. Трудно переоценить также значение последствий того обстоятельства, что превосходная конструкция Т-34 была разработана и запущена в серийное производство столь своевременно».

Дело, конечно, не в уникальном творении, которое командующий танковой армией вермахта генерал-фельдмаршал Эвальд фон Клейст назвал «самым лучшим танком в мире». На Курской дуге произошло столкновение техники, которая была детищем научно-технологической мысли, индустрии, квалификации специалистов, всего промышленного и интеллектуального потенциала страны. И Советский Союз (Россия) по всем этим показателям оказался на самом высоком уровне, не уступая в этом ведущим капиталистическим державам.

...Мы уделили так много внимания Курской битве, потому что война, по замечанию остроумного американского писателя Амброза Бирса, - это «развязывание с помощью зубов политического узла, который не поддается языку». В такой «дипломатии пушек» Сталин оказался значительно более умелым, предусмотрительным, хитроумным и мудрым, чем Гитлер. Поражения последнего во многом определялись тем, что он слишком поздно осознал, что имеет Дело с противником, превосходящим его едва ли не во всех отношениях.

Финал

Рузвельт и Черчилль, как писал Хаффнер, «не только опасались, что из-за затяжки с открытием второго фронта Сталин может пойти на мир, чтобы вырваться из войны, но и предполагали, что Гитлер, особенно после Сталинграда, наверняка ухватится двумя руками за такую возможность спасения... Они серьезно думали о том, как предупредить преждевременный распад большой военной коалиции. Результатом их размышлений явилось требование о безоговорочной капитуляции Германии, которое было провозглашено 23 января 1943 года на совещании в верхах западных держав в Касабланке, приглашение на которое Сталин отклонил.

Это требование исключало любое перемирие или переговоры о мире со стороны западных держав не только с Гитлером, но и с любым другим германским правительством. Благодаря ему союз между Востоком и Западом действительно продержался до полной победы над Германией...

Такой представляется картина прошлого в наши дни. Однако в 1943 году еще длительное время было сомнительным... предотвратили ли (Рузвельт и Черчилль. - Лет.) сепаратный мир между Германией и СССР. Правда, в своем приказе по случаю 1 мая 1943 года Сталин совершенно определенно поддержал требование западных держав. Однако в июле, после своей крупной победы в грандиозной битве под Курском, русские открыто и демонстративно вновь отмежевались от этой политики: они сделали это одновременно с созданием Национального комитета «Свободная Германия» из немецких военнопленных и коммунистов. Это предложение предусматривало ведение «нормальных» переговоров о мире, правда, теперь уже не с Гитлером, а с такой Германией, которая нашла бы в себе силы и разум освободиться от Гитлера... Одобренный русскими Манифест Национального комитета читается как сплошная полемика против политики «безоговорочной капитуляции».

Действительно, в Манифесте речь шла о возможности мирного договора с Германией, но конечно же не нацистской: «Если германский народ по-прежнему безропотно и покорно допустит, чтобы его вели на гибель, тогда Гитлер будет свергнут лишь силой армий коалиции. Но это будет означать... расчленение нашего отечества. И пенять нам придется тогда только на самих себя. Если германский народ вовремя обретет в себе мужество и докажет делом, что он... преисполнен решимости освободить Германию от Гитлера, то он завоюет себе право самому решать свою судьбу и другие народы будут считаться с ним... С Гитлером мира никто не заключит... никто с ним и переговоры не станет вести. Поэтому образование подлинно национального немецкого правительства является неотложнейшей задачей нашего народа... Верные родине и народу силы в армии должны при этом сыграть решающую роль. Это правительство тотчас же прекратит военные действия, отзовет германские войска на имперские границы и вступит в переговоры о мире, отказавшись от всяких завоеваний».

Предложение о переговорах было альтернативой требования Запада о безоговорочной капитуляции. «Таким образом, - писал Хаффнер, - еще в 1943 году Советский Союз открыто говорил о мире с Германией, которая избавилась бы от Гитлера... Очевидно, что и в июле 1943 года, когда военная победа русских, даже без «второго фронта», была лишь вопросом времени, скорый мир без Гитлера был для них приемлемее достигнутой в результате неисчислимых жертв полной победы. Между тем манифест Национального комитета не нашел отклика в Германии. И тогда в октябре, после трех месяцев напрасного ожидания, русские присоединились на конференции министров иностранных дел в Москве к требованию о безоговорочной капитуляции. В 1944 году победоносные советские армии закончили освобождение территории СССР, освободили почти половину Восточной Европы и подошли к границам Германии. Западные союзники оставались на территории Бельгии. И вдруг именно там, в Арденнах, в декабре 1944 года Гитлер нанес контрудар, закончившийся для англо-американцев угрозой нового Дюнкерка. Эта угроза была устранена только верным союзническому долгу Сталиным, который приказал ускорить наступление на гитлеровцев на Восточном фронте».

По Хаффнеру, замысел Гитлера состоял в том, чтобы «заставить западные державы продолжить ее (войну. - Авт.) против СССР, а для этого они должны были объединиться с Германией, с его, гитлеровской Германией... Гитлер хотел поставить западные державы перед выбором: либо в последнюю минуту выступить с ним против Советского Союза, либо остаться у разбитого корыта. Он верил, что они скрипя зубами выберут партнерство с Германией как меньшее зло. Своим наступлением в Арденнах Гитлер хотел им показать, что он не может уже сдержать русских, но их он может и будет сдерживать и даже может отбросить. Либо вы будете вместе со мною стоять на берегах Вислы, либо русские дойдут до Рейна и даже до Ла-Манша. Выбирайте! Но такой замысел не удался. Не хватило сил... наступление в Арденнах захлебнулось. Русские неудержимо двигались к Одеру».

Но может быть, у Сталина, окрыленного победами, возникло искушение продвигаться как можно дальше на Запад, распространяя свою власть на максимальное число стран Европы? Не возникла ли у него мысль реанимировать давнюю идею мировой революции?

Ответы на эти вопросы - только отрицательные. Никаких агрессивных планов создания своей «империи», которыми был обуян Гитлер, у Сталина не было. Хаффнер писал: «Сталин сам остановил свои армии на Одере. Он, как и Гитлер, считал, что перед лицом быстро несущейся на Запад русской лавины западные державы впадут в панику и могут пойти на союз с немцами. Сталин был полон решимости не допустить этого.

В отличие от Гитлера Сталин был весьма трезвым, хладнокровным и осторожным политиком, который всегда знал меру. Он также видел опасность столкновения продвинувшихся вперед армий с Востока и Запада. Ее можно было избежать лишь в результате предварительно заключенных конкретных соглашений о демаркационной линии в оккупационных зонах. Такие соглашения были для него важнее сенсационных военных успехов, которые, чего доброго, могли напугать западных союзников... Это удалось ему сделать на Ялтинской конференции».

Яростное сопротивление, которое оказывали гитлеровские войска натиску Красной Армии, показывает, насколько сильна была ) идеологическая обработка немцев, как верили они своему фюреру. Он тоже не собирался капитулировать, до последних дней надеясь, что англичане и американцы поймут, как опасно для них распространение коммунизма и насколько выгодней сотрудничать с фашистской Германией, тоже капиталистической страной. Пожалуй, в подобных мечтах Гитлер слишком далеко отрывался от реальности. И в США, и в Англии очень влиятельные еврейские кланы не могли бы простить геноцид своего народа. Кроме того, общественное мнение в этих двух странах было совершенно явно настроено в пользу союзного СССР и против фашистов.

Правда, по мнению Хаффнера, «надежда Гитлера на столкновение Запада с Востоком была не такой уж необоснованной: весной и ранним летом 1945 года, действительно, была опасность, что война между победителями могла вспыхнуть сразу же. По крайней мере, один из ведущих деятелей коалиции - Черчилль был, по достоверным источникам, готов и даже стремился к этому». Хотя, пожалуй, если и была такая готовность, то лишь как один из вариантов действий, не более того.

Свои надежды Гитлер возлагал именно на Англию. На это у него были соображения сугубо теоретические. Как писал Шелленберг, на его расовую теорию о превосходстве германских народов опиралось его неприятие смешанных рас. На этой же основе выросла и его концепция единения с Англией, «братским германским народом». Это единение предполагало противопоставить величайшему врагу Запада, «коммунистическому недочеловечеству». При этом он был твердо убежден, что Сталин с 1924 года, в соответствии с гигантской тайной программой, осуществляет систематическое расовое смешение народов Советского Союза, стремясь к преобладанию монголоидных элементов. Многочисленные разведывательные сообщения о действительном положении дел в России не могли заставить его отказаться от этой навязчивой идеи».

Отметим, кстати, что расизм, пытавшийся опираться на научные данные, был популярен во многих западных странах. Например, американские антропологи Нотт и Глиддон опубликовали в 1854 году монографию «Типы человечества», где утверждали полное отсутствие родства между белыми и чернокожими, приближенными к человекообразным обезьянам. Французский аристократ Ж.А. де Гобино издал «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853), пытаясь доказать превосходство высшего расового типа - арийского. На такой основе вполне могли сойтись руководители крупнейших западных держав в своем давнем стремлении разрушить «азиатскую» - по их представлениям - Россию. Хотя, конечно же, сам Сталин был не менее (если не более) арийским типом, чем Гитлер, Геринг, Геббельс и многие другие нацисты. Так что гитлеровские расовые фантазии скорее всего имели более политический, чем антропологический характер.

У Гитлера были основания надеяться на соглашение с западными союзниками СССР по той простой причине, что Черчилль с давних пор хранил ненависть к стране, где у власти находятся представители народа, а не ставленники богачей и знати. Резкое ослабление влияния стран капитала в Европе толкало их на сговор с ослабевшей Германией против необычайно усилившегося Советского Союза. Если учесть, что здоровье Рузвельта ухудшилось и он умер 12 апреля 1945 года, а Черчилль на некоторое время стал самым влиятельным политиком Запада, его сговор с военным руководством фашистов был вполне возможен. Порой даже такие договоренности осуществлялись, а немцев, сдавшихся в плен англо-американцам, оставляли для возможной совместной войны против Советского Союза.

Главной помехой в этих планах был страх потерпеть сокрушительное поражение от могучей армии, сумевшей разгромить самую мощную военную машину Западной Европы. Русские войска неудержимо двигались на запад, и единственно, что могло их остановить, это приказ Сталина. И такой приказ был дан. СССР не стремился завоевывать Европу. Есть версия, что некоторые советские маршалы хотели этого, но Сталин выступил против.

Цена победы

Великие победы не покупаются, а одерживаются в тяжелых ера-жениях. Однако бывают и так называемые «пирровы победы», которые могут стать предвестниками тяжелейших кризисов и поражений.

Подчас в нашей стране за последние полтора десятилетия звучало и такое: лучше бы в войне победили страны Запада, пусть даже с германскими фашистами вместе, чем система «сталинизма», угнетавшая русский народ. И хотя так говорили и некоторые представители русской нации, их бы следовало причислить к врагам нашего народа и нашей культуры. Ведь после победы в Великой Отечественной СССР необычайно быстро возродился и окреп. В США разрабатывались планы нападения на нас, даже с применением атомного оружия, однако никто не рискнул их претворить в жизнь.

Некоторые деятели высказывались в том смысле, что падение рождаемости в СССР и быстрое уменьшение прироста населения объясняется людскими потерями военного времени. Это, конечно, чепуха, ибо вымирание русских началось в ельцинский период и продолжается теперь, когда о последствиях войны, бывшей шесть десятилетий назад, говорить нелепо. Главный показатель демографического и социального неблагополучия в стране - рост смертности. А этот показатель неуклонно увеличивался, как мы уже говорили, с хрущевских времен и резко пошел вверх после расчленения великой России-СССР.

Впрочем, сейчас речь идет о поединке Сталина и Гитлера, где дипломатия мира обернулась страшной войной. Кто в ней победил? Судя по целому ряду высказываний в средствах массовой (дез) информации, можно подумать, что восторжествовала Германия, ибо немецкий народ понес неизмеримо меньшие потери, чем советский. Например, в изданной массовым тиражом «Большой энциклопедии» («Хроника человечества», 1996) сказано, что перед войной в советских тюрьмах и лагерях находилось 10 млн человек. Потери в войне указаны в миллионах: СССР- 13,6 военных и 7 гражданских, Германия - 4,75 военных и 0,5 гражданских.

В «Большом энциклопедическом словаре» (1998) даны другие цифры: «По различным данным, потери вермахта составили от 6 млн до 13,7 млн ч., СССР потерял ок. 27 млн ч., в т.ч. 11,3 млн ч. на фронте, 4-5 млн партизан... В фашистском плену оказалось ок. 6 млн ч.». А.И. Солженицын обнародовал совершенно чудовищный (и по масштабам лжи тоже) показатель числа погибших наших военных- 44 млн, хотя затем решил уменьшить до 31 млн. Поистине антисоветская злоба затуманивает многие умы. И это - в 1990-е годы, когда установилось господство в стране олигархов при неимоверном расхищении национальных богатств и вымирании народа!

Заметим, что геббельсовская пропаганда во время войны, когда дезинформация становится стратегическим ресурсом, и то не достигала таких высот лжи. В газете «Клич», распространявшейся среди пленных красноармейцев, утверждалось, будто к началу 1942 года Красная Армия потеряла 20 млн человек при 5 млн пленных. Сходную цифру (22 млн) назвал антисоветский публицист Ю. Геллер. А вторящий ему М.П. Капустин назвал Отечественную войну поистине великой по масштабам потерь, и подчеркнул, что в конце 30-х годов «массовыми репрессиями был замучен и погублен цвет нации во всех слоях партийной, государственной, военной, общественной, научной и культурной интеллигенции».

Подумать только: погубили наилучших людей, до этого нарочно обрекли на голод «многие миллионы», а в результате... победили в самой жестокой за всю историю войне! Да это же чудо из чудес. Выходит, что победа далась вопреки неимоверным потерям Красной Армии, вопреки ущербности советского строя; вопреки миллионам заключенных в тюрьмах и лагерях; вопреки государственному террору и уничтожению лучших сынов отечества, включая самых талантливых военачальников, цвета офицерства и интеллигенции; вопреки бездарному руководству Сталина.

Обдумывая подобные «вопреки», приходишь в замешательство, будто такая страна и такой народ могли бы выстоять против сильнейшего врага, против самой мощной военной машины Запада, а фактически - против всей Западной континентальной Европы (около 300 млн человек!) с ее огромным экономическим потенциалом?

Тем не менее значительная часть нынешней российской интеллигенции (служащих) верит, что было именно так. Например, актер и кинорежиссер А. Смирнов в одной из телепередач истерично кричал, что в войне победили не умением, а числом, горами трупов, десятками миллионов убитых советских солдат. 22 февраля 1999 года руководитель телеканала «Россия» (а затем и министр культуры РФ) М. Швыдкой сослался на анекдот о Сталине, который на вопрос о потерях Красной Армии якобы ответил: «А сколько было убито фашистов? Около семи миллионов? Вот и наших погибло примерно столько же». Михаил Ефимович уточнил, что в Действительности советские потери были в три-четыре раза выше. Его собеседник журналист А. Симонов не усомнился в этом.

Итак, фашисты захватили территории, где находилось 40% населения СССР - 78 млн человек. В распоряжении Сталина осталось 115 млн, из которых 10 млн пребывало в лагерях, а около 20 млн было убито или попало в плен. Если учесть еще раненых и больных, то получается, что у Сталина фактически вовсе не осталось в 1943 году взрослых здоровых мужчин. А ведь до следующего года СССР сражался один против вермахта в Европе. Как же удалось нанести немцам и их союзникам сокрушительные удары?

Понять И. Геббельса, втрое увеличившего потери Красной Армии, можно: шла война не на жизнь, а на смерть, в которой все средства хороши. Но как расценивать опусы А. Солженицына, заявления М. Швыдкого, Ю. Геллера, Э. Генри, М. Капустина и прочих публицистов? Можно предположить, что все они ненавидят сталинскую систему, и это мешает им быть объективными. Но ведь в действительности речь идет о России, СССР, советском народе. Пусть даже они повторяют чьи-то чужие мнения, но почему бы не усомниться, не удивиться и, в конце концов, не обратиться к фактам.

Перед войной СССР ускоренно наращивал свой экономический и оборонный потенциал. Это требовало огромных усилий всего народа. Да, был недород и голод, но тем не менее общая смертность в стране снижалась и прирост населения составлял 1-2%. Следовательно, никаких массовых репрессий не было. В ГУЛАГе находилось в 1939 году 1 672 486 человек (из них 454 432 - за контрреволюционные преступления), а на следующий год соответственно 1 659 992 и 445 тыс. Да, шла жестокая борьба с уголовниками, насильниками и врагами советской власти. Но именно это позволило сплотить народ в предвоенное время. Если бы советские люди не доверяли Сталину и ненавидели власть, этот режим рухнул бы сразу же после первых поражений от фашистских захватчиков. Гитлер на это и рассчитывал. Хотя, зная о реальном положении советского народа, полагал, что более вероятный вариант: захват только европейской части Союза.

Перед войной армия, имевшая 680 тысяч командиров, потеряла (осужденных и расстрелянных) около 10 тыс., то есть 5%. Были ли они лучшими из лучших? Вряд ли. Ведь не они руководили частями Красной Армии, победившими в войне. Между прочим, 6 марта 1946 года Геббельс занес в свой дневник запись, приведя мнение Гитлера: Сталин своевременно провел военную реформу «и поэтому пользуется сейчас ее выгодами».

Война показала, что советские маршалы и весь командный состав не уступали лучшим германским генералам и офицерам. Сталин достаточно быстро понял, кого следует назначить на руководящие посты. Дальнейшие события подтвердили его правоту и мудрость как Верховного Главнокомандующего. Бывали у него ошибки, и немалые (он и сам в ряде случаев это позже признавал). Однако в конечном итоге правда была на его стороне, и он, а никто другой, привел СССР к победе.

За последние десятилетия стало модным всемерно восхвалять Г.К. Жукова как «творца Победы». Конечно, в его военном гении сомневаться не приходится. Не случайно ему Сталин доверил ряд ответственнейших операций. Но разве можно не воздать должное другим советским полководцам? Ведь сражения шли на многих фронтах и вдобавок в тылу врага. Требовалось руководить тылами не только армий, но и всей страны, снабжать войска всем необходимым, создавать новые образцы вооружения, спасать беженцев и пострадавших. А еще немалых трудов стоили дипломатические акции. Приходилось вести внешнюю политику, следить за состоянием стран союзников и противников... Короче говоря, много требовалось для победы.

Ну а как, же с военными потерями?

В книге честного и умного исследователя Вадима Кожинова «Великое творчество. Великая победа» был произведен подсчет наших потерь. По данным Госкомстата середины 1990-х годов, общее число умерших за годы войны, не считая естественной смертности, - 26,3 млн человек, не считая оказавшихся за пределами страны, которых было около 5,6 млн. Значит, война унесла примерно 20 млн советских жизней. Сколько же погибло наших военнослужащих? По результатам профессионального анализа В.В. Кожинова - 8,6 млн человек.

Примерно такую же цифру получил американский демограф (русский эмигрант) С. Максудов, работавший в Гарвардском университете. Он уточнил, что с учетом естественной смертности в армии от рук врага погибло 7,8 млн советских военных.

В «Военно-историческом журнале» (№ 9, 1990) приведены выводы двух специальных комиссий, подсчитавших наши потери. Всего было убито, пропало без вести, погибло в плену, умерло от ран, болезней и несчастных случаев 8 668 тысяч солдат и офицеров Красной Армии. Из них на первые полгода войны приходится 1,5 млн Учтем, что примерно столько погибло в фашистском плену. Обходись и мы так с вражескими пленными, немцы и их союзники не Досчитались бы более 10 миллионов своих военных (их потери составили 7,6 млн человек, а более 8 млн сдалось в плен).

Обратим внимание и на потери гражданского населения. Пронемецкая «Большая энциклопедия», преувеличив число наших павших воинов примерно в 2,5 раза (!), приуменьшила жертвы среди мирных жителей. Правда в том, что фашисты уничтожали наше гражданское население, а Красная Армия этого с немцами не делала. И все это- не пропаганда, а честные выводы, основанные на фактах.

Нередко говорят, что у нас главной ударной силой были штрафные батальоны. Мол, шли наши воины вперед от страха, ибо сзади стреляли им в спину заградительные отряды. Это - ложь и клевета. Всего прошло через спецлагеря бывших военнослужащих Красной Армии, вышедших из окружения и освобожденных из плена, - 354,6 тыс. человек. Из них 249,4 тысячи было передано в воинские чести, 30,7 тыс. - в промышленность, а 18 382 человека направлено в штурмовые батальоны. Кроме того, было создано из офицеров 4 штурмовых батальона по 920 человек каждый. Следовательно, на каждую тысячу обычных военных приходилось 2 штрафника. Никакого решающего значения эти отчаянные, но малочисленные части иметь не могли. Герой Советского Союза писатель В. Карпов, прошедший огненное крещение в штрафбате, высказался так: никто нас в бой не гнал пулеметами. Если б так было, мы пошли бы на них, а не на фашистов.

Почему же мы победили? На этот вопрос ответил Сталин, выступая на приеме в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 года. Он поднял тост: «За здоровье советского народа, и, прежде всего, русского народа». И пояснил: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-42 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города... И народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим новое правительство, которое обеспечит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это... И это доверие русского народа советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества, - над фашизмом».

Принимая участников Парада Победы, он вновь вернулся к этой мысли: «Не думайте, что я скажу что-нибудь необычайное. У меня самый простой, обыкновенный тост. Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» великого государственного механизма, но без которых мы все - маршалы и командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим».

Верные слова. Никто из руководителей нашей страны после него не говорил так просто, честно и справедливо. Несмотря на огромные потери и разрушения, страна невероятно быстро поднялась, промышленность была восстановлена (кстати, еще в 1944 году Сталин провел совещание, посвященное переориентации народного

хозяйства на мирные задачи). Рождаемость быстро пришла в норму, смертность уменьшилась, и прирост населения вновь, как до войны, стал больше, чем в других развитых государствах.

Правда, число осужденных за контрреволюционные преступления в 1950 году достигло абсолютного максимума: 578 912 заключенных в лагерях и колониях. Но надо ли напоминать, что это были почти исключительно власовцы, бандеровцы, бывшие полицаи и прочие враги советской власти. (Позже была пущена ложь, будто тогда сажали или расстреливали всех наших военнопленных.)

Сейчас, полвека спустя, мы имеем возможность наблюдать демонстрации этих «бывших» в Латвии, Эстонии, на Украине. Да, теперь они могут праздновать свою победу. Им помогли победить, в частности, те, кого мы упоминали выше. И чем чаще и громче раздаются проклятья и критические выпады против СССР, советской власти, Сталина, тем хуже живется нашему народу. Вряд ли это - случайное совпадение.

Все это свидетельствует о какой-то поистине раковой болезни интеллекта и совести, поразившей многих наших сограждан, мечтающих о буржуазном рае. Можно подумать, что не германские фашисты, а русские люди под руководством Сталина уничтожали евреев; не англо-американские, а советские самолеты варварски бомбили немецкие города; не американцы, а мы превратили в атомное пекло мирные Хиросиму и Нагасаки. И когда нам не перестают твердить, что Россия должна равняться на западную цивилизацию и переиначивать ради этого свою сущность, свои традиционные ценности, свою культуру, то нет никаких сомнений, что это - путь в небытие не только нашей страны и нашего народа, но и возможно всего человечества.

Итак, завершая тему дипломатического поединка вождей СССР и Германии, надо признать, что победа в мирное и военное время оставалась в конечном счете за Сталиным. И вовсе не потому, что враг его был слабым, глуповатым, наивным. Нет, вовсе не случайно Гитлер (так же как Сталин) поднялся из социальных низов до наивысшего положения в государстве. Это был достойный противник, который побеждал лучших дипломатов Западной и Центральной Европы.

«Не в силе Бог, а в правде»

До сих пор одним из главных примеров непредусмотрительности Сталина называют его неготовность к вторжению немецких полчищ в СССР. Как он мог так довериться коварному Гитлеру? Почему он не реагировал на сообщения о дате начала войны? Какой ужасный дипломатический маневр предпринял он, заключив с Германией пакт о ненападении!

Краткие ответы: он совершенно не доверял фюреру; сообщения о начале вторжения были противоречивыми; пакт о ненападении был необходим для СССР и стал одним из факторов, обеспечивших нашу победу в Великой Отечественной войне. Отчасти обо всем этом мы уже говорили. Сейчас приведем некоторые дополнительные сведения, которыми завершим тему дипломатических поединков Сталина и Гитлера.

Очень характерная деталь: каждый из этих деятелей воспринял ратификацию мирного договора как свой крупный успех. Когда так думают главы двух враждебных государств, это означает, что кто- | то из них серьезно заблуждается и остался в проигрыше. Кто же?

Сообщение о предстоящем визите Риббентропа в Москву было передано средствам массовой информации заранее с указанием цели: заключить пакт о ненападении. Однако при этом ТАСС заявил, что эта акция не исключает продолжения «переговоров между СССР, Англией и Францией в целях организации отпора агрессии». О какой агрессии может идти речь? Только - о германской. Следовательно, Сталин переубедил руководителей западных держав о необходимости предпринять совместные усилия для того, чтобы совместно противостоять гитлеровской политике захвата чужих территорий.

В тот же день- 22 августа- К.Е. Ворошилов принял главу французской военной миссии генерала Ж. Думенка и вновь подтвердил готовность советского руководства возобновить переговоры с Англией и Францией по «кардинальному вопросу», согласованному с правительствами Польши и Румынии. Как мы знаем, такие переговоры не состоялись, и вины Сталина в этом не было никакой.

Утром 23 августа Риббентроп вылетел в Москву. Шеф-пилот полковник Ганс Бауэр слышал, как министр говорил своим советникам: «Партия, которую нам придется сыграть, обещает быть трудной. Нужно усыпить недоверие советских руководителей - завтра, как и сегодня, они останутся нашими врагами. Придет время - и свастика заполощется здесь на месте серпа и молота». |

Догадывался ли Сталин о таких настроениях в руководстве Третьего Рейха? Не только догадывался, но и был в этом уверен. Когда Риббентроп начал заготовленную речь и упомянул о «духе братства, который связывал русский и немецкий народы...», Молотов его перебил: «Между нами не может быть братства».

Кстати, в кремлевском кабинете Молотова Риббентроп неожиданно для себя увидел Сталина. Стало ясно, что переговоры должны стать быстрыми и результативными. Как вспоминал участник этой встречи с немецкой стороны Г. Хидьгер: «Сталин держался просто и без претензий. Эта манера была частью его тактики при переговорах, как и отеческая благожелательность, благодаря которой он умел пленять своих партнеров и усыплять их бдительность. Но интересно было наблюдать, с какой быстротой радушие Сталина в отношении Риббентропа сменялось ледяной холодностью, когда он отдавал краткие приказания или задавал какой-либо относящийся к делу вопрос».

Так, обращаясь к посланцу Гитлера, заговорившему о том, что Германия и Россия не должны обращать внимания на взаимные действия против третьих стран, Сталин отрезал: «Не может быть нейтралитета с нашей стороны, пока вы сами не перестанете строить агрессивные планы в отношении СССР. Мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас».

Как видим, Сталин говорил честно и столь откровенно, что, казалось бы, пренебрегал принципами дипломатии, предполагающими не выдавать своего подлинного отношения к происходящему, дабы дезориентировать своего противника. А Гитлер, как это ни странно, верил слову Сталина и почти не сомневался, что тот не нарушит пакт о ненападении. Очень желая заключить такой договор для гарантии нейтралитета СССР во время намечавшегося на ближайшее время нападения Германии на Польшу, фюрер опасался лишь провала миссии Риббентропа. Он написал Муссолини 25 августа, что «понятия не имел о возможной продолжительности переговоров с СССР и какой-либо гарантии их успеха».

Его должно было бы насторожить чрезвычайно быстрое согласие советского руководителя заключить пакт, дающий возможность распространять германскую агрессию как на Восток (захват Польши), так и на Запад. А Сталин, словно усыпляя бдительность фюрера и заверяя его в своем уважении, .по окончании переговоров предложил тост:

«Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего вождя, поэтому я хотел бы выпить за его здоровье».

Как позже вспоминал Г. Хильгер: «Тон его разговоров о Гитлере и манера, с которой он провозглашал тост за него, позволяли сделать заключение, что некоторые черты и действия Гитлера, безусловно, производили на него впечатление... Это восхищение было, по-видимому, взаимным, с той только разницей, что Гитлер не переставал восхищаться Сталиным до последнего момента, в то время как отношение Сталина к Гитлеру после нападения на Советский Союз перешло сначала в жгучую ненависть, а затем в презрение».

Насчет восхищения Сталина Гитлером - чересчур сильно сказано. Просто тост за здоровье фюрера, произнесенный спокойно и неожиданно, произвел сильное впечатление на немцев, что, по-видимому, и требовалось советскому руководителю. Прощаясь с Риббентропом, он сказал: «Советское правительство очень серьезно относится к новому договору. Я могу дать мое честное слово, что Советский Союз не обманет своего партнера».

Гитлер был в восторге от своей удавшейся, как он полагал, крупной дипломатической хитрости: усыпив бдительность опасного восточного соседа, он получал возможность подчинить себе Западную Европу, после чего с новыми силами двинуться на Россию. В своем кабинете он радостно кричал: «Теперь весь мир в моем кармане! Теперь Европа принадлежит мне!»

А уже 28 августа Р. Гесс на совещании в имперской канцелярии дал указание разъяснять членам нацистской партии, что договор - временная мера, не меняющая враждебного отношения Германии к Советскому Союзу.

Понимал ли Сталин это важное обстоятельство? Безусловно. Ведь он отверг предложение Риббентропа ввести в официальное коммюнике о переговорах утверждение о «вновь обретенной германо-советской дружбе». По словам Сталина: «Годами мы выливали друг на друга целые ведра помоев, а теперь мы сразу хотим, чтобы наши народы поверили, что все предано забвению и прощению. Так скоро не бывает...»

Сталин не желал обманывать свой народ, да и с немецким руководством он не хитрил. Ему надо было решить две стратегически важные задачи: обеспечить своей стране мир на год или два, а также отодвинуть границу СССР как можно дальше на запад, чтобы иметь дополнительную «зону безопасности» на случай гитлеровской агрессии. И то, и другое ему удалось. Оставалось только спешно, с полным напряжением сил готовиться к неизбежной войне. Так он и сделал.

После начала войны, в обращении к советскому народу 3 июля 1941 года, Сталин отметил, что фашистская Германия, вероломно разорвав пакт и совершив нападение на СССР, добилась временного военного преимущества, но крупно «проиграла политически, разоблачив себя в глазах всего мира как кровавого агрессора». Он назвал войну Отечественной.

Гитлер полагал, что решающей силой, которая сломит сопротивление любого противника, является мощь его вооруженных сил, оснащенных новейшей техникой, высокий боевой дух его солдат

и офицеров, величие арийской расы, лучший представитель которой - немецкий народ.

Однако Гитлер не мог, не желал признаться даже самому себе, что со стороны Германии это была захватническая, несправедливая война, а, значит, правда и справедливость были на стороне Сталина, советского народа.

...Интересно, что несколько иначе подошел к этой проблеме крупнейший ученый XX века, создатель учения о биосфере В.И. Вернадский. Он вовсе не был горячим сторонником советской власти. Тем не менее он был убежден, что человечество движется к ноосфере, царству разума, и по этому пути идет Советский Союз. По его словам: «Важен для нас факт, что идеалы нашей демократии идут в унисон со стихийным геологическим процессом, с законами природы, отвечают ноосфере. Можно поэтому смотреть на наше будущее уверенно. Оно в наших руках. Мы его не выпустим».

По его мнению, «борьба с Гитлером закончится победой»: «дикие идеи гитлеризма могут быть только эфемерны...» Но дело не только в общих идеях. В письме сыну он сообщил о своем выводе: «Мне хочется тебе написать несколько слов о том резком изменении, которое на каждом шагу наблюдаешь в этой войне в сравнении с прошлой (он имел в виду Первую мировую. - Авт.). Совершенно несравнимо. Народ как бы переродился. Нет интендантства, наживы и обворовывания. Армия снабжается, по-видимому, прекрасно. Много помогают колхозы. Исчезли рознь между офицерством и солдатами. Много талантливых людей... достигает высших военных должностей...»

Можно высказать немало серьезных сомнений в том, что человечество приближается к ноосфере. Но действительность, неопровержимая реальность доказала справедливость, оправданность оптимизма, веры и Вернадского, и Сталина в победу над фашистами в самые трудные периоды Отечественной войны. (Между прочим, во время нее Вернадский был удостоен Сталинской премии.) Правда была на стороне русского народа, страны социализма и ее руководителя Сталина.

Весьма показательно, что честная дипломатия была одинаково чужда и Берлину, и Лондону, и Парижу. И в конце концов в начале войны полностью обанкротились руководители Англии и Франции, а затем пришел черед и Германии. По справедливому мнению известного американского историка У. Ширера: «Одно было очевидно всем: англо-французская дипломатия полностью обанкротилась. Шаг за шагом западные дипломатии отступали перед Гитлером. С Советским Союзом на их стороне они все еще могли убедить германского диктатора не начинать войну или, если бы это

не удалось, сравнительно быстро победить его в вооруженной схватке. Но они позволили этой последней возможности ускользнуть из рук».

Вспомним, как вели себя крупные английские политики незадолго до вторжения немцев в СССР. Перелет Рудольфа Гесса в Англию 10 мая 1941 года не был, конечно, спонтанным. Ведь речь шла о третьем лице в нацистской партии, близком друге Гитлера. Они провели 9 месяцев в одной тюремной камере после «пивного путча», и здесь будущий фюрер диктовал ему свой основополагающий труд «Моя борьба» («Майн кампф»).

За пять дней до перелета Гесс имел долгую беседу с Гитлером. О чем они говорили, неизвестно, однако прощались, по свидетельству телохранителя, трагично. Непосредственно перед отлетом Гесса Альфред Розенберг передал ему дополнительные директивы фюрера (которому вскоре доложил о выполнении задания).

Таков был оригинальный, пожалуй, еще небывалый в истории дипломатический ход Гитлера: послать в страну, находящуюся в состоянии войны с Германией, своего ближайшего соратника с тайной миссией. Гесс был известным антикоммунистом; его появление в Англии уже поэтому ясно указывало, каким было задание: договориться с руководством Англии о совместных действиях против СССР или как минимум о нейтралитете этой страны.

Пожалуй, Гитлер совершил крупный просчет, направив в ночь с 10 на 11 мая тысячу немецких самолетов для бомбардировки английских городов. Он хотел продемонстрировать свою силу и с этих позиций провести тайный сговор с британским правительством. Однако и тут сила не смогла восторжествовать над правдой, которая была на стороне английского народа, защищавшего свою родину. Патриотический подъем был слишком велик, а дух сопротивления не сломлен.

С Гессом три дня вел тайные переговоры опытный дипломат Айвор Киркпатрик. Позже он писал, что Гесс убеждал его в неотвратимости полного поражения Англии в войне с Германией. Ссылаясь на поручение фюрера, он уверял, что в случае заключения мирного соглашения с Германией Англии будет гарантирована гегемония в ее заморских территориях, а во владении Третьего Рейха останется вся континентальная Европа. На морях и океанах будет господствовать британский флот, а на суше - немецкая армия. Американцы останутся в изоляции.

В начале июня к тайным переговорам с Гессом (о которых, кстати, было известно Сталину) подключился член кабинета Черчилля лорд-канцлер Джон Саймон (под псевдонимом «доктор Гатри»). Значит, британские правящие круги придавали большое значение миссии Гесса. Саймон поинтересовался, включает ли понятие «континентальная Европа», входящая в сферу интересов Германии, какую-либо часть Советского Союза? Гесс ответил утвердительно, уточнив, что речь не идет об азиатской части страны.

Полное содержание беседы Саймона с Гессом остается неизвестным до сих пор; предполагается, что член британского правительства получил послание Гитлера (оно тоже не рассекречено, если только сведения о нем верны). Повторим, что попытка Гитлера вести переговоры - через Гесса - с позиции силы была неразумна. После многочисленных авианалетов и жертв среди мирного населения антифашистские настроения в Англии глубоко укоренились. Черчилль, взявший твердый курс на продолжение войны, пользовался широкой поддержкой своих граждан. К тому же он был убежденным сторонником гегемонии Англии в Западной Европе, да и вряд ли верил обещаниям Гитлера сохранить колониальную Британскую империю. Ведь Гитлер уже доказал свое вероломство, захватив Чехословакию, Польшу, Бельгию, Францию. Не было никаких сомнений, что он в ближайшее время нападет на СССР вопреки мирному договору. Какой государственный деятель, находясь в здравом уме, доверится обещаниям такого «союзника», еще недавно бывшего врагом?!

Конечно же, Черчилль не был столь доверчивым человеком. Странно только, что Гитлер мог питать серьезные надежды на возможность мирного договора с Англией. Предлагая Молотову (а через него- Сталину) разделить «британское наследство», Гитлер также недооценил принципиальную позицию советской дипломатии. И полный провал миссии Гесса также был предопределен в первую очередь антифашистским общественным мнением в Англии. А вот правящие круги страны были, по-видимому, всерьез заинтересованы предложением Гитлера. Не случайно же до сих пор не обнародованы материалы о переговорах с Гессом. А его сын опубликовал книгу «Убийство Рудольфа Гесса», в которой привел доводы в пользу версии об умерщвлении его отца в тюрьме Шпандау агентами английской спецслужбы.

Гесс вполне мог получить от английского правительства если не прямые, то косвенные заверения в том, что второй фронт в Западной Европе не будет открыт после вторжения гитлеровцев в Россию. Как мы знаем, английская политика предполагала уничтожение Советского Союза как главного врага буржуазной демократии, а в идеале - значительное ослабление Германии и СССР во взаимной борьбе.

Не исключено, что миссия Гесса задумывалась Гитлером с необычайно хитрой целью. В таком случае твердо зная, что мирные переговоры с Англией на данном этапе наверняка не состоятся, особенно после крупного налета немецких бомбардировщиков, фюрер мог рассчитывать на возросшую уверенность Сталина в стремлении Гитлера расправиться в первую очередь с врагом на Западе, чтобы не воевать на два фронта. Если таков был замысел, то цель была достигнута. Зная о провале миссии Гесса, Сталин укрепился в надежде, что гитлеровское вторжение откладывается на 1942 год. Тем более что в пользу такого предположения были разведданные о начале войны 15 мая, затем еще позже, и так до даты 22 июня, которая тоже могла оказаться ложной. Предупреждение Черчилля о скором нападении Германии на СССР было разумно толковать как стремление англичан как можно скорее направить вермахт на Восток.

Вновь придется сделать вывод: Сталин находился в безнадежной ситуации. Открыто подтягивать свои войска к западным границам, объявлять военное положение при наличии мирного договора с Германией явилось бы поводом для развязывания войны. В таком случае наиболее целесообразен опережающий удар по немцам. Однако тогда бы СССР выступил как агрессор, а военное преимущество - временное - стало крупным политическим поражением. Страна социализма в глазах мировой общественности предстала бы захватчиком и поджигателем мировой революции. Да и многое ли удалось бы сделать за две-три недели до предполагаемого вторжения? Очень немного.

Наконец, нельзя требовать от Сталина какой-то сверхчеловеческой проницательности. У него были руководители разведок, Генеральный штаб, Министерство иностранных дел. Он обязан был основывать свои решения на их рекомендациях и докладах. Если он допускал отдельные промахи и ошибки, ничего странного в этом нет. Нельзя же считать его гением из гениев!

Важно другое. Он твердо верил, что враг будет разбит, победа будет за нами. И в дипломатических поединках с Гитлером, как в последующих стратегических - на полях войны на стороне русского (советского) народа, защищавшего свою родину, на стороне Сталина как вождя была правда. Из всех крупнейших дипломатов он оставался наиболее честным и откровенным. Это было его главным оружием победы.

ГЛАВА 3. УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ

Личность антикоммуниста

Уинстон Черчилль- потомок знаменитого английского полководца XVIII столетия герцога Мальборо (в XIX веке в России была популярна песенка «Мальбрук в поход собрался, когда-то он вернется»; другой вариант: «...наелся кислых щей») - происходил из аристократической семьи. По этой причине его подъем в верхние горизонты власти был отчасти предопределен и, во всяком случае, облегчен. Правда, его сильный и своенравный характер затруднял такое выдвижение. Хотя благодаря немалому честолюбию оно в конце концов произошло.

Для молодого английского аристократа дорога обучения была веками проторенной: воспитание в привилегированных школах Итона или Харроу, а затем образование в университетах Оксфорда или Кембриджа. Но в школе упрямого, недисциплинированного и плохо успевающего ученика порой секли розгами; пути в Кембридж и Оксфорд ему были заказаны: Уинстон ненавидел математику, хотя обладал отличной памятью. В общем, он умел учиться только тому, что было ему интересно (характерное отличие творческих натур). Он поступил в военное училище. Да и то после двух неудачных попыток и только в кавалерийскую школу (где не было экзаменов по математике).

После полуторагодового обучения (главным образом - верховой езде и стрельбе) он получил назначение в гусарский полк, сожалея о том, что в британских колониях нет крупных восстаний, которые можно было бы доблестно подавлять. Позже он писал, будто пробился к вершинам власти благодаря собственным усилиям. Однако в Англии тех времен огромное значение имели знатность и семейные связи, а его фамилия была знаменитой. Правда, его рано овдовевшая мать-американка весьма легкомысленно распоряжалась своим капиталом, зато это позволяло ей и сыну иметь влиятельных друзей и знакомых. Тем не менее честолюбивые замыслы Уинстона могли реализоваться только при его активных усилиях, порой с немалыми трудностями и риском для жизни.

Добившись командировки на Кубу, где испанцы вели борьбу с местными повстанцами, он опубликовал об этом пять очерков в газете. Затем служил в Индии, где усердно занимался спортом и ловлей бабочек, а также увлекся чтением книг по истории и философии; участвовал в подавлении восстания одного из местных племен, проявив смелость и находчивость. Продолжая посылать в Лондон корреспонденции, он, кроме этого, написал книгу (издана в 1897 году).

Англичане проводили колониальную войну в Судане, и Черчилль с помощью матери смог попасть и в эту «горячую точку» как офицер и корреспондент (зарабатывая журналистикой в 20 раз больше, чем военной службой). Военные называли его «охотником за медалями» и «саморскламщиком». А он продолжал писать и не думал долго продолжать военную карьеру, поняв, что на это потребуются долгие и трудные годы.

Осенью 1899 года вышел его двухтомник «Речная война»- о завоевании англичанами Египта и Судана. Он честно написал о том, как его соотечественники глумились над могилой и прахом Махди, руководителя суданского восстания. Рассказал и о подлом приеме британской агитации: изображать своих противников отвратительными монстрами, которых надо убивать беспощадно. Но вскоре, во втором издании книги, подобные нелестные отзывы о колонизаторах-англичанах он изъял. Теперь Уинстон подумывал о политической карьере, и честность тут могла повредить. И все-таки в парламент его не избрали.

Он отправился корреспондентом в Южную Африку, где англичане пытались покорить обосновавшихся выходцев из Голландии буров. Ими-то и был пленен потомок «Мальбрука» не по трусости, а попав в окружение. Ему удалось бежать из-под стражи, спрятавшись в товарном вагоне; затем он скрывался в старой шахте, благодаря помощи местного англичанина. За его поимку была назначена небольшая награда - 25 фунтов стерлингов. Она осталась невостребованной: Черчилль добрался до своих. Англичане терпели поражение за поражением, и побег его был воспринят как подвиг. Тем более что он красочно описал свои приключения.

Он приобрел огромную популярность, заработав немалые суммы. Теперь ему удалось пробиться в парламент. На некоторое время он вошел в дурную компанию молодого лорда Хью Лигана, пристрастился к сигарам и коньяку. Однако честолюбие, здравый смысл и сила воли помогали ему строить карьеру.

В 1925 году Черчилля назначают на пост министра финансов - второго человека в кабинете после премьер-министра. Для этого

ему пришлось перебороть свою ненависть к математике. Следующей ступенью было премьерство - его страсть и мечта.

Но в 1929 году, поставившем мировой капитализм на грань катастрофы из-за великого кризиса, разразилась катастрофа и в жизни Черчилля. Его не пригласили участвовать в новом правительстве. С мечтой о премьерстве пришлось расстаться. Но даже портфель министра стал для него недосягаемым. И так в течение 11 лет! Его заблокировали и выбросили на задворки политической жизни. К этому добавились семейные неурядицы, личные несчастья. Вокруг сомкнулось железное кольцо.

В парламентской атмосфере он чувствовал себя как рыба в воде. Критиковал (переняв хитрость отца) руководителей собственной партии для того, чтобы они, желая избавиться от смутьяна, ввели его в правительство. Он очень торопился, стремясь забраться на вершину власти. Но эти усилия были слишком заметны, а его бурная активность вызывала опасения у конкурентов. Его не ввели в правительство, и тогда он, улучшив момент, переметнулся к недавним политическим противникам- либералам. За это получил прозвище «Бленхеймская Крыса». Однако он вовремя убежал с тонущего корабля консерваторов: обстановка в стране, где набирало силу профсоюзное движение и укреплялись позиции рабочих, изменилась радикально, и его бывшая партия потерпела на выборах сокрушительное поражение...

Впрочем, в нашу задачу не входит пересказ биографии Черчилля. Важно понять, с каким противником довелось вести дипломатические поединки Сталину. Ясно, что Уинстон был яркой и незаурядной личностью. Смелости, решительности, упорства и хитрости ему было не занимать. Показательно уже то, что он успешно совмещал профессии журналиста и политика, а кроме того, был писателем, хотя и плодовитым, но не блещущим талантом, что не помешало ему получить после войны Нобелевскую премию по литературе (Льва Толстого и Антона Чехова в начале века такой награды не удостоили).

Говорить о каких-то серьезных социально-политических убеждениях Уинстона Черчилля непросто. Судя по всему, они сводились к желанию сохранять Британскую империю - «владычицу морей» и покорительницу народов, а также власть в стране людей богатых и знатных. Это вполне соответствовало его личным интересам и устремлениям к богатству и славе при ненависти к народовластию и коммунистическим идеалам. Он очень умело сколачивал свой капитал и поднимался по ступеням карьеры, пусть даже путем предательства интересов своей партии.

Хотя, конечно же, такое предательство не свидетельствовало о смене убеждений или отстаивании каких-то политических принципов. Подобные «крысиные» перебежки из одного лагеря в другой не были слишком оригинальными. Правящие группы Англии стояли единым фронтом на тех же общих позициях, что и Черчилль. Менялась ситуация в стране и мире, а потому приходилось то давать поблажки трудящимся, то укреплять положение крупной буржуазии; то провозглашать свободу торговли, то регулировать рыночные отношения и т.д. В политических играх побеждают не только наиболее умелые, но и те, кто способен вовремя сжульничать. Вот и Черчилль был весьма ловким, сообразительным, а при случае и нечестным политическим игроком, что вполне отвечало традициям. Политика была для него, как для любого карьериста, не целью, а средством достижения личных целей прежде всего. Хотя при этом он не пренебрегал государственными интересами (а уж тем более, не предавал их, как делали это в последние два десятилетия правители России).

...Кстати, о культе личности. В отличие от Сталина, Черчилль не упускал возможности заявить о себе и подчеркнуть свои достоинства (а они у него, как мы знаем, действительно были). При жизни было издано более сорока книг, посвященных его жизни и деятельности. В своей писательской карьере он опирался на большой штат помощников, а более всего на интеллект и художественный вкус своего секретаря и приятеля Эдварда Марша. Всю свою жизнь Уинстон Черчилль отличался не только огромной работоспособностью, но и неизбывным честолюбием.

В своем романе «Саврола», изданном в 1940 году, он так отозвался о главном герое: «Борьба, труд, непрерывный поток событий, отказ от многих вещей, которые делают жизнь легкой и приятной, - во имя чего все это? Благо народа! Его оно мало интересовало... Он прекрасно понимал, что главной движущей силой всех его дел было честолюбие, но он был бессилен ему сопротивляться... Склад его ума был неистовым, сильным и дерзким». Как многие начинающие писатели, он дал в этом образе собственную характеристику (ее подтверждали многие его биографы). Но следует обратить внимание на то, что он сознает неблагородство, эгоистичность своих устремлений, которым «бессилен сопротивляться». Такие стремления, да еще при понимании своего двуличия, притворства, лицемерной заботы о «благе народа», делали его позицию весьма уязвимой (в психологическом аспекте) в поединках со Сталиным. Черчилль не был глупцом или подлецом, а потому трезво оценивал не только свои достоинства, но и недостатки.

Еще в 1898 году талантливый журналист Дж. У. Стивене посвятил ему статью «Самый молодой мужчина в Европе» (Уинстону

было тогда 24 года). Можно только восхищаться, насколько верным получился портрет: «Его самоуверенность непреодолима... Он честолюбив и расчетлив... Самоанализ говорит ему, что он обладает даром и характером, которые сделают его фигуру сенсационной. Он не учился, как стать демагогом. Он рожден демагогом... Его завтра лежит в XX веке».

И еще Черчиллю, как многим его коллегам, был присущ своеобразный британский колониальный патриотизм. Ведь их небольшая страна господствовала в мире, расширяя свои владения. С 1880 по 1901 год они выросли с 20 до 33 млн кв. км, а население - с 200 до 370 млн человек. На каждого англичанина (их было 37 млн) приходилось 10 «рабов» в колониях. Этим поддерживалось благосостояние метрополии. Так что ненависть Черчилля и ему подобных к идеям освобождения трудящихся и порабощенных была вполне оправдана.

...По словам Черчилля, «политика почти столь же волнующа, как война, и столь же опасна. На войне тебя могут убить лишь единожды, а в политике много раз». Это он писал, основываясь на личном опыте. В Первую мировую, на передовой, он стоял в окопе, а потом спустился в блиндаж. Через минуту на том месте, где он только что был, разорвался немецкий снаряд. Как политика его «добивали» 11 лет, попирая гордость и достоинство, не раз выбрасывали на «свалку истории».

Ему уже пошел седьмой десяток. Черчилль - конченый человек! Так решили все интересующиеся политикой в Англии и за ее пределами. То же считали лидеры различных государств; все, кроме одного. Беседуя с ним, леди Астор - жена лорда- обронила: «...С Черчиллем теперь покончено». На что услышала возражение: «Я не уверен. В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню». Такое неожиданное заключение сделал... И.В. Сталин.

Военный лидер

Англия объявила войну Германии, напавшей на Польшу и заключившей мирный договор с СССР. Немецкие бомбы посыпались на Лондон. Черчилля пригласил его политический и личный враг премьер Невилл Чемберлен, обанкротившийся в своей политике Умиротворения Гитлера, и сказал: «Уинстон! Я предлагаю тебе адмиралтейство» (военно-морское министерство. - Авт.).

Английские войска на континенте отступали. В мае 1940 года, когда бронированный кулак вермахта прорвал фронт французских

войск и прижал их союзников-англичан к морю у Дюнкерка, палата общин проголосовала за новое правительство Британии. Его возглавил бывший первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль.

Исполнилась его заветная мечта: он стал премьер-министром, причем с чрезвычайно широкими, почти неограниченными полномочиями. Газета английских коммунистов писала в те дни: «Народ хотел драться. А он всегда любил драку».

Берлин был увешан плакатами, изображавшими Черчилля во весь рост. И под каждым стояла надпись: «Враг № 1». Гитлеровцы разрабатывали планы покушения на Черчилля, надеясь с помощью парашютного десанта взять его живым. Но он не собирался сдаваться. Перед переездом на Даунинг-стрит в дом № 10, резиденцию премьер-министра Великобритании, он проверил свой пистолет, чтобы тот не дал осечки... Началась самая опасная из всех драк, которые ему пришлось вести в своей жизни.

Английская армия смогла избежать гибели потому, что Гитлер, надеясь на приход к власти в Лондоне правительства капитулянтов, остановил свои танки. А тем временем британские части спешно эвакуировались на родину - без техники и деморализованные. Однако сторонники мира с Германией (что означало признание своего поражения) оставались в меньшинстве.

В Англии началась запись в Национальную гвардию - аналог советского Народного ополчения. Добровольцев оказалось очень много. Но это были плохо обученные, а то и вовсе не обученные военному делу мирные люди, чаще всего вооруженные только охотничьими ружьями.

Шли ко дну торпедированные нацистами английские корабли. Стоявший на рейде Портсмута, казалось бы, в полной безопасности линкор «Роял ок» («Королевский дуб»), гордость британского флота, был потоплен соединенными усилиями разведки и подводников Германии. Английский город Ковентри был стерт с лица земли немецкими летчиками. Лондон горел - квартал за кварталом...

Черчилль развил яростную деятельность. Он накапливал войска; разворачивал военную промышленность; национализировал все английские авиационные заводы. Подымал дух народа патриотическими выступлениями. «Старину Уини» видели среди лондонских развалин, на позициях зенитчиков, на аэродромах и на боевых кораблях. Это был «звездный час» его жизни и деятельности. Английские летчики, порой не раз сбитые немцами, вновь и вновь поднимали свои наспех отремонтированные самолеты навстречу неприятелю. Гитлер недоумевал: по данным разведки у англичан не должно было оставаться военно-воздушных сил. Высадка немцев на Британские острова откладывалась. Битва за Англию была выиграна. Но надолго ли? Черчилль исключал возможность захвата Германией Британских островов.

Гитлер дал понять, что предоставляет врагу шанс на спасение. Состоялся до сих пор до конца неразгаданный полет заместителя фюрера Рудольфа Гесса в Англию. Условия Берлина для заключения мира - раздел сфер влияния. За Германией остается захваченный ею европейский континент. За Англией - ее мировая колониальная империя.

Перед Черчиллем открывалась возможность встать на путь, избранный Филиппом Петеном, маршалом Франции, одним из победоносных руководителей Первой мировой войны. Он сохранил за Францией ее мировую колониальную империю, но в Европе стал покорным слугой Гитлера. Но был и другой путь- продолжать борьбу, в перспективе вместе с Москвой. Ну а если Сталин предпочтет стать союзником Германии? Это оказалось бы катастрофой для Великобритании.

Идеологически Гитлер был гораздо ближе к Черчиллю, чем Сталин. В 20-х годах Черчилль с интересом, а то и с симпатией наблюдал за деятельностью фюрера, призывавшего «задушить большевизм в его колыбели». Британскому лорду импонировал непримиримый антикоммунизм Гитлера.

Однако через несколько лет Черчилль радикально изменил свою позицию. Перешел к атакам на лондонских друзей и покровителей Гитлера, став частым посетителем советского посольства в Великобритании. Он готов был поддержать Народный фронт даже при участии в нем английских коммунистов.

Конечно, такая перемена была вызвана не резким «полевением» Уинстона Черчилля, а его стремлением сохранить Великую Британскую империю, которую фашисты готовились разорвать на куски, а также отстоять гегемонию Англии в Европе. Япония - союзник Гитлера - бряцала оружием у самых границ британских колоний в Юго-Восточной Азии. Гитлер вел политику расширения Третьего Рейха, покончив с английским влиянием в Западной Европе. Муссолини - союзник Гитлера, - захватив ряд британских колоний в Восточной Африке, устремился дальше в Египет, к Суэцкому каналу, чтобы перекрыть главную морскую транспортную артерию Британской империи.

Черчилль перебросил войска и танки из английских азиатских колоний в Африку (это послужило одной из главных причин военных катастроф Великобритании в 1942 году). Они остановили итальянцев, отбросили их и захватили большую часть итальянских колониальных владений в Африке. Тогда Гитлер направил в Африку корпус Роммеля, подкрепленный авиационными частями. Завязались ожесточенные бои. Итальянский флот и авиация блокировали Мальту - главную базу Англии в Восточном Средиземноморье.

В общем, для Черчилля выбор был очень непрост: или сохранение Британской империи со всеми колониями, но при условии войны с фашистскими государствами; или попытаться пойти на соглашение с Гитлером под угрозой потери своего мирового господства и превращения его державы в третьеразрядное государство; или маневрировать, пытаясь стравить Германию с СССР в надежде, что оба ненавистных ему государства обессилят друг друга во взаимной войне.

Третий вариант был, конечно, предпочтительней первых двух. Однако осуществить его было необычайно трудно: Гитлер и Сталин отличались немалой предусмотрительностью и государственной мудростью. Они понимали, что столкновение двух гигантских держав - СССР и Германии - приведет к кровопролитной и долгой войне, для победы в которой одной из сторон требуется иметь значительные преимущества.

Для Германии этот путь лежал через расширение зон влияния, покорение других стран и народов - агрессию вовне. Для СССР - через укрепление единства многонациональной страны, предельную активизацию оборонной промышленности, поиски потенциальных союзников в неизбежной войне с Третьим Рейхом. Такими союзниками могли стать Англия и США. Поэтому Сталин делал все возможное для того, чтобы сохраняя видимость дружеских отношений с Гитлером, давать понять Черчиллю, что СССР не помышляет об участии в разделе «Британского наследства». Но и вступать в войну с Германией в ближайшее время СССР не мог: требовалась более основательная подготовка. К тому же, как бы это ни звучало цинично, единственная в мире страна социализма была заинтересована в том, чтобы капиталистические хищники грызлись между собой.

Союзник своего врага 1

Франция капитулировала еще в июне 1940 года так же, как Бельгия и Голландия, Черчилль пытался сколотить фронт на Балканах из югославских, греческих и турецких дивизий. Но Белград и Афины пали, а Турция заняла позицию дружественного Германии нейтралитета.

Немцы захватили Крит, разбив там английские и греческие войска. США оказали помошь Англии, но весьма небескорыстную. За старые эсминцы они получали ряд важных английских военных баз. Президент Рузвельт не вступал в войну, скованный очень сильной изоляционистской оппозицией в парламенте и в стране. Американские монополии, воспользовавшись благоприятным моментом, теснили своих английских конкурентов в Азии, Африке и Латинской Америке. Открывалась перспектива мирного вытеснения Соединенными Штатами англичан из их колоний и доминионов. Черчилль метался, не зная, как сохранить независимость Англии и целостность ее империи. Он желал быть гражданином и крупным государственным деятелем великой державы. Нужен был союзник - третья сила, противостоящая прежде всего Германии, но и не зависящая от США. Только это могло спасти Британскую империю.

Утром 22 июня 1941 года ему, еще лежавшему в постели, сообщили, что Германия напала на СССР, Черчилль, по его словам, испытал огромное облегчение. Он тотчас позвонил на Би-Би-Си, сообщив, что вечером выступит по радио.

Он готовился к выступлению целый день. В своей речи подчеркнул, что полностью сохраняя свои антикоммунистические позиции, тем не менее он окажет всю возможную помощь Советскому Союзу и его армии.

Гитлер как-то сказал: «Во всем мире я боюсь только двоих - Сталина и Черчилля». Теперь эти двое объединились против него.

Речь британского премьера почти полностью была опубликована в «Правде». Однако никаких непосредственных контактов между обоими лидерами пока не было. 7 июля Черчилль послал Сталину письмо, а через три дня - еще одно, более подробное, с планом совместных действий. Ответов не последовало.

Только 17 июля Сталин прислал свое первое письмо Черчиллю. И это понятно. Красная Армия терпела поражение за поражением. На аэродромах уже 22 июня погибла значительная часть авиации. Под Ленинградом, на Лужском рубеже ополченческие дивизии буквально трупами своих бойцов остановили танки фон Лееба. В Белоруссии две советские армии гибли в страшном Белорусском котле. В такой кризисной ситуации Сталин не хотел, чтобы у Черчилля сложилось впечатление, будто британский премьер является для него соломинкой, за которую хватается утопающий.

Еще в начале войны гитлеровская пропаганда пустила слух о том, что Сталин находится в полной прострации, собирается бежать на Восток. Позже нечто подобное говорил Хрущев. Действительно, о начале войны сообщил Молотов по радио. Выступление Сталина прозвучало лишь 3 июля. Почему? Ответ прост: ему было не до выступлений (хотя он подсказал окончание речи Молотова: «Наше дело правое, победа будет за нами»). Правда, А. Буллок предположил, что Сталин надеялся вскоре сообщить о победе над фашистами. Но вряд ли вождь был так наивен. Ведь в первые же сутки выяснилось, что положение на фронтах тяжелейшее, а связь со многими частями прервана (постарались немецкие разведчики и диверсанты). Да и о силе вермахта, усиленного дивизиями союзников, было хорошо известно.

Надо еще иметь в виду, что в своем выступлении по радио Черчилль, помимо прочего, подтвердил свою враждебность общественному строю, установленному в СССР: «Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма... За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем». Ясно, что такому «заклятому другу» Сталин не торопился с ответом.

Только стабилизировав оборону, он начал контакты с Черчиллем на равных. Было заключено соглашение о совместных действиях. В окружении Черчилля почти все считали, что гибель Советского Союза - дело ближайших недель. Однако он твердо заявил, что СССР должен продержаться год и даже больше. Англия, не ведя активных военных действий, была заинтересована в тяжелой затяжной войне на Востоке. Но для этого надо было оказывать материальную помощь СССР. Было налажено снабжение Красной Армии через Иран. Но основной поток шел северным морским путем, через Архангельск и Мурманск.

Поскольку немцы стремились поставить Иран под свой контроль, в эту страну осенью 1941 года одновременно вошли с севера советские, а с юга английские войска.

В начале октября 1941 года в Москву прибыла англо-американская миссия. Лорд Бивербрук на встрече со Сталиным предложил, выполняя поручение Черчилля, осуществить более тесное сотрудничество с Красной Армией, введя британские войска... на Кавказ (давняя цель Британии - бакинская нефть). Сталин ответил:

- На Кавказе нет войны. Война идет на Украине.

Англичане не собирались воевать с немцами на Украине, и вопрос был снят. Сталин выразил недовольство малыми поставками союзниками военной техники. Но представители США и Англии отказывались увеличить поставки. Об этом тотчас узнали в Берлине (не была ли обеспечена утечка информации с советской стороны?). Тотчас немцы сообщили: «Западные буржуазные страны никогда не смогут договориться с большевиками!» Вечером того же дня, когда состоялась очередная встреча Бивербрука и Гарримана со Сталиным, он упомянул о сообщении нацистов с улыбкой заметил:

- Теперь от нас троих зависит доказать, что Геббельс лгун.

Западные дипломаты согласились взять дополнительные обязательства. Поведение Сталина производило большое впечатление на западных дипломатов. Он был спокоен, уверен в победе и давал понять, что является надежным союзником, ожидая то же от США и Англии.

Судьба войны решалась на германо-советском фронте, прежде всего - «в белоснежных полях под Москвой». Сталин подтягивал резервы для перехода в контрнаступление, которое началось в конце 1941 года.

О первом крупном поражении фашистских войск под Москвой Черчилль услышал, направляясь в США, на борту линкора «Герцог Йорк». Он телеграфировал Сталину: «Невозможно описать мое облегчение, с которым я узнаю о каждом новом дне удивительных побед на русском фронте. Я никогда не чувствовал себя более уверенным в итоге войны». Находившийся в Москве министр иностранных дел Великобритании ученик и соратник Черчилля Антони Идеи сообщил ему: «Сталин полностью с нами против Гитлера. Он очень доволен вашим посланием».

Позже в своих мемуарах Идеи признался, что испытывал не столько удовлетворение успехами Красной Армии, сколько тревогу за последствия для «британских интересов» поражения гитлеровской Германии. Он получил разрешение в середине декабря 1941 года побывать в районе, освобожденном советскими войсками. Его поразили груды боевой немецкой техники. При этом он подробно описал свою доверительную беседу с тремя пленными фашистами, но ни словом не обмолвился о бедах местных жителей.

Большое впечатление произвела на Идена спокойная уверенность Сталина. Английский министр счел нужным заметить, что для оптимизма слишком мало оснований: «Ведь сейчас Гитлер все еще стоит под Москвой, а до Берлина далеко».

- Ничего, - ответил Сталин, - русские уже были два раза в Берлине, будут и в третий раз.

О том, что возможная быстрая победа СССР обеспокоила руководителей Англии, в том числе Черчилля, свидетельствуют значительно меньшие, чем было договорено, британские и американские поставки, включавшие к тому же устаревшую технику. Тогда же начали проявляться теневые стороны деятельности Черчилля по отношению к СССР.

Второй фронт I

Вскоре после 22 июня 1941 года сенатор США Гарри Трумэн и английский министр авиации Мур-Барбозон заявили о том, что Западу выгодно взаимное истощение и ослабление Германии и Советского Союза и именно на этом должна быть построена западная политика в войне. Они высказали то, что и так было ясно. Черчилль был несравнимо умнее, хитрее, осторожней и опытней этих в сущности очень ограниченных политиков. Публично, да и в узком кругу он ничего подобного не заявлял по крайней мере до 1943 года. Но практические свои действия строил именно таким образом. Несмотря на обещание открыть в 1942 году второй фронт в Европе, он перенес все военные действия англичан и американцев в Средиземноморье. Для этого у него были разные причины, но одна из главных - оставить Красную Армию наедине с основными силами вермахта. Он всячески оттягивал открытие второго фронта в Западной Европе (во Франции), хотя его открытия добивался Сталин с самого начала их сотрудничества.

В конце 1941 года США вступили в войну, покончив со своим нейтралитетом. Черчилль и Рузвельт пообещали Сталину открыть второй фронт в 1942 году. Но нарушили свое обещание главным образом благодаря усилиям Черчилля - в очень тяжелый для СССР момент.

Заманив советские войска в ловушку под Харьковом, немцы захватили там десятки тысяч пленных, оккупировали богатые многолюдные регионы Юга, вышли к порогу Кавказа и ворвались на улицы Сталинграда. А за несколько месяцев до этого Запад резко сократил военные поставки Советскому Союзу и перестал посылать конвои в Мурманск, объясняя это подготовкой к высадке в Европе. Советско-английские отношения резко ухудшились. Посол Великобритании в Москве направил телеграмму министру иностранных дел, в которой говорилось о том, что это ухудшение англосоветских отношений чревато долговременными и негативными последствиями. Телеграмма обескуражила Черчилля.

Самым страшным для него поворотом событий могло стать заключение мирного соглашения СССР и Германии. Эти два военных гиганта боролись с переменным успехом. Силы у них на данный момент были почти... равными. Летнее немецкое наступление 1942 года разворачивалось успешно. Они захватили Крым, отчасти Северный Кавказ и вскоре могли форсировать Волгу. Судя по сообщениям геббельсовской пропаганды, Красная Армия была обескровлена.

Согласно первоначальным планам Гитлера, немцам достаточно было оккупировать Прибалтику, Белоруссию, Украину, Крым, Кавказ, Поволжье, - наиболее плодородные и индустриально развитые регионы СССР. Почти вся эта программа была уже выполнена. Под угрозой полного разгрома советских войск Сталин, как полагал Черчилль, мог согласиться с притязаниями Гитлера, стремясь сохранить за собой оставшуюся значительную часть СССР, главным образом - азиатскую. Установив мир с СССР, Германия могла перебросить основные свои силы на западное направление, и положение Британии стало бы катастрофичным.

Подобные рассуждения Черчилля, его боязнь мирного соглашения Сталина с Гитлером в решающей фазе войны показывают, насколько плохо понимал английский премьер склад личности советского руководителя. Для Сталина коммунистические идеалы были не камуфляжем в демагогических политических распрях, а подлинными убеждениями. В этом отношении не только он, но и Гитлер были непонятны для западных лидеров, представителей буржуазных демократий. По той же причине народы Советского Союза и Германии сохраняли веру в своих вождей.

Черчилль, привыкший лавировать и ловчить, переходить из одной фракции или партии в другую во имя своих честолюбивых устремлений, полагал, что нечто подобное можно ожидать и от Сталина, тем более в столь трудное для России время. К тому же хитрая и беспринципная позиция самого Черчилля по вопросу о втором фронте на данном этапе грозила обернуться полным провалом, если Гитлер и Сталин придут к обоюдному согласию.

В мае 1942 года В.М, Молотов побывал в Лондоне и Вашингтоне, ведя переговоры о помощи западных союзников Советскому Союзу. Президент США подтвердил свое согласие открыть летом этого года второй фронт в Европе. Однако Черчилль предпочел отвечать уклончиво и неопределенно. Его главной задачей было как можно дольше оттягивать столкновение английских войск с крупными вооруженными силами вермахта. (В конце концов это ему удалось, и Британии досталась победа в мировой войне «малой кровью», - даже потери американцев были значительно больше.)

Трудно сказать, насколько был уверен Рузвельт, что одержит обещание открыть в скором времени второй фронт. Наиболее вероятно, он был искренен. В послании Черчиллю 6 июня Рузвельт писал: «Должен признаться, что я с большой тревогой взираю на Русский фронт». Значит, опасался если не крушения СССР, то возможности капитуляции, давая намек, что такого исхода нельзя Допустить.

Черчилль продолжал хитрить. Он вручил советскому наркому иностранных дел памятную записку, где, в частности, говорилось: «Мы ведем подготовку к высадке десанта на континенте в августе или сентябре 1942 г. ... Невозможно сказать заранее, будет ли положение таково, чтобы сделать эту операцию осуществимой, когда наступит время. Следовательно, мы не можем дать обещания в этом отношении, но, если это окажется здравым и разумным, мы не поколеблемся претворить свои планы в жизнь».

Получается нечто вроде того, что англичане готовы непоколебимо колебаться, выгадывая решения здравые и разумные для себя. О подготовке десанта - явная ложь. И не только потому, что данное событие не произошло. Черчилль знал об этом загодя, еще до того, как сочинил памятную записку.

Дело в том, что в апреле 1942 года открытие второго фронта обсуждали представители правительств США и Англии. Участник совещания американский генерал Ведемейер позже писал: «Англичане вели переговоры мастерски. Особенно выделялось их умение использовать фразы и слова, которые имели более одного значения и допускали более чем одно толкование. Я не утверждаю, что стремление обмануть было личной характерной чертой того или иного участника переговоров. Но когда дело шло о государственных интересах, совесть у наших английских партнеров по переговорам становилась эластичной... Я был свидетелем английского дипломатического искусства в его лучший час, искусства, которое развивалось в течение столетий успешных международных интриг и обмана, сочетающегося с лестью».

Понятно, что установку на такое двуличное обсуждение очень важной военно-политической проблемы дал англичанам их премьер-министр. Да и сам Черчилль высказывался и раньше о подобном «искусстве» весьма уважительно, утверждая об «огромной и, бесспорно, положительной роли, которую хамбаг играет в социальной жизни великих народов, живущих в государстве, где существует демократическая свобода».

Сленговый термин «хамбаг» означает правдоподобную ложь, или ложь, неотличимую от правды, или, возможно наиболее точно, двусмысленное выражение, в котором ложь замаскирована под правду. Выходит, по мнению Черчилля, важнейшим проявлением «демократической свободы» является возможность обманывать партнеров, а прежде всего собственный народ, не неся за это никакой ответственности, ибо ложь прикрыта благовидными предлогами и может быть истолкована по-разному.

Итак, Черчилль в отношениях со Сталиным в данный момент избрал тактику хитрости, обмана, проволочек. Это объяснялось отчасти объективными обстоятельствами. Британская империя трещала по всем швам. В 1942 году она лишилась значительной части своих колоний. В Азии японские войска вторглись на территорию Индии. Японская авиация совершала налеты на Цейлон и крупнейшие города Австралии. Германские подводные лодки, применяя тактику «волчьих стай», в Атлантике пускали на дно один английский корабль за другим.

Черчилль высокопарно высказался, что он шагает по земле с большой смелостью, находясь «в дружеских и близких отношениях с великим человеком, слава которого просияла не только по всей России, но и по всему миру». Однако его слова решительно расходились с делами; особенно позиция, занятая им по вопросу высадки англо-американского контингента во Франции.

На германо-советском фронте Гитлер держал 75% своих войск. В Западной Европе находилось всего неполных 36 дивизий. Непосредственно на атлантическом побережье и того меньше дивизий. Это создавало благоприятные условия для открытия второго фронта. Сталин отказывался считать таковым действия авиации и морских сил союзников. Он требовал от них десанта во Франции. На Черчилля нажимали и внутри Англии, прежде всего трудящиеся, требуя активных военных акций на территории Европы, для оказания действенной помощи Советскому Союзу.

И тогда Черчилль провел ограниченную высадку англичан и канадцев в районе Дьеппа, обрекая их на верное поражение с целью доказать невозможность десантных операций во Франции. Даже в случае успеха этого предприятия ни о каком втором фронте не могло быть и речи, ибо для этого требовалось заранее подготовить крупные воинские контингента, обеспечив их тяжелой техникой и плавсредствами. Так как такие действия не предпринимались, значит, Черчилль и не помышлял о переброске британских и американских армий в континентальную Европу. Он имитировал активность, предлагая осуществить десант в Северной Норвегии. Но все подобные акции со стороны Черчилля были, можно сказать, военно-дипломатическими хитростями, рассчитанными на обман не противника, а союзника. Требовалось делать все возможное, чтобы СССР в одиночку продолжал сражаться с фашистами, но :Что же время не помышлял о мирном договоре с ними, полагаясь на скорую поддержку со стороны США и Англии.

Когда стало очевидно, что высадка союзников во Франции в 1942 году не состоится, Черчилль мог бы сообщить Сталину об этом по дипломатическим каналам. Однако, понимая вполне обоснованную негативную реакцию, решил для этого лично встретиться с советским вождем. Вот как британский премьер-министр оценивал свою памятную встречу со Сталиным в Москве в августе 1942 года: «Я прибыл в Кремль и впервые встретился с великим революционным вождем и мудрым русским государственным деятелем и воином, с которым в течение следующих трех лет мне предстояло поддерживать близкие, суровые, но всегда волнующие, а иногда даже сердечные отношения».

Однако он летел в столицу СССР вовсе не с дружеским расположением, прекрасно сознавая свою неблаговидную роль обманщика, вынужденного и дальше лавировать и хитрить. Он написал о своем настроении так: «Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизации».

Тут почтенный джентльмен лукавил. При появлении фюрера, как известно, он не перестал считать СССР «врагом № 1 капитализма». Как справедливо отметил американский биограф Черчилля Эмрис Хьюз: «Весьма вероятно, что политическая амбиция была самым важным фактором, который привел к тому, что Черчилль превратился в одного из настойчивых противников Гитлера... Его антагонизм в отношении Гитлера был порожден страхом, что Германия при нацистах может стать слишком мощной и бросить вызов английской гегемонии в Западной Европе. Этот антагонизм объясняется убеждением Черчилля, что, поднимая Англию против Гитлера, он сможет опять завоевать какой-либо правительственный пост».

Можно согласиться и с другими суждениями Э. Хьюза: «Если бы Гитлер ограничился только пропагандой священной войны против России, Черчилль, вполне вероятно, не поссорился бы с ним. Ибо он был таким же злобным врагом большевиков, как Гитлер, или Геббельс, или любой другой из школы торговцев антирусской ненавистью и пропагандистов ее, которые эксплуатировали «красное пугало» в своей политической борьбе. Уинстон задолго до того, как русские или другие народы Европы услышали что-либо о Геббельсе, был пионером и выдающимся мастером этой пропаганды».

В 1937 году Черчилль так отозвался о фюрере: «Некоторым может не нравиться система Гитлера, но они тем не менее все же восхищаются его патриотическими достижениями... Если бы моя страна потерпела поражение, я надеюсь, что мы должны были бы найти такого же великолепного лидера, который возродил бы нашу страну и возвратил нам наше место среди народов».

Учтем, что Сталина он не воспринимал как достойного руководителя, примером которого можно воспользоваться в трудные времена: слишком велики были принципиальные классовые противоречия. Идея о народовластии, подавлении богатых была, судя по всему, органически невыносима для Черчилля, вот почему Россия представлялась ему зловещей и угрюмой. Вспомним также, что явился он в Москву с целью выкрутиться из постыдного положения, в которое он сам себя поставил перед Сталиным.

Первая встреча

В книге Валентина Бережкова «Как я стал переводчиком Сталина» (М., 1993) довольно подробно рассказано о беседах Черчилля со Сталиным в 1942 году. К сожалению, после расчленения СССР данный автор чрезвычайно быстро превратился из советского патриота в антисоветчика. Он постарался почаще включать в свой текст эпитеты и выражения, выставляющие Сталина в том облике коварного кровавого диктатора, который насаждался в годы «перестройки».Бережков выказал гибкость, изворотливость и способность к мимикрии, но с нормальной человеческой точки зрения его кульбиты выглядят весьма скверно. С другой стороны, некоторые факты он, являясь свидетелем событий, изложил, по-видимому, точно.

Ниже будет рассказано о первой встрече Сталина и Черчилля со слов нескольких авторов (в том числе и Бережкова), но без их комментариев. Еще раз подчеркнем: миссия Черчилля была для него трудна и неприятна. Тем более что он, более старший по возрасту, вынужден был прибыть к Сталину. Кроме того, последний, конечно же, знал и должен был помнить то, что сказал три месяца назад Черчилль Молотову: «Британская нация и армия мечтают сразиться с врагом как можно скорее и таким образом оказать помощь доблестной борьбе Советской Армии и народа». А теперь - отказ.

12 августе 1942 года, прилетев днем в Москву, Черчилль уже вечером был в Кремле. С ним прибыли личный представитель Рузвельта Аверелл Гарриман и посол Великобритании в СССР. Перед встречей Сталин сказал Молотову:

- Ничего хорошего ждать не приходится.

Когда вошел Черчилль, обводя взглядом сравнительно небольшой кабинет, Сталин стоял у стола, не улыбаясь, затем подошел к гостю, подав ему руку, которую тот энергично потряс, и произнес негромко и сухо:

- Приветствую вас в Москве, господин премьер-министр.

Черчилль, натянуто улыбаясь, ответил, что рад возможности.Я побывать в России, встретившись с ее руководителями. Он был не щ в своей тарелке. Когда они расположились за столом, Сталин спросил Черчилля о самочувствии после долгого перелета, хорошо ли он устроился. Затем кратко изложил положение на фронтах:

- Вести из действующей армии неутешительны. Немцы прилагают огромные усилия для продвижения к Баку и Сталинграду. Нельзя гарантировать, что удастся устоять перед их натиском. На юге их наступление продолжается...

Британскому премьеру давалось ясно понять, насколько необходим в ближайшее время второй фронт. Черчилль решил показать свою осведомленность и выразил уверенность, что немцы, не имея достаточно много авиации, вряд ли предпримут наступление в районе Воронежа или еще севернее.

- Это не так, - возразил Сталин. - Из-за большой протяженности фронта Гитлер вполне в состоянии выделить двадцать дивизий и создать сильный наступательный кулак. Для этого вполне достаточно двадцати пехотных и двух или трех бронетанковых дивизий. Учитывая то, чем располагает сейчас Гитлер, ему нетрудно выделить такие силы. Я вообще не предполагал, что немцы соберут так много войск и танков отовсюду из Европы...

Действительно, под контролем фашистов была почти вся Западная Европа, поставлявшая фронту технику, снаряжение. Более трети населения СССР и множество индустриальных центров осталось на оккупированной территории. Сдерживать натиск врага было чрезвычайно трудно. Сталин говорил правду. Пришла пора и Черчиллю сделать то же. Он спросил:

- Полагаю, вы хотели бы, чтобы я перешел к вопросу о втором фронте?

- Это как пожелает премьер-министр.

- Я прибыл сюда говорить о реальных вещах самым откровенным образом (не означает ли это, что раньше он говорил о мнимых вещах и неоткровенно? - Авт.). Давайте беседовать как друзья...

И Черчилль принялся пространно излагать причины, по которым высадка во Франции в текущем году не представляется целесообразной. Сталин терпеливо слушал его, все более мрачнея, а затем прервал прямым вопросом:

- Правильно ли я понял, что второго фронта и в этом году не будет?

После некоторой заминки Черчилль стал объяснять, что к десанту на французское побережье требуется основательно подготовиться, чтобы провести его более масштабно и успешно в следующем, 1943 году. (Как известно, и это обещание оказалось ложным. - Дет.)- В ближайшее время ничего подобного сделать невозможно, операция будет обречена на провал и не поможет русскому союзнику. По просьбе Черчилля, Гарриман высказал соображения американского президента, подтверждающие отказ от прежних обязательств, ибо высадка до Франции представляется слишком рискованной операцией.

- У меня другой взгляд на войну, - медленно сказал Сталин. - Тот, кто не хочет рисковать, не выигрывает сражений. Англичанам не следует бояться немцев. Они вовсе не сверхчеловеки. Почему вы их так боитесь? Чтобы сделать войска настоящими, им надо пройти через огонь и обстрелы. Пока войска не проверены на войне, никто не может сказать, чего они стоят. Открытие сейчас второго фронта представляет случай испытать войска огнем. Именно так я и поступил бы на месте англичан, не надо только бояться немцев...

Конечно же, Сталин был разочарован, раздражен и прекрасно понимал, что поддразнивая английского премьера, нельзя будет добиться от него согласия открыть второй фронт через один-два месяца. Было ясно, что западные союзники уже выработали свое твердое решение. Но Сталин не удержался от того, чтобы поставить Черчилля в унизительное положение. Он имел на это право как верховный главнокомандующий армиями, которые в данный момент ведут тяжелейшие кровопролитные сражения, тогда как те, кто назвался союзниками, предпочитают наблюдать схватку со стороны, оберегая своих людей и экономя силы.

Оскорбленный Черчилль, дымя сигарой, стал говорить, что в 1940 году Англия одна стояла перед угрозой гитлеровского вторжения, тогда как Москва поддерживала с Берлином дружеские отношения. И англичане не дрогнули, выстояли, а Гитлер не решился вторгнуться в Англию, получив отпор от доблестной британской авиации.

В ответ Сталин напомнил, что хотя Англия действительно одна противостояла Германии, но предпочитала бездействовать, отдавая Гитлеру одну европейскую страну за другой. Да, британская авиация проявляла активность, но этого мало.

Черчилль возразил: Гитлер испугался форсировать Ла-Манш. Эта операция не так проста, как может показаться. К ней надо серьезно подготовиться.

Сталин ответил, аналогии здесь нет. Высадка Гитлера в Англии Встретила бы сопротивление народа, а в случае английской высадки во Франции народ будет на стороне англичан. Черчилль помарался доказать, что при неудаче операции население подвергнется мести со стороны Гитлера и будут потеряны люди, которые понадобятся для большой операции в 1943 году (вновь ссылка на то, что не состоится! - Авт.).

Наступило долгое молчание. Сталин понимал, что не в его силах заставить союзников вступить в сражение с немцами. Он так и сказал, подчеркнув, что доводы премьер-министра его не убедили. Черчилль понял, что самая неприятная часть его миссии завершилась, и упомянул о продолжающихся авианалетах на Германию. Сталин выразил свое удовлетворение, ответив, что очень важно наносить удары моральному состоянию немецкого населения, поэтому английские бомбардировки имеют огромное значение.

«Во время беседы, - вспоминал позже Черчилль, - господствовала обстановка вежливости и достоинства». И тогда он решил перейти к обсуждению операции «Торч» («Факел») в Северной Африке; именно она станет вторым фронтом. Черчилль особо подчеркнул, что сведения совершенно секретные, на что Сталин с улыбкой сказал

- Надеюсь, никакие сообщения по этому поводу не появятся в английской печати.

Теперь советский руководитель изменил тактику ведения переговоров. Убедившись, что союзники ни при каких условиях не откажутся от своих планов, он перестал демонстрировать свое недовольство, сдержал эмоции. Так надо было сделать для того, чтобы не дать повода немцам надеяться на распри между их противниками. Язвительные замечания в адрес англичан, которые слишком боятся немцев, были рассчитаны на то, чтобы вывести Черчилля из себя, вызвать его ответную резкую реакцию, когда человек может наговорить много лишнего, высказать свои чувства, о которых предпочел бы молчать.

Отметим, что Сталин не счел нужным надавить на союзников, намекнув на возможность заключения сепаратного мира с Германией. Такая дипломатическая хитрость была бы уместной, поставив Черчилля в очень трудное положение. Однако Иосиф Виссарионович предпочел действовать честно, открыто. Он доброжелательно выслушал сообщение об операции «Торч». По словам Черчилля, Сталин тотчас перечислил четыре основных довода в ее пользу.

«Это замечательное заявление, - искренне признался британский премьер, - произвело на меня глубокое впечатление. Оно показывало, что русский диктатор быстро и полностью овладел проблемой, которая до этого была новой для него. Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно».

Краткое отступление. С таким честным свидетельством Черчилля бывший переводчик Сталина Бережков, конечно же, был знаком. Однако счел нужным умолчать об этом в своей книге, угождая новым хозяевам Кремля, которые всячески старались опорочить Сталина и его время (так продолжается и поныне).

Итак, первая четырехчасовая встреча Черчилля со Сталиным проходила неровно, порой эмоционально, а закончилась в доброжелательной атмосфере. Однако британский премьер не был уверен в том, что советский лидер, учитывая тяжелое положение на фронте, вновь не вернется к вопросу об открытии второго фронта в Европе. Поэтому на следующий день, встречаясь с Молотовым в Кремле, он много говорил о достоинствах операции «Торч».

«Прежде чем покинуть эту изысканную строгую комнату дипломата, - писал Черчилль, - я повернулся к Молотову и сказал: «Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся с нами сурово, после того как мы проделали такой большой путь. Такие вещи не часто делаются обеими сторонами сразу». Молотов впервые перестал быть чопорным. «Сталин, - сказал он, - очень мудрый человек. Вы можете быть уверены, что какими бы ни были его доводы, он понимает все. Я передам ему то, что вы сказали».

Тем не менее вечером Сталин представил Черчиллю Меморандум, в котором высказывал резкое недовольство позицией, занятой правительством Великобритании. В частности, говорилось: «Вполне понятно, что Советское Командование строило план своих летних и осенних операций в расчете на создание второго фронта в Европе в 1942 году».

Да, успешное наступление немцев объяснялось еще и тем, что они имели возможность сосредоточить свои основные и самые боеспособные силы на Восточном фронте в расчете покончить мощным ударом с Советским Союзом, вынудить его к капитуляции. Поэтому Сталин имел все основания утверждать:

«Легко понять, что отказ Правительства Великобритании от сознания второго фронта в 1942 году в Европе наносит моральный Удар по всей советской общественности, рассчитывающей на создание второго фронта, осложняет положение Красной Армии на Фронте и наносит ущерб планам Советского Командования. Я уже не говорю о том, что затруднения для Красной Армии... несомненно должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников...»

В этих словах можно усмотреть намек на то, что в случае дальнейших успехов вермахта, русские могут отступить до Урала, и тогда немецкие армии двинутся на Запад. В ответной Памятной записке Черчилль, в частности, напомнил о своей оговорке весной; «...мы не можем дать никакого обещания». Мол, это снимает с него ответственность за то, что союзники не пришли на обещанную помощь Красной Армии в труднейший период войны. Более того, Черчилль позволил себе спекулировать на этих трудностях, написав, что Британское Правительство может обнародовать свой отказ от высадки во Франции, после чего немцы переведут часть своих войск отсюда на Восточный фронт.

Судя по всему, британский премьер убедился в том, что Сталин не пойдет на сделку с Гитлером. Теперь можно было вздохнуть спокойно и огрызнуться. Для Британии обстоятельства складывались неплохо: Германия и Россия вели жестокую войну, в которой, когда они окончательно обессилят, победа и все связанные с ней преимущества будут на стороне Англии. Она вновь будет доминировать в Европе, к тому же с наименьшими потерями.

Выходит, дипломатическая победа осталась на стороне Черчилля. Хотя надо иметь в виду, что у Сталина не было никакой возможности воздействовать на союзников, если не считать прямой угрозы пойти на мирное соглашение с Гитлером. Такой «хитрый» маневр, подобный черчиллевской угрозе обнародовать отмену высадки десанта во Франции, был бы для него унизительным. Кстати, эту угрозу трудно было принять всерьез. Ведь немцы имели бы все основания считать сообщение об отмене вторжения союзников во Францию военной хитростью, дезинформацией.

Так или иначе, а при встрече со Сталиным в Кремле 13 августа в 23 часа Черчиллю пришлось опять выслушивать упреки в нежелании Англии активно действовать на европейском фронте, а также в невыполнении обещанных поставок России. Можно сказать, он пытался пробудить в собеседнике чувство вины и окончательно успокоился лишь после того, как Черчилль в сильном возбуждении заговорил о необходимости установить хорошие деловые отношения между тремя великими державами, что обеспечит им победу над общим врагом. Сталин даже не стал дослушивать до конца перевод этой сбивчивой речи, заметив, что ему нравится тон высказывания.

После переговоров был официальный обед в Кремле. «Сталин и Молотов радушно принимали гостей, - вспоминал Черчилль. -- Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено в форме очень коротких речей много тостов и ответов на них. Распространялись глупые истории о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. В этом нет ни доли правды. Маршал и его коллеги неизменно пили после тостов из крошечных

рюмок, делая в каждом случае маленький глоток. Меня изрядно угощали».

После обеда они долго оживленно беседовали. Сталин припомнил, что когда-то на встрече с леди Астор и Бернардом Шоу он отказался пригласить в Москву Ллойд Джорджа, который в Гражданскую войну возглавлял интервентов. Леди Астор сказала, что премьера ввел в заблуждение Черчилль. «Во всяком случае, - ответил Сталин, - Ллойд Джордж был главой правительства и принадлежал к левым. Он нес ответственность, а мы предпочитаем открытых врагов притворным друзьям».

Бывший открытый враг большевиков Уинстон Черчилль неожиданно заглянул в глаза собеседнику и спросил:

- Вы простили меня?

- Премьер Сталин говорит, - перевел Павлов, - что все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу.

Загадочные слова. Прежде всего поражает ссылка на Бога. К тому же так произошло не в первый раз. Было ли это сказано просто так, для красного словца, в угоду гостю? Нет, конечно. Складывается впечатление (не только в связи с данным случаем), что Сталин, подобно каждому умному и образованному человеку, имел свои представления о высших силах и мировом разуме. Какие конкретно? Об этом остается только догадываться. Пожалуй, ему была близка старинная русская поговорка: не в силе Бог, а в правде. Он избегал лжи, не терпел, когда ему лгали, презирал и ненавидел приспособленцев и лицемеров, резонно полагая, что они легко становятся предателями.

На вопрос Черчилля о прощении, прозвучавшем искренне и неожиданно, можно было ответить утвердительно: мол, да, я прощаю. На Руси так не принято, ибо звучит высокомерно. Чаще всего выражались обиняком: «Бог простит». Сталин не позволил себе высокомерия, высказавшись в смысле - что было, то прошло, нечего ворошить прошлое, и не его, Сталина, право прощать бывшего открытого честного врага.

Какой напрашивается общий вывод о результатах первой личной встречи глав двух правительств?

Черчилль убедился, что его нынешний союзник прост в общении, мудр и остроумен, способен быстро находить верное решение сложных проблем, обладает незаурядной волей и выдержкой, говорит правду и верит в победу над фашистами, не помышляя о возможности примирения с ними. Сталин показал, что умеет быть Жестким и суровым, но не злопамятным, а главное для него - интересы общего дела. С таким союзником нелегко иметь дело, Однако на него можно положиться.

17 августа Сталин получил послание от покинувшего накануне Москву Черчилля: «По прибытии в Тегеран после быстрого и спокойного перелета я пользуюсь случаем поблагодарить Вас за Ваше товарищеское отношение и гостеприимство. Я очень доволен тем, что побывал в Москве: во-первых, потому, что моим долгом было высказаться, и, во-вторых, потому, что я уверен в том, что наша встреча принесет пользу нашему делу. Пожалуйста, передайте мой привет г-ну Молотову».

Кстати, во время одной из бесед Сталин шутя спросил Черчилля:

- Зачем вы тогда бомбили моего Вячеслава?

- Никогда не следует упускать счастливую возможность, - ответил премьер, возможно, давая понять, что налеты английской авиации были специально приурочены к визиту Молотова в Берлин.

Кто более надежный партнер?

Трудно предположить, какое впечатление произвел Черчилль на Сталина. Вряд ли оно было очень радужным. Все-таки английский премьер, к которому Сталин относился с уважением, наглядно показал свое умение использовать двусмысленные выражения и оговорки для того, чтобы позже отказаться от своих обещаний. Но продемонстрировал Черчилль и умение «держать удар», и решимость нанести визит к обманутому союзнику, зная, что придется выслушивать упреки или даже резкости. В общении Черчилль оказался в чем-то даже простодушным (отчасти потому, что поначалу недооценивал интеллектуальный уровень собеседника), искренним. Хотя, памятуя о его хитростях, приходилось держать ухо

востро.

Искушенный дипломат, привыкший к парламентской демагогии, Черчилль в этом отношении имел преимущество перед Сталиным. Но оно терялось, сталкиваясь с ясной и честной позицией. Не исключено, что Сталин считал ниже своего достоинства изощряться в хитростях и лицемерии. В открытом дипломатическом поединке победа была на его стороне, ибо в таком случае побеждает правда.

В последующем Черчилль не раз убеждался в надежности Сталина и его верности своему слову. Увы, английский премьер далеко не всегда выказывал подобные качества. Так было, например, с обманным обещанием (на этот раз - без оговорок) открыть второй фронт в Европе весной 1943 года. Некоторые его прогнозы относительно пользы для Красной Армии вторжения союзников в Северную Африку не оправдались. Так, рассказывая Сталину о плане операции «Торч», Черчилль выражал уверенность в том, что Гитлер бросит в Северную Африку свои ВВС, стремясь спасти Италию. Эти сомнительные прогнозы оказались ошибочными. Гитлер не перебросил в Средиземноморье люфтваффе. Его мало беспокоила в тот момент Италия, еще меньше - Северная Африка. Воздушные эскадры Геринга оставались на Восточном фронте, где решалась судьба войны. Но тогда Сталин, по-видимому, воспринял заверения Черчилля всерьез или, во всяком случае, поверил в его искренность.

Между прочим, Черчилля интересовало, удержит ли Красная Армия Кавказ. Памятуя о давнем устремлении Британской империи, он предложил ввести английские войска в Закавказье для защиты нефтяных месторождений. Сталин без труда разгадал его намерения, приказав принести макет кавказских гор. Английскому гостю было показано, как прочна советская оборона в этом районе. Черчилль вернулся из Москвы с убеждением, что Советский Союз выстоит.

Спокойная уверенность Сталина произвела впечатление на Черчилля. А советский вождь добавил:

- Ходят слухи, что турки нападут на нас в Туркестане. Если это верно, то я смогу расправиться с ними.

Британский премьер высказался твердо: такой опасности нет. Турки намерены держаться в стороне и, конечно, не захотят ссориться с Англией. Сталин, по-видимому, придерживался такого же мнения. Он пригласил Черчилля в свою кремлевскую квартиру из четырех комнат, которые были, как писал Черчилль, «среднего размера и обставлены просто и достойно». И хотя за обеденным столом им пришлось обсуждать важные дела, Сталин своим приглашением дал понять, что относится к гостю не только с уважением, но и симпатией. Возможно, так оно и было. Не исключено, что уважение и симпатия были взаимными, хотя интеллект и знания Сталина заставляли Черчилля опасаться такого партнера.

Судя по всему, оба этих государственных деятеля в некоторых случаях сознательно шли на обострение дискуссии, чтобы наблюдать реакцию партнера, находящегося под влиянием эмоций. Не-Рвы у обоих оказались крепкими. Сталину в конце концов причлось, как говорится, сделать хорошую мину при плохой игре, Демонстрировать (возможно, искренне) свое расположение к влиятельному гостю и даже некоторое удовлетворение переносом вто-Рого фронта в Северную Африку.

Безусловно, Сталин понимал: в интересах Англии по-прежнему оставлять СССР один на один с Германией, поддержанной почти всеми континентальными европейскими странами. А ведь наступила решающая фаза войны, когда гитлеровцы могли нанести страшный удар Красной Армии. Захват Ленинграда и Сталинграда грозил подорвать моральный дух советского народа, ибо речь шла о городах-символах, прославляющих имена и деяния Ленина и Сталина. Вот почему политические маневры Черчилля и его отказ от обещанной помощи вызывали негодование у советского лидера. Однако приходилось сдерживаться. Не оставалось ничего иного, как укреплять личные дружеские отношения с британским премьером. Важно было убедиться в том, что союз трех великих держав не распадется и в дальнейшем можно будет рассчитывать на более тесное сотрудничество с союзниками.

...30 ноября 1942 года Черчилль зачитал на заседании кабинета послание Сталина о необходимости открытия второго фронта. В тот день британскому премьеру исполнилось 68 лет. Своего рода подарком ко дню его рождения были сообщения об окружении немцев под Сталинградом. Они вызвали в нем противоречивые чувства: радость смешивалась с тревогой. Мощь Советского Союза и его авторитет в мире резко возрастали.

Чуть позже Черчиллю довелось праздновать крупную победу англичан над итальянцами и немцами в Египте у Эль-Аламейна. О ней в полном смысле слова стали звонить в колокола по всей Англии, правительственная пропаганда захлебывалась от восторга. Черчилль провозгласил «великую победу», которая якобы «фактически знаменовала поворот судьбы» и явилась «самым решающим сухопутным сражением с целью защиты интересов союзников».

Что тут скажешь? Если иметь в виду позорное поражение и бегство англичан под Дюнкерком в 1940 году и последующее избегание столкновений с немцами, то для них Эль-Аламейн действительно был крупным успехом. Однако раздувание его до неимоверности Черчиллем имело целью не только поднять боевой дух англичан. Был тут немалый элемент цинизма и даже подлости. Ведь в то же время Красной Армией была одержана действительно великая победа под Сталинградом, о которой британский премьер отзывался не столь восторженно, как о своем сравнительно незначительном успехе под Эль-Аламейном. А главное, что еще до этого Черчилль разослал членам своего военного кабинета секретный меморандум, где было сказано:

«Все мои помыслы обращены прежде всего к Европе как прародительнице современных наций и цивилизации. Произошла бы страшная катастрофа, если бы русское варварство уничтожило

культуру и независимость древних европейских государств...» Не напоминает ли это те лозунги Гитлера, с которыми он предпринял свой поход на Восток?!

Сравнивая Сталинградскую битву с Эль-Аламейнским сражением, В.В. Кожинов убедительно показал их несоразмерность. Не потому, что они выглядят по-разному при взгляде с позиций Запада и России. Просто их масштабы и значение для Второй мировой войны были различны. Вот что писал В.В. Кожинов:

«В западной литературе, а подчас под ее влиянием и в нынешней российской эти два события истолковываются чуть ли не как равноценные, хотя такая постановка вопроса попросту смехотворна. В сражении при Эль-Аламейне итало-германские войска насчитывали всего 80 тысяч человек (в большинстве - итальянцев), оборонявших фронт протяженностью 60 км, а под Сталинградом - более чем миллионное войско Германии и ее союзников действовало на фронте длиной около 400 км. Но наиболее показательно, что в Сталинградской битве потерпела полный разгром 1/6 часть - 16,3% - всех тогдашних вооруженных сил противника, а при Эль-Аламейне - всего лишь 1,3% (!) этих сил. Нельзя умолчать еще и о том, что британцы имели при Эль-Аламейне почти трехкратное превосходство в людях - 230 тысяч против 80 тысяч. Многозначительно, что Гитлер, который обычно сурово наказывал своих генералов за поражения, не только не сделал этого в отношении командовавшего «Африканским корпусом» Роммеля, но, наградив его 17 марта 1943 года «бриллиантами к Рыцарскому кресту», вскоре же - после того, как американо-английские войска 10 июля 1943 года высадились в Сицилии,- поручил ему командование группой армий в Италии».

Понятно, что сам факт вступления союзников СССР в активные действия против фашистов и первая победа имели немаловажное значение, но более как фактор моральный. Ощутимого урона вермахту Эль-Аламейн не принес и германские войска с Восточного фронта не отправлялись на Западный, который в Европе так и не был открыт.

Как показывает приведенное выше высказывание Черчилля о Русском варварстве, якобы угрожающем культуре и независимости западных стран, этот государственный деятель оставался врагом Советского Союза даже после того, как «покаялся» перед Сталиным. Возможно, в тот момент, прося прощение, Черчилль был искренен. Но в общем вышло так, что в своих уверениях дружбы и товарищества по отношению к Сталину он немало покривил ду-ш°й. Просто для него из двух врагов Гитлер представлялся наиболее опасным на тот момент. Поэтому Сталин был очень нужен в качестве временного друга в борьбе против общего противника.

Сейчас, в начале XXI века, становится ясно всякому человеку ■ с незамутненным сознанием, каким страшным ударом по великой русской культуре, да и по мировой тоже, стало расчленение СССР и превращение России в сырьевую колонию Запада. Ведь в конечном итоге антисоветизм влиятельных политиков Западной Европы и прежде всего Черчилля привел к тому, что Англия стала в значительной степени прихвостнем США, которые превратились в мирового гегемона - злобного, хищного и очень опасного. Эту гегемонию, сам того не сознавая, подготавливал Черчилль. При этом он не крепил, а разрушал солидарность европейских стран усугублял их раскол на государства буржуазной и народной демократии. Как геополитик он был слишком близоруким.

В послеперестроечной военно-исторической литературе нередко утверждается, что победа под Сталинградом не дала результатов на юге из-за просчетов советского командования. Вроде бы поэтому весной 1943 года фельдмаршалу Манштейну удалось отбить у советских войск несколько уже освобожденных ими крупных городов. Какой была главная причина неудач Красной Армии в этот период, можно узнать из послания Сталина Черчиллю от 15 марта 1943 года: «...В самый напряженный период боев против гитлеровских войск, в период февраль-март, англо-американское наступление в Северной Африке не только не форсировалось, но и вообще не проводилось, а намеченные Вами же для него сроки уже отложены. Тем временем Германия уже успела перебросить с Запада против советских войск 36 дивизий, из них 6 дивизий танковых. Легко понять, какие затруднения это создало для Советской Армии и как это облегчило положение немцев на советско-германском фронте».

Возмущенный Сталин не терял самообладания, хотя понимал хитрость и коварство своих союзников. В послании Черчиллю от 29 марта 1948 года он счел возможным написать: «Вчера я смотрел вместе с коллегами присланный Вами фильм «Победа в пустыне»... Фильм великолепно изображает, как Англия ведет бои, и метко разоблачает тех подлецов - они имеются и в нашей стране, - которые утверждают, что Англия будто бы не воюет, а только наблюдает за войной со стороны».

Конечно же, в послании нетрудно заметить и некоторые намеки. Ведь фильм «великолепно изображает» боевые действия, что вовсе не исключает более искусство пропаганды, чем характер военных действий. Сказано и о том, будто некоторые «подлецы» утверждают, что Англия в войне занимает позицию наблюдателя. Но зедь и вправду те акции, которые предпринимало британское правительство против Германии по сравнению с тяжелейшими постоянными сражениями на Восточном фронте, представляются подобными комариным укусам. Как писал английский военный историк Тэйлор: «В Англии до 1942 г. вероятность того, что солдат в армии получит телеграмму о гибели жены от бомбы, превышала вероятность того, что жена получит телеграмму о гибели мужа в бою».

Это не означает, будто от западных союзников СССР вовсе не получал помощи. Безусловно, она была. Так же как даже пассивное участие Англии в войне приносило некоторую пользу Красной Армии. Суть в том, что такая польза была сравнительно небольшой. А обманные обещания открыть второй европейский фронт в 1942-м, а затем в 1943 году опутывали планы советского командования и негативно сказывались на ходе военных действий советских войск.

В своих мемуарах Черчилль цинично признался, что в марте «...счел момент подходящим, чтобы сообщить ему (т.е. Сталину. - Авт.) неприятную новость о конвоях. Дело в том, что мартовский конвой был отложен, а отправка конвоев северным путем вообще была перенесена на начало сентября. Это было дурной вестью. Чтобы позолотить горькую пилюлю, Черчилль распространялся об усилении потока военного снабжения южным путем через Иран.

Сталин ответил: «...Путь через Великий океан ограничен тоннажем и малонадежен, а южный путь имеет небольшую пропускную способность, ввиду чего оба эти пути не могут компенсировать прекращения подвоза по северному пути. Понятно, что это обстоятельство не может не отразиться на положении советских войск».

Ответ Черчилля: «Я признаю все то, что Вы сказали в Вашей телеграмме относительно конвоев... Я глубоко осознаю гигантское бремя, которое несут русские армии, а также их непревзойденный вклад в общее дело». Но ведь второй фронт так и не был открыт! Своими хорошими словами Черчилль прикрывал свои нехорошие Дела. Он вновь подводил союзника в очень трудный момент, именно тогда, когда помощь была особенно нужна. Его вполне устраивали кровопролитные сражения на Восточном фронте. И вновь Сталин, понимая коварство и хитрость союзника, ничего не мог поделать. Приходилось сдерживать свое негодование. Заглядывая вперед, можно с полным правом утверждать, что Сталин и в дальнейшем вел свою политику честно, не подводил союзников и помогал им в трудные для них моменты, даже не помышляя отплатить за их неблаговидные действия (точнее - бездействие) в труднейшие летние наступления гитлеровцев и в 1942-м, и в следующем году.

В феврале 1943 года Сталин получил «Личное и секретное послание премьер-министра г-на Уинстона Черчилля»: «Цепь необыкновенных побед, звеном в которой является освобождение Ростова-на-Дону, известие о чем было получено сегодня ночью, лишает меня возможности найти слова, чтобы выразить Вам восхищение и признательность, которые мы чувствуем по отношению к русскому оружию. Моим наиболее искренним желанием является сделать как можно больше, чтобы помочь Вам. 14 февраля 1943 года».

Очевидно, наибольшую помощь Красной Армии оказало бы обещанное открытие второго фронта в Европе. Но об этом Черчилль в предыдущем своем послании сообщил уклончиво: «Мы также энергично ведем приготовления до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала (имеется в виду Ла-Манш. - Авт.) в августе, в которой будут участвовать британские части и части Соединенных Штатов... Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь. Сроки этого наступления должны, конечно, зависеть от состояния оборонительных возможностей, которыми будут располагать в это время немцы по ту сторону Канала».

В своем ответе Сталин отметил: «Из Вашего сообщения видно, что ранее намечавшиеся Вами сроки окончания военных операций в Тунисе теперь откладываются на апрель. Не надо много доказывать, как нежелательна эта оттяжка операций против немцев и итальянцев. Именно в данный момент, когда советским войскам еще удается поддерживать свое широкое наступление, активность англо-американских войск в Северной Африке настоятельно необходима...»

Разве это было непонятно Черчиллю? Вряд ли. Скорее всего, его заботой было максимальное сохранение английских вооруженных сил при наибольших потерях в частях Красной Армии. Он постоянно помнил о том, чтобы к окончанию войны Советский Союз пришел совершенно истощенным (он всегда сильно принижал, недооценивал колоссальные возможности социализма, энтузиазма народных масс, к которым он относился пренебрежительно). Тогда Англия могла бы диктовать свои условия не только Западной Европе, но и России.

Но продолжим цитировать фрагменты сталинского послания: «Что касается открытия второго фронта в Европе, в частности во Франции, то оно, как видно из Вашего сообщения, намечается

только на август-сентябрь. Мне кажется, однако, что нынешняя ситуация требует того, чтобы эти сроки были максимально сокращены и чтобы второй фронт на Западе был открыт значительно раньше указанного срока. Для того чтобы не дать врагу оправиться, по-моему, весьма важно, чтобы удар с Запада не откладывался на вторую половину года...

По имеющимся у нас сведениям, немцы за период времени с конца декабря, когда действие англо-американских сил в Тунисе почему-то приостановились, перебросили из Франции, Бельгии, Голландии и самой Германии на советско-германский фронт 27 дивизий, в том числе 5 танковых дивизий. Таким образом, вместо помощи Советскому Союзу путем отвлечения германских сил с советско-германского фронта получилось облегчение для Гитлера, который... получил возможность перебросить дополнительные свои войска против русских... Может случиться так, что, получив передышку и собрав силы, немцы смогут оправиться. Для нас с Вами ясно, что не следовало бы допустить подобный нежелательный просчет...

Благодарю Вас за Ваши теплые поздравления по случаю освобождения Ростова. Наши войска сегодня овладели городом Харьковом. 16 февраля 1943 года».

После обмена другими посланиями с Черчиллем, Сталин окончательно убедился, что союзники сознательно не торопятся вступать в серьезную схватку с гитлеровцами. Поэтому 13 марта он откровенно писал Черчиллю: «Неопределенность Ваших заявлений относительно намеченного англо-американского наступления по ту сторону Канала вызывает у меня тревогу, о которой я не могу умолчать».

Его тревога была совершенно естественна.

Прошла весна 1943-го, и вдруг выяснилось, что западные союзники не собираются в этом году ударить по гитлеровцам во Франции. 19 июня 1943 года Черчилль отправил Сталину обширное послание с оправданиями очередного обмана союзника, продолжавшего непрерывно сражаться с вермахтом один на один. Премьер (трудно сказать, насколько искренне) уверял, будто «неожиданно быстрое поражение вооруженных сил держав оси в Северной Африке расстроило германскую стратегию и... угроза Южной Европе была важным фактором, заставившим Гитлера поколебаться и отложить свои планы крупного наступления против России этим летом...»

Надо сказать, что подобная версия отмены крупного наступления немцев на Восточном фронте была, как вскоре выяснилось, Дезинформацией. Хотелось бы верить, что Черчилль и его военные советники всего лишь заблуждались и хотели успокоить союзника, второго в очередной раз в ответственный момент крупно подвели. Современный отпетый западник даже порадуется столь ловкими дипломатическими маневрами Черчилля: вот, мол, какой патриот, как он бережно относился к своим военным, как много жизней соотечественников он сохранил!

Да, именно так. Делал это Черчилль за счет огромных жертв со стороны советского народа. Он имел такую возможность, и воспользовался ею уже не в первый раз. Считать такое предательство дипломатической победой было бы слишком цинично и подло. Сталин с полным основанием полагал, что летнее наступление фашистов неизбежно, и оказался прав. 24 июня в своем послании он со всей откровенностью и вполне убедительно опроверг доводы Черчилля о невозможности открыть второй фронт в Европе. Завершается послание так:

«Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину».

В своем ответе Черчилль не только хитрил, но и стал шантажировать: мол, я могу вынести наши разногласия на суд общественности. Понятно, что в таком случае Гитлер, пользуясь разногласиями между союзниками, смог бы совершенно спокойно дополнительно укрепить свои войска на Восточном фронте... Впрочем, он делал это и без этого, тогда как Черчилль вновь утверждал:

«Неуверенность противника насчет того, где будет нанесен удар и какова будет его сила, по мнению моих надежных советчиков, уже привела к отсрочке третьего наступления Гитлера на Россию, к которому, казалось, велись большие приготовления шесть недель тому назад. Может даже оказаться, что Ваша страна не подвергнется сильному наступлению этим летом...»

Нет, так не оказалось. Гитлер, подобно Сталину, понимал увертливую позицию Черчилля, предоставляющую немцам и русским сотнями тысяч погибать на полях сражений. Английская авиация постоянно бомбила некоторые германские города, но не оборонные объекты на французском побережье. Гитлеру было ясно, что фронт на Западе не откроется.

5 июля 1943 года обновленные, получившие дополнительное подкрепление германские армии, оснащенные новейшей для того

времени техникой, перешли в наступление на Орловско-Курской дуге. 11 июля Сталин послал Черчиллю письмо, в котором резко осуждал позицию западных союзников, так и не выполнивших обещание открыть второй фронт в Европе, а теперь отложивших эту акцию до весны 1944 года: «Это решение создает большие сложности для Советского Союза, который ведет войну почти 2 года под величайшим давлением против главных сил Германии и ее союзников».

Об этом факте упорно умалчивают антисоветчики как в самой России, так и вне ее. Они лицемерно сокрушаются по поводу огромных потерь советских войск в войну, представляя их как результат бездарного руководства Сталина и его маршалов. Причем о главных виновниках этого - правящих кругах Англии и США - молчали и молчат как «западники», так и «почвенники» типа Солженицына.

Поля в России на «огненной дуге» превратились в ад. Обе сражающиеся стороны несли большие потери. Однако к этому времени Красная Армия стала получать все больше отечественных танков и самолетов. Она постоянно наращивала свою мощь. Советский, а прежде всего русский народ не только выстоял, но и добился коренного перелома в ходе войны. Красная Армия, уничтожив половину немецких танков и добившись преимущества в воздухе, перешла в наступление. В результате были освобождены южные районы РСФСР, Донбасс и вся Левобережная Украина. Это обеспечило возможность прорыва в Правобережную Украину и Крым.

Теперь Сталин выразил согласие на встречу трех министров иностранных дел в Москве, которую раньше отвергал из-за трудной ситуации на фронте. Более того, он предложил встретиться «большой тройке» в Иране в ноябре-декабре 1943 года.

Наша победа на Курской дуге вызвала у Черчилля еще большую озабоченность и тревогу, чем победа под Сталинградом. 6 октября 1943 года Черчилль сказал Идену о Германии: «Мы не должны ослаблять ее до крайней степени - мы можем нуждаться в ней против России». По записи одной из стенографисток, члены кабинета министров были «поражены до ужаса, услышав все это».

Сталин, судя по всему, давно знал о хитростях черчиллевской стратегии, в конечном счете направленной на взаимное ослабление СССР и Германии. Ему следовало заручиться более надежной поддержкой со стороны США, поэтому на конференции министров он сделал важный шаг, дав обещание выступить против Японии после победы над Германией. Соединенные Штаты наряду с Китаем были основной воюющей страной против Японии, неся немалые потери. Англия принимала сравнительно небольшое участие в военных действиях на азиатском театре Второй мировой. При тогдашнем уровне развития науки и техники обширные пространства этой части света требовали от американцев огромного напряжения, участия всех родов войск, а прежде всего военно-морских и воздушных. По подсчетам Пентагона их потери при разгроме Японии без участия в войне СССР составили бы более миллиона человек. Рузвельт (во всяком случае, до создания атомной бомбы) был крайне заинтересован в советской военной помощи в Азии.

Вообще, у Сталина и раньше отношения с Вашингтоном складывались значительно лучше, чем с Лондоном. Черчилль, конечно же, заметил это (не потому ли посылал пылкие послания Сталину, «не находя слов», чтобы выразить свои чувства в связи с победами Красной Армии?). Его очень беспокоила перспектива дальнейшего советско-американского сближения и относительная изоляция Англии в результате этого, потеря ее мирового значения при взаимном сотрудничестве двух сверхдержав. Давая свое обещание на встречу «большой тройки», Сталин усиливал подобные опасения Черчилля, чем ограничивал его антисоветские происки.

Свои подлинные намерения Черчилль скрывал за цветистыми фразами. Так, подводя итоги 1943 года, он заявил с немалой долей преувеличения: «Устрашающая чудовищная машина германского могущества и тирании преодолена и разбита русской доблестью, военным искусством и наукой». (Впору вспомнить, как он обычно в узком кругу отзывался о русских, их победах и советской системе.) Впрочем, год еще не закончился. Черчиллю предстояла встреча в столице Ирана Тегеране с Рузвельтом и Сталиным.

Тегеран

После разгрома немцев на Курской дуге стало очевидно преимущество Красной Армии. Она перешла в наступление. Это обстоятельство заставило Черчилля предпринять какие-то меры для того, чтобы сдержать русских. Затянув с открытием второго фронта во Франции и весьма робко и вяло ведя военную кампанию в Италии (только Сицилию удалось легко захватить с помощью местных мафиози, которые там укоренились с тех пор надолго), англо-американцы рисковали утратить свое влияние в Европе, которая почти вся могла достаться русским. Как тут быть?

Можно предположить, что лукавый Уинстон в такой ситуации решил предпринять хитрый дипломатический маневр: резко ухудшить уже сейчас отношения СССР с Японией. Условия для этого

были благоприятны. И 12 ноября 1943 года Сталин подучил от премьер-министра послание, где, в частности, говорилось:

«Начальники британских и американских штабов должны встретиться 22 ноября в Каире для детального обсуждения операций англо-американских войск, а также войны против Японии... Имеется надежда, что при обсуждении последнего вопроса, возможно, будет присутствовать лично Чан Кайши и китайская военная делегация.

...Имеется большая надежда, что Вы пошлете на эту конференцию полномочную военную делегацию, если возможно, вместе с г-ном Молотовым...»

Надежде на встречу Молотова с Чан Кайши (что безусловно вызвало бы негативную реакцию японцев) не суждено было сбыться. Сталин ответил без промедления: «Хотя я писал президенту (Рузвельту. - Авт.), что В.М. Молотов будет к 22 ноября в Каире, должен, однако, сказать, что по некоторым причинам, имеющим серьезный характер, Молотов, к сожалению, не может приехать в Каир...

Само собой разумеется, что в Тегеране должна состояться встреча глав только трех правительств, как это было условлено. Участие же представителей каких-либо других держав должно быть безусловно исключено.

Желаю успеха Вашему совещанию с китайцами по дальневосточным делам».

Последним пожеланием он дал понять адресату, что разгадал очередную его уловку, а поэтому - нетрудно догадаться - на встречу с китайцами советского наркома иностранных дел и второго лица в государстве посылать не собирается.

Но может, мы возводим напраслину на почтенного джентльмена, который и не собирался вбивать клин в без того достаточно напряженные отношения СССР и Японии? Только почему бы тогда приглашать именно Молотова на совещание, где обсуждаются планы дальнейшей войны с Японией? Разве из этого не напрашивался вывод о том, что Советский Союз вскоре готов выступить против Страны восходящего солнца? А Сталин не собирался воевать с Японией, прежде чем будет разгромлена гитлеровская Германия. Его в данный момент интересовало совсем другое: когда будет открыт второй фронт во Франции.

Тегеранская конференция состоялась с 28 ноября по 1 декабря 1943 года. Черчилль выступил с планом высадки союзных войск на Балканах. Сталин настаивал на открытии второго фронта во Франции. Перед этим он вновь заверил собеседников, что СССР после разгрома Германии выступит против Японии...

Рузвельт был этим удовлетворен и поддержал Сталина, отклонив план Черчилля. Высадка во Франции (операция «Оверлорд») была намечена на май 1944 года.

Такое краткое изложение итогов никак не отражает накал дипломатической борьбы и столкновения характеров советского и британского лидеров на Тегеранской конференции. Началось с того, что, к недовольству Черчилля, Рузвельт согласился остановиться на территории советского посольства. Поэтому в личных беседах Сталин и президент США получили возможность близко познакомиться друг с другом. Они прониклись взаимной симпатией и не которым доверием, что отразилось на дальнейшем ходе официальных встреч.

Согласия на открытие второго фронта на западе Европы удалось добиться далеко не сразу. Черчилль напрягал все свое красноречие, чтобы доказать первоочередность действий англо-американских войск в Средиземноморском регионе. По-видимому, он стремился установить свой контроль над Балканами, а также в Австрии, Румынии, Венгрии, прежде чем сюда войдут части Красной Армии.

Сталин высказался не так пространно и бурно, приводя вес- щ кие аргументы в пользу высадки во Франции (операции «Оверлорд»). После безрезультатного обмена мнениями, Сталин спросил напрямик:

- Если можно задать неосторожный вопрос, то я хотел бы узнать у англичан, верят ли они в операцию «Оверлорд», или они просто говорят о ней для того, чтобы успокоить русских?

- Если будут налицо условия, которые были указаны на Московской конференции, - уклончиво ответил Черчилль, - то я твердо убежден в том, что мы будем обязаны перебросить все наши возможные силы против немцев, когда начнется операция «Оверлорд».

Как видим, опять маститый британский политик использовал привычный прием «хамбаг». За его обиняками проскальзывала мысль: при определенных условиях мы не станем перебрасывать сколько-нибудь значительные силы для высадки десанта, а когда операция начнется, сделать это будет уже поздно, поэтому она не должна начаться вовсе. Сталин отвечать не стал. Он встал и сказал, обращаясь к Молотову и Ворошилову:

- Идемте, нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте.

Черчилль был ошеломлен, пробормотав, что его не так поняли. Рузвельт, смягчая обстановку, предложил сделать перерыв на обед, «которым нас сегодня угощает маршал Сталин».

За обедом, длившимся долго, с обилием тостов (но не спиртного), Черчилль высоко оценил мужество и стойкость советских солдат в битве за Сталинград и высказал пожелание, чтобы руины города остались нетронутыми в назидание потомству. Рузвельт поддержал эту мысль. Но Сталин возразил;

- Не думаю, чтобы развалины Сталинграда следовало оставить в виде музея. Город будет снова отстроен. Может быть, мы сохраним нетронутой какую-то часть его; квартал или несколько зданий как памятник Великой Отечественной войны. Весь же город, подобно фениксу, возродится из пепла, и это уже само по себе будет памятником победы жизни над смертью.

Во время подобных обедов обсуждались порой и более серьезные вопросы, но случались и комичные происшествия. Так, Сталин, желая поддеть Черчилля, сказал, что после победы надо будет как можно скорее казнить военных преступников, немецких генералов и офицеров, которых не менее 50 тысяч.

Черчилль, разгоряченный этими словами и армянским коньяком, подскочил от возмущения:

- Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! Англичане никогда не потерпят подобных массовых казней!

Сын Рузвельта, поняв шуточный характер предложения Сталина, поддержал его, чем вызвал новый взрыв негодования Черчилля. Тут вступил Рузвельт и с улыбкой произнес:

- Необходимо найти компромиссное решение. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы сойдемся на сорока девяти тысячах?

По воспоминаниям Черчилля, после этих слов он от возмущения хотел уйти прочь, но, чтобы успокоиться, вышел в соседнюю темную комнату и встал у окна. Вдруг он почувствовал, что его кто-то тронул за плечо. Обернувшись, он увидел Сталина и рядом с ним Молотова. Улыбаясь, Сталин сказал, что пошутил. Черчилль понял, что над ним беззлобно посмеялись. У них продолжилась доверительная беседа, во время которой Сталин дал понять, что сознательно обострил этот небольшой конфликт:

- Крепкая дружба начинается с недоразумений.

Черчилль отметил в своих воспоминаниях: «Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет».

Возможно, британский премьер захотел взять реванш за нелепое положение, в которое он был поставлен, дав волю своим эмоциям. Когда отмечали его день рождения, начальник генерального штаба Англии Алан Брук произнес провокационный тост, в частности сказав:

-- Наибольшие жертвы понесли англичане в этой войне, сражались больше других и больше сделали для победы...

Вполне возможно, это было сказано не спонтанно, а по предварительной договоренности с Черчиллем, чтобы вывести всегда спокойного Сталина из себя. Тот насупился, но не изменив своей сдержанной манере, встал и произнес ответный спич. Можно предположить, в каком напряжении был Черчилль. Он прекрасно знал, что Брук совершенно недопустимо, гнусно и нагло лжет, ибо русские потери несоизмеримы с английскими.

- Я хочу сказать, - медленно произнес Сталин, - о том, что сделали для победы президент Рузвельт и Соединенные Штаты. В этой войне главное - машины. Они могут производить ежемесячно 8-10тысяч самолетов, Англия- 3тысячи. Следовательно, Соединенные Штаты - страна машин. Эти машины, полученные по ленд-лизу, помогают нам выиграть войну...

Сталин ни словом не обмолвился о потерях Советского Союза, словно и не заметил подлости английского генерала, не стал обращать внимания на него и показал, что считает ниже своего достоинства отвечать на столь грязные инсинуации. С другой стороны, он дал понять, что в победе над фашистами первенство России глупо и постыдно оспаривать, а вот из двух других союзников предпочтительней тот, кто предоставляет наибольшее количество техники, помогая «нам выиграть войну». Тут некоторая двусмысленность: то ли имеется в виду только СССР, который громит гитлеровские полчища, то ли все союзники вместе.

Наконец, подчеркивая роль США, Сталин определил и на будущее первенство двух сверхдержав, индустриальная мощь которых значительно выше, чем у Великобритании. Это не мог пропустить мимо ушей Черчилль. Он получил наглядный урок дипломатии открытой и честной, а в то же время глубоко продуманной. В скупых словах Сталин сумел высказать многое.

Возможно, именно во время Тегеранской конференции Черчилль проникся уважением и доверием к Сталину, хотя при случае не прочь был его обмануть, ввести в заблуждение, поставить в трудное положение. Надо сразу сказать, что такие попытки не увенчивались успехом.

Положение британского премьера на этой конференции было непростым. Мало того, что Рузвельт часто поддерживал Сталина и явно ему симпатизировал: становилось очевидно, что в сравнении с двумя сверхдержавами Англия отходит на второй план. Он признавался своим коллегам, что тогда осознал, «какая малая страна Британия». По его словам: «С одной стороны от меня окрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой - огромный американский бизон. А между ними сидел бедный маленький английский осел... и только он, один из всех трех, знал верный путь домой».

Смешно, конечно же, представлять стройного Сталина огромным медведем, а грузного Черчилля осликом, хотя понятно, что он представлял за фигурами лидеров их страны. Однако насчет верного пути домой он явно преувеличил. Ему пришлось довольствоваться своей скромной ролью на совещании вовсе не по причине малости Англии, а потому, что он уступал Сталину в дипломатическом единоборстве, можно сказать, по всем статьям.

Кстати, в своей многотомной работе «Вторая мировая война» он упомянул, что в Тегеране Рузвельт высказал мысль: после войны мир будут контролировать «4 полицейских», то есть их тройка вместе с Китаем. Сталин возразил: Китай не будет так силен, а европейским странам он чужд, поэтому лучше рассматривать отдельно Европу и Азию. «В этом вопросе, - заключил Черчилль, - советский вождь показал себя определенно более проницательным и выказал гораздо более правильное понимание действительного положения вещей, нежели президент».

И еще. Когда зашел серьезный разговор о судьбе главных нацистских преступников, Черчилль предложил их казнить без суда и следствия. По его признанию (в письме Рузвельту), в этом вопросе Сталин «неожиданно занял ультраприличную позицию (странно, что ее не знал Черчилль. - Авт.). Не должно быть казней без суда: в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а к пожизненному заключению». И вновь глава СССР дал предметный урок опытному и умному политику, какие решения следует принимать в непростой ситуации.

Относительно операции «Оверлорд» Сталин добился того, чтобы ответственным за нее был как можно скорее назначен один военачальник. Не претендуя на выбор главнокомандующего, он поставил непременным условием, чтобы было единоначалие. К тому же он получил от американского президента и британского премьера твердое обещание, что «Овердорд», намеченный на май, будет проведен при поддержке десанта в Южной Франции (такой двойной удар предложил Сталин для того, чтобы противник не смог провести перегруппировку войск).

Следующий очень болезненный вопрос касался послевоенного устройства Польши. Англия требовала, чтобы туда вернулось польское правительство, находящееся в изгнании (в Лондоне). Сталин согласился: эта страна должна быть самостоятельной (до революции, как известно, она оставалась частью России), но обязательно - дружественной по отношению к СССР.

В книге бывшего советского дипломата В.М. Бережкова, изданной в 1982 году (приходится указывать дату, ибо этот господин в «перестройку» ловко «перевернулся»), отмечено, что «Черчилль не упомянул в своей книге о весомом аргументе Сталина по польскому вопросу: вынул листовку польского лондонского правительства с изображением двуликого бога Януса, с лицами Гитлера и Сталина». Отметим, что и позже лондонские поляки вели активную антисоветскую пропаганду, а потому Сталин, конечно же, и впредь делал все возможное для того, чтобы граничила с Советским Союзом дружественная Польша. Такое положение не устраивало Черчилля, включавшего эту страну - по старинке - в зону интересов Великобритании.

Наконец, был еще один спорный вопрос, связанный с Польшей: как провести после войны восточную границу этого государства? Как известно, по пакту Молотова-Риббентропа к СССР перешли западные районы Украины и Белоруссии. У «большой тройки» была договоренность: восстановить границу по так называемой «линии Керзона», утвержденной в 1919 году Верховным Советом Антанты (несколько позже ее рекомендовал принять английский министр иностранных дел Дж. Керзон).

Черчилль продемонстрировал карту, на которой была отмечена эта линия. Идеи, теперь уже министр иностранных дел Англии, водя пальцем по карте, показал, что она проходит восточное Львова. Сталин покачал головой и сказал, что Молотов привез более точную карту, оригинал. Действительно, тут же был показан подлинник, по которому Львов отходил к СССР. «Но ведь этот город еще недавно был польским!» - возмутился Черчилль. «Еще раньше Варшава была русской», - заметил Сталин.

Чтобы окончательно завершить обсуждение, Молотов показал телефонограмму Керзона, в которой лорд перечислял города, отходящие к России. В числе их был и Львов.

Подлог Черчилля не удался. Сталин зная с кем имеет дело, заранее распорядился взять в Тегеран данные документы.

...Участники совещания теперь были уверены в своей скорой победе. В разговоре со Сталиным Черчилль даже сослался на высшую силу:

- Я полагаю, что Бог на нашей стороне. Во всяком случае, я сделал все для того, чтобы он стал нашим верным союзником.

- Ну, тогда наша победа обеспечена, - усмехнулся Сталин. - Ведь дьявол, разумеется, на моей стороне. Каждый знает, что дьявол - коммунист. А Бог, несомненно, добропорядочный консерватор.

Безусловно, все говорило о том, что Бог благоволил Сталину. Правда была на его стороне.

Вечером на юбилее британского премьер-министра Сталин поднял тост: «За моего боевого друга Черчилля!»

В ответ именинник высказал уверенность, что советский руководитель, которого можно поставить в один ряд с крупнейшими фигурами русской истории, заслуживает звания Сталин Великий.

Если не в этот момент, то после Победы такой титул был бы действительно уместен. Реакция Сталина и на этот раз была неожиданной:

- Почести, которые воздаются мне, в действительности принадлежат русскому народу. Очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские... Красная Армия сражается героически, но русский народ и не потерпел бы иного поведения со стороны своих вооруженных сил. Даже люди не особенно храбрые, даже трусы становятся героями в России.

О правдоподобной лжи

Одни и те же факты можно истолковать по-разному. Тут многое зависит от того, кто рассуждает и с какой целью. Порой невозможно уличить во лжи хитрого комментатора.

Вот, например, приведенные выше сталинские слова о русском народе. Как их понимать? Если вы человек честный и откровенный, то воспримете их так же - как искреннее выражение признательности к людям, отдающим свои жизни за Родину. Тем, кто сохранил верность прежде всего отечеству, присяге, но и своему руководителю тоже. Тем более что страшные тяготы войны пришлось выносить всему народу, а не только армии.

Но даже соглашаясь со всем этим, критик волен отметить: да почему же речь идет только о русских? Получается великодержавный шовинизм, восхваление одной нации в ущерб другим! Не случайно же Сталина не раз, еще со времен Ленина, упрекали в этом пороке. Почему это он не сказал восторженные слова о всем советском народе?

На подобные вопросы даже как-то неловко отвечать всерьез. Ведь Сталин-Джугашвили по национальности не был русским. Уже поэтому о русских он отзывался не как националист или нацист, любящий свой род потому, что он свой, и восхваляющий его, косвенно памятуя о себе любимом. С такой точки зрения сталинские слова выглядят как свидетельство объективное, выражение личного мнения.

Но главное, конечно же, другое. Учтем, что речь идет о народе, составляющем большинство в стране и действительно испытавшем наибольший урон (в ту пору никто, кроме патологических националистов, не разделял, в частности, русских, белорусов и малороссов). На Западе по традиции называли русскими всех представителей советских народов. Кстати, даже сейчас, в начале XXI века, там под именем «русской мафии» проходят евреи, татары, чеченцы и прочие бывшие граждане России. В этом нет ничего удивительного, ибо вполне логично называть граждан России не только россиянами, но и русскими. Сам Сталин не раз и себя причислял к русским, порой уточняя, что он - человек русской культуры.

С позиций сугубо биологических (генетических), на которых стоят нацисты, самое главное - иметь генетические признаки, отличающие данное племя (род, народ). И не имеет значения, порядочный ты человек или подонок, культурный или пошлый, талантливый или бездарный. Естественно, что такой национализм наиболее привлекателен для разного рода подлецов, бездарностей, которые получают возможность приобщиться к тем, кого они недостойны. Именно так следует понимать высказывание «национализм - последнее прибежище негодяя».

Однако почему бы не предположить, что Сталин, восхваляя русский народ, вовсе не имел в виду приведенные выше подтексты, а лицемерил, демонстрировал показную скромность? Ведь сколько раз уже повторяли такие, как Радзинский, Волкогонов, Илизаров и пр., насколько хитрым и коварным был советский вождь, обладавший к тому же чудовищным честолюбием, манией величия и «раздувавший» культ самого себя.

Тут-то и следовало бы поинтересоваться: кто же так утверждает, по какой причине, на каких основаниях? Ведь известно, что незначительный и ущербный человек слишком часто испытывает завистливую злобу к незаурядной выдающейся личности.

Давайте подумаем: была ли правда в словах Сталина, восхвалявшего русский народ? (Непременно надо уточнить: русский народ того времени, поистине героический и великий, еще не испытавший духовного перерождения). Разве не этому народу по праву принадлежали почести, воздаваемые Сталину? Хотя, будем справедливы, и он тоже заслуживал почестей.

Он, конечно, выказал излишнюю скромность, быть может, отчасти показную, когда сказал, будто «очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские». Нет, очень нелегко быть достойным руководителем великого народа. В этом можно легко убедиться, вспомнив, какая судьба постигла Россию, возглавляли которую недостойные лидеры типа Хрущева и Брежнева или предатели русского народа и коммунистических идеалов Горбачев и Ельцин...

Антисоветчики частенько повторяют, что Сталин лукавил, высоко отзываясь о русском народе, тогда как называл простых людей «винтиками», низводя их до мелких деталей государственного механизма, то есть и не считая, в сущности, за людей, используя их как средство в своей непомерной жажде власти.

Вроде бы да, и тут есть доля правды. Ведь слово «винтик» по отношению к простым людям он употребил, хотя и не был оригинален: использовал выражение Ф.М. Достоевского в «Записках из подполья», где сказано о «штифтике». Полезно припомнить, в каком контексте:

«...Ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только,и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!» Речь идет о свободе воли, возможности пойти наперекор установленным механическим законам природы и общества.

У Сталина как раз и подчеркнуто именно то, что к человеку недопустимо относиться как к штифтику: «Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» (вот ведь ясно сказано, что не он считает, а принято так считать! - Авт.) великого государственного механизма, но без которых мы все - маршалы и командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим».

Неужели и это он говорил, напуская на себя фальшивую скромность? Ни в коем случае. Так можно было бы думать, произнеси он эти слова перед народными массами, в демагогическом порыве, как порой нечто подобное высказывают политики. Нет, он говорил это среди высокопоставленных военачальников, увешанных наградами. И себя он тоже причислял, естественно, к подобным руководителям («все мы»). Он говорил то, что думал, что глубоко пережил, во что верил.

...Люди, привыкшие в своей жизни лгать, изворачиваться, менять ради выгоды «убеждения», не способны понять человека, который имел слишком высокое чувство собственного достоинства (не гордыню!), чтобы ловчить, унижать себя лицемерием и ложью. Хуже того, эти люди постоянно готовы обливать грязью и опошлять память тех, кто не похож на них фактически ничем, а потому и не доступен их пониманию.

В этом отношении Черчилль был, безусловно, ближе к Сталину, ибо и сам был незаурядной личностью. Он хитрил, стараясь обмануть Сталина, не из-за каких-то отвратительных черт своего характера. Ему приходилось очень нелегко, имея дело с человеком выдающегося ума, обширных знаний, отличной реакцией и необыкновенной волей. Да и положение Британской империи в тот период стало критическим. Надо было спасать ее как великую державу всеми дозволенными и недозволенными способами. К тому же ложь во имя государственных интересов на Западе никогда не считалась постыдной. Просто - один из дипломатических приемов.

Например, 17 января 1944 года газета «Правда» сообщала, что, по сведениям из заслуживающих доверия источников, состоялась секретная встреча Риббентропа с английскими руководящими лицами для выяснения условий сепаратного мира с Германией. Через неделю Черчилль направил послание Сталину, где высказывал свое недовольство этой публикацией.

«Это сообщение, - писал он, - тем более оскорбительно, что мы не можем понять его подоплеку. Вы знаете, как я уверен, что я никогда не стал бы вести переговоров с немцами отдельно и что мы сообщаем Вам, так же, как Вы сообщаете нам о каждом предложении, которое они делают. Мы не думали о заключении сепаратного мира даже в тот год, когда мы были совсем одни и могли бы легко заключить такой мир без серьезных потерь для Британской Империи и в значительной степени за Ваш счет. Зачем бы нам думать об этом сейчас, когда дела у нас троих идут к победе?»

Сразу обращают на себя внимание некоторые, мягко говоря, неточности. Ведь англичане первыми в Мюнхене заключили соглашение с Германией, стремясь направить ее на Восток. Никаких активных действий против нее они не вели. Да, не уничтожив британские войска в Дюнкерке, Гитлер дал понять, что готов вести мирные переговоры. Но безусловно, для Британской империи германская позиция как победившей страны могла стать унизительной.

Черчилль словно забыл о своей политике на истощение СССР и Германии во взаимной кровавой схватке, препятствуя открытию второго фронта во Франции в труднейшие для Советского Союза периоды войны, не помогая ему в полной мере. Правда, он упомянул о немаловажном обстоятельстве: в Англии стали все чаще публиковать антисоветские материалы: «Если что-либо имело место или что-либо было напечатано в английских газетах, что раздражает Вас, то почему Вы не можете направить мне телеграмму или же поручить Вашему Послу зайти и повидать нас по этому вопросу?»

Наконец, он позволил себе намекнуть, что может задержать открытие второго фронта во Франции: «Я работаю сейчас все время над тем, чтобы обеспечить успех второму фронту и развернуть его в гораздо большем масштабе, и моя работа затрудняется всякого рода булавочными уколами».

В ответном письме Сталин сослался на «право газеты печатать сообщения о слухах, полученных от проверенных агентов газеты. Мы, русские, по крайней мере никогда не претендовали на такого рода вмешательства в дела британской печати...» И действительно, в подобных случаях, даже когда речь шла о клевете на СССР и его руководителей, британский премьер ссылался на свободу печати. Возможно, сообщение «Правды» (Сталин отнес его к слухам) имело целью заранее пресечь всякие попытки сепаратных переговоров англичан и американцев с фашистами (и такие переговоры действительно состоялись позже).

«Если же говорить по существу вопроса, - продолжал Сталин, - то я не могу согласиться с Вами, что Англия в свое время могла бы легко заключить сепаратный мир с Германией, в значительной мере за счет СССР без серьезных потерь для Британской Империи. Мне думается, что это сказано сгоряча, так как я помню о Ваших заявлениях и другого характера. Я помню, например, как в трудное для Англии время, до включения Советского Союза в войну с Германией, вы допускали возможность того, что Британскому Правительству придется перебраться в Канаду и из-за океана вести борьбу против Германии. С другой стороны. Вы признавали, что именно Советский Союз, развернув свою борьбу с Гитлером, устранил опасность, безусловно угрожавшую Великобритании со стороны Германии. Если же все-таки допустить, что Англия могла бы обойтись без СССР, то ведь не в меньшей мере это можно сказать и про Советский Союз. Мне не хотелось обо всем этом говорить, но я вынужден сказать об этом и напомнить о фактах...

Как и у Вас, у меня остались хорошие впечатления от наших встреч в Тегеране и от нашей совместной работы».

Действительно, дело выглядит так, что Черчилль сгоряча обрушился с упреками на Сталина, ибо знал, как отнесся советский вождь к предложению Гитлера о разделе «Британского наследия». Или британский премьер рассчитывал на забывчивость Сталина? Во всяком случае и в данной частной дипломатической стычке правдоподобная ложь оказалась бессильной перед правдой.

Борьба за сферы влияния

Сразу же после окончания Тегеранской конференции Черчилль предпринял попытку ревизовать ее решения.

4 декабря 1943 года на встрече с Рузвельтом в Каире он, пытаясь запугать американского президента трудностями операции «Оверлорд», вновь настаивал на проведении одновременно с ней десанта на греческий остров Родос. С захватом этого острова он связывал выступление Турции против Германии, которое являлось важным звеном в планах балканской стратегии Черчилля.

Стамбул располагал большой армией. Британский премьер надеялся, что вступив в Болгарию, турки не остановятся, а при поддержке англичан продвинутся в Грецию и Албанию, а дальше в Югославию и на север от нее. Таким образом предполагалось не пустить Красную Армию на Балканы или даже вообще в Восточную Европу.

Однако Рузвельт помешал Черчиллю осуществить ревизию Тегеранских соглашений. Вновь сказался дальновидный ход Сталина с его заявлением о вступлении СССР в войну с Японией, в чем были кровно заинтересованы США.

Пожалуй, Черчиллю приходилось считаться с тем, что без второго фронта во Франции и продвижения отсюда англо-американских войск на восток возникнет реальная опасность захвата Красной Армией всей Германии, а также освобождения ею Бельгии и Франции. Бои в Италии показали, что в столкновениях с частями вермахта, а не итальянцев, западным союзникам, даже имеющим значительный перевес в живой силе и технике, приходится очень нелегко. О боеспособности турецкой армии оставалось только догадываться и были все основания предполагать, что она невелика. Поэтому надежды на быстрый захват Балкан и более северных территорий вполне могли оказаться иллюзорными. Тем более, что высадка во Франции сравнительно небольших сил союзников при угрозе последующих неудач поставила бы Англию и США в трудное положение, особенно на фоне успехов Красной Армии на Восточном 'фронте.

Наступал 1944 год. Британский премьер понимал, что после катастрофических поражений в Азии неудержимо продолжался процесс падения веса Англии в международных делах. Надо было всемерно сдержать его гибкой дипломатией, маневрирующей между США и СССР. Но сил и средств для этого у него уже не хватало.

Под ударами японцев Англия лишилась большей части своих азиатских колоний. В ее руках оставались главным образом Индия, включавшая тогда и Пакистан, и Цейлон. Из Китая ее вытесняли

США, используя ориентировавшегося на них Чан Кайши. То же происходило и в Латинской Америке, а также в английских доминионах: Австралии (которую спасли от японской оккупации американские войска), Новой Зеландии и особенно в расположенной рядом с США Канаде. Огромные британские владения в Африке были слишком слабы экономически (кроме Южно-Африканского союза) для того, чтобы можно было целиком опереться на них.

Центр мирового капитализма все больше перемещался в США из Англии (вдобавок ко всему опутанной внешним долгом Америке). Черчилль с болью вынужден был признать это. Даже пошел на самоуничижение, называя себя «лейтенантом» Рузвельта.

Естественно, что в такой ситуации Сталин предпочитал больше иметь дело с США, которые в связи с военными действиями быстро наращивали экономическую и военную мощь, чем со столь же быстро слабеющей Англией. Сыграло свою роль и то, что у СССР и Америки не было тогда регионов в мире, где бы их интересы непримиримо сталкивались, кроме, пожалуй, одной страны - Румынии с ее нефтяными месторождениями.

В отличие от США, Англию в то время интересовала Восточная Европа от Финляндии на севере до Греции на юге, а особенно - Польша. СССР считал этот регион уже преимущественно сферой своего влияния.

Личной и политической трагедией Черчилля было то, что он уже не мог помешать закату Британской империи, хотя и заявил, что стал премьер-министром не для того, чтобы председательствовать при ее распаде.

К 1941 году Черчилль сумел во многом ликвидировать зависимость Англии от США, а потому в первой половине 1942 года был с Рузвельтом на равных. Но военные катастрофы в Азии поставили его в зависимое положение «младшего партнера» Америки.

Правящие британские круги 11 лет держали Черчилля не у дел главным образом из-за того, что он выступал во второй половине 30-х годов за союз Англии и СССР против агрессии Германии и Японии. Английский империализм слишком долго шел на крупные уступки агрессорам в Европе и Азии с целью натравить их на СССР как на своего главного и непримиримого классового врага. Гитлер их обхитрил, чем и объяснялись поражения англичан в начале Второй мировой войны. Черчиллю пришлось платить за не им разбитые горшки.

Вспомним, что писал он о маленьком британском ослике, сидящем рядом с огромным русским медведем и американским бизоном, но единственным из трех, кто знает верный путь домой. Увы, возврат к великой Британской империи уже стал невозможен. Черчилль вынужден был прибегать к хитрым маневрам, чтобы хоть как-то удерживать равноправное положение Англии в союзе, где совершенно явное военное преимущество имел СССР, а индустриальное - США.

Конечно же, Черчилль попытался найти противовес этим двум сверхдержавам. Ему казалось, что он нашел его в постоянно усиливавшемся движении «Свободная Франция». Именно генерала де Голля он хотел иметь на своей стороне в дипломатических отношениях со Сталиным и Рузвельтом.

Но это его намерение не осуществилось. И не только потому, что у де Голля сил и политического веса было все-таки недостаточно для такой роли. Французский лидер прекрасно понимал, что Черчилль готовит ему при себе такую же роль «лейтенанта», которую сам британский премьер вынужден играть при Рузвельте. А генерал добивался полного восстановления независимости и величия Франции.

С Рузвельтом де Голль не ладил из-за американского покровительства сначала предательскому режиму Виши, а затем и сопернику де Голля генералу Жиро. Уде Голля оставался один наиболее приемлемый политический союзник - СССР. И он именно так сделал свой выбор.

В свою очередь и Сталин был заинтересован в создании на Западе третьей силы, противостоящей Англии и США. Зная трудности де Голля, он охотно пошел ему навстречу, завязав с ним тесные, дружеские отношения. Так советскому вождю удалось и на этом поле дипломатических «игр» переиграть Черчилля.

Сталин пригласил де Голля в ноябре 1944 года посетить Советский Союз. 2 декабря генерал прибыл в Москву. Он предложил заключить советско-французский пакт о взаимопомощи. Об этом Сталин незамедлительно информировал Черчилля и Рузвельта, указав те вопросы, которые предполагается рассмотреть, в частности, двусторонний мирный договор.

Британский премьер, опасавшийся французско-советского сотрудничества, предложил заключить не двусторонний, а трехсторонний договор - между СССР, Англией и Францией. Сталин не стал возражать. По ходу текущих переговоров он прекрасно знал, что де Голль на это не пойдет. Так и вышло. Сталин сообщил Черчиллю, что двусторонний договор уже заключен.

Французский лидер впоследствии признавал: «Никогда англосаксы (США и Англия. - Авт.) не соглашались обращаться с нами, как с настоящими союзниками». По этой причине он и настоял на заключении договора без участия Англии, подчеркивая этим независимость своей страны. Так Сталину удалось провести умелый дипломатический маневр. С одной стороны, он не позволил Черчиллю разыграть против себя французскую карту. Ас другой, не испортил отношений с ним, ибо оперативно информировал его о ходе переговоров, спрашивая его мнение и изъявляя готовность считаться с ним.

Тогда британский премьер-министр решил ввести в игру другую фигуру, правда, более слабую, чем Франция. Это была Италия, которую в 80-х годах считали великой державой. Как казалось Черчиллю, в этой стране для Англии складывалась благоприятная ситуация, потому что американские войска подчинялись здесь английскому фельдмаршалу Александеру (во Франции, напротив, английские войска подчинялись американскому генералу Эйзенхауэру, а в Азии формально Чан Кайши, а фактически тем же американцам).

Пользуясь предоставленной возможностью, Черчилль хотел полностью поставить Италию под английский контроль, сделать ее правительство орудием своей политики, для чего надо было изолировать его от СССР.

Тем не менее Сталину в марте 1944 года удалось установить непосредственные дипломатические отношения с итальянским премьер-министром Бадольо, преодолев попытки Черчилля помешать этому. Последний, естественно, был сильно раздосадован. Но 5 апреля ему также пришлось установить отношения с правительством Бадольо.

На данном этапе Сталин сумел, хотя и временно, значительно сузить сферу господства своих западных союзников на европейском континенте.

Одним из главных в этом аспекте постоянно оставался польский вопрос. Черчилль в обширных посланиях по этому поводу не ленился повторять, что именно ради Польши вступила Англия в войну с Германией, а единственно легитимным является польское правительство, эмигрировавшее в Лондон. Столь «лакомый кусок» в центре Европы британский премьер никак не хотел выпускать из-под своего контроля.

Этого можно было добиться двумя путями. Первый, прямолинейный - освобождение Польши или хотя бы ее части, включая столицу, не советскими войсками, а силами польского Сопротивления лондонской ориентации. Надежда на это появилась во время стремительного наступления советских войск летом 1944 года. Но и она провалилась.

Второй путь требовал умелых дипломатических маневров, которые могли бы оказаться успешными лишь в том случае, если польское лондонское правительство и его сторонники в Польше

поддерживали - хотя бы лицемерно - дружеские отношения с Советским Союзом. Но по какой-то причине, а скорее всего из-за ненависти к СССР, ничего подобного не происходило. Напротив, как продемонстрировал Сталин на Тегеранской конференции, польское правительство в изгнании выражало свою ненависть открыто, возбуждая общественное мнение и призывая поляков на оккупированной фашистами территории относиться к советским войскам враждебно.

Трудно понять Черчилля, который почему-то не догадался, насколько глупо (не употребляя других эпитетов) обострять и разрывать отношения с могучим соседом, да еще в то время, когда Польша находится под фашистской железной пятой, а так называемое польское правительство никоим образом там не правит, а лишь отсиживается в Лондоне. Словно какое-то удивительное отупение нашло на этих людей, не способных даже притворно (хотя этого было бы мало) доказывать свое дружеское расположение к Советскому Союзу. Как не понимал Черчилль полную безнадежность политики силового давления на Сталина по польскому вопросу?

Сложившуюся ситуацию проще всего оценить, исходя из здравого смысла и без дипломатических ухищрений, намеков и выражений, к которым вынуждены были прибегать в своей переписке Сталин и Черчилль.

Судите сами. Бывшее польское правительство не смогло возглавить серьезного сопротивления гитлеровцам, вторгшимся в их страну. Оно ее отдало, потеряло, передало во власть Гитлера. Теперь эту территорию освобождает с тяжелыми боями Красная Армия. Льется кровь сотен тысяч советских солдат. Неужели это делается только ради того, чтобы лондонские сидельцы, торжественно вернувшись в страну, управляли ею после того, как несколько лет оскорбляли Сталина и СССР? Неужели Советский Союз после всего, что произошло, пожелает иметь у своих границ недружественную Польшу, да еще вдобавок передав ей земли, лежащие восточнее линии Керзона?!

Вряд ли какой-нибудь государственный деятель, учитывающий интересы своей державы, на месте Сталина уступил бы претензиям эмигрантского польского правительства, интересы которого всеми силами, порой яростно отстаивал Черчилль. Он и сам, возможно, в глубине души не мог сознавать уязвимости своей позиции. Ведь к началу 1944 года англо-американские войска не вели наступление с запада на немцев, согласно обещанию Черчилля, которое дважды оказывалось обманным.

Конечно, британский премьер понимал, что не может диктовать своих условий Сталину, однако постоянно стремился играть роль посредника, как бы судьи в территориальных спорах. При этом он отстаивал государственные интересы Англии, всемерно поддерживая лондонское правительство Польши. Он даже сделал замечание, что стремление Сталина «рекомендовать изменение в составе иностранного правительства - это значит близко подойти к вмешательству во внутренний суверенитет...» При этом Черчилль не уточнил, чей суверенитет. Ведь на данный момент не существовало суверенной Польши, а ее бывшее правительство находилось буквально на птичьих правах под покровительством английского «хозяина». Странная логика.

Вдобавок был даже взят угрожающий тон: «Создание в Варшаве иного польского правительства, чем то, которое мы до сих пор признавали, вместе с волнениями в Польше поставило бы Великобританию и Соединенные Штаты перед вопросом, который нанес бы ущерб полному согласию, существующему между тремя великими державами...» И хотя затем последовало уверение, что данное послание не является вмешательством в отношения между правительствами СССР и Польши, все предыдущие высказывания полностью противоречили такому уверению.

Ответное письмо Сталин поэтому начал с иронии: «Я вижу, что вы уделяете большое внимание вопросу о советско-польских отношениях. Мы все очень ценим эти усилия».

Ответы Сталина были значительно короче многословных посланий Черчилля. Советский вождь каждый раз вынужден был напоминать Черчиллю о некоторых неопровержимых фактах. Например, о постоянных враждебных выпадах представителей польского эмигрантского правительства (и это- во время войны!). И еще: «Напомню, кстати, что в мае прошлого года Вы мне писали, что состав Польского Правительства можно улучшить и что Вы будете действовать в этом направлении. Тогда Вы не считали, что это будет вмешательством во внутренний суверенитет Польши».

Между прочим, в своем следующем письме британский премьер ни словом не обмолвился по поводу сталинских реплик, лишь поблагодарил за ответ и уведомил, что продолжаются переговоры с поляками. Но позже вновь отправил огромное послание. Возможно, расчет был еще и на то, что Верховный Главнокомандующий, постоянно занятый делами на фронте и в тылу, не обратит внимания на некоторые дипломатические хитрости. Во всяком случае, Черчилль счел нужным «забыть» о прежних договоренностях по восточной границе Польши! Это удивительное обстоятельство требовало бы особого анализа. Теперь Черчилль предлагал Сталину посодействовать скорейшему возвращению лондонских поляков «на

освобожденную территорию», чтобы они, проконсультировавшись со своим народом, решали вопрос о границах страны. «Естественно, - пояснил он, - что Польскому Правительству весьма желательно, чтобы районы, которые будут переданы в ведение польской гражданской администрации, включали бы такие пункты, как Вильно и Львов... и чтобы территории к востоку от демаркационной линии находились под управлением советских военных властей при содействии представителей Объединенных Наций». Иными словами, даже прежние земли, принадлежавшие России и Советскому Союзу, теперь, после освобождения Красной Армией, должны будут отойти к Польше или оставаться под международным контролем!

Вдобавок Черчилль сообщил, что несмотря на его усилия, пока еще не удалось убедить лондонское польское правительство в том, что не ему, а СССР будет принадлежать район Кенигсберга. Короче говоря, предложения-требования все те же: проливайте свою кровь, освобождая Польшу, как можно скорей обустройте здесь лондонских эмигрантов, которые вас ненавидят, отдайте им даже все то, что было вашим, а уж затем ведите с ними переговоры как с независимыми (от вас, но не от нас) государственными мужами.

Сталин отозвался предельно кратко:

«Ознакомившись с подробным изложением Ваших бесед с деятелями эмигрантского польского правительства, я еще и еще раз пришел к выводу, что такие люди не способны установить нормальные отношения с СССР. Достаточно указать на то, что они не только не хотят признать линию Керзона, но еще претендуют как на Львов, так на Вильно. Что же касается стремления поставить под иностранный контроль управление некоторых советских территорий, то такие поползновения мы не можем принять к обсуждению, ибо даже саму постановку такого рода вопроса считаем оскорбительной для Советского Союза...»

Остается только удивляться, как Черчилль умудрился пропустить такой жесткий удар, о котором нетрудно было догадаться. Возможно, он все еще недооценивал противника, что в единоборствах всегда грозит поражением. Он вынужден был сразу же взять обратно свои некоторые предложения. Он поздновато понял, что слишком зарвался, пытаясь то ли провести Сталина, то ли поставить его в трудное положение. Однако дипломатический маневр оказался слишком грубым и примитивным.

Черчилль, пытаясь выкрутиться из неприятного положения, предпринял не менее сомнительный ход: сообщил о трениях в этих личных секретных переговорах некоторым журналистам, после чего

соответствующие статьи появились в английской и американской печати. Сталин вновь сурово одернул Черчилля. А тот свой ответ начал с поздравления «со всеми замечательными победами» Красной Армии, после чего свалил свою вину на советское посольство в Лондоне и вновь повторил, что вопрос о советско-польской границе должен быть отложен «до перемирия или до мирной конференции держав-победительниц».

Опять приходится удивляться близорукости и наивности британского премьера. Ложь о советском посольстве, разглашающем секретную информацию о сталинской переписке, легко опровергается. Но главное, на какое перемирие он намекает? Между СССР и Польшей? Но между ними не было войны, она идет с Германией, захватившей Польшу. Об этом Сталин, конечно же, напомнил «забывчивому» оппоненту. И другое напоминание: «В Тегеране Вы, Президент и я договорились о правомерности линии Керзона. Позицию Советского Правительства Вы считали тогда совершенно правильной, а представителей эмигрантского правительства Вы называли сумасшедшими, если они откажутся принять линию Керзона. Теперь же вы отстаиваете прямо противоположное».

Неужели Черчилль предполагал, что у Сталина слишком слабая память? А на что он рассчитывал, угрожая своим выступлением в Палате общин? Мол, пусть парламентарии знают о неуступчивости Сталина. Но в ответ получил еще один сокрушительный удар. Сталин убедительно доказал, что Черчилль выставляет Советский Союз как враждебное Польше государство и по сути дела отрицает «освободительный характер войны Советского Союза против германской агрессии. Это равносильно попытке приписать Советскому Союзу то, чего нет на деле, и тем дискредитировать его».

Казалось бы, столь явные обвинения во лжи и клевете должны; были до глубины души возмутить Черчилля, вызвать его ответную реакцию. Тем более что Сталин счел нужным повторить: «Но я боюсь, что метод угроз и дискредитации, если он будет продолжаться и впредь, не будет благоприятствовать нашему сотрудничеству». Иначе говоря: Вы слишком зарвались, господин, пора одуматься!

Чем же ответил британский премьер? Ничем. Он вынужден был снести даже столь увесистые пощечины, хотя и полученные с глазу на глаз. И дело не в том, что бедный английский консервативный ослик ничего не мог поделать с разбушевавшимся русским медведем. Просто правда была на стороне Сталина буквально по всем пунктам разногласий. Черчилль не мог опровергнуть брошенных ему в лицо обвинений. Тут ведь дипломатическими хитростями не обойдешься. Впрочем, слишком уж они были убогими. Да и как вообще можно было защищать проигрышную позицию? И зачем умудренный в политических баталиях Черчилль сам поставил себя в столь неприглядное положение? Ему следовало быть предусмотрительней и не усугублять конфликт между теми, кто претендует на власть в Польше, и тем, чьи войска освобождают эту страну.

Последней попыткой поставить во главе Польши лондонских изгнанников стало восстание, поднятое его сторонниками в Варшаве. Оно было плохо подготовленным и не согласованным с советским руководством. Целью было захватить столицу и провозгласить независимое (опять же - от СССР, но не Англии) правительство, находящееся в Лондоне, полноправным хозяином страны. Когда положение восставших стало критическим, Черчилль обратился к Сталину за помощью. Опять было желание вынудить СССР активно участвовать в мероприятии, направленном на утверждение в Польше эмигрантского правительства.

Сталин ответил, что некоторые меры приняты. И добавил: «В дальнейшем, ознакомившись ближе с варшавским делом, я убедился, что варшавская акция представляет безрассудную ужасную авантюру, стоящую населению больших жертв. Этого не было бы, если бы советское командование было информировано до начала варшавской акции и если бы поляки поддерживали с последним контакт».

Черчилль вместе с Рузвельтом настаивали на том, чтобы было сделано все возможное для поддержки восставших, пригрозив в противном случае негативной реакцией мирового общественного мнения. Сталин имел возможность притвориться помощником восставших и тянуть время: с каждым днем их положение ухудшалось. У них, как еще прежде отметил Сталин, не было тяжелого вооружения, чтобы противостоять танкам, авиации, артиллерии немцев. Спасительным стало бы стремительное наступление Красной Армии, но без предварительной подготовки оно привело бы к значительным потерям в ее рядах. И все это только ради того, чтобы в Польше восторжествовало враждебное русским эмигрантское правительство!

Сталин не стал кривить душой, затягивая переговоры или давая ложные обещания. Он ответил: «Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пули, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы...

...Не может быть сомнения, что Красная Армия не пожалеет усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков...»

Все было ясно не только Сталину, но и Черчиллю, который никак не отозвался на замечания. Варшавское восстание было обречено изначально ввиду подавляющих сил противника, не жалевшего мирное население, и нарочитой несогласованности его с планами советского командования (так делалось только для того, чтобы демонстрировать независимость сторонников лондонского правительства Польши). В этом смысле восстание было организованно не просто плохо, но и преступно. Не исключено, что то же понимал и Черчилль, только вряд ли он признавался в этом даже самому себе. Так или иначе, но несмотря на все свои недружеские выступления по польскому вопросу, он в последний момент попытался его урегулировать по-дружески, идя на компромиссы. Хотя такая тактика уже безнадежно запоздала.

Через месяц после переговоров о помощи варшавскому восстанию Черчилль обратился к Сталину с «личным секретным и строго доверительным посланием». Оно было исключительно доброжелательным и даже местами восторженным. Оно начиналось так:

«Я был весьма рад, узнав от посла сэра А. Кларка Керра о той похвале, с которой Вы отозвались о британских и американских операциях во Франции. Мы весьма ценим такие высказывания, исходящие от Вождя героических русских армий. Я воспользуюсь случаем, чтобы повторить завтра в Палате общин то, что сказал раньше, что именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины и в настоящий момент сдерживает на своем фронте несравненно большую часть сил противника».

Нелишне еще раз сказать, что Сталин не ставил себя в такое неловкое, а то и унизительное положение, в которое попадал Черчилль. Это объясняется не только предусмотрительностью советского лидера, но и тем, что он оставался верен своим обещаниям, избегал лжи и лицемерия. Так он поступал не столько ради уважения к противнику, сколько из самоуважения, сознания своей ответственности перед лицом своей страны, своего народа, своих идеалов.

Один из примеров. Английская разведка узнала, что в польском городе Дебице находилась германская испытательная ракетная станция. Черчилль просил Сталина разрешить британским специалистам побывать там. «В настоящее время мне стало известно, - писал Черчилль, - что специалисты возвратились в Англию, привезя с собой ценную информацию, которая заполнила некоторые пробелы в наших познаниях о ракетах дальнего действия».

Выходит, Сталин не препятствовал союзникам в усовершенствовании военной техники, которая в принципе могла быть позже использована против СССР. Он демонстрировал свое доверие к тому же Черчиллю, который не раз пытался его обмануть и который в конце концов объявил своему бывшему боевому союзнику холодную войну.

А Польша, как известно, была освобождена Красной Армией, получила независимость, но только с правительством, дружественным по отношению к СССР. Нам кажется, было бы очень странно и граничило бы с предательством интересов своей страны, если бы Сталин поступил иначе, поддавшись на уговоры и угрозы Черчилля.

Вторая московская встреча

Ситуация в мире складывалась неблагоприятно для Британской империи. Черчиллю пришлось смириться с ролью младшего партнера Америки, хотя он, конечно же, продолжал играть роль одной из влиятельнейших фигур мировой политики.

Когда Сталин на Тегеранской конференции подчеркнул первенство США (перед Англией, безусловно) как индустриальной державы, производящей огромное количество первоклассной военной техники, Черчилль, возможно, подумал о сверхмощном оружии, которое разрабатывали в Германии и США. Обладая таким оружием, его страна могла бы вновь диктовать свою волю многим народам, в том числе и советскому. Правда, он и не догадывался, что в СССР тоже идет ускоренная работа по созданию атомной бомбы.

Несмотря на то что некоторые английские ученые трудились в США над атомным проектом, Рузвельт не спешил делиться с Черчиллем секретами, которые позволили бы союзнику тоже стать обладателем «сверхоружия». Уже тогда Соединенные Штаты стали претендовать на послевоенное господство во многих регионах планеты, вытесняя оттуда своих британских друзей.

В Европе еще шли ожесточенные бои, когда Черчилль начал всерьез задумываться о будущем английском влиянии здесь. «В моих глазах, - признавался он позже, - советская угроза уже заменила собой нацистского врага». По этой причине он столь яростно, прибегая к различным уловкам, отстаивал право на власть в Польше лондонского эмигрантского правительства.

В своей непримиримой вражде к народной демократии и коммунистическим идеалам он готов был оставаться в роли младшего партнера «большого брата» США. Советскому послу Черчилль сделал весьма резкое заявление. «Одно из двух, или мы сможем договориться о дальнейшем сотрудничестве между тремя странами, или англо-американский единый союз будет противостоять советскому миру». Возникла необходимость в новой встрече «Большой тройки».

Забегая вперед, надо сказать, что Сталин делал все возможное, чтобы укрепить сотрудничество стран капитализма и социализма. Он исходил, судя по всему, из своего давнего убеждения в преимуществах того строя, который, пусть и с огрехами, установился в России. Кроме того, он считал отражающим реальность марксистское положение о неизбежном крушении империализма и переходе общественных формаций через социалистическую систему в коммунистическую. В первой половине XX века в индустриально развитых странах рабочий класс играл еще значительную роль в жизни общества, а потому такое убеждение Сталина имело под собой серьезное основание (хотя, как известно, с развитием автоматизации и механизации труда на первое место выдвинулся социальный слой служащих).

Прежде чем состоялась Ялтинская конференция (4-11 февраля 1945 года), Черчилль побывал в Москве, где был встречен Сталиным с необычайным гостеприимством. Любопытно, что бывший переводчик вождя, вовремя и не без выгод ставший антисталинистом, высказал в этой связи удивительное, если не сказать больше, суждение: «При каждой встрече с Черчиллем Сталин не упускал случая выказать ему свое расположение. Возможно, он полагал, что лидер английских тори готов, наконец, строить отношения с Советским Союзом на основе взаимного доверия, готов относиться к нему, Сталину, как к равному».

Последняя догадка поистине гадка. Что имел в виду бывший переводчик? Да, Черчилль был бы рад стать ровней со Сталиным, но только мечтать об этом пришлось бы ему разве в бреду. Они во всем находились в совершенно разных категориях. И если в весовой и возрастной британский премьер имел явное превосходство, то во всех остальных столь же очевидно уступал Сталину. Уже само положение лидера одной из партий и временного главы правительства несопоставимо с тем постом, который тот же Бережков называл диктаторским. Тем более что в 1944 году СССР веско заявил о себе как вторая в мире после США сверхдержава, чего тогда Уже никак нельзя было отнести к Англии.

Сохранять хорошие отношения с Черчиллем Сталину требовалось прежде всего для того, чтобы избежать противостояния объединившихся США и Англии Советскому Союзу. А оно в ту пору могло осуществиться хотя бы потому, что Сталин совершенно определенно показал свое категорическое несогласие с планами Черчилля посадить в Польше правительство, находящееся в эмиграции. В этом вопросе Рузвельт не мог не поддерживать британскую позицию: перед президентскими выборами ему необходимо было сохранять хорошие отношения с американскими поляками.

Несомненно, Сталин не собирался пересматривать свое решение: правительство новой Польши должно быть дружественным к СССР. Никаких уступок своему британскому гостю в этом вопросе он делать не собирался. Потому старался по возможности подсластить столь горькую для премьер-министра пилюлю.

При встрече со Сталиным Черчилль поставил вопрос о масштабах влияния СССР и Британии в Европе. Он настаивал на предоставлении решающего слова своей страны в Греции. При этом предложил использовать, как он выразился, дипломатические выражения, избегая говорить о разделе сфер влияния, чтобы не раздражать американцев.

Сталин охотно поддержал это предложение, которое давало намек на сотрудничество СССР и Англии, противостоящим притязаниям США на мировое господство. Сталин, если верить Бережкову, подчеркнул это обстоятельство:

- Мне кажется, что Соединенные Штаты претендуют на слишком большие права для себя, оставляя Советскому Союзу и Великобритании ограниченные возможности. А ведь у нас с вами есть договор о взаимопомощи.

- Здесь у меня имеется один грязный документ, - сказал Черчилль, извлекая из нагрудного кармана листок бумаги, - содержащий соображения некоторых лиц в Лондоне.

На листке перечислялись Румыния, Греция, Югославия, Венгрия, Болгария и поставлены проценты влияния СССР и США с Англией - с другой стороны. Цифры показывали, что Румынию, например, предполагают ввести в сферу влияния Советского Союза, тогда как Грецию желают оставить западным союзникам. Интересно, что Польша в списке не фигурировала. Кроме того, иначе как вмешательством во внутренние дела суверенных государств подобное мероприятие не назовешь, хотя именно Черчилль не уставал повторять по разным доводам о принципах демократии. Сталин прочел написанное, поставил в углу синим карандашом галочку и отодвинул листок, ничего не говоря.

После паузы Черчилль произнес:

- Не будет ли слишком циничным, что мы так запросто решили вопросы, затрагивающие судьбы миллионов людей? Давайте лучше сожжем эту бумагу...

- Нет, держите ее у себя.

Итак, «грязная бумага» осталась у британского премьера. Сталин лишь отметил, что с ней ознакомился. Однако в дальнейшем он, в общем, придерживался молчаливой договоренности. Например, не стал вмешиваться в острый конфликт английских оккупационных частей с греческими коммунистами и их союзниками, выступления которых жестоко подавлялись. Сталин признавал важное значение позиции Греции в Средиземноморском регионе для Британии.

В знак дружеского расположения Иосиф Виссарионович принял приглашение Черчилля поужинать в английском посольстве. За столом хозяин упоенно рассказывал Сталину о своем недавнем посещении Италии, где его восторженно приветствовал народ. И услышал в ответ: «Совсем недавно они так же восторженно славили Муссолини».

Британский премьер продолжал много разглагольствовать, высказываясь о сотрудничестве «трех великих демократий» как на войне, так и в будущее мирное время. Он перешел на тему вовсе не застольную: о моральной ответственности Англии за духовные ценности польского народа. Мол, важно учитывать, что Польша - католическая страна, и нельзя допустить, чтобы ее внутреннее развитие осложнило отношения с Ватиканом.

- А сколько дивизий у папы римского? - задумчиво спросил Сталин.

Вновь Черчилль осекся. Он явно зарапортовался. Ведь не швейцарская рота папы римского освобождала Польшу, а советские войска и воюющие вместе с ними поляки. Английская церковь давным-давно стала самостоятельной, независимой от католичества. Черчиллевская забота о польских духовных ценностях и о мнении папы римского слишком явно отдавала политиканством.

Советский вождь пригласил гостя в Большой театр, где в первом отделении показывали балет «Жизель», а во втором выступал Ансамбль песни и пляски Красной Армии. Присутствующие бурно приветствовали Черчилля и Сталина, появившихся в ложе. Последний отступил в тень, чтобы аплодисменты достались премьеру, а тот, в свою очередь, пригласил хозяина выйти вперед.

Во время антракта за ужином в небольшой гостиной кто-то сравнил «Большую тройку» политиков со Святой Троицей. Сталин продолжил шутку:

- Если так, то господин Черчилль, конечно же, Святой дух, он летает повсюду...

Посмеявшись, Черчилль с Иденом попросили провести их в туалет помыть руки. Они не пришли даже с третьим звонком. Когда они вернулись, Идеи пояснил:

- У премьер-министра там возникли некоторые новые идеи касательно Польши. Мы заговорились и не услышали звонков.

На следующий день, когда эти два британских политика были на домашнем приеме у Сталина в кремлевской квартире, он, указав на одну из дверей, сказал:

- Здесь ванная комната, где вы можете помыть руки, когда вам захочется обсудить важные политические проблемы.

...Требуется небольшое пояснение, мы привели случаи, когда Сталин подтрунивал над Черчиллем. Но как же отвечал на это будущий нобелевский лауреат по литературе? Никаких сколько-нибудь вразумительных, а тем более остроумных реплик, как говорится, не запечатлено в анналах истории. Нами приведены свидетельства бывшего сталинского переводчика В.М. Бережкова, явно симпатизировавшего англичанину, а вовсе не советскому лидеру...

Несмотря на новые идеи, осенившие Черчилля в туалете, польский вопрос был решен так, как требовалось в интересах СССР. Сталин и на прощанье продемонстрировал британскому гостю дружеское расположение, приехав на аэродром раньше его. Шел дождь. Сталин не вошел в помещение, оставаясь на улице. Черчилль был приятно поражен таким знаком внимания, пригласив Сталина и Молотова осмотреть его апартаменты в самолете, которые были прекрасно оборудованы. «Теперь мне понятно, - улыбнулся Сталин, - почему премьер-министр так любит летать по белу свету».

Можно было бы объяснить необычайную благожелательность советского вождя к руководителю буржуазного правительства дипломатической хитростью или даже коварством и лицемерием. Но последнее было, пожалуй, свойственно именно Черчиллю, который два года спустя в знаменитой и злобной фултонской речи объявил о закрытии «железного занавеса» и, в сущности, о начале холодной войны против Советского Союза.

А Сталин доказал свое искреннее стремление к сотрудничеству уже вскоре, в конце 1944 года. Тогда англо-американские войска, столкнувшись с боеспособными дивизиями вермахта, попали в очень трудное положение. Части, которыми командовал Эйзенхауэр, оказались под угрозой разгрома. Он послал для консультации в Москву главного маршала авиации Теддера, но его прибытие задержалось. Тем временем положение Эйзенхауэра ухудшилось.

6 января 1945 года Черчилль передал Сталину: «...Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января...» Ответ последовал незамедлительно: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января, можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Прошло 10 дней, и в своем послании Сталину Черчилль сообщил: «От имени Правительства его Величества и от всей души я хочу выразить Вам нашу благодарность и принести поздравления по случаю того гигантского наступления, которое Вы начали на восточном фронте». К февралю была взята Варшава и части Красной Армии вышли к Одеру. Положение Эйзенхауэра в Арденнах резко облегчилось.

Наконец, упомянем еще два эпизода конца 1944 года. Получив от Сталина фильм «Кутузов» и посмотрев его вторично уже с английскими титрами, Черчилль не поскупился на комплименты: «...Я должен Вам сказать, что, по моему мнению, это один из самых блестящих фильмов, которые я когда-либо видел. Никогда еще борьба двух характеров не была показана с большей ясностью. Никогда еще кинокадры не запечетлевали более наглядно то, насколько важна преданность командиров и рядовых. Никогда еще русские солдаты и русский народ не были столь славно представлены британскому народу этим видом искусства. Никогда я не видел лучшего владения искусством съемки. Если бы Вы сочли целесообразным в частном порядке передать мое восхищение и благодарность тем, кто работал над этим произведением искусства и высокой морали, я был бы Вам благодарен...»

20 декабря Черчилль поздравил «маршала Сталина» с днем рождения: «...Я убежден, что Ваша жизнь весьма ценна для будущности всего мира и для постоянного укрепления уз, соединяющих наши обе страны. Поэтому когда я выражаю Вам добрые пожелания в день рождения, то это не является риторической фразой».

Хорошо, что Черчилль верно сказал о произведении киноискусства и высокой морали. Однако нелишне вспомнить, что одним из его любимых героев был Наполеон, тогда как Сталину был близок Кутузов (и то и другое отвечало характерам и склонностям Двух политических лидеров). И еще: все-таки британский премьер вовсе не был искренним и честным другом Сталина, а уж тем более - Советского Союза.

Ялтинская конференция

Знаменательно уже то, что встреча глав трех ведущих мировых Щ держав состоялась в Крыму, на территории СССР, освобожденной от гитлеровцев. Победа была близка, и пора было позаботиться о будущем. Не было сомнений, что зоны влияния Советского Щ Союза и США будут значительно расширены. Главным образом за счет британских владений. Задача Черчилля была очень трудна: воспрепятствовать, насколько это возможно, такому процессу.

Обширнейший Тихоокеанский регион, за исключением крайнего северо-запада, а также нефтеносный Ближний Восток отошли под эгиду США. Средиземноморье осталось областью интересов Англии, о чем был согласен Сталин. Однако Восточная Европа и Китай, по логике вещей, должны были войти в социалистическую систему.

Какая логика имеется в виду? Прежде всего, определяемая участием сторон во Второй мировой войне и связанными с этим потерями. Здесь Советский Союз оставался, что называется, вне конкуренции. Потери американцев были на втором месте (из трех великих держав). Английские летчики и моряки проявляли героизм в борьбе с врагами, а вот доблесть и успехи наземных сил были куда скромней. Центральную и Восточную Европу освобождали от гитлеровцев в основном советские войска. Было бы очень странно, если бы после этого Сталин пошел на уступки Черчиллю в территориальных спорах. Антисоветская позиция, занятая польским правительством в изгнании, и убийства его сторонниками на освобожденной территории воинов Красной Армии могли только укрепить Сталина в решении содействовать установлению в Польше народной демократии. А на эту страну у Черчилля был особый расчет. Однако обстоятельства складывались так, что в послевоенном переустройстве мира первенство принадлежало США и СССР.

...Сталин не встречал Черчилля и Рузвельта в Ялте, хотя был там раньше их. Проволочки с открытием второго фронта, попытки сепаратного сговора с Германией наложили свой отпечаток на межсоюзнические отношения.

Черчилль ставил своей основной задачей на Крымской конференции укрепление своего влияния в Европе, обеспечение «баланса сил», сохранение Британской империи.

В этом он надеялся на поддержку американской стороны. Но, как пишет современный автор А.И. Уткин: «С самого начала конференции Рузвельт пытался найти общий язык со Сталиным, в значительной мере выступая против Черчилля».

Выступая на конференции, Сталин затронул между прочим одну важную тему, остающуюся актуальной поныне: о праве не только высказываться по какому-либо поводу (в данном случае - касающемуся международных вопросов). «Такое право дешево стоит», - верно отметил он. Главное, иметь возможность добиться нужного решения. Заметим, что буржуазная демократия имеет в виду именно право высказываться, причем в очень ограниченных масштабах, скажем, на определенной «парковой» площадке. При мощнейших электронных и печатных средствах массовой пропаганды - это очевидный обман относительно «свободы слова». Ведь нужна еще и свобода дела!

Когда перешли к польской проблеме, Сталин напомнил, что линию Керзона придумали и предложили не русские, а Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Ленин не согласился с такой границей. «Что же,- риторически спросил он, - вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора...»

Пожалуй, Черчилль совершил серьезную ошибку, защищая позицию лондонского эмигрантского правительства, касающуюся будущих границ Польши. Сталин, естественно, этим воспользовался, дав ироничный и в то же время сокрушительный ответ. Вдобавок советский руководитель продолжил: «Черчилль предлагает создать польское правительство здесь, на конференции. Я думаю, что господин Черчилль оговорился: как можно создать польское правительство без участия поляков? Многие называют меня диктатором, недемократом, однако у меня достаточно демократического чувства для того, чтобы не пытаться создавать польское правительство без поляков. Польское правительство может быть создано только при участии поляков и с их согласия».

В заключение, уже как военный, он резко осудил подрывную деятельность польских подпольщиков, агентов лондонского правительства, которые, помимо всего прочего, убили 212 военнослужащих Красной Армии. «Покой и порядок в тылу - одно из условий наших успехов. Это понимают не только военные, но даже и невоенные. Так обстоит дело».

Черчилль возражал: нынешнее временное правительство Польши представляет менее одной трети польского народа (понимая, что такое заявление голословное, он дважды оговаривался: мол, возможны ошибки). Однако никаких серьезных доводов против сталинских аргументов он так и не привел.

Когда Черчилль предложил обсудить вопрос о послевоенной Германии, он добавил: «Если у нее вообще будет какое-либо будущее».

- Германия будет иметь будущее,- ответил Сталин. Он оказался прав.

По поводу предстоящих выборов в Польше Рузвельт высказал пожелание:

- Мне хотелось бы, чтобы польские выборы, подобно жене Цезаря, были выше подозрений.

- О жене Цезаря, - отозвался Сталин, - так только говорили. На самом деле у нее были кое-какие грешки.

Трудно сказать, вкладывал ли Сталин в этот намек особый смысл, связанный, скажем, с так называемыми демократическими свободами (в частности, «свободными выборами») в капиталистических странах? Тут ведь тоже многое остается на словах. Например, когда в США или Англии избирателям предлагается делать выбор между двумя (тремя) буржуазными партиями, которые выражают интересы богатых, держащих в своих руках практически все финансовые и информационные ресурсы. (Сейчас, когда в России установилась такая система, стала очевидна ее антинародность.)

Там же в Крыму на одном из обедов Черчилль произнес обстоятельный тост:

- Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей...

Прервем его монолог. Конечно, «завоеватель» - неподходящее определение для Сталина, отказавшегося от политики захвата чужих территорий и концепции мировой революции. Здесь бы вполне подошло слово «полководец» (военачальник, главнокомандующий). Но Черчилль, пожалуй, по привычке западных деятелей хотел бы употребить - «диктатор», но остерегся обидеть Иосифа Виссарионовича. Итак, продолжим:

-...Но немногие из них были государственными деятелями... Я шагаю по этому миру с большой смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру!

Был ли британский премьер совершенно искренним, или пытался польстить советскому вождю, сыграть на его честолюбии? Об этом остается только догадываться. Во всяком случае, Черчиллю было бы очень важно добиться расположения Сталина в вопросе о разделе сфер влияния.

В ответном слове глава Советского Союза, в частности, сказал:

- В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: «А почему бы мне не обмануть моего союзника?» Но я как наивный человек считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко обмануть друг друга?..»

Судя по всему, это высказывание было обращено преимущественно к Черчиллю, который не раз пытался обмануть Сталина. И даже был намек на то, что главная ошибка британского «опытного дипломата» состояла в недооценке интеллекта Сталина, его памяти и сообразительности. Как мы уже говорили, в любом единоборстве ложное представление о своем превосходстве грозит полным поражением.

...Многие антисоветчики твердят, что Сталин упивался культом своей личности, шел на любые преступления ради захвата и удержания личной власти, панически боялся за свою жизнь и пр. Нет никаких, буквально никаких фактов, подтверждающих такие злобные обвинения. Напротив, ему органично были чужды чувства, высказанные, кажется, французским королем Людовиком XV: «После меня - хоть потоп!» Напротив, Сталин постоянно заботился о будущем своей страны и советского народа. Только этим можно объяснить, например, принятое им решение о мирном использовании атомной энергии и грандиозный план преобразования (восстановления) природы, рассчитанный на многие десятки, а то и сотни лет.

Так вот, в Ялте он сказал своим весьма пожилым союзникам: «Пройдет 10лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы. Что будет тогда? Мы как будто бы задаемся целью обеспечить мир по крайней мере на 50 лет вперед. Или, может быть, я думаю так по своей наивности?»

Может показаться странным такое навязчивое повторение слов о его наивности. Однако в данном случае они подразумевают откровенность позиции советского лидера, тогда как у его союзников имеются свои соображения на этот счет, о которых они умалчивают. У Сталина к тому времени были сведения о том, что гитлеровцы готовы пойти на сговор с англо-американским руководством для сдачи им Германии или даже совместных военных действий против русских.

Сейчас мы имеем все основания считать совершенно верными сталинские подозрения относительно будущего мирного сосуществования трех великих держав. Военные столкновения ему удалось предотвратить прежде всего благодаря мощи советской армии и всей страны. Но, к сожалению, было наивно надеяться на то, что буржуазные индустриально развитые страны будут равнодушно взирать на успехи Советского Союза, на укрепление власти коммунистов в странах народной демократии. Началась острая пропагандистская кампания против СССР и коммунистических идеалов. Удалось использовать при этом антисоветские силы внутри этих стран, а главное - многих влиятельных деятелей, включая руководителей государства и партии.

Нетрудно догадаться, что в пропагандистской войне выигрывает наиболее хитрый, циничный, беспринципный, умеющий наиболее виртуозно использовать правдоподобную ложь. Вдобавок мечта о буржуазных материальных ценностях, а вовсе не о коммунистическом братстве, чрезвычайно заманчива для слишком многих служащих, не говоря уже о торговцах или руководителях, регулирующих огромные финансовые потоки, которые часто так хотелось бы использовать на свое благоустройство... Короче говоря, уже тогда, в конце войны, союзники по-разному оценивали будущее.

Черчилль писал в военных мемуарах, что его политическая стратегия в марте 1945 года (после Ялтинской конференции, но, конечно, на основе ее результатов) состояла в следующем:

«Во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира; во-вторых, надо незамедлительно создать новый фронт против ее стремительного продвижения; в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на восток; в-четвертых, главная и подлинная цель англо-американских армий - Берлин; в-пятых, освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу имеет важное значение; в-шестых, Вена и по существу вся Австрия должна управляться западными державами...; в-седьмых, необходимо обуздать агрессивные притязания маршала Тито... Наконец, - и это главное - урегулирование между Западом и Востоком по всем основным вопросам, касающимся Европы, должно быть достигнуто до того, как армии демократии уйдут...»

Двуличность британского премьера выясняется со всей очевидностью. Да, слишком наивным оказался Сталин, который уговаривал прожженного политикана не хитрить, не обманывать, а говоря просто грубо - не подличать.

«Разумеется, официальная позиция Черчилля оставалась прежней, - писал его советский биограф В.Г. Трухановский, - от ялтинских решений он тогда еще не отказался, но в действительности, как он сам свидетельствует в мемуарах, его политика находилась в прямом противоречии с этими решениями».

Можно, конечно, посчитать подобное лицемерие ловким дипломатическим маневром. Мол, что еще мог предпринять «маленький британский ослик» против громадного и свирепого «русского медведя»? Но ведь Сталин вовсе не использовал ни силу, ни обман в отношениях с союзниками. Он оставался верным своим обещаниям, не нарушал договоренностей, не предпринимал подленьких маневров за спиной своих партнеров. Так или иначе, дипломатия правды одержала победу над дипломатией лжи. Во всяком случае, к такому мнению приходим мы, анализируя не только ялтинский, но и другие «поединки» Сталина и Черчилля.

Быть может, кому-то такое заключение покажется слишком предвзятым. Нельзя же так бесцеремонно обвинять - и не в первый раз - почтенного джентльмена во лжи и лицемерии. В конце концов, дипломатия вовсе не предполагает безупречной искренности и честности, а уж тем более наивности. Недаром американский писатель Амброз Бирс назвал дипломатией «патриотическое искусство лгать для блага родины».

Увы, слишком часто такое искусство направлено на вред одной или многим странам на благо не столько своей родине, сколько определенным группам и социальным слоям. Это очень важное уточнение. Но дело еще и в другом. Вспомним, что Сталин не только на деле доказал свою верность союзническому долгу, но и добивался гарантий мирного сотрудничества на следующие десятилетия.

Но почему бы не предположить, что Сталин лицемерил, ведя двойную политику: на словах говорил одно, а исподтишка делал нечто прямо противоположное? Спору нет, предполагать можно многое. Обвинители Сталина и не то утверждают. Однако есть ли соответствующие факты? Нет.

А то, какие послания адресовал Черчилль Сталину в то самое время, когда писал, что «Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира», демонстрирует следующий документ от 18 февраля 1945 года:

«От имени Правительства Его Величества выражаю Вам горячую благодарность за гостеприимство и дружеский прием, оказанные британской делегации на Крымской конференции... К этому я Должен добавить личное выражение моей благодарности и признательности... Я исполнен решимости, так же как Президент и Вы, как я уверен, не допустить после победы ослабления столь прочно Установившихся уз дружбы и сотрудничества. Я молюсь о даровании Вам долгой жизни, чтобы Вы могли направить судьбы Вашей страны, которая под Вашим руководством показала все свое величие, и шлю Вам свои наилучшие пожелания и искреннюю благодарность».

Конечно, дипломатия - дело тонкое. Но есть же еще и простая порядочность.

Да, мы оцениваем ситуацию с русских позиций, а также - объективно, по нравственным критериям (что, признаться, весьма наивно). Ну а почему бы не защищать позицию британского премьера? Хотя, конечно же, нет никакого смысла защищать или обвинять давно почивших государственных деятелей. Слишком многие их поступки были вынужденными. Черчилль, например, был обуян идеей сохранения Британской империи и защиты буржуазно-капиталистической системы. И все-таки, все-таки приходится помнить и о честности, и о чести, о правде. А еще о том, что Сталин даже в нелегких дипломатических переговорах умел сохранять порядочность и чувство собственного достоинства. Правда была на его стороне.

Обострение разногласий

У Сталина было мало оснований доверять своим союзникам. К концу войны вполне определенно обозначилось их идеологическое единство. Понимали это и гитлеровцы. Некоторые из них, в частности Гиммлер, были готовы почти на сговор с англо-американцами.

В феврале 1945 года генерал Карл Вольф, командующий войсками СС в Италии, установил контакты с американской разведкой в Швейцарии. Он встретился там в начале марта с Алленом Даллесом, главой американской разведки. Встреча состоялась в Цюрихе. Как писал Черчилль в военных мемуарах, «сведения об этом были сразу же переданы в штаб-квартиру союзников».

Обратим внимание, что в данном пассаже союзниками сочтены только англичане с американцами. Ведь советской стороне никакие сведения о переговорах не поступили. Почему? Последующие оправдания такого недружеского или даже предательского шага совершенно не убедительны. Нетрудно догадаться, что западные «союзники» не исключали тайного сговора с немцами за спиной СССР. В результате они могли получить в свое распоряжение всю Германию и оккупированные ею территории, еще не освобожденные Красной Армией.

Правда, ничего подобного не произошло. Это заставляет усомниться в изложенном выше предположении. Однако сомнения в значительной мере снимаются следующими доводами:

во-первых, был еще жив Гитлер, а его общее руководство частями вермахта не подлежало ревизии. Покушения на него постоянно срывались; это лишь укрепляло его веру в свою избранность и верность своего курса. А курс был по-прежнему авантюрный, рассчитанный на счастливое стечение обстоятельств и на возможность остановить наступление противника на всех фронтах. Тогда оставалась надежда на заключение мирного договора, а не акта капитуляции;

во-вторых, в общественном мнении в США и Англии СССР воспринимался как надежный союзник, а радиосообщения о его победах в Лондоне с некоторых пор (по указанию Черчилля) сопровождались звуками гимна Советского Союза. Сепаратный договор с Германией грозил вызвать недовольство и даже протест значительного числа граждан США и Англии, а Черчиллю мог бы стоить кресла премьер-министра;

в-третьих, в обоих союзнических государствах, а особенно в США, значительное давление на правительства оказывали еврейские круги, владевшие крупными капиталами. После геноцида евреев, развязанного гитлеровцами, сговор с какими-либо нацистскими руководителями воспринимался бы как предательство и потворство преступникам;

наконец, в-четвертых, была неясна позиция, которую мог занять Сталин. У него появилась возможность заявить на весь мир о коварстве союзников, их единении с нацистами. А кроме того, не было никакой уверенности, что в случае дальнейшего продвижения Красной Армии на запад ее можно будет остановить пусть даже совместными усилиями немцев, англичан и американцев.

Очень странно, что несмотря на такие соображения (вряд ли они не приходили в головы западным политикам, а прежде всего Черчиллю), секретные переговоры с Вольфом все же состоялись. Почему?

Напрашивается такой вывод: правящие круги двух этих держав были слишком сильно обеспокоены успехами Советского Союза, укреплением его авторитета и влияния во всем мире. Именно этого больше всего опасался Черчилль. Он лихорадочно искал пути противодействия СССР. Например, предлагал развернуть наступление англо-американских войск таким образом, чтобы захватить преобладающую часть Германии и первыми ворваться в Берлин. V него, так же как у Даллеса, по-видимому, сохранялась надежда на то, что каким-то образом удастся заключить тайный договор с

фашистами и использовать все их вооруженные силы против Красной Армии, получив возможность беспрепятственно продвигаться в глубь Германии.

Конечно, таковы наши догадки. Но они вполне логичны. Поведение политиков определяется не эмоциями или спонтанными движениями души, а трезвым расчетом. Не случайно же западные союзники сочли возможным провести встречу с представителями германского командования втайне от советского руководства.

Дело обстояло не так просто, как кажется на первый взгляд. В воспоминаниях руководителя внешней разведки системы СД Третьего Рейха Вальтера Шелленберга имеются очень интересные свидетельства на этот счет. По его словам, еще в июне 1944 года он заявил Гиммлеру:

«...В силу развития событий нам придется заплатить гораздо большую цену, если мы еще хотим договориться с западными державами о компромиссе, хотя бы на основе видоизмененной «безоговорочной капитуляции». Я указал Гиммлеру и на то, что необходимо сделать что-то для евреев, заключенных в немецких концентрационных лагерях.

Одновременно я зондировал почву в Швеции через своего сотрудника д-ра Лангдена и с помощью Керстена, чтобы свести с Гиммлером президента еврейского союза д-ра Жана Мари Мюзи, который поддерживал тесные связи с верховным раввином д-ром Штернбухом...

В начале октября из Швейцарии мне сообщили, что д-р Мюзи готов прибыть в Берлин и вступить в контакт с Гиммлером. Главная тема переговоров - судьба евреев в Германии. Вскоре после этого д-р Мюзи действительно появился в Берлине...»

Понятно, Гиммлера и Шелленберга волновала не судьба заключенных евреев, а своя собственная. Были даны указания облегчить положение этих узников концлагерей (между прочим, о русских речь не шла) и подготовке отдельных групп к освобождению за определенный выкуп. В начале февраля первый транспорт доставил 1200 евреев к швейцарской границе. Но когда об этом стало известно Гитлеру, был издан приказ, согласно которому любой немец, помогший бежать еврею, англичанину или американцу из плена, будет казнен. Фюрер продолжал верить, что судьба ему улыбнется и Германию удастся отстоять.

Позже Гиммлер продолжал вести переговоры с представителями Международного Красного Креста и Всемирного еврейского конгресса об освобождении евреев или улучшении их содержания в лагерях. Он подготавливал почву для переговоров с представителями США и Англии. По словам Шелленберга, Гиммлер сказал ему буквально следующее:

«Мы, немцы, должны заявить, что побеждены западными державами, и я прошу вас передать это генералу Эйзенхауэру через шведское правительство, чтобы остановить дальнейшее кровопролитие. Но капитулировать перед русскими нам невозможно, особенно для меня. Против них мы будем сражаться до тех пор, пока Западный фронт не станет фронтом борьбы с русскими».

Не исключено, что нечто подобное приходило в голову и Уинстону Черчиллю (почти наверняка - Аллену Даллесу). Поэтому засекреченность от русских переговоров с Вольфом была совершенно естественна. Вряд ли об этих переговорах знал Гитлер, а вот Сталин о них был осведомлен от своей швейцарской резидентуры. А 12 марта (уже после встречи Вольфа с Даллесом) английский посол в СССР сообщил Молотову, что генерал Вольф прибыл в Швейцарию для обсуждения вопроса о капитуляции германских войск в.Северной Италии. На просьбу советского правительства допустить на переговоры своих представителей последовал отказ.

Если бы речь на встрече с Вольфом шла только о капитуляции немецких частей в Италии, то зачем было бы приглашать на нее Даллеса, к вооруженным силам не имеющего отношения? И почему бы не допустить на переговоры представителя союзника - советского командования?

Вразумительные ответы на эти вопросы можно дать лишь в том случае, если предположить, что переговоры с Вольфом прямо или косвенно были направлены против СССР. Показательно, что сначала Вольф встретился с Даллесом, и лишь через 10 дней с военными. Еще через два дня, 21 марта, посол США в Москве сообщил о результатах переговоров Советскому правительству.

Ответ Сталина был резким: «В течение двух недель за спиной Советского Союза, который несет основное бремя войны против Германии, происходили переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования - с другой...» По словам Сталина, «Советское Правительство в данном деле видит не недоразумение, а нечто худшее».

В ответе Черчилля говорилось, будто все сводилось к контакту «между одним британским и одним американским офицерами из ставки фельдмаршала Александера и германским генералом по фамилии Вольф по вопросу о возможной капитуляции армии Кессельринга...».

Дальше, словно в насмешку, он писал: «Ваши представители были немедленно приглашены на встречу, которую мы пытались устроить в Италии. Если бы она состоялась и если бы Ваши представители прибыли, то они слышали бы каждое произнесенное слово».

В России на подобные тирады обычно говорят: «Если бы, да кабы, да во рту росли грибы». Давая ложную картину переговоров с Вольфом, Черчилль исходил из того, что Сталин о них ничего толком не знает. Вновь и вновь он недооценивал адресата, его осведомленность, а потому попал в нехорошее положение: его обман был разоблачен. (Тем более что мы теперь знаем об истинных отношениях Черчилля к Советскому Союзу в то время.) Принимая позу оскорбленной невинности, он высказал свое возмущение сталинскими упреками и предположил: «Имеется возможность, что вся эта просьба о переговорах (просьба! - Авт.), с которой обратился германский генерал Вольф, была одной из тех попыток, которые предпринимаются врагом с целью посеять недоверие между союзниками... Если немцы намеревались посеять недоверие между нами, то они на время достигли этого».

Возможно, Черчилль был доволен таким дипломатическим ходом. Мол, Сталин поддался на уловку гитлеровцев. Однако в действительности своей ложью британский премьер вызывал недоверие к себе не на время, а надолго, если не навсегда. Ведь очевидно, что наилучшим ответом западных союзников на попытки врага поссорить их со Сталиным было бы срочное уведомление о переговорах, честное изложение их сути и характера, а также приглашение на них представителя советского командования. Ничего этого сделано не было.

В письме Ф. Рузвельту (копия была направлена Черчиллю) Сталин убедительно обосновал, как он выразился, русскую точку зрения по данному вопросу, простую и ясную: у союзников не должно быть секретов друг от друга при переговорах с врагом. Только так можно исключить взаимное недоверие.

«Я понимаю, - писал Сталин, - что известные плюсы для англо-американских войск имеются в результате сепаратных переговоров... поскольку англо-американские войска получают возможность продвигаться в глубь Германии почти безо всякого сопротивления со стороны немцев, но почему надо было скрывать это от русских и почему не предупредили об этом своих союзников - русских?»

Он привел пример, подтверждающий неадекватное отношение фашистов к своим противникам на Восточном и на Западном фронтах. Этот факт весьма красноречив. Как писал Сталин, немцы «продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то малоизвестную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Мангейм, Кассель. Согласитесь, что такое поведение немцев является более чем странным и непонятным».

Относительно обиженного и возмущенного тона Черчилля, уверявшего, что на него возвели напраслину и его поведение перед Сталиным безупречно, советский лидер счел нужным дать пространное объяснение (что он делал очень редко):

«Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле. Судите сами. В феврале этого года генерал Маршал дал ряд важных сообщений Генеральному Штабу советских войск, где он на основании имеющихся у него данных предупреждал русских, что в марте месяце будут два серьезных контрудара немцев на восточном фронте, из коих один будет направлен из Померании на Торн, а другой - из района Моравска Острова на Лодзь. На деле, однако, оказалось, что главный удар немцев готовился и был осуществлен не в указанных выше районах, а в совершенно другом районе, а именно в районе озера Балатон, юго-западнее Будапешта. Как известно теперь, в этом районе немцы собрали до 35 дивизий, в том числе 11 танковых дивизий. Это был один из самых серьезных ударов за время войны, с такой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избегнуть катастрофы и потом разбить врагов наголову, между прочим потому, что мои информаторы раскрыли, правда с некоторым опозданием, этот план...»

Характерно, что Сталин не обвиняет англичан в преднамеренной дезинформации. Хотя вовсе не исключено, что некоторые из руководителей внешней разведки США или Англии (скажем, тот же Даллес) сознательно предоставили Маршалу ложные сведения, дабы приостановить наступление советских войск. В свете всего того, что нам теперь известно, такое предположение вовсе не выглядит невероятным.

Вряд ли Черчилль не понимал, что его хитрости, касающиеся отношений англо-американцев с гитлеровцами, полностью разгаданы Сталиным. И в польском вопросе ему после нескольких попыток «обыграть» советского вождя пришлось полностью признать свое поражение. Конечно, тут у Сталина было явное преимущество уже потому, что освободила Польшу Красная Армия, в составе которой были и польские части. Однако не это главное.

У Черчилля не осталось никаких сколько-нибудь серьезных доводов против политики Сталина в Польше. Наиболее веский из них: речь идет о граничащем с Советским Союзом государстве, весьма удаленном от Англии и тем более США. В то же время Британии была предоставлена возможность распространить свое влияние на Грецию. И хотя Черчилль не уставал подчеркивать, что представляет интересы «западных демократий», подавление англичанами народного движения в Греции показало, чего стоит подобное специфическое понимание сути демократии.

Вопросы этого рода не были актуальны для США, и потому Рузвельт не считал нужным активно вмешиваться в европейские дела. Но здоровье его быстро ухудшалось, и незадолго до дня По- щ беды, в апреле 1945 года, он умер. С его преемником Трумэном Черчиллю было нетрудно сойтись на антисоветской основе.

Показательна реакция в Берлине на эту смерть. Геббельс, обратившись к астрологии, гороскопам, лихорадочно искал указаний на счастливый поворот судьбы. Звезды предсказывали великий перелом во второй половине апреля. «И вот, - пишет немецкий историк И. Фест, - будучи еще во власти этих параллелей и прогнозов, вернувшийся во время воздушного налета после поездки на фронт Геббельс, поднимаясь при свете пожарища по ступенькам своего министерства пропаганды, узнал, что умер американский президент Рузвельт. «Он был в экстазе», как вспоминал потом один из офицеров, и тут же приказал соединить его с бункером фюрера: «Мой фюрер, я поздравляю Вас, - закричал он в трубку. - Звезды предсказывают, что вторая половина апреля принесет нам переломный момент. Сегодня - пятница, 13 апреля. Это переломный момент!»... В течение нескольких часов в бункере царило шумное праздничное настроение...».

Известно, утопающий хватается и за соломинку. И все-таки Геббельс и Гитлер питали, значит, определенные иллюзии по поводу разлада в стане их врагов. В своем дневнике министр пропаганды и идеолог Третьего Рейха писал:

«Вообще можно констатировать, что великодержавная политика Кремля все больше беспокоит руководящие круги в Лондоне и Вашингтоне. В Лондоне уже заявляют, что если Кремль решит продолжить эту политику, то перед миром откроются ужасные перспективы, которые полностью затмят военные успехи...»

В то же время Геббельс отметил: «Британская политика, которую направляет Черчилль, отличается полной несговорчивостью. Черчилль вбил себе в голову идею о необходимости разрушить германский рейх и уничтожить немецкий народ».

Как видим, хитрые и далеко не всегда честные дипломатические маневры британского премьера в единоборствах со Сталиным во многом были вынужденными. Они определялись тем сложным

положением, в котором он находился. Он ненавидел Германскую империю (как конкурента Британской), был непримиримым врагом Гитлера и вел войну с ним до полной победы. Но один из союзников- И.В. Сталин- был достоин уважения, однако возглавлял страну народной демократии, принципиально отличающейся от буржуазной. Другой союзник - Ф. Рузвельт - при единстве идеологически-классовом оставался сильным конкурентом в борьбе за сферы влияния в мире.

СССР и США были политическими тяжеловесами, в чем им стала уступать Британия. Неудивительно, что Черчиллю приходилось прибегать к «грязным» приемам в политических «играх». Возможно, ему удалось бы добиться большего, при адекватной оценке ума и воли Сталина, к которому он, думается, относился с большим уважением. Да и Сталин, пожалуй, симпатизировал Черчиллю как незаурядной личности. Однако для каждого из них интересы родной державы стояли на первом месте. Единственно, чего никак не желал признавать, несмотря на объективные обстоятельства, Черчилль и где его ждало сильное разочарование: островной Британии уже невозможно главенствовать в континентальной Западной Европе. Вынужденное сближение с США привело к тому, что именно Соединенные Штаты стали укореняться в регионе, легко оттеснив своего партнера. Но для Черчилля и это было предпочтительней, чем влияние здесь ненавистного Советского Союза.

От Потсдама до Фултона

С приближением окончательного разгрома нацистской Германии Черчилль все более утрачивал чувство реальности в своей внешней и внутренней политике. Он вел себя так, словно обладал верховной властью в Англии. Однако далеко не все его действия одобрялись общественностью.

«Черчилль должен уйти». Под таким заголовком вышла в декабре 1944 года статья Герберта Уэллса. Можно вспомнить, что 10 лет назад этот английский писатель и мыслитель беседовал со Сталиным. Тогда он говорил: «В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: Вы и Рузвельт... Я еще не могу оценить то, что сделано в Вашей стране, в которую я прибыл только вчера. Но я видел уже счастливые лица здоровых людей и я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом поразительный». (Сталин ответил: «Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее...»)

Итак, Уэллс писал: «Уинстон Черчилль, ныне являющийся будущим английским фюрером, представляет собой личность с набором авантюристических идей, ограниченных возможностями английской политической жизни. Он никогда не обнаруживал широты мышления или способности к научному подходу, равно как и данных в области литературного творчества. Сейчас он, кажется, совсем потерял голову. Когда английский народ был сыт унижением в связи с неумной политикой находившейся у власти старой консервативной шайки, задиристость Уинстона выдвинула его на первый план. Страна хотела бороться, а он любил драку. Из-за отсутствия лучших оснований он стал символом нашей воли к борьбе. Эта роль уже изжила себя... Черчилль выполнил свою задачу, и уже давно пришло время для того, чтобы он ушел в отставку и почил на лаврах, пока мы не забыли, чем ему обязаны».

Это был очень тревожный звонок, к которому Черчилль не пожелал прислушаться. Да и не до этого ему было. Требовалось вести труднейшую борьбу за ускользающее ведущее место Англии в мировой политике, а значит, и за упрочение собственного авторитета. Но сохранить ни то, ни другое ему не удавалось.

Великая победа Красной Армии, советского народа показала всему миру колоссальную силу коллективизма, коммунистической идеологии, политического курса Сталина, народовластия. Хотя западные пропагандисты не уставали повторять о диктатуре, и даже тирании советского вождя, здравый смысл подсказывал, что шла смертельная война с фашизмом, в которой восторжествовала правда, справедливость.

Впрочем, Черчилль и на это не обращал внимания. Он заявил, что выборы состоятся сразу же после разгрома Германии, не сомневаясь в подавляющем преимуществе партии, которую он возглавлял. 23 мая 1945 года он подал в отставку и образовал переходное правительство.

Проявив чрезмерную самоуверенность, он сразу дал понять, что намерен действовать жестко под угрозой «большевистской опасности», сформировав переходный кабинет только из консерваторов, да еще наиболее «махровых», отвергающих любые социальные преобразования. Он словно не заметил, что за последние годы страна существенно изменилась, большинство ее граждан испытывают симпатию к русскому (советскому) народу.

В предвыборную кампанию он обрушился на лейбористов, обвиняя их в стремлении к тирании, подавлении свобод, установлению социалистического строя и гитлеровского порядка. Договорился

до полной чепухи, запугивая обывателя: «Если лейбористы победят на выборах, в Англии будет гестапо». Один из умных консерваторов дал верный прогноз: «Если он будет продолжать в том же духе, можно считать, что выборы проиграны».

Но консерваторы всемерно прославляли своего лидера, называя его «величайшим государственным деятелем мира», «человеком, который выиграл войну». Он вел себя, действительно, как «отец народа» и вождь. Но то, что было естественно для России, для английских традиций (конституционная монархия!) было чуждо. А все связанное с жизнью собственного народа для Черчилля оставалось непонятным и абсолютно неинтересным. Его жена в ту пору сказала: «Уинстон всегда смотрел на мир как бы в шорах... Он ничего не знает о жизни простых людей. Он никогда не ездил в автобусе и только один раз был в метро». Однако это его ничуть не беспокоило. Он верил в свой триумф.

Отдыхая на французском курорте Андай, он иногда уходил на прогулки с. мольбертом и другими принадлежностями художника, рисуя пейзажи. Настроение у него было безмятежным.

15 июля он прибыл в Берлин на Потсдамскую конференцию глав держав-победительниц. Дипломатические сражения разгорались с новой силой.

Сталин предложил обсудить вопрос о разделе германского флота. СССР готовился стать великой морской державой, и Черчилль усматривал в этом угрозу британским интересам. Сталин спросил прямо:

- Почему господин Черчилль отказывает русским в получении германского флота?

- Я не против,- был ответ, -...этот флот должен быть потоплен или разделен.

- Вы за потопление или раздел?

- Все средства войны - ужасные вещи, - попытался схитрить Черчилль.

- Флот нужно разделить. Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, - спокойно сказал Сталин, - он может потопить свою долю...

Попытки союзников разделить Германию на самостоятельные провинции вызвали возражение Сталина:

- Это предложение мы отвергаем, оно противоестественно: надо не расчленять Германию, а сделать ее демократическим, миролюбивым государством.

Дошла очередь и до наболевшего польского вопроса. Теперь, когда в стране не удалось установить господство лондонского буржуазного правительства, Черчилль совершил полный переворот в

своих взглядах на западные границы Польши. Прежде он настаивал на том, чтобы они продвинулись в сторону Германии, а теперь говорил нечто прямо противоположное. Тем самым он лишний раз доказал, что Польша его интересует лишь как зона британского влияния и форпост капитализма, противостоящий СССР. Дружественная Советскому Союзу Польша автоматически переходила для него в разряд враждебных государств, несмотря на то что никакой угрозы для Англии - ни в политическом, ни в экономическом аспектах - не представляла. Она требовалась ему для последующей «холодной войны».

В стане западных союзников сохранялись немалые противоречия. Англия пыталась преумножить свои заморские владения за счет колоний побежденных стран, в частности итальянских. Трумэн хотел обсудить этот вопрос, а Черчилль категорически был против (мол, что мы захватили - все наше). Высказался и Сталин:

- Из печати, например, известно, что господин Идеи, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? Если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех в зале.) Это очень интересный вопрос.

- Я могу на это ответить, - отозвался Черчилль. - Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна завоевала эти колонии!

Действительно, вместо того, чтобы сражаться с немцами в Европе, англичане предпочли несравненно более легкие, не сопряженные с большими потерями операции по захвату итальянских колоний. Сталин ответил:

- А Берлин взяла Красная Армия. (Смех в зале.)

Во время Потсдамской конференции далеко отсюда, в американской пустыне Нью-Мексико, произошло событие, внесшее коренные изменения в мировую политику. 17 июля Трумэн получил загадочную радиограмму: «Младенцы благополучно родились». Это означало, что прошли успешные испытания атомной бомбы.

Лишь через неделю об этом решено было сообщить Сталину. В перерыве между заседаниями Трумэн, как было заранее условлено с Черчиллем, отвел советского руководителя в сторону и ввел его в курс дела. Черчилль буквально впился взглядом в лицо Сталина, чтобы уловить его реакцию на неприятную для него новость. Обладание «сверхоружием» делало США военным гегемоном в мире.

«Важно было узнать, - писал Черчилль, - какое впечатление это произведет на Сталина... Казалось, что он был в восторге... Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая свершилась, то это сразу было бы заметно... Но на его лице сохранялось веселое и благодушное выражение».

Закончив разговор, Трумэн подошел к Черчиллю и произнес: «Он не задал мне ни одного вопроса».

«Таким образом я убедился, - писал Черчилль, - что в тот момент Сталин не был осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали 400 млн фунтов стерлингов».

Вот уж поистине - на всякого хитреца довольно простоты. Убежденный в своей проницательности Черчилль и на этот раз осрамился. Возможно, Сталин заметил его пристальное внимание к своей особе и нарочито сохранял видимость полнейшего благодушия.

По свидетельству Г.К. Жукова, сразу же после заседания Сталин в его присутствии рассказал Молотову о разговоре с Трумэном.

- Цену себе набивают, - сказал Вячеслав Михайлович.

- Пусть набивают, - усмехнулся Иосиф Виссарионович. - Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым, чтобы они ускорили работу.

Трудно усомниться в том, что Сталин не только знал, кто возглавляет советский атомный проект, но и был достаточно хорошо осведомлен о сути этих исследований (в отличие от Черчилля, которому, как известно, не давались точные науки). В СССР изучение урана и радия началось по инициативе академика В.И. Вернадского. Благодаря ему и его ученику и другу академику А.Е. Ферсману были открыты месторождения радиоактивного сырья и начата их разработка. Без этого, конечно же, никакие достижения физиков, химиков и технологов не помогли бы создать атомную бомбу. Еще в 1940 году в СССР начались исследования, имеющие целью практическое использование атомной энергии прежде всего в мирных целях (именно поэтому в нашей стране была сооружена первая в мире АЭС). А осенью того же года В.И. Вернадский получил из США от сына Георгия, известного специалиста по русской истории, письмо со статьей журналиста У. Лоуренса, в которой говорилось, что в Германии ведутся работы по созданию «сверхбомбы».

Кстати заметим, что принято считать, будто впервые упомянул об атомной бомбе А. Белый в поэме «Первое свидание» в 1921 году:

Мир - рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшею бомбой...

Однако значительно раньше, в 1914 году, Герберт Уэллс в повести «Освобожденный мир» дал описание «атомических бомб». Правда, их строение и принцип действия знаменитый фантаст описал весьма условно и наивно; мол, они способны разрываться «бесконечное число раз» и начинены радиоактивным «каролинумом». Но главное, что уже тогда возникла мысль о «сверхбомбе», и одним из первых ученых, кто в тот же год высказал эту мысль, был В.И. Вернадский...

Итак, Сталин многое знал об атомной бомбе, и об этом не догадывались его коварные союзники. Еще весной 1942 года ему о соответствующих работах, которые ведутся за рубежом, доложил Л.П. Берия, а раньше сообщил молодой физик Г.Н. Флеров. В Государственном Комитете Обороны тогда же был обсужден вопрос об организации научного коллектива с целью создания атомного оружия. Сталин выслушал выступающих, походил по кабинету в раздумье (положение на фронте было тревожное) и произнес:

- Надо делать.

...25 января 1946 года Сталин час обсуждал с И.В. Курчатовым не только работы над атомной бомбой, но и развитие науки в нашей стране. Но это уже - другая тема.

Итак, «атомный шантаж», на который очень рассчитывал Черчилль в Потсдаме, не удался. Сталин сделал вид, что не понял, какой грозный козырь получили в свои руки американцы. Когда в августе 1945 года они испепелили два японских мирных города, в считанные минуты уничтожив около 200 тысяч человек, это уже было косвенным предупреждением для Советского Союза.

К тому времени у Черчилля настали черные дни. Прошло голосование в Англии, 26 июля должны были объявить его результаты, и к этому дню он вылетел из Потсдама в Лондон, уверенный в своей победе и в скором возвращении на конференцию. Он распорядился, чтобы в день триумфа в его лондонской квартире был устроен праздничный обед.

Его желание было исполнено, обед состоялся, но настроение присутствующих было похоронное: консерваторы с треском провалились на выборах, и даже большинство солдат не поддержало своего премьера, считавшего себя выдающимся военным лидером. За праздничным столом он сидел подавленный, не в состоянии говорить (а уж он-то любил и умел произносить многословные речи), а его дочери не скрывали слез.

Правительству лейбористов досталось незавидное наследство: послевоенная разруха, начало распада Британской империи (целый ряд входивших в нее стран добились независимости), необходимость предоставить работу огромному числу демобилизованных военных... В то же время многие влиятельные круги, связанные с производством вооружения, были заинтересованы в сохранении напряженности, запугивании своих граждан мнимой советской угрозой.

Зимой 1945-1946 годов Черчилль провел в США, где встречался с Трумэном и другими деятелями, вырабатывая единую политику двух стран. Вместе с президентом он прибыл в город Фултон (штат Миссури), где 5 марта произнес программную речь. Она была вызвана объективными причинами: значительным укреплением авторитета в мире СССР, всемирной славой Сталина, увеличением числа социалистических государств и освобождением колониальных стран.

Но были и субъективные причины, чтобы веско заявить о себе. Низведенный с высокого поста Черчилль получил страшный удар по своему честолюбию. Не исключено, что он, так любящий почести и всю жизнь стремившийся к вершинам власти, завидовал Сталину. Бывший премьер захотел выйти на ведущее место в мировой политике за счет резкого обострения отношений США и Англии с Советским Союзом. Провозглашая такой курс, он становился неофициальным лидером «западного мира», капиталистических англоязычных держав.

Ради своих целей он постарался реанимировать нацистскую идею, доказавшую свою эффективность в гитлеровской Германии. Он предложил создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке», но вовсе не для культурного сотрудничества, а для создания объединенных англо-американских вооруженных сил. Он указал и общего врага - СССР. «Наша старая доктрина равновесия сил, - сказал он, - является несостоятельной. Мы не можем позволить себе полагаться на незначительный перевес в силах».

Каждому, кто знаком с военной стратегией, прекрасно известно, что небольшой перевес в силах гарантирует успешную оборону, тогда как для наступательных действий требуется значительное преимущество. Следовательно, именно такие действия он имел в виду.

«Взаимопонимание с Россией», по его словам, должно «поддерживаться всей силой стран, говорящих на английском языке, и всеми их связями». Причем этого надо достичь незамедлительно, в 1946 году. А для полной ясности Черчилль добавил: «Судя по моим встречам с русскими, я уверен, что они больше всего восхищаются силой».

Переводя такие немудреные иносказания на простой язык, получается: пришла пора говорить со Сталиным с позиции силы; он вынужден будет пойти на уступки, в противном случае получит убийственные удары атомными бомбами. (Как стало известно позже, подобные удары по СССР нашими «союзниками» планировались.) И это после того, как еще недавно он возносил здравицы в честь Сталина и называл себя его верным другом!

Черчилль провозгласил полный разрыв со странами, входящими в социалистическую систему: «От Штеттина на Балтийском море до Триеста на Адриатике, через всю Европу опустился железный занавес».

За последнюю четверть века антисоветчики, рассчитывая - небезосновательно - на слабую память или неосведомленность граждан стран социализма, вели свою пропаганду так, чтобы создать впечатление, будто железный занавес - злодейское творение Сталина, стремившегося разорвать связи между европейскими странами и не допустить своих «темных рабов» в благословенный «буржуазный рай».)

Очень знаменательно, что столь сильное образное выражение - «железный занавес» - Черчилль не изобрел, а «позаимствовал» или, грубо говоря, украл у известного журналиста и политического деятеля... Йозефа Геббельса. Почти ровно за год до фултонской речи бывшего британского премьера тогда еще действующий министр пропаганды Третьего Рейха в статье «За железным занавесом» дважды упомянул о такой преграде, отделяющей Германию от России.

Впрочем, и Геббельс был не оригинален. Хотя он, возможно, и не знал, что еще в 1914 году бельгийская королева Елизавета употребила тот же образ, говоря о наступающих на ее страну немецких войсках. Но и через несколько лет после этого британский посол в Берлине тоже упомянул о железном занавесе. (А вообще термин пришел в публицистику из театральной сферы: в прямом смысле железный занавес отделяет в противоположных целях сцену от зрительного зала; впервые был применен во Франции в конце XVIII в.)

Так или иначе, а с 1946 года понятие «железный занавес» прочно вошло в политический лексикон и крепко было вбито в головы обывателей. В действительности никакой подобной непробиваемой преграды между капиталистическими и социалистическими странами не существовало. Если бы Черчилль полагал, что инициатором изоляционной политики будет Сталин, надо было бы подождать, пока это не произойдет, и обвинить его в разжигании вражды между народами. Однако Черчилль торопился обострять отношения с Советским Союзом, потому что рассчитывал на значительное военное превосходство англо-американских войск, обладающих атомным оружием, думая, что Россия в ближайшее десятилетие наверняка не создаст «сверхбомбу». В разговоре со своим врачом Мораном он высказал предположение, что новая война может начаться в ближайшие годы или даже в начале 1947 года. (Теперь известно, что подобные планы разрабатывались в Англии и США.)

Ответ Сталина на фултонский вызов последовал не сразу. 13 марта 1946 года в газете «Правда» было опубликовано интервью с ним. Приведем некоторые его высказывания. Прежде всего он отметил, что цель фултонской речи - «посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество».

Конечно, возникает вопрос: а зачем это нужно? У Черчилля был свой личный интерес: стать во главе антикоммунизма, сплотить вокруг себя влиятельных деятелей ведущих капиталистических держав, выступить как мировой лидер, вновь взлететь к вершинам политической власти. Им во многом руководило уязвленное самолюбие. Но замыслы его шли дальше, о чем и сказал Сталин:

«По сути дела г. Черчилль стоит теперь на позиции поджигателя войны. И г. Черчилль здесь не одинок, - у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки» (намек, в частности, на Трумэна).

Возникает вопрос: почему честолюбивый Черчилль решился на такой отчаянный шаг: призывать к новой войне? Откуда вдруг теперь, после того, как он, возможно, искренне выказывал свое расположение к Сталину и восхищался русским народом, вдруг, словно вернувшись в далекое прошлое, проникся столь злобной ненавистью к СССР, словно еще недавно не называл себя другом этой державы? Нагнетание военной истерии - преступление, побуждение к массовым убийствам, а применение атомных бомб - это уничтожение миллионов мирных жителей! Почему человек, называющий себя защитником демократии, решился на такое?

Прежде всего потому, что в его понимании «демократия» - это власть богатых, знатных, «избранных», а вовсе не народных масс и их защитников. Кроме того, он стремился вернуть Британии утрачиваемый ею статус сверхдержавы путем уничтожения главного конкурента (США уже были недосягаемыми, да и нужна была их поддержка) - Советского Союза. Наконец, что особенно важно подчеркнуть: он убедился в растущем могуществе СССР и привлекательности для большинства трудящихся, особенно в слаборазвитых странах, идей социализма и коммунизма. Огромная духовная сила советской идеологии, подтвержденная невиданными победами в труде и войне, внушала страшные опасения маститому представителю буржуазного мира.

Кому-то из нынешних российских идеологов антисоветизма подобное заключение может показаться странным или даже нелепым: ведь в конце XX века рухнул СССР, а вовсе не США, например. Разве это не показатель его слабости?

Да, отчасти так оно и есть. Когда предатели народа способны пролезть (точнее - проползти) к вершинам власти в стране и совершить государственный переворот, оболванивая значительную часть населения, это свидетельствует о каких-то серьезных дефектах политико-государственного устройства. Тем более что со времен хрущевизма восторжествовало единовластие номенклатуры КПСС, было опорочено имя Сталина и совершено немало других акций, подрывающих основы государственности и духовного единства советского народа.

Однако пора бы осознать и то, что «холодная война» для того и была развернута Западом, чтобы подавить и уничтожить сильного конкурента на мировой арене. Иначе зачем бы вести нацеленную, полувековую непримиримую идеологическую войну, затрачивая на нее десятки (если не сотни) миллиардов долларов? Почему бы не согласиться на мирное соревнование двух систем, в котором рано или поздно победил бы сильнейший? Зачем вести войну на уничтожение, с немалыми потерями для себя, если противник и без того обречен на скорое вымирание, ослабнет, безнадежно отстанет и сам по себе зачахнет?

Ни Черчилль, ни другие солидные политики, так же как серьезные западные экономисты, не верили в такое развитие событий. Им было ясно, что социалистический строй имеет решающие преимущества перед капиталистическим по многим параметрам; что он предпочтителен для народа, хотя и очень плох для тех, кто стремится к максимальному личному обогащению, к изобилию материальных благ для себя.

(В 1975 году авторитетнейшие эксперты ООН дали прогноз хода мировой экономики до 2000 года, в котором предвиделось ускоренное развитие именно стран социализма, что, пожалуй, заставило западных политиков напрячь все силы для подавления и расчленения этих стран. Нынешние колоссальные успехи Народного Китая доказывают верность давних прогнозов, а страшный упадок

и деградация капиталистической России - гибельность для нее отречения от идеалов коммунизма.)

В открытом ответе Черчиллю Сталин подчеркнул глубокую безнравственность основных положений фултонской речи:

«Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы мира...

По сути дела г. Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, - в противном случае неизбежна война.

Но нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством Черчиллей. Вполне вероятно поэтому, что нации, не говорящие на английском языке и составляющие вместе с тем громадное большинство населения мира, не согласятся пойти в новое рабство.

Трагедия г. Черчилля состоит в том, что он, как закоренелый тори, не понимает этой простой и очевидной истины».

Иосиф Виссарионович прав. Он вскрыл слабое звено в рассуждениях Черчилля. Попытка противопоставить англо-американцев всему остальному мира могла, конечно, возбудить в определенных кругах этих стран сильные националистические чувства. Но у большинства населения не только мира, но и США с Англией ничего подобного не могло быть уже потому, что только что завершилась победой война против нацистской Германии и такой же хищной и по-своему нацистской Японии. Идея расового превосходства была дискредитирована. При этом проявилось прежде всего духовное превосходство именно России-СССР.

«Г-н Черчилль, - продолжал Сталин, - утверждает, что «Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София - все эти знаменитые города и население в их районах находятся в советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы. Г-н Черчилль квалифицирует все это, как не имеющие границ «экспансионистские тенденции» Советского Союза,

Не требуется особого труда, чтобы показать, что г. Черчилль грубо и беспардонно клевещет здесь как на Москву, так и на поименованные соседние с СССР государства». И Сталин приводит такие доказательства, подчеркивая вопиющую нелепость ссылок британца на Берлин и Вену, где в Союзных Контрольных Советах из представителей четырех государств западные партнеры СССР имеют 3/4 голосов «Советский Союз потерял людьми в несколько раз больше, чем Англия и Соединенные Штаты Америки, вместе взятые, - напомнил Сталин. - Возможно, что кое-где склонны предать забвению эти колоссальные жертвы советского народа, обеспечивших освобождение Европы от гитлеровского ига. Но Советский Союз не может забыть о них. Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу? Как можно, не сойдя с ума, квалифицировать эти мирные стремления Советского Союза, как экспансионистские тенденции нашего государства?»

Может показаться, что ссылка на безумие оппонента - грубость и бестактность. Однако надо признать, что с Черчиллем после поражения на выборах консерваторов, которых он возглавлял, произошли какие-то серьезные психические перемены (да и возраст сказывался). Он позволил себе выпады и обвинения в адрес СССР, который после победоносной войны добился лишь незначительных территориальных приобретений (напомним, что царская Россия владела Финляндией и Польшей). Цинизм и низость таких обвинений особенно очевидны, ибо говорит полномочный представитель одной из наиболее хищных держав, поработившей многие народы, имеющей колонии - самой настоящей имперской страны, экспансия которой распространилась на все обитаемые континенты!

Многие, если не все, антисоветчики называли и продолжают называть СССР «империей» (наиболее подлые из них, подпевалы Рейгана и Тэтчер - еще и «империей зла»). Это - правдоподобная ложь, рассчитанная на непритязательную публику. Ведь империя предполагает существование метрополии, гегемона и полностью подчиненных ее правлению колоний. Так было испокон веков. Причем метрополия, «имперская нация», имели во всем преимущества перед покоренными странами и народами.

Имела Россия какие-то привилегии в сравнении, скажем, с Эстонией или Грузией? Разве вели себя русские как оккупанты во всех республиках СССР? Разве эстонец или грузин не были полноправными гражданами в пределах огромной РСФСР? Не секрет, что те же грузины, эстонцы, латыши, евреи, украинцы в большинстве своем жили богаче русских. «Привилегии» у русских

были - больше других - на фронте, - отдать свою жизнь за Родину. Да еще одно совершенно бесспорно: приоритет русской культуры - одной из величайших в мире. При этом, в отличие от настоящих имперских народов Запада, русские не подавляли, а тем более, не уничтожали «инородцев»; национальная политика в СССР, руководимая Сталиным еще со времен Ленина, была наиболее человечной для той эпохи.

Нынешние лукавые «гуманисты» любят ссылаться на «репрессированные народы», умалчивая, за что их подвергли наказанию и чем это для них обернулось. Правда в том, что многие представители этих народов с приходом фашистов убивали десятки тысяч русских, евреев, коммунистов, партизан. Отыскать среди них преступников было практически невозможно из-за круговой поруки, а ссылать и расстреливать большинство мужчин - как поступили бы в подобных случаях немцы, англичане, американцы - было равносильно геноциду. Переселенные народы за время войны и после нее значительно, порой втрое увеличились в числе, тогда как отчаянно воевавшие белорусы понесли колоссальный урон. Даже во время переселения, несмотря на суровые, тяжелейшие условия, потери среди них, как свидетельствуют имеющиеся документы, были небольшими.

Итак, Черчилль из-за личных непомерных амбиций и ради сохранения величия Британской империи развязал «холодную войну» против СССР и стран социализма. Сталин ответил ему резко, воздав по справедливости. Былые личные симпатии двух политиков испарились при изменении международной обстановки. Предательская роль при этом выпала на долю Черчилля. А Сталин органически не терпел изменников, двурушников, нарушителей соглашений.

Последний из «Большой тройки»

Лето 1946 года принесло Уинстону Черчиллю большое разочарование. 1 августа вступил в силу утвержденный конгрессом США акт Макмагона, запрещающий передавать атомные секреты другим странам. Американцы решили держать в своих руках «сверхоружие». Теперь уже Черчиллю не приходилось надеяться на то, что именно он сможет диктовать Сталину свою волю.

19 сентября, после отдыха на берегу Женевского озера в Швейцарии, Черчилль выступил в Цюрихском университете. Ему причлось продумать новую стратегию в «политических играх». Судя по всему, он учел замечания Сталина, потому завел речь не об англо-американском, а о европейском единстве. Он задал риторический вопрос:

- Почему не должна существовать европейская группа, которая дала бы чувство повышенного патриотизма и общего гражданства обезумевшим народам этого бурлящего и мощного континента?

Пожалуй, докладчик плоховато изучал географию или основательно ее подзабыл. Имея в виду Западную и Центральную Европу, он не учел, что существует еще и Восточная, но все это вместе - часть света, тогда как континентом является Евразия. Но не это главное. Теперь публике предлагалась новая геополитическая идея. Разочаровавшись в американском партнере, желающем играть роль «Большого брата» с атомной дубинкой, Черчилль решил доказать центральное место Англии в новом послевоенном мире.

По его идее, существют три сферы: Британская империя со всеми входящими в нее странами; англоязычные страны; объединенная Европа. Единственное государство, входящее во все эти сферы - Англия, она же имеет возможность объединить их.

Напрашивается вопрос: ради чего должно возникнуть это объединение? Для экономического, торгового, культурного, научно-технического сотрудничества самых разных государств не было никаких серьезных преград. Более того, Сталин не раз высказывал свое желание крепить такое сотрудничество социалистических и капиталистических стран. Не он предложил опустить между ними железный занавес.

Следовательно, у Черчилля речь шла о военном противостоянии. Возникает вопрос: неужели бывший враг Советской России, затем - по необходимости - ставший другом Сталина, действительно повредился рассудком из-за поражения тори настолько, что возжаждал новой, еще более разрушительной войны, когда еще не зажили рапы от недавней?

Такое предположение, конечно же, слишком наивно. Народы Англии и США не пошли бы на подобную авантюру. Да и Черчиллю для его целей достаточно было подогревать и будоражить общественное мнение угрозой войны. Никаких явных призывов к «крестовому походу» против советской власти он не допускал. Даже враждебную к ней фултонскую свою речь начал словами: «Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина».

Какие же цели преследовал Черчилль, нагнетая военную истерию? Прежде всего он заручался поддержкой влиятельных милитаристских кругов, заинтересованных в гонке вооружения, приносящей им огромные выгоды. Впрочем, на эту тему исчерпывающее объяснение дал Сталин 17 сентября 1946 года, отвечая на вопросы корреспондента английской газеты «Санди Тайме»:

«О «новой войне» шумят теперь главным образом военно-политические разведчики и их немногочисленные сторонники из рядов гражданских чинов. Им нужен этот шум хотя бы для того, чтобы: а) запугать призраком войны некоторых наивных политиков из рядов их контрагентов и помочь таким образом своим правительствам вырвать у контрагентов побольше уступок; б) затруднить на некоторое время сокращение военных бюджетов в своих странах; в) затормозить демобилизацию войск и предотвратить таким образом быстрый рост безработицы в своих странах.

Нужно строго различать шумиху о «новой войне», которая ведется теперь, и реальную опасность «новой войны», которая не существует в настоящее время».

Он сказал, что безусловно верит в возможность дружественного и длительного сотрудничества Советского Союза и западных буржуазных демократий, несмотря на существование идеологических разногласий, и в «дружественное соревнование» между двумя системами (к этому призывал крупный политический деятель США Генри Уоллес).

На вопрос об угрозе атомного нападения Сталин ответил: «Я не считаю атомную бомбу такой серьезной силой, какой склонны считать ее некоторые политические деятели. Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных, но они не могут решать судьбы войны... Конечно, монопольное владение секретом атомной бомбы создает угрозу, но против этого существует, по крайней мере, два средства: а) монопольное владение атомной бомбой не может продолжаться долго; б) применение атомной бомбы будет запрещено...»

Советский вождь не счел нужным упоминать имя Черчилля, но отвечал, судя по всему, с учетом выступлений этого деятеля, временно вынужденного освободить кресло премьер-министра (кстати, в своем избирательном округе он добился безоговорочной победы, так что его личный авторитет оставался высоким).

И через шесть лет он вновь одержал победу, вернувшись на Даунинг стрит, 10. Но 1951 год не был похож на 1940-й. Англия при лейбористском правительстве - и во многом по независящим от него причинам - стала зависимой от США намного больше, чем в годы войны. 77-летний Черчилль решил покончить с этим национальным унижением.

С первых же дней своего нового премьерства он заставил Вашингтон беспокоиться. На английского таксиста напал пьяный военнослужащий с одной из американских баз в Англии. Таксист оказался бывшим фронтовиком. Он не только дал отпор своему англоязычному собрату, но и скрутил его, доставив в полицию. По настоянию Черчилля этого шофера наградили за такие вовсе не боевые заслуги военной медалью.

Белый Дом ждали еще большие неприятности от беспокойного старика. Черчилль полагал, что независимость и мировой авторитет Англии могут быть обеспечены только при условии обладания ею атомным оружием, доступ к которому для нее был перекрыт американцами. В конце концов Англия успешно испытала это оружие, хотя это мало сказалось на ее положении в мировой «табели о рангах», где доминировали США и СССР.

Англо-американские противоречия не прошли незамеченными Сталиным. Он постарался наладить хорошие отношения с США, о чем можно заключить по его высказываниям в целом ряде интервью и бесед.

Выступая на XIX, последнем сталинском съезде партии советские руководящие деятели, отражая мнение Сталина, часто подчеркивали необходимость использовать противоречия между капиталистическими странами в интересах СССР. К сожалению, этого не удалось сделать ни хрущевской, ни отчасти и брежневской дипломатии.

В начале марта 1953 года И.В. Сталин тяжело заболел. Черчилль позвонил советскому послу в Англии А.А. Громыко и попросил регулярно информировать его о состоянии здоровья руководителя

СССР.

После смерти советского вождя Черчилль остался единственным из «Большой тройки», что придавало ему дополнительный вес на международной арене. Используя это, он инициировал созыв совещания руководителей великих держав на высшем уровне. Оно состоялось вскоре. Но уже без Черчилля. Он ушел в отставку в начала 1955 года. Ему шел 81-й год. Его агрессивные выступления как «поджигателя войны» объяснялись вовсе не воинственностью, а политическим расчетом, о чем ясно и, как показали последующие события, справедливо говорил Сталин.

Хрущев и пока еще верный ему Булганин нанесли в 1956 году визит в Англию. На приеме в советском посольстве в Лондоне состоялась беседа нового лидера СССР с Черчиллем.

«Вы задумали большое дело, господин Хрущев, - сказал умудренный жизненным опытом старик, - но учтите, что нельзя одолеть расстояния между двумя берегами в два прыжка!»

Сказано было остроумно и верно, но впустую. Хрущев не знал даже, на какой берег собирался прыгать (он предпочитал прыжки на месте, порой совершенно нелепые и непродуманные, типа культивации повсюду кукурузы и освоения целины, порой губительные для идеологии и морального состояния советского народа, - типа ложных цифр жертв сталинских репрессий, осуждения культа личности - не собственной, конечно - и переименования Сталинграда, что было кощунством по отношению к тем, кто пал, защищая город с таким именем).

В 1959 году состоялось торжественное заседание Палаты общин Великобритании, посвященное 80-летию И.В. Сталина. На заседании с речью выступил Черчилль. Она очень часто цитировалась в левых и патриотических изданиях и не только в них. Поэтому мы не будем приводить ее целиком. Но возьмем на себя смелость утверждать, что антисталинская кампания задевала Черчилля лично.

Человек, которого он часто называл своим близким боевым товарищем по Второй мировой войне, был объявлен бездарным полководцем, мучителем и убийцей, обуянным манией преследования и ненасытной жаждой власти. Это наносило удар по гордости и самолюбию незаурядного политического деятеля Великобритании, выставляя его или одураченным простачком, или бесстыдным лицемером. Однако ни тем, ни другим он не был, хотя бывал порой одураченным (редко) и вынужден был лицемерить (частенько). Традиции западных демократий допускают возможность лжи, облеченной в покров правды. Вот и Черчилль о том же выразился красиво: «Правда настолько драгоценна, что ее должен сопровождать эскорт из лжи».

...Черчилль умер в 1965 году в возрасте 90 лет. Он заранее, до деталей проработал и описал всю церемонию своих похорон (она была не слишком пышной). А через двадцать лет к власти в СССР пришел Горбачев, началась чудовищная перестройка. И сбылись пророческие слова И.В. Сталина: «Время героев и гениев кончается, наступает время дураков и предателей».

Вряд ли можно счесть Уинстона Черчилля героем и гением, но безусловно он был выдающимся государственным деятелем. В дипломатических поединках со Сталиным он очень часто- по крайней мере, по нашему мнению, - оказывался в проигрыше. Просто противник был слишком сильным. Или, возможно, на стороне противника обычно, если не всегда, была правда (и без эскорта лжи). Об этом человеке Черчилль высказывался не раз. Приведем фрагмент его выступления 8 сентября 1942 года в Палате общин, после личного знакомства с Иосифом Виссарионовичем:

«Для России большое счастье, что в час ее страданий во главе ее стоит этот великий твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которые ему приходится жить. Он является человеком не-истощимого мужества и силы воли, простым человеком, непосредственным и даже резким в разговоре, что я, как человек, выросший в Палате общин, не могу не оценить, в особенности когда я могу в известной мере сказать это и о себе. Прежде всего Сталин является человеком с тем спасительным чувством юмора, который имеет исключительное значение для всех людей и для всех наций, и в особенности для великих людей и для великих вождей. Сталин произвел на меня также впечатление человека, обладающего глубокой хладнокровной мудростью, с полным отсутствием иллюзий какого-либо рода...

Одно совершенно очевидно - это непоколебимая решимость России бороться с гитлеризмом до конца, до его окончательного разгрома. Сталин сказал мне, что русский народ является по природе своей миролюбивым народом, но что дикие зверства, совершенные против этого народа, вызвали в нем такую ярость и возмущение, что его характер изменился».

В тот же год другой английский видный политик, член военного кабинета лорд Уильям Бивербрук высказался на ту же тему. Его слова хочется привести для того, чтобы нынешний читатель, которого многие годы обрабатывали в антисталинском и антисоветском духе, обдумал свидетельство умного и честного человека, не имевшего никаких оснований восхвалять советского вождя:

«Коммунизм при Сталине завоевал аплодисменты и восхищение всех западных наций. Коммунизм при Сталине дал нам примеры патриотизма, которым трудно найти аналоги в истории. Коммунизм при Сталине дал миру лучших генералов. Преследование национальностей? Совсем нет. Евреи живут там так же, как и все остальные. Политические репрессии? Да, конечно. Но теперь уже ясно, что те, кого расстреливали, предали бы Россию немцам».

Конечно, не все так просто, однако суть дела изложена достаточно верно.

Черчилль в 1959 году, отдавая должное великим сталинским достижениям, называл его диктатором. С таким определением можно согласиться лишь отчасти. Скажем, в отношениях с руководителями других государств, с тем же Черчиллем, Сталин если и диктовал свою волю, то лишь в интересах СССР и отстаивая правое дело с предельной честностью.

Был ли Сталин диктатором для русского народа? Тоже нельзя это утверждать без серьезных оговорок. Он слишком много трудился и слишком мало заботился о себе и личном благе. Диктаторы упиваются собственной властью, любят выставлять свою персону напоказ. В этом отношении диктаторские наклонности у Черчилля

более, пожалуй, очевидны, чем у Сталина. Другое дело, что государственное устройство и традиции Англии не допускали возможности даже таким лидерам, как Черчилль, становиться полноправными диктаторами.

Приведенная выше характеристика Сталина, данная Черчиллем, лишена политизации, является свидетельством «из первых рук» и очень точна. При этом проницательно отмечено, что личные качества Сталина полностью отвечали тем задачам, которые требовалось ему решать в труднейшие для Советского Союза времена.

ГЛАВА 4. ФРАНКЛИН ДЕЛАНО РУЗВЕЛЬТ

Баловень и жертва судьбы

Франклин Делано Рузвельт родился в 1882 году в семье крупного землевладельца и предпринимателя. Из «Большой тройки» он 1 один получил изначально престижное образование, окончив сначала Гарвардский, а затем юридический факультет Колумбийского университета. Человеком он был вполне состоятельным, имел крупное поместье, увеличил семейный капитал, женившись на богатой дальней родственнице Элеоноре. Находясь в отличных отношениях с миллиардерами Дюпоном и Астором, он занимал ответственные посты в крупных фирмах и банковских компаниях. В 1910 году его избрали в сенат, с 1913 по 1920 год он занимал должность помощника морского министра.

Казалось бы, жизнь его складывалась великолепно, лучше не придумаешь, настоящая американская мечта. У него было все, о чем только могут мечтать миллионы обывателей-буржуа, причем полученное без особых трудов, опасностей, переживаний.

Однако в 1921 году произошло страшное несчастье: он заболели полиомиелитом, после чего у него парализовало ноги. «Пройдя через горнило физических и духовных страданий, он бросил вызов судьбе: не имея возможности самостоятельно передвигаться, развернул Я активную политическую деятельность, в чем ему очень помогала жена. В 1928 году он стал губернатором штата Нью-Йорк, действовал успешно, а в конце 1932 года был избран президентом США, представляя демократическую партию.

Удивительно, но факт: этому инвалиду суждено было стать единственным, кто четыре раза занимал высочайший пост в стране.

Казалось бы, даже в столь трудной ситуации судьба ему благоволила, и он вышел победителем в борьбе за кресло президента США. Однако и на этот раз обстоятельства складывались очень непросто. Ему пришлось начинать свою деятельность в чрезвычайно трудное время: после экономического кризиса в капиталистическом мире началась тяжелейшая депрессия в США.

Еще раньше, в бытность Рузвельта помощником морского министра, Соединенные Штаты стали претендовать на роль мирового гегемона. Но эта попытка не увенчалась успехом: первенство осталось за Великобританией. Надо было снова начинать борьбу со странами-конкурентами, чтобы обеспечить свою державу как зарубежными источниками сырья, так и рынками сбыта готовой продукции.

Когда Франклин Делано приступил к обязанностям президента, стали, вдобавок ко всему, появляться первые признаки приближающейся грозы на международном горизонте. В Германии демократическим путем пришел к власти Гитлер, а Японская империя расширила свою агрессию в Китае.

Наряду с Латинской Америкой, Китай в то время был приоритетным направлением внешней политики США; Япония, которую они поддерживали в ее войне с Россией, стала их опаснейшим противником на Дальнем Востоке. Положение для Вашингтона осложнялось тем, что Англия - главный конкурент США на мировой арене - стремилась договориться с Токио о разделе сфер влияния в Дальневосточном регионе, используя последствия мирового экономического кризиса конца 20-х - начала 30-х годов, и весьма преуспела в этом.

Общественно-экономическая ситуация в Соединенных Штатах Америки была на грани социального и политического взрыва. Положение трудящихся было плачевным; коррупция и преступность процветали. Черчилль, например, впоследствии признавался, что ожидал тогда социалистической революции в Соединенных Штатах.

Новый президент США сумел вывести свою страну из кризиса. При этом он умело воспользовался советским социально-экономическим опытом.

Данная тема заслуживает более обстоятельного обсуждения. Ведь одна из причин экономического упадка постсоветской (а то и антисоветской) нынешней РФ заключается в установлении так называемого свободного рынка со стихийным ценообразованием, в передаче национальных богатств кучке частных собственников, причем из числа людей некомпетентных, в большинстве не русских по национальности и ориентированных на Запад. Все это делалось со ссылками на опыт процветающих (якобы) США. Хотя в действительности такое утверждение было лживым.

Уже в конце XIX века американские политические деятели стали понимать, что ни экономическое процветание страны, ни социальная справедливость невозможны без активного государственного регулирования. В заявлении популистов 1892 года говорилось: «Полномочия правительства как органа, представляющего интересы всех граждан, необходимо расширить, чтобы положить конец угнетению, несправедливости и бедности в нашей стране».

Вскоре после этого президент США (с 1901 по 1909 год) Теодор Рузвельт, двоюродный брат Франклина Делано, осмелился даже заявить, что контроль за бизнесом, «этой безответственной и антиобщественной силой может осуществляться в интересах всего народа лишь одним способом - предоставлением надлежащих полномочий единственному институту, способному им воспользоваться, - федеральному правительству». По его справедливому утверждению: «Собственность каждого человека подчинена общему праву коллектива регулировать ее использование в той степени, в какой это может потребовать общественное благо». (Не правда ли, какое разительное противоречие с принципами правления «демократов» в РФ, озабоченных лишь приумножением частной собственности и обеспечением прав олигархов и иностранных компаний на землю и недра России!)

Как видим, вне зависимости от революционных событий в Европе, американские государственные деятели стали осознавать необходимость общественного контроля над частным предпринимательством, ограничения неуемной жажды наживы отдельных личностей, кланов, социальных групп, получивших доступ к национальным богатствам. Правда, после Т. Рузвельта следующие президенты США Кальвин Кулидж и Герберт Гувер активно ратовали за свободу частного предпринимательства, блага свободного рынка. Но эта вера, воплощенная в жизнь, привела к тяжелому экономическому кризису, когда показатель безработицы в стране приблизился к 25%.

Франклин Рузвельт заручился доверием большинства избирателей, когда выступил с продуманным заявлением: «Я считаю, что в настоящий момент наше общество должно вменить в обязанность правительству спасение от голода и нищеты тех сограждан, которые сейчас не в состоянии содержать себя» (Г. Гувер предпочитал заботиться о банковских капиталах богачей, а не о помощи беднякам). Он подчеркнул «необходимость властного вмешательства государства в экономическую жизнь во имя истинной общности интересов не только различных регионов и групп населения великой страны, но и между различными отраслями ее народного хозяйства».

Очень показательно, что теперь он если не прямо, то косвенно заявил о важности планового начала в государственной экономике, без которого невозможно преодолеть хаос производства и эгоизм частных собственников. По его словам: «Каждой социальной группе надлежит осознать себя частью целого, звеном общего плана».

В результате реформ Ф. Рузвельту удалось прежде всего справиться с хроническим кризисом в сельском хозяйстве США, испытывавшем периодические катастрофы из-за превратностей свободного рынка и погоды, благодаря государственному регулированию и переводу средств в этот сектор экономики. Как пишет крупный современный американский историк Артур М. Шлезингер: «Судя по подъему производительности и эффективности сельского хозяйства, вмешательство государства оказалось в этой отрасли на редкость успешным».

Необычайно длительный срок президентства Ф. Рузвельта объясняется, следовательно, не столько его какими-то сверхобычными дарованиями, сколько здравым смыслом и верным политико-экономическим курсом. Вряд ли выбор такого направления определялся только сочувствием обездоленным согражданам. Следовало позаботиться и о судьбе богатых. Ведь пример успешной социалистической революции в России мог вдохновить если не всех трудящихся, то прежде всего безработных и бедствующих фермеров. Социальные выступления нельзя было постоянно подавлять силами полиции и бесчинствами криминальных групп. Требовался новый экономический курс, обеспечивающий социальную справедливость.

В этом отношении, как ни странно, позиции Франклина Делало Рузвельта и Иосифа Виссарионовича Сталина в некоторой степени совпадали. Ведь Сталину тоже пришлось пресекать притязания частных собственников, предпринимателей и прежде всего спекулянтов на полную экономическую свободу и возможность накапливать как можно больше богатств. Это вовсе не означает подавление частной инициативы.

Тут надо осознать одну простую истину: все дело в том, куда направлена эта самая инициатива: на личное или на общественное благо. Не теоретизируя, вспомним невиданные в истории успехи сталинского социалистического строительства и победу советского народа в Великой Отечественной войне. Ни того, ни другого было бы невозможно достичь только лишь за счет выдающегося руководства Сталина, достоинствами государственной системы или - что и вовсе нелепо - полной запуганностью населения. Никакой гений вождя не заменит главного - энтузиазма, инициативы, беззаветного труда на общее благо подавляющего большинства граждан страны.

Не исключено, что эту нехитрую мысль, которая никак не укладывается в головы нынешних российских деятелей и теоретиков, осознал Франклин Рузвельт, постаравшись реализовать ее в Условиях своего специфического государства. И это ему удалось.

Успехи Рузвельта на государственном и международном поприще резко контрастировали с его физическим недугом. Они показывали, чего способен достичь человек, вставший на путь преодоления жестокостей судьбы. Хотя, конечно же, ему было значительно легче пройти таким путем, чем, скажем, Сталину.

Интересное свидетельство об отношении к Рузвельту Сталина оставил многолетний министр иностранных дел СССР А.А. Громыко. Это было во время Крымской конференции, когда заболевшего Рузвельта (ему оставалось жить всего два месяца) навестили Сталин, нарком иностранных дел Молотов и посол СССР в США Громыко. Последний вспоминал, что когда они покинули комнату президента и спускались по узкой лестнице, Сталин остановился, неторопливо набил табаком трубку и тихо произнес:

- Ну скажите, чем этот человек хуже других, зачем природа его наказала?

«После того, как мы спустились на первый этаж, - писал Громыко, - Сталин задал мне вопрос:

- Правду говорят, что президент по происхождению не из англичан?

Как бы размышляя вслух, он продолжал:

- Однако по своему поведению и манере выражать мысли он больше похож на англичанина, чем Черчилль. Последний как-то меньше контролирует свои эмоции. Рузвельт же, наоборот, сама рассудительность и немногословность.

...Сталин симпатизировал Рузвельту как человеку, и он ясно давал это нам понять, рассуждая о болезни президента. Нечасто Сталин дарил симпатии деятелям другого социального мира и еще реже говорил об этом».

Заметим, что за пять лет до этого Рузвельт после налаживания экономических контактов с СССР (что было выгодно и США) резко осудил Советский Союз за военные действия против Финляндии. Как видим, такой выпад не повлиял на отношение Сталина к Рузвельту. Тем более что оба они стали союзниками.

Если Черчилль в глазах Сталина был достаточно типичным буржуазным политиком и политиканом, то Рузвельт вызывал уважение как незаурядная личность, бросившая вызов судьбе и преодолевающая физическую немощь силой духа.

Депрессия в США, подъем в СССР

Отношения Советского Союза и Соединенных Штатов Америки наладились в 1930-е годы не благодаря взаимной симпатии глав двух этих держав, а по причине сугубо экономической. В то время, как в СССР ускоренно шла индустриализация при жестком государственном регулировании и планировании, в США продолжалась депрессия, одним из способов выхода из которой было расширение рынка сбыта.

Кроме того, для Сталина важно было укрепить позиции СССР в Дальневосточном регионе. Еще в 1931 году он охарактеризовал захват Японией Маньчжурии как появление первого очага новой мировой войны. (Он столь же верно оценил приход фашистов к власти в Германии, как второй очаг напряженности.)

Советскому Союзу требовалось стремительными темпами разворачивать современную военную промышленность, ибо всем было ясно: предстоят сражения, в которых технике отводится главная роль. Как писал Сергей Есенин:

...Или ты не знаешь, что живых коней

заменила стальная конница?

Но для создания ползающих, летающих, плавающих машин одного энтузиазма недостаточно. Надо иметь доступ к новейшим технологиям, которыми обладали развитые западные страны и, в частности, США. Поэтому техническое сотрудничество с заокеанским партнером для СССР было ценно. На это вполне прозрачно намекал Сталин, говоря о необходимости учиться у американцев деловитости и уменью создавать и использовать новейшую технику.

Были у обеих стран общие интересы, хотя и противоречивые, на Дальнем Востоке. Ситуация здесь для СССР была непростой: отношения чанкайшистского правительства гоминьдановского Китая оставляли желать много лучшего после конфликта на КВЖД в 1929 году. Сказывались и происки Англии, стремившейся установить в регионе свое господство.

Сталин прекрасно знал, что кризис в США сменился не подъемом, а мучительнейшей депрессией. В таких условиях американский капитал крайне нуждался в огромном и очень емком советском рынке. Его неофициальные связи с советской экономикой постоянно расширялись. Достаточно вспомнить об активном участии американского «автомобильного короля» Форда в создании Горьковского автогиганта.

Непризнание- с 1917 года- Вашингтоном советской власти становилось невыгодной нелепостью. На повестку дня встал воп-

рос о восстановлении дипломатических отношений. Но Сталин не спешил. Он ждал проявления инициативы со стороны Рузвельта, великолепно понимая, что тот крайне нуждается в сильном союзнике на Дальнем Востоке, в противовес японской агрессии и интригам Англии.

Положение американского президента было трудным. Очень влиятельные силы в США занимали непримиримую антисоветскую позицию. Блок этих оппозиционеров Рузвельту включал разные слои американского общества: от банкиров, пострадавших от невыплаты СССР царских долгов, до русофобской польской диаспоры, влиятельной в важном штате Пенсильвания.

Рузвельт действовал осторожно и осмотрительно. Он тайно провел зондаж общественного мнения. Аналитики Белого дома проделали большую работу, выяснив в результате, что более половины американской элиты - за признание СССР. Оппозиция в основном базировалась на недовольстве антирелигиозной кампанией в Советском государстве. Именно этот вопрос наряду с долгами царской России стал основным в переговорах Рузвельта и наркоминдела Литвинова, приехавшего в ноябре 1933 года в Вашингтон после секретных переговоров с другими советскими представителями.

17 ноября того же года было объявлено о восстановлении дипломатических отношений между двумя странами. Послом в Москву президент назначил Уильяма Буллита, который еще в феврале-марте 1919 года вел переговоры с В.И. Лениным, сумевшим буквально очаровать амбициозного и подозрительного американца. Еще тогда были выработаны основы новых американо-советских взаимоотношений, но они были отвергнуты президентом Вильсоном.

Франклин Рузвельт дал Буллиту второй шанс проявить себя на дипломатическом «русском фронте». Сталин гарантировал американскому послу безусловный доступ к себе: «Дайте мне знать, и мы тотчас же встретимся». Советского вождя Буллит охарактеризовал президенту, как «выносливого цыгана с прошлым и эмоциями, недоступными моему пониманию».

Определенное сближение и взаимопонимание двух сторон пришлось на 1933 и 1934 годы. Однако в середине 30-х годов президент решил, что с Японией можно договориться при двусторонних контактах. Отношения между Вашингтоном и Москвой охладели. Тем более что Буллит в 1935 году высказал недовольство приглашением делегации американской компартии на VII конгресс Коминтерна «без согласования с ним» (!). Но уже вскоре президент осознал, насколько велики аппетиты Японии в Китае, из-за чего договориться с ней на двусторонней основе невозможно.

Вначале 1937 года Буллит был заменен Дэвисом (тем временем Япония перешла к широкомасштабной агрессии на китайской территории). Рузвельт требовал от нового американского посла быть прагматиком - «не только передавать правительству аккуратную информацию, а завоевать доверие Сталина». Дэвису в значительной степени удалось это сделать, хотя советский вождь был лишен возможности уделять много внимания отношениям с США из-за обострения внутри- и внешнеполитической ситуации. К тому же Рузвельт, находившийся под сильным давлением изоляционистов, мало оказывал явного (но только явного) влияния на европейские дела. А они становились для Сталина все более важными.

Сближение СССР и США перед началом Второй мировой войны определялось прежде всего прямо противоположным экономическим положением обеих стран. Передовые в научно-техническом и промышленном отношении Соединенные Штаты пребывали в упадке, тогда как индустриально отсталый Советский Союз бурно развивался, активно готовясь к неизбежному - как тогда уже было ясно - столкновению с фашистской Германией. Сотрудничество было обоюдовыгодным. Тем не менее дипломатические контакты Сталина и Рузвельта практически не осуществлялись.

Идеологические противоречия между государствами с различным общественным укладом не играли решающей роли. С тех пор как Сталин продемонстрировал отказ от идеи мировой революции, сосредоточив усилия на строительстве социализма в одной стране, США постарались прежде всего извлечь выгоду из делового партнерства с ним. Но, конечно, неприязнь и подозрения сохранились, причем главным образом со стороны правителей США, которым с немалым трудом удалось справиться с социальными волнениями в своей стране.

Заочные контакты

Реакция Рузвельта на известие о германском нападении на СССР была весьма своеобразной, если не сказать двусмысленной.

«Через два дня, - пишет советский историк А.И. Уткин, - президент подстраховался указанием на то, что официально советское правительство ни о чем еще не просило, и главным получателем американской помощи остается Англия. Когда на этой пресс-конференции 24 июня один из журналистов спросил Рузвельта, будет ли оказана помощь Советскому Союзу... Рузвельт ответил:

- Задайте мне какой-нибудь другой вопрос».

Днем раньше сенатор и будущий президент США Гарри Трумэн откровенно заявил корреспонденту популярной газеты «Нью-Иорк тайме»:

- Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и таким образом, пусть они убивают [друг друга] как можно больше!

Признание циничное, но вполне естественное. Во-первых, речь идет о недружественных для США странах. Во-вторых, об опасных конкурентах на мировой арене. В-третьих, когда сталкиваются меж- 1 ду собой два континентальных гиганта, лучше до поры до времени оставаться в сторонке, если ты надежно защищен морями и океанами (для Англии, как известно, и пролива оказалось доста-щ точно для того, чтобы как можно дольше не принимать активного участия в войне).

Ф. Рузвельт находился под давлением влиятельной части правящих кругов США, считавшей наиболее целесообразным оставаться в стороне от советско-германского конфликта и уж во всяком случае не оказывать СССР такую же помощь, как Англии. Вдобавок сказывалось мнение американских генералов о том, что Красная Армия способна продержаться не дольше трех месяцев, щ Да и сам Рузвельт предполагал: «Русские могут не выстоять этим летом».

Однако уже через месяц стало ясно: СССР так быстро не рухнет, а будет сражаться, используя все свои немалые ресурсы. Германский «блицкриг» явно пробуксовывал, хотя наступление продолжалось. Именно в эти дни Дэвис сказал президенту, что Красная Армия еще «изумит весь мир». Согласно опросам, три четверти американцев выступали за оказание помощи СССР.

Осенью 1941 года судьба Советского Союза, казалось, повисла I на волоске. Немцы взяли под Киевом в плен многие десятки тысяч красноармейцев, а также замкнули кольцо блокады вокруг Ленинграда. И все-таки посланный президентом в Москву его ближайший советник Гарри Гопкинс вернулся в США исполненный уверенности: способность русских сопротивляться не иссякла, СССР выстоит; очень эффективной будет американская помощь, направляемая сюда. Он сообщил Рузвельту об откровенности Сталина в оценке сложившейся ситуации. На президента произвела большое впечатление фраза советского руководителя: «Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы сможем сражаться три или четыре года».

Свою беседу с Гопкинсом Сталин завершил призывом к вступлению США в войну. Он сказал, что приветствовал бы «прибытие американских войск на любой участок русского фронта под полным командованием американского руководства».

Безусловно, Сталин сознавал неизбежность отрицательной реакции президента из-за совершенно очевидной опасности больших потерь американских войск, но надеялся, что в результате - в виде компенсации - будет увеличена материальная помощь СССР. Увы, эти надежды сбылись только отчасти.

Гарри Гопкинс говорил о силе антисоветской оппозиции во влиятельных кругах Соединенных Штатов: «Удивительно велико число людей, не желающих оказывать помощь России, и которые, по-видимому, неспособны осознать своими твердолобыми головами стратегическую важность этого фронта». (Хотя, конечно же, причина была не только в «твердолобости» недругов советской страны.) Вместо намеченных сорока одного корабля с поставками для СССР, за октябрь-ноябрь 1941 года в море вышли только двенадцать.

В 13 часов 10 минут 7 декабря 1941 года японские летчики открыли бомболюки своих самолетов над американскими военными кораблями, стоящими в бухте Пёрл-Харбор, и США вступили во Вторую мировую войну - отчасти вынужденно. Очень выгодную позицию «над схваткой» пришлось сменить, начиная действовать активно (хотя поначалу и не очень).

16 декабря Сталин получил от Рузвельта послание, в котором, помимо всего прочего, говорилось: «Я предлагаю генералиссимусу Чан Кайши созвать немедленно в Чунцине конференцию в составе китайского, советского, британского, голландского и американского представителей. Эта группа должна бы собраться не позже 17 декабря и доложить результаты своим правительствам совершенно конфиденциально к субботе 20 декабря...

...Я хочу еще раз сообщить Вам о всеобщем подлинном энтузиазме в Соединенных Штатах по поводу успехов Ваших армий в защите Вашей великой нации. Позволяю себе надеяться, что предварительные конференции, намеченные мною на ближайшую неделю, приведут к установлению более постоянной организации для планирования наших усилий...»

Сталин ответил на следующий день, по сути дела, вежливым отказом от участия советского представителя в Чунцинском совещании, ссылаясь на отсутствие повестки дня и слишком сжатые сроки до его начата. И добавил: «Желаю Вам успеха в борьбе против агрессии на Тихом океане».

Судя по всему, Рузвельт хотел бы вовлечь СССР в переговоры на Дальнем Востоке с целью показать Японии, какие государства

готовы совместно выступить против нее. Однако Сталин не желал обострять отношения с Японией, имея с ней мирный договор, который соблюдался обеими сторонами. Пожелав успеха США, он давал понять, что в настоящее время не готов к участию в войне на, как он выразился, Тихом океане, то есть в зоне интересов Соединенных Штатов.

На это сталинское послание Рузвельт не ответил. 11 февраля он сообщил Сталину об отгрузке в Россию истребителей и танков, добавив: «Несмотря на трудности, испытываемые нами в настоящее время на Дальнем Востоке (кстати сказать, для США это Крайний Запад. - Авт.), я надеюсь, что мы в ближайшем будущем настолько укрепимся в этом районе, что сумеем остановить японцев. Но мы подготовлены к некоторым дальнейшим неудачам».

А.И. Уткин писал: «В дни битвы за Москву открытие еще одного фронта едва ли могло быть привлекательно для СССР, но Советское правительство не отвергло полностью идею конференции. Нам важно отметить, что американская сторона делала подобные предложения без всякого учета смертельной опасности, нависшей над СССР».

...Большинство американцев поддержало решение президента о вступлении в войну. Но было немало выражавших недовольство тем, что «Англия втянула США в войну». Действительно, теперь основной силой, сражавшейся с Японией, становились американские войска.

Плохо вооруженные и слабо управляемые, хотя и чрезвычайно многочисленные армии Чан Кайши не могли выдержать борьбу против японцев без разносторонней американской помощи. Австралия, главные города которой бомбила японская авиация, устояла только благодаря прибывшим сюда американским соединениям. Тем временем Черчилль уделял основное внимание защите Индии и Ближнего Востока.

В первый день 1942 года, обсуждая с английским премьером проблемы союзных отношений с СССР, американский президент сказал, что Сталин возглавляет «очень отсталый народ» и это, дескать, многое объясняет.

По справедливому мнению А.И. Уткина: «Когда СССР практически в одиночестве противостоял Германии, президент Рузвельт был занят прежде всего утверждением своего лидерства в союзных с Британской империей условиях, созданием механизма совместных американо-английских действий, укреплением личных контактов с Черчиллем».

Второй фронт в Европе США и Англия не спешили открывать. Выступая на торжественном заседании 6 ноября 1942 года, Сталин заявил: «Наши союзники не должны ошибаться в понимании того, что отсутствие второго фронта может иметь плохие последствия для всех миролюбивых стран, включая самих союзников».

Он давал понять Рузвельту и Черчиллю, что высадка их войск в Северной Африке никак не может считаться открытием второго фронта.

Однако Рузвельт продолжал поддерживать линию Черчилля на взаимное изматывание Германии и СССР.

Попытка «обыграть» Сталина

В августе 1942 года Рузвельт уклонился от встречи со Сталиным в Москве, где могло состояться совещание трех великих держав (приехал только Черчилль, который вынужден был оправдывать бездействие союзников в Западной Европе, хотя Сталину было обещано открытие весной или летом второго фронта). Советским войскам чрезвычайно трудно было сдерживать наступление немцев, которые подошли к Сталинграду.

В это время главы союзников помогали советскому руководителю преимущественно посланиями. На них Сталин отвечал порой очень кратко, формально. Было ясно, что Советскому Союзу и Германии придется истощать силы в кровопролитных сражениях, тогда как США и Англия без крупных потерь предпочитают защищать свои интересы в других регионах мира, прежде всего Тихоокеанском и Средиземноморском. Недовольство Сталина такой политикой союзников нетрудно понять.

По мнению Рузвельта и Черчилля, сложились благоприятные условия для совместной конференции глав трех великих держав. Но Сталин думал иначе. Он отклонил эту инициативу союзников, ссылаясь на свою чрезвычайную занятость текущими военными вопросами. Вскоре Рузвельт повторил свое предложение. И снова получил отказ.

Возникает естественное недоумение: на каком основании Сталин упорно не желал встретиться со своими западными союзниками? Не проявилась ли тут его болезненная подозрительность? Или он не понимал выгод, которые сулила встреча? А вдруг на предлагавшейся конференции удалось бы достичь твердой договоренности об увеличении военных поставок для СССР и скорейшем открытии второго фронта? Не упустил ли столь прекрасные возможности непредусмотрительный вождь советского народа?

Обратимся за ответом к его переписке с Рузвельтом в этот период. Странным образом, в то время, когда шли ожесточенные бои в Сталинграде, американский президент в письме от 2 декабря 1942 года предложил встречу трех руководителей. При этом как бы вскользь добавил: «Мы должны достигнуть некоторой предварительной договоренности относительно тех действий, которые должны быть предприняты в случае краха Германии.

Иначе говоря, предстоял торг, касающийся послевоенного устройства Европы, на котором США и Англия, спекулируя на нынешних огромных трудностях для СССР, могли бы навязать ему свои условия, обещая активную военную помощь. Получив отрицательный ответ, Рузвельт счел нужным настаивать (8 декабря):

«Я глубоко разочарован тем, что Вы не считаете возможным отлучиться в январе на совещание. Имеется много вопросов жизненно важного значения, которые должны быть обсуждены между нами. Эти вопросы относятся не только к жизненно важным стратегическим решениям, но также и к вещам, о которых мы должны договориться в предварительном порядке касательно тех действий, которые мы должны заранее разработать на случай чрезвычайных обстоятельств и предпринять, если и когда позволят условия в Германии. Эти вопросы также включали бы другие аспекты, относящиеся к будущей политике в отношении Северной Африки и Дальнего Востока...»

Кроме того, было предложение основать на Кавказе американскую военно-воздушную базу. Сталин сослался на свою занятость; на неясность, какие именно вопросы конкретно предлагается обсудить, когда второй фронт не был открыт в 1942 году и есть договоренность о его открытии весной 1943 года. Относительно кавказской базы напомнил, что главные бои идут на Центральном фронте, и хотелось бы получить от американцев самолеты.

В то же время Рузвельт в дополнительных посланиях намекал на то, что СССР пора переходить к военным действиям против Японии, в чем он будет иметь активную поддержку со стороны США. Сталин ответил, что нуждается в помощи «не на Дальнем Востоке..., а на фронте жесточайшей войны с немцами». Новая попытка Рузвельта добиться согласия Сталина на создание американской авиабазы на Дальнем Востоке (что грозило спровоцировать войну СССР с Японией) также не имела успеха.

С начала 1943 года Рузвельт часто советовался с прежним послом США в СССР Буллитом. Тот предлагал, что если Сталин не пообещает воздержаться от аннексий европейских стран, то США следует окончательно переместить свое внимание с Европы на Тихий океан, оставив Красную Армию один на один с вермахтом. Кроме того, тогда следует уменьшить помощь Советскому Союзу и не упоминать о послевоенных займах на восстановление его народного хозяйства. Буллит рассматривал вариант вторжения на Балканский полуостров, чтобы преградить советским войскам путь в Центральную Европу.

По мнению А. Уткина, «взгляды Буллита, видимо, оказали определенное влияние на Рузвельта». С этим предположением трудно согласиться. Ф.Д. Рузвельт не принадлежал к числу тех деятелей, которые могут оказаться под чьим-то влиянием. Что бы ему ни подсказывали или советовали, решения он принимал самостоятельно, учитывая интересы своей державы.

Конечно, есть немалое искушение обрушиться на американского президента за нежелание сделать все возможное для помощи сражающемуся союзнику - СССР. Однако приходится помнить, что европейский театр военных действий в то время еще мало беспокоил США.

Молодая страна социализма была на данном этапе лишь меньшим злом в сравнении с фашистами. По сути своего общественного уклада, когда власть принадлежит не богатым, а трудящимся (точнее, партии, защищающей- в ту пору- их интересы), она оставалась враждебной для буржуазных демократий.

К середине 1943 года (к началу нового крупного немецкого наступления) советско-американские отношения резко ухудшились (ясно, что не из-за каких-то акций советского правительства). На Севере, в Баренцевом море больше не показывались транспорты США с военными грузами для СССР; второй фронт в Европе не был открыт тогда, когда рейх бросил на Восточный фронт почти все свои вооруженные силы. На юге, в Средиземноморье, американцы предпочли оказывать помощь англичанам в Тунисе, а не Красной Армии.

Не желая ссориться с несколькими миллионами поляков, проживающими в США и традиционно голосующими за его партию, Рузвельт поддерживал польское эмигрантское правительство в Лондоне в его антисоветской позиции и не признавал западных границ СССР 1939 года. Несмотря на просьбу Сталина, он не порвал отношения с финским правительством Маннергейма, которое вело войну с Советским Союзом. А ведь Сталин, идя на уступку буржуазным демократиям, распустил Коминтерн, демонстрируя отказ от активных политических выступлений против капиталистических государств. Продолжалось единоборство Советской Армии с вермахтом.

Сталин отозвал из Вашингтона советского посла, бывшего наркоминдела Литвинова и отказался встретиться с Рузвельтом. Он периодически сообщал американскому президенту, сколько дивизий Берлин снимает с западных окраин своей империи, посылая их на восток.

Высадка союзников в Сицилии и бомбардировки Германии с воздуха не были эквивалентом второму фронту. Летом 1943 года под Курском и Орлом вновь заколебались весы истории, но Рузвельта, так же, как Черчилля, привлекала по-прежнему идея вторжения в Центральную Европу через Италию с выходом на Берлин, а также захвата Балкан.

После свержения Муссолини в конце июля 1943 года к власти в Риме пришло правительство маршала Бадольо «Кровавого», завоевателя Эфиопии в 1935-1937 годах. Оно сразу же начало тайные переговоры с англо-американцами о капитуляции. Сталин выражал недовольство по поводу сепаратных переговоров своих западных союзников с итальянцами. Советский вождь заявлял, что хватит обращаться с Советским Союзом «как с пассивным третьим наблюдателем». У Сталина возникли вполне оправданные опасения, что если США пошли на перемирие с Бадольо, не считаясь с интересами СССР, то с таким же успехом они на определенном этапе способны пойти на сепаратный сговор с Гитлером (или с кем-нибудь из его преемников) при продолжении немцами войны на Востоке. Такая возможность не представлялась фантастичной.

Сейчас, когда мы знаем, что этого не произошло, нелегко себе представить, каковы были мысли Сталина по поводу поведения союзников, которые вторично обманули его в тяжелейшие для Советского Союза периоды - летом 1942 и 1943 годов. Было совершенно очевидно, что американское и английское правительства уклоняются от столкновений с вермахтом, берегут своих солдат и офицеров, тем самым увеличивая потери Красной Армии. Какая цель такой политики, направленной на максимальное истощение СССР и советского народа? Только ли - забота о своих гражданах?

Напрашивается вывод: после того как немцы и.русские обессилят во взаимной борьбе, западные коварные союзники СССР воспользуются этим для осуществления своей гегемонии над ослабевшими странами. Одним ударом будет покончено как с фашизмом, так и с коммунизмом. Причем для этого будет благовидный предлог, оправдание перед общественным мнением: мы, мол, оказывали посильную помощь советскому народу, и он осознал достоинства буржуазной демократии, свергнув сталинский режим.

Короче говоря, с учетом уроков недавней истории - вторжения Антанты в Россию, мюнхенского сговора англичан с Гитлером, затяжками с открытием второго фронта в Европе- Сталин имел все основания заподозрить союзников в двурушничестве, в тайном сговоре для того, чтобы покончить не только с гитлеровской Германией, но и с Советским Союзом.

Напрашивался вопрос: почему именно в тяжелейший для СССР период войны США и Англия предлагали провести переговоры лидеров трех держав, вместо того, чтобы оказать максимально возможную помощь союзнику? Нет ли в этом какого-то подвоха? Какая при этом роль предназначалась советскому руководителю?

По мнению А.И. Уткина, с которым вполне можно согласиться: «Сточки зрения Рузвельта, встреча на данном этапе, когда СССР был связан борьбой не на жизнь, а на смерть, тогда как США могли выбирать время и место своих ударов, увеличивать или уменьшать помощь, была бы благоприятной для американской стороны». Сталин прекрасно понимал это, не желая оказаться в положении зависимого партнера.

Только осенью Сталин дал согласие на встречу в Тегеране, - после того, как Красная Армия нанесла вермахту сокрушительнейший удар в Курской битве и начала крупное и неудержимое наступление.

К этому времени западные союзники уже дважды доказали свою ненадежность и ложность своих обещаний открыть второй фронт в Западной Европе. И происходило это в самые ответственные периоды немецкого летнего наступления в 1942 и в 1943 годах. Гитлер использовал предоставленную Черчиллем и Рузвельтом возможность переводить свои воинские части с Запада на Восточный фронт.

Было очевидно, что союзники сознательно, по взаимному сговору оставляют Красную Армию один на один с вермахтом. На это достаточно прозрачно намекал Сталин в своих посланиях президенту США и премьеру Англии. По его словам, «дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину».

И когда в наше время антисоветчики упорно кричат о том, что в Отечественную войну Сталин не жалел своих солдат, воевал неумением, а числом, этим говорунам надо ответить: советских людей подставляли под удары фашистов правители США и Англии. Сталин это прекрасно понимал, но ничего поделать не мог: лучше уж иметь таких «соратников», чем никаких. Тем более что от них можно было ожидать и более коварного решения - заключить сепаратный мирный договор с Германией.

Победа на Курской дуге окончательно доказала, что именно Советский Союз играет ведущую роль в борьбе с фашизмом. Теперь Сталин имел преимущество перед своими хитрыми дипломатическими партнерами, ибо его держава доказала свою стойкость

Личное знакомство

Итак, перед тегеранской конференцией, состоявшейся в Иране, который контролировали СССР и Англия, положение Сталина как руководителя сильной и побеждающей в войне державы значительно укрепилось. Теперь ему вовсе не обязательно было идти на уступки союзникам в послевоенном разделе сфер влияния или в вопросе вступления в войну на Дальнем Востоке.

К этому времени он уже стал маршалом - не только по званию, но и по сути, ибо активно участвовал в разработке и обсуждении всех сколько-нибудь крупных военных операций. У него был накоплен опыт ведения дипломатических переговоров. Помимо всего прочего, тот факт, что союзники вопреки заявлениям и уверениям так и не открыли за два года второй фронт в Западной Европе, ставил их в неловкое положение перед обманутой стороной.

Как видим, в отличие от начала и весны 1943 года, в октябре Сталин получил заметные преимущества при переговорах с Рузвельтом и Черчиллем, хотя, конечно же, использовать эти преимущества было очень непросто. До них у президента США и премьера Англии состоялись личные беседы, в которых могли вырабатываться те или иные решения, о которых советскому лидеру оставалось только догадываться.

Еще до Тегерана Рузвельт, узнав об освобождении советскими войсками Левобережной Украины и о прорыве ими «Восточного вала» гитлеровцев, сказал своему сыну Эллиоту, что если у русских и далее пойдут так дела, тогда, возможно, будущей весной и не потребуется второй фронт. Тогда же глава американской военной миссии в Москве генерал Дин сообщил президенту, что интерес Сталина к операции форсирования Ла-Манша уменьшился, а Красная Армия «поверила в свою способность продвинуться к Берлину без помощи союзных армий на Западе».

19 ноября 1943 года, находясь на пути в столицу Ирана, в беседе со своими начальниками штабов Рузвельт подчеркнул: «Мы должны дойти до Берлина. Тогда пусть Советы берут территорию к востоку от него. Но Берлин должны взять Соединенные Штаты».

Однако теперь выполнить эту установку было не так-то просто. Избегая больших потерь, союзники не вели активных наступательных операций в Южной Европе и, сравнительно легко справившись с итальянскими войсками, не могли преодолеть сопротивления немцев. Форсировать Ла-Манш зимой было слишком трудно и опасно из-за ненастной и переменчивой погоды.

Сказывалось то, что союзники с самого начала войны сильно недооценивали возможности социалистической системы, духовной силы, стойкости и веры в свое руководство советских людей, их идейного единства. Оказалось, Сталин был прав, когда высказывал уверенность в достаточно быстром разгроме грозного врага, перед которым западные союзники по-прежнему испытывали немалый страх. Успехи Красной Армии, а также ставшая очевидной мощь Советского Союза сильно осложняли дипломатические маневры Рузвельта и Черчилля.

Готовясь к встрече в Тегеране, Сталин знал, что ему будет противостоять единый фронт Черчилля и Рузвельта. Можно сказать - двое на одного. Чтобы избежать столкновения в крайне неблагоприятных условиях, нужно было что-то предпринять.

Черчилля как личность и его дипломатическую линию он уже достаточно хорошо знал. Но с Рузвельтом у него еще не было личной встречи, а заочное знакомство не внушало большого оптимизма. Водном советский вождь был уверен: солидарность двух лидеров Запада не столь уж прочная; нужно было по возможности углубить уже имеющиеся расхождения между интересами Вашингтона и Лондона. Была возможность играть на имеющихся противоречиях между ними, а также привлечь одного из двух своих оппонентов хотя, бы частично на свою сторону на роль партнера, во всяком случае, при обсуждении некоторых вопросов наиболее подходил Рузвельт.

И без того гигантская экономическая и военная мощь США интенсивно нарастала главным образом за счет постоянного, порой катастрофического ослабления Британской империи. Потеряв большую часть своих азиатских владений, захваченных японцами, она была вынуждена допустить широкое и глубокое проникновение Соединенных Штатов в свои доминионы и свою сферу влияния в Латинской Америке.

Таким образом, из двух западных союзников первенствовал Рузвельт. Его-то и надо было расположить к себе, установить с ним дружеские личные отношения. Сталин решил это сделать уже в самом начале недолгой конференции. Рузвельт прилетел в Тегеран 23 ноября и сначала остановился у посланника США. Но Сталин, ссылаясь на информацию советской разведки о готовящемся покушении гитлеровцев на «Большую тройку», настоял на переезде президента в советское посольство, рядом с которым находилась резиденция Черчилля, чтобы избежать передвижений по улицам города.

Безопасность, как писал Р. Шервуд, «действительно была обеспечена... Слуги, которые стелили им постель и убирали комнаты, все были сотрудниками вездесущего НКВД... и весьма выразительные бугры, скрытые их аккуратными белыми куртками, выпячивались в том месте, где находится задний карман». (Не исключено, что данный автор дал волю своему воображению.)

Всего через четверть часа после переезда Рузвельта его посетил Сталин. Это была их первая встреча. Она продолжалась 45 минут, из которых значительная часть времени ушла на перевод. Американцы не знали, что такова одна из дипломатических хитростей Сталина. Неплохо владея немецким языком (на нем он порой вел переговоры с некоторыми иностранными государственными деятелями, например, с послевоенным премьер-министром Румынии Петру Гроза), Сталин, хотя и хуже, знал английский язык. Поэтому время, затрачиваемое на перевод, он использовал для обдумывания своих ответов Черчиллю и Рузвельту. В отличие от него, они вынуждены были говорить сразу же после перевода или выдерживать паузы, которые подчеркивали их затруднения с поиском подходящего ответа или замешательство. Правда, Сталин и без того обладал редким даром кратко, ясно и убедительно излагать свои мысли.

Описывая его поведение на конференции в Тегеране, Шервуд отметил: «Сталин непрерывно чертил на клочке бумаги и курил на совещаниях. Говорил он тихо, едва слышно, и, обращаясь к переводчику, казалось, не тратил сил на то, чтобы подчеркивать те или иные фразы...»

Стиль поведения Сталина и его манера говорить на дипломатических переговорах всегда были чрезвычайно сдержанны. Казалось, что он «отключал» эмоции, предоставляя полное первенство рассудку. Собеседникам было невозможно распознать его реакцию на те или иные реплики, сообщения. Тем самым он получал определенные преимущества прежде всего над не очень сдержанным Черчиллем (но не над весьма скрытным Рузвельтом).

Спокойное и тактичное, а в то же время уверенное и достойное поведение Сталина, его остроумие, немногословные и веские суждения произвели большое впечатление на Рузвельта. Подобно едва ли не всем западным лидерам, он под влиянием антисоветской пропаганды и сообщений советников явно недооценивал интеллект, знания и живость ума представителя народной демократии, «пролетарской» партии. Тем сильней ошеломила и даже очаровала его личность «советского диктатора», столь разительно и в лучшую сторону отличавшегося от государственных деятелей и дипломатов буржуазных демократий.

Возможно, сказалось и то, что оба они принадлежали, как мы уже говорили, к немногочисленной разновидности людей, стремящихся и способных преодолевать превратности судьбы, какие бы испытания она им не преподносила.

Отношение к Сталину на Западе стало заметно меняться после победы под Сталинградом. В правящих кругах США и Англии до этого времени преобладало мнение, что СССР - колосс на глиняных ногах. Ведь Франция, вооруженные силы которой формально не уступали немецким, да еще поддерживаемая англичанами, не смогла и месяца противостоять вермахту. Падения Чехословакии и Польши доказали не только силу германской армии, но и успешную внешнеполитическую стратегию Гитлера.

Поражение немцев под Москвой на Западе объясняли успехом русских морозов, а не Красной Армии. Казалось, последующее летнее наступление вермахта это подтвердило. Однако Сталинград доказал, что ни советские полководцы, ни советский солдат ничуть не уступают прославленным германским воякам.

Ко времени Тегеранской конференции среди американцев окончательно возобладали просоветские настроения (правда, ненадолго). Средства массовой информации начали с восхищением отзываться о Сталине. Авторитетный журнал «Тайм» 4 января 1943 года вышел с портретом Сталина на обложке, назвав его человеком истекшего года с «лицом из гранита».

Как видим, так называемый «культ Сталина» вовсе не создавался им искусственно, а возникал совершенно естественно и внутри страны, и за ее пределами по мере замечательных успехов страны, которой он руководил. До войны на Западе высказывалось много сомнений по поводу реальности тех сообщений о трудовых победах в социалистическом строительстве, которые публиковались в советской печати. Сомнения были отчасти оправданы тем, что в стране напрочь подавили оппозицию и некому было с при-

страстием анализировать и критиковать официальные сведения. Эту роль взяла на себя буржуазная антисоветская пропаганда.

Однако упорное сопротивление агрессору, а затем и первые крупные победы Красной Армии самым убедительным образом доказали необычайную прочность советской системы, духовную силу и стойкость, идейное единство советских людей на фронте и в тылу. Ничего подобного на Западе не ожидали, а потому впечатление от этого было особенно сильным.

Судя по всему, отношение Рузвельта к Сталину по ходу войны существенно менялось к лучшему. Сказывалось, пожалуй, изменение общественного мнения в США, а также то, что Сталин теперь становился крупнейшим государственным деятелем в международной политике, от которого зависел ход событий как в Западной Европе, так и на Дальнем Востоке.

Тегеранские встречи

Словно предчувствуя будущие маневры союзников по поводу открытия второго фронта, Сталин сделал очень остроумный и нетривиальный дипломатический ход. В 1942 году в Москву прилетел Гарри Гопкинс, полномочный представитель президента США. . После беседы с ним Сталин попросил передать в подарок Франклину Рузвельту копию советской музыкальной кинокомедии «Волга-Волга».

По указанию Гопкинса срочно был сделан перевод реплик героев фильма, и Рузвельт получил возможность ознакомиться с неожиданным сталинским подарком. После просмотра фильма Рузвельт пришел в недоумение: почему руководитель СССР в столь трудный период войны решил послать в США именно такую лен- " ту? Что он этим хотел сказать?

Рузвельт велел уточнить перевод реплик и тщательно перевести текст песен, которые он услышал только в оригинале. Затем последовал новый просмотр. И вот в кадре появился неунывающий капитан (В.С. Володин) и запел:

Америка России подарила пароход -

С носа пар, колеса сзади

И ужасно, и ужасно, и ужасно тихий ход!

Тогда стало ясно, что Сталин намекает на слишком медленный ход поставок из США в СССР, а также затягивание с открытием второго фронта.

Нет сомнения, что Рузвельт оценил дружеский и тонкий намек Сталина, после чего проникся к нему заочной симпатией. Если руководитель страны, ведущей страшную войну с сильнейшим противником, в столь трудный момент способен шутить и не склонен резко возмущаться бездеятельностью союзников (отметим, что такое возмущение было бы вполне оправданным, но гневные упреки не принесли бы никакой пользы), то такой государственный деятель заслуживает глубокого уважения. Более того, он демонстрирует свою полную уверенность в победе над врагом.

Казалось бы, что за мелочь: один руководитель подарил другому немудреный кинофильм. В другое время на это не следовало бы обращать внимания. Однако в 1942 году такой поступок обретал большое значение, и не только на тот момент, но и для будущих дипломатических переговоров.

В какой-то степени данное обстоятельство сказалось на Тегеранской конференции, где одним из главных был вопрос об открытии второго фронта в 1944 году. Сталин настойчиво требовал высадки союзников на севере и юге Франции для быстрейшего достижения границ Германии. Он столкнулся с единым противодействием Черчилля и Рузвельта, предлагавших направление главного удара через Италию и даже через Балканы, явно надеясь не допустить Красную Армию дальше в Западную Европу и истощить ее в противоборстве с главными силами немцев. Много времени уделялось предполагаемому, но не скоро осуществленному, вступлению Турции в войну против Германии.

Советский вождь не терял самообладания, реально оценивал выгоды, которые хотели иметь его союзники, стараясь играть на их противоречиях. Не критикуя «югославскую авантюру» Рузвельта, он резко выступил против Черчилля, утверждая, что в ближайшее время Турция не выступит на стороне союзников. По его словам, слабейшим местом германской зоны влияния была Франция, где и следовало нанести сильный удар.

В конце первой сессии, после очередной словесной дуэли Черчилля и Сталина, Рузвельт высказался против откладывания «Овер-лорда» (высадки во Франции) и развертывания вместо него средиземноморских операций. Черчилль, оставшийся в одиночестве, был окончательно обезоружен вопросом Сталина: «Верит ли премьер в «Оверлорд» или говорит это лишь для успокоения русских?»

Трудно сказать, хитрил Черчилль или нет, но в 1944 году ситуация на Восточном фронте так изменилась, что несмотря на яростное сопротивление немцев, русские неудержимо продвигались к Берлину. Гитлер все еще полагался на свою интуицию и счастливое стечение обстоятельств, приказывая своим войскам сражаться До последнего. Надежды на мирное соглашение с американцами и англичанами становились все призрачней по мере того, как в западной печати появлялись все новые сообщения о злодеяниях нацистов. Очень влиятельная в США еврейская диаспора не позволила бы Рузвельту пойти на сговор с Гитлером или Гиммлером. Однако все могло измениться в том случае, если бы удалось «убрать» эти одиозные фигуры. Новая германская власть имела возможность провозгласить свою приверженность принципам буржуазной демократии.

На фюрера устраивались покушения - но безрезультатно. Совершали их вовсе не антифашисты и сторонники Советского Союза. Напротив, теперь Сталин был заинтересован в том, чтобы Гитлер по-прежнему находился у власти. Это давало гарантию продолжения войны не только на Восточном, но и на Западном фронте. А день победы неумолимо приближался. Судьба берегла Гитлера; это укрепляло его уверенность в ее благосклонности и в будущем.

...Причину резкой перемены в позиции Рузвельта относительно вторжения во Францию раскрывает запись в стенограмме его совещания в Каире с Черчиллем и Чан Кайши 22-26 ноября 1943 года: «Советы сейчас всего в 60 милях от польской границы и в 40 милях от Бессарабии». Ему стало окончательно ясно, что дальнейшее продвижение Красной Армии на Запад может привести в конце концов ко взятию Берлина и установлению гегемонии СССР не только в Центральной, но и отчасти в Западной Европе. Наземные операции англо-американских войск не приносили больших побед, несмотря на то, что наиболее боеспособные немецкие дивизии сражались на Восточном фронте.

Отмена вторжения во Францию, если бы об этом стало известно Гитлеру, грозила усилением немецкой группировки на южном направлении. В результате англо-американские войска могли здесь потерпеть поражение. Вряд ли подобные мысли не приходили в голову Рузвельту. Поэтому у него были все основания выступить за проведение «Оверлорда». Так и было решено на конференции.

На обсуждении положения дел на Дальнем Востоке Сталин сказал, что после окончательного разгрома Германии «мы сможем общими силами разбить Японию».

Это было первое его официальное заверение Рузвельта по данному, очень важному для США вопросу. Ведь Япония, владевшая почти половиной Азии, разрабатывавшая бактериологическое оружие, могла затянуть войну еще на два и даже на три года, став источником огромных людских и материальных потерь для США. В одном из документов американского руководства, с которым ознакомился Рузвельт, указывалось, что роль Советского Союза никак нельзя в этом смысле переоценить, поскольку он возьмет на

себя «организацию решительного наступления... с целью сковать японские силы и военные ресурсы.., которые в противном случае могут быть использованы для обороны Японии».

Тогда еще не было известно, удастся ли в ближайшее время создать, испытать и использовать атомную бомбу. Поэтому приходилось думать о том, как вести обычные войсковые операции против хорошо вооруженных и очень боеспособных, порой фанатично отчаянных японских солдат (вспомним хотя бы камикадзе). Опыт наземных столкновений численно превосходящих англо-американских войск с немецкими частями показал, что противник, одухотворенный идеей, очень опасен. Поэтому сломить сопротивление японцев без помощи советской армии было бы непростой задачей. Так что американские генералы делали верное заключение, которое определяло позицию Рузвельта.

Учитывая интересы США, Сталин сразу начал разговор об условиях вступления СССР в войну против Японии. Рузвельт, выражая согласие с возвращением Советскому Союзу Южного Сахалина и Курильских островов, занял уклончивую позицию в отношении обеспечения советских интересов в Китае.

Но Сталин продолжал настаивать на своем. Если его условия не будут приняты, заявил он, советским людям будет трудно понять, зачем СССР вступает в войну против Японии, защищая интересы третьих стран. Как это можно будет объяснить советскому народу?

По двум главным вопросам (Западная Европа и Китай) взгляды Рузвельта и Сталина были ближе между собой, чем к позиции Черчилля, который полагал, что Китай исторически является зоной британских интересов. Так проявилось определенное расхождение американцев и англичан, при сближении позиций СССР и США.

На эту тему состоялся весьма примечательный обмен мнениями между Сталиным и Рузвельтом во время личной беседы. После того как Сталин без прикрас рассказал о непростой обстановке на фронте, где немцы вновь захватили Житомир, американский президент сообщил о тяжелых боях с японцами на Тихом океане и продолжил:

- Я говорю об этом в отсутствие нашего боевого друга Черчилля, поскольку он не любит касаться данной темы. Соединенные Штаты и Советский Союз не являются колониальными державами, нам легче обсуждать такие проблемы. Думаю, что колониальные империи недолго просуществуют после войны...

Он был совершенно прав. Но далее предложил Сталину обсудить послевоенный статус английских колоний. Но Сталин, согласившись с общей постановкой вопроса, уклонился от более подробного разговора на столь щекотливую тему. (Аналогичным образом Молотов в 1940 голу отклонил предложение Гитлера обсудить Я раздел британского колониального наследства.)

Не исключено, что Рузвельт проверял, насколько велики советские притязания на господство в слабых и зависимых странах, чтобы затем поделиться такими сведениями с Черчиллем. Но скорее всего, президент США заботился о будущей гегемонии своей державы в разных регионах мира. Следует отдать должное его проницательности: время социально-политических колоний уходило в прошлое; будущее принадлежало специфическим эколого-экономическим колониям, которые постарались захватить Соединенные Штаты.

Нельзя не отметить честности и даже, пожалуй, благородства позиции Сталина, не желавшего вести переговоры на столь деликатную для Англии тему за спиной премьер-министра этого государства.

Более трудным был вопрос о будущем прибалтийских стран. Сначала их оккупировали гитлеровцы, затем пришла пора освободительной миссии Красной Армии. Англия желала установить здесь свое господство. А для СССР порты этих стран, дающие прямой непосредственный выход в Балтийское море, имели большое стратегическое значение. Тем более что все эти земли входили в состав Российской империи, а затем в них была установлена советская власть. После этого некоторое время республики оставались независимыми, пока в них не произошли государственные перевороты с установлением авторитарных режимов. Незадолго до войны они вошли в состав СССР.

Естественно, Сталин желал, чтобы после освобождения от фашистских захватчиков эти республики вновь стали частью Советского Союза. Западные союзники не хотели этого. На встрече со Сталиным в Тегеране 1 декабря 1943 года Рузвельт сказал:

- В Соединенных Штатах может быть поднят вопрос о включении Прибалтийских республик в Советский Союз...

- Литва, Эстония и Латвия,- ответил Сталин,- не имели автономии до революции в России. Царь был тогда в союзе с Соединенными Штатами и с Англией, и никто не ставил вопрос о выводе этих стран из состава России. Почему этот вопрос ставится теперь?..

- В Соединенных Штатах имеется некоторое количество литовцев, латышей и эстонцев, - пояснил Рузвельт. По его словам, они будут резко возражать против присоединения прибалтийских стран к СССР. Однако Сталин продолжал настаивать на том, чтобы сохранились довоенные границы Советского Союза. И такая позиция была, пожалуй, справедлива. Ведь было бы странно после победы над врагом не восстановить стране-победительнице довоенные границы.

Наконец, был еще один важный предмет дискуссии: вопрос о требовании безоговорочной капитуляции Германии. Ожесточенная война на Восточном фронте продолжалась, и Сталин, чтобы избежать дальнейших жертв с обеих сторон, а прежде всего потерь советских граждан, был готов заключить мир с любым германским правительством, кроме нацистского. Поэтому он долго не соглашался с англо-американским требованием к Германии о безоговорочной капитуляции.

Во время разговора с Рузвельтом на ужине у президента (Тегеран, 28 ноября) Сталин сказал, что такое требование со стороны союзников подхлестывает людей во вражеских армиях, заставляя их сражаться с ожесточением. Безоговорочная капитуляция им кажется оскорбительной. Поэтому он хотел бы знать, что думает Рузвельт по поводу того, чтобы уточнить смысловое содержание «безоговорочной капитуляции». То есть определить, какое количество оружия, средств транспорта и т.д. должен выдать противник, а затем огласить эти условия, не называя их безоговорочной капитуляцией.

Рузвельт не дал определенного ответа на этот вопрос, перейдя к рассказу о том, как он учился и жил в Германии в юношеские годы. Однако Идеи, министр иностранных дел Англии, сидевший недалеко от Сталина, внимательно выслушал поставленный им вопрос.

Этот эпизод очень показателен. Прежде всего, он доказывает, что Сталин, вопреки клевете антисоветчиков, старался сделать все возможное для того, чтобы уменьшить потери Красной Армии, страдания советского народа. Он не стремился завоевывать чужие страны и лишь желал восстановить прежнюю государственную границу СССР (добавлялась лишь часть Восточной Пруссии и Кенигсберг, ныне Калининград и одноименная область). А вот союзники были не прочь сделать так, чтобы гитлеровцы продолжали из последних сил сражаться на Восточном фронте.

Еще раз подчеркнем: установить мир с нефашистской Германией Сталин желал, прекрасно зная силу своих вооруженных сил. В 1943 году СССР выпускал значительно больше военной техники, чем Германия, и его армия имела вдобавок численное превосходство над немецкой. Поражение вермахта было неизбежным. Тем не менее Сталину хотелось как можно раньше прекратить кровопролитие. В отличие от своих союзников, он не хотел дробить побежденную страну на части. По его мнению, Германия должна быть крупным и единым европейским государством, но мирным и не имеющим возможности к милитаризации.

Даже в разгар войны Сталин не терял надежды перейти к дипломатическим переговорам с противником. Он всегда четко отделял немецкий народ от правящей верхушки, толкнувшей его на безумную кровавую авантюру.

«Сверхоружие» - против союзника

В конце войны отношения между Сталиным и его западными партнерами существенно осложнились не только в связи с идейными или геополитическими противоречиями. Появился новый фактор, изменивший коренным образом внешнеполитическую ситуацию: в США стали завершаться работы над созданием атомной бомбы.

Правда, полной гарантии близкого успеха все-таки не было. В 1944 году еще продолжалась мировая война. Наибольших успехов достигли советские войска, и западным союзникам было выгодно сохранять не только боевое сотрудничество, но и демонстрировать дружеские чувства к победоносному Советскому Союзу.

Казалось, что наступила эпоха политического потепления между страной социализма и двумя ведущими капиталистическими державами. Средства массовой информации и дипломаты СССР, США и Англии изощрялись в комплиментах друг к другу. Талантливый английский писатель и публицист Д. Оруэлл, сочинивший антисоветский сатирический пасквиль «Скотный двор», безуспешно обивал пороги издательств Лондона (лишь спустя два года повесть была напечатана).

Однако безоблачная ясность и сердечная теплота союзнических отношений были в значительной степени показными. В секретных лабораториях обеих сторон и на тайных конспиративных квартирах их разведок шло яростное противостояние.

Запад старательно скрывал от своего советского «друга» работы по созданию атомного оружия. Одна уже эта строжайшая секретность убеждала Сталина: «сверхоружие» готовится для «сдерживания» и запугивания СССР, а вовсе не против гитлеровской Германии.

Еще 6 мая и 23 июня 1942 года, в период апогея успехов вермахта на Восточном фронте, министр вооружений рейха Шпеер имел две встречи с фюрером, во время которых, надеясь на возможности теоретических разработок крупнейшего немецкого физика, лауреата Нобелевской премии Гейзенберга, заявлял, что Германия обладает необходимыми знаниями для получения атомной энергии из урана. Следовательно, есть смысл приступить к созданию германского атомного оружия. Для этого потребуется решить только ряд технических проблем. На это уйдет три-четыре года.

Шпеер настаивал на концентрации усилий для воплощения атомного проекта. Но Гитлер, ссылаясь на свою уверенность в скором победоносном окончании войны и на свои сомнения в достижимости цели проекта, согласился направить исследования только на создание уранового мотора для танков или подводных лодок.

О работах по созданию атомной бомбы на Западе Сталин узнал не позже весны 1942 года. Об этом ему доложил на основе агентурных данных Берия и прислал письмо из армии физик Г.Н. Флёров (будущий академик). Флёров указывал на то, что в иностранных научных журналах прекратились публикации по проблемам ислользования атомной энергии, что свидетельствует о кипучих секретных исследованиях. По его словам, в военной технике может произойти настоящая революция.

Тогда же в ГКО министр С.В. Кафтанов выступил с предложением создать научный центр по проблеме атомного оружия (Комиссии по урану и радию были созданы значительно раньше по инициативе В.И. Вернадского). Сталин выслушал доклад, походил по кабинету и сказал: - Надо делать.

Куратором проекта был сначала Молотов, а с августа 1945 года- Берия. Он значительно ускорил работы и как хороший организатор, и как руководитель секретной службы, сообщавшей важные сведения о ходе работ над атомной бомбой в США. Рискуя жизнью, некоторые американские и английские ученые, работавшие в атомном центре Лос-Аламоса, сообщали советским агентам совершенно секретные сведения, - не за деньги, конечно, а из убеждения, что нельзя допустить монополии Соединенных Штатов во владении «сверхоружием», ибо именно Советский Союз показал себя миролюбивой державой, побеждающей фашизм и утверждающей народовластие.

Сталин знал о том, что великий датский физик, лауреат Нобелевской премии Нильс Бор настоятельно предлагал американскому президенту поделиться атомным секретом с СССР. Бора очень осторожно поддерживал, хотя и в незначительной степени, даже военный министр СШАСтимсон. Однако Рузвельт оставался непреклонным. Но уже тогда Сталин распорядился пустить в дело советскую разведку, которая в те времена была самой мощной в мире благодаря прежде всего высочайшему авторитету страны социализма не только среди рабочего класса, но и честных, неподкупных интеллигентов.

В США под подозрение ФБР попал советский разведчик по кличке «Томас». Вот что пишут историки А. Колпакиди и Е. Прохоров: «...на стол президента СШАФ. Рузвельта легло досье, обвиняющее Адамса в шпионаже в пользу СССР. ФБР потребовало ордер на арест Адамса. Однако разрешение на возбуждение уголовного дела агенты ФБР не получили, так как никто не хотел обострять отношений с Советским Союзом».

Еще бы! Спасая американцев от разгрома немцами в Арденнах, Красная Армия предприняла наступление и прорвалась на дальние подступы к Берлину.

...Рассказывая об «атомном шпионаже», непосредственно руководивший им Павел Судоплатов подчеркнул, что ученые из Лос-Аламоса не были завербованы нашими агентами. Они предоставляли совершенно секретные сведения из идейных соображений, понимая, что США способны использовать «сверхоружие» для установления своего мирового господства.

Об этом приходится упоминать потому, что за последние два десятилетия в связи с деградацией руководящих деятелей СССР и расчленения этой великой державы США в полной мере проявили себя как подлинная «империя зла», которая прикрывает свои хищные интересы дымовой завесой пропаганды о демократических свободах и защите прав человека. Вне зависимости от того, насколько важны были данные разведки для создания советской атомной бомбы, показателен сам факт добровольного сотрудничества ученых, работавших в США, с нашими тайными агентами.

Следует отдать должное и проницательности Сталина, который в труднейший период войны сумел оценить перспективы исследований и разработок по созданию «сверхоружия». Тем самым удалось выиграть время и не допустить возможности атомного шантажа со стороны США или даже соответствующих ударов по СССР.

Последнее утверждение может вызвать недоуменный вопрос: какие имеются основания подозревать руководство Соединенных Штатов в столь гнусных преступных намерениях?! Это же голословное утверждение, не подтвержденное очевиднейшим и неопровержимым фактом: детальными событиями. Ведь после того, как в 1945 году американцы сожгли в атомном пекле два японских города с их жителями, до испытания первой советской атомной бомбы прошло целых 4 года. Разве за этот срок даже реакционное правительство Трумэна решилось на нанесение атомных ударов по

СССР? Нет, ничего подобного не произошло. Какие же имеются основания подозревать, что если бы у нас не было «сверхоружия», американцы посмели бросить вызов мировой общественности и решиться на атомную бомбардировку крупнейших городов Советского Союза?

Конечно, ничего бесспорного утверждать нельзя, однако следует учесть одно важное обстоятельство: для создания десятков, а тем более сотен атомных зарядов требуется значительное количество радиоактивного сырья. У американцев его было недостаточно для массового изготовления атомных бомб. И об этом Сталин знал по сообщениям разведки...

Впрочем, все это не относится ко времени президентства Рузвельта, который был мудрым и осторожным государственным деятелем, не склонным к военным авантюрам. Он предусмотрительно не предоставил возможности Черчиллю получить в свое распоряжение атомное оружие. В руках английского премьер-министра оно могло бы оказаться весьма опасным средством для осуществления его заветной цели: правления СССР и установления гегемонии Англии в Европе.

Это Сталин понимал, а потому не особенно церемонился с Черчиллем, уделяя главное внимание установлению дружественных отношений с Рузвельтом. У Сталина не было сомнений, что в капиталистическом лагере абсолютным лидером после окончания войны станут Соединенные Штаты, а Британии уже не суждено быть «владычицей морей» и центром глобальной империи.

Подчеркнем, что заинтересованность Сталина в атомном оружии определялась не столько военными, сколько дипломатическими соображениями.

Судя по всему, он не верил в возможность термоядерной войны, но прекрасно сознавал огромную роль атомного оружия для ведения дипломатии с позиции силы.

О том, какое давление оказывали на правительства западных стран антисоветские круги, можно судить на примере одного из зарубежных русских публицистов и философов (не отличавшегося ни глубиной, ни оригинальностью мысли) И.А. Ильина. Его поистине обуревала неутолимая ненависть к советскому обществу, к социалистической государственной системе...

Впрочем, об этом мы поговорим позже, в связи с президентством Трумэна.

Пути взаимопонимания

Принято считать, что Тегеранская конференция стала крупным дипломатическим успехом Иосифа Виссарионовича. Французский историк Николай Верт, не замеченный в симпатии к СССР и его вождю, сделал вывод:

«Ловко играя на чувстве вины западных союзников по поводу давно обещанного и постоянно откладываемого открытия настоящего второго фронта и на разногласия между США и Великобританией, Сталин добился нужных ему решений по ключевым вопросам:

- обещания англо-американской высадки во Франции не позднее мая 1944 г.;

- переноса границ Польши на запад до Одера и признания, пусть для начала неофициального, западными союзниками «линии Керзона» в качестве будущей восточной границы Польши;

- признание советских притязаний на Кенигсберг, никогда в истории не принадлежавший России;

- признание аннексии прибалтийских государств как акта, произведенного «согласно воле их населения».

В обмен на эти уступки СССР согласился объявить войну Японии не позднее чем через три месяца после окончания войны в Европе».

Хотелось бы обратить внимание на «выверт» Верта. Он пишет об «уступках СССР», словно речь идет о каких-то подарках, хотя все упомянутые территории (кроме Кенигсберга) до войны входили в состав Советского Союза. А уж если говорить о Кенигсберге (затем Калининграде), то следовало бы вспомнить, что в состав России входили и Польша, и Финляндия, которая к тому же стала сателлитом фашистской Германии, сражалась против СССР, а потому могла бы в принципе после своего поражения вновь стать частью России, чего Сталин не требовал.

Советский исследователь А.Ю. Борисов писал: «Рузвельт был воодушевлен результатами Тегеранской конференции и состоявшимися переговорами с главой Советского правительства. На него произвели неизгладимое впечатление личность советского руководителя, проявленные им качества крупного государственного деятеля с широким политическим кругозором.

В рождественской беседе «у камелька», транслировавшейся по радио, он сообщил американцам, что не предвидит неразрешимых проблем в отношениях с Советским Союзом. «Я хорошо поладил с маршалом Сталиным... Я думаю, что он является подлинным выразителем дум и чаяний России, и я убежден, что мы сумеем очень хорошо поладить с ним и с русским народом и впредь», - сказал президент.

Разумеется, в тесном кругу имели место и другие оценки состоявшихся переговоров. Так, Рузвельт в Тегеране нашел главу Советского правительства более жестким партнером, чем он предполагал. Встреча излечила его от некоторой самоуверенности в отношении собственных дипломатических способностей и заставила по достоинству оценить искусство советской дипломатии».

Точнее было бы сказать, что речь шла о сталинском умении вести переговоры: с предельной прямотой и откровенностью, со знанием дела, четко формируя свои доводы и добиваясь от собеседника столь же недвусмысленных высказываний.

Один из соратников Рузвельта адмирал Леги писал о Сталине, как о дипломате: «Мы сразу почувствовали, что имеем дело с исключительно умным человеком, который убедительно говорил и был преисполнен решимости добиться того, что он хотел для России. Подход маршала к нашим общим проблемам был прямым, доброжелательным и учитывающим точки зрения его двух коллег до тех пор, пока один из них не выдвигал какую-либо идею, которую Сталин считал неприемлемой с точки зрения советских интересов. В таких случаях он мог говорить правду в глаза вплоть до колкостей».

Американскому адмиралу удалось подметить то, что недоучитывали крупнейшие политики Запада: высочайший интеллектуальный уровень (в сравнении с ними) Сталина. Ведь недооценка способностей противника и переоценка собственных- верный путь к проигрышу. Кроме того, позиция Сталина практически всегда отвечала нравственным нормам. А правое дело, как известно, защищают особенно упорно и успешно.

Личные впечатления от общения со Сталиным подкреплялись У Рузвельта трезвой оценкой соотношения сил, растущего влияния Советского Союза. В мае 1944 года в американской столице «для глаз руководства» был подготовлен очередной документ, в котором шла речь о «феноменальном росте скрытой до сих пор русской военной и экономической мощи».

Этот фактор расценивался как «эпохальный» с точки зрения его дальнейшего воздействия на международные отношения. Его предлагалось учитывать при планировании внешнеполитических мероприятий США. В 1944 году, когда Красная Армия приступила к освобождению европейских народов от фашистской оккупации и профашистских режимов, в Вашингтоне усилилась тревога за бу-Дущее буржуазных порядков в этих странах. В одном из документов госдепартамента той поры признавалось: «Судя по имеющимся признакам, общее настроение народов Европы склоняется влево в пользу далеко идущих экономических и социальных реформ».

Восточную Европу освобождала Красная Армия. Поэтому у американского президента вырывались в это время горестные признания, что он бессилен что-либо сделать в этом регионе. Рузвельт считал чистейшим безумием для США оказаться вовлеченными после войны в конфликт с СССР.

Узнав о тревоге в польских эмигрантских кругах в связи с приближением советских войск к границам их страны, американский президент сказал: «Польский посол был у меня недавно по этому вопросу... Не хочет ли он, чтобы мы и Великобритания объявили войну Иосифу Сталину? Даже если бы мы захотели сделать это, Россия сможет выставить армию в два раза больше нашей общей численности, и мы тогда совсем не имели бы голоса в этом деле.

Более того... я не уверен, что справедливый плебисцит, если таковой вообще существует в природе, не покажет, что эти восточные провинции (Западная Украина и Западная Белоруссия. - Авт.) не предпочтут вернуться к России».

Трудно с этими доводами не согласиться. Рузвельт прекрасно знал, что заставить Сталина изменить свою позицию в этом вопросе невозможно. Польское эмигрантское правительство, находясь в Лондоне, не способно силой взять власть в Польше, которую освобождает Красная Армия. Тем более что оно не желает сотрудничать с советским руководством, и даже идет уже сейчас на конфронтацию с ним. Что же тогда можно ожидать от таких деятелей, если они станут во главе Польского государства! Тревога Сталина по этому поводу была вполне оправдана, и Рузвельт должен был это понимать.

А.Ю. Борисов писал: «Нельзя было развивать сотрудничество с СССР, отказывая ему в праве на безопасность при существовании дружественных соседних государств. Из переписки и бесед с И.В. Сталиным Рузвельт знал, что позиция Советского правительства в этом вопросе непоколебима. Поэтому он был не прочь предоставить англичанам взять на себя роль главной антисоветской силы, тем более что Черчилль и сам рвался в бой за спасение капиталистических порядков в странах Восточной Европы».

Но, как известно, этот «бой» был им начисто проигран. Одна из причин - высокий авторитет Советского Союза. Сталин, конечно, активно содействовал установлению в восточноевропейских государствах социалистических порядков. И никакого сколько-нибудь серьезного сопротивления этому со стороны данных народов не было.

За последние два десятилетия очень много было сказано о свержении «советского ига» в бывших странах народной демократии, о восстановлении свободы и прав человека. И что произошло в результате? Народы этих стран - включая Россию - стали жить хуже, а то и значительно хуже, чем при правлении коммунистов. Учтем, что прошло много лет, вместо хоть какого-нибудь прогресса (скажем, интеллектуального или нравственного) - очевидная деградация во всех областях общественной жизни или безнадежный застой.

Время доказало верность той внешней политики, которую проводил Сталин. Она защищала интересы большинства (хотя и подавляла хищные интересы меньшинства, стремящихся к приобретению максимума материальных благ, капиталов). Конечно, это вовсе не было идеальной организацией общества. Но такой - удовлетворяющей всех граждан - не бывает...

Сталину удалось без особых трудов добиться своих целей в Восточной Европе во многом благодаря «попустительству» Рузвельта. Как мы уже говорили, геополитические интересы США не распространялись на этот регион. Его интересовало «британское наследство» уже потому, что теперь господство в Мировом океане перешло к Соединенным Штатам. Вторая мировая война, подобно Первой, стала хорошим экономическим катализатором для этой сверхдержавы. Пора было подумать о будущих сферах экономического влияния, дальнейшем росте могущества США. В то время Китай представлялся страной безнадежно отсталой, а его переход на социалистический путь весьма проблематичным.

Америке требовалось как можно быстрее расправиться с Японией. Следовательно, важно было сохранять тесные дружеские отношения со Сталиным, отодвигая Черчилля на второй план. Возможно, именно поэтому Рузвельт охотно согласился в Тегеране стать гостем советского руководителя. Каждый из них справедливо считал такое близкое соседство выгодным для себя, удачным дипломатическим ходом. Хотя по сути дела на такой шаг их подталкивали объективные обстоятельства.

Судя по всему, у Рузвельта и Сталина возникла обоюдная симпатия (насколько это возможно в условиях противостояния не только двух держав, но и двух очень разных идеологий). Как бы Черчилль ни извинялся перед Сталиным за свою прежнею ненависть к Советской России и активную борьбу с ней, он не перестал видеть в «диктатуре пролетариата» (партии трудящихся) угрозу буржуазной системе - диктатуре «избранных» (богатых и знатных). Президента США, после преодоления кризиса и депрессии в стране

и быстрого увеличения ее экономической и научно-технической мощи, такие опасения не беспокоили.

Супруга Рузвельта писала о его настроениях перед Ялтинской конференцией: «У Франклина были большие надежды на то, что... он сможет добиться настоящего прогресса в укреплении личных отношений с маршалом Сталиным. Он знал, что переговоры неизбежно предполагали определенные уступки, но он умел хорошо торговаться, был превосходным игроком в покер, и ему нравилась игра переговоров».

Президент был не прочь оставить за собой роль третьей решающей стороны, своеобразного арбитра в спорах между Черчиллем и Сталиным. И это была не столько его инициатива, сколько результат стечения объективных обстоятельств. Американский автор Б. Рабин отмечал: «По-прежнему существовало мнение, что любые разногласия между США, Великобританией и Советским Союзом могли быть разрешены Америкой, действующей в качестве рефери».

Рузвельт прекрасно понимал: в отличие от Тегерана, в Ялте важное место займет обсуждение проблем послевоенного устройства мира. В меморандуме госдепартамента указывалось, что США «нуждаются в помощи СССР, чтобы разгромить Германию. Советский Союз необходим нам и в войне против Японии. От этого зависят жизни американских солдат. Мы нуждаемся в сотрудничестве с СССР и в организации послевоенного мира».

Конечно, при этом имеет смысл хорошенько поторговаться, попытаться ослабить влияние СССР на Восточную и Центральную Европу. Но все это были второстепенные задачи, тогда как следовало добиваться успеха на главных направлениях внешней политики. И тут, как мы знаем, Сталин не собирался ему мешать. Советского руководителя к тому же вполне устраивало то, что Рузвельт выступает в роли арбитра: ведь в конечном итоге ради своих стратегических интересов президент вынужден был «подсуживать» тому, в ком он наиболее заинтересован - Сталину (Черчиллю и без того приходилось идти за своим более сильным партнером).

По-видимому, Рузвельт, помимо всего прочего, был искренне убежден в преимуществах американской общественной системы прежде всего перед изживающей себя Британской империей, сохраняющей декоративную королевскую власть. Верил он и в силу американской идеологии, американских ценностей и достижений в экономике, государственном строительстве, общественном укладе. Его страна вышла в бесспорные лидеры среди всех государств мира, и в обозримом будущем никто не мог даже приблизиться к ней.

Рузвельт, по словам его биографа Хатча, считал, что одной из важнейших задач его деятельности как президента в Ялте было «завоевание доверия русских», с тем чтобы «вести их за собой с помощью моральной силы».

Президент возлагал особую надежду на собственную «личную» дипломатию. Еще в 1943 году он писал Черчиллю: «Я смогу лучше ладить со Сталиным, чем ваш Форин офис (английский МИД. - Авт.) или мой госдепартамент». Пожалуй, он был прав. Только в одном он ошибался: моральная сила вряд ли была на его стороне. Сталин был не просто высокоидейным государственным деятелем. Он безоговорочно верил в верность того курса, по которому он вел великую Россию. В этом его убеждали три необычайных исторических свершения: победа коммунистов (большевиков) в Гражданской войне, грандиозные успехи социалистического строительства и создание индустриального государства, победа в Отечественной войне.

Все это доказывало, что на его стороне была правда. В отличие от всех других государственных деятелей, он был не только руководителем, но и фактически творцом своей общественной системы. Это было делом всей его жизни; целью жизни, без которой она для него теряла всякий смысл. У него никогда не было карьерных амбиций, как у лидеров буржуазных демократий, где без этого просто невозможно быть избранным. Он был лишен того порока, который приписывают ему люди, далекие от понимания сути подлинной, страшно трудной, а то и опасной его работы: он не стремился захватить и удерживать власть. Для человека идеи она не более, чем инструмент достижения высшей цели. И тем, кому неведомы сверхличные идеалы, абсолютно невозможно понять таких людей, как Сталин. По нашему мнению, и Рузвельт, и даже Черчилль сознавали или ощущали это, а потому совершенно искренне уважали советского вождя, даже не разделяя или резко отрицая его убеждения.

Ялта

Рузвельт поставил вопрос о новой встрече «Большой тройки» 19 июля 1944 года, предлагая провести ее с 10 по 15 сентября, Сталин ответил согласием, но сообщил, что по причинам, связанным с военными делами, он не сможет выехать за пределы страны. Последовала длительная переписка.

А.Н. Борисов писал: «Опытные царедворцы умело разжигали самолюбие президента, отговаривая его ехать «за тридевять земель», в Россию, а по существу, стараясь сорвать конференцию. Глава. Советского правительства проявил завидное терпение в этой «войне нервов», чтобы отстоять ранее согласованное решение». Дело в том, что позиции Сталина постоянно укреплялись в связи с успехом наступления Красной Армии.

23 ноября 1944 года Сталин направил Рузвельту послание, в котором намекал на возможность перенесения конференции на более позднее время. Тогда президент отбросил все сомнения и сообщил Черчиллю: «Я чувствую, что мы не сможем убедить дядю Джо выехать за пределы Черного моря, если только немцы не капитулируют к тому времени». Спустя месяц Рузвельт известил Сталина о своем согласии прибыть в Крым к началу февраля.

У Рузвельта были две важнейшие цели на предстоящей конференции: во-первых, добиться советских обязательств о вступлении в войну на Дальнем Востоке; во-вторых, получить от СССР окончательное согласие на создание Организации Объединенных Наций.

До официального открытия Ялтинской конференции состоялась предварительная встреча Сталина и Рузвельта. Она продолжалась менее часа, однако Сталин успел получить важный для себя результат, добившись согласия американского президента на предоставление французам зоны оккупации в Германии. Этим он еще более укрепил свои хорошие отношения с французским правительством. Советский руководитель был очень заинтересован в том, чтобы иметь в лице Шарля де Голля хотя бы слабый, но противовес гегемонии Англии и США в Европе (с той же целью он возражал против проекта расчленения Германии, предпочитая, чтобы она была единым мирным государством).

Первое заседание конференции 4 февраля по предложению Сталина открыл Рузвельт. На нем были урегулированы все военные проблемы. Но Рузвельт не информировал Сталина о готовой на 99% атомной бомбе.

Второе заседание началось с обсуждения германской проблемы. Сталин убедился, что Рузвельт и Черчилль потеряли интерес к идее «расчленения» Германии, формально не снимая ее с повестки дня. Отныне они предназначали западной части Германии важную роль «противовеса» СССР в послевоенной Европе.

Конечно, это не заявлялось явно.

Сравнительно легко был решен вопрос о советско-польской границе. Рузвельт понимал, что дальнейшее сопротивление сталинским предложениям грозит серьезно осложнить советско-американские отношения.

Было подписано соглашение о вступлении СССР в войну с Японией с перечнем ряда условий. Оно предусматривало восстановление принадлежавших СССР прав, нарушенных вероломным нападением Японии в 1904 году, в частности, передачу ему Курильских островов, которые в руках японцев запирали выход Тихоокеанскому флоту в открытый океан. Рузвельт считал это соглашение малой ценой за предстоящее вступление СССР в войну с Японией (с нарушением мирного договора!). По вопросам, связанным с созданием ООН, Сталин пошел на важные уступки. Он согласился с предложением исходить из безусловного единогласия постоянных членов Совета Безопасности по всем важнейшим решениям, относящимся к сохранению мира и с некоторым отступлением от принципа единогласия при мирном урегулировании споров. Сталин снял свое предложение об участии в ООН всех союзных республик и ограничился двумя из них - Украиной и Белоруссией. Однако он по-прежнему сохранил твердую позицию по польскому вопросу. Ему пришлось вступить в полемику со своими партнерами по переговорам, повторяя свои доводы о жизненной необходимости для СССР иметь соседом дружественную Польшу.

А.Н. Борисов писал: «Вопреки сложившейся позднее легенде об «уступчивости» президента он был настроен по-боевому... Вместе с Черчиллем он попытался убедить советскую делегацию согласиться с такой «реорганизацией» Временного польского правительства, которая вернула бы к власти прозападных, антисоветски настроенных деятелей...»

Сталин настойчиво подчеркивал, что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства, интересы его безопасности. «Вопрос о Польше - это вопрос жизни и смерти для Советского государства», - заявил он. Его доводы произвели впечатление на Рузвельта, но не на Черчилля. Обстановка начала накаляться. Перспектива оказаться в тупике не прельщала президента. Он понимал необходимость компромисса. И он был достигнут.

...Заседания Крымской конференции, по воспоминаниям кинооператора А. Кричевского, начинались следующим образом: «...Когда в холле появлялся Сталин, его мундир с золотыми погонами едва был виден за мундирами окружавших его генералов. В свете прожекторов Сталин медленно проходил по холлу, изредка взмахивая рукой в ответ на приветствия. Последними раскрывались двери из апартаментов президента США и выезжало кресло-каталка, подталкиваемое лакеем-негром. Улыбающийся Рузвельт пожимал руки Сталину и Черчиллю, и они скрывались в заде заседаний». Американцы и англичане в ходе Ялтинской конференции не всегда были единодушны. Порой могло создаться впечатление, что в «Большой тройке» Черчиллю отведена роль «младшего брата». Вот случай, описанный Кричевским:

«Однажды произошел непредвиденный протоколом эпизод. Как и всегда, ровно в четыре в холл вошли Сталин и Черчилль. Сталин, изменив обычный маршрут, направился не в зал заседаний, а к кабинету Рузвельта. Американский охранник, до того словно дремавший в глубоком кресле, поднялся, открыл дверь Сталину и снова закрыл ее за ним. Черчилль шел следом за Сталиным и, видимо, тоже намеревался пройти к Рузвельту. Но дверь у него перед носом захлопнулась, и охранник, преградив дорогу, всем своим видом показывал, что больше никого к президенту не пустит.

Десятки глаз наблюдали эту сцену. Бирнс, будущий государственный секретарь США в правительстве Трумэна, что-то лихорадочно записывал на листке бумаги. Дочери Гарримана и Черчилля, оборвав на полуслове разговор, замерли. Английский маршал авиации Портал, человек с тремя лысинами, вытащил гребенку и занялся прической. Все видели, что Черчиллю нелегко сохранить самообладание. Но он не по возрасту живо описал дугу перед закрытой дверью, подхватил кого-то под руку и, сделав вид, что ничего особенного, собственно, не случилось, увлек своего собеседника к окну, уселся там на подоконнике и стал что-то оживленно рассказывать.

Вокруг воцаряется молчание. Сталин все еще находится у Рузвельта. Видимо, они заранее договорились об этой встрече за минуту до заседания. Шум и движение в холле совсем прекратились. А двери в кабинет по-прежнему закрыты.

И только через двадцать три минуты они раскрываются. Выезжает коляска Рузвельта. Рядом идет Сталин. Оба здороваются с Черчиллем, а он, словно и не было этих неприятных минут, радостно жмет им руки. Лица у всех оживают. Вокруг опять становится шумно, и процессия направляется в зал заседаний».

Положение Черчилля на конференции было незавидным. Рузвельт имел преимущества как председатель и руководитель наиболее индустриально развитой державы мира (Сталин особо подчеркивал данное обстоятельство). Советский лидер был в роли гостеприимного хозяина. Он использовал ее в своих интересах, организовав тайное прослушивание в апартаментах своих гостей, тем самым получив возможность быть в курсе их переговоров, проходивших за его спиной. Отчасти поэтому он был прекрасно подготовлен к обсуждению каждого вопроса и добивался полезного для своей страны решения. Впрочем, вряд ли Рузвельт и Черчилль не догадывались о «прослушке». В их свите было достаточно много людей соответствующих специальностей. Зная об этом, Сталин порой уточнял у переводчиков, с какой интонацией произносилась та или иная фраза. По всей вероятности, его больше всего интересовали вопросы единства двух западных союзников и их противоречий, а также степень искренности их дружеского расположения к СССР.

В.Н. Высоцкий писал: «Сталин впервые принимал глав двух крупнейших держав мира в качестве своих гостей и не без основания фактически чувствовал себя в Ялте хозяином положения. Во время заседаний И.В. Сталин часто чертил красным и синим карандашом какие-то фигурки на бумаге и, казалось, был занят своими мыслями. Однако в действительности он внимательно следил за происходящим и, как отмечают непосредственные наблюдатели, в том числе даже сами представители западных держав, был гораздо лучше подготовлен к заседаниям, чем его партнеры, зная почти все детали обсуждаемых вопросов.

Несмотря на напряженную ночную работу, И.В. Сталин был бодр. Он умел сохранять выдержку, однако если требовали интересы дела, то энергично вмешивался в обсуждение... В высказываниях И.В. Сталина часто проскальзывали тонкая ирония и юмор, а во всем поведении чувствовалась внутренняя удовлетворенность. Подводя итог конференции, И.В. Сталин не без основания считал ее большим успехом.

С такими же чувствами возвращается с конференции и Ф. Рузвельт. Он проявил свойственные ему выдержку и находчивость и успешно справился с обязанностью председателя... Но к концу конференции внимательные наблюдатели заметили недомогание президента. Ежедневный массаж и чтение перед сном детективных романов мало помогали ему. Однако успех конференции окрылил и воодушевил его».

Действительно, казалось бы, достигнуто взаимопонимание глав трех великих держав. Особенно доверительные отношения сложились между Рузвельтом и Сталиным. У них сохранялся и вполне деловой интерес к послевоенному сотрудничеству. Советский Союз был привлекателен для Соединенных Штатов прежде всего как рынок сбыта и поставщик сырья, а для нашей страны хорошие перспективы сулили закупки новейшего оборудования и совместные научно-технические проекты.

Помимо всего прочего, Сталин понимал, что его державе, измученной войной, требуется надежное мирное сосуществование со всеми странами с переходом от гонки вооружений к выпуску товаров широкого потребления. Предстояло восстановление раз-

рушенного оккупантами народного государства, возрождение городов и сел. Огненный вал жесточайших боевых действий дважды прокатывался по западным, наиболее плотно населенным республикам и областям СССР. Теперь предстояли колоссальные мирные работы в тяжелейших условиях послевоенной разрухи.

Сталин думал не о своем правлении, а о будущем своей державы на долгие годы. Он не боялся смерти, а на одном из заседаний спокойно сказал:

- Да, конечно, пока все мы живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами. Мы не позволим, чтобы имела место новая агрессия против какой-либо из наших стран. Но пройдет 10 лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем...

Это уже был не дипломатический язык переговоров, а выражение своего взгляда на жизнь и смерть, своего мировоззрения, в котором личные выгоды и амбиции почти напрочь отсутствуют, а все подчинено интересам народа, общественного развития и блага, как продвижения человечества к достойному справедливому коммунистическому будущему. Он верил в то, что такое свершится, и для этого необходимо только мирное строительство, ибо законы развития общественных формаций неизбежно (согласно учению Маркса, - добавим мы), рано или поздно, выводят на такой путь. Одно из доказательств - победа над фашизмом, торжество социалистической системы и советского народа.

Сталин думал о будущем СССР-России за пределами своего личного бытия. Он стремился в меру своих сил и средств обеспечить это будущее хотя бы на полвека вперед. Пожалуй, он был уверен, что дальше все будет хорошо...

С ориентиром на будущее

8 февраля состоялась встреча Сталина и Рузвельта в узком кругу: с советской стороны только Молотов, с американской - посол Гарриман и больше никого (кроме переводчиков). Эта встреча была очень важна для президента.

Начальники штабов вооруженных сил США пессимистически рассматривали перспективы для своих войск. По их мнению, вторгнуться на Японские острова возможно было только зимой 1945/ 46 года, а в случае затяжки европейской войны и еще позднее. В своем меморандуме Рузвельту они подчеркивали: «Вступление России... совершенно необходимо для обеспечения максимальной помощи нашим действиям на Тихом океане...»

Сталин поставил вопрос об обеспечении советских интересов в Северном Китае. Рузвельт, не имея других аргументов, стал говорить о том, что не успел обсудить эту тему с Чан Кайши; а с китайцами, мол, вообще трудно говорить откровенно: все беседы с ними могут стать известны всему свету, включая и Токио, через 24 часа.

Тогда Сталин заметил, что нет необходимости спешить с информированием китайцев. Он лишь только хотел бы, чтобы его предложения были изложены в письменном виде и получили одобрение Черчилля и Рузвельта до окончания конференции. Рузвельт не возражал.

10 февраля Сталин, оставшись наедине с Рузвельтом, пошел на некоторое смягчение своей позиции взамен уступкам Рузвельта. В совместном документе, подписанном И февраля, упоминалось о преимущественных интересах Советского Союза. Американский посол в СССР Аверелл Гарриман возражал против такой формулировки и даже пытался убедить Рузвельта выступить против нее. Но президент ответил отказом.

Учитывая ситуацию на фронтах мировой войны, сложившуюся в тот период особенно благоприятно для Советского Союза, Сталин имел возможность, пожалуй, более твердо диктовать свои условия союзникам. Если он этого не делал, то, по-видимому, из соображений перспективы долговременного сотрудничества с Соединенными Штатами. Он всегда имел в виду не столько ближайшие политические выгоды, сколько дальнейший ход событий. Унего преобладало государственное мышление, которое не ограничено текущими преходящими проблемами, в потоке которых вынуждены барахтаться политиканы и дипломаты.

Из записи беседы Сталина с Рузвельтом, Крым, 8 февраля 1945 года: «Рузвельт, переходя к вопросу о Корее, заявляет, что в Тегеране он говорил об учреждении опеки над Кореей. Встает вопрос, кто должен быть попечителем. Он, Рузвельт, думает пригласить в качестве попечителей Китай, Советский Союз и Америку. Сталин спрашивает, не будет ли это протекторатом?

Рузвельт отвечает, что ни в коем случае...

Сталин говорит, что следовало бы установить срок опеки. Чем короче будет срок опеки, тем лучше.

Рузвельт спрашивает, как быть с англичанами.

Сталин отвечает, что они будут обижены, если их не пригласить.

Рузвельт говорит, что у них, однако, нет оснований претендовать на участие в опеке.

Молотов замечает, что англичане находятся далеко от Кореи. Сталин говорит, что если Черчилль узнает, что мы его не собираемся приглашать, то он нас обоих убьет. По его мнению, можно было бы пригласить англичан.

Рузвельт говорит, что вначале будут три попечителя, а потом можно будет пригласить англичан, если они поднимут большой шум. Сталин говорит, что он согласен».

Возможно, Рузвельт проверял позицию советского руководителя по этому вопросу или демонстрировал претензии США на господство в этом регионе. Во всяком случае, Сталин (в отличие от Молотова) проявил осторожность и уважение к третьему союзнику. Вряд ли он опасался гневной реакции Черчилля. Скорее всего, не желал портить отношения с английским правительством, а то и нарочито это подчеркивал, подозревая, что об их разговоре вскоре будет известно Черчиллю.

Говоря о работе Ялтинской конференции, соратники Рузвельта высоко оценивали роль Сталина на ней. Госсекретарь США Э. Стеттиниус отметил: «Советский Союз пошел на большее число уступок, нежели Соединенные Штаты и Великобритания».

Советник президента Г. Гопкинс пришел к выводу: «Русские доказали, что могут быть мудрыми и дальновидными».

Относительно уступок, пожалуй, сказано слишком сильно. Одним из важнейших для Сталина был вопрос о новом правительстве Польши, и здесь его позиция была непоколебима. Не пойдя в этом случае на компромисс, он получал возможность по тому же принципу создавать не просто дружественные страны на западных границах СССР, но и «родственные» по общественному устройству (народная демократия). Ими стали Болгария, Румыния, Венгрия, Чехословакия, а также Югославия. И хотя так произошло позднее Крымской конференции, предпосылки для этого были заложены на ней.

...Военные неудачи Запада и все возраставшие военные успехи СССР вызывали тревогу в правящих кругах США. Один из американских специалистов по истории Второй мировой войны писал о Ялтинской конференции: «Достаточно одного взгляда на карту, и позиции, которые занимала Красная Армия в феврале 1945 года, показали бы любому здравомыслящему человеку на Западе, что у Сталина не было необходимости соблюдать обязательства или поддерживать связи с антигитлеровской коалицией. Но маршал брал на себя обязательства: он хотел, чтобы коалиция существовала и впредь».

Да, такой был его стратегический план, ориентированный на десятилетия вперед. И он смог его осуществить. В то время сделать это удалось еще и потому, что продолжалась война, а западные союзники на этом ее этапе были заинтересованы в нем больше, чем он в них. Особенно это касалось Рузвельта, стремящегося к скорейшему разгрому Японии.

А.А. Громыко вспоминал о поведении Рузвельта на международных переговорах: «Конечно, с начала и до конца беседы из-за своего недуга он сидел. Но в то же время умел вести себя так, что окружающие даже забывали о его физической скованности... По манере ведения дискуссии Рузвельт скорее приближался к Сталину. У последнего слова никогда не обгоняли мысль... Наблюдал я, с каким уважением он отзывался о Сталине».

Но весной 1945 года их отношения начали омрачаться. Сталину стало известно о сепаратных переговорах американцев с немцами в Берне. О них мы уже упоминали раньше. Нет сомнений, что раз в них участвовал верный соратник Гиммлера, то речь должна была идти о возможности заключения мирного договора, направленного против Советского Союза с целью если не войны с ним, то ограничения дальнейшего продвижения Красной Армии на запад.

Конечно, такой альянс был весьма проблематичным в данный момент, когда народы США и Англии, а в особенности влиятельные еврейские круги этих стран, решительно выступали против фашизма, за войну до его полного разгрома. Но принципиально важен был сам факт подобных переговоров, которые поначалу проводились втайне от руководства СССР. Как это можно было расценить? Только как проявление дипломатических хитростей и коварства.

Вполне вероятно, однако, что на такой шаг решились противники Рузвельта, обеспокоенные укреплением американо-советских связей. Вряд ли об этом не догадывался Сталин, который делал все возможное для создания надежного фундамента для послевоенного экономического и научно-технического сотрудничества с Соединенными Штатами.

Переводчик Сталина В.М. Бережков впоследствии высказал правдоподобное мнение: «Нельзя конечно исключить, что президент Рузвельт и в самом деле не знал всей правды о бернских переговорах... Можно допустить, что Управление стратегической службы проводило некоторые свои тайные операции за спиной президента».

13 апреля 1945 года Сталин получил примирительную телеграмму Рузвельта, где, в частности, указывалось: «Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем».

Это была последняя телеграмма президента Рузвельта. Он отправил ее за несколько часов до своей кончины. Завершалась целая эпоха в американо-советских отношениях.

Подробно изучавший дипломатию Рузвельта В.Л. Мальков писал: «5 апреля 1945 г. Советское правительство денонсировало советско-японский пакт о нейтралитете от 13 апреля 1941 г.

...В разговоре с личным секретарем Хассетом и д-ром Брюн-ном президент признал, что это «был мужественный шаг со стороны Сталина»: в момент, когда главные силы Советской Армии вели тяжелейшие бои в Германии, осложнения с Японией могли создать для Советского Союза рискованную ситуацию».

7 апреля 1945 года от Сталина к Рузвельту поступило послание, которое свидетельствовало о том, что советский руководитель не видит проку в раздувании конфликта, связанного с переговорами англичан и американцев с немцами в Швейцарии. В письме наряду с протестом против такого поведения западных союзников были такие примирительные строки: «1. В моем послании от 3 апреля речь идет не о честности и надежности. Я никогда не сомневался в Вашей честности и надежности, так же как и в честности и в надежности г-на Черчилля. У меня речь идет о том, что в ходе переписки между нами обнаружилась разница во взглядах на то, что может позволить себе союзник в отношении другого союзника и чего он не должен позволить себе».

В своем ответе Рузвельт счел данный инцидент «незначительным недоразумением». Однако последующие события показали, что для ведущей сверхдержавы буржуазно-капиталистического лагеря антисоветизм так и остался одним из приоритетов внешней политики. Было ли так для самого Рузвельта? Трудно сказать. Во всяком случае, многое указывает на то, что он не собирался разрывать дружеские связи ни со Сталиным, ни в целом между двумя странами. Конечно, он имел прежде всего в виду экономические выгоды от такого партнерства.

Правда, за последнюю четверть века американское руководство твердо вело курс на уничтожение великой державы - СССР. Оно этого добилось, получив весьма ощутимые выгоды от выкачивания капиталов, награбленных в России кучкой предателей и прохвостов, а также бросив на российский рынок свои товары.

Так хищник жадно набрасывается на свою жертву. Но это дает лишь временное насыщение. Затем приходится искать новую добычу.

Конечно, страны - не животные, и ситуация для них иная, потому что «жертва» полностью не уничтожается. Но она теряет самое ценное, что у нее было, и уже не может служить источником легких доходов.

В долговременной перспективе значительно разумней сотрудничать с сильной, надежной, развивающейся страной, чем с деградирующей и пронизанной метастазами коррупции. Не потому ли теперь США активнейшим образом ведет торговый обмен с коммунистическим Китаем и весьма пассивный - с капиталистической Россией.

«Государственные интересы»

История дипломатических переговоров Рузвельта и Сталина производит двойственное впечатление. С одной стороны, она демонстрирует уважительные, приязненные отношения двух незаурядных личностей. С другой - постоянные столкновения государственных интересов двух великих держав.

Наконец, приходится учитывать очень важное обстоятельство: Сталин был единственным и бессменным лидером своей партии, своего государства, своих сограждан (недаром его называли вождем). Он имел почти полную возможность проводить ту политику, которую считал верной и отвечающей народному благу. Кстати, в первоначальном тексте гимна Советского Союза (авторы С. Михалков и Г. Эль-Регистан) было: «Нас вырастил Сталин, избранник народа». Вождь собственноручно уточнил: «...на верность народу».

А Рузвельт был избранным - на определенный срок - президентом страны от одной из двух правящих буржуазных партий. Ему приходилось учитывать не только общественное мнение (во многом формируемое средствами массовой агитации и пропаганды), но и настроения отдельных влиятельных групп избирателей. Он, как всякий руководитель США, вынужден был выполнять требования крупных монополий, правящих социальных слоев, обеспечивая стабильность и, по возможности, процветание своего государства. Столь сложное положение заставляло его лавировать, хитрить, а то и лукавить. Он был значительно менее свободен в своих действиях, чем Сталин.

В начале февраля 1945 года, в дни работы Крымской конференции, Гитлер составлял свое политическое завещание. 7 февраля 1945 года он решил «поговорить о том чудовище, которое именует себя Соединенными Штатами. Нет для них иного названия, кроме как чудовище! В то время как вся Европа, их мать, отчаянно сражается, чтобы остановить большевистскую угрозу, Соединенные Штаты под руководством Рузвельта не нашли ничего лучшего, как поставить свои сказочные ресурсы на службу

этим азиатским варварам, которые только и думают, как бы придушить их».

Но Гитлер преувеличивал степень солидарности Сталина и Рузвельта. И с той, и с другой стороны превалировали государственные интересы, которые были весьма противоречивыми, а порой противоположными.

Время от времени Франклин Делано бросал замечания типа: «Во всех наших делах со Сталиным мы должны быть себе на уме». Или: «Сталин? Я справлюсь с этой старой птицей».

Своим советникам, выражавшим традиционно лицемерный американский взгляд на то, что президенту США «трудно» с искушенными европейцами, Рузвельт насмешливо возразил: «Все жалеют меня за то, что мне приходится иметь дело с Черчиллем и Сталиным, но пожалейте хоть на мгновение Черчилля и Сталина, им приходится иметь дело со мной».

Действительно, его внешняя политика отличалась гибкостью, а в принципиальных вопросах он проявлял неуступчивость. Его положение в «Большой тройке» было наиболее выигрышным уже потому, что он возглавлял наиболее крупную по индустриальной мощи и научно-техническому потенциалу сверхдержаву. Кроме того, его страна в наименьшей степени пострадала от двух мировых войн и даже, напротив, нажилась на них. У него были большие возможности для политических маневров, ибо США вели боевые действия вдали от своей территории, не испытывая практически никаких угроз со стороны агрессора. По существу, для них это была война захватническая, ориентированная на овладение ресурсами, рынками, торговыми путями во многих регионах мира.

Как вспоминал сын Франклина Рузвельта Эллиот, отец ему так объяснял расстановку сил на мировой арене:

- Ты представь себе, что это футбольный матч. А мы, скажем, резервные игроки, сидящие на скамье. В данный момент основные игроки - это русские, китайцы и в меньшей степени англичане. Нам предназначена роль игроков, которые вступят в игру в решающий момент... Я думаю, что момент будет выбран правильно.

Есть все основания полагать, что как крупный буржуазный политический деятель он не питал никаких дружеских чувств к СССР. И это вполне отвечало общей идеологической политике его государства. Так, его жена Элеонора как-то рассказала, что в одной из американских школ ее поразила карта мира, где на месте Советского Союза находилось сплошное белое пятно. Ей пояснили: там находится страна, о которой запрещается даже упоминать.

Конечно, президент Рузвельт не доходил до такой поистине слепой ненависти к социалистическому государству, однако вполне сознательно сдерживал, насколько это было возможно, установление добросердечных отношений между американским и русским народами, опасаясь, что его граждане могут подхватить «коммунистическую заразу». И это несмотря на совершенно недвусмысленный отказ Сталина от идеи мировой революции, установку на строительство социализма в одной стране и мирное соревнование государств с разным общественным устройством.

Очень показательно, что когда победа Советского Союза над фашистской Германией перестала вызывать сомнение, Рузвельт постарался сделать так, чтобы авторитет Сталина и его державы как можно меньше влиял на внешнюю и внутреннюю политику США. Осенью 1944 года он произвел изменения в руководящем составе госдепартамента, увеличив в нем роль деятелей, известных своими антисоветскими взглядами.

В запальчивости его жена написала в письме к нему, что в случае прихода к власти его соперника на выборах - республиканца Дьюи, - тот провел бы точно такие же перемещения в руководстве госдепа.

В.Л. Мальков писал в 1988 году: «Как президент мог полагаться на вновь назначенных чиновников, встреченных возгласами одобрения со стороны враждебно настроенной к нему прессы, и в самом деле оставалось загадкой». Однако после ознакомления с секретной перепиской Рузвельта и Черчилля в период войны, опубликованной у нас в 1995 году, можно прийти к выводу, что никакой загадки не было.

Рузвельт- Черчиллю 6 апреля 1945 года: «Я в целом согласен с Вашим мнением, выраженным в телеграмме № 934». То есть в телеграмме, отправленной Черчиллем Рузвельту 5 апреля 1945 года, в которой британский премьер-министр, в частности, писал: «Мне представляется исключительно важным, чтобы наши страны в данной ситуации заняли твердую и жесткую позицию, с тем... чтобы русские поняли, что нашему терпению есть предел. Если они когда-нибудь придут к заключению, что мы их боимся и что нас можно подчинить запугиванием, то я потеряю всякую надежду на наши будущие отношения с ними и на многое другое».

Солидаризировавшись с этим заявлением Черчилля, Рузвельт далее написал: «И мне понравилось Ваше ясное и весьма сильное послание Сталину». (То есть послание, где Черчилль резко и нагло отмежевывался от участия английского и американского правительств в сепаратных переговорах в Берне.) И, наконец, со всей откровенностью Рузвельт написал дальше: «Буквально через несколько дней наши армии займут позиции, которые позволят нам стать «более жесткими», чем до сих пор казалось выгодным для успеха в войне».

Безусловно, президент Рузвельт вряд ли собирался переходить от сотрудничества к конфронтации с Советским Союзом. Однако в США всегда были влиятельные силы, выступающие именно за такую смену курса. Тем более что советский народ явил всему миру свои необычайные успехи в труде и доблесть в сражениях. А это, естественно, было очевидным свидетельством достоинств социалистической системы и коммунистической идеологии.

В завершающей фазе войны западные союзники не смогли занять те стратегически важные позиции, о которых упомянул Рузвельт. Более того, если бы советская армия приостановила на некоторое время активные боевые действия, дав немцам возможность перебросить часть войск на Западный фронт, положение англоамериканской армии могло стать катастрофическим. А ведь они собирались взять Берлин!

В этой связи вновь можно вспомнить показательный эпизод, относящийся к концу февраля 1945 года, когда начальник штаба американской армии генерал Маршалл сообщил начальнику Генштаба Красной Армии А.И. Антонову, что немцы готовят контрудары в направлении Польши. На самом деле основная группировка немецких войск была сосредоточена в районе озера Балатон у Будапешта, о чем предупреждали советские разведчики. Их донесения оказались верными, а сообщение Маршалла было дезинформацией. Нельзя категорично утверждать, что Маршалл сознательно вводил в заблуждение своих советских коллег. По-видимому, он получил соответствующие сведения из источников, которые считал надежными. И Рузвельт тоже мог не догадываться о дезинформации, хотя это более сомнительно. Как государственный деятель он, блюдя интересы своей страны, мог пойти на обман восточного союзника. Ведь на общий исход войны успешная операция вермахта против Красной Армии не могла повлиять, зато резко ослабила бы престиж СССР. Для США и Англии предоставлялась возможность захватить не только Берлин, но и всю Германию, пока советские войска проводили бы передислокацию, стягивая силы на южный участок фронта.

План этот, как известно, не оправдался: советское командование получило достоверные сведения от своих разведчиков и отразило мощный удар врага, затем разгромив его. Если Рузвельт знал о том, что Маршалл дезинформировал союзника, то последовавшие события должны были доказать президенту проницательность Сталина, не склонного слепо доверять своим ненадежным партнерам.

Тем не менее Рузвельт, конечно же, не забывал о вполне реальной возможности установить после войны мировую гегемонию США. Ни Германия и Япония, ни даже Англия не могли этому помешать. Оставался только СССР. Но и тут у Соединенных Штатов имелась в запасе козырная карта: монополия на «сверхоружие».

Американский исследователь Даллек писал: «Рузвельт по-прежнему ничего не сообщал русским об атомной бомбе. В середине марта 1945 года он и Стимсон согласились, что до применения бомбы в августе ему придется решить, нужно ли сохранить англо-американскую монополию или ввести систему международного контроля. Поскольку ко второй неделе апреля он не принял никаких мер в пользу системы контроля, представляется разумным заключить, что он хотел воздержаться от разделения контроля с русскими, пока он не уверится в их готовности сотрудничать в других международных вопросах. Атомная бомба теперь, по всей вероятности, представлялась самым лучшим средством обеспечения этого».

Обратим внимание на некоторые выражения этого автора. Он говорит об «англо-американской монополии», тогда как Черчилль безуспешно пытался получить доступ к атомному оружию. И дело, конечно, вовсе не в желании правительства США «сотрудничать» со Сталиным в каких-то «международных вопросах», а в стремлении вести с ним диалог с позиции силы. Хотел ли этого лично Рузвельт - не суть важно. Он не был свободен в своих решениях. Такова была внешнеполитическая стратегия правящих кругов США, вполне определенно нацеленных на завоевание мировой гегемонии.

Никаких серьезных препятствий к этому не было прежде всего в связи со значительным, прямо-таки катастрофическим падением влияния в мире Британской империи. У СССР, как тогда предполагали американские аналитики, еще долго не должно было появиться «сверхоружие». К тому же ему придется залечивать раны, нанесенные войной. Поэтому в Восточной Азии, в Китае и Японии установится гегемония Соединенных Штатов.

«Наша политика, - заявил Рузвельт в марте 1945 года, - основывается на убеждении, что, несмотря на временную слабость, возможность революции и гражданской войны, 450 млн китайцев со временем объединятся, модернизируют страну и станут самым важным фактором на всем Дальнем Востоке».

Американское посольство в Китае в конце февраля 1945 года настаивало на оказании помощи не только Чан Кайши, но и Мао Цзэдуну, «дабы удержать коммунистов (китайских. - Авт.) на нашей стороне, а не бросать их в объятия России». В марте 1945 года

Рузвельт тщательно и с пристрастием расспрашивал специалиста по Китаю журналиста Т. Уайта, допытываясь, что китайские коммунисты - «маргариновые» или «настоящие», правят ли ими русские.

Судя по всему, Рузвельт исходил из твердого убеждения, что огромный Китай будет находиться в сфере влияния США. Ведь у России просто не должно было остаться сил и средств для установления в Китае коммунистической власти.

Для такого мнения были веские основания. К концу войны положение СССР как державы-победительницы было, как теперь выражаются, «престижным», выгодным в идеологическом плане. Однако за великую победу пришлось заплатить непомерную цену. Помимо огромных людских потерь - не столько даже в армии, сколько среди мирного населения, - страна понесла страшный экономический урон. Вдобавок ко всему, создался колоссальный перевес военной промышленности над мирной, обеспечивающей благосостояние народа и удовлетворяющей его материальные нужды.

Сейчас находятся «умники», объясняющие такое положение полным пренебрежением Сталина к судьбе русского народа. Эти люди, по-видимому, не способны понять тех чудовищных трудностей, с которыми столкнулась наша страна после войны, переходя к мирному строительству и восстановлению разрушенных городов, поселков, предприятий, дорог, мостов и т.д.

Беда еще была в том, что коварные западные союзники вовсе не собирались смягчать международную напряженность. Они поддерживали обстановку «предвоенного времени», вынуждая СССР сохранять большую армию и тратить крупные средства на создание атомного оружия и баллистических ракет. Послевоенный голод и бедность населения вынуждали советское правительство ориентироваться прежде всего на внутренние проблемы, не помышляя о расширении своих сфер влияния за пределы Восточной Европы. Америка получила прекрасную возможность устанавливать свою гегемонию, в частности в Восточной Азии. Кроме того, «истощенная» Россия представляла собой крупный рынок сбыта товаров широкого потребления, мирной техники.

Короче говоря, если победа в войне морально возвысила СССР, укрепила его авторитет во всем мире, то огромную экономическую и геополитическую выгоду из нее извлекли США. Это понимал Рузвельт, проводя соответствующую внешнюю политику. Он был хозяином положения.

...Глубокой ночью 13 апреля 1945 года наркоминдел В.М. Молотов продолжал работать в своем служебном кабинете. Вдруг секретарь сообщил о срочном звонке из американского посольства.

В трубке Молотов услышал взволнованный голос американского посла Гарримана, просившего его срочно приехать в посольство. Нарком выразил свою готовность. Так в Москве впервые узнали о смерти Рузвельта.

Из информации Гарримана в Вашингтон о реакции Молотова: «Он был глубоко взволнован и встревожен. Некоторое время он говорил о том уважении, которое к нему (Рузвельту. - Авт.) питал маршал Сталин и весь русский народ, и о том, как высоко оценил маршал Сталин его визит в Ялту... Я попросил его устроить для меня встречу с маршалом Сталиным сегодня».

В СССР был объявлен траур. 15 апреля 1945 года в день похорон Рузвельта в американском посольстве в Москве состоялась панихида, на которую собралось более 400 человек. Среди них были руководители многих советских учреждений и ведомств. Службой руководил сержант Томас из американской военной миссии, имевший сан священника. Хор исполнял любимые псалмы президента. Посол завершил церемонию, зачитав написанную собственноручно Рузвельтом молитву, которую президент вознес за успех высадки союзников в Нормандии 6 июня 1944 года.

Тем временем, как мы знаем, Геббельс радостно докладывал Гитлеру, что свершилось чудо и что смерть Рузвельта знаменует решительные перемены во второй половине апреля.

Действительно, для каких-то призрачных надежд имелись основания. Как бы то ни было, а Франклин Делано старался сдерживать антисоветские порывы целого ряда влиятельных деятелей Соединенных Штатов, а также Черчилля. Возможно, сказывались его личные симпатии к Сталину, но скорее всего - его государственная мудрость и понимание тех экономических выгод, которые сулило мирное сотрудничество богатой Америки с очень обедненной в материальном отношении Россией-СССР.

Кстати сказать, до сих пор не совсем ясно, была ли случайной, естественной смерть Рузвельта. Медицинское заключение называло ее причиной инсульт, хотя обычным предметом озабоченности врачей, лечивших президента, было его сердце. Пошли слухи о его отравлении.

В 1948 году в США вышла книга, где утверждалось, что президент получил пулю в затылок. Как доказывает историк-публицист Г.В. Смирнов, эту версию нельзя отвергать как несостоятельную. Очень подозрительно выглядит то, что вскрытия произведено не было, а тело Рузвельта лежало в закрытом гробу, который так и не был открыт во время всей церемонии прощания с покойным.

Вдова, Элеонора Рузвельт, имевшая веские основания для ревности и неприязненно относившаяся к мужу перед его смертью,

оправдывала ситуацию тем, что такова была традиция в семье покойного. Но какое значение могла иметь семейная традиция во время похорон президента США?! К тому же версия миссис Рузвельт очень уязвима. Например, мать Франклина Делано хоронили в открытом гробу. И вообще, существовала ли в действительности столь странная семейная традиция? А может быть, дело в том, что президент США в своих отношениях со Сталиным перешагнул через допустимую, по мнению неких могущественных лиц, грань, а потому слишком далеко зашел в своих компромиссах с советским руководителем? Подобные вопросы вполне правомерны.

...Американский посол посетил Сталина вскоре после получения печального известия. Гарриман вспоминал, что Сталин держал его руку в своей почти полминуты и выглядел очень расстроенным.

Действительно, с уходом Рузвельта для Советского Союза наступали тяжелые времена. Не потому, что президент питал к стране социализма теплые чувства. Вовсе нет. Он был, конечно же, противником народной демократии. Однако он прекрасно понимал, что у социалистической плановой системы имеются важные преимущества, которые следовало бы перенять.

«Рузвельт не считал государственное вмешательство в экономику, - пишет А.М. Шлезингер, - лишь временным средством, пригодным при чрезвычайных обстоятельствах. В 1944 г. в так называемом «Экономическом билле о правах» он изложил свою программу на будущее, в которой целью провозглашалось гарантированное право на работу, на заработную плату, достаточную для поддержания достойного человека уровня жизни (питание, одежда, досуг и т.д.), право на жилье, медицинское обслуживание, право на образование, на жизненное обеспечение в случае безработицы, болезни, старости. Эти права должны были гарантироваться государством».

Возможно, отдельным наиболее богатым группам в США подобная программа показалась покушением на их капиталы и положение в обществе. Но Сталин должен был с пониманием и удовлетворением воспринимать такую «социализацию» американской внутренней политики, вполне отвечающую его представлениям о единственно верном направлении развития цивилизации. С уходом Рузвельта были все основания предполагать, что подобные мероприятия затормозятся, а для СССР будет уготована - хотя и не провозглашена явно - роль враждебного государства, которое необходимо низвергнуть.

Для Сталина неожиданная смерть Рузвельта была тяжелым испытанием отчасти и потому, что он испытывал к покойному чувство симпатии. Это нашло свое отражение в положительной оценке деятельности Рузвельта в советской прессе, а также в исторической литературе. Самым серьезным ударом для Сталина было то, что пропали значительные усилия, затраченные им для установления партнерских американо-советских отношений. Многое надо было начинать заново (без надежны на успех).

Самое главное: стали рушиться его надежды на американскую экономическую помощь в послевоенном восстановлении СССР, которые при Рузвельте имели основания и перспективы.

На горизонте замаячил зловещий призрак «холодной войны». Она, по мнению одного из американских исследователей, началась через три дня после конца Второй мировой - «горячей». Вновь советскому лидеру предстояла напряженнейшая работа, требовавшая от него огромного напряжения сил, и без того подорванных колоссальными физическими, психическими, интеллектуальными нагрузками военных лет.

ГЛАВА 5. ГАРРИ ТРУМЭН

Новый президент США

После смерти Рузвельта новым американским оппонентом Сталина стал Трумэн. Сведения о нем были не утешительными. Это был типичный винтик американской государственной машины. Сын незадачливого фермера Гарри Трумэн до 40 лет бедствовал в буквальном смысле этого слова. Все его усилия пробиться сквозь джунгли капиталистической рыночной экономики заканчивались крахом. Банкротство следовало за банкротством. Устав мыкаться в бизнесе, он в 1922 году сказал приятелю, что решил податься в политику. Тот был ошеломлен: «Ты сошел с ума!» - «Есть надо», - ответил будущий президент США.

С 1923 по 1934 год он окружной судья в штате Миссури. Долж-Я ность только по названию крупная, а на самом деле рутинная и малопрестижная. Но ему улыбнулась удача в лице местного ловкого политического босса Тома Пендергаста, который сделал ставку на Трумэна и с помощью 50 тысяч фальшивых бюллетеней добился избрания его в сенат США.

На общем фоне этого весьма солидного учреждения сенатор от штата Миссури выделился только раз, когда в июне 1941 года заявил: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии». Мысль, признаться, не очень оригинальная, хотя циничная.

Гопкинс утверждал впоследствии, что Рузвельт давно следил за этим политиком и сделал его главой важного специального комитета, наблюдавшего за военной экономикой, а на выборах 1944 года выдвинул кандидатом на пост вице-президента. И все это, мол, только потому, что Трумэн был популярен. К сожалению, уже очень давно нет возможности спросить у Гопкинса: где же, в каких кругах был популярен этот весьма агрессивный и беспринципный деятель, санкционировавший атомную бомбардировку Японии? Хотя догадаться не трудно, кого привлекала кандидатура Трумэна: крупный американский бизнес, военно-промышленные корпорации.

В 1947 году бывший министр внутренних дел США Икес опубликовал статью, где утверждал, что Трумэн «в течение долгого времени пользовался помощью аппарата Пендергаста. При его поддержке Трумэн впервые был избран в сенат. При его поддержке Трумэн был переизбран в сенат на второй срок. Благодаря сотрудничеству Пендергаста с другими лидерами политической машины различных городов, Трумэн стал вице-президентом США, а впоследствии президентом».

Когда его покровитель умер (в 1945 году), Трумэн срочно вылетел на армейском бомбардировщике из Вашингтона, чтобы присутствовать на похоронах «босса Пендергаста» или, как его называли, «Большого Тома».

Короче говоря, если президента Трумэна можно считать хозяином США, то сам он оставался слугой вовсе не народа, а тех деятелей и организаций, которые обеспечили ему этот пост... Впрочем, о ком из президентов нельзя сказать то же самое?

Уже на второй день своего президентства Трумэн заявил среди своих близких сотрудников, что намерен покончить с линией компромиссов, проводимых Рузвельтом по отношению к Сталину. Рассчитывая на угрозу применить атомное оружие, он собирался вести политику с позиции силы.

Советский историк- американист Н.Н. Яковлев писал: «После смерти Рузвельта ялтинские соглашения были объявлены «архипредательством» интересов США». Это, конечно же, было ложью с целью оправдать новый курс на «холодную войну». В Ялте Рузвельт шел на сближение с СССР, учитывая сложившуюся в то время ситуацию на фронтах в Европе и Азии. Западные союзники продвигались к Берлину слишком медленно и еще не форсировали Рейн, тогда как русское наступление шло неудержимо. Рузвельту приходилось с этим считаться, так же как рассчитывать на помощь Красной Армии в войне с Японией.

В мае 1945 года ситуация изменилась в пользу США, получивших атомное оружие. Из всех крупнейших держав мира только Соединенные Штаты не были ослаблены войной. Если у Рузвельта, по-видимому, имелись какие-то нравственные принципы, не позволявшие без всяких причин становиться врагом своего недавнего друга, то Трумэн был лишен подобных «предрассудков». Для многих американских боссов была выгодна дальнейшая гонка вооружения. К тому же надо было извлечь наибольшую политическую выгоду от «сверхоружия», на которое потратили огромные средства.

Если Рузвельт исходил из экономических интересов США в мирном сотрудничестве с Советским Союзом, то Трумэн, выполняя установку определенных кругов политиков и бизнесменов, делал ставку на конфронтацию между двумя системами. Это тоже в конечном счете приносило прибыль. Но более важным было то, что появилась возможность обострять идеологические противоречия.

Почему это привлекало влиятельных политологов и аналитиков в США, идеологов капитализма, буржуазной демократии, американского образа жизни? Почему их не устраивал принцип мирного сосуществования и соревнования двух систем? Судя по всему, причина в том, что эти теоретики и практики не были уверены в окончательной победе их системы. Пожалуй даже, они обдуманно или подсознательно исходили из предположения своего поражения, если только не вредить, насколько это возможно, социалистическим странам, мешать их восстановлению и развитию.

8 мая 1945 года, в день капитуляции Германии и в разгар войны с Японией, Трумэн подписал приказ о прекращении поставок в Советский Союз (правда, потом его отменил). Это, как признавал он в своих мемуарах, не могло не вызвать «настороженности русских по поводу нашего недружественного отношения».

Сталин старался не подавать вида, что американо-советские отношения испортились. Спровоцировать его на резкие заявления, а тем более действия подобного характера не удалось. Трумэн, в свою очередь, не был заинтересован в афишировании предпринятого им резкого изменения во внешней политике.

Тем не менее, принимая у себя В.М. Молотова, направлявшегося в Сан-Франциско для подписания устава ООН, Трумэн говорил грубо, демонстрируя свой новый курс на конфронтацию с СССР. А ведь занимая пост президента, он официально провозгласил продолжение линии Рузвельта в международных отношениях.

Трумэн прекрасно понимал: Молотов доложит об этой беседе Сталину. Значит, советскому руководителю давалось понять, что о дружеских - пусть даже с немалой долей условности - отношениях с новым американским президентом речи быть не может. В узком кругу Трумэн заявил без обиняков: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство развитием мира по пути, по которому его следует вести».

(Каков этот путь, мы убедились на примере последних 15-ти лет, когда США стали инициаторами всех деструктивных мировых событий, всех войн. Буквально ничего хорошего- даже для США! - это не принесло.)

Однако излишняя поспешность в реализации этой программы была нежелательна из-за продолжавшейся войны с Японией и все еще не проведенными испытаниями атомного оружия. Оставались

сомнения не только в его эффективности, но и в возможности создать достаточное количество таких бомб.

В некотором смысле правители США стали заложниками атомного проекта. Его главный руководитель генерал Лесли Гровс позже писал: «Когда мы только приступали к работам в области атомной энергии, Соединенные Штаты еще не планировали применения атомного оружия... Стечением времени, наблюдая, как проект пожирает гигантские средства, правительство все более склонялось к мысли о применении атомной бомбы».

Очень характерный вопрос задал американский адмирал Пернелл, напутствуя пилота Суини перед его вылетом на бомбардировку Нагасаки:

- Молодой человек, ты знаешь, сколько стоит эта бомба?

Действительно, стоимость была впечатляющей, значительно более высокой, чем груда золота того же веса. Но ведь речь шла об убийстве по меньшей мере сотни тысяч мирных жителей за считанные мгновения. Вдобавок в этом городе находился лагерь американских и английских военнопленных, где было по меньшей мере несколько тысяч человек. Однако судьбы людей мало беспокоили бравого адмирала. Как истинный американец, он имел в виду прежде всего интересы «бизнеса», а потому сказал подчиненному:

- Так вот, постарайся, чтобы эти деньги не пропали зря. Иначе говоря, за такие затраченные деньги надо было убить как можно больше взрослых и детей! До этого та же акция была осуществлена в городе Хиросиме...

Впрочем, это было чуть позже тех событий, о которых у нас идет сейчас речь. Нам важно иметь в виду, что «атомный шантаж» был не прихотью Трумэна, а важной составной частью внешней политики США объективно, как заметная доля бюджетных расходов, за которую надо отчитываться.

Направляясь в Потсдам на встречу обновленной «Большой тройки», Трумэн был взволнован ожиданием важного события. В штате Нью-Мексико шли последние приготовления к испытанию нового, невиданного доселе оружия. Многое, очень многое зависело от этого события.

Опытный взрыв атомной бомбы произошел 16 июля 1945 года. Это были первые, пока еще тайные плоды «атомного проекта». На следующий день Трумэн получил шифровку: «Младенцы благополучно родились». Он испытал прилив ликования, причину которого высказал вслух: «У меня теперь есть дубинка для этих парней!»

Черчилль разделял его восторг. Теперь они вдвоем получили возможность круто изменить свою линию поведения по отношению к Сталину. Но, конечно же, этого не следовало делать явно и грубо.

...17 июля в 12 часов состоялась первая встреча Сталина и Трумэна. Советский руководитель был спокоен, сердечен, говорил мягко и дружественно. Трумэн старался во всем этом ему не уступать. Он подчеркнул, что хотел бы вести беседу не очень официально.

- Я приехал сюда,- сказал он,- чтобы установить с вами дружественные отношения и иметь дело с вами непосредственно, чтобы можно было сразу решить по тому или иному вопросу «да» или «нет», тем более что я не дипломат.

Сталин ответил:

- Откровенность- хорошее дело...

После беседы президент пригласил советского руководителя на ланч. Хотя разговор за ним носил общий характер, они пристально присматривались друг к другу. О том, какие выводы сделал Сталин, неизвестно, а Трумэн в своем дневнике записал:

«На меня особое впечатление произвели его глаза, выражение его лица... Он смотрел мне прямо в глаза, когда говорил. Он был в хорошем расположении духа, он был чрезвычайно вежлив. Он произвел на меня большое впечатление, и я решил говорить с ним напрямик...»

Сильно сказано: «напрямик»! Такой вот простой американский парень. А ведь он предвкушал обретение «атомной дубинки» в своих руках, о которой и не заикнулся. И твердо знал, что будет проводить антисоветскую политику, но и об этом предпочитал помалкивать, уверяя в своем дружеском расположении к советскому лидеру.

Вообще-то, как мы уже говорили раньше, Гарри Трумэн был ставленником некоторых влиятельных групп, ни умом, ни характером, ни жизненным опытом не отличался от среднего уровня ' (не говоря уж о нравственности). Удивительным образом (если не сказать подозрительно) его выдвижение на пост вице-президента произошло всего за полтора месяца до смерти Рузвельта, после чего он получил - без выборов - власть в наиболее экономически развитой стране мира. Это, безусловно, не означает, будто противники политики Рузвельта, направленной на мирное сотрудничество двух великих держав, решились «убрать» популярного в народе президента. Но в любом случае они постарались сделать так, чтобы с такой политикой было покончено.

...Не случайно Сталин пристально вглядывался в глаза Трумэна. Внешность Гарри, как можно судить по его фотографии, не вызывала симпатии, так же как его политическая карьера. Конечно, черты лица во многом зависят от наследственности. Однако кто-то из американских президентов, как говорят, отказался от встречи со своим школьным другом. «Почему?» - спросили его.

«У него неприятное лицо». «Но разве его в этом вина?» «Да, в молодости у человека та внешность, которой наделили его родители. Но взрослый сам отвечает за свое лицо».

Сошлемся и на афоризм Оскара Уайльда: «Только поверхностный человек не обращает внимания на внешность». Хотя, конечно же, Трумэн неприятен нам прежде всего как упорный разжигатель «холодной войны» и враг нашей великой державы - СССР. Он стал первым американским президентом, активно стремившимся нанести ей как можно больше вреда.

Потсдам

20 апреля 1945 года Трумэн принял в Белом доме посла США в СССР Гарримана, который заявил, что русские нуждаются в американской помощи для послевоенного восстановления, а поэтому, по его мнению, не захотят пойти на разрыв с Соединенными Штатами. Это дает Америке шанс быть «твердой» по важнейшим вопросам, не подвергая себя серьезному риску.

Трумэн сделал вывод: что «русские нуждаются в нас больше, чем мы в них». Однако Потсдамская конференция пошла не по американскому сценарию. Трумэну пришлось изрядно поубавить самоуверенность.

Правда, надо иметь в виду, что ему впервые довелось участвовать, да еще как члену «Большой тройки», в столь ответственном международном совещании. Он - преемник Рузвельта - должен был продолжить прежнюю политику правительства США. Но у него были собственные взгляды на этот счет, а также влиятельные «покровители», интересы которых следовало учитывать. В отличие от Рузвельта, он еще не был готов играть «первую скрипку» в сложившемся за годы войны трио, хотя формальная инициатива новой встречи принадлежала именно ему (но по «подсказке» Черчилля).

Место проведения конференции было предложено И.В. Сталиным - бывшая резиденция прусских королей - Потсдам. Лучше было, конечно, провести ее в поверженном Берлине, но из-за огромных разрушений сделать это было невозможно. В результате большой работы, проделанной советской стороной, к середине июля 1945 года все было готово.

Утром 7 июля 1945 года Г. Трумэн на корабле «Аугуста», сопровождаемом крейсером «Филадельфия», отплыл в Европу. В.Л. Высоцкий писал, что американский президент «запасся обширными досье и регулярно проводил в своей каюте продолжительные совещания с ближайшим окружением, чтобы быть в Потсдаме на высоте положения. Но это оказалось не таким простым делом».

Иначе и быть не могло. Все-таки Черчилль и Сталин имели огромный дипломатический опыт, а Трумэн пока еще оставался новичком. Его стратегические планы во многом зависели от того, насколько удачными окажутся испытания нового оружия и удастся ли сделать достаточное количество таких бомб для запугивания СССР или даже нападения на него при обострении международной ситуации. Наконец, сохранялась неопределенность в вопросе необходимости вступления Советского Союза в войну с Японией.

В преддверии Потсдамской встречи отношения между США и СССР заметно улучшились. После переговоров со Сталиным посланного Трумэном в Москву Гопкинса была урегулирована трудная польская проблема. Просоветский Люблинский комитет и лондонские эмигранты наконец-то договорились, создав Временное польское правительство национального единства. В начале июля 1945 года США и Англия установили с ним дипломатические отношения.

Был также согласован вопрос об отводе американских войск из Саксонии и Тюрингии, входивших в советскую зону оккупации. Госдепартамент США и Черчилль хотели использовать его в качестве «рычага давления» на Советский Союз и требования дополнительных уступок с его стороны. После изрядных колебаний Трумэн все-таки проявил благоразумие и не пошел у них на поводу. Тем более тогда еще у Соединенных Штатов приоритетным оставался Тихоокеанский район действий.

В США было отмечено, что после своей жесткой беседы с Молотовым президент стремился успокоить Советы и отверг подход Черчилля в духе силовой дипломатии.

26 июня 1945 года был подписан Устав ООН и закончилась конференция в Сан-Франциско. Чуть позже Молотов заявил, что, «по его мнению, конференция прошла хорошо». Однако это не означало, что Трумэн решил отказаться от конфронтации с СССР.

Тогда же он резко выступил против создания дружественных Советскому Союзу режимов в странах Восточной Европы. А в качестве способа оказания давления выбрал вопрос репараций.

Целый ряд подобных проблем предстояло окончательно решить на Потсдамской конференции, проходившей с 17 июля по 2 августа 1945 года. Эта встреча во многом отличалась от предыдущих, проходивших во время войны, не только по своим задачам, но прежде всего по духу, настроению участников, общей атмосфере переговоров. Главные причины были связаны не только с изменившейся международной обстановкой. Увеличение международного авторитета

СССР и Сталина вызвало ответную реакцию правящих кругов США и Великобритании. В то же время существенно сказались некоторые субъективные факторы. Не стало Рузвельта с его широким политическим подходом, умевшего самостоятельно принимать решения. Как писал А.Н. Борисов, «новый американский президент вел переговоры «по шпаргалке» госдепартамента и больше всего боялся, как бы «не отдать чего лишнего Советскому Союзу».

Советской делегации пришлось вести дипломатические «бои» с объединенным англо-американским фронтом практически по всем обсуждавшимся вопросам. Ничего подобного не было раньше. Об этом догадывался Сталин еще до конференции. Он сказал Г. К. Жукову:

- Теперь, после смерти президента Рузвельта, Черчилль быстро столкуется с Трумэном.

Так и произошло. Трумэн широко осуществлял практику «увязывания» различных вопросов, порой не имеющих между собой ничего общего. Так он старался добиться максимально выгодных для США решений. Конечно, «сердечности» не было, но и духа «холодной войны» тоже, хотя каждое решение давалось куда с большим трудом, чем в Тегеране и Ялте. И все-таки компромиссы достигались, а это уже было неплохо.

Сталину пришлось затратить немало усилий, проявить максимум выдержки и терпения, чтобы довести переговоры до благополучного конца. Он не терял хладнокровия, что было отмечено членами американской делегации. «Он оставался спокоен и доброжелателен на протяжении долгих заседаний», - признавал один из них, имея в виду советского руководителя.

В Потсдаме выдержка и хладнокровие (внешнее) давались ему очень нелегко: усилились посягательства западных партнеров на советские интересы, которые надо было четко и вразумительно отстаивать. Трудности в работе Потсдамской конференции наложились на сверхчеловеческое напряжение военных лет и стали причиной первого инсульта у Сталина осенью 1945 года.

Может возникнуть недоумение: почему же тогда Черчилль, который был старше Сталина и тоже всю войну оставался руководителем своей страны, сохранил свое здоровье? А дело в том, что премьер-министр не выполняет такой объем разнообразных работ и не несет столь огромный груз ответственности, как тот, кого принято называть диктатором, вождем, кто руководит страной. Ведь Сталин занимал все высшие посты в государстве, армии, партии. Конечно, у него было много помощников, но в критических ситуациях, когда требуется оперативно принимать важные решения, единоначалие необходимо. А практически за весь период Сталинского правления страна находилась в очень трудном, порой трагическом положении. И если, скажем, Черчилль возглавлял кабинет министров в нажившейся благодаря колониальным захватам стране с устоявшейся структурой, налаженным хозяйством, сравнительно обеспеченным населением, то в России после Первой мировой войны и Гражданской все было совсем иначе (не говоря уже о более тяжелых природных условиях и острого дефицита минеральных ресурсов и техники в первые годы советской власти)... Однако вернемся в Потсдам.

Сталин разгадал замысел Трумэна сделать упор на репарации с побежденной Германии. Как показывают протоколы конференции, этот вопрос не выдвигался советской делегацией в разряд первоочередных. Именно по нему Сталин сделал наиболее существенные уступки, не связывая с репарациями планы восстановления своей страны или проблему образования миролюбивого германского государства.

Для него главными целями были: укрепление международного положения СССР как великой державы, создание на его границах дружественных государств, обеспечение прочного мира, предоставляющего возможность экономического, научно-технического, культурного развития всех стран. И все это были не декларации, не идеологическая демагогия, а твердые убеждения. Сталин верил в преимущество социалистической системы и понимал необходимость долгого надежного мира для восстановления и развития СССР. Потсдам был для него важным шагом на пути развития послевоенного сотрудничества с западными державами, в первую очередь с США, и упрочения на этой основе международной стабильности.

Советский вождь стремился установить столь же хорошие отношения с новым президентом США, как и с его предшественником. Это не получилось не по вине Сталина. «Не вдаваясь во все перипетии дипломатических баталий во дворце Цецилиенхоф, - писал А.Н. Борисов, - справедливости ради следует отметить, что глава американской делегации проявлял более реалистический подход, чем премьер-министр Черчилль».

Маршал Жуков позже вспоминал: «Наиболее агрессивен был У. Черчилль. Однако И.В. Сталину в довольно спокойных тонах удавалось быстро убеждать его в неверном подходе к рассматриваемым вопросам. Г. Трумэн, видимо, в силу своего тогда еще ограниченного дипломатического опыта, реже вступал в острые политические дискуссии, предоставляя приоритет У. Черчиллю».

Зато свою антисоветскую позицию американская дипломатия бурно проявляла в кулуарах конференции и на совещаниях министров иностранных дел, в ходе которых согласовывались основные вопросы для передачи их на рассмотрение главам правительств. В общем, были заметные признаки приближающейся «холодной войны». Однако ее будущий инициатор - Черчилль- пока еще вел себя более или менее спокойно.

Дискуссии

Чтобы прочувствовать и осмыслить стиль и обстановку переговоров Сталина с Трумэном, обратимся к документальным записям их бесед. Первая из них состоялась, как мы уже упоминали, 17 июля 1945 года. Приведенный ниже текст лишь отчасти отредактирован. Главным образом устранены повторы, сделаны несущественные купюры.

В начале разговора Сталин извиняется за то, что он опоздал на один день. Он задержался ввиду переговоров с китайцами, хотел лететь, но врачи ему не разрешили.

Трумэн говорит, что вполне это понимает; он рад познакомиться с генералиссимусом Сталиным.

Сталин замечает, что хорошо иметь личный контакт...

Трумэн хочет обсудить ряд вопросов, которые имеют исключительно важное значение для США. С генералиссимусом Сталиным он хотел бы установить такие же дружественные отношения, какие у генералиссимуса Сталина были с президентом Рузвельтом. Он, Трумэн, уверен в необходимости этого, так как считает, что судьба мира находится в руках трех держав. Он хочет быть другом генералиссимуса Сталина...

Сталин отвечает, что со стороны Советского правительства имеется полная готовность идти вместе с США.

Трумэн говорит, что в ходе переговоров, конечно, будут трудности и различия во мнениях.

По словам Сталина, без трудностей не обойтись; важнее всего желание найти общий язык...

Трумэн говорит, что дела у союзников в войне против Японии не таковы, чтобы требовалась активная английская помощь. Но США ожидают помощи от Советского Союза.

Сталин отвечает: Советский Союз будет готов приступить к действиям к середине августа; он сдержит свое слово.

Отметим, что в последнем утверждении можно усмотреть намек на то, что западные союзники, в отличие от него, не всегда сдерживали свое слово, не выполняли обещания. (Напомним: СССР вступил в войну с Японией 9 августа того же года.) Пока еще Америка не испытала «на деле», на живых людях атомную бомбу. Поэтому Трумэн был заинтересован в военной помощи Советского Союза на Дальнем Востоке.

Интересный факт: на этой встрече Сталин не счел нужным сообщить Трумэну о полученном им послании японского императора о предложении заключить мир между Японией и США, хотя британский премьер был об этом уведомлен. По-видимому, советский руководитель счел целесообразным, чтобы данный вопрос Трумэн предварительно обсудил с Черчиллем и своими советниками.

На следующий день состоялась встреча Трумэна и Черчилля. На ней президент узнал о том, что Сталин сообщил накануне британскому премьеру: Япония не желает признать свою безоговорочную капитуляцию, но готова согласиться на другие условия. Трумэн, боявшийся активных контактов СССР и Японии по дипломатическим каналам, спросил, почему Сталин не сообщил американцам об этой новости? Черчилль ответил, что, вероятно, руководитель Советского Союза не хотел создавать впечатления, что он оказывает давление на США.

Черчилль предложил американскому президенту пойти навстречу японским предложениям, переданным через Сталина. Трумэн сразу ответил отказом. (По-видимому, этот вариант он уже обсуждал со своими советниками.)

Его совершенно не устраивало такое завершение войны - без демонстрации (перед СССР) необычайного оружия, созданного в США. Ему, кроме того, не хотелось, чтобы японцы сдались через посредничество Москвы. Тогда СССР выступит как миролюбивая держава, а в идеологическом противостоянии ее выгодно было представлять потенциальным агрессором.

Правительству США нужно было, чтобы японцы продолжали ожесточенное сопротивление. Тогда было бы оправдано применение атомной бомбы. Такова, пожалуй, основная причина отказа Трумэна от мирных переговоров с японцами, иначе нельзя было доказать всему миру «американскую мощь».

Из резиденции Черчилля Трумэн сразу поехал к Сталину. Тот передал президенту копию послания японского императора, полученного Советским правительством через посла Японии в Москве. Трумэн делал вид, что читает, но решение он уже принял, а о «сверхоружии» Сталину так и не сказал...

На втором заседании Трумэн решил «дать бой русским» по германской проблеме. Он настойчиво, при поддержке Черчилля, добивался согласия Сталина рассматривать послевоенное устройство Германии исходя из ее границ, существовавших в 1937 году, то есть с Кенигсбергом и западной частью Польши. Сталин не хотел сразу же заострять полемику и согласился с такой постановкой вопроса, но лишь с тем условием, что она будет фигурировать как «рабочая гипотеза».

Трумэн сначала не стал возражать, но затем пошел на конфронтацию, стараясь вывести из равновесия советского вождя. Но он еще слишком плохо знал своего оппонента. Тот возражал последовательно, настойчиво, но совершенно спокойно и чрезвычайно убедительно. Его позиция осталась непоколебимой.

Непросто складывалось обсуждение итальянской проблемы. В этом случае Сталин постарался поддерживать США и обострить их противоречия с Англией. На этот раз - 20 июля Трумэн предложил облегчить положение Италии и резко сократить контроль над ней, как бывшей союзницей Германии.

Сталин поддержал эту идею: «У нас нет оснований выделять вопрос об Италии из вопросов, касающихся других стран. Италия, конечно, первая капитулировала и в дальнейшем помогала в войне против Германии... Она думает включиться в войну с Японией. Это тоже является плюсом. Но такие же плюсы имеются и у таких стран, как Румыния, Болгария, Венгрия. Они, эти страны, на другой день после капитуляции двинули свои войска против Германии... Следовало бы и этим странам дать облегчение.

Что касается Финляндии, то она серьезной помощи в войне не оказывала, но она ведет себя хорошо, добросовестно выполняет принятые на себя обязательства. Можно было бы облегчить также и ее положение. Поэтому хорошо было бы, давая облегчение Италии, дать вместе с тем облегчение и этим странам и все эти вопросы рассмотреть совместно...»

Трумэн: «Я целиком согласен в этом вопросе с генералиссимусом Сталиным». Безусловно, это был тот ответ, на который рассчитывал советский лидер. Тем более что его соображения звучали убедительно и благородно по отношению к побежденным.

После этого выступил Черчилль, который акцентировал внимание на ущербе, нанесенном Италией и Болгарией Англии. Он требовал ужесточения линии, проводимой союзниками по отношению к этим двум странам, подчеркивая свои расхождения по данному вопросу с Трумэном и Сталиным. (Можно подумать, что итальянские или финские войска не нанесли ущерб Советскому Союзу!)

Сталин возразил: «Задача «Большой тройки» состоит в том, чтобы оторвать от Германии, как основной силы агрессии, ее сателлитов. Для этого существуют два метода. Во-первых, метод силы. Этот метод с успехом применен нами... Но одного этого метода недостаточно для того, чтобы оторвать от Германии ее сообщников.

Если мы будем и впредь ограничиваться применением метода силы в отношении к ним, есть опасность, что мы создадим среду для будущей агрессии Германии. Поэтому целесообразно метод силы дополнить методом облегчения положения этих стран. Это, по-моему, единственное средство, если брать вопрос в перспективе, собрать вокруг себя эти страны и окончательно оторвать их от Германии.

Вот соображения большой политики. Все остальные соображения - насчет мести, насчет обид - отпадают... Поэтому я не имею принципиальных возражений против положений, выдвинутых в записке президента...

Теперь другая сторона вопроса. Я имею в виду речь г-на Черчилля. Конечно, у Италии большие грехи и в отношении России. Однако я считаю, что руководствоваться воспоминаниями об обидах или чувствами возмездия и строить на этом свою политику было бы неправильным. Чувства мести или ненависти, или чувство полученного возмездия на обиду - это очень плохие советники в политике. В политике, по-моему, надо руководствоваться расчетом сил... много трудностей, много лишений причинено нам такими странами, как Румыния, как Венгрия... Очень большой ущерб причинила нам Финляндия. Конечно, без помощи Финляндии Германия не могла бы осуществить блокаду Ленинграда.

Таковы грехи сателлитов против союзников, и против Советского Союза в особенности.

Если мы начнем им мстить на основе того, что они причинили нам большой ущерб, то это будет одна политика. Я не сторонник этой политики».

И вновь Трумэн целиком согласился с доводами Сталина. Однако ситуация была совершенно иной, когда Сталин затронул вопрос об отношениях с Испанией. Западные союзники вполне обоснованно опасались, что в случае свержения Франко власть здесь перейдет к прокоммунистическим силам. Поэтому Черчилль счел нужным упрекнуть Сталина в том, что тот затаил обиду на франкистов еще с довоенных времен.

Сталин ответил: «Дело не в какой-то обиде. Я, между прочим, считаю, что Англия тоже потерпела от режима Франко... Я бы не хотел, чтобы этот вопрос рассматривался с точки зрения какой-то обиды. Не в «Голубой дивизии» дело, а в том, что режим Франко представляет серьезную опасность для Европы... Режим Франко создан извне, в порядке вмешательства Гитлера и Муссолини. Ведет себя Франко очень вызывающе, он укрывает у себя нацистов».

На этот раз Трумэн встал на сторону Черчилля, сделав вид, будто Франко пришел к власти не в результате фашистского государственного переворота, а демократическим путем, благодаря свободному волеизъявлению народа.

...До сих пор буржуазная пропаганда вещает о неких демократических ценностях и политических свободах, подразумевая под этим только то, что приносит им выгоду и способствует установлению власти крупного капитала. В борьбе за свои интересы правители США, как мы знаем, не останавливаются ни перед какими преступлениями, начиная от применения атомных бомб и кончая недавними ракетными ударами по Сербии, Афганистану, Ираку, а теперь еще угрозам Ирану, Сирии. Про тех кровавых узурпаторов, которые им угодны, они издавна говорят: «Мы знаем, что он сукин сын, но это наш сукин сын».

Итак, основываясь на таких принципах, Трумэн на Потсдамской конференции отстаивал «легитимность» правления диктатора Франко. Вот фрагмент этой дискуссии:

«Трумэн: Мы были бы очень рады признать другое правительство в Испании вместо правительства Франко, но я думаю, что это такой вопрос, который должна решать сама Испания.

Сталин: Значит, в Испании все останется без перемен?.. Нельзя забывать, что режим Франко навязан испанскому народу извне, а не представляет собой режима, сложившегося из внутренних условий...

Я не предлагаю военного вмешательства, я не предлагаю развязывать там гражданскую войну. Я бы только хотел, чтобы испанский народ знал, что мы, руководители демократической Европы, относимся отрицательно к режиму Франко...

Общественное мнение европейских стран, как это видно из печати, так же как и общественное мнение Америки, не симпатизирует режиму Франко. Если мы пройдем мимо этого вопроса, могут подумать, что мы молчаливо освящаем, санкционируем режим Франко в Испании. Это большое обвинение против нас. Я бы не хотел фигурировать в числе обвиняемых...

Черчилль: У вас нет дипломатических отношений с правительством Испании, и вас никто в этом обвинить не может...

Сталин: Но у меня есть право и возможность поставить этот вопрос и разрешить его».

Однако Трумэн и Черчилль не дали в обиду испанского диктатора, который был вполне удобен для них. Вряд ли Сталин не догадывался о такой их позиции и рассчитывал переубедить своих партнеров. Скорее всего, он на этом примере хотел доказать, что при решении вопросов поддержки тех или иных правительств ряда европейских государств члены «Большой тройки» должны учитывать взаимные интересы и идти на компромиссы. Если Советский Союз соглашается с тем, что в Испании остается профашисткое руководство, а в Италии и Греции западные союзники приводя власти своих ставленников, то почему тогда Англия и США так упорно противодействуют установлению народно-демократических режимов в странах, прилегающих к СССР?

Затишье перед бурей

С Потсдамской конференцией было связано начало «атомной дипломатии» Трумэна. Однако на первых порах она оказалась не столь эффективной, как надеялись западные союзники.

При поддержке Черчилля Трумэн решил сбить Сталина с его позиций и вынудить на очень крупные уступки, сообщив ему об успешном испытании атомного оружия. Но Сталин артистически сделал вид, что информация Трумэна не содержала для него (Сталина) ничего особенного.

Это привело в замешательство Трумэна и Черчилля. Тем более что из США еще не поступили сведения о том, какие разрушения может вызвать применение атомных бомб. Ну и, конечно же, в любом случае нельзя было открыто угрожать «сверхоружием» своему союзнику.

Понимая это, Сталин, хорошо осведомленный об атомном проекте США, сохранял спокойствие и только счел нужным напомнить И.В. Курчатову о необходимости ускорить создание такого же оружия в СССР.

Развернутый доклад об испытании Трумэн получил на четвертый день работы конференции- 21 июля 1945 года. Ознакомившись с ним, он сказал, что «все это дает ему совершенно новое положение на конференции». Американский президент был окрылен. Один из участников конференции записал в мемуарах: «Он казался более уверенным в себе, более склонным к активному участию в дискуссиях, к оспариванию некоторых заявлений Сталина».

И все-таки в сложившейся ситуации вести политику против СССР с позиции силы было бы неразумно. Во-первых, Сталин показал, что нервы у него крепкие, и от своих принципов он не склонен отказываться. Во-вторых, советские войска освободили страны Восточной, а отчасти и Центральной Европы, все еше оставаясь на их территории. В-третьих, еще продолжалась воин США с Японией.

Теперь Трумэн уже не хотел вступления СССР в войну с Японией, полагаясь на свое атомное оружие, но генералы и адмиралы США не разделяли уверенности своего президента прежде всего потому, что «сверхбомба» еще не была применена в ходе военных действий. Она вполне могла оказаться не эффективной.

Если бы СССР не вступил в войну, Токио мог перебросить огромную Квантунскую армию, сосредоточенную у советских границ, на Японские острова вдобавок к имеющимся там многочисленным вооруженным силам и мощным укреплениям. Вторжение в Японию обернулось бы для Америки крупными потерями в «живой силе». А можно ли было принудить эту милитаризованную страну к безоговорочной капитуляции только с помощью бомбардировок? Тем более что еще требовалось создать достаточное количество атомных зарядов.

Военные предложили Трумэну ответить на ряд непростых вопросов. Как справиться с тысячами самолетов «камикадзе» - смертников? Как штурмовать японские укрепления в глубине страны без привычной поддержки корабельных орудий больших калибров? Что делать армии вторжения, если японцы отойдут в горы и перейдут к партизанской войне? В таком случае американский командующий на Тихоокеанском театре военных действий генерал Макартур предвидел по крайней мере десятилетнюю войну и отказывался назвать даже приблизительную цифру возможных американских потерь.

Вступление СССР в войну против Японии было жизненно необходимо для Америки, и с этим Трумэну приходилось считаться на переговорах в Потсдаме.

Президент США был в растерянности: как быть дальше? Его обескуражила первая неудачная попытка атомного шантажа, удар прошел мимо цели. Сталин вел себя так, будто ничего особенного не произошло. Трумэн не смог воспользоваться своим преимуществом - как обладатель «сверхоружия». Но и раскрывать карты ему было нельзя. Он приказал ни в коем случае не сбрасывать атомную бомбу на Японию прежде, чем он покинет Потсдам. Ему хотелось «находиться подальше от русских и их вопросов и быть на пути домой, прежде чем упадет первая бомба». Так писала его дочь Маргарет в книге, посвященной политической биографии своего отца.

Трумэну на этот раз не удалось реализовать «атомное преимущество». Однако некоторое укрепление его позиций произошло после того, как в Англии во время Потсдамской конференции произошли выборы, завершившиеся неожиданным поражением консерваторов. После этого Черчилль вынужден был подать в отставку с поста премьер-министра и уже не вернулся в Берлин. Его сменил Клемент Эттли - фигура гораздо более мелкая, чем Черчилль, но и гораздо менее опытная и более зависимая от политики США.

Эттли не обладал самостоятельностью, умением, упорством Черчилля, нередко занимавшим независимую от американцев позицию по отдельным вопросам. Рассчитывать на американо-английские противоречия Сталину теперь не приходилось. Нужно было все чаще идти на компромиссы.

В свою очередь и Трумэн вынужден был действовать так же и в конце концов отошел от «жесткой» позиции, занятой ранее на переговорах, приняв компромиссные решения по наиболее острым вопросам повестки дня. Благодаря твердой позиции Сталина были отвергнуты требования Трумэна о вмешательстве США во внутренние дела восточноевропейских стран, а также об «интернационализации» судоходства по Дунаю и Рейну.

Советские представители ознакомили американцев с планами вступления СССР в войну против Японии и дали согласие на размещение в районе Петропавловска-на-Камчатке и Хабаровска метеорологических станций, укомплектованных американским персоналом.

31 июля Сталину удалось убедить своих западных партнеров признать западную границу Польши по Одеру и Нейсе. Взамен СССР согласился на зональный принцип взимания репараций с Германии. Вместе с тем Сталину удалось добиться от Трумэна положительного для СССР решения об установлении Западом дипломатических отношений с восточноевропейскими государствами - бывшими союзниками Германии - Финляндией (тогда, до 1948 года, народно-демократической), Болгарией, Венгрией и Румынией. Тем самым обретало международный статус сотрудничество социалистических стран, находящихся в дружественных отношениях с Советским Союзом и образующих с ним единое политическое и экономическое пространство.

Конечно, Сталин не смог добиться в Потсдаме всех поставленных целей. В частности, не было получено согласие партнеров по переговорам на пересмотр режима Черноморских проливов, не устраивающего СССР. Однако общий итог переговоров был, несомненно, благоприятным для советских интересов. «Конференцию можно, пожалуй, назвать удачной»,- заявил при ее закрытии Сталин.

Трумэн же, чувствуя свое бессилие решить вопросы «по-американски», пребывал в раздраженном состоянии. Среди своих приближенных он клялся «никогда больше не иметь дело с русскими». Наверное, поэтому, когда он в качестве председательствующего объявил конференцию закрытой и лицемерно выразил надежду на следующую скорую встречу между ее участниками, Сталин сдержанно откликнулся «Дай бог».

Но, как известно, больше Трумэн и Сталин уже не встречались, хотя, казалось бы, для этого складывались вполне благоприятные обстоятельства: ведь СССР вступил в войну с Японией, в чем были заинтересованы прежде всего США. Кроме того, открывались перспективы взаимовыгодного экономического сотрудничества, на которое постоянно нацеливал Сталин. Однако Трумэн не пожелал больше встречаться с советским лидером, возможно, не чувствуя своего превосходства или даже равенства в умении вести двусторонние дипломатические переговоры.

Вот что вспоминал о Трумэне в Потсдаме А.А. Громыко - участник конференции: «Он мобилизовал все свое самообладание, чтобы не выдать волнения... Порой кажется, что он вот-вот улыбнется. Но это только кажется... мне представляется, что держится президент как-то нахохлившись. Видимо, играет тут свою роль и то обстоятельство, что у него нет еще опыта встреч на таком уровне, да еще с участием Сталина». И о Сталине: «Он ведет себя спокойно и ровно».

Вскоре после окончания Потсдамской конференции свершилась трагическая судьба спаленных в атомном пекле Хиросимы и Нагасаки - мирных городов, практически не имевших военных объектов. Это двойное преступление не было вызвано необходимостью. Япония была уже обречена на быстрый разгром и безоговорочную капитуляцию после присоединения СССР к военным действиям США и Англии на Тихоокеанском театре Второй мировой войны. Сталин, безусловно, понял, что была предпринята попытка давления на СССР.

Цинизм и безнравственность правительства США и конкретно Трумэна проявились в факте уничтожения второго после Хиросимы города Нагасаки. Казалось бы, для запугивания японцев было вполне достаточно одного чудовищного взрыва. Зачем же потребовался второй?

Об этом американский исследователь Дж. Варбург написал так: «Первая... была урановой бомбой. В ней были относительно уверены, но, чтобы изготовить ее, потребовался весь запас урана, имеющийся в распоряжении Соединенных Штатов Америки. Вторая бомба, сброшенная на Нагасаки, была плутониевой, которую стремились испытать по особым соображениям: если она сработает, мог быть изготовлен большой запас таких бомб. И для того, чтобы доказать это, примерно 100 000 японцев были убиты в Нагасаки, а вместе с ними и американские солдаты».

Возможно, американское правительство второй взорванной атомной бомбой демонстрировало Сталину свою решимость использовать это оружие против любого потенциального противника, а также создавало впечатление, что оно имеется у них в достаточно большом количестве. Казалось бы, и то и другое им сделать удалось. Но на Сталина и это не произвело должного впечатления. Почему? Прежде всего по причине его хорошей осведомленности о том, как идет реализация атомного проекта в США. И в то же время, зная о продолжении гонки вооружения в Америке, теперь уже явно направленной против СССР, он должен был понимать, что наступает время «холодной войны».

Глобалист с атомной дубинкой

В августе 1945 года возник новый вид дипломатии, основанной на угрозе применения «сверхоружия», не высказываемой явно, но вполне определенно предполагаемой.

По окончании Второй мировой войны, после разгрома и разоружения двух наиболее агрессивных держав - Германии и Японии, не было никакой необходимости продолжать гонку вооружения и, в частности, налаживать массовое производство атомных бомб.

В СССР, наиболее сильно пострадавшем от войны, началась демобилизация и демилитаризация из-за необходимости как можно быстрее развернуть мирное строительство (первое совещание на эту тему Сталин провел еще в 1944 году). А США, извлекшие из той же войны большие выгоды, имевшие монополию на «сверхоружие», не соглашались запретить его, а напротив, увеличивали свой атомный потенциал. Если в 1946 году у них было 9 атомных бомб, то через год стало 56, а в 1950-м- 298 и еще год спустя - 832.

Как бы ни изощрялись антисоветчики, усилия которых оплачиваются долларами, доказывая приверженность США защите прав человека и демократическим ценностям, в действительности эта держава всегда была хищной и алчной, в полной противоположности Советскому Союзу. Он был вынужден адекватно отвечать на такой вызов.

Кстати, еще 3 ноября 1945 года, накануне обретения мощной «атомной дубинки», пентагонские «людоеды» стали разрабатывать планы уничтожения 20 советских городов. Как было написано в секретном документе Объединенного разведывательного управления при Объединенном комитете начальников штабов, такая акция предполагалась «не только в случае предстоящего советского нападения, но и тогда, когда уровень промышленного и научного развития страны противника даст возможность напасть на США, либо защищаться от нашего нападения».

Проще говоря, имелась в виду неспровоцированная агрессия против СССР в том случае, если он станет в промышленном и научно-техническом отношении конкурентом Соединенных Штатов. Даже на защиту от нападения, как было подчеркнуто, Советский Союз не имеет права, ибо тотчас получит атомные удары!

Понятно, что подобные проекты возникли не вдруг и были частью внешней политики сверхдержавы. После уничтожения Нагасаки Трумэн испытывал не угрызения совести, а уж тем более - не раскаяние. Он радовался как триумфатор, видя свою страну и себя в роли мировых гегемонов. Теперь он получил возможность вести дипломатию с позиции силы.

16 августа 1945 года Сталин предложил ему «включить в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам северную половину острова Хоккайдо». Это, как было сказано, «имеет особое значение для русского общественного мнения. Как известно, японцы в 1919-1921 годах держали под оккупацией своих войск весь советский Дальний Восток. Русское общественное мнение было бы серьезно обижено, если бы русские войска не имели района оккупации в какой-либо части собственно японской территории».

Послание заканчивалось такими словами: «Я бы очень хотел, чтобы изложенные выше мои скромные пожелания не встретили возражений».

В принципе ничего особенного в этом пожелании не было. Оно предполагалось в виде небольшой добавки к «Общему приказу № 1» от 15 августа 1945 года, составленному «от имени Соединенных Штатов, Китайской Республики, Соединенного Королевства и Британской Империи и Союза Советских Социалистических Республик».

Трумэн сразу же отказался выполнить эту просьбу. Более того, имел, можно с полным основанием называть, наглость предложить организовать американскую базу «на одном из Курильских островов, предпочтительно в центральной группе, для военных и коммерческих целей».

Ответ Сталина от 22 августа 1945 года был суров и резок: «Получил Ваше послание от 18 августа.

I. Я понимаю содержание Вашего послания в том смысле, что Вы отказываетесь удовлетворить просьбу Советского Союза о включении северной половины о. Хоккайдо в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам. Должен сказать, что я и мои коллеги не ожидали от Вас такого ответа.

2. Что касается Вашего требования иметь постоянную авиационную базу на одном из Курильских островов, которые, согласно Крымскому решению трех держав, должны перейти во владение Советского Союза, то я считаю своею обязанностью сказать по этому поводу следующее. Во-первых, должен напомнить, что такое мероприятие не было предусмотрено решением трех держав ни в Крыму, ни в Берлине и ни в какой мере не вытекает из принятых там решений. Во-вторых, требования такого рода обычно предъявляются либо побежденному государству, либо такому союзному государству, которое само не в состоянии защитить ту или иную часть своей территории и выражает готовность ввиду этого предоставить своему союзнику соответствующую базу. Я не думаю, чтобы Советский Союз можно было причислить к разряду таких государств. В-третьих, так как в Вашем послании не излагается никаких мотивов требования о предоставлении постоянной базы, должен Вам сказать чистосердечно, что ни я, ни мои коллеги не понимаем, ввиду каких обстоятельств могло возникнуть подобное требование к Советскому Союзу».

Ясно, что и Сталину, и Трумэну эти обстоятельства были понятны: обладание Соединенными Штатами атомным оружием. Справедливости ради отметим, что Трумэн не требовал создания на одном из Курильских островов американской базы, а лишь высказывал соответствующее пожелание Правительства США. Тем не менее Сталин счел нужным допустить такую неточность, намекая на недопустимость вести с ним переговоры с позиции силы. Тем более что в боях с японцами советские войска доказали свою высочайшую боеспособность.

После этого Сталин и Трумэн обменялись еще несколькими посланиями, в которых все определенней чувствовалось нагнетание напряженности между двумя странами. Правда, появилась, казалось бы, и «первая ласточка», вестник потепления. 11 октября президент Трумэн отправил Сталину письмо, которое могло быть истолковано как дружеский жест:

«Уважаемый Премьер Сталин.

Одним из заветных желаний Президента Рузвельта было иметь здесь, в Вашингтоне, в Капитолии, картину с изображением Вас, г-на Черчилля и его самого как свидетельство исторической важности встреч в Тегеране и Ялте. Он обсуждал этот проект с художником г-ном Дугласом Шандором, который, как он полагал, больше, чем кто-либо другой, обладает особым даром для исполнения именно этой картины.

...Я хотел бы спросить Вас, не пожелаете ли Вы пожертвовать некоторым количеством Вашего драгоценного времени, чтобы позволить г-ну Шандору прибыть в Москву для написания этой картины».

Правда, вскоре последовало послание Трумэна уже в другом тоне, и вообще отношения между правительствами двух стран стали омрачаться отдельными конфликтами. Можно предположить, что американцы испытывали советскую позицию по международным вопросам «на прочность», а советская сторона демонстрировала неуступчивость.

Сталин был очень заинтересован в развитии мирных отношений с Соединенными Штатами: война нанесла нашей стране страшный урон, и для восстановления народного хозяйства требовалось напряжение всех сил. Содержать огромную армию, продолжать гонку вооружения, завершать атомный и ракетный проекты было чрезвычайно трудно. Вот это не было секретом для Трумэна. Чтобы укрепить гегемонию США, наряду с обретением атомного превосходства надо было предельно ослабить экономику СССР. Для этой цели было выгодно сохранять «предвоенное положение», даже несмотря на то, что никаких агрессивных поползновений Советский Союз не предпринимал.

Только через два месяца, 23 декабря 1945 года, Сталин откликнулся на предложение Трумэна позировать перед американским портретистом. Послание было выдержано в дружеском тоне: «Пользуясь случаем, чтобы ответить Вам на письмо, которое я недавно получил от Вас по поводу приезда художника Шандора в Москву. Я долго отсутствовал в Москве и в ближайшее время, к сожалению, мне было бы затруднительно ввиду многих обязанностей выделить время для г-на Шандора. Разумеется, я готов послать ему свой портрет, если Вы найдете это подходящим для данного случая».

Вместе с тем в письме содержались высказывания, свидетельствовавшие об искреннем желании Сталина сотрудничать с Трумэном: «Вполне согласен с Вами, что народы Советского Союза и Соединенных Штатов должны стремиться работать вместе в деле восстановления и поддержания мира и что следует исходить из того, что общие интересы наших обеих стран выше отдельных расхождений между нами».

Сталин подчеркнул, что на Московском совещании трех министров иностранных дел советская делегация пошла на компромиссы, и в дальнейшем такая работа «будет иметь большое значение для установления должного взаимопонимания между нашими странами в этот переходный период от войны к миру».

Однако Трумэн не ответил на его послание. Их переписка завершилась. Это свидетельствовало о том, что США не собирались переходить от войны к миру. Они избрали иной курс: конфронтации. Именно так следовало понимать молчание Трумэна. Он и его советники решили, что им выгоден переход от мира к обострению отношений до предела, но не переходя через него, а лишь постоянно угрожая своему бывшему союзнику «атомной дубиной», правда, она еще не была смертельно опасной, но поначалу имело смысл помахивать ею, чтобы подавить морально своего идейного противника.

...Если всерьез говорить о феномене «цивилизованного дикаря», то правящие круги США, обретя атомное оружие, стали вести себя именно так. На то время они ощутили себя всемирным гегемоном.

«Холодная война»

Сражения на поле боя требуют доблести, самоотверженности, готовности умереть ради победы. Для защиты Родины, во имя высокой идеи, отстаивая свою свободу и независимость, люди идут на смерть, но только сумасшедший сделает это, рассчитывая на материальное вознаграждение, на выгоду.

Иное дело - так называемая информационная (холодная) война. В ней могут победить трусы и подлецы, пройдохи и клеветники, наемные специалисты по хорошо закамуфлированной лжи, умению воздействовать на сознание и подсознание обывателей. Более того, именно такие деятели и умельцы имеют в ней преимущество, особенно в том случае, если они располагают значительными материальными ресурсами. Правдоподобная ложь обычно воспринимается людьми быстрей и легче, чем правда, которая чаще всего совсем не очевидна и требует хорошей осведомленности и значительного умственного напряжения от «потребителя».

Переход Трумэна и Черчилля к холодной войне против СССР определялся не столько их личными амбициями и убеждениями, сколько объективными обстоятельствами. Советский Союз в сражениях с фашистами доказал свою необычайную мощь. Послевоенное создание блока стран народовластия и начало распада колониальной системы были очень тревожными сигналами для всех поборников капитализма и буржуазной демократии (точнее сказать- плутократии). Приходилось начинать активные враждебные действия, но не явные, откровенные, а тайные, проводимые под

дымовой завесой борьбы за права личности и демократические свободы.

...В 1946 году Трумэн официально не делал антисоветских заявлений. Это соответствовало тогдашним намерениям крупного американского бизнеса. С 1945 до 1947 года Сталин неоднократно делал попытки получить в США очень крупный долгосрочный кредит, в счет которого хотел произвести в Америке закупки товаров, прежде всего промышленного оборудования для послевоенного восстановления народного хозяйства СССР.

Но времена были уже не рузвельтовские. Уолл-стрит хотел обусловить экономическую помощь Советскому Союзу предоставлением США контроля над советской экономикой. В этом Сталин убедился во время своих бесед с представителями деловых кругов США.

Пойти на такое сотрудничество Сталин не мог. Тогда Трумэн предпринял хитрый антисоветский маневр: выпустил вперед Черчилля (тогда уже не премьер-министра Англии) с его речью в Фултоне, ознаменовавшей начало «холодной войны» весной 1946 года.

Американский президент в ответ на протесты в СССР и США, вызванные этой речью, заявил, будто не был предварительно ознакомлен с ее текстом, а только присутствовал при ее произнесении. Это не соответствовало действительности. Все находившиеся во время выступления Черчилля видели, как Трумэн аплодировал ему.

Такой же завуалированной тактики президент придерживался в последующие месяцы на совещании министров иностранных дел в Москве и при подписании в Париже мирных договоров с союзниками Германии. США были вынуждены пойти навстречу советским предложениям в связи с положением на Дальнем Востоке и в Европе. Это было сделано под давлением масс американских солдат, охваченных широчайшим движением протеста против затягивания сроков послевоенной демобилизации. Они требовали скорейшего возвращения домой.

В тот период сохранялся высочайший авторитет СССР в мире, в том числе и в самих США (не поколебленный антисоветской компанией, которая только еще начала разворачиваться). С этим приходилось считаться. Кроме того, надо было выполнять соглашения, подписанные Рузвельтом в Ялте.

Однако уже тогда в США появились явные предвестники холодной войны: публикации в массовой печати с упреками президенту, якобы ведущему политику поощрения Советского Союза. Судя по всему, таковы были сигналы со стороны крупного бизнеса, заинтересованного в продолжении гонки вооружения. Она при-

носила большие доходы, а демилитаризация была сопряжена с крупными затратами.

В общем, если предельно упростить ситуацию, в американских деловых кругах оформились два главных направления: на мирное торгово-экономическое сотрудничество с Россией и на конфронтацию и военное противостояние. Победила вторая тенденция отчасти потому, что появилась возможность прибегнуть к атомному шантажу и политике с позиции силы. А мирное сосуществование вызывало серьезные опасения у поборников крупного капитала: как бы дальнейшие успехи Советского Союза не привели к широчайшему распространению столь привлекательных для народных масс идей социализма и коммунизма.

Администрация Трумэна сразу же после московских и парижских соглашений перешла к их саботированию, а затем отказалась и от этой пассивной тактики, перейдя к открытому противостоянию с Советским Союзом и дружественными ему странами. С сокращением численности вооруженных сил милитаризация США не закончилась, а перешла на новый уровень, определяемый созданием все более совершенной военной техники, основанной на новейших достижениях науки.

Кроме того, многие европейские страны, находившиеся в состоянии послевоенной разрухи, стали обширным рынком сбыта для американских товаров. Холодная война была для правящих групп США прежде всего выгодным предприятием, источником дохода, своеобразным бизнесом. А там, где речь заходит о материальной выгоде, да еще с возможностью укрепить свою власть, дельцы, торговцы и капиталисты проявляют необычайную изворотливость, предприимчивость и беспринципность.

Помимо всего прочего нельзя забывать, что и в Западной Европе, и в США еще со времен Октябрьской революции и Гражданской войны в России существовало немало идейных антисоветчиков, порой материально заинтересованных в крушении социалистического строя. Они вынуждены были поутихнуть во время Второй мировой войны, но после нее обрушились с нападками на СССР с новой силой.

Мы уже упоминали об одном из таких идейных врагов - ставшем более публицистом, чем философом, - И.А. Ильине. Он провозгласил необходимость злом противодействовать злу, хотя выставлял себя идеологом современного православия (с чем Церковь, кстати, категорически не соглашалась). Он очень много писал о России, совершенно не зная и не понимая ее, презирая русский народ. Был оголтелым антисоветчиком, утверждая: «кто сочувствует коммунистам, тот предает Россию и русский народ» (!), словно

какой-то другой народ победил «белых» и Антанту, создал великий Советский Союз, победил в Отечественной войне.

Озлобленность Ильина понять можно: его в 1923 году большевики изгнали из страны. Однако во второй половине 1940-х годов он стал самым настоящим поджигателем Третьей мировой войны, договорившись до идей прямо-таки сатанинских, убеждая западноевропейцев в агрессивных планах СССР. Он грозил, словно имел на это какое-либо право (и сильно преувеличивая атомный потенциал США):

«На попытку европейской оккупации бывшие союзники ответят войною. Осенью 1947 года Америка располагала 60-ю атомными бомбами. Это было бы достаточно, чтобы уничтожить военную промышленность Советов, разрушить их узлы и склады и расстроить их транспорт».

Показательно: этот «радетель» за русский народ говорит об «их» промышленных центрах, да так, словно в уничтожении населения нет ничего плохого, лишь бы покончить с советской властью!

«С тех пор число и сила американских атомных бомб, - продолжал Ильин, - чрезвычайно возросли (Советы своих не имеют)». Он не был так глуп, чтобы открыто призывать к крестовому походу против коммунистов, который еще недавно не удался Гитлеру. Однако его намеки были весьма прозрачны, ведь он утверждал в той же статье 1948 года: «Советы в данное время не способны к большой войне. Армия не готова, военная промышленность тоже не готова. Продовольственный вопрос труден во всей стране... Воздушные атаки начнутся отовсюду. Фронтов будет несколько... Народ утомлен и обескровлен...»

Выходит, самое время ударить воздушными атаками «отовсюду» и атомными бомбами по ненавистной стране? Вывод напрашивается такой. И.А. Ильин злобно нападал на крупнейшего русского философа XX века Н.А. Бердяева за его неприязнь к буржуазии, защиту социальной справедливости, симпатию к советскому народу...

Мы так много уделили внимания одному из многих публицистов, глашатаев холодной войны потому, что именно он стал особенно популярен среди определенных антисоветских кругов в период «горбачевизма-ельцинизма». Эти люди, порой сами того не сознавая, стали пособниками расчленителям и грабителям великой России-СССР, хотя мнили себя патриотами. Они доверились лжепророкам, не умея распознать за частоколом слов истинного смысла творений лукавых антисоветчиков. И если у И.А. Ильина по целому ряду причин могло не выработаться ощущение причастности к русскому народу, подлинное чувство Родины, то почему оно отсутствует у нынешних его почитателей, которые своим образованием и положением обязаны социалистической системе? Такова эффективность антисоветской пропаганды, пропитавшей души очень многих наших сограждан. А развертывалась эта кампания в полную силу более полувека назад.

6 марта 1947 года Трумэн официально заявил, что «конфликт с коммунизмом» непримирим. При этом предполагалась финансовая и военная «помощь» тем странам, правительства которых соглашались беспрекословно подчиняться диктату Вашингтона. (Между прочим, в том же году государственным секретарем США и инициатором плана займов и помощи Западной Европе стал тот самый Джордж Маршалл, который дезинформировал советское командование о предполагаемом направлении германского наступления в 1945 году.)

Сталин активизировал помощь вооружениями армиям Мао Цзэ-дуна, которые значительно усилили свои удары по поддерживаемому США режиму Чан Кайши, а стало быть и по американским денежным вливаниям в Китай. А ведь бизнесмены этой державы привыкли вкладывать свои деньги наверняка, максимально наживаясь при этом. И вот американский сенатор Ванденберг, отражая тревогу и заинтересованность крупных капиталистов в китайском вопросе, заявил: «Когда практически все обученные и вооруженные США китайские (чанкайшистские. - Авт.) дивизии сдаются без выстрела, как далеко мы можем пойти?»

Сотни миллионов долларов оказались затраченными зря. После полной победы китайских коммунистов осенью 1949 года государственный секретарь в администрации Трумэна Ачесон признал: «Итоги гражданской войны в Китае находились вне контроля правительства США».

Трумэн постарался укрепить позиции американского капитала и соответствующей идеологии в Европе. Поводом для открытого провозглашения им антисоветского курса послужило принятие в феврале 1947 года решения английского правительства вывести свои войска из Греции и прекратить оказание финансовой поддержки Турции. Трумэн решил воспользоваться ослаблением Англии, чтобы создать свой военный плацдарм у самых границ СССР и его союзников, для этой цели были ассигнованы очень большие суммы в качестве «помощи» этим двум странам, а также направлены в них тысячи военных советников.

Так родилась «доктрина Трумэна». Она явилась, по мнению одного из американских авторов, «по существу провозглашением идеологической и экономической войны против Советского Союза, хотя Советский Союз прямо в послании (конгрессу. - Авт.) не упоминался». Сталин ответил заключением в начале 1948 года договоров о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Советским Союзом и Болгарией, Венгрией, Румынией.

Доктрина Трумэна вызвала широкое недовольство даже в буржуазных кругах Европы. Тогда он решил пойти на более тонкий ход. 5 июня 1947 года американский госсекретарь Маршалл заявил о готовности США оказать экономическую помощь странам Европы в их послевоенном восстановлении. 17 и 18 июня министры иностранных дел Англии и Франции с ведома Трумэна обратились к Сталину с предложением об участии советских представителей в совещании в связи с инициативой Маршалла.

Это было сделано с явным расчетом на то, что оно будет отклонено советским руководителем, которого тогда можно будет обвинять в нежелании содействовать получению американской помощи для целого ряда европейских стран. Однако Трумэн просчитался. 22 июня из Москвы последовало согласие на обсуждение.

Направляя своих представителей на совещание с целью прояснить туманные предложения Маршалла, Сталин дал им директиву, где, в частности, говорилось: «Советская делегация должна возражать против таких условий помощи, которые могли бы повлечь за собой ущемление суверенитета европейских стран или нарушение их экономической самостоятельности».

Убедившись в том, что Англия и Франция поддерживают трумэновские претензии на узаконенное вмешательство США в дела европейских государств, советская делегация выступила против них. И внесла собственное предложение, указывая на то, что в первую очередь должны быть предусмотрены нужды стран наиболее пострадавших от германской агрессии и внесших наибольший вклад в дело победы. Но оно было отклонено, а работа совещания свернута.

Затем была предпринята попытка навязать «план Маршалла» странам народной демократии в Восточной Европе, тем самым противопоставив их Советскому Союзу и введя в сферу влияния США. Но и этот маневр не удался.

Трумэн перешел к сколачиванию военных блоков, направленных против СССР. Первым из них был Западный союз, созданный в марте 1948 года. Почти одновременно Вашингтон прибег к привычному приему дезинформации общественности. 4 мая 1948 года американский посол сделал заявление Советскому правительству, указывая на то, что «коммунистический переворот в Чехословакии потряс Соединенные Штаты», послужив причиной создания этого военного блока; предлагалось урегулировать имеющиеся разногласия.

Советский ответ содержал в себе не только твердый отпор таким проискам, но и согласие на проведение переговоров между двумя странами. Обострить противостояние не получилось, вопреки расчетам американской стороны. Более того, вскоре Советское правительство довело до сведения США свою точку зрения относительно возможной программы советско-американских переговоров. Однако она была отвергнута Трумэном.

В апреле 1949 года была создана Организация Североатлантического договора - НАТО (аббревиатура по английским словам). Но Сталину удалось в значительной мере притупить его антисоветское острие, добившись объявления Швецией нейтралитета и обязательств двух членов - Дании и Норвегии не участвовать в агрессивной антисоветской политике и не предоставлять США базы на своих территориях. Тем самым Трумэну с самого начала существования НАТО пришлось в известной мере ограничить свои планы военных угроз против СССР и его союзников.

Противостояние

Стремились ли правящие круги США и Англии к нападению на СССР? В этом можно усомниться. А вот то, что они нагнетали военную истерию и обостряли конфронтацию со странами социализма, - бесспорно.

После Фултонской речи Черчилля в политический обиход прочно вошло понятие «железный занавес» (хотя до сих пор многие думают, что его «опустил» Сталин, а не страны Запада).

С советской стороны ответом было выражение Сталина «поджигатели войны». Действительно, речь шла не просто об изоляции социалистических государств от капиталистических. Началась долгая эра холодной войны с периодическими угрозами перехода к «горячей» и локальными вооруженными конфликтами.

Можно предположить, что агрессивная речь Черчилля была вызвана его личными переживаниями. Сильнейший удар его честолюбию нанесли выборы 1945 года, в которых он как премьер-министр потерпел поражение. Вдобавок Британская империя испытывала кризис распада, теряя статус сверхдержавы. По-видимому, Черчилль усматривал во всем этом происки ненавистных ему коммунистов, а потому обращал свой гнев на СССР.

В действительности, однако, шел объективный процесс обретения независимости (относительной) и государственности многими народами древней культуры, подпавшими под власть индустриально развитых «хищных» держав Западной Европы. Этого буржуазные политики не хотели или не могли понять, отдавая предпочтение примитивным объяснениям о якобы влиянии «руки Москвы» и распространении коммунистической идеологии.

С другой стороны, и сталинское определение «поджигатели войны» было не совсем точным, хотя и хлестким. Вряд ли Черчилль и Трумэн стремились развязать новую войну. Последний имел для этого возможности и мог даже надеяться на победу. Однако такие надежды были весьма призрачными.

Так, 17 сентября 1946 года корреспондент английской газеты «Санди тайме» А. Верт задал Сталину вопрос:

- Считаете ли Вы, что фактически монопольное владение США атомной бомбой является одной из главных угроз миру?

- Я не считаю атомную бомбу такой серьезной силой, - ответил он, - какой склонны считать ее некоторые политические деятели. Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных, но не могут решить судьбу войны, так как для этого совершенно недостаточно атомных бомб. Конечно, монопольное владение секретом атомной бомбы создает угрозу, но против этого существует, по крайней мере, два средства: а) монопольное владение атомной бомбой не может продолжаться долго; б) применение атомной бомбы будет запрещено.

Сталин в этом интервью сказал: «Нужно строго различать шумиху о «новой войне», которая ведется теперь, и реальную опасность «новой войны», которая не существует в настоящее время».

21 декабря того же года в беседе с Эллиотом Рузвельтом Сталин подчеркнул: «Расширение международной торговли во многих отношениях благоприятствовало бы развитию добрых отношений между нашими двумя странами» (на это его предложение Трумэн ответил лишь усилением конфронтации с СССР). Он также отметил, что отношения между американским и русским народами не ухудшились, а между двумя правительствами «возникли недоразумения». Однако «в настоящее время никто не может воевать без своего народа, а народ не хочет воевать. Народы устали от войны. Кроме того, нет никаких понятных целей, которые оправдывали бы новую войну».

Трудно возразить против этого. Однако в США, а также в Англии для слишком многих деятелей было выгодно состояние холодной войны, противостояние с СССР. Была надежда, что, не имея сил восстановить свое народное хозяйство, подорванное войной, Советский Союз пойдет на серьезные политические уступки ради экономического сотрудничества с США.

Возможно, в ожидании такой выгодной конъюнктуры Трумэн не форсировал дальнейшее ухудшение отношений с социалистическими странами. Создание НАТО проходило в рамках «доктрины сдерживания», провозглашенной Трумэном в 1947 году. Суть этой доктрины и ее главные цели заключались в следующем:

во-первых, сократить границы мировой социалистической системы и максимально изолировать ее с тем, чтобы заставить капитулировать перед империалистическим Западом;

во-вторых, осуществлять по мере возможности вмешательство во внутренние дела социалистических государств с целью реставрации в них капитализма путем «длительной эволюции» и «постепенных изменений»;

в-третьих, вести в этих странах антисоциалистическую и проамериканскую пропаганду, вербовать там своих агентов влияния;

в-четвертых, разжигать «локальные» военные конфликты одновременно с подготовкой к возможной Третьей мировой войне или, по крайней мере, с угрозами развязать ее в любой момент.

И все это - на основе монополии США на атомное оружие. Сократить границы социалистического содружества удалось только на его северном фланге. В июне 1946 года поражение коммунистов на выборах в Финляндии прекратило эволюцию страны к упрочению народно-демократического строя, вернув на путь капитализма. Тем не менее Сталин не пошел на военное вмешательство во внутренние дела этой страны, хотя советские войска и находились на финской территории.

(Вспомним, как брежневское руководство, после переворота, совершенного при поддержке ЦРУ и устранившего дружественного СССР короля Мохаммеда Захир-шаха, устроило афганскую «революцию» 1978 года, имевшую для СССР тяжелые последствия, как во внутреннем, так и во внешнеполитическом плане.)

Сталин постарался сделать так, чтобы Финляндия оказалась заинтересованной в экономическом сотрудничестве со своим восточным соседом. Такие связи со временем все более налаживались, обеспечивая дружественный нейтралитет этой страны по отношению к Советскому Союзу. В то же время Сталин расширил границы мирового социализма созданием КНР, КНДР и ГДР.

Поставить на путь перехода - хотя и длительного - к восстановлению капитализма удалось из социалистических государств только Югославию. В данном случае Сталин допустил излишнюю радикальность в своих обвинениях руководства югославской республики. Это было вызвано его неправильным информированием со стороны Коминформа, МИДа и военного ведомства. (Комин-форм - совместное информационное бюро со штаб-квартирой в Белграде для координации деятельности компартий. Было создано в сентябре 1947 года шестью компартиями Восточной Европы, а также Франции и Италии. Коминфррм явился своего рода наследником Коминтерна, Коммунистического интернационала- международной организации, объединявшей компартии разных стран и просуществовавшей с 1919 по 1943 год.)

В разжигании «локальных» войн Трумэну удалось достичь больших успехов. Американские войска разбили армию филиппинских коммунистов; помогли правительствам Англии и Таиланда разгромить коммунистических повстанцев в Малайе и Таиланде; помогли оказать поддержку французскому правительству в разжигании военного конфликта с Демократической республикой Вьетнам, поддерживаемой СССР и китайскими коммунистами.

С провозглашением Китайской Народной Республики содружество стран социализма обрело не меньшую мощь, чем НАТО. И тогда же было успешно проведено первое испытание советской атомной бомбы. Монополия США на «сверхоружие» была ликвидирована.

Трумэн решился на сильный контрудар. Корея, граничащая с ССЧ.11 VI КНР, представлялась стратегам Пентагона подходящим местом для этого. По-видимому, вашингтонские геополитики решили таким образом частично компенсировать потерю Китая. Кроме того, региональные войны и гонка вооружений приносили многим американским бизнесменам большие доходы. А ведь прибыль - это и есть то самое святое, чему поклоняются при капитализме.

По договору между союзниками по антигитлеровской коалиции Корея, находившаяся до разгрома Японии под ее господством, была поделена на советскую (к северу от 38-й параллели) и американскую (к югу от нее) зоны ответственности. В северной части в сентябре 1948 года была провозглашена Корейская Народно-Демократическая Республика, образовано правительство во главе с руководителем ЦК Трудовой партии Кореи Ким Ир Сеном. В южной части в мае было сформировано на многопартийной основе правительство Республики Корея.

СССР и США вывели свои оккупационные войска в течение полугода с декабря 1948-го по июнь 1949-го, а через год, 25 июня 1950 года, на Корейском полуострове вспыхнула война. До сих пор идут споры о том, кто ее начал. Ясно только, что и Север и Юг вели себя весьма агрессивно. Правда, Сталин старался утихомирить Ким Ир Сена, призывая к более сдержанной позиции. Но этого добиться не удалось.

Ким Ир Сен был ободрен тем, что проамериканский режим на Юге Кореи терял поддержку населения, а США имели там только вспомогательные подразделения. Вдобавок его вдохновляла поддержка Мао Цзэдуна. В результате после недолгих пограничных конфликтов северокорейские войска в считанные дни овладели почти всем Корейским полуостровом.

Средства массовой информации Пекина и Пхеньяна были исполнены победной эйфории. Однако советские СМИ вели себя очень сдержанно и корректно, ограничиваясь информационными сообщениями в строго официальном духе. Для этого были веские основания.

Заявления американских официальных лиц о том, что Корея не входит в регионы, имеющие жизненную важность для интересов США, Сталин имел основания рассматривать как дезинформацию со стороны Трумэна. И действительно, 30 июня американский президент послал в Корею сухопутные войска, военно-морской флот и авиацию. Война разгорелась с новой силой. Американцы захватили почти всю территорию Кореи и вышли к границе КНР. Самолеты США бомбили города Северо-Восточного Китая.

Только тогда, 4 июля, последовала резкая реакция со стороны советских СМИ. Этим дело не ограничилось. Для прикрытия корейских и китайских городов были направлены несколько советских авиационных дивизий. Тихоокеанский флот СССР в Порт-Артуре был приведен в полную боевую готовность.

В то же время Сталин на международной арене неоднократно выступал за урегулирование ситуации мирным путем и за восстановление статус-кво. Нужно было вернуть границу между двумя корейскими государствами на 38 параллель. В ООН политику СССР поддерживала индийская дипломатия. Но этого было недостаточно для прекращения войны.

Трумэн, упоенный военными успехами, отклонял мирные советские предложения. А в ноябре волны китайских народных добровольцев буквально хлынули на американские войска, отбросив их на юг за 38 параллель. Тогда 30 ноября Трумэн пригрозил применением атомного оружия против КНДР. Американский командующий генерал Макартур потребовал атомных бомбежек Северо-Восточного Китая. И он был не одинок в своих намерениях. Однако Трумэн не санкционировал применение атомного оружия, опасаясь советской реакции.

Сталин оценил этот шаг, пойдя навстречу американскому президенту. 16 февраля 1951 года «Правда» опубликовала интервью Сталина, данное ее корреспонденту. Советский вождь заявил, что мировая война не является неизбежной в данный момент.

Наиболее сурово Сталин отозвался об английском премьере Эт-тли (заявившем, будто СССР постоянно увеличивает свои вооруженные силы), назвав его клеветником. И пояснил: «Если бы премьер Эттли был силен в финансовой или экономической науке,

он понял бы без труда, что не может... Советское государство развертывать вовсю гражданскую промышленность, начать великие стройки вроде гидростанций на Волге, Днепре,.Амударье, требующие десятков миллиардов бюджетных расходов, продолжать политику систематического снижения цен на товары массового потребления, также требующего десятков миллиардов бюджетных расходов, вкладывать сотни миллиардов в дело восстановления разрушенного немецкими оккупантами народного хозяйства, и вместе с тем... умножать свои вооруженные силы, развернуть военную промышленность...»

Сталин сказал, что война в Корее, если будут отклонены мирные предложения КНР, может кончиться лишь поражением интервентов не потому, что американские и английские военные плохи, а потому что «эта война является крайне непопулярной ере-, ди американских и английских солдат».

Наконец, он подверг жесткой критике «агрессивные силы, жаждущие новой войны... рассматривающие войну как доходную статью, дающую колоссальные прибыли». По его словам: «Мир будет сохранен и упрочен, если народы возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать его до конца. Война может стать неизбежной, если поджигателям войны удастся опутать ложью народные массы, обмануть их и вовлечь их в новую войну».

Трумэн сделал ответный шаг, отправив Макартура в отставку. 23 июня советский представитель в ООН А.Я. Малик выступил по американскому радио, предлагая США начать мирные переговоры. Этому выступлению предшествовали неофициальные контакты американского представителя Кеннана с Маликом, который, выполняя инструкцию Сталина, высказался за мирное урегулирование конфликта, но при этом за переговоры США не с СССР, а с КНР и КНДР.

В августе переговоры начались, но вскоре были прерваны. Война в Корее продолжалась с переменным успехом. Сталин предпочел сохранять политику формального невмешательства в конфликт, предпочитая изматывать США, но не подводя их к крайней черте, угрожающей применением атомного оружия. Так, были возобновлены трехсторонние переговоры в Паньмыньчжоне, которые, однако, затянулись.

В ходе корейской войны Сталин поставил США и весь Запад в целом в ситуацию, выгодную для СССР. Американские войска несли потери, а Советский Союз оставался в стороне, только иногда вмешиваясь в события в качестве арбитра. Противники СССР перешли к единоборству с Китайской Народной Республикой. Сталин догадывался, что Мао Цзэдуну хотелось бы стать коммунистическим вождем всей Азии (за исключением, конечно же, части, входящей в СССР). Этим объяснялись попытки Мао создать азиатский аналог европейского Коминформа, включившего бы сильнейшие компартии Азии - Китая, Индии, Индонезии, Японии, Бирмы, Кореи, Вьетнама.

Не были секретом для Сталина и заигрывания Мао с США еще в годы Второй мировой войны. Военным противоборством в Корее Сталин напрочь устранял угрозу китайско-американского блока, направленного против СССР. Антикитайская линия внешней политики Трумэна была на руку дипломатии СССР.

Вашингтон в противовес Пекину поддерживал Чан Кайши на Тайване, а также своих сторонников в Бирме и в самом континентальном Китае, вызывая все более растущее возмущение Мао. Фактически американский президент невольно действовал в пользу Сталина. Затяжная и часто неудачная для американцев война в Корее пожирала людские и материальные ресурсы США, а конца ей не было видно. Трумэну нужен был дипломатический успех. И он инициировал в сентябре 1951 года подписание мирного договора с Японией. Правда, успех оказался только частичным: СССР и его союзники отказались подписать этот документ. Тогда Трумэн через несколько дней заключил с Японией так называемый «договор безопасности», имевший антисоветскую направленность.

Обозначилась и неудача трумэновской дипломатии по отношению к союзникам по НАТО, которые, несмотря на увещевания Вашингтона, не спешили ему на помощь. Они поставили на войну в Корее менее десяти процентов от общего числа военнослужащих, участвовавших в боевых действиях (это были представители из 17 стран, союзниц США). Америка потеряла в этой войне 398 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, а её союзники - 29 тысяч.

Борьба средств МАПИВ

Приведенная выше аббревиатура расшифровывается как «массовая агитация, пропаганда и внушение». Такое противоборство иначе называют «информационной войной». Но это очень неточно по сути термина «информация». Он означает или некие новые сведения, или - в науке и технике - как мера снятой неопределенности.

Ничего подобного МАПИВ не предлагает. Напротив, такое воздействие на интеллект и подсознание чаще всего предполагает дезинформацию, постоянное повторение идеологических клише (что

означает обесценивание информации), применение психотехнологий, позволяющих манипулировать сознанием масс в интересах тех, кому принадлежат соответствующие технические средства (ныне - преимущественно электронные).

Как мы уже говорили, в подобной псевдоинформационной войне преимущества получает наиболее ловкий, хитрый, беспринципный и богатый, поощряющий низменные инстинкты и интересы, а главное - обладающий крупными капиталами для подкупа деятелей журналистики, искусств, науки, политики, литературы. Не случайно все крупнейшие писатели, поэты, художники, композиторы, философы, ученые были противниками (или, по крайней мере, - не были сторонниками) капитализма, тогда как посредственности, легко покупаемые, нередко его активно поддерживали и пропагандировали...

В то время, о котором идет речь, резкое обострение войны средств МАПИВ было вызвано неудачами США на корейском фронте. Эта война не пользовалась популярностью у американского народа, тем более что она сопровождалась большими потерями армии США.

Война в Корее с неудачами и поражениями для американцев, наряду с антидемократическими законами и мероприятиями внутри самих США(маккартизм), сузили массовую поддержку администрации Трумэна. Его соперником на выборах 1952 года был кандидат от республиканской партии Дуайт Эйзенхауэр - бывший главком союзных войск во Второй мировой войне, очень популярный в Америке генерал. В ходе предвыборной кампании он обещал в случае своей победы на выборах вывести США из корейской войны. Трумэн выборы проиграл.

После ухода Трумэна из Белого дома на него обрушились обвинения за дипломатические неудачи. «Сточки зрения стратегии, - писал один из критиков, - политика сдерживания - политика чисто оборонительная... Пожалуй, ни один урок, извлеченный из исторического опыта, не был подтвержден столь убедительно, как тот, что чисто оборонительная стратегия не может привести к успеху».

Администрация Эйзенхауэра приняла доктрину «освобождения» или «отбрасывания». Это была наступательная стратегия. Она состояла из двух частей: из «всесторонней политической войны» и из подготовки «горячей войны».

«Всесторонняя политическая война» - неограниченная идеологическая и дипломатическая борьба против СССР - должна была идти по нескольким направлениям.

Во-первых, ставка делалась на то, чтобы поссорить между собой союзные республики, входящие в СССР. Усиливалось вмешательство во внутренние дела социалистических стран через развертывание в больших масштабах «психологически-диверсионной войны», «тотального пропагандистского наступления». Одновременно проводилась борьба против коммунистических партий и распространения коммунистических идей во всех без исключения капиталистических странах. Наконец самое важное направление - на раскол лагеря социализма и мирового коммунистического и рабочего движения, подрыв их сплоченности и единства.

Вряд ли Эйзенхауэр всерьез рассматривал возможность вооруженного столкновения с СССР, который обзавелся атомным оружием. Да и было ясно, что агрессия против Советского Союза, подобно гитлеровской, невозможна и обречена на полный провал. Об этом можно было судить по результатам корейского конфликта.

Правда, в конце 1952 года на Тихоокеанском атолле Эниветок американцы взорвали ядерное устройство, по мощности в несколько раз превышающее атомную бомбу. Но это еще было только наземное устройство, тогда как созданная в СССР и испытанная в 1953 году ядерная бомба была достаточно компактной для транспортировки самолетом или ракетой. Однако в любом случае для применения такого оружия требовались очень веские основания. А Сталин очень твердо выступал за мирные отношения между странами, и общественное мнение во всех крупнейших государствах было в этом вопросе на его стороне.

...На всех четырех направлениях американскому империализму удалось добиться крупного успеха только в 1956 году, когда прозвучал антисталинский доклад Хрущева на XX съезде КПСС.

Сразу же последовал рост национализма в советских республиках Закавказья. Прежде всего он был вызван кровавым подавлением просталинского выступления в Грузии. Возвращение в родные места так называемых репрессированных (за сотрудничество с фашистами) народов, их реабилитация в 1957 году- само по себе положительное явление - не было надлежащим образом подготовлено и организовано и вызвало многочисленные межнациональные конфликты.

Антисоциалистические волнения и восстания в Польше и Венгрии также в немалой степени были активизированы тем же докладом. Он вызвал также резкое ослабление позиций компартий в капиталистических странах, разочарование и разброд в их рядах, при укреплении троцкистских течений и антисоветских настроений. Кроме того, хрущевские «разоблачения» вызвали раскол ла-

геря социализма между сторонниками СССР и КНР (то же произошло и в мировом коммунистическом и рабочем движении).

Впрочем, все это было позже. А тогда, в 1952 году, доктрина «отбрасывания» сосредоточилась в первую очередь на личности Сталина - ключевой в социалистическом блоке и мировом коммунистическом движении. Администрация Эйзенхауэра получила козырь, которого не было у ее предшественников: заявление Сталина об отсутствии единства среди руководителей Центрального Комитета, сделанное им на закрытом заседании пленума вскоре после окончания XIX съезда КПСС осенью 1952 года. Об этом, конечно, хотя бы в общих чертах, стало известно в Вашингтоне. Теперь предположения трумэновской администрации о нестабильности в советском руководстве обрели достоверность.

Главным и роковым недостатком общественной и государственной системы, которую создал Сталин, была ее огромная зависимость от верховной власти. До тех пор, пока руководителями были такие выдающиеся личности, невероятно работоспособные и глубоко идейные, как Ленин и Сталин, эта система действовала активно и целесообразно, удивляя мир своей жизнестойкостью и успехами (хотя и поражения, и срывы конечно же были).

После Сталина к власти пришли люди слишком мелкого масштаба, привыкшие выполнять задания и установки вождя, не всегда способные принимать самостоятельно и разумно, всесторонне обдумав, ответственные решения. Сталин умело избегал острой конфронтации с США, прекрасно понимая, что СССР, пусть даже ставший второй сверхдержавой, заинтересован в мирных отношениях и сотрудничестве с ними. Однако сравнительно быстро его дипломатические принципы и достижения сошли на нет в хрущевский и последующий периоды. А когда в СССР при Горбачеве началась массированная шумная и лживая антисталинская кампания, дни великой державы были сочтены.

ГЛАВА 6. ИОСИП БРОЗ ТИТО И МАО ЦЗЭДУН

Югославский лидер

Иосип Броз, сын крестьянина-кузнеца из хорватской деревни, родившийся в 1892 году, приобрел мировую известность под псевдонимом Тито. Ему довелось закончить лишь 2 класса гимназии. Получив профессию слесаря-механика, он работал на машиностроительных заводах Загреба и Любляны, а затем за границей (в Германии, Австрии, Чехии). В 18 лет он вступил в социал-демократическую партию, а через три года как гражданин Австро-Венгрии был призван в армию. Когда началась мировая война, он вел антивоенную пропаганду, за что был арестован и направлен на Карпатский фронт. После ранения оказался в русском плену, а после выздоровления - в уральском лагере для военнопленных, где занимался политической пропагандой против царизма. Его заключили в тюрьму, но вскоре грянула Февральская революция 1917 года, и он был освобожден. Приехав в Петроград, принял участие в организованной большевиками июньской демонстрации против Временного правительства. Вновь его арестовали, посадили в Петропавловскую крепость, а осенью отправили под конвоем в Сибирь. По дороге он бежал, а после Октябрьской революции в Омске вступил в Красную гвардию, а после разгрома колчаковцев вел большевистскую пропаганду среди крестьян. В конце 1920 года, вернувшись в Хорватию, вступил в Коммунистическую партию Югославии, а после ее запрещения перешел на нелегальную политическую деятельность, работая механиком. Пришлось ему побывать в тюрьмах, а с 1928 по 1934 год - на каторге. Выйдя на свободу, он под псевдонимом Тито продолжил партийную работу, став вскоре членом политбюро ЦККПЮ, участвовал в VII конгрессе Коминтерна и в 1937 был избран генеральным секретарем ЦК КПЮ, находившегося в Париже.

В 1941 году под его руководством югославские коммунисты возглавили национально-освободительную войну с гитлеровскими оккупантами, а Тито стал верховным главнокомандующим. В воззвании ЦККПЮ говорилось: «Наступил роковой момент! Началась решающая битва против самых заядлых врагов рабочего класса, битва, которую фашистские преступники начали вероломным нападением на Советский Союз, надежду, опору трудящихся всего мира...»

Надо подчеркнуть, что в Югославии, так же как в Албании, было наиболее значительное сопротивление фашистским захватчикам. В Югославии погибло в войне с ними около 300 тысяч человек (при населении в 16 млн), а в Албании 29 тысяч (на 1 миллион населения). Неудивительно, что Сталин отдавал должное самоотверженной борьбе югославов с фашистами и доблестному маршалу Тито.

К сожалению, до сих пор распространено мнение о том, что югославско-советский конфликт 1948-1953 годов был развязан исключительно из-за личной ссоры и взаимной неприязни Сталина и Тито. Этот миф возник, когда бывший троцкист Хрущев выпустил из лагерей бандеровцев, троцкистов, полицаев, прибалтийских эсэсовцев, а также многочисленных уголовников, которые быстро прикинулись невинными овечками, «политрепрессированными». Тогда же определенная часть интеллигенции - так называемые шестидесятники - создала другой миф: о «гуманном» и «демократическом» титовском социализме, противостоящем сталинской модели.

Сразу скажем: никакой личной неприязни между двумя лидерами не было. И антисталинские выпады прозвучали в устах Тито лишь в разгар конфронтации и после нее. То же относится к Сталину, который с признательностью отнесся к главе югославских коммунистов, приковывавших к себе 15 (!) дивизий гитлеровцев и их союзников в тяжелейшие годы Великой Отечественной войны. К моменту подхода советских войск югославы имели более полмиллиона закаленных и хорошо вооруженных бойцов Народно-освободительной армии и партизанских отрядов. Они приняли активное участие в освобождении Венгрии и Австрии.

Отношение Тито и его соратников к Сталину, а его - к ним в первые послевоенные годы были теплыми и дружественными. Приведем одно из характерных свидетельств К. Поповича, члена югославской делегации, возглавляемой Тито, о встрече со Сталиным в мае 1946 года: «За ужином и тостами проходил час за часом... Вдруг Сталин стал напевать и приплясывать под музыку... Сталин поднял свою рюмку с перцовкой и предложил Тито выпить на брудершафт. Они чокнулись и обнялись. Затем Сталин выпрямился и сказал:

- Сила у меня еще есть! - и, подхватив Тито под мышки, три раза приподнял его под звуки какой-то русской народной песни, доносившейся из патефона...»

Прервем цитату. Обратим внимание на то, что Сталин, которому тогда было 68 лет, приподнимал довольно крупного массивного Тито. Эту сцену не стоило бы принимать всерьез, если б не одно обстоятельство.

За последние годы в общественное сознание внедрили образ Сталина как маленького, болезненного, сухорукого человечка, отягощенного психическими недугами. Как видно из воспоминаний очевидца, такая характеристика - ложь и клевета. Хотя здоровье Сталина было крепко подорвано напряженнейшей работой военного времени, физически слабым, а тем более ущербным его не назовешь.

Правда, в своей книге «Беседы со Сталиным» (1961) М. Джилас, возможно, под самогипнозом антисоветчины, вспоминал, что Сталин «был очень маленького роста и не слишком хорошо сложен. Туловище его было коротким и узким, а ноги и руки слишком длинны. Его левая рука и плечо казались какими-то негибкими». Однако известно, что рост Иосифа Виссарионовича был около 170 см- по тем временам чуть выше среднего, а на фотографиях и кинокадрах, где он стоит с другими государственными деятелями, скажем, с Черчиллем, он низким не выглядит.

«Затем Сталин пригласил других югославов выпить с ним на брудершафт...- продолжал К. Попович,- Сталин с каждым по очереди обменялся несколькими репликами. Киндричу (руководителю югославской экономики. - Авт.) он сказал о словенской интеллигенции, прибегнув к игре слов «подлая» и «подлинная» интеллигенция. С Ранковичем он пошутил, посоветовав ему остерегаться Берии, а Берию спросил: «Ну, кто из вас двоих друг друга завербует?».

А после этого снова пошли тосты. Затем Сталин посоветовал нам, югославам, разводить эвкалипты, обещал прислать нам саженцы, объясняя, что это лучшее дерево для строительства судов. Он сам много-много лет назад вычитал в одной книге, как хорошо это дерево растет... в связи с чем им было отдано распоряжение закупить семена и засеять в Крыму, где оно отлично принялось и очень хорошо растет... Беседа дальше перешла на исторические темы. Сталин подробно рассказывал о чеченцах, затем о великом переселении народов в четвертом и пятом веках, об аварцах, о появлении славян в Европе, о лангобардах».

О личных отношениях Сталина и Тито прямых свидетельств нет. Можно привести очень субъективное мнение М. Джиласа, присутствовавшего на их встречах. У него создалось впечатление, «будто оба они испытывали друг к другу неприязнь, но каждый сдерживал себя по своим собственным причинам. Сталин старался никоим образом не обижать Тито лично, но в то же время не переставал втыкать шпильки по адресу Югославии. С другой стороны, Тито относился к Сталину с уважением, как к старшему, но в нем тоже можно было заметить обиду, особенно по поводу замечаний Сталина об условиях в Югославии.

Однажды Тито высказал мнение, что в социализме возникли новые явления, социализм достигается теперь другими методами, чем в прошлом, что предоставило Сталину возможность сказать:

- Сегодня социализм возможен даже в условиях английской монархии. Революция теперь не должна происходить повсюду...»

Это было мудрое, дальновидное суждение. Действительно, элементы социалистической системы были использованы для существенной модернизации капитализма в наиболее развитых странах. По поводу структуры Югославии Сталин тоже высказался достаточно точно: «Нет, у вас правление не советское - у вас что-то среднее между Францией де Голля и Советским Союзом».

Тито не вполне согласился с ним, полагая, что у него на родине появляется нечто новое. Но Сталин уклонился от дискуссии на эту тему. По-видимому, он так и не выработал четкой позиции по отношению к Тито и его притязаниям на создания нового общественного устройства. В подобных вопросах у Тито не было ни глубокой теоретической базы, ни, что более важно, богатого практического опыта как государственного деятеля. Однако его амбиции росли по мере восхождения на все более высокие посты, и это вряд ли не заметил Сталин.

О славянском единстве

Есть одно любопытное свидетельство Джиласа. Согласно его воспоминаниям, Сталин на встрече с югославской делегацией высказал важную мысль (двадцатью годами раньше нечто подобное утверждал великий русский ученый В.И. Вернадский на лекции в Праге):

«Если славяне будут проявлять единство и солидарность, никто в будущем не сможет даже шевельнуть пальцем».

В ответ на чью-то реплику относительно того, что немцам потребуется более 50 лет для восстановления своей страны, Сталин возразил: «Нет, они восстановятся и очень быстро. Дайте им 12- 15 лет, и они опять будут на ногах. Вот почему так важно единство славян».

Поражает сталинская прозорливость, основанная на хорошем знании практической экономики и истории. Действительно, в середине XX столетия Западная и Восточная* Германии не только восстановились, но и превзошли довоенный уровень экономического развития, а в конце прошлого века страна вышла на второе место в капиталистическом мире.

А вот с единством у славян не получилось, хотя начиналось все с частностей: советско-югославский конфликт при Сталине; советско-польские конфликты при Хрущеве и Брежневе; вторжение в Чехословакию. А завершилось тем, что даже издавна братские русский, белорусский и украинский народы стали разобщенными.

Создается впечатление, что антиславянские силы ловко пользовались противоречиями (порой неизбежными) между славянскими странами. К сожалению, оправдалась поговорка: «Славяне - братья, но плохие соседи».

В то время как Германия объединилась, теперь славяне разделились еще больше. Нет Чехословакии. Враждуют между собой республики бывшей Югославии. На задворках Европы вновь оказалась Болгария. Польша вдруг устремилась в Ирак под американским руководством...

Было бы проще всего объяснять подобное разобщение личными конфликтами руководителей славянских государств или какими-то серьезными идейными разногласиями. Ситуация, конечно же, значительно сложней и серьезней. Очень давно Польша, например, попала в зону активного влияния Ватикана, а ее правители тяготели к Западной Европе (нечто подобное - в Чехословакии). А после того как Польшу присоединили к Российской империи, антирусские настроения в ней - со стороны шляхты - лишь усилились. А в советское время она стала объектом мощной антисоветской пропаганды (хотя, как известно, вступив на капиталистический путь, польский народ стал жить хуже и экономически, и духовно).

Вообще, опасность единения славян всегда сильно беспокоила Запад, особенно после создания блока стран народной демократии, а также необычайных научно-технических достижений СССР. Стали очевидны преимущества народно-демократического строя. Что касается Югославии, то она превратилась в крупную европейскую державу, а ее лидер находился в товарищеских отношениях со Сталиным и был им ценим. Тито в 1944 году наградили орденом Суворова I степени, а в следующем - орденом Победы. Иосиф Сталин последовательно защищал Иосипа Тито от нападок Рузвельта и Черчилля. Советский самолет спас Тито, когда немецкие парашютисты напали на его штаб.

В 1944-1947 годах советская и югославская дипломатии выступали на международной арене единым фронтом (по крайней мере официально). В коммунистических кругах Европы Тито считался любимцем Сталина, который знал, что на первых советских танках, освобождавших Белград, сидели югославские пехотинцы. Более того, в первые послевоенные годы Сталин не возражал против притязаний Тито на давно обитальяненный Триест и на очень давно германизированные Штирию и Каринтию - части Австрии.

В апреле 1945 года Тито впервые посетил СССР в официальном качестве и подписал советско-югославский Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Первая встреча со Сталиным была в сентябре 1944 года. В своем интервью, подводя итоги поездки, Тито отметил: «Я беседовал с маршалом Сталиным. Простой и спокойный человек, великий полководец и государственный деятель, он с большим вниманием отнесся к нуждам нашей страны».

На обратном пути в Югославию он встретился с председателем Совнаркома Украины Н.С. Хрущевым. Это была не первая их встреча. В 30-х годах директор и парторг ряда московских промышленных предприятий Иосип Броз был знаком с первым секретарем МГКи МК Хрущевым. Возможно, и впоследствии между ними сохранялись какие-то связи. То, что именно Хрущев выступил инициатором унизительного для СССР визита в Белград в 1955 году, конечно, не было случайностью.

Именно Хрущев спас Тито политически, а возможно и физически. Ведь Югославия все больше и больше после конфликта с Советским Союзом попадала под контроль Запада, которому был совсем не нужен в качестве главы столь важного европейского государства коммунист и кадровый работник Коминтерна. Благодаря Хрущеву Тито смог вширь и вглубь развернуть строительство и рекламирование своей «самоуправленческой» модели социализма.

Хрущева и Тито, судя по всему, связывало и кровавое прошлое. Хрущев был главным палачом «ежовщины» в московских городской и областной партийных организациях (а прежде свирепствовал на Украине). Но у него нашлись активные последователи и соратники. Одним из них был директор одной из московских фабрик Иосип Броз (тогда еще не носивший своего знаменитого псевдонима). Ему помогал Эдуард Кардель - впоследствии бессменный теоретик и идеолог титоизма.

Антититовский политэмигрант П.Ч. Миличевич пишет: «В 70-х годах во многих югославских газетах, в том числе и в ведущей газете «Политика», были, как само собой разумеющиеся, опубликованы материалы (культ Тито был в самом расцвете) о том, что в 1937 году, будучи в Москве, Тито и Кардель провели «титаническую работу», написав на всех югославских коммунистов, находящихся в Москве, «исчерпывающие» характеристики и передав их в соответствующие органы и организации. В результате этой работы многие из них, в том числе и генсек Милан Горкич, были арестованы и впоследствии как троцкисты судимы и расстреляны».

Выходит, что в Белградском аэропорту в 1955 году встретились старые знакомые. Как пишет Миличевич: «В то же самое время был подготовлен и разыгран дикий спектакль. Тысячи узников - югославских коммунистов, томящихся в лагерях... были построены перед громкоговорителями на площадях концлагерей и по команде с низко согнутыми головами слушали речь Хрущева о Тито». Это были арестованные «информбюровцы» - сторонники Сталина.

...Как нетрудно заключить из приведенных выше отрывочных сведений, на своем жизненном пути Иосип Броз Тито последовательно поднимался по ступеням партийной и государственной власти. Он не любил отступать, а при случае мог быть жестоким и коварным. Впрочем, в этом нет ничего оригинального. Более существенно другое: по мере укрепления его единоличной власти, по-видимому, менялся его характер и повышался уровень амбиций.

Он не был крупным теоретиком и мыслителем, его политический кругозор не отличался широтой. Во всем этом он значительно уступал Сталину, хотя со временем не пожелал уступать ему в вопросах международных отношений, считая себя и своих советников вполне компетентными в этой области. К тому же, в некотором сходстве с итальянским дуче, он мечтал о создании великой державы под собственным руководством и тяготился «опекой» Кремля.

Однако Сталин был убежден - и не без основания, - что националистические устремления лидеров разных народов и стран чреваты их полным разобщением. Препятствует этому централизация, создание совместных комитетов и правительств (не говоря уж об экономическом тесном сотрудничестве) и общее согласование действий на международной арене. Признавая коллегиальность решений, Сталин был также уверен в пользе единоначалия, особенно при решении сложных вопросов и столкновениях противоречивых интересов. Понятно, что в подобных случаях он желал бы иметь решающее слово за собой, наиболее опытном и авторитетном - в мировом масштабе - руководителе. Тито имел на

этот счет свое особое мнение и, отстаивая его, готов был пойти на конфликт со Сталиным. Но это выявилось не сразу.

О том, какое впечатление на югославскую делегацию и, по-видимому, на Тито произвела первая встреча со Сталиным 19 мая 1944 года, можно судить по воспоминаниям Джиласа, вряд ли желавшего воспевать советского вождя: «Сталин был в маршальской форме. Но в его облике не было ничего военного, не чувствовалось даже той величественности, которая присутствовала на картинах и в кинофильмах... Голова горца с живыми, лукавыми, пытливыми глазами желтого цвета внушала восхищение. Лоб не был таким безжизненным, как на картинах. Чувствовалась постоянная напряженная работа мысли...

Возбужденный, он то и дело беспокойно орудовал трубкой и синим карандашом, легко переходя от одной темы к другой. Сплошной комок нервов, реагировавший на каждое слово, на каждый взгляд. Сталин обладал также чувством юмора - грубого, неожиданного юмора...

После того как все уселись за стол, я сказал, что мы преисполнены энтузиазма от всего увиденного в Советском Союзе. «А мы не испытываем энтузиазма, - ответил он, - хотя и делаем все, что в наших силах, чтобы улучшить положение в России». Впоследствии он несколько раз употреблял слово «Россия» вместо «Советский Союз». Я полагал, что это объяснялось обусловленным военным временем подчеркиванием роли русского народа. А возможно, он вообще так считал».

Да, таковым было его убеждение. Он знал русский народ (долго и в труднейших условиях жил именно в народе, с народом), считал его - по справедливости - великим и полагал, что именно русским суждено составить центральное ядро не только Советского Союза, но и панславянизма. И это вполне естественно не только из-за количественного преобладания русских, сколько потому, что русская культура, начиная с середины XIX века, обрела мировое значение, став одной из величайших и, возможно, наиболее гармоничной (на что указывал еще Н.Я. Данилевский). Сталин и сам порой называл себя русским, иногда уточняя, что он - человек русской культуры. И в этом смысле русским вполне может считать себя представитель любого народа, не отказываясь и от своих национальных корней, традиций. Даже по законам лексики совершенно закономерны определения: русский грузин, русский армянин, русский еврей и т.п. Не в смысле принадлежности к России, а как показатель конкретного культурно-национального единства.

Известно, что уже тяжело больной В.И. Ленин счел нужным выдвинуть довольно-таки странное обвинение в развертывании «великорусско-националистической кампании» грузину и поляку: Сталину и Дзержинскому, которые выступили против грузинского национализма, Владимир Ильич отождествил «угнетавшую» нацию с «великой». Но то, что характерно для немцев, англичан, французов и других народов, эксплуатировавших и унижающих население своих колоний, к русским совершенно не относится. В своей стране они никогда не имели преимуществ - как представители «державной» нации перед всеми другими; они не были колонизаторами.

Может показаться странным и стремление Сталина реализовать идею панславянизма, и противодействие этому со стороны лидеров Югославии. Возможно, Сталин в этом случае решил использовать национальный фактор в деле сплочения восточноевропейских стран. Но почему столь разумная политика встретила, мягко говоря, не слишком благожелательную реакцию со стороны «братьев славян»?

Оставляя в стороне политические аспекты, обратим внимание на два обстоятельства. Южные славяне - преимущественно яркие брюнеты, высокие, представительные, живущие в благодатном теплом крае, уже чисто внешне мало похожи на большинство русских того времени, переживших страшный период голода и разрухи Гражданской войны, в общем-то, неказистые на вид и вдобавок ожесточенные смертельными схватками с фашистами. Это был не парадный въезд откормленных, вымуштрованных, «чистеньких» победителей, не прошедших еще горнило боевых действий, как это часто бывало с солдатами вермахта, маршем входивших в сдававшиеся им города Европы.

Сходство языков славянских народов еще не определяло сходство культур, отчасти - традиций и, конечно, внешнего вида. Тем более что бытовая, обыденная культура привыкших к лишениям многих представителей русского народа неприхотлива, а высокая русская культура доступна лишь немногим представителям Запада. Она понимается ими чаще всего выборочно, утилитарно и как бы вне связи с народом. В то же время для многих славян приобщение к духовным и интеллектуальным достижениям русских сильно затрудняет местный национализм: мол, а мы-то чем хуже?! Зачем нам признавать гегемонию русской культуры?

Иначе говоря, возникает не взаимодействие, а разобщение народов на почве самолюбивых представителей «нацменьшинств». Это характерно для групп руководителей, интеллектуалов, служащих, пропитанных буржуазным духом. Родственные русские могут восприниматься как высокомерный «старший брат», а по сути, как конкурент. Возникает желание примкнуть, пусть даже с унижением национального достоинства, к какой-либо другой великой культуре, скажем, французской, германской, английской или американской. Так вроде бы не обидно. Хотя, здраво рассуждая, нетрудно понять, что в таком случае славянский народ вынужден приспосабливаться к чуждым духовным ценностям и считать своим гегемоном даже не «старшего брата», а чужого «дядю», который будет относиться к нему высокомерно.

Впрочем, подобный этнический и обще культурный аспекты во второй половине XX века отступают на второй план в сравнении с политическим, идеологическим, экономическим. Уже само по себе геополитическое положение Югославии (а также Албании), не имеющей общей границы с Советским Союзом, ставило эту республику в особое положение, сближало ее со странами буржуазной демократии. Идея славянского единства не привлекала югославское руководство, не желавшее признавать главенствующую, централизующую роль России. При тесном политическом, идейном и экономическом сближении это лишь усиливало зависимость Белграда от Москвы, а Тито от Сталина.

...И тогда, и позже, как известно, победило направление децентрализации, разобщения славян, которое поддерживалось и укреплялось Западом. Тито и его сторонники были первыми, проторявшими этот путь, провозгласив особенность, самобытность югославской концепции социализма и отвергнув панславянизм. К чему это привело как СССР (с хрущевских времен), так и СФРЮ, мы знаем: сейчас эти государства стерты с карты мира. Сталин, судя по всему, реально и прозорливо предполагал такой оборот событий. Тито и его советники, в частности Милован Джилас, не могли этого понять. Нам кажется, что с их стороны решающую роль сыграли субъективные факторы: уязвленное самолюбие, стремление к собственной власти над страной и, при возможности, распространению этой власти на соседние государства.

Первые разногласия

На отношения руководства СССР и создаваемых после 1945 года стран народной демократии сказывалась тревожная, а то и взрывоопасная обстановка «холодной войны», провозглашенной Черчиллем с молчаливого согласия Трумэна. Сталин, по-видимому, был осведомлен о готовности США при случае начать атомные бомбардировки советских городов (нетрудно было и без разведданных

догадаться о такой подготовке). Он был очень заинтересован в мирном сотрудничестве с США, которые за годы войны значительно укрепили свое экономическое положение как внутри страны, так и вне ее.

Можно, кроме того, сказать так: Сталин привычно мыслил глобальными категориями, да и умел руководить огромной и отчасти «лоскутной» страной, соединяющей множество очень разных народов. У Тито политический кругозор был несравненно меньше, так же как опыта государственного деятеля. Но он очень рано почувствовал себя не только маршалом Югославии и ее лидером, но и крупным международным политиком.

В мае 1946 года Тито вторично нанес официальный визит в СССР. Состоялась его беседа со Сталиным, - третья и последняя. Сам Иосип Броз считал, что она была самой сердечной. Милован Джилас вспоминал: «Ни я, ни кто-либо в руководстве не были антисталинистами. Наоборот, если бы кто-нибудь был против Сталина, его бы исключили из партии».

Это было правдой. Даже в 1969 году Тито признавал: «Концепция КПЮ о строительстве и развитии Югославии как социалистической страны вначале находилась под влиянием советской теории и практики, что вполне объяснимо в тогдашних условиях. Это не было навязано нам извне, так как мы сделали свободный выбор» (тут впору вспомнить, как дружно голосили враги СССР и коммунистической идеи о насильственной социализации восточной Европы!).

Югославские комитеты были очень похожи на советы. Конституция ФНРЮ- аналог сталинской конституции 1936 года, а их пятилетка была подобна советской. В свою очередь, и в СССР часто подчеркивали, что Югославия - первая в ряду социалистических государств Восточной Европы. Как писал Джилас: «Время от времени возникали различия во взглядах с советским руководством, но они не имели такого характера, который бы означал конфликт, ссору».

Первые шероховатости стали ощущаться в 1947 году. Они были связаны с положением в Греции. В этой стране с осени 1944 года фактически шла гражданская война между блоком левых партий, руководимых коммунистами, и монархическим режимом, который поддерживали английские войска.

В 1946 году в Греции, вроде бы, создалась ситуация, благоприятная для коммунистов. Монархия не пользовалась широкой популярностью, а английское влияние было слабым (но так только казалось). Тем не менее Тито, лелеявший мечту о создании федерации Балканских стран во главе с Югославией, был по-

лон оптимизма. Он решил присоединить к новой организации страну, где коммунисты не стояли у власти, - Грецию. Однако она входила в сферу интересов Англии, а отчасти США, а Сталин не хотел портить отношения с Западом. Огромные регионы Советского Союза сильно пострадали от войны, а народ устал. Советский атомный проект под общим руководством Л.П. Берии и (в научном плане) И.В. Курчатов был далек от завершения. У США была атомная монополия. Вдобавок оставалась надежда на финансовую и техническую помощь Запада при восстановлении народного хозяйства СССР.

Но Тито настаивал на своем. Его поддерживали болгарский лидер Г. Димитров и левацкое руководство компартии Греции. Чтобы избежать конфликта среди своих партнеров, Сталин уступил. Из Болгарии, Югославии и Албании в Грецию пошел поток военной помощи. В 1946 году коммунисты сформировали Демократическую Армию Греции (ДАГ), которая освободила, взяв под свой контроль, на греческой территории ряд районов.

Теперь у Сталина появилась возможность добиться для российского флота свободного выхода через Дарданеллы, а также создания советских баз в Ливии. Вековая мечта России стать твердой ногой на Средиземном море как будто была близка к осуществлению. Для оказания давления на Турцию были организованы «стихийные» митинги в Ереване и других городах Армянской ССР с требованием присоединения турецкой части Армении (Центра древнеармянского государства).

В общем, Сталин поддержал Тито, хотя его одолевали сомнения. В следующем году они оправдались. Английское правительство, которое вело одновременно войны с коммунистами в Малайе, Индонезии, Бирме, оказалось на грани поражения и обратилось за помощью к США. Те ответили мощной военной помощью греческим властям и турецкому правительству.

Отношения Москвы с Западом начали портиться. А Тито упрямо стоял на своем, несмотря на то что войска греческих монархистов и англичане с американской помощью оправились от поражений. Более того, он пошел вместе с Г. Димитровым на важные шаги, даже не известив о них Сталина: был заключен югославско-болгарский Договор о дружбе и взаимной помощи вопреки настойчивым рекомендациям Сталина повременить до тех пор, пока в Париже не будет заключено мирное соглашение между антигитлеровской коалицией и Болгарией - бывшей союзницей гитлеровской Германии. До его заключения на Болгарию распространялся ряд ограничений.

Более того, Тито и Димитров публично объявили о предстоящем создании Балканской федерации. Это вызвало на Западе вал возмущения. Бои в Греции ожесточились. Стала реальной угроза военного столкновения СССР с Западом. Сталин сделал резкий выговор Софии и Белграду и приказал прекратить митинги в Армении. Используя в качестве формальной причины заключение Парижского мирного договора с Болгарией, Сталин вывел советские войска из этой страны подальше от опасной греческой границы (в Югославии и Албании советских войск не было).

Так Тито и Димитров вольно или не вольно едва не спровоцировали военный конфликт с Западом, который всегда испытывал страх (часто не обоснованный) перед панславинизмом. Руководители западных держав считали, что София и Белград пошли на эти шаги с ведома Москвы.

В конце концов Тито и Димитров вынуждены были признать свои ошибки. Югославия отвергла план Маршалла, чтобы успокоить Сталина. Но в Греции Тито при поддержке леваков из греческой компартии продолжал играть с огнем. В декабре 1947 года было создано Временное Демократическое Правительство Греции, во главе с генералом - командующим ДАГ. Сталин не спешил с признанием нового государства, хотя ряд восточноевропейских стран признали его.

В январе 1948 года произошли два инцидента, осложнившие советско-югославские отношения. Они были связаны с Албанией.

Внешнеполитическое положение этого балканского государства было очень сложным. Его же воинские подразделения были в составе армии Италии, оккупировавшей албанскую территорию в 1939 году. Тогда же король Италии стал и королем Албании. Греция, подвергшаяся итальянскому нападению, объявила войну и Албании. После 1945 года США и Англия из-за победы албанской революции отказывались заключить с этой страной мирный договор, а Греция продолжала находиться с ней в состоянии войны. Греко-албанская граница не была точно определена.

Албания, зажатая между морем и Грецией, нуждалась в помощи с севера, со стороны Югославии, позиции которой в этой стране в военные годы очень укрепились. Албанская народно-освободительная армия создавалась с помощью югославской, а компартия Албании возникла с помощью КПЮ. После войны огромная и разносторонняя помощь Югославии имела для Албании решающее значение.

Тирана зависела от Белграда. Албанский лидер Энвер Ходжа очень считался с Кочей Дзодзе, который был его предшественником на посту генсека ЦК Компартии Албании, а впоследствии вто-

рым лицом в партии и государстве. А Дзодзе являлся человеком Тито и ратовал за интеграцию Албании в состав Югославии. По мнению Тито, это могло решить вопрос албанского меньшинства в Югославии, проживающего в районе Косово. Против Дзодзе выступил руководитель албанской экономики Нако Спиру. Ходжа занял нейтральную позицию.

Если верить мемуарам Ходжи, 6 ноября 1947 года представитель ЦК КПЮ при ЦК КПА Златич, передавая ему заявление Тито, выражавшее недовольство слабым югославско-албанским экономическим сотрудничеством, назвал Спиру «агентом империализма», проводящим антиюгославскую политику.

Против Спиру были выдвинуты обвинения в национализме, антиюгославской деятельности, в установлении связей с классовыми врагами и даже в шпионской деятельности. Было решено вызвать его на заседание Политбюро ЦК КПА и потребовать от него объяснений.

Спиру застрелился у себя в кабинете, отправив свое письмо в советское посольство, где утверждал, что «после тяжелых обвинений югославского руководства в мой адрес я вынужден покончить с собой...»

Сталин договорился с Тито о том, что этот инцидент станет предметом обсуждения между А.А. Ждановым и югославским послом Поповичем. Между ними состоялись две беседы, результатами которых Сталин не был удовлетворен. Он послал телеграмму Тито, предлагая ему направить в Москву своих представителей. Они прибыли в середине января 1948 года.

Согласно мемуарам Джиласа, Сталин сказал: «Значит, члены ЦК в Албании убивают себя из-за вас! Это очень нехорошо, очень нехорошо!» Следующее событие носило более масштабный характер.

21 января 1948 года Сталину доложили, что Тито решил перебросить одну дивизию в Албанию, не информируя об этом СССР. В письме Ходже Тито обосновал такой шаг необходимостью создания условий для организации лучшей обороны участка границы со стороны моря; в случае провокации объединенные части смогли бы оперативно вмешаться и выправить ситуацию.

Но дело в том, что этот «участок» был... албано-греческой границей! А в Греции вовсю полыхало пламя гражданской войны. Главной силой, противостоящей здесь коммунистической ДАГ, были не столько войска греческой реакции, сколько- США и Великобритании. ДАГ получила интенсивное снабжение из Албании и Югославии, имея возможность вообще уйти на албанскую территорию (что и произошло в 1949 году).

Появление югославских войск в этой горячей точке могло только обострить и без того накаленную ситуацию, вызвать столкновения войск Запада с югославами, имевшими договор о союзе с СССР. Советская страна могла быть втянута в войну с англичанами и американцами. Сталин это понимал. Ходжа писал в мемуарах: «Сталин сообщил нам, что не видит какой-либо опасности возможного нападения на нас греческой армии».

По поручению Сталина советский посол в Югославии А.И. Лаврентьев заявил Тито: «Москва опасается, что в случае вступления югославских войск в Албанию англосаксы расценят этот акт, как оккупацию Албании югославскими войсками и нарушение ее суверенитета; при этом возможно, что англосаксы используют этот факт для военного вмешательства в это дело...»

Тито ответил Лаврентьеву, что «не разделяет высказанного Москвой опасения относительно возможных шагов со стороны англосаксов. Не исключено, что поднимется некоторая газетная шумиха, но к этой газетной клевете уже не привыкать». И добавил: «Если Советский Союз сочтет целесообразным вообще это не делать, то Югославия последует этой рекомендации. Но в случае, если Греция захватит Южную Албанию, то Югославия вместе с Советским Союзом будет расхлебывать эту кашу».

Лз Москвы 1 февраля 1948 года поступила телеграмма, в которой отмечалось: «Югославия, имея договор о взаимопомощи с СССР, считает возможным не только не консультироваться с СССР о посылке своих войск в Албанию, но даже не информировать СССР об этом... СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед свершившимся фактом... Между нашими правительствами имеются серьезные разногласия... Во избежание недоразумений следовало бы эти разногласия так или иначе исчерпать».

Разрыв

Авантюры Тито заставляли Сталина настораживаться. Ему не нравилось растущее честолюбие лидера Югославии, его претензии на роль лидера всей социалистической Восточной Европы, который уже хотел, чтобы к Балканской федерации присоединились страны вовсе не балканские - Польша, Чехословакия и Венгрия.

По нашему мнению, в основе трагического югославско-советского конфликта лежали может быть даже не идеологические разногласия, а прежде всего «игры» Тито на международной арене. И дело не только в том, что Сталин опасался за свой авторитет - чрезвычайно высокий в то время. Иосип Броз просто не был готов

к той роли, на которую претендовал. У него политический кругозор ограничивался местным регионом, прежде всего балканским, а также ближними целями и задачами.

Весь сыр-бор разгорался после того, как член Политбюро ЦК КПЮ Генеральный секретарь Народного фронта ФНРЮ Сретен Жуевич тайно встретился с советским послом в Югославии А.И. Лаврентьевым, информируя его о секретном заседании югославского Политбюро. Выступления на нем югославских руководителей, в частности Тито, носили антисоветскую окраску или даже характер вмешательства во внутренние дела СССР. Это безусловно подлило масло в огонь уже начинавшихся разногласий.

И тогда, в 1948 году, и в последующем югославская сторона упорно заявляла, что донос Жуевича носил клеветнический характер и был вызван его властолюбивыми устремлениями, желанием занять место Тито.

В этом, вероятно, есть немалая доля правды. Арестованный в 1950 году Жуевич написал покаянное письмо в ЦК КПЮ, которое тогда же было опубликовано. После этого сразу получил свободу и работал на заметных постах, перестав быть угрозой для Тито.

Отечественный историк Ю.С. Гиренко отмечал: «Советское посольство с его (посла Лаврентьева. - Авт.) приездом все чаще сообщало в Москву о симптомах головокружения от успехов у югославского руководителя, развитии и культивировании в партии и стране волюнтаристских тенденций».

Обвинения Лаврентьевым Тито в национализме являлись некоторым преувеличением. Но утверждение посла, что «существует грубое непонимание значения... политико-морального влияния Советского Союза», вряд ли отвечало реальности, хотя последующие события отчасти подтвердили худшие опасения.

Еще более нагнетали напряженность донесения военного атташе при советском посольстве генерала-майора Сидоровича. Он подчеркивал: «Нет прямого указания, какой идеологии придерживаются сейчас и будут придерживаться впредь в Югославии». И если информация Жуевича и донесения Лаврентьева поступали к Сталину через ряд инстанций, то доклад военного атташе в Белграде был сделан лично Сталину министром Вооруженных Сил СССР Н.А. Булганиным. Вряд ли эти сведения, переданные по государственной линии, не переполнили чашу терпения вождя. Сталин отреагировал, быть может, излишне резко: отозвал из Югославии советских советников и приступил к свертыванию советско-югославских экономических связей.

Весной 1948 года он вместе с Молотовым направил Тито и Карделю три письма с критикой политики югославских руководителей. Даже Джилас признал эту критику в значительной степени правильной. Но Тито отказался согласиться с ней. Н.С. Гиренко писал, что «направив в Москву довольно решительный ответ, югославское руководство, явно с учетом критики Сталина» приняло ряд внутриполитических шагов. Но это не ослабило конфликт. Сталин допустил вмешательство во внутренние дела КПЮ, потребовав участия ВКП(б) в расследовании дел арестованных Жуевича и Хебранга. Тито отказал, но предложил ЦКВКП(б) направить свою комиссию в Белград, чтобы на месте убедиться в клеветническом характере информации о положении в Югославии. Этого не было сделано.

В Румынии созвали совещание Информационного бюро коммунистических партий (Коминформбюро), созданного в 1947 году при активном участии Тито. Оно вынесло резолюцию с очень резким осуждением руководства КПЮ и с призывом его сменить. Западные СМИ сочли Тито обреченным, называя даже дату его свержения - 21 июля 1948 года - день открытия V съезда КПЮ. Тито вывел на улицы Белграда воинские части.

По всей стране проходили партийные собрания, на которых зачитывали резолюцию Информбюро и проводили по ней голосования. Ее сторонников стали называть «информбюровцами»». Иосип Броз удержался у власти.

При открытии V съезда КПЮ в центре президиума красовался большой портрет Тито, по бокам стояли мраморные бюсты - слева Маркса и Ленина, справа - Сталина и Энгельса. В своем отчетном докладе руководитель страны и партии, в частности, напомнил, что югославские коммунисты воспитывались в духе глубокого доверия, любви и преданности Советскому Союзу. Коротко упомянув о резолюции Коминформбюро, он заверил делегатов, что ЦК КПЮ полон решимости, несмотря на все, восстановить хорошие отношения с ВКП(б). И закончил доклад здравицей в честь Сталина под бурные аплодисменты всего зала и возгласы: «Сталин - Тито!»

Авторитет Сталина был очень высок не только среди информбюровцев, но и среди титовцев. Как вспоминал один из соратников югославского лидера Светозар Вукманович-Темпо: «Мы договорились не критиковать Сталина... Его обманули... ввели в заблуждение».

Участники одного из белградских митингов направили советскому вождю следующую телеграмму: «Товарищ Сталин, мы глубоко верим в тебя». М. Джилас вспоминал: «Для Тито разрыв с Москвой явился болезненным психологическим и интеллектуальным

ударом. По мнению его окружения, да и сам он так считал, именно в тот период начались приступы калькулезного холецистита».

«Для наших людей, - утверждал впоследствии Тито, - весь конфликт, и особенно резолюция представляли тяжелейшую травму, ибо мы в Югославии... верили в Советский Союз, верили в Сталина... На моих глазах партизаны гибли в бою с именем Сталина на устах... Мы не стыдимся этих иллюзий. Они играли позитивную роль, свидетельствуя о нашей глубокой вере в прогресс и социализм».

Первая, да и то приглушенная критика в сталинский адрес прозвучала на страницах газеты «Борба» в октябре 1948 года в статье М. Джиласа. Он вспоминал об этом так: «Эту статью я написал по своей инициативе. Тито просмотрел ее и вначале не одобрил критику Сталина. Я пошел к нему и объяснил, что рядовые члены партии не понимают, почему Сталин молчит и почему мы обходим его молчанием и даже возвеличиваем. И Тито согласился...»

Но и в этой публикации не было выпадов против советского вождя. Там говорилось: «Сталин является крупнейшим живым авторитетом не только в международном рабочем движении, но и вообще в демократическом мире... Мы смело можем утверждать, что нигде (кроме СССР) Сталина не любят и не уважают больше, нежели в Югославии. Сталин был, есть и будет в нашей партии одним из величайших корифеев марксизма, верным и достойным учеником и наследником Ленина».

Отношение к личности Сталина в югославской пропаганде оставалось уважительным. Страна вплоть до конца 1949 года действовала на мировой арене вместе с Советским Союзом и другими странами народной демократии. Так продолжалось даже после создания в СССР антититовского «Союза югославских патриотов» и выхода в свет его органа - газеты «За социалистическую Югославию».

Осенью 1949 года стало ясно, что конфликт приобретает затяжной характер. Югославская сторона перешла к ответному широкому политико-пропагандистскому наступлению. В ответ осенью 1949 года А.А. Громыко заявил о решении СССР разорвать все связи с Югославией.

Взаимные обвинения нарастали. Сталин поддался на уверения югославских политэмигрантов об отсутствии у титовского руководства широкой опоры в КПЮ и вообще в Югославии. Это было верно лишь отчасти: югославский лидер в своей стране имел надежных и многочисленных сторонников.

Как отмечал Ю.С. Гиренко: «Несмотря на... единодушие делегатов V съезда КПЮ, в партии все же возникла угроза раскола. Более 55 тысяч коммунистов из 468 175 членов и 51 612 кандидатов

в члены КПЮ высказались за резолюцию Информбюро... Все они были исключены из партии, а 16 312 из них были репрессированы и заключены в специально созданные концлагеря». Вместе с ними были репрессированы тысячи беспартийных сторонников Сталина.

Уже в наше время Миличевич с горечью отметил: «Писатели и литераторы Москвы, России, да и того же «цивилизованного» Запада могли бы при желании узнать об этой жуткой, именно жуткой правде, прочитав ее в книгах... и других материалах живых и уже мертвых свидетелей, переживших этот кошмар. Ни одна из этих книг, благодаря «заботам» шестидесятников, М. Горбачева, А. Яковлева и иже с ними, не переведена на русский язык».

Теперь уже о взаимном примирении не могло быть и речи. Тито так и не смог реализовать свои завышенные амбиции, хотя у себя в стране остался бесспорным лидером, если не сказать диктатором. Как писал американский политолог Дж. Кэмпбелл, начался «процесс постепенного перехода Югославии в западный лагерь».

Впрочем, этот процесс так и не завершился, ибо Тито не хотел, чтобы его страна попала в полную зависимость от ведущих держав Запада. Ведь только с Советским Союзом у Югославии могли быть взаимовыгодные партнерские экономические связи. В блоке государств народной демократии решающее значение имело идейное единство. Среди капиталистических стран действовал в первую очередь закон жесткой конкуренции. Выйти на рынок в качестве полноправного партнера было невозможно. Югославии здесь была уготована роль зависимого государства, что не устраивало Тито. Однако разрыв со Сталиным вынуждал его устанавливать разносторонние связи со странами буржуазной демократии, делая соответствующие идеологические уступки. Это была попытка проторять свой особый, югославский путь общественного развития.

Последствия

Сразу после сообщения о смерти Сталина югославские руководители собрались на неофициальную встречу. На ней Тито произнес, вспоминая о покойном: «Хорошо руководил войной!» В тот же день по его поручению посольство СССР в Югославии посетил заместитель министра иностранных дел ФНРЮ В. Мичунович, выразивший от имени югославского правительства соболезнования по случаю смерти советского вождя.

Когда по инициативе Хрущева произошло примирение, Тито сразу понял всю выгоду создавшейся для него ситуации. Он во многом (но не во всем) ликвидировал свою зависимость от Запада, но не вернулся в ряды союзников СССР. Балансируя в биполярном мире между его полюсами - Советским Союзом и Соединенными Штатами, - он смог создать относительно процветающее государство на очень непрочной экономической основе. И наконец-то он удовлетворил свое честолюбие, став одним из лидеров третьей мировой силы, созданной при его активнейшем участии - Движения Неприсоединения.

В начале сентября 1961 года в Белграде открылась первая конференция этой организации, объединившей 25 государств, включая Алжир, Афганистан, Индию, Индонезию, Ирак, Кубу, Ливан, ОАР и др. Их общая позиция: не участвовать в военных блоках, проводить политику мирного сосуществования, поддерживать стремление к свободе угнетенных народов, способствовать ликвидации колоний, всеобщему полному разоружению.

Несмотря на столь привлекательные декларации, попытка создать на этой основе третий мировой «центр притяжения» в конце концов провалилась. Ведь дело не в лозунгах: они у всех политических объединений весьма привлекательны и благородны. Судить-то надо по делам и возможностям. А независимость - особенно экономическая - всех государств из Движения Неприсоединения была весьма относительной. Устойчивое социально-политическое, научно-техническое, экономическое единство эти страны создать не могли. Слишком сильны, организованы, а отчасти идейно сплоченными, обладающими огромным интеллектуальным и промышленным потенциалами были противостоящие блоки капиталистических и социалистических стран...

Свой «рыночный социализм» Тито базировал на децентрализации экономики, что обусловило не только крайнюю неравномерность и нестабильность социально-экономического развития республик Югославии, но и послужило причиной роста национализма в них. В результате произошло кровавое крушение СФРЮ при преемниках Тито.

До его смерти (в 1980 году) идеология и практика «самоуправляемого, рыночного социализма» пользовались почти открытой поддержкой значительной части советской интеллигенции и скрытой, замаскированной симпатией влиятельных партбюрокра-тов в КПСС. Еще с хрущевских времен, по словам Миличевича, «советская партократия, журналисты, доктора от экономики, от философии, от марксизма проходили титовскую школу... Сотни партийных и советских делегаций направлялись смотреть на «югославское чудо».

Но что стояло за привлекательным фасадом титовской модели социализма?

«Большинство из 1,5 миллиона гастарбайтеров-югославов и их жен напряженно работали на фабриках и заводах... «развитого Запада», - пишет Миличевич, - а также «уличными санитарами» и вышибалами в борделях... Часть из них не выдерживала западного образа жизни и скатывалась на дно этого мира, пополняя ряды люмпенов, мафиозных и гангстерских группировок».

...Вскоре после смерти Сталина Тито совершил визит в Англию. Там ответил на вопросы о возможности интервенции СССР в Югославию. «...Предсказывать не берусь, но могу на основе моих знаний советских людей и условий жизни в СССР заявить, что не верю в возможность этого... Мы будем ждать, мы посмотрим». Ждать пришлось не долго. Уже летом 1953 года с советской стороны была выражена готовность возобновить с ФНРЮ связи во всех областях; была прекращена антиюгославская пропаганда, перестали выходить соответствующие газеты, а их организации были распущены. Но Тито предупредил: «Югославия не свернет в своей внешней политике с того пути, который был проложен с 1948 г., она имеет свой собственный путь».

Хрущев, несмотря на это, стал предпринимать попытки возобновить «дружбу» с югославским лидером, укрепив тем самым социалистический лагерь. Его сын пишет: «Отец предложил... направить в Белград представительную делегацию, чтобы признать совершенные ошибки... Отец чувствовал, что Тито был прав. Он исключительно ценил Тито, его храбрость, мужество... Но противники (Хрущева в Президиуме ЦК. - Авт.) продолжали сопротивляться и предложили, чтобы Тито сам приехал в Москву. Отец сказал, что раз такая великая страна, как Советский Союз, ошиблась, то надо ехать в Белград и во всем признаться. И, наконец, в 1955 году делегация отправилась в Белград».

Накануне ее приезда Тито в очередной раз указал на беспочвенность предложений насчет «возврата в восточный блок». Но и это не остановило Хрущева. Не остудили его пыла ни прохладный прием, ни отдельные нападки со стороны югославских партнеров по переговорам. Так С. Вукманович-Темпо оспорил заявление Хрущева о Берии как виновнике советско-югославского конфликта. Тито, сделав ему выговор, заметил: «Абсолютных гарантий против рецидивов того, что было в отношениях... при Сталине, нет. Можно даже сказать, что впредь они будут проявляться».

Через несколько месяцев грянул антисталинский доклад Хрущева. После завершения съезда Хрущев, зная о секретном характере своего доклада, на который не были приглашены делегации

иностранных компартий, передал его текст Тито на обеде у югославского посла. По словам Гиренко, Хрущев, произносивший тост, вынул из внутреннего кармана пиджака небольшую брошюру и, протягивая ее югославскому послу, сказал: «Передайте это товарищу Тито, прочтет с интересом».

Прибывший вскоре новый югославский посол передал Хрущеву благодарность Тито и заявил: «Мы считаем, что речь идет не только о том, чтобы сказать правду о Сталине, но и полном разрыве с прошлым». Хрущев проинформировал его о решении распустить Коминформ, предложив создать новую международную организацию компартий, надеясь на поддержку Тито. Но югославский посол отреагировал отрицательно.

В сентябре 1956 года Хрущев посетил Югославию с неофициальным визитом. Он и Тито почти две недели беседовали без посредников. Неизвестно, велись ли записи этих бесед. Судя по всему, Тито оставался непреклонен.

Через месяц произошли трагические события в Венгрии под антисталинскими лозунгами. В этом просматривался след не только западных, но и югославских спецслужб. В ноябре того же года Тито публично отверг попытки «сталинских элементов» возложить вину за беспорядки в Познани (Польша) летом 1956 года и события в Венгрии на Югославию. И выразил уверенность в том, что «невозможно остановить процессы, которые начались в 1948 г. в Югославии». Заодно выступил и против тех, кто «безответственно сваливают всю вину на русских». Советско-югославские отношения вновь ухудшились в 1958 году при обсуждении идеологических разногласий. Полемика продолжалась с перерывами, порой длительными, весь оставшийся период жизни Тито.

Когда тлетворное влияние горбачевской «перестройки» проникло в тогда еще социалистическую Югославию, началось ее разложение. Покойного югославского вождя стали обвинять в «сталинизме». Широкое распространение в прессе получила тема Голого острова - аналог пропагандистской темы ГУЛАГа.

Характеризуя масштабы, которых достигли нападки на дело и имя Иосипа Броза Тито, югославский автор Шувар признал в марте 1990 года, что «в стране развернулась беспощадная война против мертвого Тито». Бывший национальный герой и вождь теперь поносился как «коминтерновский и ватиканский заговорщик», узурпатор, деятель, который «заводил шашни» с немцами в годы народно-освободительной войны, «мучитель сербов».

Посмертные судьбы Тито и Сталина похожи, так же как судьбы стран, которые они возглавляли. А в 2003 году толпы югославов

шли возлагать цветы на могилу Тито с плакатами: «Тито! При тебе было лучше!»

Во всяком случае, при нем была крупная европейская страна - Югославия, которая позже подверглась распаду, расчленению. То же произошло и с Советским Союзом. Но учтем, он простоял после смерти Сталина почти сорок лет, несмотря на то что со времен хрущевизма расшатывались устои этой великой державы. Попытки Тито балансировать между двумя мощными блоками, извлекая из этого определенные выгоды, завершились крахом. Крупнейшую часть Югославии - Сербию - бомбили и подавляли представители «западных демократий», к которым тяготел Иосип Броз Тито. При случае они никогда не стесняются показать свой хищный оскал. В конфликте с Тито Сталин исходил из давнего принципа: кто не с нами, тот против нас. Возможно, для мирного времени следовало бы действовать менее жестко, предоставляя Югославии двигаться «титовским» путем. Хотя этот путь, как показала суровая действительность, вел в пропасть.

...В заключение приведем высказывания близкого соратника Тито в борьбе против Сталина, а потом яростного оппонента Тито Милована Джиласа:

«Сталин был выдающимся политиком. Пожалуй, даже самым выдающимся для того времени. Он много добивался в осуществлении своей доктрины, и, конечно, имел право, как и любой политик, бороться за власть... Сталин останется в истории как, несомненно, крупная неординарная личность...

Существует... мнение, что Сталин был неглубоким человеком, примитивным в своих решениях и психологии. Мой взгляд другой. Думаю, что через очень сложный внутренний процесс размышлений и переживаний он приходил к упрощенным выводам. Но это и есть талант политика. Высказывалось сомнение относительно веры Сталина вообще в коммунизм. По-моему, он верил. Иначе не мог бы воодушевить миллионы людей, они сразу почувствовали бы фальшь. Конечно, концепция коммунизма у него была своя, но он все-таки верил, что в далеком будущем такое общество возможно... Собственной корысти, кроме стремления к славе, у него, пожалуй, не было. Его не интересовало, скажем, имущество...»

Конечно, у Джиласа есть и резко отрицательные, а то и уничижительные отзывы о Сталине. Но это уже результат идеологических расхождений и отступничества данного публициста от коммунистических убеждений. В подобных случаях человек вольно или невольно оправдывает свое предательство (или разочарование) утрированными и подчас несправедливыми нападками на своих бывших кумиров.

Кстати, в 1969 году Джилас опубликовал свою книгу «Несовершенное общество. Теоретическая критика современного социализма». Уже само заглавие заставляет недоумевать: а разве было или может быть «совершенное общество»? Идеал непременно отличается от действительности. Коммунистический или даже социалистический идеалы несравненно благородней, справедливей, гуманней идеалов капитализма.

Отметим и то, что Джилас верно подчеркивал губительное для социализма обуржуазивание «номенклатуры», превращение ее в паразитический класс, озабоченный добыванием материальных благ и удержанием власти. Естественным порождением этой гнилостной среды стали такие фигуры, как Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев, Гайдар, Ельцин...

На китайском направлении

Как пишет современный австралийский автор русского происхождения Михаил Александров, «политика в отношении китайской революции в 1924-1927 годах стала первым опытом самостоятельной внешнеполитической деятельности Сталина. Этот опыт оказал непосредственное влияние на эволюцию его взглядов по вопросам международных отношений».

К тому же ему пришлось проводить собственную стратегическую линию, существенно отличающуюся от марксистско-ленинской концепции приоритета классовой борьбы и установления диктатуры пролетариата. Он поддерживал националистическую партию Гоминьдан. Ее основатель и руководитель Сунь Ятсен (1866-1925) незадолго до смерти написал политическое завещание, обращаясь к советскому правительству:

«Я оставляю после себя партию, которая, как я всегда надеялся, будет в союзе с вами при выполнении своей исторической задачи освобождения Китая и других угнетенных народов от ига империализма... Поэтому я завещаю своей партии поддерживать с вами постоянный контакт. Я твердо уверен, что ваша поддержка моей страны останется неизменной. Дорогие товарищи, уходя из жизни, я выражаю надежду, что приближается тот день, когда Советский Союз будет иметь в лице свободного и сильного Китая своего друга и союзника, и что оба государства пойдут рука об руку как союзники в великой борьбе за освобождение всего человечества».

Здесь обращает на себя внимание высказывание об освобождении угнетенных народов от ига империализма. Российские коммунисты-западники склонны были толковать подобные обороты в духе революционной классовой борьбы. Но Сталин понял и принял эти слова Сунь Ятсена как указание на консолидацию национальных сил в борьбе за свободу страны, а не диктатуру пролетариата, который в Китае был еще слишком малочисленным.

Понятно, такую свою точку зрения Сталин не афишировал на официальных выступлениях. Однако по его указанию советник ЦК ВКП(б) при Гоминьдане Михаил Бородин договорился с Сунь Ятсеном о включении в его организацию китайских коммунистов. Выходило так, что общенациональные интересы ставились выше узко классовых.

На XIV съезде ВКП(б) Сталин сопоставил ситуацию в Китае с той, которая была до слияния Северной Америки, Германии, Италии в единые государства, даже не упомянув об установлении власти пролетариата, высказав убеждение: «Мы сочувствуем и будем сочувствовать китайской революции и ее борьбе за освобождение китайского народа от ига империалистов и за объединение Китая в одно государство. Кто с этой силой не считается, тот наверняка проиграет». Он вполне определенно констатировал: «Китайская революция, будучи революцией буржуазно-демократической, является вместе с тем национально-освободительной революцией, направленной своим острием против господства чужеземного империализма...»

Правда, в то время Китай формально был самостоятельным государством, в котором власть Гоминьдана распространялась лишь на южные провинции. Учитывая позицию Сунь Ятсена, Сталин делал все возможное для того, чтобы страна объединилась под господством Гоминьдана, и лишь затем коммунисты смогли бы при благоприятных обстоятельствах прийти к власти. На этот случай он призывал их «обратить особое внимание на работу в армии».

Как справедливо отметил М. Александров, «Сталину было важно обосновать национально-освободительный характер революции, чтобы направить ее в антизападное русло». И по этой причине он выдвинул тезис о «косвенной интервенции» империалистов, имея в виду финансовую и экономическую экспансию.

«Для Сталина, - пишет М. Александров, - главным был геополитический аспект. Сталину было по большому счету все равно, кто будет находиться у власти в Китае: коммунисты или гоминьдановцы. Для него важен был единый Китай, проводящий антизападную политику». Добавим - и антивосточную тоже (имея в виду Японию), но при дружеских связях с северным соседом - СССР.

Однако в Коминтерне, возглавляемом Г.Е. Зиновьевым, господствовали другие настроения. Там еще преобладали троцкистские взгляды на мировую революцию и установление диктатуры пролетариата (реально- коммунистической партии, а еще точнее - руководящей ее верхушки, партаппарата). Зиновьев писал: «Национально-освободительное движение угнетенных народов против империализма достигнет успеха только в том случае, если будет идти рука об руку с борьбой международного пролетариата против империализма». То есть на первый план он ставил интернационализм и классовую борьбу. Когда в конце мая 1925 года английские войска расстреляли демонстрацию в Шанхае, руководители Коминтерна приняли это за признак начинающейся пролетарской революции под руководством рабочего класса. Все это не соответствовало действительности. В четырехсотмиллионном Китае рабочих было относительно мало (не более 15-20 миллионов), а компартия страны насчитывала всего лишь 10-15 тысяч человек. Массовой организацией был именно Гоминьдан, в который входили представители разных слоев населения, включая буржуазию и мелких помещиков.

Тем не менее в январе 1926 года тезисы Коминтерна провозглашали: «Китайская революция является звеном в цепи мировой революции, поэтому обширные районы мира непосредственно охвачены революционной ситуацией. Это признак приближения мировой революции». Через два месяца Исполком Коминтерна по сути дела раскритиковал сталинскую политику в этом вопросе, выступив «против правого ликвидаторства, который недооценивает независимые классовые задачи китайского пролетариата и ведет к бесформенному слиянию с национальным движением в целом...»

В рядах Гоминьдана лидером был Ван Цзинвэй, а вторую позицию занимал Чан Кайши, командовавший наиболее боеспособным Первым армейским корпусом. В качестве представителя Сталина при руководстве Гоминьдана находился М. Бородин, а главой советской военной миссии по политической части был И. Разгон, сторонник Зиновьева и Троцкого.

В марте произошли неуклюжие маневры китайских коммунистов, похожие на стремление захватить власть силой: командующий гоминьдановским флотом (коммунист) приказал флагманскому крейсеру «Чжуншань» выйти на боевые позиции сначала к острову, где находилась военная школа Вампу, затем на рейд Кантона. В городе находился Чан Кайши, обеспокоенный этими действиями. По его словам, он решил, что коммунисты намерены поднять восстание. Действительно, напрашивались аналогии то ли с черноморской эпопеей крейсера «Потемкин», то ли с революционной «Авророй» в октябре 1917-го...

Впрочем, почему произошли эти события в Китае и кто их организовал, точно не известно. Однако факт остается фактом: воспользовавшись ими, Чан Кайши взял власть в свои руки, а это в наибольшей степени отвечало позиции Сталина. Ведь произошла централизация власти в Гоминьдане, что укрепляло организацию; новый руководитель был готов пойти походом на север и объединить Китай. К тому же Чан Кайши постарался избавиться от таких политических советников в его армии, как И. Разгон.

Примерно в то же время на Британских островах произошла всеобщая стачка, которую Зиновьев расценил как новый революционный подъем, ведущий к мировому пожару, перерастанию экономических требований в политические. По инициативе Коминтерна советские профсоюзы стали переводить бастующим шахтерам крупные денежные суммы. В результате серьезно испортились советско-британские правительственные отношения, а никакой революции в Англии не произошло. Зиновьева вывели из состава Политбюро, а затем он покинул пост председателя Коминтерна. По выражению Троцкого, с этих пор у Сталина появилась тенденция «подменять политику дипломатией». Пожалуй, точнее сказать, следуя мысли А. Александрова, что проявилась сталинская дипломатия в соответствии с его геополитикой и пониманием нелепости и вредности установки на мировую революцию.

Тем временем гоминьдановская армия под руководством Чан Кайши (и при советских военных советниках) одерживала победы в Центральных провинциях Китая. Возникла серьезная опасность интересам Англии в этом регионе. И тогда ее руководство предложило пересмотреть неравноправные договоры с китайским правительством. Чтобы не произошел переход Чан Кайши на сторону богатого западного партнера, были организованы антибританские демонстрации в нескольких китайских городах, порой с захватом английских концессий. Усматривая во всем этом «руку Москвы», в мае 1927 года Англия разорвала дипломатические отношения с СССР.

Но все это не означало укрепления позиций коммунистов в Китае. Напротив, Чан Кайши произвел новый военный переворот, выступив против коммунистов для установления личной власти и, как он утверждал, полной независимости Китая от внешних влияний. На деле, по-видимому, влиятельные буржуазные круги Гоминьдана испугались роста популярности коммунистической идеологии. А по его словам, он противодействовал превращению компартии Китая в «доминирующий фактор китайской политики».

Такие опасения Чан Кайши понять можно. Однако он явно переоценил свои силы и возможности Китая на данном этапе стать самостоятельной державой, не зависящей ни от экономически развитых капиталистических стран, ни от СССР. Не учел он и того, что для китайского народа идеи коммунизма были ближе и привлекательней, чем буржуазная идеология, а значит, и велик был авторитет Советского Союза.

«Обманув доверие Сталина, - пишет М. Александров, - Чан Кайши совершил главную стратегическую ошибку своей жизни. Вообразив себя корифеем высокой политики... Выйдя на профессиональный ринг международной политики, он оказался не в своей весовой категории и не смог достаточно долго «держать удары» маститого политического оппонента, каковым являлся Сталин. Это и привело Чан Кайши в конце концов к жестокому политическому поражению, сделав его невольным изгнанником в своей собственной стране».

Однако до этого финала было еще далеко. В руководстве Коминтерна по-прежнему доминировали установки на мировой революционный пожар и диктатуру пролетариата, в частности, в приложении к событиям в Китае. На V съезде КПК, в присутствии представителей Гоминьдана индийский коминтерновец М. Рой заявил: «На нынешнем этапе революции гегемония принадлежит пролетариату, и он участвует в национально-революционном правительстве, чтобы использовать государственный аппарат в качестве инструмента завоевания власти». После этого, естественно, гоминьдановцы постарались избавиться от коммунистов, столь агрессивно - с подачи Коминтерна - нацеленных на свержение их руководства национально-освободительным движением.

На пленуме Исполкома Коминтерна была принята резолюция, лишь частично учитывающая концепцию Сталина. Ему пришлось с этим смириться, ибо он поддерживал Чан Кайши, но результатом оказалось установление его диктатуры. Гоминьдановцы сплотили свои ряды, разорвав сотрудничество с КПК.

На данном этапе дипломатическая стратегия Сталина потерпела фиаско. Возможно, виной тому была прежде всего слишком явно антигоминьдановская и примитивно революционно-пролетарская точка зрения руководства Коминтерна. Троцкистско-зиновьевская оппозиция тем самым ударила не только по КПК, но и по внешней политике Сталина в Китае. На это определенно намекалось в опубликованной в сентябре 1927 года платформе оппозиционеров:

«Главной причиной неблагоприятного исхода китайской революции на нынешнем этапе является принципиально ошибочная политика руководства Российской коммунистической партии и всего Коминтерна. Результатом стало то, что в решающий момент в Китае фактически не существовало реальной большевистской партии. Возлагать сейчас вину только на китайских коммунистов является искусственным и недостойным. Мы имеем в Китае классический эксперимент применения меньшевистской тактики в буржуазно-демократической революции».

Подобный перенос на китайскую почву реалий русского революционного движения являлся, как говаривал Сталин в подобных случаях, происками начетчиков и талмудистов. Ведь если бы коммунисты раньше пошли на противостояние с гоминьдановцами, это привело бы к гражданской войне и, скорее всего, к расчленению Китая. Этого Сталин стремился избежать и в геополитическом аспекте был прав, а его цель была достигнута. За период сотрудничества с Гоминьданом КПК укрепила свой авторитет. На ее чрезвычайной конференции были смещены генеральный секретарь партии Чэнь Дусю и его некоторые сторонники.

В ответ на критику оппозиционеров, Сталин обвинил их в «левацком» уклоне и авантюризме в политике. Его мнение было поддержано большинством участников июльского пленума ЦК ВКП(б), а Троцкому и Зиновьеву вынесли строгий выговор с предупреждением.

Трезво оценивая реальную обстановку в Китае, Сталин сделал ставку прежде всего на национально-освободительное движение, и в этом был прав. Однако он не мог открыто и четко выступить с такой доктриной, ибо она не соответствовала марксистско-ленинской общетеоретической установке. Он вынужден был принимать половинчатые решения под напором сил оппозиции, которая чутко улавливала его отступления от партийных догм, а прежде всего отказ от концепции мировой пролетарской революции. *

Самое главное - другое. Вопрос в том, насколько целесообразной была стратегия Сталина и можно ли было избрать какую-то другую, более эффективную с позиций мирового коммунистического движения и интересов Советского Союза?

Быть может, наиболее радикальным стал бы отказ коммунистов Китая от конфликтов с гоминьдановцами, признание на данном этапе единственно верной политики национального единства. Но тогда КПК рисковала утратить свою популярность в массах, раствориться в Гоминьдане.

Другая крайность - полный разрыв с чанкайшистами и захват власти коммунистами, развязывание гражданской войны. Как мы уже говорили, это грозило хаосом в стране и ее расчленением. Между прочим, в 1927 году один из коммунистических лидеров Мао

Цзэдун поднял крестьянское восстание в провинции Хунань, но оно вскоре было подавлено.

Возможно, у Сталина были какие-то более выгодные ходы в проведении своей стратегической линии между этими двумя крайностями, но о таких вариантах нет никакого смысла рассуждать. Он сделал едва ли не все возможное для того, чтобы провести в жизнь свой геополитический план, добившись успеха, и в то же время избежать неопровержимых обвинений в отходе от марксистско-ленинской концепции. Национальные интересы китайского народа он поставил выше теоретических догм революционного интернационализма (такие убеждения сложились у него еще в период Гражданской войны в России, в частности, после провала наступления Тухачевского на Варшаву). Он был реалистом.

«...Опыт сталинской стратегии в Китае, - сошлемся опять на М. Александрова, - важен тем, что показав, с одной стороны, политический реализм Сталина, с другой, он в очередной раз подтвердил известную истину о том, что политика есть искусство возможного.

Лидер великого Китая

У Мао Цзэдуна (1893-1976) было немало общего со Сталиным. Оба - из простых семей, достигли великих успехов благодаря упорству, труду, самообразованию; принимали активное участие в гражданских войнах; поднялись к вершинам всемирной славы. Оба писали стихи. Правда, Сталин, добившийся еще в юности в поэтическом творчестве успехов (его стихи вошли в грузинский учебник по литературе до революции), потом пренебрег им и не любил вспоминать о своих поэтических произведениях. А Мао Цзэдун писал их до глубокой старости, издав несколько томов своих стихотворений.

Вождь ВКП(б) и Коминтерна в 1920-е годы мог и не знать о руководителе крестьянского восстания в провинции Хунань молодом Мао Цзэдуне. Но уже в начале 30-х годов слава об этом партизанском вожаке, ставшем председателем ЦИК и Совнаркома Китайской советской республики, занимавшей южные провинции страны, перешагнула границы его отечества.

В 1934-1936 годах китайская Красная Армия'под напором го-миньдановцев оставила советские районы Китая, совершив беспримерный переход протяженностью около 10 тысяч км на Северо-Запад, ближе к границе с СССР. Одним из руководителей похода был Мао Цзэдун. В пустынной местности Цзуньи в январе

1935 года малочисленное совещание руководителей КПК, не имевшее законного кворума, ввело его в состав Секретариата ЦК. Сталинское руководство Коминтерном не имело отношения к этому решению и было поставлено перед свершившимся фактом.

С тех пор на северо-западе Китая в так называемом Особом районе Мао Цзэдун все больше сосредотачивал власть партийную, советскую, а в значительной степени и военную. Действовал он очень тонко, прикрываясь авторитетом официального представителя Коминтерна при ЦК КПК Ли Лисаня.

В 1941 году, когда немцы подошли к Москве, возникла угроза японского нападения из оккупированной ими Маньчжурии на СССР. Коминтерн послал Ли Лисаню директиву: начать активные действия войск КПК против японцев с целью сковать их вооруженные силы в Маньчжурии. Ли Лисань саботировал эту директиву, фактически отказав в помощи Советскому Союзу. А за его спиной стоял Мао Цзэдун, нарушивший интернациональный долг коммуниста - помочь СССР. Мао предпочел отстаивать свои местные интересы.

В конце 30-х годов Ли Лисань, работавший в СССР, был арестован как «враг народа». Тогда Мао Цзэдун послал в Москву Чжоу Эньлая (впоследствии долголетнего премьер-министра КНР), который добился освобождения Ли Лисаня. Поэтому Мао было легко уйти от ответственности за свое бездействие, свалив вину на антисоветизм Ли Лисаня.

В 1943 году, воспользовавшись роспуском Коминтерна, Мао добился своего избрания на пост председателя ЦК КПК. А всего через два года, пользуясь чрезвычайной загруженностью Сталина и его соратников, ухитрился добиться того, чтобы проходивший тогда съезд китайских коммунистов официально принял решение, что КПК «во всей своей работе руководствуется идеями Мао Цзэдуна» (а не идеями Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, как остальные компартии).

Подобная «самодеятельность» китайского лидера проявлялась даже несмотря на то, что его компартия пользовалась всесторонней (включая финансовую) поддержкой Советского Союза. Тем не менее Мао, опираясь на нее, проводил свой собственный курс. О том, как относились к этому в Москве, можно судить по письму Г. Димитрова к Мао Цзэдуну от 6 января 1944 года (вряд ли содержание данного послания не было согласовано со Сталиным): «1. О вашем сыне. Он устроен мною в Военно-политическую Академию. 2. ...В частном, дружеском порядке не могу не сказать вам о той тревоге, которую вызывает у меня положение китайской компартии... Я считаю политически ошибочным курс на свертывание борьбы с иноземными оккупантами Китая... Я считаю политически неправильной проводимую кампанию против Чжоу Эн-лая и Ван-Мина. Таких людей, как Чжоу Эн-лай и Ван Мин надо не отсекать от партии, а сохранять и всемерно использовать для дела партии. Меня тревожит и то обстоятельство, что среди части партийных кадров имеются нездоровые настроения в отношении Советского Союза. Сомнительной мне представляется также и роль Кон Сина (Кан Шэна. - Авт.)...Очистка партии от вражеских элементов и ее сплочение осуществляется Кан Сином и его аппаратом в таких уродливых формах, которые способны лишь посеять взаимную подозрительность... и помочь врагу в его усилиях по разложению партии...

Мы получили... совершенно достоверную информацию о том, что гоминьдановцы решили послать своих провокаторов в Яньань (ставка Мао. - Авт.) с целью поссорить Вас с Ван Мином и другими партийными деятелями, а также создать враждебное настроение против всех тех, кто жил и учился в Москве... Для меня не подлежит сомнению, что Кон Син своей деятельностью льет воды на мельницу этих провокаторов».

Фрагменты другого письма Г. Димитрова, направленного Мо-лотову и Маленкову 7 декабря 1944 года, показывают, как Мао пользовался помощью СССР в тот период: «По поручению т. Мао Цзэдуна представитель КПК сообщает, что компартия Китая находится в крайне тяжелом финансовом положении... Ввиду этого, ЦК компартии Китая просит, если это возможно, оказать им известную помощь.

Учитывая нынешнею обстановку в Китае и особое положение Китайской компартии, считали бы целесообразным оказать ей помощь в размере 50 000 американских долларов. Просим Вашего разрешения по данному вопросу».

В общем, полагаясь на поддержку Москвы, на принципы интернациональной солидарности коммунистов, Мао Цзэдун, подобно Броз Тито, но более тонко вел свою политическую линию. Уже после XX съезда КПСС он пожаловался на то, что Сталин считал его коммунистом, находившимся под влиянием национализма. Пожалуй, советский вождь был прав. Хотя без опоры на китайский национализм Мао Цзэдуну вряд ли удалось бы объединить свою страну и возглавить ее.

За таким деятелем нужен был надежный присматривающий глаз. Им стал Гао Ган - руководитель Бюро ЦК КПК по Северо-Восточному Китаю, который после освобождения от японской оккупации Красной Армией был передан Сталиным под контроль китайских коммунистов и стал базой их снабжения со стороны СССР.

Уже тогда Мао начал использовать в своих интересах противоречия между СССР и США. Его часто можно было встретить у американского представителя в Особом районе. Какую-то роль играла в этом четвертая жена Мао - Цзян Цин, бывшая шанхайская киноактриса. Она имела на мужа значительное влияние. Например, когда он болел, то соглашался принимать лекарства только из ее рук. А за ее спиной стояла зловещая фигура Кан Шэна - долголетнего представителя КПК при Коминтерне, а затем руководителя спецслужб Мао.

Кан Шэн зарекомендовал себя преданным и старательным палачом. По приказанию Мао Цзэдуна он наносил удары по сторонникам интернационалистской линии в КПК в 1941 - 1945 годах, во время так называемого движения за упорядочение стиля в работе китайской компартии.

Растущий национализм Мао и его контакты с американцами не способствовали росту доверия Сталина к нему. Для советского вождя перспектива иметь такого человека во главе объединенного Китая, население которого приближалось к полумиллиарду, не представлялась вдохновляющей. Пришлось делать ставку на существование двух Китаев: северного - коммунистического, маоцзэдуновского, просоветского - и южного - капиталистического, проамериканского, чанкайшистского.

С Чан Кайши Сталин продолжал поддерживать всесторонние контакты, играя на противоречиях между ним и Мао. Но этой стратегии не способствовало развитие международной обстановки. В первые послевоенные годы США, хотя и пошли на ограниченное вмешательство своих войск в гражданскую войну в Китае, все же были озабочены европейскими делами. Растущая угроза прихода коммунистов к власти в Италии и во Франции, активизация коммунистических партизан в Испании и Греции приковывали к себе внимание американцев. Послать крупные войсковые контингента в Китай США не могли, да и не хотели, предпочитая воевать руками чанкайшистов, получавших обильный поток американской военной техники.

События приняли в значительной степени неожиданный оборот, когда после тяжелых оборонительных боев 1946-1947 годов Народно-освободительная армия Китая (НОАК) при номинальном главнокомандующем Чжу Дэ, а фактическом Мао Цзэдуне, насчитывавшая полтора миллиона человек (немного по китайским меркам), совершила победоносный марш с севера Китая до морского побережья. Конечно, ей очень помогла крупномасштабная и

всесторонняя помощь СССР через Маньчжурию, где властвовал человек Сталина Гао Ган. Позже Мао выражал недовольство тем, что его портретов в Маньчжурии почти нигде не вывешено, зато портреты Сталина висят везде.

Главной причиной победы КПК, взявшей под свой контроль почти весь континентальный Китай (первоначально кроме Тибета), было то, что председатель Мао овладел не только многовековой мудростью философии и дипломатии Китая. Он прекрасно знал особенности своей страны и психологию своего народа. Этим объясняется то, что небольшая, но сплоченная НОАК совершила рывок, принесший ей победу. Толпы, массы чанкайшистских солдат и офицеров, оснащенных новейшей для того времени американской военной техникой, переходили на сторону китайских коммунистов часто без боя. Сталин был поставлен перед фактом победы председателя Мао и начала формирования им центрального правительства единого Китая. Это вполне укладывалось в долговременную стратегию Сталина на Востоке. Создаваемая Китайская Народная Республика стала противовесом империалистическому Западу и в первую очередь США.

Сталин активно, всемерно и всесторонне поддержал создание КНР, несмотря на то, что подозревал председателя Мао в тщательно скрываемых гегемонистских намерениях, которые порой прорывались наружу. Например, он продолжал считать Монгольскую Народную Республику частью Китая.

Народные вожди

Китайский лидер обрушил на советского вождя поток славословий, лести и заискивания. Он надеялся, что таким путем удастся заручиться безграничным доверием Сталина. Зная, что Сталин подозревает его в контактах с американцами, Мао решил в корне устранить подобные опасения. Он хотел, чтобы формируемое им правительство вообще не имело дипломатических отношений со странами Запада, особенно с США.

19 апреля 1949 года Сталин телеграфировал представителю ЦК ВКП(б) при ЦК КПК И.В. Ковалеву: «При встрече с Мао Цзэ-дуном скажите ему следующее:

Первое. Мы считаем, что Демократическому Правительству Китая не следует отказываться от установления официальных отношений с США.

Второе. Мы считаем, что не следует отказываться от иностранного займа и от торговли с капиталистическими странами при определенных условиях. Все дело в том, чтобы условия не налагали таких экономических или финансовых обязательств на Китай, которые могли быть использованы... для удушения китайской национальной промышленности».

В докладе ЦК КПК, переданном в июле 1949 года в Москву, излагалась позиция Мао: «Мы желаем, чтобы ЦК ВКП(б) и товарищ Сталин постоянно и без всяких стеснений давали бы свои указания и критиковали бы работу и политику КПК».

Советский вождь категорически возражал: «Мы весьма благодарны за такое уважение, однако нельзя воспринимать некоторые мысли, которые мы вам высказываем, как указания... Мы можем вам советовать, но не указывать».

Тем не менее Мао настаивал на своем и уверял, что он и его соратники будут осуществлять задачи построения социализма в Китае «по указаниям ЦК ВКП(б) и товарища Сталина». Возможно, в таких заверениях была немалая доля искреннего желания воспользоваться опытом Советского Союза. Но присутствовал, по-видимому, и другой аспект. В это время разгорался советско-югославский конфликт. В Кремле могли опасаться, что теперь появился и замаскированный «китайский Тито». Мао добивался приглашения посетить Советский Союз и лично встретиться со Сталиным, чтобы рассеять подобные подозрения. Но Сталин считал его визит в неофициальном качестве преждевременным и оттягивал его до получения Мао официального статута.

После провозглашения 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики вновь встал вопрос о поездке Мао Цзэдуна в Москву как главы правительства. Мао сообщил о своем желании посетить Москву в декабре, чтобы «лично поздравить тов. Сталина с днем рождения». Через Чжоу Эньлая передал, что одна из главных целей его поездки - отдохнуть и подлечиться. Это было учтено Сталиным. Но западные СМИ расценили или подчеркнули в провокационных целях явный недостаток официальных мероприятий, как отсутствие должного уважения к Мао Цзэдуну со стороны советского руководства. В разгар ссоры между Москвой и Пекином эту версию распространял и сам Мао.

Итак, 16 декабря 1949 года Мао Цзэдун поездом прибыл в Москву. По существовавшему в те годы дипломатическому протоколу Сталин встречать высоких гостей или провожать их на железнодорожные вокзалы или в аэропорты не выезжал. В тот же день состоялась его встреча с Мао. Беседа носила очень теплый, дружественный и взаимно уважительный характер. Это опровергает вымыслы, что Сталин относился к этому гостю без должного внимания и уважения. Сомнительна и версия о том, что Сталин стремился оставить советские войска в Порт-Артуре и вообще на Ляодунском полуострове. Напротив, Иосиф Виссарионович предлагал вывести их. Но Мао категорически возражал, ссылаясь на американскую и в перспективе японскую угрозу Китаю. Он предложил отложить решение этого вопроса до тех пор, пока окрепнет коммунистическая власть в Китае. На том и договорились.

Очень большую осторожность проявил Сталин в вопросе о советском участии в захвате Тайваня, куда бежали гоминьдановцы. На этой акции настаивал его партнер по переговорам.

Советский лидер ответил: «Оказание помощи не исключено, но формы помощи нужно обдумать. Главное здесь - не дать повода американцам для вмешательства. Что касается штабных работников и инструкторов, то их мы можем дать в любое время. Остальное обдумаем».

Сталин считал весьма опасным для КНР затевать военный конфликт с США из-за Тайваня. Он не хотел вовлечь в него СССР (сведения из ранее строго засекреченных архивных документов, в частности, из личного фонда И.В. Сталина).

Во время советско-китайских переговоров состоялись торжества в связи с 70-летием советского вождя. К нему поступали многочисленные поздравления. В отличие от остальных, правительственное послание Мао Сталину, как отмечал советский дипломат А.М. Дедовский, «было кратким, составленным в весьма официальном стиле, и было заметно «сухим», как говорится, «формально-бюрократическим». Чем это объяснялось, трудно сказать».

Тем не менее 21 декабря на торжественном заседании Мао занимал в президиуме самое почетное место и ему первому из иностранных гостей было предоставлено слово. Речь Мао оказалась яркой и эмоциональной.

На приеме, когда начались тосты в честь руководителей и народов социалистических стран, первым был предложен Сталиным тост за Мао. При заключении нового советско-китайского договора, подписанного 14 февраля 1950 года, Сталин добровольно и даже по своей инициативе отдавал все, что СССР получил по договору с Чан Кайши от 14 августа 1945 года. А это был очень щедрый подарок.

Время показало, что геополитическая стратегия Сталина в Китае полностью оправдалась. Поддержка Советским Союзом гоминьдановцев завершилась победой национально-освободительного движения, после чего под коммунистическим руководством была создана держава. Она стала оплотом лагеря социализма в Восточной

Азии в противовес капиталистической Японии, за которой маячил будущий всемирный гегемон США. На тот момент зоны капиталистического влияния заметно сокращались, и это было очевидной победой сталинских идей и его дипломатии.

Во многих азиатских странах обострилось противоборство местных коммунистов со сторонниками и ставленниками империалистического Запада. Филиппины и Малайя, Бирма и Индонезия стали ареной ожесточенных военных действий. Партизанские армии в этих странах вдохновлялись победой, одержанной НОАК успехами КНР.

В таких условиях КПК и ее вождь выдвигались на авансцену Азии. Мао Цзэдун получил прекрасную возможность претендовать на место «азиатского Сталина». Он выступил с предложением создать международную организацию крупнейших азиатских компартий: Китая, Северной Кореи, Северного Вьетнама, Индии, Индонезии, Японии - аналог европейскому Коминформу.

Сталин понимал, что ему сравнительно скоро придется-уйти с мировой политической арены: годы брали свое, а о собственной стране он и раньше задумывался всерьез и без страха, думая лишь о продолжении дела всей своей жизни. Его преемником в мировом масштабе теперь мог стать только «азиатский Сталин» - Мао Цзэдун.

Тем, кто уверен, будто Сталин руководствовался в своих действиях непомерным властолюбием и гордыней, может казаться, что он опасался выдвижения в мировые коммунистические лидеры китайского вождя. Однако поведение Сталина в личной и общественной жизни, даже его манера общаться не дают никаких оснований подобным подозрениям.

Его политика всегда имела дальние, очень дальние цели, уходящие на десятки лет за пределы его личной жизни, и об этом свидетельствуют не только его слова (скажем, на совещании «Большой тройки»- о мире на планете до конца XXвека), но и все деяния, например, знаменитый и поныне непревзойденный по экологической эффективности так называемый сталинский план преобразования природы.

В этом отношении Сталин мог рассматривать Мао Цзэдуна как своего преемника. Однако в то время экономически отсталый Китай не мог быть флагманом коммунистического движения. Им оставался Советский Союз, и Сталин должен был это учитывать. Да и Мао, пожалуй, тоже понимал существующую ситуацию в мире, всячески подчеркивая лидерство Сталина. А тот не препятствовал возвышению Мао Цзэдуна и даже призывал КНР стать лидером стран Азии, которые в то время одна за другой получали независимость от своих бывших метрополий (часто формальную).

Тем временем на Корейском полуострове возникла критическая ситуация. Северная коммунистическая Корея и Южная проамериканская проявляли несдержанность в отношении друг друга, ведя дело к войне. Сталин призывал Ким Ир Сена- вождя КНДР- к осторожности, при этом рекомендуя советоваться с Пекином. А Мао поощрял радикализм Кима, заверяя его в своей поддержке.

Можно сказать, что это была проверка Мао Цзэдуна на «геополитическую зрелость». Ведь теперь он выступал как ведущий игрок в крупной межгосударственной игре в огромном регионе Восточной Азии, где сталкивались интересы таких гигантов как США, Япония, Китай, а также двух корейских стран и гоминьдановско-го Тайваня. При этом Сталин вывел СССР из этой опасной игры, оставаясь как бы в стороне от конфликта, грозящего перейти в военные действия, да еще при наличии у сверхдержавы США «атомной дубины».

Дипломатию Мао Цзэдуна в корейском вопросе вряд ли можно считать успешной. Он не смог (или не пожелал?) решить возникшие проблемы мирным путем. Возможно, рассчитывал на активную помощь СССР.

Когда летом 1950 года в Корее вспыхнула война, Сталин ограничился военно-технической помощью КНДР. Мао был вынужден послать свои войска на помощь Северной Корее. Он долго тянул, но когда американские части вышли к китайско-корейской границе, то решительно двинул свои дивизии на помощь гибнущему союзнику.

Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не поддержка с воздуха советской авиации. Было сбито более тысячи американских самолетов, а преимущество на земле имели многочисленные и отважные корейские и китайские солдаты. Но для Сталина самой главной задачей было - погасить военный конфликт, чтобы он не вышел из пределов локальных боевых действий и, тем более, не вынудил США использовать атомное оружие. В то же время ему было важно связать руки США в Юго-Восточной Азии и тем самым ослабить их позиции в Европе, откуда прежде всего исходила опасность Советскому Союзу.

Подъем Китая и упадок России

Мог ли Сталин предположить, что возникший благодаря его поддержке коммунистический Китай будет успешно, необычайно быстро развиваться и после расчленения СССР, установления в

России буржуазно-капиталистического режима и полного ее краха как великой державы? Вряд ли. Хотя он, судя по некоторым сведениям, очень сомневался в возможностях своих преемников руководить Советским Союзом и всем социалистическим блоком.

...Корейская война, несмотря на ее «ничейный» исход, укрепила позиции Китая в мире и авторитет Мао Цзэдуна. Для Сталина важно было то, что конфликт, в котором страны Запада под эгидой США столкнулись с Китаем, ограничился корейским регионом, а СССР так и остался - формально - в стороне от него, сохраняя нейтралитет, демонстрируя свое миролюбие и нежелание идти на конфронтацию с развитыми капиталистическими странами.

«В конце 40-х - начале 50-х годов, - писал китаевед и дипломат Б.Т. Кулик, - Москва делала все от нее зависящее, чтобы не допустить развязывания третьей мировой войны, запалом к которой мог послужить военный конфликт в Корее. Москва располагала данными о намерениях Вашингтона весьма решительно защищать американские интересы, связанные с Южной Кореей... Таким образом, существовал реальный риск военного столкновения между СССР и США в случае втягивания СССР в корейскую войну. Это могло иметь самые катастрофические последствия. Вот почему у Сталина вызвала негодование инициатива Хрущева направить в Корею несколько танковых корпусов, а также послать туда маршала Малиновского (главкома на Дальнем Востоке и приятеля Хрущева по фронту. - Авт.), пребывание которого там утаить было бы практически невозможно... К началу корейской войны (25 июня 1950 г.) прошло всего только восемь месяцев после испытания первой (советской. - Авт.) атомной бомбы, и в Москве отлично понимали, насколько СССР отставал от США по оснащенности атомным оружием».

Американское военное вмешательство в Корее привело лишь к временному успеху, когда их войска продвинулись далеко на север. Получив весомую помощь от Китая и - более скрытную, но существенную, от СССР, - коммунистическая армия Северной Кореи перешла к решительному наступлению.

Сталин одобрил и поддержал мнение Мао Цзэдуна о роли корейской войны как фактора, сдерживающего агрессивность США. Ее затягивание, несмотря на связанные с этим жертвы, отвечало стратегическим интересам КНР и СССР, приковывало внимание Соединенных Штатов к событиям на Дальнем Востоке, а стало быть, предотвращало угрозу новой мировой войны. Более того, Сталин подчеркивал, что война в Корее выявила слабость вооруженных сил США. По его словам: «Америка не может победить

маленькую Корею. Нужна твердость в отношениях с американцами... Американцы- это купцы. Каждый американский солдат - спекулянт, занимающийся куплей и продажей. Немцы в 20 дней завоевали Францию. США уже два года не могут справиться с маленькой Кореей. Какая же это сила? Они хотят покорить весь мир, а не могут справиться с маленькой Кореей. Нет, «американцы не умеют воевать».

Действительно, претендуя на роль всемирного гегемона, США способны только покупать себе союзников и подкупать тех или иных деятелей в стане противников. Американские агрессии XXI века в Афганистане и Ираке только подтверждают справедливость этих сталинских слов.

С окончанием корейской войны в этом регионе остался тлеющий очаг, грозящий новыми вооруженными конфликтами. Это заставляло США оставаться в напряжении. Был и еще один очаг, угрожающий континентальному Китаю - гоминьдановский Тайвань. Мао опасался высадки чанкайшистов на побережье Юго-Восточного Китая, при поддержке и под прикрытием американцев. Это грозило новой гражданской войной в то время, когда в стране началось социалистическое строительство. «Американский контроль над Тайванем уже создает угрозу Шанхаю и Восточному Китаю», - считал Мао Цзэдун.

Принимая посланца Мао Цзэдуна 20 августа 1952 года, Сталин особо подчеркнул: «Китайские товарищи должны знать, что если Америка не проиграет эту войну (в Корее. - Авт.), то Тайваня китайцы никогда не получат». Противостояние коммунистического Китая с гоминьдановским Тайванем, а вместе с ним и с США, было с геополитических позиций выгодно для СССР. Хотя корейский урок показал американцам, что им не следует соваться на китайскую территорию во избежание полного поражения.

Сталин максимально наращивал научно-техническую экономическую военную помощь КНР. Тем самым он содействовал тесному сближению двух держав, сделав едиными интересы Китая и СССР. Союз Пекин-Москва стал основой содружества стран социализма, раскинувшегося от Восточно-Китайского моря до Эльбы и от Арктики до индокитайских джунглей. Китайско-советская дружба делала это содружество поистине несокрушимым.

...Во время болезни Сталина советское посольство в Пекине было завалено телеграммами китайских врачей с предложениями рецептов отечественной многовековой медицины. А после смерти советского вождя бесконечные колонны китайцев проходили мимо советского посольства в Пекине, где на фасаде был вывешен портрет Сталина, безудержно рыдая. Час за часом советским дипломатам приходилось стоять в почетном карауле у этого портрета.

Мао приехал первым выразить соболезнование. В его глазах стояли слезы. Впоследствии он заявил, что мог бы написать о своих отношениях со Сталиным целые тома.

«После смерти Сталина, - отметил Б.Т. Кулик, - идеологическое воздействие Москвы на ход событий в Китае постепенно сокращается, по существу, сходит на нет. Соответственно возрастает самостоятельность руководства КПК, главным образом Мао Цзэдуна».

Причин для этого было немало. Прежде всего, с уходом Сталина в КПСС не осталось теоретика, который, с одной стороны, был бы способен внести свой вклад в решение очередных задач КПК, а с другой, - обладал бы достаточным авторитетом, чтобы к нему прислушались в Пекине. Новое руководство КПСС фактически самоустранилось от участия в разработке проблем экономического и общественного развития Китая, сведя контакты с лидерами КПК к обсуждению текущих вопросов делового сотрудничества.

Наследники Сталина были поглощены борьбой за лидерство в партии и стране. Это не только отвлекало от других задач, но и вызывало заинтересованность в поддержке со стороны китайского руководства. Новые советские вожди опасались лишиться расположения Мао Цзэдуна, который после ухода Сталина стал наиболее заметной фигурой в международном коммунистическом движении.

Помимо всего прочего, в руководстве КПСС уже тогда начали вызревать тенденции, которые в последующем оформились в хрущевский ревизионизм.

В 1953-1955 годах Хрущев, прорываясь к власти, заручился поддержкой Мао Цээдуна. За эту поддержку он заплатил сполна: отозвал советский флот и советские войска из Порт-Артура и Дальнего, выдал на расправу маоистам Гао Гана - сталинского комиссара при Мао Цзэдуне, ликвидировал смешанные советско-китайские общества, на создание которых Мао пошел при Сталине скрепя сердце. Во много раз увеличилась разносторонняя советская помощь Китаю.

Так продолжалось до антисталинского доклада Хрущева на XX съезде КПСС. Сразу после этого Мао занял по вопросу «культа личности» двойственную позицию, ибо сам был культовой личностью в своей стране. Не желая подвергать опасности удачное сотрудничество с хрущевским руководством, Мао выступил с ограниченной и дозированной критикой Сталина. Да и то она проявлялась только в закрытых беседах с советскими представителями.

В официальных китайских публикациях преобладала пропорция «70 к 30», означающая: заслуги в деятельности Сталина составляют 70%, а ошибки 30%. Мао заявлял, что к оценке Сталина нужно подходить диалектически, отбрасывая все отрицательное, что у него было, и защищая все положительное, правильное. Мао по-прежнему считал Сталина великим марксистом, осуществлявшим по большинству крупных проблем правильную линию.

Б.Т. Кулик писал: «Отказ руководства КПК следовать за Хрущевым в вопросе о культе Сталина был вызван не наличием склонности Мао Цзэдуна к самовозвеличиванию, а более основательными и заслуживающими понимания мотивами... В отличие от Хрущева и его сподвижников, руководство КПК оказалось способным понять, что объективно, целясь в Сталина, стреляют по социализму».

Иначе и быть не могло: ведь социализм в СССР был построен по сталинскому образцу и под его руководством. Русский народ, не считаясь с жертвами, отстоял это завоевание в войне с фашизмом. Сверхдержавой Советский Союз стал благодаря не только героическим усилиям советских людей, но и во многом трудами Сталина, сумевшего сломать сопротивление троцкистов и других оппозиционных сил. Последующие события подтвердили верность его генеральной линии как во внутренней, так и во внешней политике.

Правда, расчленители СССР и их сторонники, прикрывающиеся демагогическими лозунгами, продолжают утверждать, что крах «коммунистической идеи» произошел из-за роковых ошибок Сталина, а еще раньше - Ленина. Эти господа-западники, пропитанные буржуазным духом, или «почвенники», реаниматоры давно сгнившего царского режима, словно не знают, что с хрущевских времен партийная номенклатура упорно боролась за свои привилегии, разрушая созданный в сталинскую эпоху народный, поистине демократический социализм. Так продолжалось 40 лет!

«После прихода Хрущева к власти, - как верно отметил Б.Т. Кулик, - по мере постепенного захвата этим махровым карьеристом руководства партией и государством, в СССР новые буржуазные элементы в советском обществе образовали... привилегированную прослойку, противостоящую советскому народу. Именно эта привилегированная прослойка и составляет социальную базу хрущевской ревизионистской клики. А хрущевская ревизионистская клика является политическим представителем этой прослойки».

После свержения Хрущева Мао охарактеризовал брежневское руководство так: «Это тот же самый хрущевский ансамбль. Политическая карьера его центральных фигур неразрывно связана с Хрущевым».

Мао полностью разделял опасения Сталина о возможности мелкобуржуазного, а затем и буржуазного перерождения социалистического общества. Именно в целях борьбы со «стоящими у власти, но идущими по капиталистическому пути», как охарактеризовал Мао оторвавшихся от народа коррумпированных партократов, и была начата в 1966 году «великая культурная революция». По призыву «великого кормчего» на улицы китайских городов вышли многомиллионные толпы молодежи, а то и подростков...

Постаревший председатель Мао - ему было 73 года - не учел того, что Китай усилиями коммунистов с ним во главе очень далеко ушел вперед по пути всестороннего научно-технического, социально-экономического, культурного прогресса. Китайское государство стало неизмеримо более сложным организмом, чем оно было в период романтической партизанской молодости Мао.

«Культурная революция» привела к хаосу. А задача революционной мобилизации к тому времени уже почти миллиардного Китая была решена только отчасти. Хотя буржуазные тенденции в стране были частично подавлены.

Перед этим массовым выступлением стояла еще одна цель, поставленная Мао: возрождение мирового революционного процесса. Однако эта задача не была решена совсем, ибо Мао гораздо хуже знал окружающий мир, чем свою страну...

Посмертная судьба Мао оказалась лучше, чем сталинская. В Китае, где в каждой семье всегда царил культ предков, не были возможны ни клеветнический хрущевский доклад, ни вынос тела вождя из Мавзолея. Руководители Китая прекрасно сознавали, что преемственность - залог стабильности и укрепления государства.

До сих пор центральную площадь Пекина украшает огромный портрет китайского мудреца и бунтаря, ставшего вождем великого народа. Наследники Мао Цзэдуна были прежде всего патриотами, для которых величие Родины было главной заботой. Коммунистический Китай оказался самой динамично и гармонично развивающейся страной во второй половине прошлого века и в начале нынешнего. Это с полной определенностью доказывает верность идей Сталина и Мао Цзэдуна.

Как только Россия по указке Запада пошла антисоветским путем, она в считанные годы оказалась на задворках современной цивилизации, став экономической и экологической колонией крупных капиталистических держав. Ничего подобного в столь короткие сроки не происходило ни с одной страной, а тем более со сверхдержавой. Победа антисталинистов и антисоветчиков обернулась полным поражением России. Китай, продолжая идти собственным путем, не отрекаясь от прошлого, превратился во вторую мировую сверхдержаву.

...Конечно, нет оснований считать дипломатические контакты Сталина и Мао Цзэдуна дружескими переговорами. Были у них немалые противоречия, а то и конфликты, о которых они предпочитали умалчивать. Наиболее острые противоречия выявились в начале Великой Отечественной войны (о них мы упоминали). Оправдывая невыполнение директивы Коминтерна о максимальной активности боевых действий китайских коммунистов против Японии, Мао Цзэдун говорил: «...Лучше мы сбережем силы, разгромим Гоминьдан, возглавим власть в Китае и тогда, получая помощь от СССР, Англии и Америки, освободим страну от японских захватчиков...» В ноябре 1941 года он выдвинул лозунг: «Десять процентов усилий на борьбу с Японией, двадцать процентов - на борьбу с Гоминьданом, семьдесят процентов на рост своих рядов».

Поэтому после 1945 года Сталин опасался объединения Китая под руководством Мао Цзэдуна, склонного к изоляционизму и отдающему приоритет интересам своей партии, своей страны и себя самого. Позже Мао порицал Сталина, который по его словам «не разрешал китайцам совершить революцию, не верил в силы китайских коммунистов и требовал во что бы то ни стало добиться перемирия с Чан Кайши».

Критикуя Сталина - но только по китайскому вопросу, - Мао тем самым подлаживался к Хрущеву с целью получения максимальной помощи Китаю от СССР. Но в конце 50-х годов Мао потерпел неудачу в своих попытках втянуть Хрущева в военный конфликт с Тайванем. И главное, он натолкнулся на отказ Москвы передать КНР атомное оружие. В этих вопросах Хрущев продолжал линию Сталина, который в 1949 году отказал Пекину в поддержке ограниченных военных действий против Чан Кайши.

Мао своей сдержанной критикой Сталина укреплял собственный авторитет в мире, в то же время отстраняясь от радикализма Хрущева, который стремился к своей гегемонии в мировом коммунистическом движении. Политика Мао была более разумной и честной. Что касается «кукурузника» и «туриста» (так обзывали в народе «Никитку»), то он, поливая грязью умершего вождя, так и не смог организовать свой культ - чего явно добивался - и был свергнут своими же сообщниками.

С Мао Цзэдуном все вышло иначе. Его соратник Дэн Сяопин, которого неоднократно уничтожающе критиковал Мао, но в конце концов ставший его преемником, провозгласил:

«Знамя идей Мао Цзэдуна ни в коем случае нельзя отбрасывать, ибо это будет означать отрицание славной истории нашей партии. Все наши успехи неотделимы от руководства Коммунистической партии Китая и товарища Мао Цзэдуна».

При этом «великая пролетарская культурная революция» расценивалась в официальных документах КПК как трагедия. В то же время подчеркивалось, что она явилась ошибкой, допущенной «великим пролетарским революционером». Но в массах китайских трудящихся, вопреки установкам, спущенным сверху, становилось все больше и больше сторонников того, что идеи и замыслы Мао по поводу «культурной революции» были верны: надо было предотвратить сползание Китая к господству буржуазии и построения капитализма. То была борьба Мао против оторвавшихся от народа и все больше коррумпировавшихся партийных бюрократов. Хотя проведение такого массового мероприятия не могло не сопровождаться без трагических «перегибов», жестокостей, сведения личных счетов и прочих негативных явлений.

«Для сотен миллионов китайцев Мао, - пишет Щевелев, - это национальный герой, объединивший страну. Его ставят вровень с великими императорами и почитают как полубога. «При Мао был порядок!» - говорит пожилой китаец, вспоминая о стабильных ценах и равенстве, вплоть до одежды. Молодой парень - безработный - с горечью роняет: «Когда называют имя Мао, я всегда вспоминаю его выщербленную миску для риса и вижу шикарные «мерседесы», на которых разъезжают сегодня наши чиновники».

Дэн Сяопин, стремясь сохранить единство народа и авторитет существующей власти, выдвинул тезис: «Мы не можем допускать чрезмерной критики ошибок товарища Мао. Поступать так и пытаться очернить товарища Мао - значит пытаться очернить нашу партию и наше государство».

В России все вышло наоборот. Руководители КПСС ради личных и корпоративных интересов очернили деятельность Сталина (в частности, во много раз преувеличивая число репрессированных в 30-е годы и выдавая многих настоящих «врагов народа» за невинные жертвы). Они подорвали доверие народа к партийному руководству, и это ускорило загнивание и перерождение так называемой номенклатуры и ее прислужников. В конце концов предатели коммунистической идеи, социализма, советской власти превратились в предателей Родины, великой России - даже те из них, кто считает себя патриотами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ, ДОСТОИНСТВО, КОМПЕТЕНТНОСТЬ

Материалы о дипломатических поединках Сталина обширны и очень сложны. Порой незначительные детали его переговоров или переписки чрезвычайно важны, многоплановы и имели серьезные последствия не только в ближайшем, но и в отдаленном будущем. Естественно, в книге использована лишь сравнительно небольшая часть фактических данных и, тем более, мнений специалистов.

Существует ряд работ, посвященных внешней политике СССР в сталинскую эпоху. Однако в большинстве своем они демонстрируют приспособляемость авторов к текущей политической конъюнктуре, к «веяниям времени» (конечно же, с Запада) и мнениям имущих власть и капиталы. Ас горбачевских времен потоки лжи захлестнули средства массовой пропаганды и агитации. В такой интеллектуальной среде даже исследователь, желающий быть объективным, невольно подпадает под власть сложившихся стереотипов и продукции психотехнологий.

За последние десятилетия сформировались прослойки отечественных интеллектуалов с внедренной в сознание, как матрица, идеологе-мой: СССР - империя зла. Она подкрепляется другой: Сталин - кровавый деспот, отягченный самыми гнусными комплексами. А из этих двух логически следует третья, не всеми сразу понимаемая: русский советский народ - скопище жалких рабов, трусов и недоумков.

Вот высказывание одного из таких современных историков о Сталине: «О скорой смерти он явно не задумывался, а готовил страну к очередной масштабной дыбе. Но наш мир устроен так, что всему приходит свой срок. Сталин умер в тот момент, когда подготовил очередную удавку своему рабски покорному, пресмыкающемуся советскому народу...» (Б.С. Илизаров «Тайная жизнь Сталина»). И если Гиммлер относил советских людей к недочеловекам (а евреев и цыган - к нечеловекам), то ему, пожалуй, такое заключение показалось бы вполне разумным. Геббельсовская пропаганда тоже твердила именно это. Но когда предатель Власов в конце 1944 года заявил Геббельсу, что Сталин - самый ненавистный человек в России, то неглупый Йозеф записал в дневнике: «Это, конечно, говорится ради собственного оправдания».

Такое вот нынче время в Российской Федерации: даже Геббельс и Гитлер, не говоря уж о Черчилле и Рузвельте, не позволяли себе таких высказываний о Сталине и советском народе, которые позволяют себе иные российские профессора.

Менее гнусно, но тоже достаточно злобно и лживо отозвался о Сталине и СССР известный антисоветчик английский литератор Р. Конквист в книге «Большой террор»: «Никто еще до этого не создавал государства, покоящегося на твердых основах, но находящегося в полном противоречии с естественными потребностями экономики и со стремлениями народа. А все потому, что старые большевики «не понимали ненасытного стремления к власти как части психики Сталина и того факта, что он с простотой, присущей гению, готов был пойти на действия, противоречащие «законам истории», и сделать то, чего никто не делал раньше».

Сам того не понимая, Конквист возвел Сталина на пьедестал, недосягаемый для простого смертного, приписав ему способность создать государство, противоречащее требованиям экономики, и успешно предпринимать действия, вопреки стремлениям народа и даже законам истории! Как можно, находясь в здравом уме, утверждать такое?!

Мы не склонны считать Иосифа Виссарионовича, при всем его уме, неким сверхчеловеком. Напротив, не сомневаемся, что все его великие достижения объясняются главным образом их соответствием чаяниям русского народа и закономерностям исторического процесса, а также основам государственной экономики. Сам он тоже не высказывался о себе как о необычайном гении. По этой причине он запретил издавать «Рассказы о детстве Сталина», полные славословий в его адрес:

«...Книга изобилует массой фактических неверностей... Но не это главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория... Народ делает героев - отвечают большевики.

Советую сжечь книжку. И. Сталин».

Это было закрытое письмо, опубликованное через много лет после смерти вождя. В нем он высказался четко и мудро. Действительно, народ делает героев. Так же, как он возводит некоторых лидеров в ранг вождей. В таком возвеличивании есть нечто от далекой древности, от патриархального общества, от уважительного отношения к руководителю, почитания его как отца родного. Можно соглашаться или не соглашаться с таким почитанием, но оно традиционно для многих народов и укрепляет единство общественного организма в трудные годины испытаний.

Сталин был народным вождем. Этим объясняется необычайное его возвышение и чрезмерное возвеличивание. В то же время доверие народа придавало ему уверенность и силу, вызывало чувство высокой ответственности. Очень неглупый политик Уинстон Черчилль, отдавая должное знаниям и уму Сталина, особо подчеркнул: «В его словах звучала исполинская сила. Эта сила настолько велика в Сталине, что казался он неповторимым среди руководителей всех времен и народов».

Верно сказано. И такую исполинскую силу черпал он у своего народа, непоколебимо веря в правильность того пути общественного развития, по которому он вел страну. И народ верил ему. Такая вера в высшую справедливость, вождя и Отечество позволила преодолеть советскому народу страшные трудности социалистического строительства и войны, создать великую державу.

Ничего подобного не произошло бы лишь по воле одного человека. Успехи сталинской внешней политики объясняются в первую очередь ее соответствием реальности и ходу истории. (Крах СССР, вступившего усилиями партийной номенклатуры на антисталинский путь, доказывает пагубность такого выбора- не развития, а деградации- для нашей страны, нашего народа.)

...Когда в марте 1943 года В.И. Вернадскому была присуждена Сталинская премия 1-й степени, Владимир Иванович послал на имя Верховного Главнокомандующего телеграмму: «Прошу из полученной мною премии Вашего имени направить 100 000 рублей на нужды обороны, куда Вы найдете нужным. Наше дело правое, и сейчас стихийно совпадает с наступлением ноосферы - нового состояния области жизни... - основы исторического процесса, когда ум человека становится огромной геологической, планетной силой».

Так писал величайший ученый XX века, создатель гениального учения о биосфере, подлинный патриот России. А ныне в нашем отечестве множество посредственных представителей «интеллектуалов» утверждают нечто прямо противоположное и противоречащее здравому смыслу. Например, для нашей книги было бы полезно воспользоваться материалами, опубликованными в сборнике «Сталинское десятилетие холодной войны» (1999). Однако почти все его авторы изначально исходят из антисоветских установок, что уже само по себе исключает научную объективность.

Вот название одной из статей: «Европейская безопасность и «угроза» НАТО в оценках сталинского руководства». Тут заведомо предполагается, будто никакой угрозы со стороны этого агрессивного блока не могло быть. В другой статье сразу же разделяются «открытое демократическое общество» и «диктатура» (имеется в виду СССР). Словно не существует безжалостной диктатуры капитала, а существование двух правящих буржуазных и единых по сути партий (плутократия, власть богатых) - это и есть воплощение свободы, открытости и справедливости!

Как можно в наше время отвергать даже мысль об агрессивности и враждебности к социалистическим странам США и НАТО? Разве не Запад активно способствовал расчленению СССР и развалу социалистических европейских государств? Разве не было агрессии НАТО в Югославии? А события в Ираке и Афганистане?! По верному замечанию норвежского историка О.А. Вестада, за последние годы российские и зарубежные ученые словно поменялись местами. У нас стало считаться хорошим тоном поносить свою страну и восхвалять ее недругов или предателей.

Приходится вновь и вновь повторять очевидные вещи: «железный занавес» воздвигли Англия и США; американцы испепелили атомными бомбами два мирных японских города, чтобы запугать Советский Союз; движение борьбы за мир инициировал Сталин с целью предотвратить третью мировую войну, заранее поставить агрессора в невыгодное положение, настроить против него общественное мнение во всех странах.

В упомянутом выше сборнике И.В. Быстрова пишет: «Ядерная стратегия Сталина представляется нам двуликим Янусом. Один лик его - мирные демонстрации на международной арене, предложения о запрете производства и применения ядерного оружия... За этим фасадом скрывалась сверхконцентрация всех экономических и внеэкономических ресурсов советского режима на быстрейшей ликвидации атомной монополии США...»

И все это утверждается теперь, когда доподлинно известны планы США начать атомную бомбардировку десятков советских городов и промрайонов! Словно не о родине пишет автор, а о враждебном государстве, каком-то двуличном «советском режиме». А ведь ряд зарубежных видных ученых-атомщиков были убеждены в необходимости для СССР иметь «сверхоружие» для сохранения мира и некоторые из них, рискуя жизнью, не за деньги, а из убеждения в мирных намерениях Сталина выдавали атомные секреты советской разведке.

Можно согласиться, что сталинскую ядерную стратегию допустимо представлять в виде Януса, но только не в вульгарном смысле «двуличного человека», а в соответствии с пониманием древних греков сути этого бога времени, один лик которого обращен в прошлое, а другой - в будущее, тогда как сам он пребывает в настоящем. Да, Сталин прекрасно знал, что после монгольского нашествия на Россию постоянно нападали именно с Запада (японские агрессии были локальными). Не просто гитлеровская Германия, а вся континентальная Западная и Центральная Европа двинулась на нас в 1941 году.

Странно, что отечественные специалисты, ослепленные «буржуазными ценностями», не желают сознавать, что Вторая мировая война укрепила экономику США, ослабив ее конкурентов и нанеся чудовищный урон Советскому Союзу. Нашему государству был необходим мир, и ради этого мы стремились в кратчайшие сроки создать атомное оружие.

При Сталине наша страна не предпринимала никаких агрессивных действий, если не считать вынужденную и геополитически оправдавшуюся финляндскую войну. Но может быть, советский лидер лукавил и вместо явных боевых действий предпочитал тайные операции?

Вот что писал на этот счет честный русский мыслитель В.В. Кожинов: «Английский политолог Р.-У. Джонсон опубликовал в 1984 году статью, посвященную проблеме «тайных операций» послевоенного времени, в которой констатировал: «Не удалось обнаружить ни единой тайной операции КГБ, сравнимой по масштабам с операциями ЦРУ. Ни одна разведка мира не может быть столь совершенной или настолько удачливой 40 лет кряду. Поэтому неизбежно напрашивается вывод о том, что КГБ крайне редко прибегает, если прибегает вообще, к тайным операциям».

Сопоставляя вывод Джексона с горделивым сообщением Клайна (бывшего заместителя директора ЦРУ. - Авт.) о том, что ЦРУ только в 1945-1952 годах осуществляло «тайные операции» почти в 50 странах, приходится задуматься о сравнительной «агрессивности» СССР и США в те времена, - хотя сегодня господствует версия, согласно которой именно (или даже только) СССР был агрессивен».

Кстати, в сборнике «Сталинское десятилетие...» приведена инструкция Сталина в конце 1941 года генерал-майору В.М. Зарубину, новому резиденту НКГБ в США:

«Следить, чтобы Черчилль и американцы не заключили с Гитлером сепаратный мир и все вместе не пошли против Советского Союза; добывать сведения о военных планах Гитлера в войне против СССР, которыми располагают союзники; выяснить секретные цели и планы союзников в этой войне; пытаться узнать, когда западные союзники собираются в действительности открыть второй фронт в Европе; добывать информацию о новейшей секретной технике, созданной в США, Англии и Канаде».

Как видим, вся эта секретная установка преследовала две цели: как можно быстрее победить в войне с наименьшими потерями и обеспечить безопасность СССР после войны. Никаких указаний о необходимости вести подрывную деятельность против «капиталистических союзников», наносить им какой-либо ущерб, пусть даже лишь идеологический, от Сталина не поступало. Как мы уже знаем, крупных «тайных операций» наша внешняя разведка не практиковала.

Наконец, обратим внимание на утверждение (из того же сборника) Е.Ю. Зубковой: «Миф о враждебном окружении (имеется в виду СССР. - Авт.) дополнялся мифом о существовании «пятой колонны» внутри страны». Выходит, до Великой Отечественной войны Советский Союз находился в окружении дружественных капиталистических держав! Выходит, это злостные мифы сталинской пропаганды - об Антанте, белополяках, мюнхенском сговоре западных держав с Гитлером, о нападении Германии на СССР, о затягивании союзниками открытия второго фронта в Европе, о советском наступлении по просьбе Черчилля, чтобы помочь терпящим поражение в Арденнах англо-американским войскам...

А о существовании в СССР «пятой колонны» неопровержимо свидетельствует сам этот сборник, пропитанный антисоветским духом, не говоря уже о тех сотнях тысяч «перевертышей», включая множество номенклатуры КПСС, усилиями которых было покончено с социализмом в России, а национальные богатства оказались в руках березовс-ких, гусинских, абрамовичей, Ходорковских, Чубайсов, ельцинской Семьи и прочих олигархов и их сообщников (да и Горбачев остается процветающим миллионером).

Очевидный факт: победа врагов народной демократии вне и внутри (главное!) СССР привела к расчленению великой державы, подрыву экономической, научно-технической, духовной мощи России и грозит ей дальнейшим распадом при вымирании русского населения и деградации русской культуры. Кого-то это безусловно радует. Хотя и для мирового сообщества ничего хорошего в долговременной перспективе подобные процессы разложения не сулят.

...До середины 1980-х годов в нашей стране тезис о «врагах народа» (получивший некогда распространение в Риме при императоре Нероне и широко использовавшийся во время Великой французской буржуазной революции) еще мог кем-то считаться порождением сталинской пропаганды. Но разве последующие события его не подтвердили? Разве обнищание практически всех советских народов и вымирание русского после 1991 года не является неопровержимым доказательством того, что к власти пришли именно враги и губители народа?!

К сожалению, именно они, озабоченные личными и клановыми корыстными интересами, получили возможность покупать представителей средств массовой пропаганды, а также деятелей культуры и многих интеллектуалов. И это катастрофа не только для СССР и России, но и для всей современной технической цивилизации, производящей не столько культурные ценности, сколько отходы, буквально разъедающие глобальную область жизни - биосферу.

Сталин был великим геополитиком. К такому выводу приходишь, обобщая результаты и цели его дипломатических поединков.

Он прекрасно понимал, что русская (российская) общественная система, русские традиции, образ жизни, идеалы чужды западному буржуазному общественному укладу. Знал он и то, что Запад давно стремился превратить Россию в свой сырьевой придаток и в то же время опасался ее мощи.

Выражая идею крупнейших русских мыслителей, прежде всего Н.Я. Данилевского, Вадим Кожинов справедливо писал: «Наша страна издавна воспринимается на Западе не только как чуждый, но и как враждебный континент. И это - геополитическое - убеждение, несомненно, остается незыблемым - по крайней мере в предвидимом будущем».

К этому можно добавить суждение Михаила Александрова, на которого мы уже прежде ссылались: «Особая нелюбовь к Сталину на Западе объясняется, видимо, как раз тем, что он доказал возможность альтернативного западному пути экономического развития». Добавим: не только доказал возможность, но и продемонстрировал преимущества этого строя и в развитии народного хозяйства, культуры и благосостояния народа, и в сражениях с захватчиками.

Не потому ли до сих пор, даже после полувека, прошедшего после смерти Сталина, не только не умолкают, но подчас яростнее становятся его хулители, завистники, клеветники и злобные враги? Некогда «швондеры» обрабатывали «шариковых», натравливая их на интеллигенцию и буржуев. Нынешние многочисленные «швондеры» по радио, с телеэкранов, в газетах и журналах успешно ведут подобную идеологическую обработку в противоположном направлении: восхваляя богатых и «западное открытое демократическое общество» и возводя всяческую хулу на Советский Союз, народную демократию, коммунистическую идею, на Сталина.

В век электронной наркоцивилизации нетрудно манипулировать общественным сознанием. Особенно успешно действуют психотехнологии на интеллектуала, который слишком часто и сам «обманываться рад», существуя в мире идеологем и умозрений, одинаково отдалившись от народа и от природы.

Великие победы нашей страны при Сталине теперь слишком часто преподносят как поражения. Вызывает отвращение низость и беспринципность тех, кто это утверждает. Вот, к примеру, Ричард Пайпс, профессор русской истории Гарвардского университета, побывавший в советниках президента США Рейгана по Советскому Союзу. Сверхзадача данного историка - показать, что Россия была «империей зла» всю свою историю, а с приходом к власти Сталина превратилась в тюрьму народов и кровавую мясорубку. «Карательная машина с каждым годом совершенствовалась, - утверждает Пайпс, - до тех пор, пока при диктатуре Сталина повальное уничтожение людей не достигло размаха, невиданного в истории человечества».

Вот уж поистине этот западный интеллектуал захлебывается от злобы и ненависти к России-СССР. Понятно, что его натравливают, платя неплохие деньги. Но странно другое. Ведь ему было хорошо известно, что представляла из себя сталинская система не только по фактам (скажем, при Сталине за 30 лет расстреляно около 700 тысяч человек, преимущественно уголовников; число политзаключенных колебалось в пределах 100-500 тысяч). Дело в том, что его жена жила некоторое время в условиях «диктатуры Сталина».

Вот свидетельство В.М. Бережкова, беседовавшего с миссис Пайпс: «Она выразила сожаление по поводу резкостей, которые позволил себе ее супруг по отношению к СССР. Я заметил, что, зная взгляды профессора Пайпса, не ожидал иного.

- Но мне, - настаивала миссис Пайпс, - всегда в таких случаях неловко...

Моя собеседница пояснила:

- Я всегда буду благодарна Красной Армии, спасшей жизнь мне и моим родным в 1939 году. Я была еще совсем маленькой. Мы жили в Варшаве и, когда Германия напала на Польшу, бежали на Восток. Оказались в районе Пинска в расположении Красной Армии, вступившей в Западную Белоруссию. Никогда не забуду, как хорошо отнеслись к нам и другим беженцам ваши офицеры и солдаты. Нас накормили, дали кров. Потом советские власти помогли переправиться в Вильнюс - тогда Литва была еще буржуазной республикой... Если бы не Красная Армия, мы бы погибли. Все наши близкие, оставшиеся в Варшаве, были уничтожены нацистами в гетто. Ричард тоже выбрался из Польши через Прибалтику, но он не любит вспоминать об этом...»

Вот так проявляется низость, подлость и неблагодарность подобных профессоров и им подобных по отношению к советской стране и советскому народу, спасшему их жизни. Самое позорное, что среди таких людей есть немало евреев, подобных Пайпсу (но не его жене!), которые до сих пор проклинают Сталина и его Россию, словно им при нагрянувших с любимого ими Запада Гитлере жилось бы вообще...

Приведем еще одно свидетельство В.М. Бережкова: «Пишут о «разделе Польши» между Гитлером и Сталиным, об «оккупации» Прибалтийских государств, об «аморальном сговоре» двух диктаторов. Но мне, как свидетелю событий, происходивших осенью 1939 года, не забыть атмосферы, царившей в те дни в Западной Белоруссии и Западной Украине. Нас встречали цветами, хлебом-солью, угощали фруктами, молоком. В небольших частных кафе советских офицеров кормили бесплатно. То были неподдельные чувства. В Красной Армии видели защиту от гитлеровского террора. Нечто похожее происходило в Прибалтике...»

Так ведь и Р. Пайпс был свидетелем всего этого. Более того, его спасли советские люди, руководимые Сталиным. Однако совесть подобных господ покупается за доллары. От них нечистый дух распространяется на многие страны и народы и, что особенно горько, на нашу Родину.

Но может быть, Бережков слишком приукрасил суровую действительность того времени? Он признавался: «Смерть Сталина я пережил особенно тяжело. Ведь он для меня был не только руководителем нашей страны, верным учеником Ленина, создателем всего того, чем мы жили в довоенные, военные и послевоенные годы. Я был одним из тех немногих, кто знал его лично, сидел рядом с ним, вслушивался в каждое его слово, старался передать его мысль собеседнику со всеми ее оттенками и интонациями».

Тем более что Сталин относился к нему по-отечески. Вот молодой офицер Бережков в Тегеране перед самым началом конференции входит к маршалу Сталину. «Он пристально посмотрел на меня, - вспоминает Бережков, - и я поспешил извиниться за небольшое опоздание, пояснив, что явился прямо с аэродрома. Сталин слегка кивнул головой, медленно прошелся по комнате. Прищурившись, взглянул на меня строго, спросил:

- Не очень устали с дороги? Готовы переводить? Беседа будет ответственной».

Казалось бы, такой верный переводчик будет всячески обелять своего бывшего вождя, его политику. Однако тут же Бережков клеймит Сталина как «подозрительного восточного деспота», повинного «в гибели миллионов», учинившего «гонения на высококвалифицированных специалистов, ученых, писателей... истребление талантливых военачальников». Тут уже словно Р. Пайпс заговорил словами того, кто в зрелом возрасте и находясь в здравом уме искренне горевал о потере Иосифа Виссарионовича.

Или этот человек прозрел на старости лет, когда уже не стало СССР, а поношение Сталина превратилось в очень выгодное предприятие? Ответ подсказывает его наивное признание: «В 1992 году меня пригласили прочитать курс лекций в Монтерейском институте международных исследований в Калифорнии. Я внимательно слежу за всем, что происходит дома».

Вовсе не обязательно подозревать подобных «переменчивых» авторов в продажности. Существует огромное количество людей разного типа, более или менее умело приспосабливающихся к существующим условиям и легко меняющих свою политическую «окраску» и убеждения. Мимикрия существует не только в животном мире.

В этом послесловии меньше всего говорится о дипломатических поединках Сталина и отсутствуют какие-либо основательные выводы, подводящие итог данной теме. Все это, надеемся, сделают сами вдумчивые читатели, ознакомившись с приведенными в книге конкретными примерами, документами, свидетельствами.

Возможно, мы заслуживаем упрека в некоторой необъективности: слишком много, мол, сказано о дипломатических победах Сталина и почти совсем ничего - о его поражениях. Не сказывается ли тут чрезмерное уважение к сталинскому гению?

Вообще говоря, как в спортивных, так и в интеллектуальных поединках бывают чемпионы мира, умеющие побеждать своих соперников. У них не исключены отдельные спады, тактические ошибки, а то и отдельные поражения. Но в любом случае подводят итог окончательные результаты. У Сталина они были блестящие, что признавали едва ли не все его противники.

Прежде чем приступить к переговорам, он стремился получить исчерпывающую информацию о своих оппонентах. Великолепный психолог, он находил к каждому из них индивидуальный подход, умея играть на их слабых струнах. При случае он мог поддразнить оппонента, вывести его из равновесия (особенно в непринужденной застольной обстановке).

Блестящий полемист, Сталин вел себя крайне сдержанно, не поддаваясь на провокации и не позволяя себе срывы в поведении, хотя это частенько требовало больших внутренних усилий. Упорство, последовательность и целеустремленность сочетались в нем с готовностью и умением идти на разумные компромиссы. Он никогда не унижал противника, предоставляя ему возможность даже в проигрышной ситуации не чувствовать себя посрамленным.

Естественно, он и сам никогда не терял чувства собственного достоинства и умело давал понять, что представляет великую мировую державу и - что очень важно - великую культуру. Он не терпел пустословия и общих фраз, и это требовало от его собеседников соответствующей манеры, к чему они далеко не всегда были готовы. Простота, ясность и логичность его суждений нередко ставили их в тупик, потому что он сразу же давал понять, что защищает правое дело, не собираясь ни лукавить, ни отступать от своих позиций.

В отличие от многих высоких партийных деятелей, он никогда не подмешивал идеологию в дипломатическую практику, не скрывая, что защищает национальные, государственные интересы. Тем самым он устранял сложности, которые могли возникнуть из-за идеологической пропасти, почти всегда разделявшей его от оппонентов. Так он создавал благоприятную атмосферу переговоров, избегая лишней конфронтации.

По ходу дискуссии он менял стиль и темп переговоров, а когда атмосфера сгущалась, умел разрядить ее шуткой или резкой сменой темы. Собеседников он слушал всегда очень внимательно, не торопясь высказывать собственное мнение; очень ровно, без нажима, избегая лишних эмоций и призывая других поступать так же.

Свои решения он всегда принимал самостоятельно, предварительно все обдумав, проведя консультации со специалистами и обязательно вникая в суть дела, вплоть до деталей.

Сталин выработал и свою манеру поведения. Известная его привычка закуривать во время обсуждения важных вопросов давала ему выигрыш во времени. Он неторопливо вынимал папиросы «Герцеговина Флор», разламывал их, наполнял табаком трубку, раскуривал ее. Выходило так, будто он не обдумывает ответ, а озабочен этими пустяками. Но все это время напряженно работала сталинская мысль, - оттачивая формулировки ответа, выбирая тактику переговоров.

Советский дипломат и специалист по Дальнему Востоку Н.Т. Федоренко сделал такие выводы: «Сталин искусно носил маску, за которой скрывалось нечто непостижимое. Тем более, что он обладал мягкостью жестов, тонкостью интонаций. Это не только подкупало, но и располагало к нему собеседников... Сталин не упускал случая внезапно напасть на другого, и пользовался этим весьма ловко. Мне неоднократно приходилось наблюдать, как он умело переводил разговор на другую, выгодную ему тему, скрывая истинный смысл фразы легким намеком или умолчанием».

И все-таки главные причины успехов сталинской дипломатии заключались, конечно же, не в использовании тех или иных приемов, способов воздействия на противника. Ему противостояли весьма квалифицированные и неглупые люди, изощренные в дипломатических тонкостях, закаленные в политических баталиях. У них был, пожалуй, один общий недостаток, делавший их уязвимыми: практически все они поначалу недооценивали знания, ум и проницательность Сталина.

Вряд ли Сталин притворялся простачком. Он действительно был прост в общении, но в то же время достаточно скрытен, не показывая до поры своих «козырей», своей осведомленности и общего стратегического плана. Однако в нужный момент он мог ошеломить собеседника. Так, он произвел на Черчилля неизгладимое впечатление, когда за десять-пятнадцать минут верно оценил достоинства и недостатки военной операции, которую британский премьер со своими советниками и генштабистами разрабатывал не менее месяца.

Впрочем, высокие интеллектуальные способности Сталина не оставались долго незамеченными. И тогда вступало в силу другое ошибочное предположение его партнеров по переговорам. В своей подготовке к дискуссиям с ним они исходили из широко распространенного и постоянно провозглашаемого коммунистической пропагандой положения

о том, что Сталин является прямым продолжателем и последователем учения Маркса-Энгельса-Ленина. Причем западные антисоветские идеологи вольно или невольно вульгаризировали положения марксизма-ленинизма и представляли их как догмы, которым неуклонно механически следует главный на то время идеолог партии - Сталин.

В действительности же он, не афишируя этого, критически относился к некоторым устаревшим или сомнительным утверждениям классиков марксизма. Так, он высказался категорически против публикации в журнале «Большевик» статьи Ф. Энгельса «О внешней политике русского царизма», обосновав свое мнение в письме членам политбюро в июле 1934 года. Энгельс утверждал, будто русская дипломатия составила нечто подобное иезуитскому ордену, действовавшему независимо и чрезвычайно успешно: «Это тайное общество, вербовавшееся первоначально из иностранных авантюристов, и подняло русское государство до его нынешнего могущества». Заодно Россия преподносилась как захватническая держава, встающая на «путь к мировому господству».

Сталинский ответ заслуживает того, чтобы привести из него большой отрывок: «Можно подумать, что в истории России, в ее внешней истории, дипломатия составляла все, а цари, феодалы, купцы и другие социальные группы - ничего, или почти ничего. Можно подумать, что если бы во главе внешней политики России стояли не иностранные авантюристы, вроде Нессельроде или Гирса, а русские авантюристы, вроде Горчакова и других, то внешняя политика России пошла бы другим путем. Я уже не говорю о том, что завоевательная политика со всеми ее мерзостями и грязью вовсе не составляла монополию русских царей. Всякому известно, что завоевательная политика была также присуща - не в меньшей, если не в большей степени - королям и дипломатам всех стран Европы, в том числе такому императору буржуазной формации как Наполеон, который, несмотря на свое нецарское происхождение, с успехом практиковал в своей внешней политике и интриги, и обман, и вероломство, и лесть, и зверства, и подкупы, и убийства, и поджоги».

Как видим, в этом, как и во многих других случаях, Сталин поднимался над узко классовыми интересами и становился на позиции патриота России, государственника, отстаивающего в первую очередь национальные интересы и справедливость. Если бы у него были какие-то личные амбиции или кастовые (партийные) приоритеты, его внешняя политика потерпела бы сокрушительное поражение, а главное, он потерял бы доверие народных масс, трудящихся (что и произошло в хрущевский и последующие периоды отечественной истории).

«Сталинизм в его философском аспекте, - отметил М. Александров, - отразил в себе идеологию русского национального социализма... Характерно, что и левые, и даже правые эсеры приветствовали поли-

тику построения социализма в одной стране... Сталин как никто другой среди большевиков понял глубинную цивилизационную сущность русской революции, ее направленность не только и не столько против прошлого, сколько против будущего, против той западно-либеральной модели развития, которую пытался навязать России европеизированный правящий слой - тот самый слой, который, по словам Бердяева, был «совершенно чужд народу-крестьянству» и воспринимался им «как мир другой расы, иностранцев». В годы «великого перелома» Сталин почти один к одному реализовал основные элементы народнической программы. Это касается и социализма в одной стране, и развития крупной промышленности под эгидой государства, и артели в мелкой промышленности, и новой формы крестьянской общины в сельском хозяйстве...

С учетом вышесказанного, систему философских взглядов, на которой основывалась внешнеполитическая доктрина Сталина,, можно было бы условно обозначить как русский национально-государственный социализм... В основе русского социализма лежало не этническое происхождение того или иного лица, а принцип гражданства, принадлежность к многонациональному народу России».

Хотелось бы добавить: в сталинской России-СССР осуществлялся народный социализм (недаром репрессии обрушивались почти исключительно на партийную, карательную и прочую «номенклатуру»), основанный на гегемонии трудящихся, в отличие от буржуазного социализма, при котором власть принадлежит богатым и политическим пройдохам.

И снова подчеркнем: Сталину был абсолютно чужд расовый, этнический, биологический национализм. Для него решающее значение имела принадлежность к государству, культуре. Не случайно в июне 1935 года, беседуя с Роменом Ролланом, он обронил: «Мы, русские...»

Для истории дипломатии опыт Сталина вряд ли полезен: он слишком уникален. И не только потому, что у власти в стране три десятилетия находился выдающийся государственный деятель, обладавший ясным умом, цепкой памятью, обширными знаниями, богатым жизненным опытом и необычайной работоспособностью. А главное, он верил в социализм и коммунизм не вообще, а как воплощение народной русской идеи.

Нынешние опошлители всего высокого, идеального глумятся над коммунистической утопией. Но ведь не менее утопично и царство Божие, да и заповеди Будды или Иисуса Христа для кого-то выглядят несбыточными мечтами. Но можно и вовсе отстраниться от идеала, имея в виду, что на практике речь идет о братской взаимопомощи людей,

справедливом распределении национальных богатств, оплате по труду и таланту, по общественной пользе, отсутствии экономического и духовного рабства, единстве с природой и причастности к высокой культуре, обогащающей людей интеллектуально и нравственно...

В своей деятельности, в том числе дипломатической, Сталин отстаивал не только интересы своей державы и своего народа, но и эти идеалы. И это придавало ему дополнительные силы, а его словам - убедительность. Необыкновенную всемирную славу Сталина некоторые склонны расценивать как идолопоклонство, преклонение перед личностью. Такой взгляд слишком убог. Глупо считать, будто почти весь героический советский народ и подавляющее большинство населения Земли, включая выдающихся мыслителей, воздавали почести Сталину по недоумию или в лакейском рвении. Подобные глобальные явления не могут быть случайными или нарочито организованными.

Он и сам прекрасно понимал, что восхваляют не его бренную личность, а ту державу, тот народ, ту идею, которым он служит и которые в данный момент отчасти олицетворяет. При этом он начисто был лишен чванства, гордыни; никогда не изображал из себя сверхчеловека, а очень и очень много работал. Его никогда не покидало чувство глубочайшей ответственности перед народом и теми идеалами, ради которых он жил и трудился.

...При гигантской территории государства и преобладании суровых природный условий, обитающий здесь народ либо сплотится и выстоит, либо рассыплется и сгинет. Верно сказал НА. Бердяев: «Перед Россией стоит роковая дилемма. Приходится делать выбор между величием, великой миссией, великими делами и совершенным ничтожеством, небытием. Среднего, «скромного» пути для России нет».

Такова геополитическая реальность, которую в полной мере сознавал, воплощая в жизнь, Иосиф Виссарионович. В исторически кратчайшие сроки он не только создал цивилизацию нового типа, но и вывел ее на передовые научно-технические и культурные рубежи. Именно в СССР был пущен первый в мире атомный реактор, был отправлен на орбиту первый искусственный спутник Земли, а первым космонавтом стал русский советский человек.

Быть может самое показательное: Сталин одобрил проект и начал осуществлять грандиозный план возрождения природы. За истекшие полстолетия нигде в мире не было предпринято ничего соразмерного этой великой экологической инициативе. Сталинский план был нацелен на многие десятилетия вперед, и одно уже это убедительно свидетельствует о сверхличном мировоззрении лидера страны, духовном единстве с народом, бытие которого выходит далеко за пределы жизни конкретного индивида.

...Обратим внимание на одну очевидную закономерность: чем яростней и злобней поносят советскую власть, коммунистическую идею,

деятельность давно почившего Сталина, тем хуже и безнадежней живется русскому и, более широко, «постсоветскому» народу. И выбор «скромного» пути для России оборачивается унижением, деградацией и распадом, утратой большинством населения не только чувства собственного достоинства, но и инстинкта самосохранения. Этим ловко пользуются злобствующие антисоветчики, лукавые лжепророки, жадные хамы, продешевившие Дух (по выражению Максимилиана Волошина), враги великой сталинской России. Для того, чтобы нам всем удалось преодолеть эту страшную пагубу, чтобы выяснить правду-истину, написана данная книга о дипломатических непростых поединках Сталина, которые он вел на благо нашей страны, нашего народа, нашего будущего.

...До сих пор антисоветская пропаганда на Западе и ее подголоски в нашей стране продолжают укоренять в массовом сознании установки типа «СССР- империя зла» и «Сталин- величайший злодей». С таким подтекстом толкуют едва ли не все события, происходившие в сталинскую эпоху. По-прежнему сопоставляют Иосифа Виссарионовича с Иваном IV Грозным: вот, мол, какие изверги правили в России!

А ведь давно известно, что во времена Ивана Грозного в крупнейших западных странах - Англии, Франции, Испании - совершались гораздо более страшные и масштабные злодеяния, чем в нашем Отечестве (достаточно вспомнить Варфоломеевскую ночь или массовые казни «еретиков»). Государственный террор в США в 1930-е годы вряд ли был менее жестоким, чем в СССР, хотя оснований для него в государстве, нажившемся на бедствиях других народов в «I мировую войну, было немного.

Для человека, не лишенного здравого смысла, давно стало бы ясно, что неутихающая пропагандистская кампания против давно расчлененного и закончившего свое существование Советского Союза и умершего полвека назад государственного деятеля показывает актуальность и опасность коммунистических идей для всяческих олигархов и их прислужников. Вдобавок ко всему, ясно, что по сути дела поливают грязью и ложью не просто былую великую, державу и былого великого правителя, а наше Отечество и наш народ.

Казалось бы, для революционера с юных лет И.В.Сталина должны быть характерны экстремистские взгляды и действия. Нередко под таким углом зрения толкуют его мероприятия по ускоренной индустриализации и коллективизации. Однако причина такой спешки была проста: давление обстоятельств, тяжелейшая международная и внутригосударственная обстановка. Общее направление его политики определяла ориентация на строительство социализма и коммунизма, народной демократии.

О том, что это было действительно так, показывает убедительнейший пример: обмен мнениями между Мао Цзэдуном и Сталиным по поводу установления социалистических порядков в китайском обществе.

30 ноября 1947 года Мао направил Сталину послание, в котором говорилось: «В период окончательной победы китайской революции, по примеру СССР и Югославии, все политические партии, кроме КПК, должны будут уйти с политической арены, что значительно укрепит китайскую революцию».

Ответ задержался до 20 апреля 1948 года. Соглашаясь с оценкой общего положения, данной Мао Цзэдуном, советский руководитель обратил внимание на его фразу, приведенную выше, и предостерег от поспешных действий. «Думаем, - писал Сталин, - что все различные оппозиционные партии в Китае, представляющие средние слои китайского населения и стоящие против гоминьдановской клики, будут еще долго жить, и китайская компартия вынуждена будет привлечь их к сотрудничеству против китайской реакции и империалистических держав, сохранив за собой гегемонию, то есть, руководящее положение. Возможно, что некоторых представителей этих партий придется ввести в китайское народно-демократическое правительство, а само правительство объявить коалиционным, чтобы тем самым расширить базу этого правительства в населении и изолировать империалистов и их гоминь-дановскую агентуру».

Сталин давал понять своему более молодому и радикально настроенному товарищу, что приоритет следует отдавать не идеологическим установкам, а национальным интересам, проводя политику общественного согласия:

«Китайское правительство после победы народно-освободительных армий Китая будет, по своей политике, по крайней мере в период после победы, длительность которого сейчас трудно определить, национальным революционно-демократическим правительством, а не коммунистическим.

Это значит, что не будут пока что осуществлены национализация всей земли и отмена частной собственности на землю, конфискация имущества всей торговой и промышленной буржуазии от мелкой до крупной,.. С этими реформами придется обождать на некоторый период.

К Вашему сведению следует сказать, что в Югославии, кроме коммунистической партии, существуют и другие партии, входящие в состав народного фронта».

Нет абсолютно никаких оснований предполагать, будто Сталин, давая такие указания, предпринимал какой-то хитрый дипломатический маневр. Он четко и ясно высказывал свое мнение как умудренный опытом государственник, многолетний руководитель великой державы, которая была создана и выстояла в тяжелейших испытаниях отчасти благодаря его воле, упорству, смелости, необычайной работоспособности, уму, знаниям, вере в идеи коммунизма и беззаветному служению народу. Да, последнее обстоятельство особенно важно, ибо при нем советские народы, и прежде всего русский народ, доверяли своему руководителю, считая его вождем. И это было наиболее важным фактором необычайных, небывалых в истории побед нашего Отечества в труде и сражениях.